Глава 7
Из темноты во мрак
Глаза постепенно привыкали к темноте. Вскоре выяснилось, что кое-что в контейнере разглядеть все-таки можно. Свет пробивался лишь через тонкую, с волосок, щель двери, но даже его оказалось достаточно, чтобы видеть очертания предметов, ящики, на которых они сидели, даже крупные буквы в заголовках газет, устилавших пол. В металлическом контейнере было так жарко, что на какое-то время он потерял сознание. Это оказалось приятно, как заснуть. Он даже видел сон, наполненный прохладной водой. Вода была всюду, текла вокруг него по земле, струилась с неба, но на него не попало ни капли.
Хорошо, что никто не заметил, как он отключился. Он никогда не доверял этим людям.
Сначала все молчали и старались не шевелиться, боясь обнаружить себя. От сидения в неудобной позе затекла шея и, когда он стал крутить головой, хрустнула так, что звук вполне могли услышать снаружи.
Первый приступ страха накатил приблизительно через час заточения. Вдруг, без особых на то причин, ему стало казаться, что все они думают сейчас именно о нем. Глаза, едва различимые к темноте, смотрели не отрываясь. Он вдруг осознал – эти люди могут общаться, читая мысли друг друга. Они – единокровные. Они – родня. А он в этом контейнере совершенно чужой. Их кровь не похожа на его кровь.
Сейчас они сидят и думают, как бы половчее на него наброситься. Надо гнать эти навязчивые мысли. Хотелось вскочить и заорать: что вы на меня уставились? Отвернитесь, черт вас побери, или закройте глаза.
Обморок, хоть и мимолетный, принес облегчение. Он будто бы вздремнул и освежился. Очнувшись, он снова стал понимать, что его страхи – лишь фантазии, навеянные физическими неудобствами и духотой. Никто не собирается бросаться на него, зажимать рот, выкручивать руки и лишать жизни. В контейнере все боятся не меньше его. А скорее всего, даже и побольше. Он все-таки русский. Отделается штрафом. Порицанием. Увольнением, на худой конец. Это не так страшно. Тех, кто сопит рядом, ждут более суровые испытания. Депортация, например. Они – его подчиненные, они смотрят на него не потому, что хотят сожрать, а потому, что верят ему, как дети. Надеются, что он их спасет. Защитит от людей в форме, от закона.
Миграционная служба только для них – страшное чудище. Для него она не более чем неудобство. Но все равно, еще какое неудобство. Уже через полчаса сидения в контейнере он был готов поменять эту пытку на любую другую. Вонь, в которой смешались запахи пота и химикатов, и без того сильная, стала невыносимой. К тому же отвратительно несло из огромного пакета с собачьим кормом. Этот запах он всегда ненавидел. Обратите внимание, никакой собаки у них в кооперативе нет.
Кто-то навел миграционную службу на хозяина, это факт. Они никогда бы не поехали в такую даль просто так. А раз действуют наверняка – будут здесь долго, утомительно долго. Обойдут их немаленькое хозяйство с клубникой, свеклой, морковью и маргеландской редькой, заглянут во все сараи, набитые инвентарем. В одном из домиков найдут их кровати и даже личные вещи. Но только не их самих.
Их директор всегда приговаривает: «Дерево проще всего спрятать в лесу». Рядом с кооперативом – склад контейнеров, набитых растаможенными товарами. Директор попросту поставил среди них свой, специально для подобных случаев. В миграционной службе, разумеется, тоже работают не идиоты, они проверят и склад, но уже на десятом контейнере устанут и отступятся.
За стеной раздались голоса. «Что у вас здесь?» – спросил кто-то резко. «Это не наше», – ответил директор. Слышалось постукивание – контейнеры пытались открывать один за другим. Безуспешно. Гастарбайтеры боялись не то что пошевелиться – дышать старались реже. Наконец осмотр прекратился. Голоса удалились. Мало-помалу сидящие в контейнере гастарбайтеры начали почесываться, кряхтеть, вздыхать. Никто не мог сказать точно, сколько длился рейд. Целую вечность. Если бы открылась дверь и суровый голос сказал: а теперь выходим по одному, – он бы лишь обрадовался. Хлебнуть бы свежего воздуха, расплавить затекшие плечи.
Постепенно контейнер заполнили голоса. Товарищи по несчастью тихо переговаривались на своем урчащем языке, который его всегда так раздражал. В их речи стали проскальзывать смешки. Сейчас ему стыдно было вспоминать, что еще несколько минут назад он всерьез полагал, что эти люди хотят его убить самым зверским образом. Он и сам немного повеселел, устроился поудобнее на своем ящике, вытянул ноги, докуда возможно. Шестое чувство подсказало – опасность миновала. Директор, может быть, подписывает бумаги или предлагает пришедшим «тяпнуть на посошок», но к ним никто уже не постучит. Того, что произошло потом, и шестое чувство подсказать не могло. Крик директора испугал ворон. Это не был крик ликования по поводу завершившегося рейда или вопль, которым сгоняют чужую свинью с грядки. Дикий, непривычный, пугающий звук.
– Что это было, начальник? – тихо спросил узбек Искандер, и он честно ответил:
– Я не знаю.
Они стали прислушиваться.
– Его убили, да? – прошептал Искандер.
– Не говори ерунды, – обозлился он, хотя и сам подозревал, что директора действительно убили. Конечно, трудно было вообразить смерть от руки представителя миграционной службы при исполнении. «Оборотни в погонах, – понял, наконец, он, – или как они еще называются». Эта версия все объясняла. Те, кто явился к ним в форме, лишь выдавали себя за власть. Директора шантажировали, а поскольку он был горячего нрава и встал на дыбы, его убили.
Ситуация – врагу не пожелаешь. Номинально начальник теперь он. Эти парни искренне полагают, что раз он командир, то знает что делать. Вот только он не хочет быть начальником. Его поставили над ними только потому, что он русский, и они приняли это как должное. Не сдались ему эти ребята, и ферма эта тоже не сдалась. Какая работа подвернулась, ту и взял.
– Не вздумайте шуметь или стучать. Сидите, вашу мать, молча, – попросил он, – если не хотите, чтобы с вами так же.
Сначала они действительно слушались. Примерно через час, в течение которого так ничего и не произошло, таджик Анзур стал едва слышно молиться.
– Заткнись, – попросил он.
Он думал все это время, но так и не придумал ничего путного, кроме как сидеть и ждать. Оборотни обязательно проехали бы мимо них, но они так ничего и не услышали. Значит, оборотни по-прежнему здесь. Мародерствуют, ищут, где директор спрятал деньги? Не клубнику же они на солнышке едят, в конце концов.
Всей кожей, несмотря на духоту покрывшейся пупырышками, всем нутром он чувствовал – зло не только не ушло с фермы. Оно приближается. Вскоре отчетливо послышались чьи-то шаги. Сразу несколько человек подошли в контейнеру. Он ощущал взгляды, которыми пришедшие пытались проникнуть сквозь железные стены. Потом он осознал: их почувствовали. Он представлял, как они молча показывают друг другу на контейнер и злорадно улыбаются. Он так давно не плакал. В последний раз, наверное, когда, разойдясь с женой, надирался каждый вечер до чертей, упиваясь жалостью к самому себе. Сейчас слезы текли из глаз свободно. Плакать от страха ему раньше не доводилось. Те, что стояли снаружи, умели издеваться. Молчанием они изводили их больше, чем угрозами или смехом. Они стояли там довольно долго. Время от времени скрипел под чьей-нибудь ногой камень или пальцы скребли стену. Но сами люди молчали.
* * *
Сначала он занялся тетей Валей и тетей Зоей. Открыв дверь в кухню, наполненную запахом горелого мяса, Стас схватился за косяк, пытаясь совладать с головокружением. Действовать нужно быстро, не рассуждать. Тетя Валя повернулась к нему, подняв руки, будто жаловалась. Ее пальцы были сожжены до самых костей. Только сейчас Стас заметил, что глубокие раны на запястьях женщины не кровоточат. Тетя Валя проявляла признаки нетерпения. Раздувала ноздри, переступала босыми ногами. Убеждая себя, что низкий утробный звук, который она издает, – это не мученический стон, Стас тихо двинулся вперед, держа в руках топорик Игната.
Тетя Валя будто сама хотела своей казни. Даже наклонила голову. «Она просто хочет тебя укусить», – думал Стас.
Стараясь не глядеть в страшные глаза, в которых ему упорно мерещилась мольба, он с размаху всадил топор в покорно склоненную голову. Упав, тетя Валя поскребла нечистый пол горелыми костяшками и быстро затихла. Вторая женщина оказалась куда менее покладистой. Ходила кругами, тихо подвывая, тянула руки, но приблизиться не решалась. На ее запястьях тоже виднелись глубокие следы, оставленные браслетом или веревкой. Женщина зашипела, чуть не заставив Стаса выронить топор. Рот беззубый. Синеватые десны голы, как у младенца.
На секунду он заколебался. Может быть, стоит оставить тетю Зою в покое? Кому может причинить вред эта без зубов? Но, подавив неуместную жалость, Стас довел дело до конца. Второе убийство показалось ему еще более мерзким и сначала не заладилось. Топор прошел по касательной, срубив часть щеки и обнажив беззубые десны. Взяв себя в руки, он вонзил топорик еще раз, теперь более удачно. Тетя Зоя упала. Халат ее распахнулся. Оказалось, он был надет на голое тело.
Стас осмотрел кухню. Заглянул в шкафчики – ничего интересного, крупы, консервы да приправы. Но в одном он нашел хирургические инструменты, пакетик с завернутыми в него зубами и блокнот, надписанный детским почерком: «Мои опыты». Бегло просмотрев записи, Стас решил взять блокнот с собой.
Возвратившись в обеденный зал, он расточительно вылил целую бутылку воды себе на голову: нужно было смыть как можно больше воспоминаний о том, что он увидел на кухне.
Следовало кое в чем согласиться с Игнатом, а именно – садиться за руль в его состоянии опасно. Ясность в голове после приема обезболивающих обманчива. Лекарства не справились с другой проблемой, которая обозначилась сразу же после того, как он сел в черный джип, – сильнейшим головокружением. Лежать на скамье, время от времени приподнимаясь, чтобы глотнуть водички, было еще терпимо. А вот вести машину невозможно. В глазах двоилось, то и дело подкатывала тошнота, которая грозила вымотать все силы. В джипе оглушительно пахло цветочным ароматизатором. Стас поскорее зашвырнул его куда подальше и, открыв окна, стал дышать глубоко и размеренно. Следует, наверное, вернуться в кафе. Полежать часик-другой, а то и задержаться на день, но мысль о том, чтобы снова очутиться в этом страшном месте, была невыносима. Лучше уж переночевать в джипе.
Он решил даже не возвращаться за забытыми лекарствами, а зайти в аптеку. Кто-то, не сумев высадить дверь, не мудрствуя, разбил витрину. Стас уже перенес ногу через подоконник, когда его сильно качнуло, как от удара. Показалось, череп вот-вот лопнет. В висках стучала кровь. Потеряв равновесие, Стас с размаху налетел на торчащий осколок витринного стекла, который, пропоров брючину, глубоко вошел в икроножную мышцу.
Чертыхаясь, Стас заплясал на подоконнике, едва не поскользнувшись в луже уже собственной крови.
В аптеке раздался звон, кто-то появился из темноты. Бомж, причем один из этих. Спрыгнув с подоконника, Стас согнулся от невыносимой боли и едва не заорал во всю глотку. Закусив губу, он заковылял к джипу. Бомж неистовствовал над свежей кровью, наклонялся над самой лужей, принюхивался. Концы его длинных сальных волос уже окрасились красным. Трудно было понять, какие из этих ужасных язв на лице бомжа приобретены им при жизни, а какие появились в результате странного вируса.
Следы крови, густые и отчетливые, повели бомжа к джипу. Но, не дойдя до машины, бездомный продемонстрировал нечто похожее на нерешительность. Запах выхлопных газов перебил запах крови. Бомж уставился в окно машины, но присутствия водителя так и не почувствовал. Стас старался не дышать. Потом бомж ссутулился и побрел прочь. Навстречу ему двигался еще один этот в белой футболке. Задев друг друга, пешеходы разошлись.
Отъехав подальше, Стас еще раз осмотрел машину. В автомобильной аптечке бинтов не нашлось, а он потерял уже много крови. Стас обернулся. Снова лезть через разбитую витрину? Нет уж, увольте. В городе достаточно аптек.
Он покатил в сторону Наличной улицы. Выглянувшее солнце не обрадовало его. Яркий свет резал глаза, казалось, Стас совсем ослеп. Зазвенело в ухе, звук, нарастая, проникал в самые дальние уголки мозга. Джип медленно катился мимо забитого народом Ленэкспо. Что бы ни показывали в день катастрофы на выставке, зрелище это собрало большую толпу любопытствующих, которые теперь бессмысленно слонялись по территории комплекса.
Нужно найти безопасное место и поспать часок-другой. Как выяснилось, Наличная улица для этой цели подходила плохо.
Толпа этих высыпала за ворота выставочного центра, отрезав ему дорогу к Большому проспекту. Пришлось ехать в другую сторону, а следовательно, навстречу солнцу. Назойливые пятнышки, прыгавшие в глазах, сбивали с толку. Хотелось смахнуть их рукой. Нужно ехать быстрее, ведь скоро он потеряет сознание. Но быстрее не получалось. Стас ни черта не видел перед собой. Врезавшись во что-то, он по звуку определил – человеческое тело. Джип подпрыгнул. Мозг отозвался адской болью.
Возможно, ему удастся переждать приступ дурноты на Весельной. Там нет больших магазинов, нет школ и других заведений. Лишь в торце улицы – пансионат для детей с заболеваниями опорно-двигательного аппарата, забытая богом организация, от которой все отводят глаза. Он поставит машину рядом в сквере и позволит себе отдохнуть. Умоляя мозг не отключаться, он медленно вел джип к Весельной.
Галлюцинация возникла перед ним ровнехонько на перекрестке с Карташихина. Человеческая фигурка чуть выше метра ростом с ружьем в руках. Пострадавший мозг потрудился даже придать видению знакомые черты. Стас решил – поеду напролом. Прорвусь через это бесплотное наваждение, возможно, тогда оно исчезнет. Прибавив ходу, он направил джип прямо на человечка. Галлюцинация не спешила раствориться в воздухе, отскочила в сторону и даже направила на него ружье. Рот ее открылся в беззвучном крике. Все-таки мозг пытался продолжать мыслить. Любая галлюцинация – зашифрованный намек. Символ. Отгадка. Его галлюцинация хотела его о чем-то предупредить и была им недовольна. Тонкие руки крепко сжимали ружье, явно великоватое для такого небольшого привидения.
Тело опутала сладкая истома обморока, бороться с которой не было ни сил, ни желания. Руки еще цеплялись за руль, но ему было уже все равно, куда он едет и зачем.
Открыв глаза, он увидел, что все вокруг стало зеленым. Салон машины, прежде серый, окрасился в приятный салатный цвет. Рубашка тоже позеленела. Сам воздух стал каким-то изумрудным – ветви березы, в которую он въехал на небольшой скорости, облепили лобовое стекло.
На соседнем сиденье сидел Сева. Мальчик держал ружье между ног стволом вверх. Сева жив, теперь в этом нет сомнений.
– Долго я был в отключке? – спросил Стас.
– Минут пять – десять.
– А я думал, несколько часов. Теперь хоть соображаю.
– Почему ты хотел меня раздавить? – Сева мог не знать, что такое галлюцинация, а объяснять это ребенку было ох как лень.
– Я принял тебя за этого, – просто сказал Стас.
И, придя в себя окончательно, он, наконец, возмутился:
– Какого черта ты ходишь по городу один, да еще с ружьем, паршивец? Из-за тебя я решил, что сошел с ума!
– Я за подмогой. Они хотят убить папу.
* * *
– Странный этот Евгений, – Саня попытался отхлебнуть из блюдечка. Чай пролился ему на колени.
– Пей нормально, как все, – попросила Аида, – чем тебе не угодил Дороган?
– Он все время молчит. Никогда со мной не поговорит.
– Может, ему с тобой неинтересно?
– Тогда пусть валит из времянки! Сядет на кровать и молчит, как сыч. А мы же вроде как команда. Мы все должны друг про друга знать. А он никому ничего не рассказывает. Как будто он и не с нами.
– А ты вообще в курсе, что не все такие болтуны, как ты? Что бывают застенчивые, скромные люди?
– Да не скромный он. А странный. Про работу его спрашивал – говорит, это неинтересно, не о чем тут говорить. Про семью спрашивал – и это, говорит, неинтересно. Я ему: а что тогда интересно? О чем с тобой поболтать-то можно?
– Так о чем же?
– Великие люди, говорит, мне интересны. Да Винчи там, Наполеон, Менделеев. Этот… Эйнштейн. Те, кто изменил ход истории. Что-то сделал для человечества.
– Пойду отнесу Егору чай. Наверное, он уже проснулся.
– Да подожди ты со своим Егором. Ничего ему не сделается, если он подождет пять минут. Я тебе душу изливаю, а ты…
Аида поднялась и строго посмотрела на собеседника:
– Это ты подождешь. Отнесу чай и вернусь.
– Лучше ему? – спросил Саня, когда она вернулась.
– У него тихо. Значит, спит. Шер сказал, ему спать нужно, – Аида взяла сушку. – Я не стала заходить. – А что касается Дорогана, тут все понятно, – продолжала она. – Ты прости, конечно, Александр, но, похоже, у вас с ним разный уровень образованности. Ему с тобой просто не о чем говорить. Человек интересуется мировой историей, науками, а ты… водишь автобус.
– Глупости. Вот взять тебя, например.
– А что я?
– Ты тоже умная. Но нам же с тобой есть о чем поговорить. – Саня отхлебнул чаю, на этот раз из чашки.
Аида смутилась:
– Я не говорила, что ты глупый. Просто у вас с Евгением разные интересы.
– Но мужики всегда найдут о чем поговорить! О машинах, например. Он и про это говорить не хочет. Я ему: выпьем, может? Он: я не пью. И опять молчит. Я ему: давай баб наших обсудим. Обратно не хочет.
– Каких это баб вы там обсуждаете? – Аида со стуком поставила чашку.
– Я только хорошее про вас говорю, – смутился Саня. – Что вы умные. Красивые. – Помолчав, он добавил: – Некоторые так даже очень.
И посмотрел на Аиду в упор. Девушка опустила глаза.
– А Дороган – нет, не мужик. Ладно, не хочешь пить, баб не хочешь. Но помогать-то он нам хоть как-то должен? Он здоровый, крепкий. На нем пахать надо. Он ночь может не поспать, и ему хоть бы хны, я сам видел. Как робот. А он даже задницу не приподнял, когда мы поехали в город. Ты предложи: мужики, может, вам помощь нужна? Рабочие руки. Нет, куда там.
– Он нам очень даже помогает.
– Ага. Картошку почистить, собаку хоронить. Я тебе про настоящие дела говорю. Нет, странный он. Пока не пнешь, не пошевелится. Ничего-то ему не надо.
– Это тоже не повод, чтобы называть его странным.
– Мне кажется, он что-то знает.
– Знает? Что? Что ты неуч и что ты мертвого достанешь? – хихикнула Аида. – Это все знают.
– Смейся-смейся. Но есть у него какой-то секрет. Подозрительный он, и все тут. Жутко с ним ночевать.
– Пойду все-таки проверю Егора. Сколько можно спать?
Вернулась Аида явно озадаченная.
– Что случилось?
– Ничего. Я просто ищу Егора. Он здесь не проходил?
– Он же спит.
– В комнате его нет.
– Да куда мог деться твой Егор? Он где-нибудь в доме.
– Что? Что могло случиться? – Аида смотрела на Шера.
В ответ доктор лишь успокаивающе хлопал девушку по руке и предлагал таблетку, чем только выводил ее из себя.
– Уберите ее! Уберите! – возмущалась Аида, будто Шер совал ей жабу. – Как он, черт побери, мог пропасть? Ушел? Но куда? Зачем?
– Может, его поискать? – предложила Вера.
– Да нигде его нет, сто раз смотрели. Это невозможно. Невыносимо. Сначала Стас, теперь Егор, – прошептала Аида.
– Ты, деточка, главное, не расстраивайся. Может, вышел он по какой-нибудь надобности, – Лидия Вячеславовна бросила взгляд на доктора, ища поддержки, – и скоро вернется.
– По какой надобности? Что вы несете? – Аида развернулась и пошла в дом.
– К сожалению, такие состояния могут сопровождаться бредом и галлюцинациями, – тихо сказал Шер Семену Семеновичу, – вряд ли молодой человек отдавал себе отчет в том, что делал.
Семен Семенович взволнованно кивал, чесал затылок.
– Пойти к ней? – спросила Лидия Вячеславовна. Но доктор покачал головой:
– Некоторые люди не любят, чтобы другие видели, как они плачут.
– Ах ты ж, беда какая, – женщина прикрыла рот ладошкой. – Бедная девка. Уж как она за него переживала. Сердце кровью обливается.
Саня тяжело вздохнул:
– Пойду заведу машину.
– Зачем? – удивился Шер.
– Ну как же. Искать надо.
* * *
Во-первых, он не укололся прямо под забором. Ничто не мешало сделать это сразу, но дух противоречия заставил все-таки отойти подальше. Он сделал инъекцию, лишь присев на землю возле старого тополя, и принялся ждать. Во-вторых, он не доставит Шеру удовольствия, использовав сразу весь препарат. Алча всем телом, он все-таки остановился и, вынув шприц с остатками зелья, убрал его в сумку. Несмотря на явные преимущества полной дозы, ее все же следует разбить на две части. Иначе он слишком быстро «перегорит» и устанет. Лучше будет подхлестнуть себя через часок-другой.
Воздух перестал быть густым и липким и свободно вливался в легкие, которые, обрадовавшись вечерней прохладе, погнали кислород по телу. Пение цикад, еще недавно сводившее с ума, вновь стало лишь стрекотанием насекомых. Наркотик должен одурманивать, его же он привел в норму. Высох, наконец, пот, который лился с него без остановки. Перестали дрожать руки. Снова стали привычными звуки, цвета, запахи. Мир вернулся и ласково приветствовал его, шевеля волосы теплым ветром, роняя на лицо листья, предвестники скорой осени. Разве что вокруг звезд, луны и фонарей, на шоссе появились мерцающие круги-ореолы.
В сумке, которую собрал ему Шер, нашлись нож, пластиковая бутылка с водой и два огромных бутерброда. Когда-нибудь он припомнит палачу эту насмешку.
Вторая волна, прошедшая по телу, в большей степени касалась не физиологического состояния, а мыслей. Мозг заработал на полных оборотах, выдавая бешеное количество идей. Он понял, что может никуда не уходить, знает, как убедить всех, что он ни в чем не виноват. Представить Шера в глазах остальных преступником? Нет ничего проще. Он заставит их линчевать эту гниду. Какое-то время он наслаждался картинами того, как мучается Шер, как молит о пощаде.
Он умнее их всех, он бесстрашен и силен. Он легко может заставить их подчиняться. Он без труда сдвинет с места ворота. Отныне все в его власти. Он накажет тех, кто пытался ставить ему палки в колеса. Мысли о расправе были приятны, но почти неуловимы. Четкий план мести все не складывался, от чего радость сменилась раздражением. Теперь ему не хотелось изощренных пыток. Хотелось просто все поломать, порушить. Избить Шера на глазах у всех, чтобы понимали, что с ним шутки плохи. Однако и эта волна вскоре схлынула. Звезды умиротворяюще глядели из своих ореолов. Ладно, все это глупости. Он был достаточно бодр, чтобы что-нибудь предпринять. Ненависть никуда от него больше не денется. Сейчас нужно не размахивать кулаками, а подумать о себе, причем срочно, пока он в хорошей форме.
Пока действует укол, он способен на многое. Передвигаться надо по хорошо просматриваемой местности. До шоссе всего километров пять – семь, а там к его услугам будут брошенные машины. О том, как попасть в квартиру, пока лучше не думать. Он станет мерить жизнь лишь короткими марш-бросками. Егор решительно поднялся навстречу прохладной ночи. Только близость смерти делает все по-настоящему серьезным. Смерть еще не обдувает лицо ледяным дыханием, он лишь чует ее присутствие неподалеку. Он в состоянии ее обойти. Отброшенные в сердцах бутерброды нужно поднять, молнию на куртке застегнуть. Шагать споро, дышать размеренно. Он кое-что вспомнил. Километрах в трех от дома он видел потрепанный синий автомобиль. Только бы на него никто не покусился, только бы машина была на ходу.
Идти оказалось сложнее, чем он думал. Но пусть Шер не ждет, что Егор упадет в траву прямо рядом с дачей и порадует его своей смертью. Он пройдет, пробежит, проползет столько, сколько нужно. Ненависть – сильный стимул.
Каждый куст, каждый бугорок, поросший травой, мозг охотно принимал за этого. Наркотик сделал видения такими яркими, что пару раз он с трудом удержался от вопля. Он щипал себя и даже бил по лицу, старался дышать глубже, но все равно пару галлюцинаций, весьма неприятных, ему пришлось пережить. Прямо перед лицом, едва не заставив обезуметь от ужаса, бесшумно прошмыгнула летучая мышь. Потом коварный чертополох, подкараулив, вдруг набросился из темноты и вцепился в одежду. Вырвавшись из его липких объятий, Егор упал на траву. Одно уберегало его от безумия – уже был виден синий автомобиль. Свет фонарей такой уютный, обнадеживающий. Нужно смотреть на них. Но тело уже чувствовало приближение отходняка. Надо гнать, гнать мысли о плохом.
Вид синей машины подбадривал, заставлял шевелиться, переставлять ноги, верить. Но «Фольксваген» играл с ним в злую игру. Каждый раз, когда Егор поднимал голову, ему казалось, что автомобиль отъехал дальше. Но, по мере того как светало, злые чары развеивались. «Фольксваген» призывно синел в жидком тумане, заливавшем луг, и теперь он к нему приближался, определенно приближался. Местами туман был так густ, что в нем полностью скрывались ботинки. Брюки пропитались сыростью. Пока еще он мог рассуждать трезво, но тело уже стало подводить его.
Ноги двигались, но будто онемели. Снова подступил озноб. Когда он захватит его в плен, пощады не жди. Напрасно он тратил время на размышления, развалившись возле дачи под деревом, нужно было двигаться вперед, расходовать драгоценную энергию во спасение. Теперь же дорога, пусть и короткая, измотала его вконец. Вот он, «фольксваген», уже в двух шагах. Дверца со стороны водителя приоткрыта.
По дороге ему все мерещился неприятный сладковатый запах. Дойдя до машины, Егор оперся на капот и постарался дышать медленнее. Но запах лишь усилился. Тело болело, было непонятно, что сейчас нахлынет, жар или холод, и от этого его трясло. Перебирая руками, Егор подошел к водительской двери и заглянул в салон. Увиденное заставило его отскочить и согнуться пополам. Как же он сразу не понял? Очертания тела водителя теперь трудно было разобрать, так его раздуло. Пусть ночи уже прохладны, зато днем еще жарко, неудивительно, что труп в таком состоянии. Из салона порскнуло что-то маленькое, юркое и скрылось в траве. Собрав силы, чувствуя, как шевелятся волосы, Егор отвернулся и быстро зашагал к шоссе.
Он шел, благословляя туман, окутавший все вокруг. Нужно смотреть вперед, а не под ноги, тогда будет казаться, что летишь на облаке, а не идешь по земле. Неудача с «Фольксвагеном» не должна сбить с толку. Шоссе уже близко, и уж на нем-то машин будет хоть отбавляй.
Солнце показалось над горизонтом, а полуночные птицы уступили свои полномочия утренним, чтобы те тоже смогли всласть попеть. Достигнув шоссе, Егор осмотрелся с надеждой и тревогой, словно капитан, выступающий в полное опасностей море. На дорожном знаке, сообщавшем, что до города осталось тридцать километров, ехидно стрекотала сорока.
Рядом ни одной машины, ближайшая в километре, может и дальше. Ноги уже не реагируют даже на сильные щипки. И главное, навалилась апатия. От того, что он передохнет пару минут, ничего не случится. Голос разума твердил: «Не садись. Ты не сможешь подняться. Ты слабеешь не от усталости, это заканчивается действие укола. Используй время, которое у тебя есть, с пользой». Но другой, более властный, голос произнес: «Отдохни, или вообще не сможешь ходить», – и Егор сел на скамейку остановки под желтым расписанием автобусов. Сорока перелетала ближе и с тревогой стала убеждала его встать, но потом отступилась.
Он проспал, наверное, всего несколько минут. Тени не стали длиннее, а солнце ярче. Сон не принес отдохновения. Глаза резало, озноб проник внутрь костей и распирал их изнутри. Но тело по-прежнему могло двигаться. Пока еще он в состоянии дойти до автомобиля, открыть его, завести, и даже давить на газ. Он доберется и до квартиры, и вообще, его рано списывать со счетов.
Однако кое-что все-таки изменилось. Егор поморгал, уверенный, что темные пятна, стоявшие перед глазами, рассеются, но они не исчезли. Пятна были следами. Егор вскочил и огляделся, но, если не считать птиц, кругом было тихо. Две цепочки следов тянулись, то сплетаясь, то расходясь, прямо перед ним. Егор задумался, мог ли он, придя сюда, попросту их не заметить, и ответил уверенно: нет, не мог. Когда он заснул, асфальт перед ним был чист. Кто-то, прошлепав прямо через лужу, пришел на остановку и испачкал ее. Посетителей было двое, и размер их обуви кардинально различался. Неизвестные прошли совсем рядом. Еще немного, и они наступили бы ему на ноги. Отпечатки медленно таяли на солнце.
Егор осмотрелся, приставив ладонь ко лбу, – никого. Визитеры уже далеко. Никогда еще он не чувствовал себя таким беззащитным. Птичий гомон стал невыносим. Самое неприятное в состоянии, которое наступает через положенное после укола время, – тревога. Лучше бы он проснулся на пару минут позже. Следы бы растаяли окончательно, и он о них не узнал.
Впереди на шоссе – красная легковушка. Ничего не соображая от страха, он пошел по дороге. Он – механизм, цель которого – добраться до ближайшего автомобиля. Робот, запрограммированный на выполнение одной-единственной функции. Гигантский циркуль, меряющий асфальт. Его красный приз, как выяснилось вблизи, – «Лада». «Скорей, скорей», – подбадривали птицы, и кроссовки впечатывались в асфальт с приятным звуком. Но приз тоже обернулся разочарованием. Аккумулятор «Лады» разрядился совершенно, осталось только пойти дальше.
В следующей, черной «Волге» с шашечками, оказались заблокированными все двери. Это ничего. Чем ближе к городу, тем больше будет машин. Правда, и количество этих будет увеличиваться прямо пропорционально. Вот тебе, Егор, и простое линейное уравнение, решишь правильно – останешься в живых. Потом он миновал сразу две аварии, участники которых – респектабельные машины – были теперь непригодны для езды. Почти во всех обнаружились трупы. Хорошие были машины. Место аварии пришлось обходить по обочине, намочив при этом ноги. Плевать, все равно они ничего не чувствуют. Столько машин кругом, а поехать не на чем.
Потом с ногами стало твориться что-то и вовсе странное. Неожиданно они принялись выделывать при ходьбе коленца, будто готовы были сплясать. То подворачивалась ступня, то сводило судорогой колено, от чего оно не могло согнуться. Остановившись, Егор стал потирать ноги, заклиная, чтобы они не подвели.
* * *
– Парень, ты вообще понимаешь, что было бы, если бы я проехал здесь чуть позже или чуть раньше? Если бы ты не встретил меня?
Сева выглядел таким довольным, что хотелось дать ему в лоб. Встреча не слишком потрясла пацана, разве что обрадовала. Дети искренне верят в чудеса. Севу вот не удивило, что, выскочив на улицу, он встретил живого человека, и притом знакомого. Такие совпадения не кажутся детям чем-то особенным. В фильмах и мультиках такое случается на каждом шагу.
– Тогда я поехал бы за подмогой на дачу, я умею водить машину.
– Да ты, смотрю, все продумал!
– Я хочу спасти папу и маму, – объяснил свое поведение ребенок и спросил так, будто речь шла о небольшом одолжении: – Поможешь мне?
– Мне бы кто помог.
– Ого, – сказал Сева, когда увидел, во что превратилась нога Стаса. И побледнел так, что на носу проступили прежде незаметные веснушки.
– Все не так страшно, как кажется.
Стас сказал это, чтобы успокоить мальчишку. Рана раскрылась тошнотворным цветком, кровотечение не останавливалось, джинсы намертво присохли к ноге. К тому же глубоко в мышце остался осколок.
– Ты ведь не умрешь? Я так испугался, когда ты отключился, думал, ты того… – Сева шмыгнул носом: – Поехали спасать папу и маму?
– Я, конечно, все понимаю, но сначала – нога.
– Забинтуем и поедем.
– Как у тебя все просто! Тут бинтом не вылечишься. Нужен антибиотик. Дезинфекция. И самое главное, чтобы оторвать джинсы от ноги, их нужно сначала размочить. Нужна вода. Чистая вода. Вот сколько всего нам нужно.
Сева подумал и предложил:
– Зайдем в больницу?
– Представляешь, сколько там народу? Проще зайти в аптеку.
– Нет! – Сева вцепился в его рукав. – Не надо никуда ехать. Ты опять упадешь в обморок и мы разобьемся. Пошли в больницу! Это же больница для детей. С детьми-то мы справимся.
– Ну ты насмешил. А врачи? Медсестры? Охранники? С ними что будем делать?
– Я лежал в этой больнице. Знаю, что нужно делать.
Поняв, что заинтересовал взрослого, Сева напустил на себя важный вид.
– Говори уже.
– Надо идти в отделение инфекционной ревматологии. Я там лежал. Там все помещения закрываются, есть где спрятаться. Мы закроемся в палате и перебинтуем тебя.
Да, Сева многого не учел, но были в его плане и явные преимущества. Слово «палата» вызвало у Стаса неожиданную бурю эмоций. Неужели уже скоро он сможет растянуться на нормальной кровати? Положить раненую ногу так, чтобы она меньше ныла? Закрыть дверь на замок и поспать. У Игната он спал на скамье, и сном это можно было назвать только с натяжкой. До сих пор бока помнят это ложе.
– Вроде пусто, – констатировал он через некоторое время. – Ну почти пусто.
Действительно, в скверике вдоль кустов сирени двигались лишь три фигурки, одетые в одинаковые пижамы.
– Двое на костылях, они нас не догонят. А третий вообще задохлик, – шепнул Сева. – Что ты встал? Пойдем.
Стас смотрел на печальных малышей, трудолюбиво переставлявших тонкие ноги в полосатых штанах. Лица, покрытые красными пятнами, и после смерти сохраняли выражение покорности, присущее калекам.
– О, господи, – выдохнул он и схватился за ветку, так закружилась голова. – Бедные дети.
Самый маленький мальчик, остриженный под ноль, дошел до ограды, постоял, свесив голову, и повернул обратно. Медленно, осторожно, как опасливая зверушка, он ковылял теперь к дубу. Упершись в его толстый ствол, калека дал себе минутный отдых и, развернувшись, снова направился к ограде. Два его товарища передвигались так же медленно и неуверенно. У одного ноги были закручены винтом. Какая-то болезнь костей, понял Стас.
У второго что-то случилось с костылем – теперь он мало чем мог помочь, ребенка шатало из стороны в сторону. Вскоре костыль и вовсе подломился, и мальчик упал на спину. Он беспомощно барахтался, как опрокинутый жук, а когда все же перевернулся на живот, пополз все к той же сирени. Маленькие пациенты явно не привыкли отклоняться от маршрута во время прогулок.
– Ему уже не больно, – неуклюже утешил спутника Сева.
Стас потащил мальчика вперед. Они уже дошли до контрольно-пропускного пункта, когда на них выскочил здоровенный пес. Цепь остановила собаку буквально в каких-то сантиметрах от них, передавив черному как смоль доберману горло. Пес взвизгнул и захрипел. Стас попятился, но уперся в шлагбаум.
– Я его знаю, – обрадовался Сева. – Это Рекс. Рекс – хороший пес.
Доберман то ли смирился с тем, что до пришедших ему не дотянуться, то ли осознал, что наконец видит перед собой живых людей. Он сел на задние лапы и, вывалив розовый в черную крапинку язык, стал молотить по земле хвостом.
– И, видимо, умный, раз до сих пор не дал себя укусить.
Лифт привез их на четвертый этаж. Приступы дурноты прихватывали Стаса все чаще, и он молился только об одном – не потерять сознание до того, как они попадут в палату. По сути, теперь Сева был главным в их тандеме, потому что сам он не мог уже мыслить связно. Все, на что он был способен, это переставлять раненую ногу, которую наспех обернул найденной в джипе тряпкой, и не падать, когда требовалось повернуть голову. Стас никогда не думал, что головокружение бывает таким сильным.
– Значит, – командовал Сева, – обстановка такая: прямо перед нами – пост старшей медсестры. Это самое опасное место. Вокруг нее вечно все толкутся. Там телик и книжки. Шахматы.
– Я понял суть.
– Проскочим, а дальше – коридор и палаты. Там будет пусто. Нам нужны платные палаты. В них никто не селится. И ты, это, не дрейфь. Они все инвалиды, им за нами не угнаться. Просек?
– Просек, командир.
Сева описал все довольно точно – и модель телевизора, и длину стойки, и цветы в горшках. Но он не сумел выразить словами, как удручающе выглядит отделение: трещины в потолке, обшарпанные стены, дряхлая проводка.
Возле стойки поста действительно царило подобие жизни. Несколько малышей лет от пяти до десяти ходили, натыкаясь друг на друга, тараща мутные глаза. Некоторые заметно прихрамывали. Между ними расхаживали врачи. Порой кто-то из докторов натыкался на ребенка, и тот падал, но, полежав какое-то время, снова вставал на ноги и принимался ковылять туда-сюда.
– Ты заметил, что эти в больнице другие, чем в городе? – спросил Сева. – Какие-то медленные. Пришибленные. Никто нас до сих пор не учуял. В другом месте уже набросились бы.
– Бдительности терять все равно не стоит. Мне кажется, или толстая медсестра засуетилась?
Женщина действительно принюхалась и решительно направилась к ним. Стасу даже показалось, что она смотрит на них с изумлением. Определенно сестра учуяла гостей. Лицо ее исказила гримаса нетерпения, руки вытянулись, пальцы зашевелились, а губы заходили ходуном. Они бросились назад. Добежав до лифта, они все-таки обернулись. Женщина остановилась как вкопанная. Она поводила головой и недовольно урчала, но явно потеряла след. Потоптавшись на месте, сестра повернула назад. Все еще взбудораженная, она принялась ходить, сумбурно жестикулируя, да так, что сбила с ног подвернувшегося мальчишку с забинтованной головой.
– Она не смогла перейти через лужу, – Сева показал на пол.
Стас принюхался:
– Это формалин. Чувствуешь, как воняет? Он перебивает наш запах.
Медсестра еще раз сунулась в их сторону, и снова повернула назад в том же месте.
Стас окунул ладони в жидкость и стал мазать Севе лицо и руки. Не забыл смочить и одежду. Мальчик сморщился.
– Терпи, – потом Стас намазал и себя.
От формалина кожа сделалась липкой, но по крайней мере не зачесалась. Зато запах был что надо. Резкий, тошнотворный. В нем растворялись все другие запахи. Оставалось только проверить, действительно ли он так хорошо работает. Решили пойти в сестринскую за лекарствами.
– Стой тут, – приказал Стас и, проглотив ком в горле, сделал шаг в сторону заветной двери. Но Сева повис на нем и запищал:
– Я с тобой!
– Я быстро.
– Нет!
Послышалось рычание.
– Он заметил нас! – взвизгнул Сева.
Действительно, усатый врач в халате, из кармашка которого выглядывали очки в тонкой оправе, казалось, показывает на них пальцем. И издает призывные звуки, обращая внимание сородичей на дерзкое вторжение.
– Тьфу на тебя. Напугал. Никто нас не видит. У него просто дернулась рука. А рычат они постоянно.
На столике в сестринской их ждало сокровище – большая коробка, разделенная на многие ячейки, в которых лежали таблетки, капли, мази, вата, бинты. Нашлись в ней и спиртосодержащие препараты, и антибиотики.
– Роскошные апартаменты, – сказал Стас, оказавшись в палате, – есть даже отдельный туалет. Еще и кулер!
Он упал на одну из двух кроватей.
– Не спи! – испугался Сева. – Надо вынуть стекло.
«Не так уж глубока эта рана и не так уж велико стекло», – убеждал себя Стас, аккуратно отрезая брючину чуть повыше колена.
– И что ты, такой здоровый мужик, делал в этом отделении? – Он осторожно раздвинул края раны.
Комната сделала пару полных оборотов вокруг его головы, но вскоре все снова встало на место.
– У меня были плохие анализы на ревматоидный фактор. Мама хотела меня обследовать.
– И что? Оказалось, что все хорошо? – Неужели стекло засело так глубоко? Дернуть изо всех сил и покончить с этим?
– Конечно, – фыркнул Сева и добавил совсем по-взрослому: – У мамы сдают нервы, когда я болею. Ее саму лечить надо.
– А почему именно эта больница? Тебя же, буржуина, могли пристроить в место поприличнее.
– Здесь самые хорошие специалисты, – Сева явно повторил где-то услышанную фразу, – не смотри, что здесь так страшно. Мы даже взятку давали, чтобы я тут лежал.
– Да, хороший специалист был бы сейчас очень кстати. – Стас дернул стекло.
То ли кровать провалилась под ним, то ли сам он взлетел в воздух. От боли он потерял дар речи и мог лишь, откинувшись на подушку, наблюдать, как Сева, пыхтя, пытается перебинтовать его ногу. Не было сил даже дать пацану совет, поэтому Сева замотал ее на свой вкус. Увидев, во что мальчик превратил его конечность, Стас невольно улыбнулся. Нога превратилась в слоновью, а венчал эту монументальную конструкцию пышный бант.
– Как тебе? – поинтересовался Сева.
– Как бревно. – Стас попытался приподнять ногу. Сделать это можно было только при помощи рук. – Ничего, потом перебинтуем.
– Вообще-то я старался, – обиделся Сева.
Постель с ветхим, но чистеньким бельем и старенькой подушкой была прекрасна, соблазнительна. Хотелось закрыть глаза, забыть обо всем и спать долго-долго.
Но Севу мучило нетерпение:
– Теперь мы можем идти спасать папу?
– Парень, имей совесть. Я потерял литра два крови. Дай полежать хоть немного.
Сева замолчал, но всем своим видом показывал, что долго полежать не даст. Он присел на свободную кровать и, яростно болтая ногой, смотрел на Стаса в упор.
– И не смотри так, не проймешь.
– Я не смотрю.
– Смотришь. Имей терпение. Даже супермену нужен отдых.
– Какой ты супермен…
– Заткнись, прошу тебя.
Стас старался не смотреть на мальчишку, чтобы не видеть этот укоряющий взгляд. Теперь, когда стало тихо, он обратил внимание на странный звук вдалеке. Жалобно пиликает где-то аппарат искусственного дыхания? Дребезжит кварцевая лампа? Тихо повизгивает в соседней палате вентилятор? Сначала он решил, что у него шумит в ушах. Нет. А для звука, издаваемого техникой, он был слишком неритмичный, рваный. Стас затаил дыхание, но, как назло, звук пропал. Наконец, он снова появился, тихий, но вполне различимый.
– Ты слышишь? – спросил он Севу.
– Что?
– Перестань скрипеть пружинами и услышишь. Как будто тихий плач, но я не могу понять где.
Сева замер.
– А, это отказники, – сказал он и снова стал качать ногой.
– Кто?
– Отказники. Они всегда плачут. Потому что их не выпускают из палаты. Я их никогда не видел. Нас к ним не пускали. Нянечка говорила, они могут укусить.
– Кто? Дети?
– А что, отказники – это дети? – Изумлению Севы не было предела.
– А кто они, по-твоему?
– Они… ну… как бабайки, маленьких пугать.
– Отказники – это те, от кого отказались родители, олух! Это дети, которые родились тяжелобольными. С церебральным параличом или синдромом дауна. Родителям такие дети не нужны, и они оставляют их в больнице.
– Тогда понятно, – задумчиво сказал Сева, – почему они все время плачут. А нянечка говорила, что доля у них такая – плакать. И что на них даже смотреть нельзя.
– Дура была твоя нянечка и тварь. Представляю, как в наших больницах обращаются с отказниками. Держат по уши в дерьме. А это дети, понимаешь. Дети! Которых просто никто не любит. Которые никому не нужны. Их запирают в палатах, чтобы они не смущали таких как ты… с родителями. И едят они плохо. Все самое вкусное дают тем, кто заплатил за отдельную палату.
– Это значит, они там сидят… живые?
– Выходит что так. Раз их запирают, никто до них не добрался.
– Нет. Нет. – Сева пришел в страшное замешательство. – Ты что-то путаешь. Мне говорили – они не люди! Они… они, как эти. Заразные. Они укусить могут!
Стас попытался встать, но резкая боль повалила его навзничь. Нужно бы съесть обезболивающее позабористей. Плач вдалеке будто стал громче и резанул мозг ровно посередине. Стены прошлись хороводом и растворились в черной тьме, которая, оказывается, за ними скрывалась.
* * *
Думая только о том, не следует ли все-таки потратить оставшиеся у него драгоценные капли наркотика, он перестал смотреть вперед. И столкнулся с этим нос к носу. Молодой человек стоял у придорожного ресторанчика, и поначалу Егор принял его за красочный плакат с изображением гамбургера. Когда бутерброд ожил, Егор больше испугался за свой рассудок, чем за жизнь. Из метрового поролонового костюма торчала голова примечательно некрасивая. Вулканические прыщи, обезобразившие лицо юноши при жизни, никуда не делись и после смерти, а пролегшие между ними вены завершали картину. Из-под гамбургера виднелись тонкие кривые ноги в черных джинсах. Даже среди этих парень мог бы прослыть уродом.
У бутерброда обнаружилась подружка – девица в костюме сосиски в тесте. Она выплыла из-за кустов. Сочетание комичных костюмов и мертвых, испещренных страшными пятнами лиц было так ужасно, что Егор бросился прочь. Оглянувшись, он споткнулся и упал. Сумка сорвалась с плеча, полетела в канву.
Егор попытался встать, но понял: все, ноги отказали, превратились в бесчувственные куски плоти. Растирания, уговоры и молитвы не помогали. Нужно что-то более существенное – «догнаться» или (это даже лучше) поспать. Но позволить себе поспать он сейчас не мог. И Егор пополз к сумке, удивляясь тому, как тяжелы, оказывается, ноги, когда они становятся не инструментом для ходьбы, а грузом. Он даже не знал, глубока ли эта канава и утонула ли сумка. Он просто должен сделать все, что требуется для спасения. Сумки уже не было видно. Егор испытал какое-то мрачное удовлетворение. Ну вот и завершился его путь. Не нужно больше мучить себя, заставлять куда-то идти. Сейчас он уснет и не проснется, даже когда булки с обезображенными лицами станут его жрать. Но кто-то на небе решил показать, что еще не все потеряно. Тонкий солнечный луч пронзил мутную воду. Сумка плавала чуть поодаль. Внутрь натекло совсем немного, шприц уцелел и даже не намок. Наплевав на все, Егор укололся прямо у канавы.
Мир ненадолго ускользнул от него, но вскоре вернулся. И даже стал прекраснее. Пришли в равновесие эмоции. Животный страх отступил, теперь Егор мог мыслить здраво. Ноги отозвались сначала легким покалыванием, а затем и болью. Он встал на колени, потом выпрямился в полный рост. Силы вернулись.
Гамбургер и булка так и расхаживали у ресторана. Однако, чтобы разминуться с ними, нужно было сделать немалый крюк по мокрому лугу. Можно, конечно, пройти через лесок по другую сторону дороги, но лес опаснее, чем высокая трава. А потом он снова поднимется на дорогу и обязательно найдет автомобиль. Должны же быть, в конце концов, на трассе и нормальные машины, а не только битые, запертые или полные трупов. Все будет хорошо, убеждал себя Егор, перебираясь через канаву.
С одной стороны виднелись домики какого-то садоводства – залатанные крыши, старые заборы, сплошь гнилые доски и кое-как понапиханные куски фанеры. В садоводстве запросто могут быть эти. Но в ресторане по другую руку эти есть точно. Такая вот Сцилла и Харибда. Ни к одному из объектов приближаться нельзя. Идти придется ровно между ними.
Егор зашагал по колее, радуясь тому, как отзываются болезненным покалыванием ноги. Садоводство, казалось, не таило в себе угрозы. Никто не расхаживал по участкам, созывая кур, перекрикиваясь с соседями. Некому здесь было собирать красные яблоки, заметные даже издалека.
Колея, конечно, не так удобна, как дорога, но и по ней можно перемещаться вполне сносно. Правда, ему стало казаться, что кто-то идет сзади. Разумеется, он поминутно оглядывался и каждый раз обнаруживал, что за спиной никого нет, – но стряхнуть наваждение не мог. Страх нашептывал всякие глупости вроде того, что преследователь может быть невидимкой или прятаться в высокой траве. «Не позволяй фобиям взять над тобой верх, – убеждал себя Егор, – это все наркотик».
Еще кое-что тревожило его, и сначала было непонятно что. Что-то не так в окружающем его мире. Сухо во рту? Слишком прохладно? Слишком громок звук его шагов? Нет, это все не то. Наконец он догадался: пахло дымом. Причем вполне отчетливо. Лесной пожар? Вряд ли. Значит, где-то рядом есть живые. Кто-то жжет костер? Возможно, это не один человек, а несколько. Он шел вперед, но мысли об источнике огня не давали покоя. Наконец он понял, что не так. Картина «люди у костра в лесу» была очень яркой, но совсем неправдоподобной. Зачем людям сидеть в лесу, если поблизости стоят дома? Нет, дым определенно идет из садоводства. Егор разглядывал трубы домишек и над одной действительно увидел тонкую струйку. Совсем жидкую, почти потерявшуюся в облаках. Возможно, человек, не принявший наркотик, не заметил бы ее вовсе. Но только не он.
Люди топят печку. Сейчас они сидят возле нее, заглядывая через дверцу в печное нутро, туда, где алеют угли. У них готов горячий обед. У них есть постельное белье и даже, может быть, перины. Все то, что называется словом «быт». То, что прежде он недостаточно ценил.
На яблоне возле дома краснеют яблоки. До одури, до рези в желудке захотелось сочного яблочка. Вонзить зубы и хрустеть, хрустеть. И чтобы по подбородку тек сок. Запах дыма заворожил Егора. Впервые в жизни он понял, что это такое, когда тебя ведет не простое желание, а инстинкт.
Сейчас остро, как никогда прежде, он чувствовал себя частью своего биологического вида. Его выбросили из коллектива, из стада, и, отвергнутый, он вынужден скитаться. Нет, он и прежде знавал одиночество, но то одиночество было желанным. Сейчас он хотел к людям, нуждался в них. Егор шел на запах. Кто-то развел огонь, и этот кто-то послан ему самой судьбой.
Дом по всем признакам первый в садоводстве. Самый большой, самый крепкий на вид. Ставни выкрашены ярко-голубой краской. Забор густой, без прорех. Скорее всего, в этом доме живут круглый год, тогда как другие – лишь развлечение на лето. В пользу его догадки говорила и пристройка, в которой он заподозрил курятник.
Егор постучал, представляя, что откроется дверь дома, и кто-то поспешит к калитке, издавая по пути удивленные восклицания. Его втянут внутрь, и он, как усталый путник из сказок, получит все, что ему причитается, – кров, постель, пищу, а главное – долгий и упоительно откровенный разговор. Но на стук никто не откликнулся. Егор постучал громче. Тишина. Даже дымок в трубе иссяк. Он уже собирался уходить, когда калитка скрипнула и приоткрылась. На Егора уставилось ружье. Все правильно, с радостными приветствиями теперь не следует торопиться.
– Что молчишь? – строго спросил старческий голос.
– Эээ… здравствуйте, – отозвался Егор. – Я тут увидел дымок из трубы и решил зайти. На огонек.
– Говорила мне бабка – не топи, – проворчали за калиткой. – А я не слушал. Думал, самую малость огонь разведу, никто не увидит. Все равно заметили.
– Если вы не возражаете, я у вас немножечко… посижу.
– А если возражаю?
– Я вам не буду в тягость.
– Это мне решать.
– Я один, я безоружен. Впустите, пожалуйста.
– Вижу, что один, давно тут стою. Выстрелить в тебя уже собирался. Идешь как укушенный. Не стучать надо, а голос подавать.
– Так впустите?
– «Посижу», – передразнили его, – сам жрать небось хочешь.
– Если честно, не отказался бы. Но даже если просто дадите отдохнуть, я буду очень благодарен.
– Что мне твоя благодарность, – мужчина замолчал. Наконец калитка отворилась.
Хозяин оказался сухощавым дедулькой с вострым носом и въедливыми глазками на гладко выбритом лице.
– Благодарен, говоришь?
– Много здесь народу? – спросил Егор, осматривая дом с тюлевыми занавесками на окнах.
Дом был кругом подлатан, подмазан, ухожен. Он сумел бы загнать его за вполне приличную сумму, презентуя как «местечко со всеми коммуникациями, недалеко от города». Вот только пристройка явно ни к чему. В остальном все полный тип-топ.
– Только я и жена.
– Ружье помогло выжить?
– Нет, просто нужно ставить на участке нормальный забор, – сурово пояснил дед, – а не гнилые палки. Остальных за несколько минут перекусали.
– Сейчас тут… тихо? – осторожно поинтересовался Егор.
– Тише не бывает. Отвадил, – теперь дед держал дулом вниз. – Но все равно недалеко ушли, гуляют по округе.
Хозяин говорил, а сам сверлил глазами лицо незнакомца, приглядывался.
– Вы с женой разводите кур? – зачем-то спросил Егор.
– Разводил раньше. Всех зарезал. Вялые стали, не дай бог, птичий грипп.
– Вам не страшно тут вдвоем?
– Всем сейчас страшно. Ничего, живем. Свекла, картоха есть, крупы завались, свой колодец. Как раньше жили, так и живем.
Ему вдруг стало жалко деда. И эта сентиментальность – не из-за наркотика. Ужасно, трагично, непостижимо то, что творится с миром.
– Жрать, наверное, хочешь? – поинтересовался дед.
– Есть немного.
– Пойдем уж. Сам виноват, развел огонь. Не гнать же тебя теперь.
– Я не очень голоден.
– Как же, «не очень». Куда идешь?
– Домой.
– В город?
– В город.
– Там не выживешь. Там народу много. А откуда идешь?
– С дачи. Тут рядом, на Ропшинском шоссе.
– Один идешь?
– Один…
– Понятно, – вздохнул дед. – И что тебе на даче не сидится? Жрать нечего?
– Нечего. Ни продуктов, ни воды, – ничего.
– Понятно. Дача с цветочками. Цветочками не наешься.
– Это точно. Я отдохну немного и пойду.
– Куда теперь-то торопиться? Отдыхай.
– Спасибо. Но у меня там дело.
– Должно быть, очень важное дело, чтобы жизнью из-за него рисковать.
– Так и есть. Надеюсь, ваша жена не станет возражать?
– Она тебе рада будет.
– Спасибо.
– Сам ей скажи, она в курятнике.
Когда он заглядывал в темное душноватое помещение, то почему-то подумал о Варе. Вообще-то он довольно часто о ней думал, но всегда как-то урывками, невпопад. На пике волнения или физической боли. Вот и сейчас вспомнил, потому что дверь скрипнула совсем как дверь их номера в Таиланде. Возможно, Варе повезло. Она умерла, так и не осознав, что случилось с миром. Ей не пришлось продираться ночью через лес, дрожа от перспективы встретиться с этими, не пришлось бороться за жизнь. Не такой уж плохой выпал ей билет, если вдуматься.
Однако то, что открылось за дверью, мгновенно заставило Егора забыть о девушке. Как легко он дал себя провести. Все же лежало на поверхности, и не заметить очевидные нестыковки в рассказе деда было в его силах. Он был слишком возбужден встречей с живыми людьми и перспективой поесть горяченького. К деду с бабкой, наверное, не каждый час приходят гости, и довольно странно, что хозяйка так и не вышла на него взглянуть. Если добавить к этому тот факт, что всех кур семья перерезала, как сообщил ему дед, ситуация становится и вовсе дикой. Какие заботы могли задержать старуху в курятнике без кур? Любая женщина, долго сидевшая взаперти, сколько бы лет ей ни было, всегда высунется посмотреть на явившегося гостя. Ей в этом не помешает и пожар.
Егор застыл на пороге, и дед толкнул его в спину. Щелкнула задвижка. «Вот мне и хана», – подумал Егор с каким-то даже удивлением. Пока смерть была лишь вероятностью, одним из многих вариантов развития событий, он боялся ее до обморока. Теперь она лишь изумляла его. Нет, не такой смерти он хотел. Правильнее, честнее было бы умереть возле дачи. Тогда его по крайней мере похоронили бы. Шер не раскрыл бы никому его секрет, ему воздали бы причитающиеся почести. Ну не здесь же умирать! Не в грязном курятнике, посреди птичьего дерьма. Это несправедливо, обидно.
Бабка оказалась сухощавой и невысокой, как и ее дед. Она выступила из темноты скорее осторожно, чем агрессивно. Платок сбился на плечи, седые волосы растрепаны, одежда в пятнах.
Егор осмотрелся. Выломать, высадить доски! Это в его силах. Но вместе с тем он понимал: даже если он и выберется из курятника, то далеко не убежит. У деда ружье. Он все равно добьется своего. Но лучше смерть от пули, чем от этой.
– Дед, – позвал Егор, – ты с ума сошел? Ты что творишь? Она же уже не человек!
– Это тебе она не человек. А мне – человек. Кормить ее как-то надо? Надо. Мне, думаешь, это в радость? А что делать?
Старуха пошла к нему, выставив руки вперед. Потом оглянулась в нерешительности, будто узнала голос мужа.
– Не дури! – закричал Егор, пятясь вдоль стены, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. – У нее мозг не работает. Она ничего не понимает!
– Ты что, доктор, что ли? Все она понимает.
– Побойся Бога. Ты держишь дома труп! Ее похоронить надо.
– Моя жена – мне решать. Может, вылечат ее еще. Пока силы есть, буду кормить.
Заговаривая деду зубы, он на глазок оценивал крепость стен. На самом деле и не курятник это даже, а барахло какое-то. Сколочен из чего придется. Две стороны вообще из фанеры. Одна крест-накрест заколочена рейками. Раз укрепили, значит, именно это – слабое место. Надо пробовать. Старуха волновалась, кряхтела болезненно и нервно. Зыркала на него мутными бельмами.
Он им не курица!
– Тебя отпустишь, ты пойдешь всем расскажешь, как я тут хорошо живу. Приведешь кого не надо. Смирись. Все одно ты не жилец. Малахольный, по тебе видно. Выглядишь как покойник.
– Открой. Не бери грех на душу.
– Ничего, не в первый раз. Я тоже не зверь, а что делать? Курей больше нет. Кролей нет. – Ему показалось, или мужчина плачет? – Всех съела. Собак и тех нет. А жрать ей что-то надо.
Дед замолчал, послышались тихие всхлипывания. Тянуть дальше нельзя, старуха разволновалась. Чует добычу, просто не может пока поверить в свою удачу. Треск от соприкосновения тела с фанерой вышел громкий, но дерево выдержало. И сразу же раздался оглушительный выстрел. Пуля пролетела, наверное, совсем рядом с ним. А может, и нет. Одно можно сказать точно – времени у него очень мало. Бабка хныкала, будто от страха. Вторая попытка была вознаграждена щедро – стенка не проломилась, а упала практически целиком, несильно задев деда.
Следующий выстрел прозвучал, когда Егор уже был у калитки. Он бежал по лугу, спиной чувствуя взгляд, чувствуя, как напрягается палец деда на спусковом крючке. Но третьего выстрела все не было. И вскоре он понял – и не будет.
Егор перевел дух. Его не пристрелили, но он все равно, скорее всего, умрет, лопнут камеры сердца. Невысокие стожки сена показались ему сейчас милее всех диванов, всех кресел. Дойдя до одного из них, Егор опустился в ароматную подсохшую траву.
Почему же дед все-таки не выстрелил? Закончились патроны? Жена добралась до него раньше, чем он успел спустить курок? Старик пожалел его, дал уйти? Егор обнаружил, что сумка при нем. Небольшое достижение. Шприц все равно пуст, и еды больше нет.
Черт, он так ничего и не добился. Не приблизился к городу, даже не нашел автомобиля. Он слаб и беспомощен. Теперь его положение еще хуже, потому что уколоться, вернуть себе силы, больше нечем. Но есть и положительные моменты. По крайней мере он до сих пор жив, и на этот раз у него не отказали ноги. Если первая доза с непривычки была оглушительна и аукнулась самыми неожиданными реакциями, то вторая прошла на ура. Без нее он бы не смог взять себя в руки, высадить стену, пробежать так далеко. Какая все-таки удобная вещь – сено. Даже сыроватое, оно дает тепло. Сидеть здесь – предел его мечтаний.
Егор очнулся от шороха. Небо оказалось расчерчено ровными линиями. Отведя от лица травинки, он решил, что шуршала, наверное, мышь. Заметно стемнело, значит, он проспал не меньше трех часов. Заснуть в стогу было не только опасно, но и глупо. Пока были силы, надо было искать машину, ехать, топать, ползти домой. Егор приподнял голову, но она тут же закружилась. Сено больше не грело. Приближалась ночь. Сдохнуть, что ли, здесь? Какая теперь разница. Все равно сил больше нет. Тошно.
Есть взгляды, которые «ласкают» или «буравят», но этот взгляд лениво полоснул по нему тупой бритвой. Почувствовав его, он повернул голову, снова испугавшись, что сейчас же остановится сердце. Они стояли вокруг стожка, будто собирались водить хоровод, да все не могли решить, в какую сторону пойти. По всем приметам то были соседи деда. Может, из другого садоводства. От шороха, который он издал, пошевелившись, они чуть отпрянули, как дикие звери, но продолжали смотреть.
Разговаривать с диким зверем, разумеется, совершенно бессмысленно, но человеку присуще выражать свои эмоции словами. Егор зачем-то сказал этим:
– Что уставились? – и заплакал, скорее от злости на самого себя за то, что так опростоволосился с этим стогом. Потом он с трудом поднялся.
Эти молчали, не спешили сомкнуть круг. Егор старался впитать все подробности их облика, все-таки это было последним зрелищем в его жизни. Почему-то казалось, что и они смотрят на него, хотя, конечно, это не было правдой.
Всем им было хорошо за пятьдесят. Один дышал ртом, тяжело, одышливо, видимо, при жизни страдал астмой или чем-то в этом роде. Во рту у него не хватало многих зубов, а кое-где блестели металлические коронки. Другой был густо украшен татуировками, с которыми сливались проступившие вены, от чего издалека он выглядел абсолютно синим. «Поселковые пьяницы. Сидят у магазина и клянчат рупчик, – отметил Егор машинально, – счастливчики. Когда их кусали, они, наверное, были в зюзю и даже не поняли, что произошло. Просто один дурман сменился другим». Противно, что такие будут трогать его своими заскорузлыми руками. От досады Егор даже швырнул в них клок сена. Слезы текли привольно, приятно горячили щеки.
Он вскочил и, утирая их, топнул ногой, чего не делал с самого детства.
– Что уставились? Что уставились? – повторял он. – Радуетесь? Ненавижу!
Голос срывался, но Егор продолжал кричать, пугаясь собственного сипения. Он раскидал уже, наверное, все сено, на котором лежал.
– Давайте, подходите! Крысы! Мрази! Боитесь? Когда же вы все сдохнете, наконец? Как вас земля носит?
Этот в татуировках, который все-таки сделал шаг вперед, отпрянул и даже открыл рот. Повизгивая, он задирал лицо к небу, будто призывая его в свидетели вопиющей несправедливости. Его товарищи тоже пришли в волнение. Второй алкаш оглядывался на друга, казалось, сейчас он скажет: «Что с тобой? Успокойся!»
– Жрите! Не подавитесь!
– Акхм, акхм! – закашлял алкащ, даже схватился за горло.
Он стоял, как ведьмак, окруженный негодующими сельчанами, которые хотят предать его мучительной смерти, да боятся приблизиться. Тогда Егор сам подошел к алкашу, заглянул в мерзкое лицо:
– Чего ждешь, падла? Что нервы мне треплешь? – Неожиданно для самого себя, собрав последние силы, Егор ударил алкаша в нос. Тот отреагировал странно: вместо того чтобы наброситься на обидчика, заскулил и стал крутить головой.
– Ыыы-ууу-а, – жаловался товарищам алкаш, встав в сторонке. Остальные тоже отошли, сбились настороженной стайкой.
Боль проясняет сознание. Удар, от которого заныли костяшки, сыграл роль пускового механизма для догадки, хотя достаточно было бы просто хорошенько себя ущипнуть. Он понял, почему его никто не хочет кусать. Не его слова держат их в узде, а кое-что другое. Догадка была безумная, но она, честное слово, все объясняла, все расставляла по местам. От стресса, усталости, ломки он был словно во сне, но он не ошибался. Это можно проверить.
Эти никак не отреагировали, когда он к ним подошел. Егор похлопал в ладоши, и все головы повернулись в его сторону. Эти зашевелились. Звук их беспокоил, но они явно не знали, что следует делать. Он пощелкал пальцами у одного прямо перед носом – и не вызвал никакой агрессии, лишь волнение. Тогда он прикрикнул на них, как чабан на овец, и, хлопая в ладоши, постарался сбить в кучу. Плохо, но они все же подчинялись. И как прикажете к этому относиться? Если бы кто-нибудь посмотрел, что он делает, то решил бы, что Егор Малеев наконец-то сошел с ума. Между тем в его действиях были и смысл, и логика.
Он тыкал этих пальцами в бока и дергал за волосы. Пинал и щипал. Водил руками у них перед лицом. Одному даже щекотал в носу соломинкой. Наконец этим надоели издевательства, и они медленно пошли прочь, урча на ходу. Что ж, наверное, ему следует пойти с ними. Эти, наверное, направились в свою деревню или садоводство. Они покажут ему дорогу к еде и комфорту. Сегодня ночью он не будет спать в стогу.
Егор шел, время от времени касаясь кого-нибудь из них, и тихо смеялся. Они действительно вели его к поселению. Вдалеке показались крыши низеньких деревянных строений. Наверное, очередное садоводство. Или ферма. Много ухоженных грядок. Господи, неужели это клубника? Это определенно она. Августовская поздняя «ананасная» или «лорд». Рот наполнился слюной. Только ради одной этой клубники он должен туда дойти, не упасть по дороге. Теперь умирать – глупо. Он съест килограмма два ягод. Потом поспит и съест еще три. Потом съездит в город за наркотиками и лекарствами и переберется сюда на какое-то время. Будет есть клубнику, пока не оберет всю. У этого хозяйства роскошная ограда, железная сетка, натянутая между столбами. Через такую ограду все видно, и при этом она крепкая. Дурацкий смех все рвался наружу. Смех пугал этих. Они вздрагивали.
– Ничего, ничего. Я не над вами, – успокаивал их Егор.
* * *
Не зная, чем себя занять, мучаясь теснотой и духотой, они стали рассказывать друг другу истории.
– Начальник, а что за женщина к тебе приходит? – спросил его самый старший в бригаде, степенный Ильяс. – В комнате с тобой закрывается.
– Не твое дело.
– Уговор был – про все рассказывать.
– Это моя жена.
– Неправда. С женами так себя не ведут, сразу в комнату не ведут. Это любовница.
– Жена, говорю тебе.
– Врешь, начальник.
Гастарбайтеры, разумеется, хотели истории про женщин и ждали подробностей.
– Ну хорошо, хорошо. Бывшая жена. Теперь, считай, любовница. Так тебя устраивает?
– А что развелся? – сурово спросил Ильяс. – Хорошая вроде женщина.
– Брак – штука сложная.
– Нехорошо говоришь. Брак – простая штука, начальник. Твоя женщина тебя уважает. Ты ее не обижаешь. Тогда хороший брак. Вот и все. А у вас что не так? Ты ее обижал? Или она тебя не уважала?
– Вот ты въедливый клещ, Ильяс. И то и другое у нас было. Оба виноваты.
– Нехорошо.
– Что ты заладил: нехорошо да нехорошо. Всякое в жизни бывает. И хорошее, и нехорошее. Вот у тебя есть жена?
– Есть, конечно. В Дагестане.
– А чем она занимается?
– Как чем? Детей растит.
– А моя не растила. Не было у нас детей.
– Из-за этого расстались? Да, если Бог детей не дал, то плохой брак. Такую женщину можно бросить.
– Не все так просто. Не только в том проблема, что детей нет. Мы разные люди, понимаешь?
– Все люди одинаковые.
– Все да не все. Мы вот с женой разные. Как стрекоза и муравей. Читал такую басню? Не читал? Ну да ладно. Я что? Я парень простой. Я когда в цементе запачкаюсь, а когда, бывает, и в навозе. Руки замарать не боюсь. А она… все порхает. Тонкая душа. Блузка из крепдешина. С книжкой все время. Нежная. Стыдно ей было за меня. А в лицо мне этого сказать не могла, стеснялась, видите ли.
– Зачем с такой жил? Зачем женщине умничать давал? – Взаимоотношения в русской семье сильно взволновали Ильяса.
– Да нормально все у нас было поначалу! Даже хорошо жили. Но подружка эта… Все время нос совала в наши дела. Лила в уши всякое разное. Уж не знаю, чем она там ей мозги промыла, но стали мы с женой ругаться.
Он различал в темноте лица «сокамерников». Все смотрели на него.
– Вы поймите, ребята, мне не жалко, что она у нас постоянно просиживала. Но ты уважение к семье имей. Видишь – муж с работы пришел. Собирайся да иди домой, дай людям вместе побыть. Прихожу уставший, голодный, а ужин не готов. Сидят, мартини хлещут, на умные темы разговаривают. Конечно, тут разозлишься.
– Прогнал бы подружку.
– Как же! Прогонишь ее. Она меня скорее прогнала бы. Да и не сразу я сообразил, что она меня не любит. Она ведь мне всегда улыбалась. Исподтишка только гадила.
– Да как гадила-то?
– Решила меня изжить. Только она мне так не говорила, а подло действовала. А я человек прямой. Я в лицо люблю все высказывать. И мне нужно тоже, чтобы все в лицо говорили. А она развила деятельность подпольную. Стала жену обрабатывать. Нет, она не говорила: «Твой Толик – полное говно». Она поумнее поступала. Все слова ее были как будто вежливые. Например: «Твоему Толику пойдет одеваться по-другому. Кепку носить – это не очень стильно». «Прическа ему другая будет к лицу». «Образование он может получить вполне приличное. Директором, конечно, уже не станет, но менеджером хотя бы. Он достоин более престижной работы». Обрабатывала жену за моей спиной. Но я же не глухой и не слепой, все понимал. Она все делала для того, чтобы жене за меня стыдно было. Водила ее в места всякие, куда жене со мной неловко было бы ходить. Специально при мне на всякие темы разговаривала, в которых я ни бум-бум. И еще, бывало, спросит: «Что ты, Анатолий, думаешь о таком-то и таком-то? Ах, ничего? Ну бывает. Нельзя же все знать». Напитки приносила манерные. «Ты такого, Толик, не пьешь, – извинялась, – тебе водочки, наверное, надо налить».
– Сказал бы ей, что она тебя обижает.
– Так я долго не понимал ничего! Думал, она нам добра желает. Змея. Потом-то, конечно, обозлился, да уже поздно было. Она такие корни пустила, не выдернешь.
– Рустам, что ты пихаешься. Я слушаю!
– Я ж тебя пихнул, а не уши тебе заткнул.
– Себя пихай.
– Заткнитесь, – призвал он парней к порядку, – договорились же, не шуметь.
– Рассказывай, начальник.
– Да короткая история. Недолго мы прожили. Вернулся я перед Новым годом совсем расстроенный. Со стройки уволили ни за что. Не доплатили. Принял, конечно, маленько по дороге домой, не без этого. Иду и думаю: хоть бы этой подружки дома не было. Не выдержу. Прихожу – она, конечно же, там. Шампанское пьют на кухне. Слышу из прихожей: «Может быть, он тебя и любит. Но это не причина, чтобы жить с ним. Желаю тебе в новом году наладить свою жизнь». Нормальный тост? Вот тут-то я и стал кровью наливаться от злости. А она все жужжит: «Ты такая культурная, такая умная. Ну что он может тебе дать? Не могу смотреть, как ты страдаешь». Может быть, она не именно так говорила, но в таком смысле. Обидно мне стало. Почему, думаю, на меня смотрят только как на обслуживающий персонал? Она, значит, вся такая-растакая, и я должен благодарить ее каждый день за то, что она за меня вышла? Я ей кругом обязан? А мне почему никто ничего хорошего сделать не хочет? К моему приходу подготовиться, что-нибудь для меня совершить. Борща там или картошки. Расстроился, в комнату пошел, чтоб ее не видеть. Наконец эта ушла. Иду на кухню, смотрю в холодильник – жрать нечего. Под Новый год-то! Ну, думаю, жена, что в доме есть, то и буду есть. Водку.
– Ты ударил жену? Да, начальник?
– Если бы она тогда промолчала, то не ударил бы. Но она же приперлась на кухню. Вся такая недовольная. «Тебе, может, хватит пить?» – говорит. Не выдержал тогда. «А ты у нас, значит, страдаешь, оказывается? – спрашиваю. – Так тебя подружка твоя учит?» А она нет чтобы заткнуться, поддержать меня, что с работы уволили, так, наоборот, стала укорять. «Подружка тут ни при чем, – сказала, – она говорит лишь то, что я и сама знаю».
– Правильно сделал, что ударил. Учить таких надо. Как замуж за тебя выходить, так ты ей подходил. А как жить с тобой, так сразу плохой стал, – сказал Анзур.
– А я считаю, ты правда мог бы найти другую, хорошую работу, – возразил Бача. – Что такого плохого она тебе посоветовала? Зарабатывал бы больше, она бы и уважала тебя сильнее.
– И понесло ее. Все стала высказывать. Что стыдно ей за меня. Что на работу нормальную устроиться не могу. Что не хочу становиться лучше. Что она со мной как в болоте. Что я тяну ее куда-то там. На дно, видите ли. В общем, я ей тоже тогда все припомнил. Что до свадьбы она нос не воротила со мной трахаться. И что женихов у нее было негусто, а я – женился. И что сама она меньше меня зарабатывает. Только кичится почему-то своей работой. Потому что у нее – интеллигентная работа, а у меня – стыдная.
– Зачем женщине сказал, что она некрасивая и небогатая? Ты на ней женился. Ее выбрал. Ты себя обидел, не ее, – возразил Ильяс, – она и не должна быть богатой. Ты – мужчина, ты деньги приноси, не она.
– Да я бы и это стерпел, ребята. Так она ведь меня квартирой попрекнула. Подружка квартиру помогла купить. Ну я и не удержался. Сказал, что если она не заткнется, то прямо сейчас узнает, что такое страдания. А она прямо лезет на рожон. В общем, переклинило меня. Нож взял. Зарезать хотел. Хорошо, пьяный был, обошлось.
– Тихо, кажется, опять идут? – шепнул Бача.
Все замолчали и стали прислушиваться. Сначала ему показалось, что за стенами контейнера действительно происходит движение, слышны острожные шаги. Но в этот раз тревога оказалась ложной. Оборотни уже давно не приходили к ним.
– А почему, начальник, она к тебе ездит до сих пор? – спросил Бача. – Зачем встречаетесь?
– Почему-почему… Мы же с ней не просто так поженились. Любила, значит. Какой был, такого и любила. Любовь соплей не перешибешь. Физиология, опять же.
– Жалеет, значит, что бросила?
– Ври, да не завирайся. Я ее бросил.
– Сам-то жалеешь?
– Не знаю. Может, и жалею. Не надо было нам никого к себе в дом пускать. Хоть жена и говорит, что подружка тут ни при чем, но она, она во всем виновата. Если бы не журчала жене в уши каждый день, все бы у нас хорошо было. Клянусь вам. Ведь устраивал же я ее. И внешность моя устраивала, и работа. Теперь уже нам не сойтись. Все порушено.
– Почему? Извинились бы друг перед другом.
– У тебя все просто, Ильяс. А теперь там ой-ой сколько всего понамешано. И она меня обидела. И я ее. Я решил – достигну всего, чего ей так хотелось, и утру ей нос. Тогда уже никто учить меня не сможет. Я и сам с ней сходиться не хочу, если это опять в ее квартире будет. Сейчас заработаю деньжат, встану на ноги.
– Ты на ноги вставать можешь долго. Ты на этой работе на квартиру вряд ли скопишь.
– Будет у меня и другая работа.
– Еще когда это будет. А если жена другого найдет?
– Значит, не судьба.
– Неправильно все у вас, начальник, – рассудил Анзур. – Плохо она себя ведет. Найди себе женщину, которую ты будешь устраивать какой есть.
– Нет, это он плохо делает, – возразил Бача, – просит жену приезжать. Или сходитесь, или расходитесь совсем.
– Жена сама ездит.
– Ребята, потише. Отношения штука сложная. Я и сам ее иногда прошу – не приезжай ты, не трави душу. Потом звоню и говорю – приезжай, скучаю. И едет же! Так и живем.
– Потому что женщину ты нашел сложную. А тебе нужна простая. Ты разве принц какой-то? Пусть ты начальник, но ты рабочий человек.
– А подружка ее что же?
– Что ей сделается? Все у нее, наверное, хорошо. Такую суку поискать надо. Я ее просил по-хорошему: не приходи ты к нам, ради бога, не порти все. А она мне: это не твоя квартира, а твоей жены. Мною, можно сказать, купленная. Вот ведь тварь. Но, когда я куплю свою квартиру, ноги ее там не будет. Такое условие жене поставлю. Не хочет – пусть ищет другого. С квартирой-то я всем сразу стану нужен.
– Собачий корм на вкус как сухарь, – сказал Бача.
– Фу, Бача. Тебе не противно?
– Я с голоду умру.
– Мы тут всего день сидим, а ты помирать собрался. Гордость у тебя есть? Это надо же, собачий корм жрать.
– Есть захочешь, не то проглотишь.
– Но не корм же!
– Я только попробовал. Мне, когда страшно, жевать нужно. Хоть что-нибудь.
– Завтра должен приехать сменщик. Надо терпеть.
– Не могу. Страшно. Ходит кто-то.
– Может, это животные? – предположил Анзур. – А что? Свиньи убежали с соседней фермы, и бродят тут.
– Свиньи, как же, – Бача был на грани истерики. – Свиньи бы хрюкали. Люди это. Плохие люди.
– Бача, давай теперь свою историю, – поторопил он работника. – А то тебя послушать, так ты знаешь, как нужно жить. Рассказывай, сам-то как живешь?
* * *
– Бача, куда так много? – Голос Искандера охрип от жажды.
Что-то громыхнуло. Бача взвизгнул.
– Он много пьет! Другим ничего не оставит! Скажи ему, начальник, что нельзя больше. Он три глотка сделал, я слышал.
– Да хоть поубивайте друг друга, – взорвался Толик. – Тише хоть станет.
Он давно уже поглаживал маленький молоточек с тонкой ручкой. Пробить таким дверь контейнера не получится, но как оружие для самообороны вполне сойдет.
– Я просто хочу, чтобы всем поровну, – злился Искандер.
– Что вы как дети, ей-богу.
В тишине стало слышно, как в одном углу скулит Бача, а в другом Рустам.
– Искандер, еще чего расскажешь, может? – предложил Анзур.
– Да пошел ты со своими историями.
Второй день заточения тоже, как назло, выдался жарким. Ночь, проведенная без сна, украла и без того скудные силы. Его работники, конечно, парни выносливые, но сколько они еще протянут? Под потолком то и дело расцветали огненные цветы. Это оптический обман, разумеется, но он становится все более пугающим. Этой ночью Толик понял, что не так здоров, как представлял всегда. То кровь ударяла в голову, то немела левая рука. Давило грудь, будто на нее положили камень. Сердце шалит, определенно. Он много пьет, надо в этом себе признаться. Еще сутки такой духоты, и у него откажет мотор. И эти проклятые цветы сводят с ума. Снаружи снова послышались шорохи. Кто-то ходил рядом.
– Миленький, хороший, открой, пожалуйста, – запричитал Бача, скребя стену ногтями. Ногти у Бачи были крепкие, поэтому звук получился ужасный.
– Не откроет он, – мрачно сказал Искандер, – неужели непонятно? Не люди это. Помолчи, дай лучше я послушаю.
– А кто, кто, если не люди?
– Не знаю. Что ты мне нервы мотаешь?
Бача застонал и выкрикнул что-то на своем языке.
– Давай, давай. Они по-таджикски, наверное, поймут, – подбодрил его Искандер.
– Ох… худо.
– Люди вообще живут по четыре дня без воды!
– Не могу я, начальник.
– Кто-нибудь нас откроет.
– ИИИИИИИээээээхээээээ, – завизжал Бача и стал колотить в стену. Потом, судя по звуку, приложился головой. Первый «поплыл». Полетело с полок, разбилось что-то стеклянное, наверное, пустая банка.
– Анзур, Искандер, держите его!
– Ах ты ж!..
– Он с ума сошел!
– Держи!
– Да как его удержишь!
Он никогда не думал, что ему придется совершить такое. Жутко, а главное, противно. Но сделать это придется, чтобы спасти остальных. Надо решаться. В темноте видны лишь контуры тел, почти не разобрать, кто есть кто. Никто не поймет, что это сделал он. Сжав ручку молотка, он тихо пошел к Баче. Господи, как противно. Живого человека по голове. Каким концом лучше, острым или тупым? Как тут прикажете размахнуться, когда так тесно и кругом чужие головы? Наконец подходящий момент. Решил бить сбоку. Глаза закрыть, хотя и так почти ничего не видно.
– Эй! – крикнул кто-то. – Что за фигня тут?
Голос звучал с улицы. Бача заплакал:
– Человек! Открой!
– Чем? Где ключи?
– Просунь руку под контейнер!
– Подождите. Сейчас.
– Ждем, ждем. Два дня ждали. Еще минутку подождем.
– Ого, – помолчав, сказал незнакомец. – Вы два дня тут сидите?
– Может, больше. Чуть с ума не сошли.
Незнакомец помолчал.
– Вы что же… ничего не знаете?
– Что? Что?
– Понятно. Тогда вас ждет большой сюрприз. Готовьтесь, – дверь распахнулась.
От внезапно обрушившегося света Толик ослеп совершенно, видел лишь белоснежный прямоугольник, в котором маячила черная фигура.
