Иван

В какой-то момент, сквозь пьяный угар, я сообразил, что не стоит заявляться в город верхом на Пегасе — народ и так устал от магии. Это нас и спасло…

Когда мы добрались до гостиницы обычным пехом, Гарцующий Пони пылал. Крыша уже провалилась, из верхних окон вырывалось пламя. Мрачные пожарники в закопченных касках разворачивали брезентовый шланг. Одна цистерна опустела, и её на телеге откатили в сторону. Но было понятно, что никакая вода здесь не поможет. Бывают такие пожары, когда загорается всё и сразу, и потушить просто невозможно, пока есть, чему гореть…

Пожарники это понимали наверное, даже лучше, чем я: они поливали не гостиницу, а дома, стоящие вокруг.

Первой мыслью было применить заклятье холода. Просто высыпать на огонь тонну снега. Я даже поднял руки, но Маша схватила меня за рубаху.

— Даже не думай! Лучше пойдем отсюда, да поскорее.

— Ты что, с ума сошла? Там же люди! — я пытался вырваться, но она, как собачонка, повисла на локте.

— Никого там уже нет. Совсем никого… Понимаешь?

— Ну… Хотя бы огонь потушить?

— Не надо, сами потушат. Лучше пойдем. — она потащила меня в переулок. Я, ничего не понимая, подчинился.

— Да в чем дело-то? — хмель слетел, оставив горькое чувство вины пополам с головной болью.

— Народ говорит, гостиницу поджег маг. — мрачно ответила Маша.

— Какой маг? Кто там мог оказаться, кроме Лумумбы? — и наконец-то до меня дошло.

— О господи! Не может этого быть. С чего ты взяла?

— Послушала, о чем люди говорят.

— Мало ли что говорят? Чтобы учитель в здравом уме…

— Говорят, он сошел с ума. Говорят, он выскочил из гостиницы — глаза пылают синим, из ушей валит дым… И полетел.

— К-куда полетел?

— Не куда, а вверх, как шутиха. Потом приземлился на крыше и стал отплясывать дикий африканский танец.

— Бред собачий. — с облегчением выдохнул я.

— А затем, говорят, он превратился в страшную черную птицу, а затем в крокодила, а затем в бегемота…

— Всё страньше и страньше… — меня разобрал смех.

— А потом, — Маша упорно продолжала, — пробил крышу, и тогда вспыхнул огонь. Больше его не видели. А огонь до сих пор потушить не могут, потому что он магический…

— Идем назад! — я решительно развернулся, но она вновь повисла на моей руке, еще и уперлась в мостовую. — Всё, что ты сказала — неправда. Лумумба не сумасшедший, он не мог намеренно поджечь дом. Идем, разберемся. Наверняка его там даже не было, а пожар начался где-нибудь в кухне…

— Может, и так. — Маша пыхтела от натуги, но не отпускала. — А только еще говорят, что, как только поймают мажонка — то есть, тебя… Сразу вздернут на ближайшей березе. Во избежание. И меня вместе с тобой.

— Но если Лумумба всё ещё там…

— То он уже сгорел!

На нас и так уже оглядывались, а два молодца, в испачканных рубахах и обгорелых кепках, вырвав по дрыну из ближайшего забора, приближались с явно членовредительскими намерениями.

— Он или сгорел, и тогда уже ничем не поможешь, или всё это неправда, и Базиль сам нас отыщет. — сказала она тише, отпуская меня и настороженно осматривая улицу. К первым молодцам присоединились соратники, и теперь народ окружал нас недобрым ропщущим кольцом.

— Не вздумай колдовать. — предупредила Маша. А я разозлился.

— Да как они смеют? Очевидно, что всё произошедшее — чушь слоновья. Какого черта эти жалкие людишки…

Почти рефлекторно я вызвал огненную сеть, но получил такой жесткий удар по щеке, что глаза чуть не повылетали.

— Опусти руки. Руки опусти, я сказала.

Она говорила тихим, страшным шепотом. Я подчинился. Пригасил, а потом совсем убрал заклинание, которое намеревался швырнуть в толпу…

Переулок опустел.

— Вот поэтому вас и не любят. — буркнула Маша. — Разве можно, чуть что, файерболами пулять? А если я достану Пищаль и начту палить во всех, кто мне не понравится?

— Это был не файербол.

— Только это тебя волнует? Ты такой же, как все маги! — в глазах её блеснули злые слёзы. — Только собственное благополучие, да чтоб, не дай бог, неуважения никто не высказал, и волнует.

— Они думают, что мы враги. Что от магов одни неприятности. Но мы — такие, какие есть, и не им нам указывать, как жить.

— Пока что ты демонстрируешь обратное. Если ты думаешь, что Лумумба не виноват, нужно найти того, кто на самом деле устроил пожар, а не кидаться в людей огненными шарами. Идем к Штыку. Расскажем, как всё было: про пожар, про Дуриняна… Он поможет, я уверена.

— Нет.

— Ванька, миленький, ты просто не понимаешь. В одиночку мы…

— Это ты не понимаешь. — хотел схватить её за плечи и хорошенько встряхнуть, но сдержался. — У нас просто нет времени! Скоро ночь, Зверь может явиться за близняшками. Мы должны быть там, даже без Лумумбы, иначе…

По глазам Маши я понял, что она об этом забыла. Ну, не то, чтобы совсем забыла, просто насущные проблемы заслонили главное.

— Ты можешь еще раз вызвать Пегаса? — тут же переключилась она. Я опустил глаза.

— Прости. Запал кончился. Незавершенное колдовство… В общем, чтобы погасить огненную сеть, я затратил энергии больше, чем если б её выпустил.

Она не стала меня упрекать. Возмущаться, называть дебилом пустоголовым… Постояв несколько секунд, видимо, переваривая услышанное, просто сказала:

— Тогда побежали.

Через несколько кварталов, когда сердце начало глухо бухать в ушах, а в глазах запрыгали черные мушки, я спросил:

— А далеко еще?

— До деревни — двадцать верст.

Я чуть в канаву не улетел.

— Двадцать верст? Ты предлагаешь бежать двадцать верст? Да мы и к завтрашнему вечеру не успеем…

Она тоже запыхалась. Рыжие завитки прилипли ко лбу, а щеки раскраснелись.

— Я хотела просто отбежать подальше от… ну, от пожара, а потом позаимствовать тачку.

— Позаимствовать? — упершись руками в колени, я пытался перевести дух. Тренироваться надо чаще…

— Угнать. Иначе не успеем.

— А водить-то ты умеешь?

— Я думала, ты умеешь…

Глядя друг на друга, мы неожиданно рассмеялись. Пружина, сжимавшаяся внутри, ослабла. Не такой человек Лумумба, чтобы прозаически сгореть в пожаре. Что бы там не говорили. Думаю, раз я вспомнил про Зверя, он уж точно о нем не забудет. Придет, никуда не денется. Не будь он сыном великого вождя Мбванги Мабуту!

…Жучок был древний-древний, наверное, прошлого еще века. Покрытый тусклой голубой краской, с одной желтой, и одной напрочь отсутствующей дверцей. Но движок, переделанный на самогон и кукурузное масло, ревел вполне воинственно, и давал аж тридцать километров в час. Нашли мы его почти случайно: Маша заметила приткнувшееся к забору и почти утонувшее в лопухах облупленное чудо на самой окраине, у маленького домика. Почему хозяин не загнал своё сокровище во двор — так и осталось загадкой. Надеясь на то, что в баке есть топливо, мы укатили его на руках, а потом вскрыли проволочкой и завели от искры.

Первые минут тридцать молчали. Я боролся с непривычным управлением: от родной панели в Жучке ничего не осталось, сейчас она выглядела, как больная фантазия Левши, дорвавшегося до электрического паяльника.

Стемнело. Фары не горели — их попросту не было, так что я на малой тяге включил ночное зрение. Маша, увидев два голубых пятна на дороге, нервно поёжилась.

— Ты же говорил, магии не осталось.

— Да это не магия. Так, остаточные брожения в организме.

Она помолчала, а потом спросила:

— И как оно?

— Что?

— Употреблять Пыльцу, колдовать? Как ты докатился до жизни такой?

Я осторожно пожал плечами: коленки подпирали уши, локти умещались между ними. Макушкой я то и дело стукался о крышу.

— Да как, как? Как у всех… Мне тогда лет двенадцать было, нашел дохляка на помойке. Обшарил и наткнулся на несколько граммов Синьки. Это первичный леофилизат, совершенно неочищенный. Где он его взял — одному богу известно…

Принес его на хазу — добыча, как никак… У нас тогда в предводителях Крутой ходил. Ну знаешь, такой: челюсть — как наковальня, кулаки по пуду, а мозг — как у трехлетнего ребенка. Вот он и велел всем попробовать. Типа, проверить, кто не хлюзда…

Почувствовал, как где-то внизу живота намерзает ледяной ком, и замолчал. Какие мечты могут быть у беспризорников? Оголодавших, больше похожих на диких зверят, чем на человеческих детенышей? Сам Крутой, помниться, во сне всё мамку звал. Она и пришла… Запомнились только громадные, белые, как тесто и такие же мягкие, гнущиеся во всех направлениях, руки…

— И что?

— А ничего. Трое даже не проснулись, так во сне и угасли. Остальные не смогли выйти из Нави — мы тогда и не подозревали, что это такое. Застряли за Завесой, а сил вернуться не было. Синька высосала весь их разум досуха. Крутой спылился одним из первых.

— А ты?

— А я? Я не умер вместе со всеми. Повезло. Оказался я поцелованный синим ветром… это мне потом монахи сказали. Лежал, и галлюцинировал сутками напролет. По ожившим глюкам меня пастафарианцы и нашли. Выходили…

— Что означает поцелованный?

— Что я настоящий маг: могу жрать Пыльцу тоннами, и ничего мне от этого не делается.

— Прям таки тоннами?

— Ну… По правде сказать, "срок годности" есть у всех. Просто у таких, как я и Лумумба, он дольше. Но знаешь ведь, нервные клетки не восстанавливаются… Неизвестно, когда кирпич прилетит.

— Поэтому бвана не разрешает тебе часто закидываться?

Ответить я не успел: машинку нашу тряхнуло и подбросило. Я, как бешеный, завертел баранку, но это не помогло. Нас понесло юзом поперек колеи. По сторонам не смотрел: был слишком занят.

Когда под задний бампер поддало так, что треснул кузов, я крикнул Маше "Прыгай!" — и сиганул в кусты. Угодил во что-то страшно колючее, да еще и затылком ударился. Пока очухался, вылез на дорогу, пока вытащил шипы из задницы…

Жучок наш лежал кверху брюхом, а земля вокруг выглядела так, будто её вспахали. Маши видно не было, зато рядом с машиной, купаясь в лунном свете, стояла зверюга. Огромная, как мамонт, и страшная, как смертный грех. Увидев меня, она опустила голову, сверкнув желтыми очами, и заклокотала горлом.

— Маша… — неуверенно позвал я. — Маш?

— Не верещи. Здесь я. — она подошла сзади, прячась за меня от зверюги.

— Ты это… Я его отвлеку, а ты беги. — глаз от светящихся желтых зрачков твари я оторвать не мог.

— Ага, щас. — почему у нее такой спокойный голос? Я лично не удивился бы, обнаружив на себе абсолютно мокрые портки…

— Не спорь, Машунь. Тебе еще жить да жить… Замуж выйдешь, детки у тебя будут… Беги, я его задержу!

Разведя руки, я попытался открыть Завесу. Меж ладоней проскочила крохотная синяя искорка, и испарилась.

— И надолго ты его задержишь?

Что-то она там, у меня за спиной, делала. Чем-то шебуршала, потом взвизгнула молния, потом был какой-то металлический лязг…

— Не знаю. — я переступил с ноги на ногу. — Уж больно он здоровый… Уходи. Только сначала не беги, а спрячься в лесу. А потом уж…

Рядом с ухом грохнуло. Да так, будто прямо в черепе взорвалась граната, оторвав уши. Подскочив метра на два, я наконец развернулся и посмотрел на Машу. Лежа на спине, она сжимала в обеих руках громадный револьвер. Наземь её, походу, отдачей отбросило…

— Отойди! — заорала она. Это я по губам угадал: голова была, как чугунная болванка, ничего не слышал. Только звенело где-то в затылке. Я подскочил еще раз, мимо просвистела еще одна пуля, собака истошно взвизгнула, но продолжала бежать на нас.

Маша отбросила револьвер и выхватила огромный мачете. Вскочив перед носом твари, она махнула ножом.

— Не мельтеши! — бросила мне через плечо и пригнулась, как пантера перед прыжком.

— Да как же… Ты же…

— Не мельтеши, я сказала. — и бросилась на тварь.

Смотреть, как Маша пластает тварь, словно куриную тушку для супа, было страшно. Она скакала вокруг неповоротливой туши, нанося точные удары, а когда тварь упала с перерубленными передними лапами, запрыгнула ей на спину и хладнокровно перерезала горло.

В белесую от лунного света пыль хлынула черная кровь.

Когда она подошла, вся в крови, вытирая тесак листом лопуха, я уже пришел в себя. Теперь мне было стыдно. Герой! Решил подороже продать жизнь, чтобы спасти невинную девушку…

— Ненавижу этот револьвер. — как ни в чем ни бывало сообщила Маша, упрятывая в рюкзачок своё хозяйство. — Вечно все руки по самые гланды отшибает…

Меня разобрал нервный смех. Чтобы это скрыть, я отвернулся и попытался рассмотреть мертвую тварь. Огромная. Голова похожа на медвежью, с мощной грудью, покрытой клочкастой бурой шерстью, и, при этом на довольно тонких высоких лапах. Хвост, как сучковатая палка…

— Никого не напоминает? — спросила Маша, встав рядом.

— У Дуриняна на заводе бегали такие же красавцы.

— То-то и оно. Мне они еще тогда странными показались. Несуразными. Слишком большими.

— Тоже волшебные?

— Ты же у нас маг. Смекай.

— Ну… Если это не особая порода волкодавов, которой славятся именно ваши места…

— Не славятся. Я думаю, это оборотни. Точнее, обращенные люди.

Меня продрало холодом.

— С чего ты взяла?

— У него глаза человеческие.

Я наклонился ближе. Глаза твари, глубоко посаженные, под нависшими лохматыми бровями, были подернуты смертной пленкой. Но, как это ни прискорбно, Маша права: раньше эта тварь была человеком.