АЛЕКС МЕРФИ, МОСКВА.

«…Очередная катастрофа потрясла Москву сегодня ночью. Боинг семьсот сорок семь, авиакомпании ЭйрФранс, только что покинувший аэропорт „Шереметьево“, не смог набрать высоту и рухнул а районе Химок. На пути падающего самолета оказались частные коттеджи, многоквартирный дом и районная клиническая больница. До сих пор неизвестно количество жертв…»

Где мы находились — я не имел никакого понятия. Окраина, маленькие домишки, заросшие прошлогодним сухим бурьяном, пустыри.

Михалыч остановил машину у одного такого домика, сохранившегося, кажется, с позапрошлого века: резные наличники, потрескавшиеся от старости под облупившейся краской, покосившаяся веранда, беленые известью стены… Из трубы идет дым. Предрассветный воздух пахнет прелыми листьями.

Услышав по радио о падении самолета, я понял: это — конец. Всей кожей, всеми нервами я чувствовал такую сильную боль, что не мог пошевелиться. Казалось, если двинуть хотя бы веком, всё мое тело вспыхнет.

Нужно прочувствовать, а затем исчерпать эту боль до конца, до самого дна. Осознать потерю и только тогда можно будет прервать мучения. Тоже умереть… Ассоль. Кидальчик. Рашид. Они были в той больнице. Господь всемогущий! Чем я заслужил такую кару? Что сделал я грешного в этой, или может, в прошлой жизни? За что ты наказываешь меня столь жестоко?

Говорил Кидальчик: Господь не дает ношу тяжелее той, что человек может унести…

Я обвел взглядом сидящих за столом. Мертвая тишина, только часы на стене повторяют вечное «тик-так». Ладони липнут к выцветшей клеенке.

А ведь они следующие! Михалыч, Макс, у которого жена и маленький сын… Воронцов. Теперь их черед.

Траск уничтожает все вокруг, но не способен навредить мне. Значит… Я вздохнул, и поднялся. Нужно что-то сказать… Хотя нет. Лучше так.

— Выйду покурю.

Илья молча кивнул. Не глядя, протянул пачку.

Засунув руки поглубже в карманы чужих поношенных джинсов, я брёл какое-то время наугад, не замечая, куда. Спрятавшись под капюшоном толстовки, вжимал голову в плечи, ежился под иглами редких взглядов. Старался ни о чем не думать. К горлу подкатывала горечь — одна чашка растворимого кофе за два дня… Устав идти, пристроился в темной подворотне…

Прислонившись плечом к каменной арке, я скользил взглядом по потоку людей и машин, выхватывая отдельные детали: ярко-красный плащ блондинки, отражение неба в черно-зеркальном капоте «крайслера», веер мутной воды из-под черных колес, солнечный зайчик в витрине…

С момента падения самолета прошло несколько часов, и если ранним утром о нём еще помнили, то сейчас, под ярким полуденным солнцем, все забыли, что где-то неподалеку случилось несчастье.

Резкий свист тормозов, крики людей… Вздрогнув, я очнулся. На дорогу выскочил спаниэль. Грязно-белый с рыжими пятнами, он мирно сидел на тротуаре, наблюдая за голубями. И вдруг понесся, не обращая внимания на машины, будто увидел что-то важное там, на другой стороне улицы. Вслед ему летели истеричные гудки, ругань, визг покрышек…

Серый «фольксваген» несется прямо на псину. Люди застыли в ужасе, девушка в белых сапожках и с поводком, зажатым в кулаке, оглушительно кричит… Не знаю, когда я успел «щелкнуть».

Пес благополучно оказался на той стороне, прохожие, облегченно вздохнув, заспешили мимо, девушка с поводком побежала по «зебре»…

Я будто вынырнул из тяжелого сна. «Наблюдатель влияет на результат» — примерно так говорил Рашид. А если этот наблюдатель — я? Вспомнился разговор с Воронцовым: влияем ли мы на мир? Неужели наша реальность — продукт совместных действий разных чудесников?

Выбежав на тротуар, я попытался сообразить, в какую сторону двигаться. Поймал за рукав прохожего:

— Самолет, что упал ночью! Где это случилось? — он хотел вырваться, но я держал крепко. — Пожалуйста…

— Щас… — парень достал айфон. — Вот… — протянул мне экранчик. — Видишь?

Я несколько секунд смотрел на карту, затем кивнул. И побежал.

После того как выдохся, пошел медленнее. Один раз присел на ограждение, перевести дух, но заметил рядом камеру наблюдения и не стал искушать судьбу.

До вспаханной самолетом полосы посреди жилого района добрался, когда багровое солнце скрылось за дальними высотками. В резком электрическом свете кипел человеческий муравейник: спасатели, парамедики, еще какие-то люди — вероятно, близкие тех, кто здесь жил… Район был оцеплен, но они шли, прорывались, не слушая увещеваний полицейских, просто не обращали на них внимания…

Самолет — вернее, то, что от него осталось, был погребен под грудой обломков, больше всего напоминающих строительный мусор. Бетонные плиты, кирпичи, взрытая земля и куски асфальта. Тут и там, из общего серого месива, выбивались то покореженная настольная лампа, то кусок занавески, то расколотый унитаз…

Стало страшно. Столько всего… Как разобраться в этом хаосе? Как помочь тем, кто оказался под завалами? Что я вообще могу, когда несчастье уже случилось? Говорили, что под обломками всё еще люди…

Многие помогали разбирать завалы, кто-то склонялся над накрытыми брезентом фигурами, кто-то рыдал, бесцельно выкрикивая чье-нибудь имя… Я подходил, и просто «щелкал», наугад. Пусть «он» продержится, не умрет, сейчас подойдут санитары… Пусть отыщут побыстрее, пусть успеют вытащить, пусть не обрушится свод, не провалится пол… Пусть они успеют, найдут, помогут… Просто пусть они всех спасут!

Ночь, и еще полдня. По крайней мере, мне так показалось. Я лазал по завалам, спускался под землю, вынюхивая людей, как ищейка. Подсказывал спасателям более удобные пути… Сначала меня не понимали, пытались гнать, но когда я нашел ту девочку…

Один раз кто-то сунул мне в руки кружку с горячим и засохший бутерброд, но кусок не лез в горло.

Потом я ушел. Не стал дожидаться, когда полиции придет в голову задать вопрос: а кто я такой?

Снова упал в какой-то подворотне и уставился на прохожих. В голове звенело, в теле появилась прозрачная легкость. Ничего не болело, даже душа. Впервые за долгое время у меня ничего не болело…

Проходя мимо, пожилая дама недобро зыркнула на меня из-под лиловой шляпки. Я могу изменить её жизнь. — подумалось лениво. — Могу узнать, чего она хочет, к чему стремится — и дать ей это. Или наоборот… Отнять, уничтожить что-то дорогое…

Взглянув на маячивший вдали шпиль «Останкино», я понял, что могу «щелкнуть» так, чтобы его свалить… Или вот машины! Что мне стоит устроить аварию? Просто стечение обстоятельств: мужик зазевался и поехал на красный, девушка слишком увлеченно болтала по телефону, парень в этот момент закуривал… Это очень легко!

А как насчет созидания? Всего лишь выбор вероятностей: операция на сердце прошла успешно. Футболист забил решающий гол.

Да что мелочиться? Кризис на Ближнем востоке разрешился благополучно. Договор о разоружении подписан… Я могу влиять на принятие решений на высшем уровне! Я могу… Предотвращать войны, ссорить и мирить целые страны, словом… Управлять миром?

Задрав голову, я посмотрел в небо. «Слышишь, Господи? Я могу быть тобой!»

А что дальше? Может человек, которого я спасу, оказаться серийным убийцей? Или совершить открытие, которое разрушит планету? Откуда я знаю, какие политические решения будут удачными, а какие — нет? Вечно терзаться вопросом: а правильно ли я поступил? А того ли человека спас? И как решить, кого спасать, а кого — нет? Этическая дилемма: годится ли «добро», как я его понимаю, для всех? Но всех — не спасти…

Может, поэтому мудрецы предпочитали уединенную жизнь? Вот и Гиппократ говорил: — «В первую очередь — не навреди.»

Таких как мы, не должно быть. Мы не можем, не умеем контролировать себя. Каждому хочется своего, чего-то особенного… Кому-то достаточно тихого семейного счастья, а кто-то видит только вершину мира. Траск — один из нас, это очевидно. Он решил сыграть во Властелина Колец…

Злобно скалясь своему отражению в витринах, я думал, что теперь мне уже нечего терять. Всё позади: и боль, и страдания и страх. Самое главное — душный, доводящий до обморока, страх. Больше ничего этого не будет. Одно последнее дело и — всё. Равновесие там или нет, но это нужно прекратить.