У острова Хиос эскадра задержалась на несколько дней: пополняли запасы пресной воды, чинили снасти, меняли рангоут, поврежденный штормом. Попутно Ушаков наладил отношения между населением острова и турецкими моряками. Дело в том, что греки, завидя высаживавшихся с турецких кораблей галонджиев, отличавшихся буйным нравом, заперли дома и лавки, а у магистрата собрали отряд самообороны, созданный на случай высадки французов. Назревавший конфликт не сулил ничего хорошего. Он особенно был нежелателен в самом начале кампании. Ушаков направил Кадыр-бею вежливое письмо, в котором намекнул, что если соединение обеих эскадр производит на жителей подобное устрашающее действие, то лучше будет обеим эскадрам встретиться в море, а плыть порознь.

Василий Степанович Томара докладывал позже Павлу I, что Кадыр-бей так хорошо понял намек, что тотчас «объявил подчиненным своим смертную казнь за первую жалобу без исследования, велел отворить лавки и дома обывателей, затем последовала ярмонка, на которой русские, турки и греки смешались, приятствуя друг друга».

Захар в ожидании дальнейших инструкций сошел с Акопом на берег. На причале шел оживленный торг. Все что-то продавали, и мало кто покупал. Много было шума, оживленного гортанного говора. Восточный вид Захара и Акопа внимания не привлек, а вот матросов со «Св. Павла», оставленных для охраны шлюпки, тотчас окружила густая толпа: греки в живописных штанах — нечто среднем между юбкой и панталонами, вышитых рубашках навыпуск и цветных жилетах, в круглых войлочных или фетровых шапочках с обязательной кисточкой; армяне в шароварах, длинных, но колено, рубахах, подпоясанных широким поясом с висящим на нем кошельком, в плоских барашковых, а кто побогаче — в каракулевых шайках; турки в белых, зеленых чалмах, в белых, часто рваных, но всегда чисто выстиранных рубашках, выглядывавших из-под бараньих безрукавок; двое левантийских купцов, один с рыжей, а другой с черной узкими бородами и редкими усами, в длинных желтых халатах, отороченных мехом, и в черных ермолках. Все это разнообразие восточного люда поднимало пыль, шумно выражало восторг, размахивало руками, улыбалось, стремилось пожать руки русским морякам, одобрительно похлопать их по плечу. Шлюпку сразу завалили арбузами, апельсинами, кульками и корзинками с виноградом, фигами, орехами и еще невесть с чем. Мало кто знал несколько русских слов, но все как-то договаривались на немыслимой смеси языков и наречий…

По узеньким извилистым и очень грязным улочкам, приспособленным для передвижения пешеходов, ишаков да коз, во множестве бродивших где попало, все время держась середины, чтобы не быть облитыми из окон верхнего этажа, Захар с Акопом медленно поднимались в гору. Перед каждым домом, выходившим на улицу вторым и третьим этажами, с глухой стеной первого этажа, просматривался маленький дворик также с глухой, обращенной к улице стеной. Задней стеной дворика чаще была скала, на вершине которой гнездился еще такой же дворик или дом, нависая один над другим, создавая невероятный лабиринт из улочек и высеченных в скалистой породе лестниц. Плоские крыши часто были единственным свободным местом, не занятым виноградной лозой, раскидистой смоковницей или орехом.

Поднявшись на вершину и войдя во двор обветшалой греческой церкви, Захар и Акоп остановились, пораженные открывшимся простором.

На востоке между островом Хиос и полуостровом Чесма простиралась обширная бухта со стоявшей на якорях эскадрой. Можно сразу было и без подзорной трубы отличить русские корабли от турецких: аккуратно, в ниточку, подвязанные белые льняные паруса на русских и кое-как подтянутые, какие-то серые — на турецких.

На западе и юге от городка, постепенно понижаясь к морю, тянулись гряды бурых холмов с зелеными ложбинами между ними и серебристо-зелеными пятнами оливковых рощ. Между холмами и кое-где на их вершинах белели развалины террас и древних храмов.

Повсюду паслись небольшие отары овец и коз под присмотром огромных собак и пастухов, одетых, как и их далекие предки, в бараньи шкуры.

На севере и северо-востоке обзор закрывала гряда серо-коричневых пустынных гор.

— Вот так, мой друг! — с тихой грустью произнес Захар, — Всюду бедность, тяжелый труд и редкие минуты, когда можно спокойно полюбоваться вечно живой и всегда прекрасной природой!

— Дядя Захар, — попытался утешить его Акоп, — у нас в Смирне то же самое. Издали все такое красивое, а ближе подойдешь — грязь, все бурьяном заросло… И того смотри, чтобы тебя какой-нибудь дервиш посохом не прибил. Смирна ведь от Хиоса близко. Я, когда бежал, сначала сюда попал, в Стамбул уже потом…

— А почему здесь не остался?

— Так ведь думал, родню в Стамбуле найду. Только куда там… В Стамбуле человек как соринка… Дядя Захар, смотрите, смотрите! На «Св. Павле» какой-то сигнал поднимают, что это?

— А это, парень, вызов мне. Бежать надо. Адмирал зовет. Давай кто быстрей, только не расшибись!

Спустя несколько часов «Панагия Дука» уже выходила из Хиосской бухты.

Путь ее лежал в Неаполь к полномочному министру Павла I при дворе короля Фердинанда и королевы Каролины графу Мусину-Пушкину-Брюсу. Предусмотрительный Федор Федорович, помимо писем к Брюсу, снабдил Векова охранными письмами от имени Селима III за подписью и печатью его представителя на союзной эскадре Махмута-эфенди. Он считал, что они помогут Векову на случай встречи с тунисскими пиратами, или, как их называли в Средиземном море, корсарами. Кроме того, Векову рекомендовалось при встрече с корсарами поднять сразу два флага — русский и турецкий. О том, что Ушак-паша с флотом в Средиземном море, все уже знали, и это должно было усмирить корсаров.

Однако, зная нравы тунисских шкиперов — рейз, не признававших ни власти своего собственного бея, ни власти султана, ни самого аллаха, Захар внутренне улыбнулся той важности, с которой турки вручали ему охранные грамоты. Однако внешне он ничем не выразил своего сомнения и принял письма со всей подобающей признательностью.

Эскадра от Хиоса направилась для выполнения главной задачи — освобождения Ионических островов.

В древние времена Греция и Рим, в средние века Византия и Генуя, затем Порта и Австрия, а сейчас и Франция вели постоянную борьбу за владение Ионическими островами. На самых крупных генуэзцы еще в XIII–XIV веках построили мощные крепости и содержали военные гарнизоны. Держали войска на крупных островах венецианцы, а затем и французы. Главпая их база и самый крупный гарнизон находились на острове, Корфу.

Ионические острова имели важное стратегическое значение. Тот, кто ими владел, запирал вход в Адриатическое море. Кроме того, острова являлись своеобразным мостом между Балканами и Италией.

Большое значение они имели и для русской эскадры. Дубовые леса сплошь покрывали гористую местность, виноградники, оливковые рощи, плантации апельсинов и лимонов, многочисленные стада овец, мягкий климат, удобные бухты — все это при благоприятном отношении населения позволяло иметь на островах базу для ремонта кораблей и снабжения их свежими продуктами, так необходимыми вдали от своих гаваней.

Первым на остров Цериго Ушаков 24 сентября направил отряд капитан-лейтенанта Шостака с двумя российскими и двумя турецкими фрегатами, несколькими транспортами с десантом и посыльным судном. Шостаку он строго-настрого наказал, прежде чем начинать боевые действия, потребовать от французского гарнизона сдачи на договор без кровопролития и только в случае сопротивления начать штурм. Особо он наказывал Шостаку взять и обыскать все суда, там находящиеся, так как, по рассказу лейтенанта Тизенгаузена, на острове, помимо французов, находились какие-то посланцы якобы от австрийцев, распространявшие прокламации и склонявшие жителей не допускать русских, а отдаться под покровительство Австрии. К жителям Цериго Ушаков направил письмо, в котором призывал их создать свои отряды и вместе с десантом принудить французов к капитуляции и больше к себе на остров их не допускать.

И вот сейчас, пройдя путаницу островов и проливов Додеканезского архипелага, Ушаков с большим нетерпением ожидал известий от капитан-лейтенанта Шостака. Хотя в крепости, и вообще на острове, не могло быть больше сотни французских войск, а у Шостака, помимо корабельных экипажей, было еще 300 русских гренадеров и 300 турецких солдат, все же крепость есть крепость. Ушаков мысленно представлял расположение малой и главной крепостей на острове, их вооружение, прикидывал возможность обстрела крепости с кораблей.

Размышления прервал флаг-офицер Головачев:

— Ваше превосходительство, от адмирала Кадыр-бея сигналят, что все отставшие корабли подошли и он просит разрешения двигаться дальше согласно ордеру.

— Ну, что же, раз подошли, передай «добро», да и всей эскадре. Курс на Цериго.

Долгожданное известие о взятии острова Цериго пришло на следующий день.

Шостак и десант не подвели! Командир посыльного судна вручил командующему рапорт, а на словах передал подробности славного дела:

— Ваше превосходительство, и наши и турки воевали отменно. Рано утром 28 сентября фрегат капитан-лейтенанта Шостака и фрегат капитан-лейтенанта Белле подошли к малой крепости в заливе Святого Николая. Иван Андреевич Шостак предложил коменданту спустить флаг и сдаться на договор без кровопролития. Но куда там! Французы отказались и даже пару раз выпалили из пушек, однако без вреда для наших. Тогда Генрих Генрихович Белле несколькими залпами сначала с правого, а потом с левого борта сбил их батарею, и французы, побросав пушки, позабыв о своем флаге, пустились наутек. Восемь человек наши поймали, турки из десанта семь человек взяли, а остальные убежали в крепость Капсалу. Она на горе в центре острова, сильная крепость, не то что та — в заливе!

— Так что же, Капсалу еще не взяли? — с тревогой спросил Ушаков.

— Взяли, ваше превосходительство, взяли! На третий день и взяли.

— Ну, молодцы, ну, мастера! — оборотясь к стоявшим сзади него капитану «Св. Павла» и офицерам своего штаба, сказал Ушаков. — Крепость-то Капсалу я помню. Она на самой скале стоит, гора крутая, стены из дикого камня сложены еще генуэзцами. Она очень высоко стоит. С моря по ней стрелять только мортирами можно, а где они у Шостака? Но вот взяли, молодцы! Как же все-таки Шостак исхитрился по Капсале стрелять?

— А он и не стрелял. Там над крепостью одна горка высится. Вот на нее наши солдатики где на руках, где на себе через овраги да сплошные острые каменья втащили десять пушек, а с ними и турки Фатих-бея в азарт вошли и тоже батарею под небольшим прикрытием поставили. А как начали палить по крепости, тут и десант высадился. Ну, французы увидали, что дело их конченное, что мы лестницы штурмовые доставили и фашины припасли и что от наших батарей им спасения не будет, так часу в двенадцатом 1 октября они флаг-то и спустили!

— Сколько наших и турецких солдат потеряли?

— Так я же говорю, ни одного убитого у нас, только нескольких поранило, да и то не сильно.

— А что за трофеи взяли и сколько гарнизону всего у французов было?

— В первой малой крепости с одним унтер-офицером было тридцать шесть рядовых, из коих двое убиты и пятнадцать взяты в плен. В Капсале вместе с комендантом и доктором было офицеров шесть, унтер-офицеров и рядовых — шестьдесят девять. Убитыми они потеряли семь человек. Все остальные сдались.

— А сколько раненых у французов?

— Вот сколько раненых, не знаю. Если и есть, то все на ногах стояли, когда сдавались. На носилках, не упомню, чтобы были. Вот здесь, ваше превосходительство, в пакете этом, два флага с крепостей французских. Извольте посмотреть, какие они авантажные! Поболе наших раза в два будут, а сдали их, почитай, без сражения.

— Ну, удружил, — Ушаков обнял и расцеловал посыльного. — Сейчас пойдем отобедаем. Прикажи, — обернулся он к флаг-офицеру Головачеву, — «Панагии» в кильватере следовать. Да, забыл спросить, сколько пушек взяли?

— В малой крепости одиннадцать, а в Капсале — двадцать. Зарядов к ним много. А сколько — не считано еще.

— Вот так, господа офицеры, надо нам и остальные острова брать! Чтобы нашим служителям домой живыми вернуться! Петр Иванович, — Ушаков обернулся к адъютанту, — заготовь рапорт за моей подписью Кадыр-бею о славном деле на Цериго. Похвали Фатих-бея и с французским флагом отвези рапорт ему на «Капитанию». А сейчас, господа, прошу отобедать. Адмиральский час давно настал.

В двух кильватерных колоннах русская и турецкая эскадры, возглавляемые линейными кораблями «Св. Павел» и «Капитания», не заходя в Цериго, на всех парусах шли к следующим островам Архипелага. Там и крепости были посильней, и гарнизоны покрупнее.

Весть о решительной победе над французами на Цериго п о том, что его жителям предоставляется самостоятельность под русским и турецким покровительством, уже облетела острова и бывшие венецианские города на балканском побережье. Эта весть подтвердила заверения прокламаций Ушакова и его писем к островным старшинам, привезенных Вековым, вдохнула надежду на скорое освобождение от гнета французов, побудила население создавать и вооружать отряды самообороны, активно подниматься на борьбу.

К островам Занте и Кефалония 12 и 14 октября 1798 года направились два отряда русских и турецких кораблей. Первым вновь командовал Иван Андреевич Шостак, а вторым — Иван Степанович Поскочин. Они должны были крепости и батареи на островах отобрать у французов на договор или силою оружия. Если там найдутся французские суда, взять их военной добычей, равно и на берегу все, что найдется французам принадлежащее. Суда в гаванях, под каким бы флагом они ни находились, надлежало тщательно осмотреть, документы освидетельствовать и всех, кто будет подозрителен, арестовывать и содержать до подхода эскадры.

Разведке лейтенанта Тизепгаузена не удалось узнать, какие орудия в крепости на острове Занте и насколько будет сильным их огонь. Поэтому Ушаков подробно наставлял Шостака, специально оговорив в ордере, как ему следует вести дело. Свой ордер Ушаков закончил словами, весьма обидевшими самого молодого из его капитанов: «…Чем поспешнее дело, тем неприятелю страшнее, и он, не имея времени осмотреться, придет в замешательство».

В сердцах Шостак, прочитав это наставление, воскликнул:

— Уж совсем меня за мальчишку полагает. Не знаю будто, что и как делать. И когда уж успокоится!

Не имея возможности самому быть всюду, где действует его флот, Ушаков наставлял своих помощников поступать так, как поступал бы он сам. Болел душой за каждый корабль, за каждого служителя, требовал добиваться победы малой кровью, умением, сноровкой. Не всегда наставления тешили самолюбие подчиненных, но дело от этого только выигрывало.

18 октября подобный ордер Ушаков отдал капитану 1-го ранга Сенявину. Ему надлежало со своим кораблем «Св. Петр», фрегатом «Навархия», турецкими линейным кораблем, фрегатом и транспортами с батальоном десанта русских гренадер и турецких солдат овладеть крепостью и островом Св. Мавра.

Сам Ушаков с оставшимися кораблями крейсировал в видимости того острова, который намечалось штурмовать. Он правильно рассчитал, что появление на горизонте крупной эскадры должно было показывать французским гарнизонам всю бессмысленность их сопротивления, а жителей вдохновить на решительные действия совместно с союзными десантами.

Овладение островом Занте с расположенной на нем крепостью, как и предполагал Ушаков, особого труда не составило. 13 октября при подходе отряда Шостака с десантом русских гренадер и турецких солдат иод командованием лейтенанта Метаксы — переводчика Ушакова при Кадыр-бее — жители острова выделили делегации от всех сословий, которые приплыли на лодках к фрегату и заявили капитан-лейтенанту Шостаку, что русские корабли для них — это корабли надежды, надежды на избавление от ига французов и защиты от турок. Жители острова в своих молитвах давно уже призывают на помощь русских братьев. Все сословия острова, все жители от малого до старого почтительно просят принять их в русское подданство. Все они окажут полное содействие русским и турецким войскам, только бы получить независимость.

Действительно, можно было наблюдать, как при подходе десантных шлюпок, которые из-за мелководья не могли пристать к самому берегу, жители бросились в воду и на руках перенесли русских и турецких солдат на сушу. Так же, на руках, перенесли они легкие пушки, бочонки с порохом, корзины с ядрами и бомбами.

Под радостные крики собравшихся на берегу устроенные французами батареи были сбиты несколькими залпами с фрегата «Счастливый». Солдаты с батарей иод улюлюканье жителей бросились бежать в крепость, едва успев спастись от жестокого самосуда толпы. К концу дня крепость со всех сторон окружили вооруженные отряды жителей острова и десанты союзников. В одиннадцатом часу вечера комендант крепости полковник Люкас, гордо отвергавший днем предложение о сдаче, прислал парламентеров для переговоров, а позже и сам явился в магистрат.

Такая метаморфоза объяснялась тем, что, наблюдая, как вооруженные отряды жителей полностью окружают крепость, и видя, с какой неистовой яростью они грозят истребить всех французов до единого, Люкас понял: начало штурма — смерть для всех находившихся в крепости.

Штурм явно должен был начаться рано утром. Об этом говорила и позиция, занятая кораблями, и доставленные на берег штурмовые лестницы. Он понимал также, что русские, если начнется штурм, не смогут защитить жен и детей офицеров гарнизона от рассвирепевших жителей. Понимали это и все находившиеся в крепости. От криков и плача женщин и детей у него раскалывалась голова. Здравый смысл и инстинкт самосохранения победили его сомнения.

На следующий день крепость сдалась. Ее гарнизон насчитывал 490 человек, в том числе 46 офицеров. Тех из них, с кем были жены и дети, отпустили на честное слово в Анкону с обязательством не воевать до окончания войны против России и Оттоманской Порты, а также против их союзников. Остальных пленных с личным имуществом отправили в Морею — ее лесистые горы виднелись на горизонте. Там они без обид и притеснений под присмотром турецких властей должны были ждать отправки на родину.

Опасения полковника Люкаса не были лишены основания. Русскому отряду с большим трудом удалось отправить пленных на корабли, а затем и в Морею. Разъяренные жители даже пытались их отбить у гренадеров. Ненавистью к французам пылали все сословия. Помимо того что солдаты грабили население, на островах полностью разрушилась торговля, которой жило большинство жителей. Их обнищание пошло особенно быстро после того, как еще до прихода эскадры Ушакова англичане блокировали острова. И еще одно обстоятельство вызвало сильную ненависть к самому Люкасу. Стало известно, что он вел переговоры с доверенными людьми Али-паши о сдаче крепости и острова за крупную сумму в золоте паше Юсуфу — командующему войсками Али-паши, отличавшемуся особой свирепостью даже в то жестокое время.

В тот же день, едва остыв от пережитого, магистрат устроил встречу освободителям. Подошедший катер с Ушаковым и его свитой приветствовался колокольным звоном и ружейной пальбой; встречающие окружили русских плотной толпой и двинулись к магистрату, забыв о высаживавшихся Махмут-эфенди и Кадыр-бее. Лишь несколько человек, специально назначенных для встречи, остались с ними. Ушаков вынужден был вернуться, с трудом пробившись через толпу, и взять Махмут-эфендн и Кадыр-бея под руки.

Такое отношение к русским морякам местных жителей не на шутку встревожило Ушакова: как бы турки не почувствовали ревности к своему союзнику и у них не возникло подозрения, что русские стремятся захватить Ионические острова. Основания для ревности действительно были. Улицы, по которым шла процессия, устилались коврами, почти из каждого окна свешивался русский флаг и только очень редко турецкий. Под ноги русским морякам бросали цветы, женщины и дети целовали им руки.

Ушаков, пытаясь исправить положение, обратился к жителям острова, заполнившим площадь перед магистратом, и заявил, что он и его друзья и союзники Махмут-эфенди и Кадыр-бей представляют русского императора и турецкого султана, которые не намерены лишать острова вольности, что жителям предоставляется право «избрать из ваших дворян, равно и из мещан, по равному числу судей, сколько заблагорассудится, для рассматривания дел политических и гражданских… Вы можете также общим советом давать пашпорты вашим единоземцам за печатью вашего острова. Таковое правление пребудет между вами, пока и прочие острова, принадлежащие прежде сего Венецианской республике, не освободятся от французов, и какое решение воспоследует от держав наших в рассуждении правления вашего, равно и флага вашему острову, обнародованы будут вам манифестом…».

Когда закончился перевод речи Ушакова, гробовое молчание повисло над площадью. Потом послышались женские рыдания и крики:

— Не хотим ни свободы, ни своих правителей, а хотим лишь одного — чтобы защитила нас Россия.

Страх, что они не смогут сами себя защищать и что турецкие наши явятся на смену французам и наступит еще больший гнет, был настолько явным, что встревожил даже флегматичного Кадыр-бея. И он и Ушаков еще и еще раз заверили жителей, что им ничего плохого не грозит, что они будут иод охраной русского и османского флагов, что ни русские, ни османы их не будут брать в свое подданство н что всем жителям Ионических островов будет дано самоуправление и конституция, которую они захотят.

В конце концов страсти утихли и стороны согласились на то, что для охраны острова и крепости Ушаков оставит гарнизон. Такой гарнизон из 15 русских гренадеров и 15 турецких солдат тут же был назначен. Комендантом острова и начальником гарнизона оставался русский мичман.

В пятницу 15 октября магистрат сделал прием в честь освободителей. Для матросов, солдат десанта и младших офицеров союзных эскадр на площади перед магистратом были устроены танцы и угощение. С какой радостью молодые люди разных наций, разных обычаев и веры, не зная языка друг друга, предались мимолетной радости, с какой страстью отплясывали греческие танцы. Забыты были страхи и взаимное недоверие.

Праздничное убранство города, иллюминация, теплый осенний вечер, раз за разом исполняемый городским оркестром сначала медлительный, а затем стремительный и огненный танец сиртаки — все подчеркивало торжественность свершившихся событий!

Через распахнутое окно парадной залы Ушаков с улыбкой наблюдал, как Метакса, подхватив пышную гречанку, лихо кружил ее в танце. Местные парни в белых юбочках и вышитых рубахах, в круглых ярких шапочках и расшитых жилетах, столь же ярко одетые девушки, перемежаемые русскими и турецкими моряками и солдатами в зеленых и синих мундирах, — все они, взявши друг друга за плечи, кружились, притопывали, выделывали ногами немыслимые антраша. Казалось, дух древней Олимпии, находящейся неподалеку — за проливом и грядой прибрежных гор, — спустился на остров. Как и их далекие предки, прерывавшие даже войны на время спортивных игр, жители острова, русские и турки беззаботно предавались веселью.

К Ушакову подошли Кадыр-бей и Махмут-эфенди. Приветствуя Ушакова по-восточному — приложив правую руку к сердцу, а потом ко лбу и к губам, а затем по-европейски — пожав ему руку, они стали в пышных выражениях благодарить его за дружественное отношение к союзникам. Ушаков, поискав глазами Метаксу, который, как на грех, исчез куда-то, мысленно махнул рукой на заведенный порядок общаться с турками через переводчика и, принеся извинения за плохое знание языка, ответил, что и он благодарит Махмут-эфенди и Кадыр-бея за их усилия установить искренние союзнические отношен ия.

Он попросил Кадыр-бея отметить храбрость и усердие Фатих-бея, командовавшего десантными войсками, и всех участвовавших в штурме крепости Капсала на острове Цериго и в постройке батарей, сыгравших решающую роль в капитуляции французов на острове Занте.

Отдав долг взаимной вежливости, представители Порты начали деловой разговор о подготовке к штурму острова Кефалония. Но, как вскоре выяснилось, не штурм их беспокоил, а порядок взимания контрибуции с освобождаемых островитян и дележ трофеев. Ушаков с удивлением увидел, как при словах о контрибуции и дележе трофеев алчные огоньки зажглись в глазах собеседников и враз исчезло их напускное благообразие.

Ушаков собрал всю свою выдержку и, продолжая приветливо улыбаться, ответил, что трофеи, как и было уговорено на конференции в Бебеке, будут поделены поровну, кроме нескольких медных пушек из 62-х захваченных на Занте, которыми он заменит пришедшие в негодность при обстреле Цериго. Также поровну будут поделены депежные суммы, вырученные от продажи трофейного имущества.

Что же касается контрибуции с жителей, то, поскольку этот вопрос не поднимался на конференции, его надо будет согласовать союзным правительствам России и Блистательной Порты. Для этого он немедленно направит рапорт российскому посланнику в Стамбул для доклада императору Павлу I. Такое же предложение он просит уважаемых Махмут-эфенди и Кадыр-бея направить своему правительству для доклада султану Селиму III.

Ответ Ушакова пришелся явно не по вкусу военачальникам Порты, но делать было нечего, и они, рассыпаясь в комплиментах русским морякам и гренадерам, перевели разговор на тему о том, какую прекрасную встречу и прием устроил магистрат в честь освободителей.

Тут, к счастью, к ним подошли старшины города и острова, и разговор на опасную тему больше не возобновлялся.

Ушаков мысленно выбранил себя за неосторожность и зарекся на будущее отпускать от себя переводчиков хотя бы на шаг. В делах тут нельзя без свидетелей, да и но такой он знаток турецкого языка, чтобы за пышными восточными оборотами правильно уловить скрываемый ими истинный смысл.

17 октября отряд кораблей и десант капитана 2-го ранга Ивана Степановича Поскочина овладел островом Кефалония и его двумя укрепленными городами, расположенными друг против друга у входа в узкую бухту, — Ликсури и Аргостоли. При решительных действиях гарнизона они могли представить серьезную помеху русским войскам. По случилось так, что отряду десанта с эскадры пришлось не стрелять в французов, а отбивать их у жителей. За два дня до подхода союзников жители Кефалонии подняли восстание, и французский гарнизон ничего с ними но мог поделать.

В день высадки десанта французы, побросав пушки, расположенные на побережье, попытались укрыться в старой крепости, расположенной в глубине острова. Однако не всем удалось это сделать. Часть гарнизона перехватили отряды самообороны города Аргостоли и подошедший десант. Коменданта острова полковника Ройэ и часть гарнизона, пытавшихся укрыться в малой крепости Ассо, обезоружили и взяли в плен вооруженные жители города Ликсури. Греки заковали пленников и, посадив на суда, отвели их подальше от берега и тем спасли им жизнь, так как толпа вооруженных крестьян, возглавляемая местными дворянами, жаждала их перебить. Потом их взяли иод охрану русские моряки, естественно предварительно расковав.

23 октября население Кефалонии — второго но величине острова после Корфу, а точнее, ее главного города Аргостоли устроило такую же торжественную встречу Ушакову, Махмут-эфенди и Кадыр-бею, как и на Занте.

В конце дня Ушаков, уставший от церемоний этой встречи, расхаживал по каюте и вполуха слушал доклад Поскочина о штурме и всех перипетиях овладения крепостью и городом. В глубине каюты Метакса сосредоточенно его записывал. Прервав докладчика, вошли комендант гарнизона Кефалонии полковник Ройэ и сопровождавший его лейтенант Головачев. Успокоившись относительно своей судьбы и своего имущества, пленный полковник имел самоуверенный вид. Он почтительно поблагодарил адмирала за вежливое и человеколюбивое обхождение с ним и со всеми пленными.

— Ежели бы но усилия великодушного офицера Поскочина, подверглись бы мы, конечно, неминуемой и позорной смерти. Греки заковали нас, как рабов, и отвели на галеры… Так нигде не поступают с образованными людьми…

— Вы называете себя образованными людьми, но деяния ваши не таковы, — ответил рассерженный аттестацией жителей Кефалонии Ушаков, — Положим, все, что вы говорите, — правда, но все же лучше посидеть несколько дней скованными, нежели сделаться жертвой озлобленного против вас народа. Вы жалуетесь на греческих офицеров, а они спасли вам жизнь. В ваших бедах, полковник, вы виноваты сами!

— Я вел себя, как следует исправному французскому офицеру, я выполнял приказ моего командования, — обиделся осмелевший Ройэ.

— Выполняли приказ? И крепость сдали без боя тоже но приказу? Я вам докажу, что выполняли приказ вы плохо. Вы поздно взялись укреплять вверенный вам остров, вы не сделали нам никакого сопротивления, не выстрелили ни из одного орудия, не заклепали ни одной пушки. Из вашей пороховой казны жители украли сто восемьдесят бочек пороху и двадцать ящиков и бочонков с патронами. Вот как вы выполняли приказы! Впрочем, окончим этот неприятный разговор. Есть у вас какие-либо претензии и просьбы ко мне?

— Нет, ваше превосходительство. Скажите только, какая будет наша судьба?

— Судьба ваша будет обычная. Через день-два отправим вас в Морею под присмотр турецких властей. Побудете там, пока ваши власти не договорятся со Стамбулом об отправке вас на родину, а не договорятся — пробудете в Морее до конца войны. Семейных офицеров с женами и детьми разрешаю отправить в Анкону, если они дадут честное слово до конца войны не воевать против нас и наших союзников. У вас здесь есть семья?

— Нет, ваше превосходительство, я одинок.

— Что же, останетесь в плену вместе со своими подчиненными. Хоть в этом свой долг до конца исполните…

Так закончился разговор с французским полковником адмирала Ушакова, который первейшей обязанностью считал выполнение своего долга и присяги.

Ушаков упрекнул француза в плохом выполнении своего долга, хоть тот и был врагом в этой войне.

Расстроившись после беседы с пленным комендантом, Ушаков некоторое время молчал, только посматривал на лейтенанта Егора Метаксу, быстро, сосредоточенно и дословно записывавшего только что закончившийся разговор.

— Итак, Иван Степанович, — обратился Ушаков к Поскочину, — продолжим. На чем мы остановились?

— Я докладывал о пленных и взятых трофеях.

— Вот и продолжайте.

— В главной крепости, в малой крепости Ассо, на батарее и в городах Аргостоли и Ликсури взято в плен 208 человек, в том числе 11 офицеров. Трофеев взято: 56 пушек разных, 65 бочонков пороху и поболе 2,5 тысяч ядер, бомб чиненых и картечей. На корабль «Троица», ваше превосходительство, и на фрегат «Счастливый» из трофеев мною взято по 4 медных пушки, пороху 40 бочонков и бомб до 600. Остальное оставил в крепости при карауле. При острове остаются авиза «Красноселье» о 14 пушках и из Скиперова батальона поручик Иван Поджио, комендантом, а с ним унтер-офицер, канонир, барабанщик и 12 гренадеров. Столько же и от турецкой стороны.

— Правильно сделал. Что там еще?

— Пленные, Федор Федорович, посажены на транспорты и по утру отправятся на остров Паксос, а потом на матерый берег к паше Морейскому. Старшим там лейтенант Тизенгаузен.

— На Паксосе и Итаке гарнизоны были?

— Нет, там французов не было, они туда только за продуктами приходили. Все брали, а денег не платили.

— Вот и добрались до того, что их греки едва не порешили. Сколько жителей на Кефалонии сейчас?

— Жителей там, Федор Федорович, тысяч до пятидесяти восьми будет, как их архонт считает. Все больше греки. Дворяне и купцы побогаче — итальянцы и греки, которые свой язык забыли. Мира у них между собой нет. Греки занимаются виноградарством да еще оливки выращивают, солят, масло из них давят и продают по всем островам, виноград сушат и на матерый берег возят. Л еще выделывают хлопчатую бумагу и хлопчатую ткань для одежды и на паруса. Жители городов — все, как есть, купцы и мореходы. Как англичане блокаду сделали, очень они обнищали. Вон в гаванях и в заливе 120 всяких судов и лодок стоят. Какие пустые, какие с грузом.

— А их проверили?

— Проверили, Федор Федорович. У всех паспорта от властей острова. Сомнительных не нашлось. Все их бумаги я препроводил в канцелярию вашу. Остров большой, земля добрая, только гор много. Они на них овец и коз держат. Из шерсти сукно валяют и хорошие бурки делают. Я, ваше превосходительство, чаю, что нам тут зиму зимовать, а теплой одежды из Ахтиара не дождаться. Так, может, закупить для служителей этих бурок да теплых на ноги чуней из бараньих кож?

— Ох и хитер ты, Поскочин, ох и хитер! Так уж купил, поди? А, купил?

— Купил, Федор Федорович, купил на половину команды, пока они цены не подняли.

— То-то я смотрю, на «Троицу» возят и возят тюки какие-то. Думаю, пушки — не похоже, ружья — так больно уж легко их с лодок перекидывают, а он вот что задумал! Лихо! А как же форма, одежда-то не по артикулу?

— Шляпы по артикулу, ваше превосходительство, останутся.

— Хорошо, держи пока в трюме, там видно будет. Подумаю. А сейчас укажи рапортом всех отличившихся, а из взятого у французов провианта дай пленным на три дня но морской норме. У Морейского паши они не скоро хлеб получат. Запасы на кораблях пополни, уксус закупи. Корфу — не Кефалония. Уксусу — пушки студить — много нужно будет. Еще вот что сделай. Вместе с архонтами обговори, чтобы они в большой крепости госпиталь сделали да за больными уход наладили. Ох, много их у нас при такой-то нище будет. Ох, много! Что еще у тебя?

— Все, ваше превосходительство, дозвольте отправиться на корабль?

— Ну, раз все, так отправляйся. Спасибо тебе.

…Остановившись у стола, за которым заканчивал записи Метакса, Ушаков в задумчивости смотрел на быстрое перо, рождавшее вязь строк и оставлявшее потомкам память о недолговечных мгновениях жизни. Но не о памяти потомков думал сейчас Ушаков. Он понимал, чувствовал, ощущал, как стягиваются нити личных интриг и государственных политик, в переплетении которых оказался он и союзные эскадры.

Павел с нетерпением ждал взятия Корфу и похода к Мальте. Нельсон, выполняя наказ Адмиралтейства, требовал всех сил Ушакова для блокады Египта: Александрия — в первую очередь, Корфу — потом; о Мальте англичане даже думать Ушакову не давали. Али-паша спал и во сне видел, что он владеет всеми бывшими венецианскими городами на балканском берегу, а острова Св. Мавра и Корфу — его собственность. Селим III ожидал, что все Ионические острова станут его вотчиной. И лишь один Ушаков думал о том, как сделать, чтобы жители освобожденных им островов могли жить в мире, избрав подходящую форму правления.

Отважный флотоводец, мудрый дипломат, он все же наивно надеялся, что данная им конституция внесет мир между сословиями и даст возможность всем жителям через своих избранников вести правление ко всеобщему благу. Скоро, ох как скоро восторженные приветствия островной аристократии сменятся пасквильными письмами в Стамбул и в Санкт-Петербург, а его конституцию «исправят» в пользу первого сословия, и все пойдет по заведенному порядку: сильный будет гнуть слабого, богатый — бедного, итальянская аристократия — остальное греческое трудовое население. Это все еще будет, но пока об этом не дано было знать никому…

Ушаков склонился над картой острова Корфу. Он вновь и вновь изучал укрепления противника, прикидывал, как лучше, как с малой кровью взять эту крепость, крепость, которую со дня ее основания никто штурмом еще не брал!

Он совсем было решил направиться с наличными кораблями к Корфу, рассчитывая, что Сенявин, в решительности и храбрости которого он никогда не сомневался, если еще не овладел островом и крепостью Св. Мавра, то овладеет ими не сегодня, так завтра.

29 октября корабли эскадры снялись с якоря и, выйдя из залива острова Кефалонии, при хорошем попутном южном ветре взяли курс на Корфу. Уже с палубы «Св. Павла» слышался рык боцманов и топот ног служителей, уже наполнялись ветром в строгом порядке натягиваемые паруса, уже вслед за эскадрой приняла ветер и «Капитания». Но тут пушечный выстрел с подходившего от острова Св. Мавра аката «Ирина» и зажегшийся сигнальный фальшфейер заставили Сарандинаки отдать команду лечь в дрейф и принять шлюпку. Лкат тоже лег в дрейф.

Ушаков вышел на палубу. К борту подошла шлюпка с офицером со «Св. Петра». Полученное известие от Сенявина круто меняло план ближайших действий. Французский гарнизон числом более 540 человек, ожидая помощи с Корфу, успел уйти в крепость. В отличие от Кефалонии, на Св. Мавре крепость оказалась сильно укреплена. Она с двух сторон окружена морем, а с двух других — широкими рвами, сообщающимися через шлюзы с заливом. В крепости сильная артиллерия и большие запасы провианта и боевых снарядов. Взять ее в скором времени наличными силами Сенявин не мог. Кроме того, и это особенно встревожило Ушакова, стало известно: Али-паша, отряды которого подошли к узкому проливу, отделяющему остров от материка, предлагает коменданту крепости 30 тысяч червонцев за сдачу крепости ему, а не Ушакову. Французов он обещает на своих кораблях отправить в Анкону. Все это стало известно от нескольких богатых жителей, которым Али-паша через своих лазутчиков обещал полную безопасность.

Ушаков приказал дать сигнал ракетами кораблям эскадры, находившимся в видимости, лечь в дрейф и выслать командиров на «Св. Павел». Лейтенант Балабин отправлялся на «Капитанию» просить Кадыр-бея срочно прибыть на совещание. К Корфу, вместо всей эскадры, ушли только «Св. Троица» Поскочина, два турецких фрегата и корвет. Ушаков не стал посылать за ними, решив справиться с сопротивлением гарнизона своими силами.

На коротком совете решили со всеми оставшимися кораблями идти к Св. Мавру и на следующий день начать штурм крепости. Кадыр-бей по просьбе Ушакова направил Али-паше строгое письмо с приказом не самовольничать.

К утру корабли подошли к острову. Ушаков и Кадыр-бей тотчас отправились к Сенявину. Вместе с ним они обошли на шлюпке остров, осмотрели укреплении крепости, побывали на батареях, устроенных по приказу Сенявина на матером берегу. Пролив, отделявший остров от материка, узкий и местами проходимый вброд, не составлял препятствия для отрядов Али-паши. Кадыр-бей обратил внимание на то, что батареи были приспособлены для кругового обстрела и со стороны материка имели прикрытие из турецкого десанта с полевыми пушками. Он посмотрел на Сенявина и покачал головой, тот только развел руками…

Из крепости и с береговых батарей, устроенных Сенявиным, началась жестокая пальба. Тяжелые орудия, снятые с кораблей, причиняли крепости большой вред, тогда как ядра и бомбы из крепостных орудий до батарей не долетали.

Ушаков приказал всем кораблям эскадры приблизиться, насколько позволит глубина, и начать обстрел крепости совместно с батареями. Осажденным он направил ультиматум, объясняя, что им неоткуда ждать помощи, что остров Корфу в блокаде, а другие острова уже все взяты. Осажденные имеют недостаток в провианте и долго в крепости держаться не смогут, поэтому он предлагает гарнизону сдаться, в противном случае никакой пощады ожидать не должны.

Одновременно Ушаков предписал начальнику отряда самообороны собрать в скором времени самых отважных вооруженных жителей, которые, соединившись с десантом, должны подготовить штурмовые лестницы, фашины и все необходимое для штурма, батареям и кораблям продолжать обстрел крепости.

Комендант крепости дважды присылал парламентеров, стремясь выторговать более мягкие условия сдачи, а главное — обязательство доставить всех пленных на кораблях в Анкону. Не получив согласия, он еще два дня надеялся на помощь и продолжал сопротивляться. С утра 3 ноября должен был начаться общий штурм. Не ожидая его начала, комендант крепости согласился на капитуляцию.

Последняя крепость на подступах к Корфу пала. Условия капитуляции были такими же, как и на других островах.

5 ноября капитал 1-го ранга Сенявин принял от французов крепость Св. Мавра, ключи, флаги и два войсковых знамени. Трофеями эскадры стали 57 пушек, 617 ружей, 159 пудов пороху, более 10 тыс. ядер, 500 с лишним бомб и на 27 дней гарнизонного провианта. В плен сдались 512 человек. В том числе 43 раненых.

Отправив пленных и подсчитав трофеи, Ушаков приказал эскадре следовать к Корфу. При острове и крепости Св. Мавра, памятуя о попытках Али-паши взять их себе, оставались линейный корабль «Св. Петр» и фрегат «Навархия». Спустя некоторое время они тоже ушли для блокады крепости Корфу, а на Св. Мавре в крепости остался гарнизон в составе 14-ти солдат от каждой стороны. Начальник гарнизона был старшим и над городским ополчением. Над крепостью и городом развевались русский и турецкий государственные флаги. Али-паша вынужден был отказаться от мысли овладеть, островом Св. Мавра.

Как и на всех других островах, жителям предоставлялось право самоуправления и право выбирать себе старшин от каждого сословия поровну.