«Св. Павел» мерно покачивался на редкой волне. Предрассветную тишину нарушали лишь скрин мачт да крики ишаков, доносившиеся из поселка на берегу Чесменской бухты. Ближе к берегу также на якоре стояла «Панагия Дука». Команды на обоих судах, намучившиеся борьбой с трехдневпым штормом, спали. Только вахтенные да часовые на «Св. Павле» бодрствовали. На верхнем салинге «Св. Павла» сидел Захар, ожидая восхода солнца. Отпущенный вчера ночью командующим после доклада, он надеялся успеть посмотреть восход солнца до нового вызова к Ушакову. Друзья по раз говорили ему о непередаваемой красоте солнечного восхода над пустыней, но самому увидеть эту красоту Захару но удавалось. Солнечные восходы над водной гладью давно стали привычными, а вот над пустыней…

За те три дня, что он ждал прихода «Св. Павла», небо впервые было чистым. До этого обжигающий зноем ветер нес мельчайшую песчаную пыль, застилавшую солнце красной пеленой. Ветер гнал песок по улочкам Чесмы, перебрасывал через залив, забивал через щели во внутренние помещения, песок противно скрипел на зубах, был повсюду. Ночью ветер внезапно стих, небо вызвездило, и утро обещало быть тихим и ясным.

Восход солнца действительно был красив. Накалив горизонт и окрасив его в оранжево-зеленый цвет, оно выплыло огромным малиновым шаром. Быстро наливаясь жаром и становясь слепяще-белым, солнце оторвалось от горизонта и устремилось к зениту. Буйство красок прекратилось так же внезапно, как и возникло, быстро светлела синь неба: оно как бы выцветало, теряя яркость. Захар был разочарован, приготовившись долго и со вкусом любоваться постепенной сменой красок. А тут все началось и кончилось в один миг.

Внизу на палубе горн запел зорю, раздались трели боцманских дудок, отрывистые команды, шлепанье сотен босых ног. Начинался новый день. Опустив заслезившиеся глаза, Захар посмотрел за борт. Тени от мачт, изломавшись, уперлись в скалистый мыс, отгородивший бухту от моря. Небо очистилось от пелены и сливалось с бирюзовой гладью моря, прозрачная его глубина открывалась до самого дна. При наклоне мачты на какой-то миг на дне бухты мелькнула неясная тень. При следующем наклоне мачты, присмотревшись, Захар увидел сквозь прозрачную воду большой корабль со странными черными мачтами, стоявший прямо под «Св. Павлом», на ровном киле. Захар прошел до конца грота реи и, держась за свернутый парус, стал рассматривать привидевшееся чудо. По мере того как лучи солнца, становясь отвеснее, все глубже проникали сквозь воду, корабль виделся все отчетливее. Он был не один, на дне бухты покоилось целое кладбище кораблей. С оторванными носами и обломанными мачтами, развороченными палубами и бортами, они лежали как попало: на боку, кверху днищами, поперек друг друга. Большой корабль, замеченный Захаром первым, видимо, потонул сразу же после взрыва крюйт-камер в самом конце сражения. Его палубы были снесены и открывали трюмы, заваленные сорванными с лафетов пушками и еще какими-то белыми шарообразными предметами. У корабля сохранились все мачты, только стеньги были сбиты, обгоревшие перекошенные реи, как черные руки, тянулись к поверхности. Сквозь прозрачную воду просматривались крашенные красной краской поверхности бортов. Завороженно Захар смотрел на угрюмые следы былого сражения. На ум приходили мысли о тех, кто стоял некогда на этих палубах, тщетно надеясь живыми выйти из огненного ада. Что это за сражение, о котором напоминали обугленные обломки былых красавцев кораблей? Неужели ему удалось увидеть следы Чесменской битвы? Если его предположение верно, то, видимо, это кладбище турецкого флота, сожженного эскадрой адмирала Спиридова в 1770 году. Всегда спокойное на большой глубине, море сохранило останки уничтоженных людьми творений своих рук. Дубовые корпуса, становящиеся в воде от года к году крепче, со временем занесет песком, и станут они вечной домовиной погибшим. Захару подумалось, что в начавшемся походе не раз придется вступать в бой и неизвестно, будет ли судьба к нему милостивее.

Очнувшись от размышлений и вспомнив о предстоящем докладе командующему, Захар сбежал по вантам на палубу и, волнуясь, рассказал вахтенному офицеру об увиденном. Перегнувшись через борт, они попытались увидеть подводное кладбище, но разглядеть ничего не удалось.

— Что вахтенный видит за бортом? — раздался сзади низкий голос, хорошо знакомый русской эскадре. Оба офицера повернулись, и вахтенный отрапортовал о благополучно прошедшей вахте и рассказе лейтенанта Векова.

Адмирал Ушаков — а это был он — с интересом выслушал рапорт, а затем, оборотясь к Векову, попросил его подробнее рассказать об увиденном. Он тоже подошел к борту и попытался разглядеть кладбище. Ничего не разобрав в тени, отбрасываемой «Св. Павлом», он ловко взбежал но вантам до верхнего салинга и, пройдя, как до него это сделал Захар, до конца грота реи, посмотрел вниз.

Федор Федорович провел не одно сражение. Зрелище горящих и тонущих кораблей, вид убитых и раненых на залитых кровью палубах не был ему в диковину, не вызывал такого гнетущего чувства, как эта зыбкая могила безвестных моряков. Подводное кладбище действительно могло образоваться в результате сражения русской эскадры адмирала Григория Андреевича Спиридова — его предшественника по средиземноморской экспедиции. Русская эскадра тогда разгромила и сожгла вдвое превосходивший ее по численности турецкий флот. В Чесменской бухте нашли могилу 16 линейных кораблей, 6 фрегатов, множество бригантин, галер, шебек, транспортов и других судов. На них погибло не менее 10–11 тысяч матросов и солдат, приготовившихся к абордажному бою, на дно легло более 1430 пушек. На медали, отчеканенной в честь победы при Чесме, был изображен горящий флот османов и выбита краткая надпись: «Был!»

— А теперь, — произнес Ушаков вслух, — нам предстоит воевать в союзе с нашими вчерашними врагами против их вчерашних друзей! Сумеет ли Селим смириться с мыслью о том, что всего шесть лет назад при Калиакрии я разбил весь его флот и едва не взял Стамбул?

Подаренная бриллиантовая табакерка вроде бы отвечала положительно на этот вопрос, но из головы не шел рапорт Векова об отношении мусульманского духовенства к неверным. Он знал из докладов капитанов, что при заходе в малоазиатские порты не только дервиши, всегда отличавшиеся фанатизмом, но иногда и простые люди нередко провожали русских моряков проклятиями. И это при подчеркнуто дружественном отношении членов правительства Порты и самого Селима.

Он опять посмотрел вниз. На дне в перемежающихся бликах отраженных солнечных лучей с оттенком какой-то призрачности, которую сообщает предметам даже самая прозрачная вода, виднелись останки могучих кораблей. Сопротивляясь воде и времени, они еще долго будут покоиться под голубым пологом такого ласкового на вид Средиземного моря. Ушаков сиял шляпу да так, с непокрытой головой, и спустился на палубу. Он жестом попросил Векова следовать за ним.

Войдя к себе, Ушаков пригласил Векова сесть, пригладил редеющие, изрядно тронутые сединой волосы — парика он в походе не носил — и, задумавшись, остановился перед книжной полкой, протянувшейся через всю боковую переборку каюты. Помимо лоций, атласов и отчета адмирала Спиридова о боевых действиях в Архипелаге, присланного Кушелевым из Адмиралтейств-коллегии, стояло на ней и несколько томиков в зеленой коже. То были копии переписки Суворова и Потемкина с руководителями армянского освободительного движения архиепископом Иосифом Аргутинским и купцом Эгазаром Лазаряном.

Готовившаяся в 1784 году военная экспедиция для освобождения Армении тогда не состоялась. Суворов вернулся в Астрахань, а всю переписку передал полковнику Томаре, направлявшемуся в Исфагань — столицу Персии в качестве особого уполномоченного русского правительства для переговоров о предоставлении независимости Армении. Но шах Али-Мурад, склонявшийся к соглашению, вскоре умер, а его преемник Ага-Мухамед от переговоров категорически отказался. Томара, так и не доехав до Исфагани, вернулся обратно. Когда Ушаков перед походом несколько дней гостил у Василия Степановича в Буюкдере, тот передал ему зеленые томики для ознакомления. Проделав необычный для важных государственных бумаг путь, они оказались в каюте Ушакова.

Среди них находились копии двух проектов армяно-русского договора о союзе и перевод трактата «Западня честолюбия», написанного богатым купцом и общественным деятелем Армении Шаамиром Шаамиряном. В трактате, в частности, излагался проект конституции независимой Армении и содержалось ее подробное обоснование.

Задумчиво поглаживая зеленые корешки переплетов, Ушаков думал о том, какими подчас непостижимыми путями приходят нужные решения. Написанные полтора десятка лет назад письма и инструкции помогли ему понять намерения и политику русского правительства в отношениях со своими южными соседями, а проекты конституции независимой Армении подсказали принципы, на основе которых можно будет наладить самоуправление освобождаемых островов, не отдавая их под власть Оттоманской Порты и в то же время не налагая на Россию непосильной тяжести их обороны.

— Слушаю, Захар Федорович, рассказывай подробно и по порядку, что вчера не успел.

Доклад был долгий и обстоятельный. Не заглядывая в лежащий перед ним рапорт, Захар стал рассказывать о посещении Парги и Превезы, отношениях их жителей к французам и туркам, о претензиях правителя Албании Али-паши Янинского на владение этими городами.

Здесь Ушаков прервал Захара и спросил, есть ли у него сведения о личности этого бывшего разбойника и о его связях с Бонапартом.

Захар достал из кожаной сумки небольшую тетрадку и, передавая ее Ушакову, сказал:

— Здесь, Федор Федорович, подробное его жизнеописание. Али-паша Янинский, или, как его называют еще, Али-паша из Тепелена, уже в годах — ему где-то около 57 лет. Он из малоазиатской, чисто турецкой семьи. Когда Али подрос, он сколотил шайку разбойников и первым делом умертвил всех своих братьев от других жен отца. Несколько лет он держал в страхе всю округу. После неудачной попытки захватить город Берат он лишился и тех немногих владений, которые остались от отца. Много лет Али разбойничал и набирал силу. Неожиданным нападением захватил свое бывшее владение Тепелен, вырезав при этом весь род Бератского паши. Затем поступил на службу к Дельвинскому паше Селиму, вкрался к нему в доверие, при случае оговорил его перед султаном и убил, опять же вырезав весь его род от мала до велика. Постепенно входя в силу, он в 1788 году захватил основные албанские провинции, наконец, город Янину в самом центре Албании. От султана Али получил фирман на управление всей Албанией.

Когда появились французы, ставшие обладателями венецианских крепостей в Далмации и Албании, они попытались привлечь Али-пашу на свою сторону. Сейчас он с ними в дружбе и добивается, чтобы ему передали под управление города Превезу и Паргу. Он держит в страхе греков, сербов, только черногорцы дают ему отпор. Он подбивает мирных греков на возмущение, а потом посылает своих разбойников и вырезает всех подряд. Он даже титул себе придумал — «Меч аллаха».

— Но для чего он это делает? Ведь греки, сербы и другие племена — подданные его и султана, они же ему дань все равно платят?

— Цель у него такая: вызвав возмущение, Али-паша тут же обвиняет непокорные общины в подготовке восстания против султана и просит у того повеления наказать их. Султан, конечно же, приказывает ему навести порядок. Тогда Али посылает войска, муллы и дервиши накаляют страсти. Устрашив население окрестных сел и городов, Али облагает селения контрибуцией и грабит их потом на «законных» основаниях. Край постепенно приходит в запустение. Селим III несколько раз без успеха пытался казнить Али-пашу, но всякий раз, когда он посылал палача, чтобы срубить Али голову, эти палачи с султанским фирманом сами лишались головы, как только вступали во владения Али-паши. Жители Парги и Превезы, с которыми я говорил, опасаются, что иод предлогом освобождения от французов Али-паша нападет и на них. Во время переговоров с городскими властями о содействии нашим десантам они в один голос просили взять их в русское подданство и прислать военный гарнизон, так как Али-паша против русских войск не осмелится выступить. С французами они надеются справиться сами.

Ушаков побарабанил пальцами по столу, задумался.

— Если мы сделаем так, как они просят, то мы здесь увязнем, как муха в меду. Надо придумать что-то другое.

— Федор Федорович, Али-паша только нашей силы боится. Как вы посмотрите на то, чтобы эти города объявить под покровительством нашего императора и султана и дать им право иметь свое войско? Я тут по пути со странными земляками встретился. Живут среди османов как в отдельном государстве. Свои законы у них, и Порта их не трогает. Уже лет восемьдесят живут.

И Захар рассказал об «Игнат-казаках», о заветах Игната Некрасова и о том, как они живут. Ушаков с интересом выслушал, раза два посмеялся, а потом посерьезнел и сказал:

— Живут-то они среди коренных турок, рядом Стамбул. А Парга и Превеза далеко. Тут у меня другая дума.

Он достал один из зеленых томиков, полистал и, найдя нужную страницу, протянул Захару.

— Вот, смотри: проект конституции независимой Армении. Такой проект пусть мне жители островов и представят. У них есть разные сословия, разные интересы. Пусть поспорят, обговорят все между собой, а я с Кадыр-беем им это и утвержу на первый случай. Оставим им для порядка коменданта на каждом острове и небольшую команду. Попросим через посланника прислать нам пару-другую батальонов и галерный флот. Так и народу будет хорошо, и у нас будет надежная опора. Мы на островах наладим ремонт кораблей, госпитали устроим, чтобы больных и раненых в Севастополь не отправлять. Прокормить они нас сами, конечно, не смогут, но облегчение будет.

Захар с недоумением слушал адмирала: с какой целью тот так откровенен с ним? Такие подробности ему вроде бы знать не по чину. Ушаков заметил недоумение Захара и, прервав изложение своего замысла об устройстве управления островами, пояснил:

— Я тебе все это говорю потому, что ты должен эту конституцию через своих знакомцев на островах обговорить, а когда наши корабли с десантом острова отобьют, я жителей приму и их петицию о конституции вместе с Кадыр-беем утвержу. Таким образом, и конституцию они получат, какая и нам и им будет подходящей. Если же я сам ее определю, то не знаю, оставит ли нам Петербург голову на плечах. Понимаешь, в чем тут дело?

Захар согласно закивал головой.

— Теперь слушай дальше. Перед нами поставлена задача немалой трудности. У меня 16 вымпелов да турецких 28 кораблей разных. Острова придется брать поочередно, но без промедления. Пойдем отрядами. К Цериго направляю капитан-лейтенанта Шостака с двумя фрегатами и транспорт с десантом. Если у Шостака задержки не будет и жители его поддержат, то он оставит на Цериго небольшой гарнизон, а сам пойдет к острову Занте, а затем к острову Кефалония. Это самый большой и богатый остров. Капитан первого ранга Сенявин с двумя нашими и двумя турецкими кораблями направится к острову Святого Мавра. Города Паргу, Превезу и Паксу примем под покровительство России и Турции. И уже после освобождения всех этих островов всей эскадрой пойдем к Корфу. Л теперь докладывай, что ты знаешь об этом острове.

Захар развернул карту и придвинул ее к Ушакову.

— На острове Корфу две Крепости — старая и новая. Между ними город с каменными домами. Через пролив — островок Видо, который сильно укреплен и является ключом к крепости. Взять Видо — овладеть крепостью и всем островом. Вот видите, Федор Федорович, не взяв Видо, кораблям к крепости не подойти.

На острове мне удалось познакомиться и близко сойтись с одним инженером. Он был смотрителем крепости, а французы, когда пришли, выгнали его из дома и обобрали до нитки. Так этот инженер французов ненавидит, что и карту эту дал, и подробно рассказал, что есть на острове, и в обеих крепостях, и на Видо. Он же меня познакомил кое с кем из своих друзей.

Жители французов сначала приняли хорошо. Хоть они и до них были республикой, но лозунг «Свобода, Равенство, Братство!» кому не понравится. Думали, будет лучше без венецианских властей, те их изрядно обирали, а оказалось куда как хуже.

Когда французы стали хозяйничать, отношение изменилось. Я, почитай, с десятком-другим людей из разных сословий говорил, так они в один голос заявляли, что при удобном случае все пойдут против насильников. Если взять крепость, то и весь остров наш будет. Французских войск в крепости и по острову до трех тысяч, командует ими генерал Шабо. Генерал боевой и решительный, но главный на острове комиссар Директории дивизионный генерал Дюбуа. Этот из политиков, не воевал и военного дела не знает, но с амбицией.

Кораблей разных на Корфу до 20. Из них крупные корабли: линейный 54-пушечный «Леандр», 74-пушечный «Женерё» и 32-пушечный фрегат «Лебрюи». Остальные — мелкие. Пушек в крепости, инженер считает, будет до 630. Припасов много и на год осады хватит.

Захар замолчал, соображая, не упустил ли что важное. Ушаков тоже молчал, задумчиво барабанил пальцами какой-то марш, внимательно изучая карту острова. Наконец он прервал молчание:

— Да, крепкий орешек нам достался. Но ничего, будем думать, как его раскусить. Л с инженером этим дело можно иметь, не струсит, как бой начнем?

— Думаю, не струсит. Очень он на французов зол.

— Ну, а как твоя коммерция? Много денег потратил?

С плохо скрытой гордостью Захар ответил:

— Бригантина, Федор Федорович, полностью загружена товаром, а от денег, вами мне данных, мы с Манопуло имеем немалый доход. Он говорит, что так выгодно никогда не торговал.

— Конечно, еще бы не был рад. То он на свои рисковал, а тут — на чужие денежки и без риска, да еще и доход. Ты отчет написал?

— Да, все в полном порядке.

— Ну, уж это комиссар-интендант эскадры скажет, в порядке или не в порядке.

— Федор Федорович, я но успел вам сказать, что, когда мы уходили из Буюкдере, господин комиссар-интендант так нас с Тизенгаузеном обманул, что просто не хотелось даже верить.

— А что такое? Человек он новый, как он вас обманул?

И тут Захар рассказал о попытке Соловьева недодать им казенных денег. Ушаков помрачнел, заходил по каюте, хрустя пальцами и выдавая этим сильное волнение. Захар встал и молча наблюдал за командующим.

— А в том, что ты сказал, все верно? — внезапно остановившись, спросил он.

— Федор Федорович, под присягой подтвержу слово в слово. Да и лейтенант Тизенгаузен не откажется. Мы наслышаны были о том, что такое в Севастополе в конторе порта случалось не раз, а сами встретились впервые.

— Хорошо, я разберусь. Только как докажешь? Для суда одной присяги мало. Надо было сразу караул вызвать.

— Так вас же уже не было, уехали на конференцию, а с ним его люди.

— Ну ладно. Кончим с этим. Что у тебя еще?

— Федор Федорович, в Стамбуле я одного мальчонку спас. Хороший парень. Акопом звать. Он теперь сирота. Мальчонка чудом спасся. Он по-русски плохо говорил, так я с ним в плавании занимался. Скажу, не видел такого усердия. Буквы прямо глазами ест. За месяц читать стал и говорит чисто. Удивление, какой способный, жалко, если пропадет. А что с ним делать, ума не приложу.

— А где он у тебя?

— На судне сейчас.

— Да, задал ты мне задачу. Хорошо, пусть он будет при тебе. Ты завтра опять пойдешь, теперь уже в Неаполь и Рим, а после похода разберемся. Если он такой способный, попытаемся либо в Морской, либо в Кадетский корпус устроить.

— Я бы его, Федор Федорович, и усыновить рад, только как это сделать?

— Ладно, подумаем. Впрочем, знаешь, оставь его на «Св. Павле»: пока будешь в плавании и походе, я тут с ним познакомлюсь.

— Жалко парня, уж очень он ко мне привязался.

— Ничего. Здесь ему будет спокойнее и безопаснее. Из тебя рубака хороший, а не учитель. Ну, ладно, не обижайся. Шучу. Теперь к делу. Государь поручил мне не только на островах и албанском берегу французов окоротить, но и королю Неаполя и двух Сицилий помочь. Поэтому тебе надо будет пойти в Неаполь, там обратишься к нашему посланнику с письмом, которое я тебе дам. У него узнаешь, что к чему, да и сам посмотри. Завтра пойдем к острову Цериго, ты тоже со мной. Там встретимся с Тизенгаузеном. Узнаем, какие настроения на островах, а там действуй уже сам.

— Федор Федорович, я все понял. Одно только хочу сказать: отпустите Акопа со мной. Когда ему придется в Неаполе да Риме побывать? Да и придется ли? А ведь это Италия. Сами же говорите, чтобы сам все на месте посмотрел. С мальцом даже сподручнее.

— Хорошо, будь по-твоему. Иди! Нужен будешь, позову. Простимся завтра.