АЛЕКС МЕРФИ. МОСКВА.
В Москве было промозгло. В воздухе клубился тягостный смог. Колыхаясь грязно-желтым маревом, он окрашивал небо в цвет протухшей лососины.
Даже забыл, насколько серым, скучным и холодным может быть мир… И вдруг вспомнились горящие магнолии на фоне черного неба. Как говорят в России? «Лучше худой мир вместо доброй ссоры»… Наверное, так. Здесь, по крайней мере, не стреляют…
Нас привезли в загородное имение, по другому и не скажешь: высокий забор, в центре обширной лужайки — большой дом. Черепичная красная крыша, витражные стекла… По здешним меркам, богатый особняк.
Длинными прыжками принеслись две собаки. Увидев нас — остановились, нацелив острые морды, подняв торчком короткие, рубленные хвосты. Понюхали стылый воздух и равнодушно убежали. Вдоль забора — фигуры в камуфляже. Оружия не видно, но я не сомневаюсь: в случае чего оно появиться.
Выйдя из машины, Ассоль огляделась с таким же любопытством, как и я…
— Тут что, какой-нибудь босс мафии живет? — спросил я Воронцова.
По моим представлениям, доберманы и многочисленная охрана могли свидетельствовать только об одном…
— Не совсем, но близко. Сейчас сами всё узнаете. Прошу!
Он махнул рукой в сторону дома. Там, на высоком крыльце с баллюстрадой, стоял высокий азиат в сером вязаном кардигане и темных очках. Увидев его, Ассоль вскрикнула и бросилась навстречу. Тот раскрыл объятия… Такого приема я не ожидал. Поискал глазами Кидальчика, но тот уже бодро ковылял вслед за девушкой.
— Рашидик! Как я рад тебя видеть! — закричал он издалека.
Человек в очках вскинул голову.
— Александр-ага? Это и вправду вы?
— Я, я, можешь не сомневаться!
Старик обнял азиата. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Похоже, тут все знакомы…
— Я искал вас всё время, дядя Саша. Простите, что не вышло раньше…
— Не беда, мой мальчик, не беда! Все живы… Вот, разреши представить тебе моего друга… Алёша, идите сюда! Мы, Рашидик, успели через многое пройти вместе…
Я подошел.
— Познакомьтесь! Это мой старинный друг, Рашид Калиев. Он — великий человек, в чем вы сами скоро убедитесь.
Рашид протянул большую ладонь. Я пожал её здоровой левой — правая рука всё еще не двигалась.
— Вы замерзли. Пойдемте в дом.
Он развернулся, и пошел впереди, обнимая за плечи девушку и поддерживая старика. Прямо семейная идиллия…
Воронцов закурил. Я жестом попросил сигарету и себе — хотелось небольшой передышки. Подошел мужчина, везший нас из аэропорта. Был он в военного образца цигейковой куртке, обтянутой пятнисто-коричневой тканью, с густой бородой и веселыми ярко-голубыми глазами. Из-под форменной зимней шапки на лоб его спускался лихой чуб.
— Здорово! — он протянул руку. — Михалыч я. Видел, как ты лошадей чугунных обрушил. Уважаю.
— Очень приятно, Алексей. А со статуей? Я растерялся, не сообразил, что еще можно сделать…
Он улыбнулся. В бороде сверкнули чуть желтоватые зубы.
— А если не растеряешься, а продуманно и целенаправленно? Статую Свободы смогёшь?
— Не знаю. Как-то не задумывался.
Вот и Воронцов любопытствовал, смогу ли я разрушить город… хотя нет. Тогда я сам сказал про джинна.
— Ну что, пойдем? — потер руки Михалыч. — Там Сулейманыч такой плов сготовил! М-м-м… Пальчики оближешь!
Я вдруг почувствовал неуверенность — так бывает, когда посторонний человек оказывается в компании, где все друг друга знают. Кидальчик с Ассоль, сопровождаемые загадочным Рашидом, уже скрылись в доме. Большие окна, поделенные тонкими планками на прямоугольники, гостеприимно осветились.
Воронцов выбросил сигарету в урну, посмотрел на меня. Я тоже выбросил окурок, и замер, не зная, как себя вести.
— Ну что же вы, Алекс? Смелее! Праздник, в конце концов, в вашу честь.
Я удивленно моргнул.
— Не робей, Лёха! — Михалыч хлопнул меня по спине. — Сулейманыч — классный мужик. Большой оригинал. — он рассмеялся каким-то своим воспоминаниям. — Тебе понравится!
Ночь. Я не могу уснуть, несмотря на отупляющую усталость. В животе — непривычная тяжесть от почти смертельного переедания. Пир и вправду удался на славу! Я никогда еще так вкусно и сытно не ел — так мне показалось.
Рашид всё приготовил сам. И это была главная вещь, которая никак не укладывалась у меня в голове: его слепота…
Михалыч подлил масла в огонь, расписав, как они мчались по ночным улицам в спортивной машине. За рулем был Рашид. Этого я себе представить не мог.
И Ассоль… Она сидела с ним рядом, иногда слегка прикасаясь к крупной, темной руке, спокойно, почти неподвижно лежащей на белой скатерти. Ученица…
…Спросил Кидальчика, как это он, будучи знаком с Рашидом, ничего не знал об Ассоль…
— Мы не виделись много лет. Я переезжал с места на место, а Рашид жил далеко, у себя на родине. Занимался там какими-то исследованиями… И только когда начались трагические смерти и похищения, он перебрался ближе к центру событий. Так что мы не общались лет десять — двенадцать…
В армии меня считали везунчиком. Как-то увидели, что я балуюсь с дайсами, и решили, что они заговоренные. Сержант Рагоцки предлагал выкупить кубики — очень боялся не вернуться домой. Я отдал их просто так…
В скором времени сержант погиб. Совершенно нелепо: подорвался на своей же мине. После этого ко мне стали относиться враждебно. Ни для кого не секрет, что солдаты — самые суеверные люди на земле… Они решили, что я забираю чужую удачу. Из армии я уволился, когда понял, что никому ничего не докажу. Даже самому себе. Все эти случайности, роковые совпадения, чудесные спасения не выработали у меня ни адреналиномании, ни веры в свои сверхсилы…
…Так и ворочался с боку на бок, вспоминая прошлое. Когда надоело, поднялся, гадая, сколько прошло времени. Успели остальные разойтись?
В Израиле нас с Кидальчиком немного приодели: ему дали ношеный, не совсем по размеру, черный костюм, такие у меня всегда ассоциировались с пейсами и круглыми касторовыми шляпами, а мне достались джинсы и вязаный свитер. «Пусто», «Половина», «Всё» и «Ставь». Вот так и вся моя жизнь…
Я решительно направился к двери. Найду что-нибудь выпить. Не люблю, но сейчас — хочется.
В гостиной темно, только в камине тлеют прогоревшие дрова. Я взял кочергу, поворошил головешки, подбросил пару поленьев из плетеной корзины…
— Приятно почувствовать живое тепло.
Я вздрогнул. Рашид сидел в кресле, держа на коленях толстую тетрадь. Я его не заметил.
— Как вы пишете? — после рассказа о вождении Феррари я уже ничему не удивлялся, просто было любопытно.
— В детстве, — он сделал приглашающий жест к креслу напротив. — Я пребывал во тьме. Слышал голоса, чувствовал холод и тепло… Не буду утомлять вас подробностями, скажу лишь, что это был совсем иной мир.
Пока он говорил, я прошел к небольшому столику, уставленному хрусталем, отыскал коньяк и плеснул немного в стакан. Вернувшись, устроился рядом.
— Но сейчас вы ничем не отличаетесь от нас… извините, я не хотел вас обидеть.
— Не извиняйтесь. Это и вправду долгий и трудный путь. Но я смог преодолеть его. Надеюсь, сможете и вы…
— Я… не понимаю.
— Вообразите: ребенок во чреве матери. Ему тепло и уютно. Он не знает, что за пределами его тесного мира находится совершенно другой. Более опасный, но и более интересный… Так и я, будучи слепым, пребывал в своем мире. Только ограничен был не физической оболочкой, а своим внутренним «я». В конце концов я смог преодолеть страх и выйти наружу… Вы, Алекс, тоже слепы. Сейчас вы двигаетесь на ощупь, инстинктивно. Но, подобно мне, и вы способны прозреть. Преодолеть внутренний голос, твердящий, что видеть с закрытыми глазами — невозможно.
Я горько рассмеялся. Сделал глоток, поставил коньяк на стол. Сам удивился, что так быстро понял, о чем он говорит.
— Вы правы. Я не знаю, ни зачем я здесь, ни каково мое предназначение. Дядя Саша сказал, что никому не дается больше, чем он может вынести… И я, черт возьми, уже согласен нести! Только объясните: что именно и куда.
Рашид, к моему удивлению, тоже рассмеялся. Легко поднялся, аккуратно закрыл тетрадь, и положил её на стол рядом с моим бокалом.
— Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Я колебался. Честно говоря, не хотелось сейчас шевелиться. Камин, бокал коньяку… Но он ждал, и пришлось вставать.
Спустившись вслед за Рашидом в подвал, я увидел целый парк машин. Прошелся вдоль ряда: черный Феррари, представительный Бентли, еще какие-то марки, я не стал разглядывать. Мотоцикл. Кажется, спортивный Судзуки… А рядом — мандаринового цвета Москвич с облупившимися дверцами.
— Это всё — ваше?
— Коллекция моей бывшей жены. Пока она в отъезде, я тут за всем приглядываю.
Эхо разносилось под сводами прохладного зала. В сыром воздухе чувствовался запах бензина, выхлопных газов и металла.
— Мой отец любит автомобили. Собирает редкие модели… У него есть BMW Родстер пятьсот семь, Чарджер шестьдесят восьмого… — при воспоминании об отце, как всегда, стало грустно.
— Правильно ли я понимаю: вы умеете неплохо управлять спортивными авто?
— Давно не сидел за рулем. Года три, пожалуй… А в армии, знаете ли, всё совсем по-другому.
— Ну… Тогда не жалуйтесь.
И Рашид, выбрав Феррари, сел на водительское место. Душа моя опустилась в самые пятки, но я все равно взялся за ручку двери. «Если смог он, смогу и я…» — слабое утешение, что Воронцову тоже пришлось через это пройти. Но другого у меня не было.
Мчаться по пустынным улицам было здорово. Главное, не думать о том, что водитель слеп… Машина с визгом входила в крутые повороты, огибая препятствия впритирку, в последний момент, но в целом всё выглядело не так уж страшно. Поймав себя на том, что из последних сил жму на несуществующий тормоз, я усмехнулся.
Рашид вел машину молча. Могло показаться, что он смотрит на дорогу, если бы не одно обстоятельство: дворники были выключены, и лобовое стекло сплошь залепил снег. Я боялся его отвлекать, хотя на языке вертелись тысячи вопросов. Вместо этого приоткрыл окно, вдохнул холодный воздух и закурил.
Через несколько минут такой гонки я привык и немного расслабился. Потом решил, что мне это даже нравится. Ничего сейчас от меня не зависит, можно прикрыть глаза и думать, что вокруг — пустота… Через толстый слой снега красиво просвечивали отблески встречных фар и уличные фонари… Представляю, что думают люди снаружи.
— Рашид! — позвал я. — Что вы чувствуете? Как это вообще?
Он резко затормозил. Машину понесло юзом, я вцепился в ремень безопасности, как утопающий в спасательный круг. Сердце провалилось куда-то в живот и сжалось там до размеров изюмины. Но, спустя вечность, мы остановились, ни во что не врезавшись.
— Хотите узнать? Попробуйте. — и он похлопал по рулю.
У меня перехватило дыхание.
— А давайте!
Так бывает: тело реагирует быстрее, чем мозг может сообразить, проанализировать и сделать выводы…
Пока менялись местами, эйфория немного схлынула, оставив кислое чувство неуверенности. Зачем? Что и кому я докажу, разбившись насмерть? И не будет ли в этом случае уже всё равно?
Представилось, что я стою на канате, натянутом над пропастью. С одной стороны — огонь, с другой — лед. Я вытащил дрейдл Кидальчика, который для верности прицепил на веревочку и повесил на шею. Не собирался его крутить, просто знакомое ощущение теплого дерева прибавляло уверенности. Наполняло силой.
«Всё», «Ничего», «Половина» и «Ставь». В систему этих четырех измерений укладывалась вся моя жизнь. Можно даже загадать: если получится, значит всё это — не зря. Тот, кто наделил меня талантом, тот, кто наблюдает сверху, должен подать Знак.
Я — атеист. Но, как поется в одной хорошей русской песне, «не бывает атеистов в окопах под огнем».
Положив руки на руль, обтянутый тисненой кожей, которая сохранила тепло ладоней Рашида, я успокоился.
— Говорят, в Феррари отличные подушки безопасности… — последняя надежда показаться не совсем законченным психом?
— Возможно. — Рашид удобно откинулся на спинку, и сложил руки на груди. Ремень безопасности он игнорировал. — Но в этой машине их нет.
ИЛЬЯ ВОРОНЦОВ, ПОДМОСКОВЬЕ.
За завтраком Алекс выглядел не так, как вчера. Будто разжалась спрятанная глубоко внутри пружина. Он с удовольствием ел, взахлеб смеялся над анекдотами, которые по очереди травили Михалыч и Кацман, и был уже не затравленным волчонком, а хоть и битым жизнью, но нормальным, веселым парнем.
Увидев меня там, в Израиле, Мерфи спрятался в раковину, как моллюск, и никакие попытки выманить его наружу не удавались. Но сейчас… Это был другой человек. Он снял повязку, сказав, что плечо зажило достаточно, чтобы начать тренировать руку. Не хромал. Даже подбитый глаз, отливающий всеми цветами радуги, заметно открылся и взирал на мир без своеобычной настороженности. Старик тоже заметил перемены, и не преминул спросить:
— Душа моя, кажется, у вас улучшилось настроение?
— Хорошая еда и крепкий сон кому хочешь улучшат настроение! — подмигнул Михалыч. Не знаю почему, но он проникся к этому чуду морскому родственными чувствами и теперь всячески опекал.
— Вы-то как себя чувствуете, Александр Наумович? — вместо ответа спросил Мерфи.
— Вашими молитвами, вашими молитвами… — расцвел тот.
Кацман тоже приободрился. По крайней мере, уже не казалось, что он вот-вот отдаст Богу душу.
А рыжая бестия вдруг загрустила. Затянутая во всё черное, с разбросанными по плечам огненными кудрями и бледной, алебастровой кожей, она походила на хрупкую фарфоровую куклу. А ведь она умеет всё то же, что и Рашид! — неожиданная мысль захватила меня целиком. — Эта хрупкая девочка, его ученица, может попасть в туза с тридцати метров, да еще и с завязанными глазами…
Мы с Михалычем тоже овладели парой приемчиков, но это так… детский сад.
Я поглядел на Рашида. Если знать, куда смотреть, становилось заметно, как они похожи с Ассоль: те же экономные движения, осанка, скудость эмоций… Жгучий интерес, который я испытал к девчонке, увидевши её в первые, никуда не делся. Всё время тянуло полюбоваться грациозной шеей, линией скул — совершенной цепочкой тренированных мускулов, водопадом блестящих волос… Интересно, как они пахнут?
Поймав себя на совсем уж неподобающих мыслях, встал из-за стола и пошел за чайником. Всё — от лукавого. Она мне в дочери годится… Пусть, пусть мальчишка за ней бегает.
Вышел во двор, подышать и покурить. Неожиданно наша тихая обитель сделалась многолюдной, и хотелось побыть одному. Слушать, как по десятому кругу травят еврейские анекдоты, было выше моих сил…
Подбежали Курок и Мушка — здороваться. Виляя обрубками хвостов, запрыгали вокруг. Я почесал им головы, похлопал по крепким, черным с подпалинами бокам… Как мало некоторым нужно для счастья.
Появился Мерфи. Ежась под порывами сырого ветра, подошел. Я молча протянул ему пачку сигарет. Подумал: надо бы парню одежды подыскать, а то ходит, как бомж. Да и холодно. По сравнению с Израилем…
— Рад, что вам полегчало. — наконец я придумал, как начать разговор.
— Да, вы правы. Ночью… Мы катались с Рашидом. Я… попробовал стать таким, как он.
— Судя по тому, что вы живы — получилось. И как, понравилось?
— На удивление.
— Почувствовали, значит, себя живым?
Вождение вслепую — это цветочки, о ягодках я рассказывать не буду.
Денек выдался ясный, теплый, чувствовалось приближение весны: пахло влажной землей и зелеными почками. Собаки, довольные обществом, нарезали круги, в ветках берез радостно чирикали воробьи, по небу, пронзительно-голубому, неслись легкие, как пух, облака.