СИЦИЛИЯ,

ИЛИ КАК ЛЮДИ

СТАНОВЯТСЯ БОГАМИ

В Палермо дождь смывал со стен охряную пыль, из-за которой лужи на дорогах были похожи на пролитое какао. Арабы в бакалейных лавках на виа Македа, пользуясь моментом, взвинтили цены на контрафактные зонтики. Утром, когда небо еще только слегка хмурилось, фальшивые Moschino1 можно было купить по пять евро. К вечеру ветер, который здесь называют сирокко, замазал небо плотным, пиджачным серым цветом, и за ломкий тент из пестрой синтетики просили уже восемь.

Арабы, похожие на больших черных птиц в кожаных куртках, сидели в своих мусорных магазинчиках и ели квелые белые яблоки прямо из картонных ящиков. Арабские торговые чуланчики в глубине бедных кварталов, по идее, должны бы торговать самым необходимым, эдаким солдатским пайком от неудавшегося коммунального быта: спички, соль, сахар, хлеб, сизые спагетти из рапсовой муки, какие-то, наверное, томатные консервы. Традиционное меню бедности в его сицилийском варианте. Однако ассор Moschino - марка дорогой одежды и аксессуаров. Известна в числе прочего нарядными пестрыми зонтиками. тимент арабских лавок поставит в тупик любого маркетолога. Десятки совершенно одинаковых магазинчиков в переулках виа Македа все как один торгуют совершенно загадочным набором из поддельных зонтиков, третьесортных яблок, химическим реагентом под названием Crazy drink, увядшей цветной капустой и пиратскими телефонными карточками, по которым можно дозвониться куда угодно за три евроцента.

Поразительная скудость и в то же время фатальность (во всех магазинчиках одно и то же) этой удивительной потребительской корзины едва не оставила нас с женой без ужина. Лил дождь, ресторан искать не хотелось, и я вышел из гостиницы, чтобы купить в примеченных с утра арабских лавках какой-нибудь нехитрый провиант: кислый южный сыр, соленые маслины. Мой улов в результате состоял из восьмиев-рового зонтика и пакетика белых яблок, на вкус напоминающих старый поролон.

Виа Македа - главная улица сицилийской столицы. Она тянется от железнодорожного вокзала до площади Верди, где, убранный в пурпур петуний, стоит оперный театр «Массима», на ступеньках которого пистолетной трескотней завершается киношная сага о Крестном отце.

Македа - это толчея разной степени обшар-панности домов и гостиниц, муниципальных ведомств, арабских бакалейных магазинов, работающих до глубокой ночи, и магазинов одежды, не работающих, кажется, никогда. Ровно посередине виа Македа распиливает улица имени короля Виктора-Иммануила, образуя перекресток, вокруг которого, как циклопические кухонные комоды, все в завитушках и ящичках, стоят дома в стиле полоумного испанского барокко.

Вечером, в дождь, сумасшедшие стати здешней архитектуры почти не видны: городские власти экономят на электрическом освещении. В мутных сумерках повизгивают редкие автомобили и юркают в еле различимые подворотни подозрительные прохожие, а во рту появляется тусклый привкус опасности, который, впрочем, больше походит на чувство голода.

На Сицилию в разгар русской зимы меня привела жадность, которую я, разумеется, чтобы не выглядеть в собственных глазах хватом, упаковал в сентиментальную фольгу из детского желания увидеть наконец древний средиземноморский остров с характером материка. Остров, чье мужское население, по слухам, расходует две трети мировых запасов бриолина и где людей до сих пор убивают не из корысти, а из соображений чести.

Улететь из Москвы на Новый год в какое-нибудь стоящее место, где есть и пляж, и история, и при этом отсутствуют туристы, преступно дорогое удовольствие. Исключение авиакомпании делают только для Сицилии. Даже в районе католического Рождества сюда продают билеты за вполне заурядную цену.

Меня это, конечно, насторожило. Почему такая щедрость, когда в смысле погоды на Сицилии в это время полагается быть весне, цвести всем цветам, не говоря уж о ноздреватых лимонах размером с московское солнце? Жадность - не всегда удачная замена здравого смысла. И теперь я стоял в самом центре Палермо, наблюдая, как усилиями дождя превращается в какао охряная сицилийская пыль.

Восемьсот лет назад будущий император Священной Римской империи Фридрих II Гоген-штауфен вот так же, в дождь, приехал сюда обживать наследство своего норманнского дедушки Роджера. Бог весть, почему ему не сиделось в долине Рейна, вполне возможно, что им тоже двигала жадность.

Палермо в те времена представлял собой что-то вроде постосманского Стамбула, то же вавилонское смешение народов, романские кирхи, приспособившие для звонниц недавний минарет, но еще легко пускающие на минарет муллу, как позволяет общаться с общими детьми жена, расставшаяся с мужем без скандала.

Для тогдашней материковой Европы такой либерализм уже давно стал анахронизмом. Над Иерусалимом опять развевалось знамя Пророка, и христианнейшие владыки Старого Света по такому обидному случаю не слишком церемонились с представителями иных конфессий, тренируя на их грязных шеях мечи, чтобы отправиться в очередной Крестовый поход.

Фридрих не разделял всеобщей истерики. Вместо того чтобы отправиться в Палестину, он занялся обустройством Сицилии. Он установил на острове режим религиозной толерантности, окружил себя арабскими мудрецами, алхимиками и еврейскими комментаторами каббалы, ограничил мирскую власть Церкви и написал свод законов, предвосхищающий устройство просвещенных монархий XVIII века.

Фридрих говорил на семи языках и обладал недюжинными литературными способностями. Его двор был самым пышным в Европе. А страна - самой богатой и благоустроенной.

Фридрих, окруженный пестрой свитой, целыми днями предавался своим любимым делам: соколиной охоте и толкованию Аристотеля.

Аристотель писал, что все познается в сравнении.

Утром нашего второго дня на Сицилии мы проснулись от того, что сквозь неплотно затворенные ставни бесцеремонно, как тать, лезло солнце. Улицы были залиты светом. От вчерашнего дождя не осталось и следа. Термометр показывал плюс двадцать. Над горбатой горой у входа в бухту парила большая птица - сокол?

От охотничьих угодий Фридриха в Палермо не осталось и следа. Здесь от Фридриха вообще удивительно мало осталось. Несколько комнат в Норманнском дворце, где сегодня размещается муниципия. Пара обломков загородных вилл.

Я смотрел в лица сицилийцев, спешащих по улице с таким видом, будто они опаздывают на свадьбу: помнят ли они о Фридрихе, любят ли соколиную охоту, толкуют ли Аристотеля за чашкой кофе?

Наверное, единственное, что унаследовал Палермо от своего императора, - это подчеркнуто арабский колер и настроение. Этот город не похож ни на одно другое итальянское место. В нем по-прежнему больше от Стамбула или Каира, чем от Неаполя или тем более Милана. Здесь запросто паркуют машины поперек проезжей части. Могут остановиться поговорить с торговцем капустой и лимонами и устроить из-за этого пробку длиной в три квартала. И люди, стоящие в пробке, будут с упоением жать на гудки, как будто в этом визгливом звуке, а вовсе не в движении вперед и есть главный смысл автомобиля.

Только на Востоке есть этот странный тип деятельной серьезности, которая ни к чему не ведет. Цель сицилийской торговли, как и торговли в Каире, - не прибавочная стоимость, а торговля как таковая. Я купил себе четыре бутылки просекко за два евро. Не из-за желания дешевого игристого вина, а скорее из удивления, что человеческий труд может так мало стоить. Жизнь на Сицилии была так прекрасна, что однажды, в пылу самодовольства, Фридрих даже пошутил, что если бы Господь Бог был на самом деле всеведущ, то он бы никогда не выбрал местом пришествия Спасителя Палестину. Какая, к черту, Палестина, когда на свете есть Сицилия.

Эту шутку недоброжелатели истолковали вполне средневековым манером. Папе донесли, что Фридрих возомнил себя Богом и нелестно отзывается о Христе. Фридриха немедленно отлучили от Церкви.

Похоже, он не слишком расстроился. Объявив, что главный еретик - это папа римский, Фридрих отправился в Иерусалим. Священный город он взял без всякого кровопролития, вступив в коррумпированный сговор со своим приятелем - султаном Каира.

Будучи отлученным от Церкви, Фридрих не имел права быть религиозным помазанником на иерусалимский престол. Поэтому он дождался за стенами собора, пока кончится служба, затем подошел к алтарю, снял с него корону, как со шляпной полки, и сам надел ее себе на голову.

Фридриху прочили лавры Антихриста, римское духовенство рассылало буллы, в которых про сицилийского короля писали в тех же выражениях, что сегодня иранские газеты пользуют в отношении Буша-младшего.

Средневековый мир жил тогда в ежедневном ожидании осуществления пророчеств Иоаннова откровения, и Фридрих идеально подходил на роль Князя Мира Сего. Образованный, популярный, обаятельный, воплощенная воля к власти.

Но Фридрих не оправдал возложенных на него ожиданий. Он умер 13 декабря 1250 года и был похоронен в кафедральной церкви Палермо в скромном облачении цистерианского монаха, что, по представлениям того времени, означало смирение тела и должно было гарантировать спасение души.

Однако когда в конце XVIII века при перестройке собора саркофаг вскрыли, он был пуст. Вместо императора-монаха там лежала шелковая арабская мантия, расшитая символами мирового господства и таинственными литерами, значение которых не расшифровано до сих пор.

Чтобы выехать из Палермо, мы почти два часа дружили по узким, забитым автомобильным хламом улочкам на покоцанной Alfa Romeo1, которую с воровскими ужимками всучил нам старенький служитель проката Maggiore.

Подоплека ужимок выяснилась уже на подъезде к курортному городку Чефалу, что в получасе езды от Палермо. В Alfa Romeo вопреки условиям контракта, где сообщалось, что машина сдается внаем с полным баком, кончился бензин. В Чефалу, семью веками позже Фридриха,

1 Alfa Romeo - итальянская марка машин, знаменитая красотой форм, непрактичностью и ломкостью. жил еще один человек, любивший рядиться в роскошные мантии, окружавший себя аурой таинственности и не чуждый мыслей о мировом господстве. Его звали Алистер Кроули.

Авантюрист, эзотерик, член тайных обществ, носивший забавную кличку Брат Пердурабо, Кроули придумал свою собственную религию - телемизм. Закон у этой религии был всего один: «Делай что хочешь».

В отличие от большинства поздних последователей этой соблазнительной максимы, ограничивающих свои деяния семьюстами граммами алкоголя в день, у Кроули была фантазия. Он придумал затейливую космогонию, беседовал с демонами и даже во время одного алхимического ритуала вызвал из седых глубин озера Лох-Несс знаменитую нежить по имени Несси.

В окрестностях Палермо Кроули оказался в начале двадцатых. Он уже давно замыслил создать эдакий ЦеКа собственного учения, Телем-ское аббатство, куда стекались бы адепты эзотерической вольницы со всего света. Важно было точно выбрать место, и Кроули спросил совета у китайской «Книги перемен». Книга сказала: Сицилия, Чефалу. Набережная Чефалу пропитана солью, как теша залежавшейся в лавке тарани. С моря, которое здесь кажется более Средиземным, чем в Неаполе, тянет ветерком то ленивым, то вдруг впадающим в истеричный кураж. Пресловутый сицилийский темперамент проявляет себя похожим образом. Флегма пополам с падучей. Люди здесь, кажется, большую часть времени спят, прячась за глухими заборами, но это тот сон разума, что рождает чудовищ. Рассказывают, что в Чефалу много лет жил один почтенный сицилиец. Каждый день он ходил в кафе пить кофе и марсалу1. Но однажды бармен, которого он знал не один десяток лет, чем-то оскорбил старика. И тот достал пистолет и выпустил в обидчика всю обойму.

Брызги от волн долетают до средневекового центра Чефалу. Сидя в кафе, расположившемся в патио из изъеденного временем вулканического туфа, вдруг чувствуешь, как у кофе ни с того ни с сего появился солоноватый привкус.

В Чефалу Кроули поселился на маленькой вилле на самой верхотуре городка. Вилла эта и сейчас жива и даже служит местом паломничества кроулианцев. Она представляет собой довольно скромное, сильно запущенное строеньице. Внутри сохранились фрески, собственноручно нарисованные Кроули. Фрески в основном порнографического характера.

Жизнь в Телемском аббатстве была увлекательной. Кроули, окруживший себя странными женщинами, предавался сеансам мистической похоти. Вечером все дружно употребляли героин в смеси с кокаином. Ночи посвящали разноМарсала - сладкое сицилийское вино. калиберным формам телесной любви. Утром молились богам седой древности.

Иногда Кроули отлучался в Тунис за опием и кокаином и там, переодевшись женщиной, практиковал содомию со случайными уличными арабами.

После одной из таких практик Кроули понял, что он является живым Богом. О чем и написал колонку для одной итальянской газеты. Газета эта попалась на глаза Муссолини, и тот недолго думая выслал Кроули из страны.

Через двадцать пять лет Кроули умер в английском городке Гастингсе. Там до сих пор есть кладбище с его могильной плитой. Однако есть версия, что его прах после смерти был перевезен на Сицилию и закопан в саду аббатства, потому что Кроули собирался воскреснуть в Че-фалу.

В восьмидесятых его последователи перерыли весь двор дома в Чефалу, но ничего не нашли. Тогда, чтобы удостовериться, что прах находится в Англии, была тайно вскрыта могила в Гастингсе. Там тоже ничего не было.

На главной площади Чефалу стоит удивительной красоты и мощи Норманнский собор. Это то немногое, что осталось на Сицилии от Фридриха П. Декабрьское солнце палило беспощадно, и мне захотелось выпить белого вина. Смущало только то, что потом надо было садиться за руль. Официант в кафе напротив собора подошел с блокнотиком и ручкой: «Что вы хотите, сеньор?» «Делай что хочешь», - подумал я и заказал бутылку пахнущей сеном марсалы.

Две с половиной тысячи лет назад на Сицилии жил грек по имени Эмпедокл. Он был философом и считал, что все на свете состоит из четырех элементов: огня, воды, воздуха и земли. Эти элементы приводятся в движение двумя силами - любовью и враждой. Когда в мире правит любовь, то все идет как надо. Солнце светит, реки не выходят из берегов, а землю не трясет. Когда торжествует вражда, связи рассыпаются. И все идет наперекосяк.

Дорога, уводящая от Чефалу дальше, на восток, проходит через горы. При Эмпедокле горы были покрыты лесами. Сейчас вместо лесов - цветы. Солнце по-прежнему шпарит, недвусмысленно подтверждая, что нам посчастливилось попасть в тот эон истории, когда миром правит Любовь.

Сицилийские деревеньки, которые в другое время выглядят мрачновато, смотрят, как будто девицы на выданье. И вообще кажется, что на этом континенте скорби случилось что-то очень хорошее. Что именно - непонятно, но это носится в воздухе, как птицы в ведро.

На крайнем востоке острова высится огромная гора - вулкан Этна. Даже летом, в самую жару, у нее есть для защиты от солнцепека снежная шапка. В пятидесяти километрах от Этны, на краю пропасти, цепляется каменными фундаментами за склоны курортный городок Таормина. Здесь есть отлично сохранившийся греческий театр, помнящий премьеры Эсхила, одна-единственная улица, ничуть не изменившаяся со времен Гете. Гете жил в Таормине неделю и оставил об этой поре элегические воспоминания.

Кроме элегических воспоминаний в Таормине имеется дюжина отелей, среди которых один, «Сан-Доменико», в здании живописного монастыря, вполне претендует на звание одной из лучших гостиниц Европы. Внутри даже в самое пекло прохладно. Помогают не кондиционеры, а стены. Они тут в несколько метров толщиной.

В Таормине - всегда праздник. Это девиз города и научный факт. Кинофестиваль, какие-то театральные постановки, рестораны всегда полны. Те, кому не хватило места, выпивают прямо на улице.

Эмпедокл говорил об этом так: «Здесь люди строят каменные дома с таким расчетом, будто они будут жить вечно, а едят на пирах так, как будто завтра умрут».

Сам Эмпедокл не верил в смерть. Чтобы доказать, что смерть - это фикция, он однажды воскресил женщину, тридцать дней пролежавшую во гробе.

Жители Сицилии предложили ему стать их царем, но Эмпедокл отказался. «Я Бог, - ответил он, - а быть вашим царем - это явный шаг вниз по карьерной лестнице».

Чтобы лишний раз доказать публике свою божественную природу, Эмпедокл решил сигануть в кратер Этны. «Я воскресну и, возможно, тогда-то я и стану вашим царем», - пообещал он сицилийцам.

Никто не видел, как это произошло. Как никто и никогда не видел больше самого Эмпедок-ла. Но спустя несколько дней после Эмпедокло-вых обещаний пастухи нашли на склоне Этны обуглившуюся сандалию, которую выплюнул курящийся кратер. Ее узнали по бронзовой пряжке с затейливой чеканкой. Эмпедокл любил красивую обувь.

Новый год в Таормине - это почти четыре часа непрекращающегося салюта. Близость Этны и грохот салюта наполняют воздух привкусом опасности. Не началось ли извержение - думаешь всякий раз, когда над головой взрывается особенно эффектный огненный шар.

Сразу после полуночи, поужинав в гостиничном ресторане клейким ризотто, мы с женой стояли на площади в центре Таормины. Туристы, солидные, в черных пиджаках и бабочках, отчаянно надували какие-то пищалки, и пищалки с визгом выпускали дух.

Далеко под нами билось в беззвучной истерике Средиземное море. В небе стояла луна, глупо улыбавшаяся, глядя на снежную шапку Этны. Я помахал луне полупустой бутылкой просекко и подмигнул ей, как будто она была плодом моего воображения. И на миг мне даже показалось, что плодом моего воображения был и весь этот обаятельно-строгий мир, где так легко возомнить себя Богом и откуда я скоро исчезну, как Бог, унесенный в небо серебристой птицей с магическими литерами Alitalia на боку.