Мы работали с девяти и до шести. Восемь часов в день. Час на обед. А ещё пятиминутные перерывы, в начале или в конце каждого часа. Сама по себе работа — не бей лежачего. Я устроился внештатным менеджером по сортировке почтовых писем. Сортировал письма с доставкой в наш город — в один ящик, и с доставкой в другие города — в другой.

Нас было всего двое, и ещё десяток таких же, но распределяющих по другому принципу, людей. Я работал с парнем по имени Миша. Здоровый мужик с признаками астмы, в очках с роговой оправой и обязательно — в рубашке с рисунком голых баб на спине. Девчонки, что работали с нами по соседству, каждый день выговаривали ему о том, чтобы он если не навсегда выбросил рубашку, то хотя бы постирал её. Миша был непреклонен.

— Блядь! — сорвался я, порезавшись о конверт. Кровь попала на самый уголок.

— Не переживай, — ответил Миша, собираясь на перекур. — Просто кинь в ящик.

Работа была скучной.

Развлечь себя было практически нечем. Девушки по соседству, хоть и были красивыми, но поглядеть на них можно было крайней редко, да и было это сложно.

Между нашими отсеками, в так называемом боксе, мертвым грузом стояла металлическая стена, на половину закрытая плотной фанерой, а на вторую половину в сторону полотка, была сплошь в какую-то витиеватую сетку. Очень плотную сетку. В той перегородке была лишь одна кормушка. Время от времени, она открывалась либо Мишей, либо мной. Мы кричали девчонкам, а потом отдавали им заполненные ящики. Они продолжали свою сортировку, в то время как мы получали порцию новых писем. Их привозили какие-то парни в спецовках. Привозили, отдавали Мише под роспись, а затем выгребали все конверты, и уходили. С другой стороны, это не было похоже на конвейер, в привычном смысле того слова. Мы просто сидели за большим деревянным столом, на котором стоял маленький магнитофон, круг за кругом, час за часом гонял лишь десяток песен какого-то Трофима. Знать не знал такого певца, но с тех пор я его просто ненавижу.

Такая была работа.

И да — я не получал от нее удовольствия. Я просто делал свою работу. Я помогал Мише, вот и все. Время от времени, он меня координировал, и в целом, проводил какой-то курс молодого бойца. Обучал мастерству своего дела, будто в его деле было какое-то мастерство.

Иногда мы даже разговаривали. Крайней редко, но иногда все же перекидывались парой фраз:

— Эта работа больше подходит для студентов. Ты студент?

— Нет. Меня выгнали за прогулы.

— И что ты делал, когда прогуливал?

— Искал работу своей мечты.

— Это работа твоей мечты?

— Пожалуй, нет.

Ну, и все в таком духе. Скучные разговоры, за скучной работой. И какого только дьявола Миша застрял в этом месте, столь надолго? Он сказал, что не покидал своего рабочего места уже четыре года к ряду.

— А что, — начал он, когда я спросил, — работа как раз по мне. Тут и думать не заставляют! Сиди себе, письма перебирай — это ж проще простого!

— У тебя, что ли совсем амбиций нет? — спросил я, бросая в ящик очередной конверт.

— Почему же? Они у всех есть. Я вот, например, в том месяце получил приз на конкурсе по бодибилдингу.

— Так у тебя же астма!

— И что? — тупо посмотрел он на меня. — Она мне не мешает.

Я промолчал.

Потом он рассказал мне гениальную теорию, благодаря которой уже целый год выигрывает на скачках.

— Мы что в пятидесятых? — удивился я. — Какие скачки?

— Ты хоть на ипподроме был? Это ж просто сказка! Бабы в красивых платьях, в шляпках с перьями и…

— Ага! — прервал его я, улыбнувшись. — А ещё мужья тех баб, что в красивых платьях.

Миша рассмеялся.

— На самом деле — не всегда, — пояснил он.

Так проходили мои будни.

Я все больше общался с Мишей, и все неохотнее занимался своими обязанностями. У Миши была интересная жизнь, он добивался каких-то результатов, ходил на скачки, тягал штангу. А я что? А ничего. Одна только дырка от бублика, и даже похвастаться нечем. Поэтому он и занимался своей работой с интересом. Ну, или хотя бы делал вид. Ему его работа доставляла хоть какое-то удовольствие. Он просто отдыхал на работе, когда ему не нужно было ничего делать. Почти ничего.

Во время перекура я заглядывался на девчонок, пока они работали над сверхурочной порцией конвертов. Собственно, я мог проходить через их отдел только когда уходил на перекуры. Когда я возвращался, они все так же сидели на своих местах. Те девушки, что курили — предпочитали курить в одиночестве, или хотя бы с такими же девчонками, поэтому выходили на перекур немного раньше.

А во время обеда я ходил в бар через дорогу. Хороший такой бар. Ему было лет пятьдесят, или даже чуть больше. Кстати, он тоже находился в подвале, и тогда я впервые задумался о том, что кажется это сговор всех барных заведений — размещаться исключительно в подвалах. С тех пор я не увидел ни одного бара, что находился бы на первом этаже.

Я заказывал себе небольшой стейк, и кружку пива. Я успел проработать там что-то около недели, и теперь, если во время обеда приезжали парни в спецовках, они приходили за мной в бар. Мы сидели вместе, обсуждали последние новости, а потом когда я доедал, мы возвращались в подвал. Приняв под роспись очередную кучу конвертов, я садился за свое место и продолжал разбивать почту по ящикам. Чуть позже всех с обеда возвращался Миша. Он жил неподалеку, но почему-то всегда имел свойство опаздывать.

Однажды, пока мы с Мишей разбирали письма, девчонки из соседнего отдела сказали мне:

— Эй, Рябинин! — окликнула меня одна баба.

— Ну, — откликнулся я, не отвлекаясь от конвертов.

— Мы видим, как ты нас всех призираешь!

— Чего?

— Ты такой весь типа себе на уме. Типа ты достоин большего, и эта работа не для тебя.

— Тогда почему я здесь торчу?

Баба замолкла, а Миша улыбнулся. Тогда я понял, что просто делать свою работу — этого мало. Нужно её любить. Потом он все-таки раскрыл секрет своего везения на скачках:

— Ставишь на самую слабую лошадь, а в последний момент меняешь ставку в пользу абсолютно любой лошади!

— Какой же это секрет! Херня какая-то, а не секрет.

— Так ведь дело в том, что ты типа думаешь про ту лошадь, на которую сделал первую ставку. Ты все думаешь. Думаешь, думаешь, думаешь. Думаешь, что лошадь слишком слабая, чтобы прийти первой, а потом, даже поменяв ставку на другую лошадь, ты продолжаешь думать только о той лошади. Даже если ты вдруг задумаешься перестать, о ней думать — все равно на подсознательном уровне…

— Хуйня это всё! — крикнул я.

Он лишь самодовольно выдохнул, похлопав себя по груди.

— Может быть, — согласился он, улыбаясь. — А может быть, и нет! В таком случае, как ещё объяснить то, что я только и делаю, что выигрываю?

— Почему же ты не поставишь свою квартиру на скачках, если знаешь, что выиграешь? Давно бы уже так сделал.

— Не, чувак. Там фишка в маленьких суммах. Это как с МММ.

— Ну, я и говорю — хуйня какая-то…

Впредь мы больше не разговаривали о скачках.

Я проработал там одну неделю. Потом ещё одну, и в начале сентября, нам раздали зарплату. В наших же конвертах! Омрачало меня в тот день только то, что сверив свою квитанцию с корешком Миши, я заметил как сильно меня наебали. Я, конечно, понимал смысл слова внештатный, но чтобы внештатному сотруднику, который на минуточку трудиться как очень даже штатный, платили ровно половину от обычного оклада — это уж, простите, просто чересчур!

Через пару дней меня позвал к себе тот старик.

— Арсений! — воскликнул он, только я оказался на пороге его кабинета. — Ты ведь писатель, да?

— Ага.

Я вошел в кабинет. Закрыл дверь. Только теперь я заметил, что в кабинете к тому моменту собралось несколько стариков, таких же, как и мой начальник. Все сидели за большим деревянным столом и курили сигары. Я стоял на пороге как вкопанный. Старики внимательно смотрели на меня сквозь пелену сизого дыма.

— Они тоже писатели, и я подумал, что было бы неплохо вас познакомить! — улыбнувшись, пояснил старик.

Я смотрел на обычных стариков, но в тоже время — я смотрел на воплощение своих детских фантазий. Я ведь тоже хотел выглядеть как они тогда в кабинете. В смысле, я тоже хотел носить дорогие костюмы, и курить сигары. И называть себя писателем тоже хотел, но согласитесь, что называть себя писателем в контексте простого парня, у которого за душой ни гроша — это так себе заявочка. Но если то же самое будет говорить старый дедок, в дорогом костюме, и, выпуская клубки дыма от дорогой сигары — согласитесь, зрелище получиться куда интереснее!

А потом я понял, что ни черта они не писатели. Не могли бы писатели заработать на такие дорогие костюмы. Писатель, это ведь пройдоха. Простой парень — такой как я. Старики наверняка мнили себя писателями. Однако писали за них, какие-то другие люди. Наверняка литературные негры, или как называют таких людей — я не знаю. И с пониманием того, что никакие эти старики не писаки — у меня сразу от сердца отлегло. Я сразу почувствовал и облегчение, и расстройство. Облегчение, потому что они не были писателями. А расстроился я потому, что так и не встретил воплощения своей детской фантазии. Ну, ещё и потому, что вероятно для того, чтобы купить костюм похожий на тот, что носили они — мне наверняка пришлось бы сменить род деятельности. Можно было даже не прекращать писать, но сменить работу — точно! А такую скучную работу и подавно.

— Можно я пойду? — спросил я, взглянув на старика.

— Ну, иди-иди… топай!

Я вышел из кабинета в приемную. Вернулся за свое место и продолжил бить письма.