. Единицы условности / Алексей Зимин

. Есть люди, способные задаваться вопросами на любую тему-от автомобильных двигателей до геополитики, - а есть узкие специалисты, умеющие думать только, скажем, о корпоративных финансах. Предметами для рассуждения автора чаще всего были человеческие слабости. Слабости погуще - успех, деньги или там честь с совестью. И слабости пожиже - путешествия и еда. Книга разделена на три тематических раздела: «Антропология», «География» и «Гастрономия». Деление это условное, так как в каждой части появляются люди, географические названия и шкворчит какая-нибудь сковорода. Здесь нет безусловных рецептов счастья. Кроме одного - делай, что должен, и будь что будет. Все остальное - единицы условности. Ведь частная жизнь тем и отличается от социальной истории, что ее можно изменить, ничего в ней, по сути, не меняя.

 

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ, ИЛИ ОТКУДА ЧТО БЕРЕТСЯ

Я не писал эту книгу. Она, если можно так выразиться, получилась сама. Что, конечно, не избавляет меня от ответственности.

Несколько лет я служил колумнистом в толстых иллюстрированных журналах. Колумнист - это человек, который получает деньги за то, что ставит перед собой идиотские вопросы и с большей или меньшей степенью убедительности из этих вопросов выпутывается.

Обычно колонка сопровождается изображением автора: небольшой паспортной фотографией человека, на лице которого смутно угадывается неясная мысль.

Среди колумнистов есть универсалы, то есть люди, способные задаваться вопросами на любую тему - от автомобильных двигателей до геополитики, а есть узкие специалисты, умеющие думать только, скажем, о корпоративных финансах.

Моими предметами для рассуждения чаще всего были человеческие слабости. Слабости погуще - успех, деньги или там честь с совестью. И слабости пожиже - путешествия и еда.

В силу моего патологического легкомыслия суждения о человеческих слабостях, собранные в этой книжке, лишены того привкуса трагедии,

 

ЕДИНИЦЫ УСЛОВНОСТИ

которого эти слабости несомненно заслуживают. Вместо трагедии тут какой-то болезненный оптимизм, в лучшем случае - хихикающая меланхолия.

Впрочем, это не только моя болезнь - это болезнь века. Как говорил один заслуживающий доверия редактор: главная задача современной публицистики состоит в том, чтобы читатель уржался.

Эта книга - дистиллят из моих журнальных колонок. Для удобства я разбил ее на три тематических раздела: «Антропология», «География» и «Гастрономия». Деление это условное, так как в каждой части появляются люди, географические названия и шкворчит какая-нибудь сковорода.

Кроме того, внутри каждой части имеется некоторое подобие драматической интриги. Главный герой, то есть я, постепенно запутывается в череде мучительных вопросов. Правда, заканчивается все не катастрофой, как принято в триллерах, а икотой или анекдотом. Что несколько принижает морализаторский пафос. Но, признаться, у меня и в мыслях не было всерьез учить кого-то жить. И если местами вам покажется, что я агитирую в пользу того или иного способа существования, не принимайте это близко к сердцу. Я не верю в безусловные рецепты счастья. Кроме одного - делай, что должен, и будь что будет. Все остальное - единицы условности.,

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

АНТРОПОЛОГИЯ

1

БЫТ,

ИЛИ КАК СКРИПУЧИЙ ПАРКЕТ

МОЖЕТ ИЗМЕНИТЬ ЖИЗНЬ

Из всех человеческих привязанностей самая загадочная для меня - страсть к старым вещам. Я с ужасом, например, смотрю на собственную жену, когда она идет в магазин винтажного тряпья. Для меня это - все равно что одеваться с трупа.

При этом я вырос в семье, где практически ничего никогда не выбрасывали.

Когда мне исполнилось тридцать, моя мама из лучших побуждений предъявила мне полную коллекцию моих детских игрушек. Там был чудовищного вида красный пластиковый утенок, деревянная погремушка, похожая на тибетский молитвенный барабан, и плюшевый медведь с такой зверской физиономией, что мне наконец-то стало понятно, откуда у меня в характере столько жестокого и мягкого одновременно.

Один мой знакомый психолог сказал, что у меня, видимо, не в тонусе ген сентимхентально-сти.

Однажды я решил это проверить и приехал в школу, в которой проучился десять лет.

Я хотел испытать что-нибудь похожее на на-боковское умиление, но не испытал ровным счетом ничего. Хотя вру - испытал легкую досаду, вспомнив про то, как директриса тысячу раз обвиняла меня в том, что я курю в туалете.

Это было обидно, потому что я курил, кажется, везде, включая и ее кабинет.

Но ни разу не делал этого в туалете. Ведь это антисанитарно и в этом нет никакого удовольствия. Поэтому обвинение в туалетокурении оскорбляло меня как личность.

После свадьбы мы с женой переехали жить за город. В старый дом, где выросли несколько поколений семьи моей жены. Сосны, свежий воздух, два часа в пробке каждый день. Все удовольствия дачной жизни.

В первый же вечер мне стало дурно от всего того хлама, что скопился на даче за тысячу лет.

Первое мое желание было - немедленно все выбросить и купить все новое.

«Это что такое?» - совал я под нос жене закопченный кусок чугуна. «Это любимая бабушкина сковородка». «А эта серая пыль что здесь делает?!» «Это мамин запас муки». «В печку все, в печку!»

Каждую минуту откуда-то сыпались, как тараканы, кусочки минувшего. То какая-то фаянсовая плитка, то целлофановый мешок, набитый другими целлофановыми мешками. То кастрюля без дна, то чайник без крышки. Однажды я имел глупость открыть шкаф в прихожей - и мне на голову высыпался целый легион разнокалиберных деревянных реек.

Я начинал сходить с ума. За две недели жизни на даче мне удалось под вопли и причитания отправить на кладбище вещей только одну сковороду без ручки, две стеклянные банки неизвестного назначения и восемнадцать зубных щеток преклонного возраста.

В редкую минуту душевного равновесия я открыл обнаруженную среди отсыревших журнальных подшивок толстую энциклопедию «Золотые правила домоводства. 10 000 советов на все случаи жизни». Открыл на странице 295 и прочитал буквально следующее:

«Никогда не выбрасывайте обрезки ткани. Можно использовать даже самые маленькие лоскутки. Например, лоскутки, оставшиеся от пошива штор, можно пустить на оборки диванных подушек».

Вот оно, подумал я. Вот где скрывается зло хламокопительства. Перевернув несколько страниц, я обнаружил совет не выбрасывать старую плитку в ванной, а использовать ее в качестве подставки под горячее. Ха, отметил я и понял, что делала синяя фаянсовая плитка на кухонном столе моей тещи.

Я провел вечер в обществе этой книги и узнал массу потрясающих вещей. Например, я узнал, как бороться с вмятинами, которые оставляют на ковре ножки шкафа. Вы не поверите. Оказывается, надо положить в каждую вмятину по куску льда, подождать, пока он растает и потом высохнет, а затем пропылесосить это место. И вмятины как не бывало.

Или как можно сделать сваг, простейшую штору. Надо взять пару старых дверных ручек-колец, которые обычно держат в пасти глупые медные львы, привинтить их над окном и пропустить сквозь кольца кусок ткани. И еще тысячи, тысячи бытовых мудростей длиной в несколько строк.

Коротенькие эти истории и советы, написанные картонным языком, вдруг начали складываться в какую-то большую картину. Мне казалось, я вижу дом - большой и светлый. А в доме - счастливые, знающие все на свете люди. Они всегда улыбаются, даже когда случается что-то неприятное, как улыбается в кино за минуту до смешной сцены человек, уже смотревший фильм. Они спокойны, как читатель, перечитывающий в пятый раз Конан Дойля, на сцене гибели Шерлока Холмса. Они, как и читатель, знают, что все в итоге будет хорошо.

Я заснул на главе, посвященной тому, как с помощью целлофановых пакетов можно спрятать лампы от брызг краски.

На следующий день к нам с визитом прибыла теща. Она спросила, что нам нужно. И, может быть, что-то надо выкинуть? Тут она ехидно посмотрела на меня.

Моя жена пожаловалась на полы в гостиной. Они скрипят. Что делать?

Еще вчера я бы непременно сказал: как что, вырвать с корнем, вызвать бригаду нормальных рабочих и положить новые. Собственно, это я и собирался предложить, но неожиданно для себя произнес: «В шкафу в коридоре лежит масса старых реек. Можно забить их в щели между досками. Предварительно в щели нужно насыпать талька. И полы перестанут скрипеть».

Теща и жена посмотрели на меня со священным ужасом. Так обычно смотрят на человека-медиума, через которого вдруг начинает говорить потусторонний дух.

«Да, кстати, - сказал я жене, - вы собирались красить на улице деревянные кресла. Надо не выкидывать картонные коробки от них, их можно подложить под кресла, чтобы не запачкать краской траву».

Один герой классической русской литературы считал, что главные истины прячутся на страницах самых идиотских книг. Теперь я с этим согласен.

После «10 000 советов на все случаи жизни» я стал совершенно иначе смотреть на многие вещи. Понятно, что отныне любой предмет домашнего обихода, прежде чем оправиться в помойку, проходит мой самый пристрастный фейс-контроль. Я уже не дал сгинуть в утиле зеленому дивану с продавленной спинкой, сохранил жизнь стеллажам и дырявому корытцу для запекания. Между прочим, в это корытце можно насыпать углей, положить сверху решетку из ду15 Алексей ЗИМИН ховки - и вот тебе прекрасное компактное бар-бекю.

Я теперь жалею, что успел заказать на дачу новую кухню. Со старой можно было бы легко найти общий язык. Более того. Я с некоторых пор вообще шире смотрю на вещи. Скажем, прежде чем уволить сотрудника, я думаю, а нельзя ли приспособить его, например, для каких-то других важных нужд. Стоя в пробке, я больше не бешусь от несправедливости московского трафика, а, наоборот, радуюсь, что мне подарено лишних несколько минут, чтобы использовать их для общения с самим собой. Я больше не верю в загубленную судьбу, не верю в единственное предназначение.

Все можно исправить, в любой ситуации есть новый выход. Надо только научиться его видеть. Кстати, вот вам совет. Когда дочитаете эту книгу, не выбрасывайте ее. Бумагу можно использовать для полирования стекол. Только стекла обязательно должны быть влажными. Бумага может поцарапать сухое стекло.; -

 

2

ДЕТОКСИКАЦИЯ,

ИЛИ КАК ОГУРЕЧНЫЙ СОК

МОЖЕТ ВЛИЯТЬ НА СОЗНАНИЕ

Есть такая религия - натуропатия. Согласно ей, человек и огурец - братья по крови. Оба они на девяносто процентов состоят из воды, но вода эта - разная. Та, что в человеке, - мертвая, а в огурце - живая. И если воду из огурца перелить в человека, то человек станет чище. Этот фокус называется детоксикация.

Про детоксикацию и культ огурца я впервые услышал от главного редактора русского Vogue Алены Долецкой.

«Понимаешь, Зимин, после этого ты становишься как бы другим человеком. Вот посмотри на меня. Я теперь совершенно другой человек. Там, понимаешь, они такое делают с людьми, такое. - В голосе главного редактора русского Vogue звякнули циркониево-браслетные интонации: - Ты должен через это пройти».

И\Алена посмотрела мне в глаза тем взглядом, которым юная Дрю Бэрримор в фильме «Воспламеняющая взглядом» превращала людей в пылающие факелы.

Алексей ЗИМИН ЕДИНИЦЫ УСЛОВНОСТИ Жизнь - это отрава (- 0 кг)

Из дальнейших объяснений я узнал буквально следующее. Оказывается, наша жизнь - это последовательная цепочка малых и больших отравлений. И это касается не только тех самодовольных безумцев, что едят докторскую колбасу, не отвечающую спасительным нормам ГОСТа, и не только тех самоубийц, кто, как я, считает нормальным выпить четыреста грамм «Русского стандарта» за ужином. Это касается всех. Яды найдут тебя даже за столом вегетарианской столовой, даже с молоком матери человек впитывает не только любовь к Родине, но и все тот же самый губительный яд.

Вот таким, оказалось, позорным образом устроена жизнь на планете Земля. И на все это, конечно, без пессимизма не взглянешь.

Но выход удивительным образом нашелся. Он всегда, не поверите, существовал.

Представьте себе, допустим, пылесос. Могучий и необязательно южнокорейский. Представьте, что человек и есть тот самый пылесос. И много лет он в силу сердечного влечения впитывает всю, какая только есть в округе, дрянь. И однажды эта дрянь наполняет его под завязку. Если работать и дальше в таком аварийном режиме, то скоро все функции откажут.

А надо было только опорожнить мешок для сбора пыли. Вот и человек нуждается в регулярном избав18 лении от шлаков. Это действует. Причем на всех по-разному. Но одинаково хорошо. Те, кому нужно, худеют, кому нужно - поправляются. С людьми вообще происходят чрезвычайные вещи: многие, например, бросают курить, а кое-кого перестают узнавать таможенники, и приходится делать новую фотографию на паспорт.

И главное, если делать детокс регулярно, то - тут был пущен в ход убийственной силы аргумент - можно даже пить водку. Разумеется, я был заинтригован. Жизнь - это борьба плохого с очень плохим (- 2 кг)

Конечно, я знал о существовании диеты Ат-кинса1, о лечебном голодании по системе Брэгга2, о докторе Волкове3, сделавшем имя и состояние в буквальном смысле слова на крови многих моих близких.

1 Аткинс, Роберт - пропагандист низкоуглеводной диеты. Его после дователи едят много мяса и рыбы и полностью отказываются от хлеба, карто феля и любых злаков. Умер в возрасте семидесяти двух лет, поскользнувшись на нью-йоркском тротуаре. Правда, его оппоненты считают, что причиной смерти стало не сотрясение мозга, а последствия его собственной диеты, кото рая приводит к отказу почек.

2 Б рэгг, Поль - пропагандист лечебного голодания. Считал, что чело век должен жить минимум до ста двадцати лет, регулярно очищая организм пу тем полного воздержания от пищи. Брэгг прожил девяносто пять лет. Погиб, занимаясь серфингом на Гавайях.

3 Волков, Анатолий - детский врач, насадивший в России методику диеты, основанной на анализе крови. Согласно доктору Волкову - каждый че ловек имеет свой список разрешенных и запрещенных продуктов. Кому-то можно есть, например, рыбу щуку, а кому-то она категорически противопока зана. Индивидуальные списки продуктов для своих клиентов Волков составля ет на основании биохимического анализа крови. Через его клинику прошла практически вся московская богема. Многим диета помогла. Традиционные диетологи считают Волкова шарлатаном.

Знал я и о многих других бескомпромиссных людях, тщетно пытающихся направить человечество по верному пути, но наталкивающихся на стену недоверия - все эти, знаете, насмешки и плевки.

Человек силен только в том, в чем он слаб, и энергичнее всего упорствует именно в заблуждениях. Доктор Аткинс умер у вас на глазах, а все вы остались такими же.

Проблема доктора Аткинса и его коллег в том, что правда жизни с трудом передается при помощи книжного знания. Для эффекта нужен личный пример, тактильные ощущения и правда взгляда глаза в глаза.

В общем, на этом месте Долецкая рассказала мне о самом главном. О Лизе Джине.

В британском полусвете эта энергичная, как калиевая батарейка, дама работает ассенизатором. Кристин Скотт-Томас1 и прочие деятели кино и шоу-бизнеса регулярно проходят на ее вилле в испанской Андалусии курс детоксика-ции и потому выглядят так, как они выглядят, и чувствуют себя так, как чувствуют. То есть - великолепно.

Но оказалось, что до этого мне нужно было ждать еще целый месяц. Даже больше. Прежде чем поехать на виллу к Лизе Джине и припасть, что называется, к первоисточнику, необходимо сорок дней поститься.

Скотт-Томас, Кристин - английская актриса. Всемирную известность получила после роли в фильме Энтони Мингелы «Английский пациент».

Таковы правила.

То есть их можно, конечно, не соблюдать, проверять никто не будет. Но если ты хочешь добиться результата, на целых сорок дней придется отказаться от многого.

Во-первых, от водки и вообще от всего и всяческого алкоголя. Кроме того, надо исключить из рациона кофе, сахар, мясо, хлеб, картофель, все бобы, любые молочные продукты и все коммерческие соки.

Дальше больше. За две недели до десанта к Лизе надо перестать пить и свежевыжатые соки и оставить только фрукты, протертые овощные супы, отменить все жареное, а также рис. Из развлечений для вкусовых рецепторов оставить только имбирь, лимон и кайенский перец.

И все эти долгие сорок дней надо пить свежевыжатый огуречный сок пополам с соком из сельдерея.

Удивительное дело, но во всем этом меню мне отчего-то больше всего не хватало не водки, а риса, той его сладкой разновидности, из которой лепят суши. Что доказывает, как глубоко все-таки проникла японская культура в мечущуюся между Западом и Востоком душу русского человека. Жизнь - то, что бывает с другими (- 2 кг)

Удивительно, как много на самом деле могут значить правила и запреты. Вот, казалось бы, ерунда: сказать себе, что больше не ешь, допус21 Алексей ЗИМИН ЕДИНИЦЫ УСЛОВНОСТИ тим, жареного мяса. Но как много это меняет, какой стройной и выверенной делается тогда жизнь. В ней появляется какой-то, что ли, порядок.

Бытует такое пораженческое мнение, что жизнь - это хаос, селевой поток, цунами, уносящее беспомощно барахтающиеся тела навстречу, естественно, погибели. Но попробуйте, только попробуйте завести в жизни хоть одно неукоснительное правило. Например, не есть жареного мяса.

И тогда, по крайней мере, одно становится точно понятным: я не ем жареного мяса.

Вы думаете, этого мало? Неправда. Вообще-то говоря, на этом можно построить цельное и внятное мировоззрение. Такое, что другим завидно будет.

Я вам говорю: только последовательность делает человека цельной личностью. Собственно, поэтому, например, англичанин записывается в крикетный клуб. Крикет ему, может, нужен как собаке пятая нога, но зато от регулярной оплаты членских взносов у него возникает ощущение порядка. А оно дорогого стоит.

В детоксикации по методу Лизы Джине, безусловно, был порядок.

За неделю до отъезда в Испанию, где Лиза проводит свои камлания осенью и весной (зимой она принимает на Бали, а летом на вилле в Уэльсе), мы с женой получили от нее письмо, где сухо, но подробно были изложены обстоятельства нашей будущей испанской жизни.

Подъем в семь утра. Огуречный сок. Прогулка. Сок, йога. Обед. Прогулка - и так до восьми вечера каждый день.

Кроме того, нам ультимативным образом рекомендовали взять с собой свитера, легкую обувь, солнечные очки и воздержаться от книг. «Как показывает практика, - писала Лиза, - это будет только лишний вес в ваших чемоданах». Жизнь - это движение (- 3 кг)

Железнодорожный вокзал в Малаге1 был чист, тих и пустынен, как будто в городе был объявлен то ли карантин, то ли саммит «Большой восьмерки».

Нас встречал меланхолично-худой бородач на старой «Тойоте». Он оценил мои габариты и убежденно и даже с каким-то раздражением сказал: «Лиза сделает тебя другим человеком».

Побережье Андалусии ничем не отличается от других новозастроенных средиземноморских побережий: частокол гостиниц, изумруд полей для гольфа, реклама ресторанов. Примерно один и тот же вид на протяжении часа быстрой езды. Через час мы свернули с главной дороги на проселочную и запетляли по горам. Еще через пол-час^ въехали в крошечный городок Гаусин, на

Малага - крупный порт на южном побережье испанской провинции Андалусия. Родной город Пикассо и Антонио Бандераса.

Алексей ЗИМИН ЕДИНИЦЫ УСЛОВНОСТИ окраине которого в тени апельсиновых и оливковых деревьев пряталась построенная в мавританском стиле вилла.

Выйдя из машины, я тут же закурил. Но шофер посмотрел на сигарету в моих руках так, что лучше бы я, ей-богу, на его глазах раздулся еще на один центнер. «Лиза сделает тебя другим человеком», - со злобным оптимизмом сказал он.

Тут, собственно, и появилась Лиза - маленькая, юркая, очень симпатичная блондинка в короткой джинсовой юбке и модных унтах с рыбьим мехом.

«Сейчас вам покажут вашу комнату, потом сок, а потом хайкинг. Опаздывать нельзя», - сказано это было таким тоном, что стало понятно: этот человек серьезно настроен сделать меня другим человеком.

В окна комнаты стучали тяжелыми ягодами о л ивовые ветви, сок из андалусийских огурцов ничем не отличался от сока из огурцов московских.

Хайкинг под предводительством правой руки Лизы Джине, инструктора по йоге Сюзанны, оказался неспешной и довольно плавной прогулкой по окрестным холмам.

Кроме меня и моей жены на этой неделе де-токсикации решили подвергнуть себя промо-утер из Нью-Йорка Кристина, домохозяйка из Дублина Марлин, продюсер ВВС Виктория, скучающая миллионерша Мария и актриса Кри24 стин Скотт-Томас, известная по «Английскому пациенту», каковым она в данный момент, в общем-то, и являлась.

Инструктор Сюзанна в красках рассказала нам историю своей жизни. Она была замужем. Потом заболела. Потом уехала в Индию. Там с ней случилось просветление, в результате которого, как я понял, исчезли и болезни, и муж. Теперь она счастлива.

У Лизы Джине история оказалась не менее увлекательной. Она была подающим надежды фотографом, но вдруг ее всю покрыло какой-то, извините, паршой. Все врачи, как водится, отступились. Но тут в Лондоне проездом случился один американский натуропат. Он сказал Лизе: бросай все и иди со мной.

Надо отдать должное Лизе, она ни минуты не колебалась. Натуропат научил ее пить огуречный сок и приоткрыл глаза на то, как устроен обмен веществ и вообще мир. Парша исчезла, Лиза бросила фотографию и теперь учит так драматически доставшемуся ей знанию всех желающих.

После таких историй огуречный сок пился как-то особенно вдохновенно. Жизнь - это унисон (- 1,6 кг)

(Вечером перед всеми нами выступала Лиза. Ее речь была горяча и обличительна. Надо сказать, она умеет держать аудиторию. Даже я, по25

Алексей ЗИМИН ЕДИНИЦЫ УСЛОВНОСТИ нимая ее торопливый, беспощадный английский через слово, был, чего греха таить, заворожен нарисованными ею картинами. А картины были такие.

Мы сами не понимаем, что творим. А давно уже пора бы выучиться понимать. Есть вещи, которые убивают нас. Есть - которые только ранят. И мы совершенно не делаем между ними различия, хоть и давно пора. Вся беда в том, что мы не умеем слушать собственный организм. Мы часто выдаем свои собственные грязные желания за потребности организма, а это не так. Вот вы, спросила Лиза, чего сейчас, к примеру, хотите? Продюсер Виктория хотела шоколада. Актриса Кристин Скотт-Томас преступным образом жаждала большую кружку пива. Меня обуревало сразу столько непристойных желаний, что я поблагодарил Бога за то, что не в ладах с разговорным английским.

«А ведь именно эти желания, - давила на самое больное место Лиза, - делают нас слабыми. Вот иди сюда, Виктория».

Виктория нерешительно вышла. «Согни руку, я попробую ее распрямить, а ты сопротивляйся». Виктория сопротивлялась, и действительно у Лизы с ее рукой мало что вышло. «А теперь, Виктория, я прижму к твоей щеке шоколад, а ты продолжай сопротивляться». Лиза сделала все, как обещала, но Виктория с шоколадом у щеки сдалась без боя. Это было удивительно наглядно. Со мной был проделан тот же фокус, но с участием пачки «Мальборо», и я - при всем своем равнодушии к этой марке сигарет - сдался, как вишист-ская Франция перед превосходящими силами Третьего рейха.

«А еще важно понимать свое дыхание, - продолжала витийствовать Лиза. - Только рассчитав все силы и взяв только то, что тебе действительно нужно, можно пойти вперед».

На лицах собравшихся была невыразимая печаль от осознания собственной никчемности. Никто уже не хотел шоколада. Жизнь - это холмы (- 3,4 кг)

Следующие три дня стали для меня тяжелым испытанием. Я, давно уже не ходивший дальше, чем от Патриарших до редакции на Пушкинской площади, накручивал по пятнадцать километров в день по серьезно пересеченной местности.

Я, давно уже не поднимавший ничего тяжелее бокала монтепульчано, вынужден был задирать в какие-то невообразимо далекие небеса свои ноги, оказавшиеся такими тяжелыми и чужими.

На второй день у меня пропали все желания, кроме одного: поскорее сбежать отсюда и вернуться в привычный мирок без сверхусилий, без йогического «приветствия Солнцу», без километрового подъема под углом в шестьдесят градусов.

Честно говоря, если бы я не видел, что все то же самое с легкостью проделывает моя хрупкая жена и не менее хрупкая, но в два раза стар ше Кристин Скотт-Томас, я бы, наверное, драпанул.

Сел бы в машину и уехал в город Ронда1. С его узкими теплыми улицами, где запах ладана мешается с ароматом тушеной фасоли.

Ведь, кроме шуток, еще очень хочется есть. Кормят у Лизы, конечно, хорошо. Я бы даже сказал, великолепно кормят. Но все это только сырая еда. Салаты, протертые супчики. Субтильная, исключительно овощная кухня, пародирующая темы кухни «развратной», несырой и неовощной. Основные блюда здесь изображают не самих себя, а лазаньи, гамбургеры, шашлыки.

Интересно, почему новая кулинария не может обойтись без образов старой? Это что - комплексы вроде введенных Сталиным офицерских погон взамен уничтоженного офицерства? Обезьянничанье, как сатанинские ритуалы, повторяющие и перевирающие литургию?

Что-то подобное, видимо, чувствовали и остальные участники нашего собрания. Продюсер Виктория тайно передала моей жене для меня банан и яблоко. Она, оказывается, уже два дня ночью воровала фрукты из холодильника.

1 Ронда - крошечный город в андалусийской глуши. Родина боя быков - корриды. Кроме этого, знаменит глубоким ущельем, которое живописно рассекает город надвое. Через ущелье переброшен каменный мост, вид с которого на висящие над пропастью домишки является важным туристическим аттракционом.

По вечерам Лиза меж тем сгущала краски. Нам рисовались картины продовольственного разврата и нас, погрязших в этом жутком углеводно-белковом свистоплясе. Но мы должны сопротивляться, говорила Лиза, должны знать, что нам нужно, а не то, чего нам хочется. Однако не все правильно поняли ее слова, некоторые сердца дрогнули и не выдержали. Проснувшись на пятый день, мы обнаружили, что продюсер Виктория и домохозяйка из Ирландии Марлин позорно бежали обратно в юдоль скорби, в мир, наполненный шоколадными конфетами. Жизнь - говно (- 3 кг)

В последние два дня мне стало значительно лучше. И это при том, что мое меню состояло только из йоги, прогулок и огуречного сока. При этом Лиза назначила всем клизму, а я не большой любитель перистальтических ощущений.

Но зато появилась какая-то легкость и безмятежность. Пятикилометровый марш по горам я преодолевал, как будто у моих ног вдруг выросли маленькие, пустячные, но крылья. Я впервые за много лет сумел сделать мостик и стойку на голове. И вообще, во всем моем неказистом теле было ощущение такой свежести, будто там подробно попрыскали антиперспирантом.

В последний день я с таким удовольствием поставил себе клизму, что мне даже стало как-то неловко. И, что самое гнусное, в общем-то, не

Алексей ЗИМИН ЕДИНИЦЫ УСЛОВНОСТИ хотелось уезжать. Я бы так и остался здесь - со всеми этими клизмами, разговорами о пагубе, овощными гамбургерами, изнурительным хай-кингом и приветствием Солнцу, после которого очень болят лодыжки.

На самом деле я мало что понял из метаболических рассуждений Лизы Джине. Но как минимум одна вещь мне стала понятна.

Человек - даже после всего, что с ним случилось, - это все равно податливая глина.

А красота и здоровье - это не данность, а тяжкий труд, работа над ошибками, хрупкая маска, камуфляж, который, как Пизанская башня, нуждается в регулярных подпорках из депиляции, физических упражнений и накладных бюстов. Стоит только ослабить напряженное внимание - и красота ускользает, растворяется в складках подкожного жира, исчезает в злокозненных волосках, проваливается в расщелины преждевременных морщин. Красота - это в определенном смысле насилие, город, построенный на болоте, хлипкая плотина, едва сдерживающая естественный поток вещей и событий. За полтора месяца, если считать с начала эксперимента, я похудел на пятнадцать килограммов. Врачи говорят, что у меня странным образом восстановился метаболизм. Что организм как бы забыл, что с ним было до того, и начал жизнь с новой страницы.

Но я-то знаю, что это не так. Организм, может, и забыл. Но я-то помню. Смерть - это наука забывать. Жизнь - сложное умение помнить. 3 язык,

 

ИЛИ КАК ПРАВИЛЬНО: «ЕСТЬ» ИЛИ «КУШАТЬ»

Дружеский ужин малознакомых людей - серьезное испытание. Если не завести интересного разговора во время аперитива - шансов дожить до десерта будет мало. Я стоял с бокалом про-секко в руке и думал: что бы такое сообщить серьезной даме, которая в двух шагах от меня сосредоточенно вылавливала оливку из бокала с мартини. «Хм», - сказал я.

Она с любопытством обернулась в мою сторону.

«Наверное, скоро нас позовут есть», - сказал я и, для того чтобы мои слова звучали убедительно, зачем-то поднял бокал, как это делают после произнесения тоста.

«Вы говорите «есть»? - вдруг парировала дама. - Это хорошо». «Да, тут неплохо готовят. Я…»

«Готовят здесь ничуть не лучше, чем в других местах. Я о другом». - И тут дама с оливкой рассказала мне, что люди делятся на две лингвистические расы. В одной расе говорят «кушать», в другой - «есть». И им не сойтись никогда.

Потому что те, кто говорит «есть», - соль земли и надежда мира. Говорящие «кушать» - скользкие твари и проклятие планеты.

Не то чтобы я был удивлен этим категорическим противопоставлением. Меня удивил его пафос.

Пустое, хрусткое слово «кушать» дама произносила с содроганием почти болезненным. То, что для меня было пустым звуком, для нее - сама боль и ушиб. Слово, которое совершенно цензурно существует в русском словаре, для нее звучало как плебейское насилие над языком, решительно невозможное в речи человека, как она выражалась, «нашего круга».

Лингвистический пуризм - явление распространенное. Касты, социальные страты, воровские шайки всегда вырабатывают свое собственное арго, особый язык, позволяющий моментально отсекать «чужих». Как вы сказали - «звоните» или «звоните»?

Ударение на первый слог может закрыть для человека многие двери. Одна моя знакомая была готова терпеть практически любые закидоны своих домработниц. За исключением воровства и глагола «звоните». И за воровство, и за глагол было одно и то же возмездие: увольнение.

Казалось бы, деньги, успех дают человеку возможность пренебрегать такой условной вещью, как язык.

Кому какая разница: куда и как ты ударяешь глаголы. Не все ли равно: ешь ты или кушаешь, если на твоем банковском счету, допустим, двести миллионов единиц условности.

Однако деньги бывают разные: новые и старые. И если старые деньги открывают перед тобой любые двери, то новые, как это обычно бывает в странах с устойчивой социальной системой, открывают все двери, кроме тех, за которыми сидят люди со старыми деньгами.

Описание мучительного фейсконтроля, который одна часть богатого общества устраивает другой, можно найти в любом романе Ивлина Во1.

Англия - самый выпуклый образчик деления людей по типу слов и привычек. Но в той или иной степени железный занавес в отношениях между людьми существует и в любой другой стране.

Это система самозащиты. Стратифицированное общество стремится отгородиться друг от друга непреодолимыми стенами не только из бетона, но и из слов.

Скажем, в советском обществе гуманитарная интеллигенция отгораживалась от плебса одновременно латинскими крылатыми выражениями и заборным русским матом.

Мат, казалось бы, есть признак речи низкого сословия. Грузчиков, извозчиков и так далее. Однако парадокс советской антропологии

1 Во, Ивлин - английский писатель. Знаменит сатирическими романами из жизни высшего лондонского общества и драматической сагой «Возвращение в Брайдсхед». состоял в том, что извозчики и грузчики считали эти слова запрещенными, табуированными. Они знали, что так нельзя. Нельзя ругаться при детях, женщинах - это плохо.

В то же время гуманитарии, наоборот, бравировали обсценной лексикой. Есть знаменитый анекдот про Ахматову. Однажды Лидия Чуковская попеняла, кажется, Ольге Берггольц, что та матерится дома у Ахматовой, как извозчик. На что Ахматова ухмыльнулась и сказала: «Ну что вы кипятитесь, Лидочка. Мы же с вами филологи».

Толерантность, либерализм языка вообще вещь парадоксальная. Скажем, в языке английского среднего класса допускается выражение fuck - «ебаться», но табуировано слово cunt - «пизда».

С этим трагическим несоответствием связана чудесная история, описанная в английской прессе. Немолодой уже профессор философии обсуждал в общественном транспорте теорию Иммануила Канта о природе совести, за что и получил по морде от блюстителя нравственности из спального района.

Разучить отдельные запрещенные слова было бы несложно. Проблема в том, что социальная антропология одними словами не исчерпывается. Существуют еще табу на понятия, на темы для разговора. На цвет галстука и так далее и тому подобное.

Скажем, во Франции не принято на домаш-34 них обедах обсуждать еду, подаваемую за столом. Говорить о ней - дурной тон. Потому что домашняя еда должна быть по определению великолепной. Это даже не обсуждается.

С другой стороны, за ужином в ресторане почесать языки на предмет перепелиных язычков и зобной железы теленка - нужно непременно. Потому что после тридцати лет все остальные темы, кроме еды и погоды, слишком болезненны.

Внутри страт существуют и совсем уж надуманные запреты. Скажем, я знаю людей, которые бесятся, когда за столом начинается обсуждение мобильных телефонов. Вроде бы - это нормально. Разговор - это коммуникация. И почему инструмент коммуникации - телефон - не может быть поводом для беседы? В конце концов, люди ведь не могут стать ближе другу к другу, чем это им позволяют слова.

Однако телефоны многими воспринимаются как слишком «низкий», утробный предмет для разговора. Обсуждать их - все равно что говорить о трусах или прокладках. Ведь телефон при всей чудесности его способностей - всего лишь функция, неодушевленная вещь.

Высшее общество в современной России в большинстве своем составляют люди «новых денег». Их арго и табуированность тех или иных тем только начинает формироваться. Но совершенно определенно, если не случится глобальных катаклизмов, - высшая страта уже скоро

Алексей ЗИМИН ЕДИНИЦЫ УСЛОВНОСТИ отгородится от остального народа броней из тысяч понятий и миллионов слов.

Медленно, но верно этот процесс идет. Часто незаметно для его участников. И скоро не только для того, чтобы чувствовать себя равным этой касте, но и для того, чтобы просто понимать ее язык и быть самому правильно понятым, людям с новыми деньгами придется проходить серьезную лингвистическую подготовку. Чтобы не ляпнуть не подумав. Что послужит им потом черной меткой.

Я спросил у своей собеседницы, ненавидящей тех, кто говорит «кушать», что еще отличает людей «нашего круга» от людей «вообще».

Дама улыбнулась: «Люди нашего круга говорят: «жена». Прочие - «супруга». Я, когда слышу из чьих-то уст выражение «моя супруга», сразу отстраняюсь. С такими людьми лучше дела не иметь. Они, как правило, двуличны».

Я с ужасом подумал: а как я называю свою жену? И вздохнул с облегчением. т

 

4

ПОДАРКИ,

ИЛИ КАК МАТЕРИАЛИЗОВАТЬ ДРУЖЕСКИЕ ЧУВСТВА

Есть счастливые люди, в которых светскость не убила простодушие. Я знаю одну такую девицу.

Девице под тридцать. И она всегда страшно занята чудом человеческого общения. Каждую неделю она кого-то крестит, пьет за чье-то здравие или за упокой. Но это не самое сложное в ее биографии. Практически каждую неделю, а часто два или три раза, она должна делать подарки. Она - великий мастер этого дела. Ее фантазия, кажется, безгранична. Все магазины антикварных и просто странных вещей - у нее на коротком поводке: тявкают и виляют хвостами. Она контролирует обновление витрин в бутике ЛФЗ1. В ЦУМе, если что, у нее всегда отложено что-то из кожгалантереи и бижутерии. И, разумеется, в кондитерской «Метрополя» и ресторана «Пушкинъ» для нее в любое время суток готовы состряпать пудовый бисквитный торт.

И тем не менее она глубоко несчастна в этом своем всеведении. Я уже привык к ее отчаянному телефонному стону: «Завтра день рождения.

1 ЛФЗ - Ленинградский (бывший Императорский) фарфоровый завод. Производитель самой элегантной и качественной посуды в России.

Я обязана быть. Но я не могу там быть. У меня нет подарка. Зимин, ну скажи, что еще можно подарить человеку, у которого есть все?»

Последний раз я посоветовал ей подарить одному финансовому откупщику любовь и участие. Надеюсь, она не последовала моему совету. Но ее повторяющееся раз за разом отчаянное положение заставило меня повнимательнее присмотреться к этой, в общем-то, безмятежной сфере человеческой жизни. И оказалось, что эта сфера полна боли и трагизма. Абсолютное, повторяю, абсолютное большинство моих знакомых с некоторых пор на приглашения реагируют крайне нервно: «Черт возьми, опять надо как-то изворачиваться и что-то дарить». И дорога на праздник для многих превращается в крестный путь, полный невзгод и разочарований. Путь, где жадность борется с дружеским чувством, а вкус входит в противоречие со здравым смыслом.

Еще десять лет назад такой проблемы в кругу моих знакомых не существовало. Книга и водка были лучшим подарком. И отправляясь на именины, достаточно было забежать в «Елисеевский» или магазин «Книги», чтобы захватить с собой бутылку «Старки» или томик какого-нибудь философа-француза, не оставляющего камня на камне от общества потребления.

Но никакую бутылку нельзя выпить дважды, а остроумный француз, увы, не выпускает больше своих полемических нетленок, да и не хва-38 тит для него места на книжной полке. Развитие отношений провоцирует развитие нюансов в отношениях.

Водка и книга были универсальным подарком. Но время универсализма уходит вместе с умением спать в пальто на полу в гостиной и отправляться в ночь на поиски пива, не имея в кармане даже копеечных сумм. Буржуазность - это счастье, но и наказание тоже. Обрастая бытом, обрастая своим собственным дружеским кругом, становишься рабом чужих привычек, начинаешь обращать внимание на детали, выстраивать запутанную иерархию отношений.

Все это отражается и на сфере подарков. Возникает вопрос: сколько должен стоить подарок, например, на дежурный день рождения? Не на круглую дату, не на юбилей. Просто рядовое ознаменование того, что родился человек? И тут начинает выстраиваться сложная система ценностей.

Прежде всего сумма зависит от того, насколько вы близки с адресатом подарка. При этом у близости есть два конца. Интимные отношения типа «вместе в ванночке купались» дают возможность подарить человеку нечто очень недорогое, но очень точное («я знаю, что этому человеку нужно»). Но, с другой стороны, часто друзья ждут друг от друга не понимания внутреннего мира, а вполне материальных доказательств любви. А это значит, что придется рас39 Алексей ЗИМИН кошелиться вдвое, а то и втрое против обычного. Но что такое - это «обычное»?

В одном модном журнале года четыре назад я видел занятную таблицу материальных трат. Все сферы жизни там были распределены в процентах к заработной плате. Исходя из нее на машину, например, не рекомендовалось тратить больше трехмесячного дохода. А объективной суммой на подарок называлась заработная плата за один день. Не минимальная заработная плата, а ваша. В рамках этой логики человек с доходом, например, в пятьдесят тысяч долларов в месяц может объективно позволить себе ездить на Audi S81. А в качестве подарка тот, кто зарабатывает раз в пять больше, должен приносить что-то не ниже часов IWC2.

На бумаге все это выглядит достаточно логично. И так оно часто и бывает в жизни. Но фокус в том, что эта формула адекватно действует только в узком кругу людей, чьи доходы примерно равны. Стоит выйти за рамки круга, вверх или вниз, и обнаружится, что в одном месте часы IWC будут смотреться нелепо, как бриллиантовый зуб в гнилом рту, а в другом - наоборот. Чем являться с такими часами на юбилей к надзирателю какой-нибудь газовой

1 Audi S8 - спортивная версия представительской линейки автомобилей Audi.

2 IWC - часовая фирма из швейцарского городка Шаффхаузена. Специа лизируется на крупных, «пилотских» мужских часах. трубы, лучше просто принести букет полевых гвоздик. Это, по крайней мере, сочтут за хохму, а не за издевательство.

Недавно на одном дне рождения я был свидетелем оживленной дискуссии. Тема была интригующей: можно ли передаривать подарки. Были те, кто считал, что это кощунственно, что раз тебе подарили трехметрового бронзового медведя, то ты обязан нести его через жизнь, как крест. Что праздники - это не только шутки, но и обязательства. И вообще, что это за подход: на тебе, боже, что нам негоже. Нет, главный закон хорошего подарка - с ним должно быть трудно расстаться. Только тогда он действительно ценен.

Оппоненты, придерживающиеся этой точки зрения, напротив, высказывались в том духе, что всякая вещь должна найти своего подлинного хозяина. Что угадать трудно. И что нужно в один период жизни одному, в другой ему становится не нужно. И нет ничего зазорного в пере-даривании бронзового медведя, если от одного его вида уже сводит скулы. И не исключено, что новому его хозяину повезет больше: стерпится - слюбится. И были случаи, когда мраморная коробка для игры в маджонг прошла через восемь рук и нашла наконец того единственного человека, который сдувал с нее пыль и полировал шелковой тряпочкой.

Потом дискуссия, как практически любая дискуссия в этом мире, незаметно свернула к деньгам. Допустимо ли дарить вместо подарков, демонстрирующих какую-то игру ума и личное отношение, безликие купюры. Одна партия, как водится, отстаивала творческое усилие, говоря, что слишком просто дать денег. Это все равно что откупиться от гаишника. А друзья заслуживают более трепетного отношения.

Другие, напротив, ссылались на ценный зарубежный опыт, где в порядке вещей приходить на день рождения, Новый год и т.д. с хрустящими купюрами. Потому что неизвестно ведь, в чем именно больше всего сейчас нуждается именинник. И зачем ему мраморная коробка для игры в маджонг, когда у него, может быть, есть другая важная цель, на осуществление которой не хватает даже не то чтобы денег, а щедрости по отношению к себе. И всегда ведь легче потратить на прихоть случайные, незаработанные деньги. И дружеские купюры - как раз для этого.

И вообще, в мире, который за неимением другого цензурного термина называют цивилизованным, принято поступать следующим образом. Человек приходит в специальный магазин и оставляет там список вещей, которые ему нужны. Потом он рассылает друзьям адрес этого магазина. И друзья инкогнито являются туда и выкупают то, что сочтут возможным, учитывая размеры своего кошелька и степень дружеской привязанности к имениннику. «Это нормально, даже более чем нормально, - рассуждал человек в сиреневом свитере и повернулся ко мне, ища во мне союзника. - Вы согласны, господин Зимин? Или вы считаете, что нужно дарить не деньги, а что-то другое?» «Я считаю, что нужно дарить любовь и участие», - зачем-то сказал я. И тут грянул дружный хохот, и господин в сиреневом свитере, едва не захлебнувшись дайкири, потом одобрительно хлопал меня по плечу еще минут десять, как человек, чрезвычайно довольный чужой шуткой.

 

5

АУТСОРСИНГ,

ИЛИ КАК ДЕЛИТЬСЯ

ЗАБОТАМИ С ДРУГИМИ

Когда мы познакомились с моей будущей женой, она сообщила мне, что обожает мыть посуду.

Мы сидели у нее на кухне на следующий день после разрушительной вечеринки. В раковине громоздился содомский хаос из грязных тарелок и липких бокалов с дактилоскопическими отпечатками и следами губной помады. В припадке бытового джентльменства я предложил ликвидировать этот малоаппетитный натюрморт моими силами, но получил отказ.

«Не лишайте меня удовольствия, - сказала моя будущая жена. - Я люблю мытье посуды. Это очень медитативное занятие, оно успокаивает».

Мы вместе уже давно. Вполне достаточное время, чтобы многие из холостяцких привычек рассосались под действием брака, как мозоль после крема «Виши».

Я перестал расхаживать по дому с початой бутылкой канадского виски, жена - мыть посуду. Антропологи говорят, что человеческие особи в браке мимикрируют, отказываясь от индивидуального счастья во благо семьи.

Я спросил у жены, является ли ее отказ от мытья посуды следствием закона мимикрии. Она рассмеялась: «Во-первых, у меня есть масса других важных дел. А во-вторых, для мытья посуды у нас есть домработница».

Я всего один раз видел свою жену за чтением книги по современной экономике. Это был том по теории управления, и моя жена застряла на вступлении, там, где автор перечислял всех, кто оказал ему неоценимую помощь и без кого этой книги не было бы на свете. Однако ответ моей жены буквально повторяет ключевой принцип современной бизнес-стратегии. Эффективность компании можно повысить, сосредоточившись на решении важнейшей задачи, отдавая все побочные - на аутсорсинг.

Если вы, допустим, владеете модным одежным брендом, то вам не надо для этого иметь собственные ткацкие фабрики и посылать сотрудников на курсы кройки и шитья. Достаточно заняться маркетингом, а собственно шитье брюк и пальто можно делегировать в Китай или Молдавию. В общем-то, и маркетингом заниматься необязательно. В мире существует масса профессионалов, и при наличии необходимого оборотного капитала вы можете поручить это дело им, сосредоточившись на подсчете сальдо.

Самые прогрессивные компании поступают в похожем духе. Ни один голливудский фильм сегодня не снимается по методу полного производственного цикла. Продюсирование натурных съемок, спецэффекты, и прочая, и прочая, и прочая отдаются компаниями-меиджорами на аутсорс.

Изобретатели IKEA первыми сумели расширить рамки аутсорса, делегировав процесс сборки шкафов самим покупателям. Популярные интернет-сообщества MySpace и Livejournal пошли еще дальше. Эти сервисы устроены так, что контент там генерируется самими пользователями, которые часто еще и платят за это. Это совершенно гениальная идея, апогей аутсорса: покупатели сами создают то, что покупают.

Извлечение прибыли - конечная цель всякого бизнеса. Цель человеческой жизни - извлечение счастья.

Математически счастье - это то, что получается в сухом остатке после вычета всех треволнений, бытовых проблем и воплей телефонного зуммера в ночи.

Традиционные религии знали способы освобождения от житейской суеты - уход из мира, аскеза, монастырь. С точки зрения современного человека - это выглядит малоаппетитно, а главное - не слишком-то эффективно. Поэтому в частной жизни, как и в экономике, сегодня в качестве главного метода служит аутсорс.

Современному человеку незачем мучительно выдумывать свои собственные мнения. Их можно почерпнуть из газет или увидеть по телевизору. Современному человеку не обязательно уметь что-то делать своими руками. Для того чтобы поменять вентиль в кране или приготовить омлет, есть масса специально обученных служб. Современный человек, даже купив шкаф? IKEA, не будет марать об него руки. Он закажет в том же магазине отряд профессиональных сборщиков.

Вообще, чем выше люди шагают по социальной лестнице, тем меньше самостоятельных движений они совершают.

Я вот, например, по простоте душевной думал, что шопинг - главное женское утешение. Отбери у женщины все и оставь ей только магазин готового платья, и она будет счастлива всю оставшуюся жизнь, выбирая между ситцевой юбкой и шелковым шарфом. Но потом я прочитал в женском журнале, что мечта всякой уважающей себя дамы - это персональный шопинг-кон-сультант, который за изрядное количество единиц условности может избавить человека от мучительных забот о собственном стиле.

Вынашивание детей можно отдать на аутсорс суррогатной матери, воспитание - дипломированной няне без вредных привычек. Все, даже возвышенное чувство дружбы, можно отдать на аутсорс. Есть специальная консьерж-служба, которой можно аутсорсить список дней рождения всех ваших знакомых и родственников. И эта служба будет пунктуально отправлять по нужным адресам букетики сезонных цветов, снабженные вашей визитной карточкой. За дополнительные деньги можно нанять копирайте-ра, который к каждому букету будет сочинять от вашего имени несколько теплых поздравительных фраз.

Вообще, теплые отношения, любовь и прочая нежность - это самая трудная работа на свете. И если бы можно было аутсорсить не только воспитание детей и поздравительные открытки, но и ночные признания в любви на ухо собственному мужу, наверняка нашлись бы охотники включить эту строчку в свой ежемесячный бюджет.

После разделов светской хроники мои любимые страницы журналов - реклама всевозможных сервисов. Раньше содержание этих объявлений ограничивалось лапидарными «Выведу из запоя» и «Итальянская плитка по цене производителя».

Сегодня у меня волосы встают дыбом от многообразия человеческих потребностей. Персональный шопинг-консультант - это уже каменный век. Недавно, например, я видел объявление, где рекламировались услуги по уходу за крупными домашними рептилиями.

Я думаю, это очень хлопотное занятие - иметь дело с крупными домашними рептилиями. И, живи у меня в ванной нильский крокодил, я наверняка бы сплавил уход за ним на аут-сорс. Чтобы в освободившееся время предаться решению каких-то крупных задач. Я, кстати, спросил у жены, какие важные задачи она собирается решить в свободное от мытья посуды время.

В тот день к ней должна была прийти девушка из косметического салона, чтобы сделать ей маникюр. Жена сказала, что ей некогда самой красить ногти, потому что у нее есть еще масса важных дел. Честно говоря, я даже побоялся спрашивать - каких.

 

6

ВЛАСТЬ,

ИЛИ КАК ОТЛИЧИТЬ ФАЛЛОС ОТ ФАЛЛОИМИТАЦИИ

Я вырос в неиспорченной стране. Над словосочетанием «член КПСС» в моем классе начали хихикать ближе к Перестройке. Один мальчик даже набрался храбрости и спросил у учительницы, как получилось так, что в языке возникло столь обескураживающее сближение. Учительница ничего не ответила. Она вызвала его родителей и, видимо, объяснила этот лингвистический парадокс им.

А я так до сих пор и пребываю на сей счет в блаженном неведении.

У моего папы был пухлый белый справочник «Коммунист-80». Почти пятьсот страниц убористого текста про цели и задачи, тезисы двух дюжин съездов, краткий курс истории и биографии всех членов ЦК КПСС. Членов было много. Несколько сотен, включая члена со сказочным именем Арвид Янович Пельше1. Эти справочники выдавали ответственным партийным работникам на местах, чтобы у них всегда был под рукой надежный индикатор пыли. Так, по крайней мере, объяснял существование этой книжки

Пельше, Арвид Янович - один из старейших членов брежневского Политбюро. мой папа. Достаточно взять с полки белый томик, провести пальцем по обложке - и сразу становилось понятно, в каких подчас антисанитарных условиях куется светлое будущее в одной отдельно взятой стране. А потом умер Брежнев.

Уроки в школе отменили. Но это не вызвало радости даже у двоечников. Девочки организованно заплакали. Почему-то всем показалось, что теперь начнется война и ядерная угроза. По дороге домой я с опаской смотрел в серое, как милицейская шинель, ноябрьское небо, ожидая, что оттуда смертельной морковью начнут сыпаться американские ракеты.

Отца я застал за странным занятием. Он сидел за кухонным столом со справочником «Коммунист-80» и делал в нем пометки. Он обвел фамилию Брежнева аккуратной лиловой рамкой и написал: «10.11.1982». Я спросил, что теперь будет. «Все будет нормально», - ответил отец с какой-то мефистофелевской уверенностью.

Он оказался прав. Ближайшая зима была холодной, но не ядерной. Зато в книжке «Коммунист-80» появилась еще дюжина рамочек. В мае 83-го отец с выражением коллекционера, наконец-то заполучившего редкую марку, заключил в рамочку Арвида Яновича Пельше. Сейчас мне даже кажется, что не проходило и дня, чтобы папа не делал в этой книжке похоронных пометок. И я думаю, не превратился ли «Коммунист-80» в вудуистскую «Книгу мертвых» и не умирал ли какой-нибудь член Политбюро только потому, что мой отец заключал его имя в лиловую рамку? Превращается же в зомби человек, в куклу которого жрец вуду втыкает смоченную ядом иглу?

С помощью «Коммуниста-80» и мертвых членов партии я уяснил себе, что всякая власть временна. И поэтому строить свою жизнь из расчета, кто там находится наверху, - совершенно глупо. Все списки, возможно, даже списки Forbes1, - не навсегда.

Еще один член принадлежал мальчику Матвею в пионерском лагере «Дружба». Был пубертатный июнь, первый отряд и издевательские для одиннадцатилетних бойскаутов, которые не спали и ночами, тихие часы днем.

Во время тихого часа в палате мальчиков обычно рассказывались истории про Черного человека, обсуждались фантастические детали того, как ЭТО бывает у мальчиков с девочками, а Матвей показывал свой член. Ему было что показать. Конкурентов у него не было, а были только благодарные завистники. Он знал это, и демонстрация члена была не сеансом болезненного эксгибиционизма, а анатомическим театром. Точно так же, как обычные дети, выучив стишок, стремятся бесконечное число раз показать всему свету декламационный талант, Мат 1 Forbes - американский журнал, публикующий всевозможные рейтинги богатства. вей всегда был готов предъявить свидетельство своей исключительной мужественности. Делал он это - как опытный актер, умеющий дозировать харизму.

После его порнографических пьес зрители испытывали что-то среднее между восторгом и чувством собственной неполноценности. Так же люди реагируют на красивый автомобиль, который они не могут себе позволить. Но однажды прямо посреди сеанса Матвея укусила оса. Прямо в эрегированный член, отчего он буквально на глазах стал пухнуть. Первый раз в глазах Матвея возник ужас пополам с недоумением. Так в кино ведут себя люди, в которых попала шальная пуля. Член становился еще больше, но при этом из Матвея, как воздух из пробитого шарика, уходила мужская сила. Анатомический театр закрылся. Матвей перестал пользоваться писсуарами, предпочитая запираться в кабинке. Из этого эпизода я вынес убеждение, что грозные атрибуты власти не гарантируют личного счастья.

Спустя много лет, в начале декабря 2001 года, мне позвонил футбольный комментатор Василий Уткин. Он вел тогда музыкальное шоу «Земля - Воздух» на ТВ-6. Прямой эфир, живые концерты, словесная пикировка рок-звезд с ра-диодиджеями.

Вася сообщил мне, что у него планируется передача с участием «Ленинграда». Группа эта тогда еще не пользовалась известностью среди широких народных масс, собирая в Москве и Питере маленькие залы поклонников, которых пресса с какого-то перепугу называла интеллектуалами. В телевизоре «Ленинград» еще толком не показывали. Васе очень нравился «Ленинград», но продюсеров его передачи страшно смущала репутация Шнурова. Они хотели залезть на нецензурную елку, не ободрав при этом форматной задницы. «Зимин, вот ты его знаешь, скажи мне, Шнуров может хотя бы час не материться?» Я не знал ответа на этот вопрос, но зачем-то сказал, что, конечно, может. Я даже привел сотню аргументов, которые, как мне казалось, характеризуют Шнурова с хорошей стороны. В моем описании он был чем-то вроде Орлеанской девы и академика Лихачева в одном лице.

Эфир состоялся. Уткин был обаятелен. Публика перевозбуждена. Оппоненты Шнурова несли феерическую чушь. Все компоненты хорошего шоу были налицо. Кроме главного героя. Шнурову было невыносимо скучно. Он мужественно держался в рамках приличий, пел только цензурные песни и вполне куртуазно, хоть и без фантазии, хамил. Программа катилась к финалу. Шнуров заиграл последнюю песню. И в какой-то момент из динамиков явственно раздалось слово «хуй». Звукорежиссеры спохватились и увели звук, но слово успело прозвучать. Передача закончилась. У Васи Уткина был торжествующе-бледный вид человека, который только что купил на аукционе Вермеера и принимает поздравления, сознавая при этом, что ему сейчас придется очень дорого за этого Вермеера заплатить.

Шнуров же, наоборот, сиял, как начищенный пятак.

Мне было неловко: на моих глазах рушилась блестящая телевизионная карьера Уткина, и я оказался к этому причастен. Не говоря уж о «Ленинграде», который теперь вообще непонятно когда выпустят из гаража.

Ночью мне позвонил Вася и сообщил, что телевизионное начальство эфирный конфуз совершенно не смутил. Более того - оно пришло от него в восторг.

Скоро Шнурова стали показывать по ЦТ едва ли не чаще президента Путина. Пластинки стали продаваться астрономическими тиражами. Концерты из клубов переехали на стадионы. На фестивале «Нашествие» вместе с «Ленинградом» слово «хуй» скандировали больше ста тысяч человек.

Я не знаю, почему Шнурову вдруг стало позволено то, что никому до него не разрешалось. Что это? Талант? Большой хер? Прямое указание свыше? Я думаю, никакого рационального объяснения быть не может. Во всякой власти заложен элемент абсурда. Почему наркотики нельзя, а водку можно? Потому что она полезней для здоровья и от нее умирает всего-навсего пятьдесят тысяч человек в год? Или она выгодна для государственного бюджета? Но ведь сколько налогов мог бы принести в казну, например, кокаин.

Выгода, впрочем, тоже ничего не объясняет. На футбольном чемпионате мира в Германии Зинедин Зидан боднул головой Марко Матерац-ци1, хотя, конечно же, ему было бы выгодней проглотить оскорбления, и не исключено, что через несколько минут поднять над головой Кубок мира. Но он выбрал другое.

Коллега Зидана Трезеге говорит, что Мате-рацци оскорбил мать и жену Зидана, упомянув при этом пенис. И Зидан (чье имя скандируют на трибунах как Зизу или Зизи, что, кстати, на языке аристократических салонов сто лет назад обозначало, собственно, пенис), наплевав на ожидания французских болельщиков, на собственную карьеру и спортивную репутацию, вступился за женскую честь.

На мой вкус, это очень красивая история. Я уверен, что Зидан сделал это совершенно сознательно, а не в минуту помешательства. Ведь из всех форм власти только власть женщины над мужчиной имеет какой-то смысл.

1 «Зинедин Зидан боднул головой Марко Матерацци» - драматическая история, случившаяся в финале мирового футбольного первенства. Защитник итальянской сборной Матерацци оскорбил французского капитана Зидана, и тот ударил его головой на глазах у миллиарда зрителей. Весь мир несколько недель гадал: что же такое мог сказать итальянец французу, что тот потерял самообладание в такой решительный момент. шш

 

КАРЬЕРА,

ИЛИ КАК ЖИТЬ СО СКЕЛЕТАМИ В ШКАФУ

Однажды я на две недели погрузился в большую политику. Это было в 1999 году, когда бывший премьер-министр Кириенко1 делал вид, что он хочет быть московским мэром. От того времени у меня осталось удушливое ощущение погружения в чан с кошачьими фекалиями и одновременно привкус полной свободы. Наверное, то же самое чувствуют годовалые младенцы, брошенные в общественный бассейн.

Мы делали антилужковскую газету под остроумным названием «Отечество не выбирают». Главная цель этого издания заключалась в том, чтобы написать про действующего московского мэра Лужкова какую-нибудь неправдоподобную гнусность, чтобы тираж был арестован властями.

Кажется, нам это удалось. Мы распространили от силы тысячу экземпляров первого номера. В одном из выпусков написали огромную, на четыреста строк, статью, в которой доказывали смехотворный тезис, согласно которому Луж 1 Кириенко, Сергей - возникший из ниоткуда председатель правительства при Борисе Ельцине. Считается, что его роль была принять огонь на себя ввиду падения мировых цен на нефть и - как следствие - коллапса отечественной экономики. ков - это инкарнация управдома Бунши из гай-даевского «Ивана Васильевича».

От этой заметки у меня осталось ощущение стыда и хорошо сделанной работы, которая, к слову, неплохо оплачивалась.

Это был не первый случай выгодной сделки с совестью. Несколькими годами раньше я устроился работать дезинсектором. Приехав по одному из первых вызовов, я едва не уморил хозяйку квартиры - у нее оказалась аллергия на мой дезинсектицид. Она шумно задыхалась на лестничной клетке, а я пытался дозвониться в «Скорую» - как назло, там были одни короткие гудки.

Хозяйка квартиры выжила, а Лужков в очередной раз стал мэром Москвы. Меня пронесло. Я не стал редактором «Книги жизни». Я не изменил исторический ход.

Я не думаю, что две эти истории меня красят, но без них не было бы меня. Работа в истеричном предвыборном листке позволила мне попробовать себя на поприще литературной рутины. Карьера дезинсектора - тактильно узнать московский быт середины 90-х. Я избавил от тараканов, наверное, тысячу квартир.

Я сейчас скажу бесполезную вещь, но, если бы я не наелся дерьма по полной программе, у меня не появилось бы вкуса. Мне просто не с чем было бы сравнивать. Для меня опыт с тараканами так же важен, как и учеба на филологическом факультете Московского университета.

Я думаю, что в каком-то смысле убийством тараканов можно даже гордиться.

Иногда я спрашиваю себя: а не были ли все эти истории изменой предназначению? Может быть, я растрачивал себя, а надо было идти напролом? Как пионеры-герои, как кто-то там еще. Может быть, мне должно быть мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы?

Считается, что мир состоит из приспособленцев и героев. Первые всегда играют с миром в поддавки, вторые - чуть что - бьют ему по морде.

Это какая-то аберрация зрения. Нам удобней думать, что великие люди явились в этот мир готовыми - как паштет из гусиной печенки. И мир просто снял их, как железную банку, с полки в супермаркете.

В этом есть отголосок магических верований в удачу. Якобы где-то под облаками, как снитч в книжках о Гарри Поттере, летает единственный и неповторимый шанс. И люди делятся на тех, кому этот шанс достался, и на тех, кому не повезло.

Распространены и совсем уж басурманские воззрения, будто бы судьба тасует эти шансы, как пайки в цековском распределителе, - между своими любимчиками. А остальные могут только облизываться, глядя на то, как другие объедают с толстого конца сочный балык успеха.

Наверное, местами такой лоббизм действительно встречается. И я совершенно не удивлюсь, если мне скажут, что группа «Уматурман» была зачата генпродюсером Первого канала Константином Эрнстом при помощи солнечного света из поднятой пыли дворовой. Я просто не интересовался, откуда эта гражданка взялась. Но если мне скажут, что, например, Андрей Малахов получил свою «ТЭФИ» непосредственно из рук Фортуны, то тут у меня найдутся возражения. Потому что я точно знаю, что, прежде чем стать лицом Первого канала, Андрей Малахов провел, наверное, тридцать тысяч бессмысленных корпоративных вечеринок. И если бы он сломался на двадцать второй тысяче, не исключено, что не было бы у него золотой статуэтки.

Допустим, Андрей Малахов - не совсем корректный пример. То, что он делает, и то, как он это делает, не все воспринимают однозначно. Ну или однозначно, но с отрицательным знаком.

Впрочем, не суть. Я просто хотел показать, что этот суматошный молодой человек, прежде чем затевать мордобой с участием Кашпиров-ского в студии Первого канала, пытался использовать каждый шанс, чтобы пробиться наверх.

И точно так же поступали многие из числа тех, чья роль в мировой истории, скажем так, чуть более бесспорна. Луиза Чикконе, прежде чем стать певицей Мадонной, фотографировалась для порнокалендарей и не лежала разве что под трамваем.

Первый гонорар Нормы Джин Бейкер, позже известной как Мэрилин Монро, составил двадцать пять долларов. И это не были фотографии на первую полосу The New York Times. Будущая главная блондинка Америки снималась для пин-апа, картинок, которые в те годы было принято вешать в сортирах на бензоколонках.

Джоан Ролинг, чтобы родить Гарри Потте-ра, пришлось пройти через пару неудачных браков и преподавание французского в унылой пиренейской школе.

Джек Николсон до тридцати двух лет снимался в чудовищном трэше вроде «Магазинчика ужасов» или «Резни в Валентинов день». А потом крошечная, идиотская роль в малобюджетном «Беспечном ездоке», роль, на которую не согласился бы никто из тогдашних великих, совершенно перевернула его карьеру. И уже через пару лет он играл в «Полете над гнездом кукушки».

Главной ролью Джорджа Клуни едва ли не до сорока лет было появление в фильме ужасов «Возвращение помидоров-убийц».

Сергею Довлатову пришлось написать, наверное, тысячу пронзительно-неискренних газетных заметок о доярках и субботниках, прежде чем он закончил свой обаятельный и смешной «Компромисс». Стив Джобе, основатель империи Apple, начал свою карьеру с того, что бросил колледж, записался на уроки каллиграфии, а на жизнь зарабатывал, сдавая пустые бутылки от кока-колы. Он считает, что именно благодаря тем абсурдным для конца двадцатого века каллиграфическим урокам в компьютерах Apple появилась революционная типографика.

Роберт Аллен Циммерман, будущий Боб Ди-лан, главный голос Америки, начинал с того, что играл за гамбургер в забегаловках Нью-Йорка. В его репертуаре были песни вроде нашей «Мурки».

Художница Робин Уилоу много лет едва сводила концы с концами. Однажды она отчаялась до того, что решилась на кражу со взломом. Ее арестовали, и она превратила суд в комедию, объявив, что ограбление было художественным перформансом. Самое удивительное, что она сумела убедить в этом присяжных. И вся Америка узнала, как широки могут быть горизонты современного искусства.

Все эти люди тоже, наверное, хотели всего и сразу. Но все и сразу у них не получалось. И они цеплялись за каждый призрачный шанс, шли на компромиссы, оставаясь верными какой-то своей нутряной цели. Всех их отличает не столько ловкость побед, сколько терпимость к поражениям.

Умение проигрывать - вот ключ, которым можно закрыть ящик Пандоры. Разбиться вдребезги, но остаться целым. Потерять все, но найти главное. Бороться и искать, найти и не сдаваться.

На самом деле ровно тому же самому - радости поражения - учат практически все мировые религии. Но то, что я хочу сказать, это не совсем христианство и даже не полинезийский карго-культ.

Фокус в том, что в действительности прописано очень мало, ничтожное число людей, которые совершенно точно знают, что они хотят. Большинство думают, что это знают. Они так уверены в том, что им достанется тот или иной приз, будто подписались на удачу в окошке «Роспечати». Поэтому люди так болезненно реагируют на провал, поэтому подозревают заговор, считают себя несправедливо обделенными. Люди отчаиваются, вместо того чтобы радоваться проигрышу. Радоваться и относиться к этому, как Бендер в «Двенадцати стульях». После того как очередной кусок гарнитура оказывался пустышкой, великий комбинатор всегда замечал: «Наши шансы увеличиваются».

Найти самую вкусную вишню на блюде можно, только перепробовав все вишни. При этом надо помнить, что одним блюдом мир вишен не ограничивается.

Основатель империи Apple Стив Джобе был с позором изгнан из собственной компании в возрасте тридцати лет. И он считает это изгнание самым удачным событием в своей жизни. Потому что оно дало ему возможность собраться, покончить с бесплодным самодовольством и начать все сначала. Он говорит, что лекарство было горьким, но пациенту оно помогло. После изгнания из Apple Джобе создал компанию Pixar, которая совершила революцию в анимационном кино, а потом вернулся в Apple и спас умирающего монстра от коллапса.

Я не думаю, что все это входило в его планы. В житейском успехе все точно так же, как и в любви. О ней можно узнать только тогда, когда ее найдешь.

И есть такие поражения, которые стоят иных побед.

 

ЭКОЛОГИЯ,

ИЛИ КАК ПРИРОДА БЕРЕТ СВОЕ

Есть такой фотограф Ян Артюс-Бетран, мировая знаменитость, икона экологического движения, автор проекта «Мир с высоты» - пронзительной силы портретов планеты Земля, снятых с вертолета.

На этих фотографиях наша планета корчится в феерически прекрасной агонии, полыхая цветами гогеновской палитры. Ультрамарин океана, к которому подкрадывается нефтяное пятно из танкера «Престиж»1. Радужка Большого Барьерного рифа, которую вот-вот подточит червь индустриализации. Погибающая Земля на фотографиях Бертрана так отчаянно хороша, композиционно и колористически совершенна, что, к стыду своему, мысль о том, что надо бежать куда-то и все это спасать, - возникает последней. Эстетика побеждает этику.

Когда Бертран приезжал в Москву, я сказал ему об этом. Ничего, сказал я, не могу с собой поделать. Знаю, что где-то на Таймыре, возможно, погибает последняя стая каких-нибудь полярных сов. И вроде бы даже сердце разрывает ' Танкер «Престиж» в начале XXI века потерпел крушение у берегов Испании и залил все побережье нефтью и мазутом. На несколько лет эта зона была объявлена местом экологической катастрофы. ся от сочувствия к совам, но ведь в то же самое время наверняка какие-нибудь карликовые бегонии на Тайване задыхаются от смрада глобализации. Что делать, куда бежать?

«Никуда», - ответил Бертран, с явным удовольствием разглядывая типичную московскую дорожную сценку: «Газель» въехала в жопу трехтонному грузовику, а тот, вильнув, поцарапал бока еще паре малолитражек. Водители пострадавших машин столпились на проезжей части и орут друг на друга, а заодно еще на кого-то невидимого в телефонные трубки.

«У вас сколько машин в семье?» - Бертрану наскучила шоферская дель арте, и он повернулся в мою сторону. «Одна. Audi, маленькая, но прыткая».

«Вот, - сказал Бертран, как будто после моих слов что-то сошлось в его подсчетах. - А у них, - он показал куда-то в сторону Нижней Масловки, - у них не так. Я, еще когда ехал из аэропорта, обратил внимание, что у вас в каждой машине сидит один человек. Редко - два. Миллионы машин, и в каждой - по одному человеку. Если бы был закон, необязательно государственный, хотя бы моральный, чтобы не больше одной машины на семью, - в воздухе бы стало в разы меньше газа, не так быстро подтачивался бы озоновый слой. Ну и, - добавил с мечтательным видом Бертран, - мы бы не стояли в этой пробке. Но мы будем в ней стоять, пока люди не поймут свою ответственность». Наша машина дернулась, и пробка сдвинулась с места, как будто чтобы опровергнуть Бер-трановы слова. Я было посмотрел на него с победной миной, но тут мы снова встали.

Еще в школе я читал книжку про древнегреческих философов. Там была глава, посвященная милетской философской школе. С этой школы, собственно, и началась философия в том виде, в котором мы ее знаем: как наука растерянных людей.

Самым симпатичным представителем милетской школы был иониец по имени Анаксимандр. Он учил, что мир держится на балансе, что всякое действие равно противодействию. И что Вселенная движется понятием справедливости. А потому нельзя, совершив гнусность, рассчитывать на профицит.

Из вселенского закона справедливости Анаксимандр выводил необходимость ответственности человека, единственного существа, наделенного разумом и потому способного влиять на порядок вещей.

Современное течение «нового экологизма» предлагает жить в духе установлений Анакси-мандра, подчинив свое существование духу ответственности.

Проявление этой ответственности может быть самым разным: от перехода на естественные источники энергии до отказа от лишнего семейного автомобиля. Даже такая пустяковая вроде бы сфера человеческой жизни, как туризм, - тоже может быть приложением глобальной ответственности.

В частности, сторонники ответственного туризма настаивают на необходимости отказаться от дальних авиаперелетов. Фокус в том, говорят они, что любой, даже самый хилый аэробус на пути из Лондона, например, в Бангкок сжигает несколько тонн кислорода. Чтобы выработать этот кислород, необходим труд большой сосновой рощи на юге Франции. Но проблема с этой рощей в том, что ее только что вырубили, чтобы понаделать бумаги, на которой потом будут напечатаны календари для мастурбаторов.

Ответственное существование, таким образом, заключается в том, чтобы отказаться от чего-то в этой цепочке. Или от эротического календаря, или от полета на самолете. Или от того и другого. Каждый сам делает этот мучительный выбор.

Самолетами и календарями, впрочем, ответственность не ограничивается.

Если опять вернуться к теме путешествий, то ответственный путешественник мало того что не мусорит и не жжет костров в джунглях, он в принципе уважает чужую эко- и культурную систему.

Скажем, он не настаивает на строительстве стополосных автомагистралей, которые были бы, конечно, удобны, но уничтожили бы те же самые джунгли. Он терпимо относится к тому, что где-то не построили огромный удобный отель, потому что этот отель разрушил бы архитектурный ландшафт и принес бы универсальные правила гостеприимства на территорию, где, может, единственным правилом гостеприимства является предложение гостю провести ночь в компании сестры хозяина.

Ответственный турист уважает чужие экологические и культурные требования и не пытается заменить Книгу джунглей собственным уставом.

Есть даже целые страны, которые основой собственной экономики сделали ответственный экологический туризм. Это Коста-Рика и Бутан1.

Сохранение местного баланса между природой и культурой уже приносит в бюджет этих стран ежегодные миллиарды долларов.

Одно из условий экологического туризма заключается в тактичном отношении к культурным установкам чужой страны. Новые экотури-сты пытаются смешаться с толпой, выучить суахили, раствориться в пространстве, чтобы не дай бог не нарушить чужое мироустройство неосторожным жестом или словом.

Во Франции, где позиции зеленых и прочих экологистов в последнее время сильно укрепились, тоже пытаются законсервировать уникальный французский биокультурный ландшафт. Хотят сохранить Францию живой, чтобы потом не

1 Коста-Рика и Бутан - страны, постоянно заявляющие о своих консервативных экологических убеждениях. В Бутане, например, запрещено курить на территории всей страны, а в Коста-Рике строго следят за тем, чтобы никто не пытался использовать в промышленных целях джунгли. надо было мастерить симулякр вроде описанной Джулианом Барнсом в «Англии, Англии»1.

Не исключено, что именно этим благородным стремлением, а не политическими выгодами или Уголовным кодексом были мотивированы преследования русских миллиардеров в Кур-шевеле, когда никелевого магната Прохорова с друзьями арестовали по подозрению в причастности к мировому ордену сутенеров.

Русские не делали ничего плохого. Они просто проводили время в обществе красавиц, тратя в свое удовольствие нефте-никеле-алюминие-вые доллары.

Но делали это с таким размахом, что в какой-то момент занятие это пришло в решительное противоречие с альпийским савуар-вивр - правилами жизни. И арест был вовсе не уголовным преследованием, а просто мягкой родительской попыткой указать разбаловавшемуся чаду, что, милый, ты не дома, ты в гостях.

Что, с одной стороны, совершенно правильно, но с другой - как считать чужим дом, который, если поднять финансовую документацию, принадлежит тебе самому? Это, увы, не описано у Анаксимандра.

Но ведь и так понятно, что, помимо обширной кредитной линии, чтобы быть человеком, нужны две вещи: совесть и вкус. Вполне укомплектованная экология.

1 «Англия, Англия» Джулиана Барнса - роман, в котором описывается фантомный туристический аттракцион. Место, где одновременно собраны все родовые приметы английского образа жизни от Робин Гуда до красных лондонских автобусов.?V

 

СУДЬБА,

ИЛИ КАК МЕНЯЮТСЯ ЛЮДИ И ВЕЩИ

Есть чудесный совершенно анекдот. Грузин дарит сыну на совершеннолетие пистолет. А сын легкомысленно меняет его на цацки, на часы, допустим, Carrier1, не исключено, что даже с бриллиантами.

Проходит время, и папа по причинам, видимо, практического свойства желает посмотреть на свой подарок: что там с подствольником, хорошо ли смазана пружина.

Однако сыну нечего предъявить в ответ на папин интерес.

И папа, размеренно свирепея, начинает отчитывать своего отпрыска: «Вот смотри, Гоги, видишь через дорогу дом? Там живет этот сын собаки Вано. Вот представь себе, что завтра этот Вано придет в твой дом и скажет: «Я твой мама ебал. Я твой сестра ебал. Твой брат, папа, все родственники до седьмого колена ебал. И твой белий «Волга» тоже ебал. И что ты ему скажешь на это: «Полвторого»?»

Я не знаю, откуда в этом анекдоте взялись именно часы Cartier (мне рассказывали его раз 1 Cartier - французская ювелирная компания, занимающаяся также производством часов. ные люди, но марка часов при этом загадочным образом не менялась), но, в общем-то, не это главное. Проблема, поставленная историей про непредусмотрительность Гоги, гораздо обширней, чем брендинг. Она, я бы даже сказал, одна из самых важных в этой жизни. И сформулировать ее можно так: «Приобретаем ли мы что-то, меняя одно на другое, или, наоборот, теряем?»

В детстве я довольно неплохо играл в футбол. Даже что-то выигрывал со своей командой, какой-то там существенный детский турнир. После этого поступали предложения сменить мою школу с углубленным изучением физики на футбольный интернат при одном из клубов Высшей лиги. Но я выбрал физику. И в результате много лет вел еженедельную ресторанную колонку в газете «Ведомости», редактировал ежемесячный журнал про путешествия «Афиша - Мир», делал гастрономическое шоу для телевидения, погрузнел вследствие регулярного гастрономического разврата, и когда мои приятели зовут меня погонять мяч на стадионе «Динамо», я всякий раз обещаю присоединиться к ним на следующей неделе.

Мой одноклассник променял нашу общую с ним физику на рок-н-ролл, а теперь служит дьяконом в церкви Петра и Павла, одинаково презирая и фа-диез мажор и второй закон термодинамики.

Счастливы ли мы - такие разные теперь люди? Пожалуй, что да. Жалеем ли, что не стали продолжать играть в футбол и на барабанах? Иногда такое случается. Как говорил один популярный в общежитии гуманитарных факультетов МГУ начала девяностых священник, оказавшийся на деле послушником-расстригой: «И монахи вино приемлют».

Успех часто разочаровывает того, кто его добился. Мне рассказывали историю про одного олигарха, который годами тратил шестизначные суммы единиц условности на раскрутку своего имиджа. Он пачками допускал журналистов в свой дом, делился интимными подробностями быта, закатывал банкеты и самолетами вывозил прессу на пляж. Среди промоутеров он приобрел репутацию человека, готового на любую, самую высокобюджетную акцию, только чтобы потом она рикошетом пробежала по страницам газет и журналов.

И вот однажды к нему приходят люди и предлагают совершенно феерический сценарий. Старая бригантина в Карибском море. На бригантине - веселая компания. Он, его друзья и подруги плюс самые сливки «четвертой власти», включая самых сексуальных ведущих MTV. Прямая трансляция угара в Интернете и по ящику. Ворох масштабных публикаций по возвращении из круиза. Прекрасно проведенное время и отменная отбивка в СМИ. Цена вопроса - 150 тыщ, что крайне недорого. Олигарх посмотрел на бюджет и сказал: «Задумано у вас неплохо. А можно - все то же самое, только без освещения в прессе?»

Быть знаменитым некрасиво. Недостаток этой пастернаковской формулы в неточном эпитете. «Некрасиво» - неправильное слово. Красота тут точно ни при чем. Чтобы спасти мир, красота должна быть с кулаками.

Именно в этом и заключается суть анекдота про грузина и подмененный пистолет. И всех прочих историй про подмену тоже. В мире много прекрасных и удивительных соблазнов, и, разумеется, единственный способ от них избавиться - это им поддаться. Но одновременно надо как-то уметь сохранять ценности простые и незамысловатые. Back to banality, что называется. Человек может все, но ему не все позволено.

Мне известна куча примеров, когда вполне приятные с виду люди считали власть и все, что с ней связано, довольно грязным делом. Но потом их пускали туда, во власть. Они пересаживались на «Мерседесы» С-класса, на руках у них тикали сначала Panerai1, а потом Harry Winston2. И вот уже те же самые люди говорили мне: «В любом кровавом режиме есть своя историческая необходимость. И есть обстоятельства, когда…» Человек слаб, это научный факт. Абсолютно 1 Panerai - марка спортивных часов. 2 Harry Winston - марка дорогих ювелирных часов. хороших людей не бывает. Просто есть люди, которые борются с плохим человеком в себе, и есть те, которые ему сдались.

Человек, переезжающий из Бирюлева в поселок Николина Гора, должен менять только штамп в паспорте, но не голову. Становясь богаче, нельзя начинать считать всех бедных неудачниками. Пересаживаясь на морскую яхту, преступно презирать тех, кто все еще ходит по земле.

И тогда часы Cartier будут только тем, чем они на самом деле являются. Прекрасной безделушкой. Лучшим из того, что одновременно пришло в голову ювелирам и механикам. Лично мне эти часы очень нравятся. Я даже подарил их своей любимой жене. Они жутко красиво смотрятся на ее субтильном запястье.

 

10

РОСКОШЬ,

ИЛИ КАК ПРОМАТЫВАТЬ ДЕНЬГИ ПО РЕЦЕПТУ

Сколько людей, столько и затмений.

У одной моей подруги есть удивительная физиологическая особенность: ее всегда тошнит в трехзвездочных мишленовских ресторанах1. То есть - буквально тошнит, со всеми сопутствующими нюансами.

Раньше, когда трехзвездочные мишленовские рестораны встречались в ее жизни так же редко, как порядочные мужчины, моя подруга думала, что это просто совпадение. Что на самом деле тошнота и звездочки «Мишлена» никак между собой не связаны.

Один раз она решила, что, наверное, ее растрясло по дороге. Она же предупреждала, что это идиотская затея - ехать ужинать за сто километров. Кроме того, у таксиста была совершенно гнусная манера вождения, очевидно, что он привык возить кирпичи.

В другой раз, скармливая мишленовскую кухню унитазу, она подумала, что беременна. И по дороге в гостиницу купила в парижской аптеке

Michelin - фирма, производящая автомобильные покрышки и уже сто лет выпускающая ежегодный гид с рейтингами лучших ресторанов. Самый влиятельный гид в мировой гастрономии. Высший балл гида - три звезды. Трехзвездочных мишленовских ресторанов в мире всего несколько десятков. упаковку тестов. Но тесты показали, что материнство ей пока не грозит.

В третий раз она грешила на жару. В четвертый - на абстиненцию. В пятый раз, когда ее выворачивало в уютном, как хорошая детская, сортире альпийского ресторана, она обвинила во всем кислородное голодание. На него, по ее мнению, высокогорный климат обрекает всякого обитателя русских равнин.

И только раз, наверное, на десятый, когда она не смогла придумать рвотному рефлексу даже самого завалящего алиби, она поняла, что дело исключительно в ней самой.

Что, видимо, ее утроба неспособна воспринимать сложные гастрономические трюки. Что бурлеск ароматов и фейерверк вкусов, то есть вся та кулинарная заумь, за которую, собственно, платятся баснословные деньги и даются мишленовские звезды, моей подруге, увы, противопоказана. И это тем более обидно, что вообще-то моя подруга очень любит хорошо поесть. Но увы, увы, увы. Примерно то же самое происходило в XIX веке с увлеченными искусством европейскими романтиками. От слишком большого количества красоты вокруг они сходили с ума. Был даже изобретен специальный термин для обозначения этой загадочной болезни: «невыносимость прекрасного». Ею страдал, например, писатель Мопассан. Рассказывают, что его не раз и не два с санитарами выволакивали в полуобморочном состоянии из Лувра. Однако же он вновь и вновь влекся туда смотреть на Леонардо и Джотто, и опять - хлобысь - и в обморок.

Впрочем, это еще даже хорошо, когда болезнь имеет такой отчетливый, как говорят врачи, анамнез и эпикриз. Можно выявить корень хвори, отсечь его и зажить пусть не полной, но зато не тошнотворной жизнью.

Но бывает ведь и так, что болезнь имеет, что называется, скрытый характер. Отчего его драматургия не становится плачевней, но выявить причину и следствие бывает крайне тяжело.

В подмосковном поселке по соседству с нашей дачей, например, построили колоссальный особняк. Три этажа, метров, наверное, девятьсот полезной площади. В таком бы балы закатывать. Но хозяева его почему-то не закатывают балов. Они приезжают домой ближе к полуночи, зажигают огонек в одной-единственной комнате, а потом и он гаснет. И дом стоит страшный и заброшенный, как средневековый готический замок. И так продолжается годами. Ни веселья, ни света в окнах. Несколько раз я сталкивался с хозяевами особняка: у них были строгие, как у святых на иконах Страшного суда, лица. Они парковали свой Lexus и мрачно шли в дом, чтобы зажечь там приглушенный свет в одной-единственной комнате.

Не исключено, что у этих людей какие-то проблемы на работе. Может быть, ФСБ опечатала какие-нибудь их склады с неправильными акцизами. Или еще какая-нибудь гадость. Но недавно я подумал: а что, если дело в доме? И этим людям на самом деле противопоказано жить в хоромах. И вся эта скорбь на лицах, и приглушенный свет - все это оттого, что где-то в мозгу у них имеется боязнь больших жилых пространств. И для жизни им нужен не подмосковный особняк, а двухкомнатная квартира в спальном районе. Крошечная, как Nissan Micra1. Куда можно приехать ближе к полуночи, зажечь приглушенный свет и спрятаться, как улитка в раковину.

Но ведь нет. Финансовый статус и социальная среда обязывает их жить на участке площадью в гектар, в доме высотой три этажа, с тысячью метров решительно бесполезной для них площади. И откуда, спрашивается, им узнать, что корень зла, возможно, таится в этих метрах, а не в проблемах с акцизами и не в кознях ФСБ?

У меня был один знакомый банкир, который на старости лет завел себе молодую любовницу. Так было положено в его кругу. После сорока лет и ярда2, хотя бы в рублевом исчислении, все его друзья заводили себе молодух. И он тоже завел. И потом постоянно жаловался, что ему уже не хватает на нее эротического темперамента, что ему совершенно не о чем с ней говорить, и так далее и тому подобное. Он стал раздражительным, нервным и перестал подходить к теле 1 Nissan Micra - японская модель городского малолитражного автомо биля. 2 Я р д - на жаргоне новых богатых - миллиард. фону. Он бросил эту любовницу, но не успокоился и завел себе другую. Которая тоже была не ах ни в смысле соответствия темпераментов, ни в плане интеллектуальной беседы. Потом он завел третью, четвертую. Не то чтобы ему была принципиально нужна рядом эта самая молодая кровь, просто в его кругу было так принято. И он не мог ходить эротическим бобылем.

Это - как говорили в рекламе пива - закон жизни. Залезая на очередную ветку социальной ели, люди должны соответствовать ее стилистическим безобразиям. Строить большие дома, заводить любовницу, телохранителей, шоферов, домработниц, тратиться на костюмы, уроки игры в поло и на машины представительского класса. Причем далеко не все эти траты приносят удовольствие. Наоборот, доставляют одни огорчения. Многие из известных мне рублевских помещиков проводят часы, жалуясь друг другу на жуткие нравы своей челяди. Послушать их, тюремные рассказы Шаламова и Солженицына - просто репортажи из воскресной школы по сравнению с тем, что регулярно происходит на половине слуг Рублево-Успенского шоссе. Но выгнать слуг невозможно. Потому что как же тогда управиться с домом в тысячу квадратных метров и участком размером с гектар?

Нет, разумеется, есть люди, которым все это доставляет массу удовольствия. Те, кто просто упивается властью и возможностью повесить на стену картинку Модильяни, наняв для ее охраны двух громил, которых надо кормить и платить им зарплату. Но таких гораздо меньше, чем принято думать. Большинству жизнь в роскоши рикошетит как приятной, так и болезненной стороной.

В одной британской газете я прочитал о новой тенденции из мира богатых - selected luxury. Избирательная роскошь.

Смысл этой доктрины в том, чтобы руководствоваться в безумиях здравым смыслом. Адепты selected luxury могут жить в небольших квартирках в районе Анджел1, но при этом ездить на Bentley2, потому что именно автомобильная езда, а не недвижимость есть главное удовольствие в их жизни. Они это поняли и не стали гоняться за квартирами в Мейфер3, сосредоточив усилия на автомобилях. Адепты selected luxury могут летать бюджетными авиакомпаниями, но останавливаться в президентских номерах дизайнерских отелей. Просто потому, что самое важное для них - это то, где они будут ночевать, а как они будут в это место добираться - не принципиально. В этой статье было еще множество примеров рационального подхода к роскоши. Единственное, что там не сообщалось, - это то, как все-таки понять, что для тебя в этой жизни самое главное. Я думаю, что за такую информацию очень и очень многие готовы были бы отдать любые деньги. 1 Анджел - мелкобуржуазный район на севере Лондона.

2 Bentley - патетическая автомобильная марка. Один из символов Ве ликобритании. 3 Мейфер - глубоко буржуазный район в центре Лондона.

 

*1 Л

НАСЛЕДСТВО, ИЛИ КАК ЖИТЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Все хорошее в этой жизни однажды кончается. В том числе - и сама жизнь.

После смерти человека остаются: часто - стоптанные башмаки, редко - деньги. Еще реже - большие деньги.

И возникает вопрос - кому эти деньги достанутся?

Казалось бы, как кому - наследникам. Кому же еще. Однако все не так просто.

О чужих завещаниях рассуждать как-то негигиенично. Но я все-таки попробую.

Не так давно весь мир был потрясен эксцентричным решением миллиардера Уоррена Баф-фета1.

Баффет - второй человек в списке американского Forbes. После Билла Гейтса.

И вот этот второй человек сорок с мелочью миллиардов у.е. - то есть практически все свое состояние - завещал первому.

Точнее - не лично Биллу Гейтсу, а благотворительному фонду, носящему его имя.

1 Уоррен Баффет - владелец сети американских супермаркетов «Уоллмарт». Обладатель одного из крупнейших личных состояний в мире. Многочисленные родственники Баффета нервно курят бамбук, что бы это идиотское занятие ни значило. Фонд Билла Гейтса наверняка ждут многолетние тяжбы по поводу миллиардов, которые сумасшедший старик вырвал из голодающих ртов одних вполне конкретных детишек и отправил по непонятному адресу.

Если завещание будет составлено корректно, то ничего, разумеется, родственникам не светит. Разве что Гейтс договорится с ними полюбовно, чтобы не мешали творить добро своим алчным воем.

Но вот лично я никакой эксцентричности в поступке Баффета не вижу.

Он поступил ровно так, как и должен был поступить на его месте стопроцентный американец. Американец, верящий в Господа Иисуса Христа, молящийся на пятую поправку к Конституции, бостонское чаепитие и паруса корабля «Мейфлауэр»1.

Америка - страна равных возможностей. Страна новых денег.

Каждый человек там должен иметь право выбиться наверх. Поэтому подлинному американскому духу противна идея аристократии, пусть даже и построенная не на крови, а на деньгах. Каждый должен иметь равные шансы. А если

1 Бостонское чаепитие и паруса корабля «Мейфлауэр» - символы американской истории. Бостонское чаепитие - потопление колонистами кораблей с английским чаем в заливе города Бостон. «Мейфлауэр» - первый корабль с поселенцами из Старого Света, приплывший на территорию нынешних США. у кого-то с младенчества в банке завалялся миллиард-другой, оставленный родителями, это означает, что у кого-то есть существенная фора. И преуспеть в жизни этому кому-то будет легче. А это не по-американски. Потому что противно идее равных возможностей. И противно национальным интересам. Представьте себе, например, какого-нибудь условного Круппа1. Человека, который контролирует весь, допустим, сталеплавильный рынок, допустим, Америки. А соответственно - значительную часть всего алюминия на свете.

И вот представьте себе, что, не дай бог, с условным Круппом что-то случается. И все акции, опционы и пачки ассигнаций переходят к его дочке, красавице, назовем ее Люси.

Я лично не сомневаюсь в ее высоких моральных качествах.

Она наверняка прекрасный человек. И дай бог ей сто лет жизни, и ее достойному отцу еще столько же. У меня есть только сомнение в ее искреннем интересе к развитию сталелитейной промышленности. Стратегической отрасли американского народного хозяйства.

Понятно, что существуют всякие антимонопольные законы. Понятно, что есть защита от

1 К р у п п ы - семейство крупных немецких промышленников, сделавшее деньги на военных поставках еще сто лет назад. Крупп финансировал в числе прочего и жизнедеятельность писателя Максима Горького, который на Капри жил в доме Круппов. дурака. Но ведь кроме этого имеется, скажем так, дело о непосильной ноше.

Мало того что ребенок получает миллиарды и вместе с ними преимущества по сравнению с другими детьми. Более того - вместе с этими миллиардами у него отбирается детство, юность и многие связанные с этими сезонами радости.

Говорят, что у наследников меньше развит мускул инициативы. Говорят, что они склонны к перверсии. Это не только медицинские показания. Вся история человечества недвусмысленно говорит нам о том, что история аристократии - неважно какой, аристократии крови или финансов - это история вырождения.

Есть, разумеется, исключения. Но они редки. Слишком тяжела эта ноша. Посмотрите хотя бы «Властелина колец».

Абсолютное большинство состояний, сделанных в России, - это состояния первой свежести. Люди, которые получили доступ к трубе, ассигнациям и акциям, сделали это сами. Не суть - каким способом. Сами. И они первые в ряду.

Капиталы многих из них уже приближаются или входят в первую десятку русского Forbes. И они, что бы там ни писали в журналах про счастье богатства, существенно давят на плечи своих обладателей. И это очень большая ответственность.

И не все родители хотят такой же ноши для своих детей. Более того, мужская психология победителя часто устроена так, что самец не любит делиться плодами своих побед с близкими. Еще дальше: люди, забравшиеся на самую вершину властной пирамиды, начинают совершенно иначе оценивать мир, свое место в нем и стратегическое развитие мира.

Они в этом видении поднимаются над личностью и ценностями семьи. Они мыслят другими, общечеловеческими или, на худой конец, национальными масштабами.

Недавно один очень мудрый и посвященный человек поделился со мной следующим соображением.

Он сказал, что, если сырьевой бум будет идти теми же темпами, через пятнадцать лет вся первая десятка американского Forbes будет состоять исключительно и только из русских.

Причем суммы, с которыми они будут в эту десятку попадать, будут настолько колоссальными, что даже и представить сейчас это невозможно. Триллион долларов. Или что-то в этом роде. Это много.

И очень небольшая часть этих людей решится ухнуть этот груз на плечи своих прямых наследников. Потому что это, по мнению небожителей, может создать опасность для равновесия мировых сил. Они предпочтут распылить свои богатства в природе, отдать на благотворительность. А детям оставят только двухкомнатную квартиру в центре Москвы или Лондона. И деньги на образование.

С точки зрения мировой истории и американской мечты - это абсолютно правильное решение. Но я не знаю, как бы я чувствовал себя на месте этих наследников.

И в конце концов - самые кровопролитные войны в истории Старой Европы были именно из-за дележа наследства. If

 

ТЕРПИМОСТЬ,

ИЛИ КАК ОТЛИЧИТЬ ПРИНЦИПЫ ОТ БЕСПРИНЦИПНОСТИ

Мне надо было попасть на Капри. Это самое дивное место на свете. Моцарелла-ди-буффало1, головокружительные скалы с прилипшими на них кубиками вилл, запотевшая бутылка лимон-челло и Голубой грот, где император Тиберий предавался, по его разумению, вполне невинным дачным радостям, которые история позже квалифицировала как грубый разврат.

На Капри попадают паромом из Неаполя. В Неаполь - вечерним или утренним рейсом «Алиталии» со стыковкой в Милане.

В первом случае вы просыпаетесь поздно, не торопясь укладываете чемоданы, но опаздываете на последний каприйский паром. Он уходит в девять вечера. А старенький «дуглас»2 «Алиталии»3 приземляется в неаполитанском аэропорту в 10.25. Во втором - можете выбирать из паромов самый живописный, но вставать в Москве, чтобы успеть к рейсу, надо самое позднее в четыре утра.

Всякий вариант имел свои плюсы, всякий - таил подвох. Вообще, если вы заметили, мы жи1 Моцарелла-ди-буффало - мягкий сыр из буйволиного молока. 2 «Дуглас» - McDonnel - Douglas - производитель самолетов. 3 Alitalia - итальянская государственная авиакомпания. вем в глобальном мире, который испытывает системный кризис универсальных подходов. Однозначно положительных решений практически не осталось. Даже снимая с полки в супермаркете банку йогурта с содержанием жира равным нулю, думаешь - а нет ли где-нибудь чего-то более диетического?

Да что там йогурты, у действительности в рукаве сегодня припрятаны такие фокусы, что кровь стынет в жилах.

Два моих приятеля пару лет назад путешествовали по Таиланду. Патайя, Бангкок, гнусный запах дуриана и его же божественный вкус. И конечно же, нескромное очарование порока. Поддавшись ему, мои приятели арендовали в массажном салоне миловидную тайку, чтобы по очереди предаться с ней торопливому оральному греху.

И вот, когда все покровы сорваны, когда уже близок катарсис, выяснилось, что обаятельная тайская дамочка на самом деле не дамочка, а переодетый мужик. Трансвестит. Дежурная для Таиланда история.

Ситуация патовая - как быть? И два эротических туриста принимают два различных решения. Один доводит дело до конца, руководствуясь простой анатомической логикой, что рот и у мужчин, и у женщин устроен одинаково. И, в конце концов, один раз - не пидорас. Другого долго рвет в уборной непрожеванным дурианом от невозможности примириться с мыслью, что, надо же, так глупо: первый раз в жизни решиться на проститутку - и тут такое.

Я воздержусь от оценок этой угрюмой экзистенциальной драмы. Со всяким может случиться. И такое вот нелепое fellatio - еще из самых простых дилемм. Есть вещи сложнее.

Кто, например, абсолютно точно знает, где проходит грань между терпимостью и беспринципностью? Скажем, у вас есть друзья, семейная пара. Оба вам нравятся, с обоими вы одинаково дружны. Но при этом вы достоверно знаете, что мужская половина этой пары, допустим, изменяет жене с другой. Но вы не рассказываете его жене про это. Потому что терпимы и знаете за своим другом, что он слаб на передок. Или вот у вас есть домработница. И она ворует серебряные ложки. Но вы ее не увольняете, потому что у нее трое детей и им нечего есть. Или, наоборот, проявляете принципиальность и увольняете. Но не переходит ли принципиальность в этом случае в жестокость?

Универсального решения нет, и поэтому приходится жить сразу в нескольких, часто противоречащих друг другу системах координат. Одной рукой голосовать за запрещение смертной казни, а другой - за разрешение абортов. Горевать о плачевном состоянии мировой экологии, но не отказываться от машин с бензиновым двигателем. Осуждать продажных чиновников, но свои дела решать при помощи взяток. И это только вершина айсберга. А еще ведь надо разобраться, нужно ли всегда говорить человеку, что он мудак, особенно если этот человек ты сам. Как проголосовать за демократию, если на выборах только один кандидат и вы его знаете. Можно ли надеть на банкет голубую блузку с юбкой в зеленый горох, если ваш спутник напился задолго до начала банкета?

Лично у меня нет однозначных ответов на все эти мучительные вопросы.

Французский писатель Фредерик Бегбедер1 предлагает во всякой двусмысленной коллизии думать: а как бы поступил на моем месте Том Форд? Надел бы он этот жуткий галстук с желтыми искрами? Разумеется, не надел бы. Подал бы он руку этому чудовищу в синих очках? Конечно, он даже не посмотрел бы в его сторону. Заказал бы баранину с курдючными шкварками после одиннадцати вечера? Само собой, после семи он не ест даже сырую рыбу.

Не исключено, что это единственно возможный для современного человека метод. Как говорили средневековые алхимики, если Бог недоступен, надо поклоняться тем демонам, которых удается вызвать.

Я подумал про Тома Форда, когда заказывал билеты на Капри. И решил, что, наверное, он захочет выспаться. И поэтому выбрал вечерний

1 Бегбедер, Фредерик - автор романов из жизни копирайтеров и романтических эгоистов. Знаменит стал после романа «99 франков». рейс. Но самолет задержали, и мы с женой опоздали на короткую стыковку. Пришлось ночевать в пригороде Милана, в гнусной гостинице, где в соседнем номере голландские школьники до утра орали свои похабные песни и гоготали, как ослы. Наверное, надо было их пристрелить. Но кто знает, не перешел бы я в этом случае границу нетерпимости? И где взять ружье, если на улице ночь, до Милана сорок миль, а в кармане всего пятьдесят евро наличных денег? Может быть, они принимают карточки?

 

1 3

ОПТИМИЗМ,

ИЛИ КАК НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ

МОЖЕТ БЫТЬ БЛАГОМ

Большая часть самых прекрасных и удивительных вещей на этом свете существует благодаря разнокалиберным формам несправедливости. Начнем с того, что мы с вами на сегодняшний день более или менее живы. Вас не удивляет этот научный факт? Вы считаете, что по праву коптите это дивное небо, когда не то что Моцарт, но даже Сальери давно уже мертв?

С точки зрения, допустим, ежа, человеческое существование - само по себе излишество. Каждый проведенный нами на этой планете день - насилие над здравым смыслом. Честертон однажды написал, что человека от животного отличает способность пить, не испытывая жажды. Некоторые из двуногих в этом занимательном дарвинизме шагнули еще дальше: они обладают способностью испытывать жажду, не имея потребности пить.

Однажды я в силу служебного положения был, так сказать, интегрирован в самый эпицентр излишеств; меня, помнится, приятно поразила история про трех русских олигархов, которые в одном южнонемецком городке неделю питались одними трюфелями. Они заказывали их на завтрак, обед и ужин. Только белые трюфели. По полкило на брата и по цене в несколько тысяч евро за порцию. Такая гастрономическая стратегия привела к тому, что в итоге они умяли все белые трюфели в радиусе пятидесяти километров.

Случай этот можно трактовать как блажь или выпендреж, однако, не будь в истории человечества подобной блажи, она вообще бы остановилась. И единственными существами на земле, которые бы вволю лакомились самым деликатесным ее даром - трюфелями, были бы неприятные грибные мошки. Только они, кроме эксцентричных миллионеров, могут позволить себе эту абсурдную, с точки зрения бедных, роскошь.

Историю эту, таким образом, можно трактовать как решительную победу, одержанную человечеством над естественным порядком вещей. Жизнь существует для того, чтобы тем или иным иезуитским образом поставить человека на место. Долг человека - хотя бы на неделю подчинить себе течение жизни.

Писатель Сорокин как-то сказал, что все, что ему нужно сегодня, - это покой и деньги. Коллизия практически булгаковская: вместо света - покой, вместо воли - пестрые банкноты, которые я, признаюсь, тоже очень люблю.

Банковский счет - логарифмическая линейка свободы, способ примерить желаемое на действительное. У моей бабушки такого способа не было. Как и большинство людей ее поколения, они жила воспоминаниями о будущем. Причем не о своем будущем, не о будущем своих детей, а о некоем абстрактном «завтра», где с помощью хилого кусочка минерала можно будет отапливать всю планету, где все будут сыты и довольны и где не будет войн, а только радость и братство.

У наших дедов было счастливое умение жить вот с этим смехотворным капиталом так, как будто у них в руках солидная фьючерсная сделка, какая-нибудь самотлорская нефть или газ, не меньше. Сегодня так не умеют.

В одной деловой газете я прочитал, что практически никто из ныне действующих русских денежных мешков еще не составил четкого завещания. И фокус тут не в том, что они планируют жить вечно. Им хочется верить, что дольше века будет длиться сегодняшний день.

Именно поэтому русский человек, заработав первые пятьдесят тысяч, покупает не облигации Пенсионного фонда, а новую машину. Именно поэтому он не откладывает время визита на Ривьеру на свою пятидесятую годовщину, а мчит туда сегодня, сейчас. Потому что завтра, возможно, уже не будет.

И кроме того, ничего случайного или лишнего в жизни не бывает, ни в сиюминутной, ни в исторической перспективе.

Эксцентричные персонажи, килограммами глотающие баденские трюфели, удостоились как минимум анекдота. Анекдотический менеджер среднего звена, снимающий квартиру в хру-щобе и мучительно трясущийся туда по ухабам и пробкам на BMW Мб, хотя бы тридцать минут в день находится в гармонии между внешним и внутренним. Губернатор Абрамович, потративший полмиллиарда у.е. на футбол, открывает теперь любые британские двери с тем же норовом, с каким футболист Лэмпард1 распечатывает ворота. Отдавшая отнюдь не лишние тысячи евро за сумку Birkin2 может утешать себя тем, что у ее внучки будет настоящее винтажное сокровище. Я сам, когда слюнявлю купюры за полбанки «Фрескобальди» и тарелку тосканской говядины, судьба которых, как вы прекрасно понимаете, в лучшем случае находится по ведомству перистальтических ощущений, зомбирую себя тем, что, конечно, это было немыслимо дорого, но зато в этом есть мой неповторимый и бесконечно интимный личный опыт. Все мы, не собирающие, а расточающие, пусть и зарываем свои таланты в землю, зато делаем это в буквальном смысле, от которого есть прямая научная польза.

Новый русский капитализм одни винят в беспринципности, другие - в безвкусице. Но у современного человека никаких принципов нет, а есть только нервы. Все крупные состояния на1 Лэмпард, Фрэнк - один из символов футбольного клуба «Челси».

2 В i r k i n - сумка Louis Vuitton, названная в честь актрисы Джейн Биркин. житы более или менее нечестным путем, но ведь и всякое искусство - нас возвышающий обман. Все, для чего надобен алкоголь, содержит в себе водка, но ведь есть на свете - и во множестве - дорогущие благородные вина.

В археологии есть такое понятие - «культурный слой». Большинство из нас исчезнет с лица земли, не удобрив ее почву. Но вот зато благодаря жителям Рублевки, безвкусным и торопливым, бессмысленным и беспощадным, через три тысячи лет археологи, раскопавшие три гектара земли на том месте, где раньше был поселок Жуковка, станут говорить о нас всех как минимум с любопытством. Мол, был такой народец в начале двадцать первого века, украшал телефоны стразами и по большой нужде ходил в золотой унитаз. И зачем, почему он это делал - совершенно непонятно. Видимо, просто для красоты рисунка жизни.

Пусть и с очень расплывчатым пониманием того, что такое красота, зато с абсолютно точным знанием того, что такое жизнь.?

 

1*r

ЛЕСТЬ,

ИЛИ КАК ГОВОРИТЬ

ИСКРЕННИЕ КОМПЛИМЕНТЫ

Чтение полезная вещь, даже если книги, которые читаешь, - совершенно бесполезны.

Однажды я в припадке самообразования пролистал книжку Карстена Бредемайера «Черная риторика». Там, если отбросить туманные рассуждения о «красной нити» и магии слова, все сводится к тому, что главный принцип продуктивной коммуникации - размазать оппонента по стене. Причем так, чтобы оппонент даже не стек по ней. А так и остался висеть припечатанным, как гравюра в технике сграффито.

Я поделился этим открытием с подругой, специалистом по наведению мостов между людьми. Она только хмыкнула: «Нет, дорогой, самый эффективный способ - это грубая лесть. Действует безотказно. И не только на идиотов. Если мне нужно быстро и без лишних разговоров чего-нибудь добиться от человека, я по локоть запускаю руки в его гордыню. Разве только с самыми умными и выдающимися натурами это не работает. Вроде тебя. Кстати, не напишешь мне пресс-релиз? Так, как только ты один способен?» Оскар Уайльд однажды написал: «Мужчину можно обезоружить комплиментом. Женщину - никогда».

Поставив точку в пресс-релизе, я отослал его своей подруге. В том же письме я спросил ее, что она думает об этой уайльдовской максиме. «Ты не понял, - ответила она, - эти слова - грубейшая и обезоруживающая лесть в отношении женского пола. И вообще, весь фокус в том, что женщинам и мужчинам нужны разные комплименты». «Ты великая», - телеграфировал я подруге.Через минуту Outlook выплюнул ее ответ: «Ты опять не понял».

Это очень редкое умение - делать комплименты. Я убеждался в этом тысячу раз. Недавно мы сидели с приятелем в ресторане. Заказали ледяную рыбу, салат из зеленой фасоли, травяной чай и углубились в чтение бесплатной прессы. От него нас отвлекла официантка. «Это комплимент», - сказала она и поставила на стол тарелку колбасной нарезки. «Что это?» - спросил мой приятель. «Комплимент. Разная колбаса и копчености». «Но я не заказывал копчености», - в голосе моего приятеля появился свинец. «Это комплимент», - простодушно продолжала щебетать официантка. Она явно недоумевала. Почему щедрость может вызывать столь резкий протест? Я, честно говоря, сам не знал ответа на этот вопрос, но на всякий случай сохранял нейтралитет в этой схватке. «Унесите это немедленно!» - И чтобы было понятно, что он не шутит, мой компаньон развернул между собой и колбасой бесплатную газету. Когда колбасу унесли, я спросил его о причинах застольной паники. «Да нет никаких причин. Я сам не знаю, что на меня нашло». Вот и делай после этого комплименты.

С женщинами все еще сложнее. Одна моя знакомая рассказывала то ли быль, то ли анекдот, как она однажды ехала в лифте с главным редактором известного женского журнала. На знакомой было новое платье. Предмет гордости. А в лифте было зеркало. И так получилось, что и моя знакомая, и главный редактор женского журнала всю дорогу были вынуждены смотреть на свои отражения. Ехали молча. «Хорошее платье», - сказала вдруг главный редактор, когда двери лифта открылись на первом этаже. «Ой, спасибо. Мне самой так оно нравится». - «Только не твой размер. На плечах плохо сидит и в талии слишком в обтяжку». Кажется, с тех пор моя знакомая больше это платье не надевала.

Хотя, на мой вкус, в сочетании грубой лести и черной риторики, безусловно, что-то есть. Важно только не переборщить - ни с первым, ни со вторым компонентом. Лучший комплимент, который я когда-либо получал на предмет своих гастрономических талантов, был устроен именно по этой модели.

Весной я две недели ради любопытства работал шеф-поваром в одном маленьком кафе. Я придумал короткое, но выпендрежное меню. В духе Жоэля Робюшона. Нарядился в черный фартук и позвал толпу гостей. Все ели и даже хвалили. «Гениально, удивительно, вкусно». Подобных эпитетов было сказано так много, что к середине вечера я уже воспринимал их просто как жест вежливости. И даже как издевку. И только один человек сделал все правильно. Он сам повар, поэтому его суждения я ждал с некоторым, что ли, трепетом. «Лихо, - сказал он. - Есть отличные придумки. Сашими из свеклы с корном и горчичной заправкой - просто класс. Но только, - тут он перешел на заговорщицкий шепот, - попробуй сделать его с розовой солью. Так будет значительно лучше, поверь мне».

Это была качественная лесть. Лесть на грани объективности. Человек нашел недостаток в моей работе, но недостаток настолько смехотворный, что и он выглядел как комплимент. Лихо. Отличная придумка.

Вообще в профессиональной среде люди столь же падки на комплименты, сколь их боятся. «Когда начальники начинают тебя перехваливать, - говорил мне один старший товарищ, - начинай искать другое место работы».

Англичане, щепетильно относящиеся ко всякого рода формам вежливости, предпочитают хвалить через отрицание. У меня была начальница, замечательная британская аристократка. Так вот она никогда не говорила: хорошо или отлично. Она говорила: «Not bad. Неплохо». Если все было отлично. И - «Not good». Если дело было швах. В Англии в ответ на комплименты принято извиняться, делать вид, что не заслужил и сотой доли, и щедро говорить встречные. Это еще одна наука, обязательная, как лаун-теннис или крикет. Казалось бы, что может быть проще? Но лично у меня это получается не часто.

Недавно я расхаживал по полупустой ресторанной зале с бокалом шампанского. Банкет сворачивался. Я никого там толком не знал, а знакомиться никакого желания не было. И тут я увидел знакомую физиономию одного портфельного инвестора. Он тоже заметил меня и просиял. По его лицу было понятно, что он тоже тут никого не знает и готов вцепиться в меня, как в пакет облигаций. Так все и случилось.

«Привет, Зимин, как жизнь», - в его голосе было столько радости, что можно было подумать, что мы как минимум служили вместе в армии и я однажды вытащил его из-под вражеского огня. «Все в порядке», - сказал я. И подумал: надо спросить, как жизнь у него. Но не спросил. «Читал тут тебя. Твою статью. В «Ведомостях». Прекрасно написано. В самую точку. Умеешь ты это дело. И чем дальше, тем больше. Прямо растешь!»

Надо было сказать: «Я тоже читал в «Ведомостях», что твои акции растут». Но вместо этого я спросил: «Хочешь еще шампанского? Оно тут, конечно, так себе, но с клубникой - еще тудасюда. Хотя клубника - тоже та еще, парниковая».

Он помрачнел. Я понял, что это его шампанское. И его клубника. «Холодное», - сказал я, чтобы сказать хоть какой-то комплимент, и выпил залпом. Он никак на это не отреагировал. Иногда самым эффективным и надежным риторическим приемом может быть и молчание.

 

15

МУЖЕСТВО,

ИЛИ КАК ДЕЙСТВУЕТ

НЕВИДИМАЯ СИЛА

У людей бывают странные занятия.

Две мои приятельницы открыли фотогалерею. Называется «Победа». Там выставляется, например, Эллен фон Унверт1, на снимках которой женщины волшебным образом превращаются из объекта желания в субъект.

За это умение Эллен фон Унверт называют визуальным рупором лесбийства.

Я в этом ничего не понимаю, мне просто нравятся эти фотографии. Наплевать, что это какой-то там манифест.

Моим приятельницам, кажется, тоже плевать на это.

Тем более что одна замужем, а вторая, хоть и незамужем, проповедует скептический патриархат: «Мужик должен быть главным в доме, но он должен доказать мне, что он мужик».

«Как доказать-то? - спрашиваю. - Одним местом?»

«Ха-ха, делом доказать. Так, чтобы рядом с ним было нестрашно. Чтобы по темному пере 1 Фон Унверт, Эллен - бывшая фотомодель, переквалифицировавшаяся в фотографы и снискавшая всемирную славу своими провокационными, откровенно сексуальными работами. улку ночью можно было вдвоем пройти, и все такое прочее». «Что прочее? - интересуюсь. - Одно место?»

«Да какое место! Это не важно. Другие качества важны. Воля, например. Но это редкость». Моя приятельница вообще-то невысокого мнения о современных мужиках.

«У них, кажется, есть одна-единственная Idee fix. Знаешь - какая? Enlarge your penis1. У всех, даже у богатых и успешных. Вот они покупают себе все эти машины. Но это не потому, что они хотят ездить на хороших машинах. То есть не только потому. Им еще кажется, что, покупая себе такой автомобиль, они что-то там наращивают себе между ног, и они меряются этим друг с другом. И заметь, чем меньше мужчина, тем больше у него машина».

Я не верю в психоанализ. Но что-то такое в этой фаллоимитации есть. Не буквально. Но есть. Я всякий раз вспоминаю об этом, когда по дороге в Переделкино вижу телевизионного ведущего Владимира Соловьева в «Хаммере».

Наверное, я бы и сам ездил на большой машине, если бы знал, где ее парковать на Тверской. А так приходится сдерживать свои эротические порывы.

Случайно я познакомился с одним человеком. Он держит одежную лавку. Занимается в числе прочего готовым платьем. Но главное его

1 Увеличьте свой член - одно из главных рекламных объявлений в Интернете. дело - индпошив. У него заключены договора подряда с маленькими фабриками по всей Италии. И там, на этих фабриках, за баснословные деньги и из самых лучших тканей шьют костюмы по меркам, снятым в Москве.

Еще он занимается обувью. Тоже по индивидуальным заказам.

В частности, показывал мне ботинки за десять тысяч евро. Сверху - совершенно обычные «оксфорды» из черной замши. А внутри - породистый крокодил.

Такая броская кожа, которую, выверни ее наружу и пройдись по европейской столице, - тут же борцы за права животных линчуют.

Но ботинки эти сделаны крокодилом внутрь не поэтому.

Это своего рода скромность пополам с гордыней. Ты платишь десять тысяч евро за вещь, о подлинной стоимости которой никто, кроме тебя, не догадывается. И вот ты идешь по улице-и тебя как бы распирает от сознания собственной состоятельности. Идешь - крокодилом внутрь.

Я поделился этой коллизией с одной знакомой девушкой-поэтом. Поэта коллизия потрясла. «Я, - сказала она, - теперь всегда буду так говорить. Придет человек с каким-то особенным выражением лица. А я ему: «Ты сегодня какой-то особенный. Как будто крокодилом внутрь».

Еще одна дама, знаток президентского протокола, сказала мне, что это обычная номенклатурная практика. Что вот, например, у Бориса Ельцина было пальто, которое снаружи - обычный драп, а внутри норка или там горностай.

Другой мой приятель вспомнил передачу Top Gear, ту, где Джереми Кларксон попросил тюнинговую автофабрику Lotus переделать «копейку» в гоночный автомобиль. И снаружи «копейка» практически не изменилась, а внутри у нее поставили двигатель, как на Aston Martin1.

Еще один мой знакомый сказал, что это очень философское отношение к деньгам. И даже предложил лозунг для новых богатых: «Пусть все явное станет тайным». И предсказал поколение миллионеров, которое будет селиться в хру-щобах, потрошить начинку, фаршируя потом хрущобы Филиппом Старком2.

Картина, нарисованная им, была удивительна. Из Москвы исчезли бы все сверкающие витрины и лимузины. Остоженка внешне стала бы походить на Баррио-Готико в Барселоне, и редкие туристы рисковали бы заходить туда, боясь бандитского ножа.

Меж тем под неказистым покровом булькала бы настоящая, невидимая роскошь. Как вещь в себе и только для своих. Не раздражая нищих обывателей и обескровливая передовицы западных газет, угождающих своей ЦА3 репортажами о показном характере нового русского богатства.

'Aston Martin - английская автомобильная марка, одна из постоянных машин Джеймса Бонда.

2Старк, Филипп- дизайнер, трудящийся на ниве дорогостоящего минимализма. 3 ЦА - целевая аудитория.

В дивном новом мире о богатстве можно было бы узнать только по особой летящей походке, поскольку ключевой обувью, разумеется, должны были бы стать ботинки крокодилом внутрь. Из общества исчезла бы социальная напряженность и так далее и тому подобное.

Картина вырисовывалась оптимистическая. И как мне даже показалось - этот новый, не пускающий пыль в глаза мужик должен был бы определенно понравиться моей приятельнице-галеристке. Я рассказал ей о нем.

К моему удивлению, она только фыркнула: «Это еще хуже. Лучше уж мериться хуями, чем так. Это напоминает мне средневекового мистика Оригена. Он так боялся согрешить, что отрезал себе хрен. В таком состоянии ему казалось уместнее предстать перед Богом. В маленьком человеке на большой машине хотя бы есть веселое простодушие. Он весь нараспашку. А с этими… На главный вопрос твои ботинки все равно не отвечают. Смогу ли я с человеком в этих ботинках без страха пройти по темному переулку? Смогу?»

 

1©

ДОБРО И ЗЛО,

ИЛИ КАК РАССМАТРИВАТЬ ФОТОГРАФИИ В СВЕТСКОЙ ХРОНИКЕ

Один мой приятель вернулся из Флориды в легком душевном смятении. Его не смыло ураганом, не трепало торнадо, ему даже понравилась какая-то там креольская похлебка, его привели в восторг бронзовые задницы на Палм-Бич и контрафактные кубинские сигары.

Но почему-то все обладательницы этих бронзовых задниц, вместо того чтобы отдаться вот тут же, на месте, в изумрудной пыли океанских волн, задавали один и тот же вопрос: «What do you do for living?»1

И он, кандидат исторических наук, умнейший человек, международно признанный специалист в области дореформенного русского крестьянства, журналист, зарабатывающий на хлеб, коньяк и сигареты редактированием заметок о волнующих прелестях бижутерии и горизонтах ботекса, обладатель полной коллекции Марвина Гэя и Синатры времен студии Capitol2, терялся, как безбилетник на кондукторском 1 «Чем ты живешь?» и одновременно - «Чем ты зарабатываешь на жизнь?» 2Марвин Гэй - американский соул-певец, гремевший в 70-е. С и н а т -ра времен Capitol- эпоха деятельности главного американского певца, связанная с его контрактом со звукозаписывающей компанией Capitol. Считается лучшей в его творчестве. шмоне, не в силах однозначно ответить, а чем же, собственно, он занимается в этой жизни.

Это очень эффективный метод. Я рекомендую регулярно применять его к самим себе. Действует очень отрезвляюще.

Том Вульф1 в романе «Костры амбиций» писал, что если мы не можем объяснить, чем занимаемся, пятилетнему ребенку, значит, мы делаем что-то не то. Наверное, поэтому в странах с высоким уровнем занятости существуют проблемы с репродукцией.

Это не так просто. Делать детей и отвечать на их мучительные вопросы.

Как-то сидя в ресторане и заполняя анкету для получения визы в Евросоюз, в разделе «Занятие» я написал «журналист», хотя в этот момент ел холодную черную треску в карамельном соусе и, если бы у меня была такая возможность, сделал бы поедание холодной черной трески делом всей своей жизни.

Одна симпатичная дама, с которой мне однажды довелось служить по ведомству изготовления журналов, решила пойти в рекламу и стала большой шишкой в серьезном агентстве. Мы встретились на новогодней вечеринке, выпивая пузырчатое просекко, и я спросил, какова ее нынешняя роль в мировой эволюции. Она смутилась и ответила, что ее должность называет 1 Том Вульф - американский писатель, прославившийся романом «Костры амбиций», где описывается драматическое падение воротилы с Уоллстрит. ся, кажется, «сэйлз аккаунт продакшн директор эт лардж» или что-то в этом духе. После этого мы еще две минуты молчали, перекатывая эти важные, мускулистые слова от мозжечка к правому полушарию.

Я все понимаю, я знаю, что мир давно встал на скользкую дорожку узкой специализации, но я также вполне сознаю, куда он по этой дорожке катится. Я отдаю себе отчет, что если у меня как-то особенно неприятно засосет под ложечкой, то я буду искать в телефонном справочнике мобильник специалиста по рассасыванию ложечек, а не звать чеховского доктора с его универсальными рецептами от простуды и мигрени. Но что-то во всем этом заставляет меня неуютно поеживаться. Может быть, слово «аккаунт». Или «эт лардж», я еще не решил.

Проблема в том, что мы - люди - воспринимаем жизнь как колоссальную органиграмму во главе с Богом, генеральным директором, не важно, боссом. И от этого босса, как нам кажется, вниз тянутся ниточки субординации. Путинская попытка выстраивания властной вертикали, масонский титул «вечный предержитель предвечерней звезды третьего западного окна» и все эти «эт лардж» - оттуда, из этой мифической органиграммы, из желания понять who is who. «Кто вы, мистер Путин?» И не отвечать нельзя. Забросают камнями или - хуже того - засмеют. Знаете, какая самая большая проблема глянцевых журналов? Не тиражи, не перебюджет фотосъемки, не реклама и не то, что автор запил и уже неделю не включает телефон. Самая большая головная боль - это кого как подписывать в разделе светской хроники. Вот где ломаются копья и судьбы, вот где детерминизм, едва приподняв голову, тут же, как французский король Людовик, теряет ее.

Светская хроника, по идее, должна быть зеркалом общества. Местом, где всем сестрам раздают по серьгам, а брат убивает брата. Светская хроника легализует ярлыки, которые социальная среда вешает на самых ярких своих представителей. И лично я, как, смешно сказать, целевая аудитория, желал бы, чтобы эта легализация была прозрачной - хотя бы как дело ЮКОСа.

Но вместо этого я вижу лишь растерянность ученого, обнаружившего, что в его пробирке вместе с плановыми фракциями чистого золота клубится еще и внеплановый сероводород.

И в самом деле, что написать про мужа, про которого ты знаешь, что он депутат парламента, миллионер, многоженец и практикующий гомосексуалист? Что написать про даму, которая известна тем, что не ложится в супружескую кровать без подписанного чека на пятьдесят тысяч долларов, при этом она лесбиянка, но вообще-то единственное, что она по-настоящему любит, - это кокаин? Надо быть Ламарком или Линнеем1, чтобы суметь дать точное определение родовой принадлежности таких двуногих. Но сотрудники отделов светской хроники, надо отдать должное их такту, испытывают склонность к соломоновым решениям. «Бизнесмен N со спутницей» - вот что вы чаще всего прочтете в подписи под фотографией, которая должна фигурировать не в журналах, а в уголовных делах.

Я никого не обвиняю, упаси бог. Если кто есть без греха, пусть тут же бросит все свои дела и кинет в меня камень. Я готов отдать все, ну или по крайней мере половину всего, что имею, за тайну исповеди, презумпцию невиновности и неприкосновенность частной жизни.

Но парадокс светской хроники и вообще глянцевой журналистики заключается в том, что она вертится вокруг знаменитостей. Вокруг их образа жизни, вокруг мыслей, вокруг содержимого их платяного шкафа. Но на каждое платье Prada и костюм Kiton в этих шкафах приходится по скелету.

Немецкий романтик Новалис писал двести лет назад, что жизнь - это разновидность хронической болезни. Маленькие детки, маленькие бедки. Чем больше места ты занимаешь в этом мире, тем острее инфекция.

У меня в жизни был период, когда я работал главным редактором журнала GQ. Это журнал ЛамаркиЛинней- создатели классификации живых существ. про трепетное отношение к двубортным костюмам и галстукам. Тема эта в те годы считалась достаточно скользкой и не вполне, что ли, даже мужской. Но так получилось, что этот журнал вдруг поимел некоторый общественный резонанс - и я на пару месяцев стал достаточно знаменитым для того, чтобы меня узнавали официанты в модных ресторанах. Они подходили с ободряющей улыбкой, справлялись, как у меня дела, между нами возникало что-то вроде дружеской близости, мне наливали за счет заведения, и я уже ждал вопроса о творческих планах. Но они, виновато потупившись, интересовались: «Неужели это правда, что вы - гомосексуалист?»

Обидно, когда тебя обвиняют в грехах, про которые ты и сам прекрасно знаешь. Еще обиднее, когда тебя судят за то, к чему ты не имеешь ни малейшего отношения.

Но, увы, все мы заложники мифической ор-ганиграммы. И как только занимаем в ней следующую ступеньку, мы должны быть готовы к тому, что нам придется ответить, почему мы, к сожалению, не гомосексуалисты и что делает кокаин в нашем правом кармане.

Теперь я читаю в модных журналах только светскую хронику. У одного босса международной журнальной индустрии есть четкая формулировка для этой моей страсти: «People like to read about people»1. Это очень точное высказы«Люди любят читать про людей» - формула журналов о знаменитостях. вание. Люди сегодня не любят людей, они любят читать о людях.

Я обнаружил, что ведущие светских хроник и их герои сделали несколько шажков навстречу читательскому интересу.

Если раньше почти все девушки моложе двадцати пяти лет были студентками или спутницами, то сейчас в журнальных хрониках их характеризуют как «владелиц бутиков», «модных промоутеров», «дизайнеров интерьеров», «писательниц», «флористок» или хотя бы «светских львиц». Последнее определение, конечно, отдает социальным дарвинизмом, и тем не менее - оно все-таки точнее, чем «спутница».

С одной стороны, мне нравится эта «узкая специализация», к которой стремится наш доморощенный бомонд. Это вполне резонно. Когда ты достигаешь определенного финансового благополучия, когда ты способен купить все то, что твои соседи считают достойным, ты на минуту успокаиваешься. Но потом понимаешь, что у твоих соседей тоже есть все, что ты только что купил: и мускулистый Bentley Flying Spur, и кондоминиум на острове Бренсона и Трампа1, но только сосед, например, получил от мэрии Подольска грамоту, где он называется покровителем искусств. И непонятно, как теперь покра 1 Бренсон, Ричард и Трамп, Доналд- культовые фигуры международного туристического и строительного бизнеса - выкупили несколько островов в Карибском море, чтобы строить там виллы для миллионеров и гостиницы для них же. сивее встроить себя во вселенскую органиграм-му. Декларацию о доходах публиковать? Закончить экстерном Кембридж? Познакомиться с Майей Плисецкой? Но если серьезно - надо ли что-то делать, чтобы доказать городу и миру, что ты не верблюд?

В чудесном, как рождественская елка, фильме «Хроники Нарнии» главная героиня Люси на вопрос фавна: «Ты кто, безбородый гном?» -отвечает: «Нет, я не безбородый гном, я девочка».

Нужно иметь смелость, которой во всем мире владеют только дети и поэты, чтобы так ответить. Я надеюсь дожить до тех времен, когда в светской хронике под фотографией гражданина N и его спутницы будет написано просто: «Хорошие люди». И главное - это будет правдой. "ad дШЖ

 

11

СВОБОДА,

ИЛИ КАК ОТЛИЧИТЬ ДАУНШИФТИНГ ОТ НЕУДАЧИ

У меня на столе лежит пухлая книжка Патри-сии Шульц1 «1000 Places To See Before You Die». Тысяча мест, которые надо увидеть, прежде чем сдохнуть.

Эта книга всегда развлекает меня. От нее пахнет душными пряностями восточных базаров и веет кислым духом средиземноморского мистраля. Просто листать ее - целое приключение. Но та же книга отравила мне жизнь. Каждый день она напоминает мне о никчемности и ограниченности моего существования.

Так же действует на человека настоящая поэзия. Исцеляя и раня одновременно.

Я много лет редактирую журнал о путешествиях, но не видел еще и десятой части из воспетого Патрисией Шульц.

Мистические руины Ангкор-Ватт2, джунгли и бабочки Борнео3, альпийское солнце Кортина-д'Ампеццо4 - на каждой странице толстого тома

1 Шульц, Патрисия - американская журналистка, ведущая многочис ленных туристических колонок.

2 Ангкор-Ватт - колоссальная группа храмовых строений на террито рии Камбоджи. Одно из общепризнанных чудес света.

3 Борнео - остров в составе Индонезии. Место паломничества любите лей погулять по джунглям.

4 Кортина-д'Ампеццо - горнолыжный курорт в Итальянских Аль пах. есть место для меня. Место, где я должен был быть, но отчего-то не был.

Потому что не хватает времени. Потому что дела. Потому что.

Вообще, я всегда (или почти всегда) зарабатывал деньги только на том, что мне самому действительно очень нравилось. У меня, если так можно выразиться, получилось превратить хобби в профессию. Но даже я иногда думаю, а не послать ли к черту все дела? Не перестать ли тратить время на чужие проблемы?

И не заняться ли только своим любимым делом, без оглядки на производственный процесс?

Подобные мысли однажды породили в западном обществе феномен под названием дауншиф-тинг1.

В общих чертах - это явление заключает в себе отказ от корпоративных ценностей ради собственного «я» или семейного «мы». Торжество «частного» над «общественным». Игра на понижение.

Дауншифтеры отказываются от карьеры, денег, статуса и проч., чтоб не работать «на дядю», не быть оружием чужой воли и так далее и тому подобное. В общем, это что-то вроде бытового буддийского сатори: освобождение от коле 1 Дауншифтинг - отказ от служения корпорациям, деньгам и прочим низменным внешним интересам ради сосредоточения на собственной жизни. са сансары, разрыв пуповины обстоятельств, возвращение в царство справедливости.

Чаще всего дауншифтинг выглядит так: инвестиционный банкир доползает практически до вершины карьерной лестницы, становясь, допустим, вице-президентом какого-нибудь ценно-бумажного ЗАО, у него остается буквально полшага до президента или там партнера, но, поняв, что эти полшага могут потребовать от него окончательного расставания с девственностью, инвестиционный банкир бросает на стол заявление по собственному желанию и уезжает в Уругвай. В Уругвае он селится в полуразвалившемся домике, ремонтирует его сам, пользуясь советами из книжки «1000 способов обустроить свой дом», и проводит остаток дней в созерцательном агротуризме1.

Примерно так. С поправками на личные вкусы. Скажем, я знаю одного человека, много лет успешно проработавшего на ниве слияний и поглощений. Он слил и поглотил, кажется, все уже в этой стране. И когда из непроданного осталась разве что собственная мама, он бросил работу, продал пай в успешном деле и отправился в путешествие вокруг света. Длиною в год.

Собственно, он и до сих пор, кажется, не остановился. Последний раз я слышал, что он собирается временно поселиться то ли в Брази 1 Агротуризм - туристическое течение, возникшее в 50-е годы. Его адепты селятся в фермерских домах и пытаются заниматься крестьянским трудом: доить коров, делать сыр или полоть сорняки. лии, то ли в Уругвае. Остановиться, передохнуть. И двинуть дальше. В Камбоджу или Вьетнам, на столь же временное ПМЖ.

Дауншифтеры случаются не только среди винтиков корпоративного механизма. Вершины финансовых айсбергов и промышленные магнаты тоже подвержены этому вирусу. И если нижние чины хотят освободиться от воли высших, то высшие часто бывают так перегружены ответственностью за низших, что тоже не прочь сбросить с себя этот груз.

Есть масса примеров больших миллионерских чинов, ушедших от мира акций и облигаций в ашрамы и волонтеры «Гринписа». Эта тема, кстати, не нова. Миф о миллионере-изгнаннике активно используется в кино. Да, собственно, едва ли не половина христианских святых, по сути, не кто иные, как дауншифтеры.

Дауншифтинг - тоже своего рода религия. Это откровение современного человека о том, что все в жизни можно исправить. Что у каждого в жизни может быть своя цель и предназначение. Что общество не всегда право, навязывая свои приоритеты. Что семейное счастье может значить больше общественного статуса. И вообще - есть вещи, которые нельзя купить. И можно жить в мире без Master Card.

Раньше такой взгляд на вещи, бесспорно, выглядел пораженческим. В обществе доминировали вполне дарвинистские понятия об успехе. Надо побеждать, надо преодолевать, лезть по головам на вершину карьерной лестницы. Успех ассоциировался с количеством - больше денег, больше власти, больше, больше, больше.

Постепенно, однако, в головах людей, которых призывают лезть на карьерную гору, зреет понимание, что количество мест на этой горе ограничено. Как в языческом пантеоне - богов может быть много, но не больше, чем дней в году. Иначе однажды придется поклоняться сразу двум богам, а это неудобно.

Вертикаль - архаичный взгляд на устройство общества и экономики. Актуальный способ смотреть на эти вещи как на плоскость. И на смену победе в общем зачете приходит доктрина первенства в одной из многочисленных ниш.

Лучше быть первым в галльской деревушке, чем последним в Риме. Это искусство жить, позаимствованное у одного из римских цезарей, торжествует сегодня в планетарной экономике. Думай глобально, действуй локально. Мир един, но для выживания он должен быть многополя-рен. И чем больше у него будет полюсов, тем лучше.

Из этих тезисов родилось соображение о том, что успехом может являться также и сознательный отказ от успеха.

Человеческое сознание устроено так, что ему обязательно иметь где-то, хотя бы на периферии, спасательный круг альтернативы. У человека должен быть выбор. Выбор, который он делает сам, а не тот, который сделан за него.

Для того чтобы сделать этот выбор, нужна сила. Нужна воля. А воля и сила всегда пользовались почетом в городе и мире.

Собственно, поэтому дауншифтинг вызывает такое живое одобрение и интерес. Сильные люди вызывают симпатию. Разве не обаятельно, что человек мог и дальше идти по головам, но взял - и не пошел? Конечно, обаятельно. Я бы тоже так хотел, но не хватает смелости.

Разумеется, дауншифтинг едва ли станет настолько массовым явлением, чтобы разрушить корпоративное устройство мира. Все-таки соблазны карьеры, больших денег, власти и проч. неистребимы. Но как проявление здоровой и почетной альтернативы он еще сыграет свою роль. Сам я едва ли подамся в дауншифтеры, но, как писал по другому поводу Бродский, приятно произносить «пора бы».

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЕОГРАФИЯ

1

ПУТЕШЕСТВИЯ,

ИЛИ КАК СДЕЛАТЬ

МАССАЖ ВООБРАЖЕНИЮ

Путешествия - форма массажа. Мышцы, которые у человека отвечают за воображение, точно так же, как какой-нибудь трицепс, становятся рыхлыми и квелыми, а то и начинают деревенеть, если их хотя бы время от времени не подвергать хорошенькой встряске. Уже одна смена географии имеет колоссальное терапевтическое значение. А сколько внутри каждой точки земного шара целительных нюансов, сколько разнокалиберных оттенков и полутонов.

Вот вы, допустим, приехали в город Париж и, для примера, остановились там в гостинице Plaza Athenee1. Конечно, вы могли бы и не приезжать в Париж, потому что с точки зрения вечности он ничем не лучше Конотопа. Но наша жизнь, увы, с точки зрения вечности - всего один день, а поэтому куда целесообразнее провести его все-таки в Париже, а не в Конотопе. Так вот, вы приехали в Париж, и, разумеется,

1 Plaza Athenee - пятизвездочная гостиница в респектабельном Шестнадцатом округе Парижа. Знаменита в числе прочего своим рестораном, которым управляет один из лучших поваров мира - Ален Дюкасс. никто не заставлял вас селиться в этой самой Plaza Athenee, потому что ведь есть же прекрасные двухзвездочные гостиницы в районе Северного вокзала, которые напоминают вам о той же вечности устойчивым запахом клопов и отсутствием кондиционера. Но вы тем не менее все-таки остановились в «Плазе». Потому что если ваша жизнь - это только миг между прошлым и будущим, пусть лучше этот миг пролетит под аккомпанемент тапера в тамошнем лобби-баре, где бутылка Cristal1 соревнуется в цене с годовым бюджетом города Кемерово, где пахнет свежей выпечкой из дюкассовского ресторана и где кажется, что все в жизни сложилось в такой виртуозный пасьянс, что самым неприятным в ней будет дымчатая перспектива авеню Монтень2.

В тот ранний вечерний час лета, когда галантерейные магазины уже закрываются, а уличные кафе, наоборот, открываются. И когда в воздухе одновременно пахнет колониальной водой и французской булкой.

Понятно, что все хорошие отели хороши по-разному. То есть у них имеются, конечно, общие приятные свойства вроде горячей воды, пуховых подушек и горничных, профессионально улыбающихся при виде залитого вами терпким

1 Cristal - разновидность шампанского марки Louis Roederer. Легко узна ется по специфической прозрачной бутылке и золотой этикетке. Символ сиба ритства и кутежа.

2 Авеню Монтень - улица с дорогими одежными лавками и гостини цами в Шестнадцатом округе Парижа. красным лангедокским постельного белья, но хорошими их делает все-таки не это. Человеческая память и человеческая симпатия - в отличие от справки БТИ и параметров International Rules of Hospitality1 - звери, устроенные очень прихотливо. Они могут молчать, когда их бьют по кумполу пудовым бревном, и без умолку тараторить, когда их дергают за самые эфемерные нитки.

Я вот, например, совершенно не помню, какой выдающейся разновидности был в Plaza Athenee шампунь и сколько каналов принимал тамошний телевизор. Но зато я прекрасно помню, как в одно из первых январских утр к нам с женой в номер принесли пирог из тонкого и хрупкого, как зимнее утро, слоеного теста. К пирогу прилагалась записка, в которой объяснялось, что есть эту штуку в начале января - это старый французский обычай. И что помимо деликатного вкуса в этом пироге есть такой фокус: кто найдет спрятанного в нем маленького фаянсового слоненка, тот станет roi de jour - королем дня. И я прекрасно помню, как радовалась моя жена, найдя среди месива теста и джема этого дурацкого слоненка, и как я говорил, что если бы этого слоненка нашла не она, а я - все равно в нашей семейной иерархии это ни 1 International Rules of Hospitality - кодекс, по которому классифицируются многие международные сети отелей. чего бы не изменило, ведь и ежу понятно - кто у нас король, а кто непонятно кто.

Пирог был, разумеется, бесследно съеден, и не сказать, что я сегодня, как памятливый Марсель Пруст, смогу поделиться с вами со всеми нюансами его запаха и вкуса. Зато если меня спросят: а есть ли в Париже хорошие гостиницы? - я отвечу: да, есть, вот, к примеру, Plaza Athenee.

Но, допустим, вы провернули этот фокус с Plaza Athenee уже три раза, и вот тут-то начинается самое интересное. Во-первых, вы обнаружили поразительное свойство жизни продолжаться, а во-вторых, вы, возможно, даже с недоумением убедились, что Plaza Athenee, вошедшая в привычку, уже не вызывает той же живости эмоций.

И вот тут-то оно и происходит. Дайвинг какой-нибудь начинается и маунтинбайк. А потом - стрит-рейсинг, права на управление одномоторным самолетом или, не дай бог, скоростная лодка в сардинском Порто-Ротондо1, похожая на большую недокуренную сигару. А потом, когда вы наиграетесь в эту лодку, когда разобьете три прототипа на гонках Gumball 30002, вы снова окажетесь один на один со звенящей пустотой. Вы жили так быстро, вы так далеко забежали вперед, вы сделали столько резких движений,

1 Порто-Ротондо - городок на севере итальянского острова Сардиния. Место проведения парусных регат и дорогостоящих каникул. что, кажется, делать вам уже больше нечего. Связки воображения порваны, сухожилия растянуты, и глаза с лица переезжают на затылок, потому что все хорошее уже было, а впереди - только разочарования. Как сказал бы Джереми Кларксон1: даже Maserati2 все равно не разгонится быстрее трехсот пятидесяти, а на заднем сиденье Ferrari3 все равно не поместится больше двух блондинок.

Крайности всегда выглядят соблазнительно. Массаж шиацу кажется эффективнее, потому что он жестче и к тому же положительно влияет на потенцию. Но экзистенциальный при-апизм4 - штука не менее утомительная. Для качественной терапии вполне годятся и менее решительные разновидности массажа. Это не призыв к умеренности. Упаси бог. Просто в жизни, как и на пьянке, ключевой принцип заключается в постепенном повышении градуса. И если в роли аперитива вы пили коньяк,

2 Gumball 3000 - светские автомобильные гонки, придуманные лондонским богемным персонажем Максом Купером. Участвуют в них, как правило, представители золотой молодежи и звезды шоу-бизнеса. Участники приезжают на своих, обязательно выпендрежных, машинах и мчат - всякий год по новому маршруту. Например, из Парижа в Рим с заездом в Марокко. По дороге закатываются буйные вечеринки, после которых многие участники сходят с дистанции.

1 Кларксон, Джереми - ведущий телевизионной передачи об авто мобилях Top Gear, один из символов ВВС. Первый заговорил об автомобилях на языке проклятых поэтов и комедиографов одновременно. Автор книг и ко лумнист журналов и газет.

2 Maserati - итальянский спортивный автомобиль, привнесший в мир вы соких скоростей идею брутальной элегантности форм.

3 Ferrari - итальянский спортивный автомобиль, символ победы скоро сти над элегантностью и минимальными бытовыми удобствами. 4 Приапизм - непроходящая эрекция. страшно представить, что у вас с точки зрения драматургии должно быть на дижестив. Между тем самые тишайшие и невинные удовольствия подчас таят в себе такие бездны, что за ними не угнаться иному стенду на Millionaire Fair1. Вы пробовали, скажем, забираться в машину Smart2, имея комплекцию боксера тяжелого веса? Есть в этом занятии что-то до щенячьего визга умилительное. Мир вдруг становится непрочен и мал, а ты сам себе кажешься неповоротливым Гулливером, отчего в движениях появляется кошачья пластика и осторожность.

Большое в малом. Разве не в этом заключается весь смысл ценообразования на рынке luxury goods3? Представьте себе, если бы каждый второй бриллиант был размером с куриное яйцо. Разве стали бы бриллианты тогда лучшими друзьями девушек?

Нормальному представлению о роскоши мешает аберрация зрения, помешанного на масштабах. Хорошего должно быть много. Но это девальвирует саму идею, согласно которой одна бутылка шампанского стоит тридцать евро, а другая - с виду точно такая же - три тысячи. Еще одно распространенное заблуждение -

1 Millionaire Fair - голландская выставка товаров и услуг для миллионеров.

- Smart - крошечная городская малолитражка, в начале XXI века считавшаяся образом автомобиля будущего.

Luxury goods - понятие, объединяющее в себе товары, цена которых настолько высока, что является не соответствием, а скорее уже метафорой качества. считать деньги мерилом стоимости. Многие самые дорогие вещи на свете, например та же жизнь, в большинстве случаев достаются людям совершенно бесплатно. Некоторые, если переводить их в у.е., стоят смехотворных сумм, но это не отменяет их ценности. Во Франции, скажем, кроме Plaza Athenee есть тысячи миниатюрных гостиниц, работающих по системе «бед-энд-брекфаст». Чаще всего это просто обычные жилые дома, хозяева которых профессией сделали душу. Среди таких мест попадаются просто уникальные экземпляры в смысле человеческих характеров, архитектуры и savoir vivre1. На острове Олерон2, например, владелица одного такого крошки-отеля, переделанного из гаража, по утрам приносит показать гостям курицу, которая снесла яйцо, поданное на завтрак, а потом развлекает их подробным фотоальбомом, где комиксообразно рассказана история метаморфозы, превратившей средневековую конюшню сначала в автомобильный гараж, а потом в уютное шато, где евроремонт так уместно разбавлен здоровенными деревянными балясинами, как в фильмах про мушкетеров. В одном из таких местечек, в долине Луары3, домик, построенный во вкусе Третьего Наполеона, но на деньги небогатого рантье, был весь нафарширо1 savoir vivre - умение жить.

2 Олерон - остров у Атлантического побережья Франции, знаменитый устричными фермами.

'Долина Луары - туристическая Мекка Франции. Провинция с самым большим количеством рыцарских замков на квадратный метр. ван расшитыми вручную рушничками, подушка пахла одеколоном собственного провинциального изобретения, а в маленьком патио буйно цвел выводок алых и белых роз, как вегетативная метафора истории Англии. Там хорошо пить чай, наблюдая, как птицы затевают веселую чехарду над розовыми кустами, как спускается вечер и луна пытается уколоться о готический шпиль церквушки.

На юге Бордо, в городке Сен-Ферме, который можно найти только на самой крупной автомобильной карте, имеется «бед-энд-брекфаст», в точности передающий атмосферу озоновского фильма «Бассейн». Там такая же смесь мучительной красоты и волглого ужаса, безумия и счастья. Двухэтажное шато трехсотлетнего примерно возраста там занимают папа и дурнушка дочка, а в коридоре стоит безголовое чучело, наряженное в убранное мертвыми цветами старое бальное платье покойной хозяйки дома.

Дом стоит на отшибе и в гулкой южной тишине живет таинственными звуками, а ночью скрипит болезненно и страшно, и кажется, что в коридорах поскрипывают половицы под невесомыми шагами той, что когда-то носила это платье, но теперь уже много лет как умерла. И это обжигающее, случайное прикосновение к чужой жизни и другой смерти приносит ощущения сродни тем, что, казалось, возможно было испытывать только в детстве, - мертвящего восторга и веселого ужаса, причастности к тайне и какой-то пустячной, но при этом самой важной правде жизни. И самое главное - ты знаешь, что это происходит только с тобой. И это то самое чувство, за которое борются все на свете продавцы роскоши. Но которое можно получить практически бесплатно, легким усилием воображения. 'Л

 

ИТАЛИЯ,

ИЛИ КАК ПОБЕДИТЬ

КОМПЛЕКС НЕПОЛНОЦЕННОСТИ

У народов - то же самое, что и у отдельно взятых людей. Много званых, да мало избранных. Посмотришь иной раз на карту и подумаешь: а с какого, интересно, перепугу коптит небо, например, Коми-Пермяцкий АО, ну и успокаиваешь себя мыслью, что, возможно, и у него есть своя непростая планетарная миссия.

Другое дело - Италия. С ней все решительно и бесповоротно понятно. Эта страна существует только для того, чтобы вызывать у остального мира гулкое чувство неполноценности. Я уж не говорю про Монику Беллуччи1. Посмотрите на итальянок, что называется, в массе. Где еще в Старом Свете вы найдете такую прорву сексуальности, жизни, душевного здоровья и прелестной самоуверенности? Где еще в мире миниатюрным считается пятый размер груди? Потом, присмотревшись, конечно, замечаешь, что у итальянок дряблые животы и обвислые задницы. И пока эти задницы обойдешь - папироску выкуришь. Что к тридцати годам у итальянок

1 Моника Беллуччи - итальянская актриса, жена французского актера Венсана Касселя. Знаменитой стала не столько благодаря актерскому мастерству, сколько внешности ренессансной Мадонны и пышным формам. Живое воплощение вечной женственности. пробиваются гусарские усы, а седьмой размер груди в качестве постоянной детали пейзажа - это утомительно, как фильмы Д'Амато и Тинто Брасса1.

Но все равно - итальянки прекрасны. Потому что где еще можно встретить людей, которым было бы так удобно и органично в этих злокозненных жировых складках? Кто еще носит свой целлюлит, как Знамя Победы? Итальянки обаятельны, как пиво в жаркую погоду. Про пиво ведь никто не рискнет сказать, что оно на вкус - как амброзия. Оно горькое и водянистое, от него пучит в животе и свербит в мозгу, но при сорокаградусной температуре запотевшая кружка этой ячменной дряни вызывает только радость и восторг.

Я не люблю пиво, но летом иногда не могу удержаться от этого идиотского соблазна. У меня чудесная, стройная жена, но мне нравятся и дебелые итальянки. Я знаю, что то же самое испытывают еще миллионы мужчин в нашей северной стране. Мужчин, которые терпеть не могут пива и которые без ума от своих жен. Мне кажется, что это не преступление, а если и преступление, то в нем виновны не мы - хмурые обитатели бледно-зеленых равнин. В нем виновата Италия. Я догадываюсь, откуда растут эти соблазни 1 Д'Амато, Джо; Брасс, Тинто - классики цензурного эротического кинематографа. тельно целлюлитные ноги. У России нет прошлого, очень ни шатко ни валкое настоящее и вся надежда на будущее. У Италии - роскошное прошлое, удивительное настоящее, и там не нужно думать о будущем. Потому что все самое хорошее там уже произошло, и его было так много, что рикошет добивает до сегодняшнего дня.

В Италии все гармонично даже в своей чрезмерности. Природа, люди, забастовки профсоюзов, Музей Ватикана, нафаршированный античными скульптурами так, что практически неотличим от придорожного магазинчика, торгующего гипсовыми копиями Аполлона и кадками для фикусов.

Какая еще страна в мире смогла бы с ловкостью наперсточника убедить все остальное человечество, что комья вареного теста являются высшим достижением гастрономической цивилизации? А ведь, приезжая в какую-нибудь Болонью1, люди, которые в обычной жизни трепещут перед каждой калорией и два раза переспрашивают официанта, на каком бульоне готовится суп, превращаются в троглодитов и безостановочно чередуют пенне-арабьята со спагетти болонезе.

Я сам видел этих людей, я был одним из них. Всякий раз, попадая в Италию, я изменяю сразу

Болонья - город в Центральной Италии, гастрономическая столица страны. Знаменит своими колбасами и спагетти с соусом болонезе. всем диетическим заповедям. Конечно, у меня есть научные оправдания собственного бессилия. Спагетти, приготовленные правильно, то есть аль-денте и из твердой пшеницы, совершенно не влияют на фигуру. Диетологические институты ради моей слабости установили, что если пасте аккомпанируют оливковое масло холодной выжимки и помидор, не встретивший на своем жизненном пути фосфата и нитрата, то все это идет только на пользу.

Но дело даже не в фосфатах. Италия превращает обыкновенный ужин в откровение. Вы бывали когда-нибудь в Портофино1? Всячески рекомендую. Самая красивая в мире гавань, сонные прибрежные кафе, где кофе разбавлен солеными брызгами, буколические виллы, робко, как нечаянно попавшие в альпинисты члены школьного драмкружка, громоздятся на скалы. Бутики Prada и Gucci2 размером с чемодан Louis Vuitt-оп3. Вы бросаете машину на стоянке у входа в город и идете пешком. Топтать мостовую узких улочек Портофино надо живыми ногами, сквозь тонкую подошву впитывая теплоту стертого камня. После короткой экскурсии, за время которой вы умиляетесь нарядному благочестию церкви Святого Георгия и убеждаетесь, что

1 Портофино - небольшой порт на юге итальянской провинции Лигу рия.

2 Prada и Gucci - марки одежды и аксессуаров, по-разному трактую щие тему экстравагантности. Prada - с точки зрения левацкого шика, Gucci - необуржуазного.

3Louis Vuitton - марка одежды и аксессуаров, начинавшаяся как производитель предметов для багажа. Gucci так и не внял мольбам разноплеменных модников и не снизил цены на кожаные ремни, вы идете ужинать в порт. В порту вы заказываете клецки с песто, каких-нибудь гадов с песто и тарелку овощной похлебки. Разумеется, тоже с песто. Расплатившись по счету, вы еще долго потом удивляетесь, как дорого, оказывается, может стоить толченный в ступке базилик и как дешево ценится то удовольствие, которое он приносит.

При этом я вовсе не считаю, что то, что готовят в Италии, - это безумно вкусно. Положа руку на сердце, в Италии вообще очень мало приличных ресторанов в парижском, лондонском или даже московском понимании. Во Флоренции я потратил три дня на знаменитый флорентийский бифштекс, о котором я столько читал и слышал. Я заранее изучил все сетевые и книжные ресурсы, я запасся надежной инсайдерской информацией. Я ходил из траттории в остерию и заказывал, заказывал жаренное на решетке мясо. И везде оно было просто горелым. Отменное, выдающееся мясо тосканских коров было беспощадно сожжено на решетке. Не как книги Джордано Бруно на костре инквизиции, а лишь слегка обуглено языками пламени - ровно настолько, чтоб у мяса был прогорклый вкус угля. При этом меня убеждали, что так и должно быть, что прогорклый вкус угля и делает флорентийский бифштекс флорентийским бифштексом. Но поскольку я выступал в роли ресторанного критика, меня эти отговорки не устраивали. Потом, правда, уже где-то в Монте-пульчано1, я заказал тот же самый бифштекс с бутылкой россо, но уже не как ресторанный критик, а просто как голодный турист. Я смотрел на ворованный из арт-музеев пейзаж, вдыхал теплый ветер, пахнущий кипарисом и вечностью, и знаете - это был один из лучших обедов в моей жизни, хотя бифштекс был так же злонамеренно обуглен.

Разумеется, есть люди, очарованные Италией до такой степени, что видят в хрустящем блине пиццы венец эволюции, а миф об итальянской кухне становится для них мифом о загробной жизни. Эти люди, вернувшись домой, потом все время тоскуют, что итальянские рестораны вне Италии кажутся им несъедобными. У них даже случается натуральная ломка. Время от времени они идут в какую-нибудь московскую или лондонскую тратторию, а потом расстраиваются ужасно. Тамошняя пицца наводит их на мрачные мысли. «Итальянская кухня не поддается растаможке, - тоскуют они. - Настоящий кофе варят только на Пьяцца-ди-Пополо, а фарфале2? Разве это фарфале?»

Я думаю, что именно так люди становятся изменниками Родины и атеистами. Да - именно с чашки кофе все и начинается. Ведь если Бог

1 Монтепульчано - городок в итальянской провинции Тоскана. Центр производства вина Nobile di Montepukiano. 2 Фарфале - макаронные изделия в форме бабочек. есть, то он должен делать совершенные вещи вроде Италии, а если Россия - это явная ошибка, значит - Бога нет. Какая может быть историческая перспектива у страны, где не умеют варить эспрессо и намазку из грибов тартюфа-до? «Зато мы делаем ракеты» - не ответ. Ракету, увы, на хлеб не намажешь.

Но по какому-то неправильному, но важному счету изменники и атеисты правы. Правы, когда засматриваются на масштабные сиськи римских матрон. Правы, когда покупают итальянские башмаки, у которых после недели хождения по московским хлябям отваливаются подошвы. Правы, когда увлеченно наматывают на вилки метровых червяков спагетти, нарушая и без того расшатанный углеводно-щелочной баланс.

Я не знаю, существует ли научное объяснение понятию «благодать», но в Италии благодать - это что-то вроде постоянного климатического фронта. В воздухе этой страны есть какой-то тонкий механизм, преображающий вещи, делающий из тыквы карету, из воды - вино, а из блудницы - галилейскую деву. При этом тыква так и остается тыквой, вода - водой, и я не ручаюсь за честь всякого, кто окажется с этой галилейской девой в темном углу.

В России нам кажется, что несовершенство человека - вещь ужасная. В Италии из несовершенства лепят самые прекрасные на свете вещи. И там становится понятно, что счастье - это игра света, запах толченого базилика и сильно пережаренный бифштекс, а Коми-Пермяцкий АО существует только для того, чтобы его жители могли хотя бы раз в жизни получить шенгенскую визу, расплеваться с шереметьевскими таможенниками, приземлиться в аэропорту Генуи, Рима или Венеции и узнать, что счастье есть, а несовершенству нет предела.

 

3

СИЦИЛИЯ,

ИЛИ КАК ЛЮДИ

СТАНОВЯТСЯ БОГАМИ

В Палермо дождь смывал со стен охряную пыль, из-за которой лужи на дорогах были похожи на пролитое какао. Арабы в бакалейных лавках на виа Македа, пользуясь моментом, взвинтили цены на контрафактные зонтики. Утром, когда небо еще только слегка хмурилось, фальшивые Moschino1 можно было купить по пять евро. К вечеру ветер, который здесь называют сирокко, замазал небо плотным, пиджачным серым цветом, и за ломкий тент из пестрой синтетики просили уже восемь.

Арабы, похожие на больших черных птиц в кожаных куртках, сидели в своих мусорных магазинчиках и ели квелые белые яблоки прямо из картонных ящиков. Арабские торговые чуланчики в глубине бедных кварталов, по идее, должны бы торговать самым необходимым, эдаким солдатским пайком от неудавшегося коммунального быта: спички, соль, сахар, хлеб, сизые спагетти из рапсовой муки, какие-то, наверное, томатные консервы. Традиционное меню бедности в его сицилийском варианте. Однако ассор Moschino - марка дорогой одежды и аксессуаров. Известна в числе прочего нарядными пестрыми зонтиками. тимент арабских лавок поставит в тупик любого маркетолога. Десятки совершенно одинаковых магазинчиков в переулках виа Македа все как один торгуют совершенно загадочным набором из поддельных зонтиков, третьесортных яблок, химическим реагентом под названием Crazy drink, увядшей цветной капустой и пиратскими телефонными карточками, по которым можно дозвониться куда угодно за три евроцента.

Поразительная скудость и в то же время фатальность (во всех магазинчиках одно и то же) этой удивительной потребительской корзины едва не оставила нас с женой без ужина. Лил дождь, ресторан искать не хотелось, и я вышел из гостиницы, чтобы купить в примеченных с утра арабских лавках какой-нибудь нехитрый провиант: кислый южный сыр, соленые маслины. Мой улов в результате состоял из восьмиев-рового зонтика и пакетика белых яблок, на вкус напоминающих старый поролон.

Виа Македа - главная улица сицилийской столицы. Она тянется от железнодорожного вокзала до площади Верди, где, убранный в пурпур петуний, стоит оперный театр «Массима», на ступеньках которого пистолетной трескотней завершается киношная сага о Крестном отце.

Македа - это толчея разной степени обшар-панности домов и гостиниц, муниципальных ведомств, арабских бакалейных магазинов, работающих до глубокой ночи, и магазинов одежды, не работающих, кажется, никогда. Ровно посередине виа Македа распиливает улица имени короля Виктора-Иммануила, образуя перекресток, вокруг которого, как циклопические кухонные комоды, все в завитушках и ящичках, стоят дома в стиле полоумного испанского барокко.

Вечером, в дождь, сумасшедшие стати здешней архитектуры почти не видны: городские власти экономят на электрическом освещении. В мутных сумерках повизгивают редкие автомобили и юркают в еле различимые подворотни подозрительные прохожие, а во рту появляется тусклый привкус опасности, который, впрочем, больше походит на чувство голода.

На Сицилию в разгар русской зимы меня привела жадность, которую я, разумеется, чтобы не выглядеть в собственных глазах хватом, упаковал в сентиментальную фольгу из детского желания увидеть наконец древний средиземноморский остров с характером материка. Остров, чье мужское население, по слухам, расходует две трети мировых запасов бриолина и где людей до сих пор убивают не из корысти, а из соображений чести.

Улететь из Москвы на Новый год в какое-нибудь стоящее место, где есть и пляж, и история, и при этом отсутствуют туристы, преступно дорогое удовольствие. Исключение авиакомпании делают только для Сицилии. Даже в районе католического Рождества сюда продают билеты за вполне заурядную цену.

Меня это, конечно, насторожило. Почему такая щедрость, когда в смысле погоды на Сицилии в это время полагается быть весне, цвести всем цветам, не говоря уж о ноздреватых лимонах размером с московское солнце? Жадность - не всегда удачная замена здравого смысла. И теперь я стоял в самом центре Палермо, наблюдая, как усилиями дождя превращается в какао охряная сицилийская пыль.

Восемьсот лет назад будущий император Священной Римской империи Фридрих II Гоген-штауфен вот так же, в дождь, приехал сюда обживать наследство своего норманнского дедушки Роджера. Бог весть, почему ему не сиделось в долине Рейна, вполне возможно, что им тоже двигала жадность.

Палермо в те времена представлял собой что-то вроде постосманского Стамбула, то же вавилонское смешение народов, романские кирхи, приспособившие для звонниц недавний минарет, но еще легко пускающие на минарет муллу, как позволяет общаться с общими детьми жена, расставшаяся с мужем без скандала.

Для тогдашней материковой Европы такой либерализм уже давно стал анахронизмом. Над Иерусалимом опять развевалось знамя Пророка, и христианнейшие владыки Старого Света по такому обидному случаю не слишком церемонились с представителями иных конфессий, тренируя на их грязных шеях мечи, чтобы отправиться в очередной Крестовый поход.

Фридрих не разделял всеобщей истерики. Вместо того чтобы отправиться в Палестину, он занялся обустройством Сицилии. Он установил на острове режим религиозной толерантности, окружил себя арабскими мудрецами, алхимиками и еврейскими комментаторами каббалы, ограничил мирскую власть Церкви и написал свод законов, предвосхищающий устройство просвещенных монархий XVIII века.

Фридрих говорил на семи языках и обладал недюжинными литературными способностями. Его двор был самым пышным в Европе. А страна - самой богатой и благоустроенной.

Фридрих, окруженный пестрой свитой, целыми днями предавался своим любимым делам: соколиной охоте и толкованию Аристотеля.

Аристотель писал, что все познается в сравнении.

Утром нашего второго дня на Сицилии мы проснулись от того, что сквозь неплотно затворенные ставни бесцеремонно, как тать, лезло солнце. Улицы были залиты светом. От вчерашнего дождя не осталось и следа. Термометр показывал плюс двадцать. Над горбатой горой у входа в бухту парила большая птица - сокол?

От охотничьих угодий Фридриха в Палермо не осталось и следа. Здесь от Фридриха вообще удивительно мало осталось. Несколько комнат в Норманнском дворце, где сегодня размещается муниципия. Пара обломков загородных вилл.

Я смотрел в лица сицилийцев, спешащих по улице с таким видом, будто они опаздывают на свадьбу: помнят ли они о Фридрихе, любят ли соколиную охоту, толкуют ли Аристотеля за чашкой кофе?

Наверное, единственное, что унаследовал Палермо от своего императора, - это подчеркнуто арабский колер и настроение. Этот город не похож ни на одно другое итальянское место. В нем по-прежнему больше от Стамбула или Каира, чем от Неаполя или тем более Милана. Здесь запросто паркуют машины поперек проезжей части. Могут остановиться поговорить с торговцем капустой и лимонами и устроить из-за этого пробку длиной в три квартала. И люди, стоящие в пробке, будут с упоением жать на гудки, как будто в этом визгливом звуке, а вовсе не в движении вперед и есть главный смысл автомобиля.

Только на Востоке есть этот странный тип деятельной серьезности, которая ни к чему не ведет. Цель сицилийской торговли, как и торговли в Каире, - не прибавочная стоимость, а торговля как таковая. Я купил себе четыре бутылки просекко за два евро. Не из-за желания дешевого игристого вина, а скорее из удивления, что человеческий труд может так мало стоить. Жизнь на Сицилии была так прекрасна, что однажды, в пылу самодовольства, Фридрих даже пошутил, что если бы Господь Бог был на самом деле всеведущ, то он бы никогда не выбрал местом пришествия Спасителя Палестину. Какая, к черту, Палестина, когда на свете есть Сицилия.

Эту шутку недоброжелатели истолковали вполне средневековым манером. Папе донесли, что Фридрих возомнил себя Богом и нелестно отзывается о Христе. Фридриха немедленно отлучили от Церкви.

Похоже, он не слишком расстроился. Объявив, что главный еретик - это папа римский, Фридрих отправился в Иерусалим. Священный город он взял без всякого кровопролития, вступив в коррумпированный сговор со своим приятелем - султаном Каира.

Будучи отлученным от Церкви, Фридрих не имел права быть религиозным помазанником на иерусалимский престол. Поэтому он дождался за стенами собора, пока кончится служба, затем подошел к алтарю, снял с него корону, как со шляпной полки, и сам надел ее себе на голову.

Фридриху прочили лавры Антихриста, римское духовенство рассылало буллы, в которых про сицилийского короля писали в тех же выражениях, что сегодня иранские газеты пользуют в отношении Буша-младшего.

Средневековый мир жил тогда в ежедневном ожидании осуществления пророчеств Иоаннова откровения, и Фридрих идеально подходил на роль Князя Мира Сего. Образованный, популярный, обаятельный, воплощенная воля к власти.

Но Фридрих не оправдал возложенных на него ожиданий. Он умер 13 декабря 1250 года и был похоронен в кафедральной церкви Палермо в скромном облачении цистерианского монаха, что, по представлениям того времени, означало смирение тела и должно было гарантировать спасение души.

Однако когда в конце XVIII века при перестройке собора саркофаг вскрыли, он был пуст. Вместо императора-монаха там лежала шелковая арабская мантия, расшитая символами мирового господства и таинственными литерами, значение которых не расшифровано до сих пор.

Чтобы выехать из Палермо, мы почти два часа дружили по узким, забитым автомобильным хламом улочкам на покоцанной Alfa Romeo1, которую с воровскими ужимками всучил нам старенький служитель проката Maggiore.

Подоплека ужимок выяснилась уже на подъезде к курортному городку Чефалу, что в получасе езды от Палермо. В Alfa Romeo вопреки условиям контракта, где сообщалось, что машина сдается внаем с полным баком, кончился бензин. В Чефалу, семью веками позже Фридриха,

1 Alfa Romeo - итальянская марка машин, знаменитая красотой форм, непрактичностью и ломкостью. жил еще один человек, любивший рядиться в роскошные мантии, окружавший себя аурой таинственности и не чуждый мыслей о мировом господстве. Его звали Алистер Кроули.

Авантюрист, эзотерик, член тайных обществ, носивший забавную кличку Брат Пердурабо, Кроули придумал свою собственную религию - телемизм. Закон у этой религии был всего один: «Делай что хочешь».

В отличие от большинства поздних последователей этой соблазнительной максимы, ограничивающих свои деяния семьюстами граммами алкоголя в день, у Кроули была фантазия. Он придумал затейливую космогонию, беседовал с демонами и даже во время одного алхимического ритуала вызвал из седых глубин озера Лох-Несс знаменитую нежить по имени Несси.

В окрестностях Палермо Кроули оказался в начале двадцатых. Он уже давно замыслил создать эдакий ЦеКа собственного учения, Телем-ское аббатство, куда стекались бы адепты эзотерической вольницы со всего света. Важно было точно выбрать место, и Кроули спросил совета у китайской «Книги перемен». Книга сказала: Сицилия, Чефалу. Набережная Чефалу пропитана солью, как теша залежавшейся в лавке тарани. С моря, которое здесь кажется более Средиземным, чем в Неаполе, тянет ветерком то ленивым, то вдруг впадающим в истеричный кураж. Пресловутый сицилийский темперамент проявляет себя похожим образом. Флегма пополам с падучей. Люди здесь, кажется, большую часть времени спят, прячась за глухими заборами, но это тот сон разума, что рождает чудовищ. Рассказывают, что в Чефалу много лет жил один почтенный сицилиец. Каждый день он ходил в кафе пить кофе и марсалу1. Но однажды бармен, которого он знал не один десяток лет, чем-то оскорбил старика. И тот достал пистолет и выпустил в обидчика всю обойму.

Брызги от волн долетают до средневекового центра Чефалу. Сидя в кафе, расположившемся в патио из изъеденного временем вулканического туфа, вдруг чувствуешь, как у кофе ни с того ни с сего появился солоноватый привкус.

В Чефалу Кроули поселился на маленькой вилле на самой верхотуре городка. Вилла эта и сейчас жива и даже служит местом паломничества кроулианцев. Она представляет собой довольно скромное, сильно запущенное строеньице. Внутри сохранились фрески, собственноручно нарисованные Кроули. Фрески в основном порнографического характера.

Жизнь в Телемском аббатстве была увлекательной. Кроули, окруживший себя странными женщинами, предавался сеансам мистической похоти. Вечером все дружно употребляли героин в смеси с кокаином. Ночи посвящали разноМарсала - сладкое сицилийское вино. калиберным формам телесной любви. Утром молились богам седой древности.

Иногда Кроули отлучался в Тунис за опием и кокаином и там, переодевшись женщиной, практиковал содомию со случайными уличными арабами.

После одной из таких практик Кроули понял, что он является живым Богом. О чем и написал колонку для одной итальянской газеты. Газета эта попалась на глаза Муссолини, и тот недолго думая выслал Кроули из страны.

Через двадцать пять лет Кроули умер в английском городке Гастингсе. Там до сих пор есть кладбище с его могильной плитой. Однако есть версия, что его прах после смерти был перевезен на Сицилию и закопан в саду аббатства, потому что Кроули собирался воскреснуть в Че-фалу.

В восьмидесятых его последователи перерыли весь двор дома в Чефалу, но ничего не нашли. Тогда, чтобы удостовериться, что прах находится в Англии, была тайно вскрыта могила в Гастингсе. Там тоже ничего не было.

На главной площади Чефалу стоит удивительной красоты и мощи Норманнский собор. Это то немногое, что осталось на Сицилии от Фридриха П. Декабрьское солнце палило беспощадно, и мне захотелось выпить белого вина. Смущало только то, что потом надо было садиться за руль. Официант в кафе напротив собора подошел с блокнотиком и ручкой: «Что вы хотите, сеньор?» «Делай что хочешь», - подумал я и заказал бутылку пахнущей сеном марсалы.

Две с половиной тысячи лет назад на Сицилии жил грек по имени Эмпедокл. Он был философом и считал, что все на свете состоит из четырех элементов: огня, воды, воздуха и земли. Эти элементы приводятся в движение двумя силами - любовью и враждой. Когда в мире правит любовь, то все идет как надо. Солнце светит, реки не выходят из берегов, а землю не трясет. Когда торжествует вражда, связи рассыпаются. И все идет наперекосяк.

Дорога, уводящая от Чефалу дальше, на восток, проходит через горы. При Эмпедокле горы были покрыты лесами. Сейчас вместо лесов - цветы. Солнце по-прежнему шпарит, недвусмысленно подтверждая, что нам посчастливилось попасть в тот эон истории, когда миром правит Любовь.

Сицилийские деревеньки, которые в другое время выглядят мрачновато, смотрят, как будто девицы на выданье. И вообще кажется, что на этом континенте скорби случилось что-то очень хорошее. Что именно - непонятно, но это носится в воздухе, как птицы в ведро.

На крайнем востоке острова высится огромная гора - вулкан Этна. Даже летом, в самую жару, у нее есть для защиты от солнцепека снежная шапка. В пятидесяти километрах от Этны, на краю пропасти, цепляется каменными фундаментами за склоны курортный городок Таормина. Здесь есть отлично сохранившийся греческий театр, помнящий премьеры Эсхила, одна-единственная улица, ничуть не изменившаяся со времен Гете. Гете жил в Таормине неделю и оставил об этой поре элегические воспоминания.

Кроме элегических воспоминаний в Таормине имеется дюжина отелей, среди которых один, «Сан-Доменико», в здании живописного монастыря, вполне претендует на звание одной из лучших гостиниц Европы. Внутри даже в самое пекло прохладно. Помогают не кондиционеры, а стены. Они тут в несколько метров толщиной.

В Таормине - всегда праздник. Это девиз города и научный факт. Кинофестиваль, какие-то театральные постановки, рестораны всегда полны. Те, кому не хватило места, выпивают прямо на улице.

Эмпедокл говорил об этом так: «Здесь люди строят каменные дома с таким расчетом, будто они будут жить вечно, а едят на пирах так, как будто завтра умрут».

Сам Эмпедокл не верил в смерть. Чтобы доказать, что смерть - это фикция, он однажды воскресил женщину, тридцать дней пролежавшую во гробе.

Жители Сицилии предложили ему стать их царем, но Эмпедокл отказался. «Я Бог, - ответил он, - а быть вашим царем - это явный шаг вниз по карьерной лестнице».

Чтобы лишний раз доказать публике свою божественную природу, Эмпедокл решил сигануть в кратер Этны. «Я воскресну и, возможно, тогда-то я и стану вашим царем», - пообещал он сицилийцам.

Никто не видел, как это произошло. Как никто и никогда не видел больше самого Эмпедок-ла. Но спустя несколько дней после Эмпедокло-вых обещаний пастухи нашли на склоне Этны обуглившуюся сандалию, которую выплюнул курящийся кратер. Ее узнали по бронзовой пряжке с затейливой чеканкой. Эмпедокл любил красивую обувь.

Новый год в Таормине - это почти четыре часа непрекращающегося салюта. Близость Этны и грохот салюта наполняют воздух привкусом опасности. Не началось ли извержение - думаешь всякий раз, когда над головой взрывается особенно эффектный огненный шар.

Сразу после полуночи, поужинав в гостиничном ресторане клейким ризотто, мы с женой стояли на площади в центре Таормины. Туристы, солидные, в черных пиджаках и бабочках, отчаянно надували какие-то пищалки, и пищалки с визгом выпускали дух.

Далеко под нами билось в беззвучной истерике Средиземное море. В небе стояла луна, глупо улыбавшаяся, глядя на снежную шапку Этны. Я помахал луне полупустой бутылкой просекко и подмигнул ей, как будто она была плодом моего воображения. И на миг мне даже показалось, что плодом моего воображения был и весь этот обаятельно-строгий мир, где так легко возомнить себя Богом и откуда я скоро исчезну, как Бог, унесенный в небо серебристой птицей с магическими литерами Alitalia на боку.

 

КАМИНО,

ИЛИ КАК СДЕЛАТЬ ПРЯМЫМИ ДОРОГИ К БОГУ

Все-таки Ширли МакЛейн1 неправдоподобно похожа на Елену Кореневу2. Даже сейчас, когда ей уже за семьдесят и ее нервная красота растворилась в мириадах морщинок.

Ширли МакЛейн сидит в студии CNN вместе с Ларри Кингом3, и этот старый хрен, вместо того чтобы задать ей мучительный вопрос о сходстве с Кореневой и о том, кого на самом деле любил режиссер Кончаловский - Кореневу в образе Ширли МакЛейн или Ширли МакЛейн как Елену Кореневу, пытает Ширли про книжку «Камино. Путешествие духа».

«Камино» - довольно занятное сочинение, смесь суховатого путеводителя по Северной Испании с адаптированным для младших школьников Сведенборгом4.

В Северной Америке эта книжка стала бестселлером и урвала порцию комплиментов «Нью 1 МакЛейн, Ширли - американская актриса, некоторое время слу жившая музой режиссеру Андрону Кончаловскому.

2 Коренева, Елена - советская актриса, некоторое время служившая музой Андрону Кончаловскому.

3 Кинг, Ларри - ведущий ежедневного ток-шоу на CNN. Один из ста рейших и влиятельнейших столпов американского телевидения.

4Сведенборг, Эмануэль - скандинавский философ-мистик, живший в начале XVIII века и черпавший сведения о мироустройстве из многочисленных видений практически галлюцинаторного свойства. Йорк тайме». Актриса Ширли МакЛейн, шесть раз номинировавшаяся на «Оскар» и десять - на «Золотой глобус», настрочила триста двадцать страниц «Камино», после того как в возрасте шестидесяти пяти лет протопала несколько сотен километров пешком от крошечного французского городка Сен-Жан-Пье-де-Пор до галисийского Сантьяго-де-Компостела.

«Ширли, так что такое Камино? Наши зрители хотят это знать». - Ларри Кинг получает свои двадцать миллионов долларов в год, потому что умеет поставить вопрос ребром и лучше самой телевизионной аудитории осведомлен о ее интересах.

«Камино - это Дорога». - Ширли МакЛейн говорит это так, что понятно: будь у нее сейчас под рукой мел и грифельная доска, она написала бы слово «дорога» с большой буквы.

Ширли МакЛейн - спиритуалистка. Спиритуалисты от обычных граждан отличаются тем, что смотрят на мир с серьезностью инспекторов уголовного розыска. За каждым кустом видят по роялю. Все люди для них - необыкновенные подозреваемые.

Заурядный ответственный квартиросъемщик говорит с водопроводчиком как с водопроводчиком. Спиритуалисты точно знают, что водопроводчик - это дьявол, в целях демонической клоунады шастающий в косо-криво сидящем комбинезоне. Недалекий автомобилист думает, что кусок щебенки, вылетевший из-под колес и поцарапавший левое крыло машины, - следствие дурацкого невезения. Спиритуалисты точно знают, что это Тот Самый Камень, Что Станет Во Главе Угла.

Это довольно интригующее состояние ума. Жить спиритуалисту точно не скучно. Просто пойти на рынок за помидорами - целое метафизическое приключение. А если попросить спиритуалиста заполнить таможенную анкету - это будет евангельская притча о мытаре.

В определенном смысле туризм - родственник спиритуализма. Туристы тоже придают преувеличенное значение пустякам: виду из окна, набежавшей волне и вкусу двойного эспрессо.

Камино-Сантьяго, Дорога Святого Якова, в точности повторяющая на земле небесный Млечный Путь, - территория, на которой туризм и спиритуализм шагают в буквальном смысле в ногу. Третий путь

Римская империя оставила средневековому человечеству дороги. Христианство вымостило эти дороги густым религиозным смыслом. Раньше все пути вели в Рим просто в силу административного устройства. С началом «темных веков» в Рим шли, чтобы своими глазами увидеть место, где принял мученическую смерть апостол Петр.

Дорога в Рим стала метафорой Крестного пути со всем набором душераздирающих мистических переживаний.

Идея упаковки религиозных нужд в географическую карту позже была достаточно бесцеремонным образом материализована в Крестовых походах. По сути, эти самые походы были попыткой крупного туроператора в лице Римской католической церкви освоить перспективное Иерусалимское направление.

Параллельно с войной за Гроб Господень на Востоке, в Палестине, на Западе, в Испании, шла реконкиста: мавров огнем и мечом вышибали с пиренейских пляжей. Небесным покровителем христианского воинства в Испании был апостол Иаков, брат Иоанна Богослова, а по сведениям апокрифических источников - близкий родственник самого Христа.

Иаков - одна из ключевых фигур новозаветной истории. Вместе с братом Иоанном он бросил ловить рыбу - начал ловить человеков и участвовал в самых захватывающих эпизодах Евангелия. Спал в Гефсиманском саду, на Фаворской горе первым встретил Христа, сияющего неоновым светом Преображения.

В 40-е годы I века Иаков унавоживал Словом Божиим пыльные плоскогорья Пиренеев. Потом вернулся в Иерусалим, где Ирод Агриппа, по старой семейной традиции, призывающей небрежно обходиться со всякого рода Крестителями, без долгих проволочек отрубил ему голову.

Дальше начинаются уже дети капитана Гран-га. Ученики, погрузив останки Иакова в утлый челн, предали его воле волн. И волны святоотеческой бандеролью принесли мощи Иакова в Испанию. Причем не на какую-нибудь географически понятную Коста-Браву или Коста-дель-Соль - все-таки общее и для Палестины, и для Испании Средиземное море, а, помурыжив в Гибралтарском проливе, гольфстримским трансфером поплутав в Атлантическом океане, выбросили на берег Галисии.

Спустя много лет эти останки были чудесным образом обнаружены. На них недвусмысленно указала галисийскому крестьянину по имени, кажется, Пабло, одна из небесных звезд.

Ярким, как на лазерных шоу Жан-Мишеля Жарра, лучиком звезда ткнула в кучу мусора, порывшись в котором крестьяне извлекли облепленный ракушками саркофаг. Сомнений ни у кого не возникло - в саркофаге, скрестив На Том, Что Когда-то Было Святой Грудью, То, Что Когда-то Было Святыми Руками, покоился апостол-мученик.

Место, где приключилась эта сакральная эксгумация, назвали Полем Звезды, по-испански - Компостела. Ракушки, которыми был облеплен саркофаг, получили имя святого Иакова. Религиозные бренды долговечнее маркетинговых. Морские гребешки в европейских ресторанах до сих пор называют не так, как они записаны в классификации Линнея, а во французской версии произнесения имени святого - Сен-Жаками. Раковины Сен-Жаков украшают не только ресторанные меню и бейсболки паломников в Сантьяго-де-Компостела, но и всю продукцию компании Shell1. В последнем случае - без ссылки на апостола. Что экономически целесообразно. Не нужно платить католической церкви роялти.

Средневековые галисийские короли, однако, нуждались в имени Иакова, а не в ракушках. И апостол Иаков не раз проявлял себя как эффективный метафизический менеджер. В одном из безнадежных сражений с полчищами мавров он явился в гуще боя, вооруженный сияющим мечом. Блеск меча был столь убедителен, что адепты Пророка незамедлительно обратились в бегство, а предводитель христианского воинства Альфонсо в знак благодарности велел компо-стельским жителям построить в честь апостола подобающий его заслугам храм.

Мощи Иакова были помещены в пышную раку и стали предметом поклонения. За пару десятилетий Сантьяго-де-Компостела из галисийского захолустья превратился в один из духовных центров Европы. По Камино-Сантьяго - Дороге святого Якова - повлеклись миллионы пилигри 1 Shell - топливный концерн, взявший в качестве эмблемы апостольскую ракушку. мов. Среди коричневых плащей обычных мелькали и алые императорские доспехи Карла Великого, и серое рубище Франциска Ассизского. Из великих мира сего, прошедших по Дороге Иакова, можно составить город.

Паломничество в Компостелу получило в Ватикане особый статус. Этот путь назвали Путем Могущества. Человек, прошедший по нему хотя бы сто миль пешком, получает частичное отпущение грехов, а в Святой год, когда День святого Иакова - 25 июля - выпадает на воскресенье, грехи отпускаются полностью.

Камино-Сантьяго, как гроб апостола, обрастало ракушками паломнической инфраструктуры, слепленной из бытовой мистики, бытовых удобств и лихих разбойников, освобождающих паломников от груза наличности. Проблему с экспроприациями частично решили в XII-XIV веках тамплиеры, взявшие дорогу в Сантьяго под свою опеку. Пилигримаж процветал во многом еще и потому, что два других главных направления - Иерусалимское и Римское - в это время по разным причинам переживали упадок.

Под защитой тамплиеров вокруг дороги в Компостелу строились постоялые дворы, харчевни и церкви. Скоро всего этого стало так много, что средневековому путешественнику понадобилось руководство, чтобы выбрать, где - в трактире «У косой лапы» или в «Медвежьем углу» - лучше поужинать и переночевать. Так появился первый в истории Европы туристический путеводитель. Его написал в середине XII века аббат Эмерик Пико. Написал с таким знанием дела и бедекеровской точностью формулировок, что его труд удивительным образом не утратил практической ценности и по сей день. За восемьсот лет до гида Michelin и справочников Wine Spectator1 Пико классифицировал вина и кухню на протяжении испанской части Пути Сантьяго - от французской границы до Ком-постелы, и кажется, что в Эстелле до сих пор пекут все тот же хлеб, а в Бургосе делают неизменную кровяную колбасу только для того, чтобы не пришлось подвергать сомнению ни слова из того, что написано Эмериком Пико. Ведь от хлеба насущного до Тела Христова - всего один шаг. Речи о пролитом молоке

Ширли МакЛейн в своей книжке «Путешествие духа» советует взять в дорогу теплую одежду и активированный уголь. Теплую одежду - потому что пиренейские ночи часто бывают холодными. Активированный уголь - для того чтобы помочь желудку бороться с кровяной колбасой и прочими гастрономическими константами на пути в Сантьяго.

Испанцы - жуткие консерваторы. У них совершенно нет фантазии. Я бы давно прошел по

1 Wine Spectator - американский журнал о винах. Одно из самых влиятельных изданий в своей области. пути святого Иакова, если бы не две проблемы. Достаточное количество времени и испанское меню, которое ни на йоту не изменилось со времен Средневековья.

«Попробуйте винтаж девяносто восьмого, мне кажется, тут вы угадали с купажом». - Наследник винодельческой империи Моэксов1 разливает по бокалам очередную бутылку «Шато Петрюс». У наследника внешность человека, который всем видам секса предпочитает собственное отражение в зеркале, и вполне естественный пиетет перед русскими: русские выпивают существенную часть ежегодно производимого «Петрюса».

Мы с женой обедаем на футуристическом ранчо Моэксов. Это бетонный ангар посреди живописных виноградников Бордо. Дневная температура - плюс сорок. Ночью было плюс тридцать пять. Это аномальный год, поэтому можно пренебречь первой частью советов Ширли МакЛейн - про теплую одежду. Вторая -про активированный уголь - нам точно понадобится: официанты разносят циклопические порции гусиной печенки.

Мы совершаем паломничество по Дороге святого Иакова на автомобиле. Официально этот способ пока не утвержден. Паломниками считаются пешеходы, кавалеристы, а с некото 1 Моэксы - семейство, владеющее многочисленными виноградниками в регионе Бордо. В том числе и местечком Петрюс, где делают одно из самых дорогих вин мира. рых пор и велосипедисты. Я сам видел в Интернете сайт, посвященный православному велопа-ломничеству в Компостелу.

Статус автомобилистов находится в состоянии рассмотрения. Рано или поздно те, кто проедет две тысячи километров по Французскому пути - от Парижа до Сантьяго-де-Компостела, - тоже могут рассчитывать на снисхождение Благодати.

Мы с женой рассчитывать на Благодать не можем, но сочетание слов «Паломничество в Сантьяго-де-Компостела» производит магический эффект на всех, кого мы встречаем по дороге из Парижа. Точно так же и здесь, в Бордо, куда нас зазвали знакомые винные откупщики.

Объявив о цели своего путешествия, мы купаемся в лучах общественного внимания. Сухая, как картофельный чипе, датчанка по имени Хельга, владеющая несколькими ресторанами в Копенгагене, читала и книжку Ширли Мак-Лейн, и написанную несколькими годами раньше историю паломничества Пауло Коэльо1.

«Вы готовы встретить Мистического Вестника?» - Судя по всему, ей вправду интересно получить ответ на этот вопрос.

Я делаю лицо, подобающее серьезности момента, и говорю, что да, наверное, готов. Ради Вестника все и затевалось. Хотя про себя думаю

Пауло Коэльо - бразильский писатель, специалист по бытовой мистике и христианскому обновленчеству. Описал свое паломничество в Компостелу в виде нравоучительного романа. совсем другое: конечно, я отправился в путь не ради Мистического Вестника. Мне просто хотелось проехать много-много километров по красивым дорогам.

Тысячи способов придуманы человечеством, чтобы, как Мюнхгаузен, тащить себя за волосы из трясины повседневности. Доминиканский ром, открытки с полуодетыми старшеклассницами, веселящие порошки, золотые побрякушки, полеты на воздушном шаре и погружение с аквалангом, целлулоид синематографа и бог весть что еще такое. В этом меню есть и автомобиль, под завязку заправленный бензином. У большинства людей будущего либо нет, либо оно осталось далеко в прошлом. У автомобилиста оно - за каждым поворотом.

Я люблю французские и испанские дороги. Они пахнут чабрецом, чесноком, водорослями и тем тонким ароматом сена, за который удавится любой винный откупщик, ответственно подходящий к аромату своего шардоне.

Пейзаж Франции, особенно Атлантического побережья, или пейзаж испанского севера - оба они дико однообразны в своей подлой живописности. Но какое дело водителю до пейзажа - ему из всей дороги достаются только запахи и звуки. Я всегда с любопытством рассматриваю протекторы шин. Мне нравится дерзкий рисунок протектора. Я физически чувствую его след на своем мозжечке. Человеку, далекому от технологических свершений, угодить чрезвычайно просто. Меня вот, к примеру, до сих пор забавляет сам факт чудесного перемещения моих пяти пудов вдоль и поперек европейской географии. Запах шин, дорога, латинские литеры на вывесках до сих пор и, я надеюсь, всегда будут вызывать у меня детский восторг сложившегося пазла.

Для меня Европа - это бесконечная дорога. А если она при этом еще и ведет к какому-то важному храму, что ж, тем лучше. У дороги появляется цель, которая, пусть и только метафизически, оправдывает вложенные в дорогу силы и средства.

Всего этого я не рассказываю датчанке, в том числе и потому, что просто не знаю столько слов по-английски. Не говорю я ей и того, что мне нравится фильм Бунюэля «Млечный путь»1, а еще мне, как и Ларри Кингу, с некоторых пор интересно, зачем Ширли МакЛейн прошла столько километров именно по северу Испании, а не из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско. Также меня интересуют все рестораны, какие только есть на свете. А по дороге в Компо-стелу их полным-полно.

При этом я, разумеется, готов встретить Вестника, кем бы он ни был. За это мы с датчанкой дружно поднимаем бокалы с «Шато Пет-рюс».

1 «М л е ч н ы й путь» - фильм испанского режиссера Луиса Бунюэля, довольно резко нападающий на католическую церковь. Дорога жизни и смерти

Классический путь в Сантьяго начинается во французском городке Сен-Жан-Пье-де-Пор в отрогах Пиренеев, проходит через Ронсевальское ущелье, где тщетно трубил в трубу неистовый Роланд1, и идет себе дальше - через Памплону, Бургос и Леон. Это так называемый Срединный, или Французский, путь.

В Компостелу можно попасть и иначе. Через север Испании - сквозь Страну Басков, пахнущую жареной рыбой, через Астурию с ее яблочным амбре, а можно и с юга - Португальским путем, через Лиссабон, Порту и Виго.

На средневековых картах Европы Камино-Сантьяго напоминает систему кровообращения человека. Она начинается буквально везде - в Париже, Кракове и Триесте. Путь в Сантьяго на карте четырнадцатого века вытекает даже из Рима, как Ангара из Байкала.

Мы едем комбинированным манером. Сначала через север, чтобы попасть в Сан-Себастьян2, к главному пиренейскому повару Арзаку, а потом, перевалив через горный хребет, спуститься в долину Бургоса.

На севере Камино-Сантьяго лишь едва-едва напоминает о себе редкими указателями с жел 1 «Где тщетно трубил в трубу неистовый Роланд». Роланд - герой на ционального французского эпоса. Погиб в Ронсевальском ущелье от рук мав ров, так и не дождавшись помощи.

2 Сан-Себастьян - порт в Стране Басков, регионе на севере Испа нии. Знаменит своими ресторанами и ночной жизнью. той раковиной на синем поле. В Бургосе присутствие святого Иакова становится тотальным. Бронзовые ракушки вмонтированы в мостовую, они же на дорожных знаках, в витринах магазинов, на кепках пилигримов, но, увы, не в ресторанных меню. Как и предсказывал Эмерик Пи-ко, в Бургосе можно поужинать кровяной колбасой. Как и предсказывала Ширли МакЛейн, лучший дижестив после встречи с кровяными колбасами - это активированный уголь.

В Бургосе, правда, есть одна вещь, которая способна заставить забыть о проблемах с пищеварением. Это Кафедральный собор, махина которого вписана в низкорослый городок с изяществом, которому мог бы позавидовать режиссер Питер Джексон1, столкнувшийся с похожей проблемой: как элегантно поместить в урбанистическую среду Кинг-Конга.

В соборе Бургоса прохладно, очень величественно и чуть-чуть страшно. Я думаю, что Питер Джексон, наверное, был бы не прочь, если бы в кинотеатрах была такая же атмосфера. Средневековая европейская культура умела извлекать саспенс из простого течения жизни. Казалось бы, что такого в том, что человек родился или, прости господи, умер. Однако достаточно попасть в собор Бургоса, чтобы понять, что вокруг такого простого медицинского факта мож 3 Джексон, Питер - новозеландский режиссер, экранизировавший «Властелина колец» и переснявший «Кинг-Конга». но нагородить такую архитектурную историю, что кровь стынет в жилах. Впрочем, возможно, все это просто следствие пиренейской погоды. Как и предсказывала Ширли МакЛейн, вечером на Дороге Сантьяго действительно может быть довольно холодно.

Гостиницы в Бургосе переполнены, и, будь мы пешеходами, нам бы пришлось вкусить от щедрот пиренейской ночи по полной. Но у нас есть автомобиль, и поэтому мы делаем чуть ли не двухсоткилометровый рывок в сторону от Дороги Сантьяго, чтобы переночевать в парадо-ре1. Это гостиница, перестроенная во времена диктатора Франко из бывшей военной базы. В путеводителе Эмерика Пико ее, разумеется, нет, кормят здесь вареной форелью. По испанским меркам это еда легкая, почти невесомая, так что активированный уголь не нужен. Особенно если запивать форель местным белым вином с кислым дымчатым вкусом.

Пешим ходом от Бургоса до Сантьяго примерно две недели. На машине можно пролететь это расстояние за три дня. Это если не торопиться, ночевать в парадорах, по вечерам с любопытством ковыряя вилкой в местных деликатесах. Чем ближе к Сантьяго, тем больше становит 1 Парадоры - государственная сеть гостиниц, основанная диктатором Франко. Как правило, парадоры размещаются в исторических зданиях. Часто это здания с темным прошлым: замки, бывшие тюрьмы, монастыри и больницы. ся паломников на обочине дороги. Все они вооружены посохами с болтающимися на шнурках ракушками. На многих характерные коричневые плащи и средневековые шляпы с заломленным козырьком. Если бы не нейлоновые рюкзаки и джинсы, было бы решительно непонятно, какое нынче тысячелетие на дворе.

Что-то непонятное происходит и с пейзажем. Только что вокруг были булыжные камни плоскогорья - и вдруг, стоило проехать вывеску «Галисия», камни сменились зелеными, практически шотландскими холмами. В меню придорожных кафе вместо сыра манчего и кровяной колбасы - легион членистоногих и - наконец-то - гребешки. Те самые, что на посохах пилигримов.

На улицах Сантьяго-де-Компостела паломников уже столько, что они отменяют автомобильный трафик. В центр города, к собору, можно проехать, только если забронировать номер в главном испанском парадоре «Госпиталь католических королей». Почти четыреста лет, до середины прошлого века, здесь действительно был госпиталь, где паломники отлеживались после долгого пути. Сейчас здесь пятизвездочная гостиница с рестораном, где подают выдающуюся похлебку с морскими гадами.

Портье проверяет наши документы. «Вы уже были у святого Якова, сеньор Зимин? Не были? Не забудьте загадать желание. Святой Яков очень щедр и может исполнить все, что пожелаешь».

Чтобы попасть к святому Якову, надо выстоять довольно длинную очередь внутри собора. Собор колоссальный, но то ли по причине большого количества света, то ли потому, что здесь одновременно находится много людей в состоянии крайнего воодушевления, внутри нет ощущения катакомбы с пятнадцатиметровым потолком. Скорее происходящее напоминает очередь за аттестатами, когда все экзамены сданы, оценки давно известны. И даже те, кто получил двойку, уже устали по этому поводу переживать.

Святой Яков оказывается смешной деревянной статуей, раскрашенной чуть ли не акварелью. Общаться с апостолом полагается не более тридцати секунд. За это время надо успеть положить руки ему на плечи и про себя проговорить желание. Я прошу, чтобы перестало быть так жарко, и возвращаюсь в отель.

В отеле меня окликает портье: «Сеньор Зимин, вы уже были у Якова? Что вы загадали: что-то для себя или мир во всем мире? Если мир во всем мире, то мы узнаем об этом завтра из газет, не так ли?» Он смеется, довольный своей шуткой.

«Я попросил у Якова дождя. Невозможно уже жить в этом пекле. Пока он не чешется. Посмотрите на небо», - отшучиваюсь я. Всю обратную дорогу лил дождь. Все-таки я наврал датчанке. Я совершенно не подготовился к встрече с Вестником. Капли дождя растекались по ветровому стеклу, образуя тонкую пленку.

На границе Галисии нас остановил полицейский и, увидев значки с ракушками, спросил: «Вы из Компостелы? Загадал желание? Наверняка сбудется». - Он расплылся в улыбке.

«Загадал», - процедил я и посрамленно улыбнулся ему в ответ. «if

 

ПОРТУГАЛИЯ,

ИЛИ КАК ВСЕЛЕНСКАЯ ТОСКА МОЖЕТ БЫТЬ НАРОДНЫМ СЧАСТЬЕМ

Вечерний лиссабонский трафик опекают пьяницы. Помятые, с лицами картофельного цвета, в несвежих клетчатых рубашках и сандалиях на босу ногу, они свирепо размахивают руками, по-есенински свистят и с неуклюжей грацией вертятся на одном месте, как бравые регулировщицы Второго Украинского фронта в военной кинохронике.

Те же пьяницы руководят парковками, производя руками сложные пассы и суетясь, как при погрузке рояля.

Следовать их указаниям что на перекрестке, что на парковке - одинаково бесполезно, более того - опасно для жизни. Первые два дня в Лиссабоне я не понимал, зачем они это делают, и даже едва не переехал одного такого регулировщика в узком переулке на Байру-Алту1. Собственно, я бы его, наверное, и переехал, но он увернулся и выскочил из-под колес моего «Фольксвагена», как тореадор из-под быка.

Потом портье в гостинице объяснил мне природу этой пьяной корриды: «Они так зараба 1 Байру-Алту - район Лиссабона, где находится масса увеселительных заведений. тывают на выпивку, сэр. Кроме того - благодаря им на улицах больше порядка, сэр».

Фокус заключается в том, что вот стоишь ты, допустим, в пробке на нерегулируемом перекрестке. И нет у тебя практически ни одного шанса свернуть в нужную сторону, потому как сплошной поток машин, и все машины нафаршированы нервными водителями. И тут появляется пьяный регулировщик и буквально своим телом перекрывает дорогу встречным автомобилям, благодаря чему ты получаешь возможность юркнуть в переулок. Услуга эта не имеет четкой таксы - один, два, пять евро, сколько не жалко. На любую из этих монет в ближайшем баре можно купить стакан густого, как клей, и ароматного, как ладанка, портвейна. При этом никто из регулировщиков денег открытым текстом не требует. Так что лиссабонские пробки - чаще всего следствие жадности, отсутствия любопытства или незнания туземных обычаев.

Одно, впрочем, часто лишь продолжение другого. Центромания

В девяноста восьми случаях из ста путешественник попадает в Португалию через город Фару, столицу южного побережья Алгарве1. Фару - обычный курортный городишко, каких в Португалии десятки.

'Алгарве - южное побережье Португалии. Главная курортная зона страны. Но куда правильнее попадать в Португалию через Лиссабон. Не потому, что всякая столица - визитная карточка своей страны, - у меня, например, на визитной карточке по-русски напечатано, что «Афиша - Мир» - это журнал о путешествиях и поездках, а по-английски, что это travel amp; lifestyle magazine - и поди пойми, где правда. Так вот, прилетать в Португалию через Лиссабон надо потому, что в Лиссабоне есть то, чего нет в остальной Португалии. Широкие проспекты, сбегающие к реке Тежу, модные рестораны, выдры, спящие в океанариуме, и музей армянского нефтяного магната Гульбе-кяна1. У Гульбекяна лучшая коллекция искусства в Португалии, знаменитая в том числе и тем, что сам Гульбекян сделал ее гораздо беднее, отправив обратно в Россию массу картин, которые он сам же за бесценок купил на сталинской распродаже Эрмитажа.

Лиссабон с остальной Португалией объединяют разве что фасады, украшенные голубой керамической плиткой, пережаренные на гриле осьминоги и пьяницы, ведущие себя так, как будто они, а не архитектура в стиле мануэлино2, португальском варианте пламенеющей готики, - венец португальской эволюции.

1 Гульбекян - нефтепромышленник из Баку, эмигрировавший после революции в Португалию и основавший там крупный музей искусств.

2 Мануэлино - архитектурный стиль, славившийся любовью к буйным архитектурным украшениям. Милость к падшим

Пьяница вообще довольно уважаемый персонаж португальского пандемонимума. В этом, наверное, можно найти отголоски древних крип-то-кельтских культов, чтивших священное безумие. В португальском языке для священного безумия даже есть специальный термин - saudade. Так называют состояние перманентной тоски, что-то вроде русской кручины, в котором последние лет двести находится каждый приличный португалец.

Имперская держава, лишенная имперской судьбы, - зрелище, конечно, душераздирающее. За последние двести лет Португалия лишилась Бразилии, Анголы, Гоа, сократившись практически до размеров Лузитании1, римской провинции, с которой все начиналось. Представьте себе РФ, ужавшуюся до границ Владимиро-Суз-дальской Руси, - и вам станет ясно, откуда все эти царапающие сердце пентатоники Сезарии Эворы и Амалии Родригеш2, липкие от портвейна голосовые связки и шрамы, оставленные каравеллами Васко да Гамы3 на океанской глади, шрамы, которые способен различить лишь похожий на астролябию португальский глаз. Saudade - это деловитая тоска по невозможЛузитания - античное название Португалии.

Эвора, Сезария; Родригеш, Амалия - исполнительницы песен в стиле фаду.

Васко да Гама - португальский мореплаватель, обнаруживший морской путь в Индию. ному. Такая в меру отчаянная тоска, в рамках разумного. Кислая мина при хорошей игре. Что-то вроде параолимпиады, на которой безногие атлеты культями пинают футбол, а на трибунах по этому поводу принято не рыдать в семь ручьев, а - наоборот - весело аплодировать.

Португалия никогда не была страной полноценных героев. Она любила героев неполноценных. Ее лучший поэт - Камоэнс1 - полжизни проходил без глаза. Ее лучший футболист Фигу2 - пусть и имеет внешность демонического любовника - так и не смог принести собственной стране хоть сколько-нибудь значимый трофей.

Португалия всегда терпимо относилась к недостаткам. Когда французский король Филипп Красивый вместе с папой римским уничтожали орден тамплиеров3 и всей христианской Европе было приказано выжечь эту заразу, как колорадского жука, португальский король Диниш не тронул тамплиеровскии орден, несмотря на то что у его адептов была репутация мужеложцев и идолопоклонников. Я думаю, что им двигала та же идея, что и портье в лиссабонском отеле,

'Камоэнс, Луиш - солдат и поэт, много воевавший за португальского короля и сочинивший эпическую поэму «Лузиады», основополагающее произведение португальской литературы.

2 Фигу, Луиш - португальский футболист, большую часть карьеры иг равший за испанские клубы «Реал» и «Барселона».

3 Орден тамплиеров - военизированная организация рыцарей Хра ма, участников первых Крестовых походов; быстро обрел недюжинную боевую и финансовую мощь и был уничтожен французским королем под предлогом борьбы с ересью. объяснившим мне про пьяных регулировщиков: «Во-первых, они так зарабатывают деньги. А во-вторых, так больше порядка».

Португалия тогда отбивала последние самозахваты мавров, и тамплиеры нужны были монарху в качестве дееспособных боевых единиц, вышибал во имя Господне. А уж через какое место они служат Богу, это вопрос второй - война все спишет.

Диниш оставил тамплиерам все: деньги, замки, права. Единственное, он переименовал Братство Храма в Орден Христа. Это обычная история о цивилизованном банкротстве, знакомая нам по 1998 году: перерегистрация ЗАО с теми же учредителями.

Тамплиеры в плату за это отвоевали Португалию у мавров, открыли университет в Коим-бре1, организовали эпоху Великих открытий2 (каравеллы Васко да Гамы, Магеллана3 и проч. были построены на деньги Ордена Христа, а главный герой этой эпохи - Генрих Мореплаватель, третий сын португальского короля, был магистром ордена), застроили всю страну мрачновато-живописными замками и монастырями, в половине которых сегодня гуляет ветер, в другой половине - гостиницы пусады. Пусады - 1 Коимбра- университетская столица Португалии.

2 Эпоха Великих географических открытий - освоение на родами Европы территорий остального мира, начавшееся в конце Средних ве ков и длившееся много лет.

3 Магеллан, Фернан - португальский мореплаватель, первым обо гнувший Южную Америку. жанр, придуманный диктатором Салазаром в подражание парадорам диктатора Франко. В Испании в 30-е годы запущенные церкви, монастыри и тюрьмы начали перестраивать в отели, чтобы стимулировать в стране национальный туристический пыл. В Португалии это стали делать несколькими годами позже. И есть в них какая-то разница, как между двумя лозами шар-доне, высаженными на разных почвах. Из замка в замок

Всякое путешествие должно иметь какую-нибудь конечную цель. Моя с женой конечная цель была скромна, как оклад президента РАО ЕЭС. Мы хотели за десять дней составить полное представление о Португалии.

По своему опыту я знаю: если тебе на что-то не хватает десяти дней, значит, не хватит и всей жизни. Страну можно понять только двумя способами: ночуя десять дней в одном и том же месте или каждый день меняя место ночлега. Это, конечно, абсурдная максима, но в ней есть то, что составляет прелесть социологии, - статистическая выборка. Все познается в сравнении. Того же самого с тем же самым или одного с другим, то есть практически по-шекспировски: как вам это понравится.

Пусады - единственные провинциальные гостиницы Португалии, которые могут что-то вам гарантировать. Я имею в виду - качественный вид из окна, размер комнат и кроватей, горячую воду и прочую гуманитарную блажь. Их сорок штук, и они так равномерно разбросаны по стране, что можно переезжать от примечательного места к примечательному месту, зная, что не нужно будет потратить еще три часа на поиски приличной гостиницы. Более того - пусады, как правило, и есть те примечательные места, ради которых в Португалии имеет смысл переезжать с места на место. В пусады превращены самые жирные, самые смачные куски архитектурной истории Португалии, а не просто какая-то случайная замковая чепуха, как в Испании. В Португалии пусады - чаще всего главная достопримечательность в округе.

Чтобы понять, как это сделано, надо представить себе, например, Ростовский или Новгородский кремль целиком, а не одним флигелем перестроенный в хорошую гостиницу. Целиком - это значит вместе со всеми своими привидениями, звонницами и трапезными. В одной из пусад рядом с испанской границей я поздним вечером после бутылки портвейна забрел случайно в залу, расположенную за ресепшен. Там шел ремонт, и все было завешено целлофаном. Портвейн - это тот ключ, который подходит к любой целлофановой преграде. Разумеется, я ее преодолел, и за ней обнаружился склеп, в котором так же естественно, как банкоматы на главной улице Лиссабона, стояли две гробницы португальских королей, сработанные в стиле мануэлино. На каждой могиле, как и на всех сколько-нибудь важных кусках архитектуры и смерти в Португалии, были знаки Ордена Христа - крест и астролябия.

Один мой приятель, в промышленных масштабах торгующий вином, в том числе и португальским, сказал мне: «Зимин, Португалия - прекрасная страна, но то, что у них происходит с едой, - это катастрофа». Можно считать, что я предпочел смену пейзажа перемене одинаково невкусных блюд.

Португалия действительно пуста в плане еды. Если, конечно, делать из этой самой еды культ. Португальцы небрежно обращаются со свежей рыбой, предпочитая ей соленую треску. Говядину они передерживают на плите до состояния чипсов. В рекламных проспектах пусад написано, что в них, как правило, находятся лучшие в окрестностях рестораны. Это действительно так. Поскольку все окрестные рестораны, опять-таки, как правило, ужасны. И на их фоне но-менклатурно-ленивые кулинарные изыски пусад жуются с восторгом, которого они совсем не заслуживают.

Но с другой стороны - это просто мои придирки и французский гастрономический патриотизм. Странно ехать в Португалию, чтобы есть там ужин, приготовленный с французским тщанием. В конце концов, португальцы так старались изжить в себе эхо французской оккупации, что можно подумать, будто и свои сардины с треской они готовят так нарочито антифран-цузски, как будто это пища для ума, а не для желудка.

Кажется, Лютер1 сказал: «Верую, потому что нелепо». Португальцы едят, потому что невкусно. Но с другой стороны, что еще можно ждать от народа, главное вино которого - портвейн - придумали англичане. И которые много лет, будучи католиками, терпели рядом с собой арабов и иудеев, не говоря уж о поклонявшихся бородатой голове тамплиерах. Все о такой-то матери

Португальское католичество не такое истеричное, как в Испании или в Италии. Португальская вера суха, как соленая треска, и прагматична, как морской узел. Но у нее тоже есть масштабы.

В мае семнадцатого года две пастушки и один пастушок из деревеньки Фатима повстречали в ивовых кустах Деву, Сияющую, Как Солнце. Она сказала им, что она Та, О Ком Они Молятся, Перебирая Четки. Дева, Сияющая, Как Солнце, договорилась встречаться с детьми каждое тринадцатое число летних и осенних месяцев семнадцатого года. За время этих встреч она рассказала им все о будущей революции в России, о Второй мировой войне, даже о покуше 1 Лютер, Мартин - деятель религиозной реформации, уведший большую часть народов Северной Европы из-под власти римского папства. нии на папу римского в мае 80-го года и много-много чего еще. Поразительно, что во всех этих пророчествах не было сказано практически ничего о собственно Португалии. И тем не менее именно португальцы восприняли эти пророчества ближе всех к сердцу. На финальное свидание малышей Фатимы с Богородицей пришли семьдесят тысяч человек. Они не увидели Деву, Сияющую, Как Солнце. На футболе тоже никто не гарантирует, что, купив билет на финал, ты обязательно увидишь, как мяч затрепещет в сетке. Но всем, кто собрался тогда на окраине Фатимы, было видение: будто солнце, уже клонящееся к закату, вдруг вспыхнуло и разорвалось радугой, как потешный новогодний фугас.

На месте этого божественного фейерверка сегодня построен блевотного вида храм и площадь, по размерам превосходящая площадь собора Святого Петра в Риме.

В праздники здесь собираются до двухсот тысяч человек, а за год бывает до десяти миллионов паломников, при том, что в Фатиме живут, как и сто лет назад, всего семь тысяч. Совсем недавно одной из этих семи тысяч была Луиза, та самая девочка, которая разговаривала с Богоматерью. Она умерла в мае 2005-го, на несколько дней пережив папу римского и дождавшись сбычи практически всех пророчеств, которые она принесла в этот мир.

В 30 километрах от Фатимы находится город Томар, а в нем - тот самый замок, в котором главный герой романа Умберто Эко «Маятник Фуко»1 нашел начала хитросплетенного, как корабельный канат, заговора тамплиеров.

Томарская цитадель со смешной, похожей на барабан церковью, где вместо Богородицы в орнаментальные плетения иконостаса вписана голова невеселого бородатого мужика, висит над городом как пророчество. Герои Умберто Эко считали, что бородатый мужик - это личина Ба-фомета2, искусствоведческие справочники говорят, что это автопортрет Диогу ди Арруда, архитектора, перестроившего монастырь Томар в стиле мануэлино. Как бы то ни было, именно отсюда началась история португальского мореплавания, аукнувшаяся тем, что сегодня в мире почти двести миллионов человек говорят на языке Камоэнса и Генриха Мореплавателя, а в старых кварталах Гоа лопается на солнце та же самая изразцовая плитка, которой украшены дворцы в Лиссабоне, Порту и Тавире.

Есть и совсем уж неожиданный рикошет. На Украине сегодня выходят книжки, в которых научно доказывается, что португальские тамплиеры, после того как их прижала Испания, нашли убежище в Мексике и в Галицко-Волын-ском княжестве. И что они всегда мечтали вернуться обратно домой. Это можно было бы счи 1 «Маятник Фуко» - роман итальянского писателя и ученого Умберто Эко, посвященный распутыванию загадочных тайн ордена тамплиеров.

2 Бафомет - бородатый идол, которому поклонялись члены тамплиерского ордена. тать проявлением смешного малороссийского сумасшествия, если бы не сведения из португальского Госкомстата о том, что главными источниками эмиграции в Португалию сегодня служат не Бразилия и Ангола, а Мексика и Украина. Комната с видом

От Лиссабона до Лиссабона по кругу фадо. Через винную столицу Порту, через столицу сардинной ловли Виана-ду-Каштелу, через религиозную Брагу, через университетскую Коим-бру, через архитектурную Эвору и, наконец, через курортную Фару. Это занимает около десяти дней. 2500 км уютных, пустых дорог, мимо обглоданных пробковых деревьев, римских акведуков, практически тосканских пейзажей, монастырей и могил. На юго-западном мысе Португалии, в городе Сагреш, где Генрих Мореплаватель открыл навигационную школу и откуда в Индию уплывали португальские корабли, прописана пу-сада Sagres, похожая на амбулаторное отделение больницы, которое с какого-то перепугу взял под свою опеку Цезарь Ритц. Океан начинается сразу за ее окнами, и от него невозможно оторвать взгляд. Подернутый дымкой или подпаленный закатом, хмурый и яростный, он всегда другой - и всегда тот же самый. Тысячи лет океан ставит человека на место, в тысячный раз объясняя человеку, что он слаб, ничтожен и вообще - дрожащая тварь.

Португальцы тысячу лет жили возле океана, их месило в кровавой каше штормов, смывало цунами, но они упрямо бросали океану вызов. Человек ведь тем отличается от животного, что он может победить рефлекс боли. Может радоваться, когда нет причин для радости. Грустить, когда нет резонов для тоски.

Когда в «Касабланке»1 гестаповский офицер спросил Хамфри Богарта о национальности, он ответил: «Пьяница». И в кармане у него лежал пропуск в Лиссабон.

1 «Касабланка» - один из главных фильмов в истории мирового кино, снятый во время войны режиссером Кертисом. Драматически переплетает историю частной любви с историей человечества.

 

АЕ-МАН,

ИЛИ КАК НА ПОЛНОЙ СКОРОСТИ

ВЪЕХАТЬ В МИНУВШЕЕ

На ужин давали велюте из тыквы, припорошенное слюдяными снежинками пармезана и трюфельной крошкой, желудки ланкаширского хряка с баклажанной икрой и веселыми проростками шпината, плоские, как пакет молока, по которому проехал каток, равиоли, нафаршированные изрубленными в капусту тайскими креветками и малосольными полосками гребешков, которых, если верить меню, таскали из глубин вручную. На десерт были кольца ананасов, упакованные в сумеречный панцирь из тростниковой карамели, шампанское Bollinger и похожий на тысячекратно увеличенную беспроводную мышь Microsoft IntelliMouse Wireless Explorer болид Bentley, который вкатили в обеденную залу модного лондонского ресторана Gordon Ramsay at Claridges1 несколько одетых в зелено-белые комбинезоны молодчиков.

На этом самом болиде команда Bentley уже один раз пыталась выиграть двадцатичетырехчасовые гонки в Ле-Мане. Но не получилось -

1 Gordon Ramsey at Claridges - один из лучших ресторанов Лондона, возглавляемый культовым поваром Гордоном Рамзи. то ли Вселенная, то ли карбюратор тогда дали сбой, и победная бранзулетка ушла к вечным друзьям - обидчикам из Audi.

«В этот раз ничего подобного не случится», - говорит бог-отец и святой дух команды Bentley Дерек Белл. Ему за шестьдесят, у него есть неофициальный титул Лучшего Гонщика Всех Времен, он пять раз побеждал в Ле-Мане, был консультантом Стива МакКуина1 на съемках главного фильма об автомобильных гонках, который называется, естественно, «Ле-Ман».

С лица Дерек - вылитый Род Стюарт, никогда в жизни не бравший в рот спиртного, и говорит таким тоном, что не надо еще полбутылки Bollinger, чтобы верить каждому его слову.

Завтра утром я вместе с командой Bentley улетаю из Лондона, чтобы увидеть, как станет былью то, о чем говорил Дерек Белл. На французской стороне

Маленький боинг взлетает с аэродрома в Сити и, почти коснувшись тонированных окон небоскреба HSBC2, берет курс на Францию. В иллюминаторе - мутная полоска Ла-Манша, пестрая кругорядь достижений нормандской агрикультуры, в салоне - мутный кофе с молоком и дости 1 МакКуин, Стив - американский актер, воплощение нервной муж ской харизмы. 2 HSBC - крупный британский банк. жения агрикультуры английской: пшеничные тосты, обезжиренное масло и ягодный джем.

Меньше часа лету, и мы приземляемся в крошечном, как автобусная станция в поселке городского типа Переволоки, аэропорту города поселкового типа Ле-Ман.

Пахнет северофранцузским разнотравьем, рядом с прихотливо расписанными самолетиками Cessna задумчиво пасется пегий конь, таможенную службу отправляет полная дама с выгоревшими желтыми волосами.

Увидев два десятка мужиков в зеленых бейсболках с литерами Bentley, она начинает расплываться в улыбке, которую сотруднику силового ведомства, должно быть, запрещено размещать на лице должностной инструкцией. «Бентли-тим, желаю победы, полной победы для Бентли-тим».

И даже я под своей зеленой бейсболкой вдруг начинаю ощущать нечто вроде идиотской гордости, ведь я, как это ни смешно, тоже на три дня - эта самая «Бентли-тим».

Ле-Ман, возможно, единственное место на территории Франции, где действительно любят англичан. И это несмотря на то, что лет шестьсот назад они в этих местах изрядно побесчин-ствовали. Но Ле-Ман простил им все после того, как в начале 20-х годов несколько породистых английских джентльменов с какого-то перепугу решили устроить здесь нечто вроде суточного автомобильного пикника в духе тех, что едва не привели в петлю Козлевича в «Золотом теленке», - с выпивкой, лихачеством, веселым смехом и бензиновой гарью, смешанной с ароматом чабреца.

Результат, однако, оказался прямо противоположным козлевичевскому. Этот букет - из скорости, пикника, смеха, чабреца и бензиновой дымки - стал гордостью Ле-Мана, его легендой и существенной доходной статьей. Каждый год 12 июня, для того чтобы последовать примеру английских джентльменов, здесь собираются триста тысяч человек, что примерно вдвое больше, чем на самом посещаемом этапе «Формулы-1», которую успех Ле-Мана же и породил. Благородное собрание

От аэропорта до гоночной трассы примерно тридцать минут езды. И каждую минуту этой езды ощущение того, что ты присутствуешь при каком-то значительном, но не вполне доступном обычному человеческому разумению действе, усиливается. Мы мчим на привезенных с собой винтажных Bentley. Я - пассажир машины 30-го года розлива - последнего сезона, когда Bent-ley, несколько раз подряд праздновавшая викторию в Ле-Мане, имела здесь успех.

Быстрая поездка на старом английском автомобиле - авантюра для рискового гражданина. Во-первых, в нем практически невозможно поместиться - сиденье по габаритам вроде тех, что в ресторанах приставляют к столам для младенцев.

Во-вторых, открытый верх, а значит - и ветер, который естественно возникает при скорости в сто сухопутных миль. Ветер так и норовит вытянуть тебя из детского стульчика, мотор ревет, как тысяча чертей, дорога петляет, как Саддам Хусейн на допросах Коалиционных сил.

Если бы мы не останавливались через каждые три километра пропустить по стаканчику, до финиша, возможно, добралось бы мое тело, но душа бы точно ушла в области, далекие даже от пяток.

Пить за рулем в Ле-Мане - освященная полицией традиция. То есть, конечно, не до свинства пить, но полбутылки, бутылка - норма вполне допустимая. Регулятором количества промилле здесь служит только водительская совесть: можешь пить и рулить, тогда пей, нет - тогда ходи пешком.

Многие из трехсот тысяч автотуристов так и поступают. Они приезжают со всего света на стареньких «Ламборгини», «Лянчах», «Мустангах», «Роллс-Ройсах», устраиваются на бивуаке по клановому принципу: здесь рядом сорок пять «Феррари» только 74-го года выпуска, там двенадцать раритетных «Бугатти», весь цвет культового мирового автопрома ранжирован по форме, цвету и культовой значимости. Хозяева этих железных чудес разбивают рядом со своими игрушками палатки, одеваются в твид, шорты или ямайские рубахи - в зависимости от жанра, который представляет их автомобиль, накрывают столы и пируют под завистливо-восхищенными взглядами безлошадных туристов.

Многие даже не ходят смотреть гонки, просто общаются друг с другом, обсуждают повышение цен на запчасти для «Мазерати» 58-го года выпуска и гоняют лопоухих детей в ближайшее сельпо за сыром и вином. Сутки в сторону

Всеобщее веселье, начавшись в пятницу, достигает апогея к четырем часам субботы. В паддок набиваются десятки тысяч еврозевак, которые машут флагами, кричат то ли устрашающие, то ли ободряющие непонятно кого лозунги, обливаются минералкой и ждут самого интересного момента этой гонки - старта.

В 15.59 атмосфера накалена так, что если превратить ее в тепловую энергию - она бы расплавила весь асфальт в радиусе трехсот миль. Выстрел, гудок - и воздух наполняется чудовищным автомобильным ревом, который не будет смолкать здесь еще сутки.

Я прихожу в Bentley Lodge - здоровенный временный дом, нафаршированный телевизорами, разноязыкими членами клуба Bentley, большинство из них приехали в Ле-Ман на своих машинах. Все пьют Bollinger, оживленно кричат и смотрят на трассу - она прямо под окнами. Я присаживаюсь к здоровенному розовощекому молодцу, который запасся ведром со льдом, напихал в это ведро сразу три бутылки шампанского и технично делает один за другим коктейли «Кир-Рояль», смешивая холодное шампанское с тягучим черносмородиновым ликером «Крем-де-кассис». Он американец, имеет какое-то отношение к сети галантерейных магазинов Kenneth Cole1, служил во Вьетнаме, откуда в качестве трофея привез машину «Москвич», но в Ле-Ман приехал не на «Москвиче», а на Bentley. Я спрашиваю его, в чем смысл гонок. «Во всем этом, - он раскидывает руки, как сеятель. - Много шампанского, шума, красивых людей, страсти и веселья. Веселье - это самое главное, потому что надо быть идиотом, чтобы сутки кряду пялится на трассу. Конечно, иногда там происходит что-нибудь интересное, скажем, машина может взорваться. Но гораздо интереснее все, что не на трассе, а здесь».

Я соглашаюсь, мы пьем виртуозно приготовленный «Кир».

Так проходит несколько часов, спускается вечер, потом ночь, мы идем на концерт «Джи-мироквай», американец остается еще на дискотеку, где тысяч двадцать человек отплясывают

1 Kenneth Cole - американская марка одежды и аксессуаров для среднего класса. под Кайли Миноуг, я иду спать в гостиницу, заткнув уши берушами, и во сне я лечу на трофейном «Москвиче» мимо финансовых громадин Сити. Кир победителей

Bentley, вырвавшись вперед со старта, так и заканчивают гонку первыми. Американец с утроенной силой замешивает «Кир-Рояль». «Мы победили! - кричит он. А потом зачем-то добавляет: - Audi, конечно, уступили нам по-джентльменски. Все-таки Bentley и Audi - это одна контора, концерн Volkswagen, и ему надо продавать новую модель Bentley Continental GT, а победа в Ле-Мане добавит этому делу привкуса легенды».

Пораженный этой смесью фанатизма и практичности, я спрашиваю вырулившую из паддока еще одну легенду - Дерека Белла: «Это правда, что Audi играли в поддавки?» Он улыбается и говорит таким тоном, что не надо еще полбутылки Bollinger, чтобы верить каждому его слову. «Даже если бы это было правдой, не это главное. Главное - это». - И он раскидывает руки, как сеятель.

 

СТАМБУЛ, ИЛИ КАК ДЕЛАЕТСЯ БУДУЩЕЕ

Есть три самых завораживающих зрелища. Не отрываясь смотреть можно на огонь, воду и на то, как другие работают. У меня перед глазами зрелище номер четыре.

Я сижу на балконе гостиницы Ciragan Palace1 в Стамбуле и смотрю на подвесной мост через Босфор. Мост соединяет две географические условности - Европу и Азию, и по нему безостановочно - днем, вечером, утром и ночью - шпарит поток машин.

Ничего сверхъестественного. Просто мост в один пролет, циклопическими струнами стягивающий зеленые холмы европейского и азиатского берегов. Пара километров железных конструкций, сколько-то там асфальта и бетона, а вот поди ж ты - вид у него совершенно гипнотический. Я человек не слишком впечатлительный. Но такие простые символические вещи меня иногда трогают. Европа и Азия, сшитая толстой, звенящей струной. Разве что слезы не наворачиваются, и комок к горлу.

Завтрак в Ciragan Palace тоже выглядит как мост между разными цивилизациями. Суши с

1 Ciragan Palace - гостиница в Стамбуле, входящая в сеть отелей Kempinski. лососем и кислой сливой, органическая болтунья с помидорами, йогурт с мятой, апельсиновые оладьи, липкие маслины и кутабы с вяленым мясом. Из окна ресторана виден все тот же Босфор, по которому, едва не чиркая пузатыми боками о парапет набережной, шляются циклопические нефтеналивные танкеры.

Мой приятель и бывший начальник Эндрю Полсон считает Стамбул следующей после Берлина и Москвы столицей мира. Мнению Эндрю можно безоговорочно доверять, когда он советует вино и французский сыр. Я смотрю, как полицейский катер пристраивается к боку танкера, зачерпываю ложку йогурта с мятой и думаю, распространяется ли экспертный статус Полсо-на на планетарные столицы. Сам я, честно говоря, всегда несколько недоумевал, когда иностранцы при мне начинали истерично восторгаться Москвой, говоря, что это самая что ни на есть точка силы. Мне казалось, что как-то опрометчиво делать такие выводы на основании двух десятков дорогих машин, припаркованных у модного московского кафе. Но иностранцам, наверное, видней. В конце концов, большинство из известных мне экспатов в девяностые приехали в Москву именно за этим - за силой, которая раз в десятилетие выплескивается в новом месте.

В девяностые таким местом был Берлин, спешно застраивающий плеши пустырей и обрастающий столичными функциями под аккомпанемент сиплых диджейских пластинок.

Прошло десять лет, и Берлин забурел, упаковав кусочки стены в аккуратные стеклянные призмочки и выставив на продажу по десять евро. Берлин прикрутил громкость рейва, выселил разноплеменных сквоттеров из разрушающихся кварталов Востока и успокоился, став городом, где главная достопримечательность - не градус жизни, а Пергамский алтарь.

Энергетическую инициативу у Берлина перехватила Москва. Пустота, унавоженная нефтедолларами, дала удивительный феномен бешеного города, зачатого в морганатическом браке Лас-Вегаса и православного монастыря.

Однако сейчас энергия из Москвы стала утекать, как газ сквозь прорехи на украинском участке трубопровода.

Эндрю Полсон считает, что для Москвы наступило время консервации. И все лихие дела здесь уже сделаны. Когда построят башню Фос-тера в Сити - это будет своеобразным мемориальным обелиском городу, из которого ушла сила. Сам Полсон уже подыскивает себе дом на берегу Босфора.

Самый веселый район Стамбула называется Бейоглы1. Это в европейской части. Сбегающие к Большой воде улочки нафаршированы ночными клубами без вывесок, шумными ресторанчиками, где только одной шавермы семнадцать ви 1 Бейоглы - район в Стамбуле, место сосредоточения ресторанчиков и увеселительных заведений. дов, рыбными и антикварными развалами, радом с которыми прямо на улице продают дешевые итальянские холодильники. По главной улице этого квартала, которая раньше называлась Пера1, а теперь называется проспектом Независимости, разрезая плотную толпу, как ледокол «Челюскин», ползет древний, практически средневековый трамвайчик. В воздухе пахнет тюльпанами, шафраном и приторным анисом. На улице уже глубокая ночь, но толпа, кажется, только прибывает. Музыка орет так, как будто весельчакам здесь давно удалось поубивать всех недовольных соседей и больше некому звонить в полицию.

Пейзаж представляет собой традиционное для Востока одновременное сосредоточение чудовищной суеты и абсолютного покоя. Практически посреди дискотеки кому-то бреют шею опасной бритвой. Прямо в гуще толпы разложил какие-то инкунабулы торговец книгами, и потенциальные читатели на несколько минут зависают с книжкой в руках, а потом их слизывает людским потоком дальше, в адский грохот и душегубские всполохи Перы.

Асфальт слегка подрагивает под ногами, и из-за луж такое впечатление, что слегка пузырится. Наверное, это из-под земли тщатся вырваться наружу энергетические токи. В модном ресторане «360» на крыше обая 1 Пера - главная улица Стамбула, нафаршированная магазинами и ресторанами. тельного модернового дома - такое же столпотворение, как и на улице. С балкона виден весь Стамбул сразу. «360» - это количество градусов обзора. В Стамбуле вообще все в порядке с видами, благо город расположен на холмах, но здесь они особенно выдающиеся. Все архитектурные лендмарки - Айя-София, Голубая мечеть, Генуэзская башня, мосты и нефтеналивные танкеры - все это в демонической ночной подсветке, под аккомпанемент какого-нибудь Карла Кокса1 и под вездесущий Moet amp; Chan-don. Публика сидит друг у друга на головах и веселится так отчаянно, что кажется, справляет последний праздник в этой жизни - иначе непонятно, откуда такой норов.

Оказывается, что праздник не последний. В субботу градус веселья был еще выше. Двенадцать миллионов человек опять устроили на улицах карнавал. И если бы не наступил понедельник, я не уверен, дожил ли бы этот город до следующих выходных.

Энергия всегда возникает на стыке. Выходных и рабочих дней, старых и новых цивилизаций, плюсов и минусов, бедности и богатства. Стамбул самой географией приговорен к вечному трению Европы и Азии, Черного и Мраморного морей. Из-под узорчатых фресок ислама здесь проступают строгие лики восточного хри 1 Карл Кокс - диджей, один из главных деятелей дискотечного движения рейв в Британии. стианства. Отсюда час езды до Евросоюза и столько же - до каменного мусульманского века Малоазиатского нагорья.

Здесь, на довольно небольшом кусочке земли, сталкивается столько разнозаряженных вихрей, что если перевести это в килотонны, можно было бы взорвать миллионы Хиросим. И сейчас все эти потоки находятся на своем пике. С одной стороны, страна Турция близка к тому, чтобы ее приняли в квелое братство государств Старого Света. С другой - политическая ситуация внутри страны такова, что существует реальная перспектива свалиться обратно в суровый исламский фундаментализм и стать еще одним Ираном. Это очень похоже на девяностые годы в России, когда запущенные Ельциным качели балансировали между хмурым сползанием в социал-демократию и пожарным рывком в капитализм. Русскому капитализму сначала помогла коробка из-под ксерокса, потом сырьевой бум.

Я не знаю, какой фактор окажется решающим в споре прошлого и будущего на берегах Босфора. Баланс - недолговечное состояние. И маятник рано или поздно обязательно должен качнуться в ту или другую сторону.

Но не исключено, что фокус Стамбула именно в том, что маятник здесь будет висеть в вечном напряжении, так и не двинувшись ни в одну из сторон. Это вечное напряжение, вечный выбор еще называется жизнью.

 

ЕВРОПА,

ИЛИ КАК ПЕРВЫЙ РИМ

НЕ ПРОШЕЛ ТАМОЖНЮ ТРЕТЬЕГО

В либеральных русских кругах уже двести лет принято тосковать, что Россия - это, увы, не Европа.

Причины для тоски, безусловно, есть. Лично мне, к примеру, нравится католическое Рождество. С его сентиментальным умилением перед овцами. С его фигурками волхвов из папье-маше. С его фонариками, яблочными пирогами и назойливым запахом корицы. С его бытовыми чудесами, аляповатой кухонной мистикой и огоньками красных гирлянд.

Было бы неплохо, если бы в Москве происходило нечто подобное.

Но с другой стороны - иногда даже хорошо, что Россия - это не Европа. Это иногда спасительно.

Однажды в июне мы с моим приятелем Ге-ной Иозефавичусом поехали на охоту за летними трюфелями. В Италию, на границу Умбрии и Тосканы.

Глупо даже пытаться описать всю буколическую прелесть этих мест. Это все равно что пересказывать словами картины Джотто.

Ну да, там Бог растворяется в пейзаже - и наоборот. Но это ведь ничего не объясняет, так что не буду и тужиться. Наша охота шла заведенным порядком. По живописной дубовой роще, раскинувшейся в межножье холмистых грядок, носились соломенного цвета псы. Через каждые пять метров псы делали стойку, и это значило, что где-то у них под передними лапами затаился ценный гриб. Хмурые бородатые личности трюфе-лекопателей ковыряли в земле железной палкой, и действительно - гриб был именно там, черный, как навозный жук.

Собаки получали кусок мортаделлы и неслись дальше, чтобы опять сделать стойку.

Мы с Геной были в роли пассивных наблюдателей. Трюфели перекочевывали из умбрий-ского грунта в бездонные карманы охотников без нашего участия. Наша роль была сродни задаче понятых.

Роль пассивных наблюдателей нам в конце концов надоела, и мы отправились на поиски приключений.

Увы, Умбрия и Тоскана с этой точки зрения больших возможностей не предлагает.

Максимум, на что может рассчитывать путешественник, - это набрести на не отмеченный в путеводителе ресторан. Впрочем, и без путеводителя понятно, что в таком ресторане в июне в меню будут разнокалиберно приготовленные черные трюфели.

Совершив такое открытие в городе Ареццо, мы на сытый желудок пошли прогуляться по магазинам.

Надо сказать, что Ареццо - это один из крупнейших в Европе центров торговли антиквариатом. Не холеным музейным антиквариатом, не аукционным, а, так сказать, почвенным, бытовым. Антиквариатом для жизни.

В десятках антикварных магазинах Ареццо можно купить, например, три колченогих стула пятнадцатого века за смехотворные деньги. Сидеть на этих стульях сразу после покупки опасно для здоровья. Но если вложить еще пятьсот евро в реставрацию, то этот гарнитур станет украшением любого дома.

Там же можно купить, например, дверь восемнадцатого века, черную, как трюфель, которая после чистки обнаружит легкомысленную резьбу в стиле позднего барокко.

Мы долго бродили по антикварным лавкам Ареццо, копаясь в ворохе многовекового культурного слоя, пока не набрели на один странный магазин.

Это был довольно большой зал на первом этаже древнего палаццо. С колоссальными окнами, что для древних палаццо - редкость. И высоким потолком, что бывает. Посредине зала в этом магазине стоял всего один, но колоссальный товар: глыба белого мрамора, по бокам которой гарцевали фигурки крылатых коней.

Заметив наш интерес, бородатый, как охотник за трюфелями, хозяин магазинчика коршуном упал на наши головы.

«Четвертый век, императорские термы, колодец, белый мрамор. Скульптор греческой школы».

Мы с Геной одновременно представили себе эту каменную глыбу у себя на подмосковных дачных участках. Выглядело неплохо, ну или как минимум смешно. В моем случае, правда, немного мешали сосны, но их, в конце концов, можно и срубить. Они все-таки не из мрамора. По выражению наших лиц продавец понял, что он сумел зацепить наше воображение. А это полпути к успеху.

Мраморный колодец - вещь далеко не первой необходимости. Чтобы ее продать, надо возбудить в душе покупателя тревожное чувство случайной удачи.

Разум тут ни при чем. Ни один разумный человек не поставит у себя на даче три тонны белого мрамора. «Четвертый век», - сказал продавец. И мы с Геной подумали о чудовищной толще времени, которая отделяла нас, сытых послеобеденных туристов, от голодных камнетесов времен римского упадка. Эта толща времени придавила нас, как мраморная глыба хрупкий дерн.

«Всего двадцать тысяч евро», - сказал продавец.

Это было недорого. И, в принципе, колодец надо было брать.

«Но для вас - всего десять тысяч. Учитывая мое уважение к вашей стране».

Десять тысяч евро за мраморных коней, чьи морды видели, как на Палантине пировали варвары Алариха1. Десять тысяч евро - за камень, который мог бы рассказать о тайнах истории больше, чем все тома Носовского и Фоменко.

Десять тысяч евро - за глыбу, из которой поили коней крестоносцы, отправляясь грабить второй Рим - Константинополь.

«За эти же деньги мы доставим вам этот колодец к вам на родину».

Это было уже вообще что-то фантастическое. Конечно, это пустая трата денег. Глыба мрамора.

И тут Гена спросил: «А что, есть гарантии, что этот камень пройдет русскую таможню?»

«А зачем вам русская таможня? Мы непосредственно к вам в Германию все доставим». «Но мы из России».

«Ах, из России», - по виду торговца антиквариатом стало понятно, что сделка отменяется.

1 «На Палантине пировали варвары Алариха». Палантин - холм в Риме, где армия варвара Алариха устроила пир, после того как завоевала Вечный город.

Собственно, и мы с Геной были уже решительно не против отмены. Мрамор мрамором, имперские бани - имперскими банями. И полторы тысячи лет биографии - это тоже неплохо. Но стоит ли ради этого рубить подмосковные сосны? Пусть стоят. А мрамор и несущиеся в вечность кони пусть остаются там, где им положено быть. В Старой Европе.

 

9

ПАТРИОТИЗМ, ИЛИ КАК УМЕНЬШИТЬ КОСМОС

Я обедал с одним портфельным инвестором. Инвестор этот находился в том состоянии духа, которое возникает у людей этой породы сразу после того, как им удалось «зафиксировать прибыль».

В переводе на человеческий язык это означает, что моему визави удалось спихнуть облигации в момент максимального роста их цены.

Мы пили черный чай с мятой и разговаривали о путешествиях. У моего собеседника здесь все тоже было схвачено.

Семь лет назад он придумал себе восемьдесят маршрутов и уже оттарабанил почти шестьдесят.

Он говорил об этом без придыхания, как о рутинной работе. Бразилия, Новая Зеландия, Острова Зеленого Мыса, Патагония. Ему осталось поставить галочки напротив Эфиопии, острова Тонга и еще дюжины с небольшим мест. А потом планетарная география закончится, как соль в бакалейной лавке.

Я спросил, что будет дальше. Он сказал, что возлагает большие надежды на космический туризм. В этом ответе звучал естественный оптимизм человека, который только что удачно зафиксировал прибыль.

Я спросил, а был ли он уже, к примеру, в городе Плес? Он удивился: «А где это?» Я сказал, что это практически в космосе, в Ивановской области. «И что, есть ли жизнь на этом Марсе, то есть Плесе?»

«Там копченая щука, вся в бусинках слез, как бунинская барышня. И Волга, танцующая с берегами медленное танго. Там с зеленого холма открывается вид на перелески, от красоты которого бесился Левитан. Там люди простые, как ситцевые трусы, и загадочные, как бархатная портьера».

Путешествие на альфа Центавра откладывается. Будущим летом мой портфельный инвестор едет в город Плес. Он составил подробнейший план путешествий по свету и забыл включить в него свою родную страну. Люди часто не замечают того, что находится у них под носом. Имея определенный угол зрения, вполне можно не заметить одну шестую часть суши.

Я сам много лет провел в удобном заблуждении, что за пределами Московской кольцевой автодороги бьются в веселой истерике волны Тихого океана.

Я думал, что Россия, о которой я читал в газетах и которую видел по телевизору, это варварская выдумка, которую продажные СМИ культивируют для того, чтобы было чем объяснять рекламодателю низкий процент аудитории с зарплатой от 7000 у.е.

Но с тех пор я кое-что повидал. Я видел леса, которые никогда не будут вырублены на дачные сотки, и поля, в которых снег тает только к маю. Я видел города, где главной достопримечательностью был мой автомобиль, и города, в которых памятников больше, чем жителей. Я видел гостиницы, портреты которых можно печатать на страницах архитектурных журналов, и рестораны, о которых никогда не узнает Miche-lin. Я сравнивал окрошку в Кинешме и Ярославле и выяснил, что чем дальше от Москвы, тем слаще становится квас. Я говорил с людьми, главным смыслом жизни которых был копченый омуль, а со мной говорили люди, главным достижением которых было то, что они каким-то чудом еще живы.

Когда я рассказываю все это в какой-нибудь компании, я вижу, как загораются глаза людей, которые считаются моими соотечественниками.

Ни Турция, ни Бразилия, ни даже Таити и остров Тонга уже не вызывают подобного трепета. Я помню, каким гоголем держался человек, только что вернувшийся с Фолклендских островов. Ему даже не надо было ничего говорить. И так все вокруг смотрели на него, как на выброшенный на сушу Ноев ковчег, обросший ракушками и бородой морской капусты ламинарии.

Сегодня, чтобы произвести впечатление в обществе, этому человеку надо как минимум разыграть в лицах перипетии англо-аргентинской войны. Но стоит сказать хоть что-то хорошее о собственной стране, как все вокруг моментально оживляются: «Правда?! Да не может быть! Я слышал об этом, но не был до конца уверен».

Практически все известные мне туристы крайне нелицеприятно отзываются о своих соотечественниках, когда встречают их на международных курортах, в барах Лондона и ресторанах Парижа. «Вот мерзость, - говорят одни. - Отдых был безнадежно испорчен. На пляже были одни русские». «Ужас, - говорят другие. - Совершенно невозможно было расслабиться. Сплошная русская речь».

Те же самые люди, путешествуя внутри России, говорят потом о русских с интонациями Гришковца: «Этот человек из Пензы оказался просто душкой. А потом мы поехали в Пермь, и там гаишники - святые». И настроение улучшилось.

Может быть, это связано с тем, что к путешествиям за границей сегодня положено предъявлять завышенные требования. Поэтому ожидания часто бывают обманутыми.

Путешествуя по России, ты все время ждешь самого худшего. А тут раз - и копченая щука. Два - и Волга, как невеста на брачном ложе. Вообще приятно, что в мире есть место, где дурным предчувствиям наследует приятное послевкусие. Еще приятней, когда это место по удачному стечению обстоятельств называется Родиной. Большинство из нас живет с этой дамой супружеской жизнью, ночуя в разных квартирах. Мне кажется, настало время познакомиться поближе.

 

10

ПУШКИН,

ИЛИ КАК СОБРАТЬ

ПО КУСОЧКАМ НАШЕ ВСЕ

В школьном курсе Пушкина меня больше всего интриговали пропущенные строфы «Онегина», конечно.

Ну и десятая глава - что там за нервными дефисами? Наверняка самое важное.

Какая-нибудь чеканная порнография или донжуанский список, на худой конец. Не зря же «Онегина» называли «полной энциклопедией русской жизни». Значит, там должны были быть словарные статьи и на букву «х».

Мой однокашник М.В., по кличке Жирный, был на экскурсии в Пушкинских Горах. И там, в Музее села Михайловское, ему открылась часть правды. Не про «Онегина», про Пушкина вообще. Якобы он там видел один ветхий листок. И на листке, как положено у Пушкина, - порхающие женские головки, и тем же гусиным пером выведено: «Вчера, с божьей помощью, на сундуке отъеб Анну Петровну Керн». И ниже всем известное: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты» - и далее по тексту. Этот автограф, по словам Жирного, полтора века замалчивался - сначала царской охранкой, а потом - коммунистической цензурой.

В это было легко поверить. Не только потому, что у Пушкина всегда были сложные отношения с женщинами и властью, а про цензуру понятно и ежу. Самым убедительным в этой легенде было словоупотребление запрещенного глагола. С дерзкой архивной приставкой «от». «Отъеб» - это было очень похоже на правду. -уе •б

Если есть вертикаль власти, есть и горизонталь.

Сразу после пересечения границы Московской и Тверской областей задницей чувствуешь, что Россия - федеральное государство. И что у разных субъектов этой федерации - собственные и подчас таинственные представления, например, об асфальте.

Сразу на въезде в Тверскую область автомобиль попадает в зону турбулентности и не выходит из нее двести километров - до деревни Карево, первого населенного пункта под юрисдикцией Пскова. Дальше, до самых Пушкинских Гор, дорога будет вполне сносной.

Почему в небогатой Псковской области по многоколейке можно без стеснения ехать 90, а в небогатой Тверской тот же самый тракт выглядит так, будто его подрывала отступающая армия, - занимало мои мысли все те триста километров, что отделяют Карево от поворота на Пушкиногорье.

Спросить и пожаловаться на это было некому: пейзажи Псковской губернии исключительно безлюдны.

Иногда в полумраке свет фар выхватывает поселянина, стоящего у шоссе за прилавком, на который прикреплен плакатик с надписью «КОПЧЕНАЯ РЫБА. ЖИР», сделанной грязно-розовым маркером, - и опять - на десятки верст - ни одной двуногой особи. С поправкой на турбулентность дорога из Москвы до Пушкинских Гор по Новорижскому шоссе занимает семь-восемь часов. Очевидный прогресс по сравнению с девятнадцатым веком. Когда Николай Первый объявил об окончании пушкинской ссылки и приказал поэту срочно явиться в Москву на императорскую аудиенцию, у Пушкина это «срочно» заняло трое с половиной суток.

Под указателем «Пушкинские Горы. 24 км» весело горит валежник. Пламя уже перекинулось на сосенки из полосы отчуждения и лижет их юные стволы медно-пунцовым языком.

Мелкие лесные пожары - регулярный атрибут пейзажа русских дорог. Однажды я почти сто километров ехал на юге Ленинградской области мимо черного поля, которое раньше было лесом. Ощущение было, как будто все здесь выжгло Тунгусским метеоритом.

О том, что геенна огненная - это почтенная традиция, сообщают названия населенных пунктов. Пожары. И вот, пожалуй, самое характерное - Погорелое Городище. Поселок, между прочим, городского типа. Тамошнему мэру, наверное, трудно иметь веселое выражение лица. Нельзя же представляться мэром Погорелого Городища и улыбаться во весь рот.

Зону выжженной земли на подъезде к Пуш-киногорью оцепили пожарные. В этой части Псковщины - уйма озер и мелких речушек. Поэтому пожарные опустили хобот шлангов в ближайшее болотце и заливают горящий валежник. Валежник шипит и отравляет все вокруг густым ядовитым дымом. направо поворот -тут

Заповедник «Пушкинские Горы» - это что-то около двадцати тысяч гектаров земли. Двадцать тысяч гектаров лесов, нафаршированных озерами, полями, реками и дорогами. Двадцать тысяч гектаров, которые, если вычесть асфальтовые дороги и небольшое количество жилого фонда, построенного в эстетике раннего Брежнева, поддерживаются примерно в том биокультурном состоянии, как это было при Пушкине. На территории заповедника кроме казенных зданий и немногочисленных местных жителей расположены родовые усадьбы Пушкиных - Ганнибалов - Михайловское и Петровское. Усадьба друзей Пушкина Осиповых - Вульф - Тригор-ское, древнее городище Воронич и Святогор-ский монастырь, где находится пушкинская могила.

Кроме этих важнейших топографических ориентиров имеется еще полторы дюжины менее существенных усадеб, памятников и просто важных с точки зрения пушкиноведения мест.

Сразу после революции крестьяне, как водится, превратили все усадьбы в филиалы Погорелого Городища, аккуратно пустив красного петуха во все без исключения усадьбы.

Уцелела ничтожная часть оригинальных построек, но благодаря Сталину, превратившему празднование 100-летия пушкинской смерти практически в пасхальный ритуал, большее, пусть и не сразу, а за долгие годы, было восстановлено. Стройка продолжается и по сей день - в деревне Бугрово, в трех километрах от Михайловского, - заканчивают восстановление Усадьбы мельника. С печной трубы за ходом строительных работ наблюдает пегий аист. Их тут до черта, аистов. В старых географических метриках сельцо Михайловское даже записано как Зуево. От древнерусского имени аиста - зуй.

Пушкинские Горы до двадцать четвертого года назывались Святыми. Пушкину вообще везет на священную топографию. В Москве Пушкинская площадь разбита на месте Страстной.

Биографию Пушкина исследовали с той же дотошностью, как земную жизнь Христа. Тем более что Пушкин оставил о себе гораздо больше подробностей.

Наверное, в истории русской культуры нет персонажа более публичного, чем Пушкин.

Разве что Ленин, жизнь которого во всех подробностях тоже расписана по минутам.

Про Пушкина, кажется, все все знают, как будто он ведет дневник в Livejournal.

Знают, какая у него зарплата (десять рублей за строчку). И сколько баб у него было (три с половиной дюжины женских имен, знаменитый донжуанский список, собственноручно составленный Пушкиным в альбоме Лизы Ушаковой).

Вокруг Пушкина, как в хорошем романе, много правды и примерно столько же вымысла. Он существо эфирное, как телезвезда, и одновременно земное, как жужелица. У него были хорошие друзья и влиятельные биографы: Вяземский, Жуковский, Вересаев. А в качестве директора Пушкиногорского музея ему достался гениальнейший завхоз - Гейченко.

Гейченко - эпический, ренессансный персонаж. Наверное, кем-то таким хотел стать О. Бен-дер, решив переквалифицироваться в управдомы.

Гейченко возглавлял заповедник полвека - с середины 40-х до середины 90-х. Все, что там сохранено и построено, - сохранено и построено благодаря ему. Говорят, он умел сочетать чудеса редкой администраторской изворотливости, был одновременно и разбойником с большой дороги, и тихим мелодраматическим поэтом.

У Довлатова в повести «Заповедник» есть ощущение странного, гипнотического присутствия Гейченко. Живьем он там ни разу не возникает. Только упоминается пару раз. И Довлатов, не пользуясь ни какой-то специальной разрядкой букв, ни точными эпитетами, передает ощущение священного трепета, которое имя Гейченко вызывало в гуманитарных кругах СССР.

От Гейченко остался дом на территории усадьбы Михайловское. Пушкинский завхоз прожил там полвека своего директорства. За слюдяными, мутными окошками веранды видны полчища луженых самоваров. Самовары липнут к окнам носиками, как крестьянские дети.

От Довлатова осталось несколько топонимов. Гостиница «Дружба», которая выглядит теперь очевидно иначе, чем при Довлатове, - поскольку перенесла пагубное влияние эстетики раннего евроремонта. Турбаза в сосновом лесу, приземистое больничное здание из рыжего кирпича. И редкие антропологические типы.

Мы завтракали в кафе «Святогор». Там три страницы одних салатов. Попадаются салаты с удивительными именами. «Веселые гномики», например. Все беззлобно и простодушно несъедобно. Но не суть. За соседним столом двое бородачей завтракали водкой. Они уже выпили по шкалику, и теперь один вдруг решил остановиться, а второй его уговаривает - еще по одной. «Зачем еще? - спрашивает тот, которого уговаривают. - И после первого все понятно с этой водкой». - «А нет, шутишь. Если вторую не выпить, значит, и первая была зря».

Волосы у скептического философа пегие, как прошлогодняя трава. Под ногтями рудники черной грязи. Под пиджаком он носит буро-желтый свитер. Раньше свитер был, очевидно, коричневым, но потерял цвет от дрянных стиральных порошков. Или от времени.

Довлатовский тип алкоголика-философа сильно прорежен новыми экономическими отношениями. Охранники на въезде в усадьбы не пьют и не берут денег за контрабандную парковку машин. За это - увольнение, а новой работы не найти.

Чтобы не вести провокационные разговоры с охранниками, надо селиться не в гостинице «Дружба» и тем более не на турбазе, а непосредственно в усадьбах. В Петровском и Михайловском есть гостевые дома, построенные еще при Гейченко для особого сорта пушкиноведов.

Сегодня они общедоступны. И хоть номер там стоит дороже, чем в «Дружбе» или на турбазе, - что-то около 2000 рублей, зато за эти деньги ты получаешь пространство комнаты, отделанное в самых щадящих декоративных традициях. В доме - десяток одинаковых двухместных комнат с целомудренно расставленными по разным углам односпальными кроватями.

Кровати, впрочем, можно сдвигать, хотя они дьявольски тяжелые. Консьержка, когда застала нас за этим занятием, густо покраснела, как будто случайно вошла в мужской душ. «Они что тут - Пушкина не читают?» - удивилась моя жена.

Но главное - это даже не эхо раннего евроремонта, а круглосуточный доступ на автомобиле непосредственно на территорию усадеб. Учитывая пушкиногорские расстояния - туда пять километров, сюда семь, - это очень важное преимущество. Кроме того, после пяти, когда закрывается доступ в музей, жители гостевых домов остаются практически единственными хозяевами Михайловского и Петровского. И могут хоть ночь напролет гулять по аллеям, проложенным в геометрически французском вкусе, сидеть на скамейке с видом на реку Сороть и тайными тропами шастать из усадьбы в усадьбу, как это было принято при Пушкине.

Во время таких шастаний обнаруживаются удивительные вещи. На невиданных дорожках следы невиданных зверей.

Гуляя из Михайловского в сторону Усадьбы мельника, мы набрели на возмущенного индюка. Он стоял у входа в обычный крестьянский двор, багровый, как пожарный, приехавший по ложному вызову.

Индюк издавал потусторонний низкочастотный гул. И это было довольно-таки внушительно.

Но тут из-за его спины вышел пеликан - и это было совсем неожиданно. А потом раздался нечеловеческий вопль. Так кричат за кадром в фильмах ужасов, а еще так кричат павлины.

И оказалось, что на этом крестьянском дворе живет девять видов павлинов. А еще несколько разновидностей страусов, стройная лань, французские кролики, толстые, как гуси, и еще тьма зверей - практически Ноев ковчег.

Хозяин дома с внешностью чеховского доктора повел нас на экскурсию. Выяснилось, что много лет назад он ради любопытства завел себе пару выпендрежных китайских петухов, а потом все как-то вот так получилось. Птиц и зверей он теперь разводит и для удовольствия, и на продажу. А еще со всей округи ему приносят подранков и просто странную дичь. Вот пеликана принесли, залетел случайно на Псковщину.

«У него GPS1 сломался, видимо. Он должен был лететь гораздо южнее».

Пушкин тоже должен был отбывать ссылку на самом юге. В Бессарабии, Кишиневе и Одессе.

Но одесский губернатор Воронцов, не вынося общества молодого повесы, который к тому же затеял мучительную интригу с его женой, попросил императора изменить Пушкину порт приписки.

Император отправил его в родовое имение Михайловское, под семейный надзор.

С надзором как-то не получилось, Пушкин поссорился с родителями и в итоге прожил два года анахоретом, не считая постоянных вылазок к соседским барышням в Тригорское.

Русская литература и русская жизнь обязаны Михайловскому тем, что благодаря ему Пушкин не вляпался в декабристское восстание, благополучно пересидев его за игрой в штос, а заодно - превратился в Первого Русского Поэта.

В Михайловском, засыпанном снегом, засиженном мухами, потном в жару и не попадающем зубом на зуб в Крещение, написаны большие куски «Онегина», «Борис Годунов» и сотня хрестоматийных стихотворений.

В числе прочего - «Я помню чудное мгновенье».

Анна Петровна Керн - родственница хозяйки Тригорского Осиповой-Вульф - наезжала неGPS - система спутниковой навигации. сколько раз в псковскую глушь. Но Пушкину хватило и раза, чтобы влюбиться. Параллельно у него, правда, случился роман с дочкой управделами Михайловского - старосты Калашникова. Впоследствии Пушкин сделал Калашникова дедом. И дочь вместе с бастардом отправил в нижегородское имение Пушкиных - Болдино.

Спустя несколько лет, в болдинском одиночестве, у Пушкина случилась еще одна плодотворная в литературном отношении осень.?поэзия должна быть глуповата

Право постояльца гостевого дома дает еще несколько преимуществ. Например, иметь на расстоянии выстрела кафе «Березка». Единственное действительно съедобное место во всех Пушгорах. Там какие-то почвенные, допетровские голубцы и капустные щи, в которых, как и везде на Псковщине, плавают искры красного сладкого перца.

Помимо гастрономических причуд - можно, если есть на то желание, прогуляться по мемориальным домам, когда оттуда уже эвакуируют всех пушкиноведов. То есть после пяти вечера.

Это требует специальных договоренностей и не всегда возможно. Но предупрежден - значит, вооружен. Пушкинский дом в Михайловском невелик, как переделкинская писательская дача. В нем всего один этаж и пять комнат.

В комнатах пустовато, и есть такое ощущение, как будто дом сдается внаем, экскурсовод - риелтор, а ты - потенциальный ответственный квартиросъемщик. Топаешь, а полы-то скрипят. И обои бы пора переклеить.

Из окон - вид на озера и щучий изгиб реки Сороти, на яблочный сад и парковые аллеи. Одна из аллей называется аллеей Керн. Считается, что именно там Пушкину и явилось это мимолетное виденье.

Место слияния двух лун - по иной, нецензу-рированной, версии - находится в доме. Здоровенный сундук, прикрытый чем-то пестро-ветхим.

В соседней комнате под стеклом - автограф стихотворения «Я помню чудное мгновенье». Порхающие женские головки и лесенки торопливых букв. И никакой обсценной лексики.

«Пушкин увлекся Анной Петровной Керн, но, видимо, это была поверхностная страсть. Это была не любовь, а только поэтическое переживание любви». Когда представишь, что подобные фразы экскурсоводы должны повторять десять раз на дню, мороз продирает по коже. «Спустя несколько лет, уже вернувшись из ссылки, поэт добился-таки взаимности от Анны Петровны, о чем цинично написал своему приятелю Соболевскому». Пушкин написал Соболевскому буквально следующее: «Ты ничего не пишешь мне о 2100 рублях, мною тебе должных, а пишешь о m-me Керн, которую я с божьей помощью на днях у…»

Все кончается на «у». Вокруг этой буквы, оказывается, сломало копья не одно поколение пушкиноведов. Одни считали, что за этим «у» не стоит ничего предосудительного. Другие - что это вполне себе «у».

Опять эти пушкинские отточия. Вечные ускользания, отсутствия в ненужном месте. Пушкин, изменчивый, как Протей, и вездесущий, как Янус. Кстати говоря, и цезуры эти в «Онегине» на самом деле понаделаны не цензорским ластиком. Сам Пушкин накостылял этих пустых глав. Специально. Для ритмических пауз и вообще многозначительности. Так же ведет себя погода, насылая летом град, а в январе против всякой логики подтапливая снег.

В Михайловском Пушкин - нечто вроде атмосферного явления. С одной стороны - его вроде бы нет. Но одновременно он - всюду.

Я помню, как в пятом классе на одном из уроков биологии нас повели в лес, чтобы показать, как функционирует биогеоценоз, совокупность живых растительных организмов, погоды и почвы.

Это было очень наглядно. В лесу тек ручей, в ручье копошился жук. Жука клевала птица, и так - до бесконечности. Животный мир в таком разрезе представлялся уютной машиной, где даже износ - на пользу дела.

В Пушкинских Горах попадаешься на тот же фокус. Только там в роли жука и птицы выступает Пушкин. Он один и, кажется, без видимых усилий вращает медленный, как речка Сороть, планетарный маховик.

Не один, а с божьей помощью, разумеется-

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГАСТРОНОМИЯ

1

АППЕТИТ,

ИЛИ КАК ЕДА ВЛИЯЕТ НА ПОТЕНЦИЮ

Однажды я читал книжку о кровосмесительной связи гастрономии и химии. О том, что человек, по сути, мало чем отличается от реторты, в которой происходят какие-то каталитические процессы. Съел бисквит - один процесс, запил его чаем - другой. Честно говоря, я там мало что понял. Кроме того, мне всегда становится как-то неуютно от осознания того позорного факта, что человек - это смесь белков, углеводов, воды и щелочи.

Я бы, будь моя воля, предпочел быть слепленным из олова, покрытого киноварью. Так, чтоб не проливался тот дымчатый рейнвейн, из которого я бы состоял вместо воды.

Увы, все устроено так, как оно устроено. И в книжке про кровосмесительную связь гастрономии и химии мне с пугающей сложностью еще раз указали на место.

В книжке, кстати, была глава, посвященная афродизиакам. С каким-то даже презрением про афродизиаки сообщалось, что вот, дескать, тысячелетиями в мире существовало упорное заблуждение на их счет. Традиционно к афродизиакам относят то, что формой, запахом или еще каким боком напоминает фаллос или вульву. Чаще всего эти малоцензурные в плане внешнего вида вещи находят в морских глубинах. Что неудивительно. Афродита ведь родом из морской пены.

Тысячелетиями афродизиакам приписывались свойства едва ли не магические.

Меж тем как даже первокурснику сегодня ясно, что магия тут ни при чем. А весь сыр-бор на самом деле возник из-за каких-то алкалоидов и феромонов, удельный вес которых в трюфеле несколько больше, чем в байонской ветчине. Причем если честно, то ненамного.

Практически любой продукт может быть записан в афродизиаки. Если подходить научно, то любовный жар или там именины сердца можно раздуть и при помощи вареной репы, если съесть этой репы семьдесят два кило. Или при помощи жареной картошки, если поджарить ее на оливковом масле с чесноком и кайенским перцем.

Но алкалоиды и феромоны в отличие от аспирина штука ненадежная. Механизм их действия остается загадкой даже для органических химиков. То есть не механизм даже, а обязательность, неотвратимость последствий. Я не имею в виду исключительно альковную сторону вопроса. Афродизиак ведь - он не только про постель. Я имею в виду принципиальную способность пищи возбуждать, ну, например, положительные эмоции или даже восторги. Почему-то одни вещи кажутся нам вкусными, а другие - ровно наоборот. А те, что кажутся невкусными, становятся вкусными при других обстоятельствах. И где-то, наверное, есть тот ключевой принцип, который, подобно золотому сечению в механике, творит кулинарные чудеса.

Я не собираюсь достичь глубокого обобщения, я просто расскажу три маленьких эпизода моей собственной гастрономической биографии. Первая история - это история про вкус.

Однажды я обедал в московском ресторане «Клуб Т». Шефом там был Патрис Тережоль, он позвал меня, чтобы показать какие-то новые фокусы в меню.

В числе прочего там был то ли голубь, то ли перепелка, присыпанная трюфельной крошкой. Я методично жевал превосходно приготовленную птицу, размышляя о том, почему принято сходить с ума от трюфелей, вкус которых столь невнятен.

Своим недоумением я поделился с Тережо-лем, и он, кажется, обиделся. «Ты просто не понимаешь, о чем говоришь, - сказал он. - Ты ел когда-нибудь целый трюфель?» Такого факта в моей биографии не было.

«Хорошо, - сказал Тережоль, - то есть плохо. Но это легко исправить. Меня научили этому еще в детстве. Чтобы понять, что такое трюфели, надо взять один крупный экземпляр, отварить его и съесть, как картошку. Хочешь попробовать?» Я захотел.

Тережоль сгонял на кухню и принес довольно увесистый черный комок, похожий на мумифицированный картофельный клубень.

«Это перигорский трюфель. Пять тысяч франков за килограмм. Сейчас я его отварю, а ты съешь. Просто с солью. Или без. Как хочешь. Белые трюфели из Альбы1 можно есть сырыми. Перигорские2 лучше отваривать, но, в общем, можно есть и сырыми. Тебе как?»

Я на всякий случай согласился с отвариванием.

Мое глубокое убеждение заключается в том, что гастрономия - это искусство оправдывать ожидания. В этом смысле она похожа на почту. Посылая письмо, приятно быть уверенным, что ровно через два дня оно дойдет до адресата. Заказывая бифштекс с кровью, хорошо получить его багрово-красным на срезе.

Проблема с трюфелем была в том, что я ровным счетом ничего от него не ждал. И поэтому был совсем не готов к тому, что на меня обрушилось. Не готов к текстуре, похожей на печеный каштан. Не готов к мощному обволакивающему аромату, проникающему под кору головно А л ь б а - деревенька в итальянской провинции Пьемонт. Центр мировой торговли белыми трюфелями.! Перигор - французская провинция, знаменитая черными трюфелями. го мозга, как веселящий газ. Не готов к этому шсусу, в котором, кажется, было все: от весомого благородства вареного боровика до легкомысленной развязности лисички, от сладковатого дурмана прошутто до хитрой кислинки гюверцт-раминера. Присыпанный крупной морской солью трюфель напоминал соленый груздь, щедро сдобренный сметаной и уже запитый водкой. Ощущение было такое, как если бы на сцену вышел одинокий солист и вдруг запел, как весь хор Красной Армии сразу.

Это была настоящая инициация. Как у Каста-неды в «Дон Хуане»1, только без галлюцинаций.

После я несколько раз повторял этот фокус. И всякий раз трюфели поворачивались ко мне какой-то новой своей стороной. Вместо соленых груздей они выдавали вкус печеных яблок, а вместо гюверцтраминера отчетливо пахли сотерном2. Зато с тех пор я понял, как витиевато, как протеично устроен их вкус. Как умеют они подстраиваться под другие продукты, и как мягко, но властно они навязывают свою волю, скажем, голубиному мясу.

Теперь я уже никогда не задамся глупым вопросом, почему мир сходит с ума от трюфелей,

1 Дон Хуан - персонаж книг Карлоса Кастанеды, индеец, вводящий ге роя в магический мир галлюциногенных веществ и мистических опытов, свя занных с их употреблением.

2 Сотерн - местечко на юге французского региона Бордо, родина глав ных десертных вин мира. Лучшее сотернское вино делают в замке Chateau D'Yquem. ведь они могут обычного голубя превратить в птицу феникс.

Вторая история - это история про сочетания. А точнее, про альянсы свеклы.

Мне всегда казалось, что я все знаю про этот пунцово-бурый овощ, которым были доверху забиты кадки в овощных магазинах моего детства. Я знал, чего от нее ждать, а чего никогда не дождешься. Я ел ее переваренной, недоваренной и какой-то еще. В общем, относился к ней, как к неприятному близкому родственнику, которого принято сажать за стол исключительно из-за кровных уз.

Однажды в Париже, оказавшись в ресторане Ги Савуа1 «Букинист», я с тревожным скепсисом заказал карпаччо из сырой свеклы с козьим сыром.

Надо ли вам говорить, что меня ждало разочарование пополам с потрясением. Разочарование в том, что я напрасно прожил больше четверти века, и потрясение, что такое бывает. Ломкая, карамельная текстура тончайших ломтиков свеклы идеально дополняла суглинистую массу мягкого шавиньоля. Вкус буряка входил в дымчатый аромат сыра мягко и настойчиво, как меч самурая в его же живот, творя одновременно что-то очень страшное, противоприродное и в то же время органичное.

Савуа, Ги - французский повар, которого гастрономические критики прозвали главным футуристом кухни. Владеет несколькими ресторанами в Париже. В этом не было обмана, алхимического трюка - все было максимально прозрачно. Только сыр и свекла. Они не могли быть вместе, но они были вместе, и от их союза по альвеолам пробегали искорки электричества.

В лондонском ресторане «Вулсли», где едят все супермодели британской короны, меня накормили салатом из вареной свеклы. Крошечные буряки лежали на большой тарелке в обществе листьев салата корн, орешков пиний, припорошенные пасмурными каплями соуса из горчицы и меда. И опять я не узнавал свеклу. Неужели это была она, бесстыдная скромница, та пунцовая дурища, кубики которой я в детстве всегда выкидывал из борща? Передо мной был не овощ, а настоящее сопрано, уверенное, что независимо от того, что там пиликают скрипки и ухают литавры в оркестре, стоит ему запеть, и все уши моментально будут его.

После этого я ел тушеную ботву молодой свеклы, и это было чудо что такое вместе с кровоточащим стейком. Меня кормили чипсами из сладкой лангедокской свеклы под жареный палтус. Я пробовал свекольный сок в смеси с яблочным и должен сказать, что это самый веселый из полезных соков на планете. Третья история - история про форму.

Я очень люблю окрошку. Настолько, что считаю ее высшим достижением русского духа. Примерно таким же, как балет и романы Достоевского, только в другом роде.

Но хорошая окрошка редка, как русские футбольные победы.

Не в силах найти идеала в ресторане, я как-то затеял окрошку дома.

Я сделал над собой чудовищное усилие и нарезал картошку. Я достиг вершин сосредоточенности и накромсал редиску и свежий лук. Я сделал все, но моей окрошке все равно чего-то не хватало. Вкус ее был нерегулярен, как рейсы из Москвы на Ибицу1.

Я не понимал, в чем дело. Продукты, которые я закупил, были лучшими. Нарезка - пусть не самой виртуозной, но вполне педантичной. И тем не менее в целом все равно это было не то. Ну или не совсем то.

Я поделился своими невзгодами с главным московским ресторатором Аркадием Новиковым. Он спросил меня только одно: «А ты как режешь продукты?» «То есть как это как? Как придется», - ответил я.

«В том-то и дело. В настоящей окрошке все компоненты должны быть нарезаны гомогенно - кусочками не больше ногтя. Все - картофель, редис, мясо, колбаса - должно быть примерно одного размера».

Это было так просто, что звучало совершенно неправдоподобно. Однако, придя домой, я

И б и ц а - остров Балеарского архипелага. Расположен недалеко от Испании. С 60-х годов - мировой центр буйной курортной жизни. Из России регулярных рейсов на Ибицу нет. Летом туда организуются туристические чар-теры. все-таки проделал эту самую гомогенность с мясом и овощами.

И - странное дело - окрошка действительно приобрела тот самый вкус, за которым я безуспешно гонялся.

Я много экспериментировал потом с формой, пока эмпирическим путем не установил то, что и так должно быть понятно с рождения. Что для ухи картошку надо нарезать крупно. А свеклу для борща - мелко. Я узнал, что на рынке надо ходить не к мяснику с хорошим мясом, а к тому, кто умеет хорошее мясо разделывать на правильные куски, ибо ничего не выглядит и не готовится так беспомощно, как неумело разделанный стейк с костью или неаккуратное баранье ребро. Но дело не только в ребрах.

Я уверен, что то, что написано в книжках про химию и еду, - абсолютная правда.

Нет никакого сомнения, что существуют какие-то идеальные сочетания продуктов. И одни продукты подходят друг другу, как супруги. Другие будут в вечном конфликте, как кошка с собакой.

Совершенно точно, что форма играет важную роль. И мелкая картошка для окрошки предпочтительней крупной.

Но все-таки есть и четвертая сила. Обычно ее называют аппетит. И если традиция не врет, настоящий аппетит приходит не до, не после, а во время еды. й

 

ИНТОКСИКАЦИЯ,

ИЛИ КАК НАЙТИ РИФМУ

К ШАМПАНСКОМУ

У шампанского - репутация аперитива. Его пьют, как правило, перед едой. А даже если иногда опрокидывают бокал-другой во время еды, то все равно это получается как-то помимо еды. Потому что повод пить шампанское посреди обеда - это чаще всего тост, а не веллингтонский ростбиф1.

Меж тем никакое другое вино не может соперничать с шампанским в гастрономической универсальности.

Я не буду вдаваться в тонкости винного знания, которое называется энологией. Как и во всякой убедительной лженауке, в ней можно найти массу оправданий даже для использования ша-то-лафита в качестве шампуня. Не говоря уж о шампанском, которое на языке старомосковских алкоголиков так и называется: «шампунь».

Я не против научной базы в принципе. Это, конечно, хорошая подпорка всякого, особенно нетрезвого и оттого тем более субъективного мнения.

1 Веллингтонский ростбиф - способ приготовления говядины, придуманный на кухне британских герцогов Веллингтонов. Говяжье филе запекается в тесте вместе с гусиной печенью, грибами, луком и пряными травами. Вкус вообще штука отталкивающе субъективная.

И если одним милей арбуз, а другим - свиной хрящик, это не повод для воспитательного джихада.

Всем нравится разное. Это единственный научный факт, под которым я готов подписаться. Все остальное - частный случай.

Частных случаев с шампанским в моей жизни было несколько тысяч. Я говорю об этом без хвастовства, с чувством математического изумления. Точно так же изумляется любой человек, в первый раз узнав, что ровно треть своей биографии он тратит на сон.

Если бы существовали законы шампанского, то первый из них звучал бы так: «Шампанского надо пить много».

Я сам всегда думал в этом направлении, но никогда не мог так точно сформулировать. Понадобился редактор винного журнала «Магнум» Игорь Сердюк, чтобы однажды мои глаза открылись на столь очевидное правило.

Мы с Сердюком как-то попали на большой праздник молодого божоле. Я не помню, какой это был год, но не суть.

А суть была в том, что с какого-то перепугу устроители праздника вместе с молодым божоле вытащили из погребов два ящика Moet и Bollinger1. 1 Moet и Bollinger - компании, производящие шампанское.

Прежде чем начать дегустировать божоле, мы, как подлинные аристократы духа, разумеется, пригубили по бокалу и того и другого.

Пригубив шампанского, я уже было потянулся за бутылочкой божоле, чтобы узнать, чем - земляникой или черной смородиной - пахнет это пунцовое вино1, когда Сердюк остановил мое рефлекторное движение.

«Божоле подождет, - сказал он. - Мы еще не закончили дело с шампанским. Его надо пить много. Иначе лучше вообще не начинать».

В общем, мы выпили все шампанское на этой вечеринке. В какой-то момент оно кончилось, и мы уже с досадой собирались перейти на божоле, как вдруг Сердюк заметил бутылку «Боллин-жера», запаянную в декоративную глыбу льда.

«Это красиво, но глупо», - сказал Сердюк бармену, и тот выдал ему нож, с помощью которого в фильме «Основной инстинкт» решали проблемы развития сюжета.

Шампанское, извлеченное из ледяного плена, было обжигающе холодным, как замороженный воздух.

Мы пили его маленькими, воровскими глотками, закусывая гигантской американской черникой. Черничный сок окрашивал вино в бока 1 Фокус молодого божоле в том, что каждый год это вино имеет новый, всегда неожиданный фруктовый аромат. Предвкушение этого аромата - основная интрига праздника этого молодого вина, который ежегодно проводится в ноябре в городе Лион, а с некоторых пор и во всех импортирующих божоле странах мира. ле черно-пунцовыми струйками, как будто невидимая каракатица пыталась спасти свою жизнь.

Божоле в тот вечер мы, кажется, так и не попробовали. Из неприятных последствий была разве что изжога.

Я пожаловался на этот неприятный оборот общения с шампанским одному винному откупщику.

«Согласитесь, - сказал я ему, - что шампанского надо пить много». Он согласился.

«А как же его пить много, если потом возникает изжога? Не видите ли вы в этом безнравственного противоречия?»

«Изжога возникает не у тех, у кого проблема с желудком, а у тех, у кого проблема с мозгами, - сказал винный откупщик. - Если ты решил выпить много шампанского, что правильно, не забудь время от времени закусывать черным хлебом. Тогда изжоги не будет».

В Новый год, который шел за праздником молодого божоле, я подговорил своего университетского приятеля пить только шампанское. Два ящика. По ящику на каждого. Чтобы потом не бегать. Ну и черный ржаной хлеб.

Мы решили начать день 31 декабря как настоящие аристократы, а закончить - как полнейшие дегенераты.

К полуночи мы были пьяны в хлам и пропустили все: и бой курантов, и поздравительный клекот президента, и, видимо, даже песни о главном. Но разве нужно об этом жалеть? Если бы люди были мудрее, они гордились бы не тем, чего достигли, а тем, от чего отказались. Любой из нас мог бы стать кем угодно, например Адольфом Гитлером. Но большинство, к счастью, буквально-таки чудом умеет избегать подобной участи. И в этом, как мне кажется, и есть главное достижение нашей цивилизации.

Утром 1 января мне стало известно еще одно достижение нашей цивилизации. Благодаря черному хлебу промышленное количество шампанского не повлекло за собой желудочных колик.

Я чувствовал себя, конечно, неважно, но колик не было. И это было приятно. Точно так же, наверное, чувствует себя человек, пытавшийся побить мировой рекорд скорости и влетевший на повороте в столб. И вот он лежит, погребенный под обломками того, что раньше было его чемпионским автомобилем, лежит, не в силах пошевелить ни одним раздробленным членом. И тут к нему подбегает ассистент, а в руке у ассистента спидометр, на котором застыли цифры рекорда. «Победа!» - кричит ассистент. «Победа», - беззвучно шевелит сухими губами полумертвый рекордсмен.

Наутро я понял, как важна может быть закуска. И я понял, чего до сих пор не было в моих отношениях с шампанским. В них были Новый год, безумие и свинство, но в них совершенно отсутствовала закуска. А между тем даже вот Николай Второй, когда после Нового года осоловевший от ливадийского игристого писатель Куприн прислал ему телеграмму с требованием немедленно отречься от престола, ответил Куприну одним словом: закусывайте.

И я стал закусывать. И обнаружил, что нет ничего лучше, чем ломкий и дерганый винтаж-ный брют - к гусиной печенке. Что если подать к вальяжному «Крюгу»1 белую рыбу со шпинатом, по всему телу разливаются блаженные колики, а если к розовой «Вдове Клико»2 аккомпанементом приставить жареную телятину, то у белого шампанского откуда ни возьмись появляется пышнотелая округлость, как у какого-нибудь «Шато Марго».

Шампанское выдерживает общество любых фруктов, практически любых сыров, и даже компания окровавленного бифштекса не будет для него мезальянсом.

Искристость, пузырчатость способна нивелировать даже остроту. Но тут я нечаянно зашел уже на территорию энологии. Поэтому, ловя себя на слове, не буду доставать из рукава научных доказательств.

1 Crug - марка шампанского, маркетинг которой построен на том, что «Крюг» - это синоним роскоши.

2 Veuve Cliqot - «Вдова Клико» - самая известная в России марка шам панского. Воспета Пушкиным. Русская слава этого вина случилась, впрочем, несколько раньше. Сразу после победы в войне с Наполеоном. Русские офице ры в Париже, по легенде, пили исключительно «Вдову».

Скажу просто: «Шампанское все переборет. И со всем найдет общий язык».

31 декабря 2003 года я женился. И в день свадьбы мы с женой пили звонкий «Боллинжер Эр Ди» 1990 года1, заедая его жирными нормандскими устрицами. И мы не слышали ни боя курантов, ни поздравительного бормотания президента, ни старых, ни новых песен. И новоарбатский галоген Нового года куда-то исчез в пузырчатом соломенном свете новой жизни, сбрызнутом устричным соком, искрами шампанского и, страшно сказать, любви.

1 Bollinger R.D. - разновидность шампанского, выпускаемого под маркой Bollinger. Любимый напиток Джеймса Бонда. В сериале он появляется 57 раз. Bollinger R.D. урожая 1990 года признан Ассоциацией винных экспертов лучшим шампанским столетия.

 

ПОСУДА,

ИЛИ КАК ПРЕВРАТИТЬ

СОЛОМУ В ДАРДЖИЛИНГ1

Моя бабушка жалела, что секрет веджвудско-го фарфора2 не утрачен.

У нее в буфете был веджвудский кремовый чайник, шесть субтильных чашек такого же колера и белая молочница.

Этот маленький чайный арсенал был предметом постоянной бабушкиной гордости и ареной зависти ее подруг. Чайник и чашки жили в семье лет шестьдесят. Молочник был немногим моложе. Бабушку страшно радовало, что, несмотря на две эвакуации, три замужества, войну и бомбежку, в доме выжили сразу две вещи такого возраста - она сама и веджвудский сервиз.

Бабушка говорила об этом фарфоре как о близком родственнике. Сама мысль, что где-то у кого-то еще может быть этого самого «Веджвуда» на сто восемьдесят три персоны, была для нее оскорбительной. Это было все равно что всерьез поверить в утверждение «русский с китайцем - братья навек». У бабушки не было в роду китайцев. 1 Дарджилинг - сорт чая. Основа английского завтрака.

2 Wedgwood - старейшая британская компания по производству фарфо ра. Синоним английского образа жизни. Основана негоциантом Джозайей Вед жвудом в XVIII веке.

Для нее этот сервиз был бытовым Граалем, доказательством реальности собственного существования и какой-то большой и главной правды, которую, если записать на бумаге, следовало бы выводить такими же породистыми литерами, как слово Wedgwood на чашкином дне.

Каждый вечер, часов в восемь, эти сокровища с величайшими предосторожностями извлекались из буфета. Бабушка с провизорской точностью отмеривала две ложки черного чая «со слоном», ошпаривала заварку крутым кипятком, потом наполняла чайник почти доверху, отчего у него начинала слегка подпрыгивать крышка, - и разливала по чашкам.

Обычный черный чай в тонкостенном, почти невесомом веджвудском фарфоре чудесным образом приобретал благородный золотой блеск и тот аромат, ради которого люди бросают курить, чтобы тоньше чувствовать самые интимные чайные нотки.

Это было почти колдовство. Наверное, то же самое чувствуют верные католики в Неаполе, когда подозрительные бурые комочки в хрустальном фиале два раза в год превращаются в живую алую кровь святого Януария.

Вряд ли Джозайя Веджвуд, 250 лет назад придумавший этот фарфор, мог предположить, что сделанные под его маркой чайник и чашки станут предметом локального чайного культа. Будучи настоящим сыном своего века, он если во что и верил, то только в химию. Но эта вера помогла ему изобрести способ получения из стаф-фордширской глины самого прочного фарфора в истории человечества. Настолько прочного, что четыре кофейные чашки способны выдержать вес Rolls Royce1.

Веджвуд вместе со своим приятелем Вилдо-ном - одним из лучших керамистов того времени - делал вазы и чайные сервизы в подражание античным образцам. Классические формы и высокие технологии - именно это, по мнению восемнадцатого века, человек был способен противопоставить всеразрушающему молоху вечности.

По совету своего приятеля Веджвуд одним из первых в Англии применил в производстве паровую машину, основу капиталистического строительства.

Он был страшно прогрессивен и умудрился сделать прогресс генетическим свойством своей семьи. Один его потомок придумал химические основы фотографии. Другой родственник - по имени Дарвин - написал теорию эволюции.

Мою бабушку, впрочем, едва ли сильно заинтересовала веджвудская вера в химию и прогресс. Точно так же никакого нормального католика ни на минуту не займут выкладки о молекулярном анализе Туринской плащаницы.

1 Rolls Royce - автомобильная фирма, еще один синоним английского образа жизни. Веджвуды используют «Роллс-Ройс» в рекламных целях, устанавливая тяжелую представительскую машину на постамент из фарфоровых чашек. Чашки выдерживают этот грандиозный вес.

Я, конечно, понимаю, что мое детское ощущение было, в общем, несколько, что ли, экзальтированным. Что «чай со слоном» - не более чем мусор, который Индия поставляла в нашу страну в обмен на заверения в искренней дружбе и реактивные истребители. А «Веджвуд» едва ли способен превращать воду в вино и солому в дарджилинг. В конце концов, сам Джо-зайя говорил, что главная его задача - сделать так, чтобы чай из чайника попадал в чашку, а не разбрызгивался по скатерти.

Но мне не хочется расставаться с сентиментальной иллюзией. В конце концов, счастье ведь - это не что иное, как совокупность иллюзий, а не строгих научных фактов.!,#

 

АЛЕН ДЮКАСС,

ИЛИ КАК ГАСТРОНОМИЯ МОЖЕТ

ЛАДИТЬ С БУХГАЛТЕРИЕЙ

В историю французской кухни нельзя въехать, не сказав за свою жизнь хотя бы одного запоминающегося афоризма.

То есть можно спалить жизнь на огне газовой плиты, изобрести выдающийся рецепт крем-супа из трюфелей, основать кулинарную школу, но на сокровенные скрижали все одно пускают только тех, кто сподобился разразиться изящным парадоксом, кто навел поэтическую тень на гастрономический плетень.

Алену Дюкассу принадлежит почти маоистское бон-мо: «Лучше тюрбо без искусства, чем искусство без тюрбо». Человек, заработавший миллионы на высокой французской кухне. Человек, родившийся в стране, где гастрономия возведена в ранг высшего из искусств и считается не девятой, а первой музой, этим высказыванием, можно сказать, наплевал своей родине в душу.

Одни говорят, что он имел на это полное право. Другие, что ляпнувший такое - сволочь и ренегат.

Дюкасс войдет в анналы мировой гастрономии как первый повар, заменивший философию маркетингом, гармонию - алгеброй, а из всех поэтических приемов взявший на вооружение только иронично-демонический взгляд из-под круглых очков.

Сегодня он - самый влиятельный человек в международной гастроиндустрии, под его началом десятки ресторанов, он получил девять звезд Michelin одновременно, что не удавалось до него никому.

Дюкасс - первый шеф-повар, превративший свое имя в торговую марку вроде Gucci, которая продается как Gucci, хотя ее на самом деле делает какой-нибудь Том Форд. Но, разумеется, прежде чем стать человеком-брендом, Дюкассу - просто человеку пришлось придумать нечто из ряда вон выдающееся.

С 16 лет он подвизался в ресторанчике великого Мишеля Герара в городке Эжени-ле-Бан на юге Аквитании, потом его заметил приятель Герара - великий Роже Верже и позвал в свой ресторан Moulin de Mougins. Потом Дюкасс работал у не менее великого Алена Шапеля в Ми-оннэ. Собственно, эти два человека - Герар и Верже - сделали Дюкасса Дюкассом. Особенно потрудился Верже, который открыл Дюкассу глаза на провансальскую кухню и объяснил, что провансальский - не значит провинциальный и что важные вещи в кулинарии происходят не только в центре, но и на периферии. Причем на периферии многие вещи заметней. Особенно если эта периферия - Лазурный Берег Франции. Особенно если периферийный ресторан называется Moulin de Mougins.

Для мирового гастрономизма эта вывеска значит примерно столько же, сколько МХАТ времен Станиславского для развития театральной теории и практики.

Роже Верже был одним из первых, кто сумел превратить деревенскую, крестьянскую, в общем-то, кухню в аристократический аттракцион. С провансальской кухней он проделал фокус примерно такой же, какой импрессионисты проделали с провансальским пейзажем. Он продал его всему миру как образец колористического и вкусового совершенства. Баранина на ребрышках с нотками можжевельника, печеный помидор, дорада и сибасс на гриле - элементарные и очевидные сегодня вещи. Но продал их миру именно Роже Верже. Продал за немалые, в сущности, деньги. Он основал кулинарную школу, которой сегодня принадлежит власть в международном гастрономическом пространстве.

В 81-м с подачи Верже Дюкасс соглашается взять под свое крыло ресторан La Terrassa в Жу-ан-ле-Пен, и через три года получает свой первый приз - сразу две звезды Michelin. Успех этой истории был в стечении трех обстоятельств: моде на региональную кухню, сосредоточении знаменитостей в Жуан-ле-Пен и демонической улыбке, с которой молодой шеф изящно, в лучших парижских традициях сервировал простую провансальскую еду.

Для своего времени это стало открытием. Парижские аристократы жаждали стать ближе к земле, но, разумеется, жаждали сделать это в куртуазной форме, и Дюкасс позволил им это. Он превратил лапидарную ром-бабу в предмет великосветского восхищения. Ром-баба была и до Дюкасса, но он первый умудрился ее нужным образом упаковать.

Добившись успеха, Дюкасс быстро приобрел репутацию самого энергичного и фартового повара на французском юге. Кулинарная индустрия тогда переживала период упадка, экономический кризис и прочие дела, и молодой человек, готовый ввязаться в любую авантюру, естественно, сразу оказался на виду. В 87-м ему предлагают взять бесхозный ресторан «Луи Пятнадцатый» в монегасском Hotel de Paris. От этого места многие отказались, но Дюкасса плохая репутация ресторана не остановила.

Через тридцать три месяца работы, устроив для своих подчиненных самый настоящий фашизм с кровавыми мозолями, создав меню, в котором классические провансальские сюжеты были упакованы в блестящие сценарии, как в Harrods в красивые пакеты заворачивают обычные хлопковые носки, в канун своего 33-летия он получил заветные три звезды Michelin.

Три звезды - мечта любого шефа. Не только потому, что имя твое тем самым временно вписывается в пантеон бессмертных. Немаловажно также и то, что каждая звездочка Michelin увеличивает кассу ресторана на два миллиона. А трехзвездочные рестораны, как показывает практика, собирают уже не шесть, а от десяти до пятнадцати лишних миллионов у.е.

Став звездой национального масштаба, Дюкасс переезжает в Париж, оставляя при этом за собой пост шефа в «Луи Пятнадцатом». В Париже он открывает ресторан Alain Ducass - и тот уже через восемь месяцев получает три звезды.

После этого в ресторанном бизнесе начинается форменная истерика. Все хотят инвестировать только в Дюкасса. Японцы, американцы, арабы - все несут ему чемоданы денег и просят открыть им рестораны.

И Дюкасс не стал ломаться и корчить из себя провинциальную девственницу. Он сразу и на все соглашается. Из ресторанов и гостиниц, в управлении которых тем или иным образом участвует Дюкасс, можно составить город. Нью-Йорк, Париж, Монте-Карло, гостиницы, отели, просто хорошие помещения стоят в очереди, ожидая, когда наконец Дюкасс обратит на них благосклонный взор.

Разумеется, первым номером в списке потенциальных интернациональных завоеваний Дюкасса стала Америка. Какой европеец не мечтает покорить Новый Свет. Какой француз не хочет поставить на место издателей американских гастрономических журналов, толкующих о конце французской кухни и наступлении эпохи космополитизма.

В начале нового миллениума Дюкасс открыл в Нью-Йорке патетический ресторан в махине бизнес-центра Эссекс-Хаус. Пропагандистская машина заработала вовсю, и скоро большинство влиятельных изданий объявили о наступлении нового зона в гастрономической жизни столицы мира. В чем, собственно, принципиальная новизна - никто не объяснял, но все восторгались рестораном, работающим отлаженно, как двигатель немецкой машины. Через некоторое время в американо-французских отношениях наступило охлаждение. Война в Ираке, резкие высказывания президента Ширака едва не поставили под угрозу существование даже жареной картошки френч-фрайз. Патриотические газеты призывали американцев бойкотировать французские продукты и рестораны. И действительно - многие из них несли серьезные убытки.

Но не Дюкасс. Не то чтобы он прямо высказался в поддержку курса президента Буша, нет, но он, с настоящей французской куртуазностью, сумел так представить дело, что его ресторана бойкот практически не коснулся. Дюкасс говорил о космополитизме, о торжестве наднациональных ценностей. Именно в это время он стал активно вводить в свои меню элементы восточной кухни.

Все эти шаги тщательно конспектировали журналисты и несли на страницы своих журналов и газет. Дюкасс сумел преодолеть свое французское происхождение и стал своего рода иконой мультикультурализма.

Он объявил об изобретении новой концепции под названием Spoon. Это должна была быть сеть ресторанов-барометров без национальных черт, меню которых должно было мгновенно реагировать на любые изменения кулинарной моды, неважно, откуда они исходили.

Spoon принес Дюкассу еще несколько десятков миллионов. Рестораны под этой маркой есть уже во многих мировых столицах - даже в тропическом раю Маврикия.

Это было совсем не похоже на то, что Дюкасс делал до сих пор. Но это и было его маркетинговой находкой. Он первым понял, что, если есть бренд «Ален Дюкасс», совершенно не обязательно продавать под ним только провансальские бараньи ребрышки. Люди реагируют на имя. И уже неважно, что под этим именем продается.

Дюкасс стал множить концепции. После Spoon появился Bar amp; Beuf, потом сеть гастрономических гостиниц имени Алена Дюкасса и так далее.

При этом Дюкасс не бросал ни одно из уже существующих своих предприятий. И в Монте-Карло, и в Париже, и в Нью-Йорке он по-прежнему получал зарплату как главный шеф, хотя реально кухнями в этих местах управляли совсем другие люди. Но Дюкасс сумел превратить себя в бога. Ему уже не обязательно было лично присутствовать во всех этих местах. Все и так шло по его желанию. И, если надо, он мог в одночасье метнуться с одного континента на другой и жестко разобраться с проблемой.

Вершиной карьеры Дюкасса стал 2004-й. Осенью Американское гастрономическое сообщество ждало первого выхода гида Michelin по Нью-Йорку. Все предполагали, что усилия Дюкасса в Эссекс-Хаузе будут достойно оценены, но никто не думал, что вот так - сразу - оценка будет максимальной. Три звезды - и Дюкасс стал первым поваром в мире, управляющим одновременно тремя трехзвездочными мишленов-скими ресторанами.

Это был триумф настолько полный, что он, кажется, мало кого обрадовал. Так было в начале века в «Формуле-1», когда Шумахер своими победами едва не угробил этот спорт.

«Дюкасс убил романтику в нашем деле, - сетуют его французские коллеги. - Он заменил искусство менеджментом. До Дюкасса люди знали, что вот к этой куропатке на их столе приложил руку сам маэстро, и от этого возникало ощущение причастности к волшебству. А Дюкасс? Он не волшебник, а фокусник. Сами подумайте, как можно быть шефом в двух ресторанах одновременно - а Дюкасс умудряется курировать сразу дюжину мест. И даже успевает получить и здесь и там по три мишленовских звезды. Это ужасно». Сторонники Дюкасса говорят, что его недоброжелателями движет обычная зависть, что они;ia коснели в провинциальном французском мышлении (не путать с гидом «Мишлен») и им не хватает планетарного масштаба.

Дюкассу же наплевать и на возражения оппонентов, и на доводы поклонников. Ему вообще все это по барабану. На вопрос, что самое важное в ресторане, Дюкасс, вместо того чтобы сказать, как положено, как ответил бы любой французский патриот, «конечно же, кухня», многозначительно вещает: «Ресторан - это сложный микс из месторасположения, дизайна, людей, которые в ресторане работают, и людей, которые в ресторан ходят». Впрочем, людей, которые ходят в рестораны Дюкасса, все это мало занимает. Они идут на магическое имя, которое даже оловянную ложку может превратить в золото.

 

ПАСТА, ИЛИ КАК ПРОСТОТА МОЖЕТ СПАСТИ МИР

Совершенство бывает возмутительным. И наоборот - возмутительное может быть совершенным. Однажды я пришел на день рождения своего приятеля с подарком. Машинкой для приготовлений пасты.

Она выглядела внушительно и строго, как табельное оружие. Хромированные части ее тела блестели в желтом электрическом свете. Ножи бесшумно коловращались, все куда-то двигалось, щелкало и имело торжественный вид.

Мой приятель повертел в руках насадки и сказал: «Выглядит эффектно. Но что с ней делать?»

«Все, - отвечал я с ужимками бродячего коммивояжера. - И нет ничего проще».

«Тогда действуй», - сказал мой приятель таким тоном, что отказаться я бы не смог, даже если бы имел в кармане справку о срочной госпитализации. И я начал действовать.

Самое неприятное заключалось в том, что машинка не имела инструкции. То есть инструкция прилагалась, но толку от нее было чуть, поскольку все в ней было по-итальянски. «Ничего, - сказал я себе, - нет ничего проще пасты. Половина человечества не варила бы домашнюю лапшу, если бы это было хотя бы иполовину сложнее, чем прикурить сигарету. 11адо только действовать логически. В самой примитивной логике».

Примитивная логика подсказывала, что для изготовления пасты необходимо тесто.

Существовал шанс, что у моего приятеля не окажется муки, но она была. Я насыпал аккуратную горку на большую деревянную доску. Для пущей живописности я сделал еще кратер на чершине. Теперь горка пшеничной муки была похожа на Этну.

Тут я вспомнил, что лапша бывает яичная, и выпустил три яйца в кратер. Белок пополз по склону, как крошечный селевой поток.

На всякий случай я добавил еще несколько капель оливкового масла, посчитав, что маслом ничего не испортишь.

Минут десять я вдохновенно замешивал тесто обеими руками, после чего с некоторым даже удивлением обнаружил у себя в руках упругий ком. Не слишком тонко промешанный, с отслоениями, напоминающими слоновью кожу, но все-таки практически натурально походящий на тесто.

Я еще минут пять поупражнялся в избиении пшеничного кома ребрами ладони и в конце концов добился того, что он стал упруг и однороден по структуре, как циклопическая жевательная резинка.

Примитивная логика подсказывала, что вот тут, на этом самом месте, должно прийти время машинки.

Оказалось, что она довольно просто крепится к столу. Как тиски к верстаку. Я тысячу раз проделывал подобное на школьной трудотерапии.

Проблема была в выборе единственно верной насадки. Но я решил ее при помощи все той же примитивной логики, решив для первого раза обойтись вообще без насадки.

Отрезав от своего кома небольшой кусок, я засунул его в пасть машинки и стал вращать ручку.

Я едва сдержал восторженный крик. К моему изумлению, с другой стороны пасти из машинки начала выползать длинная и тонкая простыня. Довольно ровная, лишь слегка обросшая элегантной бахромой.

Провернув все тесто через жерло, я оказался обладателем дюжины метровых пшеничных полотнищ, которые я тут же, на кухне, по очереди развесил по бельевым веревкам. Тогда я еще не знал, что поступаю правильно. Что пасту, прежде чем варить, надо слегка подсушить. Я делал это инстинктивно, в соответствии с требованиями здравого смысла. Мне надо было куда-то деть готовые полотенца, чтобы прокручивать следующие. И я выбрал единственный доступный мне способ - бельевую веревку. На этом, правда, здравый смысл кончился. Чтобы двигаться дальше, надо было все-таки установить одну из насадок. Но я так боялся испортить плоды своих трудов, что решил не рисковать и нарезал пшеничные полотенца на широкую лапшу при помощи обычного ножа.

Лапша вышла не очень ровная. Но я оправдывал себя тем, что у народов валики для прокатки теста еще могли быть, а такие блестящие насадки - уже вряд ли. И должны же они были как-то выходить из этой ситуации. Дальнейшее было уже совсем просто.

Я вскипятил воды, слегка посолил ее и сварил лапшу, практически ежесекундно ее пробуя. На магазинных пачках обычно пишут: готовить семь-восемь минут. Здесь же у меня не было таких рекомендаций. Поэтому, чтобы не испортить всю драму переваренным финалом, я постоянно вытаскивал из кастрюли хвост лапши и отщипывал от него кусочек.

Наконец мне показалось, что лапша готова. Я откинул ее на дуршлаг. На сковороде обжарил горсть белых грибов с чесноком и сливками и швахнул туда лапшу.

За двадцать секунд она пропиталась грибным соусом, и, боясь, что с ней каждую секунду может случиться какая-то незадача, я снял ее с огня. И попробовал.

Как обычно говорят в таких случаях: ничего вкуснее до того в своей жизни я не ел.

Я допускаю, что тут, конечно, мог действовать какой-то кулинарный стокгольмский синдром, какая-то психическая разрядка, после того как дело, грозящее гибелью, не разрешилось даже комариным укусом. Но все же - это было вкусно.

Лапша была той тонкой, исчезающей консистенции, которой никогда не добиться от сухой фабричной бакалеи. Она не дополняла соус, нет. Она как-то, что ли, обнимала его за талию, другого слова не могу подобрать. Это было как танго. Медленное и спокойно-страстное. Без выкрутасов. Танец ради себя самого. Наверное, так танцуют на кухне чемпионы танго, когда их никто не видит.

С тех пор я только однажды ел что-то лучшее, чем та лапша. Весенним вечером в пустом ресторанчике Портофино. Хотя нет, та лапша была не лучше. Мне показалось. Это все были блики на воде, скрип корабельного такелажа и уличная пыль, пахнущая медом и базиликом.

 

ТОМАС КЕЛЛЕР,

ИЛИ КАК С УМОМ ПОТЕРЯТЬ МИЛЛИОНЫ НА ЯИЧНОМ СОУСЕ

В начале XXI века парижские гастрокритики дружно признали лучшим французским рестораном в мире таверну The French Laundry. В этом не было бы большой сенсации, если бы таверна с такой вывеской была прописана на Елисей-ских Полях, в Лилле или на Кап-Ферра. Однако она окопалась в Калифорнии, а ее шеф-повар и владелец - стопроцентный американец Томас Келлер - не заканчивал школу Cordon Bleu1, не учился у Бокюза и Дюкасса. Собственно, он вообще нигде и никогда не учился серьезной стряпне и не имеет даже диплома курсов приготовления гамбургеров.

Все, что он умеет в гастрономии, Келлер придумал своей собственной ушастой головой. «Это какое-то непостижимое волшебство», - пишет о нем международная пресса. «Это просто настырность и наглость», - говорит он о себе сам.

Настырность и наглость принесли Келлеру все возможные профессиональные регалии. Ему сегодня полтинник, возраст, когда мужчин уже

1 Cordon Bleu - престижная парижская школа кулинарного мастерства, основанная в конце XIX века. Сегодня имеет филиалы по всему миру. не интересуют отточенные фитнесом и диетой формы секретарш, но еще не волнуют натуральные локоны школьниц. У Келлера внешность характерного киноактера из тех, что с равным успехом пробуются на роли гангстеров и университетских профессоров. У него два ресторана в калифорнийской долине Напа, два в Нью-Йорке и один в Лас-Вегасе. Вся эта разношерстная компания чертовски прибыльна. Только семнадцать столиков The French Laundry приносят ему ежегодно семь с половиной миллионов у.е. чистого дохода.

Его книга о принципах кухни выдержала уже шестнадцать изданий и продалась в США общим тиражом в четверть миллиона копий. Это удивительно много, учитывая перегретость рынка американской кулинарной прессы, живую богиню американских домохозяек Марту Стюарт, а также стоимость Келлеровой книжки - пятьдесят единиц условности.

У Келлера действующий контракт с породистой посудной конторой Christofle, которая отстегивает ему крупные суммы за право использовать его имя в линии серебряных бокалов и подставочек для яиц.

У Келлера вообще все в порядке с деньгами, отзывами критиков и самооценкой. Причем в отличие от большинства современных гастроз-везд, сделавших себе паблисити участием в телевизионных шоу, Келлер заработал свое, не отходя от плиты. Происхождение мастера

Он не собирался становиться поваром. По молодости - а молодость его была в конце 60-х - заглянул в аудиторию Калифорнийского университета на предмет то ли социолингвистики, то ли лингвосоциологии. Запах кампуса, студенческая вольница эпохи, когда Джим Моррисон был еще жив, не впечатлили Томаса Келлера. Он не стал участвовать в сжигании армейских повесток, не увлекся тактикой партизанской войны с полицией и прочей борьбой с оккупационным режимом президента Никсона.

Келлер уехал из бунтующей Калифорнии путешествовать. Лень пополам с любопытством заставляет людей бежать от жизни в сторону вокзала и аэропорта.

Экзистенциальный туризм занимал Келлера несколько лет. О деньгах он не думал, они находились сами собой. Дороги тоже не выбирал, они сами приводили его туда, куда нужно. Загар перестал сходить с лица, что неудивительно для человека, ведущего образ жизни подсолнуха.

О таких людях американский журнал Time в свое время напечатал нашумевшую статью «Хиппи в конце пути». Ее потом даже опубликовал наш «Вокруг света». Там говорилось о поколении, выбравшем в качестве магистральной линии жизни тупик и загнавшем себя в дымящие конопляным дымом коммуны в странах третьего мира. Люди, хотевшие изменить мир, изменили всего лишь температурный режим собственного существования, поселившись в тропическом раю Гоа и Таиланда, решив заодно и проблему богатства и бедности: в тропическом раю можно было прожить месяц на доллар.

Келлера, однако, перспектива жизни на доллар не захватила. Он не прописался на ПМЖ в Гоа, а вернулся домой, в Калифорнию.

К моменту возвращения его мама с какого-то перепугу решила открыть забегаловку. «А кто у тебя будет шеф-поваром?» - спросил Келлер. «Это место пока вакантно, - ответила мать. - Хочешь - будешь ты». И Келлер ради усложнения собственной жизни захотел.

«Я не умел сварить даже яйца всмятку. Клиенты делали заказ, я искал рецепт в поваренной книге и пытался его повторить. Получалось, честно говоря, довольно редко. Но я был философским юношей и обвинял в этом не себя, а авторов этих самых поваренных книг. Собственно, тогда я решил написать такую книгу, которая не врала бы про рецепты и продукты. Первое, что я сделал, я поехал во Францию - искать правду, но не в книгах, а в ресторанах».

Несколько лет Келлер путешествовал по Франции, питаясь в знаменитых харчевнях. Если не хватало денег, работал за ужин посудомойкой или чистильщиком овощей.

«За годы во Франции я вступил, если так можно выразиться, в интимные отношения с продуктами. Я стал их чувствовать, как охотник чувствует зверя. Я узнал их характер, привычки, узнал, что они любят и ненавидят. Я понял главную вещь - с картофелем и свеклой надо обходиться так же, как с людьми. Если ты хочешь добиться от них результата, надо открывать лучшие стороны их натур.

И тут, как при игре на музыкальных инструментах, важна муштра. Мой любимый соус - «Оландез»: яйца, лимонный сок, сливочное масло - ерунда, в общем. Но на то, чтобы найти правильный режим его взбивания, у меня ушли годы.

Или мясо. Я долго изучал нюансы цвета, как он меняется от температуры, от времени. И теперь я знаю, что мне в гастрономическом смысле может дать каждый конкретный кусок говядины. Знаю так же точно, как будто он предъявил мне подробнейший CV».

Время, проведенное во Франции, у Келлера ушло не только на выстраивание интимных отношений с картофелем и свеклой. Келлер стажировался, например, у Ги Савуа, который в тот момент (конец 70-х - начало 80-х) был главным гастрономическим выскочкой Европы.

Старая поварская гвардия обвиняла Савуа едва ли не в колдовстве, модные журналы были от него в восторге. Савуа вместе со своими коллегами - Гераром, Бокюзом, Робюшоном и прочими - сделал из французской кухни сальто. Они придумали, как облегчить соусы, как привести цветущую сложность галльской стряпни в соответствие с диетическими кредо эпохи.

Это была революция. И Келлер оказался в ее эпицентре. Такое в его жизни произошло второй раз. Но из революционной хиппистской Калифорнии Келлер бежал, в революционной поварской Франции, наоборот, задержался. Это определило его дальнейшую биографию. Потому что во Франции он оказался среди победителей, а историю, как известно, пишут именно они. Американская психопатия

Вволю полютовав на пепелище старой французской кухни, Келлер вернулся на родину. Гастрономически она тогда представляла собой чистый лист. Что-то относительно съедобное делали в Новом Орлеане, кое-какие приличные места тлели в Нью-Йорке, но в мировом масштабе это был практически ноль. Словосочетание «американская кухня» вызывало в мозгу устойчивые ассоциации с гамбургером, хот-догом, в лучшем случае - с говяжьим стейком. Но чаще всего сочетание слов «американская кухня» вызывало - особенно у европейской публики - ехидный смех. Всем казалось, что «американская кухня» почти как «сталинская демократическая конституция» - чистой воды оксюморон.

Однако именно в начале 80-х, буквально в тот момент, когда боинг с Келлером на борту приземлялся в аэропорту имени Дж. Кеннеди, в Америке проснулся новый аппетит. Это было связано с развитием в Калифорнии виноделия, которое благодаря миллиардным инвестициям за десяток лет скакнуло из восьмого века в двадцать первый, с агрессивным наступлением культуры глосей-журналов, с целой кучей экономических и социальных пертурбаций. Америка со страшной силой взялась за преодоление комплекса гастрономической неполноценности.

Келлер уже знал, как нужно себя вести в революционных ситуациях, и самым рачительным образом воспользовался этим знанием.

Он открыл в Нью-Йорке ресторан Racel. Это место стало сенсацией столицы мира, хотя с современной точки зрения ничего сенсационного Келлер Нью-Йорку не предложил. Он всего-навсего перепробовал все продукты на всех рынках, объездил все окрестности в поисках подходящих поставщиков и подал ньюйоркцам такую говядину, такую картошку, спаржу, брокколи и т.д., о существовании которых они до Келлера даже не догадывались.

Гастрономические критики начали сравнивать Келлера с Микеланджело, который говорил, что он ничего специального с мрамором не делает, просто убирает лишнее. Келлер не стремился поразить воображение жителей Нью-Йорка фокусами, он находил такие продукты, которые были прекрасны сами по себе, с незначительным вмешательством поварского искусства.

Захлебывающиеся восторги нью-йоркских критиков продолжались пять лет. До тех пор, пока Келлер в очередной раз не собрал вещи и не уехал в Калифорнию. Французский связной

В Калифорнии, в местечке Йонтвиль, в самом, что называется, сердце винодельческой долины Нала, в 1994 году Келлер открыл ресторан The French Laundry - «Французская прачечная». Название досталось ему вместе с буколического вида домом. Вокруг живописно набухают на солнце ягоды каберне и прочего совиньона. В аккуратных винарнях алкогольные откупщики превращают гроздья винограда в бутылки с пурпурным вином по имени, например, цинфан-дель.

В 90-х калифорнийское виноделие пережило бурный период расцвета. Винные критики надавали тамошним винам громких эпитетов, наставили высших дегустационных баллов. Цинфан-дель, каберне и прочий совиньон из долины Нала завелся в погребах коллекционеров по всему миру. Как следствие - расцвел винный туризм. Знатоки из Лондона, Нью-Йорка и даже Парижа зачастили на Калифорнийские холмы, чтобы на месте убедиться в том, что отличное вино на их столе - не фикция, не коммерческая химера, а самая натуральная штука из плоти и крови.

Тут-то всех этих знатоков и поджидал Томас Келлер.

Основными идеологическими основами его «Французской прачечной» стали качество продуктов и то, что Келлер назвал «принципом уменьшающегося удовольствия». Он придумал, что в обеде важен ритм и размеры порций. Самый вкусный суп после третьей ложки уже не удивляет, а только насыщает, а восьмая ложка убивает воспоминанием о самом главном - той ложке, что была первой.

Порции в The French Laundry крошечные. Но зато одних супов там могут подать дюжину, а обед растягивается на несколько часов. Вполне традиционную практику длинных обедов - так медитативно всегда едят во Франции и Италии - Келлер сумел сделать динамичной и увлекательной, как хороший голливудский фильм.

Маринованная устрица, уютно устроившаяся на горке из огуречной лапши, сменяется гороховым супом с чипсами из пармезана. Спаржа, политая самым тщательно приготовленным соусом в мире «Оландез», уступает место живописному салату из черных фиг, сладкого перца и фенхеля. Черный трюфель из Умбрии, брачую-щийся с картофельным пюре, следует за классической интригой своего коллеги - черного трюфеля из Перигора с гусиной печенкой и яблоком. Пирожные из трески конкурируют с морским окунем, появляющимся на столе в компании с зелеными равиолями. И так до бесконечности, которую даже последователи трагического экзистенциализма не назовут «дурной».

Сложное это священнодействие обнаружило вдруг недюжинный коммерческий потенциал. «Французская прачечная» практически моментально получила титул лучшего ресторана Америки. Потом еще дюжину гастрономических премий. И наконец, «Оскар» от британского журнала The Restaurant - как лучший ресторан мира, а также сертификат Ассоциации парижских ресторанных критиков, признавших «Прачечную» главным французским рестораном планеты.

Столик там уже давно надо бронировать на годы вперед. Келлер стал получать предложения открыть филиалы «Прачечной», подмасленные чеками на миллионы долларов. Келлер сначала не хотел сиквелов. Когда ему предложили сделать кафе в небоскребе AOL Time Warner в Нью-Йорке, он долго мучился. «В жизни успешного повара всегда наступает момент, когда ему надо становиться из творца менеджером, потому что надо тиражировать успех, надо двигаться дальше. Подписать пару бумажек, поторговать лицом. А кухня - уже черт с ней. Я так не умею. Мне надо все контролировать. Я так не могу».

В итоге он, конечно, все смог. Сиквел The French Laundry в Нью-Йорке называется латинской формулой Per Se - «Само по себе». Претенциозная эта вывеска оправдывала в глазах Келлера то, что он ненавидел больше всего на свете: эксплуатацию одного и того же приема. Per Se позиционировался как самостоятельный проект, не имеющий с «Французской прачечной» ничего общего, кроме имени творца. На самом деле, конечно же, Per Se - это та же «Прачечная», только с видом не на виноградники Напы, а на кусок Нью-Йорка. И меню примерно такое же, только покороче, как антология в сравнении с полным собранием сочинений.

Ради Per Se Келлер на четыре месяца закрыл The French Laundry. Ему, видите ли, надо было лично научить поваров Per Se взбивать соус «Оландез». Это стоило ему двух с половиной миллионов долларов убытков, но он вообще очень легко относится к деньгам. В день, когда Per Se должен был открыться, там случился пожар. «Мои партнеры чуть не сошли с ума, когда узнали, что мы едва не спалили здание AOL Time Warner, которое стоит, кажется, полтора миллиарда долларов. Я согласен, зданию в этом случае не поздоровилось бы. Но разве какой-то пожар может что-то изменить в моей жизни?»

 

7

СУП,

ИЛИ КАК МНОГО РАЗ РАССТАВАТЬСЯ С ОДНОЙ ДЕВСТВЕННОСТЬЮ

Я редко смотрю кино. Наверное, поэтому оно на меня так сильно действует.

Случайно посмотрел ленту с названием «Мемуары гейши». Лента оказалась дрянь, скукотища. Я еле досидел до конца, и то только потому, что мне было интересно узнать, за какую сумму главная героиня продаст свою девственность.

Фокус там был в том, что у гейш это минутное дело обставлено с занудной церемониально-стью. Процесс идет по всем правилам адресного маркетинга. Вычленяется целевая аудитория. Тонко формулируются тендерные предпочтения, вычисляется ключевой и побочный мотив покупателя.

Я даже вспотел от всех этих подробностей. И когда стена все-таки пала, вздохнул с облегчением, как вздыхает дантист, три часа тянувший из пациента осколки зуба мудрости.

Справедливости ради должен сказать, что прорва увлекательнейших вещей в мире, даже таких, например, как потеря девственности, на постороннего наблюдателя могут нагонять неимоверную скуку. В области гастрономии многое происходит по той же сводящей скулы фабуле.

Однажды я лишил девственности чугунную марсельскую супницу.

Произошло это при обстоятельствах не столь интригующих, как в кино, но все же не лишенных определенной харизмы.

Была осень. Была дача, и были капельки запоздалого солнца, висящие на кончиках сосновых игл, подобно бестелесному маникюру.

И были гости, которых я позвал на премьеру своего нового кухонного дивайса - вот этой самой супницы.

У супницы есть имя - марсельский чан1. Семь кило французского чугуна, сферическое, как у казана, дно, тяжеленная, как канализационный люк, крышка, семь литров полезной вместимости. Я вообще-то считаю всякие количественные характеристики дурным тоном, но про эту супницу хочется говорить в терминологии автопрома: объем, вес, пробег, число цилиндров… Ну цилиндры уже, пожалуй, лишнее.

Итак, семь кило отборнейшего французского чугуна.

Много, очень много полезного и важного было изобретено в плане кухонной утвари в новом веке, но все равно - чугун по-прежнему не превзойден.

1 Марсельский чан - тип чугунной кастрюли, по форме напоминающий среднеазиатский казак. В марсельском чане варят знаменитый рыбный суп - буйабес.

С одной стороны, конечно, такая посуда тяжеловата. Если уронить чугунную кастрюлю, например, на ногу, то вряд ли после этого можно будет записаться в балет. Если - на кафель, то едва ли даже самая прочная в мире - португальская - плитка останется целой.

Еще чугун имеет свойство пригорать и окисляться. И, разумеется, он не выдерживает сравнения с рекламными образами тефлона, где глазунья или масленичный блин так обворожительно элегантно соскальзывает с черной поверхности, что, кажется, рушатся законы физики, твердящие про силу трения.

Опять-таки в чугуне пища темнеет, что как-то связано с химией, но поскольку я в этой области профан, вдаваться в объяснения не буду.

Ну и сама чугунная посуда чаще всего выглядит крайне неопрятно.

Но при этом тефлоновые, алюминиевые и стеклянные кастрюли - легкие и гладкие - в гастрономическом смысле не способны даже на треть того, что может чугунок, потому что разбрасываются теплом, как пьяный купец ассигнациями.

Только в чугуне можно вкусно приготовить, например, цельную курицу при температуре шестьдесят градусов. Низкотемпературная готовка - самое модное направление в гастрономии - вербует себе сторонников тем, что при таком кулинарном подходе не разрушаются витамины и даже белки. Готовить под таким градусом приходится долго. Важна исключительная равномерность распределения тепла и его постоянство. И никто, кроме чугуна, на это не способен.

Или возьмем русско-украинские супы. Возьмем борщ со щами.

Ключевой принцип технологии здесь все тот же - температура и время. Для хорошего супа, компоненты в который закидываются с интервалом в час-полтора, крайне важна стабильность температурного режима и гомогенность распределения жара. Иначе не будет того исключительного слияния разных вкусов в один, той точной рифмы между мясом, капустой, зеленью, свеклой и морковью, за которую эти супы и ценятся.

Но прежде чем приготовить суп, надо приготовить саму посуду. Это занимает часа два, а то и три минимум.

Я обычно делаю так: сначала долго мою кастрюлю в теплой воде с мылом, чтобы смыть заводскую смазку. Потом вытираю и раскаляю чугунок на большом огне, чтобы появился нутряной, банный запашок горячего металла. Потом сворачиваю шею газовой горелке на средний уровень и плюхаю в чугунок полстакана растительного масла. Рафинированного, чтобы не сильно горело.

Потом с прихватами тяжеловеса я начинаю вращать чугунок, чтобы кипящее масло равномерно распределилось по стенкам.

Обычно мне это удается не до конца. И поэтому я беру рулон бумажных полотенец и начинаю ими размазывать масло по стенкам.

Масло от этой процедуры шипит, как гюрза, а полотенца становятся похожими на обтирочные концы, с которыми ходят железнодорожные рабочие.

Процесс неэстетичный и малоинтересный в плане зрелищности. Но меня он совершенно магнетизирует. Я готов смотреть на шипящее масло часами.

Однако ж для первого раза хватает и пятнадцати минут. После чего надо вытереть чугунок досуха и оставить его остывать.

Потом сценарий почти буквально повторяется. Только масла надо больше и прокаливать дольше. Не пятнадцать минут, а, скажем, полчаса. До тех пор, пока на кухне все не скроется в удушливом белом дыме. И тогда с риском для жизни надо опять вытереть чугун досуха и охладить. Естественным образом. Просто забыв его на плите. Минут на сорок.

Моим гостям повезло. Они опоздали и не видели этой части представления. Практически они попали на все готовенькое. Потому что после того как кастрюля прокалена, остается всего ничего - часа три священнодействия. Даже литургия длится дольше. Сначала надо мелко-мелко накромсать голову фенхеля1, бульбу сельдерея, крупную белую луковицу, крупную же морковь числом одна и зубья чеснока числом примерно пять-семь.

На таких, в общем-то, промышленных объемах, как семь погонных литров, нюансы веса практически незаметны. И поэтом)' двести граммов весит ваша морковь или сто восемьдесят, сто граммов весит луковица или сто двенадцать - эти строгие научные факты несущественны. Важна пропорция. Поэтому, называя какие-то цифры, я исхожу из стандартных размеров продуктов, как это принято в супермаркетах. Не учитывая беби-овощи или победителей конкурса луковиц-гигантов. У меня на кухне нет весов. Я все прикидываю на глаз. И в штуках мне считать легче, чем по логарифмической линейке.

Итак, нарезать овощи. Кастрюлю нагреть на сильном огне, потом урезать пламя и влить полстакана оливкового масла.

В этом масле минут пять тушить овощи, постоянно их помешивая.

Одновременно надо как-то умудриться нарезать помидоры. Числом семь. Если они размером с женский кулак. Дюжину, если с пальчик. Бакинских «бычьих сердец» хватит и двух, но их лучше не брать. Они недостаточно кислые для рыбьего супа. Нарезанные помидоры надо отправить в

1 Фенхель - родственник укропа с мягким, но настырным анисовым ароматом. компанию к овощам. Туда же - тонкую ленту срезанной цедры одного крупного лимона, туда же лавровый лист, пучок букета гарни - и все это тушить еще минут десять.

Потом в булькающее это месиво надо всыпать килограмма полтора рыбного разнотравья. Головы судаков, мелких карасиков, хребты окуней. В общем, всякую рыбную ерунду, которую иным кулинарным способом толком и не приспособишь.

Больше всего должно быть карасиков или мелких же окуньков. В Марселе в качестве основы для бульона используют рыбку по имени рас-кас, но у нас она не водится.

Да и варить я предлагаю не буйабес, особую марсельскую уху, рецепт которой тщательно узаконен специальным актом, а просто марсель-ский суп, в котором главный принцип примерно тот же: «когда б вы знали, из какого сора растут стихи», но нет всех этих мудреных попутчиков - вроде чесночного соуса, тостов и тому подобного.

В общем, добавляйте разнокалиберную рыбу и тушите ее с овощами минут еще пятнадцать. Потом заливайте водой до краев и оставляйте на час примерно булькать, квохтать, издавать звуки и миазмы.

Хотя если у вас такая же тяжеленная и плотная чугунная крышка, как у меня, никаких миазмов не будет. Будут одни звуки. Тут как раз всем присутствующим становится особенно неинтересно. Из-под плотно закрытой крышки ничем не пахнет. Не происходит ровным счетом ничего.

Но надо еще всех помучить. Не предложить им выпить. Не дать даже погрызть яблоко. Пусть изводятся и проклинают все на свете.

А самому надо все время посматривать в сторону чугунка с такой мефистофелевской ухмылкой, какая бывает у умеющих заработать на финансовом инсайде брокеров.

Собственно, эта ухмылка и должна быть в течение сорока минут самым интересным во всем происходящем.

И вот когда гости уже начнут нервно ерзать и в глазах у них вместо глухого раздражения блеснет всполох ненависти, тогда нарежьте большими кусками обезглавленного судака. Нарежьте большими кусками крупного окуня. И еще любую другую из имеющихся у вас крупных рыб. Главное, чтоб не слишком костистых.

То оживление, которое ваши действия вызовут в гостевом партере, не нужно поощрять. Нарежьте рыбу кусками и небрежно, даже брезгливо отодвиньте ее в сторону. Как будто она не имеет отношения к вашей пьесе.

Отодвиньте и дайте гостям еще минут двадцать как следует поскучать.

Но не провороньте момент. Сделайте так, чтобы хотя бы половина, а лучше все гости оказались в зоне прямой видимости плиты. Попросите кого-то помочь вам в одном важном деле. Не сомневайтесь, вызовутся все. Просто от скуки, чтобы что-то делать, а не следить за непонятными вашими телодвижениями.

Когда все будут более или менее рядом, откройте крышку. И оттуда - долбанет, шваркнет, грохнет, засвербит таким пьянящим ароматом, что и мертвые «О да!» воскликнули бы, если бы воскресли.

Вы увидите, как посветлеют лица ваших друзей. Как разгладятся строгие морщины. Как тот, кто уже восемьдесят раз нервно смотрел на часы, будет по-собачьи ловить носом пряные флюиды фенхеля. Как тот, кто уже двадцать последних минут говорил по телефону, прервет свой разговор, скомкав его на последней фразе.

«Ну вот оно», - подумают все. И тут вы осторожно, чтобы не расплескать, снимете кастрюлю с плиты и начнете с помощью добровольца процеживать бульон через сито. Бульона получится максимум литра три.

Интерес гостей к происходящему станет уже неприличным. И тут вы ногой откроете дверцу шкафа, вытащите оттуда ногой же мусорный ящик и вывалите туда всю оставшуюся после процеживания гущу. Все - до последней рыбьей кости.

Обычно на неподготовленного человека это простое действие производит шоковое впечатление. Как если бы кто-нибудь сел за руль новенькой машины, спокойно ее завел, тронулся, спокойно въехал в стену, выключил мотор и спокойно вылез, аккуратно прикрыв болтающуюся на одной петле сломанную дверь.

Когда на твоих глазах уничтожают два часа твоего времени - это впечатляет. Тем более если время это так божественно пахнет.

Вы увидите разинутые рты и широко открытые глаза. Вы услышите безмолвные крики и вопросы. Но не поддавайтесь.

Как ни в чем не бывало ставьте свою чугунную кастрюлю (помыв ее предварительно) снова на огонь. И опять пустую.

Разогревайте ее, лейте туда четверть стакана оливкового масла и обжаривайте в нем куски рыбы минут десять. Потом туда же добавляйте рюмку анисового ликера, стакан белого сухого вина и весь процеженный бульон. Добавляйте соль, перец. Варите это дело минут пятнадцать, кидайте туда дюжину речных раков или пару разломанных на куски лобстеров. Вываривайте раков до красного цвета. Снимайте кастрюлю с плиты и разливайте по тарелкам.

Первые несколько минут все будут есть в гробовом молчании. Потом кто-то самый искренний хмыкнет. Потом самый нетерпеливый попросит добавки. А потом - все хором, пусть и не всегда вслух, скажут: «Никогда в жизни мы не ели ничего подобного».

И тогда вы ответите: «А как вы думали. Это же практически как с девственностью. Ее надо уметь продать, чтобы покупатель почувствовал ее цену».

Но у марсельской ухи перед девственностью есть очевидное преимущество. Девственность трудно продать дважды.

 

8

МЕТАМОРФОЗА, ИЛИ КАК ТОЛОЧЬ ВОДУ В СТУПЕ

Каждый платит свою цену за то, чтобы быть в тренде. Моя цена составила почти пятнадцать тысяч песет в ценах 1999 года. Без учета налога на добавленную стоимость и моральных издержек.

Отчаянно прекрасным майским днем я воз-пращался из Барселоны.

Iberia1 тогда перестала летать из Москвы, и мне пришлось делать пересадку во Франкфурте.

Франкфуртский аэропорт устроен таким подлым образом, что, если у вас между стыковками меньше полутора часов, единственный способ не опоздать на самолет - это марафонский забег в спринтерском темпе.

На пятой минуте гонки у меня сбилось дыхание. На десятой - развязался шнурок. На пятнадцатой у турецкого саквояжа оторвалась ручка - и он со всей дури ухнул на безразличный к человеческому страданию кафельный пол.

В саквояже было пять бутылок розового каталонского вина и черная базальтовая ступа весом едва ли не в полцентнера. Я купил ее в минуту временного помешательства в маленьком магазинчике кухонных гаджетов в барселонском квартале Барио-Чино. У меня не было на нее Iberia - государственная испанская авиакомпания. конкретных кулинарных планов, мне просто понравился ее зловещий матовый блеск и угрюмая элегантность формы. Она была похожа на инфернальную дароносицу, в которую для пущего саспенса воткнули тяжелый пестик. Может быть, я хотел использовать ее в виде пепельницы или пить из нее цикуту, не знаю. Во франкфуртском аэропорту мне открылось ее подлинное предназначение. Своим весом она мстительно привела в негодность субтильный турецкий саквояж и превратила в стеклянное крошево вампирскую сангрию - пять бутылок каталонского розового. Несколько лет потом эта ступа бездеятельно простояла у меня на полке, своим массивным ту-ловом напоминая о хрупкости и эфемерности всего прочего сущего. Пока книжка британского гастрономического вундеркинда Джейми Оливера1 не открыла мне глаза.

Джейми Оливер - белобрысая бестия, являющаяся английским домохозяйкам по ночам в качестве инкуба, а по вечерам вступающая с ними в интимную связь посредством телесигнала, - обладает удивительной способностью превращать кулинарные советы в приказы, а бытовые банальности - в религиозные откровения.

На тридцать пятой, кажется, странице бумажной версии своего телешоу Naked Chef Джейми нагло заявляет, что ступка - это крае 1 Оливер, Джейми - повар, звезда кулинарного телевизионного шоу канала ВВС. Автор многочисленных поваренных книг. угольный камень хорошей стряпни. Что без Лупки даже как-то смешно говорить о текстуре И аромате. Что только посредством толчения чеснока, перца и какого-нибудь кумквата в ступке можно выпустить на волю настоящих гастрономических демонов. После таких речей в Интернет-магазине amazon.co.uk продажи ступок и in росли в тысячу с лишним раз.

Воодушевленный этим проявлением гастрономической соборности, я снял ступку с полки и растолок в ней чеснок. Действительно аромат его был как-то выпуклей и мягче, чем после стальной чеснокодавилки. Ступка и пестик позволяют выбирать степень измельчения - от едва заметных вмятин на упругих боках до жидкой кашицы. И в каждом из этих состояний чеснок совершенно разный. Скажем, едва толченный - он подходит для того, чтобы приправлять им жареную рыбу, поскольку в этом случае меньше подгорает и не дает горечи. Кашеобразный - он легко смешивается со сметаной, отдавая ей всего себя без остатка, растворяя свой резкий вкус в ее кислом.

О, эти полутона, этот великий хоровод возможностей. Оказывается, перец, толченный с разной интенсивностью, - это много разных перцев. Оказывается, только в ступке можно приготовить великий мексиканский соус гуака-моле. Оказывается, кухонные комбайны бессильны достичь верной консистенции авокадо, лука и томатов. А что творит с супом растолченный в пыль лавровый лист, так это вообще трудно уложить в рамки получасовой презентации.

Оливер пропагандирует тайскую версию ступки. Это, знаете, такая аккуратная каменная бадейка с сильно отполированным нутром. В ней как раз гуакамоле хорошего не получится. Хороший - он в мексиканской базальтовой ступе, а еще лучше - в пупырчатой плошке из вулканического туфа. Коллега Оливера Найджела Ло-усон1, кулинарная богиня с внешностью Моники Беллуччи, рекомендует ступку из мрамора. Она - не Найджела, а ступка - хороша тем, что к ней совершенно не пристают никакие запахи и ее проще всего мыть. Бывают еще ступки из чугуна, но в них не стоит толочь ничего масляного, жидкого и эфиросодержащего. Есть деревянные - из оливы - в них уместно крошить бобы и зерно.

Я не пробовал еще толочь воду в ступе, но думаю, что сто грамм Evian2, хорошенько пропесоченные тяжелым пестиком, - это тоже какая-то новая форма воды. Возможно, ее надо пить маленькими глотками на аперитив, в подогретом виде, чтобы она особенно крепко цеплялась катионами за анионы - или как там это называется у Менделеева.

1 Л о у с о н, Найджела - ведущая кулинарных шоу на ВВС. Автор ре цептурных книг. Живое воплощение идеальной домохозяйки. 2 Evian - минеральная вода из подтаявших альпийских ледников. f

 

МИШЕЛЬ ГЕРАР,

ИЛИ КАК РАЗГОВАРИВАТЬ

С ОВОЩАМИ И ЖИРНЫМИ УТКАМИ

Франция - это черт знает где. Особенно если ты жаришься на Сардинии, а в кармане у тебя билеты в Рим на рейс «Меридианы»1. Эта авиакомпания зарабатывает себе деловую репутацию тем, что по сорок минут держит пассажиров у трапа, предполагая, что им страшно любопытно наблюдать за процессом загрузки собственного багажа в брюхо самолета.

На Сардинию я попал из-за парусной регаты, которую устраивали производители часов Рапе-rai. Я думал, что это будет тоска, но регата оказалась делом забавным.

Представляете, они там на своих яхтах, оказывается, все время висят под углом сорок пять градусов, их захлестывает боковой волной, а они еще умудряются не перепутать бом-брамсель с крюйс-стень-стакселем. А если бы не часы Panerai с их циклопическим циферблатом и фе-никсовой потенцией к выживанию, они там вообще непонятно на каком находились бы свете.

1 «Меридиана» - Meridiana - небольшая авиакомпания, осуществляющая перелеты большей частью внутри Италии, а также между Италией и Францией. Буря, вихрь, правый галс, левый галс - и поди разберись в таком стихийном разнотравье, какое нынче у нас тысячелетие на дворе.

Так что теперь никто не убедит меня в том, что парусные яхты - занятие вальяжных миллионеров. Плавали - знаем.

Но на самом деле мне нужно было попасть во Францию. Но в нужный мне день не было ни одного французского рейса. Так что пришлось лететь во Францию через Рим. Там делать пересадку. Ну и так далее.

От Сардинии до Рима - час лету. Из иллюминатора видны застывшие медовой карамелью прибрежные скалы, основательно подкрашенное синькой Средиземное море и пухлые облачка, висящие над морем так низко, что, кажется, с них можно рыбачить на мормышку.

Мы с женой летели в Рим, но на самом деле приближались к Франции. Логистика авиамаршрутов подчас напоминает Колумбову: ехать в Индию, а попасть в Америку.

Пророк Исайя тоже жаловался на несовершенство МПС: «Прямыми сделайте пути Господа».

Я не знаю, существует ли такая запись до сих пор в ватиканской жалобной книге. Но пару лет назад Ассоциация французских гастрономических деятелей обратилась в Ватикан с просьбой исключить чревоугодие из списка семи смертных грехов. Ватикан тогда никак не прореагировал на эту просьбу. А молчание - знак согласим.

Мы летели во Францию, в гости к одному из ОТЦОВ французской гастрономии Мишелю Герату1. Ночь в аэропорту Рима. Утром на аэробусе бюджетной испанской авиакомпании «Вуэлинг» - два с четвертью часа полета до Бильбао. Оттуда еще три часа на машине, через Биарриц - в.Ланды2.

В Ландах в отеле Pres D'Eugenie, занимающем две трети миниатюрной деревни Эженк-ле-1»ан, Герар несколько раз в год проводит кулинарные мастер-классы.

Если суммировать то, что написали о Гераре за последние тридцать лет газеты и журналы, то Эжени-ле-Бан - это одно из, наверное, пяти мест в мире, где можно гарантированно вкусно поесть.

Тридцать лет подряд Герар получает три звезды, максимальный балл от влиятельного ресторанного справочника Michelin. Лондонская The Sunday Times однажды назвала кухню Герара «самым впечатляющим достижением после запуска советского спутника». Я сам лично видел человека, который сказал мне, что в гастрономическом смысле он делит свою жизнь на «до и после Герара». Впрочем, на всякий случай советую вам от 1 Герар, Мишель - классик французской кухни. Владелец трехзвез дочного мишленовского ресторана Michel Guerard. 2 Ланды - регион на юго-западе Франции. носиться к этим моим словам как к поэтической гиперболе на голодный желудок. В самолетах бюджетной авиакомпании «Вуэлинг» не подают ланч. Сало, или Тридцать лет роддома

Но с другой стороны, а почему, собственно, гипербола, к чему ехидная скромность сравнений?

Та гастрономическая вселенная, вокруг которой сегодня вертится мир, сварена и откинута на дуршлаг Мишелем Гераром и его друзьями: Полем Бокюзом, Пьером Труагро и Роже Верже.

Тридцать лет назад они по-новому придумали кухню Франции. Но в итоге оказалось, что они изменили кухню всей планеты, потому что все, что было после - в Калифорнии или в Лондоне, - скопировано у них. Даже очевидный вроде бы страх перед свиным жиром возник не сам по себе, а благодаря тому, что Герар с приятелями договорились заменить сало оливковым маслом. Мы теперь считаем, что так было всегда. Но у этого «всегда» было начало. И когда-то это была революция.

Всякая революция начинается с банальных вещей. С вокзалов, телеграфов, мостов или свиного сала.

На самом деле, конечно, потом там была тысяча нюансов. Герар и его приятели придумали, что надо как-то отслеживать биографию коров, чтобы потом есть их вымя. Надо как-то следить И рационом утки, чтобы потом есть ее печень. 11 много-много чего еще.

Мне кажется, что в человеке, вдруг с какого-то перепугу решившемся переделать и в итоге переделавшем кухню своих бабушек и дедушек, есть какой-то эпический, толкиеновский размах.

Из путешествий надо привозить домой весомые, убедительные трофеи. Принцесс, золотые слитки и кимберлитовые трубки. Раритетные бутылки бордо или демонический загар. Ну пли, на худой конец, кулинарные рецепты от великих поваров. Последнее с инвестиционной точки зрения даже надежней. Ведь ту же самую бутылку бордо все равно не выпьешь дважды. На мокром месте

За въезд во Францию по платному шоссе берут один евро. Геополитически эти монетки платятся за то, что вывески на испанском баскском языке сменяются вывесками на французском баскском, а пейзаж вдруг становится плоским, как гладильная доска. Искусственные дубовые рощи вокруг Биаррица уступают место почти натуральным сосновым лесам Ланд.

Ланды называют Сахарой Франции. На самом деле - это французская Сибирь. Тысячи квадратных километров зыбучего песка, на котором с какого-то экологического перепуга растут деревья.

Деревушка, которой верховодит Герар, находится на южной оконечности этого леса.

Если бы меня вдруг разбудили глубокой ночью и попросили бы схематичным образом описать представление о месте, где я хотел бы быть разбужен, я бы, наверное, слепил Эжени-ле-Бан. Там так хорошо, что можно не вдаваться в подробности: сосновый лес, солнечная поляна, какой-то, черт его знает, бельэтаж и тонкий запах хвои и утиной печенки, теряющийся в зыбком мареве перспективы. Я не знаю, что такое «зыбкое марево перспективы», но мне кажется, что именно так стоит выражаться, будучи разбуженным глубокой ночью.

Герар получил эту деревеньку в приданое за своей женой Кристиной.

Папа Кристины был выдающимся бальнеологом. Он изучал пользу термальной воды, которая в Эжени-ле-Бан начинает хлестать из земли, стоит только неосторожно сковырнуть кусок соснового дерна.

Дочь унаследовала от отца страсть к бальнеологии. В качестве приданого Герар получил пару назойливых родников в Эжени-ле-Бан и еще двадцать по всей территории Франции.

Сегодня у него есть термы, где пенсионеры избавляются от радикулитных хворей. Есть спа, где парижские модницы возвращают коже матовый блеск. Есть большие и маленькие гостиницы, парк со столетними дубами, огород, засаженный пятью разновидностями одного базилика, и ресторан, как уже было сказано, тридцать MI входящий в первую десятку мишленовского справочника.

Дома у Герара висит на стене фотография из? Пари-матч», на которой он, Роже Верже, Поль Бокюз, Труагро и еще дюжина великих францу-ioit, создавших современное представление о гастрономии, улыбаются в объектив в преддверии Нового, 2000 года. «Удивительное дело, мы все такие разные, - говорит он, глядя на эту фотографию. - Мы занимаемся совершенно разными вещами, у нас часто диаметрально противоположные мнения о том, что такое хорошо и что плохо, но мы все друзья, и так получилось, что в итоге мы вместе сделали одно большое дело, хотя каждый планировал сделать что-то свое».

«Свое» Мишеля Герара - это кухня, которая на всех языках называется запатентованным французским словом minceur - «похудение». Он придумал ее, когда у западного мира было два главных врага - Советский Союз и холестерин.

Советский Союз, впрочем, с тех пор в качестве образа врага как-то потускнел, а кухня minceur по-прежнему имеет легионы поклонников, потому что холестерин все еще жив.

Идея Герара была в том, чтобы создать диетическое меню на каждый день, не превращая жизнь в дисциплинарный санаторий. Он умудрился упаковать в эту диету и мясо, и утиную печень, и вино. Люди едят, пьют - и все равно худеют.

Я не умею объяснить химию этого процесса, но поскольку эмпирическим путем она доказана тысячекратно, сомневаться в ней уже поздно.

Надо уметь смотреть фактам в лицо. Даже если эти факты выглядят абсурдно. Нельзя ведь отрицать, что, скажем, космонавт Гречко - это довольно корпулентный человек. Однако все видели, как он болтается в космосе, будто наполненный гелием шар. Кислота и так далее

Телевизоры в номерах гераровской гостиницы белого цвета. В ванной букетики жимолости. В большой каплевидной вазе на комоде - семейка разноцветных яблок. Над кроватью - льняной балдахин. На окнах веселенькие занавески. По подоконнику скачут крупные глиняные зайцы. Жена Герара Кристина называет такой оформительский стиль, как майонез, - провансалем.

За окнами разбит буколический парк с каштанами и беседками. Несколько раз в день соседняя церквушка разражается интеллигентным благовестом.

Первый урок у Герара. Мы идем с ним инспектировать продукты, привезенные к обеду. Герар, властный и даже жесткий человек в общении с подчиненными, зайдя в кладовую, превращается во Франциска Ассизского: «Здрав-(тнуй, братец-хлеб. Здравствуйте, сестрички-мор-конки. Здоров будь, брат - козий сыр».

То есть, конечно, всего этого он не говорит. 11о смотрит на овощи, мясо, бакалею и прочее р 1,1 ночное разнотравье с таким выражением ли-ца, как будто встретил близких родственников.

«Вот это - очень важная вещь, - показывает он мне зеленый каффировый лайм. - О, это такая важная вещь. Я открыл его для себя во время путешествий в Азию. Это король цедры. Я с ним поступаю так. Цедра двух таких лимончиков и литр оливкового масла холодного отжима. 11адо настаивать пару дней. Это дает салатам поразительную свежесть. А если полить таким маслом жаренную на гриле рыбу…»

Герар читает мне коротенькую лекцию о цитрусовой кислоте и о том, как она помогает решать самые важные гастрономические задачи. О том, что мир на самом деле совершенен, просто надо сделать небольшое усилие, чтобы заметить это совершенство.

Я нюхаю ироничный пряный лимон, и почему-то мне хочется верить каждому слову. Мир совершенен, кто бы сомневался.

Такие лекции у Герара припасены для каждого кабачка, каждого вилка брокколи. Он рассуждает о роли цвета, о том, какие горизонты может открыть один внимательный взгляд на кофейные зерна.

Однажды Герар пил кофе рядом с рыбным рынком в Чинкветерре, это такое местечко в Лигурии1. Они там к эспрессо подают дольку лимона. Герар был так увлечен застольным разговором, что не успел сказать, чтобы они так не делали. Поэтому пришлось ему пить кофе, как он не привык, - с лимоном. Кофе сам по себе ему не сильно понравился. Зато запах свежей рыбы, смешавшийся с ароматом кофейных зерен и лимона, натолкнул его на идею нового блюда.

Я ел это блюдо. Это устрицы с соусом из каффирового лайма и зеленого кофе. И это гениальная по гармоничности вещь. Выдумать такое из головы нельзя. Это можно только контрабандой провезти в наш мир из другого, совершенного мира. Источники знаний

В роднике с термальной водой навален целый куст лавровишни. У термальной воды полезные свойства, но неприятный запах, а неприятные запахи в лендлордстве Герара запрещены. Лавр не дает подземным водам дразнить обоняние.

Герар уехал по делам в Париж. У него встреча с министром здравоохранения. Мы с женой

Лигурия - провинция на северо-западе Италии, знаменитая своими курортами. гоже решили заняться здоровьем и записались на процедуры в термы.

Там выдают смешные льняные рубища, ком-нага ожидания завалена книжками издательства •Гашен». Я узнал из книжки, посвященной гостиничному дизайну, что в Шотландии есть целая россыпь отелей, переделанных из железнодорожных станций. Вагоны-рестораны там стоят на вечном приколе.

В термах тоже много занятного. Есть, например, кабинет с бассейном, наполненным жидким фарфором. Моя жена после такой ванны стала похожа на черноволосую статую Галатеи, и - на тех сатиров, которых во множестве держат в галереях Ватикана.

Вечером мы ужинаем в ресторане, где нас обслуживает официант Дима. Он русский, но это ничего не объясняет. Его родители эмигрировали во Францию, когда мальчику было четыре года. И поэтому его русский язык остался примерно на уровне этого возраста. Очень забавно слушать, как четырехлетний мальчик рассуждает о вине. «Очень хорошо вы приехали, - говорит Дима. - У меня будет практика русским языком. А то совсем стану забывать. Зимой Герар закрыт. Я еду работать в Куршевель. Там будет хорошая практика русским языком». Что называется, устами младенца. Утиная возня

«Месье Зимин, месье Герар вас ожидает». Управляющий гостиницей Pres D' Eugenie дождался, пока я допью чай из моркови с чабрецом, и теперь стоит передо мной с лицом, выражающим готовность сделать для меня все: вызвать такси, отдать жизнь и даже фамильные драгоценности своей бабушки.

Меня всегда поражал вот такой артистизм гостеприимства. Я думал, как они его добиваются. Может, это актерские курсы или самогипноз?

Но вообще - никаких сил не хватит. Управляющий работает у Герара уже тридцать лет. Я думаю, что за тридцать лет не растерять симпатий к миру двуногих можно, только действительно им симпатизируя.

У нас экскурсия на утиную ферму и в семейный замок Гераров. За тридцать лет Герар скупил практически все в окрестностях Эжени-ле-Бан, так что теперь он - беспокойный феодал. Каждый день надо смотреть, не прохудилась ли крыша в удаленном овине и не съел ли колорадский жук делянку цуккини.

Герар - один из крупнейших в Ландах производителей утиной печени. Утки у него питаются по специальной диете: орехи, бобы, даже чуть ли не коньяк.

Я спрашиваю, как он относится к тому, что экологи во Франции пытаются запретить произиодство фуа-гра как варварский пережиток. Утки, говорят экологи, испытывают мучения. Герар улыбается: «Просто экологи не пробовали ТО меню, которое едят мои утки».

В семейном замке Герар делает вино. Это, конечно, не уровень главных шлягеров Бордо, но максимум того, что можно выжать из песчаной почвы Ланд.

В доме переполох. Каждый год во Франции нладельцы исторических квартир, домов и поместий на один день открывают свои двери для всех желающих - и вся страна становится большим музеем французского образа жизни. Замок Герара - исторический памятник, и сегодня здесь чистят гобелены и серебряные ложки ради нескольких любопытных граждан, которым придет в голову приехать на машине в эту глушь.

На большой светлой кухне все стены увешаны медными сковородками и кастрюлями. Я спрашиваю у Герара, в чем фокус меди, и получаю лекцию про особый температурный режим, окисление металла и прочую увлекательную химию. «Это все не просто так», - щурится на солнце Герар. Я это уже понял. Ничего в совершенном мире не бывает просто так. С последней прямотой

Через Эжени-ле-Бан проходит одна из сотен троп по дороге в Сантьяго-де-Компостела. Тысячи лет паломники топчут эту землю ногами в надежде доковылять до самой сути. Европейская история всегда смешивала географию и метафизику.

Я спрашиваю Герара, почему вдруг он, будучи довольно молодым и совсем не пухлым человеком, вдруг придумал эту свою кухню minceur.

«Не знаю, мне просто хотелось сделать человеческую жизнь проще. Люди так любят всякие регламенты и ограничения. А я хотел придумать еду, в которой не было бы ограничений и не было бы регламентов. Чтобы все ели то, что они хотят, то, что на самом деле вкусно. И не думали о последствиях. В конце концов, в жизни так много других проблем, зачем превращать в проблему еще и еду».

Герар торопится. Ему надо ехать готовить на свадьбу дочери Бернара Арно, владельца LVMH1. Свадьба будет в замке Сотерна, он тоже принадлежит LVMH, как и Moet, Hennessy, Louis Vuitton и еще несколько дюжин контор, транслирующих современное представление о роскоши. На свадьбе будет тысяча гостей.

«И там тоже все будет просто?» - спрашиваю я. Герар смеется: «Нет, они для этого недостаточно богаты».

Солнце запуталось в вершине пятисотлетнего дуба. Асфальт, разогретый за день, шипит под колесами, как кипящее масло. От Эжени-ле 1 LVMH - консорциум, выпускающий массу разнокалиберных luxury goods. Название образовано из первых литер самых известных марок, находившихся под управлением консорциума: Louis Vuitton, Moet, Hennessy. 1»ан до Бильбао, оказывается, можно доехать всего за два с половиной часа, если поехать через По.

Под крыльями самолета бюджетной испанской авиакомпании «Вуэлинг» - застывшие медовой карамелью Пиренейские горы и облака, такие плотные, что по ним, кажется, можно кататься на лыжах.

Мы летим в Рим. Там придется переночевать в аэропорту. И на следующий день - домой. У меня в кармане рецепт гениального трюфельного соуса и революционный трюк для приготовления говядины.

Вместо ланча в «Вуэлинге» раздают анкеты. «Понравилось ли вам летать нашей авиакомпанией? Устраивают ли вас цены? Куда, по-вашему, наша авиакомпания должна организовать прямой рейс?» - «Все у вас хорошо. Только начните, пожалуйста, летать напрямую из Москвы». Сделайте прямыми дороги, в общем. Кажется, что-то подобное просили пророк Исайя и апостол Иаков. 10 мясо,

 

ИЛИ КАК ОТЛИЧИТЬ

плоть от плоти

«Есть мясо, и есть МЯСО». - Отчаянная жестикуляция Феликса, видимо, должна убедить меня в том, что «мясо» и «МЯСО» - это омонимы. То есть слова, которые звучат одинаково, но обозначают совершенно далекие друг от друга понятия. Скажем, как член партии и просто член.

На столе перед Феликсом, как в анатомическом театре, громоздились части тел. Филигранно обработанная баранья нога, похожая на пунцовую цветочную вазу. Телячья лопатка, напоминающая скрипку. Говяжий стейк такой геометрически аккуратной формы, что складывалось полное ощущение, будто он вырезан по лекалу.

Феликс приехал то ли из Айовы, то ли из Аризоны или Техаса, не суть. Из какой-то жуткой американской дыры, но с планетарной миссией. Собственно, для американцев - это норма. Они ведь вылезают из своих палестин только по планетарному поводу.

Феликс приехал в Москву рассказать про МЯСО. Простой парень, повар на большой ферме, ом говорил те же самые вещи, что я слышал от лионского шефа Поля Бокюза.

Бокюз получил три звезды от справочника «Мишлен», еще когда Феликса не было на свете. 1)окюз за свою жизнь придумал, наверное, тысячу самых вычурных рецептов. И только когда он стал уже признанным мэтром, Бокюз понял главную суть стряпни. «Хорошая еда - это не рецепты. Хорошая еда - это продукты».

Надо иметь определенную, что ли, смелость, чтобы заявлять такие вещи. Ведь, казалось бы, это и ежу понятно, что продукты важны. И кто бы вообще сомневался.

Но понадобилась вся мощь бокюзовской харизмы, чтобы мир прислушался к этим очевидным, казалось бы, словам.

Это вообще удивительное свойство очень редких людей. Вот так вот во весь голос говорить важные банальности. О любви, о смерти, о говядине, наконец. Не всякий может себе это позволить. Не ко всякому прислушаются.

До 80-х годов прошлого века считалось, что повар должен насиловать природу. Это шло от изысканного декаданса Старой Европы. Это же привозили с Востока, из китайских императорских покоев, где, по слухам, не готовили ничего проще супа из ласточкиных гнезд, а на завтрак ели змеиные тушки в семнадцати соусах.

Но на дворе уже двухтысячные. Фраза Бокюза произнесена и понята. И даже уже забыта.

Это же очевидно: главная задача повара - не навредить. Феликс раскаляет чугунный гриль.

«Я не люблю мясо, приготовленное на открытом огне, - говорит он. - Да, дрова, конечно, дают мясу этот специфический бивуачный аромат. Сразу кажется, что ты на Диком Западе. Это романтично. Ковбои, индейцы.

Но аромат угля перечеркивает биографию хорошего мяса.

Бык, корова, баран - они ведь жили. Что-то во время этой жизни ели, о чем-то все время думали. Или наоборот. Чувства испытывали. Разные.

Их биография - она как кольца на дереве. Вся отражена в мышцах. В их текстуре, вкусе, запахе. Это очень индивидуально.

Что ел этот телок на завтрак? Кукурузу, клевер, а может, турнепс?

Был ли бычок энергичным бабником или задумчивым философом - все это можно понять по его мясу». - Феликс плотоядно улыбается.

И от этой его улыбки мне становится как-то не по себе.

Трудно иметь дело с одержимыми людьми. Если тебе все равно, а кому-то совсем не все равно, то кто, как вы думаете, одержит верх в споре?

Феликс тогда убедил меня, что американскую говядину в идеале вообще не нужно подвергать никакому кулинарному насилию. Ее надо резать полосами и сырыми кусками запихивать в себя, прислушиваясь к ощущениям, как в кабинете у врача, когда тебе по пищеводу медленными, ползучими движениями спускают желудочный:юнд.

Работа мясного популиста, впрочем, не дает иозможности быть последовательным до конца.

Мясо ведь в том числе покупают для того, чтобы жарить его на углях. И с этим печальным фактом приходится смириться даже человеку, который может рассказать биографию коровы, мельком взглянув на ее филей.

Поэтому Феликс научил меня не только сыроедению, но и некоторым другим фокусам. Вот, например, вам секрет сочности.

Приготовьте сладкую водичку, очень сладкую, буквально пять ложек сахара на стакан кипятка. И этой самой водичкой ополосните стейк.

При соприкосновении с раскаленным грилем или сковородкой эфемерный слой воды практически мгновенно испаряется. Сахар же, наоборот, карамелизуется, образуя тончайшую корочку, субтильную броню, внутри которой приготовление мяса идет совершенно другим, практически тандырным способом.

Корочку эту потом легко счистить, а взамен вы получите совершенно необычную текстуру, среднюю между жареной и печеной. Эдакий ростбиф а-ля карамель. Я, кстати, потом подумал, что этот рецепт может иметь бесконечное число вариаций. Никто ведь не мешает заменить воду, скажем, цин-фанделем или портвейном. И тогда кроме охранительной функции у испарений жидкости появится возможность слегка мариновать говядину.

Или вместо сахара использовать что-то другое. Не знаю, кленовый сироп или еще какую-то блажь.

Еще одна важная штука в приготовлении мяса - температура.

Собственно, важность температурного режима никто не отменял и для всех прочих гастрономических штудий. Но в мясе большой огонь - это принципиально.

Особенно если вы задались ответственной задачей приготовить толстый миньон.

Если у вас под рукой чугунная сковородка-гриль, то ее надо раскалить, ну практически до температуры плавления.

В кухне должен появиться липкий, сладковатый запах. Тот, что бывает на верхней полке русской бани, когда камни раскалились добела.

На высших, пиковых температурах получается та самая тончайшая корочка, за тридцать секунд получается. И дальше газ или электрическую конфорку можно уже выключить и доводить миньоны до готовности уже только на тепле самой сковороды.

Каждый сам решает для себя, когда наступает этот решающий момент. Кроме интуиции, тут никто помочь не в силах.

Феликс, правда, дал мне один совет. Но он касается только мраморной техасской говядины.

То есть той говядины, ради которой бычков специально откармливают, как каких-нибудь птах, зерном. Держат месяцами в стойлах, а потом пускают пастись по зеленым лугам.

От такого моциона в их мясе возникают уютные жировые прожилки, по рисунку напоминающие мрамор.

Так вот, Феликс посоветовал мне держать говядину на сильном огне до тех пор, пока жир в этих прожилках из белого не станет тусклым, а потом вырубить конфорку.

Вообще, говядина - довольно трудный жанр. И новичку к толстым кускам этой плоти стоит подступаться осторожно и не расстраиваться, если с первого (второго, третьего или двадцать шестого) раза что-то не получится. Рано или поздно получится.

Про говядину один американский повар говорил, что ему понадобилось испортить тысячу стейков, прежде чем он смог без стыда смотреть своим клиентам в глаза.

Тысячу. Это при средней цене в двадцать единиц условности.

Поэтому будьте решительны, но не самоуверенны.

Гастрономия вообще не терпит самоуверенности.

Даже самый проверенный рецепт всегда таит в себе сюрприз. Двух одинаковых стейков не бывает.

Это так же справедливо, как и то, что одну бутылку нельзя выпить дважды.

Гораздо проще с бараниной. Особенно новозеландской.

Прелесть этого мяса в том, что оно заставляет даже самых безруких кулинаров чувствовать свою гастрономическую мощь.

Накромсал корейку на отдельные ребрышки. Слегка обжарил в оливковом масле с чесноком и перцем. И вот уже - на столе отчаянно пахнет Провансом1 и вечностью. В том, разумеется, понимании вечности, которое навевает Прованс. Прекраснейшее место на земле, где вечерами, после бутылки «Шатонеф», кажется, что до колик ясно понимаешь про жизнь буквально все. И понимаешь, что, наверное, эту землю придумал не суровый Бог из Священного Писания, а веселый бог торговли и винопития. С бараньей, да чего уж там - козлиной головой…

Но опять же для новичков не рекомендуется подступаться к приготовлению целиковой бараньей корейки.

Текстура ее неоднородна. Косточки там, жирок, мясо разной толщины. И велик риск либо все безнадежно пересушить, либо - наоборот -

1 Прованс - французская провинция. В кулинарии - синоним простой, почвенной кухни. Основные приметы - запах чеснока, оливкового масла и тимьяна. оставить внутренность сырой, как глаза пьяного счастливца в провансальский вечер.

Но самое трудное мясо для гриля - это телятина.

Я не говорю про курицу. Она вообще толком, если честно, не поддается грилю. Ее надо долго и стыдливо мариновать, превращая из мяса в какой-то субпродукт. Так же тяжело и с телятиной.

Дело в том, что это мясо лишено резкого характера. Оно легкомысленно, как легкомысленна юность.

Аромат телятины поверхностен, а истории, которые способна рассказать плоть, едва ли способен прочитать даже мой друг Феликс. Настолько они коротки.

Это тот тип краткости, для пересказа которой нужен особый талант.

Я, честно говоря, таким талантом не обладаю. Для меня телятина - по-прежнему терра инкогнита. И в чистом виде, без маринада, она мне до сих пор не дается. Обычно я делаю ее так.

Раскочегариваю свой чугунный гриль. И пока суд да дело (а суд и дело занимают у меня минут тридцать), мариную телятину в настое из белого уксуса, базилика и чеснока.

Таким образом у меня даже пару раз получались сносные телячьи ребра.

К телячьим ребрам без маринада я даже подступаться боюсь. Это высший пилотаж гриля. Мясо без характера, жира и на кости. И даже практически без мяса. На молодых телячьих косточках - его тончайший слой.

Большинство самонадеянных поваров превращают эту часть тела в чипсы. Остальные, те, кто честен перед собой и перед другими, просто не рискуют.

Да и зачем рисковать, когда в мире есть бараньи ребра. А хорошую говядину можно есть сырой. Без соуса. Без соли.

 

11

СЫР И ВИНО,

ИЛИ КАК УСТРАИВАЮТСЯ

БРАКИ ПО РАСЧЕТУ

Когда-то сыр и вино питали друг к другу теплые чувства. Но это было время, когда сыр был просто сыром, а вино - просто вином. Но стоило сыру стать, например, стилтоном, а вину, допустим, чилийским «Каберне Совиньон» 94-го года, как былое единство сменилось непреодолимыми противоречиями. Точно подобрать вино к сыру сегодня не проще, чем найти хорошую жену. Однако «трудно» - не значит «невозможно». Существует как минимум десять уловок, способных примирить вино и сыр.

Однажды меня позвали на вечеринку. «У нас все будет просто. Даже патриархально. По-семейному. Только сыр и вино» - в этом приглашении извинительный тон удивительным образом мешался с хвастливым. Так бывает, когда люди абсолютно уверены в справедливости того, что они делают, и одновременно сомневаются, что собеседник так же прогрессивен, как они.

«Сыр и вино. Прекрасная идея», - сказал я, стараясь, чтобы в голосе вместе с одобрением не звякнула ирония. Так часто бывает, когда хочешь искренне кого-то похвалить, но одновременно намекнуть, что и сам ты, конечно, шит не лыком.

На той минималистской вечеринке все было как обещано. Только сыр и вино. Однако общего языка они явно не находили. Сыр был слишком ароматным и тяжелым, а вино - слишком легким и фруктовым. Взятые по отдельности, они могли бы составить маленькое счастье для гурмана. Но вместе у них этого не получалось. Над вечеринкой замаячил призрак дисгармонии. Сыр заветривался, а всякий новый стакан вина настойчиво напоминал, что неплохо бы подать к нему хоть какой-то закуски. В конце концов хозяйка пошла на кухню и наделала бутербродов с «докторской».

Концепция была разрушена, но вечеринка была спасена. Лучшая рыба, как известно, - это колбаса. Она же иногда - и лучший сыр.

Я это пишу не с целью кого-то уязвить. Я сам - было дело - находился во власти подобных представлений. Я говорил «сыр» - и на губах появлялся вкус вина; говорил «вино» - и в воздухе пахло сыром.

Мне казалось, что это так же естественно, как секс. «Ты моя женщина, я твой мужчина. Если надо причину, то это причина».

Миф о теплых чувствах, которые питают друг к другу сыр и вино, как и любой другой миф, разумеется, не лишен научной почвы. Другое дело, что почва эта вроде той, что в рукотворных голландских дюнах. С виду вроде бы земля, а по сути - одна видимость.

Между сыром и вином действительно имеется довольно близкое родство. В определенном смысле они даже братья. Мол очно-кислые. Химическая природа появления на свет вина и сыра во многом схожа. Оба они - продукт ферментации, в результате которой возникает некая сущность, устроенная гораздо сложнее, чем сырье, из которого эта сущность готовится. Как и вино, сыр должен какое-то время вызревать, чтобы достичь необходимой вкусовой консистенции. И, как у вина, у сыра бывают периоды расцвета, увядания и смерти. Впрочем, категория смерти в случае сыров - штука дискуссионная. Ирландский писатель Джойс, например, говорил, что сыр - это труп. Труп молока. Таким образом, сыроедение получается вроде как своего рода некрофилия. Но под определенным углом зрения все в мире - пляски смерти. В.И. Ленин считал, что всякий боженька есть трупо-ложство. Загробный брак сыра и религии - чем не сюжет для пьесы в жанре абсурда?

У вина и сыра еще то общее, что оба эти господина имеют тонкую связь с землей. На их вкус влияют местная почва, температура воздуха, растения, сожительствующие с лозами и травой, которую поедают козы, овцы и коровы. Социальные законы работают и в мире растений. Там, как и в мире людей, невозможно жить в обществе и быть от него свободным.

Если подходить к сыру и вину с позиций примитивных, можно получить два очень похожих портрета. И даже может показаться, что альянс сыра и вина - сюжет, как говорят в рекламных роликах, подсказанный самой природой. Но это только на первый взгляд.

Россию и, скажем, Западную Европу тоже, в общем, ничто не разделяет. Как и Европа, Россия, по крайней мере на словах, уважает частную собственность и свободу совести, не любит терроризм и прочее мировое зло. Отталкивание происходит не в принципиальных вопросах, а в деталях. То же самое происходит и у сыра с вином. Какой-нибудь лимбургский сыр может полностью заглушить букет благородного красного вина, а вкус его сделать похожим на смоченную в тормозной жидкости тряпку. Брак сыра и вина, как и вопрос о статусе Калининградской области, требует взвешенного подхода, череды взаимных уступок и дипломатических уловок. Уловка № 1. Белое вместо красного

Даже во Франции - родине современной гастрономической науки - большинство слепо полагает, что к сырам лучше всего подходят сухие красные вина. Специальные издания, мастер-классы ведущих поваров никого не убеждают. Все по-прежнему запивают любой сыр первым попавшимся красным вином и не получают в Итоге никакого специального удовольствия. Чтобы не быть похожим на французов, запомните: подбор сухого красного вина к сыру - дело чрезвычайно тонкое. С кондачка ошибиться здесь гак же просто, как неопытному саперу. Поэтому правило № 1 для начинающих: брать к сыру белое вино. Еще надежнее, если вино это будет сладким. Сотерн, токай1, айсвайны2 - отличные компаньоны практически для любого сыра. Уловка № 2. Определение приоритетов

Абсолютной гармонии вкуса не часто добиваются даже самые выдающиеся повара. В обеденной интриге сыра и вина почти всегда кто-то теряет, а кто-то находит. Либо сыр подавляет вино, либо вино вертит сыром. Если вы хотите, чтобы в главной роли выступало серьезное вино, скажем, сортов бароло и барбареско3, то подавайте к ним пармезан. К молодым винным особям из винограда каберне совиньон лучше всего подходит старый чеддер. Шампанское и прочая игристая братия лучше всего раскрываются в обществе мягких сыров, особенно бри и камамбера. Идеальную компанию бутылке шар-доне составит твердый савойский сыр. К кьян 1 Токай - район в Венгрии, знаменитый белыми винами. Сладкие то кайские вина маркируют словом Aszu.

2 Айсвайн - десертное белое вино, которое делают в Германии и Авст рии по трудоемкой и бесчеловечной технологии. Виноград для айсвайнов со бирают после первых заморозков, чуть тронутый инеем. Винограда и вина по лучается мало, стоит результат очень существенных денег.

3 Бароло и барбареско - основные сорта винограда в итальянской провинции Пьемонт. ти и прочим красным винам тосканского происхождения недурно идет пекорино. К гюверцтра-минеру лучше прочих приспособился мюнстер. Аромат портвейна удачнее всего гармонирует с голубыми сырами - типа рокфора и стилтона. Вина, сделанные из винограда сорта совиньон, также тяготеют к голубым сырам. А вот калифорнийский виноград цинфандель лучшим партнером считает сыр гауда. Уловка № 3. Ориентировка на местности

Кто-то, то ли Бальзак, то ли Гей-Люссак, говорил, что без знания кулинарной географии не разберешься в обеденной карте. Вино и сыр - дети места, в которых они произведены. Логичный вывод отсюда: сыр и вино, рожденные топографически близко - в рамках одной климатической, социальной и технологической зоны, - должны лучше подходить друг другу, чем, например, сыр из Новой Зеландии или с Фиджи к вину из Чили или Аргентины. В действительности, конечно, это не всегда так. Как говорится, что русскому хорошо, то немцу смерть. В каждой местности есть свои традиционные вкусовые пристрастия, и далеко не факт, что, допустим, любимое где-нибудь в Каталонии сочетание молодого овечьего сыра и розового вина понравится человеку из Тамбова или Лейпцига. И тем не менее в освященных столетними традициями сочетаниях продуктов есть какая-то транснадежность и уверенность. Сродни той, ЧТО поддерживает клепсидры готических собо-рон. Гак, по крайней мере, считал большой поклонник брака сыра и вина Честертон, написавши ii о своей страсти превосходное эссе. Уловка № 4. Третий нелишний

Многие весьма авторитетные эксперты считают, что сыр с вином, как кошку с собакой, не стоит оставлять наедине. В этом рандеву обязательно должен быть посредник, говорят они. Некто третий, кто может сгладить противоречия и направить интригу в нужное русло.

Большинство специалистов склоняются к тому, что идеальным посредником может выступать мед. Кое-кто с некоторой натяжкой приписывает к идеальным сватьям орехи. Главный гастрономический авторитет города Чикаго Чарли Троттер влиятельно настаивает на изюме: «Положите на сыр несколько ягодок кишмиша, подайте к сладкому хересу, и вы получите ни с чем не сравнимое удовольствие».

Французский коллега Троттера Луи Жам-линьер более традиционен. Он считает идеальным третьим простой пшеничный хлеб. Один из лучших поваров Калифорнии, проживающий в ее винодельческом сердце, долине Напа, Томас Келлер - противник столь лапидарного подхода. В своем ресторане он подает к винам сыр за компанию с финиковым пюре и соусом на основе эссенции из зеленого чая. Уловка № 5. Выдержка к выдержке Уловка № 6. Плесень к сладости

Старое вино и выдержанный твердый сыр - динамические пары. Твердые сыры, как и благородные вина, имеют свойство развиваться. Мягкий сыр, как афоризм, - раз и навсегда законченное высказывание. Долгая жизнь твердых сыров позволяет им обрастать нюансами, обертонами, а то и вовсе перековываться, подобно тому, как на старости лет изменяют своим радикальным взглядам бывшие бунтари или, наоборот, становятся беспределыциками записные паиньки. Одни сыры становятся слаще, другие, такие, как гауда, теряют пастообразную структуру, зато взамен приобретают твердость с привкусом карамели. Твердость - вообще самое распространенное свойство из тех, что приходят со временем. Еще одно, не менее распространенное, - зрелый аромат. Именно он - одна из основных причин, по которым выдержанные твердые сыры, такие, как итальянский пармезан и испанский манчего, настоятельно рекомендуют сочетать с выдержанными, зрелыми винами. В конфликте сложных букетов сыра и вина рождаются порой фантастические гармонии. Кроме того, твердая консистенция выдержанных сыров избавляет вкусовые рецепторы от обволакивающего покрова молочного жира, что позволяет более внятно распробовать вино. Кстати, к этим сырам предпочтительнее заказывать красное. Из Бордо или Риохи. I Io легенде, голубые сыры обязаны своим появлением на свет любовному увлечению молодого пастуха, который при встрече со случайной прохожей испытал настолько серьезное эротическое чувство, что напрочь забыл об обеде. Оставленный им в известковой пещере сыр за то время, пока пастух обделывал свои амурные делишки, оброс плесенью. Это печальное обстоятельство, впрочем, не помешало влюбленному впоследствии съесть вроде бы испорченный сыр и найти его вкус преотменным. Романтические обстоятельства происхождения рокфо-ра amp;Со своеобразно отразились в их последующей жизни. Как и любовь, они подвержены тлену, как и любовь, они не лишены червоточин, как и во всякой любви, в них присутствуют горечь и запах разложения. Они при первом тактильном впечатлении - мягкие, но при попытке поднажать рассыпаются бесформенной грудой комьев. К тому же, как и человеческие чувства, вкус голубых сыров больше зависит не от внутренних, а от внешних причин. Плесень важнее молока. Сухие вина теряются при встрече с голубыми сырами. Их горькую пеницилли-новую пилюлю необходимо подсластить. Лучше всего в компании с рокфором и прочими ведут себя сотерны, токайские вина и суровое семейство портвейнов. Уловка № 7. День в день

Сыр, как и человек, живет в истории. Так же, как и человек, он зависим от нехитрой диалектики. Как и человек, сыр живет и умирает. И, как и у человека, у сыра бывают плохие и хорошие времена. Факторы, влияющие на житейский тонус сыра, пестры, как вывеска казино. Пища коров и овец, ветер, влажность и политическая ситуация - все это в той или иной мере воздействует на конечный вкус продукта. Бывают, впрочем, и исключения. Некоторые сыры наделены буколической судьбой. Они хороши и зимой, и летом, и во времена парламентского кризиса. К таковым относятся: камамбер, чеддер, комте, эдам, эмменталь, гауда, фета, лим-бургер, моцарелла, мюнстер, пармезан, пекори-но, рикотта, а также, только не удивляйтесь, сыр «Советский». Есть сыры, которые лучше есть только в промежутке с середины апреля до начала ноября. Это шевротен, шавиньоль, кабе-ку, ливаро, а также тонкие голубые сыры, изготовляемые на небольших фермах. Со второй половины ноября до середины апреля хорошо ведут себя бофор, грюйер, вандомский сыр и бутон-де-кюлотт. Уловка № 8. Нежность к белому

Общность мягких сыров, как границы континента Антарктида, не имеет четко очерченной формы. В эту компанию попадают и сыры, недаиско ушедшие от сметаны, и сорта, близко подошедшие к твердым. К мягким относятся бри и камамбер, травленные цветочной плесенью, и, например, фонтина, который по консистенции - почти что эмменталь. Несмотря на то что содержание жира в мягких сырах гораздо ниже, чем в большинстве твердых, на вкус они кажутся куда более сливочными и маслянистыми. Текстурная нежность - продукт обволаки-нающих свойств мягкого молочного жира, который в данном случае берет не числом, но умением. Нежность эта, впрочем, оборачивается грубой силой в сочетании с красным вином. Какой-нибудь безобидный на вид сыр ливаро способен сделать из благородного бордоского «Ша-то Мутон» грубое пойло с сильным привкусом алкоголя. К мягким сырам нужен специальный подход. Они хорошо ведут себя в альянсе с шампанским и чуть сладковатыми белыми винами из рислинга. Уловка № 9. Крепкое к крепкому

Философ Платон был первым, кто заметил, что сущности в нашем мире болтаются в сильно разбавленном виде. Доброта приправлена лицемерием, злоба - пусть нечистой, но все же совестью. Водка разбавлена, и даже Bentley - всего лишь мутная тень того Идеального Автомобиля, который ездит где-то по небесам. Экстремальные виды спорта, форсированные двигатели, увлечение абсентом и театром абсурда - все это попытки человечества добраться до дна вещей, до самой их сути. Не избежала этого стремления и безобидная вселенная сыров. Среди них нет-нет да и попадутся какие-то особо пахучие, каменно-твердые, до смешного рыхлые, синие, зеленые и ультрафиолетовые. Стремясь дать природе дополнительное ускорение, сыроделы стряпают сыры, по структуре напоминающие кусок мыла, сыры с кричащими ароматами, сыры со взрывным, как противопехотная мина, вкусом. Для этого исходный продукт коптят, заворачивают в уголь и водоросли, вымачивают в рассолах, фаршируют трюфелями и орехами, поджаривают на медленном огне. Подобрать к таким сырам вино - дело почти безнадежное. Только очень сладкие крепленые вина вроде хереса и мадеры могут пробиться через едкий пикантный вкус и аромат. Уловка № 10. Метод тыка

Но даже скрупулезно соблюдая все рекомендации, очень легко попасть в просадку. Сыр и вино - субстанции очень истеричные. Они порой ведут себя совершенно непредсказуемым образом. Добавьте сюда также фактор сезонности плюс индивидуальные особенности: пармезан, изготовленный в Италии, несколько отличается по характеру от немецкого, эмменталь в России и Швейцарии неодинаков, несмотря на идентичность рецепта. С винами все еще запуганнее. Самый простой выход из этой ситуации - брать и то и другое в ассортименте. I [йпример, тарелку разнокалиберных сыров: овечьих, козьих, коровьих, твердых, мягких - в общем, всяких. А к тарелке бутылку вина. Есть шанс, что в какой-то момент удастся поймать идеальное сочетание. А возможно, что, накла-дываясь друг на друга, вкусы сыров породят новую гастрономическую реальность.

Или наоборот. Взять какой-нибудь один сорт сыра, скажем пармезан. А к нему целую галерею бутылок - красного, белого, сладкого, сухого, легкого, крепкого, одним словом, всякого. Кто знает, вдруг удастся поймать идеальную вибрацию вкусовых рецепторов?

Все вышеприведенные правила - это, впрочем, не конституция, а потому к исполнению не обязательны. Гастрономия вообще склонна к плюрализму. Кому-то милей арбуз, а кому-то свиной хрящик.

Классик международной кулинарной мысли Ансельм Брийя-Саварен двести лет назад говорил, что обед без сыра - это как красавица без глаза. Крестьяне глухой вологодской деревни примерно в те же годы линчевали помещика-сыродела за то, что он пытался заставить их есть «французское молочное мыло». И Брийя-Саварен, именем которого сегодня, кстати, называется один из самых известных французских сыров, и вологодские крестьяне, предпочитавшие сыру масло, были по-своему правы.

 

12

НОБУ МАЦУХИСА,

ИЛИ КАК ВЗОШЛО СОЛНЦЕ

ЯПОНСКОЙ КУХНИ

Все моды, в том числе и мода на восточную стряпню, приходят к нам с Запада. Можно сказать, что гастрономия таким затейливым образом оппонирует астроному Копернику, сказавшему про Землю знаменитое «и все-таки она вертится». Да, вертится, пан Коперник, но в другую сторону.

Увы или ура, но любое глобальное кулинарное поветрие сегодня никто не станет считать таковым, если оно не пройдет освидетельствование в Нью-Йорке и Лондоне. Две гастрономические провинции, спионерившие титулы мировых гастростолиц, оценивают, судят и ставят разрешительную визу.

Так было и с японской кухней. Нью-Йорк и Лондон на паях с Голливудом превратили суши в предмет вселенского фетиша.

Японская диаспора довольно давно жила на Восточном побережье США и тихо крутила там свои роллы, но до определенного момента это странное занятие никого не интересовало.

Поворотными стали 80-е годы, когда сырой рыбой заинтересовались голливудские звезды. Есть мнение, что это был не вполне праздный интерес. Именно в восьмидесятые к голливудскому гетто миллионеров Беверли-Хиллз стали тянуть свои хищные ручонки японские финансовые воротилы. Киностудии переживали кризис, продюсеры искали новые источники денег, и тут подвернулись японцы со своими йенами. Переговоры велись в суши-барах Сан-Франциско и Лос-Анджелеса, велись долго и мучительно, но закончились к обоюдному удовольствию. Японцев пустили в святая святых американской поп-культуры, а Голливуд получил источники финансирования и диету из риса и сырой рыбы. Альянс между золотым тельцом и голубым тунцом оказался весьма эффективным. К началу 90-х планета была так унавожена соусом васаби, что уже не американцев с их гамбургерами, а японцев с их супом мисо впору стало обвинять в подрыве национальных гастрономических корней на всей территории земшара - от Свазиленда до России.

На самом же деле от этой экспансии все, разумеется, только выиграли. Западная кулинарная традиция нашла себе новый источник вдохновения и стала активно перенимать тысячелетний опыт медитации над редькой дайкон. Японцы, в свою очередь, тоже не стали отсиживаться в консервативном окопе. Покорив мир, они, как древние римляне, не ограничились установлением единственно своего порядка, но стали активно тянуть на себя одеяло местных обычаев. Не менявшаяся веками японская кухня чудесным образом поменялась всего за несколько лет.

Главным двигателем этого процесса стал Но-буюки Мацухиса, или просто Нобу. Тот фокус, который он проделал с японской кухней, принято называть модернизацией, но модернизация - уж больно неуклюжее слово. От него пахнет тосолом и ревкомом. Правильнее было бы назвать метод Нобу «изумлением» или - еще точнее - «отзывчивостью». Сам он придумал термин «кокоро», что одни переводят как «песнь души», а, например, ресторанный критик «Санди тайме» нашел более экстравагантный образ: «Кокоро - это то, что творится в голове у того, кто всегда мечтал и вдруг стал обладателем нижнего белья Кайли Миноуг».

Смех смехом, а меж тем все эти определения довольно точны. Нобу ухватил то главное, что составляет прелесть послевоенного японского миросозерцания - совершенную, до колик зача-рованность Западом, но зачарованность без потери национальной идентичности. Нобу - это квинтэссенция тех японцев, которые выращивают мох на склоне Фудзиямы, искренне надеясь сделать с его помощью шотландский японский виски. Нобу - это те японцы, которые кропотливо превращают творог тофу в сыр рокфор. Нобу, наконец, это те, кто совершенно ошалел от группы «Тату» и той же Кайли Миноуг, но не перестал при этом быть японцем. Это удивик'и.мое и очень важное свойство характера. Мандельштам в свое время писал про Чаадаева, что это «единственный русский, который побы-илл на Западе, влюбился в него, но смог остать-«я русским». В отличие от России в Японии та-кнн фабула - обычное дело. И Нобу только один, может быть, самый знаменитый, если не считать Мураками, белый японец. Оба они - и Мураками, и Мацухиса - сплясали в синтоистском храме зажигательную джигу в смеси с рок-н-роллом. Оба они настолько низкопоклонничали перед Западом, что совершили головокружительный кувырок, став своими и среди чужих, и к собственном доме.

Суть модернизма Мацухисы заключается в том, что он привнес в японскую кухню элемент фантазии, он раскрепостил ее и выпустил на волю дремавших джиннов. Он скрестил Японию с Перу, Францией, Аргентиной и Калифорнией. Причем сделал эту связь не механической, а органичной, как брак по любви.

Нобу довольно долго работал в Перу, и там он отыскал ту пронзительную кислинку, которой, как оказалось, только и не хватало сырой японской рыбе. Там же, в Перу, нашлись те несколько жгуче-острых ноток, без которых столетиями тосковали пресные японские соусы.

Из Аргентины Нобу вывез несколько трюков с мясом, которые естественнейшим образом вплелись в традиционную игру сукияки. В Калифорнии Нобу познакомился с черной треской, рыбой, которая до Нобу была, в общем-то, никому не нужна, но он так уместно приготовил ее в карамели, что теперь тысячи ресторанов во всем мире обязательно имеют в своем меню черную треску а-ля Нобу.

Из Франции Нобу экспортировал массу игривых кулинарных технологий, которые в Европе смотрелись уже архаично, но, будучи посаженными на японскую почву, пустили такие пышные ростки, что теперь уже французские повара приезжают к Нобу, чтобы поучиться у него приготовлению какого-нибудь омлета.

При этом кухня Нобу все равно оставалась японской.

Нобу действовал как хороший дизайнер одежды, который может заимствовать любые этнические мотивы, но сшитые им пиджаки все равно остаются пиджаками.

Вся эта перуано-японо-калифорнийско-фран-цузская круговерть оказалась настолько обаятельной, что всего за несколько лет из одного ресторанчика «Мацухиса» дело Нобу превратилось в империю. В долю с Нобу вошли Роберт Де Ниро и Джорджо Армани, люди, умеющие быть артистично-органичными точно так же, как артистично-органичны кулинарные фокусы Мацухисы.

С их помощью Нобу и его ресторанный бренд Nobu покорили Нью-Йорк, Лондон, Милан, далее везде. Новая японская кухня из частного случая стала тенденцией - и игра пошла уже на встречных курсах.

Одним из главных моторов японского гас-тропрогресса стал немец Райнер Беккер, который решительно и умело объединил в одном флаконе два высоких технологических подхода - немецкий и японский.

Беккер несколько лет заведовал кухней отеля «Хаятт» в Токио и настолько подробно изучил принципы японской стряпни, что, оказавшись по хитрой траектории судьбы в Лондоне и открыв там японский ресторан, моментально стал едва ли не лучшим в этом жанре.

Рестораны Беккера называются Zuma и Roka. Дизайн делали художники японской студии Super-Potato. Концепция такая. В центре - огромный гриль robata, на котором жарятся свежайший тунец, спаржа и креветки, под потолком - выпростанные наружу трубы, вентиляторы и провода. Стены зала, наоборот, вопреки подчеркнутому урбанизму и техногенности отделаны бумагой и деревом. Все вместе представляет собой этакую азиатскую IKEA, где демократизм обстановки вызван не экономической, а идеологической позой.

Меню вращается вокруг гриля и продуктов высочайшего качества. Плюс имеется несколько ноу-хау в виде очень элегантных заправок (то же самое, кстати, стало основой успеха Нобу) и весьма элегантно понятых кулинарного эколо-гизма и тенденций диетической стряпни. В меню имеются также остроумные суши, какие-то рисовые дела, но главное - это гриль и соусы, приготовленные с провизорской точностью и тонкостью. Беккер - Нобу, но лишенный божественного кокоро. Он просто взял метод Мацу-хисы - и с немецкой педантичностью довел его технологию до практически выхолощенного совершенства. Удивительно, но при этом все у него получается на редкость вкусно, хоть и без души. Но с другой стороны, и Рафаэль, и Челли-ни нравятся многим. Хотя один был гений, а другой - гениальный ремесленник.

Другой случай - великий француз Жоэль Ро-бюшон. Он, как хороший режиссер, понял, что задача художника - не переделывать и прогибать мир, а дать ему играть по его собственным законам. Хороший кастинг - девяносто процентов успеха картины, то же можно сказать и о кухне Робюшона. Он умеет находить самые отборнейшие продукты и самые тонкие их комбинации. Он, как и Нобу, наделен чувством кокоро, только использует его во благо французской кулинарии.

Робюшон берет на Востоке, в основном в Японии, только то, чего не хватает французской стряпне, - легкость, лаконизм, уважение к изначальному вкусу продукта. В его ресторанах - парижском «Ателье» и «Метрополь» в Монте-Карло - открытая кухня с красными фонарями, отбрасывающими грозные блики, повара, одетые в черное. Все вместе добавляет оформительскому гедонизму и декадансу приторно демонический душок. Но на тарелке при этом происходит праздник совершенно другого - светлого и радостно-детского восторга. Здесь хлеб выпечен так, как будто профессия булочника до сих пор является важнейшей на земле, а спаржа сварена так точно, что время для ее приготовления отмеряли не на атомных, а на каких-то божественных часах. А баранина, какая там баранина - сочная и легкая, упругая и невесомая. Когда жуешь это мясо, такое впечатление, что ты не белки с углеводами поглощаешь, а вдыхаешь свежий деревенский воздух, такой, каким он был, когда мир только начинался и в нем не было не только зла и убийства, но даже тысячекратно меньших проблем. И когда мир был таким же органичным, каким он предстает в работе Мацухисы, Беккера и Робюшона.

 

13

КУЛИНАРИЯ, ИЛИ КАК ЛЮБИТЬ РОДИНУ НА ВКУС

Однажды мне довелось участвовать в дегустации блюд русской кухни, приготовленных то ли по «Домострою», то ли по Левшину1, не суть.

Интрига этого мероприятия была в том, что один толковый повар, следуя бестолковым указаниям ветхой поваренной книги, должен был вернуть нам - участникам дегустации - забытый вкус подлинно русских блюд.

Повар, повторюсь, был действительно очень толковый. И тщательно следовал рецептам многовековой давности. Благодаря его стараниям из-под спуда вечности всплыла на свет какая-то даже полба, материализовались глиняные горшки с томлеными щами, истек мутным соком здоровенный шмат говядины, а рыхлая пшенная каша была заправлена теплым сливочным маслом с зернышками аниса и кориандра. На вид все это было чудовищно архаично, а на вкус оказалось совершеннейшим футуризмом - куда

1 Л е в ш и н, Василий- русский просветитель XVIII века. В числе прочего занимался изданием книг по домоводству, в том числе и кулинарных. там Феррану Адриа с его скромным El Buli1. Жутковатые кисло-пресные гаммы или не менее дикие - сладко-горькие. Почти бестелесная текстура каши и исчезающая, уходящая в соус говяжья плоть.

Так вот он какой - русский вкус, подумалось мне: бессмысленный и беспощадный. Бесформенный, как заячья шапка с ушами, и неудобоваримый, как она же.

Наверное, если бы я был настоящим патриотом, мне было бы намного сложней после этого беззаветно любить свою Родину дальше. Кто-то язвительный сказал, что ура-патриотизм - последнее прибежище негодяев. Это не совсем верно. Мой личный опыт убеждает меня в том, что истеричный патриотизм - это прибежище людей без зрения, слуха и вкусовых рецепторов.

Справедливости ради надо сказать, что я был готов к тому, что погружение в русскую кухонную древность окажется колючим, как визит к Минотавру. Одна моя приятельница, специалист по античной культуре, как-то устраивала типичный древнеримский обед, миниатюрный пир Трималхиона. И должен сознаться, что все блюда на этом пиру были решительно несъедоб 1 Адриа, Ферран - каталонский гастрономический вундеркинд, начавший с того, что заслужил титул «Сальвадор Дали от кулинарии», ниспровергал всевозможные кулинарные традиции и гастрономические школы. Знаменит опытами с морской водой и изобретением фантомных вкусов, когда вкус какого-то продукта, например трески, образуется из сочетания совсем других, не имеющих отношения к треске и вообще к рыбе компонентов. Владеет рестораном «Эль-Були» недалеко от Барселоны, сетью быстрого питания и еще несколькими заведениями высокого класса в Испании и других странах. ны. И не по вине моей приятельницы: в кухне она разбирается не хуже латыни. Просто, видимо, голова у современников Петрония и Нерона была устроена как-то иначе. То, что для римлянина было хорошо, для русского сегодня, конечно, не смерть, но точно желудочные колики.

Фокус в том, что гастрономия не терпит не только сослагательного наклонения, но и формы прошедшего времени.

После дегустации домостроевского меню я написал большую статью в газету «Ведомости», где в полемическом запале даже высказал крамольную мысль, что русской кухни не существует, что она - это миф, выдумка, ну или в крайнем случае исторический памятник вроде «Слова о полку Игореве». Что семьдесят лет советской власти растоптали поступательную эволюцию гурьевской каши. Что возвращаться к гастрономическим корням, реанимировать меню Рюриковичей и даниловичей - это все равно что менять пиджаки Armani на дерюжный кафтан. И что надо перестать, наконец, ссылаться на Елену Молоховец1 как на источник вечной кулинарной мудрости. И что та кухня, которую воспевали русские классики XIX века, - полностью французское изобретение. А вкусной русской кухни не было, нет и не будет. И много-много чего еще в таком же разоблачительном смысле.

Молоховец, Елена - автор кулинарной книги «Подарок молодым хозяйкам», с момента выхода в середине XIX века выдержавшей десятки переизданий и превратившей фамилию автора в имя нарицательное. На что главный историограф русской стряпни Вильям Похлебкин1, тогда еще не покойный, со свойственной ему лукавой серьезностью заметил мне: «Юноша, вы, возможно, хоть и максималист, но в чем-то правы. Не исключено, что хорошей русской кухни не было. По крайней мере, никаких материальных доказательств ее величия не сохранилось. Научный факт, что ее нет. Но почему же ее не будет? Ее надо просто придумать. Взять, что было занятного, почистить, как хороший модерновый дом, и заселить его новыми жильцами, нафаршировать удобной мебелью и джакузи с солярием».

Я согласен с Вильямом Васильевичем. Русской кухне нужна не реставрация, а реконструкция. Революционер во мне согласен и на ново-строй. Но, продолжая рискованные архитектурные параллели, новострой - это не то, что можно по достоинству оценить при жизни.

Приведу пример. На Патриарших, видите ли, строят микрорайон будущего в Козихинском переулке. Для чего постепенно сносят старые дома и на их месте возводят совершенно новые - с подземными парковками и башенками. И эти самые башенки страшно меня раздражают. Они, фигурально выражаясь, регулярно царапают мое эстетическое чувство. Но на тех же Патриарших попадаются дома, которые совер 1 Похлебкин,- Вильям - историк, автор многочисленных книг по теории и практике кухни. Классик отечественной гастрономической мысли. шенно не оскорбляют мое понимание прекрасного. Это модерновые многоэтажки, из которых вытряхнули всю начинку, но сохранили геометрию фасадов, лепнину, изгибы резных дверей и прочую уютную муть. При этом они совершено пригодны для современной жизни, и в них даже попадаются квартиры с кондиционерами, настроенными на «морской бриз».

Собственно, это ровно то, что умиляет всех в Старой Европе. Все эти улицы, дома и площади, которые выглядят так, как будто не было никакого люфтваффе, а Всемирная выставка в Париже конца XIX века плавно перетекла в Парижскую конференцию компании Apple1 века XXI.

Русскую кухню нельзя извлечь из пахнущих плесенью книг, ей-богу - ее проще высосать из пальца.

Старая кулинарная традиция моей Родины не знала системы мер и весов в современном ее понимании: «возьмите 114 грамм охлажденной гусиной печени, замаринуйте ее в 12 граммах старого коньяка и 67 граммах молодого портвейна». Повара творили, руководствуясь общими принципами, а не логарифмической линейкой.

Их искусство было наивным и не рассчитанным на конкуренцию. Тысячелетиями главной

Парижская конференция Apple - прошла в 2006 году. На конференции были объявлены революционные планы компьютерной фирмы Apple по преобразованию информационных и электронных технологий. формулой русской стряпни было: полезно то, что в рот пролезло.

Русского человека всегда соблазняли масштабы а не детали. Почитайте злопыхателя Олеа-рия или бесстрастных и даже восторженных историков. На пирах Ивана Грозного запекали целиком быков, супы варили из половины теленка, а начинку для пирогов даже не крошили. И тем не менее во всем этом гомоне, грохоте и циклопизме можно найти разумное, доброе и даже, если сильно поскрести, вечное. Великий французский повар Карем1, когда попал в Россию, не стал выжигать автоматным огнем щи и насаждать вместо них луковый суп. Он просто изменил форму нарезки овощей и изъял из рецепта так называемую мучную подболтку, с помощью которой эти самые щи сгущали. Результатом стало сохранение кислой гаммы при совершенно другой - тонкой текстуре.

Уникальная кислая гамма - это вообще самое важное и коммерчески перспективное, что у нас есть. Гамма эта имеется в соленьях, особенно южных, где соленое так умело переходит в кислое, а часто в кисло-сладкое, что просто дух захватывает от таких кульбитов. Она имеется в супах: в щах, в правильно приготовленной ухе, куда добавили помидоров, белого вина или просто лимона, она имеется в окрошке, которая

1 Карем, Антонин - французский повар, изобретатель многих важных приемов в классической аристократической кухне XIX века. Некоторое время работал в России.

 

ЯД1

при всей простоте и локальности этого изобретения есть величайший вклад русской гастрономии в мировую культуру. Окрошку смело можно поставить в один ряд с главными супами человечества - вроде том-яма и буйабеса. Тончайшие нюансы, которые возникают от игры кислоты хлебного кваса и нежирной сметаны, просто завораживают. Единственный, до конца не решенный вопрос - это то, как резать овощи в окрошку: одинаково мелко или по-разному крупно, а также - огрубляет или нет вкус окрошки редис. Мне кажется, что лучше, когда неодинаково и крупно, так в окрошке появляется еще больше вкусовых тонов. А редис добавляет остроты, которая - редкость в русской кухне, если не считать соуса из хрена.

Самая знаменитая русская кислинка за пределами нашей страны - это черная икра со сметаной. Но самое лучшее, что можно извлечь из черной икры, возникает от ее сочетания с устричным соком и имбирем.

Рихтовка смыслов - общечеловеческая культурная традиция. Работа повара ведь сродни работе скульптора. И тот и другой просто убирают лишнее. Вопрос только в количестве лишнего. Древним кельтам, чтобы изобразить божество, достаточно было просто поставить под дубом слегка обтесанный камень. Микеланджело и Чел-лини сумели разглядеть в точно таком же камне статую Аполлона. Говорят, что сорок лет назад кухня, например, Прованса была практически неотличима от репертуара закусочной в Геленджике. Тот же грубый шашлык, только с большим количеством чеснока. И надо было, чтобы появился Роже Верже1, который из сочетания печеного чеснока и жареной баранины создал нечто столь же гармоничное, как моцартовские пьески.

Однако новые русские повара отчего-то не любят копаться в авгиевых конюшнях родной кулинарии. Они либо делают все, как «при бабушке», либо отказываются от щей в пользу ми-нестроне. И то и другое я считаю пораженчеством. Мне равно несимпатичны и новые казаки, звенящие дедовскими орденами, и жители ЦАО, не знающие, где находится, скажем, Тверь.

Из русской кухни при наличии фантазии можно извлечь грандиозные смыслы. Но подступаться к русской кухне сегодня нужно с сознанием человека, в жизни которого уже были и том-ям, и ри-де-во под соусом из сморчков, и суши с тунцом, и какая-нибудь паннакотта. С сознанием человека, который ходит за продуктами не в собственный погреб, где киснут моченые яблоки и прорастает лиловой бородой прошлогодняя картошка, а в «Глобус Гурмэ» и Hediard2. Но при этом человек этот должен знать, как пряно в сентябре пахнут антоновские яблоки,

1 Верже, Роже - повар, владелец ресторана Le Mouline de Mougines на Лазурном Берегу Франции, Считается, что именно он распропагандировал простую провансальскую еду и сделал ее модной среди столичных снобов.

2 «Глобус Гурмэ» и Hediard - названия русской и французской се тей гастрономических бутиков. как дымчато ароматен поздний укроп и что такое пронзительная кислинка маринованного кубанского винограда. И что такое этот самый виноград, если его употребить с рюмкой почти загустевшей от мороза анисовой водки.

Сочетание почвенничества и космополитизма, разумеется, выглядит утопией. Но без реализации этой утопии русская кухня никогда не превратится в коммерческий проект, а значит, в Россию не поедут туристы. Ведь никакой другой занятной материальной культуры, кроме бани, водки, гармони и лосося, у нас нет.

Я много раз спрашивал разных поваров, почему не происходит русский кулинарный ренессанс. И всякий раз слышал от них примерно одно и то же. Спрос на суши сегодня выше спроса на щи. Нет местных продуктов достойного качества. И прочая и прочая и прочая. Все возражения - крайне резонные.

Я согласен. Действительно, с бараниной на Даниловском рынке наблюдаются перебои. Действительно, в «Якиториях»1 можно наблюдать такой парадоксальный флеш-моб, как очередь. И вообще - даже на Кубани тяжело с маринованным виноградом, а поля давно не засевают полбой. Но разруха - она ведь не в туалетах, а в головах. Нет полбы, зато более чем достаточно водки. И кто, например, за последнее время

1 «Я к и т о р и я» - русская сеть японских ресторанов. Имеет филиал в Лондоне. всерьез пытался взглянуть на водку не как на инструмент одурманивания масс, а как на основу гастрономической фабулы и придумать, как могла бы выглядеть современная, легкая, интригующая, но при этом настоящая русская кухня в качестве аккомпанемента, например, к «Стандарту»?1 Какими должны быть щи, чтобы от сочетания с водкой не возникала смесь бесконечной тоски и одновременно крайнего воодушевления? Солеными или кислыми должны быть закуски? Важна ли сладкая гамма? Или вот пельмени. Кто и когда последний раз думал над тем, какое у пельменей должно быть тесто? А какое соотношение теста и начинки? И нужен ли в русских пельменях тот волшебный бульон, который имеется в хинкали и ради которого единственно и стоит заказывать хинкали? Надкусывать, выпивать бульон и выбрасывать вместе с начинкой. Или дальневосточные крабы. Неужели они годны только на то, чтобы делать из них салат? А пескари - их надо жарить в сметане или на решетке, а потом поливать оливковым маслом? И какое - тушеное или жареное - должно быть мясо? И в каком месте и в каком виде должна подаваться, например, черная икра? По-моему, это совсем не праздные вопросы. Конечно, ответы на них не изменят судьбу нации и едва ли серьезно скажутся на ВВП. Но в

1 «Русский стандарт» - марка дорогой водки. Самый удачный маркетинговый проект на рынке крепкого алкоголя в России. о л г* частную жизнь это кое-что добавит. Например, перцу, какой-нибудь требухи или Немного красного вина, немного солнечного мая - И, тоненький бисквит ломая, тончайших пальцев белизна1.

Это немного. Но частная жизнь тем и отличается от социальной истории, что ее можно изменить, ничего в ней, по сути, не меняя. Стихотворение Осипа Мандельштама.

This file was created

with BookDesigner program

[email protected]

22.07.2008