— У тебя жалкий вид, Ричи, — сказал мне брат. — Что это за выражение страха, смешанное с чувством вины? Твое душевное смятение написано у тебя на физиономии. Заметить это ни для кого не составит труда. В таком виде нельзя попадаться на глаза кому бы то ни было. Ты не ребенок. Нужно научиться держать себя в руках.

На следующее утро после возвращения Крошки в Берлин я увидел Вернера в фойе гостиницы. Он вернулся из Бремена по пути к Парадину. Я заперся в своем номере и сделал последнюю запись.

— Ты тоже неважно выглядишь, — сказал я Вернеру.

— Я знаю. Парадин также отметил это, — согласился брат. — Парадин недолюбливает меня. Ему нравишься ты. Мне он абсолютно не доверяет. Каждое мое слово, любой мой поступок вызывают у него подозрение. Странно, но он тоже не умеет скрывать свои чувства. Вы знакомы более двадцати лет, и он всегда симпатизировал тебе. Но, похоже, он не доверяет ни одному из нас. Я слышал, там готовятся какие-то изменения в твоем деле?

— Да, — согласился я, думая о своей ночной поездке с инспектором Гейером.

— Может, вернемся к диктофону?

— Я уже включил его.

— Тогда давай послушаем.

Я запер дверь и перемотал ленту на начало записи. Вернер немного послушал и с досадой махнул рукой. Я остановил диктофон.

— В чем дело?

— Это никуда не годится, — сердито сказал он. — Судя по этим записям, тебе не стоит идти к Парадину, а нам не стоит даже пытаться что-то делать. Нужно больше деталей. И не только о том, что происходит сейчас. Моим боссам нужен подробный отчет.

— Хорошо. Я дам вам такие подробности, что ты сможешь написать о них отдельную книгу.

Вернер рассмеялся.

— Между прочим, зачем ты принес так много записей? — спросил он.

— Они лежали в сумке, и я не стал их оттуда вынимать.

— Твое подсознание должно работать постоянно, — улыбаясь, заметил Вернер. — Тебе нужно исповедоваться. Исповедуйся, Ричи. Исповедуйся. Эта сумка запирается?

— Да.

— Отдавай мне каждую ленту, когда она будет записана полностью. И записывай только на двух дорожках. На четырех получится слишком долго. А оставлять наполовину записанную ленту где-то здесь слишком рискованно.

Я все сделал согласно инструкции. Пока я летал в Каир, о чем был составлен подробный отчет, мои записи у меня никто не украл, иначе «Ассошиэйтед Пресс Сервис», заполучив их, сделала бы на них сенсацию, и я находился бы сейчас где-нибудь в Буэнос-Айресе, а не писал бы эти строки в тюремной камере. Но то, что я напишу для Парадина, — это бомба, которая, хоть и ненадолго, даст преимущество тому, кто все узнает.

Они хотели убить меня сразу же после моего возвращения, чтобы я уже никогда никому ничего не мог сообщить. И они в действительности пытались прикончить меня, а не просто сымитировать покушение на мою жизнь, как это было в Трювеле двадцать шестого ноября в 10.40.

Той ночью, когда нас остановили два полисмена, инспектор Гейер внушал мне, что необходимо быть очень пунктуальным.

Как только мой автомобиль вырулил на платформу, я увидел их: один стоял прямо передо мной, а другой приблизился откуда-то сбоку. Я опустил стекло, решив, что мне конец.

«Меня поймали — все кончено. Почему Гейер выключил зажигание? Мы бы еще смогли улизнуть!» — беспорядочно думал я.

— Добрый вечер, коллега, — сказал Гейер. — Вы точны, это очень приятно.

— Вы тоже вовремя!

Полицейский с любопытством посмотрел на меня.

— Он собирался дать деру, даже если бы мы не успели отскочить, верно? — оскалился полицейский, приблизив свою ухмыляющуюся физиономию к боковому стеклу.

— Да, — усмехнулся Гейер, — он настоящий дикарь. Нет, правда, вы отличный водитель, и реакция у вас молниеносная, — сказал он, хлопая меня по спине. — Конечно, при других обстоятельствах все это очень бы пригодилось. Но пока я в машине — все ваши действия контролирую я. И право принятия решений остается за мной. — Инспектор повернулся к полисмену: — Вам бы лучше побыстрее снять ваши мундиры и убраться отсюда.

— О’кей. Пока.

По пути к машине мужчины сняли свои белые мундиры, под которыми оказалась гражданская одежда.

— Теперь мы можем двигаться дальше, — сказал Гейер и, довольный, засмеялся.

— Очень смешно, — проворчал я, трогая машину.

— Необходима проверка. Должны же мы знать, как вы отреагируете, правильно? — Он глубоко затянулся. — Знаете, я словно на двадцать лет помолодел. Прекрасная тренировка для мозга и тела после многих лет вынужденного безделья. — Гейер довольно засмеялся.

Зеркало заднего вида осветилось автомобильными фарами — кажется, это был Йенс.

— У вас помощников, похоже, как чертей в преисподней, — сказал я.

— О, да, — согласно кивнул бывший инспектор. — И чертенят тоже всегда сколько угодно под рукой. Сами видели, — довольно хмыкнул он. — Даже больше, чем нужно. Не беспокойтесь. Каждый хочет урвать кусок от пирога. Не берите в голову, все будет в порядке.

— Не обманет ли нас Парадин? — спросил я и рассказал Гейеру о подозрении государственного прокурора.

— Думаете, он подозревает вас? — после паузы спросил Гейер.

— Я не уверен, но это вполне возможно. В конце концов поведение Делакорте было довольно необычным.

Гейер рассмеялся.

— Это не лишено смысла. Как вы сами понимаете, с его стороны не могло последовать никаких необдуманных действий. Все его действия, так же, как, к примеру, и ваши, всегда под нашим контролем. Мы хотели сосредоточить на вас некоторое внимание. Парадин тяжело болен. Тут вопрос времени. Теперь мы должны отвести от вас все подозрения.

— И как Вы собираетесь это сделать?

— Ну, он рассчитывает, что с вами что-то случится. Что-нибудь и случится. — Инспектор открыл окно и глубоко вздохнул. — Воздух на пустоши просто замечательный.

— И что же должно произойти со мной? Что вы планируете?

— Убийство, — с притворным смущением сказал Гейер.

Трювель построен на пяти холмах. Административные учреждения, суд и тюрьма стоят на одном из них. В средневековье административные здания были городскими домами. Готические ворота и шпили на крышах, нумерация с геральдическими фигурами, гербовые щиты, открытая сводчатая галерея, которая, как гласят легенды, только однажды была использована для открытого судебного разбирательства. Тюрьма была построена уже в девятнадцатом столетии. Административные здания, снаружи датированные шестнадцатым веком, с бронзовыми фигурами и горгульями, выглядят очень живописно. Булыжная мостовая узка и круто уходит вниз. И, следовательно, на этом участке всегда очень тесное движение. Напротив официальных учреждений стоит прекрасное старое здание с остроконечной крышей — городская библиотека, богатая редкими книгами и средневековыми манускриптами.

Суббота была ясным холодным днем с бледным солнцем. Ровно в 10.42 я ступил на тротуар перед зданием суда. Заурчал мотор. Ко мне приближался серый «пежо» с забрызганными грязью номерами. Я сделал еще три шага и, когда из быстро уходящей вниз машины раздались пулеметные очереди, бросился на мостовую. Я думал, что меня расстреляют, и просто оцепенел от ужаса, когда услышал, как пули ударяются в стену позади меня. Меня всего осыпало осколками кирпича и булыжника. Пулеметные выстрелы перемешались с воем сирен и истерическими воплями женщин. Краем глаза я увидел большой мебельный фургон, двигавшийся с другой улицы и перекрывший почти всю дорогу. Преследовать «пежо» было невозможно.

Через час я сидел напротив Парадина, который, пристально осмотрев меня, не нашел ни одной раны, просто небольшой шок. Я нервно сжимал и разжимал руки и дрожал мелкой дрожью.

Вместе со мной и Парадином в комфортабельно обставленном офисе государственного прокурора сидели моя тень — Ольсен и инспектор Лансинг. Остальные офицеры опрашивали нескольких взволнованных жителей Трювеля — свидетелей этой попытки террористического акта. Из фасада здания было извлечено несколько пуль, сделаны фотографии, а полиция основательно допрашивала меня.

Заявление Ольсена было таким же туманным, как и мое. Он уже собирался пересечь улицу вслед за мной, когда на нее вырулил «пежо». В машине, как ему показалось, было два человека. Заглянуть внутрь машины он не смог — солнце слепило глаза. Определить номера автомобиля было просто невозможно.

— Я уверен, что те ребята ждали специально герр Марка, — возбужденно сказал Ольсен, как будто это была попытка покушения на его жизнь.

— Не огорчайтесь, Ольсен, — сказал Парадин. — Еще вопросы, Лансинг?

— Да, еще один, — ответил инспектор.

Он повернулся ко мне:

— Когда вы бросились на тротуар? Вернее, я хочу спросить, почему вы сделали это?

— Я увидел, как в открытое окно автомобиля поднимают оружие. Вот тогда я и упал на землю. — Гейер довольно точно объяснил мне тот момент, когда я должен был упасть, потому что сразу же после этого командир открыл огонь. И я не мог увидеть, кто вел машину.

— Вы видели того, кто в вас стрелял?

— Нет.

— У вас великолепная реакция, герр Марк.

— Было бы лучше, если бы я отреагировал медленнее? — сердито и раздраженно спросил я.

— Простите меня, — мягко сказал Лансинг. — Вы все еще взволнованны, я все понимаю. Больше вопросов нет.

— Тогда оставьте нас, пожалуйста, вдвоем с герром Марком, — заговорил Парадин. — Он сказал, что у него есть что-то важное для меня. Ольсен, будьте поблизости.

— Да, шеф. — Тот поднялся. — Мне в самом деле очень жаль, — добавил он.

— Да ради Бога, — натянуто ответил я. — В конце концов в этом нет вашей вины.

Лансинг и Ольсен вышли.

— Ну? — Очки Парадина соскользнули с носа, но он тут же водрузил их на место. Его глаза пристально посмотрели на меня сквозь стекла. — Что ты должен мне сказать, Ричи?

Я исподтишка бросил взгляд на часы. Парадину должны позвонить в десять минут двенадцатого. Это значит, что я должен водить его за нос еще три минуты.

— Меня подташнивает. Могу я попросить стакан воды?

Я получил воду и медленно ее выпил.

— Ну, Ричи?

— Да. Мне сегодня позвонили утром… В отель.

— Кто?

— Без понятия. Он не представился.

— А ты не узнал голос?

— Нет. — На самом деле я сразу же понял, с кем говорю. Распознать собеседника не представляло теперь для меня сложности. Это был голос командира. — Мужской голос сказал мне, что, обвиняя Делакорте, я совершил серьезное преступление. Что я должен умереть. Но что я смог бы избегнуть этой участи, если бы я…

Зазвонил телефон.

Ровно одиннадцать десять. На этих ребят можно положиться.

Парадин поднял трубку, и почти сразу же его глаза превратились в узенькие щелки. Он поправил очки и протянул мне трубку, сам же потянулся за другой, которую прижал к уху.

— Да? — спросил я.

Это был голос командира.

— Ну так что, мы вам слишком много пообещали? Итак, вы все равно пошли в здание суда. Все там рассказали, не так ли? Можете не отвечать. Мы и так все знаем. Но это уже не имеет значения. И не советую вам особенно обольщаться насчет своей ловкости или надеяться на везение. Все это ничего общего не имеет с сегодняшним случаем. Мы просто хотели подкрепить этим наше предупреждение, о котором вы, конечно же, уже рассказали Парадину.

— Я ничего не говорил! — изобразил я задыхающийся голос, судорожно сглатывая.

По-моему, все было правдоподобно, искренне, никакого притворства, ни единой фальшивой нотки. Удивительно, но я прекрасно играл свою роль.

— Ну, тогда расскажите, — хмыкнул голос в телефонной трубке. — Парадин все равно сейчас слушает. Если вам хочется пожить еще немного, тогда настраивайтесь на худшее. Потому что в следующий раз мы будем стрелять в вас. Герр Парадин тем временем может осуществить свое желание. Пока.

Мы с Парадином положили трубки.

— Это был тот самый человек, который звонил мне сегодня утром в гостиницу, — сказал я.

— Да?

Я утвердительно кивнул.

— Так, и что же этот человек сказал сегодня утром? — спросил Парадин. Он продолжал пристально смотреть на меня, и я почувствовал себя неловко под его взглядом.

— Он сказал, что меня приговорили к смерти за…

— Да. Ты мне это уже рассказывал. Продолжай.

Мне не понравился тон Парадина.

— И он сказал: «Вы можете компенсировать ваши действия».

— Он употребил именно эти слова?

— Именно эти.

Парадин рассмеялся.

— Я не думаю, что это очень смешно, — взбесился я.

— Извини.

— В тебя еще просто не стреляли! Ничего, подожди! Ты тоже у них на мушке. Подожди, придет и твоя очередь! Посмотрим, как ты тогда посмеешься!

— Ну, обо мне не беспокойся. Для меня такие звонки — обычное дело. За последние двадцать лет я много чего повидал, а наслушался и того больше. Были звонки и с подобными предупреждениями, были угрозы и посерьезней. Ко всему со временем привыкаешь. В самом деле, они решили просто попугать тебя. Ничего, ты же можешь компенсировать свои действия. — В голосе Парадина звучала явная ирония. Но, несмотря на насмешливый тон, глаза его смотрели серьезно и тревожно. — И как же?

— Он не сказал. Он сказал мне приготовиться. Мог ли я услышать это и не рассказать тебе о контакте? — Я махнул головой, как бы указывая на невидимый контакт. — Ты же видишь, тот человек заранее знает, что и как я сделаю. И вот налицо первые результаты. Но ты, правда, и предсказывал что-то в этом духе, — небрежно добавил я. Я надеялся, что это прозвучало небрежно.

— Ты хочешь сказать, что, когда я изменил график дежурств в тюрьме, я этим предсказал, что нечто должно произойти?

Я кивнул, отхлебывая воду из стакана. По непонятным, независимым от меня причинам у меня на лбу выступили капли пота.

— И сразу же что-то случилось, — задумчиво сказал Парадин и кивнул. — Очень быстро. — Он твердо посмотрел на меня. — Можно даже сказать, слишком быстро.

Сейчас я должен был разгневаться. Я вскочил.

— Что ты этим хочешь сказать? Именно я выдал тебе Делакорте, а теперь ты подозреваешь меня? Это неслыханно! Это…

Последовало довольно долгое молчание, которое было нарушено стуком в дверь.

— Войдите, — сказал Парадин.

Вошел Шерр, тюремный сторож, со скоросшивателем в руке. С того времени, как я приготовился к подобной случайной встрече с Шерром, я ни на минуту не терял самообладания, но, следуя указаниям Гейера, в данную минуту смотрел на него широко открытыми глазами.

Шерр, не обратив на меня ни малейшего внимания, передал Парадину свою папку и вышел.

— Что случилось, Ричи? У тебя такой вид, словно ты встретил привидение.

— Этот человек…

— Тюремный сторож. Наполовину негр.

— Да, совершенно верно.

— Не он ли тот человек, что напал на тебя?

Сначала я неуверенно пожал плечами, затем, изобразив растерянную задумчивость, отрицательно покачал головой.

— Ты уверен, что это не тот человек?

— Абсолютно уверен, — ответил я. — Тот человек был не такой высокий и не такой здоровый. И волосы у него не были такими курчавыми. У него было узкое лицо. Нет-нет, этот не мог быть тем человеком, хотя сходство есть. И в первые мгновения мне показалось… Но нет, это точно не он. Просто я никак не могу забыть железную хватку того верзилы. По-видимому, я все еще в шоке.

— Да, да, — согласился Парадин, и опять пристально взглянул мне в глаза.

Наступило долгое молчание.

— Ричи, — в конце концов заговорил Парадин, — я твой друг. В настоящий момент, я думаю, твой лучший друг. Поверь, у меня есть все основания утверждать это.

— Ты подозреваешь меня, — упрямо сказал я. — Почему?

— Потому что очень многие обстоятельства, связанные с тобой, выглядят весьма странно, согласись. Мы однажды уже обсуждали это, Ричи, мы довольно долго были друзьями. Прошу тебя, подумай. Ты больше ничего не хочешь сказать?

— Сказать?

— Может, что-нибудь беспокоит тебя? Тебя никто не шантажирует?

— С чего ты взял?

— Тебя никто не шантажирует? — повторил Парадин свой вопрос.

— Конечно же, нет. Угрожать — да, но ты об этом знаешь.

— Я не это имею в виду.

— Тогда я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

Он приблизился ко мне и заглянул прямо в глаза.

— Я имею в виду не угрозы, телефонные предупреждения и мнимое покушение на твою жизнь, Ричи. Я говорю о шантаже, именно о шантаже. Это одно большое театральное представление, — сказал Парадин. — Я не знаю, какую роль ты в нем играешь. Но, боюсь, не самую приятную. Ричи, не было ли у тебя в прошлом чего-нибудь такого, за что тебя могли бы шантажировать?

— Нет.

— Ты уверен?

— Я уверен.

В эти мгновения я презирал себя, как никогда в жизни.

— И ты не объяснишь мне, почему Делакорте так странно вел себя с тобой?

— Объяснить? Я просто не знаю.

«План Гейера был хорошим планом», — думал я.

Делакорте зашел в бар гостиницы. Вежливо меня приветствовал. Преподнес в подарок Девятую симфонию Бетховена. Все это привлекало ко мне внимание. Все это обязывало меня перед Гейером, пока план полностью не развернулся. Той ночью, когда я вез Крошку в аэропорт, мы с Гейером обсудили все в деталях. Если бы в последнюю минуту произошли какие-либо изменения, я бы узнал об этом уже через Ольсена. До начала действительной попытки освобождения Делакорте я должен быть изолирован и пребывать в полном бездействии, находясь под постоянным надзором Парадина и полиции.

«Неплохой план, — с завистью и восхищением подумал я. — А тем временем мой брат, нет, все они могли безо всяких помех организовать все что угодно».

— Ты мне нравишься, Ричи. Мы знаем друг друга с военных лет. В суровые и тяжелые послевоенные годы мы были рядом и всецело доверяли друг другу. И сейчас мне непонятно и обидно, что ты перестал доверять старым друзьям, — вздохнул Парадин. — Мне очень жаль, что ты… что ты находишься в таком неприятном положении. Я еще смог бы как-то тебе помочь, если бы ты решил сейчас мне все рассказать.

— Я рассказал все, — раздраженно проворчал я.

— Я ожидал совсем другого рассказа, — заметил Парадин, пожимая плечами. — Ты, конечно же, понимаешь, что потом я уже буду не в состоянии помочь тебе.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — окончательно рассердился я.

— Нет, конечно, нет, — примирительно сказал Парадин. На его лице внезапно появилось выражение усталости и презрения. Он отошел от меня и замер, наклонив голову, пренебрежительный и уязвленный.

— Если мне опять позвонят, если эти люди захотят, чтобы я что-то сделал, я немедленно информирую тебя, — вызывающе заявил я.

— Да, — сказал Парадин, поворачиваясь ко мне спиной. — Да, действительно, Ричи. Ты сразу доложишь мне. Я знаю, что могу положиться на тебя. Теперь я знаю это наверняка.

«Гейер со своими друзьями все блестяще продумали», — с горечью подумал я.

Я почувствовал гнев и восхищение, замешательство и страх. Я полностью осознавал, что меня использовали, как приманку.

В субботу утром Ванессе доставили двадцать пять розовых гвоздик. Торговец цветами вложил записку: «Très cordialement, Panos».

С букетом в руках, смеясь и плача, Ванесса протанцевала через всю квартиру. Потом она позвонила Мински и на одном дыхании рассказала ему о цветах, присланных Паносом. Мински ответил, что счастлив за нее. («Но я, конечно же, знал, что она доставит нам еще немало беспокойства», — сказал он мне при нашей следующей встрече.) Ванесса попыталась дозвониться в Трювель, но меня в гостинице уже не было. Я уже находился на пути к зданию суда, где и была сымпровизирована попытка покушения на мою жизнь.

Ванесса не имела привычки пить днем, но в этот день она решила открыть маленькую бутылочку шампанского. Два бокала кое-как помогли ей восстановить самообладание. Тут кто-то позвонил в дверь. Ненакрашенная, в одном халате, она пошла открывать. В дверях стояла очень привлекательная брюнетка и смотрела на Ванессу зелеными глазами, в которых было что-то кошачье. Айвон Рендинг, вторая жена отца Ванессы, не сильно изменилась с того времени, когда Ванесса в последний раз ее видела. Она выглядела расстроенной, полной страстного стремления к примирению.

— Привет, Бритт, — сказала она. — Извини, что я без приглашения. Можно войти?

Ванесса, застигнутая врасплох, пробормотала:

— Да, конечно, заходи, пожалуйста. Извини — я еще не одета. Что случилось? Что-нибудь с отцом?

Айвон переступила порог, неуверенно прикрыла за собой дверь и, мельком оглядев жилище Ванессы, растерянно остановилась у входа.

— Да. Нервное расстройство. Вчера его поместили в одну из гамбургских клиник.

— Проходи, пожалуйста, садись, — сказала Ванесса, жестом указывая на низкую, покрытую ярким ковром тахту.

Айвон Рендинг стянула свой оцелотовый плащ. Ванесса заметила, что под обильным слоем искусно наложенной косметики кожа мачехи стала бледной. Айвон села на тахту и скрестила свои красивые ноги. Из золоченого портсигара она извлекла сигарету и стала ее мять дрожащими пальцами.

— Расстройство? — переспросила Ванесса, удивленная тем, что ее огорчила эта новость.

— В последнее время он не очень хорошо себя чувствовал. Не так уж трудно догадаться, почему. — Айвон выдохнула сигаретный дым. — Теперь ты добилась своего.

В ее голосе не было уже ни осуждения, ни обиды, только безразличие и страшная усталость.

— Как это произошло? — неохотно спросила Ванесса.

— Репортеры, — ответила мачеха. — Они не оставляли его в покое. Они следовали за ним в его офис. Они ждали его перед нашей виллой. Все происходило точно так, как ты рассчитала. Ведь ты давно наметила этот план, не так ли, Ванесса? Они не давали твоему отцу ни минуты покоя. Они постоянно нас фотографировали. Это те же самые репортеры, которые тогда приходили к тебе.

— Я вышвырнула их всех вон.

— Мы поступили точно так же. Но они все время возвращались. Они звонили. Они угрожали. Вчера один из них сказал твоему отцу, что у него имеется достаточно фотографий, чтобы написать сенсационную статью, даже при условии, что ни один из нас — в том числе и ты — не скажет ни одного слова. Этот репортер работает в каком-то журнале. А через час твой отец… — В глазах у Айвон заблестели слезы. — Бритт, этот человек сказал, что у него есть твои фотографии — из клуба! Если эта история появится в печати, для нас все будет кончено.

— Я давно ждала этого, — сказала Ванесса.

— Я прошу тебя, подумай о своем отце. Ему нельзя волноваться — это убьет его. Бритт, он же твой отец. Я знаю, ты ненавидишь меня и моего сына, но своего отца…

— Его я тоже ненавижу.

— Но он уже не тот человек, каким ты его помнишь. Он очень болен… Это только тень того, кто когда-то был твоим отцом! Неужели ты думаешь, что в Гамбурге не говорят о твоей профессии? И что твой отец не пытается положить этому конец?!

Ванесса взглянула на свою прекрасную мачеху. Она давно мечтала об этом мгновении: мысль о реванше поддерживала ее много лет. И теперь, когда этот момент наконец настал, она почувствовала себя неуверенной и напуганной. Она скользнула взглядом по розовым гвоздикам. Панос приезжает во вторник.

Ее охватила паника.

— Когда эта статья должна быть опубликована?

— Без понятия. Возможно, через неделю или около того.

— А можно ли каким-нибудь образом не допустить публикации статьи? — внезапно спросила Ванесса. Было заметно, как она нервничает.

Айвон в крайнем изумлении уставилась на нее.

— Я… Ты хочешь помешать публикации?

— Да.

Айвон вскочила с тахты, бросилась к Ванессе и попыталась ее обнять. Но Ванесса оттолкнула ее и, тряхнув головой, отбросила волосы.

— Не прикасайся ко мне! Я делаю это не для тебя! Я делаю это для себя! Скажи мне, ты уже виделась со своим адвокатом?

— Да.

— Ну и что он сказал?

— Он сказал, что если человек, у которого ты работала, выразит протест против публикации твоих фотографий…

— Мински? Он может это сделать?

— Мой адвокат сказал, что согласно новому закону ты как бы продала или сдала в аренду свое тело этому…

— Мински.

— Да. Ну так вот. Для публикации твоих фотографий в журнале, кинофильме или где-нибудь необходимо согласие Мински. Пожалуйста, Бритт, ты должна позвонить ему. Ты можешь воспользоваться моими драгоценностями, моими мехами, всем, чем только захочешь. Я откажусь от наследства, только позвони Мински. Если он выразит протест, они не смогут опубликовать твои фотографии, тогда не будет и статьи. Но тебе нужно поспешить…

— Заткнись, — хрипло сказала Ванесса.

«Панос. Он не должен увидеть в журнале эти злосчастные фотографии. Я не смогу больше притворяться. Это никогда не приходило мне в голову! — думала она. — О, Боже! Я надеюсь, Мински все поймет…»

Ванесса быстро подошла к телефону, который стоял около вазы с розовыми гвоздиками…

В сопровождении Ольсена я еще затемно выехал из Трювеля. В это воскресное утро рассвет наступал медленно. Наконец начало светать. На небосклоне все шире разливался желтоватый отблеск далекого солнца, быстро гасли и без того уже бледные звезды. Луна в вышине окончательно поблекла и сиротливо висела над посветлевшей дорогой. Не спеша, но уверенно выступали из сумерек серые окрестности — травянистое поле по левую сторону, дорожные указатели, узкая полоска подсолнуха справа от дороги. Солнце время от времени бросало быстрые яркие лучи сквозь стадо бегущих облаков. Восточная половина неба все быстрее и быстрее наливалась отсветом невидимого, но уже близкого солнца. И вот его малиновый диск появился над горизонтом и стал все быстрее и быстрее подниматься над чернеющей полоской далекого леса. Восточная часть небосклона стала с каждой минутой все больше покрываться легкими пушистыми облаками, которые прямо на глазах становились все больше и плотнее. Промелькнул дорожный указатель. Я сбавил скорость…

Мински нервно потер лоб. От вынужденной бессонницы у него образовались мешки под глазами. После бессонной ночи в «Стрип-клубе» у него было время только принять душ и переодеться для полета в Ганновер. Мы сидели в ресторане аэропорта и завтракали. Ольсен, как всегда, сидел за соседним столиком. Борис должен был скоро вернуться во Франкфурт. В ходе телефонного разговора этой ночью мы решили, что осталось еще несколько вопросов, которые лучше обсудить наедине.

— Я не могу поехать во Франкфурт, — сказал я. — Я должен остаться здесь. Ты приезжай сюда, я тебя встречу.

— Хорошо, Ричи.

Мински заказал еще кофе.

Ольсен делал вид, что читает газеты. В ресторане было много людей, которые делали то же самое. Я был напуган и встревожен. Каждый мой нерв был натянут в ожидании. Я ждал четверга, в четверг был запланирован побег. Сегодня было только воскресенье.

— Итак, Ванесса уверена, что Панос все еще любит ее. Так уверена, что обещала своей мачехе никогда больше не выступать в нашем клубе. Но я уже говорил тебе по телефону… Благодарю вас… — Официант принес Мински кофе. — Я не понимаю женщин. Полночи она плакала… Мол, мы должны освободить ее от контракта немедленно. Она выплатит любую неустойку. Но она больше не будет исполнять этот танец со свечами. — Фыркнул Мински, пытаясь скрыть свои чувства. — Я нашел это достаточно разумным. Вот почему я не смог взять грех на душу и сказать ей «нет».

— Ты сказал «да»?

Борис глубоко вздохнул и кивнул.

— Я сказал «да». А также позвонил моему адвокату и послал телеграмму в журнал. Они больше не собираются публиковать фотографии Ванессы. Эту проблему она может вычеркнуть. А мы можем вычеркнуть Ванессу.

Занятый своими мыслями, я сказал:

— Ты собираешься поехать в Париж и найти там новый номер? Ты всегда так делаешь.

— Да, может быть, — грустно ответил Мински.

— А как насчет Корабелль?

— Мы, конечно, можем использовать ее номер с анакондой, но что такое этот номер по сравнению с танцем со свечами? Ричи, у меня такое ощущение, словно я потерял собственную дочь.

— Это в самом деле очень плохо. Но если Паносу действительно нужна Ванесса, она больше не сможет выступать в клубе.

— Вот поэтому я и сказал «да». Она обняла меня и поцеловала, а я должен поцеловать тебя за нее и еще Бог знает за что, но теперь, Ричи, у нас нет Ванессы. — Он слегка наклонился ко мне, обдав меня слабым запахом лаванды, и добавил: — Все летит к чертям, Ричи. И это только начало. Поверь мне. Я чувствую это. Все, что мы создали с таким трудом, рушится прямо на глазах. Я чувствую, как надвигается опасность. Но кое-что мы еще можем сделать. Должны сделать. Иначе нас уничтожат. Мне не хочется говорить об этом здесь. Давай уедем куда-нибудь. Поговорим лучше где-нибудь на свежем воздухе.

Сопровождаемые Ольсеном, мы вышли из ресторана. И тут же еще несколько человек вышло из ресторана. Возможно, они тоже сопровождали нас. Пока мы ехали в зоопарк, я рассказал Мински о самых последних событиях. Он очень серьезно все выслушал и несколько раз глубоко вздохнул.

Мы шли вдвоем по дорожке между вольерами для дикого кабана и оленя, но так и не увидели ни одного животного. Животных вообще не было видно. Прогуливались парочки, были дети, катающиеся на самокатах, дети, играющие в мяч, смеющиеся, бегающие, и был Ольсен, следующий за нами на разумном расстоянии.

Мински начал разговор.

— Мне не по себе от всего этого. Мы находимся в весьма затруднительном положении.

— Как Рашель? — спросил я.

— Лучше. Но она сильно простудилась, очень долго пролежала в этом саду. Сейчас все присматривают за Рашель. По мере возможного. Но в данный момент я больше беспокоюсь за тебя. Я пришел к заключению: они хотят каким-то образом очернить тебя, что автоматически поставит тебя под подозрение после побега Делакорте.

Приманка. Я был не только приманкой, но еще и козлом отпущения.

— А теперь слушай и попытайся отнестись к этому спокойно. Это все выглядит довольно плохо для всех нас, но для тебя особенно. Причина одна, Ричи, — ты уже настроился на то, что все идет неправильно.

— Да, — согласился я, — я тоже думал об этом.

— Тогда ты должен исчезнуть.

— Куда?

Мински остановился, снял шляпу и задумчиво пригладил волосы.

— Мы должны подумать спокойно и рассудительно. Они рассчитывают, что мы станем нервничать, начнем метаться из стороны в сторону. Если мы будем достаточно находчивы, то сумеем их перехитрить. Если же удача отвернется от нас — такое с каждым может случиться, — тогда ты и Лилиан будете вынуждены покинуть страну… Это в том случае, если ты захочешь взять ее с собой.

— Даже не хочу слушать. И никогда больше при мне так не говори. Ничего теперь не может случиться такого, что заставило бы меня расстаться с ней.

— Как знать. — Мински неопределенно пожал плечами, пряча глаза, чтобы не встречаться со мной взглядом.

— Я ничего не буду делать без Лилиан! — многозначительно воскликнул я.

— Я верю тебе, даже если ты не будешь кричать, — сказал Мински, подозрительно оглядывая прохожих. — Ричи, ты знаешь, если тебя поймают, тюрьма надолго станет твоим домом.

— Твое положение ненамного лучше, — парировал я.

— Против меня нет прямых улик. Они еще должны будут доказать, что я что-то знаю обо всем этом. Ты же мне ничего не говорил.

— Ну, совсем не обязательно что-то говорить, — сказал я.

— Ладно, давай вернемся к тебе. Чтобы быть готовым к любому повороту событий, тебе необходимо иметь фальшивые паспорта. Для тебя и Лилиан.

Он был прав. Он всегда был прав.

— И где же я возьму эти фальшивые паспорта?

— Я позабочусь об этом. Я знаю одного человека во Франкфурте. Он заменяет паспорта с истекшим сроком на действующие. Для этого мне нужны фотографии. Я принес с собой фотоаппарат. В машине мы сделаем несколько снимков. Или на шоссе, если нам удастся ускользнуть от этого соглядатая. Фотоаппарат я оставлю тебе. Нужно будет сделать пару снимков Лилиан. Сегодня же. Затем ты должен будешь рассказать ей всю правду. Как ты думаешь, сможешь ты сделать это?

Я с трудом сглотнул и кивнул.

— Ты можешь доверять Лилиан?

Я снова кивнул.

— Если ты не уверен, то всему конец. Ты знаешь это. Именно это меня больше всего и беспокоит. Мы знаем, как ей можно было доверять раньше.

Я умоляюще взглянул на Мински.

— Не нужно, Борис. У меня, к сожалению, хорошая память. Но это все в прошлом. Сейчас все по другому… У меня есть все основания надеяться, что все будет иначе.

— Да? Это почему же?

— Потому что сейчас она действительно хочет быть со мной. Я знаю это. Если я ошибаюсь насчет Лилиан, тогда мне прямая дорога в тюрьму, впрочем, туда я как раз и попаду. И мне тогда абсолютно все равно, каким образом!

— Это пустые разговоры, — назидательно сказал Мински.

— Извини, сейчас я не могу позволить тебе сомневаться в ней.

— Ричи, — проворчал Борис, — выродок ты несчастный. Я не хочу с тобой больше разговаривать. Или вы оба проскочите, или…

— Или меня поймают, а Лилиан удерет одна! — Я был в ярости. — Именно об этом ты все время думаешь и сейчас собираешься сказать мне это, не так ли?

Проходящие мужчина и женщина с любопытством посмотрели на нас.

— Извини, — смущенно пробормотал я, — продолжай, Борис. Нервы уже действительно на пределе.

— Именно это меня и беспокоит, — просто сказал он. — Хорошо, предположим, Лилиан можно доверять. С этим покончено. Не будем больше возвращаться к этому. Раз ты чувствуешь, что должен доверять ей, значит, так тому и быть. Итак, ты сфотографируешь ее. Пленку пошли мне сегодня вечером. Срочной посылкой. Ты можешь послать ее со станции. Тому человеку понадобится три дня, чтобы изготовить паспорта. С визой в Египет или в другую какую-нибудь страну — можешь выбирать сам. Я думаю, лучше туда, где ты будешь гарантирован от выдачи.

— А если Аргентина?

— Аргентина? Прекрасно! Тебе также понадобится международный сертификат о прививке от оспы. Мой человек тоже достанет это для вас. О чем ты думаешь?

— Ничего особенного, — солгал я. Я спрашивал себя, могу ли я на самом деле доверять Лилиан. В конце концов я пришел к решению, что с этого момента мне придется ей доверять.

Это был первый день, когда Лилиан наконец разрешили на несколько часов встать с постели. С виллы Делакорте принесли ее одежду. Она была одета в костюм от Шиммеринга. Я вытащил фотоаппарат, который дал мне Мински, и сфотографировал Лилиан, сказав, что хочу сделать несколько снимков в качестве сувенира на память о ее пребывании в больнице. Фотоаппарат был компактным, дорогим и относительно легким в обращении. Для полной уверенности я сделал четыре снимка, постоянно прислушиваясь, не идет ли кто-нибудь. Детектив продолжал наблюдать за комнатой Лилиан из комнаты для сиделок, находящейся напротив. После того как я спрятал камеру, Лилиан сказала, как само собой разумеющееся:

— Значит, ты думаешь, мы должны покинуть страну?

Я уставился на нее в крайнем изумлении.

— Поставь пластинку, — сказала она. — Тогда мы сможем поговорить, не беспокоясь о том, что нас подслушают.

— И что же ты хочешь сказать мне?

— Есть кое-что, — ответила она.

Я выбрал пластинку. Через мгновение довольно громкий голос Барбары Стрейзанд наполнил комнату.

Лилиан с серьезным видом взглянула на меня:

— Я вижу, ты рассчитываешь, что нам в крайнем случае придется бежать, раз уж ты решил запастись фальшивыми паспортами.

— С чего ты взяла?

— Парадин был здесь.

— Опять?

Парадин и человек из его управления опять допрашивали Лилиан, и я мог только догадываться, какие сведения они хотели получить от нее.

— Да, опять. Он пришел один, чтобы поговорить со мной о тебе.

— О чем именно?

— Он интересовался, что могло побудить тебя принять участие в освобождении Камплоха из тюрьмы, — сказала Лилиан Ломбард.

Прочитав еще раз то, что я написал, шокированный и изумленный, я понял, что Лилиан, моя любовь, самый главный персонаж этой книги, единственная осталась без биографии. Это, конечно, можно объяснить довольно просто. До этого дня я оставлял без внимания ее происхождение, ее детство, ее родителей, события, определившие ее характер и ее жизнь в целом. Я никогда ни о чем не спрашивал ее, а сама она мало рассказывала о себе. Я спрашивал себя, не интуитивно ли я избегал расспросов о прошлом Лилиан, а если так, то разве есть что-нибудь такое, касающееся ее, что бы я знал, но не упомянул уже здесь? Разве только то, что она по собственной инициативе развелась с Вернером. Той же осенью она примчалась ко мне во Франкфурт, заявив, что Вернер — сущий дьявол, что она любит только меня, и в конце концов мне пришлось через несколько часов посадить ее на поезд, следующий в Рим.

Она пробыла в Риме целый год, пока все дела, связанные с ее разводом, не закончились благополучно. Затем была целая неделя со мной во Франкфурте, а затем быстрый отъезд в Лондон и новый любовник. На этот раз она была за границей полтора года, пока не вернулась во Франкфурт снова к тому, так сказать, единственному, который никогда ее не покинет. Какой же я был дурак: я порвал свои отношения с любящей женщиной только ради того, чтобы месяц побыть с Лилиан. Месяц спустя в «Стрип-клубе» она познакомилась с богатым испанцем, который забрал ее с собой в Испанию.

За последние два года я очень редко слышал ее голос. Она не писала писем — это было в порядке вещей для нее, — только два-три раза позвонила. Первый из этих звонков был из Парижа. Последний — от Лилиан, находившейся при смерти, хрипевшей и стонавшей в приступе удушья. И если бы не девушка из справочной, я никогда бы не узнал, где умирает моя Лилиан. По этой же причине я до самого последнего момента ничего не знал о существовании Делакорте.

— Ричи, у тебя не найдется огонька? — спросила Лилиан, доставая сигарету.

Я зажег спичку и дал ей прикурить. Она затянулась и продолжила:

— Парадин сказал мне, что Камплох — это Делакорте, или кто он там на самом деле.

Я вскочил. Спичка догорела и обожгла мне пальцы. Я выбросил спичку и начал дуть на пальцы. Лицо Лилиан ничего не выражало, голос был спокойным.

— Я не знала, Ричи. Клянусь, я абсолютно ничего не знала. Парадин вроде бы поверил мне. Как ты думаешь, он действительно верит мне?

— Я не знаю вообще, чему он верит, но я верю тебе, Лилиан!

— Я знаю, — улыбнулась она.

— Для тебя, должно быть, довольно ужасно узнать это…

— Да, довольно ужасно, — кивнула она. — Но Парадин преподнес мне это довольно мягко. Он был очень тактичен. Затем он говорил о тебе. Мне показалось, он беспокоится за тебя.

— Он что?!

— Ты ему очень нравишься. Но он ведет себя как-то подозрительно по отношению к тебе. И все же он, как мне кажется, не слишком доверяет тебе.

Я помню, в этот момент Лилиан показалась мне какой-то равнодушной. Могла ли она в самом деле контролировать себя до такой степени? Или она была настолько хладнокровной, настолько бесчувственной? «Довольно ужасно…» — вот что она только что сказала.

— Лилиан, — начал я, — я знаю, ты чувствуешь себя неважно после этого визита Парадина. Я все понимаю. Кстати, когда он приходил сюда?

— Сегодня утром, Ричи, у меня уже было достаточно времени, чтобы поплакать и снова успокоиться. Я уже больше никогда не увижу Камплоха, разве только свидетелем в суде, если будет такая необходимость. Он теперь будет преследовать меня только во сне, и это будет, как всегда, ужасно. Нет ни малейшего сомнения, что мне будет страшно даже подумать о нем. Но я справлюсь со всем этим…

«Что-то здесь не так», — подумал я.

— Скажи, Ричи, у Парадина есть причины подозревать тебя? — продолжала Лилиан.

Это был подходящий момент, чтобы открыться Лилиан. И если она должна предать меня… Но нет, она позвонила мне, когда была при смерти. Она любила меня. Да, я должен сказать ей всю правду.

Да, Парадин прав в своих подозрениях. Я поднялся и перевернул пластинку. Дождался, пока снова заиграет музыка, и только потом рассказал Лилиан, что произошло. Я говорил быстро, не вдаваясь в подробности. Лилиан курила и молча слушала. Только один раз она кивнула, словно была в курсе дела. Я прервал свою исповедь и удивленно взглянул на нее. Почему мой взволнованный сбивчивый рассказ не вызвал у нее ни малейшего удивления? Когда я спросил ее, она пояснила:

— Пока я находилась здесь, у меня было достаточно времени, чтобы подумать над этим. Я ожидала чего-то в этом роде.

— Но понимаешь ли ты меня? Я оказался вовлеченным во все это. Я связан по рукам и ногам.

— Да, я понимаю, — заверила она меня. — У Парадина, должно быть, тоже было время подумать. Из нашей беседы я заключила, что он пришел к тем же выводам. Он думает, что тебя кто-то шантажирует.

— А он не говорил, кто? И чем? Как он считает? Вспомни, Лилиан, возможно, он случайно обмолвился или намекнул в разговоре.

— Нет. Я прямо спросила его, но он сказал, что не знает. Он сказал, что это может быть просто притворство. Он хотел знать мое мнение. Я ответила, что очень расстроена из-за Камплоха и что Парадин может думать что угодно, поскольку ты действительно чем-то огорчен. Он был очень тактичен и извинился за вызванное во мне беспокойство. Потом он предупредил меня, что я подвергаю себя значительному риску в случае, если ты согласишься принимать участие в освобождении Камплоха. Он сказал также, что ты подвергаешь опасности и свою жизнь, и мою, впутавшись в это дело. Парадин, видимо, и затеял весь этот разговор в надежде, что мне удастся заставить тебя отказаться от этой затеи или по-крайней мере убедить тебя довериться ему. Я обещала оказать содействие. Он поблагодарил, и на этом наша беседа закончилась. Но я уверена — он остался доволен или хотя бы поверил мне.

— И что же ты собираешься делать? — спросил я охрипшим голосом. — Теперь ты знаешь все.

— Глупенький, я сделаю все, что ты захочешь. Надеюсь, все закончится хорошо, ну а если нет, все равно останусь с тобой и буду с тобой, куда бы ты ни отправился.

— Ты хоть представляешь себе, что нас ожидает? Может, нам придется бежать, недели, месяцы в бегах, погони, постоянный страх. Сможешь ли ты перенести все это?

— Нет ничего, что я не смогла бы перенести, если я буду с тобой. — С этими словами Лилиан бросилась мне на шею и горячо поцеловала. Ее бездонные огромные глаза серьезно смотрели на меня. — Ну что бы я делала без тебя? Можешь ты мне сказать?

— Жила бы спокойно и мирно… Без меня… — ответил я.

— Без тебя мне нет покоя, — сказала Лилиан довольно высокомерно, как мне показалось. Но в этот момент я не мог анализировать интонацию ее голоса. Мне было достаточно ее слов.

Мы снова поцеловались, и пьянящий вкус ее губ придал мне смелости и решительности, возродив надежду на успех. Я открыл глаза и посмотрел на дверь. Там с наглым выражением лица стоял Ольсен.

— Как ты посмел войти сюда без стука! — зарычал я.

— Я постучал. Вы просто не слышали. Прошу прощения, мадам. — Он поклонился Лилиан.

— В любом случае, что ты тут делаешь? — резко спросил я.

— Я сменил моего коллегу. Он вышел ненадолго выпить кофе. Вас к телефону, герр Марк. Я надеюсь, вы простите мне это вторжение, — улыбнулся он Лилиан. Она нервно кивнула.

— Кто? — спросил я.

Он только ухмыльнулся.

Я прошел в комнату отдыха сиделок и поднял трубку. Это был голос Гейера.

— Ну как, во всем сознался?

— Я не…

— Прекрати, — голос звучал угрожающе, — пока ты сегодня утром проводил время со своим другом, Мински, Парадин проводил время с твоей Лилиан, а ты сейчас заводишь пластинки в ее комнате, чтобы вас не подслушали. Понимаешь, Марк, ты можешь планировать со своими друзьями все что угодно, но, если это будет расходиться с нашими планами, возможны неприятности. И не только у тебя. Фрау Ломбард в следующий раз не отделается такой маленькой порцией яда. Ясно тебе?

— Да.

Я услышал, как он смеется.

— И как тебе в голову пришла такая безумная идея — предать нас, а если не получится, то бежать, одному или со своей любовницей, и быть постоянно под угрозой покушения на свою жизнь? Что-что, а это я тебе обещаю!

Я молчал.

— Мой тебе совет: пусть подобные нелепые затеи не рождаются больше в твоей голове. Иначе не долго тебе носить ее на плечах. А сейчас возвращайся в гостиницу, — продолжал Гейер. — Иди в свою комнату. Там твой брат ждет не дождется тебя. Ему необходимо что-то тебе сообщить.

Связь прервалась. Я положил трубку. Единственное, что я знал наверняка, так это то, что над моей жизнью нависла смертельная опасность.

Вернер, бледный и осунувшийся, нервно курил, как всегда, когда сильно волновался. Он сидел на стуле в моем номере.

— Я должен разъяснить тебе наш план, — сказал Вернер. Он вдруг смял и выбросил недокуренную сигарету.

— Ты что, боишься? — спросил я.

— Да. А ты нет?

Я промолчал.

— Только полные идиоты могут не бояться в такой ситуации, — сказал Вернер, зажигая другую сигарету. Мне стало интересно, в самом ли деле он боится? Я, можно сказать, был почти готов поверить в это.

— Теперь слушай: Делакорте собирается сменить место пребывания в четверг вечером.

— Я понял… Шерр. Ключи. Гейер. Командир и его команда. А я что должен делать?

— Молодец, — сказал Вернер. — Ты всегда такой послушный? Лилиан собираются выписать из больницы во вторник.

— Откуда ты это знаешь?

— А ты не знаешь? Парадин устал от нее. Он даже не смог поговорить с ней как следует. У них в самом деле везде свои люди! Можно быть спокойным за человека, если только хорошо знаешь всех его друзей.

«Да, — подумал я, — я уверен, что это касается и тебя».

— После того, как выпишут Лилиан, ты должен помочь ей упаковать вещи и тому подобное. Затем вы оба должны покинуть Трювель и уехать во Франкфурт. Парадин не доверяет тебе. Вот почему ты должен быть во Франкфурте во время побега Делакорте. Пусть они держат тебя там под наблюдением. А они в любом случае должны сделать это. И сосредоточат все свое внимание на тебе, позабыв на время про тюрьму и про меня.

— Разве Парадин не доверяет тебе?

— Он доверяет мне, даже слишком! Но слишком многое говорит против меня, так что он даже не может предположить, что я способен на что-то еще. Ты для него — головоломка. Ты уже заметил это, правда?

Я кивнул.

— Прекрасно. В четверг вечером вы должны быть в «Стрип-клубе». В половине десятого в тюрьме происходит смена караула.

— Я знаю.

— В десять часов, если все пойдет гладко, Делакорте будет уже на свободе. Меня об этом известят по телефону и…

— Где ты будешь в это время?

— В Бремене, конечно. В своем номере. Меня тоже не должно быть в Трювеле. В конце концов я тоже под наблюдением. И только когда Делакорте будет свободен, я смогу покинуть Бремен. Вот тогда-то и начнется моя работа. Сразу, как только я получаю известие о побеге, я звоню во Франкфурт человеку, который принесет тебе рукописи. Правильно?

— Верно.

— Это довольно объемистая пачка. Мой человек принесет ее в «Стрип-клуб».

— Но это может привлечь внимание.

— Нет, не привлечет. Он подъедет на фургоне для доставки покупок и заказов на дом. Шампанское и тому подобное… Просто поздняя доставка. Рукописи будут в коробке. Ты на месте проверишь их достоверность и полноту объема.

— А если их не будет?

— Они будут.

— Хорошо. Ну, а если все-таки их не будет?

— Ты поднимешь тревогу. Позвонишь Парадину и так далее. Ты позвонишь ему, если не получишь до половины одиннадцатого. Но ты позвонишь ему в любом случае, хорошо?

— Хорошо, позвоню.

Вернер встал и начал мерять шагами комнату. Пепел с его сигареты падал на пол. Он этого не замечал.

— А что будет, если я обо всем доложу Парадину?

Он резко остановился. Его губы исказила презрительная ухмылка.

— Если ты сделаешь это, братишка, — сказал Вернер, — то жить тебе останется немного. Совсем немного. Лилиан будет первой. И очень даже быстро. Я хочу, чтобы тебе это было совершенно ясно, потому что мы уже просчитали подобную возможность. Ты, наверное, уже успел это заметить. Я надеюсь, ты веришь мне?

— Да, — сказал я. — Ничего другого не остается.

«И все же я должен сделать это, — подумал я. — В любом случае и несмотря ни на что я должен сделать это. Я должен представить все так, словно в том, что операция провалилась, виноват один только Вернер. И у меня уже появилась идея, как это можно сделать».

— Как Лилиан? — спросил меня брат.

— Прекрасно.

— Она все еще говорит, что ни при каких обстоятельствах не хочет видеть меня?

Я кивнул.

— Плохо, плохо, — скорчил он гримасу и потер подбородок. — Если бы я только знал, почему она так боится меня?

— Боится?

— Да, боится, — подтвердил он. — Ты сам посуди. Здесь может быть только одно объяснение. Она меня боится. Но почему?..

Вскоре он ушел. Я выключил диктофон, думая, что нужно всего лишь немного удачи, чтобы со мной, Лилиан, Мински и Рашель не случилось ничего страшного. Если мой план рухнет, у меня не останется ничего, кроме надежды на побег.

Возвращаясь в гостиницу, я извлек пленку из фотоаппарата Мински, и сейчас она была уже на пути во Франкфурт.

У меня вдруг возникло необъяснимое чувство оптимизма. Не найдя убедительной причины для этой моей внезапной уверенности, я приписал все тому, что я только что увидел, как сильно боится Вернер.

Я записал последние события в самых мельчайших подробностях, во всем следуя указаниям Вернера. Проговорив с диктофоном почти два часа, я аккуратно спрятал ленту с записью в сумку, которую, в свою очередь, уложил в чемодан. Ключ от чемодана я спрятал в карман и вышел из комнаты. Я должен был перекусить. Как только я вышел из лифта, кто-то окликнул меня по имени. Это был Пьер, бармен, махавший мне рукой из-за стойки своего бара. Я подошел к нему. В баре было несколько человек. Мягкая музыка наполняла небольшое интимное помещение.

Пьер светился от радости.

— Герр Марк, я кое-что хочу показать вам! Посмотрите сюда, — сказал он.

Мы стояли на входе в большой обеденный зал. За столом в дальнем конце комнаты я увидел инспектора Эйлерса и блондинку, лет примерно сорока — его жену. Они, видимо, были слишком счастливы друг с другом, чтобы заметить нас.

— Они снова вернулись друг к другу, — сказал Пьер, довольно улыбаясь. Он, должно быть, заметил немой вопрос в моих глазах, потому что сразу начал объяснять:

— Вы знаете, герр Марк, что когда я заканчиваю свою работу здесь, то иду обычно в другой бар. У меня много друзей, и мы встречаемся, чтобы поговорить о том о сем и выпить. Это только завязка сюжета, как вы понимаете. Совсем недавно я обнаружил здесь главного инспектора Эйлерса в хорошем подпитии. Я отвозил его домой пару раз. Он из тех парней, что обычно уединяются — только пьют и курят, не бреются и не выходят из бара до поздней ночи. Как вы знаете, люди не очень жаловали его за политические взгляды. Но после того, как от него ушла жена, а его сын попал в беду, все стали жалеть его. Однажды вечером он сказал мне, что во всем виноват только сам. То, что он ненавидел нацистов и постоянно охотился за ними, не вызывало у окружающих ничего, кроме неприязни и антипатии. Он ничего не замечал вокруг, уйдя с головой в свою борьбу и свою ненависть. А когда, наконец, очнулся, то увидел, что остался совершенно один. Никто не сочувствовал ему, никто не разделял его взглядов. Он вызывал лишь брезгливость и жалость, и только у самых добросердечных соседей. Но особенно болезненно он ощущал потерю самых близких ему людей — жены и сына. Он почувствовал, что его борьба и его ненависть, вся его жизнь лишены смысла. Когда он осознал это, ему осталось только стать таким, как все, или покинуть страну, которую он так любил. И поскольку в своей фанатичной борьбе и ненависти он не потерял окончательно разум и инстинкт самосохранения, то выбрал первое. Ну, короче говоря, он обещал мне держать рот на замке. Все, чего я хотел, так это чтобы к нему вернулась жена. Но он боялся даже просить ее об этом, ну я и сделал это за него. Результат перед вашими глазами. Два человека счастливы — что может быть лучше!

— Все правильно, — сказал я. — И Эйлерс не собирается больше выступать против неонацистов?

— Конечно же, нет. Он же интеллигентный человек. Он просто слегка заблуждался насчет своей работы. А теперь он увидел свет — просто путь, по которому каждый человек — и вы, и я — где-то и когда-то проходит сам, без посторонней помощи, и который имеет свой смысл только для этого человека. И тогда он перестает казаться смешным и несчастным. Так много хочется сделать, но уже слишком поздно: времена изменились, и то, что раньше казалось первостепенным, сейчас перестало быть важным.

— И то, что здесь нацисты, тоже не важно?

— Да нет, герр Марк, — стал убеждать меня Пьер, — я не это имел в виду. Я хотел сказать, что это не важно, потому что то, что уже произошло, изменить нельзя. — Он улыбнулся, счастливый, но уставший. — Разве я плохо сделал? Два счастливых человека…

Пьер, улыбаясь, смотрел на счастливую пару. Глаза его потемнели, в них сверкнула предательская влага. Вероятно, это были слезы гордости и умиления.

— Три, — поправил я его, — ты забыл себя.

— Верно, три, — кивнул он. — Они пообещали, когда закончат ужинать, зайти в бар чего-нибудь выпить. Я был бы очень рад, если бы вы тоже пришли, герр Марк.

— С удовольствием.

— Мы устроим небольшой праздник.

— Со счастливым концом.

В эту ночь мне так и не удалось уснуть, и я попутно записал еще одну ленту. Когда я закончил записывать, уже наступило утро.

Ей хотелось бежать к нему, целовать его, обнимать его, но он шел к ней, а она, казалось, не может даже пошевелиться. Как парализованная, она стояла, не шелохнувшись, с широко открытыми голубыми глазами, ее светлые волосы свободно ниспадали на плечи. На ней было леопардовое пальто поверх шерстяного платья песочного цвета, в руке она держала маленькую сумочку из крокодиловой кожи. Панос Митсотакис, в сером костюме и голубом плаще, выглядел стройнее, чем год назад, когда Ванесса видела его в последний раз. Его черные глаза выражали крайнее замешательство. Ванесса дрожащими губами изобразила улыбку. Митсотакис тоже улыбнулся. Теперь он уже стоял перед ней. Она обхватила Паноса руками и спрятала свою голову у него на груди.

Он гладил ее волосы, шептал ее имя, а потом они долго стояли, глядя друг на друга, не в силах произнести ни слова. Ванесса почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Она засмеялась неестественным, истерическим безудержным смехом. Он засмеялся в ответ нервно и тоже ненатурально. Она взяла его руку, они вдвоем подняли его чемодан и, не говоря ни слова, пошли к ее машине. Ванесса молча вела машину. Панос то и дело откашливался, поправляя галстук и отбрасывая назад свои густые черные волосы. Наконец Ванесса нарушила молчание:

— Волнуешься?

— Да, — ответил Панос.

— Я тоже. Ты все равно не можешь волноваться так, как я. Ты ел?

— Нет.

— Замечательно. Я приготовила для нас обед.

— Тебе не следовало делать этого. Ресторан…

— Ресторан? Ничего подобного! У меня небольшая квартирка, Панос, я надеюсь, она тебе понравится. — К Ванессе вернулось ее самообладание. Она мельком взглянула на него. — Ты хорошо выглядишь.

— Бритт! Смотри! Этот автобус!

— Ты действительно хорошо выглядишь, — продолжала Ванесса. — Лучше, чем год назад. Как дела в Сорбонне? — Пошла плохая дорога, и Ванесса была вынуждена сосредоточиться на управлении машиной. — Ты все еще живешь в нашей гостинице?

— Нет.

— Но ты же получил мое письмо?

— Да, конечно. Они… они пересылают мне всю почту.

— Я так рада, Панос. Так счастлива, что ты все-таки приехал. Я скучала по тебе!

Он был в явном замешательстве.

— Ты должна простить меня, Бритт!

— Но я уже простила…

— Я не это имел в виду. Я был… у меня… это… Я сейчас тебе все объясню. Я очень многое должен тебе объяснить.

— Позже, — сказала Ванесса, отводя взгляд. — Позже ты все объяснишь, Панос. У нас будет много времени.

Он замолчал.

У Ванессы была небольшая, модно обставленная квартира. Пока она сама занималась обедом, Панос потягивал мартини. Наконец Ванесса появилась на пороге, сделала реверанс и протянула к нему руки:

— Monsieur est servi!

Она повела его в бело-розовую столовую. На маленьком столике в серебряном ведерке стоял магнум с шампанским. Вино было отличное, и Панос похвалил ужин.

Ванесса вся светилась.

Но, не съев и половины своего ужина, Панос положил нож и вилку.

— Что такое? — встревожившись, спросила Ванесса. — Ты себя неважно чувствуешь?

Он покачал головой.

— Тогда что такое? Тебе не нравится то, что я приготовила?

— Все очень вкусно, но я…

— Что?

— Мне не следовало приезжать сюда. Нужно было сказать тебе все в аэропорту. Но я не решился, ты была так взволнованна и так прекрасна, а я так давно не видел тебя. — Панос опустил глаза и стал разглядывать тканые узоры полотняной скатерти. — Мне нельзя было приезжать к тебе. Я не собирался делать этого. Это была ошибка. Теперь все стало вдвойне сложнее.

— Что стало сложнее?

Он не ответил.

— Панос!

Молодой грек залпом выпил бокал шампанского.

— Это все недоразумение, — хрипло проговорил он. — Ужасная ошибка. Я… это была моя вина, Бритт… Я ехал в Германию с намерением прояснить ситуацию и просить у тебя прощения. А вместо этого все еще больше усложнилось и запуталось. И с каждой минутой мне становится все труднее сделать то, для чего я, собственно, и приехал, — Панос тяжело вздохнул и, подняв голову, смущенно взглянул в огромные потемневшие глаза Ванессы. — Я приехал объяснить тебе…

— Объяснить что?

— Бритт, то письмо — некролог моей матери…

— Да, я получила извещение о смерти твоей матери. Так в чем дело? Говори же!

— Он был послан тебе по ошибке. Ты вообще не должна была получать его.

— Тогда зачем же ты послал его мне? — Ванесса вся сжалась в предчувствии надвигающейся катастрофы.

— Я не посылал.

Голос вдруг перестал слушаться ее, и Ванесса, сделав над собой невероятное усилие, хрипло спросила:

— Хорошо, а кто же тогда послал?

— Жоржетта, — Панос посмотрел на Ванессу моргающими глазами.

— Кто такая Жоржетта? — беззвучно прошептали губы девушки.

— Моя жена, — ответил Панос.

Примерно в это же время мы с Лилиан прибыли в мои апартаменты во Франкфурте. Метрах в тридцати вниз по дороге припарковался автомобиль, который, как я успел заметить, следовал за нами по всему автобану. Поскольку было еще светло, я увидел внутри машины двух человек, но не узнал их. Очевидно, у Ольсена был выходной. Меня немного успокоило, что Парадин отправил присматривать за нами новых людей. Надежные офицеры, не предатели, как Ольсен. Почему бы им не быть честными и преданными своему делу? Мне очень хотелось, чтобы на этот раз все оказалось именно так. В конце концов Парадин не мог быть окружен одними только предателями.

За день до того, как мы уехали из Трювеля, Парадин еще раз вызвал меня в свой офис.

— Фрау Ломбард завтра выписывают из больницы, — сказал он мне. — Я полагаю, она сразу же захочет уехать отсюда.

— Да. Я обещал ей, что на всякий случай отвезу ее во Франкфурт. Если ты не возражаешь, конечно.

— А почему я должен возражать?

— Ну, может, она еще нужна здесь.

— Я и так довольно много разговаривал с ней на всевозможные темы. Я разговаривал с ней даже в воскресенье.

— Знаю, — сказал я.

— К сожалению, мои старания, похоже, ни к чему не привели. Нулевой результат. Нет смысла еще раз беседовать с ней. Пусть собирается и как можно скорее отправляется отсюда подальше.

Парадин раздраженно поморщился, сделав несколько шагов по комнате. В последнее время он хромал все сильнее и чаще останавливался, чтобы отдохнуть. Затем он вплотную подошел ко мне. Он остановился и взглянул мне прямо в глаза. Я открыто и спокойно встретил его взгляд. Полезный прием, который я хорошо усвоил.

— Ричи, — сказал Парадин. — Это твоя последняя возможность облегчить свою душу. Ты же видишь, что сейчас просто небольшое затишье перед бурей. Оно не протянется долго, пока наконец что-нибудь не случится, и тогда будет уже слишком поздно. Тогда я уже ничем не смогу тебе помочь. Ну?

— Что ну?

— Почему ты не доверяешь мне? Я обещаю тебе сделать все, что только в моих силах, чтобы защитить тебя и помочь тебе, что бы ты ни сделал. Я обещаю, Ричи!

— Мне нечего добавить.

— Ричи, мы довольно долгое время знаем друг друга. Ты… ты нравишься мне. Будь благоразумен. Я уверен — ты не в одной компании с ними. Нет. Несомненно, ты что-то задумал. Остановись и трезво оцени обстановку. Ведь ты ничего не сможешь сделать один. Переходи на мою сторону.

— А я не на другой стороне.

— Да, я надеюсь, что ты не в их компании. Я очень надеюсь на это, Ричи!

— Мне просто очень жаль, что наши дружеские отношения испортились, но я ничего не могу сделать. Ты забываешь, что именно я вывел вас на Делакорте.

— Я этого не забываю, — тихо ответил Парадин. — Это единственное, что я постоянно помню. Ты действовал настойчиво, последовательно и очень смело. Ведь у нас не было абсолютно никакого компромата на Делакорте. Я все помню, Ричи. Тебе удалось переубедить даже Мински, а уж ему-то совсем ни к чему было впутываться в эту историю, подвергая такому риску себя, свою больную жену и свое прибыльное дело. Конечно, разоблачение Делакорте — целиком твоя заслуга. Но в настоящий момент это обстоятельство может свидетельствовать как за, так и против тебя. Тебя можно было бы обвинить в соучастии при попытке освободить Делакорте, представив это, как стремление реабилитировать себя.

— Ты все еще веришь, что это произойдет?

— Я уверен в этом сейчас даже больше, чем когда-либо.

Я вспылил:

— Хватит об этом. Ты можешь меня упрекнуть, что я хоть что-нибудь, пусть даже мелочь, сделал не так?

— Нет, ни в коем случае.

— Тогда я прошу тебя оставить меня в покое! И еще! Мне до смерти надоел этот ваш соглядатай, назойливый, любопытный, вечно сующий свой нос в мои дела! Я имею в виду Ольсена! Я больше не хочу, чтобы за мной наблюдали! Мне это надоело!

— Ты должен предоставить мне решать, нужно тебя охранять или нет!

— В таком случае, я могу идти?

— Можешь идти, — пренебрежительно сказал Парадин, поворачиваясь ко мне спиной.

Я вышел, думая о том, что Парадин чувствует сейчас именно то, на что рассчитывали Гейер со своим начальством.

Остаток понедельника я провел в отеле, записывая для Вернера свою исповедь во всех подробностях. Ночью я отдал ему последние четыре из десяти кассет, а также диктофон и голубую сумку. Он бегло проверил ленты и остался доволен.

— Итак, ты уезжаешь завтра. Вместе с Лилиан. Удачи тебе. Но мне просто интересно, что же ты надумал, чтобы сбить меня с толку в самый последний момент?

— Если ты не пришлешь свои рукописи в «Стрип-клуб» в половине одиннадцатого в четверг, то очень быстро об этом узнаешь.

— Ты же знаешь, что я хотел сказать на самом деле, — засмеялся мой брат. — Даже если ты что-то там придумал, у тебя все равно ничего не выйдет, Ричи, последнее слово останется за мной.

— Если ты оставишь меня в покое, то и я оставлю тебя в покое, — грубо отрезал я.

— Очень остроумно с твоей стороны, братишка. Но ты не ровня не только тем парням, но даже мне, коли на то пошло. Если ты будешь вести себя спокойно — все будет хорошо. Но я, конечно же, не собираюсь учить тебя, что тебе делать. Ты давно вынашиваешь свой план и твердо решил осуществить задуманное. Мне неизвестно, в чем он заключается, но в любом случае тебя ожидает провал. Ты еще не раз вспомнишь мои слова, братишка.

Я бросил на Вернера разъяренный взгляд.

— В гневе ты просто ужасен, — ядовито рассмеялся Вернер. — Ты так агрессивен, что я временами просто опасаюсь приближаться к тебе.

Он все смеялся, когда я выходил. «Беспокойный смех», — подумал я.

— Передай Лилиан мой покорнейший поклон, — крикнул он мне вслед.

Я спустился в бар, чтобы в последний раз выпить с Пьером, который, похоже, действительно сожалел о моем отъезде.

— Я часто буду думать о вас, герр Марк. Я сегодня купил одну из ваших книг. И даже начал уже читать. Великолепно!

— Какую книгу?

— «Черный», — не задумываясь, ответил Пьер. — Вы ведь получили за нее премию, не так ли? И за фильм тоже, да? Я смотрел эту картину, когда она только вышла. Превосходно, честное слово, просто великолепно!

Этой ночью я спал как убитый. На следующее утро, запаковав вещи, уплатив по счету и щедро раздав чаевые, я покинул гостиницу.

Я забрал Лилиан из больницы, и в сопровождении охраняющего ее детектива мы отправились на виллу на Вальдпроменад. У него же были и ключи, найденные у Лилиан той ночью, когда она поступила в больницу. На вилле было холодно. Я помог Лилиан упаковать несколько больших чемоданов. Детектив, низенький немногословный человек, был рядом и тоже помогал. Я не мог спокойно смотреть, как Лилиан перебирает свои многочисленные шмотки и тщательно их укладывает, и попытался завязать разговор с молчаливым детективом. Вскоре выяснилось, что он был другом Пауля Эриксена.

— Как там фрау Эриксен?

— Ну, за нее-то можно не беспокоиться.

— А от ее мужа по-прежнему ничего нет?

— Ни весточки. Я уже не уверен, что его когда-нибудь удастся найти, — сказал офицер. — Мы с сестрой сейчас присматриваем за его женой.

В конце концов на моей до предела загруженной машине мы выехали с виллы. Багажник еле закрылся, и еще много чемоданов лежало на заднем сиденье. Лилиан всю дорогу клевала носом и проснулась, когда мы уже прибыли в Кассель. Тем временем стемнело. А поскольку у нас с самого утра во рту не было ни крошки, мы решили остановиться и перекусить сандвичами и кофе, приготовленными еще в отеле. После чего мы почувствовали себя немного лучше и продолжили наше путешествие.

Когда мы оставили позади значительную часть пути, я заметил еще один автомобиль, вынырнувший из темноты и преследовавший нас на безопасном расстоянии. Уже на подъезде к Франкфурту мне показалось, что я узнал машину Ольсена. Он хорошо знал, что мы направляемся во Франкфурт, и безо всякого труда рассчитал время нашего прибытия. Все, что ему было нужно, это дождаться выезда с автобана. Весь оставшийся путь я время от времени поглядывал назад и несколько раз замечал автомобиль Ольсена, следовавший за мной на значительном расстоянии. Прибыв на место, я занялся багажом, на некоторое время забыв о своем конвое. Когда багаж Лилиан был выгружен из моей машины, я уже не видел автомобиля Ольсена. Зато ниже по дороге припарковалась еще одна машина с двумя детективами. Ночью во Франкфурте дул сильный ветер, но было не холодно. Я освободил машину от всех чемоданов, кроме двух, которые я оставил в салоне. Один был мой, другой принадлежал Лилиан. Эти чемоданы пригодятся нам в случае побега.

Лилиан решила не распаковывать чемоданы ночью. Она очень мало говорила, но, когда наши глаза встречались, она улыбалась. Она казалась счастливой.

— Я должен пойти в клуб, — сказал я ей. — А что ты собираешься делать?

— Принять ванну, — ответила она. — А потом добраться до постели. Когда ты вернешься, Ричи?

— Поздно, может быть, даже очень поздно. — Мы с Мински должны слишком многое обговорить. — Я оставлю тебе ключи. Запрись изнутри, но не оставляй ключ в замке, чтобы я мог войти. И ни в коем случае никому не открывай. И не отвечай на телефонные звонки. Если буду звонить я, то подожду три гудка, затем положу трубку, а потом позвоню опять.

Лилиан кивнула, зевая.

— Кажется, тебе лучше сразу пойти спать, — заметил я.

— Завтра, нет, послезавтра, будет четверг. Ты думаешь, мы будем?..

— Нет.

— Но ты не вполне уверен?

— Нет.

— Не делай такое лицо, Ричи. Ты что, боишься?

— Есть немного.

— А я — нет. Теперь, когда мы вместе — впервые за все эти годы мы ведь правда вместе, Ричи? — я совсем ничего не боюсь. Ты уверен, что получишь эти паспорта?

— Я должен верить, что все пройдет без осложнений. Уверенность и спокойствие — сейчас самые верные мои помощники.

— Тогда, что бы ни случилось, все равно мы будем вместе. Ричи, поцелуй меня.

Я поцеловал ее нежные, теплые, трепетные губы. Все мое существо переполнилось нежностью, когда она прижалась ко мне своим телом.

— Скажи, что любишь меня, — прошептала она.

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя, — прошептала она. — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…

Я запер дверь снаружи. Когда моя машина тронулась с места, из машины, припаркованной ниже по дороге, вышел один человек, а другой повел машину следом за мной. Подъехав к повороту, я увидел автомобиль Ольсена. Он сам сидел за рулем. Остановившись у следующего светофора, я уже мог видеть оба автомобиля.

— Твоя жена? — спросила Ванесса.

— Да. — Панос представлял собой воплощение горя. — Это была ужасная ошибка. Я не хотел обидеть тебя, Бритт. Когда я обнаружил, что Жоржетта послала тебе некролог, было уже поздно. — Панос теперь говорил по-французски и очень торопился. — Я обнаружил это, только когда получил твое письмо. Я улетел в Афины на похороны матери. Жоржетта взяла отпечатанный некролог, положила в конверт и написала адрес, который нашла в моей записной книжке. Она показывала мне конверт и спрашивала, правильно ли написаны имена адресатов, которым она должна отослать некрологи. Но я был так расстроен в то время — я очень сильно любил свою мать…

— Откуда же твоя жена взяла мой адрес? В конце концов ты всегда возвращал мои письма. — Ванесса уже говорила странно спокойным голосом.

— Это правда, но в то время, в течение тех первых нескольких недель, я собирался написать тебе. Я был очень несчастлив, когда ты ушла от меня. Я не мог писать. Я ненавидел тебя за то, что ты оставила меня, и в то же время стремился к тебе. Я знаю, это — безумие…

— Это не безумие, — мягко сказала Ванесса. Она налила себе в бокал шампанского. — Налить тебе еще?

— Нет, спасибо.

— Очень плохо, — сказала Ванесса. — Я имею в виду, что обед пропал зря. Пусть по-крайней мере хоть шампанское не пропадет. — Она залпом выпила шампанское и снова наполнила бокал. — Итак, это написала твоя жена. И как давно вы женаты?

— С мая.

— Шесть месяцев?

— Да. Я… я не мог больше оставаться один. Я встретил Жоржетту зимой. Она училась в Сорбонне. Ее отец — доктор медицины.

— И где вы сейчас живете?

— У Жоржетты небольшая квартира напротив Нотр-Дам.

— Хорошее соседство. — Ванесса испытующе посмотрела на него. — Ты уже больше не водишь такси, не так ли?

Панос покраснел.

— Жоржетта унаследовала эту квартиру от умершей тети. Она не богата, если ты это имела в виду.

— Но и не бедна тоже.

— Нет, и не бедна тоже. Ее отец — преуспевающий доктор медицины. Он каждый месяц посылает ей чек. Но я не живу за ее счет. Я тоже кое-что зарабатываю. Я даю частные уроки студентам по физике, математике и химии. У меня много студентов. Я довольно неплохо зарабатываю, Бритт.

— Я рада за тебя, — сказала Ванесса. — А зачем ты послал мне эти гвоздики?

— Я… я хотел что-то сделать. Как-то загладить свою вину. Я знал, что очень виноват перед тобой, а тут еще это недоразумение с письмом. Я очень сожалею о случившемся… и Жоржетта тоже очень сожалела, когда обнаружилось, что произошло. Она не ревнива.

— Это ей ни к чему.

— Она просит тебя простить ее.

— За что?

— Ну, мы… она… мы, должно быть, обидели тебя, расстроили тебя. Боже мой, ты, должно быть, подумала, что я…

— Да, именно это я и подумала, — улыбнулась Ванесса. — А что, по-твоему, я еще могла подумать? Все это время мне так хотелось верить… — тихо сказала она и, как бы очнувшись, спокойно посмотрела на его смущенное побледневшее лицо. — Но теперь кое-что прояснилось.

— Ты очень хорошо все это восприняла, — сказал он. — Я боялся, что…

— Если бы ты только знал… Это правда, что у тебя какие-то дела здесь в университете? Или ты приехал сюда только из-за меня?

— Нет. Это правда. Меня попросили прочитать здесь лекцию. Несколько профессоров прочитали мою статью о работе, которой я сейчас занят. Она произвела на них впечатление. Это большая честь для меня… — Панос, успокоенный тем, что Ванесса не устраивает сцен, говорил быстро, перескакивая с французского на немецкий. «Она не плачет. Она не кричит. Она — просто девчонка. А я — славный парень. И я не уклонялся от этой встречи с ней». — Университет оплатил билеты на самолет и номер в гостинице. Наверное, я должен позвонить им и сообщить, что я уже прибыл. Можно мне на минутку воспользоваться твоим телефоном, Бритт?

— Конечно, — ответила Ванесса. — Тебе также лучше позвонить и вызвать такси, чтобы уехать отсюда. Ты, должно быть, устал. Тебе нужно отдохнуть перед завтрашней лекцией.

В его глазах появилось удивление.

— Ты хочешь выгнать меня? Сейчас?

— Да, — сказала она. — Именно это я и хочу. А ты ни в чем не виноват. Я все понимаю. Было очень любезно с твоей стороны приехать сюда и все объяснить, но теперь, я думаю, тебе лучше уйти. Телефон в гостиной, телефонный справочник тоже.

Он позвонил, куда хотел, затем надел пальто в маленькой прихожей, постоял некоторое время в раздумье и вернулся к Ванессе, все еще сидящей за обеденным столом.

— Прощай, Бритт, — сказал Панос, протягивая ей руку.

Ванесса слабо ее пожала.

— Пока, Панос, — сказала она, глядя в сторону. — Удачи тебе. И твоей жене. Я буду «держать кулаки», чтобы завтрашняя лекция прошла успешно.

Он поцеловал ее волосы, нежно погладил их и пошел к двери. Дверь закрылась за ним. Ванесса сидела, не двигаясь. Наконец она поднялась и стала убирать со стола. Она отнесла все на кухню, машинально надела фартук и принялась мыть посуду и тщательно вытирать ее. Затем она вернулась в комнату и подошла к столу, на котором еще стояли начатая бутылка шампанского, бокалы и овальное блюдо. В тот момент, когда она подняла блюдо, раздался телефонный звонок. Ванесса вздрогнула и бессильно опустилась на стул. Блюдо выскользнуло из ее рук и разбилось. Осколки со звоном разлетелись по полу. Ванесса растерянно посмотрела на осколки и истерически рассмеялась.

— Хорошо, — сказал Мински. — Пусть так и будет.

Мы сидели в нашем офисе «Стрип-клуба». Борис только что рассказал мне историю, которую услышал от Ванессы час назад. Сама Ванесса, одетая в элегантное черное декольтированное платье, сидела в зеркальной комнате в обществе Петры Шальке. Бритт разрешила трогать и ласкать ее. И мужеподобная лесбиянка так и светилась от счастья. От Бориса я узнал, что Ванесса была пьяна, но это не бросалось в глаза. Я бы даже не заметил. Не было только Тонио Принца. Происшествие со змеей здорово расстроило его. Возможно, он до сих пор не пришел в себя.

Через прозрачное с одной стороны зеркало было отлично видно, как на сцене появилась превосходно сложенная блондинка Корабелль. У нее был номер с анакондой. Обнаженная девушка становилась чрезвычайно возбуждающей, благодаря чувственным движениям змеи. Это было превосходно, но танец Ванессы со свечами не имел себе равных.

— И это ее рассмешило? — спросил я Мински.

— Смех был, конечно, истерическим, — объяснил Борис, — слишком много выпила.

— Бедняжка.

— Да, бедняжка, моя лапочка, — страстно сказал Мински. — Послушай, а чего ты ожидал? Достаточно провести хотя бы один день и ночь с этим бездельником. Да, ночь, должно быть, была потрясающая. С одной стороны; Ванессу можно понять. Она ничего не слышала о нем целый год. А тут это извещение о смерти. И какое извещение! Любой нормальный человек сразу бы понял, что-то не так.

— Но Ванесса не нормальный человек, — сдержанно сказал я. — Мы все знаем, через что она прошла. Ей никогда не везло с мужчинами. Всегда одна, покинутая всеми. Своего отца ненавидит. И вот появляется мужчина, который фактически спасает ее, оказывает помощь в затруднительной ситуации, мужчина, которого она любит, возможно, впервые в жизни, с которым Ванесса счастлива. Но согласитесь, с ее стороны было неразумно строить какие-то иллюзии насчет Паноса, продолжая выступать здесь. Хотя она и приняла все возможные меры предосторожности, чтобы он ничего не узнал о ее работе в клубе.

— Если бы у нее было немного здравого смысла, то она бы…

— Здравого смысла у Ванессы никогда не было. Другая женщина отреагировала бы совсем иначе. Логичнее, разумнее. Бритт еще ребенок и всегда им останется. Если ты не знал этого, то почему сам обращался с ней, как с ребенком? Признайся, ты часто следуешь ее советам, как бы нелогичны и абсурдны они ни были. Сразу же выполнил ее просьбу и добился запрещения публикации фотографий ее номера. Будь честным, Борис. Ты тоже считал, что Панос может вернуться к ней.

— Возможно… — пробормотал Борис. — Если бы я был на ее месте. — Он внезапно остановился. — Хорошо, Ричи. Ты прав. В конце концов, что мы знаем о женщинах? Ничего, абсолютно ничего. Как бы там ни было, все же судьба к ней несправедлива. Она еще так молода, а уже столько разочарований. Это непостижимо — жить ради мести. Сколько в ней накопилось ненависти, в таком-то возрасте. И снова такое разочарование, такой удар. Это ужасно. Уж кто-кто, а Ванесса этого не заслужила.

— Что она собирается теперь делать?

— Не говорит. Но, когда я увидел ее с Петрой Шальке…

— Она пьяна.

— Не в этом дело. Здесь — другое. Ее жестоко обидели. Что-то произошло сегодня вечером, — сокрушенно покачал он головой. — А со всем этим что делать? — Мински рассеянно показал на антикварную партитуру Бетховена. — Представляешь, она каким-то образом выпала, когда я разгружал автомобиль. Я нашел ее на заднем сиденье.

— Храни ее в безопасном месте, — ответил я. — Это ценная вещь, и я не хочу оставлять ее в квартире. Тем более что не имею представления, как долго я буду отсутствовать. Давай лучше вернемся к нашему вопросу.

— Да, я говорил с этим человеком. Паспорта — первоклассные, будут завтра. Но стоят целое состояние. Ты получишь то, что хотел. Но даже с такими паспортами ты далеко не убежишь.

— Почему это?

— Да потому, что Парадин обязательно предупредит все пограничные службы аэропорта. Возможно, тебе придется уезжать срочно и не окажется подходящего самолета или поезда. Тогда ты будешь вынужден нанять автомобиль, а это лишние осложнения. — Мински открыл шкаф и положил в него партитуру.

Я смотрел на сцену.

«Корабелль — отличная акробатка», — подумал я.

Рука Петры Шальке исчезла в декольте платья Ванессы. Мински наблюдал за этой сценой.

— Ванесса разорвала в клочья все афиши в своей комнате и дала мне вот это. — Он показал лист бумаги, на котором Панос когда-то написал греческими буквами: «Нет в жизни счастья». — Говорит, что с нее достаточно мужчин, — печально объявил Борис. — А эта женщина, Шальке, добилась своего.

— Ванесса действительно собирается?..

— Да. Она так сказала. У нее есть для нас сюрприз. — Он почесал затылок. — Нам нужно ее подождать.

Ванесса пришла через полчаса.

— У меня мало времени, — заявила она.

Танец Корабелль подошел к концу. Завсегдатаи клуба пили и веселились. Петра Шальке сидела за столиком и улыбалась улыбкой победителя. Наконец-то она добилась своего. Смешанное выражение восторга и триумфа не сходило с ее лица.

— Я не могу заставлять Петру долго ждать, — хриплым голосом сказала Ванесса. — Предложите девушке выпить. Виски, пожалуйста.

Я налил ей виски. Она залпом осушила бокал и поставила для новой порции.

Мински покачал головой и молча отодвинул ее бокал на другой конец стола. Ванесса недовольно нахмурилась и упрямо протянула руку за бокалом. Сделав резкое движение, она потеряла равновесие и неуклюже плюхнулась на стул.

— Мне нужно много виски, вы понимаете, мальчики.

— Не делай этого, Бритт, — сказал Мински. — Ты не должна это делать. Иди и хорошенько выспись. Все пройдет.

— Что пройдет?

— Горе, которое причинил тебе Панос.

— Кто такой Панос? — спросила Ванесса. — Не припоминаю такого имени. Я вообще ничего не помню, что было, и не желаю вспоминать. Я лучше расскажу вам, что будет, мальчики. — Она виновато улыбнулась Мински. — Борис, я собираюсь в путешествие. В следующем месяце. Мы уже все решили. Планируется отличная поездка. У Петры прекрасная яхта. А сейчас мне нужно к ней вернуться. Вы знаете, она очень мила. Очень. А относиться к лесбиянкам с предубеждением, по-моему, глупо. — Она поднялась, чтобы уйти, но покачнулась и неловко присела на стул. — Не могу заставлять ее долго ждать. Поэтому я должна прямо сейчас все сказать, не откладывая. Борис, ты прости меня.

— За что?

— Вчера, когда этот человек был здесь, я подслушивала у твоей двери.

Мински побледнел. Мои руки вспотели.

— Какой человек?

— Давай не будем разыгрывать спектакль, — сказала она. — Человек, который принес поддельные паспорта для Ричи и Лилиан.

— В самом деле, Ванесса… — начал я, но Мински сделал мне знак замолчать.

— Ты не сердишься, что я подслушала? Я делала это только потому, что беспокоюсь о тебе и Ричи.

— Очень хорошо, что ты слышала, — сказал Борис. — Я не только, не сержусь, я даже рад, что ты все знаешь. Я уверен, что ты умеешь молчать, когда нужно, и полностью доверяю тебе. Ты беспокоишься о нас, Ванесса. Это показывает, насколько ты нам преданна. Мне очень жаль, что ты покидаешь нас. Может, останешься?

— Нет, — быстро ответила Бритт. — А сейчас послушай. Этот человек сказал, что Лилиан и Ричи подвергаются опасности быть схваченными пограничниками, даже если они поедут автомобилем. Ведь так?

— Да, это так. Ты хочешь им чем-то помочь, детка? — Мински был совершенно спокоен.

Ванесса молча кивнула.

— Ричи, — Ванесса снова наполнила бокал, — ты знаешь, как я к тебе отношусь. Но я тебя больше не ревную. Я желаю тебе счастья и хочу, чтобы ты был в безопасности. Итак: Петра сейчас так переполнена счастьем, что готова выполнить любое мое желание. Если это будет в ее силах. Я вам скажу больше, она была тронута скромностью моей просьбы.

— Какой просьбы? — спросил Борис.

— У Петры есть личный самолет, не так ли? — Бритт отпила из бокала. — «Бонанза». Достаточно большой для шести человек. Современный. И, кроме того, с пилотом.

— Да, и что?

— Ну, я спросила, могу ли я взять самолет и пилота. Не в подарок, а как игрушку. Я сказала ей, что люблю летать и мне очень хочется похвастаться самолетом, как будто он мой. Петра была довольна. Она сказала, что просто счастлива исполнить любое мое желание, ей так приятно видеть меня веселой и довольной. Пока я с ней, самолет в моем распоряжении в любой час дня и ночи. Она назвала меня своей малышкой. — Ванесса рассмеялась. — Петра сказала, что полиция и таможня в аэропорту знают ее пилота. Его зовут Уол. Достаточно позвонить ему, и он будет готов к вылету уже через час. Вы слышали — самолет в моем распоряжении. Я могу взять любого из моих друзей, кого пожелаю. У меня уже есть телефон пилота. Одно условие — все мои друзья должны иметь действительные паспорта. Петра немедленно даст пилоту соответствующие указания. Так или иначе, я думаю, он будет рад любимому делу. Ричи, ты и Лилиан сможете улететь через час после того, как дадите мне знать. С комфортом и не подвергаясь опасности. Хорошо я сделала или нет?

— Ты прелесть, — сказал я.

Она подошла ко мне и поцеловала в губы.

— Я знаю, — сказала Ванесса. — Я самая прелестная девушка в мире. Петра тоже так считает. — Она взяла со стула норковое боа. — Я должна возвращаться к ней. Пока, мальчики.

Она быстро ушла.

— Что вообще происходит? — Голос Мински дрожал. Он взглянул на меня. — Что ты думаешь об этом?

— Ты знаешь, в ту ночь, когда Лилиан позвонила сюда, когда все началось, Петра Шальке была в гримерной Ванессы. У меня еще тогда появилось странное чувство, что она сыграет в моей жизни важную роль. Не правда ли, странно?

— Очень странно, — сказал Мински. — Боже, избавь от такой правды. У меня тоже предчувствие, ты знаешь, о чем я говорю.

Было почти четыре часа утра, когда я вернулся в свою квартиру. Лилиан проснулась, и я рассказал ей о поддельных паспортах и о предложении Ванессы. Лилиан некоторое время находилась под впечатлением от услышанного.

На душе у меня было неспокойно, я думал об охраняющих нас детективах. К тому времени рядом с домом новые сотрудники припарковали автомобиль. Новая смена. Автомобиля Ольсена я не видел.

В эту ночь мы с Лилиан снова были вместе. Впервые за последние два года. Как и раньше, мы качались на волнах нежности и страсти и заснули только на рассвете, тесно прижавшись друг к другу. Была среда, тридцатое ноября. Большую часть дня мы провели дома и выходили только поесть. Из ресторана я позвонил Ванессе. Мне повезло, она была дома. Сегодня Бритт уже познакомилась с пилотом и совершила полет над Франкфуртом. Было очень весело, пилот оказался прекрасным парнем.

— Между прочим, завтра я собираюсь переехать к Петре, — заявила она и дала мне адрес своей новой подруги.

В ту ночь я снова пошел в «Стрип-клуб». Ванессы и Петры Шальке там не было. Домой я вернулся рано. У нас была еще одна ночь сладких контрастов любви — страсти и нежности. Наконец-то я почувствовал себя по-настоящему счастливым. Мински передал мне поддельные паспорта с настоящими визами в Египет и Аргентину и международные сертификаты о вакцинации. Паспорт Лилиан был на имя Анджелы Диркин, мой — на имя Петера Хорнека.

Четверг, не отмеченный событиями спокойный день, был по-зимнему пасмурным. Лилиан и я вышли на прогулку. Из дома мы выскользнули через заднюю дверь, которая вела в сад, отделенный от парка Луизы только маленькой калиткой. Она была всегда закрыта, но у всех жильцов от нее был ключ. Парк был большой, но в вечернее время плохо освещался. Казалось непостижимым, почему за этой стороной дома никто не наблюдал. Я пришел к такому выводу после того, как несколько раз пройдя через один и тот же выход, никого не встретил на соседней Форстхауз-штрассе. И только позднее я узнал, как хорошо просматривалась вилла. Но к тому времени это уже не имело значения.

Для проверки мы с Лилиан опять прошли через заднюю дверь и еще раз убедились, что за ней наблюдения не было.

Я позвонил Ванессе из телефона-автомата.

— Ты знаешь, возможно, мне понадобится сегодня самолет. Уже довольно поздно. Но, может быть, мои друзья захотят отправиться в Швейцарию, в Цюрих. Хотя это еще не точно. Дело в том, что они не уверены, когда им ехать и ехать ли вообще. Смогла бы ты попросить пилота? Как его имя?

— Уол.

— Может быть, ты попросишь его приехать в аэропорт к девяти вечера?

— О’кей, Ричи. Сколько будет пассажиров?

— Двое: мужчина и женщина.

— Пилот не будет задавать им лишних вопросов, если их паспорта в порядке.

— Паспорта в порядке. И еще: если до полуночи или до часа ночи никто не придет, он может возвращаться домой. Мы не слишком многого хотим?

— Да нет. Сегодня пилот сказал мне, что его жизнь — сплошное ожидание. Философский взгляд. Уол не будет возражать.

— Я могу быть уверен?

— Конечно.

— А ты, как твои дела?

— Отлично, Ричи. Просто превосходно.

Я вышел из телефонной будки.

— Ну что? — спросила Лилиан, и ее руки крепко сжали ладони.

— С девяти часов самолет в нашем распоряжении, — ответил я.

Около восьми вечера я оставил Лилиан дома и пошел в клуб. Она должна была позвонить мне из телефона-автомата в случае, если обнаружит что-нибудь подозрительное. Телефоны в клубе не прослушивались. Здание было старое, телефонный кабель проложен так, что подсоединиться к нему было невозможно. Выходил я через центральный вход и, отъезжая, заметил, что за мной едет автомобиль. Ольсена я не видел. Он работал по сменам и сегодня, очевидно, отдыхал.

В этот ранний час «Стрип-клуб» был почти пуст. Мински и я сидели в офисе и ждали. Ровно в девять тридцать я сказал: «Они начинают».

В девять двадцать после того, как в камере погас свет, заключенный Делакорте, используя флягу, сетку для волос и пижаму, создал видимость, что кто-то лежит на кровати под смятым одеялом. Он был одет в гражданскую одежду. Галстука на нем не было. Шнурков в ботинках тоже. Его камера, под номером 19, была расположена на первом этаже в левом крыле старой тюрьмы.

Все, о чем я сообщаю, мне рассказал впоследствии сам Делакорте.

Приблизительно минут пять заключенный терпеливо ждал, пока Шерр откроет дверь. В носках, держа обувь в руках, Делакорте прошел в слабо освещенный коридор. Шерр беззвучно закрыл за ним дверь, и они поспешили к следующей двери, которая была обита железом. Преодолев и это препятствие, Делакорте оказался в темном дворе.

— Подожди в тени, — прошипел Шерр.

Через минуту заключенный проскользнул за ним в открытую дверь.

Шерр запер дверь изнутри и через железные ворота направился в застекленную башенку на третьем этаже центрального здания. Он вошел в нее ровно в девять тридцать. Сержант встретил его испытующим взглядом. Шерр вернул три ключа и получил от него еще один, с которым он должен был перейти к следующему участку своего обхода. Этот ключ открывал дверь в высокой стене, которая окружала тюремный двор. За ней находилась другая стена, еще более неприступная. Тянулась она вокруг всего здания тюрьмы. Напротив главного входа находились массивные ворота для въезда грузовиков, рядом с которыми была расположена небольшая комната охраны.

Шерр прошел к выходу. Охранник открыл ему дверь. Дежурный в комнате охраны дремал. Шерр поспешил к стене, окружавшей левое крыло, и открыл ворота. Он быстро шагнул во двор и тихо свистнул. Сразу же бесшумно подошел Делакорте. Вместе они прошли через ворота и остановились в тени.

Тотчас же, согласно плану, на дороге возле тюрьмы внезапно начался переполох. Престарелый охранник, ругаясь и размахивая дубинкой, выбежал на шум, который создавали десять дерущихся подростков. В это время Шерр и Делакорте быстро пересекли хорошо освещенный двор и вышли за ворота. Слева от них остался охранник, все еще бранивший подростков. А справа стоял маленький грузовик из прачечной Оскара Хипелла. Оба побежали к нему. Шерр, добежав первым, распахнул дверь. Делакорте запрыгнул внутрь. Водителем был тот самый молодой человек, который был так варварски наказан за свою трусость тонкогубым командиром в лесном бомбоубежище. Теперь он искупал свою вину, выполняя опасное задание, требующее мужества и быстроты реакции. И он надеялся, что после успешного его выполнения никто из товарищей уже не напомнит ему о позорном наказании и не посмеет назвать его трусливой свиньей и предателем. Второй молодой человек закрыл двери грузовика, как только оба беглеца оказались внутри. Автомобиль исчез прежде, чем престарелый охранник смог отогнать дерущихся парней на приличное расстояние от тюремной ограды. Ругаясь, он возвратился в комнату охраны и поднял трубку надрывающегося телефона.

— Что это там за гвалт перед входом? — спросил сержант.

Охранник доложил.

— Ты разогнал эту шайку?

— Да, конечно, сержант. Всего лишь несколько парней. Ничего особенного. Они уже убрались.

— Ну, тогда все в порядке.

Грузовик остановился на тихой улочке рядом с катафалком. Шерр и Делакорте, одетые в хорошо подогнанные костюмы, пальто и шляпы, вышли из машины. Старую одежду оставили в грузовике, который сразу же отъехал.

Задние двери катафалка были раскрыты настежь.

— Хайль! — раздался шепот юноши. Услышав его приветствие, Делакорте недовольно поморщился и поспешил забраться внутрь катафалка. Через секунду другой молодой человек, немного постарше, сел за руль. Катафалк отъехал. Юноша, открывший беглецам двери, почтительно сказал:

— Итак, пока все идет по плану. Командир ждет вас у Черных ворот. Я должен передать вам вот это. — Он достал несколько документов, два паспорта, медицинские свидетельства, конверты с немецкими марками, швейцарскими франками, египетскими фунтами. Делакорте все внимательно осмотрел.

— Отлично, — наконец сказал он.

— А здесь, — продолжал юноша, — два чемодана. Этот — для вас, — указал он Делакорте на один из них. — Здесь все необходимое: расческа, носовой платок, бумажник, ручка, записная книжка, смена белья и мелочь. Положите, пожалуйста, эти вещи в карман.

Было без четырнадцати минут десять. Они поехали в сторону вересковой пустоши. Свет фар скользнул по груде каменных мегалитов. Шерр и Делакорте вышли из машины.

— До свидания, парни. И большое вам спасибо, — сказал бывший заключенный.

— Хайль, — последовал ответ.

На этот раз профессор снисходительно улыбнулся и кивнул головой, прощаясь со своими юными спасителями. Затем повернулся и быстро, несмотря на тяжелую ношу, пошел в сторону Черных ворот. Делакорте пошел к тому месту, где кто-то сигналил и мигал фарами, и увидел «мерседес». Дверь была закрыта. Командир, одетый в гражданское и теплую полушинель, не говоря ни слова, поднял руку.

— Прекрати эту чепуху! — сказал Делакорте, задыхаясь. Он еле тащил свой чемодан. — Великолепная работа! — продолжал он. — Действительно великолепная!

— Не говорите так, еще рано, — ответил командир и открыл для него заднюю дверь. — Пока все шло гладко, четко по плану. Вы прибыли точно в намеченное время. Как пойдет дальше — будет видно. Не спешите давать оценку, мы лишь на полпути.

— Вернер приедет встречать нас? — спросил Делакорте.

— Нет, мы должны ехать в Бремен.

— В Бремен? Но…

— Планы изменились, — коротко пояснил командир. Было семь минут одиннадцатого.

Двадцать восемь минут одиннадцатого.

— Еще две минуты, — сказал я, — и я позвоню Парадину.

— Не переживай так, — проворчал Мински, вытирая со лба пот. — Ты всегда так спешишь. Дай человеку десять минут. Бог знает, где он задержался.

Конечно, Мински был прав, десять минут не играли роли. Но интуиция подсказывала мне, что случилось что-то непредвиденное, и мой план дал осечку.

Зазвонил телефон.

— Да?

— Ричи! — запыхавшись, прокричала Лилиан. Голос ее дрожал.

— Что случилось?

— Пожалуйста, приезжай побыстрее. Здесь — человек с пакетом.

Я слушал ее совершенно спокойно, так как внутренне уже был готов к подобному повороту событий.

— Почему он у тебя? Отчего он не пришел сюда?

— Он сказал, что смог прийти только ко мне. Ты должен его увидеть. Он утверждает, что не может встретиться с тобой ни в клубе, ни где-нибудь в другом месте, только здесь, у меня. Пожалуйста, приезжай немедленно. Он хочет передать тебе пакет. Ты должен проверить. Я не знаю, что… Что там должно быть.

— Откуда ты звонишь?

— Из телефона-автомата. Этот человек со мной. Мы прошли через парк…

Я услышал какой-то шум, потом голос Ольсена.

— Добрый вечер.

— Это твоя работа?

— Герр Марк, вы все еще думаете, что мы идиоты, — пожаловался Ольсен. — Как и следовало ожидать, ваш дом охраняется. Часть дома, выходящая в парк, — тоже. Это моя сторона. Я дежурю по очереди с напарником. Сегодня ночью — моя очередь. С помощью нескольких отмычек я вошел внутрь. Полицейские снаружи ни о чем не догадываются. Именно поэтому вы должны прийти сюда. Я не могу показаться в клубе. Приходите и взгляните на пакет. Поторапливайтесь. Мне бы хотелось поскорее с этим покончить!

Это звучало вполне разумно, но что-то здесь было не так. В моей квартире был автоматический «американский» замок!

— Как вы попали в мою квартиру?

— Я позвонил. Леди узнала меня. Вы говорили ей, что я детектив.

Это правда. Что я ей не сказал, так это то, что он за детектив.

— Я сказал ей, что мы перехватили пакет — это ее успокоило. Сейчас она снова начала беспокоиться. Сомневается, что поступила правильно.

— Дай мне поговорить с ней.

— Ричи…

— Не волнуйся. Все в порядке. Я тебе все объясню.

— Но, Ричи…

— Позже. Я все объясню позже. Дай мне поговорить с ним снова.

Лилиан передала трубку Ольсену.

— Возвращайтесь назад в квартиру, — сказал я. Я не был уверен, но эти рукописи должны были быть у меня! — Идите домой. Я скоро буду. Но послушайте! Если что-нибудь случится с леди…

— Не сходите с ума! Что, вы считаете, может с ней случится? Это моя работа, и чем быстрее я ее сделаю, тем лучше.

— Скоро увидимся, — сказал я и положил трубку.

— Что случилось? — спросил обеспокоенный Мински. Я вкратце пересказал ему телефонный разговор.

— Не нравится мне все это, — сказал он быстро.

— Мне тоже, но что делать?

— Да, сейчас ты должен пойти туда. Нужно разобраться в ситуации. Такой способ наименее опасен для них. Очень важно, чтобы ты получил эти рукописи. Пусть там, какая разница где. Хотя мне кажется, за этим кроется какой-то обман. И с Лилиан как быть? Могу я что-нибудь для тебя сделать?

Я взглянул на часы.

— Сейчас только половина одиннадцатого. Если я не свяжусь с тобой в одиннадцать… Хотя нет. Это, должно быть, займет больше времени. Если что-то случится и я или Лилиан не позвоним до половины двенадцатого, тогда звони Парадину. Он — в курсе. Сразу же, Борис. Ты знаешь номер телефона?

— Да.

— Просто позвони и скажи, что ты обеспокоен, что, может быть, что-то случилось. Он поймет. Только обязательно сделай так, как я тебя прошу. — Я поднялся и надел пальто. — Как только Парадин узнает об этом, он поднимет тревогу. Но я не думаю, что что-нибудь случится. По крайней мере надеюсь на это. Им сейчас нужно выиграть время.

Я протянул руку Мински.

— Желаю удачи, — сказал он тихо.

Было тридцать восемь минут одиннадцатого.

Я покинул клуб через задний двор. Прошел подвал, примыкающий к дому, черный ход и гараж. На улице я остановил такси. Слежки не было. Я расплатился с таксистом и прошел немного назад, чтобы на всякий случай сбить со следа наблюдателей. Вошел в парк и быстро зашагал по сырой земле к изгороди. Пройдя через калитку, я направился к ближайшей двери виллы. Вошел, запер за собой дверь и, бесшумно двигаясь, прошел по коридору и постучал в дверь своей квартиры.

Ее немедленно открыла Лилиан.

— Слава Богу, что ты пришел так быстро.

— Что случилось?

— Ничего не случилось. Я просто рада, что ты здесь.

Суетливый Ольсен, одетый в темный костюм и пальто, стоял рядом. Я выключил свет, подошел к окну и, немного раздвинув тяжелые шторы, посмотрел в сторону Хампердинк-штрассе. Внизу на улице туда-сюда прогуливался одинокий мужчина.

Я закрыл шторы и включил свет. На ковре лежал достаточно вместительный пакет.

— Ты сам его донес?

— Да. Чертовски тяжело, — сказал Ольсен. Из кармана он достал маленький складной нож и передал мне. Я встал на колени, перерезал шнурок и содрал оберточную бумагу. Рукописи. Я узнал аккуратный и мелкий почерк своего брата. Четкие записи с многочисленными исправлениями. Да, это были рукописи!

Я посмотрел на Лилиан и улыбнулся.

Потом я взглянул на часы. Семь минут двенадцатого.

— Удовлетворен? — спросил Ольсен.

Я кивнул.

— Хорошо. — Он вытащил из кармана пачку сигарет, предложил Лилиан и мне. Лилиан взяла одну.

— Нет, спасибо, — сказал я.

Ольсен опустил руку в карман, по-видимому, за спичками. Я в тот момент склонился над рукописями. Наконец-то я их получил. Я чувствовал глубокое облегчение. После этого все случилось очень быстро. В руках Ольсена оказались бутылка и какая-то белая тряпка. Пока я поднимался, он плеснул тошнотворно-приторную жидкость на тряпку, пнул меня ногой и, как только я упал, прижал влажную тряпку к моему лицу. Задыхаясь, я судорожно пытался вдохнуть, тем самым втягивая в себя еще больше хлороформа. Почувствовав острую боль, похожую на укол иглы, я потерял сознание.

Через некоторое время я пришел в себя. Голова раскалывалась. Горло пересохло. Я лежал на ковре. Электрический свет причинил мне такую сильную боль, когда я открыл глаза, что я снова быстро закрыл их. Когда я попытался сесть, комната поплыла у меня перед глазами. Тошнота и головокружение не давали думать. Мысли путались и обрывались. Это сопровождалось чередованием острой и тупой головной боли, не говоря уже о резкой боли в глазах. Невероятным усилием воли я попытался собрать воедино свои мысли. Пока что мне это не удавалось. Я попытался позвать Лилиан, но смог выдавить только хриплые звуки. Я с трудом приподнял голову и, прикрыв рукой глаза, посмотрел на часы. Было без тринадцати минут четыре часа утра.

Я пролежал без сознания четыре часа.

Четыре часа.

Страх, подобно электрическому разряду, пронзил все мое существо. Что могло произойти за четыре часа, пока я валялся тут на ковре подобно тюку, набитому соломой? Где Лилиан, что с ней?! Где рукописи Вернера?

Паника придала мне силы. Превозмогая острую боль в затылке, я дополз до письменного стола и, держась за него обеими руками, тяжело поднялся на ноги. Шатаясь, я прошел в гостиную. Платья, туфли, пальто были разбросаны по комнате. Показалось, будто не хватает наших двух чемоданов. Лилиан не было! Ольсен! Он же был один. Один ли? Может быть, после того как меня ударили, другой вошел в квартиру через парк. Они избили Лилиан и взяли ее с собой как заложницу.

Я, покачиваясь, вошел в ванную и подставил голову под струю воды. Вода брызгала во все стороны. Я повернул голову и стал пить. Меня вырвало. Я снова попил. Холодная вода помогла. Кофе… Я с трудом дошел до кухни, поставил кипятиться воду. Пока вода грелась, я переоделся. Выпив обжигающий и очень крепкий кофе, я почувствовал себя лучше, в голове прояснилось.

Итак, они обманули меня. Они забрали Лилиан! Где она? Где она сейчас? У них в запасе было четыре часа. Если побег Делакорте прошел согласно плану, это время увеличилось на два дополнительных часа.

Я должен найти Лилиан! Это, вероятно, означает, что придется покинуть Франкфурт, покинуть Германию. Мне нужно позвонить. Но не отсюда.

Я закончил одеваться и открыл ящик стола, где хранил поддельный паспорт, медицинское свидетельство, немецкие и американские банкноты. Все это еще было на месте. Фальшивый паспорт Лилиан я отдал ей раньше. Как можно быстрее я засунул деньги и документы в карман и стал упаковывать вещи для поездки.

Пять минут пятого.

Я оставил горящим свет и бесшумно покинул квартиру, пройдя вниз по ступеням к задней двери. Шел сильный дождь. Через несколько минут я вымок до нитки, но это подействовало на меня отрезвляюще. На улице под струями холодного дождя и порывами холодного ветра я чувствовал себя гораздо лучше, чем несколько минут назад, лежа на ковре в теплой комнате. Я шагал по мокрой земле. Временами порывы штормового ветра были настолько сильны, что я останавливался, чтобы восстановить дыхание. Больших усилий стоило мне дотащить дорожную сумку через сад и парк к телефону на Фортхауз-штрассе. На улице не было ни души. Я набрал номер аэропорта. Мне ответил усталый мужской голос. Запрос был передан, и я получил нужную информацию. Да, «Бонанза», принадлежавшая фрау Петре Шальке, улетела. Первая остановка — в Бремене, затем в Цюрихе. Сколько пассажиров? Двое: мужчина и женщина.

— Вы не могли бы их описать?

— Сейчас, понимаете…

— Пожалуйста, как они выглядели?

Последовала небольшая пауза, затем мужской голос произнес:

— Женщина была темноволосой, мужчина — молодой, блондин…

— Достаточно. Благодарю вас.

Я повесил трубку. Лилиан и Ольсен.

Только она знала, что пилот ждет в аэропорту. Она ушла с Ольсеном добровольно. Но почему? Для кого она сделала это? Лилиан! Я громко застонал. Она лгала и предавала меня все это время. Но это же было бессмысленно. У нее не было причин так поступать.

«Ведь она была на грани смерти. И тогда она позвонила мне, только мне». — Я цеплялся за эту мысль, как утопающий за соломинку.

Она умоляла взять ее с собой, не бросать. Возможно, ее заставили. У Ольсена, несомненно, должен был быть пистолет. Вероятно, пилоту угрожали, приставив пистолет.

Чепуха! Но в противном случае как все объяснить? Полицейский патруль с воющей сиреной и включенной мигалкой на большой скорости приближался к телефону-автомату. Испугавшись, я пригнулся. Машина проехала мимо.

Я позвонил в «Стрип-клуб». Ответил Мински.

— Это Ричи.

Ответа не последовало.

— Бог мой, Борис, ты слышишь меня?

— Откуда ты звонишь? Где ты? В Цюрихе? — с трудом проговорил он.

— Цюрих, черт! Я здесь, во Франкфурте.

— О Боже… Что с тобой случилось?

— Что со мной случилось? — переспросил я. Слышна была тихая музыка, игравшая на первом этаже.

— Почему ты все еще здесь? Лилиан позвонила и сказала, что вы готовы к вылету, что ты уже в самолете.

— Она так и сказала?

— Да. Она солгала?.. Великолепно!..

— О’кей, когда она позвонила?

— Сразу после полуночи. Я не беспокоился. Ведь ты сказал, что до половины двенадцатого позвонишь сам или позвонит Лилиан. Она позвонила чуть позже, голос был уверенный, спокойный, ничего настораживающего. Я думал, с тобой все в порядке и ты летишь в Цюрих. Она говорила, вроде бы что-то произошло в Трювеле, поймали Гейера и пару других. Они стали давать показания. Вот почему ты должен был уехать. Это ей сообщил Ольсен. Он слышал все это по полицейской рации. Лилиан сказала, вы берете его с собой, даете ему шанс. Ради Бога, Ричи, что произошло?

Пока я рассказывал все Мински, мое негодование и злоба перешли в неистовый гнев. Теперь я уже не обманывал себя насчет того, что ее предательство можно оправдать угрозами и насилием вооруженного Ольсена.

— Я должен выяснить, что случилось с Лилиан. Пока, Борис.

— Подожди! Ты в западне? Куда ты собираешься? Послушай меня, Ричи! Ты не можешь…

— Нет, могу. И я сделаю!

— Что с Порадином?

— А что с ним?

— У тебя до сих пор был шанс, но если…

— Тогда зачем ты дал мне все эти документы?

— Но ты же не собираешься пойти на безрассудство?!

— Нет, сейчас слишком рискованно.

— Что делать мне?

— Ждать, пока все гости разойдутся. Затем ты можешь сообщить детективам в «Стрип-клубе» и еще одному снаружи, что я исчез. Что ушел около двух, обещая вернуться. Уходи как можно позже, чтобы дать мне время.

— Дашь о себе знать, Ричи?

— Я позвоню тебе. Нет, я пришлю телеграмму. Если все будет о’кей, то в ней будет сказано: «Прибыл благополучно. С пожеланиями, Ричи». Если нет, то текст будет таким: «Прибыл благополучно. С наилучшими пожеланиями, Ричи». Сможешь запомнить? «С пожеланиями» и «с наилучшими пожеланиями».

— Идиот. Послушай меня, оставайся на месте и звони Парадину.

— Ни за что.

— О Боже, и когда… когда я услышу о тебе?

— Я еще пока не знаю. Как только это будет возможно. «С пожеланиями» — хорошо, «с наилучшими пожеланиями» — плохо. О’кей?

— О’кей, ты говоришь! Как я смогу помочь тебе, если будет сказано: «С наилучшими пожеланиями»? Что я смогу сделать?

— Я должен идти. Будь осторожен, Борис, — сказал я и повесил трубку.

Было двадцать пять минут пятого. По-прежнему шел дождь. В здании аэропорта было тихо. Многие стойки были закрыты. Несколько пассажиров, сидя и лежа на мягких диванах, спали. У меня вдруг закружилась голова и я сел. В эту минуту мне все было безразлично. Пусть хватают прямо здесь. «Вот только не могу понять, зачем Лилиан предала меня», — вяло подумал я. С этой мыслью я и заснул. Проснулся я только через час, удивившись, что не упал со скамьи. В зале стало оживленнее. Я поднялся и с трудом дотащился до информационного табло. Швейцарский самолет прибывает из Нью-Йорка в шесть часов утра и отправляется в Цюрих в шесть тридцать. Это был мой самолет. Через десять минут я купил билет, сделал отметки о проверке багажа и сидел в ресторане. Я пил кофе и пытался съесть хотя бы булочку. Дождь лил по-прежнему. Самолет приземлился по расписанию. Многие вышли во Франкфурте.

Таможня и паспортный контроль остались позади. Я чувствовал себя очень спокойно и необычайно уверенно. Несомненно, это было следствие наркотика, который я просто вынужден был принять.

Дождь в Цюрихе не шел, но было холодно и ветрено. После приземления я сразу же узнал расписание. За полчаса до посадки в Цюрихе самолет авиакомпании «KLM» вылетел в Каир, а через четверть часа вылетал лайнер «РАА» в Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айрес.

У стойки авиакомпании «KLM» я узнал, что Анджела Диркин приобрела билет на каирский самолет. Служащий не мог сказать мне, улетела ли она одна. «Мы были очень заняты. Самолет был заполнен до отказа», — сказал он.

— Когда следующий рейс в Каир? — спросил я.

— Вечером, в восемь тридцать.

Мне повезло: самолет авиакомпании «Сабена» вылетал в половине одиннадцатого утра. Я забронировал место. Сейчас мне трудно объяснить, почему я так поступил. Я все еще любил Лилиан больше жизни, зная наверняка, что она предала меня.

У меня возникла мысль, что, может быть, Лилиан предала меня под угрозой. На самом деле она все еще любит меня. Лилиан — жертва шантажа. Я догадывался, что в ее жизни есть какие-то темные пятна, мне неизвестные. Я решил помочь ей во что бы то ни стало. Лилиан нужна мне, просто необходима. Я должен разыскать ее.

Затем меня охватил безграничный гнев, горькая обида и разочарование. Я никак не мог найти объяснение предательству Лилиан. Что или кто заставил ее сделать эту подлость? Необходимо в этом разобраться, даже если мне это будет стоить жизни.

Египетский таможенник в аэропорту «Гелиополиса» был типичным арабским крестьянином: высокого роста и крепкого телосложения. У него были миндалевидные глаза с густыми ресницами, низкий лоб, выступающие скулы и толстогубый рот. Он занялся тщательной проверкой моего багажа.

— Откройте, пожалуйста, — сказал таможенник по-английски с сильным акцентом.

Египтянин обыскал мой бритвенный прибор. Нетерпеливый пассажир, стоящий позади меня, протестовал против такой задержки. Я заметил, как он несколько раз заглянул мне через плечо. Я оглядел себя, но ничего необычного, что могло бы вызвать интерес незнакомца, не увидел. Аэропорт был огромный, прибывало много людей. Жара угнетала. Фальшивый паспорт лежал перед таможенником. Внезапно он потерял ко мне всякий интерес.

— Все в порядке, можете идти, — сказал он.

Я быстро застегнул «молнию» на чемодане и прошел дальше. Я миновал паспортный контроль и понес багаж к выходу. Решил остановиться в отеле и начать поиски Лилиан. Полиция, отели, дома для приезжих. Я сознавал, что, возможно, она и не прилетала в Каир, или ее уже нет здесь, но считал такие поиски необходимыми.

На выходе я буквально столкнулся с ними.

— Привет, — сказал Гейер. Он ходил с тростью, все еще прихрамывая.

— Мы чуть не потеряли тебя, — сказал светловолосый Ольсен. — Но наш друг из таможни отлично поработал. Задержал тебя, пока мы не прибыли. — Ольсен взял мой чемодан левой рукой и подошел вплотную ко мне. Его правая рука оставалась в кармане. — Ты, конечно, знаешь, что это не только для того, чтобы пощекотать тебе ребра?

— Да, — ответил я.

— Хорошо. Не торопись, — продолжил Ольсен. — Поверни направо, к месту парковки. Видишь тот желтый «плимут»? Дела сейчас идут не очень хорошо. Имей в виду, я волнуюсь и эта вещь может легко сработать.

Я быстро оглянулся. В непосредственной близости никого не было.

Гейер приблизился ко мне. Я почувствовал, как что-то твердое уперлось с правой стороны под ребра.

— Иди дальше. Спокойно и без шума.

Ситуация была вполне подходящая, чтобы перейти на «ты». И Гейер, давно ждавший момента свести со мной счеты, торжествовал.

Я не возражал. Обливаясь потом под палящим египетским солнцем, я шел, захваченный вооруженными людьми.

Ольсен был за рулем. Гейер, с пистолетом на коленях, сидел рядом со мной на заднем сиденье желтого «плимута». Мы ехали по широкой и очень пыльной дороге выжженной солнцем страны. За окном мелькали глиняные лачуги и небольшие дома. Потом я увидел деревню.

Мужчины, женщины и дети, одетые в тряпье, работали на полях. У них были ручные орудия, которые, несомненно, сохранились еще с первобытных времен. Изможденные буйволы тащили бороны и плуги.

Тридцать минут назад мы покинули «Гелиополис». За это время никто не проронил ни слова. Проклятая жара! Даже открытые окна машины не приносят облегчения. Я снял пиджак. Рубашка прилипла к спине.

— Зимний урожай, — внезапно заметил Гейер.

— Что это?

— Сажают, чтобы собрать урожай зимой. Плодородная земля, короткий вегетационный период. За год собирают три урожая. Однажды я был здесь во время сбора урожая сахарного тростника.

«Вероятно, он был здесь сразу после войны», — подумал я.

— Куда вы меня везете?

— Увидишь.

— Ты собирался следовать за нами повсюду, не так ли? — сказал Ольсен. — Догнал нас довольно быстро, — хмыкнул он, обращаясь к Гейеру.

— Ну и тип, — улыбнулся Гейер, играя пистолетом. — Несдержанный тип, быстро теряет голову. Такой же, как и его брат, упрямый. Только намного глупее. Я сразу понял, а ты не хотел в это поверить. Кто прав сейчас?

— Трудно поверить, что кто-то может быть таким глупцом, — покачал головой Ольсен.

— Где мой брат? Где фрау Ломбард? Где Делакорте? — спросил я. Мне стало дурно.

— Слишком много вопросов, — упрекнул Гейер. Толстые линзы его очков сверкнули. — Всему свое время. Ты все узнаешь. Не теряй самообладания. Сейчас это особенно ценное качество.

— Ты слышал, Марк? Молчи. Гейер не любит нервных. Они иногда теряют голову. Вот как Шерр, например.

— Что с ним? — Я совершенно забыл о медлительном тюремном надзирателе.

— Он мертв, — ответил Ольсен. — Он помешался, хотел бежать, рассказать все полиции. И все из-за того, что «Бонанза» задержался на пару минут. К тому же все должны были ждать нас около небольшого леса в аэропорту Бремена.

— Вы вдвоем с фрау Ломбард прилетели в Бремен?

— Конечно, с кем же еще? Шерр был идиотом. Абсолютно ни о чем не нужно было беспокоиться. У всех были отличные поддельные паспорта. Хотя фрау Ломбард воспользовалась тем, что ты ей дал, там фотография лучше. — Ольсен засмеялся.

— Что случилось потом с Шерром?

— Он стал беспокоиться, нервничать, шуметь. — Гейер быстро поднял свой пистолет. — Он хотел сбежать. У меня не была выбора.

— Ты хочешь сказать, что застрелил его?

— Естественно. Что еще мне оставалось делать?

— В «Бонанзе» освободилось место, — заметил Ольсен. — Ведь в салоне и без него было тесно. Нас было пятеро. Шестеро, включая пилота. И багаж.

— Где вы его убили? — спросил я.

— В лесочке. Труп скоро найдут. Я только немного прикрыл труп ветками и листьями. Боже, упокой его душу, он действительно был простофилей. Я никогда не смогу понять, как он вытащил Делакорте из тюрьмы без особых затруднений. Я больше всего беспокоился на этот счет.

— Тюрьма была его домом, — сказал Ольсен. — Он знал ее, как свои пять пальцев. Что меня удивляет, так это то, как он прикончил доктора Хесса в госпитале.

— Все очень просто. Громадная физическая сила, минимум мозгов. Вполне вероятно, он прикончил Хесса случайно. Глупый ублюдок, — ответил Гейер. — Мы пообещали, что у него здесь будет место. Это было бы для него идеально.

— Где вы пообещали ему место? — спросил я.

Он проигнорировал мой вопрос.

— Хорошо, что он мертв. С ним было бы слишком обременительно. К тому же он — убийца. Тот заключенный в тюрьме был тоже на его совести.

На совести Гейера, насколько я знал, за последнее время было уже две жертвы, а весь его послужной список был гораздо обширнее. Но я, учитывая сложность ситуации, в которой оказался, предпочел промолчать.

Между тем мы подъехали к роще пальмовых деревьев. Внезапно стало немного прохладнее. Я увидел несколько белых вилл, окруженных прекрасными, ухоженными садами с апельсиновыми и лимонными деревьями, усыпанными зреющими плодами. Росли яркие цветы.

Мы свернули с главной дороги к желтому дому с плоской крышей и окнами, закрытыми зелеными ставнями. Высокая стена окружала весь сад. Когда мы подъехали к железным воротам, Ольсен коротко посигналил. Из маленького караульного помещения вышел араб и открыл ворота. Потом он махнул нам рукой. Ольсен остановился на изогнутой дороге под галереей с высокими колоннами и балконом.

— Выходи, — сказал Гейер, тыча в меня пистолетом. Входную зеленую дверь открыл угрюмый молодой человек, одетый в костюм цвета хаки.

— Все идет достаточно гладко, — сказал он по-немецки.

— Куда? — спросил Гейер.

— В гостиную. — Молодой человек кивком указал на дверь.

Он пошел впереди нас, постучал и открыл дверь. Мы вошли в большую комнату, меблированную в стиле «гиппендейл». Ярко светила люстра. Стулья и кушетки окружали мраморный столик, сервированный для чая. Возле камина стоял высокий мужчина в белом тропическом костюме, с тщательным пробором в светлых волосах, с усами и глубоким шрамом от левого края рта до скулы.

— Добро пожаловать, — сказал доктор Делакорте.

Малолетний египтянин, мальчик-слуга, одетый в белое, налил нам охлажденный чай. Испытывая жажду, я выпил сразу всю чашку, в то время как Делакорте пил освежающий напиток маленькими глотками.

— Я надеюсь, путешествие было приятным, — сказал он. — Конечно, вам понадобится более подходящая одежда, герр Петер Хорнек.

— А как сейчас зовут вас? — язвительно спросил я.

— Я уверен, что вам нет необходимости об этом беспокоиться.

— Где я?

— К сожалению, я не могу вам этого сказать.

— Не можете или не хотите?

— Не могу. Я тоже был доставлен сюда из аэропорта.

— Двумя типами с пушками?

— Разве? Нет, моими друзьями, — сказал Делакорте, учтиво склонив голову.

— Где Лилиан? Где мой брат?

— Я не знаю. Я действительно не знаю. — Он поднял свою руку, делая успокаивающий жест. — Не расстраивайтесь! Слишком жарко, чтобы волноваться. И это ничего не изменит. Когда и как вы уйдете отсюда — это зависит не от вас и не от меня. За нас сейчас решают другие.

— Ваши друзья.

— Да. — Он прочистил горло. — Вы должны попытаться понять, что было бы достаточно рискованно оставить вас на свободе сразу же после моего освобождения. Кто знает, что вы можете сделать в таком возбужденном состоянии?

— Этот дом принадлежит «Пауку», не так ли?

— Прошу прощения, я не понимаю, о чем вы говорите.

— Вы очень хорошо понимаете, ох, как хорошо! Вас не заботит, где остановилась Лилиан? — спросил я резко.

Он изменился в лице, закусил губу. Не думаю, чтобы это была игра.

— Я задал вам вопрос, — настаивал я.

Он поднялся, повернулся ко мне спиной и подошел к окну.

— Наоборот, я очень беспокоюсь. Лилиан… Лилиан была ценой, которую я должен был заплатить за мою свободу, — сказал Делакорте, сжимая и разжимая при этом руки.

Я верил каждому его слову. Сейчас Делакорте не было смысла обманывать меня. Его действительно волновала судьба Лилиан. И он в самом деле полностью зависел от своих спасителей.

Я поставил чашку на стол. Мои руки дрожали.

Он не обернулся.

— Я расскажу вам. Сначала о том, как я был освобожден… — Он вкратце сообщил мне об освобождении из тюрьмы. — Я не выдам секрета, если скажу, что Лилиан, ваш брат, Гейер, Ольсен и я прибыли вместе из Бремена в Каир.

— Я уже знаю это.

— Во время полета я имел достаточно времени, чтобы поговорить с Лилиан и вашим братом. Все очень просто. Лилиан всегда любила вашего брата. Она обманывала меня с самого начала. Я подозревал многих мужчин, потому что она была такой искусной интриганкой. По отношению к вам она меня даже не обманывала.

— Я не понимаю.

— Я просил вас присмотреть за ней в отеле перед моим арестом. Я был убежден, что вы любите Лилиан, как и убежден в том, что она не любит вас. Я уверен, что вы что-то значите для нее, но не мог понять, насколько это серьезно. В любом случае я не ревновал к вам. Лилиан часто говорила о вас, как говорят о хорошем старом друге, преданном маленьком мальчике или верной маленькой собачке. Пожалуйста, сидите! Я не хочу обидеть вас. Мы оба были обмануты, если хотите знать, Лилиан никогда не была способна бросить Вернера. Да и Вернер не оставил бы ее.

— Они вам так сказали?

— Да, в самолете. — Лицо Делакорте было бледным, он явно страдал. — Лилиан сказала, что презирает меня с того момента, когда узнала, кем я был. Я внушаю ей отвращение. Она приходит в ужас при мысли, что я ее когда-то любил. — Его рука прошлась по воздуху так, как если бы он хотел стереть эти мысли. — Конечно, это бесполезный разговор. Вы ее знаете. Я знаю, вы ее любите, несмотря ни на что. — Он закончил и повернулся ко мне спиной. — Да, я знаю, чувства ваши не изменились. Даже после того, что она вам сделала. Женщину не перестают любить из-за того, что она шлюха.

Я чувствовал себя больным и крепко сжимал голову обеими руками.

Два дня назад она была в моей постели, нагая, задыхающаяся от похоти. В Трювеле она умоляла меня держать Вернера подальше от нее. Искусная актриса, если только Делакорте сказал правду.

Но было ли это правдой?

— Мы должны быть вместе. Навсегда. Я люблю тебя, Ричи. Ты знаешь, что я всегда любила только тебя одного, — говорила Лилиан.

Никто не заставлял ее говорить это. Но, может быть, сейчас ее просто вынудили многое сделать и сказать? Не было необходимости лгать и предавать меня! Лилиан не могла быть опытной лгуньей, такой превосходной актрисой, такой умелой проституткой. Я отказывался верить, что она способна на такое дело. И опять не давала мне покоя, неотступно сверлила мой мозг мысль, что Лилиан, будучи на пороге смерти, позвонила мне, не Вернеру, который находился ближе, а именно мне. Ведь тогда она не могла притворяться, и никто не мог ее шантажировать в тот момент.

Делакорте подлил мне чая.

— Я узнал правду во время полета. И был поставлен перед выбором.

— Выбором? — Я снова почувствовал слабое головокружение. Слишком многое испытал, физически и морально.

Делакорте пожал плечами.

— Видите ли, мой друг, мне предложили возглавить неврологическую клинику — не имеет значения где. У меня будут огромные возможности, почти безграничные фонды, все необходимое для исследований. Здесь требуются квалифицированные люди. Я получу это место при условии, что откажусь от Лилиан. Совершенно. Никогда не увижу ее снова. Таковым было условие. Если же я не соглашусь с этим… — Он приостановился.

— Да, что тогда?

Он медленно продолжал:

— В самолете мне сказали, в случае, если я не соглашусь — и в этом не было сомнений, — меня силой доставят из Египта обратно в Германию.

— Мой брат сказал вам это?

— Да. Он, должно быть, очень влиятельный человек.

«Он также великий игрок в покер, но ты не знаешь этого, ты, бедный идиот. Бедный идиот? Но я также не мог справиться с Вернером», — подумал я.

— У меня была возможность испытать решительность вашего брата и его друзей. После всего я опять свободный человек, человек с перспективой новой карьеры.

Моя голова раскалывалась. Головокружение усилилось.

— О’кей, — сказал я. — Итак, вы бросите Лилиан именно по этой причине.

— Да, — сказал он.

Делакорте, несомненно, становился выше, а комната уменьшалась. Могла ли кружиться люстра?

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Не очень.

— Это жара. Выпейте еще чая. — Он протянул мне чашку. Я покорно выпил. Мои члены отяжелели. Я пытался подняться, но не смог.

— Вы почувствуете себя лучше, если будете сидеть, — сказал Делакорте. — Да, я бросил Лилиан. У меня же не было выбора.

— Я не верю вам, — пробормотал я, с большим трудом произнося слова.

— Это — несчастье, — сказал он. — Но я говорю правду. А вы еще поверите мне, о, да, еще поверите.

Я снова опустился на стул. Внезапно я увидел лицо Делакорте, которое приблизилось ко мне. Все вокруг расплывалось и мелькало перед глазами. Устрашающе огромный рот Делакорте вырисовывался прямо передо мной.

— Сейчас я попрощаюсь с вами. Я не думаю, что мы когда-нибудь встретимся. По крайней мере надеюсь, что нет.

— Попрощаемся?

— Вы невнимательны и непонятливы. Слишком нервны. Я бросил крошечную, сильнодействующую пилюлю в ваш чай. Сейчас вы уснете…

— Я…

— Не беспокойтесь. Я сказал, вы уснете. Не умрете. Более того, два великолепных доктора позаботятся о вашем здоровье. Вы должны благодарить за это Лилиан.

— Лилиан…

— Она настаивала на этом. У вашего брата и его друзей были другие планы насчет вас. Но она считала, чтобы избежать осложнений, вы должны на некоторое время исчезнуть из виду. Вы понимаете, она спасла вам жизнь. Необыкновенная женщина. Она ведет себя, как сумасшедшая. Можно было подумать, что вы были ее любовником… — Его лицо было похоже на горы, рот — на ущелье, а зубы — на каменные валуны. — Это лечение полезно, особенно для людей с потрепанными нервами. Еще раз говорю, ничего плохого с вами не произойдет… Все будет зависеть от вас. Вы будете…

Второй раз за последние двадцать четыре часа я потерял сознание. В моей памяти почти стерлись события последних дней.

Я помню, что всякий раз, когда я просыпался, передо мной была одна и та же мебель, стоявшая с противоположной стороны в пустой комнате. Человек в белом халате неизменно сидел возле кровати. Серый свет освещал комнату через зарешеченное окно. На двери не было ручки. Няня, иногда симпатичная, иногда непривлекательная, приносила поднос с едой и кувшином апельсинового сока. Я был очень слаб. Только с ее помощью я мог приподняться, сесть и хоть немного поесть. После еды мне давали три пилюли. Через десять минут я погружался в новый глубокий сон без сновидений.

— Какой сегодня день? — спросил я однажды у доктора. Весь персонал говорил по-немецки.

— А какое это имеет значение? — ответил он.

Он был прав. Это не имело никакого значения. До сегодняшнего дня я не знаю, где я был и что со мной происходило. С трудом я вспомнил свое имя и кто я такой. Но меня ничто не интересовало. Сон — хороший друг; могла ли смерть быть такой приятной?

Однажды я получил какой-то белый порошок вместо обычных пилюль, и молодой доктор сказал: «Самое время вам снова проснуться».

— Какой сегодня день? — снова спросил я.

— Среда, — ответил он.

— А число?

— Шестое декабря.

— Когда меня сюда привезли?

— Второго. В прошлую пятницу.

Я получал все меньше и меньше медикаментов, и наконец на восьмой день я уснул, хотя и беспокойно, но зато без снотворного. В течение следующих трех дней меня тщательно обследовали и признали, что я слаб, но тем не менее в хорошем состоянии. Три дня отличной еды и прогулки с помощью няни в прекрасном ухоженном саду виллы почти вернули мне хорошее самочувствие.

Одиннадцатого декабря, вернувшись с прогулки, я обнаружил свою дорожную сумку и пальто. Я быстро все проверил. Бумажник, фальшивый паспорт, деньги, билет на самолет — все было на месте.

Я сидел на кровати и думал о Гейере, Ольсене, Лилиан и Вернере. Достаточно ли было времени, чтобы они успели исчезнуть? Меня здесь держали пять дней, даже больше, предоставляя им эту возможность. Но я ошибался на этот счет. Через час дверь открылась, и, дружелюбно улыбаясь, вошел Ольсен, одетый в костюм цвета хаки.

— Рад тебя снова видеть, — сказал он. — Собирай вещи. Мы уезжаем.

— Куда?

— В Каир.

— По чьему приказу?

— Не задавай слишком много вопросов. Мне приказали доставить тебя туда. Именно это я и собираюсь сделать.

Я быстро собрал вещи. Мы вышли. На вилле, казалось, больше никого не оставалось. У входа стоял знакомый желтый «плимут». Ольсен бросил мою дорожную сумку на заднее сиденье. Стояла дождливая, унылая погода. Перед самым аэропортом Ольсен свернул на широкую дорогу, которая, судя по знакам, вела в Каир.

— Ты везешь меня к моему брату?

— Я везу тебя в отель «Империал», — ответил он. — Там ты получишь новые инструкции. Сегодня я скажу тебе «прощай», и мы никогда больше не встретимся.

Впереди показались башни нескольких мечетей. Мы ехали по уродливому пригороду Каира. На пыльной дороге дети в лохмотьях играли пустыми консервными банками.

— Ты остаешься в Египте?

— Да. Не так давно мне предложили перевестись сюда.

— Это предложение «Паука»?

Ольсен пожал плечами.

— Я понимаю, подвернулась удобная возможность, — сказал я. — Для Гейера тоже. Ему ведь тоже нужно было исчезнуть из Германии. Он уже уехал?

— Да.

— С другим заданием, да? Что-то вроде обучения мальчиков? Старый педераст!

Ольсен добродушно рассмеялся.

— Ольсен, здесь много работы?

— Да. Им нужны специалисты. Мы оба говорим по-французски и по-английски. Теперь нам придется выучить еще и арабский.

Мы ехали по дальним пригородам Каира. Он, очевидно, хорошо знал дорогу. Внезапно Ольсен сказал:

— Слушай, Марк, ты мне нравишься. Ради Бога, не разыгрывай из себя героя. Не стоит этого делать. В твоей ситуации у тебя нет никаких шансов. Делай, что от тебя потребуют.

— Это зависит от того, что от меня потребуют.

— Герой. Я знаю. Ты пожалеешь об этом, вспомни мои слова.

Мы въехали в город: железнодорожная станция, Майдан эль Тахрир, Нильский Корнич, мост Семирамиды, ведущий к острову Гезир, а затем Шеферде. Ольсен подъехал к отелю «Империал».

Сейчас, когда я пишу, я ловлю себя на мысли, что думаю о толпах иностранцев, застигнутых войной врасплох. О тех, кто не успел покинуть Египет. Они заполнили «Империал», «Хилтон» и другие роскошные отели Каира. Израильские самолеты с грохотом проносились над опустевшими улицами столицы, люди толпились в бомбоубежищах. В эти минуты война велась в пустыне. Очень странное для меня ощущение…

Швейцар взял мой багаж.

— Почему вы поселили меня именно здесь? — проворчал я.

— В большом отеле ты в безопасности, — объяснил Ольсен. — А денег у нас для тебя предостаточно.

Я вышел из автомобиля.

— Будь умным, Марк. Помни, что я тебе сказал. Только так ты сможешь выжить, — добавил он перед тем, как уехать.

Я подошел к администратору.

— Мое имя — Хорнек. Петер Хорнек, — резко сказал я.

— О да, мистер Хорнек, — улыбнулся клерк. — Мы ждали вас. — Он посмотрел на план гостиницы. — Ваш номер — девятьсот семь, — сказал он, вызывая коридорного.

Из окна моего номера, большого и удобного, открывался вид на Нильский Корнич, мост Семирамиды и остров Гезир. Первое, что я сделал, едва переступив порог своего номера, это послал Мински телеграмму, как и обещал. В ней говорилось: «Прибыл благополучно. Наилучшие пожелания. Ричи». Как мы договорились, это означало — я в беде. Я не мог даже представить, чем он может мне помочь, но я надеялся на то, что он что-нибудь придумает. Борис наверняка находился под наблюдением Парадина. В этом случае о телеграмме сообщат прокурору по моему месту жительства. Для Парадина в этом не много пользы, так как Германия и Египет разорвали дипломатические отношения. В любом случае Египет не выдавал обвиняемых в преступлениях, аналогичных моему.

Только я положил трубку, как зазвонил телефон.

— А, наконец-то, вот ты где. — Это был голос моего брата.

— Да, я здесь, — ответил я. — А ты где находишься?

— В отеле. Я тоже здесь живу.

— А где…

— В другом отеле. Не по телефону. Мне нужно с тобой поговорить. Не обязательно в отеле, лучше в другом месте.

— Почему нет?

— Слишком мало времени прошло с момента твоего прибытия.

— Но это…

Он резко прервал меня:

— Ты сможешь подойти к Египетскому музею через пятнадцать минут?

— Конечно, музей рядом с отелем.

— Хорошо. Я буду ждать тебя в зале номер сорок два.

В Египетском музее были собраны образцы культуры, датированные начиная с древнего царства до римских времен. Его экспозиция считалась одной из лучших среди известных музеев мира.

Мой брат ждал меня на скамье, установленной перед диоритовой скульптурой фараона Хефрена, которую доставили сюда из его усыпальницы.

В зале номер сорок два, к которому примыкала ротонда, было несколько человек: престарелая американская пара, несколько англичан, немецкая семья с двумя детьми. Я сел рядом с братом. Казалось, он был весь напряжен.

— Мы не будем обсуждать последние события, — сказал он. — Только настоящее положение дел и что необходимо предпринять.

— Хорошо, — согласился я. Я собирался спровоцировать Вернера, надеясь, что он проговорится. Кроме того, я должен выиграть время. Физически я чувствовал себя не совсем нормально. Мне необходимо было восстановить силы.

— Мои боссы хотели покончить с тобой сразу же после твоего прибытия. Лилиан смогла этому помешать. Это она сообщила о возможности спасти тебя, встретив в аэропорту. Профессор рассказал тебе о Лилиан? О Лилиан и обо мне? — В этот момент голос Вернера стал еще более настороженным.

— Да, рассказал, — ответил я.

— А ты?

— Я не поверил.

— Почему?

— Много причин.

— А профессор поверил этому?

— С готовностью. Похоже, этот вариант вполне устраивал Делакорте. Впрочем, вы не оставили ему другого выбора. Со мной совсем другое дело. Я требую встречи с Лилиан. Хочу поговорить с ней наедине.

— Нет вопросов.

Я встал.

— Что случилось? — удивленно спросил Вернер.

— Если все так просто, то нет смысла в этой беседе. — Я блефовал.

— И что ты собираешься делать?

Я был готов к этому вопросу.

— У меня в Каире есть друзья. — Как бы я хотел, чтобы они на самом деле были! — Мои друзья видели Гейера и Ольсена. Я понимаю, что у всех вас новые имена, которых я не знаю, но это не имеет значения. Они — свидетели моего похищения. К тому же мои друзья подслушали беседу, о содержании которой я ничего не могу сейчас сказать. Ничего серьезного со мной не должно произойти. — Я действовал интуитивно, используя методы своего брата. Любопытно, клюнет ли он на эту наживку. Я говорил и наблюдал за Вернером. Казалось, он сомневался — верить мне или нет. — Поэтому мои друзья послали телеграмму моему адвокату с условным сообщением — ожидать дальнейших указаний.

— Адвокату? Между прочим, моя новая фамилия — Штейнберг, Томас Штейнберг.

Полный пожилой мужчина с каталогом в руке сел на скамью рядом с Вернером. Мы встали и начали медленно прохаживаться по огромному залу от статуи к статуе.

— Мой адвокат во Франкфурте. Я делал магнитофонные записи не только для тебя, но и для него. До самого последнего момента. Я передал их ему той ночью, когда я уезжал. Мы условились, что адвокат передаст эти ленты в полицию, если не получит от меня или моих друзей телеграмму в течение трех дней. — Я очень надеялся, что эта ложь поможет мне и они не убьют меня сразу. Без сомнения, влияние Лилиан небезгранично.

— Ты лжешь, — заявил Вернер. Я безразлично пожал плечами. — Хорошо, предположим — это правда…

— Это — правда, — твердо сказал я.

— …и чего ты хочешь этим добиться?

— Безопасности. Я уверен, твои шефы будут очень недовольны, если ленты попадут в полицию. — В возбуждении я сделал то, что впоследствии оказалось роковой ошибкой. Я добавил: — Но у вас еще есть время. Я послал ему телеграмму, как только приехал в отель. Он будет ждать еще три дня. Послушай, что ты хотел мне сказать?

— Ты должен исчезнуть. Покинуть Египет.

— Куда я должен уехать?

— В Аргентину. Во всяком случае, это твоя вторая возможность. По крайней мере так мне сказала Лилиан. Ты не можешь здесь оставаться.

— Я этого и не хочу. Я поеду в Аргентину, но только вместе с Лилиан.

— Она не поедет с тобой.

— Вот пусть она сама мне об этом и скажет.

— Почему?

— Потому что я тебе не верю.

— После того, что рассказал Делакорте? Ты веришь Лилиан? Профессор недолго боролся за свою любовь, — презрительно сказал Вернер.

— Я убежден, твоя угроза отдать его в руки немцев была блефом. Согласись.

Он усмехнулся.

— Но это сработало.

— Только с Делакорте. Ты не можешь это проделать со мной. Я требую разговора с Лилиан.

— Она не поедет с тобой. Никогда.

— Ты хочешь сказать, она останется с тобой?

— Конечно, — настаивал он. Его лицо дернулось. Я невольно ощутил приступ жалости к нему. Он любил Лилиан. Внезапно я понял это.

— Какие у тебя планы?

— Разные. У меня много дел. Для начала, братишка, займемся твоими лентами. В безопасном месте.

— Ты их спрятал? Зачем?

— Каждый, у кого они есть, обладает огромной властью. На лентах имена тех, кто участвовал в этом последнем деле. Парадин хотел бы арестовать этих людей, но у него нет против них никаких улик. Он их от нас и не получит. Вместо этого мы соберем новые доказательства их вины. Эти люди будут в наших руках.

— Шантаж — вот каким бизнесом ты занимаешься.

— Очень выгодное дело, — согласно кивнул брат. — Заставляет двигаться современный мир. И мы отлично в этом разбираемся. Наша организация становится все более могущественной. Она не имеет дела с такими, как этот профессор. Мы участвуем в международной политике, в веселой, захватывающей игре. Меня тоже шантажируют, ты это знаешь. Я хранил твои магнитофонные записи, чтобы быть уверенным на сто процентов в возвращении компрометирующих меня доказательств. Я предполагал, и это подтвердилось, что организация ими воспользуется. Как только мне вернут компрометирующие документы, я стану равным партнером в этой организации, партнером, которого нельзя шантажировать, которому нельзя давать грязную работу, партнером для выполнения важных поручений. — Его лицо пылало. — Я останусь здесь до тех пор, пока не закончится дело с тобой, пока мои бумаги не будут мне возвращены. Я нужен в других местах.

— Какого рода деятельностью ты занимаешься?

— Я когда-то принадлежал к корреспондентскому корпусу. Сейчас я хочу вернуться к моей старой работе. Кое-что готовится, братишка, включая весь мир. Ты знаешь, мы все знаем это. Но на этот раз мы непосредственно участвуем в этом деле, мои товарищи и я.

— Твои товарищи. В том числе Гейер и Ольсен — убийцы и предатели.

— На сегодняшний день имеет значение только одно: полезен человек или нет. Эти двое — у них свой круг обязанностей. У меня — свой. Я всегда был хорошим военным корреспондентом. Романы! Они меня измучили. Зачем нужны книги в современном мире? Нет, если человек может писать так, как я, он должен использовать свой талант, чтобы достичь вершин власти! Весь Ближний Восток станет полем моей деятельности.

Я начинал раздражаться все больше и больше, тогда как брат казался уверенным и целеустремленным.

— Что произойдет, если я не поеду в Аргентину без Лилиан? — спросил я.

— Тебя убьют, — ответил Вернер.

— В этом случае мой адвокат передаст магнитофонные ленты в полицию.

— Я не верю в существование этих лент.

— У тебя будет шанс в этом убедиться.

Мимо прошла американская пара. Мужчина сказал: «Довольно, мне надоела вся эта чертовщина. Я хочу выйти отсюда и выпить бутылку пива. И сейчас же». Его жена, рассерженная, бежала за ним.

— Почему ты хочешь избавиться от меня любой ценой?

— Потому что ты всегда стоишь между мной и Лилиан. Только поэтому.

Мое сердце бешено забилось. Так вот в чем дело.

— Я хочу, чтобы ты ушел с моего пути. Чтобы она больше не видела тебя ни при каких обстоятельствах. Я хочу, чтобы она была моей.

— Не так громко, — предостерег я его. — Я по-прежнему требую разговора с Лилиан.

— Никогда.

— Ты слышишь меня? Ты скажешь ей об этом и дашь мне знать, где я смогу с ней встретиться. Не думай ни секунды, что ты одержал победу. Итак, ты позовешь ее?

Последовало долгое молчание. Наконец он нерешительно сказал:

— У меня сегодня важное дело. Я не увижу ее до конца дня.

— Я смогу встретиться с ней в любое время. Я буду ждать в отеле. Хорошо?

Снова долгое молчание.

— Мы еще встретимся, — сказал Вернер, повернулся и быстро пошел к выходу. Я чувствовал, что я впервые победил, хотя победа была небольшой.

Так называемая Каирская Башня, высотой сто восемьдесят метров, расположена на острове Гезир. В ней находятся бар и ресторан, которые совершают полный оборот вокруг своей оси всего за полчаса. Вид сверху захватывающий: Каир и его дворцы, мечети, цитадели, река с ее островом и кораблями, сфинкс и пирамиды в пустыне. Все достопримечательности ночью ярко освещены. Незабываемое зрелище.

Перекусив в ресторане, мы с Лилиан зашли в бар. Говорили только об обычных вещах. Лилиан, элегантная, в черном платье, выглядела очень усталой. Но, как ни странно, это делало еще еще более прекрасной. Мой брат позвонил в отель около шести и сообщил, что я могу встретиться с Лилиан в половине седьмого в Башне. Он был смехотворно скрытен насчет того, в каком отеле она живет.

— Где вы остановились? — спросил я Лилиан, как только мы вошли в лифт Башни.

— Рядом с пирамидами, в «Мена-Хауз».

Я был поражен, до чего спокойными были мы оба в тот момент. Лилиан заговорила первой.

— Ты знаешь, как все случилось, — сказала она, заставляя себя улыбнуться. Ее голос был вялым. Сейчас Лилиан смотрела на яркие огни Каира. Улыбка ее исчезла. — Делакорте рассказал тебе кое-что, а твой брат дополнил историю.

— Да.

— Мне жаль, Ричи.

— Тебе не о чем жалеть, — заметил я безразлично. — Такое случается. Я уже видел подобное несколько лет назад.

— Я — проклята, — сказала Лилиан.

— Давай не будем говорить об этом.

— Хорошо, — согласилась она. — Давай будем честны друг перед другом.

— Давай.

— Но не жалуйся впоследствии. Не обижайся. Ты сам просишь об этом.

Официант подал напитки. «Арманьяк» — для Лилиан, виски — для меня. Мы выпили. Когда она стала говорить, ее голос осекся.

— Мне было бы легко быть сентиментальной. Но у нас осталось мало времени. Поэтому скажу тебе прямо: с того момента, как я впервые встретила твоего брата и оказалась с ним в постели, я уже не в силах освободиться от него. Не то чтобы я не пыталась…

Я жадно глотнул виски.

— Он и я… Мне трудно объяснить. Вернер делал для меня все, вообще все. Он всегда доказывал, что…

— А ты?

Она посмотрела на меня, ее глаза были широко открыты.

— Я боюсь, что я бы сделала то же самое для него. Ты будешь ужасно разочарован, но мы всегда обещали быть честными друг перед другом.

— Ты не совсем честна.

— Что ты имеешь в виду?

— Насколько я тебя понял, ты говоришь только о сексе. Это что, самое важное в жизни женщины?

— Я не знаю. Надеюсь, что нет. Но я не могу ничего поделать, когда Вернер рядом. И никогда не смогу.

— А каков Вернер как человек?

— Много лет назад, Ричи, после войны, ты олицетворял мою мечту. Я восхищалась тобой. Это было до того, как я узнала о существовании Вернера.

— Что-то должно остаться в тебе. — Я говорил неуверенно, подыскивая правильные слова. Я предполагал, что, возможно, у меня есть шанс. — Чувства, которые были у тебя ко мне, все еще живы — иначе ты бы не возвращалась ко мне так много раз. У тебя не было бы моего номера телефона, и ты позвонила бы Вернеру, а не мне, когда была отравлена в Трювеле, в доме Делакорте, ты позволила бы им убить меня, и мы не сидели бы здесь сейчас. Мы…

— Остановись.

— Это правда, не так ли?

Ее потемневшие огромные глаза были широко открыты, лицо — неподвижно.

— Это правда? — настаивал я.

Она опустила ресницы, руки ее дрожали, когда она поднимала фужер.

— Мы с Вернером братья. Тебе нужны мы оба. Я считаю, несмотря на все сказанное тобой, постель не всегда самое главное. Не всегда. Не сейчас, — сказал я, мягко сжав ее руку. — Не сейчас. Ты согласна?

Она посмотрела на меня и кивнула. В ее глазах стояли слезы.

— Я сумасшедшая, — сказала Лилиан. — Это безумие, ты знаешь. Уходи, Ричи, уходи от меня настолько далеко, на сколько сможешь. Я приношу тебе несчастье.

— Я не хочу уходить, — ответил я твердо. — Без тебя. Ты поедешь со мной…

— Нет.

— …в Аргентину.

— Нет, Ричи! Я не хочу уезжать с тобой. Пожалуйста, не говори больше об этом. Я только в очередной раз предам тебя.

— Там не будет Вернера.

— Но потом я снова оставлю тебя — уйду к нему. Я действительно проклята. Я знаю, это звучит нелепо, но я не могу найти других слов. Ты знаешь, что я имею в виду. Я не могу с собой справиться.

— Лилиан, — напомнил я ей, — Вернер совершил преступление. И на одном не остановится. Он — человек, приносящий зло.

— Я все это знаю. Вернер мне обо всем рассказал. Я знаю о нем гораздо больше, чем ты. Он так уверен во мне, что ему доставляет радость рассказывать мне о таких ужасных вещах… Я знаю — он дьявол, и знаю это давно. Поэтому и говорю, что я проклята. И пока я жива, мне никогда не вырваться из этой западни. Меня не интересует, что он делает, что делал, что собирается делать и где я буду с ним жить. Лицом к лицу с неведомыми опасностями — это все мелочи по сравнению с тем восторгом, который я испытываю в его жгучих объятиях. Я говорю совершенно откровенно.

— Неприятно, — сказал я, — но, слава Богу, честно. — Я заметил недоверие в ее глазах. — Почему ты на меня так смотришь?

— Потому что ты выслушал меня спокойно, потому что не рассвирепел и не сердишься на меня. — Она сжала руками виски. — Я не могу это вынести. Я занималась такими отвратительными вещами всю жизнь, а последние несколько недель — особенно. Я сама себя презираю. А ты все еще любишь меня. Мне жаль вас обоих, Ричи.

— Да, — ответил я. — Я всегда буду любить тебя. Это уже не зависит от меня, это дано нам свыше. Не только мне, но и тебе, я уверен, тоже. Ведь в самые критические моменты жизни мы всегда возвращаемся друг к другу. Существуют вещи, которые неизменны. Физическое влечение, которое ты чувствуешь к Вернеру, однажды неизбежно исчезнет. Тогда у тебя появится ненависть и отвращение к нему. Чувства, которые связывают нас, не умрут, даже когда мы состаримся. В этом мое преимущество. Именно поэтому я лучше брата. И именно поэтому ты поедешь со мной в Аргентину.

— Никогда.

— Сейчас я не буду настаивать. Подумай о том, что я тебе сказал. У меня мало времени, всего лишь день или два. За это время ты все решишь в мою пользу.

— Если бы я была уверена… Если бы я была уверена, что смогу без него, — прошептала Лилиан.

— Человек может научиться забывать, если ему помогут, — сказал я.

— Забыть, Ричи? Я ни о чем не могу думать. Я слишком много выпила. Дай мне время, Ричи. Еще немного времени. — После короткой паузы она продолжила: — А если я решу остаться с ним, ты примешь мое решение?

— Да.

— И ты не будешь меня больше пытать, требуя выяснения причин?

— Это для тебя пытка?

— Мучительная.

— Когда я тебя увижу?

— Я еще не знаю. Я больше ничего не знаю.

— Когда ты дашь о себе знать? — настаивал я.

— Скоро, — прошептала Лилиан, закрывая рукой глаза. — Скоро…

— Все, достаточно! — Нас резко прервал голос Вернера. Я посмотрел вверх. Лилиан заплакала, стараясь сдержать рыдания. Совсем близко от нас стоял мой брат. Его глаза блестели.

— Что ты имеешь в виду… — начал я, но он прервал меня:

— Заткнись. У тебя было предостаточно времени для разговора. Она идет со мной. Я ее забираю домой.

— Это я забираю ее домой, — сказал я, приподнимаясь и готовясь к драке.

— Ты не думаешь, что это зависит от Лилиан? — спросил Вернер, набрасывая ей на плечи норковую накидку. От его прикосновения Лилиан вздрогнула. Когда она встала, в ее глазах стояли слезы. Казалось, Лилиан едва держится на ногах. Вернер поддерживал ее за талию.

— Спокойной ночи, Ричи, — прошептала Лилиан, оборачиваясь и незаметно кивая мне в то время, когда выходила, опираясь на руку брата.

Я не двинулся с места.

Я шел по Андалузскому саду, освещенному множеством маленьких прожекторов. Воздух этой теплой ночи наполнился ароматом цветов. Нетвердо державшийся на ногах пьяный, бормоча что-то себе под нос, направился в мою сторону. Я пытался уклониться, но он все-таки врезался в меня.

— Извини, приятель, — пробормотал он. При этом пьяный вложил в мою руку клочок бумаги и пошел дальше.

Я вышел на мост Семирамиды, где, оглядевшись вокруг и убедившись, что меня никто не видит, при свете фонаря прочитал записку. В ней говорилось: «Немедленно позвоните в „Ассошиэйтед Пресс Сервис“. Пользуйтесь только общественным телефоном. Назовите свое настоящее имя». Ниже был указан номер телефона.

В отеле я отыскал номер «Ассошиэйтед Пресс Сервис» в телефонной книге. Он совпадал с номером в записке. Я позвонил из общественного телефона, мне ответил женский голос.

— Это Рихард Марк.

— О, да, мы ждем вашего звонка.

— Я не совсем понимаю, почему… — начал я.

— Мистер Марк, сегодня вы отправили телеграмму Борису Мински во Франкфурт. Он позвонил своему другу — Гомеру Барлоу в Берлин, тот связался с нашим корреспондентом Кларком Уотсом в Бонне. Борис просил оказать вам всю возможную помощь, описал вас и назвал отель, в котором вы остановились. Наш человек сумел передать вам эту записку. А сейчас скажите, как мы можем вам помочь? Если вы расскажете нам…

— Это довольно длинная история, — сказал я.

Неожиданно ворвался мужской голос:

— Будьте предельно кратким и точным.

На всю историю у меня ушло около пятнадцати минут.

— Чертовски хорошая история, — сказал мужской голос, когда я закончил. — А также опасная.

— Если вы мне поможете, я подарю ее вам, — ответил я.

— Одной вашей истории недостаточно. Но, если бы у нас были те ленты, которые вы записали для брата…

— Я их достану, — быстро пообещал я. — Пройдет немного времени, и они будут у вас.

Я не имел понятия, как мне удастся это сделать. Но я понимал, что люди из «Ассошиэйтед Пресс Сервис» будут заинтересованы в моей безопасности, только если они надеются на сенсацию. Ленты были важны для них. Они согласились по моей просьбе наблюдать за Лилиан, Вернером и мной. Сотрудники постараются проверить, следят ли за мной. Я, в свою очередь, обещал доставить ленты, подписать любые необходимые письменные показания и публикации и разрешил себя сфотографировать.

— Вы хотите ехать в Аргентину, это верно?

— Не один, — сказал я.

— Конечно, нет. С миссис Ломбард. Но именно туда вы хотите ехать?

— Да.

— Хорошо. Вам необходимо будет звонить нам несколько раз в день. Леди, которая подойдет к телефону, проинформирует вас о всех изменениях. До своего отъезда вы передадите нам ленты. Обо всем остальном позаботится наш офис в Буэнос-Айресе. После этого мы можем атаковать «Паука». Вам это подходит?

— Полностью.

— О’кей, мы сделаем свою часть работы, вы — свою и передадите нам ленты.

— Естественно, — ответил я, абсолютно уверенный, что я это сделаю. Мои намерения были правильными, но их исполнение — неудачным.

В понедельник утром я позвонил в «Ассошиэйтед Пресс Сервис». Ответил тот же женский голос:

— У нас есть некоторая информация. Если за вами, вашим братом или миссис Ломбард следят, то это делают профессионалы. Наши люди ничего не заметили. Ваш брат прошлой ночью остался в «Мена-Хауз». Вышел оттуда сразу после десяти сегодня утром. — Я почувствовал приступ боли и ревности. — Как дела у вас? Что с лентами?

— Вы должны дать мне время.

— Хорошо. Звоните еще.

Весь день я не выходил из отеля. Лилиан позвонила около семи. Говорила она хриплым голосом, как будто была пьяна.

— Я не могу, — сказала Лилиан. — Пожалуйста, попытайся понять. Я не могу ехать с тобой. И я больше тебя не увижу. Я не выдержу еще одной такой ночи. Прости меня. Пожалуйста, прости меня.

— Вернер сейчас с тобой?

— Нет.

— Не лги.

— Да, он здесь.

— Дай мне с ним поговорить.

Голос моего брата заставил меня вздрогнуть.

— Наконец ты это услышал. Теперь ты откажешься от нее.

— Нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Давай встретимся в баре Башни, я тебе все расскажу.

— В баре через полчаса.

Я приехал на такси. Вернер был пунктуален. Он расположился у того самого окна, где вчера вечером сидела Лилиан.

— Прежде всего, что касается магнитофонных лент и адвоката во Франкфурте — ты блефуешь. У моих друзей везде есть свои люди. Ты послал телеграмму Мински, а не адвокату.

— Мински должен их известить. — Я лгал, проклиная себя за то, что упомянул об этой телеграмме.

— Не очень убедительно.

— Но верно.

— Я обсудил это с моими коллегами. Они также уверены, что ты лжешь, и готовы к этому. Что еще ты хочешь мне сказать перед отъездом в Аргентину?

— Я собираюсь уехать, но не в Южную Америку.

— А куда?

— Я собираюсь вернуться в Германию.

— В Германию? Добровольно?

— Да, — сказал я. — Я вернусь к Парадину, и он посадит меня в тюрьму. После этого я ему все расскажу.

Вернер побледнел.

— Ты никогда этого не сделаешь. Ты не сумасшедший. Ты никогда не рискнешь оказаться на несколько лет в тюрьме.

— Лилиан остается с тобой. Мне на все наплевать. Но я получил бы огромное удовлетворение, расправившись с тобой!

— Я чувствую к тебе то же самое, — парировал Вернер.

— Как только я заговорю, схватят многих членов вашей организации. В Германии и здесь. Тебя они, конечно, не выдадут. Но в конце концов очередь дойдет и до тебя. У них везде есть свои люди. В том числе агенты для подобных дел. — Я резко встал и вышел.

В эту ночь я не мог заснуть. Я был очень напуган. Если они действительно не поверили моему рассказу об адвокате во Франкфурте, значит, пробил мой час.

Во вторник утром я снова позвонил в «Ассошиэйтед Пресс Сервис».

— Ваш брат и леди что-то затевают, — сообщил женский голос. — Леди наняла «мерседес». Она купила чемоданы, одежду и как будто готовится к путешествию. Наш человек шел за ней и вашим братом до моста Гезир, где они потратили довольно много времени на тщательные поиски места для парковки «мерседеса». В конце концов они остановились на узкой дороге среди деревьев, в стороне от авеню, ведущей от моста ко дворцу короля Фаруха. — Она подробно описала это место. — Женщина несколько раз потренировалась, разворачивая автомобиль на дороге. Один из наших людей подслушал, как ваш брат сказал ей, что она должна ждать его, как бы поздно он ни пришел. Во время его встречи с вами могут возникнуть неожиданные осложнения.

— Что такое? Встреча со мной? — меня охватил страх.

— Я всего лишь информирую вас о том, что удалось узнать нашим людям. Мы не можем защитить вас. Вы также не можете обратиться в полицию, так как у вас нет доказательств, что вам угрожают. Нам очень жаль, но вы вправе рассчитывать только на себя.

— Я понял. Пожалуйста, продолжайте.

— Ваш брат встретился с индусом в старой части Каира. Мы полагаем, что они заключили сделку и договорились об условиях. Наш человек услышал, что они собираются встретиться еще раз и обсудить детали.

— Когда? — спросил я. — Где?

— В среду, завтра, в одиннадцать часов. Возле моста на самой южной точке острова Рода. Вы знаете это место?

— Да, я там буду.

— Будьте осторожны! И постарайтесь достать для нас ленты. Они нам необходимы, нам нужны доказательства, нам нужны вы как свидетель.

Я в очередной раз пообещал предоставить им ленты, еще не зная, как я это сделаю. Затем женский голос детально обсудил дальнейшие планы. Я не мог передать материалы людям «Ассошиэйтед Пресс Сервис» в Египте, но они устроят так, что в моем самолете будет их человек, если я сообщу им заранее, каким рейсом полечу. Мы условились, что меня узнают по партитуре Бетховена. Я описал ее.

Этой ночью я услышал, как мой брат и нанятый им индус собирались убить меня.

Я возвратился в отель поздно и уже собирался ложиться спать, как позвонила Лилиан. Она говорила ясно и прямо.

— Ричи, я решила остаться с тобой.

— Что? — Удивленный, я упал на постель.

— Я собираюсь остаться с тобой. Я думаю об этом целыми днями. Мое решение — окончательно. Я не могу быть с Вернером. Я все время думаю о том, что ты мне сказал в баре Башни — о физическом влечении и о том, что мы становимся старше. Я не могу оставаться с ним и не хочу. Ты все еще любишь меня, Ричи?

Ловушка. Новая ложь. «Будь осторожней сейчас, — предостерег я себя. — Она говорит это, чтобы усыпить мою бдительность. Все соответствует плану Вернера. Я должен быть умнее хотя бы сейчас».

— Ричи!

— Да.

— Почему ты ничего не говоришь?

— Я… Я просто прихожу в себя. После того, как…

— Забудь, что я тебе говорила. Я изменила свое решение. Мы уедем в Аргентину вместе.

— Когда?

— Скоро. Как только я расскажу Вернеру.

— Он еще ничего не знает?

— Нет. Я хотела сначала сказать тебе. Я боюсь… Боюсь говорить с Вернером. Это естественно. Но я поговорю с ним завтра.

— Завтра? Когда?

— Я еще не знаю. Я уеду с тобой. Неужели это не самое главное?

— Да, конечно.

— Я позвоню тебе завтра. После разговора с ним. Я люблю тебя, Ричи! Больше, чем его. Я теперь это знаю. Доброй ночи, дорогой!

Сон покинул меня в эту ночь.

Следующий день был днем лихорадочной деятельности. На грязной узкой улочке недалеко от мечети Ибн-Тулун я купил себе пистолет 38-го калибра. Специальный полицейский с глушителем и с шестью патронами в обойме. Я заказал билет на самолет, вылетающий из «Гелиополиса» в четыре сорок утра в Рим и далее в Цюрих. Перед отъездом необходимо было посетить банк в Цюрихе, чтобы подписать различные документы для перевода моего счета в Буэнос-Айрес.

Я снова позвонил в «Ассошиэйтед Пресс Сервис» и уверил их, что получу ленты с записями этой ночью. Я предполагал, что мой брат будет хранить ленты при себе до тех пор, пока ему не понадобится обменять их на те документы, которыми его шантажировал «Паук». Я рассчитывал, что обмен произойдет сегодня вечером, поскольку он говорил мне, что обменяет ленты, как только все уладит со мной. Я знал, что Вернер с Лилиан уезжают сегодня. Но если он покинет Каир, не совершив обмена, следовательно, ему придется взять записи с собой. Я нервничал, доведенный до отчаяния событиями последних дней, волновался и временами приходил в замешательство. Логически рассуждать, казалось, было невозможно.

Если все пойдет по плану, если наемный убийца пунктуален и выполнит свою работу на совесть, я смогу встретиться с Лилиан возле дворца короля Фаруха в половине второго ночи. Я полагал, что она будет там. У меня также останется время, чтобы разобраться с некоторыми важными деталями, чреватыми серьезными осложнениями. Впрочем, сейчас я не хотел думать об этом, чтобы бесповоротно решиться на план, единственно спасительный для меня.

— Ричи? — услышал я в телефонной трубке вкрадчивый голос Лилиан.

— Да, Лилиан?

— Вернер здесь со мной в отеле. Я все ему рассказала.

Было пять часов вечера пятнадцатого декабря. Я сделал над собой усилие, чтобы побороть предательскую дрожь в голосе.

— Все?

— Да. Он воспринял это удивительно хорошо. — Ее голос прервался. — Он не вопил, не бесновался, не бранил меня на чем свет стоит. Он был очень спокоен. Зато я настолько измучилась и чувствую такое опустошение… Мне нужно как следует выспаться, Ричи… Собираюсь принять снотворное…

— Когда я смогу увидеть тебя? Мне бы хотелось…

— Завтра, Ричи… Пожалуйста, постарайся понять… Мне нужно выспаться. Я не могу продолжать… Я…

Трубку взял Вернер. Голос моего брата был сдержан и мужественен.

— Браво, братишка. Я ничего не могу поделать, кажется, ты победил.

— Похоже, — согласился я.

— Лилиан действительно нужно выспаться. Я тут присмотрю за ней, а начиная с завтрашнего утра за ней будешь присматривать уже ты! Я уезжаю.

— Уезжаешь?

— Я ведь говорил тебе об этом. Я должен уехать отсюда.

— Когда?

— Сегодня ночью. Послушай, давай поужинаем вместе. Кто знает, увидимся ли мы когда-нибудь еще. Согласен?

Вот оно что! Превосходная программа!

— Хорошо, — сказал я. — Когда?

— Что, если около девяти часов вечера? У меня есть время до полуночи, чтобы как следует выпить. Это подходит тебе?

— Конечно. Дай мне еще раз поговорить с Лилиан.

— Зачем?

— Я хочу ей кое-что сказать.

— Да, Ричи? — В ее голосе был испуг.

— Спасибо, Лилиан. Спасибо тебе, — сказал я и повесил трубку.

Приближалась полночь. Тяжелые занавеси в моем номере были плотно задернуты. Тускло поблескивали ночные светильники. Мы с братом сидели в удобных креслах, расстегнув воротнички рубашек, с бокалами в руках у круглого вращающегося кофейного столика на изящной ножке. Пепельница, пустые пачки из-под сигарет, несколько бутылок виски, содовая и ведерко со льдом — все находилось в полном беспорядке.

— Брат — всегда брат, — сказал Вернер, с трудом произнося слова. — Я понял это только сейчас. Я даже не могу ненавидеть тебя из-за того, что ты забираешь у меня Лилиан. Мы братья, верно? Странные братья, но все равно — братья. Даже женщина, которую мы оба любим, не встанет между нами, верно?

— Верно.

— Это причиняет боль, поверь мне. Чертовски трудно контролировать себя. Очень трудно. Теперь Лилиан — не для меня. Больше не для меня, Ричи. Чертовски подходящий случай, чтобы напиться, как в старые добрые времена…

Все было тщательно продумано. К десяти вечера мы покончили с ужином. Сейчас мы пили отменное виски у меня в номере. В этот вечер Вернер был щедр на угощения. Шесть бутылок превосходного шотландского виски — достаточная доза даже для более выносливых пьяниц, чем мы с Вернером.

— Позвоним Лилиан? — спросил я.

— Кому?!

— Лилиан. Ты не думаешь, что нам нужно позвонить ей?

— Она спит.

— Может быть, и нет. Я хотел бы сказать ей, что мы с тобой по-дружески выпиваем. Что ты простил нас обоих.

— Нет, не звони ей. Я уверен, она спит. Давай не будем беспокоить ее.

«Беспокоить ее, когда она упаковывает свои чемоданы», — подумал я, а вслух сказал:

— Все в порядке. Давай выпьем за нее! — Я лихо наполнил наши бокалы. Вскоре он должен будет подсыпать в мой бокал снотворное.

— За Лилиан!

— За Лилиан! — повторил Вернер.

— Ты говоришь, что уезжаешь. Куда ты собираешься? — спросил я.

— В Суэц. Побуду там некоторое время… Важная работа. — Он был уверен в себе.

Я вспомнил отличную дорогу от «Гелиополиса» через пустыню в Суэц.

«Если мне повезет, ты никуда уже не поедешь, дорогой братец», — подумал я.

Из предосторожности я навел справки и обнаружил, что Вернер уже оплатил свой счет в «Империале». Багаж был доставлен на главную железнодорожную станцию, чтобы создать впечатление отъезда поездом. Настоящий багаж, наверное, находится в багажнике «мерседеса». Если он готовит меня для наемного убийцы, то покинет отель перед самым его приходом. Брат, конечно же, позаботился о своем алиби.

— А как твой главный козырь — магнитофонные ленты? — спросил я. — Ты возьмешь их с собой?

— С собой? Я не сумасшедший.

— Хорошо. Но ты не можешь их оставить здесь, не так ли? — настаивал я.

— Почему нет, если они в надежном месте? Давай еще выпьем, сегодня очень важный день. Я собираюсь вручить им ленты сегодня ночью, а они отдадут мои документы.

— Здесь, в Каире?

— Здесь, в Каире, — ответил Вернер. — Перед тем, как я покину город. — Он казался довольно пьяным, в то время как я симулировал опьянение. Он, очевидно, думал, рассказывая мне все это, что уже ничем не рискует, ведь я буду мертв еще до начала этих событий. — Все организовано надлежащим образом. Я всегда методичен, всегда…

Я подумал, что лучше не требовать выдачи лент в этот момент. Я снова наполнил наши бокалы. Мы выпили виски, как это было в тот душный пасмурный день, когда Вернер предложил написать книгу для меня; как это было в Трювеле, когда он шантажировал меня рукописями своих книг. Я бросил пустую бутылку из-под виски в корзину для бумаг, открыл другую бутылку, затем поднялся и пошел в ванную, оставив дверь в соседнюю спальню открытой. Не включая света, я встал перед зеркалом, и спустил воду в сливном бачке. Мой брат быстро залез в карман, и я увидел в зеркале, как он вытащил коробочку, открыл ее и извлек три маленьких пакетика. Вернер высыпал порошок в бутылку, которую я только что открыл. Он поставил бутылку на стол, взял свой бокал и расслабился в кресле. Я возвратился в комнату и допил виски. Бокал моего брата был наполовину пуст.

— Долить? — спросил я.

— Я сначала покончу с этим, — ответил он.

— О’кей. — Я налил себе из бутылки. Я чувствовал, что Вернер смотрит на меня, пока прикуривает сигарету. Его руки, как ни странно, совсем не дрожали. Очень хладнокровный убийца. Я наклонился над столом, чтобы поставить бутылку и, симулируя опьянение, ударил ею о доверху заполненную пепельницу, содержимое которой высыпалось на брюки Вернера. Он громко выругался и поднялся, поставив свой бокал на круглый столик. Я извинился и поспешил в ванную за полотенцем. Вернувшись, я встал на колени перед Вернером, который пытался очистить запачканные брюки.

— Подожди, — сказал я, — холодная вода — превосходное средство… Натяни ткань… — инструктировал я его. Вернер наклонился вперед, послушно выполняя все мои указания. Я держал полотенце в правой руке и быстро стирал пепел с брюк брата. — Хорошо натягивай ткань… — говорил я отрывистым голосом. Вернер наклонился еще ниже.

Пока я правой рукой очищал пепел с брюк, моя левая рука лихорадочно нащупывала одну из ручек под столом. Столик был устроен так, что поворачивался вокруг своей оси. Я бесшумно повернул столик на сто восемьдесят градусов, продолжая давать Вернеру дальнейшие указания. Все получилось очень просто. Он, вероятно, ничего не заметил, ведь моя левая рука намного проворнее правой.

— Порядок, — удовлетворенно проговорил я и опустился в кресло.

После того как столик повернулся на сто восемьдесят градусов, уготованное мне виски со снотворным оказалось прямо перед Вернером, тогда как бокал брата оказался на месте моего. Количество напитка в бокалах было примерно одинаковым.

— Твое здоровье, — сказал я, поднимая бокал.

Мы выпили. С глубоким удовлетворением я наблюдал, как мой ни о чем не подозревающий братец отпил виски из ловко подмененного мной бокала. Я вспомнил отравленный чай Делакорте, предложенный мне на вилле, близ «Гелиополиса».

Рассыпал пепельницу я умело. Все было бы гораздо труднее, не владей я одинаково хорошо обеими руками. Уже через несколько минут речь моего брата стала невнятной и его глаза мгновенно потускнели. Самое время вызвать его на откровенность, ведь он уверен, что жить мне осталось недолго.

— Эти ленты… — начал я. — Твои друзья, наверное, прослушают их перед тем, как отдать документы?

— Естественно, они должны быть уверены, что я их не подведу… Я получу свои бумаги сегодня же ночью… По-моему, нам нужно выпить еще…

— За тебя, мой славный брат, — согласился я, поднимая бокал.

Я с удовольствием наблюдал, как Вернер поглощал напичканное снотворным виски. Вернер откровенно усмехался мне в ответ, вероятно, не сомневаясь, что это последняя ночь в моей жизни.

— А что если тебя обманут? — неожиданно спросил я. — Предположим, они не вернут тебе документы?

— Не беспокойся, братец. Сегодня ночью я не только получу все бумаги, но еще и успею от них избавиться перед своим отъездом в Суэц. — Он самодовольно рассмеялся, полагая, что я обречен на верную смерть. — Ты знаешь, где спрятаны твои кассеты?

У меня отвисла челюсть, а спина покрылась испариной.

Вернер с неизъяснимым злорадством извлек из кармана ключ.

— Посмотри… — Он едва ворочал языком. — Ты знаешь, что это?

— Не имею понятия… — одними губами ответил я.

— Ключ от камеры хранения на вокзале. Ленты там! Можешь не сомневаться. Нужно всего лишь открыть замок и… — Неожиданно Вернер лишился чувств и повалился на пол. Ключ выпал из его руки…

Я поспешно встал с кресла, подобрал ключ и, раздев Вернера, оттащил его в спальню… Мои часы показывали пять минут двенадцатого. Я выключил свет, перешел в ванную и затаился.

Ровно в полночь дверь номера девятьсот семь отеля «Империал» открылась медленно и бесшумно…

Я услышал хихиканье, затем луч фонаря отразился в зеркале ванны. Наемный убийца моего брата пришел вовремя.

Сегодня я знаю, что организация «Паук» смотрела сквозь пальцы на намерение Вернера убить меня. Я абсолютно уверен: будь он жив — он не смог бы избежать шантажа этой клики. Вернер не получил бы документы даже в обмен на мои магнитофонные записи. Слишком многое подтверждает невозможность такого обмена. Мы оба, я и Вернер, находились под наблюдением более опытных специалистов, чем персонал «Ассошиэйтед Пресс Сервис». Они предусмотрели возможность несостоявшегося убийства. В моей жизни много ярких воспоминаний, не многие из них приятные. Я с особой злобой вспоминаю, как «Паук» ловко провел меня, после того как наемный убийца выполнил свою работу. Я помню этого типа из номера на моем этаже, ярко-рыжего, якобы пьяницу, который сорвал лацкан с моего пальто. Эта примета сделала меня легко узнаваемым для дружелюбного американца, подстриженного под ежик, которого я встретил на мосту Семирамиды. Ему я позже ошибочно передал те драгоценные ленты. Я вспоминаю слова шефа бюро «Ассошиэйтед Пресс Сервис» в аэропорту «Леонардо да Винчи»: «Совершенная организация. Эти парни по-прежнему самые лучшие…»

В понедельник мне разрешили увидеться с моим первым посетителем. Офицер Столлинг проводил меня в комнату для посетителей. Я увидел Бориса Мински, заметно постаревшего. Он стоял с опущенной головой, его лицо было бледным, проступали мешки под глазами. Обычно хорошо одетый, он выглядел сейчас как человек, который сильно отчаялся. Его серый костюм был неглажен, рубашка — измята. Борис поднял голову, взглянул на меня и улыбнулся. Глаза Мински, как и всегда, оставались серьезными.

— Привет, Ричи!

— Борис!

Охранник сказал, что мы должны сесть лицом друг к другу, положив руки на стол.

— Я рад, что смогу снова навещать тебя, — сказал Борис, когда мы уселись.

— Я тоже, но что-то произошло. Ты болен?

Он посмотрел на меня, затем сказал:

— Я не хотел говорить тебе, но это так очевидно, и раз ты спросил… Рашель умерла.

— Борис!

— Сидеть! — приказал мне охранник. — Я сожалею, герр Марк, но вы должны сидеть.

Я сел.

— Рашель умерла? Но как такое может быть? Когда? Когда она умерла?

— Пятого декабря, — ответил Мински.

Пятого декабря меня усыпили в том доме, неподалеку от Гелиополиса.

— Но как? От чего она умерла?

— Помнишь, как на нее напали в саду?

— Да.

— Она пролежала на холодной земле около получаса. Голова была не сильно повреждена. Она поправлялась очень быстро. Но потом Рашель простудилась, а мне не сказала. Хотя антибиотики могли бы ей помочь, все это перешло в пневмонию. В тот день, когда ты уехал из Франкфурта, я переехал в санаторий «Хорнштейн» и оставался с ней до последней минуты. Временно клуб пришлось закрыть. Профессор и сиделки делали все возможное. Два дня она находилась в бреду. Никого не узнавала, даже меня. Но я был с ней до конца. — Его голос замер.

Я молчал.

Охранник опустил глаза и смотрел на свои руки.

Наконец, с трудом подбирая слова, я сказал:

— Борис, ты знаешь, что я чувствую. Это ужасно. Я так сожалею… Я…

— Ты можешь не искать слов, я знаю. Я сам не могу их найти. Давай не будем говорить об этом. Ничего не поделаешь. Я похоронил ее восьмого.

Бабочка села перед Мински.

— Agrotis prónuba, — автоматически произнес он, глядя на нее. — Сильно устала.

Бабочка вспорхнула.

Последовало долгое молчание.

— Что ты делал последние шесть месяцев? — спросил я, решив говорить о том, что не имеет отношения к Рашель.

— Работал. Много дел в клубе. Я нашел замену для Ванессы — в Гамбурге. Превосходная девушка. Не ее вина, что дела идут хуже. Все дело в общем деловом климате.

Внезапно я забыл про свое сомнительное положение, видя Мински съежившимся разбитым человеком, тенью друга, которого я знал так хорошо.

— Как Ванесса? — спросил я. — Ты слышал о ней?

— Присылает живописные почтовые карточки со всего света. Адресованы нам с тобой. «Обнимает и целует». Кажется, она счастлива, на самом деле очень счастлива.

В плотно зарешеченное окно комнаты посетителей внезапно ворвался солнечный свет. Бабочка, привлеченная светом, ударилась о стекло, упала. Снова неуверенно поднялась только для того, чтобы повторить попытку.

— Счастлива? — Я презрительно фыркнул. — Ерунда! Она не может быть счастлива с женщиной!

— Поверь мне, она счастлива — возможно, первый раз в жизни. Ванессе больше не нужен мужчина. Что бы с нами ни случилось, Ванесса — единственная, кто оказался счастлив. А ты, Ричи?

— Я не могу жаловаться, — ответил я. — Со мной обращаются хорошо. Здесь очень приятные люди.

— А как твой судебный процесс?

— Точная дата еще не установлена, — ответил я. — Парадин решает этот вопрос. Я хорошо потрудился, записывая для него все, что произошло.

— Я знаю. Он рассказал мне.

— Весь этот беспорядок напоминает снежный ком. Может пройти несколько месяцев… Только предварительные слушания… Даже после того, как огласят приговор, я им буду нужен на других процессах как свидетель. До сих пор никто не уверен, что со мной произойдет. Против меня даже еще не выдвинуто обвинение.

— Тебе все зачтут, я уверен, — сказал Мински.

— Я тоже так считаю, — согласился я. — На следующей неделе я встречусь лицом к лицу с Лилиан.

— Парадин это мне тоже сказал, — сообщил Борис.

Лилиан, ожидая расследования, находилась под стражей во Франкфурте. Египетские власти выдали ее в марте. С ней ничего не произошло после той ночи, когда я оставил ее связанную в конюшне возле беговой дорожки на острове Гезира. Кроме того, она находилась в особом состоянии, вызванном употреблением наркотиков. За мной тогда следили. Они знали, где Лилиан. Тем не менее организация «Паук» сознательно оставила ее в покое. Казалось, что «Паук» удовлетворен убийством моего брата. Все это дело выглядело как еще один вечный треугольник.

Я хотел знать, на что рассчитывала Лилиан. Я плохо спал, ожидая встречи с ней. Мне было интересно, как она выглядит, что она скажет, как относится ко мне. Возможно, я обвинил ее несправедливо. Возможно, мой брат не рассказал ей всей правды в Каире. Возможно, она не знала, что Вернер готовился убить меня. Так много смягчающих обстоятельств, которые могли бы оправдать ее. Так много обстоятельств.

— Ой вэй! — сказал Мински.

— Что ты сказал?

— То, как ты выглядишь, когда думаешь о Лилиан.

Я молчал.

— Знаешь, у тебя есть все основания страшно ненавидеть эту женщину.

— Да, — сказал я. — Я также знаю, что всегда буду любить ее. Всегда. До смерти.

Мински что-то пробормотал. В мою сторону он не смотрел.

— А какие у нас были планы, не так ли? — Мински пожал плечами.

— Конечно, были, — продолжил я. — Ты все приготовил так тщательно, все рассчитал.

— Рассчитал… — повторил Борис, на губах появилась грустная улыбка. — Рассчитал… Слава Богу, что я просчитался!

Солнце проникало в комнату, и маленькая бабочка все еще билась об оконное стекло. Она падала оглушенная, но тем не менее продолжала свои тщетные попытки вырваться на волю.

«В конце концов, — подумал я, — она останется на подоконнике и умрет».

Мински сказал, что так и будет.