Лос-Анджелес. Июнь 1990

 

1

Белая машина с ослепительной блондинкой в огромных темных очках, белом шелковом костюме и широкополой белой шляпе мчалась на запад по бульвару Сан-сет. Девушка остановила машину у светофора, а затем опять нажала на акселератор. Когда потребовалось, она поменяла ряд, затем свернула направо к Восточным воротам Бель-Эйр, причем все делала машинально, мысли ее были где-то далеко.

Все утро она вспоминала одну и ту же картину — девочки-второклассницы прыгают в школьном дворе через веревочку. Две крутят веревку, одна прыгает, а остальные хлопают в ладоши и что-то в такт декламируют, с нетерпением ожидая, когда же наконец наступит и их очередь, хотя, случалось, прыгунья оказывалась такой ловкой и везучей, что ожидание длилось целую вечность.

Но наконец-то наступила ее очередь, и сердце забилось быстро-быстро, в такт детским стишкам:

Сперва любовь,

Потом уж свадьба,

Потом младенцу поешь «бай-бай…»

Здесь ее нога зацепилась за веревку, и она упала.

О да, «сперва любовь…». С самой первой минуты, как она его увидела, с самых первых слов, которыми они обменялись, она поняла, что это любовь. Она так сильно любила, что поклялась сделать для него все на свете.

Затем уж свадьба…

Все говорили, что этот брак заключен на телевизионных небесах. Нора Грант, единственный человек, которого она уважала (не считая своего отца Тедди), даже назвала его «блестящим браком».

Но никакому младенцу петь «бай-бай» не пришлось!

Сперва любовь,

Потом уж свадьба,

Потом младенцу поешь «бай-бай».

Бай-бай, любовь… В конце концов именно это и подразумевается под разводом, разве нет?

Она остановилась у ворот в Грантвуд Мэнор так, чтобы можно было нажать на кнопку и дотянуться до трубки переговорного устройства без особых усилий. Ей ответили не сразу, послышался незнакомый голос:

— Слушаю.

Она назвала свое имя, сняла темные очки и шляпу, так что по плечам рассыпались светло-золотистые волосы, и улыбнулась широкой белозубой улыбкой, так, чтобы ее можно было легко узнать на внутреннем экране телевизора в доме; она знала, что камера помещена на верху королевской пальмы. Это были просто автоматические действия, рефлекс, основанный на внутренней скромности, — поскольку во всем цивилизованном мире не нашлось бы человека старше пяти лет, который бы не узнал Хани Розен. Тем более здесь, где она бывала так часто, что владельцы дома считали ее приемной дочерью.

Железные створки ворот разъехались в стороны, позволяя ей въехать в Грантвуд с его удивительным замком. По крайней мере, именно так она и представляла себе старинный английский помещичий дом, когда впервые его увидела. Взволнованная сидела она в тот день в лимузине Грантов между двумя своими новыми подругами — Бейб и Сэм. Фантазерка Сэм говорила ей и с благоговением внимающей Бейб, что они трое будут здесь заколдованными принцессами. Но конечно, лишь Сэм была настоящей, рожденной в замке аристократкой, называющей Грантвуд своим родовым поместьем.

Только после нескольких посещений этого места она поняла, что заколдован не столько сам дом, сколько его обитатели, которые, в конце концов, оказывались совсем не теми, кем казались с первого взгляда. Ни энергичная, властная Нора, которую обожали все, за исключением Сэм. Ни отец Сэм, Т. С. Грант. Ни даже сама Сэм и ни Хьюби, который уехал из Грантвуда задолго до того, как она там появилась. Однако его дух как бы жил в доме, может быть, он даже сильнее чувствовался в его отсутствие.

Но сейчас она знала то, о чем не могла и подозревать в четырнадцать лет, что, несмотря на свое благородное происхождение, Грантвуд Мэнор был, как и фильмы Т. С., лишь голливудской подделкой. Впечатление, которое он производил — старинного английского замка, было, скорее, достижением кинематографического искусства. Дом, равно как и все его обитатели, никогда не был тем, чем казался. Однако она не сразу поняла, что за благородным фасадом и тропической растительностью скрывается не одна темная тайна.

Но сегодня она ехала не в гости. Она заехала за Сэм, чтобы они смогли пообедать с Бейб, которая сегодня прилетает из Вашингтона. Это Бейб выбрала место для встречи — ресторан «Бистро Гарден» в Беверли-Хиллз, где обычно обедала бывшая Первая леди Нэнси Р. со своей компанией, все в роскошных туалетах, решенных в одной цветовой гамме. В эти дни, хотя в это с трудом верилось, Бейб так же восхищалась Нэнси Рейган, как в свое время ею восхищалась и ее мать Кэтрин. А в те дни, когда Бейб называла Вашингтон, О. К., а не Лос-Анджелес своим домом, они с Сэм видели ее довольно редко, так что сегодня это был не просто обед, а возможность пообщаться с Бейб, ну и, кроме того, она собиралась отпраздновать свой развод.

Хани проехала по освещенной солнцем аллее, обсаженной королевскими пальмами, и въехала в мощенный кирпичом двор с огромными терракотовыми вазами, из которых выглядывали разноцветные анютины глазки, и увидела, что там уже стоят не меньше двадцати машин разных цветов и марок — «ягуар», «хонда», «лендровер». Все они составляли довольно симпатичную компанию, и Хани подумала: интересно, кому они принадлежат.

Но в это мгновение дубовую дверь распахнула Сэм, высокая и тоненькая в изумрудно-зеленом платье и такого же цвета босоножках на умопомрачительно высоких каблуках, ее рыжие волосы ровно лежали по плечам. Она воскликнула:

— Приветствую тебя в клубе, Хани Розен!

При этих словах сердце Хани учащенно забилось, а по спине пробежали знакомые мурашки. В тот день, когда они познакомились с Сэм, — это было тогда, когда они привезли ее в свой дом, Грантвуд Мэнор, — четырнадцатилетняя, не по годам развитая девочка пригласила Хани участвовать в работе клуба, и это оказалось самым значительным событием всей ее жизни. После этого Хани казалось, что она через какую-то непонятную дверь вошла в новый для нее мир, и ее невинность осталась позади навсегда…

Хани вошла в Серый зал:

— Хорошо, Сэм, а что это за клуб на сей раз?

Сэм организовывала самые разные клубы, с новыми людьми, новыми проблемами и интересами. Многие говорили, что Сэм меняет интересы так же часто, как некоторые женщины меняют сумочки или даже мужей.

— Пойдем покажу.

— Сэм взяла ее за руку и потянула по длинному залу в заднюю часть дома, затем через галерею, окружающую бассейн, на террасу. Обычно эта комната с большими окнами, куда солнце проникало сквозь старинные витражи, с экзотическими пальмами и цветущими орхидеями, растущими в огромных восточных горшках, была царством безмятежной прохлады и тишины. Однако сегодня здесь слышался нескончаемый гомон женских голосов, сопровождающийся взрывами смеха.

— Ну и что за клуб собирается сегодня? — опять спросила Хани, полагая, что, возможно, это был клуб не Сэм, а ее мачехи, поскольку Нора славилась своей благотворительной деятельностью и умением собирать деньги для какого-нибудь фонда не менее, чем своими приемами. Когда отец Сэм был жив, все корифеи Голливуда вроде Гэри Гранта (не родственника), Генри Фонда и Джона Хьюстона собирались здесь у ног великого режиссера, беседовали о кино, ели, пили и веселились. И теперь, когда он умер, звезды более позднего поколения, такие, как Николсон, Битти, Стрейзанд, и новые режиссеры и продюсеры — богатые, известные, влиятельные — приходили засвидетельствовать свое почтение нестареющей и зажигательной Норе.

— Она еще спрашивает, что это за клуб! — завопила Сэм и подвела Хани к окну, из которого она увидела группу накрытых розовыми скатертями столов под бело-розовыми зонтиками, официантов, разносящих серебряные подносы с высокими бокалами шампанского и более низкими с коктейлями, горничную в розовом форменном платье, подающую различные закуски. Женщины в драгоценностях, дорогих туалетах от Валентино толпились там, курили и щебетали.

— Ну-ка, посмотри как следует, дурочка! Ну какой еще это может быть клуб, кроме «Голливудских эксов» — или ведьм? Понятно? «Ведьма» — это ругательство, и для всех этих женщин нет большего удовольствия, чем ругать самыми последними словами своих более чем нелюбимых экс-супругов.

— Никогда не знала, что существует клуб «Голливудские эксы», — с печалью в голосе сказала Хани.

— Да ладно! — Зеленые глаза Сэм искрились смехом. — Я пошутила. Такого клуба нет. Но судя по тому, кто здесь сегодня собрался, мы его должны учредить, и прямо сейчас. Если бы мы действительно решили его организовать, как ты думаешь, кого назначить президентом?

— Ладно, я тоже в этом участвую. Ну и кого?

— Я тебе скажу кого — дамочку, которая превосходит всех по количеству браков и разводов, такая маленькая хитренькая эксушечка, которая обеими ногами стоит на мистере эксе, пронзая своими каблучками-шпильками его окровавленные кишки.

— Сэм! Ну к чему такой натурализм?

— Не надо разыгрывать передо мной изнеженную барышню, а то я с тебя живьем сдеру кожу. — Она толкнула Хани на плотный диван, обитый гобеленом с розами, и уселась рядом. — Давай немного передохнем, прежде чем спустимся сражаться с этими кошками, тогда уж нам и слова не дадут вставить. Теперь, возвращаясь к этому растерзанному окровавленному телу, — с удовольствием произнесла она, — я только хотела передать образ экс-жены-победительницы, поскольку мало кто из жен выходит из брака не только с полными руками награбленного добра, но и прихватывает в придачу гениталии своего «изверга». Вот такая женщина и достойна стать президентом нашего клуба.

Хани было не по себе от того, как повернулся разговор, но по собственному опыту она знала, что когда Сэм начинала исполнять один из своих «номеров», то единственным способом сладить с ней, было ее рассмешить.

— Насколько я помню, Саманта, именно ты была президентом каждого клуба, членом которого я состояла, так что я и представить не могу, что можно выбрать на этот пост кого-нибудь другого, кроме тебя.

— Да, но это было во времена нашего невинного отрочества. Теперь, когда мы выросли, я вряд ли подхожу для роли президента «ведьм». Я же говорила тебе, что президент должна быть настоящей победительницей в этой игре, а я даже со своими основными качествами — красота, ум и воспитание — вряд ли подойду.

Хани не смогла удержаться от смеха:

— Ты забыла об еще одном своем качестве — длинном-предлинном языке.

— Это замечание я проигнорирую. Вообще-то, говоря о президенте «ведьм», я имела в виду именно тебя, Хани. В конце концов, что самого ужасного может сделать ведьма со своим «эксом»? Раздеть его до трусов. А ты оказалась очень умненькой «эксушечкой», которая собирается снять со своего бывшего последние штаны.

Улыбка исчезла с лица Хани.

— Послушай, Сэм. Я совершенно не в настроении для подобных разговоров. И поскольку, как я поняла, это сборище там внизу все же не собрание «Голливудских эксов», то что же там происходит?

— Ай, вечно ты все испортишь! Ладно уж, скажу. Это прием в твою честь. Ну, вроде того, какой Нора давала перед твоей свадьбой. А поскольку завтра — большой день, когда объявят о той сумме, которую ты получишь, то на сей раз Нора устраивает прием в честь твоего развода в предвкушении той фантастической премии, которая тебя ждет в результате развода.

— Не премии, а содержания, — поправила ее Хани.

Сэм пожала плечами:

— Не вижу разницы. Содержание, премия, половина общей собственности. Не все ли равно, как это назвать?

— Для меня не все равно. Что касается меня, то премия — это то, что тебе дают, ее можно даже выиграть. Но я хочу получить лишь то, что я заработала, то, что мне положено.

— Но скольким из нас удается получить то, что им положено? И скольким шлюхам удалось получить то, что им не было положено, как, например, моей обожаемой мачехе Норе? Разве она не получила то, что должно было принадлежать мне? Во всяком случае, как это ни называй — премия, содержание или доля, — все только об этом и говорят, ждут не дождутся, чтобы узнать, действительно ли ты до копенки получишь все то, что просишь, включая этот мавзолей, который ты называешь домом, — Краун Хаус.

Хани поморщилась. Она прекрасно знала о всех тех разговорах и пересудах, которые ее развод и особенно причитающаяся ей доля вызывали в роскошных бассейнах Голливуда, за столами, где завтракают влиятельные лица Голливуда, и в спальнях от Голливудских холмов до Малибу. Даже если бы все эти пересуды носили чисто местный характер, то и это было бы достаточно неприятно, однако поскольку она, как Лиз Тейлор, Мадонна или принцесса Диана, одна из наиболее известных фигур — в течение нескольких месяцев ее развод был предметом всеобщего обсуждения. В одной из популярных газет был, например, такой заголовок — «Большая премия: сколько же удастся высосать королеве телевидения из Прекрасного Принца?» Все эти разговоры даже вытеснили обсуждение того, насколько большой кусок рассыпчатого пирога Дональда сможет отхватить Айвена.

— Я слишком хорошо знаю, как всех интересует та доля, которую я получу, — вздохнула Хани. — Такое впечатление, что они имеют полное право знать о каждой мелочи в Краун Хаусе, включая золотые стульчаки, в наличии которых все убеждены.

Сэм удивленно подняла брови:

— Ну что ж, нельзя винить людей. Даже я, когда начинаю думать о том, сколько ты требуешь… Ого! — Она изобразила обморок.

Хани засмеялась, но смех прозвучал неискренне:

— Требовать — это еще не значит получить.

Она была убеждена в одном: сколь велика бы ни была та доля, которую она получит, никакая сумма не сможет компенсировать ту боль, те долгие месяцы ожесточенной борьбы, то унижение, которое она чувствовала, когда напоказ выставлялась любая, даже самая интимная подробность ее брака. И дело было в том, что никто — ни ее добрейший отец, ни Сэм с Бейб — действительно не понимал, что доля, которую она стремится получить, это не компенсация и не месть, но лишь оценка ее, женщины из плоти и крови, а не просто приносящей доход куклы Барби. Она думала, что даже Нора, которая, казалось, знает абсолютно все, не понимала, что ее стремление получить все эти деньги было не столько актом мести, сколько стремлением защитить себя. И неважно, сколько ей удастся в конце концов получить, она все равно чувствовала себя невероятно опустошенной и несчастной из-за того, что брак, который начинался со «сколько» — как у Элизабет Баррет Браунинг: «Сколько любви дарю тебе?», — тоже заканчивался «сколько» — сколько денег сможет она вытянуть из человека, которого когда-то безумно любила.

Она шептала про себя строчки из сонета Браунинг о глубине и силе любви: «Свободно, чисто, страстно, глубоко с слезами и улыбкой… я полюблю тебя еще сильнее после смерти…» — перед тем, как под руку с отцом пройти к алтарю.

Да, но эта, последняя строчка явно не к месту. Более современной версией было бы: «Я полюблю тебя еще сильнее после раздела имущества…»

Но сейчас ей не хотелось думать об этом. Чтобы сменить тему разговора, она с ехидцей заметила:

— Не знаю, Сэм, ты сказала, что этот прием по случаю развода был Нориным замыслом, однако похоже, что основная идея твоя.

Сэм несколько смущенно улыбнулась:

— Должна признаться, когда Нора захотела устроить прием в твою честь, я намекнула ей, что неплохо бы отпраздновать развод. Какая разница? Только подумай, как счастлива Нора, устраивая для тебя прием. Она всегда тебя любила. Вспомни, с самого первого дня, как я привезла тебя в дом, она тебя называла «очаровательная крошка». Она всегда говорила папе: «Разве не прелесть эта Хани? Жаль, конечно…» Она никогда не заканчивала фразу, но мы с отцом понимали, что она хочет сказать. Ты была очаровательная крошка, а я — дылда ростом метр восемьдесят сантиметров. Ну, как говорится, это все история. Я просто хочу, чтобы ты поняла, что, предлагая превратить этот прием в празднование твоего развода, я лишь хотела помочь Норе.

— Помочь Норе? — удивилась Хани. — Как это? Обычно ты стремишься оказывать Норе сопротивление. И лишь секунду назад…

— Ну а разве не могло так случиться, что я изменила свое отношение? — Сэм хихикнула и дотронулась длинным красным ногтем до носа Хани. — По выражению этого прекрасного, но полного сомнения лица вижу, что ты мне не очень веришь.

— Ты права. Этому я не верю.

— Ладно, признаюсь: в том, что я стараюсь в последние дни сблизиться с Норой, есть свои причины. Именно поэтому я и переехала обратно в этом дом. Понимаешь ли, мне кажется, вернее, есть какое-то внутреннее чувство, что Нора хочет что-то решить относительно студии, что наконец-то у нее пробудилась совесть, и она подумывает о том, чтобы вернуть мне то, что в свое время украла у меня. И я говорю не только о студии или этом доме. Я имею в виду капитал.

Хани попыталась возражать, но Сэм подняла руку:

— Пожалуйста, никаких лекций на тему о том, какая Нора чудесная женщина и как я ошибалась в ней все эти годы. Дай мне передохнуть. Во всяком случае, у меня есть предчувствие, что она собирается кое-что предпринять относительно студии, и я на всякий случай веду себя очень положительно. Я стараюсь сделать все возможное, чтобы сблизиться с ней, единственное, на что я пока еще не способна — называть ее «мамочкой». Сама мысль о том, что мне надо быть с ней как можно любезней, вызывает тошноту. Ладно, давай больше не будем об этом, а то у меня испортится настроение, хорошо?

— Хорошо, — согласилась Хани, хотя у нее самой настроение действительно испортилось. У нее тоже было предчувствие, что Нора собирается что-то предпринять относительно студии, только ее собственные чувства подтверждались слухами, носившимися по городу, а если эти слухи подтвердятся, то Сэм не только станет презирать и ненавидеть Нору сильнее прежнего, но сердце ее будет разбито, и, возможно, на сей раз навсегда.

«Но если все эти слухи — ерунда?» — подумала про себя Хани. Нора никогда не сделает такой подлости по отношению к Сэм. Независимо ни от чего она была убеждена, что на самом деле Нора искренне привязана к Сэм и, конечно же, не совершит по отношению к ней ничего непорядочного.

Хани сжала руку подруги:

— Я уверена, что все будет как нельзя лучше, если ты постараешься.

— Правда? Жаль, что в твоем голосе так мало искренности. Ну ладно, хватит обо мне и моих страданиях. Сегодня твой день, Хани, и ты должна сегодня веселиться, даже если тебе потом будет плохо. Я только молюсь, чтобы завтра в здании суда ты получила полную рекордную сумму, которую требуешь. Четверть миллиарда! О Боже, вот это деньги! Очень здорово с твоей стороны запросить такую кругленькую сумму.

— Не хочу сейчас думать об этом. Что мне нужно, так это хорошей дозы нашей крошки Бейб. Но что-то я не вижу ее там на террасе. Она приедет на мой бракоразводный банкет?

— Да. По крайней мере, мы ее ждем. Она должна была прилететь из Вашингтона сегодня утром. Но или ее рейс задержался, или ее обожаемый муженек решил, что не сможет произнести свою речь, если ее влюбленный взгляд не поддержит его.

— Надеюсь, что это не так. Я целую вечность не виделась с Бейб и страшно хочу повидаться с ней… — Если честно, то ей хотелось увидеть Бейб, которая после многих лет замужества все еще была восторженно счастлива. Бейб смогла бы понять больше любого другого, какой несчастной она себя чувствует после того, как рухнул ее брак.

— Так скажи мне, Сэм, — с наигранной веселостью произнесла она, — прежде чем я выйду туда, что именно происходит во время бракоразводных приемов, чтобы я была к этому готова. Обнаженные культуристы, выскакивающие из фальшивого шоколадного торта?

Сэм щелкнула пальцами:

— Лично я с удовольствием бы полюбовалась, как стадо мускулистых жеребцов проникает в твои самые интимные места. То есть я хочу сказать, что мужчины хоть в чем-то должны быть сильны! Ну ладно, это мы устроим на твоем следующем приеме по случаю развода. А пока вспомни, что дарили тебе по случаю бракосочетания. На бракоразводном приеме вместо подарков все дамы — убежденные феминистки, жены, сожительницы, разведенки, подружки и тому подобное — будут рассказывать различные истории о супружеских отношениях, мужьях и женах, как зарегистрированных, так и нет, а также о разводах, как своих собственных, так и их подруг, или вовсе какие-нибудь сплетни, надеюсь, что-нибудь пикантное — из жизни известных лиц.

Хани засмеялась. Если уж Сэм что-то затевала, то остановить ее было невозможно. Больше в целом мире не было никого похожего на нее. Уж в чем-чем, а в оригинальности Сэм не откажешь.

— Подожди, не смейся, я еще не кончила, — подняла руку Сэм. — Вообще-то принимается любая история о бывшем или настоящем супруге или его заменяющем или же сентиментально-романтическая история, которая закончилась обычной сварой, особенно если это связано с какими-нибудь злоупотреблениями своими супружескими обязанностями. Также принимается доклад о любом браке с патологией, но лишь в том случае, если не выпускается ни одна, даже мелкая подробность. А теперь, если ты готова… Ну-ка подожди, прежде чем мы выйдем, я хочу убедиться, что ты действительно выглядишь как девушка стоимостью в четверть миллиарда!

Хани застенчиво улыбнулась:

— Мне казалось, что я всегда так выгляжу…

— Ну разумеется, ты всегда так выглядела, — заворковала Сэм, — однако тогда у тебя этого не было, а теперь будет!

— У меня и сейчас этого пока нет, и вполне возможно, я этого и не получу, но я это заработала, разве нет? Все заработала, каждый цент.

— Ну конечно же, Ханичка, дорогая. Что с тобой? Ты что, чувствуешь себя виноватой, требуя так много? Ты разве ничему не научилась от женщины, которой так восхищаешься, — миссис Норы такой-то-такой-то Грант? Как ты думаешь, она добилась всего того, что имеет, не заграбастывая все, до чего могли дотянуться ее жаднючие лапы многократно замужней женщины?

— Сэм!

— Хорошо, хорошо, замолкаю, и давай сосредоточимся на тебе. Я просто хочу, чтобы эти гиены там внизу не подумали, что, попав своим разводным пистолетом в десятку, ты потеряла свежесть и красоту. Мы должны показать им, что Хани Розен будет цвести еще долго.

Она наклонилась, как фотограф, собирающийся сделать снимок и глядящий сквозь видоискатель.

— Так, теперь, пожалуйста, знаменитую улыбку Хани Роуз, если вам не трудно.

Хани изобразила на лице самую ослепительную улыбку, на которую только была способна, однако Сэм осталась недовольна:

— Нет, нет, это никуда не годится!

Хани попыталась продемонстрировать еще большее количество зубов, но Сэм покачала головой:

— Если не можешь изобразить ничего получше — знаешь, что я сделаю? Мне придется щекотать тебя до тех пор, пока ты не выдашь настоящую улыбку, — помнишь, как ты в добрые старые времена боялась щекотки.

Добрые старые времена… до того, как мы выросли, вышли замуж только для того, чтобы потом развестись…

— Нет, нет, только без щекотки! — Хани проговорила это скорее для того, чтобы доставить удовольствие Сэм, чем еще для чего-нибудь. — Я буду хорошей девочкой! А как тебе вот эта? — И она расплылась в улыбке такой широкой, как сама Ниагара.

«Подари мне ее, — говорил он. — Улыбку, широкую, как Ниагара».

Она представления не имела, какой ширины Ниагара, но он говорил: «Подари мне ее», а он получал все, чего бы ни просил. Так они и жили — касалось ли это улыбки, поцелуя или еще чего-нибудь, что она могла ему предложить. Он брал и всегда требовал еще, но чуть-чуть побольше.

— Прекрасно! Великолепно! — завопила Сэм и бросилась к Хани, чтобы взбить ее волосы с той же энергией, с которой она перемешивала цезарь-салат. Она слегка отступила назад, чтобы посмотреть на результаты своей работы. — Вот так лучше! Вот теперь я вижу знаменитую Хани Розен Тусл!

«Больше волос! Сделайте волосы попышнее! — приказывал он ее парикмахеру. — Это должно стать основным в облике.»

Он часами стоял рядом с парикмахером, предлагал, инструктировал, исправлял и выматывал душу, пока она безропотно сидела в кресле с колотящимся сердцем и в ужасе от того, что вдруг его так ничего и не устроит, и что тогда? Но в конце концов каким-то чудом оказывалось, что он доволен, и она опять могла дышать спокойно.

— Так, а теперь — этот манящий туманный взгляд Ханы Розен. Твой знаменитый «взгляд»! — потребовала Сэм.

«Взгляд! Думай о сексе», — говорил он ей.

Это было совсем нетрудно. Всякий раз, когда она смотрела на него, она думала о сексе. Представляла, как он лежит на ней, и она смотрит в его обманчиво-нежные глаза, чувствуя его в себе. Это было такое полное, такое прекрасное чувство. Вспоминала о том, что испытывает, когда сама лежит сверху и поглощает его.

Она послушалась Сэм, подумав о сексе, так же как делала это для него, и Сэм вздохнула:

— О, да! Вот это и есть «взгляд»! Так, тебе не кажется, что надо было бы чуть укоротить юбку — сантиметров на пять? Нужно, чтобы ног было побольше. — Произнося эти слова, Сэм подвернула в талии ее юбку, затем вернулась к своей позе фотографа. — Теперь хорошо! Действительно хорошо! Теперь ты смотришься так же соблазнительно, как на том плакате, где ты в мокрой футболке, который по популярности побил все мировые рекорды и известен от Джексон Хоула до Пекина.

Вспомнив о плакате, Хани вздохнула. Сам по себе он принес не один миллион долларов, только в одном Токио было продано более двухсот тысяч экземпляров. В качестве подарка на день ее рождения он увеличил этот плакат в пять раз и поместил в золоченую рамку, а затем повесил в довольно неподходящей компании Пикассо, Ренуара и шелковых ширм Уорхола. На плакате Хани была в коротких шортах и высоких ковбойских сапогах.

Интересно, кому достанется коллекция картин? Придется ли ее отдать в обмен за Краун Хаус? Она очень любила это собрание, почти так же, как и сам дом. А дом она любила почти так же сильно, как и «Ройял продакшнз».

Затем она услышала, как Сэм издала стон, выражающий бурный восторг:

— Ну, хорошо, Хани Роуз, думаю, мы готовы. Пойдем и убьем их всех!

 

2

Когда женщины приветствовали их, Хани почувствовала себя неловко. Можно было подумать, что она спасла мир от ядерной катастрофы, а не просто потребовала сногсшибательную сумму денег и дом в придачу в качестве доли общего имущества. Затем, когда Нора, необыкновенно привлекательная в красном шелковом «восточном» жакете, с бриллиантовыми сережками, светлыми волосами, зачесанными назад в высокую прическу, бросилась к ней и, обняв, проговорила:

— Поздравляю, дорогая, с блестящим разводом! — глаза ее наполнились слезами.

Нора, увидев ее слезы, прошептала:

— Не надо, дорогая. Это только вначале больно. Тут-то и помогают деньги. С ними легче переносить боль. И ты слишком хороша, чтобы слезами портить свою внешность. Я всегда говорила, что гораздо важнее выглядеть красивой во время развода, чем во время свадьбы.

Несмотря на свое обещание быть любезной с Норой, Сэм не могла удержаться и с издевкой в голосе протянула:

— Почему вы всегда это говорите, Нора?

Стараясь не замечать колкости, Нора улыбнулась:

— Я говорю это потому, что это так и есть. Свадьба, если хорошенько подумать, это фактически конец — завершение встреч двух людей, ухаживания, ссор и примирений. Это конец, а конец чего бы то ни было всегда печален. А с другой стороны — развод! Это значит: прощай, прошлое, и здравствуй, будущее, и я всегда говорю, что мы должны снова выглядеть красавицами. Привлекать все самое лучшее. Особенно новых и интересных мужчин!

— И богатых! Разве это не важно? — настаивала Сэм.

— Ну разумеется, дорогая, — ответила Нора, делая вид, что не понимает ее вызова.

— Вот видишь, Нора! — воскликнула Сэм. — Еще одно мудрое наблюдение со стороны дамы, которая может высказаться по любому вопросу, будь это замужество или развод. И, насколько я знаю, никто не компетентен в этом больше нашей Норы.

Нора звонко рассмеялась и потрепала Сэм по щеке, затем повернулась к дворецкому, чтобы попросить его принести еще несколько бутылок вина, а Хани тем временем шепнула Сэм:

— Мне показалось, ты говорила, что собираешься быть с ней как можно любезнее…

— Да, ты права, — Сэм с притворным раскаянием опустила ресницы.

— Так зачем же ты все время язвишь и задираешься?

— Ты помнишь этот рассказ о лягушке и скорпионе? Они пришли к ручью, через который было нужно переправиться, и скорпион говорит: «Я не умею плавать. Давай я переберусь на твоей спине», а лягушка отвечает: «Если ты сядешь мне на спину, то ты ужалишь меня, и я пойду ко дну». Скорпион на это: «Что за чепуха! Разумеется, я не буду тебя жалить! Если ты пойдешь ко дну, то и я тоже». Ну, лягушка позволила скорпиону забраться себе на спину, и конечно же, на самой середине ручья скорпион жалит лягушку, и они оба начинают тонуть. Лягушка спрашивает: «Ведь ты знал, что произойдет. Зачем же ты меня ужалил?», а скорпион отвечает: «Потому что я скорпион».

— Тебе никогда не приходило в голову не быть скорпионом?

Сэм рассмеялась:

— Ну разумеется, приходило. Но в этом-то все дело: я действительно скорпион.

— Хани, ты молодец! — Лейки Оуэнс, звезда одного из первых сериалов, хлопнула ее по спине. — Ты даже затмила Фрэнси Ли. Ей удалось получить всего сто пятнадцать миллионов!

— ВСЕГО? — с возмущением спросила Крис Кэмпбелл, которая вот уже пять лет была в разводе после шестимесячного замужества с рок-звездой. — Я едва получаю столько, сколько мне нужно на оплату лишь одной спальни.

— Скажи спасибо и за это, — сказала Лейки, хватая бокал с шампанским с подноса. — Бедняжке Фрэнси было за шестьдесят, она отдала Норману свои лучшие годы. И как ты можешь сравнивать шесть месяцев с Диким Биллом Боунтоном и время, которое Фрэнсис потратила на Нормана?

— К тому же ты всегда недооценивала влияние прессы, — вставила Пэмми Петри, глава фирмы «Петри паблик релейшнз», затянутая в кожу, усеянную горным хрусталем. — Посмотри на Элану Стьюарт. Она действительно сделала все, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание. Она выходила замуж за Рода так, что об этом знали все, и рассталась с ним публично, так что стоило только открыть газету, как с нее на вас смотрели ее фотографии с малышами Рода. Теперь она получает фантастические алименты и имеет шикарное жилье. Почему? Потому что кому же хочется — пусть даже это будет и рокер — выглядеть последним подонком, который не желает заботиться о своих детях? Если бы ты была поумнее и продержалась с Диким Биллом хотя бы пару лет, завела бы ребенка или двух, запечатлела это на тысяче фотографий, где бы вы были?

— Завести ребенка или двоих? Продержаться пару лет? — взорвалась Крис. — Как бы я смогла это сделать? Как только он женился на мне, он перестал со мной трахаться. А однажды, когда я поехала по магазинам в Сакс, он переселил одну из своих певичек в мою кровать, а все мои вещи отнес в гараж. У меня даже не было ключа от гаража!

— Дело в том, что рано или поздно они все загуливают, — раздался мрачный голос Рей Питерс, женщины средних лет, автора многих комедий, которая была одета в оранжевый спортивный костюм и желтые кроссовки. — Когда ты их притягиваешь, то они тоже вызывают волнение, но как только перестаешь думать о том, что именно делает тебя привлекательной, остается просто их нянчить: тереть спинку, готовить им ванну, смешивать коктейли для них, заниматься их выходами в свет и слушать вечное нытье о том, как им трудно живется. Мораль: если подчинить свою карьеру и интересы карьере и интересам мужа, то окажешься по горло в дерьме, причем без лодки.

— Есть действительно умные женщины. Посмотрите на Эми. Она не бросила свою карьеру ради Стивена. Теперь у нее не только куча денег — около сотни миллионов, ребенок от Стива и ребенок от ее нынешнего дружка: она ухитрилась сохранить хорошие отношения со Стивом, они нередко ужинают вместе.

— Да, это здорово, что Спилберги остались друзьями.

— А еще — у Эми хватает денег, чтобы не убиваться на работе. Она теперь может выбирать то, что ей нравится.

— Да Бог с ней, с Эми, посмотрите на нашу Хани. Она будет продолжать работу, кроме того, заполучит Краун Хаус, да еще двести пятьдесят миллионов в придачу!

«Да, но у меня не будет того, что я действительно хочу, — подумала Хани, — и уж конечно, не будет дружбы с Джошуа».

Она взглянула на Сэм, взглядом умоляя ее «Спаси меня!», и Сэм взяла ее под руку:

— Извините нас, но я хочу немного покормить Хани. Только подумайте об этих двухстах пятидесяти миллионах. Представляете, сколько ей придется затратить калорий.

Прежде чем они отошли, раздался скрипучий голос Рей:

— Возьми эти деньги, Хани, и сделай на них что-нибудь по-настоящему серьезное.

Хани засмеялась:

— Что я должна сделать? Начать выпускать журнал, создать еще один фонд?

— На деньги, полученные после развода, ты должна начать новую жизнь и в то же время покажи этому Джошуа — докажи ему, что можешь добиться кое-чего, причем объясни это ему на его собственном языке, — Сэм говорила серьезно.

— Новая жизнь? А что ты называешь «его собственным языком»?

— Чего ты всегда хотела? Стать настоящей актрисой. Это и будет для тебя новая жизнь. А что самое главное для большой шишки?

— Думаю, его компания «Ройял продакшнз».

— Вот именно! Он любит «Ройял продакшнз» больше всего на свете, и если ты на деньги, полученные как компенсацию за развод, купишь студию, — настоящую студию, которая снимает настоящие фильмы, а не всякую чепуху для телевидения, а затем сделаешь хорошую вещь, на которую, как он говорил, ты не способна, — разве это не будет для него полезной клизмой? Это покажет ему, что ты никогда не была телевизионной куколкой. И если ты добьешься успеха, то вот тут-то ты его и поимеешь!

— Но…

— Не теперь. Вон пришли еще девушки. Улыбнись и возьми немного пудинга. Это должно быть очень вкусно, потому что мачеха наняла для стряпни какую-то поварскую звезду. Норе надо отдать должное, она всегда умеет заполучить самое лучшее и самое модное в области кулинарии. — Сэм положила немного сладкого на свою тарелку и попробовала. — М-м-м… это действительно вкуснятина.

Однако Хани едва попробовала свой пудинг, раздумывая над тем, что ей только что сказала Сэм. Она соображала: имела ли в виду Сэм какую-нибудь определенную студию, чтобы «поиметь» его.

Вообще-то проект казался заманчивым. За все те годы, что они были женаты, она, по правде говоря, ни разу «не имела» его в переносном смысле этого слова. Хотя и в буквальном тоже имела не так уж часто. Обычно именно он имел ее, хотя иногда она и пыталась принять более агрессивное положение сверху. Это давало ей возможность выбирать: постепенно впустить его в себя или же яростно наброситься на него. Задать тон, выбрать ритм — яростно-неистовый или же мучительно-медленный. Заставить его кричать от невыносимого желания или же умолять ее ускорить движение, или же, наоборот, замедлить… Нет, он не так уж часто позволял ей это. Джошуа был способен наслаждаться жизнью, любовью и сексом, лишь когда командовал сам.

Если быть откровенной с собой, и развод, и ее требования были по-настоящему связаны лишь с этим — ей хотелось «иметь его», — и дело было не в мстительности или самооценке, даже не в деньгах, которые она честно заработала. Может быть, с самого начала это и был развод, «чтобы поиметь».

Она подняла глаза и встретила взгляд Норы, Хани была поражена печальным выражением лица Норы. Но когда их глаза встретились, оно резко изменилось. Интересно, подумала Хани, о чем Нора думала, что так расстроило ее.

Совсем недавно она поздравила ее с блестящим разводом, блестящим из-за денег. Однако во время свадьбы Нора поздравляла ее с блестящим замужеством, которое, по Нориному определению, включало в себя любовь, удобство, удовольствие (читай — секс) и деньги. Но у замужней или разведенной — деньги у Хани были. Может быть, Норе грустно из-за того, что Хани потеряет привычное наслаждение?

Он был сверху, его полные губы дразняще ласкали ее губы, затем мучительно медленно спускались к ее горлу, плечам, груди. Он брал в рот ее соски — эти два бугорка, такие же твердые в своем желании, как и его напрягшийся член, которого она так хотела и о котором так умоляла его.

Всегда дело кончалось тем, что она выпрашивала это последнее проникновение, окончательное завершение, как будто он хотел оставить самое лучшее себе. И снова она обещала себе никогда не просить — ни его любви, ни его тела, ни всего того, что он мог дать ей.

Вряд ли Нора жалела ее потому, что она лишится наслаждения. В конце концов, это Голливуд, а секс был самым дешевым товаром Голливуда. Кроме того, Нора не могла знать, приносил ли ей секс наслаждение, разочарование или оставлял ее равнодушной.

Сожалела ли Нора о том, что она теряет любовь?

Но любовь это такая обманчивая вещь, здесь никогда ничего наверняка не знаешь. Любил ли он ее по-настоящему? Как только что сказала Сэм, он больше всего на свете любил «Ройял продакшнз», а на втором месте, наверное, был Краун Хаус. Так что если она отберет у него дом, то, по крайней мере, у нее будет одна из двух вещей, которые он любил больше всего. Даже сейчас она не знала, занимала ли хотя бы третье место в этом списке.

И что могла знать Нора о любви, чего бы не знала она сама? Она в очередной раз, может быть, уже в сотый, подумала: было ли у Норы хоть одно замужество по любви? Вероятно, найдя ответ на этот вопрос, она поняла бы, почему Нора с такой печалью смотрела на нее…

— Когда этот адвокатишка дал мне на выбор четыре варианта, которые, как он говорит, всегда предлагают своим клиентам, — переговоры, суд, капитуляция или убийство, — я не сомневалась. Я сказала, что согласна только на убийство своего Джека! — Произнося это, Дон Харрис так яростно крутила на пальце кольцо с изумрудом, как будто это была шея ее мужа. — Я знала, что Джек обманывает меня с половиной города, и также знала, что ему придется немалую сумму выложить за то унижение, которому он меня подверг. Я не только хотела получить половину всего того, что у него было, включая его сапфировые запонки, я жаждала его крови.

— И ты ее получила? Отрезала Джеку яйца?

— Мы пока еще продумываем план действий. Убийство — не такая уж простая вещь, как кажется. Мы не такие везучие, как Хани.

У Хани мелькнула мысль о том, что необходимо было бы внести поправку: ей мысль об убийстве и в голову не приходила. Ей никогда не хотелось крови.

«А может быть, я ошибаюсь?» Но уж если кто-нибудь и подумывал об убийстве, так это был он, а не она. Это он убил их любовь, их брак своим полным пренебрежением к ее интересам… Его лживые обещания… Его притворные поцелуи.

Но ей не хотелось горевать. Она хотела насовсем уйти из его жизни. Может быть, когда-нибудь, когда он поймет, что она живой человек, а не кукла Барби, они и смогут быть друзьями.

— Так как, Хани? — поинтересовалась Сэлли Фостер. — Это твой адвокат уговорил тебя ударить его в самое уязвимое место?

Хани пожала плечами. Это было похоже на вопрос «Когда вы перестали бить свою жену?». Почему все решили, что она хочет его ударить побольнее, когда она просто желает взять то, что по праву принадлежит ей? Кроме того, ни одна женщина здесь не хотела бы услышать, что ее адвокат, Пресс Рудман, вообще-то настаивал на том, чтобы она проявила больше великодушия, чем корысти. Эти женщины хотели знать лишь о самом плохом.

— Не знаю, — вздохнула Джилл Хэлперн, — такое впечатление, что у некоторых женщин все так легко получается. Посмотри на Бриджитт Нельсен. Не успела выйти замуж за Рэмбо, как осталась опять свободной с шестью миллионами.

— А как насчет Свида и Джоан Коллинз? Он попытался обчистить ее, хотя у него и была подружка на стороне — таких называют «цветок страсти». Вот это действительно размах. К счастью для Джоан, у них был заключен брачный контракт.

— Ну, я не знаю. Мне кажется, брачный контракт говорит об отсутствии доверия друг к другу и в конечном счете оказывает дурное действие на сам брак. Вот посмотрите на Дональда и Айвану. Он без конца переделывал этот контракт. Очевидно, с самого начала у него были какие-то планы. Хани, а у тебя был брачный контракт?

Хани начала было:

— Вроде нет. Я…

— А у него был «цветок страсти» на стороне?

Хани сделала вид, что не слышала вопроса, однако светлая блондинка продолжала:

— У них у всех «цветы страсти» на стороне, но это не имеет никакого значения. Чего они все не могут понять, так это того, что в Калифорнии развод не основывается на прелюбодеянии и что большая буква «И» означает «имущество», а не «измена».

Нора подошла к группе женщин, окружавших Хани.

— Ну что ж, похоже, все здесь неплохо проводят время. Так чью репутацию вы терзаете сейчас? — спросила она весело.

— Мы только что говорили о брачных контрактах и о большой букве «И» — означает ли она «имущество» или «измена», — ехидно улыбнулась Сэм. — Учитывая ваш богатый опыт, Нора, дорогая, может быть, вы захотите что-нибудь добавить по этому вопросу?

Нора фыркнула:

— О Боже, боюсь, что мне нечего сказать. Я уже забыла абсолютно все, что касается брачных контрактов, имущества и измены.

Хани повернулась к Сэм, которая откусывала блинчик с крабами, причем черный соевый соус стекал по ее пальцам, она ела руками вместо того, чтобы пользоваться вилкой и ножом, и ей каким-то образом удавалось делать это очень изящно.

— По-моему, я выполнила свой долг, — сказала она медовым голосом. — Ты не думаешь, что заслужила небольшой передышки? И Бейб до сих пор нет. Может быть, нам стоит проверить, не случилось ли с ней чего-нибудь?

Да, ей необходимо было повидаться с Бейб — Бейб, такой счастливой в своем замужестве.

— Хорошо, мы позвоним кое-куда и выясним, где она может быть, — Сэм слизнула соус с пальцев. — Сейчас потихонечку улизнем в библиотеку и оттуда позвоним.

— Знаешь, что странно? — прошептала Хани, когда они на цыпочках проходили через зал. — Ни от кого из них во время всего разговора я не слышала ни одного доброго слова ни об одном мужчине.

— А ты что, надеялась это услышать? — фыркнула Сэм. — Все эти женщины — голливудские экс-жены.

— И все же ты не думаешь, что может найтись хоть одна женщина, которая скажет: «Да, у нас не сложилось, но он потрясающий парень и я желаю ему счастья».

— Вообще-то такое предположить можно, но я думаю, что эти бабы просто не в состоянии произнести такое. А ты, Хани? У тебя есть желание заявить об этом?

— Ну, думаю, что не могла бы это сказать. И я действительно желаю ему счастья.

«Большого-пребольшого счастья. И кто знает? Вполне возможно, что я всегда буду желать ему любви…»

 

3

— Я позвоню в Вашингтон, но если мы там ничего не узнаем, то тебе придется пообщаться с ее матерью, — сказала Сэм, закрывая за собой дверь библиотеки. — Честно говоря, у меня нет настроения сегодня разговаривать с Кэтрин. Ты же знаешь, как она говорит по телефону — с такой легкой королевской раздражительностью в голосе. Я всегда с ней очень мило здороваюсь, очень вежливо спрашиваю о ее самочувствии, — сказала Сэм, подходя к массивному дубовому бару, находящемуся в центре комнаты, чтобы взять бутылку бренди. — Но она всегда цедит сквозь зубы.

Она налила немного бренди в две рюмки, посмотрела на свою работу и добавила еще чуть-чуть, затем протянула одну рюмку Хани.

— Начинается всегда так: «О, это ты, Са-ман-та. Полагаю, что ты желаешь поговорить с Бабеттой?» И мне всегда хочется на это ответить: «О нет, вообще-то я желаю Бабеттиного папочку, вашего супруга — судью. Мы уже так давно не валялись с ним в постельке». Но поскольку я девушка воспитанная, я никогда этого не говорю.

Если Бейб нет, то Кэтрин обязательно скажет, что не получала от нее известий уже несколько недель, для того чтобы я подумала, что у той что-то произошло. Затем она спрашивает: «Может быть, я могу для тебя еще что-нибудь сделать?» Как будто только что сдвинула для меня гору, и мне ужасно хочется сказать: «Да, пожалуйста, нагнись и дотронься руками до пальцев ног, чтобы я могла воткнуть горячую кочергу в твою задницу!»

— Хорошо, — согласилась Хани, отсмеявшись, — ты звони в Вашингтон, а если ничего не узнаешь, я поговорю с Кэтрин, хотя и не понимаю, за что мне такая честь.

— Ты заслуживаешь ее, потому что всем известно, как прекрасно ты ладишь с Кэтрин Трейси, почти так же, как и со старушкой Норой. Это твой стиль. Ты из тех девушек, которую хотят удочерить все матери.

«Не совсем, — подумала Хани. — Я знаю одно довольно существенное исключение — моя собственная мать».

— Это была секретарь Бейб по связи с общественностью, — сказала Сэм, вешая трубку, — а я не знала, что у нее она есть. Ей что, действительно нужен такой секретарь? Во всяком случае, мисс Присси сказала, что Бейб вылетела из Вашингтона в половине девятого утра по их времени и должна прибыть сюда в половине двенадцатого по нашему времени, и она сразу же приедет сюда, то есть она должна быть здесь в половине первого, ну, в крайнем случае, в час. — Сэм посмотрела на часы. — Уже почти три, значит, где-то что-то запоздало.

— Она совершенно определенно сказала, что Бейб улетела в половине девятого?

— Она сказала, что шофер сенатора Райана отвез Бейб в аэропорт. Хм-м… Секретарь по связи с общественностью для нее, шофер для него, этот большой дом и все эти необыкновенные развлечения… Они неплохо живут на денежки Кэтрин и судьи, и меня интересует один вопрос: если они разведутся, как они собираются делить собственность Трейси?

— Сэмми, дорогая, не забивай головку всякой ерундой. Брак Бейб крепок, как кирпичная стена.

— Может и так, но когда рушится кирпичная стена, знаешь, как это происходит? По мере того как начинает крошиться раствор, начинает выпадать один кирпичик за другим. Кирпичная стена хороша тогда, когда хорош раствор, когда при его составлении учитываются и погодные условия, и всевозможные нагрузки, и совместимость материалов. А каков раствор, что скрепляет кирпичики Бейб? Мне кажется, что там многовато Трейси, перемешанных с песком и водой.

— Но а то, что называется любовью? Разве это не входит в связующий состав?

— Все зависит от того, какую именно любовь иметь в виду и кто кого любит. Лично мне кажется, что Грег любит родителей Бейб, а они любят его — и все это прекрасно, — я не имею ничего против таких чудесных отношений. Только где же здесь место для Бейб? Ее-то кому любить?

— Ну почему ты всегда обо всех так плохо думаешь, Сэм? Почему ты не веришь тому, что Бейб счастлива в своем замужестве?

— Верить? Это ты и делала, когда с шорами на глазах летела к алтарю?

— Ну, Сэм! — В голосе Хани послышался упрек, — Бить меня по самому больному месту!

— Прости, Хани, боюсь, что удар был действительно ниже пояса. Но ты знаешь, что я тебя люблю и что нас связывает достаточно крепкий раствор, ведь так? Так ты меня простила?

Хани безнадежно махнула рукой:

— Боюсь, у меня нет выбора. Ты прощена. Теперь позвони в аэропорт и узнай, вовремя ли прилетел самолет Бейб. Секретарша сказала тебе, каким рейсом она вылетела?

— Да, компания ТВА. Она также попросила, поскольку ее Прекрасный Принц всегда желает знать, где находится Бейб, в случае, если ему будет необходимо с ней связаться, перезвонить туда, как только она объявится. — Сэм усмехнулась: — Это уж обязательно.

Она взяла телефон и набрала номер. Через пару минут ей сообщили, что самолет Бейб прилетел вовремя. Он приземлился в половине двенадцатого.

— Боюсь, что ничего другого нам не остается, кроме как позвонить Кэтрин Трейси, — вздохнула Хани и начала набирать номер, пока Сэм подошла к бару и налила в их рюмки еще бренди.

После, по крайней мере, пятиминутной беседы с Кэтрин Хани со смехом доложила:

— Похоже, что Кэтрин не видела и не слышала Бейб уже несколько недель, а может быть, и несколько месяцев. Ты бы поверила, если бы она сказала — лет?

— Вот видишь? Что я тебе говорила? Она всегда так говорит, независимо ни от чего, так что можно с ума сойти от волнения. Ты ей не сказала, что мы уже три часа ждем Бейб?

— Нет.

— Ну и правильно. Хотя пусть бы тоже немного посходила с ума от волнения.

— Ну а что же нам теперь делать?

— Ничего. Может быть, Бейб не понравилось, как она одета, и она пошла по магазинам вместо того, чтобы сразу же приехать сюда.

— Ходить по магазинам в течение трех часов сразу после самолета?

— Почему бы нет? Ты же знаешь, что она большая любительница походить по магазинам.

— Наверное, стоит позвонить ее секретарше и сообщив, что мы не может ее найти? Может быть, они станут ее искать со своей стороны?

— О Боже, Хани, дай ты Бейб немного передохнуть! Три часа — это еще не значит, что человек пропал. Бедняжке хочется провести эти три часа так, как она хочет, не сообщая об этом ни мужу, ни секретарше, ни матери. А тебе не может прийти в голову, что она специально воспользовалась такой возможностью, чтобы провести часок-другой в мотеле, так чтобы об этом никто не узнал? Полагаю, что единственное, что мы можем для нее сделать, — не сообщать о ней в полицию.

— Все это очень странно.

— Будем сидеть здесь и пить до тех пор, пока Бейб не появится тогда, когда сама захочет. — Сэм пошла к двери и заперла ее. — Если кто-нибудь начнет стучать, не отзывайся. Будем сидеть здесь и ждать, пока весь этот паноптикум разойдется и появится Бейб. Давай еще выпьем?

Хани протянула свою рюмку, показывая, что у нее еще остался бренди, а Сэм пошла к бару наполнить свою рюмку еще раз и, пока она нализала, вспоминала, как они делали то же самое в этой же самой комнате — запирались здесь от всего мира. Иногда они так просиживали часами, не обращая внимания на стук в дверь, и Сэм, отказываясь отворить, спокойно читала вслух книгу, снятую с одной из многочисленных полок наугад.

Несмотря на то что это происходило не раз, Хани всегда поражалась, как спокойно не реагировала Сэм на приказ: «Отвори дверь!», в то время как Бейб сверкала черными глазами от возбуждения и восхищения таким явным проявлением непослушания. В то же время это было несколько нервное возбуждение, потому что, хотя Сэм и вызывала ее восхищение своей дерзостью, однако сама она никогда в жизни не осмелилась бы устроить такую штуку дома, и Хани очень хорошо ее понимала. Трейси не поощряли телесные наказания, однако их молчаливое осуждение, наказание «ограничением в чем-либо» или запрещение было достаточным для того, чтобы Бейб всегда умоляла: «Давайте пойдем к тебе, Сэм, или к тебе, Хани, куда угодно, только не ко мне!»

— Ну, а если к двери подойдет Нора? Тебе тогда придется открыть. Ты уже больше не непослушная девчонка. И потом, это ведь ее дом.

— Ну уж конечно!

— Надо отдать Норе справедливость, она всегда предоставляла тебе здесь кров, независимо от того…

— Еще бы! Этот дом принадлежит ей не больше, чем «Грантвуд студия». Кроме того, она хочет, чтобы я жила здесь, а она могла мне без конца напоминать, какая я дрянь, и следить за мной, как она делала это, когда я была ребенком. Так же, как она всегда следила за папой.

Опять все сначала. Хани казалось, что о чем бы не шел разговор, все равно кончалось Норой.

— На самом деле, Сэм, она контролировала твоего отца ровно настолько, насколько он ей это позволял.

Сэм издала какой-то шипящий звук:

— Он был просто воском в ее руках, этих расчетливых, хитрых руках. Почему же он оставил ей мою студию и мой дом, черт подери!

— Ой, Сэм! — спокойно возразила Хани. — Она никогда не была твоей студией. Она была его студией, и он предпочел оставить ее женщине, с которой был счастлив. Рано или поздно тебе придется смириться с этим и перестать себя терзать!

— Но я не могу этого вынести! — воскликнула Сэм и бросилась на диван рядом с Хани, прижимаясь разгоряченным лицом к прохладной кожаной обивке. — Это все мое! Я его дочь! В моих жилах течет его кровь, так же как в его жилах текла кровь создателя фильмов. Эта студия принадлежит мне! Ты же знаешь, она Норе и на фиг не нужна. Она позволяет управлять ею совсем посторонним людям с тех пор, как умер папа. Для нее студия никогда ничего не значила, кроме того, что она приносит доход.

— Но Нора всегда хотела, чтобы ты там работала. Она, если говорить откровенно, просто заставляла тебя…

— Ну конечно. Она хотела, чтобы я была там на побегушках. Ей просто нужно было унизить меня.

— Да перестань, Сэм. Дело было в том, что ты хотела начать с самой дорогой пятидесятимиллионной картины, а Нора считала, что тебе надо начинать с мелочи, так, чтобы ты прошла весь путь и познакомилась со всем процессом. Она думала, что…

Сэм резко села:

— Какого черта ты можешь знать, о чем она думала? И вообще, ты ничего об этом не знаешь! Точно так же, как ты не знаешь, почему она восстанавливала против меня моего отца или почему она отослала Хьюби, — лишь из-за того, что он любил меня.

Хани не знала, что на это ответить. Прошло столько лет с тех пор, как Сэм последний раз упоминала Хьюби.

— И ты не можешь знать, почему она убрала меня с дороги, когда умирал отец. Или вот вопрос номер один: почему отец оставил все ей — даже свои деньги из наследства я могу получить только по разрешению Норы! — возмущенно фыркнула Сэм. — Получать с ее санкции! Это же ни в какие ворота не лезет!.. Если бы ты не была так ослеплена ее фальшивым обаянием, ты бы увидела, что это стопроцентная стерва, которая окрутила доверчивого мужика, и то, что ей это удалось, говорит только о том, какое у него было чистое и доверчивое сердце. А, да что толку говорить об этом с тобой? Но наступит день, когда тебе придется сделать выбор. Подумай и реши, на чьей ты стороне. На ее или на моей?

«Но я уже сделала свой выбор, Сэм, — хотелось крикнуть Хани. — Я сделала свой выбор, когда предала Нору, не рассказав ей правды о Т. С., и я сделала это только для того, чтобы скрыть правду от тебя».

— О Боже, ну почему мой отец женился на ней? Ну почему? Это такая стерва, а он был такой замечательный человек, ведь правда?

Хани кивнула не сразу, а Сэм, которая обычно очень тонко подмечала всякие нюансы, была так возбуждена, что не обратила внимания на небольшую паузу. Вместо этого она разрыдалась, и Хани стала покачивать ее, как ребенка, чтобы успокоить. Она никогда не видела Сэм в таком состоянии.

— Все будет хорошо, Сэм. Вот увидишь.

— Ты поможешь мне? Ты будешь на моей стороне?

— Ну, Сэм, я всегда была на твоей стороне, и, конечно же, я помогу тебе. В этом и заключается дружба. Но тебе и не нужна будет никакая помощь. Ты же говорила, что у тебя такое чувство, что Нора, возможно, отдаст тебе студию. Ну что ж, если выяснится, что она этого делать не собирается, вероятно, она даст тебе возможность управлять студией, а затем, если ты окажешься на высоте, вы сможете работать вместе и организовать какое-нибудь взаимодействие, возможно, партнерство, или какую-нибудь сделку: ты ей передашь часть своего наследства, а она тебе — по крайней мере, долю в студии…

Сэм села и отвела с лица густые волосы, затем вытерла слезы.

— Я не знаю. У тебя все получается так просто. Но ведь так никогда не бывает?

Хани попыталась улыбнуться:

— Может, на этот раз так и будет.

Но на Сэм напала довольно обычная для нее хандра, и Хани вспомнила о их недавнем разговоре.

«Если ты возьмешь деньги и купишь студию — любую студию или производственную компанию, — ты начнешь новую творческую жизнь, а заодно вставишь клизму Джошуа… Покажешь ему, что ты никогда не была просто куколкой для телевидения».

Не намекала ли Сэм, что она должна купить именно «Грантвуд студию»? Купить ее для них обеих? Или же она говорила просто так, как с ней нередко бывает, когда ей нравится болтать?

Но Сэм только что спросила у нее, на чьей она стороне и поможет ли она ей. Может, это и была та самая помощь, на которую она намекала? Но Хани никогда не приходила в голову такая мысль. Раньше всего ей хотелось иметь свою студию. И действительно ли ей так уж хотелось «ставить клизму» Джошуа?

Хани молилась про себя, чтобы Нора, которая была намного умнее их, сделала бы то, что надо, и как можно скорее. «И пожалуйста, милый Боженька, сделай так, чтобы те слухи, которые до меня дошли, оказались бы ложными!»

Погруженная в свои мысли, она вздрогнула, услышав резкий хриплый смех Сэм:

— С самого первого дня, как я встретила Нору, я молилась только об одном — чтобы папа с ней развелся. Но теперь я вижу, что развестись с ней надо мне, и если я в конце концов заполучу «Грантвуд студию», то постараюсь сделать так, чтобы не видеть ее до конца своих дней.

— Но все это время, Сэм, с тех пор как умер твой отец, даже с тех самых пор, как ты стала достаточно самостоятельной, тебе вовсе не обязательно было жить здесь или разговаривать с ней. Никто же тебя не заставлял приезжать сюда. По правде говоря, Сэм, я никогда не могла понять, почему ты все время приезжаешь в Грантвуд Мэнор.

— Это мой родной дом, — с вызовом ответила Сэм.

— Уже нет. И если бы тебе не хотелось встречаться с Норой…

— Это все из-за моего наследства, как ты прекрасно знаешь. Я должна поддерживать с ней отношения, разве не так?

— Совершенно необязательно делать это лично.

— Посмотри на это иначе, Хани. Ты хотела развестись со своим мужем, так?

Хани пожала плечами.

— Но ты же не просто взяла и ушла из Краун Хауса, правда? И ты не просто ушла из «Ройял продакшнз», хотя с точки зрения закона ты никогда не владела даже долей студии, правда? Ты стала бороться за то, что принадлежит тебе. Почему же ты думаешь, что я просто так уйду из этого союза с Норой, не получив своей доли имущества, не получив своего «блестящего развода»? Такого же, как у тебя, такого же, какой в свое время получила сама Нора?

Хани не знала, что ответить. Возможно, Сэм и была права. Бывают разные браки, значит, бывают и разные разводы тоже….

— Похоже, что кто-то наконец пришел нас искать, — прошептала Хани, когда в дверь настойчиво постучали.

Сэм прижала палец к губам:

— Ш-ш-ш-ш!

Но Хани чувствовала себя неловко, улизнув от гостей с приема, устроенного в ее честь. Они с Сэм были уже не девчонками-школьницами, чтобы играть в глупые игры. А что, если это Нора? Если не Сэм, то она-то должна отозваться.

Она уже было поднялась с дивана, чтобы пойти к двери, но Сэм толкнула ее обратно. Они начали возиться, потому что Сэм пыталась закрыть ей рукой рот, чтобы она молчала, обе беззвучно смеялись, пока стук в дверь не перешел в грохот и они услышали резкий и хрипловатый голос:

— Откройте, я знаю, что вы обе здесь! Сэм! Хани! Впустите меня!

Сэм бросилась к двери, быстро отперла ее, и Бейб, с аккуратной шапочкой черных волос и ровной челкой, в великолепном бледно-желтом костюме — несомненно от Шанель, — ворвалась в комнату, стуча высокими каблуками по натертому полу. Но несмотря на утонченно-элегантный вид, в ней чувствовался какой-то надрыв, и очень темные очки, какие носят хиппи, совершенно не соответствовали ее сдержанно-стильному виду, нарушая гармонию.

— Что это ты загородилась? — с улыбкой спросила Сэм. Бейб не носила темных очков, которые когда-то были неизбежной принадлежностью ее туалета, со школьных лет.

Казалось, вопрос озадачил Бейб, как будто бы она забыла, что на ней очки. Она сдернула их, и они увидели, что темно-лиловая тушь размазалась вокруг ее глаз, нервно блестящих на идеально подкрашенном лице.

— Бейб! Что случилось? — бросилась к ней Хани. — Где ты была? Мы так волновались из-за тебя!

— Мне пришлось голосовать и ехать на попутке сюда из Голливуда…

— Ты ехала на попутных от Голливудского бульвара в своем шикарном костюме? — завопила Сэм, затем резко себя оборвала: — Хани, налей ей чего-нибудь выпить. А теперь садись, Бейб, и расскажи нам, что произошло.

— В конце концов, меня подвез какой-то парень в клубном пиджаке Бруклинского колледжа в красном «феррари». Это было первое предложение от человека, который хотя бы наполовину выглядел нормальным.

— Так что же произошло?

— Ничего не произошло. Он не был извращенцем, если вы это хотите спросить. Он не сделал ничего, просто привез меня сюда.

— Я хочу знать, что ты делала на Голливудском бульваре со всеми этими психами? Почему ты не приехала сюда прямо из аэропорта, как и предполагалось?

— Мне было необходимо время, чтобы кое-что обдумать.

— Что обдумать?

— То, что мне делать дальше. Я взяла такси и попросила шофера просто повозить меня, он так и сделал. Привез меня из аэропорта в Голливуд. Затем я вышла. Я хотела немного пройтись пешком. Тут-то я и купила эти очки у какого-то парнишки на улице, потому что потеряла свои. Думаю, ему были нужны деньги на травку.

— О чем ты говоришь! — В голосе Сэм звучало полное недоверие. — Ты купила очки у какого-то уличного парнишки, которому была нужна травка? И это говорит дочь Кэтрин Трейси?

— Дай ей высказаться, — сказала Хани, протягивая Бейб стакан.

Бейб сделала глоток, затем протянула стакан обратно:

— Положи немного льда, будь добра! Ты же знаешь, я люблю со льдом, — в голосе прозвучал чуть заметный упрек.

— О Боже, у тебя такой вид, как будто на тебя саму свалилась глыба льда, — простонала Сэм. — Давай рассказывай!

— И тут я обнаружила, что потеряла сумочку, оставила ее в такси.

— Ты не могла оставить ее в такси, потому что вынимала из нее деньги, чтобы заплатить за очки, разве нет? — спросила Хани, протягивая ей стакан со звякающими кусочками льда.

На этот раз Бейб схватила стакан и сделала несколько жадных глотков.

— Наверное, ты права. Но тем не менее моя желтая сумочка из крокодиловой кожи, которая идеально подходила к этому костюму, исчезла, а она была куплена в Париже, это подарок на день рождения от матери. Она будет в ярости. Она просто…

— Ну что — просто? — подняла брови Сэм. — Будет читать нотации или лишит сладкого, как делала, когда ты была непослушной девчонкой?

— Оставь ее, Сэм. А ты забудь про свою сумочку, Бейб. Почему же ты не позвонила матери, чтобы она прислала за тобой машину? — спросила Хани.

— Я не могла позвонить. Можешь себе представить, что бы она сказала, если бы узнала, что я фланирую по Голливудскому бульвару. А отец бы мог отправить меня в тюрьму за проституцию.

— Понятно, — сухо произнесла Сэм, — но тебе вовсе необязательно было звонить матери. Ты бы могла… должна была… позвонить сюда. Почему ты не позвонила нам?

— Я же тебе сказала, что у меня не было денег. Я потеряла сумочку, — она допила свой бренди.

— Для того чтобы позвонить из какого-нибудь кафе, вовсе не нужны деньги. Сказала бы просто, что тебе надо попросить за тобой приехать. Или можно было взять такси, а мы бы здесь за тебя расплатились.

— Я как-то об этом не подумала. Ну что вы на меня напали?

— Ой, Бейб, дорогая, мы вовсе на тебя не напали! — успокоила ее Хани. — Мы просто хотим тебе помочь. И о чем же тебе необходимо было подумать?

Но прежде чем Бейб успела ответить, в комнату влетела Нора.

— Что здесь происходит? Клара сказала мне, что приехала Бейб и… — тут она увидела Бейб и уставилась на ее размазанную тушь. — О Боже! Что-нибудь случилось?

— Она только что приехала сюда на попутной машине, — ответила Сэм, — и не спрашивай почему. Мы только что выяснили, что она сначала просто каталась в такси, потому что ей необходимо было о чем-то подумать, затем она вышла и потеряла сумочку. У нее не было денег ни на такси, ни на телефон. И вот на этом месте мы остановились.

— Только я назад не вернусь, и пусть говорят что хотят! Можно еще выпить?

— Ну конечно же. Хани, будь добра, налей ей еще, — обратилась к Хани Нора, затем повернулась к Бейб. — И конечно, ты не поедешь назад, дорогая, — успокоила она ее. — Почему это мы пошлем тебя обратно на Голливудский бульвар, что за фантазия?

— Я говорю не о Голливудском бульваре!

— Так о чем же ты говоришь? — спросила Сэм.

— А вы не передадите моей маме, если я вам скажу?

— Ну конечно же, нет! Ведь правда, Нора? — обратилась она к мачехе.

— Ну разумеется, без твоего согласия мы этого не сделаем, — сказала Нора. В конце концов, Бейб уже взрослая женщина, и она не обязана докладывать Кэтрин и судье Трейси обо всем.

— Я не вернусь в Вашингтон… к своей прежней жизни, и уж конечно, к мужу. Только не к Грегу.

Сэм бросила быстрый взгляд на Хани, как бы спрашивая: «Помнишь, что я тебе говорила о кирпичных стенах?»

— Ведь вы же не считаете, что я обязана вернуться? Пора?

— Ну разумеется, ты не обязана возвращаться! — воскликнула Сэм, прежде чем Нора успела что-нибудь сказать. — Ты не обязана делать то, чего не хочешь.

— Не сомневаюсь, что тебе необязательно возвращаться, — почти одновременно с ней произнесла Хани. — Но, может быть, ты расскажешь нам, почему ты не хочешь?

Бейб немного помедлила, затем тихо сказала:

— Я вам покажу, если вы запрете дверь.

Нора попросила Сэм запереть дверь и стала смотреть, как Бейб сбрасывает туфли, как будто хочет пуститься в пляс, как с ней часто бывало, когда она была девчонкой-подростком. Однако они понимали, что никакого танца не будет и вообще не будет обычного представления Бейб.

Она сняла жакет и отбросила его, затем расстегнула «молнию» на юбке и дала ей упасть на пол, напевая при этом мелодию сороковых годов, которую, как помнила Нора, очень любили парнишки в форме. Однако Сэм и Хани не понимали, что она поет, пока не вспомнили, что эту старую-престарую, как динозавры, песню Бейб любила в семидесятых годах.

«Сними-ка, сними-ка, кричали мальчики с галерки…» — напевала она, и тут Нора поняла, что по какой-то непонятной причине Бейб устраивает сеанс стриптиза. Она не знала, стоит ли остановить ее или же дать ей возможность как-то, хотя бы таким образом, избавиться от того, что ее беспокоит и тревожит. Да, так будет лучше. У нее было такое чувство, что скоро так или иначе они узнают, что именно заставило Бейб принять решение уйти от Грега.

Бейб застенчиво улыбнулась им, садясь на диван и снимая светлый пояс для чулок, затем опять встала и начала стягивать с себя желтую короткую комбинацию, обильно украшенную кружевами, после того как медленно расстегнула блузку без воротника и, откинув ее на плечи, позволила ей соскользнуть на пол. Затем она принялась за желтый бюстгальтер и трусики. Она сняла бюстгальтер, поочередно стягивая бретельки и обнажая полную грудь, затем кокетливо бросила его зрительницам. Затем, сняв трусики, она бесстыдно помахала ими в воздухе.

Хани и Сэм были ошеломлены представлением Бейб — абсолютно голая, она стояла, изгибаясь перед ними. Они не сразу заметили, что ее обычно нежно-атласная кожа была покрыта розово-красными рубцами и сине-желтыми синяками, пока Нора, стараясь не показать, насколько она потрясена, тихо не подошла к Бейб, продолжающей танцевать, и обняла ее, как бы стараясь защитить. Тут Хани ахнула, а Сэм пробормотала: «О Боже!», и Нора тихо спросила:

— Когда это произошло, Бейб?

Губы Бейб скривились в жалкую улыбку.

— Вчера вечером. Когда я уезжала из Вашингтона, я выглядела прекрасно — снаружи, а вот под одеждой было все это…

— Ты не хочешь сказать?.. — хрипло прошептала Хани.

— Но ведь это сделал не мистер Великолепный? — Даже Сэм, которая никогда не считала Грега таким уж великолепным, не могла в это поверить.

— Да, мистер Великолепный, своими собственными руками. — Затем Бейб начала хохотать, и Хани подумала, что этот хохот неуместен здесь более всего на свете, а Сэм тихонько ругалась.

— Ах ты моя бедняжка, — поцеловала Нора Бейб, скорее, расстроенная из-за нее, чем разозленная на Грега. Вот тебе и блестящий брак. Иногда все, что от них остается, — это лишь блестящие разводы.

И тут Хани тихонько произнесла:

— Добро пожаловать в наш клуб, крошка Бейб.