В ночь, когда эскадра вместо курса на Корфу повернула к острову Св. Мавра и стала на рейде, в самую «собачью вахту», о борт «Св. Павла» стукнулась лодка. Часовой окликнул приплывших и свистком вызвал вахтенного офицера. В лодке, ссутулясь под намокшими плащами, сидели четверо гребцов и двое пожилых пассажиров. На вопрос, кто они и что им нужно, старший — судя по голосу, глубокий старик — на ломаном русском языке попросил доложить адмиралу, что люди в Превезе все умерли и шлют ему свои прощальные молитвы.

Тон и странная просьба заставили вахтенного бегом пуститься к командующему. Слуга, ворча, отправился его будить.

Выслушав слугу, а затем вахтенного офицера, Ушаков распорядился привести к нему странных посетителей и принести в каюту горячего чаю и рому.

Спустя несколько минут вахтенный вернулся с двумя поздними гостями. Лодка, не ожидая их возвращения, исчезла в тумане. Изможденные лица посетителей, изорванная, вся в пятнах крови одежда, лихорадочно блестевшие глаза без слов говорили о спешности и опасности их экспедиции. Гости молча поклонились, и старший из них произнес:

— Жители Превезы выполнили твой приказ, Ушак-паша.

Он замолчал, вновь поклонился и замер. Колеблющийся свет свечей придавал всей сцене какой-то странный, нереальный вид. Мурашки пошли но спине мичмана, смутился, ничего не понимая, Ушаков. Он сделал приглашающий жест к столу, на который слуга уже поставил дымящиеся кружки с чаем и ромом.

— Прошу сесть, господа. Хотя я ничего не понял, но вижу горе на ваших лицах и готов вам помочь.

Странные гости все так же молча прошли к столу. Сели, взяли кружки, отхлебнули по глотку и вдруг оба разом разрыдались с таким отчаянием, с таким безысходным горем, что всем в каюте стало жутко.

— Быстро Балабина ко мне, лекаря и Попандопуло. Если Метакса на корабле, его ко мне. Быстро!.. — почти закричал Ушаков. Он подошел к сидящим и участливо спросил: — Какое горе у вас? Какой мой приказ выполнили жители Превезы? Я ничего не понимаю. Вы все дрожите… Успокойтесь… Выпейте чаю, согрейтесь и расскажите подробно о вашей беде.

На несколько минут воцарилась тишина, прерываемая судорожными вздохами и громким прихлебыванием. Вошли заспанные Балабин, Попандопуло, Метакса. По дороге вахтенный пытался рассказать о странных посетителях, но что-либо понять было нельзя.

— Метакса, Попандопуло, — обратился к ним Ушаков, не ожидая доклада, — поговорите с гостями. Что у них произошло?

Из бессвязных слов, перемежаемых вскриками и рыданиями, постепенно перешедшими в членораздельную речь, Метакса понял и внешне спокойно передал страшную весть, потрясшую Ушакова, как ничто до этого.

Оказалось, что 25 октября, когда объединенная эскадра стояла у Кефалонии, Али-паша выманил из города Превезы французский гарнизон, атаковал его у городка Никополиса и полностью уничтожил. Потом под предлогом борьбы с оставшимися французами ворвался в Превезу и учинил в городе страшную резню и грабеж. В Превезе погибли все, кто только попался ему в руки: старые и малые, женщины и дети. Оставшихся в живых продали торгом, подобно скотине, отдали в подарок мусульманам. Те, кто успели уйти или, на счастье, не были в городе, разбежались в другие города и на острова, наполнили их стоном и плачем. Вернувшиеся в город на следующий день либо лишились жизни, либо проданы в рабство.

Более того, Али-паша схватил русского консула майора Ламброса, заковал его и отправил на галеру.

Пока Метакса, пересказав главное, выспрашивал подробности у дрожавших от пережитого ужаса греков, Ушаков нервно ходил но каюте, пристукивая кулаком по раскрытой ладони. Он не мог себе простить, что на следующий день после истребления жителей Превезы, получив письмо от Али-паши о победе над французскими войсками, поздравил этого разбойника с победой. Сообщил ему, что на просьбы жителей многих прибрежных городов, в том числе Превезы и Парги, взять их иод русское покровительство рекомендовал им явиться к Али-паше и отдаться ему с покорностью. А теперь эти жители зверски уничтожены. Так вот о выполнении какого приказа говорили греки…

— Спроси, — сказал Ушаков Метаксе, — где сейчас Али-паша.

— Он в Провозе пирует. Приказал у всех убитых отрубить головы и отослать султану в Стамбул, — ответил один из прибывших.

— Ваше превосходительство, — упали оба на колени, — спасите тех, кто сумел бежать… Возьмите под свое покровительство другие города матерого берега. Али-паша, изверг, изведет всех.

Офицеры бросились поднимать стариков, усадили, стали успокаивать. Ушаков тоже сел и долго молча смотрел в изможденные лица нежданных гостей. Затем встал, подошел к ним, взял за руки и сказал, что он сделает все возможное, чтобы помочь жителям городов, которым угрожал Али-паша, хотя брать их в русское подданство он не может: не имеет ни нрава, ни полномочий.

— А сейчас идите отдохните.

— Нет, ваше превосходительство, отдыхать мы не можем, пока смерть смотрит в глаза нашим сородичам.

— Тогда пойдите и просто поспите. Утро вечера мудреней. Попандопуло, проводите гостей и побудьте с ними до утра. Метакса, подойдите сюда. С вами разговор будет особый. Первое, что мне надо знать, как Кадыр-бей и Махмут-эфенди воспримут эту новость.

— А ведь они, Федор Федорович, я сейчас понимаю, эту новость знали. У них сын Али-паши, он секретарем у отца. Вчера явился.

— И молчали?

— А что для них в этом особенного? Али-паша заслугу перед аллахом получил.

— Ну, ладно. Для вас, Егор Павлович, вот какое поручение. Сейчас я продиктую письмо. С этим письмом пойдете к Али-паше. Пойдете на «Счастливом» при всем параде. Генрих Генрихович Белле будет вас ожидать. Возьмите из десантного батальона полувзвод гренадеров, барабанщика, знаменщика с корабельным флагом и ассистентами. Все проделайте самым серьезным образом. На берег скатите пару полевых пушек с расчетами, но с собой не берите, оставьте у ворот крепости. Али-паше передадите письмо. В нем требование немедленно освободить консула, а на словах, как бы от себя, скажите, что Ушак-паша шутить не любит и с собой шуток не допустит… Султан давно его голову ждет, пусть он подумает… Ламброса потребуйте немедля расковать и со всем его имуществом вам передать. Без этого не возвращайтесь! Белле станет на якорь шпринтом, откроет все порты и канониров при пушках поставит с фитилями. До дела не дойдет, я думаю, струсит негодяй, но на крайний случай быть готову. Поношения чести русского флота не допущу!

За разговором незаметно пришел рассвет. Пропел горн зорю, ударила пушка. Ушаков задул оплывшие свечи, обкинул занавески. В каюте стало светло. Балабин под диктовку Ушакова быстро застрочил письмо Али-паше.

Тут послышались оклики часовых, гомон многих голосов. Метакса, выглянув в иллюминатор, увидел несколько лодок под русскими, турецкими и бывшими венецианскими флагами. Все они сгрудились под кормой «Св. Павла», и сидящие в них греки нервно что-то доказывали вахтенному, энергично жестикулировали, явно добиваясь, чтобы их пустили на борт.

Вошли переводчик Попандопуло и вахтенный офицер, только что заступивший на вахту.

— Ваше превосходительство, жители города Парги в великом страхе и отчаянии просят их допустить к вам, — доложил вахтенный офицер.

— Видно, Али-паша, Егор Павлович, и до Парги добрался. Как бы не пришлось тебе и туда наведаться, — невесело сказал Ушаков. — Эти бедняги тоже будут проситься иод русское покровительство. Поезжай-ка ты на «Капитанию» и почтительнейше проси Махмута и Кадыра пожаловать на «Св. Павел». Скоро они не соберутся, но ты дождись. Скажи им, что знатнейшие жители Парги весьма благонамеренно прибыли на «Св. Павел» и просят, чтобы мы их приняли под союзную защиту и покровительство, как это сделали с жителями освобожденных островов. А сейчас пригласите депутацию, пусть войдут. Попандопуло, останьтесь, будете переводить.

Депутаты вошли в молчании. Чинно выстроились перед Ушаковым и находившимися в каюте офицерами. Седой грек, в черном камзоле с массивной золотой цепью на груди, заканчивавшейся кипарисовым крестом, поклонился и передал свернутое в трубку прошение. Откашлявшись, он произнес прочувствованную речь. От имени жителей Парги и всех прибрежных городов он умолял о помощи и принятии их в русское подданство. Ушаков ответил, что он не уполномочен приобретать для России новые земли или подданных, почему, к своему великому сожалению, требование жителей Парги удовлетворить не может и не вправе.

Выслушав Ушакова, делегаты замерли, а когда до них дошел смысл сказанного, пришли в отчаяние, упали на колени, зарыдали и заявили, что, если адмирал не позволит поднять им русский флаг и откажет в покровительстве, они погибнут, истребится весь несчастный род их.

Ушаков не знал, что делать. Он прошел по каюте раз и другой. Подумав несколько, объявил, что сейчас прибудут представители султана и пусть делегаты все выскажут им еще раз, а он, уважая горестное положение Парги, будет их поддерживать.

Неописуемый восторг овладел делегатами. Они целовали руки Ушакову. С трудом утишив восторги и оставив с делегатами Попандопуло, Ушаков вышел на палубу, чтобы немного успокоиться перед разговором с турками.

Он понимал, что зверское избиение жителей Превезы, которые выполнили требования союзников не оказывать сопротивления Али-наше, всколыхнет все население островов и городов балканского побережья, может помешать выполнению общей задачи. Просьбы взять под русское подданство население Ионических островов постоянно ставили Ушакова в трудное положение: отказать им в защите — возможно, погубить все дело, ради которого он прислан; взять под защиту паргиотов — затронуть интересы не только Али-паши, но и Селима III.

Деликатность его положения заключалась в том, что, хотя все эти города Порте не принадлежали, а были владением суверенной Венецианской республики, Порта рассчитывала ими овладеть после изгнания французов: сначала совместно с Россией, а потом, после ухода Ушакова с эскадрой, и самостоятельно.

В 1789–1800 годах у России не было более преданных друзей, чем население Ионических островов и балканского побережья. Православные греки и католики итальянцы не могли без ужаса подумать о том, что станет с ними после ухода Ушакова.

Это было закономерно. Ушаков, русские моряки, солдаты десанта относились к местному населению с таким неподдельным добродушием, с такой самоотверженностью, что это не могло не найти отклика. С приходом русских появилась уверенность в личной безопасности, турки не смели проявить обычное свое отношение к православному населению. И вот — Превеза…

Спустя пару часов, понадобившихся Махмут-эфенди и Кадыр-бею для преодоления полуверсты, отделявшей «Капитанию» от «Св. Павла», а главным образом — для поддержания своего престижа, Ушаков, Махмут-эфенди и Кадыр-бей, все в парадном виде, вышли к делегатам Парги.

После обмена приветствиями и заверений в преданности и покорности делегаты стали излагать свою просьбу. Они подтвердили получение писем о том, что русские и турецкие войска примут их покорность с ласковостью и дружелюбием, и они готовы были с покорностью отдаться Али-паше, прогнав французский гарнизон. Но поступки Али-паши не соответствуют тому, что писалось в письмах и что русским и османским адмиралами гарантировалось.

Крайнее разорение, неописуемая жестокость и тиранство, учиненные Али-пашой в городе Превезе, поколебали доверие к Ушакову и Кадыр-бею всего здешнего края, всего острова. От рассказов немногих оставшихся в живых обывателей Превезы распространилось отчаяние, плач и стон неумолчный.

Из-за спин делегатов пробились двое давешних греков из Превезы. Упав на колени и разрывая остатки своих одежд, они стали рассказывать о диких зверствах Али-паши и его солдат в Превезе. Стон, крики, рыдания смешались, наполнив каюту страшным шумом. Отдельных слов не было слышно, русские офицеры оцепенели, не в силах сдержать слезы, молча плакали. Кадыр-бей, Махмут-эфенди, турецкий драгоман и секретарь Али-паши, прихваченный на всякий случай с собой Кадыр-беем, пытались сохранить спокойный вид, но и им стала изменять выдержка.

Ушаков обернулся к османам.

— Что ответим этим несчастным, ваши превосходительства, досточтимые союзники и друзья наши?

Метакса, не отходивший теперь от Ушакова ни на шаг, быстро перевел. Кадыр-бей и Махмут-эфенди переглянулись. Самовольство Али-паши могло толкнуть жителей не только Парги, но и острова Корфу на союз с французами и, опираясь на поддержку местного населения, те настолько усилятся, что взять Корфу тогда вряд ли удастся.

Зная нрав Селима III, скорого на расправу, они совершенно точно могли угадать свою судьбу: отрубленные головы на ограде султанского дворца.

Неуютно почувствовал себя и находившийся при них любимый сын Али-паши — Вали-паша. Он вполне мог стать заложником и очутиться в Семибашенном замке.

Однако что-то нужно было решать. Ушаков предложил депутации остаться в каюте и позавтракать или, вернее, пообедать, так как солнце уже перевалило далеко за полдень. Сам он с турками перешел в другую каюту, чтобы обсудить и принять решение в более спокойной обстановке.

Совещание много времени не заняло. Правда, Вали-паша пытался оправдать действия отца, но поддержки ни у кого не встретил. Махмут-эфенди сам предложил дать депутатам Парги письма, в которых паргиотам, как и жителям других бывших венецианских городов, гарантировалось покровительство союзных эскадр. Все бывшие венецианские города наравне с Ионическими островами получат конституцию и независимость.

Одновременно решили направить Али-паше требование прекратить грабеж и резню. Ушаков еще сказал, что он от себя напишет Али-паше строгое письмо и потребует немедленно освободить захваченного в Превезе русского консула майора Ламброса. Турки одобрительно покивали головами, соглашаясь…

Бывший венецианский город Превеза находился на самом окончании узкого мыса и закрывал вход в обширный залив Амвракис.

Он находился в видимости соединенной эскадры, еще стоявшей у Св. Мавра. Фрегат «Счастливый» вышел в залив с открытыми пушечными портами и, спустив шлюпки с отрядом Метаксы, стал на шпринт бортом к крепости. Оттуда можно было видеть канониров с горящими фитилями и приготовленный к высадке десант.

С развернутым знаменем, под треск барабана два десятка русских гренадеров во главе с Метаксой подошли к крепостным воротам, раскрытым и никем не охраняемым. Оставив нескольких солдат и обе пушки с канонирами у ворот, Метакса направился с остальными к домику коменданта.

Али-паша сразу же принял Метаксу и провел его в комнату, задрапированную коврами и богатыми шелковыми тканями. Дымили курильницы с ароматными травами, было душно. От спертого воздуха кружилась голова, а от дыма тлеющих курений першило в горле.

— Господин Али-паша, я прибыл к вам с письмом от его превосходительства адмирала Ушакова и его превосходительства адмирала Кадыр-бея. Извольте ознакомиться и со мною тотчас дать ответ.

Али-паша вскочил в гневе, но, вспомнив о гренадерах при знамени, оставшихся у входа, и о стоявшем в полной боевой готовности фрегате, приветливо заулыбался и взял письмо. Поцеловав печати и приложив их ко лбу и сердцу, он вскрыл письмо и недоуменно посмотрел на Метаксу.

— Оно написано на непонятном мне языке. Что в нем?

— Извольте, господин мой, я переведу, — И Метакса наизусть, слово в слово, стал переводить: — «Жители города Парги прислали к нам своих депутатов, прося от союзных эскадр помощи и защиты противу покушений ваших их поработить. Ваше превосходительство угрожаете им теми же бедствиями, которые нанесли войска ваши несчастным жителям Превезы.

Я обязанным себя нахожу защищать их, потому что они, подняв на стенах своих флаги соединенных эскадр, объявили себя тем под защитою союзных империй. Я, с общего согласия турецкого адмирала Кадыр-бея, товарища моего, посылаю к ним отряд морских солдат с частью турецких войск, несколько орудий и военное судно.

Узнал я также, к крайнему моему негодованию, что при штурме войсками вашего превосходительства города Превезы вы полонили пребывавшего там российского консула майора Ламброса, которого содержите в галере вашей скованным в железах.

Я требую от вас настоятельно, чтобы вы чиновника сего освободили немедленно и передали его посылаемому от меня к вашему превосходительству лейтенанту Метаксе…» — Тут Метакса сделал паузу и поклонился.

Али-паша, наливаясь кровью от злости, кивнул головой в знак того, что он понял, и приказал хрипло:

— Читай, читай до конца, а там увидим, что делать!

Метакса продолжал:

— «…лейтенанту Метаксе, в противном же случае я отправлю нарочного курьера в Константинополь и извещу его султанское величество о неприязненных ваших поступках и доведу оные также до сведения его императорского величества всемилостивейшего моего государя». — Закончив перевод, Метакса поклонился и произнес: — Это все. Прикажите, господин мой, привести сюда консула российского господина майора и кавалера Ламброса. Он вот на той галере, что поодаль от нашего фрегата стоит.

Али-паша во все время чтения Метаксой письма то хватался за рукоять ятагана, заткнутого за пояс, то вскакивал с кресла, багровея от сдерживаемой ярости.

Когда Метакса замолчал, Али-паша дрожащим от гнева голосом заявил:

— Адмирал ваш худо знает Али-пашу и вмешивается не в свои дела. Я имею фирман от Порты, коим предписывается мне завладеть Превезою, Паргою, Воницею и Бутрином. Земли сии составляют часть матерого берега, мне подвластного… Какое ему дело до матерого берега?

— Эти города принадлежали Венецианской республике и по Конформийскому миру переданы Франции. Эскадры союзные на конференции в Бебеке получили приказ все бывшие владения венецианские от зловредных французов освободить. Вы своим самовольством произвести это мешаете.

— Я сам визирь султана Селима и владею несколькими его областями… Я мог бы, да и хотел было, занять остров Святого Мавра, отстоящий от меня на ружейный выстрел, но, увидя приближение союзных флотов, я отступил, а ваш адмирал не допускает меня овладеть Паргою!.. Что он думает?

— Господин мой, адмирал Ушаков знает, что вы хотели овладеть островом за 30 тысяч червонцев французскому коменданту. Все ваши письма у него, и он мог бы их отправить султану вашему, но не хочет вам вреда. Великий визирь на вас в большом гневе… Соблаговолите, господин мой, приказать расковать и привести сюда майора Ламброса.

— Нет у меня никакого русского консула, нет никакого Ламброса…

— Есть Ламброс, господин мой, есть. Слуга его спасся и сумку с документами у вашего солдата купил. Вот и указ императора Павла I, именной: майору Ламбросу отправиться консулом на остров Мальту. Так что дайте приказ освободить его. Их превосходительство адмирал Ушаков шуток не любит и с собой шутить не позволит…

— А адмирал ваш — это не Ушак-паша, который разбил славного морехода Сеид-али?

— Он самый, и не только самого Сеид-али, а весь его флот алжирский. Сей славный мореходец, как вы изволите его звать, чуть не потонул в Босфоре, вплавь выбрался, а корабль его на дне лежит.

— А если я за твою дерзость и тебя закую и — на галеру, а?

— Не стоит, господин мой, посмотрите в окно, что там видите?

— Ладно, ладно. Шуток не понимаешь. Найду вашего Ламброса и пришлю.

— Имею я, господин мой Али-паша, приказ: без консула не возвращаться.

— Хорошо, жди здесь.

— Разрешите мне на берегу его обождать, около галеры вашей? Здесь дух тяжелый, с непривычки голова кружится.

Али-паша не посмел задержать Метаксу, выдал он и консула Ламброса. Смелость Метаксы вызвала у него даже уважение. Тот еще не раз приезжал к нему с поручениями от Ушакова и всякий раз удачно их выполнял.