Судно капитана Манопуло «Панагия Дука» при хорошем попутном ветре подходило к заливу Эрдек. Второй день плавания шел к концу. Позади остались Стамбул, Мраморное море с его живописными островами: Кэналы, Бургаз, Хейбели, Буюккада, — которые Манопуло упрямо называл прежними греческими названиями: Проти, Антигона, Халки, Принкипо. По его словам, на острове Халки во время прошлой войны Оттоманской Порты с Россией содержались русские пленные. Умерло их от ран и болезней на этом острове великое множество. Бежать удавалось немногим. И куда убежишь без знания языка, без денег, без провианта. Правда, кто принимал магометанскую веру, тех увозили с острова. Одни становились солдатами и потом погибали в Египте, в Сирии и иных неведомых им краях, другие шли в мастеровые, к рыбакам, на плантации табака. Жизнь их была далеко не сладкой.

Манопуло хорошо знал историю здешних мест. Он и родился где-то поблизости. Правда, место своего рождения он указывал в зависимости от настроения. Захар слыхал их уже с полдюжины.

В разговорах время летело незаметно. Манопуло рассказывал, что на удивительно красивых островах сохранились еще с византийских времен страшные тюрьмы, где совершались и теперь еще совершаются чудовищные преступления. В сырых подземных каменных мешках умирали после изощренных пыток свергнутые императоры и императрицы, неугодные наследники престола, впавшие в немилость сановники, провинившиеся патриархи.

На острове Принкипо в монастыре закончил свои дни император Константин VI, свергнутый и ослепленный по приказу своей матери Ирины. В свою очередь, свергнутая с престола другим своим сыном, Никифором, императрица Ирина была им заключена в этом же монастыре, где вскоре и умерла. Многие турецкие султаны, великие визири и наши также нашли свою могилу на этих островах, имеющих воистину райский вид.

Самым усердным слушателем был Акоп. Он готов был не есть, не спать, только бы Манопуло рассказывал.

С недалекого берега Захар вдруг услыхал удивительно знакомую песню. Слова ее еще не различались, но дружные голоса выводили определенно какой-то русский мотив. Когда бригантина подошла поближе, увиделась группа рыбаков, сидевших вокруг костра. Они пели задумчиво и отрешенно. Захар вспомнил: эго была песня донских казаков, слышанная им на Воронежских верфях, но с другими, незнакомыми ему словами. На берегу Мраморного моря, за тысячи верст от Дона, какие-то люди пели:

Тут судно зашло за скалистый мыс, и песня пропала.

Захар пристал с расспросами к Манопуло, но тот только недоуменно пожимал плечами. К Захару подошел старый матрос-грек и, как бы извиняясь за шкипера, сказал, что люди эти, вероятно, «Игнат-казаки». Живут они в поселении верстах в тридцати от моря, около озера Майнос. Живут по своим законам, чужих к себе не пускают и сами ни с кем не водятся. Поселились здесь они давно, даже старики не упомнят, когда и откуда они пришли.

Любопытство Захара распалилось. Он слыхал когда-то о беглецах с Дона, но ему говорили, что они приняли магометову веру, живут в запустении, как дикари, разбойничают и нищенствуют, как цыгане.

Как только Манопуло стал на якорь, он приказал спустить лодку. С братьями Лавриными из Белой Холупицы, взятыми в плавание, и с мальчонкой Акопом, ни на шаг от пего не отходившим, Захар поспешил' к тому месту, откуда слышалась загадочная песня.

Обогнув мыс, лодка подошла к пологому песчаному берегу. В маленькой бухте стояли полувытащенные из воды баркасы, на берегу сушились растянутые на кольях сети. Поодаль горел костер, вокруг него сидело десятка полтора рыбаков.

Сказав сопровождавшим его братьям Лавриным, чтобы они не отходили от лодки, Захар с Акопом подошли к костру. Люди у костра своим видом и одеждой резко отличались и от турок, и от греков, населявших побережье Мраморного моря. На мгновение Захару показалось, что он попал на Тихий Дон или на Азовское море и что перед ним казаки какой-то низовой станицы, выехавшие на лов знаменитой донской шемаи.

Так велико было сходство этих людей с донскими казаками, что он, не скрывая удивления, остановился, с любопытством разглядывая сидевших перед ним людей. Наконец, опомнившись, он произнес:

— Здорово дневали, станичники! — Стараясь скрыть удивление и не ожидая ответа, он продолжал: — Не ждал, не гадал, что здесь земляков встречу. Слышу песню донскую и не верю.

— А ты кто таков? — с угрюмым видом спросил, поднимаясь, бородатый, но виду старшой ватаги. — Тоже мне земляк отыскался!

— Мы вон с бригантины, что за мысом стала. Из Стамбула идем с товаром на албанский берег. А сам я с Дону, в Воронеже на верфях работал. А вы как здесь очутились? Смотрю, но виду вы будто с Дону, да только где Дон, а где вы?

— Чем торгуете? — не отвечая на вопрос Захара, спросил старшой. — Пороху и свинца нет ли?

— Нет, — ответил Захар, — такого товара не держим. Везем изюм, финики, соль, русскую пеньку. Можем и вам за вяленую рыбу чего-нибудь продать.

— Соль, говоришь! — оживился собеседник Захара, — Это хорошо. Соль нам очень нужна. Мы тебе рыбкой и заплатим.

— Да у меня ведь с собой ее нет, а на ночь-то глядя да в незнакомом месте кто же пойдет? И лодка, смотри, она разве выдержит такой груз? Мешки-то, поди, пудов но пять будут. Вот что, — подумав, сказал Захар, — спусти свой баркас, возьми моих людей, я им дам грамотку шкиперу, он твоим рыбачкам и отпустит. Только хватит ли рыбы?

— Рыбы хватит, — хохотнул бородач, — мы тебе по мешку за пуд соли дадим.

— Не густо, — засмеялся Захар, — по два, а то и по три надо.

— Ну, хватил — три мешка вяленой за пуд соли! Ты посмотри, какая рыба! Хватит и по два мешка.

— Ладно, ты вот что сделай. Погрузи по два мешка, а там со шкипером сторгуетесь.

Бородач почесал в бороде, помолчал, что-то соображая. Его губы беззвучно шевелились, подсчитывая, выгодна ли будет такая торговля. Затем повернулся ко все еще молчавшим товарищам и спросил:

— Ладно ли будет так торговать? Батогов нам за такую торговлю круг не приговорит?

Артель зашумела. Казаки, окончательно забыв про уху, поднялись, окружили старшого, явно доказывая ему выгодность предложенной сделки.

Спустя некоторое время старшой отобрал четырех крепких молодых казаков и сказал Захару:

— Пиши грамотку, с этими казачками и пошлем твоих людей. Сам-то не пойдешь?

— Нет, я останусь. Мне поутру надо берег описать, глубину промерить. Здесь я не был ни разу. А место хорошее, укрытое, тихое.

Бородач, широко поведя рукой, гостеприимно пригласил Захара к котлу с ухой. Захар вынул из сумки тетрадку, вырвал листок и свинцовым карандашом написал Манопуло по-гречески распоряжение: обменять соль на вяленую рыбу и не ждать его раньше полудня. Он сильно заинтересовался новыми знакомцами и решил до конца выяснить, какими судьбами донские казаки попали в эти земли.

Между тем солнце скрылось за деревьями, окружавшими берега бухточки, огонь костра стал ярче, запах ухи крепче. Запыхавшись, прибежал Акоп и скороговоркой выпалил, что он все исполнил и что матросы поворчали, но с рыбаками пошли. Лодку они вытянули на берег и прислали одеяла и непромокаемые плащи. Захар похвалил бойкого мальчишку и тихонько подтолкнул к костру:

— Садись, поешь ушицы и ложись поспи. — Затем, обращаясь к бородачу, весело проговорил: — Угощайте вашей рыбкой, а то и не узнаю, какой товар купил.

Тут все весело загомонили, усаживаясь. Бородач довольно произнес:

— Подвигайся, земляк, к котлу, гостем будешь. Тебя как звать? Мальчонка при тебе — сын? По обличию не похож.

— Меня звать Захаром. Сам я из России, а здесь — так уж пришлось — торговлишкой промышляю. Парнишка этот — сирота, мой приемыш. Я его в Стамбуле из-под ножа вынул. А вы-то сами кто такие? Как сюда попали?

— Ты ешь, ешь, — не отвечая, сказал бородач. — Меня зовут Кондратом, а это — казаки наши, — Тут он назвал каждого по имени, но Захар не стал запоминать, кто есть кто, обратил только внимание на такую особенность: среди оставшихся было три Кондрата и четыре Игната, у остальных имена тоже были русские.

Постепенно Захар узнал историю «Игнат-казаков», историю, от которой больно защемило сердце.

А было вот что: в начале века, когда царь Петр вел войну со шведами, вся ее тяжесть легла на плечи российского мужика. Строительство новой столицы Санкт-Петербурга на невских болотах стоило десятков, если не сотен тысяч жизней все тех же русских мужиков. Самые сильные, смелые, непокорные бежали на Дон, где их богатые казаки заставляли гнуть на них спину.

Царь Петр не раз требовал выдачи беглых, но где их было сыскать но бескрайним лесам и долам Дона и его притоков. Да и не все старые домовитые казаки были согласны выдать беглых: кто, как не беглые, работали на их нолях. Больше всех помогал беглым Кондрат Булавин — атаман казачьего городка Бахмут в верховьях Дона. А казачьи старшины низовых, более старых и богатых станиц, сам атаман Войска Донского согласны были выдать всех новых беглых. Старшине казачьей от «голутьбы» стало тесно.

В 1707 году царь Петр, видя, что от его грамот толку мало, послал на Дон для поимки беглых большой отряд войск под командованием князя Василия Долгорукого. Старшина заверила князя, что в низовых станицах новопришлых с Руси всяких чинов людей нет. Здесь давно уже никто новый не селится, здесь люди царю верные, а вот если искать новопришлых, то но на самом Дону, а в новых казачьих местах, на притоках Дона — на Хопре и Айдаре. Василий Долгорукий послал туда с отрядом своего брага Юрия, а сам остался в Черкассах. По казачья старшина предупредила Булавина и обещала ему помощь и поддержку, если он побьет царские войска и отвадит их ходить на Дон.

Юрий Долгорукий действительно встретил беглых на реке Айдар, но встреча эта для него оказалась трагической. В Шульгинском городке осенней октябрьской ночью весь его отряд был перебит казаками Булавина. Погиб и Юрий. Тогда против Булавина со всем войском пошел Василий Долгорукий.

Атаман Войска Донского послал в Санкт-Петербург письмо, в котором сообщил о бунте «вора Кондрашки» и пообещал доставить его царю в клетке. Тут Захар но выдержал:

— Как же так, свой же казак Булавин был. И он на него донес? Зачем же?

— А затем, что за выданного царю Степана Разина богатым и верным царю казакам вышла прибавка царева жалованья в пятьсот четвертей хлеба и сто мешков муки, а за Булавина хоть и поменьше, но тоже что-то могли богатеи от царя получить. Ну, ты но перебивай, слушай, что дальше было. Булавин, преданный старшиной, все же отбился от царевых войск. Он овладел Черкассами и приказал посадить на цепь казачью верхушку, а самых богатых с семьями сослал в верховья Дона, туда, где больше всего «голутьбы» было, так ненавистной низовым, богатым казакам.

Захар и прижавшийся к нему Акоп слушали затаив дыхание.

Казаки, которым все это было знакомо, пригорюнились, задумчиво смотрели на потрескивавший углями костер.

— Только недолго Кондрат Булавин праздновал. Через два месяца разбили его царские войска под Азовом. Погиб скоро и сам Булавин. И что тут началось! Василий Долгорукий и богатое казачество стали сыскивать спасшихся булавинцев в самых потаенных местах, казнили их без суда и следствия, избивали семьи, грабили и поджигали их дома. Вот так-то!

Старшой помолчал. Молчали и его слушатели. Потом, вздохнув, стал продолжать:

— В это самое время из похода на Астрахань вернулся на Дон с отрядом казаков близкий друг Кондрата Игнат Некрасов — атаман станицы Есауловской.

Игнат увидел, как расправляются с булавинцами, и понял, что и его ждет такая же участь. Он быстро, пока не подошли войска Долгорукого, собрал всех, кому могла угрожать расправа домовитых казаков, а их оказалось более пятнадцати тысяч взрослых, а вместе с семьями так и до семидесяти тысяч стало.

Игнат не помышлял о мести, не такой он был человек. Игнат хотел спасти близких ему людей от расправы. И спас. Он с казаками ушел настолько стремительно, что ему но помешали ни царские войска, ни казачья старшина.

Вот так и начались наши скитания. Сначала некрасовцы ушли на Кубань. Тогда она была еще под властью османов. Сюда пока но могла дотянуться до них длинная рука русского царя. И здесь они дали клятву: под власть царя не возвращаться.

Так что нам возврата пока нет. Здесь хотя нам и худо, да все живые и вольные! Да и власть от нас далеко. Так что, будете дальше слушать? — спросил старшой.

Все примолкли.

— Турки встретили казаков без радости. Они силу казацких сабель по опыту хорошо знали. Султан потребовал клятвы в верности — они эту клятву дали. А что было делать? Оговорили себе только право сохранить веру и обычаи.

После смерти Петра императрица Анна Иоанновна засылала послов к Некрасову, обещая забыть прошлое, если казаки вернутся в Россию. Ей но поверили и не вернулись. Тогда она обратилась к султану с требованием вернуть казаков насильно. Но казаки не послушались. А тут в одном из боев в низовьях Кубани погиб Некрасов. И некрасовцы ушли с Кубани. Часть из них оказалась на Дунае, а большинство ушло к Мраморному морю. Вот здесь мы стали жить. К нам с Дону долго еще приходили те, кому грозила расправа. Приходили к нам староверы, преследуемые церковью, приходили позже оставшиеся в живых пугачевцы.

Вот так и стали наши деды жить здесь: рыбачили, охотились, разводили скот, пахали землю, сеяли привезенную с собой пшеницу, просо, горох. Станица наша по-турецки называется Бин-Эвле, что значит «Тысяча домов», а сами мы се назвали Некрасовской. Живем мы по древним казацким законам. Немного торгуем с турками и греками.

— А грамоте русской кто вас учит? Читать, писать умеете? — с интересом спросил Захар.

— Грамоте мы ученые. Писать но очень. А читать — читаем. Только книг мало. Старые истерлись. Мы их переписываем. Учимся по церковным книгам. На всю станицу один поп, он и учит. Теперешний ужо стар и наследника не имеет. Как помрет — беда будет.

Перед Захаром были внуки и правнуки тех, кто ушел с Дона. И хотя никакой писаной истории у них но было, все они до деталей знали свое прошлое, помнили имена и фамилии предков, сохранили язык и обычаи.

Когда далеко за полночь вернулись рыбаки с вымененными на рыбу солью и кое-какими обновами, разговор о прошлом «Игнат-казаков» на время прервался. Вся артель приняла деятельное участие в разгрузке баркасов, вернувшиеся делились своими впечатлениями о виденном на бригантине.

К Захару подошли братья Лаврины. Они сказали, что Манопуло сначала встревожился долгим отсутствием Векова, но потом поговорил с рыбаками и успокоился. Он передал, что зайдет за Вековым завтра после полудня. Захар поблагодарил братьев и отправил их спать к Акопу.

Из возобновившегося разговора Захар узнал, что у казаков был свой свод законов, оставленный Игнатом Некрасовым, — «Заветы Игната». Заветов было много, и каждый казак выучивал их наизусть еще в детстве.

«Заветы Игната» определяли, что жениться можно и на чужих, а вот выходить замуж — только за своих; всякие ссоры с турками запрещались, общение с ними могло быть только по торговым, налоговым или военным делам, да и то с разрешения казачьего круга; ни один казак но мог уходить из станицы в одиночку; в случае войны казаки выступали на стороне Порты, но подчинялись только своему атаману; наживать добро можно только трудом, даже на войне казак не должен грабить, ибо такое добро неправедно; церковные дела подчинялись казачьему кругу, поп, который не выполняет его решения, может быть изгнан и даже казнен; шинки в станице запрещались, чтобы народ не пропал.

Захару особенно понравился завет о ведении имущественных дел: все заработанное сдавалось в войсковую казну, из неё каждый получал две трети, одна треть всех заработков шла на помощь больным, одиноким старикам, на покупку оружия в случае войны. В мирное время по особому договору с султаном казаки в армии не служили, а платили откуп. Некрасовские казаки отличались высочайшей честностью. Им во время войны поручалось охранять войсковые кассы, государственную казну и султанские гаремы.

Наказания за провинность и нарушение «Заветов Игната» были суровы, назначались кругом и исполнялись тотчас. За малую вину полагался штраф, за более тяжкую — наказание розгами. Секли не только рядовых, но и атаманов.

Один из молодых казаков при этих словах, озорно поглядывая на старшого артели, сказал:

— Дядь Игнат, вы же были атаманом целых два срока, расскажите, как это делается.

Бородач свирепо зыркнул круглыми желтыми глазами на дерзкого и с деланным безразличием продолжал рассказывать:

— Атамана за большие провинности — скажем, в казну забрался да попался, или у турок бакшиш взял, или на войне промашку сделал — снимают и больше ему не верят. А за малую вину секут, и сильно секут, как всех прочих, тут же, на площади.

Круг у нас начинается так. Первым на площадь приходит атаман. Садится на завалинку станичной канцелярии и спрашивает есаула:

«А ну, скажи, есаул, всех ли ты оповестил, кто отсутствует и но какой причине? Кто не пришел без причины, штрафуй на 10 лир».

Затем подходят старики и усаживаются справа и слева от атамана на землю. Когда собирается весь казачий круг, атаман объявляет обсуждаемый вопрос и спрашивает:

«Как рассудите, атаманы-молодцы?»

При этом он снимает шапку, чем разрешает обсуждение. Когда круг выслушивает всех желающих, атаман надевает шапку, подзывает есаула и говорит ему принятое решение. Тот записывает его и потом громко зачитывает. После этого решение круга становилось законом для всех.

Если круг вынесет решение о наказании, приговор приводится в исполнение тут же. Если обида была нанесена всей общине, сечет провинившегося есаул, если же обида наносилась кому-либо из казаков, то сечет обидчика тот, кого он обидел.

Особо важным считается у нас «не подать голоса». Казак, проявивший слабость и закричавший под розгами, уже не казак. Уважать его станичники не будут, ни на какие должности не изберут. Если наказывают атамана, то он снимает шапку и после исполнения кланяется во все стороны — благодарит круг. После этого, надев шапку, он снова становится властью. Тут уже казаки хором извиняются перед наказанным атаманом:

«Прости, господин атаман!»

Атаман же, уже в шапке и застегнутый на все пуговицы, гордо бросает:

«Бог простит!»

Бородач так натурально передал всю сцену приведения приговора в исполнение, что все покатывались от смеха. Сдержанно улыбался и Захар. Один из холуницких братьев, отсмеявшись, спросил:

— А самому тебе, атаман, не пришлось говорить «бог простит»?

— Приходилось, что греха таить, приходилось! Да только с атаманства я сам после второго года ушел. Стар стал.

Прекращая обидный, как он считал, поворот разговора, Захар спросил:

— А как вы живете, дома у вас какие, что делаете, что едите?

— Едим мы то же, что и дома, на Дону, деды наши ели: хлеб, мясо, молоко, рыбу, яблоки, горох. Ну, там, огородину всякую. И хаты наши такие же. Строим их молодым всем миром из самана, кроем хаты камышом. В хате полы из глины, покрыты рядном, хлеб печем в русских печках на дворе, там же и еду варим. Зимой здесь тепло, в хате топить не надо, а когда дождь зарядит да ветер поднимется, так для дитев жаровни с углями приносим в хаты.

Хозяйство ведем по Игнатовым заветам. Пшеничку сеем, баранов да коз в горах пасем, у нас у всех во дворе коровы, быки, лошади. Оставайся, сам увидишь. Завтра из станицы возы придут — еще один баркас привезут, харчей нам, а отсюда рыбу вяленую и соленую заберут. Только соленой-то рыбы мало будет, соль-то дорога, вот и не хватает.

— Слухай, — встрепенулся от пришедшей мысли старшой, — ты парень грамотный, видать, холостой. Чего тебе по свету маяться? Оставайся, девку найдешь, женишься. Мальцов грамоте учить будешь, а то поп все по псалтырю, а ты и по-нашему поучить мог бы. Оставайся, а?

Захар вначале рассмеялся, а потом, увидев, как заблестели глаза у его белохолуницких кузнецов, понял, что им предложение казака очень даже пришлось по вкусу. Задним числом он выбранил себя за излишнее любопытство. Но надо было найти выход из создавшегося положения. Для начала он отшутился и, обрывая разговор, поблагодарил бородатого старшого за хороший разговор, подарил ему свинцовый карандаш и бывшую при нем чистую бумагу. Потом, немного подумав, достал из сумки бережно хранимую и завернутую в кусок пергамента книгу — это была запрещенная в России книга Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву».

Подержав ее на ладони, он вздохнул и отдал книгу своему собеседнику.

— На вот, возьми. Почитай на свободе, как у нас на Руси сейчас живется. А теперь прощай.

Отойдя несколько шагов, Захар вдруг вернулся и спросил у бородача:

— А назад в Россию не тянет?

— Как не тянет! Тянет, очень тянет. Мы же русские. И помним это всегда. Но пока на Руси цари, нам Игнат туда вертаться не велел. Ну, прощевай, казак! — Он обнял и поцеловал Захара.

Захар так никогда и не узнал, что книгу Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» читали и перечитывали казаки-некрасовцы всем миром. Кто плакал, кто в бессильном гневе сжимал кулаки. Страдания далеких сородичей были им близки и понятны.

И пройдут еще долгие полтора столетия, когда некрасовские казаки, уверившись в том, что на Руси больше нет и не будет царей, пойдут к своей земле и, сохранив верность отчизне, которую вынуждены были покинуть их пращуры, сольются с ее великим народом.