Мы гуляли по центру города. Обезумившие друг от друга, мы легко нашли общий язык, и, кажется, не могли насытиться общением. Она легко рассказывала мне о том, что не так давно её отчислили из университета за чрезмерные пропуски, в виду бесплатных онлайн игр в интернете. Она любила поиграть. Поплатившись своей любовью к играм отчислением из университета, она, кажется, не слишком сильно расстраивалась по этому поводу.

Она говорила мне о своей любви к Гарри Поттеру. Пересказывала мне страницы книги, словно читала её наяву, а я делал вид, будто она действительно что-то помнит. Я не читал Гарри Поттера. Она это знала. Мы оба знали друг о друге слишком много. Наверное, потому мы и не смогли провести рядом чуть больше одного дня. Но оно того стоило.

Проходя мимо книжных магазинов, мы зашли в каждый из них. Я искал Чарльза Буковски, а она — Гоголя. Она слушала Мика Джагера, а ещё Боно. Наткнувшись на полку с уцененными пластинками, я не удержался и подарил ей запись Нирваны с последнего живого концерта на MTV. Она была в восторге. Поцеловала в щёку. Мы пошли дальше, и конца нашей прогулки не было видно. Я шутил, а она смеялась. Иногда мы меняли друг друга, и её шутки были ни чуть не хуже моих. Мне это нравилось. Она была интересным собеседником, и в целом — довольно интересной личностью.

Я рассказал ей о своих книгах. Сказал, что обязательно подарю ей экземпляр своего сборника, как только он увидит свет. Как же я ошибался тогда. Я подавал большие надежды, а потом они разбились о дно моей низкой самооценки и бесконечной бесконечности меланхолии по самому себе. Я был так далеко от того, что ей обещал. Но я верил в себя. Она давала мне чувство уверенности. Я хотел жить, творить, писать, рисовать, делать что угодно, только чтобы она оставалась рядом.

— Я хочу зайти! — воскликнула она, когда мы прошли мимо тату-салона.

Я был весьма не против. Это её заявление — оно выглядело весьма неожиданно. Даже спонтанно. Но я был ко всему готов в тот день, и потому, наверное, согласился.

Все-таки мы были слишком разные. Я — глубоко притаившись где-то в дальнем углу своей ракушки, очень недоверчиво смотрел на вещи вокруг себя, она — напротив. Как видите — для неё оказалось обычным делом зайти в тату-салон, и сделать себе пирсинг на языке, просто так. Не подготовившись к этому даже на самый мизерный процент. Она была такой. Надеюсь, она остается такой же и до сих пор, но не могу сказать этого точно. Смею только надеяться и верить.

Оставив у меня на коленях свою сумку и пластинку Нирваны, она ушла куда-то в дальний кабинет салона. Сидя на кожаном диване в холле, я внезапно заметил то, как сильно у меня расстегнута ширинка. Сразу стало не по себе. Видела ли она мой позор? Придала ли этому какой-то смысл? Возможно, она заметила, но не подала вида, считая мою ширинку неким вариантом вентиляции? Да — возможно. Это и вправду имело бы место быть, если бы только не двадцатиградусный мороз на улице. Плюс ветер. Плюс буран. И как я только не заметил…

Застегнув пресловутую ширинку, я посидел ещё немного, а потом она вернулась.

Молча выйдя из салона она, кажется, на минуту задумалась о чем-то важном. Я сфотографировал её. Не предупреждая, не придавая этому какое-то мнимое значение важности. Просто сфотографировал на память. Чтобы было, о чём вспомнить. Теперь вот, уже не имея той фотографии, я все равно помню всё в точности, как это было на самом деле. Я очень стараюсь вспомнить нашу встречу, чтобы забыть о той девушке навсегда.

Спустя какие-то пятнадцать-двадцать минут нашей, теперь уже безмолвной прогулки (у нее наверняка болел язык), мы подошли к её дому. Я выказал ей своё удовольствие находиться в столь чистом районе, а она улыбнулась. Что ей ещё оставалось.

— У меня здесь недалеко бабушка живёт, — уточнил я, когда мы всё ближе подходили к её подъезду. Какого чёрта я вообще сморозил эту глупость? Не знаю. Вот не знаю, и всё тут.

Мы так хорошо начали. Я так долго её ждал. 1800 секунд на морозе в минут двадцать. Нет, я не жалуюсь. Я даже не обижаюсь. Да и на кого мне, собственно, обижаться? Разве что только на себя… да! Я обижаюсь на себя. Я обижаюсь на то, каким придурком я тогда был. Что я мог сделать тогда, будь во мне хоть капля той уверенности, что есть сейчас, по прошествии чуть больше, чем четырёх лет.

Так или иначе, мы пришли. И вот она стоит в двери подъезда, а я стою, собираясь с мыслями. Очень долго я проживал ту пару секунд, пока она смотрела мне в глаза. Я успел придумать себе кучу идиотских отмазок, а ещё больше — её отказов. В моих мыслях, она могла оттолкнуть меня, обозвать, хлопнуть дверью перед носом, обозвать, ещё раз обозвать!

Прошла ещё пара секунд, а потом ещё. Только я собрался достать руки из карманов, обхватить её талию и поцеловать в губы, как подъездная дверь открылась. Девчонка, лет десяти, с двумя маленькими собачками вышла на очередную прогулку. Руки остались в карманах. Я не поцеловал её ни в губы, ни в шею, ни ещё куда бы то ни было. Я просто остался стоять, вкопанный в сугроб, позади самого себя, стоило ей разочарованно хлопнуть перед моим носом той злосчастной дверью.

— Извини, но у тебя всё равно не было шансов! — отозвалась девчонка с собаками.

Я не ответил ничего. Прикусил язык, словно сделал пирсинг. Выплюнул кровь. Зашёл в ближайший магазин и купил пачку сигарет. Закурил. Потушил сигарету о чью-то машину на дворовой парковке и ушёл восвояси. Больше я её не видел. Мы не встречались. Навсегда остался в моей памяти только лишь запах её духов. По крайней мере, до этого момента.