22. Четверг

Насколько Андрианна помнила, долина Напа была очень красивой. Зеленой и буйно цветущей даже в ноябре. Она была одним из чудес Калифорнии, подумала она, и недаром Джонатан Вест жил здесь.

Ее шофер без труда нашел Ла-Паз, но им понадобилось больше часа, прежде чем они разыскали дом, в котором она когда-то жила. Все, что Андрианне удалось вспомнить, было то, что где-то рядом с очаровательным домиком и садом, полным роз, находилась былая церковь, кладбище и небольшая школа. А чуть подальше было скопище жалких лачуг.

Дом, в котором Андрианна жила когда-то со своей матерью и Розой, почти не изменился, за исключением сада, в котором теперь выращивали в основном не цветы, а овощи. Это казалось удобным. Овощи были морозостойкими и основными продуктами пищи, а без цветов, хотя и красивых, и ласкающих душу, можно было обойтись. Цветы, как и Елена, были изящны и невосполнимы.

Андрианна медленно вылезла из машины, нерешительно подошла к дорожке, которая вела к дому, с сильно колотившимся сердцем прошла по ней к парадным ступенькам и дрожащими пальцами нажала кнопку звонка.

«Если вы верите в привидения, встаньте и хлопните в ладоши…»

Она не хлопала, но вполне возможно — хорошо, если бы это было так — что Роза по-прежнему жила в этом симпатичном домике и откроет дверь? «О Господи, пусть это будет Роза!».

Но женщина, открывшая дверь на ее звонок, смотрела сейчас на нее с любопытством. Она была примерно ее возраста. У нее была стройная фигура, на голове — копна темных, тщательно взъерошенных кудрей. На ней были черные брюки, сверху — черный шерстяной свитер очень большого размера, а вокруг шеи — золотая цепочка, на которой висели золотой крестик и маленькое золотое сердечко, обложенное крошечными бриллиантами.

Посмотрев на длинное норковое манто Андрианны и ее туфли из змеиной кожи, а потом бросив взгляд на припаркованный у дороги лимузин, она засмеялась.

— Вы не манекенщица из «Авона», нет? Я таких видела только в рекламах по телевизору, и они не похожи на вас — могу поспорить, что они не ездят на машинах, как ваша.

— Нет, думаю, что нет, — Андрианна улыбнулась. — Я не из «Авона». Просто… я когда-то жила здесь вместе с моей матерью и старой подругой по имени Роза. Меня зовут… — она остановилась на полуслове. Многие годы она не произносила это имя вслух. — Я — Андрианна Дуарте.

В глазах женщины мелькнуло выражение узнавания.

— А я ведь помню вас! Я училась в школе на три класса старше вас, но я вас помню. У вас всегда были более красивые наряды, чем у других, и эти симпатичные куклы. Моя мать говорила, что это было потому, что у вашей мамы был поклонник — миллионер. А моя мама была не из тех, кто сплетничал о вашей маме. Все, что она говорила, насколько я помню, было то, что любая женщина, столь же красивая, как Елена Дуарте, не должна соглашаться на что-то меньшее, чем свадебное кольцо. — Еще раз взглянув на меховое манто Андрианны, она протянула руку, чтобы жадно дотронуться до меха. — Но вы выглядите так, что у вас все о'кей. Меня зовут Глэдис Гарсиа. Не хотите войти в дом?

Андрианна осмотрела гостиную, пытаясь найти в ней что-то знакомое, но ничего не обнаружила. Когда она жила здесь, в доме была уютная и комфортабельная мебель, не относившаяся к какому-то определенному стилю, а сейчас в этой комнате ощущалась полная цветовая гармония, все было абсолютно совершенным и блестело, будто сойдя с глянцевых страниц иллюстрированного журнала.

Рисунок обоев состоял из желтых, красных, оранжевых и фиолетово-синих маков на белом фоне, а белая мягкая мебель стояла на фиолетово-синем ковре и была усыпана подушками желтого, красного и оранжевого цвета. Главным предметом в комнате был огромный телевизор — самый большой, какой Андрианна когда-либо видела, а на нем стоял видик с невероятным количеством кнопок на передней панели.

Женщина следила за реакцией на лице Андрианны, очевидно, гордая тем, чем она обладала.

— Очень мило, — сказала Андрианна. — Пожалуй, это самая веселая комната из всех, что я видела.

— Мы только недавно купили видеомагнитофон. Я ведь ничего в них не понимаю. Тони… то есть мой муж Антонио… просто сказал мне, чтобы я выбрала лучший из тех, что был в магазине. Но мой сын, Тони-младший, — ему сейчас девятнадцать — пошел со мной в магазин, и вы же знаете, какие сегодня дети. Если это электроника, они знают ее, как свои пять пальцев. Поэтому я и позволила ему выбрать.

— Вашему сыну девятнадцать? — в голосе Андрианны ощущались нотки сомнения.

— Конечно, — улыбнулась Глэдис, демонстрируя идеально белые зубы и наслаждаясь эффектом, произведенным на свою гостью. — И Тони — не самый старший. Есть еще Эл. Ему двадцать один. А Ричи — восемнадцать и Веронике — шестнадцать. Всего четверо. Я вышла замуж, когда мне было семнадцать. Но потом, когда родилась Вероника, я сказала себе: это — последний. Я не собиралась рожать каждый год. Поэтому без чьих-либо советов я решилась на операцию, и мне перевязали фаллопиевы трубы. Я считала, что это дело касалось только меня и даже не Антонио или отца Джильберто. Вы не хотите чашечку кофе?

— Благодарю вас, с удовольствием, — Андрианна проследовала за Глэдис на кухню, которая, как и гостиная, была исключительно светлой. Тут была и чудо-техника — посудомоечная машина из черного стекла под цвет двух встроенных микроволновых печей, которые гармонировали с огромным холодильником-морозильником с двумя одинаковыми раздаточными устройствами, встроенными в дверь. Облицованные кафелем стойки были заставлены внушительной батареей любых мыслимых небольших электроприборов, тут же стоял маленький телевизор из тех, что чем меньше по размерам, тем дороже.

Пока Глэдис разливала кофе по украшенным маргаритками чашечкам — те были в тон кафельным плиткам с маргаритками, которыми были выложены стены, — она сказала:

— У этого холодильника есть мороженица. Я купила его лишь в прошлом году. Всегда мечтала о такой мороженице.

— Чудесная у вас кухня, — сказала Андрианна. — Вам, должно быть, нравится готовить здесь. А сколько времени вы здесь живете?

Это был вопрос, который ей не терпелось задать… Этот самый вопрос означал: когда отсюда уехала Роза?

— С тех пор, как вышла замуж. Почти уже двадцать три года прошло. Почти на столько же мой муж Тони старше меня. Ему сейчас уже шестьдесят пять, и он собирается на пенсию. Вы удивлены? Кто не знаком с ним, все удивляются. Но Я расскажу вам, как это случилось.

Когда мне было семнадцать, у меня на уме были мальчики, тряпки, мальчики, дансинги и опять мальчики. Самые разные парни, но в основном крутые, — те, что со злыми глазами, шаловливыми руками и горячими телами, те, которые знали, что надо говорить, ездили на самых скоростных мотоциклах и могли устроить девушке действительно классное время. — Глэдис засмеялась. — Но моя мама, храни ее Господь, родилась здесь, а не в Мексике, и она всегда предупреждала меня, что девушки, которые гуляют с такими парнями или с нелегалами, с трудом говорящими по-английски, в конце концов оказываются с кучей детей на руках, никогда в своей жизни ничего не добиваются и ничего не имеют, кроме печали. Выходи замуж с умом, говорила мама, а любовь придет потом. И вы знаете что? Мать оказалась права!

Она познакомила меня с Тони, который не был сборщиком грейпфрутов, а работал мастером на винодельне в Монтичелло. Как она и предсказывала, я сразу переехала в этот дом и ни одного дня нигде не гнула спину. Никогда не собирала грейпфруты или что-то подобное. И всегда имела все, что хотела, и мои дети тоже живут в достатке.

Самый старший, Эл, работает в страховой компании, а Тони-младший учится в начальном колледже, изучает компьютеры. Ричи из всех самый умный, мы рассчитываем, что после школы и колледжа он станет адвокатом. И вот что я говорю своей Веронике: выходи замуж за человека, который позаботится о тебе и даст тебе обеспеченность во всем, а не разбитое сердце. — Она посмотрела в глаза Андрианны в упор, как бы ожидая реплики согласия или даже возражения, но Андрианна не знала, что на это можно было ответить. Поэтому она просто сделала то, что, по ее мнению, могло сойти за подобающие звуки сочувствия. По-видимому, эти звуки удовлетворили Глэдис. — А как у вас дела, Андрианна? Вы замужем? Есть ли дети?

— Нет. Ни брака, ни детей.

Глэдис усмехнулась и вновь погладила норковое манто.

— Как ваша мама, да? Вы не верите в замужество?

Андрианна решила, что Глэдис не вкладывала особенного смысла в свое замечание, и не ответила на него.

Она спросила у Глэдис, не знала ли она о том, что стало с Розой.

— Когда я уехала в Калифорнию, она жила в этом доме, и я до сих пор не знаю, что с ней случилось. Конечно, это было тридцать лет назад, а вы въехали сюда двадцать три года назад. Вы не знаете, у кого ваш муж купил этот дом?

— Но только не у человека по имени Роза. Это был банк. Мне хотелось бы помочь вам, поскольку я вижу, что для вас очень важно найти эту Розу, но откровенно говоря, я помню вас и помню вашу мать, но совершенно не помню эту Розу. Но я уверена, что кто-то из соседей сможет вспомнить о ней и сообщить вам, что случилось с ней. Вам просто нужно поспрашивать в округе…

— Да, конечно. — Андрианна встала. — Я так и сделаю. И благодарю вас за все.

— За что? Я ничего не сделала.

Андрианна улыбнулась.

— Ну почему же? Вы были… добры. Я — незнакомка, а вы пригласили меня в свой дом, угостили кофе и дружеским разговором.

— Послушайте. Сядьте и выпейте еще чашечку кофе. А я пока позвоню своей сестре Лили. Она на семь лет старше меня и, возможно, она помнит эту Розу и что с ней случилось. О'кей? Лили живет в Сан-Франциско. Она сама отлично устроилась. Вышла замуж за итальянца, у него было свое дело — мастерская по ремонту кузовов автомобилей, и вы же знаете, как эти парни работают. Иногда я мечтаю, что хорошо было бы выйти замуж за кого-то, кто жил во Фриско. Конечно я не придаю этому особого значения, но иногда здесь становится ужасно тоскливо, а в городе жить, должно быть, весело.

Лили помнила Розу. Она также помнила, что Роза умерла всего лишь через шесть месяцев после Елены Дуарте. Андрианна почти пожалела о том, что спросила.

«О, Роза! Роза! Мне так нужно было увидеть тебя!»

— Ее похоронили не в Ла-Пазе. Лили говорит, что какой-то мужчина — она думает, что брат — приехал из Мехико и договорился о том, чтобы ее тело перевезли туда для захоронения. Лили говорит, что Роза умерла от сердечного приступа.

Но Андрианна подумала, что знает лучше. Роза умерла от несчастной любви.

— Есть еще кое-кто, с кем бы я хотела поговорить. Доктор Фернандез. Я думаю, что его звали Джеральдо, но я не уверена. Он был доктором моей матери, — объяснила Андрианна. — Есть пара вопросов, которые я хотела бы у него спросить. Вы знаете его? Или о нем? Где я могу найти его?

— Конечно, я знаю… Я имею в виду… Он — мой доктор. Доктор Джерри Херн… Доктор Фернандез, его отец, умер около десяти лет назад, и Джерри получил его практику. Джерри учился со мной в одном классе, когда я выскочила замуж за Тони. Его офис находится на Виста-Уэй, в новом комплексе, который они построили там. Я думаю, что Ла-Паз сейчас расширяется. И вам нужно обязательно посмотреть дом, который Джерри и его жена построили в пригороде — огромный белый дом прямо на трассе для гольфа Кантри-клуба Ла-Паза! Джерри — это настоящая куколка, но его жена Мелисса — она настоящая бесстрастная бледная блондинка, ее никто вокруг не интересует. Я толком ее не знаю, но думаю, что она — высокомерная американская сучка класса А. — Глэдис засмеялась, но в ее смехе ощущался привкус горечи. Люди в округе поговаривают, что именно она заставила его сменить имя и фамилию с Джеральдо Фернандез на Джерри Херн. Я не знаю, правда ли это, но не удивилась бы, если бы она была одной из тех девочек, которые считали южные глаза Джеральдо сексуальными, но не хотели остального, что «прилагалось» к ним… Вы понимаете, что я имею в виду. Но кто знает? Может быть, это была ее семья, которой не нравилась его фамилия, и она просто хотела, чтобы они отнеслись к этому ее замужеству более терпимо.

Она снова засмеялась, но сейчас Андрианна подумала, что этот смех прозвучал скорее грустным, чем веселым.

— Во всяком случае Джерри сладок как сахар и чудесный доктор, и, может быть, он в чем-то поможет вам. Я уверена, что он попытается.

Да, она поедет увидеть Джерри Херна. Даже если его отец умер и он сам ничего не знает о Елене Дуарте, он все же унаследовал практику своего отца и, вполне возможно, архивы, которые могли бы выявить, насколько сильной в ее генах была предрасположенность к ее болезни.

Она села в ожидавший ее лимузин и помахала Глэдис. Войдя в ее дом незнакомкой, сейчас она покидала его почти подругой. И чувствовала, что знает Глэдис Гарсиа очень хорошо. Она была Николью Партир Остин, но в другой коже, Николью в черных обтянутых штанах вместо дорогого маленького черного платья, но все той же Николью — только не со связями в обществе и шикарными вечеринками в Пали-Бич, а с видеомагнитофоном и мороженицей.

Она наклонилась вперед и сообщила шоферу, как найти кладбище, где была похоронена Елена Дуарте, и подумала о том, не мечтала ли Глэдис, лежа в постели рядом со своим Антонио, о всех тех парнях со злыми глазами и хваткими руками, которые, как сумасшедшие, носились на своих мощных мотоциклах… Или это был тот парень с сексуальными южными глазами, «сладкий, как сахар», о которых она мечтала?

Джонатан находился в своем офисе уже час, он приехал незадолго до семи, надеясь наверстать упущенное время, когда появилась его секретарша:

— Мистер Вест, кофе?

— Нет, спасибо. Я вскипятил чайник, когда приехал и уже… накофеинился. Будьте добры, соедините меня с Полем Бэнксом и сообщите Бобу Халперну, что я хочу его увидеть через десять минут.

— Хорошо, — Петти взглянула на свои часы. — Но вы же знаете, что здесь через пятнадцать минут будет человек из «Тайма».

— Нет, черт побери, я не знал. Но это же ваша работа — убедиться, что я знаю.

На лице Петти появилось натянутое выражение.

— Да, сэр, это так, и вчера я оставила расписание ваших встреч на вашем столе на случай, если бы вы пришли вчера вечером, и, кроме того, сообщила вашей экономке и записала на вашем автоответчике.

— О, — Джонатан был раздосадован. Приехав в среду вечером домой, он был истощен, несмотря на то, что обычно перелеты редко его утомляли. Поэтому он не обратил внимания на аккуратно написанные записки от Сары и мигающую лампочку своего автоответчика. — Извините. Тогда соедините меня сразу же с Бэнксом, а Халперн пусть зайдет попозже, после того, как человек из «Тайма» уедет.

— Хорошо, мистер Вест. А кстати, как ваш круиз на «Королеве Елизавете»?

— Все было великолепно. Просто отлично.

— Зачем вы делаете это, мистер Вест? — спросил Энтони Паркс из «Тайма». — У вас уже есть полмиллиарда долларов — больше, чем многие смогли бы потратить за всю свою жизнь, даже если бы они очень старались это сделать. Некоторые делают это для своих потомков, чувство династии, но у вас же даже нет семьи.

— Это не значит, что у меня не будет семьи. Мне еще нет сорока.

— Ну так скажите: зачем вы это делаете? Потому что у вас есть все-таки чувство династии? Вы хотите построить состояние, которое будет жить после вас, например, как Рокфеллеры?

Джонатан пожал плечами.

— Даже состояние Рокфеллера оказалось не таким большим. У него же большая семья, и его состояние было поделено между несколькими поколениями наследников. Да и не забывайте про налоги на недвижимость. Откровенно говоря, мистер Паркс, я как-то не задумывался об этом.

— Тогда зачем вы делаете это, мистер Вест?

— Я делаю это для того, чтобы делать. Делать ради удовольствия это. Если у вас есть миллион, вы хотите два миллиона… ради удовольствия иметь и потратить их. В этом есть смысл. Если у вас есть миллион, то потратить два миллиона — это в два раза веселее. Но потом вы делаете это просто для того, чтобы делать. Чтобы увидеть, сколько вы сможете заработать. В некотором смысле это мера оценки человека, его успеха в мире, который ценит деньги превыше всего.

— А в мире, который не ценит деньги превыше всего?

Джонатан улыбнулся.

— Придется подождать, пока это не случится. — Он механически отвечал, пока интервьюер продолжал задавать оставшиеся вопросы — кто? что? когда и где? — но немного задумался, когда Паркс наконец добрался до вопроса «Как?» Он начал свой обычный треп про «тщательную экономию», а затем добавил что-то новое: — Никаких отвлечений. По крайней мере, начиная с этого момента. — Затем, взглянув на часы, он неожиданно объявил, что интервью окончено, и позвонил Петти, чтобы она проводила немного обидевшегося мистера Паркса.

Андрианна положила руку на холодное мраморное надгробье и закрыла глаза, стараясь остановить поток слез. «Мама, скажи мне: стоило ли все это? Непосредственно перед тем, как ты умерла, ты по-прежнему думала, что это был золотой секс днем? Была ли ты счастлива со своим другом, который так и не женился на тебе? Или, может быть, ты была бы счастливее, если бы прожила более долгую, более плодотворную жизнь с каким-нибудь Антонио Гарсиа, который заботился бы о тебе лучше и ты родила бы кучу детей с настоящими именами? Или, может быть, с Джерри Херном, который любил бы тебя так сильно, что ради тебя сменил бы свою фамилию? Тогда ты могла бы прожить вечно, по крайней мере до конца своих дней…

Ох, мама, думала ли ты когда-нибудь о том, какой бы стала твоя жизнь, если бы ты полюбила другого мужчину? Мужчину, который любил бы тебя больше? Если бы у тебя была возможность найти его? Может быть, даже такого мужчину, как Джонатан Вест?..»

Никто не ответил ей, не успокоил словами. Хотя Андрианна считала, что ответ она знает. Елена играла в азартную игру, и у нее был шанс на жизнь и на любовь. Единственная проблема заключалась в том, что она выбрала не того мужчину. А в такой игре — всегда риск.

«А отчего ты умерла, мама? Я должна это знать. Была ли это волчанка? Или это была несчастная любовь?» Но и на этот раз ответа не было: надгробье было не Еленой, а всего лишь мрамором. И все же Андрианна поцеловала этот прямоугольник на северной калифорнийской земле. Все эти годы он был ее по праву ее рождения. Здесь ее единственным правом на землю, где она родилась и где все мечты должны были сбыться. Может быть, сейчас это и была ее очередь на мечту?..

Завтра она переговорит с доктором Джерри Херном и, может быть, больше узнает о своих шансах, о том, имела ли она право ставить на Джонатана Веста.

— Как оно прошло? — спросила Петти, закрывая в кабинете Джонатана шторы от полуденного солнца. — Хорошее было интервью?

— Надеюсь, что да, хотя ничего нового он не спрашивал — то же, что десятки других репортеров уже спрашивали… И я не уверен, сообщил ли я что-то новое.

— О, я уверена, что интервью будет отличным. Помните то, которое появилось в «Лос-Анджелесе» несколько месяцев назад? Вы выглядели в нем настоящим убийцей.

Он засмеялся.

— В самом деле? Думаю, это то, что они любят читать…

— Конечно. Это вызывает у людей зависть или уважение к вам — или и то и другое. Это то, что важно, не так ли?

— Не знаю, Петти. Я не уверен, знаю ли то, что действительно важно.

— О, мистер Вест. Если вы можете говорить такое, тогда вы в самом деле еще не оправились от перелета. Но держу пари, что завтра с вами все будет в порядке. А сейчас мне соединить вас с Бобом Халперном? Или вы хотите сначала взглянуть на список тех, кто вам звонил? Хаг Лансинг сказал, что ему срочно нужно переговорить с вами о районировании в Океанском проекте, а Джейн Паркинс из бухгалтерии сказала, что…

— Сколько сейчас времени?

— Почти час.

— Послушайте, мне нужно многое успеть сделать и я хочу, чтобы какое-то время меня не беспокоили, пока я не просмотрю эту кипу бумаг, которую вы оставили на моем столе. Все остальное мы отложим на после обеда.

— Хорошо. Но я все же хочу напомнить вам о том юбилейном матче по поло, который состоится сегодня вечером в Экидоме. Вы принимаете в нем участие. Помните?

— Боже мой, неужели сегодня?

Петти вздохнула.

— Боюсь, что да. Вы готовы к нему?

— Разумеется, готов. Почему вы спрашиваете?

— Прошу извинить меня за мои слова, мистер Вест, но вы сейчас выглядите не очень хорошо. Может быть, вы сможете договориться, чтобы кто-то заменил вас? В конце концов, у вас не было возможности потренироваться…

— Все будет отлично. Что самое худшее может произойти? Я сломаю ногу или несколько ребер, или нос.

— Мистер Вест, нельзя так шутить.

— А кто шутит? По крайней мере, есть одно, что нельзя сломать, играя в поло.

— И что это такое?

— Свое сердце. И сейчас это — не шутка.

 

23. Пятница

— Доброе утро, мистер Вест, — радостно прощебетала Петти, когда Джонатан прибыл в свой офис чуть позже обычного. — Как прошла игра вчера вечером?

— Мы проиграли, если вы это имеете в виду.

— Стыдно. Но по крайней мере, я не вижу ничего сломанного, — весело заметила она.

— Не все видно…

— Ну, хорошо, — сказала она со вздохом, взяла пачку бумаг и пошла за ним в его кабинет. — В приемной вас ожидает Джейсон Уотс, а вот почта…

— Что ему нужно?

— Мистеру Уотсу? У него назначена встреча на девять часов, а сейчас — десять минут десятого. — И с чуть возмущенным взглядом добавила: — Все отмечено на вашем календаре. Вы всегда просматриваете его перед тем, как вечером уходите из офиса.

— Но почему вы не напомнили мне об этом вчера? — упрекнул он ее.

— Раньше в этом не было необходимости, мистер Вест, — сказала Петти, обидевшись. — В будущем я буду обязательно это делать, если вы желаете…

— А, черт… Извините. Мне кажется, что я еще не отошел от этого перелета… Больше у вас нет сюрпризов на сегодня?

— Сегодня вечером в Хилтоне благотворительный вечер для бездомных…

— Я купил билеты?

— Да, сэр.

— Отлично. Тогда я выполнил свою часть. Мне же не обязательно там лично присутствовать?

— Боюсь, что вы должны. Я полагаю, что вы сказали Мерву Гриффину, который является одним из хозяев, что вы будете там. И вы заказали столик на десять человек и пригласили людей в качестве своих гостей. И если вы забыли, что очевидно, то вы берете с собой Стэйси Уитли.

Он взглянул на нее недоуменно.

— Стэйси Уитли. Кто такая?

— Ну, мистер Вест. Она же играет в комедии «Это действительно мои дети?». Там у нее роль дочери, у которой всегда приятелями были эти умники нерды. Во всяком случае вы обещали своему другу Питеру Дарвину, который является ее рекламным агентом, что возьмете ее с собой. — Она начала терять терпение. — Вы не хотите, чтобы я связалась с мистером Дарвином и вы могли бы ему объяснить, что не сможете или не возьмете ее?

— Нет, — Джонатан вздохнул и смирился. — Обещание есть обещание. Договоритесь, пожалуйста, чтобы заехали за мисс Уитли. Я встречу ее здесь. Во сколько там начинается?

— Приглашение на вашем столе, мистер Вест, со всей необходимой информацией. Я пойду свяжусь с мистером Уоттсом. Вы знаете, говорят, что последствия перелета могут сохраняться несколько дней.

— В самом деле?

* * *

Андрианна позвонила день назад, чтобы быть уверенной, что у доктора Херна найдется время принять ее и что ее появление в его офисе не будет неожиданностью.

Но сюрпризом оказался он. Джерри Херн вполне мог бы сниматься в роли доктора в фильмах тридцатых годов, а его симпатичный образ на киноэкране наверняка заставил бы молодых женщин переживать и страстно желать его. Настолько романтичными были черты лица доктора Херна и настолько классическим был его профиль, что он мог быть Тайроном Пауэром, Лоуренсом Оливье или даже Валентино. Он был не только привлекателен, но и сексуален — с высокими скулами, сильным волевым подбородком, точеным носом, полными чувственными губами.

А потом были глаза Джерри Херна — горящие, полные страсти глаза, о которых говорила Глэдис Гарсиа. Кто мог устоять против них? Не удивительно, что его жена, бесстрастная блондинка Мелисса, влюбилась в него, хотела его так сильно, что отбросила всякую осторожность, может быть, даже не обращая внимания на возражения своей семьи.

И если бы у Глэдис было хотя бы полшанса, смогла бы она устоять? С учетом реального выбора, при условии, что Джерри Херн хотел ее, отклонила ли она его ради безопасности, которую давал ей Гарсиа? Это было слишком невероятным, чтобы этому можно было поверить.

Джерри Херн встал из-за своего стола, радушно приветствуя ее с распростертыми руками.

— Андрианна Дуарте! Я же помню вас! Вы были маленькой девочкой с очаровательными желтыми кошачьими глазками. Ну, конечно, тогда вы были всего лишь котенком. Сейчас-то вы выросли, и я думаю, что вы и ваши глаза такие же очаровательные, как всегда, хотя я думаю, что они сейчас скорее оранжевые, чем желтые. Мне придется изучить их более внимательно, прежде чем я приму окончательное решение.

«Привлекательный и обаятельный…»

По-видимому, доктор Херн умел и говорить, подумала Андрианна, но раньше, встречая подобных мужчин, она была осторожна.

Он предложил ей стул. Она села.

— Я могла бы сказать, что помню вас, но честно говоря, я не помню. Я подозреваю, что была очень эгоистичной девочкой, которая не обращала внимания ни на кого, кроме себя…

— Я бы сказал, что быть эгоцентричным — это достаточно нормальное состояние дел для ребенка. А почему бы и нет? Может быть, это единственное время в его жизни, когда у него есть такая возможность.

— А вот вы-то не были таким эгоистичным: хоть и учились в пятом классе, но все-таки заметили маленькую девчонку из второго класса.

— Но это не означает, что я не был поглощен самим собой, как любой другой ребенок. Это лишь показывает, что даже тогда у меня был глаз на хорошеньких девочек.

Они оба рассмеялись, и она спросила себя: не так ли Джерри Херн всегда обращался со своими женщинами — пациентками, обезоруживая их всеми своими ослепительными чарами и красивыми словами. Как бы читая ее мысли, он улыбнулся ей так, что успокоил ее, и сказал:

— Не волнуйтесь, вы можете доверять мне.

И хотя эта улыбка была не менее обворожительной, чем все остальное в нем, было тут что-то и еще, и она пыталась определить это нечто. И потом до нее дошло: она заметила, как его улыбка перешла на горящие, пристальные глаза и, казалось, что излучалась из их глубин. Да, Джерри Херн был что надо!

— Итак, насколько я понимаю, — сказал он, — вы вернулись в Ла-Паз спустя около тридцати лет.

— Да. Большой срок.

— Тогда — или вам очень нравилось жить за границей, или вы сильно не любили долину Напа, — он засмеялся.

— Не совсем так. Это было больше дело обстоятельств. Мне немного неловко, что я трачу ваше ценное время.

— Не волнуйтесь. Сегодня тот день, когда обычно у меня нет приема, и поэтому я могу почитать литературу, чтобы быть в курсе того, что появилось нового в медицине. А сейчас, чем я могу быть вам полезен?

— Могу понять ваше желание узнать точно, от чего умерла ваша мать, поскольку действительно предрасположенность к волчанке передается через гены, но я не совсем уверен, что ваше решение выйти замуж или иметь детей должно основываться на этой возможности. Сейчас волчанка еще мало изучена, и я уверен, что вам это говорили врачи, гораздо более опытные в этой области, чем я. Но в конце концов медицина найдет ответы, и если волчанка все-таки проявится в ребенке, которого вы вынашиваете, то к этому времени вполне возможно, что появится средство для ее лечения. Даже сейчас, хотя это заболевание еще недостаточно изучено, оно легче диагностируется, чем раньше, и может обычно контролироваться, если доктор и пациент кропотливо занимаются этим. Они вполне смогут контролировать периоды ремиссии и продлить их до… ну, до конца жизни.

— Господи, надеюсь на это. И надеюсь, что все врачи будут столь же полны энтузиазма и оптимистичны, как вы. Но сейчас у меня есть неотложная проблема, доктор: история болезни моей матери. Я должна знать, от чего умерла моя мать. Есть она у вас?

Она так боялась того, что он скажет «нет», что затаила дыхание.

— Есть небольшая сложность, — начал он, и сердце Андрианны екнуло. — Места всегда не хватает, и старые архивы моего отца сейчас находятся в хранилище, поэтому, чтобы найти их, придется покопаться.

Андрианна так обрадовалась, что громко рассмеялась.

— Благодарю тебя, Господи. Я думала, вы скажете, что они утеряны.

Он тоже рассмеялся.

— Вряд ли. Старые медицинские архивы — это медицинская история, а исследование всегда было моей страстью. Какое может быть исследование без истории? Я хочу прямо сейчас послать своего помощника в хранилище, чтобы она начала копаться, а тем временем позвольте мне угостить вас обедом и я смогу рассказать вам все о себе… Что я делаю здесь, в Ла-Пазе, и почему. Это справедливо?

— Более чем. На мой взгляд, это очень выгодная для меня сделка.

Они разговаривали за сочными устрицами и бутылкой местного вина, и поначалу она в основном слушала.

— Я выбрал себе педиатрию и планировал продолжить исследования. Моей мечтой было найти лечение от всех болезней детей, у которых нет еще настоящей системы защиты. Думаю, что я хотел стать большим героем, который спасет их. И поэтому, когда мой отец попросил меня взять его практику, говоря, что в Ла-Пазе было много бедных, действительно обездоленных детей, которые нуждались в докторе-педиатре, я сказал нет. Я был слишком горд, чтобы заниматься рутиной, черновой работой практикующего врача. Мне хотелось поймать более крупную рыбу. Помните, я говорил вам, что все дети эгоцентричны? Так вот, таким был и я, хотя к этому времени мне уже было больше двадцати.

— Но у вас же была благородная цель, — возразила Андрианна.

Его улыбка была горьковато-сладкой.

— Разве? Действительно ли я так хотел заняться наукой, или это было самоудовлетворением? А как насчет моего отца и того, чем я ему обязан? Он был просто один из бедных мексиканских ребят, который стал доктором, несмотря на все ужасные трудности, практически голодая, когда учился в медицинской школе, а потом сделал меня доктором — вручил мне это звание на серебряном блюде, без всяких страданий с моей стороны. Он послал меня учиться в Стэнфорд, и все, чего он хотел в ответ, чтобы я приехал сюда и работал вместе с ним в его практике, и он не просто осуществлял свою собственную мечту, а знал: я был нужен здесь! А я отказался, вероятно, разбив его сердце, не говоря уже о том, что я даже не унаследовал от него имя, имевшее такую высокую репутацию. Вот видите, к тому времени Джеральдо Фернандез-младший стал Джерри Херном.

Андрианна подумала о его жене, женщине, ради которой, по словам Глэдис Гарсиа, он сменил свою фамилию. Ее счастье было его долгом. Он обязан был попытаться дать ей то, в чем она нуждалась. Это было то, что и составляло брак, не так ли? Каждый из партнеров дает другому то, в чем он или она нуждаются, — кроме любви и секса.

— Я уверена, что у вас были серьезные основания так поступить, — скороговоркой проговорила она.

— Я думаю, что это так. Я сменил фамилию, когда еще учился в медицинской школе. Я сказал себе, что делаю так из-за всеобщей предубежденности против чиканос, что, как Джеральдо Фернандез, я никогда не смогу попасть в какой-нибудь действительно отличный исследовательский центр. А как я смог бы делать все то хорошее, что планировал, если бы я не получил хорошее распределение?

Значит он все-таки сменил свою фамилию не ради своей жены, подумала Андрианна.

— Но это разумно — сменить фамилию ради этого.

— Вы так считаете? Я собирался стать аспирантом Стэнфордской медицинской школы. Кто-то подумает, что было бы достаточно попасть в какую-либо хорошую исследовательскую группу. Может быть, все, чего я действительно хотел — избавиться от того, что я считал клеймом позора.

— Я не верю этому. Это нелепо.

— Именно это говорила моя жена Мелисса. Но она говорила в первую очередь о смене моей фамилии. Она говорила, что было нелепо мне менять фамилию, потому что та была… — он опустил голову, не решаясь продолжать.

— Ну? Скажите мне, пожалуйста.

— Она сказала, что моя фамилия была частью красоты быть самим собой и что чего бы я ни достиг, было бы еще более красивым, если бы все во мне оставалось таким, каким было при рождении… Своего рода сложение составляющих меня. Вот что говорит Мелисса, — сказал он. Его темные глаза светились, и Андрианна подумала, что, несмотря на то, кем был доктор Херн, он гордился своей женой больше, чем самим собой, и само по себе это было замечательно. И она поняла, что Глэдис Гарсиа была не права в отношении Мелиссы Херн.

Ошеломленная услышанным, Андрианна опустила глаза.

— Мне кажется, ваша жена — поэт.

— Да, но я не послушался ее и все-таки сменил свою фамилию. И в конце концов я никого не обманул. Все по-прежнему знали, кем я был и что я делал. Как это может исчезнуть? «Человек знаменит не именем, а делами своими». Я думаю, что именно это Мелисса пыталась мне сказать. Но к тому времени, когда я действительно понял все это, я был уже Джерри Херном слишком долго, чтобы менять все назад — я уже утратил часть себя.

— Нет, нет! — воскликнула она. — Вы по-прежнему тот, кто вы есть — независимо от того, как вы себя называете! — Она остановилась, удивленная осознанием того, что возражает и от своего, и от его имени. — Но вы еще не рассказали мне, как от научной работы вы вернулись сюда, в Ла-Паз.

— Я не возвращался до тех пор, пока мой отец не умер. Я работал в большом госпитале в Сан-Франциско и занимался своими исследованиями, и когда умер мой отец, его похороны заставили меня переменить свое решение. Именно тогда это поразило меня — я увидел, что сотни людей пришли на его похороны, и как они плакали и скорбели о нем. Здесь были не только из Ла-Паза, но и со всей этой долины. И все, о чем я мог подумать, насколько же тяжела для них его утрата! Это были люди, которые не могли себе позволить пойти к модным врачам или ездить в Сан-Франциско и обратно в надежде, что их примут в клинике какого-либо большого госпиталя бесплатно или без медицинской страховки. И как они оплакивали! Они просто потеряли одного из своих лучших друзей — моего отца, который начал свою жизнь как один из них и целиком посвятил себя их нуждам. И я понял, что здесь была та работа, которую надо было делать. Возможно, не более важная, чем научная работа, но, по крайней мере, необходимая людям. И можно было сказать, что это тоже своего рода научное исследование. Настоящие исследования в реальных условиях, а не в стенах изолированной лаборатории. Поэтому в тот день я принял решение и никогда больше не оглядывался назад и не сожалел о нем. — Он засмеялся. — Даже когда я слышу, сколько денег зарабатывают сейчас все мои старые приятели по медицинской школе…

Она улыбнулась его шутке, но на самом деле чувствовала, будто плачет. «Я никогда больше не оглядывался назад и никогда не сожалел о своем решении», — какие это были удивительные слова!

— Так вот, я думаю, что все ваши пациенты должны быть самыми счастливыми, что у них есть такой доктор, и Мелисса — очень счастливая женщина.

И она подумала, что ей выпала честь встретиться с Джерри Херном и что независимо от того, что случилось, даже если она не увидит его снова, она никогда не забудет его. Даже хотя жюри еще не вернулось и приговор еще не объявлен, Джерри Херн дал ей нечто бесконечно ценное — он подарил ей дружбу.

Он сам раскрылся перед ней, не стыдясь и даже с покорностью рассказал о себе. И даже если бы он ничего больше не сделал для нее, он уже показал ей, что есть надежда и что есть дорога, по которой можно идти, дорога возвращения домой, даже если ты изменил когда-то свое имя.

И она обнаружила, что рассказывает ему о себе гораздо больше, чем намеревалась, больше, чем она вообще кому-либо рассказывала. Это было так, будто однажды она начала говорить и не может остановиться, начиная с человека, который был ее отцом, и со дня, когда умерла ее мать…

— Но что вы делали, когда уехали из дома Джино Форенци?

— Я не хотела оставаться в Риме, где были Гай и Джино, поэтому отправилась в Париж.

— И что вы там делали?

— Я знала там несколько человек, одного настоящего друга и несколько знакомых. Они приглашали меня на вечеринки и приемы, и я встречалась с новыми людьми, которые становились моими знакомыми, и они приглашали меня еще на одни вечеринки, и вскоре у меня оказалось много дружеских знакомств. А потом, поскольку я знала многих людей, немного разбиралась в искусстве и испытывала нужду в наличных деньгах, следуя совету Джино, я копила драгоценности на черный день, я стала работать в художественной галерее. Моя основная обязанность состояла в том, чтобы приводить в галерею своих богатых приятелей с тем, чтобы те что-нибудь покупали. Это была не самая удачная карьера, но какое-то время меня она вполне устраивала.

— Но ведь вы же были помощником администратора у Джино. Наверняка вы могли бы найти хорошую должность, например, должность менеджера в какой-нибудь фирме. Вы могли бы сделать настоящую карьеру.

— Может быть, но я не могла бы получить там место, не упомянув про свою работу в «Форенци Моторс», и если бы я сделала это, то вряд ли могла бы рассчитывать на получение работы, поскольку у Джино было много связей. Но прежде всего: делать карьеру означало думать о будущем, планировать на большой срок, а я просто не могла выдержать этого. Если бы я строила сколько-нибудь реальные планы на свою жизнь, мне пришлось бы учесть вполне реальную возможность того, что ремиссия может закончиться. Поэтому я отказалась думать больше чем на пару дней вперед. Всех и все я рассматривала как временное.

У меня был роман с одним мужчиной в Париже, довольно приятным мужчиной, но когда наши отношения обострились и он стал требовать обещания, которые я была не в состоянии дать ему, я испугалась и решила: пора уезжать. Кроме того, я уставала от работы в галерее. Неприятно было подставлять людей, особенно после того, как я осознала, что Джино, несмотря на все то, что он сделал для меня в сущности лишь использовал меня. Поэтому, попрощавшись со своим другом и сказав ему, чтобы он забыл меня, но взяв с собой драгоценности, которые он подарил мне, я собрала чемоданы и поехала в Лондон.

Видите ли, я по-прежнему считала, что Джино был умнейшим человеком, и я никогда не забывала совета, который он мне дал. — Она сделала паузу, потом сухо добавила: — Разумеется, лишь спустя годы до меня дошло, что, поступая подобным образом, я и сама использовала людей…

А потом, находясь в Лондоне, я не хотела, чтобы тот мужчина из Парижа выследил меня, поэтому и прикрывалась другим именем Анна делла Роза. Кроме того, в Лондоне привлекательнее быть Анной делла Роза, чем Энн Соммер — аналогично тому, как в Париже выгоднее быть Энн Соммер, экзотика всегда привлекает… И не желая больше связываться с галереями, я стала работать танцовщицей, поскольку когда-то брала несколько уроков танца и очень хорошо танцевала фламенко. Но успеха особенного не получилось — как любитель, я была вполне хороша, но как профессионал… ну в общем, многое оставляло желать лучшего.

— Но это не имело особенного значения: всегда было много людей, страстно желавших водить дружбу со мной, особенно среди мужчин. И после этого я поехала… Ну, честно говоря, я уж и не помню, в какой очередности сменялись страны — одна за другой. Какое-то время я пробовала петь, потом занялась театром, а потом… Новое имя, новая профессия, новые знакомства, новые мужчины… Перед тем, как я решила вернуться в Штаты, я побывала в Лондоне под именем Андрианны де Арти… И вот я здесь.

— И вот вы здесь, — сказал Джерри, улыбнувшись, — лишь пары букв не хватает, чтобы снова стать очаровательной маленькой Андрианной Дуарте.

— Нет, я так не думаю. Во всяком случае, пока еще. В конце концов, именно вы, Джерри Херн, некоторое время назад сказали мне, что после какого-то времени уже слишком поздно вернуться по-настоящему — когда ты уже утратил часть себя.

— Ну что же, может быть, имя не так уж и важно. Может быть, мы сможем исправиться, живя не во лжи, стараясь быть теми, кем мы действительно являемся. Делая лучше, делая больше…

Возможно, подумала она, что Джино Форенци был не самым мудрым из тех, кого она знала. Может быть, это был Джеральдо Фернандез-младший. Как и в отношении Джонатана Веста, она не имела представления о том, насколько он был умен или что он думал насчет того, чтобы жить по правде; истина состояла в том, что она едва знала его и не представляла, как он среагирует на то, кем она была в действительности и как прожила свою жизнь. Просто подумав об этом, она почувствовала нервозность и страх. Все, что она уверенно знала об этом человеке, было то, что она любила его и верила, что он тоже любил ее.

Потом, поскольку она уже рассказала Джерри Херну о себе практически все, она рассказала ему и о Джонатане Весте…

Джерри припарковал машину на площадке, которая находилась рядом со зданием, в котором размещался его офис, и показал жестом на припаркованные машины, блестевшие на полуденном солнце.

— Взгляните на них. Они получили самые лучшие места — они здесь на солнце и свежем воздухе — и они всего лишь машины. Когда-нибудь я надеюсь увидеть, что на этом цементном раю вырастет клиника для детей. Но я боюсь, что пока это всего лишь мечта.

— Почему? Что мешает реализоваться этой мечте?

— Что обычно мешает мечте? Деньги или их нехватка. И, конечно, время. Если бы у меня было время, я, может быть, нашел бы нескольких спонсоров.

— Может быть, я смогу помочь?

— Вы? Вы даже не планируете жить в Северной Калифорнии.

— Нет, но я сказала вам, что у меня есть очень богатые друзья.

— Да, но быть богатым не всегда означает быть готовым пожертвовать, не так ли?

Нет, не всегда. Это был спорный вопрос. Кто лучше ее знал, что богатые были и там, и здесь, и в лучшем случае они были непредсказуемы?

Рикки, помощница Джерри Херна, ожидала их с историей болезни Елены в руках.

— Это оказалось проще простого, — радостно сообщила она им. — Все архивы по-прежнему были в алфавитном порядке.

— Отлично, — сказал Джерри, взял у нее записи и, обняв ободряюще рукой плечи Андрианны, провел ее в свой кабинет.

Андрианна сидела и ждала, как ребенок, сложив руки на коленях, пока Джерри просматривал историю болезни. То и дело он нетерпеливо перелистывал страницы, зная, какое невыносимое напряжение она сейчас испытывает. Время от времени он отрывался от записей и ободряюще улыбался ей. Наконец он сказал с облегчением.

— Ваша мать умерла не от волчанки. У нее было больное сердце.

Ее собственное сердце бешено заколотилось.

— Вы уверены? Вы не обманываете меня для того, чтобы сказать мне то, что я хочу услышать?

— Андрианна! — упрекнул он ее. — Я никогда вам не солгу.

Она вдруг вспомнила, что всего лишь несколько дней назад слышала те же самые слова от Джонатана: «Я не лгал тебе, Андрианна. Я никогда тебе не солгу».

А потом она подумала, что во многом Джерри и Джонатан были похожи, несмотря на очевидные различия в цвете кожи и происхождении. Тот же пристальный взгляд. Своего рода честность, искренность, которую оба носили, как мантию. И у них обоих было качество открытости, которое свидетельствует об уверенности в себе и о смелости. Об уверенности, что он будет принят, и смелости отвечать за собственные поступки, собственные убеждения. Оба явно были титанами среди мужчин — по-прежнему моложавый Джонатан, уже заработавший состояние, о котором некоторые даже не осмеливались мечтать, и Джерри, занимавшийся той медициной, которую другие врачи считали неприемлемой для себя. Оба они, каждый по-своему, были героическими фигурами. Самое большое различие между ними заключалось в том, о чем они мечтали. Джонатан мечтал о том, чтобы сделать еще большее состояние просто ради самого этого процесса, — вызов и победа! А Джерри мечтал о том, чтобы найти деньги на строительство новой клиники. И, возможно, именно характер этой мечты, как тонкая линия, отделял любую из этих героических фигур от настоящего героя.

Но вы же не переставали любить чудесного человека сколько-нибудь меньше только потому, что ему чуть-чуть не хватало до того, чтобы быть настоящим героем. Скорее всего вы любили его таким, каким он уже был, и рассчитывали, что в конечном счете он смог бы стать…

«Ох, Джонатан».

Она была на шаг ближе.

Но почти сразу же подумала о чем-то еще, о чем-то, что трансформировало всю картину, и от этой мысли у нее похолодело внутри. Ее мать умерла от больного сердца, но не таким ли образом все-таки именно волчанка убила ее? Поражая жизненно важные органы, такие, как почки и сердце?

Наблюдая за ее лицом, Джерри, видимо, понял, о чем она думала: он встал и, обойдя вокруг стола, присел на корточки у ее стула.

— Ее сердце болело не от волчанки. Ваша мать была пациенткой моего отца с того времени, когда была очень молодой — он был старше ее на двадцать лет. Когда ее привели к нему на осмотр, у нее уже было больное сердце.

— Ох, мама! Моя несчастная Елена. Но почему? Она родилась с больным сердцем?

— Я не могу сказать это с уверенностью. Но, судя по этим записям, заключениям моего отца, я бы сказал, что у нее была ревматическая лихорадка. В те дни ревматическая лихорадка часто не выявлялась, и у маленькой девочки мог остаться порок сердца.

— Как вы думаете, что-нибудь могло бы помочь ей? Хирургическая операция? — Она подумала о том, насколько сильно ее любил Эндрю Уайт. Елена так любила его. — Может быть, лучший уход? Что еще?

— Не переносите это на себя, Андрианна. Не изводите себя… Ваша мать умерла тридцать лет назад. Тогда столько мы не знали! Может быть, сегодня ей помогла бы пересадка сердца. Кто может сказать это с уверенностью?

— Я думала о любви.

Он печально улыбнулся ей и покачал головой.

— Любви? — Затем снова повторил. — Кто может сказать это с уверенностью?

Несколько минут они оба молчали, он снова сосредоточился на истории болезни Елены, а она попыталась сделать для себя какие-то выводы из всего увиденного, услышанного и вспомнившегося. В конце она поняла, что действительно не имело значения, насколько сильно Эндрю Уайт любил Елену. Но что на самом деле было важно, так это то, что она любила его и хоть на какое-то время, но она вырвала у вечности свои золотые мгновения жизни. Для нее это было счастьем до самого конца.

Наконец Джерри положил документы на стол.

— По крайней мере, сейчас вы знаете, что нет подтверждения того, что ваша мать страдала от волчанки. И это то, что вы действительно хотели узнать, не так ли?

— Да. Но, — сейчас она улыбнулась, — я с вами не прощаюсь.

— Да? — Он улыбнулся. — Что я могу сейчас сделать для вас? Скажите, и я в вашем распоряжении.

— Я кое-что планирую сделать… И если все получится… Ну, по-моему, я буду жить в Лос-Анджелесе, который вовсе не далеко отсюда, и я хочу, чтобы вы были моим доктором. У меня сейчас период ремиссии, поэтому вам не придется часто видеть меня, просто периодические осмотры. А я смогу прилетать сюда, когда… И если вы… Пожалуйста, Джерри, вы не можете отказать мне!

— Но ведь я не специалист в этой области! И почему вы хотите, чтобы у вас был доктор, к которому вам придется летать самолетом? Кроме того, там, где вы будете жить, вероятно, больше докторов на каждом квадратном дюйме, чем… — Он прервался на полуслове и серьезно посмотрел на нее. Наконец он сказал. — Андрианна, не делайте этого!

— Не делать чего? Просить вас быть моим доктором? Как вам не стыдно, доктор Херн. А как же клятва Гиппократа? Разве вы не поклялись помогать всем, кому можете?

— Вы же знаете, что я имею в виду не это. Я говорю о том, что вы не хотите рассказать этому мужчине всей правды о себе. Если он любит вас, он примет факты такими, как они есть. А если вы его любите, то должны верить, что он поступит именно так. Если вы не можете, то какой тогда смысл во всем?

Смысл был в том, что впервые в своей жизни она делала ставку на любовь и на жизнь, но поскольку не была по натуре настоящим игроком, то нуждалась во всех дополнительных шансах, которые могла получить.

— Когда мы сидели за обедом и разговаривали о том, что вы сменили свою фамилию, вы сказали, что когда поняли, что совершили ошибку, то было уже слишком поздно и не было пути назад. Что вы уже утратили часть себя. Ну, я подумала, что вы не правы, по крайней мере в отношении самого себя. Но это несомненно справедливо для меня. Назад пути нет. Все, что я могу сделать — только двигаться вперед. Я думала, что Джонатан любит меня достаточно, чтобы принять меня на веру. А я докажу свою преданность тем, что буду лучшей женой, насколько это возможно. В этом не может быть ничего плохого — быть лучшей, насколько я смогу.

— Нет, не в этом дело. Но есть что-то ужасно неправильное в том, чтобы жить во лжи.

— Но на самом деле это не ложь, если вы говорите неправду ради любви…

— А будет ли он так думать, если узнает правду?

Ей не хотелось думать об этом, поэтому она сказала.

— Ну, это обсуждение чисто теоретическое, поскольку я еще окончательно не решила, что собираюсь делать. Я просто хочу знать, могу ли я рассчитывать на вас в случае необходимости.

— Дело не в том, что я не хочу вам помочь, Андрианна, и даже не в том, что думаю, будто вы поступаете неправильно. Я просто не специалист в этом. Вам нужен специалист.

— Для меня вы достаточно квалифицированны. У меня сейчас ремиссия, и никто из нас не знает, сколь долго она продлится. И я чувствую, что к тому времени мне возможно понадобится доктор, достаточно знающий, чтобы лечить меня. Вы — достаточно опытный ученый и практик и сможете выполнять эту работу. Все, что мне нужно сейчас — проходить периодические осмотры. Нет ничего такого, с чем бы вы не смогли справиться. Я очень верю вам, доктор Херн. И если я все же забеременею… ну, я уверена, что вы знаете, что делать с беременной женщиной, не так ли?

Он покачал головой, почти в отчаянии.

— Беременность? Слишком рискованно для вас.

— Хорошо, доктор. Я обещаю. Я забеременею, если только он попросит. Если Джонатан скажет, что хочет ребенка.

Джерри Херн вздохнул, и Андрианна спросила его, что означает этот вздох.

— Он означает, что, если я собираюсь стать вашим доктором, я должен вам настоятельно рекомендовать тщательно подумать, прежде чем вы решите забеременеть, несмотря на то, что для ребенка риска не будет, если вы сможете доносить его до срока. Как ваш доктор, я бы не хотел, чтобы вы подвергали себя риску ввиду того, что беременность вызовет внезапное обострение болезни…

— Означает ли это, что вы согласны стать моим доктором?

— Я не думаю, что вы дали мне какой-нибудь другой выбор, — сухо сказал он.

— О, спасибо, Джерри, за то, что вы даете мне выбор и шанс.

«О, Джонатан, мы становимся ближе».

Она протянула руки вокруг Джерри, чтобы поцеловать его в знак благодарности и уважения, а он наклонил свою голову так, чтобы поцеловать ее в губы. Его поцелуй показался ей сладким, но не таким сладким, как у Джонатана, и за это она тоже была благодарна.

— Я сообщу вам, когда приму окончательное решение. Если этот мужчина по-прежнему захочет меня после того, как я себя вела…

— Он обязательно захочет вас, Андрианна. Лишь самый глупый из мужчин не захочет вас.

На какой-то момент она подумала о том, что было бы, если бы Андрианна Дуарте не уехала когда-то из долины Напа и не было бы ни Энн Соммер, ни Гая, ни Джино, ни длинной череды мужчин с безымянными лицами. И если бы у Джеральдо Фернандеза-младшего не было бы ни Джерри Херна и ни Мелиссы. Нашли бы тогда этот большой пятиклассник и эта маленькая второклашка с большими желтыми глазами утешение, поддержку и любовь в объятиях друг друга?

Они смотрели в глаза друг друга, и Андрианна чувствовала, что, возможно, он задавал себе тот же вопрос. А затем она увидела, как его щеки вспыхнули румянцем и он опустил глаза. Это был вопрос, на который не было ответа, и случилось лишь то, что должно было случиться.

В ее глазах все еще стояли слезы. Она почувствовала, что Джерри Херн близок ей, как никто другой.

Она потянулась за своей сумкой из змеиной кожи, чтобы достать чековую книжку.

— Что вы собираетесь делать?

— Выписать чек. У вас есть ручка? Но я должна выписать чек на английский банк и в фунтах. У меня не было возможности перевести деньги в американский банк.

Он покачал головой.

— Вы не должны платить мне за то, что я делаю по дружбе для однокашницы.

— Вы опять пытаетесь быть эгоцентричным, — передразнила она его. — Я не намеревалась платить вам лично. Что я сейчас делаю — вношу первый взнос в вашу детскую клинику, которая однажды будет построена на месте этой автомобильной стоянки. Вы же не можете отказать мне в этой привилегии. Видите ли, это будет не только первое пожертвование в вашу клинику, это — первый раз в моей жизни, когда я буду благотворителем. Сейчас вы — мой официальный доктор и поэтому вы должны понять, что этот поступок очень важен для моего психического здоровья.

Потом она оставила шутливый тон.

— Джерри, ну пожалуйста. Разреши мне сделать это. Все, что я когда-либо делала — брала, хватала все, что можно, чтобы скопить на свой черный день. Для меня это — поступок веры. Веры в то, что дождь когда-нибудь закончится и что наконец я смогу получить немного солнечного света. Будьте великодушны. Позвольте мне сделать это. Кроме того, я не выписываю чек на состояние. Этот чек — всего лишь частичка в той сумме, которая вам нужна. И я могу себе позволить это.

— С деньгами Джонатана Веста или без?

Она подумала, что этот вопрос ударял ниже пояса, но вместе с тем это был честный вопрос, и она не обиделась, а только пожала плечами.

— Это не имеет значения. Это — то, что мне нужно сделать.

— Тогда от имени детей долины Напа я принимаю ваше пожертвование и… благодарю вас.

— Благодарю вас.

Он проводил ее до места, где ее ожидал лимузин.

— Я вижу, вы готовы для Лос-Анджелеса… — Он улыбнулся и кивнул на заказанный лимузин с шофером.

— Ну, видите ли, я сейчас остановилась в отеле «Стэнфорд Корт» в Сан-Франциско. Как я могла добраться сюда без машины и шофера?

Он засмеялся.

— Многие взяли бы напрокат какую-нибудь машину, сели и поехали. Это — по-калифорнийски. Я бы сказал, по-американски.

Она вздохнула.

— Ну, тогда я не похожа на обычную американку. Честно говоря, я ни разу не сидела за рулем. — Потом она тоже улыбнулась. — А знаете что? Я смогу так! Я сделаю все, чтобы быть настоящей калифорнийкой. И если это означает прыгнуть в машину и сорваться с места ракетой, я и это сделаю.

Он снова поцеловал ее, крепко и быстро.

— Браво, Андрианна Дуарте. Я уверен в вас, — прошептал он. — Значит, вы уезжаете в Лос-Анджелес завтра утром?

— Нет. Пока еще нет. У меня еще остались кое-какие дела, а потом я приму решение.

— Да?

— Да. — Это было все, что она сказала. Доктор Джерри Херн уже знал слишком много о ней, почти все, что мог знать, и она не привыкла к столь большому саморазоблачению.

Она посмотрела на автомобильную стоянку.

— А что вы сделаете со всеми этими машинами, когда построят клинику?

— Сунем их под землю. Сохраним солнечный свет для живых. Это относится и к вам, Андрианна. Мне бы хотелось увидеть, что вы полностью вышли из темноты. Попытаетесь? Кто знает, может быть, вам это даже понравится.

Его слова были веселыми, его голос был сильным, а пальцы крепко сжали ее плечи.

Она смотрела на него долгие несколько секунд, как бы взвешивая его слова. Затем засмеялась.

— Доктор, вам бы следовало знать, что солнце может быть очень опасным. Во всяком случае немного солнца — это максимум, что я могу себе позволить прямо сейчас. Может быть, позже удастся больше.

Он закрыл за ней дверь автомобиля.

— Пожелайте мне удачи, — сказала она через окно.

— Могу пожелать вам больше. Я желаю вам любви…

Стэйси Уитли была привлекательной, стройной блондинкой с копной волос, зачесанных по одну сторону и стянутых веселым бантом, который гармонировал с ее очень коротким вечерним платьем в блестках, но когда Мэдисон Шорт отвел Джонатана в сторону, тот особенно не возражал против того, чтобы оставить ее.

— Вернусь через несколько минут, — сказал он.

— Мы вчетвером покупаем сейчас кусок земли в Марине. Нам нужен пятый. Нет желания? — хотел узнать у него Мэдисон.

— Что вы планируете? — Джонатан поправил черный галстук-бабочку Мэдисона. — Инвестиции или строительство?

— Строительство. Миниатюрный Сенчури-Сити. Могу выслать тебе наши наметки.

— Зачем вам это нужно?

— Ты должен ответить мне быстро.

— Как кролик, — сказал Джонатан и вернулся к Стэйси Уитли за их столик. Он вдруг почувствовал, что ее ручка оказалась у него на бедре и начала подниматься все ближе к его промежности. Сейчас она массажировала его под столом.

— К тебе или ко мне? — прошептала она.

— Ну, скажем, ко мне… Но только есть одна проблема. Сразу после того, как я подброшу тебя до дома, мне нужно будет уехать из города.

— Очень жаль, — надулась она. — Ты обещаешь мне позвонить, как только вернешься?

Он постарался, чтобы его обещания не прозвучали слишком легковесно.

— Я обещаю попытаться… как только смогу.

Андрианна залезла в постель вместе со своим обедом, доставленным ей в номер, и местным телефонным справочником, но она искала сейчас не номер телефона, а адрес. Одно дело было позвонить в кабинет доктора, чтобы записаться на прием, и совсем другое — позвонить члену семьи Уайта, который, возможно, даже не знал, что она существует. Кроме того, что она могла сказать по телефону? С чего начать разговор? Единственно возможный способ сделать это — личная встреча.

Поскольку она не знала имен, то открыла раздел «Компании» и нашла «Уайт ассошиэйтс инкорпорейтед» с полным реестром финансовых организаций, перечисленных под одним адресом. Она решила, что это то, что ей нужно. Завтра она расскажет свою историю…

Тем не менее, после того, как она закончила обед и включила телевизор в надежде найти что-нибудь интересное, что могло бы отвлечь ее от завтрашней миссии, или же достаточно скучное, чтобы уснуть и не ворочаться всю ночь, она взяла телефонный справочник и еще раз прочитала список людей с фамилией Уайт. Там была Доротея Уайт, которая жила на улице Бродвей. Может быть, это и была миссис Уайт?

Она нашла также Бернарда и Мортимера Уайта. Были ли они сыновьями Доротеи или ее собственными единокровными братьями? Возможно ли, что они все-таки знали о ней и долго-долго хотели встретиться с ней, радушно раскрыть свои объятия для своей давно потерявшейся сестры?

После этого она рассмеялась над собой. Она сочиняла детскую сказочку и была бы счастлива, если бы Уайты просто были бы вежливы.

Несмотря на это, она уснула с полуулыбкой на губах, телевизор проработал всю ночь. Когда она проснулась, то поняла, что уже субботнее утро и ей придется ждать до понедельника, чтобы отправиться в берлогу Уайтов.

Еще два дня ожидания. Еще два дня, прежде чем она обнаружит, кем в действительности был ее отец. Еще два дня, прежде чем она сможет, как птица, полететь на юг, к солнцу. Может быть, как сказал этот доктор, настало время выйти ей из тьмы на дневной свет, чтобы насладиться золотыми солнечными днями…

Было очень поздно и очень темно, когда Джонатан подъехал к своему пляжному дому. Но тем не менее, прежде чем войти внутрь, он взбежал вверх по задней лестнице, которая вела от песка до площадки, чтобы взглянуть на море. Оно было спокойным и безмятежным. А затем он взглянул на небо и увидел звезды. Это была редкая ночь для Малибу. Чаще всего по ночам звезд не было видно — из-за тумана, смога или дымки…

 

24. Понедельник

Андрианна поднялась на последний этаж, где располагались кабинеты руководителей компании. Отделанный мрамором и латунью лифт поднялся быстро, как молния, но сиял даже больше, чем это явление природы.

Уайты были не просто миллионерами, подумала она, вспоминая, что Джонатан Вест рассказывал ей о миллионерах, которых за последние несколько лет стало довольно много. Это здание Уайтов с мраморным холлом, заполненным хрустальными канделябрами, картинами, скульптурами и тысячами ярдов великолепной ковровой ткани, очевидно, принадлежало семье по меньшей мере миллиардеров.

— Могу ли я видеть мистера Уайта? — И самый радушный тон, самая очаровательная улыбка.

— С кем из мистеров Уайт у вас назначена встреча? — Решительный, торопливый, в основном скучный голос, — Эндрю, Уильямом или Синклером? У вас назначена встреча?

Андрианна почувствовала холод и укуталась плотнее в свое рысье манто.

— Скажите Эндрю Уайту, что его хочет видеть Андрианна Дуарте, — произнесла она властным голосом, просто догадавшись, что Эндрю был здесь главным — старшим сыном, названным в честь своего отца, как и она сама.

Однако секретаршу не смутили эти манеры светской леди.

— Значит, у вас встреча не назначена, — сказала она категорическим тоном. — Я сообщу секретарше мистера Уайта, что вы здесь, но могу вам сказать, что без предварительной договоренности вы не сможете увидеть его. — Это, последнее, было произнесено с заметным удовлетворением.

Андрианна позволила себе холодную улыбку, плотно сжав губы. Она не выжила бы все эти годы, если бы позволяла молодым, нахальным женщинам запугивать себя.

— Он примет меня, — ледяным тоном произнесла она. — Только правильно произнесите мою фамилию. — Она медленно произнесла ее, потом повторила еще раз, подчеркивая легкий испанский акцент.

Высокомерно подняв брови, молодая женщина сняла трубку телефона, сильно ударила по клавише и сказала:

— Здесь женщина хочет видеть мистера Уайта. У нее не назначена встреча, но она настаивает, что он ее примет. — Она повернулась на кресле, так что к Андрианне оказалась спиной и то, что она говорила, не было слышно. Потом, не глядя на Андрианну: — Вы можете сесть.

— Мистер Уайт примет меня сейчас?

— Мне сказали предложить вам подождать. Кто-то скоро появится. — Затем неохотно, будто вспомнив про обычную вежливость и просто на случай, если Андрианна Дуарте вдруг окажется кем-то, с кем придется считаться. — Не хотите ли кофе?

— Нет, — ответила Андрианна, обращая внимание на то, чтобы не добавить «благодарю».

Она не опустилась на один из низких диванов с обивкой из серого бархата, а села, выбрав немного неудобный стул, держа спину абсолютно прямо и умышленно скрестив ноги под нужным углом.

Примерно через час в приемную комнату вошел розовощекий молодой человек и секретарша жестом показала на Андрианну. Он подошел к ней.

— Миссис Ду-Арти?

Ее пульс забился. Был ли это Эндрю? Нет, вряд ли. Этот мужчина в темно-сером строгом костюме из камвольной ткани выглядел слишком молодым.

— Да.

— Пройдите, пожалуйста, за мной.

Он вывел ее из приемной комнаты, вниз по коридору и наконец ввел в другую приемную комнату, где за огромным столом сидела седоволосая женщина.

Перед тем, как уйти, он объявил: миссис Ду-Арти.

— Миссис Ду-Арти, присядьте, пожалуйста. Мистер Уайт вас сейчас примет, — сказала эта женщина, едва взглянув на нее.

— Моя фамилия не Ду-Арти, а Дуарте, — отчетливо произнесла она.

Ровно через шестьдесят минут после того, как Андрианна вошла в эту комнату и без всякого телефонного звонка или зуммера внутренней связи эта женщина встала и, подойдя к одной из нескольких закрытых дверей, постучала, прежде чем открыть ее, и сказала:

— Вы можете войти.

В обшитой панелями комнате, украшенной в стиле библиотеки в английском замке, сидели четверо мужчин. Сейчас все они смотрели на нее как на какую-то букашку под микроскопом. Мужчина за столом в очках жемчужно-серого цвета, — Андрианна догадалась, что это был Эндрю, — встал и приветствовал ее словами:

— Мисс Дуарте, — слова были произнесены плотно сжатыми губами, но все-таки ее фамилию произнесли правильно. — Я Эндрю Уайт, а это мой брат Уильям, — он показал на лысеющего мужчину во фланелевом костюме серого цвета. Уильям быстро встал, потом так же быстро сел, даже не подав руки! — А это мой брат Синклер. — Синклер в сером костюме в тонкую полоску был самым молодым из них и был похож на Эндрю Уайта, насколько его помнила Андрианна. Он привстал со своего стула, как бы желая быть наполовину вежливым, но не более. — А это — Портер Джеймсон, муж нашей сестры Хиллари, — продолжал Эндрю тем же голосом. — Портер наш главный юрист, а также один из руководителей нашей компании. — Тот не встал и даже не кивнул, он просто мигнул ей как толстая жаба, одетая в слегка мятый габардиновый костюм бледно-серого цвета.

Не дожидаясь разрешения, Андрианна села на стул напротив них. Если они не намеревались быть вежливыми, то и она не будет соблюдать формальностей, стоя перед ними, как провинившийся ребенок.

Сев, она сняла с плеч свою рысь, скрестила ноги и сказала:

— Господа!

Очевидно было, что они точно знали, кто она. В конце концов они собрались здесь в кабинете Эндрю, чтобы встретиться с ней, заставив ее прождать не менее двух часов. Сейчас она получит маленькое удовлетворение, заставив одного из них говорить первым.

Портер принял вызов.

— Вы пришли без адвоката?

Она ослепительно улыбнулась.

— А что, это обязательно?

Портер лишь вновь мигнул, и Андрианна подумала, что у глупой Хиллари, ее единокровной сестры, было немного ума, раз она вышла замуж за какого-то толстого слизняка.

— Так с какой именно целью, мисс Дуарте, вы хотели меня увидеть? — спросил Эндрю чуть нетерпеливо.

— Пожалуйста, называйте меня Андрианной, — сказала она, вновь демонстрируя свою ослепительную улыбку. Затем вдруг она поспешила перейти к делу. — В конце концов, мы все-таки с вами брат и сестра, или нет, Энди? — Взгляд ее желтых глаз перешел с Эндрю на Уильяма и Синклера. — Не так ли, дорогой Билли и родной Слер? Или все называют тебя просто Син?

Синклер нервно хихикнул, а Уильям беспокойно заерзал, в то время как Портер постучал своим ботинком. Именно Эндрю спросил монотонным голосом:

— Что вы хотите? Или, может быть, мне спросить: сколько вы хотите?

— Сколько? — вслед за ним повторила Андрианна, а затем рассмеялась. Ну конечно же, они подумали, что она пришла за деньгами. Им никогда бы не пришло в голову, что она пришла, чтобы найти лишь подтверждение… что их и ее отец любил ее мать, любил ее…

Портер откусил заусенец на ногте пальца.

— Вы правы, мисс Дуарте, что не отвечаете на этот вопрос слишком быстро. Перед тем, как вы это сделаете, имейте в виду, что вы стоите столько, сколько стоят хлопоты, которые вы нам доставите. Хотя любые ваши возможные претензии в суде ничего не стоят. Хотя для нас это повлечет некоторые расходы, связанные с тем, что нам придется прийти в суд. Поэтому разумнее обойтись без суда. Мы заплатим вам некоторую сумму и избавимся от вас.

Его слова обожгли ее. Купить ее, будто она была мешком тряпья.

— Я — ваша сестра! — крикнула она со злостью, глядя не на Портера, а на Эндрю.

Эндрю выглядел огорченным, но она поняла, что это было 262 не потому, что ее стенания тронули его, а потому, что она вела себя плохо, как ребенок, который забыл правила хорошего поведения.

Уильям скрестил и развел свои ноги и впервые заговорил голосом, которому каким-то образом удавалось быть одновременно и шепчущим, и громко зловещим.

— Вы должны понять, мисс Дуарте, что до вас были десятки таких, как вы, якобы наследников, выползших кто откуда с тех пор, как умер отец.

— И наша мать подтвердит под присягой, что еще до того, как умер отец, десятки таких приходили к ней, утверждая, что они — незаконнорожденные дети отца, — презрительно добавил Синклер. — Любая богатая семья подвергается подобному шантажу.

Портер бросил на Синклера испепеляющий взгляд.

— Это не важно. Вопрос в том, мисс Дуарте, можете ли вы доказать, что вы — дочь Эндрю Уайта, рожденная вне брака?

— Доказать? Меня назвали в его честь! — закричала Андрианна, слишком взволнованная, чтобы сохранять спокойствие и следить за своими словами. — Когда моя мать умерла, мне было восемь лет, и ваш отец по-прежнему приезжал на своем «Роллс-Ройсе». Их любовная история длилась не меньше девяти лет. А потом, когда мать умерла, он взял меня под свою опеку. Именно он устроил так, что меня приняли в английскую семью… и тратил деньги на мое воспитание все эти годы, пока не умер. Как, по-вашему: признавал ли он меня своей дочерью? А вы — лживые лицемеры! Вы собрались здесь, чтобы договориться со мной, не так ли, даже хотя я явилась сюда сегодня утром без объявления, даже хотя вы не ожидали меня? Это означает, что вы все знали обо мне до этого… Очень хорошо знали о моем существовании! Иначе никто бы из вас и не подумал о том, чтобы вообще принять женщину по имени Андрианна Дуарте.

— Конечно, мы знали о вашем существовании, мисс Дуарте, — устало согласился Эндрю Уайт, смахивая с лацкана своего пиджака воображаемую нитку. — Когда отец умер, его адвокат, который вел ваш… ну, скажем, счет, пришел к нам и сообщил нам детали договоренности между отцом и этой женщиной Соммер. Он передал нам все документы, включая чеки, которые поддерживали вас и вашу мать на протяжении предыдущих лет. Суть в том, мисс Дуарте, что вы — не единственный претендент на сомнительное наследство. Есть еще, по крайней мере, трое других, помимо вас, которым отец помогал, вплоть до своей смерти. Признание отцовства? Виновности? Возможно. Но, зная отца, я бы сказал, что это — наиболее простой способ справиться с трудной и потенциально пикантной ситуацией.

Услышанное повергло Андрианну в отчаяние. Ее худшее опасение, что единственное, чего хотел ее отец, так это избавиться от нее, подтвердилось одной простой фразой.

Портер сверился со своими записями.

— Есть некая Андреа Ходжес в Сономе и Энди Каттер, проживающая в Эврике и…

— Вряд ли нужны все подробности, Портер, — сухо прервал его Эндрю. — Если это сколько-нибудь утешит вас, мисс Дуарте, то связь между вашей матерью и нашим отцом была самой продолжительной из всех его договоренностей.

Договоренностей! Елена и ее золотой полуденный секс свелись к какому-то соглашению.

— Я — его дочь, — упрямо сказала Андрианна. — Возможно, что у вашего отца были и другие, но у моей матери никого другого не было.

Уильям Уайт развел и вновь скрестил свои ноги и презрительно фыркнул.

— Вы ведь были лишь маленьким ребенком, мисс Дуарте, что вы могли знать? И как вы можете говорить о том периоде времени, когда вы родились? — Он прыснул от смеха. — У вашей матери могла быть в это время дюжина любовников…

— Вы не знали мою мать, иначе вы не сказали бы, что…

Портер потер свой нос.

— Конечно, мы не ожидаем, что вы согласитесь с этим, но профессия вашей матери была такова, что…

Его намек был однозначен, и, потеряв над собой контроль, Андрианна вскочила со стула.

— Ну ты, мерзкий слизняк! Ты…

Открылась какая-то дверь, и глаза всех повернулись к ней, когда сквозь дверной проем на инвалидной коляске въехала женщина, затем, умело маневрируя, она расположилась в центре комнаты. Она была все еще привлекательной женщиной около семидесяти лет, на ней были темно-синее шелковое платье, бриллианты и жемчуга, волосы были плотно собраны сзади в большой шиньон, заколотый широким темно-синим вельветовым бантом.

Андрианна рухнула на стул. Она никогда не представляла, что встретится с миссис Эндрю Уайт во плоти.

— Мама Бабс! — запротестовал Портер, а Эндрю воскликнул: — Мама, вы же сказали, что не будете… что вы разрешите нам уладить это…

— Но вы не уладили это, — упрекнула его Бабс Уайт. — То, что нужно было провести быстро и с достоинством, превратилось в перебранку! — Она бросила на Портера особенно презрительный взгляд. — Омерзительно и неэффективно!

Гнев Бабс Уайт был очевиден, но Андрианна подумала, что для этой пожилой женщины он, вполне возможно, был защитой от того унижения и той боли, которые она испытывала, подслушав разговор. Она подумала, что сыновья миссис Уайт и зять сделали все возможное, чтобы оградить ее от какой-либо информации об этой встрече… Что они попытались пощадить ее, особенно потому, что она явно была инвалидом. Андрианна тихо сказала.

— Мне жаль, что вы подслушали…

— Разумеется, я подслушала! — прервала ее миссис Уайт. — Я была в соседнем кабинете и слушала все по внутренней связи. Честно говоря, после всех этих лет мне было любопытно узнать, что дочь Елены Дуарте скажет в свою защиту.

Портер и Эндрю стали делать протестующие звуки, опасаясь, что она сделает какое-то признание, которое окажется компрометирующим, но она отмахнулась от них рукой.

— Те другие, которые приходили, заявляя, что они — дети Энди, меня по-настоящему не интересовали, — продолжила она. — Мы просто платили им, чтобы избавиться от них. Но вы и ваша мать восхищали меня. Да, я признаю это. Это было единственное увлечение Энди, которое длилось… и длилось. И вы были единственной из его возможных наследниц, которую он обеспечивал так щедро. И это действительно так! Вы учились в лучших школах Европы. Он в самом деле питал к вам особую слабость. Но я думаю, что поняла это уже тогда, когда вы родились и он купил этот дом для вашей матери и этой женщины Розы.

Андрианне казалось невероятным то, что она сейчас слышала от этой женщины, и судя по выражениям лиц ее сыновей и зятя, то же самое чувствовали и они.

— Вы хотите сказать, что знали обо мне… о моей матери и обо мне… с самого начала?

— Именно так.

— Но почему же вы не…

Бабс Уайт натянуто улыбнулась.

— Почему я ничего не сделала с этим? Потому что к тому времени, когда у Эндрю появилась ваша мать, он и я давно пришли к взаимному пониманию. Я думаю, что сегодня это назвали бы открытым браком. Единственное, что я требовала от Эндрю — была осторожность. Ваша мать вряд ли была первой из женщин Эндрю и не единственной в то время. И она не была той женщиной, из-за которой мы с Эндрю сцепились, после чего я вынуждена остаток своей жизни проводить в этой коляске.

Она стукнула по подлокотнику своей каталки, и они все смотрели на нее в шоке.

— Мама! — протестующе воскликнул Эндрю.

— Слушай, прекрати вопить «мама» каждые пять секунд. То, что я сейчас говорю, не может быть для вас таким уж шокирующим известием. Слава богу, среди вас нет шестилетних.

— Мама, но эта… новость, — произнес Уильям своим шепотом. — Вы никогда не говорили нам, что отец виноват в том, что вы стали калекой. Мы всегда считали, что это был несчастный случай.

— Я же не говорю, что ваш отец умышленно столкнул меня с той лестницы, но он несет ответственность… Да, мы с ним сцепились тогда из-за той, которую я посчитала его самой первой из женщин; я прыгнула на него, но потеряла равновесие. Думаю, что в этом есть и его вина.

— Но вы никогда не говорили нам об этом? Почему?

— Ну, это же не то, о чем нужно кричать на каждом углу, верно? Мы же не будем сообщать всем, что Уильям принимает кокаин или что Синклер слишком много пьет. Что жена Эндрю не спит с ним. И что Портер любит смотреть порно.

— Мама Бабс, вы что, лишились рассудка? — взорвался Портер.

Но матриарх не обратила на него внимания:

— А вы, дочь Елены Дуарте, почему вы так смотрите на меня? Почему вы считаете, что я говорю такие ужасные слова? Вы-то не зеленая девушка.

— Извините. Мне все это кажется невероятным… что вы остались с ним. Он был моим отцом, но в этом у меня не было выбора. Он был любовником моей матери, но она была наивной, простой женщиной, которая безумно обожала его и тянулась к тому малому, что она получала от него вплоть до самой смерти. Но вы, солидная женщина, при деньгах, власти и способности делать все, что нужно, вы остались с ним, живя в этой огромной лжи, проживая эту бесполезную жизнь. Да, для меня это шок!

Лицо миссис Уайт неожиданно осунулось: годы дали себя знать и уголки рта опустились от горечи.

— Много ли вы знаете? Вы думали только о себе и у вас никогда не было ничего такого, что надо было сохранить. Ни славной старой фамилии, ни репутации, ни семьи, которые нужно было защищать от скандала. Я обязана была думать о репутации своих родителей и о своих детях. Да и о состоянии, принадлежащем семье. Большое состояние и знаменитая фамилия — это ответственность и обязательство, которые такая женщина, как вы, не способна понять. Для меня тоже не было выбора, поскольку развод привел бы к исчезновению состояния, а слухи подорвали бы доверие публики к корпорации «Уайт Ассошиэйтс». Ведь наша корпорация — финансовая, и ее руководители должны быть безукоризненны с точки зрения морали. Как вы, дочь Елены Дуарте, сказали, я — солидная женщина и поэтому всегда ставлю обязательства и ответственности перед личным счастьем. Именно это я сделала и никогда об этом не жалела!

Несмотря на свои воодушевленные слова, миссис Уайт тяжело опустилась на свое кресло и, казалось, была на грани нервного срыва.

— Но стоило ли все это? — спросила Андрианна. — Моя тетя Хелен говорила то же самое и вряд ли была счастлива.

— Счастье Хелен Соммер меня не интересовало, — возразила миссис Уайт, — но ей пришлось иметь дело с еще худшим случаем — с омерзительными привычками своего мужа. — Заметив недоуменное выражение на лице Андрианны, она продолжила: — Вы не знали? Половые извращения Алекса Соммера — с кнутами, цепями, мужчинами, детьми и еще одному Богу известно с кем или с чем — вряд ли были секретом, несмотря на все попытки его жены.

Андрианна почувствовала, как кровь отлила от ее лица. Она была полностью истощена, но все равно была рада, что пришла. Несмотря ни на что, она была благодарна Бабс Уайт за то, что она рассказала ей про ужасные тайны жизни и дала ответы на некоторые из вопросов, которые беспокоили ее так долго. Но, придя сюда, она не стала счастливее, но тем не менее бремя неопределенности спало с ее плеч.

Потом она заметила, что, собрав всю силу воли, эта старая женщина поборола в себе слабость и сейчас сидела прямо, как шомпол. Андрианна почувствовала восхищение перед ней. Бабс Уайт была стреляной птичкой с мозгами, которых не хватало ее сыновьям. Не удивительно, что она выжила и свое падение с лестницы, и измены мужа, и жизнь в инвалидной коляске, и брак без любви, даже слабости своих сыновей, и по-прежнему старалась держать управление своей империей в своих тонких жилистых руках.

Потом Андрианна услышала, как эта женщина сказала раздраженным тоном, что пора заканчивать это неприятное дело.

— Портер, ради Бога, дай дочери Елены Дуарте ее чек и выведи ее отсюда.

Чек? А ей-то показалось, что в отличие от сидевших здесь четырех мужчин вдова Эндрю Уайта поняла, зачем она сюда пришла!

Она встала, чтобы возразить, чтобы сказать им, что ей не нужны их грязные деньги… пока не увидела сумму чека, которую Портер совал ей под нос вместе с заявлением, которое она должна подписать. После этого слова застыли на ее губах.

Она мельком взглянула на документ, который гласил, что в обмен на пятьдесят тысяч долларов она отказывается от всех претензий на фамилию Уайт или на состояние, принадлежавшее этой семье. Теперь она поняла, почему они заставили ее ждать так долго: им нужно было составить этот документ.

Она порвала чек пополам, подошла к миссис Уайт, и эти два кусочка упали той на колени.

— Если я вообще чего-нибудь стою, то стою значительно дороже. Я могу продаться, но я не продаюсь дешево.

Миссис Бабс Уайт взяла две половинки чека, взглянула на них и с отвращением покачала головой.

— Ты всегда был дурак, Портер, и скряга. Разумеется, этого мало, и я не виню вас, Андрианна Дуарте, за нанесенное мне оскорбление. Вы стоите больше этого. В конце концов, дорогой Эндрю все-таки трахался с вашей матерью в течение почти десяти лет.

Андрианне удалось сохранить молчание, несмотря на то шокирующее слово, которое она услышала. Она ждала, когда вдова продолжит.

— Андрианна, какая сумма будет, по-вашему, справедливой?

Андрианна подумала.

— Миллион долларов.

Вообще-то она думала о полмиллионе, пока не услышала слово «трахаться». Но миллион долларов был приятной кругленькой суммой, и если бы она получила его и добавила к стоимости своей коллекции драгоценностей, то стала бы двух или трехкратной миллионершей. Неплохо для девочки, которая начала жизнь беспризорным бездомным ребенком.

— Конечно, — согласилась вдова. — Миллион долларов. Вы получите его. Эндрю, выпиши чек.

Эндрю поправил очки.

— Как ты пожелаешь, мама.

— Будьте добры, выпишите чек на клинику детей Ла-Паза, — попросила Андрианна, когда он снял трубку телефона. Затем она повернулась к Портеру, который сидел с красным лицом и раздраженно тер свой подбородок. — Это неофициальное название клиники, — признала она. — Названия еще как такового нет, но я думаю, что оно появится.

Андрианна написала в документе сумму: миллион долларов. Все остальные сидели и наблюдали за ней в неловком молчании. Улыбаясь, она подписалась Андрианной Дуарте.

Сумма, на которую она выписала собственный чек, была ничтожна в сравнении с этой. Теперь детская клиника Джерри Херна, на месте которой были пока лишь автомобили и цемент, стала гораздо ближе к тому, чтобы стать реальностью. И вот так, из пепла несбывшихся мечтаний, вырастает новая значительно лучшая мечта, очаровывая своей красотой, торжественно размышляла она сама с собой, чувствуя себя почти что вне себя от радости.

— Вы тоже могли бы стать богатой, если бы решили оставить деньги себе. Интересно, что вы этого не сделали. — Вдова в течение нескольких секунд задумчиво смотрела на Андрианну, потом добавила: — Знаете, вам нужно было выйти замуж за Джино Форенци. Учитывая ваше происхождение, для вас это был бы прекрасный брак.

А потом до Андрианны дошло, что все эти годы миссис Уайт следила за ней, даже после того, как умер Эндрю Уайт, и она задалась вопросом: почему? Почему она продолжала следить за дочерью Елены?

Потому что та взаимная договоренность, которую выработали она и ее муж, давили на ее грудную клетку… Потому что, когда все было сказано и сделано, она ревновала к Елене, ревновала к существованию Андрианны. Возможно, что в конце концов все ее усилия сохранить состояние и репутацию Уайтов не стоили этого.

Лишь позднее, когда она уже находилась на борту самолета, летевшего в Лос-Анджелес, все еще мечась в нерешительности, все еще не совсем уверенная в том, что то, что подсказывало делать сердце, было правильным, Андрианна поняла, что вдова ее отца, как и Глэдис Гарсиа, была еще одной Николью, которая выбрала обеспеченность и безопасность вместо романтической жизни, вместо шанса на любовь. У Глэдис был свой видеомагнитофон, у Николь — свои идеальные званые обеды, а Бабс Уайт имела свою репутацию и свое состояние.

Сейчас она была даже меньше уверена в том, что ее мать была не права. Может быть, она и не была такой уж дурой. Хотя ее обманывали, все равно хоть короткое время, но она прожила свои золотые дни…

И Андрианна окончательно решила: если Джонатан согласится, то она готова использовать свой шанс на золотые дни, на все эти украденные у вечности мгновения, которые будут длиться до самого конца…