ИЛЬЯ ВОРОНЦОВ, ДАНИЯ.
Он сошел с ума. Безумие так и перло из толстяка, окружая его почти ощутимой аурой. Хохоча, запрокинув голову, зажав в кулаке окровавленную стрелу, он метался по залу, ничего не замечая вокруг. Ноги его то и дело заплетались. Больше всего я боялся, что этот гигант, в своем беспорядочном беге, наткнется на рычаг дыбы. Что там говорили наши? Андрэ — аутист. Это они поняли, изучив профиль помощника и проанализировав его поведение…
Крыша у несчастного окончательно протекла, когда выяснилось, что Джонни сам пришил мамочку… Надо его отвлечь, как-то успокоить… Лилька говорила, у аутистов — детское сознание… Чем обычно успокаивают детей?
Как вспышка: я маленький, и боюсь спать, когда в окно, медленно двигаясь по стене, светят фары с улицы… Мне кажется, что это — глаза чудовищ. Бледно желтые, как полусырой яичный желток… Я хочу спать со светом, но отец запрещает оставлять ночник. Мама говорит, что споет мне волшебную песенку, и я ничего больше не буду бояться… Она сидит на краешке моей детской кроватки, и можно погладить её пушистые, мягкие волосы…
Голос мой улетел под гулкие своды, и там потерялся. Я запел громче:
Рашид утверждал, что чудесником может стать каждый. Нужно только прислушиваться к интуиции.
Если б мне кто-нибудь сказал, что я буду петь колыбельную психу, сидя связанным, в подземелье замка…
Андрэ, всхлипывая, приостановился. У меня перехватило дыхание.
Черт, как там дальше… Но он же не понимает слов, ему, главное, голос…
Всё это время я пытался освободиться. Пальцев на правой руке не чувствовал, зато локоть и плечо простреливало так, что впору было завыть. Ладно… Хуже уже не будет. Рванувшись, я выбил плечо из сустава, веревка ослабла.
Выпутываясь, я поглядывал на Андрэ. Тот уже не бегал, а слепо и упорно тыкался в стену, всё так же стискивая в кулаке стрелу…
Черт, певец из меня… Что там было-то еще? Кажется,
Только бы не дать петуха, не испортить всё дело…
Или это сверчок был… Черт, не помню…
Толстяк как будто и вправду спал! Уперевшись лбом в стену, он весь осел, оплыл, и со спины был похож на Пряничного человечка…
Освободившись, я попытался вскочить, но рухнул, как подкошенный, больно ударившись коленями и скулой. Весь затек.
Резким ударом я вправил плечо и, пережив обморочный приступ, бросился к Лёшке. Он был без сознания, но на голом животе, в ямке пупка, бился пульс.
Так… Так… Что я помню о дыбе? Вроде бы, ослаблять натяжение резко нельзя: мышцы сократятся и вывихнут руки-ноги из суставов… Где-то это в кино было, про инквизицию. Значит, нужно осторожно, по чуть-чуть…
Заставив себя взяться за рукоять, я сдвинул ворот. Лёшка застонал, но в сознание не пришел. Ладно… Воды бы. Где-то была вода, его же Андрэ поил! Схватив бутылку, я капнул Лёхе на губы. Потом, плеснув в ладонь, побрызгал лицо. Позвал.
Черт… Но жилка на пузе продолжала биться. Разжав зубы, я влил воду ему в рот и приподнял голову. Он глотнул, и закашлялся. Открыл глаза…
— Ты?
— Ага. Ты как? — идиотский вопрос, но надо же что-то сказать…
Лёшка прикрыл веки. Я испугался, что он снова потеряет сознание. Слегка похлопал по щеке…
— Лёх… Ты потерпи. Быстро нельзя… Потерпи немного, и я тебя сниму… А ты, если можешь, «щелкни», чтобы всё сложилось, лады?
Язык прилипал к нёбу. Я сделал крошечный глоток из бутылки, и снова дал напиться Лёшке.
— Траск мертв? — спросил он, отдышавшись.
Я оглянулся. Фигура на полу не двигалась.
— Кажись, да. Сейчас, Лёх… — я протянул руку к рычагу.
— Подожди! Подожди… — он перевел дыхание. — Ты должен затянуть. Обратно.
Я сначала не понял.
— Я не сошел с ума, просто… Так надо. Только так я могу успеть.
До смерти хотелось пить. И чтобы вода ледяная, чтоб аж зубы заломило. Из белого, с отбитым краем, эмалированного ковшика… И на голову вылить.
— Лёха… Погоди… Скоро полегчает.
— Илья! Ты должен мне поверить. Затяни… ворот. Так надо, поверь…
— Я не могу. Не знаю, чего тебе приспичило, но я не могу! Вот выберемся, и делай, что хочешь… — я снова протянул руку к рычагу.
— Нет! — напрягшись, он приподнял голову, и уставился на меня. Зрачки — во всю радужку. — Нет, послушай… Это не он! Траск — пешка, им вертели долгие годы… Его свели с ума… Все его деньги, могущество — пшик, фикция… Это не он!
Я подставил руку Лёшке под затылок, чтобы поддержать. Кожа у него была влажная и холодная, как у лягухи.
— Когда ты это узнал?
— Я это только что понял! Когда ты сказал, что он умер… Я понял, что ничего не изменилось! — он облизал потрескавшиеся губы. — Когда он меня растянул… Я… наверное, я прорвал какой-то рубеж, и понял всё. Помнишь, Рашид учил видеть все карты, все вероятности… Я их увидел! Раньше никогда не получалось, только здесь, на дыбе… У каждого свое просветление, Илюха… — он нашел в себе силы улыбнуться.
— Я не могу! Да нет, не подумай… Я тебе верю! Но… Давай по-другому, а? Изобрети какой-то иной способ попасть в нирвану!
— Я видел пустую Землю. Всё разрушено, никого нет, мертвая тишина… Если его не остановить, это случится. Гибель всего живого — единственная вероятность, которая останется.
Мне пришлось, аккуратно положив его голову, отойти. Иначе я не мог думать. Чувствовать его боль, видеть, как судорожно бьется пульс…
Упершись лбом в холодную, чуть влажную стену, совсем, как несчастный даун на другом конце зала, я закрыл глаза.
…Рашид говорил про Землю. Тот его сон — не сон, где он остается один, а потом понимает, что и его самого тоже нет… Выходит, Лёшка увидел то же самое. Но, в отличие от Рашида, он думает, что знает, как всё изменить! Я оглянулся: дышит…
— Илья… — я подбежал. Наклонился… — Помнишь, Кидальчик говорил, что человеку не дается больше, чем он может вынести?
— Лёха, да куда уж больше? Посмотри на себя…
— Это — мое дело! Понял? — он яростно уставился мне в глаза. — Я сам решаю! — и бессильно откинул голову. Я хотел возразить, но он продолжил: — Это мое предназначение. Я же — чудесник… Вся моя жизнь, всё, что было…
— Ладно. — сказал, и почувствовал, как под взмокшей рубашкой потек холодный пот… — Ладно, черт с тобой. Ищи своё просветление!
Держа одну руку у него под головой, чувствуя хрупкие косточки затылка, я протянул другую к рычагу и надавил. Лёшка выгнулся дугой, но не закричал. Слышно было только, как зубы скрипят.
— Лёха… — позвал я вдруг осипшим голосом. — Помрешь — домой не приходи…
Сколько времени прошло — не знаю. Показалось — часов сто… Я ослаблял ворот, то и дело проверяя, как там его суставы.
Траск был мертв. Остыл и закостенел в нелепой скорченной позе. Кровищи натекло — как с порося… он лежал в ней, боком и лицом, и был похож на жалкого, замученного ребенка.
А толстяк так и не пришел в себя. Всплыло полузнакомое слово: кататония. Я только отвел его подальше от Лёшки, и усадил на чурбачок, лицом к стене. Тот не сопротивлялся.
Наконец веревки ослабли настолько, что я рискнул их развязать. Спустил Лёшку с дыбы, положил на верстак… Укрыть бы, да нечем. Снял рубашку, и завернул в неё. Он дышал, но в сознание так и не пришел.
Траск упоминал, что мы в каком-то древнем замке. Оно и видно — по пыточной… Лестница наверх только одна. По ней я и поднялся, кое-как уложив Лёшку на здоровое плечо.
Как выбрался наружу — почти не помню. Какие-то темные, пыльные и гулкие залы, на паркетных плитках пола — лунные квадраты света… узкие коридоры с гобеленами… Слава Богу, дверь наружу не была заперта. Видимо, Траск с помощничком совсем нюх потеряли — никого не боялись… Я их там и бросил. Решил, потом сообщу кому-нибудь. Когда решу, что с Лёшкой делать.
Так и вышел на дорогу…
Ночь. Дует теплый ветер, вокруг — ни души. Хоть бы проехал кто… Я побрел, держа курс на огни — какой-то город, наверное. Черт его знает, где мы вообще.
Когда увидел встречные фары, просто встал посредь дороги. Костьми лягу, но остановлю!
Машина притормозила, я припомнил скудный запас английских фраз… Из машины выскочила девчонка. Лицо бледным пятном в свете фар… Я не сразу допер, что это Ассоль. Даже удивляться сил не было.
Она бросилась к Лёшке, попыталась сдернуть его с моего плеча… Я её оттолкнул:
— Жив, жив… Без сознания только. Ты откуда?
— Нас Рашид послал. Сказал, у вас всё плохо!
— Да уж не фонтан…
Она всё пыталась зайти мне за спину, и заглянуть ему в лицо, но я инстинктивно поворачивался, и ничего не получалось. Пошли к машине. Лилька стала помогать — я не заметил, как она оказалась рядом…
— Головой заноси! — скомандовала она.
— Сам знаю. Где вас черти носили?
— Рашид не сразу сообразил, что у вас не получилось. Но как только понял, мы…
— Да хрен там не получилось! Вернее… Я еще не знаю. Он не приходит в себя. Сказал, что всё сделает, и…
— Сделает что? — требовательно спросила она.
— Всех спасет, вот что!
Ассоль влезла за руль, мы развернулись и поехали в город. Я, прижимая к себе Лёшку, сидел сзади. Боялся отпустить. Лилька пыталась меня оттереть, заглядывала Лёшке в глаза, светя фонариком, но я её отпихнул. Сам справлюсь.
— Вечером, точнее — поздно ночью, накануне заседания Бильдербергского клуба, Рашид сказал, что ваш план провалился. Очень испугался. Всё твердил про какой-то сон…
Она как будто пыталась оправдаться. А я думал: Рашид, наверное, почуял, что батя Лёшкин не поддался на уговоры. Или, что нас повинтил Траск… И решил: всё, хана. Интересно, а сейчас что бы он сказал? Удалось Лёшке, или нет?
— А вас-то зачем послали? Подобрать останки?
Ассоль резко дернула рулем, машина вильнула.
— Ну что ты такое говоришь! — Лилька сжала мне руку. — Он сказал, что вам понадобится помощь, и даже показал, — на карте, — где вас примерно искать… Вот мы и колесили, как заведенные, по этим дорогам…
— Какой сегодня день? — вдруг спросил я.
— Тебя число интересует?
— К черту число! Я хочу знать, сколько мы в этой пыточной просидели… — я прикусил язык, но Ассоль, развернувшись назад, прорычала:
— В какой пыточной?
Лицо — лист белой бумаги, с проткнутыми карандашом дырами глаз…
— На дорогу смотри! — только истерики нам сейчас не хватало.
Я знаю, она его любит. Но этим горю не поможешь, так что пусть соберется.
— Ассоль! Сворачивай направо! — жестко скомандовала Лилька. И уже мне: — там знак был: госпиталь… Его же в больницу надо, правильно?
Я молча кивнул.