Иван

Лежать было тепло и уютно. Под спиной угадывалось что-то мягкое, сверху — пушистое. Только вот шея затекла и нос чесался. Просыпаться не хотелось, и я, крепко зажмурившись, затаил дыхание, но…

Чих взорвался в черепе и вылетел наружу так, что стекла задребезжали. В ушах что-то лопнуло и зазвенело. Меня подбросило над лежанкой, а полушубок, которым я был укрыт, снесло на пол.

— Ну и горазд же ты чихать. Меня чуть об стену не пришлепнуло. Будь здоров, кстати.

Рядом сидел Обрез. На коленях у него лежала куча бумаги и тонких палочек.

— К-х-х…

— Вот, кваску хлебни! — он протянул глиняную кружку. — Маманя сказала, тебе много пить надо. Бугай ты, Ванюха. Литра три крови потерял, и ничего. Взбледнул тока.

— Что? Где? Как?

— А, ты о Звере? Жив курилка. Как начал он твою кровь лакать — только брызги полетели. Еле оттащили, за хвост… Тара говорит, ему теперь надолго хватит. Ну, на несколько дней, наверное. На сутки — точняк. А товарищ твой черноликий так и не появился. Видно, и впрямь в пожаре сгинул, пустьземляемубудетпухом, хороший человек был. Маньку спать отправили: до рассвета, почитай, с тобой рядом сидела, за лапу держала да в морду заглядывала, а потом вырубилась. Сила духа в пигалице великая есть, да вот тельце подкачало… Это от того, что в малявках кормили её плохо. Витаминов на рост не хватило.

Неторопливо повествуя, Обрез скручивал, вырезал и приклеивал. Получалась у него странная лёгкая конструкция с длинным, усаженным пестрыми лоскутками, нитяным хвостом. Проследив мой взгляд, он пояснил:

— А это я для Сашки с Глашкой. Воздушный змей, не слыхал? А мне батя в детстве мастерил. Возьмем, бывалоча, такого змея, выйдем на холм за деревней, ветра дождемся… Главное, бечевку подлиньше иметь, тогда — самая красота. Он в небе парит, хвост по ветру вьется, а ты лежишь в одуванчиках и на облака пялишься… Вот я и решил детишек развлечь — уж больно мальцы по Бабуле убиваются. Он им заместо отца ведь был. Всем им. А я даже не знал, что в миру его Серегой кличут. Никто, получается, кроме Тары не знал. В прошлой жизни они однокашники были. Друзья-товарищи, не разлей вода…

Обрез всё говорил, слова текли, омывая сознание, но думать не мешали.

Лумумба не пришел. Значит, нужно идти в город и на месте разбираться, что с ним случилось. Если и вправду погиб — писать рапорт в Москву, искать виновных… В то, что он просто так, на пустом месте спятил — я никогда не поверю. Скорее всего, это происки того, другого мага, Бабы Яги. Видно, слишком близко подобрался бвана к его секретам…

Я резко сел. Голова закружилась. Получается, нас с Машей тоже хотели убрать! Сначала — на заводе, потом — на дороге, когда тварь эту подослали…

Дуринян так нервничал, только зубами не клацал. Я, грешным делом решил, это он о бизнесе своём переживает, но получается… Кто-то велел ему нас грохнуть. У него и пистолет наготове был. А я, дурилка картонная, напился на халяву и всё прохлопал…

— Где моя одежда?

— Тихо, тихо, герой. — Обрез, отложив змея, поднялся. — Пропала твоя одежда. Так кровищей испакостил, что не отстирать. Пойду, у дядь Степана, кузнеца нашего, спрошу, может, даст чего поносить. А больше и не у кого. Богатырь в наших широтах — животная редкая. Из красной книги, можно сказать. Ты, Ванюха, пока простынкой прикройся, и иди себе. До ветру, небось, приспичило, так нужник во дворе стоит. За дом, по дорожке через огород… Не ошибешься, в общем.

Намотав на туловище какую-то цветастую тряпку, сдернутую со стола, я выскочил за дверь. Надо найти Машу и рассказать ей всё! Больше я ни о чем не думал, и по сторонам, выскочив из комнаты, особо не смотрел. Ну и сверзился со второго этажа по узкой деревянной лестнице. Голова-ноги, голова-ноги… Перильца своротил, картину какую-то со стены снес. Грохоту было-о-о… Напоследок хорошенько кумполом о ступеньку приложился — искры не только из глаз, но и из ноздрей посыпались.

— Ой, зырь, Глаха, бетмен! — голосок был тонюсенький и ядовитый.

— Не… Бетмена Машка еще о прошлом годе шлепнула. Это супермен. Вишь, трусы на нем красные. Такие только у супермена…

— Не, у того трусы — поверх штанов. А у этого — прям так, на голую жо…

Послышался звук оплеухи, а затем притворное хныканье и сердитое бурчанье.

— Вань? — кажется, Машин голос.

Собрав в кучу руки-ноги — все старые болячки возопили по новой, к их хору присоединились несколько свежих — я попытался подняться. Встал, стараясь не сверкать голыми местами, но, запутавшись в бахроме, опять грохнулся.

— Не, это точно не супермен. Тот хотя б ходить умел. А этот собственную жо… голову найти не может.

— А ну, сорванцы, дуйте на улицу. Неча на чужой срам пялиться. — сказал взрослый строгий голос. — Давайте, давайте, а то быстро за ученье засажу.

Возмущенный вой и дробный топот возвестили об отбытии сорванцов.

А я, медленно и аккуратно, подтянув ноги и помогая себе руками, наконец-то поднялся. Убрал волосы с глаз и узрел белый свет. А вместе с ним — Машу, Ласточку и незнакомую, с красивым лицом, женщину.

Обилие дам с неожиданной остротой дало почувствовать, что стою я перед ними, аки ангел небесный, в трусах и валенках. А они, все трое, на меня смотрят. Маша — с беспокойством, Ласточка — чуть насмешливо, а третья дама — с каким-то, я б сказал, исследовательским интересом. Бойкие карие глаза с ведьминским прищуром так и шарили по моей обнаженной наружности, я аж засмущался весь. Поймав себя на том, что комкаю перед грудью замурзанную рваную женскую шаль, как красна девица ночнушку в первую брачную ночь, я опустил руки.

— Ты как, Вань? — жалостливо спросила Маша. — Живой?

Я добросовестно себя оценил: бок с одной стороны ободран и саднит — уже выступили рубиновые, как вино, капельки крови. Коленка распухла и почти не гнется, рука… рука замотана почти до самого плеча, и сквозь белую ткань проступают бурые пятна.

— Вроде бы. — оглянувшись на лестницу, я присвистнул. — И кто ж это меня на такую верхотуру затащил?

— А Витюша, сыночек мой. — откликнулась красивая женщина. — Самая большая кровать во всем доме, в моей, значить, спаленке… — подмигнув и улыбнувшись завлекательно, она уперла руку с ярко-красными ноготками в крутое бедро. Я начал краснеть и нагреваться, как самовар. От греха подальше отвел глаза, делая вид, что очень интересуюсь обстановкой.

Комната была большая, с широкими окнами и кружевными вязанными занавесками. На занавесках плыли белые лебеди. Натертый до блеска деревянный пол был застелен красивыми полосатыми ковриками, а вся мебель: кресла, диван с высокой спинкой, даже настольная лампа, были увешаны крахмальными салфеточками. Уютно тикали невидимые ходики.

— А, вы уже познакомились? — Обрез появился очень вовремя. В руках он держал объемистый тючок, и я понадеялся, что это для меня. — Маманя моя, Любовь Александровна. — он нежно приобнял женщину за плечи. Та, вздернув бровь, кокетливо фыркнула:

— Ну, зачем же по отчеству-то? Можно и по-простому: Любочка.

— Фельдшер, между прочим, первой категории. — не слушая маму, гнул своё Обрез. — Это она тебя, Ванюха, отмыла всего и заштопала. Так что с тебя причитается…

При этих словах мама так зазывно улыбнулась, обнажив чистые жемчужные зубки, что я аж закашлялся. Щеки горели.

— Благодарствую. — буркнул я, неловко кланяясь, и отвернулся.

Ну почему здесь нет Лумумбы? Он бы непременно поцеловал ручку, рассыпался в комплиментах, и быстренько наладил самые теплые и дружественные отношения…

А я продолжил кашлять — уже специально, чтобы скрыть накатившее смущение.

— Чего вылупились, девки? Голого мужика никогда не видели? — деликатностью Обрез явно пошел в маманю. — Он, может, еще девственник, а вы прилипли к нему глазами, как вихотки банные. — А ну брысь на кухню! А вы, мама, пока на стол накрывайте. Таракан обещался к обеду быть.

Таракан, оказывается, успел сгонять в город, и новости принес неутешительные. О Лумумбе не было ни слуху ни духу, зато завод Дуриняна сгорел дотла, как и Гарцующий Пони. Во всём обвиняли нас с наставником. И главное: вернулся отряд, отправленный еще до нашего приезда охотиться на имперский штурмовиков. Из сорока человек домой вернулись десять. Временно исполняющий обязанности начальника Агентства Шаробайко, боясь народного гнева, сбежал.

— Я знаю, кто за всем стоит! — сидеть я не мог. Во-первых, всё болело, во-вторых, не привыкшая к грубым домотканным штанам кожа зудела и чесалась.

— И кто? — отстраненно спросила Маша. Казалось, мысли её витают где-то далеко.

— Баба Яга!

Таракан хмыкнул.

— Так-то оно, может, и так, да только где она, Яга эта? Ищи ветра в поле…

Совет держать пришлось уйти аж за околицу: в доме Любови Александровны было слишком шумно. Близняшки, вместе с младшими братцами Обреза, носились в индейцев, размахивая настоящими топориками. Того и гляди, пол-уха отхватят, или скальп снимут, в порядке контрибуции. Да еще соседи. Под разными вымышленными предлогами простодушные деревенские жители валили поглазеть на заморских гостей. И ладно бы, просто поглазеть. Каждый считал своим долгом завести умный разговор о политической обстановке в городе, в стране, в мире… Ну, и выпить под это дело. Бутыль с самогоном стояла на столе, рядом с вареной картошкой и кислой капустой с огурцами. Её даже пробкой не затыкали.

— Всё сходится. — я горячился, но ничего не мог с собой поделать. Казалось что времени, как в песочных часах, становится всё меньше… — Во-первых превращения. Козел-Кукиш, собаки эти Дуриняновские… Всё это — магия преобразований.

— Драконы. — тихо подсказала Маша.

— Мать Драконов мы убили, — отмахнулся я. Это точно не Баба Яга — почерк совсем другой.

— Напитки на заводе Дуриняна. — напомнила Маша. — Что еще?

— Пыльца! — закричал я. — Мы с Лумумбой собирались отследить цепочку раздачи Пыльцы… И заклинание не сработало!

— Бабуля пошел вразнос в ту самую ночь, когда умерла Мать Драконов. — сказала Ласточка. — Наверное, если сверить часы…

— Бердяй сказал, в какой-то момент Штурмовики просто упали. — подал голос Таракан. — Я успел поговорить с товарищем по службе… Вы его не знаете. — это он Маше с Обрезом. — Одним из десяти вернувшихся. Так вот: наши там попали в окружение. Против пистолетов и ножей — бластерные винтовки. И броня… У охотников шансов не было. Но в какой-то момент они просто попадали и расплылись лужами эктоплазмы.

— Ты спросил, когда? — поднял голову Обрез.

— Нет, как-то не подумал.

— Ладно… — я схватился за голову. — Жаль, нет бумаги. Записать бы всё, а потом оценить трезвыми глазами… — Есть еще этот, как его, Живчик. Тоже магом был.

— Цаппель. — напомнила Маша. — Только их просто так убили, без всякой магии.

— Живчика убили у меня на глазах, прямо посреди вечера в Зеленом Пеликане. — сказал я. — Цаппель тоже там был. Мы с Лумумбой его даже подозревали…

— Перший друг мадам Елены. — кивнул Таракан. — Сам слышал, как он хвастал: идею нанять твоего наставника узнать, где золото, она подала. — Широкой, говорит, души женщина. Даже охранников своих одолжила — золото тащить.

До меня не сразу дошло.

— Что? Что ты сказал про охранников?

— Слышал от Цаппеля, — он заходил зачем-то к Шаробайке, — что охранников в помощь Цаппелю одолжила мадам Елена.

— А они нас кокнуть хотели, да только обосрались и сбежали. — подитожила Маша. Я уставился на нее выпученными глазами.

— Маха… ты понимаешь, что это значит? Они и грохнули Цаппеля, а мадам Елена теперь знает, где золото!

— Но… ты ведь тоже знаешь. — резонно заметила она. — Мы же рядом стояли, и слышали, что покойница Лумумбе сказала.

— Вы знаете, где золото старухи Ядвиги, и молчите? — взвился Обрез. — Да что ж вы за люди-то такие? Надо было первым делом, как только узнали…

— Обрез? — попросил Таракан, — помолчи. Не до того сейчас.

— Как это не до того? Нужно это золото быстренько выкопать и перепрятать!

— Его там может и не быть. Даже скорее всего: молодцы-то сбежали — только мы их и видели. Может, они и хозяйку свою обманули…

— Не может. — твердо сказал Таракан. — У нее всё схвачено: Дуринян, Ростопчий, Цаппель… не говоря уже о мелкой шушере. Все на карачках ползают, с рук едят. Есть в ней что-то такое… бабское. Я уверен: охранники первым делом побежали к хозяйке — чтобы выслужиться. Она им доверяла, иначе не отправила бы вместе с Цаппелем.

— Погодите! Вы все не о том! — остановила нас Ласточка. — Ваня с Машей знают, где клад… Можно туда пойти, и проверить: если золота нет — значит, оно у Елены. Если больше никто взять не мог. — и многозначительно посмотрела на меня.

У меня потемнело в глазах.

— Ты что же, думаешь, Лумумба, выкопав клад, просто сбежал? А я тогда зачем тут с вами валандаюсь?

— Может, для отвода глаз. — она холодно пожала плечами. — Откуда мы знаем, может, вы так всё и планировали.

Я ведь не мог её ударить, правда? Поэтому просто ушел, куда глаза глядят.

Дошел до ручья, снял кузнецову, пахнущую потом и окалиной рубаху, намочил, и набросил на голову. Даже слёзы выступили, от обиды. Почему? Что я такого сделал?

За спиной послышались шаги. Я напрягся.

— Не обижайся на Ласточку.

Маша…

— Уходи.

— Она не со зла, правда. Просто… Нам никто никогда не помогал. Она не верит.

— А Бабуля? А Таракан? Им от вас что-нибудь нужно? Или они свои, здешние, а мы с Лумумбой — чужие? И потому заведомо лжецы? — я убрал с лица мокрую тряпку. — Учитель говорит: образ мыслей определяет человека. Если сам — негодяй, думаешь, что и все вокруг такие же…

— Ты им сказала, где клад?

— Да. Всё равно нужно проверить. Ну, про мадам Елену. Они уже поехали: кузнец, дядь Степан, мотоцикл одолжил, с коляской. На котором Таракан утром в город мотался.

— И далеко это?

— Не очень. За пару часов обернутся. — она села рядом. — Так странно всё.

— Чего уж тут странного? Решила Мадам легких денег срубить. Дуринян с Ростопчием, по-моему, решили примазаться. А мы мешали. Вот они и решили нас пристукнуть, чтобы под ногами не путались.

— Да нет, ты не понимаешь… Елена хорошая.

— С чего ты взяла?

— С того. Она встречалась с Бабулей, пока он… Пока его не заколдовали на охоте. Бывала у нас дома, книжки приносила… Вкусности разные.

— И из-за этого ты решила, что она хорошая? — я не мог скрыть горькой печали. Маша упрямо наклонила голову.

— В первую очередь потому, что Бабуля не стал бы заводить отношения с… нехорошей женщиной. Жалко, ты его не знал, а то бы сразу понял. Он такой же, как Базиль. Честный и благородный. Добрый. Они поженится хотели. И еще… она совсем, совсем не переносила Пыльцы. Пострадала от нее в молодости, очень сильно. И не переносила. Как и Бабуля.

— И почему не поженились?

— Он пошел в рейд и попал под заклятье. Стал двоедушником.

— Елена его бросила?

— Нет. Он сам сказал, что не может обречь её на жизнь рядом с чудовищем.

Что-то в мозгу щелкнуло.

Она всё время на виду. Благодетельница. — так, кажется, выразился Шаробайко. Красавица, умница, законодательница мод, хранительница традиций. Знакома со всем городом: градоначальник слушается её совета, фабриканты не брезгуют зайти на огонек… А влюбилась в простого охотника. Так разве бывает? Бывает, наверное. Но у нее прибыльный бизнес: кабаре с выпивкой и девочками. И при чем здесь Пыльца?

— Маша… А Елена не предлагала денег на амулет для Бабули? Всё-таки, богатая женщина…

— Нет.

— Никогда?

Маша только покачала головой.

Лумумба, например, сразу сказал: никаким амулетом заклятье не снять. Но он — маг, и такие вещи просто знает. А она?

Я вскочил.

— Ты чего? — удивилась Маша.

— Нужно торопиться. — я попытался натянуть мокрую рубаху. Ткань жалобно затрещала.

— Куда?

— В город. А то будет слишком поздно…