1

Я только что прибыла в Университет штата Огайо и, распаковывая два разнокалиберных чемодана, с опаской поглядывала на огромный белый дорожный сундук, отделанный латунными полосами. Он стоял посередине комнаты общежития, подавляя все, что в ней находилось, своими размерами и великолепием. Этот сундук ожидал свою владелицу, мою, как я поняла, еще не приехавшую соседку по комнате. От него просто исходил аромат богатства, великолепия морских круизов на фешенебельных теплоходах, респектабельных отелей Парижа, Лондона, Рима и всех других мест, куда совершают путешествия богатые и преуспевающие люди.

Наверное, он набит шикарными шелковыми, атласными и бархатными туалетами. Сколько же их там? И что делать владелице такого сундука в обычном провинциальном университете в 1964 году? Я была уверена, что подобного сундука не сыщешь во всем округе Колумбус, даже в самых престижных университетах. Мне сильно не повезло, что его владелица будет жить со мной в одной комнате. Наверняка это капризная избалованная принцесса, надменная и высокомерная, а от своей сестры Сьюэллен, живущей в доме Тета, я знала, что соседка по комнате значит в студенческой жизни очень много. И я уже, кажется, в тысячный раз пожалела о том, что Сьюэллен стала членом женской общины университета и поселилась вместе с другими ее членами, иначе мы могли бы жить вместе.

Затем в комнату заглянула девушка с рыжими волосами — яркими, словно освещенными солнцем: очень высокая, в рабочей мужской синей сорочке, слишком большой для нее, и неизменных джинсах. В ней чувствовались удивительная уверенность и обаяние, которые затмевали даже ее необыкновенную красоту. Было совершенно очевидно, что несмотря на скромную одежду, она вполне может быть владелицей белого дорожного сундука.

— Заявляю официально, — громко произнесла она, — что ты — точная копия Скарлетт О'Хары. — Я засмеялась. Мне это говорили уже не в первый раз: я действительно была немного похожа на Вивьен Ли. Она продолжала внимательно меня разглядывать… — Ты недостаточно высока для того, чтобы стать королевой красоты. Но, все равно, ты почти такая же красивая, как и я.

Мне пришлось рассмеяться над ее словами.

— Ты моя соседка? — спросила я, надеясь услышать утвердительный ответ. Похоже, у нее было чувство юмора, — одно из самых необходимых качеств хорошей соседки. Она явно была личностью незаурядной.

— Очень бы хотелось сказать «да», но не могу. Я живу в комнате 303, и у меня уже есть соседка. — Она выразительно закатила глаза.

— Ну, все равно заходи.

Она не спеша вошла и, развалившись на одной из двух кроватей, заявила:

— Скарлетт О'Хара — моя самая любимая героиня. Я смотрела этот фильм раз десять и даже два раза читала книгу, хотя и стараюсь читать поменьше.

Я впервые видела человека, который старался читать поменьше.

— Почему? — спросила я.

— Почему что? Почему я стараюсь читать поменьше? Чтобы поберечь глаза, для чего же еще! Разве ты не знаешь, что, если напрягать глаза, они теряют свой блеск?

— Никогда об этом не думала. Я очень много читаю. А почему Скарлетт О'Хара твоя любимая героиня?

— Потому, что еще когда она была маленькой девочкой, ей уже было наплевать на всех, кроме себя самой. Она была сильной, добивалась всего, чего хотела, была умной и у нее был твердый характер. И все мужчины сходили от нее с ума. Мне всегда казалось, что я должна быть и внешне похожа на Скарлетт, иметь такие же зеленые глаза, как ты. Но вообще-то я ничего не имею против своих собственных, желтых. Очень необычный цвет, правда?

Я опять не смогла удержаться от смеха. Эта девушка была просто чудо, что-то совершенно невероятное.

— У тебя прекрасные глаза, — подтвердила я абсолютно искренне. Глаза у нее были похожи на матовый янтарь.

— Спасибо, — поблагодарила она, мрачно глядя на меня. — Нет, из тебя не получится ни королевы красоты, ни манекенщицы. Ты слишком маленького роста.

Я улыбнулась.

— Мне здорово повезло, что я никогда и не мечтала стать королевой красоты или манекенщицей. Я хочу стать учительницей. Преподавать английскую литературу. А ты кем хочешь быть? Манекенщицей? Или просто «Мисс Америка»?

— Посмотрю, что получится. Не буду торопиться. Возможно, я и смогу стать королевой красоты. Может быть, даже «Мисс Америка». Тогда я впоследствии стану манекенщицей. Разумеется, в Нуэва-Йорке. Если, конечно, сначала не попаду в Голливуд. Как ты можешь заметить, фигура у меня очень подходит для работы манекенщицей — узкие бедра и груди крохотные. Когда я училась в старших классах, то запихивала в бюстгальтеры носки. А ты, лапочка, хотя и не сможешь стать манекенщицей, но сиськи у тебя — будь здоров. Господи, вы только посмотрите!

Я инстинктивно взглянула вниз. На мне были джинсы и старая, уже подсевшая футболка, которая здорово обтягивала мой пышный бюст.

— Да, если бы я была мальчишкой, — заявила рыжая, — я-то, наверное, просто с ума бы сходила, наверное, просто подскочила бы и откусила кусочек прямо сейчас…

Мы обе начали хохотать, как чокнутые, и мне было искренне жаль, что она будет жить не со мной.

— Меня зовут Бонита Энн Льюис, я из Цинциннати, — представилась я, — но все меня зовут Баффи. Моя сестра Сьюэллен — она здесь на предпоследнем курсе, — назвала меня так, когда я была маленькая. Она назвала меня так в честь соседской собаки.

— А меня зовут Сюзанна. Я из Кентукки и учусь на втором курсе. Я окончила первый курс в универе Кентукки, и никто не смеет давать мне клички или сокращать мое имя. Я даже не разрешаю никому называть меня Сью или Сьюзи, или еще как-нибудь — только Сюзанна, с одним «з» и двумя «н». — Она залезла в карман своей рубашки и достала мятую пачку «Мальборо». — Хочешь сигарету? Вот травку я не курю никогда. Хотя раньше курила — в курилке библиотеки, когда училась в выпускном классе. Но потом узнала, что это портит волосы. Разрушает фолликулы, представляешь! — (Тогда я в последний раз видела, что Сюзанна курит — она бросила это занятие на следующий день, прочитав статью какого-то врача-дерматолога в «Космополитэне» о том, что курение портит цвет лица). — Я хочу, чтобы ты распаковала этот шикарный сундук, продолжала Сюзанна, выпуская дым в потолок. — Ужасно шикарный, просто класс. До смерти жаль, что твои вещи мне не подойдут…

— Это не мой сундук. Он принадлежит моей соседке, которая еще не появлялась. И я сильно сомневаюсь, чтобы у меня были такие вещи, которые тебе бы до смерти захотелось надеть.

— Да. Ужасно жаль, что я живу не с тобой, а с этой придурочной из Нуэва-Джерси, что судьба оказалась столь жестока ко мне. Клео Пулитцер. О Боже! Ну и имячко! Идиотизм какой-то!

— А почему ты все время говоришь «Нуэва-Йорк» и «Нуэва-Джерси»? — спросила я — меня почему-то немного раздражала эта ее манера.

Сюзанна широко открыла свои янтарные глаза.

— Потому что я изучаю испанский. «Нуэва» — это по-испански «новый». — Она прищурилась. — А что? Тебе это не нравится?

Я не знала, что сказать. Я еще плохо ее знала, однако решила рискнуть.

— Мне кажется, это как-то глупо, вычурно, — я виновато улыбнулась, чтобы она на меня не очень обиделась.

Она немного подумала, затем решила засмеяться.

— Согласна. Заявляю, что ты права. Правда, жаль, что мы живем в разных комнатах. Мне кажется, ты очень умная. Наверное, это все из-за книг, которые ты прочитала. А если бы мы жили вместе, ты бы смогла поделиться со мной своими мозгами.

— Да? — Я продолжала разбирать чемоданы и укладывала хлопчатобумажные трусики в верхний ящик комода. — У меня такое чувство, что тебе-то ни у кого мозгов занимать не надо.

— Мне? Да я всего лишь маленькая бедная дурочка из Ки, и у меня хватает мозгов лишь для того, чтобы правильно воспользоваться тем, что дала мне природа.

Я подумала было посоветовать своей новой подруге не говорить «Ки» вместо Кентукки, что было примерно из той же категории, как «Нуэва-Йорк», но в эту минуту в полуоткрытую дверь постучали, и на пороге возникла еще одна высокая девушка — на этот раз с очень длинными светлыми волосами.

— Меня зовут Кэсси Хэммонд, — объявила она, — и, по-моему, это моя комната. — Эта фраза звучала скорее как вопрос.

— Заходи, — сказала я приветливо. — Если это твой сундук, значит, и комната твоя.

Блондинка виновато улыбнулась.

— Это мой сундук… Меня зовут Кэсси Хэммонд, — повторила она и вошла в комнату, держась очень прямо. Она протянула руку сначала мне, потом Сюзанне. Я видела, что Сюзанна внимательным взглядом оценивает и ее бежевый свитер из мягкой шерсти, и коричневую плиссированную юбку, лишь на пять сантиметров выше колен. (Большинство девушек здесь, в университете, носили гораздо более короткие юбки). Я заметила, как затрепетали ресницы Сюзанны, и догадалась, что моя новая приятельница, очевидно, решает вопрос, какое место займет Кэсси в конкурсе красоты, поскольку та была достаточно высокой и очень хорошенькой. Однако мне сразу показалось, что Кэсси не из тех, кого интересуют конкурсы красоты. В ней была странная неуверенность, и несмотря на прекрасные манеры и веселую доброжелательную улыбку в ней чувствовался какой-то надлом.

— Ты тутошняя или нет? — спросила Сюзанна.

— Прости, не поняла?

— Ну, это же университет штата, — с некоторым раздражением произнесла Сюзанна. — Так ты из Огайо или откуда-нибудь еще?

— Из Калифорнии.

— О, куда тебя занесло… — заметила я, удивляясь, почему она выбрала Огайо, но затем решила не спрашивать об этом сейчас.

— И где ты живешь в Калифорнии?

— В Лос-Анджелесе.

Сюзанна широко распахнула глаза.

— Ты что, совсем рехнулась? Какой же нормальный человек уедет из Лос-Анджелеса — из Голливуда — в Огайо?

Кэсси вспыхнула.

— Мне хотелось большей самостоятельности… Понимаешь, хотелось уехать из дома. Я первый раз в жизни уехала, а когда сказала маме, что хочу учиться где-нибудь в другом городе, она сказала, что мне нужно поехать учиться в Огайо. Понимаешь, мой дедушка родом из Огайо, а мама всегда его очень любила…

— У тебя богатые родители? — без обиняков спросила Сюзанна, и меня покоробила ее бестактность.

Кэсси также была явно смущена. Щеки ее покраснели.

— Да, наверное, хотя у меня только мама.

— И на чем разбогатела твоя семья? — продолжала допрос Сюзанна.

Я почувствовала, что мне пора вмешаться.

— Послушай, Сюзанна, я хочу познакомиться с твоей соседкой, с этой девушкой из Нуэва-Джерси.

— Ладно. Одну минуточку. Мне просто любопытно. Ну Боже ж мой… Ну как я смогу о чем-нибудь узнать, если не буду задавать вопросов? — Она опять повернулась к Кэсси. — Так на чем твой отец нажил капитал?

Темно-синие глаза Кэсси слегка затуманились.

— Нефть. Только это был не мой отец, а отец моей матери.

— Тот самый, который из Огайо?

— Да.

— И когда? Я хочу спросить, и когда он разбогател?

— Я точно не знаю. Где-то в начале века.

— Здорово! — воскликнула Сюзанна. — Это совсем недавно. Не так, как Рокфеллеры.

— Для Калифорнии это достаточно давно, — возразила Кэсси. — Для Южной Калифорнии…

— Так, если у тебя такая известная в Калифорнии семья, почему ты оказалась здесь, в заурядном университете местного значения? Почему ты не стала учиться в каком-нибудь частном колледже в Калифорнии или в каком-нибудь из известных колледжей на Востоке, вроде «Вассар» или «Смит»? — продолжала свои вопросы Сюзанна.

— Ну, мама презирает все то, что называет «Восточной системой». Мне кажется, это из-за того, что она думает, будто они смотрят на Калифорнию свысока. Она сказала, что уж если я решила учиться в каком-нибудь другом городе, то лучше всего именно в этом, потому что здесь наши корни. — Она немного помолчала, затем коротко засмеялась. — Вообще-то мне кажется, на самом деле она думает, что, если я переживу здесь настоящую морозную огайскую зиму, то буду рада вернуться обратно в солнечную Калифорнию. Кроме того, она верит в провинциальные университеты. Ей приходится делать это — она член правления Калифорнийского университета. Это одна из ее общественных обязанностей. Сначала я хотела поехать в университет в Беркли, но с ней чуть плохо не стало. Она считает, что университет в Беркли необходимо вообще закрыть. — Кэсси покраснела. — Это из-за радикалов. Мама постоянно занимается тем, что пытается изгнать из университета дух радикализма, уж если она не может закрыть его совсем. — Она горько улыбнулась. — Мама у меня необыкновенно решительный человек.

Все, что Кэсси рассказала о своей матери, показалось мне очень интересным, однако Сюзанна обратила свое внимание на белый дорожный сундук.

— Это ты сама себе такой купила?

— Нет. Мама заказала этот сундук в Лондоне. Думаю, что именно так и отправлялись учиться в ее времена — вот с такими сундуками.

— Ну ладно, начинай разбирать свои вещи, — сказала Сюзанна. — Признаюсь, до смерти хочется посмотреть, что там внутри.

— Ты будешь разочарована. Там нет ничего особенного. Обычные кофты, джемперы, блузки и юбки. Мама считает, что студентки не должны одеваться чересчур шикарно…

У Сюзанны совсем вытянулось лицо. Ей бы идеально подошли вещи Кэсси — они были одного роста и телосложения.

— Похоже, что твоя мамаша совсем…

Кэсси густо покраснела, а я громко крикнула:

— Сюзанна! — Возможно, моя рыжеволосая подруга была веселой и забавной, однако она могла быть и невыносимой. — Пойдем, мне действительно пора познакомиться с твоей соседкой, — настаивала я.

(Да поможет тебе Бог, Клео Пулитцер. Тебе действительно будет нелегко с мисс из Ки).

Выходя из комнаты в сопровождении Сюзанны, я увидела, что Кэсси с тоской смотрит нам вслед. Разве она не поняла, что я хотела дать ей небольшую передышку, уведя Сюзанну? Очевидно, нет. И я спросила:

— Может быть, ты хочешь распаковать свои вещи потом, а сейчас пойдешь с нами?

— Да, конечно, — радостно улыбнулась Кэсси.

Мне показалось, что Кэсси Хэммонд всегда была очень одинокой и что разговоры о матери ей не слишком приятны.

 

2

Несмотря на уничижительные замечания Сюзанны о Клео Пулитцер, она мне очень понравилась — умная, жизнерадостная, веселая и общительная девушка, с которой у нас оказалось много общего: мы читали одни и те же книги, любили одни и те же фильмы, нам нравились одни и те же песни, мы смеялись над одним и тем же. Мы отлично понимали друг друга. Ее нельзя было назвать красавицей, но она всегда была очень подтянута, аккуратна и элегантна. Мне показалось, что антипатия к ней Сюзанны была вызвана ее типично восточной самоуверенностью, а также искушенностью жительницы большого города. Клео заявила, что не только видела концерт «Битлз» на стадионе «Ши», но также божилась, что однажды на переполненном эскалаторе в Блумингдайле, в Нью-Йорке, ее так сильно прижали к Мику Джаггеру, что она почувствовала, как его «штука» буквально воткнулась в нее. У Сюзанны разумеется не было приключений, которые могли бы сравниться с этими.

Однако несмотря на эту полудружбу-полувражду, которая возникла между ними с самого начала, мы четверо — Сюзанна, Клео, Кэсси и я — всю эту первую неделю держались вместе. Мы ее назвали «ориентировочной» и посещали вместе все собрания, а также все вечера и собрания женской общины, хотя я ходила на них лишь для разнообразия. И когда я заявила им о своей независимости и о нежелании войти в какой-нибудь женский клуб, мои новые подруги были чрезвычайно удивлены. Особенно Сюзанна.

— Если ты действительно хочешь хоть как-то выдвинуться в университете, то тебе просто необходимо войти в какую-нибудь из здешних женских общин. При этом вовсе не обязательно становиться одной из этих зануд-интеллектуалок. Можно войти в общину самых симпатичных девушек, наиболее популярных. Так, чтобы лучшие парни знали, в какую дверь стучаться.

Мне казалось, что все это давным-давно устарело, что это пережиток сороковых-пятидесятых годов, и я была удивлена, что Клео, которую считала более прогрессивно мыслящей — все же она с Востока — на этот раз была того же мнения, что и Сюзанна.

— Моя мама, — сказала Клео, — наверное, хотела бы, чтобы я вступила в подобную общину. Она всегда говорила, что община самых хорошеньких и популярных девушек подготавливает к последующему успеху в жизни. Это любимая формула моей мамы: «подготавливает к успеху».

— Ну, а как она относится к мозгам — разве они не имеют значения? — спросила я.

— Полагаю, что да. Если только мозги сочетаются с красотой и привлекательностью.

— И как ты собираешься найти все это в одной компании? — спросила Сюзанна с таким видом, будто имелось в виду, что она сама принадлежит к одной компании, а Клео — к другой.

— Возможно, в компании девушек из Нуэва-Джерси, — поддела ее Клео, подмигивая мне. — Мы, девушки с Востока, всегда на высоте, ты же знаешь.

— Не думаю, чтобы ты смогла войти в подобную компанию, Клео. Очень умные редко пользуются у кого-нибудь успехом, — быстро отпарировала Сюзанна. — Что касается меня, то я всегда пользовалась успехом. И принадлежала к лучшей общине в универе в Ки. А там были самые хорошенькие и самые популярные девушки.

— Интересно тогда, почему это ты оттуда уехала и стала учиться здесь… — пробормотала Клео.

— Меня избрали королевой на вечере встречи с выпускниками, а я была всего лишь первокурсницей, — продолжала Сюзанна, не обращая внимания на слова Клео. — И я фактически была помолвлена с самым известным парнем во всем университете. Но затем я сказала себе: «Сюзанна, лапонька, чего ты хочешь — быть большой рыбищей в маленьком пруду или же нырнуть в океан и плавать с другими большими рыбинами?»

— И что же ты тогда ответила себе? — засмеялась я.

— Как видишь, я выбрала океан. Универ в Ки был вполне на уровне, но если бы я там осталась, то вскоре бы стала мисс Бухгалтер или мисс Скобяные изделия или еще что-нибудь в этом роде. А здесь, в УШО, может быть полно амбициозных янки. — Она улыбнулась Клео. — Но здесь более разношерстная публика, чем в универе в Ки, и я подумала, что, наверное, будет гораздо лучше стать королевой красоты здесь, чем там. Возможно, я в конце концов и стану «Мисс Америка». И потом смогу работать манекенщицей или моделью. А может быть, это и приведет меня в Голливуд. Вон, посмотри на Джин Питерс! Она в сорок шестом стала победительницей конкурса красоты, а закончила тем, что вышла замуж за Говарда Хьюза. И если бы я осталась в Ки, то вышла бы замуж за какого-нибудь Харви из бакалейной лавки и провела бы остаток дней, развешивая белье и с одиннадцати часов утра накачиваясь неразбавленным виски. Ну, и что бы вы выбрали на моем месте? — Я не могла не согласиться с Сюзанной. Действительно, кто в здравом уме захочет закончить свою жизнь, накачиваясь неразбавленным виски с одиннадцати часов утра? — А ты знаешь, — продолжала Сюзанна, — что, согласно статистике, девушка, которая учится в университете, обычно выходит замуж за парня, которого встречает там?

— Но ты только что сказала, что хочешь стать манекенщицей или моделью, или «Мисс Америка», а затем поехать в Голливуд и стать кинозвездой. Я не знала, что часть твоего плана — еще и подцепить подходящего мужа, — поддразнила ее Клео.

Сюзанна решила со всей серьезностью ответить на ее замечание.

— Ты права. Это не самое главное. Но кто знает? А вдруг подвернется подходящий человек, например, Джон Кеннеди. Если бы, конечно, он был жив! То есть я хочу сказать, чтобы был и богатым, и президентом одновременно! Я бы также не возражала выйти замуж за Говарда Хьюза, если бы, естественно, он не был уже женат на Джин. — Она немного подумала. — Если бы мы встретились и он бы безумно влюбился в меня, то мог бы и развестись с Джин, ведь правда? Скарлетт О'Хара, если бы решила его добиться, заставила бы его развестись.

— Но Эшли так и не развелся с Мелани ради Скарлетт, разве не так? — заметила Клео, уверенная, что на сей раз она уела Сюзанну.

Однако Сюзанна, бросив на нее гневный взгляд, возразила:

— Но в те времена не разводились. Может, был один случай на тысячу…

— Но даже в самом конце, после того, как Мелани умерла, он все равно не захотел быть с ней, ведь так? — настаивала на своем Клео.

— Это действительно так, — подтвердила я. — Эшли ей никогда по-настоящему не принадлежал, а потом она потеряла и Ретта Батлера, а он-то настоящий герой. Это действительно была потеря для нее, — с грустью проговорила я, которая любила героев и мечтала о счастливом конце.

Сюзанна ненадолго задумалась.

— Да, Эшли действительно был ее ошибкой. Дело в том, что вообще-то он ей совершенно не был нужен. Он слабак и тряпка. А что касается Ретта, то я совершенно убеждена, что она обязательно добьется его. Даже не сомневаюсь. Если, конечно, захочет этого.

— Ну, я полагаю, что она определенно хочет его заполучить, — с уверенностью произнесла я. — Везде должна быть определенность, и если Скарлетт — героиня, то она должна стремиться к тому, чтобы добиться человека, в котором видит героя. — Я улыбнулась Сюзанне, тронутая ее искренней любовью и преданностью придуманному персонажу. Она действительно верила в Скарлетт О'Хару. — И кто знает? Может быть, в один прекрасный день ты и в самом деле отправишься в Голливуд и станешь знаменитой кинозвездой, и будет написано продолжение «Унесенных ветром», и тебя выберут на роль Скарлетт.

Сюзанна вспыхнула от радости, словно мои слова могли оказаться реальностью.

— Да, и возможно, если бы у свиней были крылья, то они умели бы летать, — вставила Клео, ожесточенно полируя ногти. У нее были очень длинные, тщательно ухоженные ногти, и она рассказывала нам, что они с матерью, равно как и другие следящие за собой дамы и их дочери из Тинафлайя, Нью-Джерси, специально ездили в соседний город Форт Ли в салон, который занимался исключительно ногтями.

Сюзанна стала презирать ногти Клео с самого первого дня, как только услышала про этот элитарный салон в Форт Ли.

— А если бы у свиней были наманикюренные ногти, то они были бы похожи на тебя, — торжествующе заключила она.

Вообще-то Клео сама напрашивалась на что-то в этом роде. Однако стараясь спасти ситуацию, я поспешно повернулась к Кэсси:

— А ты, Кэсси? Ты будешь вступать в женский клуб?

— Наверное, да, — ответила она задумчиво. — Что касается отношения к этому мамы, то она говорит, что первый курс в этом университете — это для меня что-то вроде эксперимента, и если я вступлю в клуб, который она посчитает подходящим, то от этого будет зависеть, позволит ли она мне остаться здесь на следующий год.

— И какой же клуб твоя мама сочтет подходящим? — спросила Клео. Нам было интересно услышать ее ответ, потому что всё, что Кэсси говорила о своей матери, казалось нам необычайно занимательным.

— Думаю, клуб, где были бы девушки из лучших семей… Хорошие девушки. Это не значит, что они должны быть самыми хорошенькими или пользоваться успехом… — она с трудом подыскивала слова. — Для мамы хорошие значит нечто совсем другое…

— Правда? — удивилась Клео. — И что же твоя мама понимает под словом «хорошая»?

Кэсси как-то беспомощно посмотрела на нас, как будто не могла доходчиво объяснить нам это. Затем она рассмеялась:

— Это должны быть девушки из лучших семей Калифорнии. Думаю, чтобы понять это, вам нужно познакомиться с моей мамой.

Мне показалось, что Кэсси сама все свои восемнадцать лет пытается понять, что за человек ее мать.

Блэкстоун, отец Кассандры Хэммонд, не всегда был тем аристократом, которым она рисовала его себе. Фактически он был неудачником из Огайо, который шлялся по бабам, пил и скандалил и таким образом добрался до Запада, до города, который назывался «Нуэстра Сеньора де Лос-Анджелес», где и решил немного задержаться. Здесь постоянно светило солнце, что очень привлекало человека, у которого не всегда была крыша над головой. Ему просто повезло, что однажды он набрел на минеральный деготь — ямы со смолой, черным веществом, которое индейцы использовали буквально всюду — от лечебных мазей до топлива. И тут ему в голову пришла самая блестящая в его жизни идея. Он женился на Тесси Маккарти, барменше, у которой была отложена небольшая сумма (она собиралась открыть собственное заведение), и они купили тот участок земли, где из почвы сочилась эта минеральная смола, и вдвоем стали искать нефть, сначала с помощью лишь кирки и лопаты. Дела у них пошли совсем неплохо, но вдруг все кинулись скупать эту землю и буравить. Нефти стало добываться очень много, и цены упали. Тогда эту землю стали продавать за бесценок. И Тесс уговорила Эрла скупить все, что можно: она предвидела, что наступит день, когда спрос сильно возрастет и рынок на черное золото станет неограниченным.

В двадцатых годах двадцатого века Блэкстоуны контролировали большую часть нефтедобычи штата, они также являлись владельцами огромных участков земли и вскоре стали основателями аристократии Южной Калифорнии. Для Блэкстоунов не имело значения, что на них свысока смотрели магнаты-грабители с Севера, те, которые нажили свое состояние на золоте, железных дорогах и земле, частично просто отобранной у испанцев, первоначально владевших ею; которые сформировали ядро сан-францисского общества и на которых, в свою очередь, свысока смотрели аристократы Восточного побережья. Эрл и Тесси решили купить себе поместье и основать династию «благородных» Блэкстоунов.

В соответствии со своими планами они выстроили огромный особняк, получивший название «Блэкстоун Мэнор». Он располагался на двадцати четырех акрах холмистой земли в небольшом поселке (который впоследствии вошел в черту Беверли-Хиллз), где еще бродили и олени, и медведи, и горные дикие кошки. В доме было сорок четыре комнаты и семнадцать ванных, отделанных испанской плиткой; бар; музыкальная комната; отделанная деревянными панелями библиотека с пятью тысячами книг, купленных оптом; зимний сад, где потолок был разрисован листьями, цветами, птицами и ангелами; пятнадцать каминов; позолоченные дверные ручки, а прекрасный парк был разбит по образцу Виллы Медичи. В особняке была даже галерея с портретами двадцати трех предков семьи Блэкстоунов, изображая которых, художники щедро проявили свою фантазию.

Тесси Маккарти Блэкстоун умерла при родах в 1918 году, когда произвела на свет дочь Кассандру, и тогда Эрл продал половину поместья для освоения — без жены он не мог управлять таким большим владением. Перед ним и так стояла непростая задача самому воспитать дочь, а Кассандра всегда была нелегким ребенком. В возрасте шестнадцати лет она пришла к выводу, что в этой жизни у нее особое предназначение. Ей надоело слышать, что ее родной город представляет собой в культурном плане целину. Она решила, что станет покровительницей искусств Города Ангелов. Она организует музеи, оперный театр, другие театры, балет, возможно даже создаст симфонический оркестр. Для того чтобы достичь этой цели, ей нужно было вступить в союз с подходящим человеком, соединив усилия с которым, она смогла бы добиться желаемого.

К тому времени как ей исполнилось восемнадцать, ее отец был озабочен тем, чтобы она нашла себе примерного мужа, чтобы самому освободиться наконец от ее критического взора и острого язычка. Поэтому он с радостью представил ей ряд вполне блистательных молодых людей, однако никто из них не соответствовал требованиям Кассандры. Эрл Блэкстоун уже было засомневался, существует ли вообще в природе человек, которого его дочь сочла бы для себя подходящей партией.

Иногда Кассандра сопровождала Эрла, когда он в Сен-Симоне навещал своего приятеля, Вилли Херста, хотя она и жаловалась, что удовольствия от этих визитов не получает. Будучи сама снобом, Кассандра заявляла, что терпеть не может снобов Сан-Франциско, и приходила в ужас от знакомых Вилли Херста, хотя к тому времени сам мистер Херст уже несколько отошел от светской жизни, да и раньше не уделял ей особого внимания. Затем она сочла замок Херста просто вульгарным. На нее, в отличие от других молодых женщин, не произвел ни малейшего впечатления тот факт, что она присутствовала на приемах вместе с людьми типа Гейбла или Купера. Она не сходила с ума по кинозвездам. Что касается приятельницы Вилли, кинозвезды Мэрион Дэвис, которая с подозрительной регулярностью удалялась в туалет и возвращалась оттуда все более возбужденная и раскрасневшаяся, то Кассандра охарактеризовала ее лишь двумя словами: «шлюха» и «алкоголичка». Эрл Блэкстоун мог лишь позавидовать счастью своего приятеля, чью постель согревала эта хорошенькая добродушная блондинка, в то время как при нем вечно была Кассандра, которая постоянно следила, сколько он выпил, и без конца делала ему замечания относительно его манер, одежды или произношения.

И тем не менее, как ни избегала Кассандра посещать чопорный Сен-Симон, именно там она впервые встретилась с Говардом Хьюзом. Ей тогда было двадцать, а ему тридцать три. Она взвесила все его качества и заключила, что нашла человека, достойного ее или, по крайней мере, превосходящего многих других мужчин. Она решила простить ему его первый брак, хотя, как правило, не одобряла разводов. Хьюз, который, как было известно, избегал женщин, желающих выйти замуж, убежал бы на край света, если бы догадался, что у Кассандры на уме, однако он видел в ней лишь молодую, привлекательную и интересную девушку.

Спустя восемь лет ей все же пришлось признать, что она просто теряла время, стараясь заполучить ускользающего от нее Хьюза, и в 1946 году, вскоре после смерти отца, вышла замуж за Уолтера Хэммонда в день, когда ей исполнилось двадцать восемь лет. Война уже закончилась, и она позволила себе организовать все как можно торжественнее. Столики под полосатыми бело-розовыми тентами были уставлены огромными лебедями, высеченными из льда, в углублениях на спинке которых была розово-красная икра, подобранная в соответствии с избранной цветовой гаммой; из сверкающих серебряных фонтанчиков струилось розовое калифорнийское шампанское, тоже выбранное не столько по вкусовым качествам, сколько из-за цвета. Шампанское поглощалось пятью сотнями гостей, которым сотня официантов подавала пятьдесят ящиков этого вина из расчета, что один официант обслуживает пятерых гостей, а на каждых десять человек приходится один ящик шампанского. Гости танцевали под музыку, исполняемую тремя оркестрами, и обсуждали между собой вопрос о том, куда делся Хьюз и что это за тип — Хэммонд. Кто он такой?

Лишь одна Кассандра знала, что Уолтер Хэммонд был не совсем то, что она хотела. Он не был таким баловнем судьбы, как Говард, однако был умен, обладал прекрасными манерами и, в отличие от Говарда, им было легко управлять. Будучи профессором истории искусств, он являлся незаменимым помощником в организации музея Блэкстоун.

Да, после почти восьмилетних попыток поймать и приручить зверя она пришла к выводу, что больше нет смысла продолжать усилия, чтобы завлечь в брачные сети Говарда. Во-первых, из-за его характера, во-вторых, девушке ее положения унизительно продолжать подобную охоту, и, в-третьих, возникал вопрос о наследнике. Она уже приближалась к тридцати — так что пора было обзаводиться ребенком.

Кассандра не отрицала, что сначала была сильно увлечена Говардом. Он был высок, красив, богат и удачлив, но в конце концов она решила, что он был не столько обаятелен, сколько неприветлив, что он не умел одеваться и обладал дурными манерами, его проделки становились все более неприятными. Более того, нельзя было отрицать, что он ужасный зануда, на редкость сварливый тип, и, кроме того, она больше не могла игнорировать все эти слухи о его женщинах, о том, что он содержит их и в квартирах в Санта-Монике и Голливуде, и в особняках в Беверли-Хиллз, и в снятых для этого случая домиках в квартале позади бульвара Сансет. Вначале охота за ним увлекала ее, это было что-то вроде борьбы, и Кассандра получала удовлетворение от того, что она, единственная женщина из всех, осталась непокоренной, что она — единственная из знакомых Говарда, оставшаяся чистой и непорочной. Эта игра в кошки-мышки была достаточно забавной. Если он был мышкой, то она — кошка — не могла загнать его в брачный союз, а если мышкой была она, то ему — коту — не удавалось затащить ее к себе в постель. Но даже эта борьба-игра приелась за восемь лет. Так что Кассандра испытала огромное облегчение, когда, пригласив к себе в гости Говарда, сообщила ему, что прекращает с ним всяческие отношения и выходит замуж за Уолтера Хэммонда.

Она попросила, чтобы Говард прибыл в Блэкстоун Мэнор в два часа ночи.

— Говард, приезжай один и в машине без номеров, — не без ехидства предложила она. — Один из твоих потрепанных «шевроле» вполне подойдет.

Говард возмутился до глубины души, а она смеялась про себя. Говард считал, что ей ничего не известно о его манере встречаться с людьми на отдаленных стоянках глубокой ночью или о том, что он любил ездить на свидания в своем побитом «шевроле» без номеров.

Кассандра открыла дверь сама, в вечернем платье из голубого шифона она выглядела совсем как королева. Она не могла потребовать, чтобы прислуга не ложилась спать до двух часов ночи лишь для того, чтобы привести в замешательство Говарда, который обожал всяческие тайны и интриги.

— Проходи в гостиную, — пригласила она, чувствуя себя настоящей паучихой. — Мне необходимо кое-что сказать тебе, и думаю, тебе это будет интересно. — Несколько смущенный, он уселся в кресло, нервно потирая ногу, обутую в белую спортивную туфлю, и ожидая, когда она заговорит. Наконец, намеренно выждав значительную паузу, она произнесла: — Нашей дружбе пришел конец. Я собираюсь замуж за Уолтера Хэммонда, профессора истории искусств, — и стала ждать его реакции.

— Кто, черт подери, этот Уолтер Хэммонд, — почесав голову, произнес он, — и когда это ты с ним познакомилась? Не может быть, чтобы ты с ним встречалась, а я об этом не знал. Кассандра, объясни мне, Бога ради, как это тебе удалось?

Она рассмеялась. Должна же она получить хоть каплю удовлетворения от этой долгой и безнадежной борьбы.

— Да, Говард, тебе бы надо выгнать своих детективов. Ты уже много лет ведешь за мной наблюдение, а я их одурачиваю на каждом шагу.

Он был поражен. Это было действительно так. Он вел наблюдение за Кассандрой и был абсолютно уверен, что она и не подозревает об этом, а ему сообщают о каждом мужчине, с которым она встречается. Теперь мысль о том, что она могла за его спиной встречаться со множеством мужчин, портила все дело, и он был просто в ярости. В то же самое время довольно смутное желание удостовериться в ее девственности (возможно, она просто морочит ему голову) и желание, которое зрело в нем все эти годы, резко возросли. Он подошел к обитому голубым атласом дивану, на котором сидела Кассандра, худая самодовольная кошка.

— Я выгоню всех этих детективов к чертовой матери! — рявкнул он, усаживаясь рядом с ней и обнимая ее за обнаженные плечи. — А ты, Кассандра! Как же ты могла так меня обмануть?

— Я обманула тебя, Говард? Ну и ну! — промурлыкала она.

— Ты позволила мне думать, будто не догадываешься о том, что за тобой наблюдают. Это верх лицемерия. — Его ладонь скользнула по ее обнаженной руке. — Ты позволила мне думать, что хранишь мне верность. — Его ладонь поднялась к ее тонкой шее.

— Может быть, я и хранила верность, Говард, а может быть, и нет… Но ты этого так и не узнаешь, — заявила она с не характерным для нее кокетством. Потом сняла его руку со своей шеи и отбросила ее. — Но вот ты, Говард, действительно имел немало женщин.

— Не говори глупостей, Кассандра. — Он положил руку на прежнее место и стал поглаживать пальцами нежную белую кожу.

— Да нет, Говард, — возразила она с убежденностью, которая несколько насторожила его, и он резко убрал руку.

— Почему ты так в этом уверена? — спросил он.

— Потому что я тоже велела вести за тобой наблюдение.

— Что ты велела? — выдохнул Говард.

— Вот именно. — Кассандра улыбнулась, зная, как это признание заденет его, учитывая его старательные попытки сохранить свою личную жизнь в тайне.

Разозленный и одновременно возбужденный, он рванул лиф ее платья, обнажив маленькие, идеальной формы груди, и прильнул к ним губами, покусывая их. Рука его в этот момент скользнула ей под юбку и стала поглаживать ее бедра. Кассандра не ожидала такого напора, однако же полностью контролировала себя. «Почему бы нет»? — подумала она. Ей уже больше двадцати пяти, и она собирается замуж за Уолтера Хэммонда. Почему бы ей не приобрести кое-какой опыт? Разве не нужно, прежде чем броситься в воду, хотя бы попробовать ее на ощупь? Кроме того, она много лет ждала Говарда Хьюза и теперь имела право узнать, что значит иметь любовника с такой репутацией, как у него, тем более, что морально она никак себя не компрометировала и не давала повода Говарду думать, что он якобы соблазнил ее.

Кассандра упала на диван, как будто лишь под нажимом его тела. Она не произнесла ни звука, но на ее лице появилось выражение полного ужаса, затем покорности, но покорности судьбе. Потом она застонала, однако так, что Говарду, который в этот момент стягивал с нее платье, было трудно определить, стонала ли она от страсти или от страха. Но он уже не мог остановиться, чтобы выяснить это и, пробиваясь в ее мягкое лоно, был вознагражден тем, что наконец выяснил, что символ ее девственности оказывал некоторое сопротивление. Он проник в нее и изо всех сил старался не кончить раньше времени, все еще не понимая, как она отнеслась к его бурному порыву. Затем он почувствовал, как ее длинные ногти впиваются в его спину, и застонал от боли и удовольствия, не задумываясь над тем, является ли это действие сопротивлением или же выражением страсти. Его рот нащупал ее губы, и он ощутил, как ее зубы впиваются в его губу, затем она вздрогнула и выдохнула, и тогда он позволил себе кончить, абсолютно убежденный, что все-таки она хотела этого.

Но, когда он, наслаждаясь своим изнеможением, еще находился в ней, его и в буквальном, и в переносном смысле ошеломил удар по голове, нанесенный настольной лампой.

— Зачем ты сделала это, Кассандра? — обескураженно воскликнул он. — Ты что, совсем сбрендила?

— Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне! И тем более после того, как ты таким варварским способом воспользовался моим хорошим к тебе отношением! — И она зарыдала.

Говард первый раз в жизни видел, как она плачет. Кассандра Блэкстоун никогда не плакала! Ее слезы смутили его. Так все же что это было — насилие или совращение? Или же, в конечном итоге, это произошло по взаимному желанию? Он так этого и не понял, и это ужасно злило его. На всякий случай он попытался извиниться, хотя это было для него непросто.

О Боже! Извиняться перед ней за то, что он овладел ею? Это что-то совершенно невероятное… И хуже всего, что и сам акт, и вся эта охота за Говардом не принесли удовлетворения. Ну что ж, ей некого винить, кроме самой себя. Она была просто дурой. В конце концов, Говард был техасцем, а не калифорнийцем.

Через две недели после свадьбы Кассандра обнаружила, что беременна. Она была озадачена. Нужно ли рожать ребенка, если она сомневается в отцовстве? Ведь это значило, что она всегда будет чувствовать себя обманщицей, и эта перспектива совершенно ей не улыбалась. А какой у нее есть выход из этой ситуации? Сделать аборт? Ее религиозные принципы восставали против этого богопротивного дела. И кроме того, ей не хотелось доверяться той низкой и темной личности, которая согласилась бы выполнить эту операцию. Однако, если бы она все же решилась на это, то не остановилась бы ни перед чем. Надо делать то, что необходимо, и лишь идиоты тянут время или сомневаются.

С другой стороны, если она родит этого ребенка, то как быть с двумя возможными отцами? Заподозрит ли Уолтер, что ребенок может быть не его? Нет. Никогда. Уолтер из тех, кого легко провести, кроме того он боготворит ее. Он никогда бы не посмел усомниться в ней. С Говардом дело обстоит сложнее. Это человек-загадка, его мозг — сплошной лабиринт непонятных мыслей и представлений, он иногда совершенно непредсказуем. Придет ли ему в голову, что ребенок может быть его? Он ужасный собственник. Он вполне способен поднять шум, устроить скандал, опозорить ее имя, но в состоянии ли он по-настоящему погубить ее? Она всегда может отразить его нападки, объявив его безумным ревнивцем, и многие этому поверят. Кроме того, она сомневалась, что Говард действительно решится на публичный скандал, в результате которого сам может стать посмешищем.

В конечном итоге Кассандра решила оставить ребенка. Ей был нужен наследник. И кто мог дать гарантию, что она забеременеет во второй раз?

Кассандра каждый день всматривалась в дочь, которую родила, однако так и не смогла прийти к определенному заключению. Малышка была довольно хорошенькой, у нее были такие же, как у матери, голубые глаза, светлая кожа и волосы, но Кассандре казалось, что лицо ее чуть простовато. Например, нос чуть толще, чем у нее, и немного короче, почти курносый. Это нос Уолтера. Но ее глаза, более темного оттенка, чем у нее, почти васильковые, имели такой же разрез, как у Говарда. Рот небольшой, однако губы — пухлые, почти негритянские — это уже от ее собственной матери. На фотографиях матери она тоже видела эти слишком пухлые губы. Волосы были более золотистыми, чем ее, но это был цвет волос отца Эрла. Ладно, будь, что будет. Надо понаблюдать, как станет развиваться девочка, чтобы убедиться, в кого она пойдет — в Уолтера или Говарда. Будет ли она так же честолюбива, как Говард, удачлива, но своенравна и самовлюбленна? Или же станет такой же книжницей, как Уолтер, спокойной, мягкой и уступчивой? Сможет ли она поддаться воспитанию, нацеленному на формирование истинной наследницы Блэкстоунов?

«Хорошая»… Нет, она не сможет раскрыть своим подругам то содержание, которое вкладывала в это понятие ее мать, хотя сама уже с раннего детства стала узнавать различные его грани. Например, хорошая девочка не делала ничего дурного… никогда. Она всегда слушалась маму, но совершенно необязательно была хорошенькой. Ей часто говорили, что она просто красотка, однако она научилась воспринимать эти слова равнодушно. Красивые не могли быть хорошими.

* * *

В день безвременной смерти Уолтера Хэммонда шестилетняя Кэсси, в черном бархатном траурном платьице, сидела рядом с матерью на диване в желтой гостиной, где Кассандра принимала посетителей, пришедших выразить свое соболезнование.

— По крайней мере у вас осталась Кэсси, — утешали они вдову. — Такая милая хорошенькая девочка, такая красавица.

— Многое из того, что красиво в этой жизни, совершенно бесполезно. Возьмите, например, розу. Да, она действительно прекрасна, если смотреть на нее и вдыхать ее аромат. Но какая от нее польза? Я надеюсь, что, когда Кэсси вырастет, от нее будет больше проку, чем от прекрасного, но бесполезного цветка.

Уолтер был несомненно хорош собой, думала Кассандра. Но какая была от него польза, кроме того, что он выполнял обязанности хранителя музея Блэкстоун? Она пыталась сделать из него настоящего мужчину, однако вместо того чтобы отвечать на ее вызовы, он совсем сникал. Уже в тысячный раз она внимательно посмотрела на дочь. Интересно, она дочь Уолтера? Красивая, но бесхребетная? Или же дочь Говарда? Вырастет ли она такой же упрямой и своевольной? Только время покажет. А пока она производит впечатление серьезного и вдумчивого ребенка. Тихая, углубленная в себя девочка.

Кэсси сидела и старалась понять хоть что-нибудь из разговоров, которые ее мама вела с различными людьми, и в то же время беспокоилась, попал ли ее папочка на небо, как все хорошие люди. Она знала, что он часто вызывал недовольство мамы, а вызывать мамино недовольство было плохо. Она также знала, что плохо быть красивым. Красивое — бесполезно. А бесполезное никому не нужно. А то, что никому не нужно, плохое. Быть красивой значит быть тщеславной, а тщеславные — это избалованные. Быть избалованным тоже плохо. А быть хорошей — это значит во всем слушаться маму. Послушная девочка — это хорошая девочка.

В конце концов Кэсси миролюбиво посмотрела на нас и сказала:

— Я совершенно уверена, что мама сочтет всех вас по-настоящему хорошими девочками.

У меня в глубине души было такое чувство, что это не совсем так, что славная Кэсси в данном случае проявила больше такта, чем искренности.

— Ну что ж, когда я буду в Калифе, обязательно навещу твою маму, — заявила Сюзанна. — Может быть, она познакомит меня со своими влиятельными друзьями.

— Ну, разумеется, — пробормотала Кэсси.

— Держу пари, — добавила Клио, — что если бы миссис Хэммонд узнала, что ее ждет, то прыгала бы до потолка от радости. — Сюзанна сердито повернулась в ее сторону, чтобы как следует ответить, и я поняла, что это никогда не кончится.

 

3

В конце первой недели мы с Сюзанной дали торжественную клятву. Мы поклялись друг другу, что не будем себя вести как положено. В течение первого года мы будем лишь развлекаться и делать только то, что нам хочется. Мы даже пожали друг другу руки в ознаменование достигнутого соглашения и пошли в «Таверну Энди» на Хай-стрит, чтобы обмыть его пивом. Вернее, пиво пила одна я, а Сюзанна лишь чуть-чуть пригубила.

— Пиво, — сказала она, — хоть и полезно — там полно витамина В, — но от него очень толстеешь. А это уже никуда не годится… Равно, как и любовь. Только дураки влюбляются, ей-Богу. Если ты не дура, то только позволяешь мужчинам влюбляться в себя. Вообще-то, сколько я себя помню, в меня всегда влюблялись мальчики и мужчины. Даже мой отчим заигрывал со мной. Потихоньку, конечно, но думаю, что мама догадывалась и поэтому вечно хотела от меня отделаться. Она посылала меня погостить к родственникам, подольше — насколько это было прилично. Да, уж у старины Хьюби действительно были шаловливые ручонки.

Я была поражена.

— Ты имеешь в виду своего отчима?

— Уж можешь мне поверить. — Она усмехнулась. — И ведь мне было всего десять, когда она вышла за него замуж. В десять лет считается, что, когда человек, которого ты называешь «папочка», гладит тебя, значит, он хочет быть для тебя настоящим отцом.

— Но ты сказала, что твоя мама догадывалась. Почему же она ничего не делала, вместо того чтобы отсылать тебя к родственникам?

Сюзанна с горечью рассмеялась.

— Думаю, что он был ей нужен больше, чем я. Он был страховым агентом, железная дорога прислала его, чтобы уладить дело по страховке. Понимаешь, мой отец работал на железной дороге и погиб там. Он каким-то образом попал под поезд, и его так искалечило, что они похоронили его в закрытом гробу. Я даже не смогла как следует с ним попрощаться. А он был такой добрый, мой папочка. — Глаза ее наполнились слезами, и она вытерла их своими длинными аристократическими пальцами. Затем сделала глоток из моей кружки. — Короче говоря, Хьюби Допсон был страховым агентом и, когда увидел, сколько денег полагается моей матери — а мама у меня очень хорошенькая, даже сейчас, когда ее волосы уже потеряли свой ярко-рыжий оттенок, — женился на ней. А мама была счастлива, что заполучила его. Как и тогда, когда я наконец уехала учиться в колледж. У Хьюби, по-моему, больше рук, чем у осьминога, а мама хотела, чтобы они все принадлежали только ей. Ну, теперь она может радоваться!.. Мне плевать, она теперь может трахаться с этим Хьюби до посинения. Но что меня действительно бесило, так это то, что она считала, будто я сама его хочу. Представляешь? Что он мне нужен! И вообще, я не считаю, что должна кому-либо хоть что-то давать бесплатно, если на этом можно что-то получить. Себя необходимо сохранить для более важных целей. Я не имею в ввиду десятидолларовую бумажку. На свете существуют тысячи богатых и влиятельных мужчин, которые отдали бы что угодно, чтобы помочь молодой и привлекательной женщине, и я собираюсь знакомиться именно с такими.

— Сразу со всеми? — засмеялась я. Мне хотелось немного развеселить Сюзанну.

Сюзанна захлопала ресницами.

— Ну, если это будет необходимо…

Мы обе расхохотались, и Сюзанна сделала еще один глоток из моей кружки.

В тот вечер Сьюэллен пришла на ужин в столовую общежития. Я практически не видела ее всю неделю. Во-первых, она обручилась с Говардом Роузеном, старшекурсником, обладающим всеми качествами, которые Сьюэллен так ценила в мужчинах — искренностью, благородством, честностью и добротой, — и проводила почти все время с ним. А во-вторых, у нее были обязанности в женской общине. Она чувствовала себя виноватой, потому что бросила меня в мою первую неделю в институте, но я быстро ее успокоила, познакомила со своими новыми подругами, так что она убедилась, что я не скучаю и у меня есть компания. Затем мы все вместе поужинали. Мне очень хотелось, чтобы Сьюэллен понравились Сюзанна, Кэсси и Клео. Мне очень хотелось, чтобы мы все пятеро подружились: ведь что бы ни случилось и с кем бы я ни подружилась, Сьюэллен всегда будет занимать в моей жизни первое место. Говоря по правде, она мне была как мать. Мы всегда были близки, но особенно это почувствовали, когда пять лет назад осиротели — наши родители погибли в автомобильной катастрофе на шоссе Огайо. И мы все равно были очень близки, хотя Сьюэллен уехала учиться в Колумбус, а я осталась с тетей Эмили в Цинциннати, где заканчивала школу.

Ужин прошел великолепно. Мы все болтали и смеялись, и я радовалась тому, что все идет так хорошо. Однако потом Сьюэллен отвела меня в сторонку и предупредила:

— Не торопись обзаводиться подругами. Сначала присмотрись. Как следует познакомься. Ведь твои институтские подруги станут подругами на всю жизнь!

Я сразу же поняла, что она имела в виду не Клео с Кэсси — они обе были очень приятными девушками, хорошо воспитанными, доброжелательными. Сьюэллен определенно имела в виду Сюзанну. Разумеется, я и не ожидала, что Сьюэллен может понравиться девушка типа Сюзанны. Сьюэллен, которая и внешне была похожа на Дорис Дей, и вела себя так же, как Дорис Дей. То есть она была типичной американской девушкой того времени. Она была дружелюбна, хорошо воспитана и очень серьезно ко всему относилась. Она была полна всевозможных идей и высоких принципов. Ее заботило и международное положение, и движение за мир, и гражданские права. Она буквально слегла в постель на целую неделю, когда был убит президент, ее очень заботило то, что ее страна вмешивается во внутренние дела другой страны. Она даже хотела вступить в Корпус Мира. А Сюзанна? Я не могла не признать, что она была своевольна, ее интересовало только собственная персона, и она нежно и преданно любила только себя. Нет, Сьюэллен никогда не смогла бы понять девушку вроде Сюзанны.

— Да, но она такая забавная! И я вовсе не собираюсь дружить с ней всю жизнь. Честное слово, ничего подобного я ей не обещала, — пошутила я. Я просто не знала, как объяснить Сьюэллен, что Сюзанна притягивает меня, как какая-то странная экзотическая птица с необычным оперением.

 

4

На следующий день после того, как мы с Сюзанной дали друг другу клятву не быть положительными, я зашла в класс, где проводились занятия по риторике, и заметила молодого человека с темно-рыжими волосами, сидевшего в задних рядах. Во мне что-то дрогнуло. Я поспешно села в первом ряду, недоумевая, что же, собственно, произошло. Мой взгляд лишь скользнул по этому парнишке. Что же было в нем такого особенного, что все во мне как будто перевернулось? Он, кажется, не намного старше меня, и нельзя сказать, что он необыкновенно хорош собой. Худощавый, но спортивного вида и… симпатичный? Да, пожалуй, что симпатичный, решила я, не подобрав более подходящего определения, хотя слово это казалось не очень точным. И он тоже посмотрел на меня каким-то пристальным взглядом. Симпатичный и открытый? Мне стало смешно. Я, которая всегда верила в книжных, сказочных героев, просто остолбенела, увидев худощавого симпатичного паренька с твердым и открытым взглядом и вздернутым носом?

Мне ужасно хотелось посмотреть на него еще раз, но я не осмеливалась обернуться. Я взгляну на него, когда закончится занятие. Пришел преподаватель, собрал наши регистрационные карточки, затем объяснил, что мы будем изучать и какие нам понадобятся пособия и материалы. Курс назывался «Публичные выступления», и нам сказали, что нашим первым заданием будет составление речи в юмористическом ключе на любую тему. Задание подготовят все, а он, преподаватель, мистер Шламм, вызовет столько человек, сколько позволит время. Затем мы будем обсуждать эти выступления и, если нужно, высказывать критические замечания. После этого он распрощался с нами.

У меня ушло несколько минут на то, чтобы собраться — сложить записи, книжки, пенал, — и я подняла глаза. Он проходил мимо моего стола и широко мне улыбался. Это была не просто улыбка, а скорее усмешка — один уголок рта изогнулся вверх, другой — как-то вниз, глаза сощурились. Ясные карие глаза, с желтыми крапинками, весело сощурившиеся. И грива темно-рыжих кудрей. Он как будто сошел со страниц одного из рассказов из «Лейдиз хоум джорнэл», которые так любила читать моя мама.

Я не ответила на его улыбку. Во-первых, я была слишком потрясена. А во-вторых, просто возмутилась. Возмутилась своей собственной реакцией на эти сощуренные глаза и кривую усмешку.

Это было во вторник. К сожалению, занятия по риторике проходили лишь два раза в неделю, и это значило, что мы сможем опять встретиться только в конце недели, если быть более точной, то в пятницу… Между вторником и пятницей я познакомилась с несколькими интересными молодыми людьми, которым даже дала номер своего телефона, но все равно затаив дыхание ожидала наступления пятницы, желая проверить, будет ли у меня прежняя реакция на этого рыжеволосого парня. Было бы интересно выяснить это, сказала я себе и Сюзанне, которая лишь неодобрительно покачала головой.

Я вошла в класс и сразу же посмотрела на задний ряд. Наши взгляды встретились, да, и реакция была прежней — как будто у меня внутри что-то переворачивается. Мистер Шламм спросил, есть ли желающие произнести первую речь. Поднялось всего несколько рук. Его рука была среди них, и вызвали именно его. Я подумала: может быть, это неспроста? Может, этот парнишка обладает каким-то магнетизмом, притягивающим к нему людей?

— Привет! Меня зовут Тодд Кинг, — сказал он, широко улыбнувшись аудитории и затем остановив свой взгляд на мне. В учебнике говорилось: «Выберите среди присутствующих одного человека и адресуйте свое выступление ему». Очевидно, Тодд Кинг выбрал именно меня. Мне захотелось улыбнуться ему в ответ, однако я сдержалась. Я должна быть осторожной, посмотреть, как будут развиваться события.

Он начал с того, как всегда хотел быть полезным своему ближнему. Наконец он решил, что, хотя сам не курит, будет носить с собой спички. По своему опыту он знал, что те, кому спички нужны больше всего, вечно их забывают, особенно те, кто курит не обычные сигареты, а кое-что другое. Эти слова, естественно, были встречены веселым смехом аудитории. Дрогнули даже губы мистера Шламма. Я тоже позволила себе слегка улыбнуться.

Затем он описал свой первый опыт служения ближнему. Одной очень хорошенькой женщине понадобилось закурить, но так как он очень нервничал и не имел большого опыта обращения со спичками — поскольку сам был некурящий, — спички у него без конца гасли, и он никак не мог услужить ей. В классе послышались смешки.

— И тут подходит ужасно шикарный тип, вынимает из кармана зажигалку, дает девушке прикурить и уходит с ней… — Все засмеялись. Я слегка улыбнулась. — Но это меня не остановило, — продолжал он. Вскоре подвернулся еще один случай. Он с друзьями отправился на пикник, и тут полил дождь. Они нашли какой-то заброшенный домик, в котором было холодно, темно и сыро, но там был камин и охапка дров. Они сложили дрова в камине, и кто-то крикнул: «У кого есть спички?» «У меня», — ответил он и вытащил из кармана свою коробку…

Я уже знала, что последует дальше.

— У себя в руке я увидел размокшую картонку, из которой вытекала розоватая сера… — Класс оценил это по достоинству. Тодд Кинг закончил свою речь, вынув из кармана коробку спичек. — Однако, друзья, я не отчаиваюсь. Я стою перед вами, готовый прийти вам на помощь. Если вам когда-нибудь понадобятся спички, только позовите…

И он подмигнул мне!

На этот раз мне показалось, что у меня что-то переворачивается не просто внутри, а в самом сердце.

В классе раздались аплодисменты, и даже у мистера Шламма был довольный вид. Я тоже хлопала вместе со всеми, хотя мне показалось, что речь эта была слегка претенциозна, не очень-то остроумна и звучала немного по-детски. Однако в ней было какое-то обаяние. Он был обаяшка. Интересно, а что еще?

Мистер Шламм попросил высказать свои критические замечания, и мне пришлось встать.

— Материал мистера Кинга мне показался немного примитивным… — к своему ужасу услышала я собственные слова. Я хотела лишь чуть-чуть поддразнить его, но не настолько. Я готова была откусить себе язык. Он решит, что я язва, и будет прав. (Ведь мухи летят на мед, а не на серную кислоту). — Однако он прекрасно подал свой материал! — восторженно закончила я. «Ну-ка быстренько скажи что-нибудь еще. Скажи что-нибудь такое, чтобы произвести на него хорошее впечатление» — велела я себе. — Но вообще-то можно сказать: «Речь его стекала медом из уст его». Гомер. «Илиада».

— Это вы хорошо сказали, мисс… — Мистер Шламм улыбнулся мне, как будто то, что я сказала, было действительно остроумно и оригинально.

— Льюис. Бонита Энн Льюис. Но меня все зовут Баффи. Моя сестра Сьюэллен назвала меня так в честь соседской собаки.

В классе засмеялись, что и было моей целью.

Мистер Шламм попросил высказать еще какие-нибудь замечания. Все сошлись во мнении, что выступавший сделал отличный доклад.

Когда занятие закончилось, я не торопилась собирать свои вещи, ожидая, что Тодд Кинг подойдет ко мне. Но он не подошел, и я, почувствовав себя задетой, встала, чтобы идти. И тут услышала позади себя:

— Я хочу поблагодарить вас за высказанные замечания. «Я не согласен с вами, но отдал бы жизнь, чтобы вы имели право высказывать свою точку зрения». Это Вольтер.

Его слова поразили меня. Я вздрогнула. Потом повернулась и посмотрела в его смеющиеся глаза.

— Куда вы сейчас направляетесь? — спросил он.

— Иду к себе в общежитие на обед. В два у меня другой семинар.

— У меня сейчас тоже перерыв. А почему вы меня не приглашаете пообедать с вами?

Этого я не ожидала, и с минуту просто не знала, что ответить. Затем не очень-то любезно произнесла:

— Я не могу просто так приводить людей на обед. Мне надо заказать для вас обед по гостевой карточке.

— Все будет в порядке, — успокоил он меня, беря под руку. — Бонита Энн, — добавил он.

— Все зовут меня просто Баффи.

— Но тебя нельзя звать просто Баффи. В крайнем случае Баффи Энн.

Мы набрали себе еды с блюд на общем столе и сели за столик. Яичный салат. Салат из тунца. Желе из моркови. Рисовый салат. Зеленый салат и сельдерей в зеленом желе из концентрата. На десерт было какое-то красное желе с ложкой взбитых сливок сверху. Я с извиняющимся видом пожала плечами — столовская еда.

— Прекрасно, — сказал он. — Желе — знатная еда.

— Прекрасно! — заключила я, глядя на него из-под опущенных ресниц. — Можно взять добавки. За ужином добавки не дают.

Он поднял брови:

— Ты приглашаешь меня и на ужин?

«Нахал», — подумала я. А может быть, просто у него такая манера заигрывать? Возможно.

— Я еще не думала об этом. Надеюсь, что ты пригласишь меня куда-нибудь поужинать.

— Звучит превосходно. Однако не могу.

— Ах так?

— Но, может быть, сходишь сегодня в кино?

Я побоялась сразу же сказать «да» — он вполне мог ответить на это: «Желаю тебе хорошо провести время». Поэтому неуверенно спросила:

— А что идет?

— Я и сам не знаю. Но все равно я хочу, чтобы ты пошла со мной в кино.

Я решила рискнуть.

— Ладно.

— Вот и хорошо. Ты знаешь, где находится кинотеатр? На углу Хай и Уолнат? — Я кивнула. — Лады. Жди меня в половине восьмого. Только не у входа. Со стороны Уолнат.

— Я приду.

— Буду ждать.

— Лады, — сказала я.

Он кивнул:

— Знаешь, ты похожа на Вивьен Ли. На молодую Вивьен Ли.

Я кивнула. Я знала.

После того как он ушел, я поняла, что хотела задать ему кучу вопросов, но не успела. Я даже не знаю, по какому предмету он специализируется!

Я подошла к входу в кинотеатр ровно в половине восьмого, как он мне и велел. Мне казалось, что он ведет со мной какую-то игру. Я только молила Бога, чтобы он меня не разыграл и не исчез вообще. Мне казалось, что я этого не переживу.

Но боковая дверь отворилась, и он появился. На нем была короткая красная форменная курточка. Он поманил меня внутрь.

— Давай, быстро!

— О Боже, — ахнула я. — Я и не подозревала…

— Ш-ш-ш! — Он прижал палец к губам и подтолкнул меня вперед, к боковому месту. — Я приду через несколько минут, — прошептал он.

Там, на экране, Виктор Мак-Лаглен был грубым и потным. Кино очевидно пользовалось большой популярностью. Прошло уже минут двадцать, а Тодд все не возвращался. Я уже засомневалась, не бросил ли он меня совсем. Я нервно кусала ноготь, когда вдруг он откуда-то появился и подсел ко мне. Он протянул мне пакетик с воздушной кукурузой.

— Можешь есть все, — сказал он, — я не очень люблю попкорн.

— Да, нельзя сказать, что ты знаешь, как ухаживать за девушками, — прошептала я. Он улыбнулся, кивнул, похлопал меня по коленке, и мне показалось, что по мне пробежал электрический ток. Затем он поднялся и опять исчез. Я грызла кукурузу и смотрела, как Виктор на экране напивается в стельку, ничуть не осуждая его за это.

Прошло еще минут пятнадцать, и Тодд появился опять. На сей раз он принес коробку конфеток «Гуд и Пленти» и сказал: «Угощайся», после чего пропал опять. Виктор сопел и шмыгал носом, а я запихивала в рот одну конфетку за другой, пока коробка не опустела, и тогда мне стало интересно, влюбилась я или же просто увлеклась?

Он вернулся опять.

— У меня появилось несколько свободных минут, — сообщил он, плюхаясь прямо мне на колени. Когда я засмеялась, он возмутился: — Тихо! Ты что, хочешь, чтобы меня выгнали?

Затем он меня поцеловал. Сначала губы его были сухими, мягкими и сжатыми, потом они раскрылись. Его язык был влажным и нежным. Не успела я прийти в себя и осознать, что же произошло, как он опять вскочил и исчез в проходе. Уходя, он громко шепнул мне:

— Послушай, киска, не распускай руки!

Перед самым концом картины, когда Виктор совершил предательство и уже развалился на куски, Тодд вернулся с «Милки Уэй». Очевидно он не глядя стянул его со стойки. Батончик был мягким и липким, и я громко произнесла:

— Послушай, парень, я ненавижу, когда они мягкие, я люблю, когда они твердые!

Я просидела там и весь второй сеанс. Ко времени закрытия кинотеатра меня просто тошнило от сладкого, да и время было уже около двенадцати. Мы еле успели добежать до общежития, которое уже закрывалось.

— Приходи завтра утром позавтракать к «Смитти», там и встретимся, — предложил он, когда за мной закрывалась входная дверь. — У «Смитти», Хай и Оук. В десять часов.

— Знаю. Только не говори мне, — предупредила я, — что ты там работаешь официантом или посудомойщиком.

* * *

Мы встретились утром, как условились. Я вся была полна неведомых предчувствий. Мне казалось, что что-то должно произойти. Мы очень плотно позавтракали: сок, оладьи, яйца и колбаса. Затем почти до самого обеда пили кофе. Я узнала, что он учится на втором курсе кредитно-бухгалтерского отделения.

— Правда? — удивилась я. — Ты совсем не похож на бухгалтера. А что ты делал на занятиях риторикой у первокурсников?

— Я не собираюсь быть бухгалтером всю жизнь. И никогда не знаешь, когда и где вдруг придется выступить с речью.

— Так кем же ты хочешь стать?

— Богачом, — ответил он.

Я почему-то не засмеялась, хотя ответ был достаточно забавным.

— А ты на чем специализируешься?

— Английская литература.

— Ты совсем не похожа на специалиста по английской литературе.

— Да? И на кого же я похожа?

— На женщину, которая выйдет замуж за богача.

— О!

— Послушай, — сказал он, — завтрак был действительно отличным, но сейчас мне нужно бежать. Я сегодня разношу закуски во время матча. Спасибо за вкусную еду.

Я не поверила своим ушам.

— Ты хочешь сказать, что за все плачу я?

— А что? Сегодня твоя очередь. Разве я не угощал тебя всякой всячиной в кино? — Он взял счет, посмотрел на него, затем протянул мне. — На твоем месте я бы не стал платить.

— Гручо Маркс, — сказала я.

— Гручо Маркс, — согласился он. И поцеловал меня прямо там, за столом перед окном «Смитти».

Я встречалась с другим мальчиком всего один раз. В последней отчаянной попытке сохранить независимость, а также успокоить Сюзанну, которая злилась на меня из-за того, что я так быстро нарушила клятву в том, чтобы не быть положительными, я назначила свидание в субботу вечером одному мальчику по имени Рой, положительному и симпатичному слушателю подготовительных медицинских курсов. Мы пошли в город в «Манки Бар», и хотя Рой был славным и внимательным, мне было трудно на нем сосредоточиться. Мыслями я находилась в другом месте.

Затем я подняла голову и увидела за соседним столиком Тодда. Меня охватило непонятное чувство радости. Он улыбался и махал мне, и строил рожицы, в то время как я изо всех сил старалась не смотреть на него. Мне стоило неимоверных усилий сосредоточиться на Рое, который вполне этого заслуживал. Но вскоре Тодд подошел к нашему столику и сел с нами.

— Привет, — сказал он. — Вы ведь не будете возражать? Мне просто стало ужасно скучно одному за столом.

Я почувствовала страшное возбуждение. Это был такой необыкновенный поступок. Я просто не знаю, кто еще из молодых людей мог бы так поступить. Это было прямо как в книге. Но тем не менее мне стало смешно. Это все было так забавно, даже нелепо. И к тому же мне было жаль Роя. Тот был в растерянности. Наконец он спросил Тодда:

— Чего ты хочешь?

— Просто сидеть здесь и разговаривать. Понимаешь ли, я влюблен в Баффи Энн. — И он твердо взмахнул головой, как бы подтверждая свои слова.

Рой вытаращил глаза, и я тоже не знала, как на это реагировать, хотя сердце мое пело от радости.

— Не обращай на него внимания, — предупредила я Роя, продолжая игнорировать Тодда. Вся эта сцена была похожа на эпизод из фильма сороковых годов, и мне стало жаль девушек, которые встречаются с молодыми людьми в шестидесятых. Вот то была любовь, а что у них? Секс? Наркотики? Междусобойчики? Все это мелко и неинтересно.

Однако Тодд не желал, чтобы его игнорировали. Он продолжал вставлять свои замечания в наш с Роем вполне светский разговор. Рой встал и попросил Тодда уйти. Тодд покачал головой.

— Нет, нет, все в порядке. Честное слово. Я просто посижу здесь с вами. Не обращайте на меня внимания, Баффи Энн правильно сказала. Я буду здесь тихонько сидеть и смотреть на нее. Мне ужасно нравится на нее смотреть. А тебе? Только взгляни в эти зеленые глаза. Они такого же цвета, как у моей кошки…

Рой опять сел. Я видела, что он чувствует себя совершенно не в своей тарелке. Он вполне мог ударить Тодда, если бы хотел этого по-настоящему — просто Тодд был слишком дружелюбен для этого.

— Уходи, — попросила я Тодда. — Уходи, пожалуйста. Это нехорошо.

Однако он не обратил на мои слова ни малейшего внимания.

— А что ты изучаешь? — спросил он Роя с самым заинтересованным видом.

— Я учусь на подготовительном отделении медфака, — пробормотал Рой, затем взглянул на меня. Очевидно в этот момент я со слишком большим интересом смотрела на Тодда, потому что он опять встал и бросил счет на стол. — Увидимся в следующий раз, — заявил он.

Тодд вскочил на ноги, схватил Роя за руку и потряс ее.

— Отличный парень, — заключил он, глядя на удаляющуюся спину Роя. — Очень сообразительный парень. Самое умное, что он мог сделать, это уйти. — Он взял мою руку в свою. — Так? — сказал он.

— Так, — согласилась я.

— Значит, так.

— Значит, так, — повторила я.

Затем он поцеловал меня, перегнувшись через весь стол, прямо там, в «Манки Бар», и все на нас смотрели. В конце концов «Манки Бар» — это очень маленькое уютное кафе, и невозможно было не обратить внимания на рыжеволосого парнишку и девушку, похожую на Вивьен Ли, которые целовались, как показалось девушке, целую вечность. Прямо как в книгах. Прямо как в фильмах сороковых годов.

 

5

Нашим злейшим врагом было время. Нам все время приходилось воевать с ним, чтобы побыть друг с другом. Были лекции, семинары, Тодд работал в самых различных местах — и все это приходилось учитывать. А стоило нам оказаться вместе, мы не могли найти места, где можно побыть вдвоем, без посторонних. Общежития были раздельные. В женское общежитие мужчины вообще не допускались. И, разумеется, было совершенно невозможно девушке развлекаться с молодым человеком на собственной кровати, в то время как на соседней спала ее подруга, хотя я слышала, что в некоторых частных колледжах такое позволялось.

И никаких вольностей не допускалось на удобных ядовито-зеленых диванчиках, стоявших в холле нашего общежития. Там мы могли беседовать с посетителями мужского пола или заниматься с ними, или даже играть в карты за ломберными столиками, расположенными в разных углах холла. Но не разрешалось дотрагиваться друг до друга, если не считать рукопожатий. Хотя, полагаю, никто не обратил бы внимания, если бы молодые люди держались за руки. Но целоваться не разрешалось, не говоря уж о более серьезных вещах. На доске объявлений висело специальное предупреждение о дисциплинарных мерах за нарушение запрета. (У меня уже было несколько замечаний, поскольку меня заставали, когда губы Тодда прижимались к моим, его язык был у меня во рту, а рука подозрительно лежала на моем джемпере, в то время, как другая один раз вообще оказалась под ним).

О комнате Тодда тоже не могло быть и речи. Он жил в пансионе за территорией университета, и девушек наверх не пускали. Его хозяйка предоставляла жилье лишь студентам мужского пола, поскольку с девушками было больше проблем. Они тратили слишком много горячей воды, их длинные волосы забивали раковины, а университет требовал, чтобы лица, сдающие комнаты студентам, соблюдали те же правила, что существуют и в общежитии. Студенты, снимающие частные квартиры, не имели никаких преимуществ, там даже не было холлов, а у Тодда не было машины. Так что единственным местом, где мы были более или менее одни, являлся кинотеатр, и там мы частенько доходили до первой ступени, реже до второй, очень-очень редко — до третьей, но никогда — до заключительной.

Когда я, совершенно расстроенная и изголодавшаяся, пожаловалась Сюзанне, она протянула:

— Бедняжка. Он приносит ей воздушную кукурузу, а она помирает по его кукурузине!

Я сказала ей, что это грубо. Вообще-то Сюзанна совершенно мне не сочувствовала. Она была сторонницей девственности, но отнюдь не по моральным соображениям. Как она заявила тогда, в самые первые дни нашего знакомства, она просто не считает, что девушка должна отдать эту драгоценность просто так, лучше сберечь ее на черный день, а затем обменять со значительной выгодой для себя: на солнце, на луну, на звезды, а может быть, и на всю галактику.

Конечно, мы могли бы пойти и на природу — в парк, в траву или кусты, если погода, разумеется, была подходящей. Изнемогая от желания, я настаивала:

— Мы ведь можем ночью, в кустах… Все так делают!

— Нет, Баффи Энн, только не в первый раз. Первый раз должен быть особенным, прекрасным.

— Так и будет, Тодд. Мы сделаем так, что все будет прекрасно.

— Нет, Баффи Энн. Для тебя все должно быть самым лучшим.

Разумеется, наиболее подходящим местом был мотель, но мне было нелегко убедить Тодда.

— Дешевка, — возражал он. Однако, отвергая завышенные требования Тодда, я все же продолжала настаивать на своем, пока он не сдался. — Ну, если ты хочешь дешевки, то ты ее и получишь.

— Иногда это может быть даже привлекательным, — сказала я.

Тодду удалось взять напрокат машину на субботний вечер. (Он работал в субботу днем, а владелец машины — вечером). Забравшись в машину, я увидела на сиденье большую полотняную сумку. Я знала, что, останавливаясь в более или менее приличном мотеле, надо иметь при себе хоть какой-то багаж.

— И что ты туда положил? — поинтересовалась я. — Шелковую пижаму?

— Кроссовки. Это спортивная сумка.

Когда же мы оказались в довольно обшарпанной комнате мотеля, Тодд начал распаковывать свою сумку. В первую очередь он вытащил зеленую стеклянную вазу и красную розу. Налил в вазу воды, воткнул в нее розу и поставил на тумбочку у кровати. Затем опять засунул руку в сумку и извлек из нее два бокала и бутылку шампанского.

— Шампанское! — восхитилась я. — Вовсе необязательно было покупать шампанское. Можно было взять самое обычное вино.

Глаза его вспыхнули.

— Ты разве не знаешь? Тодд и Баффи Энн пьют только шампанское. Они славятся этим.

— Ну конечно. Мы этим славимся, — согласилась я. — Наливай!

— Еще рано, подожди немного. — Он опять нырнул в сумку и вытащил оттуда небольшую тарелочку и баночку соленых орешков. — До меня дошли слухи, что тебе немного надоела воздушная кукуруза. Так что попробуй орешки.

— Ой, Тодд, ты с ума сошел! Тодд, я так люблю тебя!

— Пожалуйста! Не торопись. Ты слишком торопишься со своими заявлениями. Сначала мы должны раздеть даму…

— О-о-о…

Он трогал меня и раньше, как и я его, но мы никогда не видели друг друга обнаженными. У меня перехватило дыхание, когда он начал раздевать меня — предмет за предметом, целуя обнажившийся участок тела. Потом, когда он стал снимать свою одежду, я неотрывно смотрела на него и увидела, как по его щекам катятся слезы.

Я пришла в ужас. Может быть, он почувствовал разочарование?

— В чем дело? Почему ты плачешь?

Он улыбнулся мне сквозь слезы.

— Это просто потому, что ты такая красивая и я так сильно люблю тебя…

Он налил в бокалы вино, и мы торжественно его выпили. Затем Тодд неожиданно прыгнул в кровать и с совершенно развязным видом заявил:

— Теперь я готов доставить тебе массу удовольствия. Я хочу дать тебе возможность любить меня. Делай со мной, что хочешь!

Я притворилась, что возмущена до глубины души, и начала колошматить его подушкой, пока не устала.

— Да, я хочу, — наконец призналась я.

Он опять совершенно неожиданно посерьезнел.

— Я тоже, — проговорил он. — Я хочу!

Тодд подвез меня к общежитию. Ему нужно было вернуть машину и отметиться на работе.

— Ну, мы как, теперь считаемся помолвленными? — спросила я, выходя из машины. — Или будем просто продолжать встречаться? Или, может быть, теперь, когда тебе все-таки удалось меня соблазнить, ты понизишь меня до «девочки на ночь»?

Мне не удалось застать его врасплох. С совершенно серьезным видом он полез в карман и вынул оттуда кольцо. Как ни странно, кольцо это было не из дешевой лавчонки, а настоящее золотое, с настоящей жемчужиной. Маленькой, но настоящей.

Я подумала о том, как много Тодду приходится работать и какие жалкие гроши он за это получает, и почувствовала, как к горлу подступает комок, и на глаза наворачиваются слезы.

— Зачем, не надо было, — прошептала я, протягивая ему левую руку.

— Ты ошибаешься, Баффи Энн. Очень даже надо. Из всего того, что я сделал в этой жизни, именно это и надо было сделать.

Он надел кольцо мне на палец и поцеловал руку.

Я вбежала в вестибюль общежития. Я думала только о том, кому первому показать кольцо, кому рассказать о своей помолвке. Ну, конечно же, Сьюэллен! Но она расстроится, что все у меня произошло так быстро, что я не была так осторожна, как она со своим Говардом. Она согласилась выйти за него лишь после двух лет знакомства. Сюзанне? Сюзанна всплеснет руками и скажет, что я дура, потому что связалась с ничтожеством. Но что сможет Сюзанна знать о человеке, который способен рассмешить тебя, а через минуту заплакать потому, что считает тебя такой красивой и так тебя любит? А что скажет Клео? Что может знать о Тодде даже такой понимающий и добрый человек, как она? Она судила о молодых людях по меркам своей матери. «А он может добиться успеха в жизни?» — эти слова были просто вбиты ей в голову. Вот Кэсси, хотя, возможно, она ничего не знает о таких ребятах, как Тодд, однако не исключено, что мечтает именно о таком.

Да, первым делом я расскажу обо всем Кэсси, и мне будет приятно увидеть, как она радуется за меня. Да, Кэсси кое-что понимала в героях.

Я прошла в свою комнату, чтобы найти ее. Когда я обнаружила, что ее там нет, то решила зайти к Сьюэллен. Не застав и Сьюэллен, я пошла через холл в комнату Сюзанны и Клео. Я должна была поделиться своей радостью хоть с кем-нибудь!

Я нашла Клео в холле, она была в истерике. Вокруг нее лежали теннисные ракетки, лыжи, куча одежды, все было разбросано и валялось на полу.

— Она вышвырнула меня из комнаты и заперлась! Из моей собственной комнаты! Вот дрянь! Моя мама просто бы умерла, если бы узнала, с какой девицей мне приходится жить… Мерзкая, вонючая, чокнутая грязнуля, вот она кто! И посмотри, что она сделала с моими вещами, со всеми моим отличными вещами! Ты только посмотри! Она просто свинья, больше никто! Она просто превратила нашу комнату в свинарник, а теперь посмотри, что она наделала! Я постаралась успокоить Клео и выяснить, за что же все-таки Сюзанна вышвырнула из ее комнаты и не пускает обратно, но она лишь продолжала кричать: — Свинья! Грязные чашки разбросаны по всей комнате, там уже даже гуща окаменела. Грязные трусы под кроватью, я уж не говорю о грязных вонючих носках. И она ни разу с того времени, как сюда приехала, не застилала свою постель! Она даже ни разу не меняла белья. Ее простыни уже давно не белые, они просто черные! И она никогда ничего не убирает на место! Ее вещи валяются по всей комнате — на полу, на стульях, на комоде! И вещи на моем комоде тоже! Все навалено до потолка! Она захватила самый большой шкаф, потому что она самовлюбленная дрянь, но им не пользуется, кроме самой нижней полки! Я…

— Пойдем в мою комнату, Клео, давай поговорим там.

— А мои вещи? — завопила она. — Они разбросаны по всему холлу.

— После того как мы обо всем поговорим, мы вернемся, и я помогу тебе собрать все до последней мелочи. Договорились?

— Я только попросила ее убрать из комнаты эти заросшие грязью чашки, снять с моего стола, комода и стульев свои грязные вещи и вернуть бабушкино жемчужное ожерелье, которое я ей одолжила три дня назад. И знаешь, что она сделала? Она сказала, что представления не имеет, где это паршивое ожерелье, и предложила, чтобы я сама поискала его под кучей одежды, книг и бумаг на своем комоде. А когда я посмотрела и не нашла, знаешь, что она сделала? Она швырнула мне в лицо пять долларов и сказала: «На, держи! Это тебе за твое дрянное ожерелье!» Это ожерелье моей бабушки, это фамильное ожерелье, и она завещала его мне. Мама просто умрет, если узнает, что оно пропало. Вот тогда-то я и назвала ее грязной свиньей. Скажи, разве я не права? — Я покачала головой, ничего не говоря. Если сказать по правде, я не считала, что она не права… — И тогда она выставила меня из комнаты. Она выше меня и сильнее. Просто амазонка! И еще дрянь вдобавок! А потом вышвырнула вслед за мной мои вещи. И что мне теперь делать? — Она запустила пальцы в волосы, отчего кудри ее разлохматились и поднялись дыбом. — Ведь ты же понимаешь, что когда я в первый раз спросила ее об ожерелье и попросила убрать грязные чашки, то говорила очень вежливо. Меня воспитывали как настоящую леди. Я больше не могу мириться ни с ней самой, ни с ее нечистоплотностью, не говоря уже о ее мерзком характере. Честное слово, я просто не знаю, что делать, если все это будет продолжаться.

Я не могла предложить ничего другого, как поменяться соседками по комнате. Мне придется расстаться с милой и симпатичной Кэсси и взять себе в комнату Сюзанну. Я в состоянии справиться с Сюзанной и заставить ее соблюдать порядок. Во всяком случае у меня это получится лучше, чем у Клео. Кроме того, меня не так уж легко расстроить неправильным поведением и дурными манерами.

— Все нормально, Клео. — Я обняла ее за плечи, чтобы успокоить. У нее действительно был ужасно несчастный и растерянный вид — волосы всклокочены, одежда вся смята и надета кое-как, хотя она всегда была чрезвычайно аккуратна — не как большинство студенток-нерях. Она никогда не ходила босиком, неся в руке босоножки или кроссовки. Она даже джемперы и свитера подбирала в тон джинсам. — Я поменяюсь с тобой соседками. Сюзанна может жить со мной, а тебе достанется Кэсси, которая не только очень приятный человек, но еще и чистюля вроде тебя.

Темные глаза Клео расширились от удивления.

— Но почему? Почему ты возьмешь себе Сюзанну, ведь никто же тебя не заставляет?

— Во-первых, она — моя подруга, и я смогу с ней справиться. Все будет в порядке. — Чтобы сменить тему и отвлечь ее, я вытянула левую руку: — Смотри, Клео, что у меня есть. Это кольцо — знак помолвки.

— Тодд Кинг? — Ее голос зазвенел, как будто кольцо расстроило ее еще больше.

— Ну да, дурочка. Конечно, Тодд Кинг! — О Господи, кто же еще это мог быть?

— Но ведь ты знакома с ним лишь несколько недель… Ты знаешь, что сказала бы моя мама?

Мне, собственно говоря, было наплевать, что сказала бы миссис Пулитцер, но я примерно представляла себе это и спросила, тяжело вздохнув:

— Она бы, наверное, хотела узнать, сможет ли Тодд добиться успеха в жизни?

Клео неожиданно расплакалась.

— Клео! В чем дело? — Я не могла понять, что произошло, может быть, она и вправду чокнулась?

— Это из-за родителей… Они собираются разводиться! — Клео безутешно рыдала. — Только что звонила мама. Она еле держится.

— Ой… я очень тебе сочувствую. — Значит, Клео была расстроена не только из-за Сюзанны. — Но такие вещи случаются. В конце концов, ты уже взрослая. Хуже, когда дети еще маленькие. Ты, возможно, уже вообще не вернешься в родительский дом.

— Ты не понимаешь. У меня была идеальная семья. Идеальная семья в идеальном доме на Ист Клинтон-авеню в Тинафлайе. Ты просто не понимаешь. Ист Клинтон — это красивая улица, где много красивых домов, в которых живут благополучные люди. Тинафлай — это красивый городок, а наша семья считалась просто образцовой. Отец — преуспевающий юрист, он занимается вопросами трудовых соглашений. Мама идеально вела дом. Она тоже юрист, но вообще никогда не работала по профессии. Она отказалась от карьеры, чтобы создать уютный дом для меня и отца, чтобы поддерживать отца в его работе. Когда отец ровно в шесть тридцать приезжает с работы из Нью-Йорка, мама встречает его в нарядном платье. Ни у кого из моих подруг мамы не встречают мужей в нарядных платьях. Друзья мои просто с ума сходили. Ты вот, например, знаешь кого-нибудь, кто бы надевал нарядное платье, чтобы поужинать с семьей? — Я покачала головой. Моя тетя Эмили надевала на работу нарядные блузки и хорошо сшитые костюмы, но, приходя домой, переодевалась в брюки и старый свитер. — Так вот, моя мама это делала. И к его приходу она всегда готовила два коктейля в серебряном ведерке со льдом — только для них двоих. Иногда мне тоже разрешалось посидеть с ними и выпить глоточек вина. Мама говорила, что так и надо жить, что это благородный и цивилизованный образ жизни. И ровно в половине восьмого Хильда подавала ужин. Мы всегда ели только в столовой, и стол накрывался так, как будто у нас были гости. Со свечами. И на Хильде было форменное платье. На каждый день — розовое, а если в доме были гости, то черное. Мама всегда говорила, что если человек как следует одет для работы, то и работу он делает лучше. Я просто слышу ее слова: «Клео, одевайся как следует для того, чтобы добиться успеха, неважно, чем ты занимаешься…» — Голос Клео затих, и я подумала, что она уже закончила, однако она вдруг заговорила снова: — Она всегда хотела, чтобы я сделала себе нос. Я тебе не рассказывала? Она хотела, чтобы я сделала себе стэндхоупский нос…

— О Господи, что это еще за стэндхоупский нос? — перебила я. Это все звучало так, словно Клео рассказывала о бриллианте Хоупа или проклятии Баскервилей, или еще о чем-нибудь в том же духе.

— Ну, это такой нос, который был у всех девочек нашей школы. Их делал Стэндхоуп в Инглвуде, и они все были одинаковы. Такие маленькие носики, тоненькие и чуть вздернутые. Стэндхоупский нос узнаешь сразу. Вот недавно я видела, как здесь одна девушка пила кофе в кафетерии, и мне показалось, что я узнала этот нос. Я не могла просто так подойти к ней и спросить, не изменяла ли она форму носа, но все же поинтересовалась, откуда она. Естественно, из Нью-Джерси. Из Тинека. Это городок совсем рядом с Тинафлайем. Инглвуд тоже совсем рядом. Мне кажется, что все девушки из нашей местности имеют эти стэндхоупские носы.

— Ну и почему же ты себе такой не сделала? Если этого хотела твоя мама…

— Я и сама толком не знаю. Наверное, не хотела, чтобы у меня был такой же нос, как и у всех девочек в классе… Все-таки следовало это сделать! Когда я отказалась, мои родители очень расстроились… — и она опять горько заплакала.

— Ну, перестань, Клео. Не думай, пожалуйста, что твои родители развелись только из-за того, что ты отказалась изменить форму носа…

— Я не знаю. Они всегда очень переживали, если я отказывалась надеть лыжи, пока я наконец-то не сделала это. Понимаешь, мы всегда ездили отдыхать на лыжный курорт. Мама говорила, что теннис и лыжи единственные виды спорта, которыми занимаются приличные люди. Теннис даже важнее гольфа. Вообще-то это именно мама рассердилась на меня из-за того, что я не захотела сделать косметическую операцию. Папа больше был расстроен из-за моего подбородка. Он говорил… он говорил… что у меня слабый подбородок! — зарыдала она.

Я обняла Клео за трясущиеся узенькие плечики и пригладила ее волосы. Я пыталась найти слова, которые могли бы утешить ее.

— Ну, перестань. Твои родители разошлись не из-за того, что твоей матери не понравился твой нос, а папе не нравился твой подбородок.

— Да, я понимаю, — сказала Клео, немного успокаиваясь. — Мама сказала, что папа бросил ее из-за своей сотрудницы. Молодая двадцативосьмилетняя женщина, работающая в его конторе. И это после того, как мама отказалась от профессиональной карьеры только ради него! Представляешь, какая ирония судьбы! И мама так следила за собой все эти годы. Она посвящала этому так много времени. Волосы. Ногти. Она всегда читала все самые последние романы. Она всегда говорила, что жены преуспевающих мужчин, тех, которые стремятся сделать карьеру, должны быть очень привлекательными, должны быть на уровне. А теперь она потеряла папу, его украла у нее эта вертихвостка, которая и одеваться-то толком не умеет. Представляешь, она даже на работу приходит в джинсах… в джинсах и футболке с какими-то надписями… — Она опять зарыдала.

— Клео, Клео… люди часто разводятся в наше время. Может быть, твоя мама найдет другого человека. Мужа или просто друга! Развод — это еще не конец света…

— Это конец нашего света. Нашего мира в Ист Клинтоне в Тинафлайе, Нью-Джерси. И теперь у меня будет мачеха.

— Может, они еще и не поженятся. Может, они просто будут жить вместе.

— О Боже! Только не это! — завопила Клео. — У мамы просто сердце разорвется, если папа нас обеих так опозорит.

Я не могла не рассмеяться. Это действительно было смешно.

— Ну, перестань, Клео. Я провожу тебя в твою комнату. Мы скажем Сюзанне о том, что поменяемся. По крайней мере хоть этот вопрос мы уладим. Ты получишь Кэсси вместо Сюзанны.

— Уверена, что она будет в восторге. Ей всегда удается получить все самое лучшее. Ей всегда везет.

— Но ведь она права, — сказала я Сюзанне. — Ты действительно ужасная неряха. Надеюсь, ты исправишься до того, как я выкину тебя из комнаты. Больше всего меня удивляет, что тебе удается так великолепно выглядеть, когда ты выходишь из своего свинарника.

Как всегда, Сюзанна восприняла это как комплимент.

— А что, ведь я действительно отлично выгляжу, разве нет? — Она ела клубничное мороженое из картонного стаканчика, а я смотрела на этот стаканчик и думала, что Сюзанна сделает с ним, когда доест свою порцию.

— Я вовсе не собиралась делать тебе комплимент, Сюзанна, — сказала я доброжелательно, но твердо. — Просто я хотела кое-что тебе достаточно тактично объяснить. Я беру тебя в соседки, хотя кроме меня никто этого делать не хочет, но буду очень тебе благодарна, если ты станешь хоть немного соблюдать порядок. — Затем я проследила глазами, как картонный стаканчик выскользнул из рук Сюзанны на пол. Я подняла его и выбросила в мусорное ведро. — Вот эта штука, — добавила я, толкая его ногой, — называется мусорное ведро, и оно предназначено для того, чтобы выбрасывать в него мусор. Пожалуйста, запомни это!

Сюзанна облизала пальцы.

— Я же говорила тебе, что я необразованная деревенщина. Это еще не значит, что я дура. Я достаточно сообразительна, чтобы понять, что я необразованна и неотесанна. У меня также хватает ума не обручаться так рано с парнем, у которого нет ни денег, ни образования, ни положения, ни перспективы. Он просто ничто, милая моя. Очень симпатичное ничтожество… очень обаятельный, может выманивать обезьянок с дерева своим обаянием, и умненький, как бесенок, но все же он — никто! Я злилась все больше и больше, но решила подождать, пока она выскажется до конца, и лишь потом выложить ей все, что я об этом думаю. — Зачем ты растрачиваешь себя, лапочка, — продолжала она. — Прямо как моя подруга Поппи. Мы с ней учились вместе в школе. Она тоже была умненькая, как бесенок. Маленькая, но очень хорошенькая. Прямо куколка. И стала встречаться с этим нищим деревенщиной — Германом Бофором, из самой простой семьи. Да и сам Герман был просто придурок, вот столько не хватало, — она раздвинула пальцы примерно на дюйм, — для того, чтобы стать полным и настоящим идиотом, но зато он пел и играл на гитаре, и она решила, что сделает из него эстрадную звезду. Поппи бросила школу. И чем она сейчас занимается? Возится с этой обезьяной. А ведь Поппи совсем не дура. Это просто типичный случай неправильного использования своих возможностей. Она тратит себя на этого придурка, у которого нет ни денег, ни каких-либо достоинств.

Я думала, что просто убью ее. Ей-Богу. Мне хотелось схватить ее за шею и сдавить как следует. Но я сказала совершенно спокойным, ледяным тоном:

— И ты, необразованная, глупая кретинка, у которой ни гроша за душой, хочешь сказать, что я делаю то же самое? Ты хочешь сравнить моего Тодда, моего красивого, умного, славного Тодда с этим провинциальным придурком? Как ты смеешь, ты, козлиха! — Я закончила свою тираду ее любимым словечком.

Она совершенно не обратила внимания на все оскорбления, что я обрушила на ее голову.

— Ну конечно же нет, лапочка, — произнесла она приторным, как патока, голосом. — Я просто рассказала о Поппи, хорошенькой, умной девочке, которая неправильно выбрала направление в этой жизни. Я же сказала, что считаю Тодда очень обаятельным, очень славным и необыкновенно умным, но все равно, он — никто. И мне кажется, что тебе надо найти себе кого-нибудь с большими возможностями.

Мой гнев уже испарился.

— Ой, Сюзанна, — воскликнула я уже беззлобно, — ну какая же ты дурочка. Ну, а кто, по-твоему, что-то собой представляет? Твои придурки-футболисты? Эти тупицы из студенческой общины? Знаешь, ты просто не видишь настоящих людей. Даже если ты столкнешься с ними носом, то пройдешь мимо.

Сьюэллен, которой Тодд понравился, проявила ничуть не больше энтузиазма, хотя, разумеется, не сказала ничего ни оскорбительного, ни обидного. Сьюэллен по природе была консервативна. Она два года встречалась с Говардом, прежде чем решила выйти за него замуж, да и осуществить это решение они договорились через два года после того, как закончат университет. Ужасно консервативная!..

— Ну, как ты можешь довериться человеку, которого почти не знаешь, Баффи?

— Я его знаю.

— Если ты не отнесешься к своей помолвке так же серьезно, как я — к помолвке с Говардом, боюсь, ты станешь одной из тех, кто обручается несколько раз, прежде чем…

— Сьюэллен, я совершенно серьезна.

— Но ведь прошло так мало времени, откуда тебе знать?

— Потому что каждый орган моего тела говорит мне это — глаза, нос, рот, уши, сердце, мозги, душа. А я сама — это совокупность всех этих органов, и все во мне говорит одно и то же — Тодд любит Баффи, Баффи любит Тодда.

— Я понимаю, что Тодд очень славный, и в него можно влюбиться. Но если ты собираешься действительно выйти за него замуж, то надо учитывать и другие вещи — надежность… практичность…

— Тодд обладает всеми качествами, — возразила я, не желая продолжать этот разговор.

У него действительно были все качества, и скоро они убедятся в этом.

 

6

Почти у всех есть какая-нибудь мечта, и Тодд рассказал мне о своей. Он мечтает стать богатым. Но в отличие от большинства мечтателей, у Тодда был План. План состоял из ряда Правил.

Одним из основных пунктов этого Плана было уговорить меня бросить английскую литературу и заняться бухгалтерским учетом. И, должна признаться, я ни минуты не сомневалась. Да, я стану бухгалтером.

— И мы будем заниматься бизнесом вместе? — спросила я его. — Кинг и Кинг. Бухгалтерское обслуживание?

— Возможно. Но это не так важно. Это лишь первая ступень. Когда работаешь бухгалтером, можно узнать все о той отрасли, в которой приходится работать. Начинаешь понимать, в какой отрасли можно добиться успеха быстрее и каким образом. Начинаешь понимать, в каких отраслях дела идут хуже и почему, а в каких лучше и почему. Тогда, если ты достаточно сообразителен, можно сделать следующий шаг и заняться делом, которое идет плохо, и добиться в нем успеха, потому что ты уже знаешь, в чем причина неуспеха здесь и что надо делать. Здорово, а?

— Думаю, я смогу это сделать. Я правда не уверена, что достаточно сообразительна…

— Ты очень даже сообразительна. Неужели я бы выбрал какую-нибудь дуру, чтобы на ней помешаться?

— Ты действительно на мне помешался?

— Вообще-то кое-что еще соображаю.

— Нет, серьезно, Тодд. Мне кажется, я недостаточно умна, чтобы все это делать.

— Ты гораздо умнее меня. Ты же сумела меня заполучить! А что сумел заполучить я? — Он с отвращением покачал головой.

Я запустила в него книжкой.

— Вот тебе! Так что же ты получил?

Он опять серьезно посмотрел на меня.

— Я получил девушку, настолько замечательную, что даже не смел и мечтать о такой. — И на его глазах опять появились слезы.

И кому нужна была английская литература? Разве Шекспир мог выразиться лучше?

Частью Плана Тодда был Банковский счет, то, что заставляло его работать в самых различных местах. У него уже был небольшой счет, когда он приехал в штат Огайо — это были деньги, заработанные еще во время учебы в школе и во время каникул. Он воспитывался в приюте для сирот (вот уж поистине диккенсовский сюжет), и у него не было никого, кто бы мог помочь ему и поддержать. У него была цель накопить кое-какие средства к тому моменту, как он будет готов начать свое дело. Однако, к сожалению, ему пришлось преждевременно расстаться с одной из самых легких своих работ — билетером в кинотеатре — вскоре после того, как мы обручились.

В ту пятницу я сидела на своем обычном месте у крайнего левого прохода зала, и Тодд, как всегда, подошел ко мне с коробкой орехов в шоколаде, стянутой с буфетной стойки. В тот вечер Бела Лугози играл графа Дракулу, и Тодд, усевшись рядом со мной, попытался вцепиться губами в мое горло. Пока я хихикала, а Тодд покусывал меня за шею, я заметила, как за нашими спинами появился директор кинотеатра мистер Шварц. Я ударила Тодда по плечу в тот самый момент, когда он громко и смачно целовал меня.

— Мистер Шварц, — прошипела я.

Тодд резко повернулся и уронил коробку с орешками.

— Привет, мистер Шварц, — произнес он. — Я очень рад, что вы смогли подойти к нам. Я давно хотел представить вам свою невесту, мисс Баффи Энн Льюис. Мисс Л., мне бы хотелось познакомить тебя со своим другом и начальником мистером Арнольдом Шварцем.

— Кинг, ты уволен! И верни мне сейчас же эту коробку с конфетами. Затем забери свою невесту и выметайся отсюда к чертовой матери!

Тодд посмотрел на меня.

— Хорошо, Баффи Энн, я так и сделаю! — потом опять повернулся к директору. — Моя невеста, мисс Баффи Энн Льюис говорит: «Иди в задницу, Шварц».

Я с достоинством встала и не торопясь надела пальто.

— Пойдем, Тодд, дорогой. Здесь дурно пахнет, здесь ВОНЯЕТ, воняет!

Тодд предложил мне руку, я оперлась на нее и мы торжественно вышли из боковой двери, как будто нас сопровождали звуки бравурного марша. Оказавшись на улице, мы в радостном возбуждении пробежали целый квартал.

— Здорово ты его отбрила, Баффи Энн!

— Может быть, и здорово, Тодд, однако же я боюсь, что придется вернуться.

— Почему?

— Ты посмотри, что на тебе надето, мистер Кинг. — На нем была короткая красная форменная курточка. — В руках мистера Шварца осталась твоя, правда не такая уж новая, но теплая и вполне еще приличная куртка.

Тодд тут же устроился на работу в закусочную, где подавались гамбургеры, и мне ужасно надоело есть эти котлеты каждый вечер, тем более, что в столовой общежития мой ужин был уже оплачен.

— От этого жира у меня испортится цвет лица, — как-то пожаловалась я ему, сидя за стойкой.

— Тогда решено! — воскликнул Тодд, снимая свой слегка запачканный белый фартук и отбрасывая его. — Майк, — обратился он к удивленно взирающему на него владельцу закусочной, — я ухожу! У моей девушки от твоей еды прыщи.

* * *

Мы стали продавать щетки фирмы «Фуллер», и дела пошли неплохо. Тодд занимался продажей, а я организовывала поставки. Домохозяйки не могли устоять перед обаятельной улыбкой Тодда, его лукавым взглядом, а также умением заговаривать зубы. У него действительно все получалось превосходно до тех пор, пока ему не предложили должность руководителя отделом, причем эту работу он мог выполнять и потом, после окончания университета. Тогда он бросил эту работу и объяснил мне первое правило для достижения успеха.

— Надо быть очень осторожным, чтобы не добиться успеха в деле, которым ты не хочешь заниматься всерьез. Это очень соблазнительно, однако вскоре тебя уводит в сторону от твоей основной цели. Самое главное — не терять из виду своей основной цели. Всегда помни это, Баффи Энн.

— Я запомню, Тодд. Запомню навсегда.

На следующий день Тодд уже нашел новую работу — телефонный секретарь.

— Ну, эта-то работа особенно не затянет и не соблазнит, заверил он меня.

Для того чтобы наш Банковский счет укрепился еще больше, мы разработали план, как экономить на еде Тодда с помощью столовой нашего общежития. Я накладывала на тарелку как можно больше еды и нахватывала как можно больше булочек, затем потихоньку делала бутерброды и незаметно запихивала их в целлофановые пакетики, а пакетики совала в большую сумку, специально предназначенную для этой цели. Потом подходила к другим столам, собирая то, что осталось — яблоко или апельсин, или еще что-нибудь особенно вкусное, вроде свиной отбивной. (Лишь Сюзанна не всегда меня поддерживала. У нее был период увлечения вегетарианством, поскольку она была убеждена, что мясо в любом виде образует ядовитые клетки в крови ее тела — ее храма. Поэтому, когда я просила ее взять порцию какого-нибудь мясного блюда у раздатчика, чтобы передать его мне, она отказывалась. Она говорила, что не хочет пачкать свою тарелку кровью жертвенных животных).

Иногда я проводила Тодда в столовую по официальному пропуску для гостей, а затем мы, если удавалось, оставляли пропуск себе: впоследствии можно было исправить на нем число и использовать еще раз. Однажды миссис Хенчли, которая собирала пропуска, показалось, что исправлено число, и она подошла к нашему столику, размахивая пропуском.

— Мне бы хотелось кое-что спросить у вас, мисс Льюис. Число на этом пропуске… — начала она, но в этот момент Тодд схватился за живот и застонал.

— Ой-ой-ой, мне кажется, я отравился. Не ешь куриный салат, Баффи Энн! Помогите! Никто не ешьте куриный салат! — Он сполз со стула на пол.

Миссис Хенчли фыркнула:

— Сегодня у нас нет куриного салата.

— Правда? — удивилась я. — Неужели? — Мы с миссис Хенчли довольно спокойно смотрели, как Тодд катается по полу. Наконец я спросила: — Вам не кажется, миссис Хенчли, что нам бы лучше вызвать скорую помощь?

— Нет, не думаю, чтобы это было необходимо. Мы просто не будем поднимать вопрос о пропуске. Но, пожалуйста, больше так не делайте. А теперь скажите своему ненормальному приятелю, чтобы он встал с пола, пока кто-нибудь на него не наступил.

Когда она отошла, я громко заявила:

— Приятелю? Я вообще его не знаю. Эй, парень, как тебя зовут?

Тодд поднялся с пола и принялся за еду.

— Надеюсь, что ты поняла сегодня еще кое-что, Баффи Энн. Когда на тебя нападают, отвлекай и заговаривай зубы. Заговаривай зубы и отвлекай внимание. Запомни это на всю жизнь.

Я смотрела, как он уплетает яблочный пирог.

— Запомню, Тодд, запомню навсегда, — повторила я, уверенная в том, что каждое его слово — истина.

Однако несмотря на заботы относительно Банковского счета, раз в месяц мы обедали по высшему разряду. Мы обычно шли в «Дешлер» или еще в какой-нибудь ресторан в центре города и заказывали коктейль из креветок, шатобриан, другие деликатесы, клубничный десерт и запивали это все шестидолларовой бутылкой вина. Когда мы пошли туда в первый раз, я была так обеспокоена высокими ценами, что даже не смогла как следует насладиться вечером и танцами.

Но Тодд лишь улыбнулся.

— Еще одно правило, Баффи Энн. За знания и опыт необходимо платить. Нам надо научиться жить хорошо, чтобы нам всегда хотелось так жить, чтобы мы не могли примириться с меньшим. И, кроме того, мы должны помнить, что накопить деньги — это лишь промежуточная задача.

Он действительно был умен.

— Я запомню и это, — сказала я, прижимаясь к нему всем телом.

Мы посещали местный мотель настолько часто, насколько могли себе это позволить, хотя явно реже, чем диктовали наши потребности. И тогда Тодд научил меня еще одному правилу. «В любом деле необходимо лишь найти дыру, через которую вытекают деньги. И найдя такую дыру, умный бизнесмен затыкает ее». И он выехал из пансиона, куда не пускали девушек, и нашел комнатку с крохотной кухонькой на третьем этаже старого обшарпанного дома неподалеку от университета.

— Клоповник, — признался Тодд, используя ситуацию для того, чтобы внушить мне очередное Правило. — Необходимо время от времени вспоминать, чего ты хочешь добиться. Нельзя жить с чересчур большими удобствами до того, как достигнешь цели.

Мы меблировали нашу квартирку ломберным столиком, парой складных стульев, обшарпанным комодом и двуспальной кроватью — все это было приобретено в комиссионном магазине Армии Спасения.

— Ничего нет проще величия; действительно, «жить в простоте — значит быть великим». Эмерсон, — процитировал он. — Ты согласна, Баффи Энн?

Разумеется, я была согласна. Мне казалось, он был просто необыкновенным. Я обняла его.

— «Чем меньше наши потребности, тем больше мы приближаемся к богам». Сократ.

— Знаешь, ты слишком образованна для женщины, которая собирается стать бухгалтером.

Я легла на кровать.

— Иди сюда. Ублажи-ка образованную женщину.

Он похлопал по матрасу.

— У нас действительно имеется необходимое оборудование. Правило, Баффи Энн: «Хороший работник всегда находит нужное оборудование для своей работы».

— Должно быть, я — хороший работник, — удовлетворенно заключила я, когда он уже был во мне. — У меня прекрасное оборудование для работы.

— А я, должно быть, хороший бизнесмен. Я заткнул все нужные дыры, — и довольно вздохнул.

 

7

Стоял июнь, и казалось, что только мы с Тоддом остались в Колумбусе, поскольку у нас обоих была работа, и мы с ним могли поселиться вместе в этой квартирке на целых три блаженных месяца. Все остальные разъезжались в разных направлениях. Говард и Сьюэллен отправлялись домой в Цинциннати, где Сьюэллен нашла работу инструктором по плаванию в молодежном лагере, а Говард, который закончил университет по специальности «Деловое администрирование», собирался начать работу в страховой компании. Клео собирался домой в Тинафлай, Нью-Джерси, чтобы быть рядом с матерью во время официальной и болезненной процедуры крушения идеального брака. А Сюзанна, которая так часто заявляла, что никогда в жизни больше не вернется домой, ехала работать дежурным администратором в санатории «Хилтон Хед» в Южной Каролине, где она будет лишь развлекаться, танцевать, встречаться с молодыми людьми и заниматься водным спортом, а также постарается завести знакомство с людьми, которые в будущем смогут помочь ей устроиться в этой жизни, когда она закончит образование.

Только Кэсси уезжала из штата Огайо навсегда, и это расстраивало ее до слез. Хотя она и вступила в приличную женскую общину, где были только приличные девушки, и встречалась лишь с несколькими мальчиками, которых се мама посчитала бы подходящей компанией для дочери, та решила, что года в штате Огайо — родовом гнезде Блэкстоунов — вполне достаточно для девушки, вся жизнь и судьба которой должна быть связана с Калифорнией. Кэсси в дальнейшем будет учиться в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и жить дома.

Меня расстроил отъезд Кэсси. Я очень привязалась к этой калифорнийской девушке, и мне будет недоставать ее. Что же касается Сюзанны, то она никак не могла понять нежелание Кэсси возвращаться в край кинозвезд, солнца и богатых возможностей, туда, где имя ее семьи было хорошо известно.

— У тебя, Кэсси, действительно винтиков не хватает, — подвела она итог, избегая моего неодобрительного взгляда.

Кэсси и не пыталась объяснить подругам, что для нее Лос-Анджелес означал только два понятия: место, где безраздельно властвовала ее мать, которой она боялась, и место, заполненное незнакомыми и враждебными ей людьми.

Однажды в пятницу, когда Кэсси училась во втором классе начальной школы, ей разрешили взять в школу записную книжку «Клуб Микки Маус» как награду за то, что в ее табеле стояли только отличные оценки. Она очень гордилась этой книжкой и взяла ее с собой на перемену, когда они гуляли в школьном саду. Когда девочек после звонка отвели обратно в класс, Кэсси неожиданно обнаружила, что оставила свою красивую книжку в саду. Пока ее не увидела учительница мисс Макдональд, она быстро выскочила в сад. Было бы ужасно вернуться домой без книжки. Мама страшно рассердится на нее за такую беспечность.

Она вспомнила, что положила ее под пальму в дальнем углу школьного двора, когда прыгала через скакалку. Подойдя к той части двора, она увидела странного человека в грязной одежде.

— Эй, привет, крошка, — сказал он.

— Здравствуйте, сэр. Я ищу свою записную книжку «Клуб Микки Маус». Вы ее не видели?

Человек посмотрел вокруг. Затем показал на дерево.

— А вот это не она лежит? Ну да, конечно!

— Да, да, это она, — с облегчением подтвердила Кэсси. — Большое вам спасибо. — Она подбежала к нему, чтобы взять книжку.

Когда девочка оказалась рядом с ним, человек вытащил из штанов какую-то непонятную штуку красного цвета.

— Хочешь монетку, киска?

— Нет, нет, сэр. — Ее учили, чтобы она не брала денег у незнакомых людей.

— А хочешь быть хорошей девочкой? — спросил он.

— Да, сэр. Я хорошая девочка. — Она с удивлением смотрела на эту странную штуку, торчащую из брюк незнакомца.

— Тогда поцелуй моего петушка. — Он подергал свою штуку. Кэсси засмеялась. «Петушок» — очень смешное слово. — Он у меня болит, а если ты поцелуешь, то мне будет лучше. Давай, — сказал он уже громче. Тебе нужно только засунуть его в рот. Давай! — Она не знала, что делать. Ее мама не любила людей, одетых грязно и неопрятно. Она не была уверена, что ее маме бы понравилось, что она вообще разговаривает с этим человеком. — Давай быстрее! — потребовал незнакомец. — Давай, поторапливайся, а не то расскажу твоим учителям, что ты нехорошая девочка, что ты не слушаешься старших…

Наконец, в страхе и нерешительности, Кэсси наклонилась и постаралась взять в рот эту красную штуку, но это было не так-то легко. Казалось, что она больше ее рта, и вкус у нее был ужасный… соленый… противный… Этот дядька попытался силой воткнуть ее, проталкивая обеими руками, но тут Кэсси услышала позади себя крик мисс Макдональд.

— Кэсси! О Господи! Что ты делаешь?

Она почувствовала, как ее с силой дернули за руку, потом мисс Макдональд потащила ее к школьному зданию. Зайдя в приемную директора, мисс Макдональд крикнула мисс Малкахи, секретарю школы:

— Вызовите полицию, здесь ходит какой-то извращенец, и у него… это самое… ну, вы понимаете… снаружи! — Она понизила свой голос до шепота: — И Кэсси сосала его…

Кэсси всхлипнула.

Затем из своего кабинета вышла мисс Дейси.

— Ну-ка тихо, идиотка вы этакая! — закричала она на учительницу.

Кэсси зарыдала еще громче. Она понимала, что сделала что-то невероятно ужасное, если все так рассержены и кричат друг на друга.

— Ну-ка обе пройдите в мой кабинет, — приказала мисс Дейси учительнице и секретарше. — А ты, Кэсси, перестань реветь! Сиди здесь и не двигайся!

Кэсси сидела, замирая от страха, и слушала, как в соседней комнате женщины кричат друг на друга.

— Как вы могли позволить Кэсси Хэммонд пойти одной на школьный двор? — возмущалась мисс Дейси. — Дура ненормальная!

— Но я не позволяла…

— Молчать! Если мы вызовем полицию, то нам придется рассказать им, а также Кассандре Блэкстоун Хэммонд о том, что произошло. А когда это случится, я могу просто запереть двери этой школы. Я буду выкинута на улицу в тот же самый день. Вы это понимаете? И вы обе — и вы, Макдональд, и вы, Малкахи, — тоже потеряете работу… И хорошую характеристику вам тоже никто не даст. Если только хоть кто-нибудь узнает, что здесь произошло, никого из наших сотрудников больше никуда не возьмут! Вы это можете понять своими тупыми башками?

— Но Кэсси…

— Предоставьте Кэсси мне. Завтра мы пригласим сюда службу безопасности. Вообще-то это совершенно случайный эпизод. Никто не пострадал, просто мы боимся, как бы что-нибудь не случилось. Возможно, даже похищение. Но уж если мы наймем охрану, ничего подобного никогда не случится в нашей школе. А теперь возвращайтесь к своим обязанностям и пришлите сюда Кэсси. И никому ни слова!

— Ты поступила очень плохо, когда сделала это этому плохому дяде.

Кэсси потерла кулачками покрасневшие глаза.

— Я только хотела помочь ему. Он сказал, что его петушок болит…

— «Петушок» — плохое слово, Кэсси! Никогда больше не говори его!

— Хорошо, мадам. Но он сам так назвал свою штуку…

— Хорошие девочки не говорят таких слов! Они никогда не говорят о таких вещах и, уж конечно, не делают таких ужасных вещей, и не берут в рот эту гадость!

Кэсси завопила и опять разразилась рыданиями.

Мисс Дейси хотелось как можно быстрее закончить этот неприятный разговор.

— Значит, ты понимаешь, Кэсси, что сделала ужасную вещь? Гадкую, отвратительную, ужасную вещь, и твоя мама будет очень тобой недовольна, она очень рассердится, очень рассердится!

— Да, да, очень! — Сердце ее колотилось.

— Мне очень жаль тебя, Кэсси. Я не думаю, что ты хотела сделать что-то плохое. Поэтому я не скажу твоей маме, что случилось!

Когда до Кэсси дошли слова директрисы, она просто не могла поверить такой удаче.

— Спасибо, мисс Дейси, спасибо большое. — Вне себя от счастья она схватила руку директрисы, чтобы поцеловать ее.

Мисс Дейси в ужасе отдернула руку:

— Не смей этого делать! — И добавила ласковым тоном: — Это будет нашим секретом. Нашим и еще мисс Макдональд и мисс Малкахи. И больше никто никогда об этом не вспомнит. Я не скажу об этом твоей маме, и ты тоже не говори. Только больше никогда, слышишь, никогда не подходи к незнакомым мужчинам!

— Нет, нет, мисс Дейси, не буду! Обещаю, честное слово! Если я когда-нибудь увижу дядьку, у которого торчит эта штука, я просто убегу. Я всегда буду хорошей девочкой!

Директриса тяжело вздохнула. У бедняжки теперь наверняка разовьется комплекс, но ничего нельзя было сделать.

— Кэсси, ты поступила плохо, но ты же не знала, что это плохо. Ты в этом не виновата. Это был очень плохой человек, и он заставил тебя плохо поступить. Виновата не ты, а он.

— Но отчего же он такой плохой? Зачем он заставил меня так плохо поступить?

— Просто есть такие люди, Кэсси… Нехорошие люди. Мы живем в большом городе Лос-Анджелесе, здесь живет очень много народа. А там, где живет много людей, всегда есть много и плохих, злых. Нужно только держаться от них подальше. А теперь постарайся обо всем забыть. И никому об этом не рассказывай. А сейчас я отведу тебя в медкабинет. Там сестра промоет твой рот и прополощет антисептиком, так что он у тебя опять станет чистым. Ты немного полежишь там, отдохнешь, а потом пойдешь домой.

Лежа на кушетке в медицинском кабинете, Кэсси сильно зажмурила глаза. Она была счастлива, что мама не узнает о том, что сделала ее дочь, но в то же время ей было очень страшно. Нехорошие люди, говорила мисс Дейси. Лос-Анджелес — это нехороший город, где много плохих людей.

— О Боже, как бы я хотела учиться в КУЛА! Не сомневаюсь, что, если бы красивая девушка стала заниматься там на театральном факультете — девушка со всеми необходимыми качествами — то ее бы сразу заметили и взяли сниматься в кино, — с завистью произнесла Сюзанна.

Я, честно говоря, не могла себе представить, как Сюзанна смогла бы учиться на театральном факультете — она была для этого слишком занята своей персоной. Однако Кэсси, очевидно, сама об этом подумывала, потом что как-то сказала:

— Сомневаюсь, чтобы мама позволила мне заниматься на театральном факультете Калифорнийского университета Лос-Анджелеса. Мне кажется, меньше всего на свете она бы желала именно этого.

— О Боже, ну почему бы тебе не восстать против нее? — возмутилась Сюзанна. — Я знаю, что моя мать не очень-то меня жаловала, но тем не менее, стоило мне хоть немного показать зубки, как она пугалась до смерти. Поразительно, как люди сникают, когда проявляешь хоть немного характера. Нужно научиться управлять людьми. Только так и можно жить. Управлять ими!

* * *

Примерно в начале июля я получила письмо от Кэсси. Она работала санитаркой в больнице при КУЛА (ее мама была членом правления). Осенью она начнет учебу в КУЛА, а жить будет дома, поскольку это всего в десяти минутах езды. Она будет специализироваться на истории искусств, поскольку ее мать хочет, чтобы она потом работала в музее Блэкстоун. Она также надеялась, что, если получится, сможет ходить и на отдельные занятия на театральном факультете. «Думаю, это было бы здорово», — писала она.

 

8

Мы отмечали годовщину, год с нашей первой встречи. Я, честно говоря, не думала, что Тодд серьезно отнесется к этому. Я опять вернулась в общежитие после того, как мы все лето прожили с ним в его квартирке, и теперь мы снова вертелись, как могли, сражаясь со временем и недостатком денег.

В тот день я стояла на углу Хай-стрит и Элм и ждала Тодда, чтобы вместе поехать на работу. В то время мы работали в одной столовой — я официанткой, а он развозил обеды на дом. Передо мной остановился старый белый «кадиллак», огромный, как корабль, но я не обратила на него особого внимания, так как с нетерпением смотрела вдаль, ожидая Тодда, который опаздывал уже на десять минут.

— Эй, красотка, может, тебя подвезти?

Не взглянув на машину и на человека за рулем, я хотела уже сказать шутнику, чтобы он уматывал подальше, но тут поняла, что голос мне знаком.

— Тодд! — завопила я. — Что ты делаешь в этой машине?

На нем было шоферское кепи, кожаные перчатки, длинный шелковый шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи. Он был похож на персонажей из «Великого Гетсби», во всяком случае, как я их себе представляла.

— Ты хочешь спросить, что я делаю в твоей машине?

— Моей?

— Поздравляю с годовщиной, Баффи Энн. Ты знакома с Тоддом Кингом уже целый год, ну и везет же тебе!

Я просто лишилась дара речи. Я забралась в машину. На сиденье лежало шоферское кепи, кожаные перчатки и белый шарф, такой же, как у Тодда.

— Если я правильно поняла, это тоже мое?

— Ты правильно поняла, — подтвердил он. — Я ведь тоже твой.

— Правда? Знаешь, мне кажется, что я люблю тебя, — призналась я, обматывая шею шарфом.

— Ну, разумеется. Попробуй только не любить!

Естественно, на Сюзанну моя машина не произвела особого впечатления.

— Старая развалюха, не раз битая. С откидывающимся верхом, который не откидывается! Ужасно старомодная!

Обычно, если Сюзанна меня раздражала, я не обращала на нее внимания, но сейчас я почувствовала себя оскорбленной. Я испытывала к своему старому «кадиллаку» такое же чувство, какое мать испытывает к больному ребенку. Конечно, Сюзанна раскатывала в шикарных современных автомобилях в компании шикарных современных мальчиков. Она больше любила спортивные машины. А вообще меняла своих молодых людей с их машинами в зависимости от того, что в данный момент ей было нужно. В прошлом ноябре она стала королевой вечера встречи и, борясь за эту корону, гоняла по университетскому городку на ярко-зеленом «континентале» с откидным верхом, принадлежавшем мальчику по имени Харрис, которому позволила стать своим лучшим другом как раз перед этим событием. Участница конкурса «Королева вечера встречи» должна была появиться в открытой машине. Это была традиция. А вот когда Сюзанна вела борьбу за корону «Королевы мая» нынешней весной, она сдружилась с мальчиком по имени Тейлор, у которого был ярко-красный автомобиль с откидным верхом. В конце концов, нельзя же появляться на людях в одном и том же платье, разве не так?

— Ты просто слепа, — возразила я. — Твоя беда в том, что ты не видишь разницы между мужчинами и машинами, незрячая Сюзанна.

В сущности, если учесть все обстоятельства, быть подругой Сюзанны было не самым легким на свете делом. Я иногда сама поражалась, зачем мне это нужно.

Однажды Сюзанна обвинила Глэдис, вполне достойную чернокожую женщину средних лет, которая убирала холл и места общего пользования в общежитии на нашем этаже, в том, что она украла ее новый розовый шерстяной костюм. С достоинством, подчеркнутым ее явным презрением к «белой швали», Глэдис бросила взгляд на беспорядок, царивший в сюзанниной половине комнаты, затем вытащила из-под кровати ее розовый костюм вместе с комьями пыли, обрезанными джинсами, целой кучей разрозненных и грязных носков, одной черной и одной коричневой босоножкой, двумя кофейными чашками из кафетерия и несколькими использованными салфетками, и вышла из комнаты с выражением крайнего презрения на лице. Но Сюзанна лишь пожала плечами. Ни стыда, ни совести у этой Сюзанны!..

Однако на следующий день Сюзанна все-таки предложила Глэдис большую бутылку виски в знак примирения, и была искренне расстроена, когда Глэдис отказалась ее принять.

Другие девушки с нашего этажа считали Сюзанну самовлюбленной эгоисткой и стервой, с чем я не могла не соглашаться, хотя и была привязана к ней. Она без малейшего колебания могла отбить у другой девушки парня, если он хоть как-то ее интересовал, даже если знала, что та девушка с ума по нему сходит, а Сюзанна все равно собиралась бросить его после одного-двух свиданий. Сюзанна-захватчица.

Нет, я не могла отрицать все те обвинения, которые выдвигались против нее. Однако отрицание и защита — это две разные вещи. И я ее защищала. Совершенно непонятно для меня самой, но я как бы была за нее ответственна. Ко мне приходили жаловаться на нее, как жители квартала приходят жаловаться матери на ее озорного ребенка. И, может быть, лишь я одна видела ее хорошие стороны: у нее легкий характер, она веселая и забавная девушка, с ней интересно. Она как бы оживляла комнату. Искрящаяся Сюзанна.

Я бы никогда не призналась в этом Клео или Кэсси и уж ни в коем случае Сьюэллен, но дело было в том, что я считала ее общество наиболее приятным и интересным, за исключением Тодда, конечно. Иногда мы сдвигали наши кровати и всю ночь болтали и хохотали. Это тоже было немаловажно. Сюзанна была «другом на хорошую погоду», думала я и могла только надеяться, что мне не придется на нее рассчитывать в тяжелые дни. Хотя у меня все же была надежда — правда, очень слабая, — что, возможно, она все-таки сделает что-нибудь для меня.

Да, нас было четверо — Сюзанна, Клео, Сьюэллен и я, хотя мне частенько приходилось напоминать Сюзанне, что Клео также была ее подругой (они вечно ссорились), а Клео и Сьюэллен напоминать, что Сюзанна — их подруга. Тодд называл нас «разнородной четверкой» — «Звезда Сюзанна», «Газированная Клео» — за ее живость и неугомонную энергию; «Святая Сьюэллен» — ну, здесь причины очевидны; и я, Баффи Энн.

— А почему я без эпитета? — поинтересовалась я. — Ты хочешь сказать, что я просто старушка Баффи?

— В данном конкретном случае я бы должен тебя назвать «Связующей Баффи», потому что ты и есть тот клей, что держит вас всех вместе. Я абсолютно уверен, что без тебя, моя прекрасная Баффи, они бы моментально разбежались.

Это было действительно так. Хотя недавно Сьюэллен и Клео побывали в тюрьме, связанные одним делом. Во время демонстрации за гражданские права Сьюэллен и Клео легли на проезжую часть улицы перед Капитолием штата, чем задержали уличное движение на несколько часов, после чего их отправили в тюрьму. И я напомнила Тодду об этом.

— Да, но ты не можешь не признать, что они отправились в тюрьму по разным причинам. Твоя Сьюэллен — идеалистка, которая действует на основании своих принципов. А Клео, как ты прекрасно знаешь, сделала это только потому, что влюблена в Лео.

Я знала, что он прав. Клео недавно сдружилась с Лео Мейсоном, который носил прическу как у Пола Маккартни и был президентом общества «Студенты за мир, равенство и права человека». Он даже был немного похож на Пола и старался одеваться в том же стиле. Вначале, я думаю, именно это и привлекло Клео к нему — она была просто помешана на «Битлз» — и, кроме того, ей очень нравилось, что его зовут Лео. «Клео и Лео». Все говорили, что это очень здорово звучит — просто пара, созданная друг для друга. Затем я поняла, что дело не только в этом. Ее родители только что развелись, и ей нужен был хоть кто-нибудь, чтобы заменить семью. А с Лео она получала и сильного уверенного в себе человека, и организацию. Организацию, борющуюся за благородное дело, и человека — красивого, галантного, решительного и энергичного, человека, который определенно добьется успеха в жизни. Поэтому, когда Лео приказал Клео участвовать в марше и лечь на мостовой, она сделала как он сказал.

Меня всегда интересовало, уверена ли Клео в том, что Лео действительно верит в то, что так громко декларирует. Никто из нас не мог в это поверить (особенно Сьюэллен, которая его презирала и считала оппортунистом). Да и сам Лео, эгоцентричный до мозга костей, не раз хвастался, что его политическая деятельность когда-нибудь поможет ему написать драму из жизни молодежи шестидесятых годов, которую он затем переделает в сценарий о жизни семидесятых и сам поставит фильм. Да, Лео достаточно четко представлял свое будущее.

Мне казалось, я поняла, как гарантировать свое будущее. Можно просто рассчитывать на людей — не на всех, конечно. Вот как, например, Тодд. Лео, организовавший эту демонстрацию, не стоял там в первых рядах, он сидел в кабинете и разрабатывал стратегию. А Тодд, который вообще не ходил на такие демонстрации, поскольку не верил в конечные цели демонстрантов, пошел в город вызволять из тюрьмы Клео и Сьюэллен. Он был готов, если бы понадобилось, пожертвовать своим Банковским счетом, чтобы их освободить.

— Правило, Баффи Энн, — говорил он. — «Всегда стоит вкладывать деньги в людей, потому что только люди могут по-настоящему обеспечить нашу безопасность и благополучие».

Когда Тодд так говорил, его слова звучали как пророчество великого мудреца.

— Кто это сказал, Тодд? — удивлялась я.

— Как кто? Ну конечно же Тодд Кинг.

Ну конечно же! Кто же еще!

Был конец недели, и мне разрешили на три дня уехать из общежития. Наступил Валентинов день, и мне хотелось приготовить для Тодда что-нибудь особенное, поэтому я немедленно поехала к нему на квартирку, чтобы ко времени его прихода сделать ему сюрприз — приготовить ужин. Я решила приготовить жаркое в горшочке, поджарить к нему картошки и испечь торт с надписью из сахарной глазури «Я люблю тебя, Валентин».

После того как торт был готов, я постаралась как можно красивее накрыть стол, используя нашу разрозненную посуду. У нас, правда, был набор тарелок с фиалочками, хотя Тодд настаивал на том, что это незабудки. Затем я решила застелить постель свежим бельем, размышляя о том, как хорошо бы было иметь и простыни с фиалочками, которые бы назывались незабудками. Я сдернула покрывало и увидела, что кровать уже была застелена свежим бельем — простыня была вся украшена маленькими красными сердечками! Их было ровно сто! Я их сосчитала. И все до единого были нарисованы от руки!

Я услышала, как Тодд взбегает по лестнице. Он ворвался в квартиру, и в руках его были не фиолетовые фиалки, и не голубые незабудки, и даже не красные розы, а желто-оранжевые ноготки, целая охапка ноготков.

— У них не было фиалок, и меня просто подняли на смех, когда я просил незабудки. Они сказали, что я псих. Они говорят, что никто не спрашивает незабудки. Похоже, что это уже вымерший цветок. Зато вот что у них было. — Он раскрыл руки, и на меня хлынул желто-оранжевый водопад.

Резкий запах цветов наполнил комнату.

— Я обожаю ноготки! — воскликнула я, вдыхая их аромат, пока он устраивался рядом со мной.

— Не очень-то у них нежный запах. Резковатый, — с сожалением заметил он.

— Разве ты не узнаешь этот запах? — спросила я, вдыхая его, вдыхая полной грудью. — Это запах любви… как и запах этих красных сердечек. Понюхай их и скажи, разве они не пахнут любовью?

Вместо этого он зарылся лицом мне в грудь, а затем поднял голову, чтобы поцеловать меня.

— Это твое сердце издает аромат любви, — прошептал он восхищенно.

* * *

Мне бы следовало помолчать, но я рассказала Сюзанне о простыне с сотней сердечек.

— Лапочка, — усмехнулась она, — это, конечно, очень мило с его стороны. Но мне кажется, это ужасно непрактично. Что станет с твоим подарком через пару месяцев? Если он нарисовал их от руки, то, как только ты станешь ее стирать, она вся слиняет. И в результате у тебя останется слинявшая красно-розовая грязная простыня. Не лучше ли было подарить какое-нибудь колечко или брошку?

Я даже не стала объяснять Сюзанне, что меня совершенно не волнует, что случится с простыней, главным было то, что эта простыня существовала именно в тот момент, в самый чудесный момент нашей жизни, когда мы любили друг друга на этой простыне, сделанной специально для меня, и любовь была и в нас, и вокруг нас.

Разумеется, я рассказала Сьюэллен об этой простыне, когда она показывала мне подарки, присланные Говардом из Цинциннати — очень милые вещицы: кулончик в виде сердечка, кружевной платочек, хрустальная вазочка с шелковой розой. У Говарда была романтическая натура и сердце поэта, и я порадовалась за сестру. И Сьюэллен обрадовала меня своей реакцией на мой подарок:

— Какая чудесная вещь! Тодд действительно человек редкой души. — Но затем она перешла к теме стирки: — Мы обрызгаем ее фиксирующим раствором и быстренько простирнем в холодной воде, причем в растворе для мойки посуды, а потом повесим в тени.

Я знала, что Сьюэллен — само воплощение положительности — всегда делала то, что надо. И все же она меня тревожила. При всех своих положительных качествах, неужели она всегда умеет исключить романтику из жизни?

Когда я рассказала о своем подарке Клео, она даже прослезилась:

— Как романтично!

Но я подумала, что скорей всего слезы были вызваны тем, что она знала: Лео никогда в жизни не пришла бы в голову такая идея, он никогда бы не стал тратить на это свое драгоценное время.

Затем наступила весна, когда любовь, кажется, просто носилась в воздухе. Я с удивлением замечала, как изменилась Сюзанна. Совершенно неожиданно она бросила всех своих прежних друзей — и богатых, и спортсменов, и деятелей мужской общины — и завязала серьезные, значимые (это словечко Сюзанны) и, как она уверяла, совершенно платонические отношения с очень славным парнем Поли Уайтом, хотя они были знакомы уже давно, чуть ли не с первого дня пребывания в университете. Он был очень высоким и тощим, с каштановыми вьющимися волосами и веснушками, на лице его всегда была широкая открытая улыбка. Как только я узнала, что Сюзанна, бросив всех своих ухажеров, встречается только с Поли, первая мысль, которая пришла мне в голову, была: «Господи, лишь бы она не разбила его сердце!» А затем мне стало стыдно. Ведь Сюзанна была моей подругой, ведь только на прошлой неделе у меня был этот страшенный вирусный грипп, и именно Сюзанна сидела у моей постели и держала мою голову, когда меня рвало почти всю ночь, а потом осторожно меня всю вымыла.

Она впервые встретила его, когда в очередной раз участвовала в каком-то конкурсе. Поли отвечал за колонку «Что у нас происходит» в университетской газете, кроме того, он вел радиопередачу такого же названия по студенческому радио. Вполне естественно, он написал про нее и взял у нее интервью для своей радиопередачи. Сюзанна действительно была известным человеком в университете: «Королева вечера встречи», «Королева мая» и тому подобное. Он сразу же влюбился в нее, причем любовь была связана с его увлечением, поскольку Поли Уайт обожал кино и кинозвезд, особенно кинозвезд прошлого, вроде Греты Гарбо, и Бет Дэвис, и Марлен Дитрих, и для него Сюзанна являлась блестящим воплощением его страстного увлечения. В Сюзанне было нечто, что напоминало ему, по его словам, Риту Хейуорт. Однако не во всем. Хотя у Риты было определенное обаяние, все же ей не хватало классической красоты той же Гарбо или же элегантной чувственности Дитрих, в то время как у Сюзанны было все — и обаяние, и красота, и чувственность.

Сознание, что ее обожают, было, безусловно, приятно Сюзанне и уж конечно полезно. Поли был для нее чем-то вроде персонального представителя по связи с общественностью. Но все же она утверждала, что не может относиться к нему всерьез, то есть романтично. В нем не было тех качеств, которые она считала основными в своих друзьях мужского пола. Он не был богат и не принадлежал к избранному обществу. Внешне он также не был особенно интересен. Правда, ей нравились его глаза — это были преданные собачьи глаза, светло-карие, умные и полные обожания, когда он на нее смотрел. Кроме того, он говорил ей приятные и забавные вещи.

Мне показалось, что Сюзанна стала относиться к нему серьезнее, когда стало ясно, что он закладывает фундамент для своей будущей карьеры. Вдобавок к своей колонке в университетской газете он стал писать рецензии на фильмы, в основном старые, для газеты Колумбуса. Потом он сделался чем-то вроде местной знаменитости, когда получил работу ведущего одной из передач телевидения Колумбуса, которая показывала старые фильмы. Он стал внештатным корреспондентом «Нью-Йорк таймс» — одно тянуло за собой другое потом внештатным корреспондентом многих нью-йоркских журналов. А затем он опубликовал антологию старых фильмов, в которой не обошел вниманием никого — даже перечислил исполнителей эпизодических ролей — и, кроме того, дал блестящие, остроумные рецензии на эти фильмы. Вскоре стали поговаривать о том, чтобы ему подготовить собственную программу для местного телевидения.

Мне кажется, что именно тогда Сюзанна переоценила как свои достоинства, так и достоинства Поли.

Я спросила Сюзанну о ее намерениях относительно него. Другая бы на ее месте рассердилась, но она лишь рассмеялась:

— Баффи Энн, ты ужасно цинична. Неужели тебе не пришло в голову, что я все сильнее и сильнее привязывалась к Поли, учитывая, что мы знакомы уже больше двух лет? Разве не может так случиться, что симпатия, которую я испытывала к Поли все это время, переросла в нечто большее, чем дружеская привязанность?

— Может, но вряд ли, — ответила я. — Я просто думаю, что изменилось твое отношение к некоторым ценностям и это твое новое отношение говорит тебе, что у Поли достаточно хорошие перспективы и что он может оказаться тебе чрезвычайно полезным.

Она наградила меня своей профессиональной улыбкой, которой недавно овладела: у нее обнажились ее коренные зубы, а на щеках появились ямочки.

— Ну что ты так переживаешь? Ты всегда говорила, что я должна общаться с более достойными людьми, вот я так и делаю, так что теперь можешь больше обо мне не беспокоиться.

Я не стала говорить, что беспокоюсь вовсе не о ней. К концу учебного года стало ясно, что все-таки специальной передачи у Поли на местном телевидении не будет. Однако его книга по киноведению имела необыкновенный успех, и ему предложили вести постоянную колонку о старых фильмах в ежедневной нью-йоркской газете. Так что после окончания университета в этом году он отправлялся в Нью-Йорк. И ехал он не один — с ним отправлялась и Сюзанна. Она собиралась стать знаменитой манекенщицей. Поли будет работать над своей колонкой, писать еще одну книгу и помогать Сюзанне, устраивая ей рекламу. Затем, естественно, ими обоими заинтересуется Голливуд.

Я испытывала смешанные чувства. С одной стороны, мне будет ее не хватать. Я знала все ее недостатки, и она частенько меня раздражала, но я любила ее и знала, что несмотря на свой эгоизм она меня тоже любит. Но, с другой, я была рада за нее, потому что чувствовала, что она произведет в Нью-Йорке фурор — она всегда добивалась своего. Ну, а в-третьих, я беспокоилась за Поли.

— Ты его действительно любишь?

— О Господи, Баффи, ну какая любовь! У нас с Поли просто отношения. На какое-то время… В мире сейчас происходит не пойми чего… Все кругом меняется и еще это… — как они там ее называют — культурная революция. Ты просто отстала от времени. Ты живешь в прошлом десятилетии, как любимые кинозвезды Поли. Я согласилась только поехать с ним в Нью-Йорк. Я не давала ему никаких обязательств и обещаний. Он просто хочет помочь мне сделать карьеру и добиться успеха.

— Ну да, — пробормотала я, — только он просто безумно любит тебя.

— Это он так говорит. — Она встряхнула головой. — Но кто знает? Мужчины такие коварные. Может быть, он просто хочет использовать меня в своих интересах.

— Я этому не верю, да и ты тоже. Он просто с ума по тебе сходит.

— Так же, как и Тодд по тебе?

— Как мы с Тоддом друг по другу.

— Но ведь ты спишь с Тоддом. А я не разрешаю Поли даже прикасаться к себе… в смысле лапать.

— Ты хочешь сказать, что едешь с Поли в Нью-Йорк и собираешься жить с ним в одной квартире, но не спать с ним?

— Ты же знаешь, как я отношусь к девственности. Но я посмотрю, меня нельзя назвать косной. Может, буду, а может, и нет! — засмеялась Сюзанна, тряхнув своей золотисто-рыжей гривой и щелкнув длинными пальцами. — Будь уверена — я сделаю все, что необходимо. Но, вообще-то, не вижу никаких проблем. Поли — такой лапочка.

Итак, Сюзанна намеревалась уехать с Поли, а Говард и Сьюэллен собирались пожениться. Она уже заканчивает университет, а Говард успешно работал в Цинциннати. Он был помощником управляющего страховой компании (консервативная часть Сьюэллен верила в страхование). Сьюэллен же собиралась работать инструктором по плаванию в том же молодежном лагере, где работала прошлым летом (она считала, что плавание — это лучший вид спорта), а осенью собиралась преподавать в начальной школе. После года стажировки она надеялась получить постоянное место в школе, и к тому времени они с Говардом уже смогут внести первый взнос за собственный дом где-нибудь в пригороде (возможно, что-нибудь в колониальном стиле). Затем через несколько лет, скорей всего через четыре года, она заведет первого ребенка, бросит работу и посвятит себя семье. Разумеется, она будет воспитывать детей по книжке доктора Спока, поскольку у нее с доктором одинаковые взгляды.

Итак, Сьюэллен уехала к Говарду, навстречу своей свадьбе, спокойствию и стабильности, и я лишь могла ей пожелать всего самого-самого лучшего. А Сюзанна отбывала в Нью-Йорк навстречу своей славе и удаче, и ей я тоже желала всего самого-самого лучшего. А то касается меня, то я не променяла бы своего Тодда ни на что на свете — ни на спокойную и размеренную жизнь Сьюэллен, ни на стремление Сюзанны достичь необыкновенных вершин, будь то в Нью-Йорке или даже в Голливуде.

 

9

Церемонию бракосочетания Говарда и Сьюэллен в саду тети Эмили проводили и пастор, и раввин реформаторского крыла. Многие из гостей более старшего поколения никогда и не слышали о подобных вещах — о церемонии, где бы сочетались обе веры. А затем, словно этого было мало, чтобы удивить гостей, Говард и Сьюэллен произнесли клятву собственного сочинения. Разумеется, гости отнесли все эти странности за счет радикализма шестидесятых, что было довольно забавно, поскольку, если не считать увлечений Сьюэллен, они с Говардом были традиционны во всем, особенно в том, что действительно имело значение.

«Дети-цветы», — посмеивался кто-то из гостей. Это было совсем неплохо. Мне даже нравилось думать о Сьюэллен как о «дитя-цветке». Кто-то сказал «хиппи», и это действительно было смешно. Сьюэллен никогда в жизни не ходила босиком, кроме одного раза, когда сильно натерла ногу; да и Говард тоже. Они оба были очень аккуратными и чистоплотными, а волосы Говард носил лишь чуть длиннее обычного.

Что же касается волос Сьюэллен, я где-то раскопала свадебную фотографию Грейс Келли, и мы причесали мою сестру так же: с большим шиньоном, в который был вплетен жемчуг (никто не мог отрицать, что Грейс была и красива, и консервативна по своей природе), но почему-то Сьюэллен с прической Грейс была больше похожа на Дорис Дей — Дорис с шиньоном, в который был вплетен жемчуг — такая же твердая, спокойная и милая, как она, и в ней также чувствовались все старомодные добродетели.

Я была подружкой невесты, а Тодд шафером, и я вместе с Сьюэллен размышляла над словами брачной клятвы.

— Я знаю, что хочу сказать, — говорила мне Сьюэллен, — и знаю, что хочу услышать от Говарда, но, может быть, ты придумаешь, как это выразить, лучше меня.

— А что, если начать так: ты берешь Говарда за руку и просто говоришь: «Я люблю тебя, Говард»? А затем Говард берет тебя за руку и отвечает: «Я люблю тебя, Сьюэллен».

— Прекрасно, — сказала Сьюэллен. — Мне очень нравится.

Сьюэллен была совершенно спокойна, ничуть не нервничала, как впрочем и всегда, когда делала то, что надо. Во время всей церемонии она не спускала глаз с Говарда, а тот улыбаясь смотрел на нее. Я смахнула несколько слезинок, а Тодд плакал во время всей церемонии. Мой сентиментальный герой.

Затем Сьюэллен с Говардом отправились в свадебное путешествие в лагерь в Йеллоустонский парк (они уже давно мечтали туда съездить), а мы с Тоддом вернулись в Колумбус, чтобы работать все лето. И я думала о том, что осенью из нашей четверки останемся только мы с Клео. Мы были как пять негритят, затем Кэсси вернулась в Калифорнию, и нас осталось четверо. В этом году мы потеряли еще двух негритят, и теперь нас осталось двое.

В то лето я получила письмо от Кэсси, в котором она сообщала, что встречается с одним человеком по имени Дуглас Фенвик. Он адвокат.

«Мама очень довольна, — писала Кэсси. — Дуглас, кроме того, что очень хорош собой, обладает всеми качествами, которые нравятся маме. Он принадлежит к англиканской церкви, из прекрасной семьи и работает в одной из самых известных фирм Лос-Анджелеса. Он член Калифорнийского клуба и прекрасно играет в теннис (теннис — это одно из многих, что нас связывает). И он, и мама верят в одно и то же: в наследственность, положение, филантропию…»

Мне показалось, что Кэсси совершенно не была увлечена этим Дугласом Фенвиком и что она, как обычно, делает то, что нравится ее матери, а не ей самой.

Я вздохнула и продолжала читать.

«Одновременно я продолжаю ходить на занятия и буду заниматься все лето. История искусств и тому подобное, все это не так страшно, но ужасно скучно. Осенью я собираюсь начать заниматься в театральном училище, но постараюсь не говорить об этом маме. Я знаю, что это нехорошо, но так будет намного легче…»

В своем ответе я решила отбросить недомолвки и написать ей все, что думаю.

«Дорогая Кэсси!

Хотя, судя по тому, что ты писала о своем новом приятеле Дугласе, он само совершенство — и внешность, и работа, и перспективы и т. д. и т. п. — я все же надеюсь, что ты не прекратишь искать того, кто будет таким романтичным, таким интересным и будет так волновать тебя, что при одном взгляде на него у тебя замрет сердце!»

Я взглянула на написанное. Довольно банальные слова, если уж говорить честно. Но они шли от сердца. Именно это чувство я и испытывала, когда видела Тодда… Сердце у меня просто замирало. Я не могла пожелать Кэсси большего.

 

10

Тодд плакал, когда говорил мне, что необходимо сделать аборт.

— Нет! Я не могу! Ты же знаешь, как я отношусь к абортам, Тодд! — Мои чувства были основаны не на религиозных и не на политических принципах. Мне было все равно, что думают или делают другие, просто я знала, что не могу это сделать. Для меня это было все равно, что убить любовь ребенка. — Разве мы не можем оставить этого ребенка? — умоляла я его. — Почему мы не можем пожениться сейчас, а не следующим летом, когда окончим университет? Какая разница?

— Перестань, Баффи! — воскликнул он со страдальческим выражением на лице. — Я тоже хочу ребенка. Я люблю этого малыша, который в тебе, не меньше тебя. И действительно не имеет значения, поженимся ли мы сейчас или следующим летом, но будет иметь значение, заведем ли мы ребенка сейчас… а не тогда, когда будем готовы к этому. Это сломает все наши планы на будущее. Это сломает будущее для всех детей, которые у нас появятся. Мне придется бросить институт и найти работу… постоянную работу. Это будет конец нашего Плана.

— Но тебе вовсе не обязательно бросать университет. В банке у нас много денег. Почему бы нам не использовать часть из них, пожениться и родить этого ребенка, а потом…

— Во-первых, у нас там совсем не много денег. И если мы их потратим, потратим весь наш капитал, значит, мы утратим наш План. Мне придется работать на других вместо того, чтобы начать собственное дело, наше дело. Мы никогда не сможем пробиться. Прежде чем мы сможем опять откладывать деньги, чтобы иметь какой-то капитал, ты, возможно, опять забеременеешь. Мы попадем в этот круг. Поэтому-то так мало людей добиваются большого успеха в этой жизни: они просто попадают в этот круг: больше детей — меньше денег. Поверь мне, Баффи. Я действительно хочу этого ребенка, но время для этого неудачное. Я хочу, чтобы и ты, и дети, которых ты мне родишь, могли иметь все самое лучшее. Поэтому мы должны пожертвовать сегодняшним днем ради будущего. Правильно рассчитать время — это самое главное.

Он был не прав. Я знала это. Как расчет времени — нечто абстрактное и неосязаемое — мог быть самым главным? На этот раз я заметила изъяны в логике своего героя.

Он плакал, и я плакала. Наконец, когда мне казалось, я уже никогда не успокоюсь, он сказал:

— Хорошо, Баффи Энн. Мы с тобой поженимся и родим этого ребенка. Я не могу выносить, когда тебе плохо, не хочу, чтобы ты плакала. Я хочу, чтобы ты только смеялась.

Но я уже примирилась с тем, что ребенка не будет. Слезы мои были не просьбой, а оплакиванием. Ребенок — это было нечто невосстановимое, и я готова была им пожертвовать ради мечты Тодда. Я его так сильно любила, что на меньшее бы не согласилась.

Я позвонила Сьюэллен. Я хотела сделать аборт в Цинциннати, чтобы она была рядом, помогла мне, поддержала меня. Сьюэллен, у которой смешались и консервативные, и либеральные понятия, была сторонницей абортов (она определенно выступала против перенаселения планеты).

Понимая мое отчаяние, она постаралась утешить меня:

— Всему свое время и место, Баффи. Совершенно очевидно, что сейчас не время вашему с Тоддом ребенку появиться на свет. И кому от этого будет хорошо? Определенно не ребенку. Он будет чувствовать, что родился не вовремя, он не будет чувствовать себя в безопасности.

Я не поверила этому. Мне это показалось какой-то чепухой. Но я верила Тодду.

Сьюэллен думала, что мне лучше будет поехать для этого в Нью-Йорк, а не в Цинциннати.

— Насколько мне известно, у них там есть такие клиники, где все делается довольно безболезненно. Ты просто приходишь, тебе не задают никаких вопросов. Для них это самое обычное дело. И все будет кончено, прежде чем ты успеешь поволноваться. Лучше поехать туда. Там тебя никто не знает. И кроме того, ты сможешь остановиться у Сюзанны. Должна же от нее быть хоть какая-то польза?

Как я поняла, Сьюэллен пыталась меня рассмешить.

Я подумала над этим предложением. Нью-Йорк и Сюзанна — возможно, так и надо сделать. Я получила от нее несколько писем с тех пор, как она переехала в Нью-Йорк. Наспех написанные строчки: они с Поли сняли крохотную квартирку в Верхнем Ист-Сайде — квартирка маленькая, однако это считается престижным кварталом; для Нью-Йорка это очень важно; люди оценивают тебя по твоему адресу, а Верхний Ист-Сайд — это то, что надо; у них есть гостиная, спальня, кухня, чуть больше чулана, однако это не так уж важно, поскольку в холодильнике они держат лишь апельсиновый сок, баночку растворимого кофе и баночку оливок; Поли спит на диване в гостиной, а она — в спальне, так что они прекрасно устроились; она уже начала работать манекенщицей; ее имя уже упоминалось в газетах, что было просто замечательно, особенно если учитывать, что она совсем недавно в Нью-Йорке; Эрл Уилсон посвятил ей два абзаца своей колонки, в то время как более известные имена удостоились лишь одного-двух предложений; вообще-то Поли удается сделать так, что в прессе частенько упоминается ее имя — иногда даже пишут о ее присутствии на каких-то мероприятиях, на которых она и не появлялась…

Это все было ужасно забавно. Сюзанна была ужасно забавной. Я решила, что позвоню ей и скажу, что приезжаю.

Вначале я не могла вставить ни одного слова.

— Я — вольный художник, — возбужденно говорила она. — И я работаю, используя одно только имя. Поли говорит, что использование имени — Сюзанна — придает особый шик. У Поли всегда превосходные идеи. Он просто гений в этой области. И он не хочет, чтобы я подписывала контракт, пока мое имя не станет хорошо известным. Поэтому я не так уж много работаю. Однако я беру самые разнообразные уроки — драматического искусства, пения, танцев. Это все пригодится в шоу-бизнесе и в работе моделью тоже, ведь это тоже шоу-бизнес.

— Как дела у Поли? Как его колонка?

— А, он ее бросил. Это занимало слишком много времени. Пожалуй, он вместо этого будет заниматься связями с общественностью. — Она замолкла. — А как ты, Баффи? Как дела у вас с Тоддом?

Я рассказала ей все, что меня тревожило в тот момент.

Она была ужасно недовольна.

— Ой, Баффи, ну как же можно было так попасться? Я знаю тысячи девчонок, которые тоже попадались, а затем делали абортики, но они же круглые дуры. Я думала, ты умнее. А теперь вижу, что, когда дело касается подобных вещей, ты — просто круглая идиотка. Я ничего ей не ответила, но внутри у меня все кипело от злости. Меньше всего я желала выслушивать нотации от Сюзанны. — Только дура не защищает свой храм от осквернения. — Я не знала, что она подразумевала под осквернением — беременность или аборт. Я промолчала. — Но, конечно же, я тебе помогу. Даже если ты и дурочка, ты моя самая любимая и дорогая дурочка. Баффи, ты меня слышишь?

— Да, я слушаю тебя, Сюзанна.

— Когда ты приедешь?

Она все же сказала, что поможет мне, и хотя все остальное, что она наговорила, меня здорово разозлило, самыми главными были ее последние слова, подумала я. — Я еще не знаю. Не знаю, сможет ли Тодд поехать со мной…

— Тодд! А где же он был, когда ты забеременела? Я всегда это говорила. Если девушка о себе не беспокоится, ни один мужик не станет беспокоиться о ней…

Я повесила трубку. Она была стервой и еще дурой в придачу. Больше я не буду слушать ее разглагольствований об осквернении храмов, о мужчинах и женщинах и о том, кто о ком должен заботиться. Совершенно неожиданно для себя я заплакала. А я-то думала, что уже выплакала все свои слезы.

Позже я пожалела, что так оборвала разговор. Она, в сущности, не была такой уж плохой. Она же сказала, что поможет мне. Она хотела, чтобы я приехала в Нью-Йорк. Бедная Сюзанна. Она же не виновата, что видит все в искаженном свете. Возможно, это было оттого, что ее родная мать отказалась от нее ради своего мужа, у которого было больше рук, чем у осьминога.

Но мне уже не хотелось ехать в Нью-Йорк. Я останусь в Колумбусе с Тоддом, и мы поможем друг другу пережить эти тяжелые для нас дни.

В конце концов аборт был сделан на квартире у Тодда, и именно Лео нашел врача, который за сотню долларов согласился сделать операцию. У Лео были связи всюду.

— Не забывай, Тодд, старый чирий (Лео считал, что это очень остроумно — называть людей чириями). Ты у меня в долгу…

В этом был весь Лео. Старый добрый Лео.

Клео предложила побыть со мной, но Тодд не позволил.

— Мы будем друг с другом.

— Все будет хорошо, — сказал Тодд. — Все же он врач.

— Я знаю. Я не беспокоюсь. Ну ни капельки!

— Вот тут Лео оставил какие-то таблетки. Это болеутоляющие, они тебе помогут перенести боль.

— Не хочу таблеток Лео, — сказала я сварливо. — Это будет недолго. Все будет хорошо.

Тодд настоял на том, чтобы остаться в комнате, пока проходит операция. Он держал меня за руку, пытался всунуть мне одну из таблеток, старался рассмешить меня. И я тоже старалась. Ради него.

После того как Боб — молодой доктор — ушел, прихватив две из наших таблеток, мы с Тоддом лежали, прижавшись друг к другу так тесно, как, наверное, никогда раньше. Сюзанна что-то говорила мне об осквернении моего храма, но меня беспокоило только мое сердце. Мне оно представлялось похожим на шоколадное сердечко, какие дарят в Валентинов день, однако с краешка оно было слегка откусано.

Затем Тодд прошептал:

— Мы это компенсируем, Баффи Энн. У нас будет шесть детей.

Я слабо засмеялась:

— Это многовато.

— Ну хорошо, тогда пять.

— Ладно, — согласилась я. — Договорились.

И мы скрепили наш договор солеными поцелуями.

 

11

Заканчивая университет, Тодд был полон планов. Он хотел, чтобы мы поженились через две недели после окончания — в июне. Первоначальным планом было пожениться после того, как закончу университет я — в следующем году, но в соответствии с новым планом мое дальнейшее образование отменялось.

— Но ведь мне осталось учиться только один год, — протестовала я. — Я потратила три года. Я не хочу, чтобы они пропали. Это же выброшенное время.

Тодд только посмеялся надо мной.

— Мы же все время были вместе, а ты считаешь, что это выброшенное время? Выброшенное время будет, если ты останешься здесь, в Колумбусе, когда будешь мне нужна в Акроне.

Мне хотелось начать нашу совместную жизнь и работу в Цинциннати, где были Сьюэллен и Говард, однако это тоже не входило в его планы. Тодд был из Акрона и хотел, чтобы мы жили там. Он сказал, что хорошо знает Акрон, и это поможет ему начать там дело.

— Но разве от меня не будет больше пользы, если я получу диплом? Что я буду за специалист без диплома? Кто возьмет меня на работу?

— Любой. Все. Ты умнее любого самого дипломированного бухгалтера. Знаешь, никто не будет спрашивать у тебя диплом. Кроме того, Баффи Энн, неужели ты действительно собираешься оставаться в Колумбусе, когда я буду в Акроне?

— Ты бы мог работать в Колумбусе, пока я не окончу университет.

— Нет, не мог бы. Я бы только тратил время, вместо того чтобы начать заниматься серьезным делом. Мне необходимо быть в Акроне, и мы должны быть там вместе.

— Ты прав.

(Ну конечно же! Как же могло быть иначе? Если Тодду был нужен бухгалтер, то зачем заниматься английской литературой? И если Тодду нужна жена в Акроне, то зачем вообще диплом?)

Я быстро продумала план свадебного торжества. Это будет в саду тети Эмили. Сьюэллен будет посаженной матерью. А Клео, Кэсси и Сюзанна — моими подружками.

Однако Сюзанна позвонила и сказала, что, хотя ее сердечко будет просто разбито, она никак не сможет приехать в это время в Огайо.

— Ты даже не представляешь, как я занята!

Поли опять начал работать (им нужны были деньги), но уже не вел собственную колонку. Он работал в «Пост» ночным редактором, так что днем мог заниматься сюзанниной карьерой. И, разумеется, работая в «Пост», мог сделать так, чтобы ее имя появлялось в прессе. Но поскольку он работал по вечерам, то не мог сопровождать ее на различные мероприятия, где ей приходилось бывать, чтобы поддерживать собственный имидж. Но то, что Поли не может ее сопровождать, не так уж страшно. Здесь полно мужчин, которые счастливы проводить ее туда, куда ей нужно. Здесь полно «услужливых мальчиков», которые рады оказать услугу девушке — они играют довольно большую роль в Нью-Йорке. Многие из известных дам Нью-Йорка выходят в свет исключительно с этими мальчиками — с ними не страшно, с ними весело, они всегда в курсе последних событий, а видит Бог, ей меньше всего нужны интимные отношения. Это лишняя головная боль, особенно если собираешься стать звездой, а она уже на пороге этого. Ведь я же видела ее фотографии на обложках некоторых журналов? Некоторые уже называют ее «Моделью десятилетия». И под большим секретом она мне поведала, умоляя никому не рассказывать, что вот-вот подпишет контракт о том, чтобы быть официальным спикером самой большой в мире косметической компании. Президент этой компании просто без ума от нее.

Когда я наконец повесила трубку, голова у меня гудела. Сюзанна говорила без умолку. И я почувствовала себя обиженной. Моя свадьба так мало для нее значила, что она даже не смогла пожертвовать двумя-тремя днями, чтобы на ней присутствовать. Кроме того, она была так занята собственной персоной, что даже забыла поздравить меня или передать привет Тодду. Но затем я поняла, что не она виновата в том, что занята лишь собой. Я сама только и думала о себе и Тодде в эти последние месяцы и даже не знала, что фотография Сюзанны действительно была помещена на обложках известных журналов (у кого есть время читать эти журналы?). Она действительно стала сенсацией сезона, а мы даже не заметили этого, что тоже было нехорошо с нашей стороны. Ну ладно, достаточно о Сюзанне и о нашем эгоизме.

Клео была в восторге оттого, что ее пригласили быть подружкой невесты. Она даже спросила, не может ли принять участие в свадебной церемонии и Лео. Но нам пришлось отказать ей, поскольку шафером Тодда должен быть Говард, а сад тети Эмили был не столь велик, чтобы вместить много гостей. Клео тоже не собиралась продолжать свою учебу в университете, поскольку Лео, как и Тодд, уже получил диплом и нашел себе работу в Нью-Йорке режиссером и сценаристом на местной телестудии. Они тоже собирались пожениться и переехать вместе с ее матерью в большой дом в Тинафлайе (ее мама получила этот дом в качестве компенсации за развод). Они собирались устроить свадьбу в августе, поскольку хотели отметить это событие с большой помпой, и, следовательно, им требовалось больше времени, чтобы все организовать. Казалось, мама Клео просто без ума от Лео! Она считала, что Лео — самый интересный мужчина, которого она когда-либо видела в жизни, и что он, несомненно, добьется успеха.

Но в отличие от меня, Клео собиралась закончить образование в Нью-Йоркском университете, после чего работать в каком-нибудь издательстве. Затем они с Лео купят квартиру в Нью-Йорке и станут блестящей нью-йоркской парой с роскошной квартирой. Они будут посещать все самые престижные места — это значит модные рестораны, премьеры и вернисажи. И детей заведут только после десяти лет брака, чтобы не связывать себя, чтобы иметь возможность путешествовать и чтобы Клео могла работать и профессионально совершенствоваться.

— Ты действительно хочешь этого, Клео? Иметь детей только через десять лет?

— Я хочу того, что хочет Лео, — уверенно заявила она. — Хочу, чтобы у меня был счастливый брак, как раньше был у мамы, только я хочу, чтобы мой брак сохранился. Поэтому должна сделать так, чтобы Лео получил от этого брака все, что хочет.

Я задумалась об этом и не могла ничего сказать в ответ. Разве я не такая же? Разве я хотела не того же — посвятить свою жизнь Тодду? Но это все проистекало из моей огромной всепоглощающей любви. А Клео? Я не могла представить себе, чтобы она любила Лео так же, как я — Тодда. Здесь проявлялась моя самоуверенность. Я была просто убеждена, что никто никогда так не любил, как мы с Тоддом.

Кэсси приехала за день до свадьбы, и хотя прошло уже два года с тех пор, как мы расстались, я сразу же вспомнила, как сильно любила ее. Она была все такой же милой и славной, а, может быть, даже лучше.

— Ты стала еще красивее, — сказала я ей, — и у тебя счастливый вид. Как дела? Все хорошо?

— Все прекрасно, честное слово. Помнишь, я писала тебе, что собираюсь заниматься театральным искусством. Я действительно сделала это. Маме я, конечно, не сказала. Ей бы это очень не понравилось… (Не понравилось бы? Она была бы просто в ярости. Она бы сказала, что в артисты идут молодые люди, которые не желают заниматься настоящим делом, и девушки, которые желают спать с режиссерами-евреями). — Ты знаешь, мне это ужасно нравится. Я пока еще не думала заниматься этим профессионально — вряд ли у меня получится, но эти занятия доставляют мне огромное удовольствие. И, кажется, они помогают мне немного преодолеть себя, свою замкнутость. У меня теперь масса друзей, и все они очень интересные люди.

— Как я поняла, ты познакомилась с каким-то необычным человеком.

— Ну да, вроде этого… — Кэсси засмеялась почти виновато. — Вообще-то я встречаюсь с одним из театральной школы… Не могу сказать, что очень часто, но все же… Мама о нем еще не знает. Поэтому я в основном встречаюсь с Дугом. Я тебе о нем писала. Мама его просто обожает…

— Так, значит, ты сейчас встречаешься сразу с двумя?

— Да. Мне кажется, что Дуглас собирается жениться на мне, когда я закончу университет, но никакой официальной договоренности между нами пока нет. Так что пока я встречаюсь и с ним, и с Гаем.

— Гай — это актер?

— Да. Гай Саварез. Он из Ла-Джоллы. Это городок на западном побережье неподалеку от Лос-Анджелеса. Курортное местечко. Гай считается самым способным на курсе. Все девушки в нашем классе просто без ума от него. Он необыкновенно хорош собой. Великолепные белые зубы и вьющиеся волосы. Может быть, это звучит ужасно, но девушки в классе называют его идеалом красоты.

— По твоим словам, это нечто необыкновенное. Ты влюблена в него, Кэсси? — спросила я мягко.

— Не знаю, Баффи. Сама не знаю. Может быть, дело в его внешности, необыкновенной привлекательности и мужском обаянии. Ах, Бафф, даже не знаю, как объяснить. В нем какая-то дикая, животная привлекательность, даже сексуальность… — она покраснела и осеклась.

— А вы этим занимаетесь? Вы любовники? — Я знала, что Кэсси спокойно отнесется к этому вопросу.

Казалось, что Кэсси было даже немного стыдно, когда она ответила:

— Нет.

— Почему?

Она пожала плечами.

— Он просто и не пытался. Никто никогда не пытался спать со мной. И Дуглас тоже. А я с ним встречаюсь уже почти два года. Единственное, что он позволяет себе — это поцелуи. — Она немного смутилась и невесело засмеялась: — Дуглас большой специалист по поцелуям. Мне кажется, он изучал технику поцелуя по учебнику. И, кроме того, мне кажется, что для него техника гораздо важнее, чем я. Наверное, я лишена женского обаяния.

— Какая чепуха! Просто ты — настоящая леди, и все тебя слишком уважают, — сказала я, хотя и не считала, что уважение и добрачные интимные отношения обязательно исключают одно другое.

— Вы с Тоддом стали любовниками почти сразу, как встретились, но он же уважает тебя, — как бы прочитав мои мысли, возразила Кэсси. — Он тебя просто обожает!

(Да, конечно! Но ведь это же Тодд!)

Мне было жаль, что для Кэсси не нашлось своего Тодда.

— Возможно, Кэсси, твой Гай тоже окажется таким же, как Тодд, — проговорила я, хотя и знала, что это невозможно. Тодд — только один на всем свете.

Кэсси грустно улыбнулась.

— Ну и что я тогда буду с ним делать? Что я скажу матери? «Он актер и ничего собой не представляет в социальном плане, он так красив, что это просто неприлично, и к тому же он итальянец, но он настоящий Тодд Кинг и будет любить меня вечно. Можно, я выйду за него, мама?»

— Если он окажется Тоддом Кингом, Кэсси, хватай его и не спрашивай разрешения своей матери, — посоветовала я ей.

Мы обнялись, по нашим щекам катились слезы.

Был выпускной вечер в классе, где учился Гай Саварез, и его самые близкие друзья — Грег, Бул и Пако — изъявили желание пойти, однако сам он не очень этого хотел.

— Знаю, будет дерьмово, ну и черт с ним — это ведь и наше окончание школы тоже, — уговаривал его Бул. — Послушай, старик, чего там, поддадим немного, затем попляшем, с девочками побалуемся. В чем дело — поразвлекаемся немного и все?

У них не было своих девушек, чтобы идти на вечер, у них вообще тогда не было постоянных девушек. В этом просто не было надобности. У них всегда было полно, даже с избытком, девчонок, с которыми можно было не выпендриваться. Они не зря называли себя «мощными самцами». Все четверо были мускулистыми, из вполне обеспеченных семей, и их прозвище было хорошо известно, особенно в городке. А Гай, загорелый и мускулистый, был в этой компании центральной фигурой со своим «субботним ночным негабаритным», как он сам называл свой член, которым так гордился, особенно его способностью находиться в боевом положении неопределенно длительное время. Пако, который просто боготворил Гая, называл его «Эль Гуапо» — красавчик.

Они отличались от других учеников своего класса. За исключением Грега, они не принадлежали к известным семьям Ла-Джоллы. И вместо того чтобы курить травку (в основном дешевую марихуану), они пили. А для развлечения, вместо того чтобы плавать на яхтах и заниматься серфингом, устраивали драки или вламывались в богатые дома Ла-Джоллы, где не столько грабили, сколько все портили и разбивали. Дважды они поджигали дома, один раз для развлечения, другой — за деньги. Их арестовывали всего один раз, когда поймали с поличным — они били окна в одной из вилл на побережье — однако дело сочли «дурацкой шуткой», а не злостным хулиганством, благодаря У. П. Харрингтону, отцу Грега, который использовал для этого свои связи. В то время как их одноклассники и одноклассницы вполне удовлетворялись интимными отношениями друг с другом, Грег, Бул и Пако предпочитали женщин старше себя с большой грудью, а Гай имел слабость к девочкам из более младших классов, обычно выбирая маленьких, недостаточно развитых девственниц. Возможно, это ему нравилось потому, что этим девчоночкам было нелегко его впустить в себя. А вообще-то он об этом особенно и не думал.

— Ладно, пойдем на этот вонючий вечер, — наконец согласился Гай. — Только давайте сначала малость поддадим. На трезвую голову этого не выдержишь.

Грег, у которого было фальшивое удостоверение личности и который выглядел старше остальных, взял четыре поллитровых бутылки пива, чтобы у каждого было по бутылке, и еще шесть баночных упаковок. Пока они примерно с час бесцельно мотались по городу, поливая бранью других водителей, мальчишки выпили по бутылке на каждого и четырнадцать банок пива.

— Ну что, теперь мотнем на вечер? — спросил Пако. Ему не терпелось устроить всеобщую свалку — то, чем он владел в совершенстве и чем славился среди сверстников.

— Заткнись, — бросил Гай. Он углядел девочку, шедшую по дороге с пляжа, и толкнул в бок сидевшего за рулем Була: — Притормози!

Бул выглянул в окно.

— Ты чего? Это же детский сад!

— Я сказал — заткнись! Говорю же тебе, притормози! — рявкнул Гай.

Бул послушался.

— Эй! — окликнул Гай девочку. — Ты что делаешь?

— Иду домой.

— Нечего ходить одной по вечерам. Разве ты не знаешь, что в темноте ходить одной опасно? — засмеялся он. — Залезай! Мы тебя подвезем.

Девочке было явно не по себе, ее голос дрогнул:

— Нет, не надо. Мне здесь недалеко.

— Я же сказал, залезай! — В голосе появилась угроза.

Девочка пошла еще быстрее.

Но он выскочил из машины и схватил ее за руку.

— Пустите меня! Мне нужно домой!

— Я же сказал, что мы отвезем тебя домой.

— Нет. Мама не разрешает мне садиться в машину с незнакомыми.

— Мы не незнакомые. Мы — хорошие ребята.

Она вырвалась и побежала. Он догнал ее и бросил на землю. Она начала громко плакать.

Подошел Грег:

— Ты что, сдурел? Ей, небось, и десяти нет.

— Заткнись! — отмахнулся Гай, расстегивая брюки. Когда девочка раскрыла рот, чтобы закричать, он набросился на нее и несколько раз ударил по лицу. Все же она пыталась бороться, царапала его лицо и отбивалась тоненькими ручками. Он засмеялся и ткнул ее лицом в грязь. — Сними с нее шорты! — приказал он Грегу, стоявшему позади него и наблюдавшему всю эту сцену.

Грег послушался. Стаскивая с девочки шорты и трусики, он почувствовал возбуждение. Тем временем Бул завел машину в кусты у дороги, где ее в темноте совсем не было видно, и они с Пако вышли из автомобиля.

— Затащи ее в кусты! — предложил Пако, его брюки уже были расстегнуты, а член готов к работе. И сними с нее рубашку!

Гай и Грег схватили ее за ноги и поволокли в кусты. Однако она продолжала кричать и вырываться.

— Заткни ты ее! — заорал Бул. — Оглуши ее!

— Нет, я люблю смотреть им в глаза, когда вставляю, возразил Гай, с трудом входя в девочку. Он почувствовал, что это будет не так легко. Она была совсем маленькая, и он прищурился, собираясь с силами.

Она продолжала кричать.

— Сейчас я ее заткну, — заявил Пако и сел ей прямо на лицо, заставив открыть рот, чтобы он мог воткнуть туда свой член. Затем она замолчала.

Когда Гай кончил, с него капала кровь, бедра девочки тоже были все в крови. Было слишком темно, чтобы увидеть, однако он это чувствовал, и запах крови раздразнил двух других парней, которые, как гиены, ждали своей очереди.

Когда Пако встал, криков больше не было, и Бул с Грегом заняли две освободившиеся позиции. Когда они кончили, Гай уже подумывал о том, чтобы повернуть эту растерзанную тряпичную куклу на живот и попробовать сзади, однако другие отговорили его, и желание бежать с места преступления охватило и его.

— Поставь машину за два квартала до школы, чтобы никто не видел, когда мы приехали на школьную стоянку, — предупредил Грег Була.

Они причесались, привели в порядок одежду и тихонько вошли в зал. Затем, после того как немного там потолкались, Гай сказал Пако:

— Давай, начинай свой коронный, чтобы все знали, что Мощные самцы были здесь!

Когда рано утром следующего дня было найдено безжизненное тело Эдриенн Фишер, все четверо парней спокойно спали в своих кроватях, уйдя с вечера после драки, которую там затеяли и которую пришлось улаживать местной полиции. Когда Эдриенн Фишер пришла в себя, она почти ничего не могла сказать следователям, пытавшимся хоть что-то у нее узнать — на дороге, ведущей с пляжа, было совсем темно, и она только могла сказать, что было четверо парней, все очень высокие, один — вообще очень здоровый. Следствие зашло в тупик, и полиция решила, что это был кто-то из приезжих. В конце концов, Ла-Джолла — город, куда приезжает масса народу. Эдриенн Фишер без конца плакала, и ее родители решили пригласить психиатра и больше не подвергать ее допросам, стараясь сделать так, чтобы ее имя не попало в газеты.

Прошло несколько дней, и ребята успокоились. Было ясно, что никто их допрашивать не собирается. Однако Гай решил, что все же будет лучше уехать из города. Вдруг они где-нибудь столкнутся с этой девчонкой, и она узнает его — не в лицо, так по голосу. Кроме того, школу он закончил, отец пристал к нему, чтобы он начал работать, а какое будущее ждало его в Ла-Джолле? Он не хотел учиться в институте, не хотел и просиживать на работе с девяти до пяти. Он всегда думал о карьере киноартиста, учитывая его внешность и вообще… Легкий хлеб. И кроме того, из разговоров о голливудской жизни он понял, что его легендарный петушок там будет стоить не меньше, чем счет в банке. И где еще, кроме Голливуда, можно найти такое количество самых разных баб. Да, это место как раз для него. Голливуд, город, где много денег, предназначенных для тех, у кого негабаритные таланты.

Голливуд, однако, не показался Гаю Саварезу столь приветливым и радушным, как он себе это представлял. Он понял, что здесь необходимо иметь своего агента. А агенты говорили ему, что необходимо иметь хоть какой-то опыт. Помощники режиссеров тоже говорили, что действуют только через агентов. Одна известная актриса, с которой он как-то переспал, посоветовала ему пойти в театральную школу. Сама она окончила Йельское театральное училище. Жеребцов без образования и таланта здесь было как песка на пляжах Лос-Анджелеса — весь город забит ими. Вскоре у него кончились деньги. И ему не оставалось ничего другого, как использовать женщин. Это было совсем не трудно. Здесь были тысячи мест, где можно подцепить бабу, и многие из них были готовы заплатить за его работу. Однако он не считал свой хлеб легким. Их стареющие, дряблые тела вызывали у него отвращение, а воркование — тошноту.

Однажды, жалуясь на свою судьбу такому же альфонсу, он услышал неожиданный совет:

— Ты идешь не той дорогой, лапонька. Мальчики платят намного больше, а после того как все закончено, они рады от тебя избавиться как можно скорее, и никаких воркований.

Гай возмутился:

— Еще никто не трахал меня в задницу!

Его собеседник лишь поднял брови:

— Найди себе того, кого будешь трахать ты. Если твой прибор действительно такой здоровый, как ты говоришь, то к тебе очередь встанет на два километра. Иногда им только и нужно, чтобы из них все кишки вытряхнули. И, ей-Богу, это не так уж трудно. Так что слушайте умных советов. Вот здесь-то действительно можно подзаработать.

Один из его клиентов, называющий себя Патрик Генри, пассивный гомик, был просто сражен сексуальными талантами Гая после долгой ночи физических упражнений. Совершенно удовлетворенный и обессиленный, он утром сказал, что работает продюсером, и сделал Гаю деловое предложение.

— Джонни Палкин, — обратился он к Гаю, который в тот вечер придумал себе эту кличку, — я сделаю из тебя кинозвезду!

За год он уже снялся в шести порнофильмах. Даже его пресыщенные партнеры обожали работать с ним. Ни у кого, кто работал в этом жанре, не было органа такой величины и такой мощи, как у Джонни Палкина. Однако Гай не чувствовал себя счастливым. Он хотел стать настоящим киноартистом или, по крайней мере, звездой телеэкрана. Он был ничуть не хуже Брандо или Ньюмена и немного их моложе. Однажды он сказал об этом Патрику Генри, когда они торговались из-за оплаты. Он считал, что Генри испугается его возможного ухода и повысит ставку.

Однако Генри лишь рассмеялся.

— Ну и дурак же ты! Послушай, говнюк, уж коли ты начал сниматься в порно, никто не станет снимать тебя в настоящих фильмах. И на телевидение тебя не возьмут. Это все, что ты можешь иметь! Больше тебе ничего не светит! Так что постарайся получить от этого удовольствие. — Затем он добавил, и в голосе его прозвучало сочувствие, смешанное с презрением: — И кем ты, думаешь, смог бы стать? Вторым Редфордом? Рейнольдсом? О Господи, но ведь у них есть класс. Есть респектабельность!..

У Гая потемнело в глазах от ярости, ему хотелось разбить Генри физиономию, разгромить всю комнату. Однако через минуту он успокоился, и ярость сменилась тоской. Но он не будет слушать Генри! Ему еще нет и двадцати. Ведь еще не поздно! Не может быть, чтобы уже было поздно! Джонни Палкин исчезнет сегодня же, и возродится Гаэтано Саварез! Он перекрасит волосы в черный цвет. В конце концов, итальянцы обычно черноволосые. Он отрастит усы. И на сей раз будет делать все так, как положено.

Джонни Палкин обеспечил его суммой, которая позволит продержаться некоторое время. Он решил поступить в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса и получить то образование, которого ему так не хватало. Училище. Он немного поработает и в театре, приобретет некоторый лоск. А затем найдет себе девушку, у которой респектабельности хватило бы на двоих. Да, конечно, даже с перекрашенными волосами, усами и прежним именем его могут узнать. Станут говорить, что он был порнозвездой. Вполне возможно, что Патрик Генри, разозленный тем, что потерял такой звездный член, сам начнет распространять эти сплетни. Но после того как он добьется своего, эти сплетни уже не будут иметь никакого значения. Времена изменились, нравы стали свободнее, и никому до всего этого нет дела. Говорят, что сама Джоан Кроуфорд тоже снималась в подобных фильмах до того, как стала кинозвездой. И все знали, как Мерилин Монро ползала на коленях перед местными тузами. Ну и что? После того как он станет известным киноартистом, он будет все отрицать. Если добьешься успеха в Голливуде, тебя уже никто не посмеет тронуть. У тебя будет все — деньги, уважение, и все эти киски будут гоняться за тобой, сгорая от желания лечь под кинозвезду.

— Думаю, мне нужно подождать и посмотреть, что будет дальше, — сказала Кэсси. — Гай со мной еще серьезно не говорил. Я представления не имею, как он ко мне относится. Честно говоря, Баффи, мне он очень нравится, но нельзя сказать, что мы близки или очень дружны.

 

12

Сьюэллен в розовато-сиреневом стояла рядом со мной, держа в руках своего новорожденного малыша. Ее план сначала поработать лет пять, а потом завести ребенка, провалился.

— Ничего, ребенок тоже гарантия, — сказал ей Говард, и она на сей раз согласилась.

Кэсси и Клео были в розовом, а Лео, не участвовавший в церемонии, был в сером костюме из мягкой шерсти в белую полоску, который полностью соответствовал его новому стилю жизни в Нью-Йорке. Он решительно и навсегда отбросил свой студенческий радикализм.

— Я люблю тебя, я беру тебя в мужья, я освещу всю твою жизнь светом своей любви, обещаю тебе, Тодд.

— Я люблю тебя, я беру тебя в жены, я буду лелеять тебя до конца дней своих, обещаю тебе, Баффи Энн.

Говард просиял и протянул обручальное золотое кольцо своему новому родственнику.

Пастор объявил нас мужем и женой, и жених страстно поцеловал свою невесту. Говард и малыш Сьюэллен заворковали. Я засмеялась от счастья, а Тодд прослезился от избытка чувств.

И тут пришла поздравительная телеграмма от Сюзанны и Поли. Я радостно повернулась к своим друзьям:

— Ага! Все-таки она не забыла!

Тодд сказал, что мы можем позволить себе небольшое свадебное путешествие. Если принять во внимание все обстоятельства, это обойдется не слишком дорого. Однако он держал свои планы в тайне. И я даже не пыталась вытянуть их из него. Куда мы поедем? Мне было все равно — на время медового месяца, или же на всю жизнь это не имело никакого значения, если мы будем вместе.

Мы прилетели в Нью-Йорк и остановились в «Плазе». Это был мой первый приезд в Нью-Йорк, но я была совершенно убеждена, что «Плаза» — лучший отель. Мы пили шампанское и занимались любовью, смотрели в окно на Центральный парк и огни города, как персонажи фильмов, и опять занимались любовью. Мы делали это утром, потом завтракали в кровати и опять занимались любовью, и я думала: «Никто не любит так, как мы в эту минуту».

Затем Тодд сказал, как будто чувствовал, о чем я думаю:

— Заниматься любовью — это еще не значит любить.

— Что же тогда любить? — спросила я, просто чтобы он еще раз повторил эти слова.

— Это то, что мы будем говорить друг другу, и то, что мы будем делать друг для друга в течение всей нашей жизни.

— Это прекрасно. Но все равно делать это — любить друг друга, как мы сейчас — это самое большое счастье… Это самый лучший медовый месяц в моей жизни.

— Фу, — недовольно произнес он. — Ты считаешь, что все это прекрасно? В таком случае с сожалением вынужден тебе сообщить, чтобы ты поскорее одевалась. Нам нужно успеть на самолет.

Я стала одеваться, глотая слезы разочарования. И он еще говорит о напрасных тратах! Мы прилетели в Нью-Йорк лишь для того, чтобы провести одну ночь в «Плазе»! Мы даже не видели Статуи Свободы, уж коли на то пошло.

Мы уже приготовились к посадке, когда я поняла, что мы летим вовсе не в Акрон! Мы летим в Париж! Париж! Мы с Тоддом летим в Париж — это было моей первой радостной мыслью. Вторая была скорее тревожная — деньги! Как же мы можем потратить такую большую часть нашего драгоценного Банковского счета на столь замечательное, столь экстравагантное развлечение?

— А деньги! — с ужасом обратилась я к Тодду. Но он лишь улыбнулся.

— Мы так много работали последние три года. И впереди нас могут ждать нелегкие времена. Так что должно же быть какое-то светлое пятно, что-то для души.

Этот человек был поэтом. И, кроме того, у него был ответ на все вопросы. Разве можно сомневаться в таком?

— А теперь пошли к фонтану, — предложил Тодд после того, как мы, уплетая завтрак, состоящий из круассанов и кофе со сливками, долго смотрели, как из-за Нотр Дама поднимается солнце.

— К какому фонтану?

— И ты еще спрашиваешь? Ты, которая собиралась специализироваться на литературе? О Боже! Это просто счастье, что ты передумала и стала заниматься бухгалтерским делом.

Я не знала, из-за чего он разыгрывает эту комедию, однако понимала, что скоро узнаю. Он привел меня на Плас Сан-Мишель, к фонтану с каменными дельфинами, и вдруг оказался в воде, серебряные струи оставляли на его лице блестящие бусинки. Он протянул ко мне руки:

— Баффи Энн, приди ко мне, любовь моя…

Я прыгнула к нему. Я не могла не сделать это. Его мокрые поцелуи казались слаще вина.

— Я люблю тебя, Скотти Кинг. Ты — самый чокнутый парень в Огайо, но я люблю тебя больше жизни.

Наверное, это и была сама любовь.

Мы потягивали кальвадос на террасе на Елисейских полях в тени Триумфальной арки.

— Но почему мы пьем кальвадос? — спросила я Тодда. — Почему это мы не пьем шампанское?

— Ай-ай-ай, но где романтика твоей души? Ты помнишь, как пришла в кинотеатр на Хай-стрит во второй раз? Ты съела один пакетик воздушной кукурузы, один «Милки Уэй», одну шоколадку и две «Мэри Джейн». Показывали «Триумфальную арку» с Ингрид Бергман и Чарльзом Бойером, и я умоляю тебя вспомнить, что они пили на Елисейских полях?

Ну конечно! Кальвадос!

— Конечно же, — сказала я. И это тоже была любовь.

 

13

По возвращении в Акрон мы первым делом внесли небольшой задаток (совсем небольшой, поскольку Тодд считал, что разумнее свести к минимуму сумму задатка, раз уж мы не хотим покушаться на деньги, которые намереваемся пустить в оборот) за маленький домик на улице под названием Ханилейн. (А еще Тодд сказал, что глупо платить арендную плату, если мы собираемся войти в дело). Мне нравилось название нашей улочки. Вскоре нам удалось получить работу в двух разных бухгалтерских фирмах, и я стала старшим бухгалтером, а Тодд тоже бухгалтером, только без уважительного титула «старший». Мы продолжали обставлять наш новый дом, каждый день ходили на службу и широко открытыми глазами с надеждой смотрели в будущее.

Первый случай разбогатеть представился в тот день, когда снова, наверное, уже в двадцатый раз, сломался наш старенький «кадиллак». Кто-то сказал Тодду, что некто Прентис Хобсон, учащийся средней школы в свободное время занимается ремонтом автомобилей. Хобсона по праву можно было назвать гениальным механиком. Тодд пришел в восторг от его работы, да и цена оказалась приемлемой. Вскоре Тодд приладился покупать по два сломанных автомобиля в неделю, Прентис приводил их в порядок, а Тодд выгодно перепродавал. Не прошло и двух месяцев, как Прентис едва успевал ремонтировать автомобили, которые уже просто негде было ставить. Тогда Тодд опять взял деньги с нашего банковского счета и внес задаток за стоянку. Он спросил у Прентиса:

— Тебе нравится ходить в школу?

— Не очень.

— А как ты учишься?

— Неважно. Я не люблю просиживать над книгами.

— Чем ты собираешься заняться после школы?

— Буду механиком. А кем же еще? Это единственное, что я действительно умею.

— Тогда почему бы тебе прямо сейчас не бросить школу и не перейти окончательно ко мне на работу?

Прентис почесал затылок:

— И не закончить школу?

— Ведь тебе учиться еще два года, так? А затем ты собираешься стать механиком? Но если ты уже сейчас перейдешь ко мне, через два года ты будешь командовать бригадой из четырех парней, а сам станешь старшим механиком. Ты на два года обгонишь тех, с кем сейчас учишься.

— Что вы хотите сказать, мистер Кинг? Вы собираетесь сделать старшим механиком человека без диплома?

— Собираюсь, и именно так и сделаю. И я еще кое-что пообещаю тебе, Прентис. Мне нравится, как ты работаешь, и когда мы по-настоящему развернемся, я возьму тебя в долю.

Прентис перешел к Тодду, и дела на их стоянке пошли в гору.

На втором месяце беременности я узнала о существовании Лесозаготовительной компании Уэстервельта. Будучи старшим бухгалтером компании «Райан и Фельдман», я проверяла счета компании Уэстервельта и обнаружила, что она терпит убытки практически каждый год. Тодд отправился к Чарльзу Уэстервельту и предложил купить у него компанию, но мистер Уэстервельт заявил, что у него и в мыслях не было расстаться с делом, которому посвятил сорок лет жизни.

— Но вы же каждый год терпите убытки, — настаивал Тодд. — Ваши затраты намного больше, чем прибыль, а значит, ваш капитал тает. И вы не успеете оглянуться, как обанкротитесь. Если я сейчас куплю вашу компанию, у вас будет достаточно денег, чтобы с миром уйти на покой, уехать, скажем, во Флориду или в Калифорнию и радоваться жизни.

— Но со мной в деле мой сын Чарли. Что станет с ним, если я продам компанию?

— Я сделаю Чарли менеджером. Мне бы хотелось с ним работать. Ведь он знает свое дело, не правда ли? Он ценный работник. Если он будет стараться и фирма начнет процветать (а я очень надеюсь, что так и произойдет), я отдам ему его долю. Обещаю вам.

Чарльз Уэстервельт-старший клюнул на эту приманку, а мне стало немного не по себе от того, с какой легкостью Тодд раздавал паи.

— Зачем ты каждому даришь по куску?

— Все очень просто, дорогая моя Баффи Энн. Если человек получает долю в деле, он работает намного эффективнее. Он вывернется для тебя наизнанку.

Мне это было понятно. Я сама работала на Тодда и вкладывала в свой труд всю душу. Иногда мне даже казалось, что ее уже не хватит ни на что другое.

На пятом месяце беременности, когда я все еще работала в фирме мистера Райана и мистера Фельдмана, я выяснила, что у одного ликерного магазина дела идут все хуже и хуже из-за приверженности его хозяев старым принципам торговли. Остатки наших денег в банке были пущены на покупку этого магазина, а я бросила свою прежнюю работу и занялась переоборудованием магазина, из которого решено было сделать супермаркет. Я вела все текущие дела и не закрывала магазин даже на время ремонта. Работала вплоть до той минуты, когда Тодд посадил меня в наш старенький «кадиллак» и отвез в роддом. Через восемь дней я завернула нашу дочку Меган в розовое одеяло и отправилась обратно в супермаркет, но на этот раз в новом белом «кадиллаке», подаренном мне по случаю рождения ребенка. Я ехала в машине, которая символизировала процветание нашей семьи.

Когда я рассылала извещения о рождении Меган, мы получили сообщение о свадьбе Кэсси Хэммонд с Гаэтано Саварезом. Это событие явилось для нас полной неожиданностью. Я давно ничего не слышала о Кэсси и недоумевала, почему они не устроили пышные торжества, учитывая высокое социальное положение Кассандры Блэкстоун Хэммонд.

* * *

Однажды мать Кэсси узнала, что та встречается с Гаем Саварезом, хотя за ней ухаживает Дуг Фенвик. Однако она не заявила категорическим тоном: «Я запрещаю тебе видеться с ним». Вместо этого она стала настаивать на том, чтобы дочь встречалась с ним, приглашала его на обед, а затем незаметно развернула целую кампанию по его дискредитации. Даже когда они в первый раз пригласили Гая на обед в особняк Блэкстоунов и он устроился в розовом бархатном кресле за широким бронзовым столом, покрытым эмалью, в украшенной гобеленами гостиной, Кассандра нарочито уставилась на его ногти, чтобы заставить Кэсси и Гая невольно усомниться в их чистоте, хотя он усердно чистил их перед тем, как явиться на обед.

А самое смешное было то, что к этому моменту Кэсси вовсе уже не была так увлечена Гаем, как в самом начале. Еще до того, как Кассандра приступила к выполнению своего плана, у Кэсси стали появляться сомнения. Кое-что смущало ее, например, холодность, с которой Гай целовал ее, то, что он ни о ком никогда не сказал доброго слова и привык отзываться о людях лишь как о «мерзких богачах» или о «грязных нищих». Не нравилось ей и то, как после знакомства с ее матерью он принялся взахлеб говорить о ней. О том, какая она замечательная леди, как, должно быть, богата и какое шикарное место — особняк Блэкстоунов. От этих слов на душе у Кэсси оставался какой-то неприятный осадок.

Но Кассандра ни разу не сказала: «Хватит!». И Кэсси продолжала видеться с Гаем и вела себя, как маленький ребенок, который, понемногу смелея, делает вперед шаг за шагом и ждет, на каком этапе его одернут. Может быть, ей хотелось, чтобы наступил момент, когда Гай Саварез забудет, что она недоступная дочь Кассандры, и так или иначе овладеет ею, и она наконец уверится, что его и в самом деле влечет к ней, а кроме того, познает близость с человеком, которого девчонки в школе называли не иначе как «самцом».

Возможно, если бы не вмешалась судьба, так продолжалось бы еще месяцы, а то и годы (если бы не вмешалась и сама Кассандра), она встречалась бы и с Дугом, и с Гаем, хотя и не была влюблена ни в того, ни в другого, и ждала бы, когда Дуг сделает официальное предложение, когда что-нибудь скажет мама, наконец, когда в ее жизни появится кто-то еще — нежный, любящий мужчина ее грез.

И судьба вмешалась — в лице Даррена Прути, кинорежиссера, который вел курс в университете. Кэсси училась в его группе, и однажды он пригласил ее к себе в кабинет, чтобы показать, как нужно играть сцену. Кабинет был крохотным, и все его пространство занимала кожаная кушетка. Когда Кэсси села на черную кушетку рядом с грузным режиссером и почувствовала прикосновение его жирного бедра, она подумала, что, наверное, не надо было сюда приходить. В ту же минуту она попробовала извиниться и уйти, но он удержал ее. И, даже не сделав галантной попытки обольстить, он навалился на нее, придавив всеми своими двумястами двадцатью фунтами веса. Когда она стала сопротивляться, он принялся оскорблять ее. Он назвал ее шлюхой. И заявил, что она такая же, как все остальные девчонки, которые хотят сняться в кино.

Кэсси задыхалась от тяжести его тела. Он с такой силой ударил ее по щеке, что у нее посыпались искры из глаз. Он снова ударил ее, на этот раз по затылку, и на Кэсси накатил жуткий страх. «Да ведь ему ничего не стоит убить меня! Он и ломаного гроша не даст за мою жизнь!»

Он надавил пальцем, одним лишь жирным пальцем, ей на горло, и Кэсси показалось, что он может проткнуть ее, и она изойдет кровью или задохнется. Она перестала сопротивляться, чтобы ослабить боль. И замерла почти не дыша, пока волосатая рука задирала ей юбку и срывала трусы. Она скорее почувствовала, чем услышала, как порвалась ткань. Он легко приподнялся и расстегнул молнию на брюках. Кэсси зажмурила глаза, когда он приступил к делу, одной рукой раздвигая ей ноги, а другой продолжая с силой надавливать на горло. Он действовал грубо и напористо, и ей стало дурно от нестерпимой боли. Как будто ее разрывало на части. Кэсси подумала, что сейчас из нее наверняка хлещет кровь. А что, если из нее вытечет вся кровь и она умрет?

Внезапно он отпустил ей горло, застонал, громко обозвал ее шлюхой, и она почувствовала, как в нее начинает вливаться его сперма. Потом быстро оторвался от нее и направил струю спермы ей в лицо и на волосы. Мерзкий привкус застыл у нее на губах.

Кэсси не двигалась, не открывала глаз. Она слышала, как он одевается, чтобы уйти.

— Тебе лучше умыться, — сказал он. — И не забудь потушить свет. А если вздумаешь кому-нибудь рассказать о том, что произошло, я заявлю, что это ты все подстроила. Любой знает, какие вы шлюхи, маленькие сучки, как вы бросаетесь на каждого, кто пользуется мало-мальским влиянием. Вы готовы на все, чтобы перед вами открыли двери.

Он ушел, и Кэсси осталась одна. Она напрягла все свои силы, чтобы подняться. В конце концов ей удалось встать, и медленно, на негнущихся ногах она спустилась вниз в туалет, который находился в холле. Она молила Бога, чтобы ее никто не увидел. Все тело ужасно ныло. Она остервенело терла лицо, несмотря на боль от удара. А волосы! Разве их можно отмыть? Она принялась их оттирать с помощью влажных бумажных полотенец, расчесала и снова промокнула. Потом побрызгалась дезодорантом, который носила с собой в сумочке. Но полностью перебить запах оказалось невозможно. Она опять вымыла лицо. На нем все еще оставался красный отпечаток его пятерни. Она тщетно пыталась замазать лицо крем-пудрой.

Кэсси вернулась в кабинет и нашла на полу свои разодранные трусы. Она достала из сумочки маникюрные ножницы, снова спустилась в туалет, разрезала трусы на мелкие кусочки и спустила в унитаз. А потом задумалась: что же она такое делает? Она уничтожает улики, которые можно было бы представить полиции. Она поняла, что ей нужно было не отмываться, а первым делом бежать в больницу на обследование.

Но тут ей стало ясно, что она уже приняла решение. Она не пойдет ни в больницу, ни в полицию. Она не выступит с обвинением. Кассандра никогда не позволит обнародовать такой позор. Кроме того, Кэсси не хотела дать ей повод унижать себя. Ей легче пережить изнасилование, чем реакцию собственной матери. Ведь та наверняка обольет ее презрением, как какую-нибудь развратную, испорченную девку.

Кэсси посмотрела в зеркало: на лице явственно проступает синяк, волосы спутаны. Она презирала саму себя!

Не только мать станет ее презирать, но и Дуг тоже, если она расскажет ему. Она знала, что он думает об изнасилованиях и как мужчина, и как юрист: ни одна девушка не была изнасилована, есть множество таких, которые сами провоцируют нападение — за исключением тех случаев, когда изнасилование совершает сексуальный маньяк… В его глазах, как и в глазах матери, она будет осквернена, и только. И, может быть, даже виновна.

Не исключено, что Гай поверит ей, если она расскажет ему. Он знал Даррена Прути, знал, какой это человек и на что способен. Но и он не будет относиться к ней как прежде. Он перестанет смотреть на нее как на принцессу.

Дура она будет, если расскажет кому-нибудь о случившемся. Кому угодно! Ей просто снова придется пережить боль и унижение…

Через четыре недели она обнаружила, что беременна, и едва не сошла с ума от отчаяния. Ее мать! Кэсси не знала, как теперь поступить. У нее даже не было близкой подруги, с которой можно было бы обсудить свои проблемы. Она не могла собраться с духом, чтобы сделать аборт. Во всяком случае одной ей это было не под силу. А что если бежать? Но куда? И можно ли сейчас, спустя месяц, признаться матери, что ее изнасиловали? Или Дугу? Или Гаю? К тому же она была не настолько глупа, чтобы не понять, что не сможет красиво и с достоинством воспитывать незаконнорожденного ребенка, как это удавалось некоторым другим одиноким матерям.

Дуг. Она знала, что он готов в любую минуту попросить ее руки и жениться на ней спустя положенные три месяца. Но это смешно. Добропорядочный Дуг Фенвик под руку с невестой, которой через пять или шесть месяцев рожать. И ей не удастся в порыве наигранной страсти уговорить его уединиться с ней. Никогда. Он будет настаивать на том, чтобы все было по правилам — и помолвка, и свадьба. На это у нее не оставалось времени.

Но вот Гай — другое дело. Он сразу женится на ней, поскольку она дочь самой Кассандры. Фамилия Блэкстоун Хэммонд заворожила его. А если еще она скажет Гаю, что Кассандра настаивает на ее свадьбе с Дугом, он сгоряча сделает все, чтобы не потерять ее — наследницу того роскошного особняка на бульваре Сансет.

Поженились они с Гаем в одном из тех отделов бракосочетания на Лас-Вегас-стрит, где новобрачным полагается платить даже за золоченую свадебную ленту. После церемонии муж отвез ее во второразрядную гостиницу и овладел ею грубо и жестоко. Она растерялась. Ведь, по правде говоря, это второе в ее жизни совокупление мало отличалось от первого. Разве что только в двух вещах. Во-первых, в размерах сугубо мужских достоинств ее партнеров. И надо сказать, Даррен Прути безнадежно проигрывал сопернику. Во-вторых, Прути грязно обзывался, а Гай не произнес ни слова… Ни единого. Что ж, значит, она вышла замуж за человека, для которого секс был выражением не любви, а ярости.

Когда Гай кончил, нимало не заботясь о том, что чувствовала Кэсси, он отвалился от нее и спросил:

— Как ты думаешь, твоя мать позволит нам жить с ней в ее дворце, когда она смирится с нашим браком?

Ей казалось, что его голос раздается откуда-то издалека. Она лежала на спине и смотрела в потолок. Что бы сказала ее мать о девушке, которая выскочила замуж за первого попавшегося проходимца после того, как ее изнасиловал другой проходимец? Что бы она сказала о той, которая заключила брак с человеком в запачканном костюме и в неприметном городском отделе бракосочетаний с грязными окнами, в то время как мир вокруг нее сверкал неоновыми огнями? Несомненно, Кассандра заявила бы, что эта глупая пустая девчонка заслуживает то, что она получила.

Кэсси отодвинулась от мужа на край кровати и прошептала:

— Возможно.

Она не скажет ему, что съедется с матерью лишь в случае крайней необходимости, даже если Кассандра сама пригласит их. Во-первых, она ненавидела этот унылый дом. И во-вторых, ей не хотелось дать матери возможность разобраться, за какого же проходимца ее дочь вышла замуж. Пусть она думает, что Кэсси сделала превосходный выбор.

 

14

Позвонила Сюзанна, чтобы поздравить нас с рождением Меган.

— Как ты себя чувствуешь в роли матери? — спросила она и, не дожидаясь ответа, пустилась в пространные рассуждения о своей карьере. — Ведь ты видела меня в журналах и по телевизору? «Уименз Узар» назвал меня не моделью года, а моделью десятилетия. И мое десятилетие только еще началось…

— Здорово! А что говорит Поли? Он, наверное, страшно обрадовался.

— О Господи, Поли! Как же он мне осточертел! Честно говоря, Баффи, я не знаю, что с ним делать. Он совсем не занимается своей работой, его интересует только моя жизнь. В мельчайших подробностях! Мои фотопробы, мой гардероб, моя косметика… А когда я уезжаю, он сам собирает мои вещи. Представляешь?

— Но ты этого и хотела, Сюзанна. Ты хотела, чтобы Поли вел все твои дела.

— Ну, раньше это было удобно, а сейчас — нет. Он мне ужасно досаждает. Напивается, а потом устраивает сцены, жуткие сцены. Знаешь, Баффи, — только между нами — мне бы хотелось отделаться от него. Он просто сводит меня с ума.

— Ты говорила ему об этом? О том, что хочешь порвать с ним?

— Бог свидетель, я никогда не скрывала этого. Но он же настоящий сукин сын. А потом существует еще одна загвоздка…

Похоже, Сюзанна завела роман с каким-то заметным политическим деятелем, который во всем помогал ей, но, к несчастью, был женат. Они уже обсуждали проблемы, связанные с его разводом и их браком, но все это, конечно, могло погубить его карьеру, а что касается ее, то она не знала, к чему приведет огласка скандала — послужит ли это ей во благо или карьере тоже придет конец. Так что этот вопрос пришлось пока отложить. Но Поли пригрозил, что, если она вздумает бросить его, выдаст их обоих. Он поведает об их романе какой-нибудь бульварной газетенке и не преминет обратиться и к корреспонденту солидного издания. Ее, конечно, волновала карьера любовника, но больше она была озабочена собственной судьбой. Ее карьера держалась на имидже, созданном фирмой «Дюрель косметикс». Она была их моделью, их официальным представителем, их продукция носила ее имя. Помада от Сюзанны, пена для ванн от Сюзанны и так далее, а больше всего ценились духи от Сюзанны… Ей нельзя было допустить и намека на скандал. «Если б только он так не зависел от меня. В конце концов он должен делать собственную карьеру, а не сосать мою кровь, подобно пиявке».

Когда мы с Сюзанной в последний раз говорили о Поли, она клялась, что не спит с ним. И сейчас я не удержалась:

— Только не говори, что все еще не спишь с ним.

— Исключительно в тех случаях, когда он берет меня силой, — ответила она.

— Не может быть, Сюзанна!

— Ты просто не знаешь. Он действительно насилует меня. В первый раз это случилось после вечеринки у Уэса — так зовут моего политика и его жены. Там был помощник Уэса, Боб Джинг, который выдавал себя за моего любовника, чтобы жена Уэса ничего не заподозрила. Я вернулась домой. Поли встретил меня в халате… небритый и, как всегда, пьяный. Вот что он заявил: «Ты трахаешься с этим сукиным сыном, а теперь ты трахнешься со мной» и схватил меня за сиську. Я испугалась, что он порвет платье, единственный экземпляр фирмы «Товито», которое я одолжила на вечер. И я закричала: «Прекрати, мерзкий пьяница! Мне это платье отдавать!» А он и ухом не повел, повалил на диван и принялся мучить. Я ужасно боялась за платье, а когда он схватил ртом мой сосок, то до смерти перепугалась, что он откусит его! Моя подруга Поппи как-то рассказала мне об одной девице по имени Юнис, у которой мужик откусил сосок, потому что она стала сопротивляться, когда он повалил ее. И я решила подчиниться, чтобы спасти свое платье и свой бедный сосок…

С меня достаточно. Я не желала слышать больше ни слова.

— Мне пора, Сюзанна, — сказала я. — Надо кормить Меган.

— Ради Бога, Баффи, пусть этим займется няня.

— У меня нет няни, и я кормлю грудью.

— Невероятно! Ты продолжаешь работать, у тебя на руках ребенок, и ты даже не обзавелась няней. И кормишь грудью? Боже мой, Баффи, ведь тебе всего двадцать два. К двадцати трем годам твои сиськи повиснут до колен. Неужели тебе все равно, что ты губишь свое тело, единственное тело, которое тебе дано? — «О, ради Бога, Сюзанна, заткнись!» — Я просто хочу сказать, Баффи, — продолжала она, — что ты зря родила ребенка в двадцать два года… В расцвете лет ты связала себя по рукам и ногам, не говоря уже о том, что у тебя на груди и животе остались растяжки! Вряд ли Тодду по душе эти растяжки на твоем теле.

— За Тодда не волнуйся, — огрызнулась я. — Он счастлив, что у него есть ребенок, есть я, есть мои растяжки и все такое прочее.

— Да не обижайся! Ты же знаешь, что я желаю тебе добра… Правда, Баффи, я так рада за тебя. Я постоянно думаю о тебе. Вас уже трое: ты, Тодд и ребенок… — ворковала она.

Клео и Лео прислали из Блумингдейла посылку для малышки — стеганое одеяльце с аппликациями из розовых и зеленых слонов и комплект крошечных рубашечек, украшенных картинками разных зверей. Внутри лежало письмо.

«Дорогая Баффи!

Мы с огромной радостью узнали о рождении ребенка. Очень надеемся в скором времени навестить тебя, Тодда и малышку Меган. Получив твое извещение, я даже расстроилась оттого, что мы с Лео собираемся завести ребенка лишь через десять лет. Но своего решения мы не изменили. Лео продолжает работать на телестудии, вкалывает будь здоров, но считает, что его не ценят. Это местная студия, а он хочет как-нибудь выйти на один из центральных каналов. Что касается меня, то я получила замечательную работу в издательстве. Я редактор, и мне ужасно нравится читать рукописи и встречаться с авторами (то есть постоянно завтракать с ними за счет издательства). Скажу тебе по секрету: Лео немного задевает то, что мои дела идут лучше, чем его. К тому же, веришь ли: я зарабатываю почти столько же, сколько и он!

Пиши мне о том, как растет малышка Меган и что там у Кинга.

С любовью.

Клео».

На следующий день пришла еще одна посылка из Блумингдейла — подарок Меган от Сюзанны. Это была пара панталонов из прорезиненной голубой ткани, из заднего кармашка которых выглядывал носовой платок в красную клетку. К ним была приложена рубашечка с романтической надписью «Опасный парень».

 

15

Я получила чудесный подарок для малышки из Калифорнии от четы Саварез: маленькое белое платьице с оборкой, украшенной ручной вышивкой розовых, голубых и желтых тонов. А я в свою очередь отправила им свадебный подарок — статуэтку пастушки из дрезденского фарфора, которая чем-то напоминала мне саму Кэсси. Я не знала, по какому адресу ее посылать, и решила снова воспользоваться адресом матери Кэсси, через которую мы всегда переписывались. Спустя несколько недель Кэсси позвонила и сказала, что подарок она получила, что он ей очень нравится и что она беременна.

Я обрадовалась этой новости.

— А как отреагировала твоя мать? — спросила я. — Сначала ты выходишь за Гая, а потом и рожать собираешься?

— Я сама не поняла, — ответила Кэсси. — Никогда не знаешь, что у нее на уме.

Когда Кассандре стало известно, что они тайно поженились, она повела себя совершенно неожиданным образом. Она не пришла в ярость и не принялась их проклинать, чего так боялась Кэсси, которая была почти уверена, что мать начнет их просто терроризировать. Наоборот, Кассандра лишь кисло улыбнулась и скрестила руки на груди, как бы собираясь сказать: «Ну что ж, дурочка моя Кэсси, ты сама выбрала себе постель, и у тебя будет предостаточно времени, чтобы полежать в ней и подумать».

Она ничего не подарила им на свадьбу, и Кэсси решила, что, наверное, Кассандра хочет, чтобы Гай, который, вероятно, рассчитывал на крупную сумму денег, разозлился и бросил ее. Но когда через несколько недель Кэсси сообщила, что беременна, мать снова удивила ее. Она подарила новобрачным дом — большой красивый дом в Бель-Эйре. Казалось, что Кассандра таким образом благословляет их брак. Правда, она заставила Гая подписать закладные бумаги, в которых устанавливался размер месячных платежей, с оговоркой о меняющейся процентной ставке. А годовой процент будет подсчитываться по действующей ставке. Но все понимали, что никто не будет соблюдать эти условия. Юристы говорили, что это чистая формальность — таковы требования имущественного законодательства, тем более что в последнее время в Калифорнии увеличилось количество разводов.

А потом, когда они поселились в новом доме, Кэсси стало казаться, будто мать устроилась в своем кресле и оттуда наблюдает за ними, словно их супружеская жизнь — спектакль, а Кассандра — зритель. Кэсси чувствовала, что что-то не так. А что именно — никак не могла понять. Но когда они попытались обставить дом, содержать его вместе с лужайками и бассейном — и все это на скромные доходы Кэсси, работавшей в музее, — ей стало ясно, что именно задумала мать. Помимо огромных средств, которые требовались на содержание дома, они позволяли себе непомерные каждодневные расходы. Живя в Бель-Эйре, они не могли обойтись без двух машин. Гаю, который хотел стать звездой киноэкрана, нужно было постоянно обновлять свой гардероб, к тому же стричься каждую неделю, заниматься в спортзале и так далее. И то немногое, что он приносил, когда его брали куда-нибудь на несколько дней в качестве модели или статиста на телевидении, не спасало их. Таким образом мать вынудила их столкнуться с денежными затруднениями. Но Кэсси казалось, что можно очень легко найти выход из положения.

— Раз мы не можем содержать дом и оплачивать счета, мы просто должны переехать, отдать матери этот дом и снять квартиру, которая нам по карману.

От этих слов Гай взбеленился.

— А с чего ты взяла, что нам по карману квартира? Пока мне не повезет, нам не по карману даже какой-нибудь вшивый гараж! — Он заявил Кэсси, что ни под каким предлогом не покинет этот большой красивый дом. Никогда! Он слишком дорого ему достался. Он не двинется отсюда, пока не представится возможность переехать в самый лучший дом на свете — особняк Блэкстоунов! Даже проклятой ведьме с бульвара Сансет не суждено жить вечно! — Мы должны найти другой выход. Подумай об этом, — сказал он и предложил свой вариант: Кэсси должна выпросить содержание у старой дамы. — Черт возьми! Твоя сука-мать самая богатая на Юге. Разве справедливо, чтобы ты, ее единственная наследница, и твой ребенок голодали, а она тем временем нежилась в своем дворце?

Кэсси поставила мысленный заслон, чтобы слова ее разъяренного мужа не проникали ей в душу. То же самое она делала, когда приходилось с ним спать. Что бы он там ни говорил, она никогда не попросит у матери денег. Ведь именно с этой целью Кассандра подарила им дом. Просто она хотела поставить свою дочь в такое положение, чтобы та была вынуждена просить у нее денег. От одной этой мысли Кэсси становилось дурно.

— Но ведь она рада, что родился ребенок, разве не так? — возразила я.

— Возможно, — проговорила Кэсси. — Наверное, ей нужен внук… который продолжит род Блэкстоунов. Хотя мне кажется, что она предпочла бы ребенка без Гая.

Она рассмеялась, и это был самый горький смех, который мне приходилось когда-либо слышать.

Прошли месяцы, и Кэсси стала думать несколько иначе о планах матери. Воспитывать Гая? Заставить дочь просить денег? Слишком все это просто. Ее мать затеяла другую игру — более хитрую, силовую игру. Может быть, она хотела, чтобы Гай ушел из семьи, чтобы он сломался под тяжестью забот о доме, жене, ребенке. А Кэсси — без мужа и с ребенком на руках? Ей останется лишь одно: смиренно приползти обратно к Кассандре… на коленях.

Иногда, когда они занимались любовью, Кэсси могла поклясться, что он скорее стремился причинить ей боль, чем получить удовольствие, и ей хотелось, чтобы все закончилось предельно просто — чтобы он ушел и оставил ее одну с ребенком. Ей хотелось, чтобы вместо нее он сам принял такое решение. Правда, оставалась мать. В любом случае Кэсси оказывалась в проигрыше.

Когда у нее родился мертвый ребенок, Кэсси два дня ни с кем не разговаривала несмотря на увещевания медицинского персонала. Она молча лежала, повернувшись лицом к бледно-зеленой стене.

Все напрасно, твердила она не переставая. Брак с Гаем — напрасен. Ее унижения — напрасны.

Гай зашел к ней на третий день.

— Мне никогда не повезет, — сокрушенно произнес он. В его злых глазах стояли настоящие слезы.

Кэсси была удивлена и растрогана, увидев, как он страдает. Она протянула к нему руку, подыскивая слова, чтобы успокоить его:

— Врач сказал, что это несчастный случай. И что нам ничего не помешает в ближайшем будущем родить еще одного ребенка.

Да, она в долгу перед ним. В конце концов она обманула его: вышла замуж, не сказав, что беременна от Даррена Прути. Она обязана родить ему другого здорового ребенка.

— Неужели? — криво усмехнулся он. — Ну и когда же у нас появится этот ребенок? Ребенок нам нужен был сейчас. Сейчас, когда нам необходима помощь твоей проклятой матери. Она не даст нам ни гроша без этого ребенка.

Кэсси дернулась, как будто он ударил ее. Ведь ей вначале показалось, что он действительно оплакивает смерть их малышки. Она закрыла глаза и снова повернула лицо к стене, а он ушел.

И тут она решила, что оставит его. Она это сделает! Наплевать на мать, на то, что она скажет или подумает. Ребенка нет, так что теперь ей незачем будет возвращаться в дом Кассандры. Она не вернется. И подыщет себе работу. Не такую, как в музее Блэкстоун. Она найдет свое собственное место в жизни. Если придется, она поживет и в одной комнате. Она не станет жить ни с кем из них. Больше не станет.

Приехала Кассандра. Вокруг нее порхали врачи и гарцевали услужливые няни. Ведь она была знаменитостью. Правда, если б даже и не была, ее холодная, высокомерная манера держаться все равно вызвала бы невольное уважение.

— Мне жаль ребеночка, Кэсси, но, возможно, все складывается к лучшему. И ты, наверное, поймешь, что снова запуталась. Пора бы тебе взяться за ум. Ты вышла замуж за никчемного вульгарного человека, не способного содержать даже самого себя. У него нет никаких достоинств, за которые можно было бы простить его недостатки. Ты снова будешь упрямиться или все-таки согласишься, что он женился на тебе из-за наших денег и положения в обществе? — «Неужели невозможно, чтобы кто-нибудь полюбил меня из-за меня самой, мама?» Кассандра восприняла ее молчание как согласие. И победно улыбнулась. — Тут чувствуется рука Провидения…

Провидения? Ее ребенок умер благодаря Провидению? А эта улыбка! Улыбка Кассандры, убежденной, что права она, а не Кэсси. Всегда и во всем. Как она смеет произносить это слово! Она не Бог! Пока еще не Бог!

— Нет, мама, ты не права! Не права, не права! Не права насчет ребенка. Причем тут Провидение? Это худшее, что могло случиться со мной в жизни. Ты не права насчет моего ребенка и моего мужа! Он прекрасный, славный человек и обязательно добьется успеха! Вот увидишь! И у нас будет другой ребенок. Чудесный живой ребенок!

На этот раз улыбка Кассандры была холодной и сдержанной.

— Ты любишь показывать свой норов, Кэсси. Как твой отец…

— Мой отец? Я не помню, чтобы он когда-нибудь показывал свой норов. Он был чудесным, нежным человеком, а ты всегда…

— Ты ничего не знаешь о своем отце, — твердо сказала Кассандра. — Когда-нибудь я расскажу тебе.

Она ушла, а Кэсси уставилась в потолок. Да, теперь она не может бросить Гая. Сначала ей нужно одержать победу! И она намерена ее одержать! Ей необходимо хотя бы раз в жизни взять верх над матерью! Она сможет бросить Гая только после того, как родит красивого живого ребенка, чтобы похвалиться им перед Кассандрой, и после того, как Гай добьется успеха. Только тогда она сможет послать к черту их обоих — и Гая, и Кассандру! Но сначала она победит Кассандру…

* * *

Кассандра послала свою машину в больницу, чтобы она довезла Кэсси домой, и даже не поинтересовалась, собирается ли Гай сам встречать свою жену. Сидя в машине, которая направлялась вверх по Бель-Эйру, Кэсси решила, что могла бы и сама добраться до дома, не прибегая к услугам матери. В данном случае она вообще могла бы обойтись без них обоих — и без Гая, и без Кассандры. Просто вызвала бы такси. Почему она этого не сделала? И дома ли Гай? Она страстно желала, чтобы его не было, ей было плохо от одного его вида.

Гай катался по Стрипу и зыркал по сторонам. Вначале он хотел заглянуть в один из знакомых баров, но потом передумал. Он знал, что сейчас для него важнее, чем выпивка. Наконец он увидел то, что надо. Она была маленькая, худенькая, почти как жердь, в красных шортах и спортивных тапочках. Она стояла перед витриной магазина звукозаписи. Он остановился у кромки тротуара и принялся шарить свободной рукой под сиденьем, пока не нащупал небольшую пластмассовую коробочку с таблетками. Он всегда ее там держал.

— Залезай! — крикнул он девушке. Она обернулась, а Гай подмигнул ей и показал коробочку с таблетками.

 

16

К тому времени, когда мы отметили первый день рождения Меган, у нас было две стоянки подержанных машин, два супермаркета «Кинг» и еще «Лернер» и «Уинстон», а бухгалтерская фирма, в которой все еще работал Тодд, предложила ему стать старшим компаньоном. Однако Тодд вознамерился уйти оттуда и окончательно заняться собственным бизнесом.

— У меня на крючке крупное дело, Баффи Энн. Они вот-вот обанкротятся. Я говорю о строительной компании. У них права на оборудование и землю и наполовину построены сто двадцать домов. Это блестящая операция, она сулит десять центов с каждого доллара.

— А почему она на грани банкротства?

— Перерасход средств, убытки, никчемные работники, неумелое управление.

— Думаешь, тебе удастся исправить их ошибки?

— Конечно удастся. Нам с тобой.

— Тогда чего ты ждешь?

— Твоего согласия. Нам нужно будет продать супермаркеты и стоянки. Прентис, конечно, останется в доле, мы сохраним склад лесоматериалов… они пригодится нам при проведении операции. Дело только в том, что тебе придется уйти с головой в работу, а значит, оставить Меган целиком на попечение няни.

Я-то как раз подумала бросить работу и завести второго ребенка, а не заниматься организацией нового дела. Но я не колебалась.

— О'кей. Мы наймем няню на полный день. Как всегда, я на все согласна. — И обвила руками его шею.

— Тут вот еще что. Ведь ты понимаешь, что мы сможет потерять все, что имеем. Даже дом. Мы можем по уши влезть в долги.

— Это я понимаю, — ответила я. — Но не понимаю другого: почему ты не женился на богатой? Подумай, сколько ты мог бы сэкономить времени и сохранить сил…

— Да! Но скольких удовольствий я был бы лишен!

Я нашла маленькую жилистую негритянку со сварливым характером, которую звали Ли, чтобы она убирала в доме и присматривала за Меган. Вначале ее необщительность и безобразная внешность насторожили меня. Но Тодд был настроен более оптимистично:

— Тебя должно волновать только одно: как она работает. А не ее характер.

Постепенно мы с Ли привыкли друг к другу, и я заметила, что замкнута она только со взрослыми. А с Меган они прекрасно поладили, и это было весьма кстати, потому что мы с головой ушли в дела, связанные с имуществом компании и с незавершенным строительством.

— Мы должны пустить в оборот наличные, — сообщил Тодд. — Но мы не сможем этого сделать, пока не начнем продавать дома. А дома мы не сможем продавать, пока не достроим хотя бы несколько из них. А значит, нам не просто надо завершить строительство — это необходимо было сделать, что называется, вчера. Время — наш враг, — заключил он.

Банковских служащих, к которым он обратился с просьбой о получении займа, подкупила его деловая сметка, умение убеждать и личное обаяние. Вначале они ужаснулись, когда он сказал, что собирается нанять людей на трехсменную работу, без выходных, на 168-часовую рабочую неделю, вместо сорокачасовой, и таким образом закончить строительство в четыре раза быстрее обычного срока. Затраты труда будут невероятные, почти убийственные, даже если увеличить темпы в полтора, два или три раза. Но Тодд заметил, что если работы удастся завершить в пять или шесть месяцев вместо двух лет, он на самом деле деньги сэкономит — те деньги, которые пойдут на оплату труда и на стройматериалы. Потому что цены постоянно растут. Он рассчитывал построить последний дом к началу лета — по ценам семидесятого года, а не по новым, подскочившим ценам семьдесят второго года. А еще он не преминул заметить, что все, кто вложил свои деньги в это дело, вернут их на полтора года раньше. И тогда они дали ему деньги без дальнейших проволочек. Я всегда говорила, что Тодд неотразим.

Я провела Клео по нашему новому дому, который из всего строительного массива был закончен шестым, но который мы все еще не удосужились обставить как следует.

— Мне нравится, когда мебели немного, — заметила Клео. — У нас в квартире так же: мало мебели, свободно, все только самое необходимое, никакой вычурности, неброские тона.

— Скорее, суровые. Но только у нас это получилось не нарочно. Я собираюсь купить мебель, как только появится время сходить в магазин, вот только не знаю, когда это произойдет. Во всяком случае не раньше, чем мы продадим последний дом. Честно говоря, мне не нужен был новый дом. В прежнем мы прожили всего около трех лет. Но Тодд сказал, что мы должны на личном примере продемонстрировать, что наши дома — стоящее приобретение, а старый дом мы выгодно продали. В этом вся хитрость. Тодд утверждает, что мы покупаем и продаем до тех пор, пока это приносит доход, и каждый шаг вперед непременно ведет в гору. Ну ты знаешь Тодда. Его бы устами да мед пить. Но самое смешное, что он всегда оказывается прав.

— Тодд умен, — сказала Клео, прищурившись. — Лео постоянно говорит, что Тодд умен.

— И везуч, — добавила я, сознательно умаляя достоинства Тодда, чтобы не тревожить в душе Клео демонов зависти, — Нам просто здорово везет.

— Лео любит повторять, что везение — дело рук самого человека.

Даже если именно Лео первым изрек эту истину, я не могла с ним не согласиться. Тодд действительно был тем человеком, который сам кует свое счастье.

— Сколько ты пробудешь в Акроне, Клео? Хотелось бы, чтобы ты пожила с нами.

— Только до следующего утра. Мне нужно увидеться с автором и завтра же вернуться в Нью-Йорк. Я обедаю с одной «шишкой» из телестудии. И потом ты знаешь Лео. Если я не вернусь вовремя, его хватит удар.

— Да уж… Как у него дела?

— Боюсь, что он все еще помощник режиссера, но он что-то написал, какую-то пьесу, которую собираются поставить на студии, так что прогресс налицо. Конечно, Лео не будет счастлив, пока не перейдет на крупный телеканал. А мое продвижение по службе — теперь меня можно величать «редактор» без прежней скромной приставки «младший» — не принесло ему счастья, — хихикнула она, — не говоря уже о том, что я зарабатываю больше его.

— Что ты слышала о Кэсси? — спросила Клео, когда мы сели пить чай.

— Думаю, она все еще не оправилась после смерти ребенка. Но она говорила, что у ее мужа дела пошли лучше, у него прибавилось ролей. Недавно он очень неплохо сыграл в телешоу. Кэсси позвонила нам, чтобы мы посмотрели. И попросила потом перезвонить и сказать Гаю, что нам очень понравилось шоу и то, как он играл. Смешно, да?

— Ну и вы перезвонили?

— Конечно. С Гаем разговаривал Тодд. Расписывал, как нам понравилась его игра.

— Как он выглядит?

— Он великолепен. Кэсси говорила мне, что он очень привлекателен, но я не ожидала увидеть такого красавца.

— Жаль, что я пропустила шоу и не видела Гая.

— Думаю, у тебя еще будет шанс. Уверена, что девчонки влюбятся в него, и он станет их кумиром.

— Это обрадовало бы Кэсси. А как там Сьюэллен? Чем она занимается?

— О, она вся в заботах о своем сыне Пити и Говарде и много времени проводит на кухне. Она занималась политикой, агитировала за Бобби Кеннеди. А когда его убили, испугалась и все бросила. Она ужасно переживала. Тем более что это случилось почти сразу после убийства Мартина Лютера Кинга. Как ни странно, она так и не сумела оправиться после гибели Бобби. Мне кажется, Лео тоже принял близко к сердцу его смерть.

Клео загадочно посмотрела на меня.

— Конечно, он был потрясен, когда это случилось. Все мы были потрясены. Но с тех пор прошло время, и Лео больше не интересуется политикой. Сейчас его даже Никсон не возмущает.

Я кивнула. Я нисколько не удивилась. Мне только было неловко, что я представила Сьюэллен такой «эксцентричной» особой.

— Сьюэллен замечательная мать, — продолжала я. — Она всей душой предана своей семье. И считает, что я поступила ужасно, решив заняться работой и бросив Меган на попечение Ли.

— Уверена, что ты прекрасная мать, а Ли… Она очень способная…

— Н-да, — усмехнулась я. — Способная и грозная.

Клео закатила глаза.

— По правде говоря, я с удовольствием забрала бы ее в Нью-Йорк и напустила на Лео…

На нас напал безудержный хохот, как в старые времена.

— Ой, забыла сказать! — резко выпрямилась она. — Я столкнулась с Сюзанной в «Таверне» на Зеленой улице. Она выглядела великолепно и, как всегда, была преисполнена чувства собственного достоинства. С ней был Поли. У него жуткий вид. Они сидели с той, другой, парочкой. Прямо настоящие деревенские кузены. Ты понимаешь, о чем я говорю? У них ужасный акцент, как будто рот забит. Парень поет под гитару, а девчонка — его менеджер. Она — это что-то! На ней было такое мини, что, казалось, из-под него можно разглядеть ее скулы. Ее зовут Поппи, и, похоже, она родом из того же города, что и Сюзанна. Бывшая одноклассница. Вообрази только, они сидят с Сюзанной, и она собирается их с кем-то свести. Что, наша дама пытается кому-то помочь?

— Да ладно, Клео. Сюзанна вовсе не такая плохая. Почему бы ей не помочь кому-то, если это в ее силах? К тому же старой подруге?

Клео хмыкнула:

— Да уж…

Мы допоздна болтали и смеялись, когда Тодд уже ушел спать, а наутро я почувствовала огромное желание увидеть ее снова. Она, наверное, думала так же.

— Мне бы хотелось, чтобы вы с Тоддом приехали к нам в Нью-Йорк. Правда, мы живем в небольшой квартире — не то, что ваш огромный дом — но у нас есть комната для гостей. Крошечная комнатка с кроватью. Конечно, нам неплохо жилось с матерью в ее доме в Тинафлайе, но нам очень хотелось обзавестись собственной квартирой в городе. А, кроме того, в Нью-Джерси особенно надеяться не на что. Обещай, что вы приедете к нам погостить…

Когда ее такси уехало, я поймала себя на мысли, что не задала те вопросы, на которые мне бы очень хотелось получить ответ.

Ты счастлива, Клео? Вы с Лео любите друг друга? До сих пор? Ты довольна своей жизнью? Все ли у тебя получается так, как мы с тобой еще совсем недавно планировали в Колумбусе?

 

17

Леонард Мэйсон проснулся с невероятной идеей в голове и с нетерпением в членах. Он принялся пихать Клео локтем, пока она не пробудилась окончательно, и подумал, что если он пихнет ее еще раз, она, пожалуй, не удержится и даст ему по одному месту.

Он взгромоздился на нее.

— Который час? — спросила она.

— Наступил час сама знаешь для чего, — ухмыльнулся он и тут же приступил к своему мужскому делу, хотя она совсем не была настроена на секс. Клео закрыла глаза и попыталась прийти в нужное расположение духа, однако Лео, не прекращая свои прыжки, принялся излагать ей гениальную идею, которая осенила его, пока он дремал.

— Сыграет Грету, — сказал он, имея в виду главную героиню пьесы, которую собирался ставить на телевидении, — Сюзанна!

Клео открыла глаза.

— Что Сюзанна? — спросила она, но в этот момент Лео ругнулся и кончил.

— Хочу, чтобы Сюзанна сыграла Грету, — повторил он, отваливаясь на спину.

— Но она не актриса. Она только модель!

— Она больше, чем модель. Она «Женщина Дюрель».

Очевидно, Лео мало волновало то, что она не получила удовольствия, да и ей самой хотелось поскорее переключиться. Клео встала и пошла в ванную.

— Актриса мне не нужна, — крикнул он вслед. — Мне нужно имя. И, кстати, вполне вероятно, что Сюзанна мечтает что-нибудь сыграть. Каждая модель, став знаменитостью, хочет пойти в актрисы.

Клео с зубной щеткой в руке вернулась в спальню.

— Ты сошел с ума, если думаешь, что Сюзанна будет дебютировать на местной телестудии. Если ее вообще интересует телевидение. Насколько я знаю Сюзанну, она предпочтет сниматься только в настоящем полнометражном фильме. И она будет стремиться именно к этому, потому что ценит тот имидж, который создала благодаря рекламе товаров. Реклама поддерживает ее популярность, а сама Сюзанна поддерживает популярность товаров марки «Дюрель». «Духи от Сюзанны» как бы утверждают, что она — самая желанная женщина в мире. Она вполне могла бы получить роль в фильме, снятом по какой-нибудь пьесе. Если бы, конечно, умела играть.

Клео снова ушла в ванную и принялась неистово расчесывать волосы. По совету матери она сделала себе светлые «перья», и волосы потеряли свой первоначальный блеск. Но мать все же оказалась права: теперь, когда ее прическа утратила прежний мышиный цвет, на нее стали больше оглядываться на улице.

В ванную вошел Лео.

— Черт возьми, ты всегда со мной не соглашаешься, когда речь заходит о моей карьере.

— Неправда, Лео, я всегда стараюсь тебе помочь…

— Тогда помоги мне сейчас.

— Не знаю, что я могу сделать в данном случае. Как я могу помочь тебе?

— Помоги уговорить Сюзанну. — Она молча посмотрела на него. — Ну? — проговорил он, отвел в сторону ее руку с расческой и приблизил ее лицо к своему.

— Как я могу это сделать?

— Устроим вечеринку. Позовем Сюзанну, кого-нибудь из моей студии и крупных тузов из компании «Дюрель». Самого Джеффри Дюреля. Я слышал, что он волочится за ней. Может быть, нам удастся уговорить Дюреля стать спонсором постановки.

Клео сбросила ночную рубашку и встала под душ.

— Почему ты решил, что Сюзанна придет к нам на вечеринку? Скорее всего она ходит только на светские рауты.

Она включила воду и прикрыла за собой дверь в тщетной надежде, что на том их разговор и кончится. Но не тут-то было.

Лео яростно распахнул дверь и так резко выключил воду, что кран взревел.

— Ты не хочешь, чтобы я добился успеха! Тебя интересует только твоя поганая работа. Так вот: ты сделаешь так, чтобы Сюзанна пришла, а я буду ее уговаривать.

— Лео, — возразила она с нотками отчаяния в голосе, — мы с Сюзанной никогда не ладили. Она никогда не любила меня. Мы никогда не были настоящими подругами. Только Баффи могла свести нас вместе.

— Тогда ты заставишь Баффи приехать. Скажешь, что мы устраиваем вечеринку для Баффи и Тодда! Найдешь, что сказать!

Он снова включил воду, вылетел из ванны и с шумом захлопнул дверь.

У Клео по щекам потекли слезы, и она быстро закрыла кран, из которого хлестал кипяток. В порыве гнева Лео не заметил, что отвернул на полную мощность левый кран. Что такого необыкновенного может она сказать Баффи и Тодду, чтобы они бросили дочку и все дела и рванули к ним в Нью-Йорк на вечеринку?

Мы почти закончили строительство, когда позвонила Клео и стала настойчиво звать нас к ним в Нью-Йорк на вечеринку. Я подумала, что нам с Тоддом необходима передышка, пока мы не взялись за новое дело. В тот момент Тодд прикидывал, на каком участке земли начать новую стройку. Я решила, что меня не должно мучить чувство вины за то, что мы оставляем Меган на несколько дней. Она много времени проводила с нами и училась ходить, пока мы один за другим распродавали дома. Конечно, у нас были агенты, но никто не умел торговаться лучше, чем Тодд.

— Клео сказала, что это будет что-то вроде воссоединения, — сообщила я Тодду. — Хотя на самом деле это не так. Не совсем, поскольку, по словам Сьюэллен, они с Говардом скорее всего не придут, чтобы не оставлять Пити, и я сомневаюсь, что у Кэсси будет охота проделать такой путь из Калифорнии. Так что воссоединяться будем только мы, Клео с Лео и Сюзанна с Поли. И Клео сказала, что Сюзанна придет только в том случае, если придем мы.

— Иначе ей незачем будет тратить свое драгоценное время на эту вечеринку? — рассмеялся Тодд.

— Именно так. Правда, там будет масса других людей… так сказать, нечленов союза.

— Ну, а ты хочешь поехать?

— Мы с тобой заслужили отдых. И мне любопытно встретиться с Сюзанной. К тому же Клео просила об этом как о личном одолжении. Честно говоря, я почувствовала что-то вроде отчаяния в ее голосе. Разве ты не согласен, что мы имеем право немного развлечься?

— Конечно. Поехали. Но при одном условии. Мы ни у кого не будем гостить. Ни у Лео, ни у Сюзанны. Снимем номер в «Плазе».

— Отлично.

 

18

Мы поселились в «Плазе», и я нисколько не удивилась, что мы попали в тот же номер, в котором так замечательно провели нашу первую брачную ночь. Такого жеста я и ожидала от Тодда.

Наутро он отправился в торговый центр в Парамусе в Нью-Джерси, а я — на встречу с Сюзанной в «Русский чай». Я была не на шутку взволнованна. Ведь я не видела Сюзанну четыре года, с тех самых пор, когда она уехала в Нью-Йорк, если не считать того, что мне попадались журналы с ее фотографиями на обложках да по телевидению прокручивали рекламные ролики с обворожительной «Женщиной Дюрель».

По телефону Сюзанна сообщила мне, что заказала столик специально в «Русском чае», потому что здесь его называли восточным «Поло Лаундж», а «Поло Лаундж» — это место, где собираются звезды Голливуда. Другими словами, насколько я поняла, в «Русском чае» обедали жители западного побережья, когда приезжали в Нью-Йорк. Правда, мне было невдомек, какое отношение к этому кафе имела Сюзанна, которая была лишь нью-йоркской моделью, а не голливудской звездой. Меня провели к довольно удобному, на мой взгляд, столику, и я стала ждать Сюзанну: она опаздывала. Когда она вошла, по залу пробежало волнение. Все уставились на нее, а она посылала в разные стороны воздушные поцелуи. Одета была Сюзанна довольно эффектно, хотя и не по сезону (а был конец мая): в длинное пальто из зеленой замши, широкую юбку и соответствующие туалету туфли, ее пышные волосы развевались в художественном беспорядке. Казалось, их у нее столько, что хватит на двоих.

— Баффи! Баффи! Баффи! — закричала она и обвила меня руками. — Как я скучала по тебе! Ты не представляешь! Наверное, и дня не было, чтобы я не вспоминала о тебе. — Я поцеловала ее в ответ и была так растрогана, что ее беспорядочные слова пролетали у меня мимо ушей. — Ты великолепно выглядишь! — воскликнула она. — Не постарела ни на один день с тех пор, как я впервые увидела тебя. Ты маленькая дьяволица, ты до сих пор похожа на Вивьен Ли. — Я что-то пробормотала насчет того, что это не совсем так, но она уже обернулась к метрдотелю и спросила: — Разве она не похожа, как две капли воды, на Вивьен Ли?

Он тихо согласился:

— Мадам красива.

Глупо, конечно, но при встрече с Сюзанной меня охватила настоящая радость, и я почувствовала душевный подъем. В порыве чувств я заказала мартини с оливками, хотя знала, что впереди еще ждет вечеринка у Клео. А Сюзанна велела принести себе фирменной газировки.

— Продолжаешь охранять стены старого храма? — пошутила я, припомнив, что Сюзанна не пила крепких напитков, почитая святость собственного тела.

— Я до сих пор предпочитаю не допускать алкоголь в свой организм, — важно заявила она, но тут же наклонилась вперед и добавила шепотом: — Однако в прошлом году я сделала аборта.

— Ой, Сюзанна, как я тебе сочувствую! — воскликнула я, не забыв еще того ощущения опустошенности и отчаяния, которое испытала после своего аборта.

— Ради Бога, не сочувствуй, я сама нисколько не пожалела об этом. Боже! Страшно подумать, что стало бы с моей карьерой, если б я не сделала аборта.

— Но ты могла выйти замуж. А потом, родив малыша, снова занялась бы своей карьерой. Поли женился бы на тебе, даже если бы это был не его ребенок.

— А почему ты думаешь, что я хотела сохранить ребенка? И от кого еще он мог быть, как не от Поли? Когда я знаю, что займусь с кем-то любовью, я обязательно предохраняюсь. А то, что случилось — проделки Поли. Результат того, что он в очередной раз изнасиловал меня, — добавила она с искренним возмущением.

Я постаралась не изменить выражения своего лица. «В очередной раз изнасиловал меня», как будто все эти изнасилования были поставлены на поточную линию. Смешно.

— Ты могла бы принимать таблетки, — заметила я. — Тогда ты будешь в безопасности, даже когда тебя насилуют.

— О нет, Баффи! Ты не представляешь, как таблетки воздействует на гормоны! А свои гормоны надо беречь. Если сама не позаботишься об этом, никто не позаботится.

Я не знала, что ответить, и сделала заказ. Я махнула на все рукой и заказала ньюбергских омаров, несмотря на то что они очень калорийны. Сюзанна выбрала салат из латука и помидоры и вытащила из сумки бутылочку приправы собственного приготовления — особую смесь из яблочного сока, уксуса и трав.

— Я дам тебе рецепт. Но пора отказаться от соусов, милая Баффи, иначе ты уже не будешь походить ни на одну знаменитость в лучшие годы ее жизни.

Мы рассмеялись.

— О, те дни, те дни, когда мы учились в колледже, как хорошо тогда было, правда? — проговорила она так, словно с тех пор прошла целая вечность.

— Да, конечно, но и сегодня нам живется неплохо, согласись!

Она взглянула на меня, и в ее глазах мелькнула грусть.

— А ты все тот же романтик, да? Это мне всегда больше всего нравилось в тебе. Но, Баффи, разве ты не знаешь? Сейчас уже никто не может позволить себе оставаться романтиком… — произнесла она упавшим голосом.

Мне хотелось возразить, что как раз я могла позволить себе такую роскошь, но вместо этого спросила:

— Ты продолжаешь встречаться с тем женатым политиком? Если да, то почему?

Она заморгала, как бы нехотя возвращаясь из мира воспоминаний в мир сегодняшний. И оживленно заговорила:

— Потому что он богат, влиятелен, он человек высокого полета, из того теста, из которого выпекают президентов.

— Удивляюсь тебе, Сюзанна. Можно подумать, что тебе что-то перепадет от этих достоинств, если учесть, что он женат на другой.

— Он собирается развестись…

Я вздохнула и посмотрела на оранжевый ньюбергский соус уже без всякого аппетита.

— И ты еще говоришь о том, что кто-то чересчур романтичен, — заметила я. — Только и слышу, что все они собираются разводиться. Какой смысл ему уходить от жены ради тебя, когда он мечтает о Белом доме? Если он разведется, туда он уже не попадет.

Сюзанна улыбнулась хорошо знакомой мне лукавой улыбкой, обнажив нижний ряд зубов.

— Попадет, если будет виновата она, если выяснится, что она изменяла ему. А его пожалеют. Тогда и пригодится моя известность, мое обаяние. Принимая во внимание, что мое имя ничем не запятнано. Так что, сама понимаешь, мне нельзя ссориться с Поли, чтобы он не навредил мне.

— Значит, вы оба, твой сенатор и ты, только и ждете, когда его жена собьется с пути истинного?

— Уэст уже сейчас подозревает, что она изменяет ему, — сообщила Сюзанна и наклонилась через стол, шепнув: — Он установил за ней слежку. — На мгновенье, лишь одно мгновенье, в глазах Сюзанны мелькнула боль. И тут же они потемнели от гнева. — Мне хочется удавить Поли, вот что! Он конченый человек. Он уже ничего не делает. Вообще ничего. От него никакой пользы. Ни в чем. Он просто камень у меня на шее. Все, на что он способен, это напиться и угрожать мне. Честно говоря, я уже боюсь его. И никак не могу от него избавиться. Он постоянно твердит, что разгласит в прессе мой роман, с Уэстоном. — Она провела рукой по лбу и продолжила: — Знать бы, как от него избавиться без лишних хлопот. Уэст говорит, чтобы я оставила все как есть. Что Поли для нас отличное прикрытие. А Джеффри Дюрелю не нравится, что Поли везде суется. Я для него само обаяние и шик, я олицетворяю тот имидж, который нужен его компании — парфюмерии от Сюзанны. Он говорит, что я теряю свой шик, живя с небритым, взбалмошным, безработным пьяницей!

— Не надо, Сюзанна! — взмолилась я. Мне тяжело было слышать такое о Поли. О человеке, который остался в моей памяти милым, улыбчивым, жизнерадостным парнем. Да, именно таким и был Поли в те времена. К тому же в нем чувствовалась сила духа, самоуважение и гордость. И он всегда смеялся.

— А что Джеффри Дюрель? Кто он для тебя, кроме как твой работодатель?

На этот раз Сюзанна показала не только свои зубки, но и ямочки на щеках.

— Джеффри стар. У него редко возникает надобность во мне. А кроме того, — и она наклонилась через стол, — он слегка тронут на малолетках. — Я не успела попросить ее пояснить свои слова, потому что она быстро порылась в сумочке и извлекла оттуда золотой флакон. — Это тебе, дорогая Баффи. Духи от Сюзанны, флакон из настоящего золота, восемнадцать каратов, он открывается, и его можно снова наполнить. Таких флаконов было выпущено всего несколько штук. Мне самой досталось три, и я хочу, чтобы один был у тебя.

Она протянула его мне. Я взяла флакон в руки и провела пальцами по надписи «Сюзанна», вытравленной в металле.

— Я не могу его взять, Сюзанна. Он слишком дорогой… — запротестовала я.

— Но я хочу, чтобы ты его взяла, Баффи. Ты моя самая близкая подруга. Настоящая подруга, которой я могу доверять. К тому же у моей старой знакомой из Кентукки, той самой бродяжки Поппи, тоже есть такой, так что еще один может быть и у тебя. Помнишь, я рассказывала тебе о ней? Я любила болтать с ней, когда мы учились в школе.

— Да. Клео сказала, что встретила тебя с ней и ее приятелем. Что ты пыталась помочь им. Он певец? Я подумала, что ты отлично поступила, когда взялась помочь им, позволила им остаться у тебя.

Сюзанна поморщилась.

— Все произошло не совсем так. Поверь, у меня не было ни малейшей охоты помогать им. Скорее меня вынудили заняться их делами. — Иногда она может быть на удивление откровенна, думала я, слушая Сюзанну. — Вот как все произошло на самом деле. Однажды утром они появились у меня в дверях — босиком из Кентукки, как у нас выражаются. Они запросто вторглись ко мне с одним-единственным чемоданишком. Тогда я еще не подозревала, что они собираются отколоть.

* * *

Поппи уже давно подумывала уехать из Кентукки. В тот вечер она приняла окончательное решение. Это случилось, когда они с Гермом вышли из заведения под названием «Крупная выпивка».

— По-моему, сегодня они по-настоящему балдели от меня. Правда, Поппи? Они точно посходили сегодня с ума, — взволнованно произнес Герм.

— Слушай, Герм, лучше иди и пригони сюда свой паршивый грузовик. У меня сейчас задница отмерзнет.

Она крепко обхватила руками плечи. На ней было надето прямое обтягивающее платьице без пояса, которое еле прикрывало грудь и бедра. Когда показался Герм на своем пикапе, она принялась кричать на него, правда, без особой злобы:

— Сейчас же вылезай оттуда и помоги мне забраться, сонная тетеря!

Он безропотно исполнил приказание.

— Забыл, что мне следовало помочь тебе, — пробурчал он, откидывая назад темные волосы, которые все время лезли в глаза.

— Ты бы и задницу свою где-нибудь забыл, если б она не была пришита к тебе.

Он улыбнулся и ответил:

— Ты так и не похвалила меня за сегодняшнее выступление.

— Может, потому, что тебя не за что особенно хвалить. Ты деревенский тупица, ты не сделал, как я тебе велела. Я говорила тысячу раз: певцов в стиле «кантри» сейчас полно. И ты должен отличаться от них. В твоем голосе должно быть больше тоски.

Герм надулся.

— Между прочим, совсем не просто петь в той манере, к которой не привык.

— Если б ты не был таким лодырем и больше репетировал, у тебя наконец бы все получилось.

— Постараюсь, Поппи.

Он положил руку на ее голое бедро, выглядывавшее из-под юбки.

Она слегка нажала ему в пах. Его рука, держащая руль, дрогнула.

— Подожди, пока я не отъеду в сторону.

Тогда она ущипнула его.

— О Боже, Поппи, неужели тебе трудно подождать, пока я не найду, где остановиться?

— Заткнись, продолжай ехать и поработай пальцем.

— Не могу; я за рулем.

— Черт побери, Герман! Давай работай пальцем. Хочу, чтобы меня трахнули. И прямо сейчас!

Она снова ущипнула его, на этот раз больнее.

— Ради Бога, Поппи, лучше б ты перестала! Меня сейчас чуть не занесло! — Он заметно взмок. — Я не выдержу этого за рулем, — взмолился он.

— Говорю тебе, пошуруй своим пальцем.

— Каким образом? Ты что, без трусов?

Она задрала юбку. Он на секунду оторвал взгляд от дороги.

— Господи Иисусе!

— Теперь все ясно, Герман: ты плохо соображаешь. Потому объясняю. Одной рукой ты держишь руль, а вторая рука свободна. Ты можешь ей орудовать сколько угодно. — Наступила пауза. Через некоторое время она сказала: — Ну вот… Можешь же, когда захочешь.

— Я сейчас сгорю, Поппи. Расстегни мне штаны!

— Хорошо, дурачок. Ну как?

— О Боже! Я сейчас остановлю машину!

— Не надо. Неужели ты не понимаешь, что так интереснее?

— Мы завтра опять пойдем в «Крупную выпивку»?

Неожиданно на нее накатил приступ раздражения.

— Это грязная дыра. В таких вонючих клозетах ничего не добьешься. Мы тут топчемся уже пять лет. А баксов у нас нет до сих пор, и никто не знает, что мы вообще существуем.

Он оторопел.

— Но ты же говорила, что нужно где-то начинать?

— Ты начинаешь уже несколько лет. Неужели тебе не приходит в голову, что ничего не получается? Ты записал только одну дурацкую пластинку, и нам никуда толком не удалось ее пристроить. Только нескольким поганым диск-жокеям из местных. Самое время убираться отсюда к черту.

— Но куда?

— Куда-нибудь, где можно хоть чего-то добиться.

В его глазах мелькнул злой огонек.

— Ты случайно имеешь в виду не Нэшвилл?

— Нет, болван, я не Нэшвилл имею в виду. Там певцов как собак нерезаных, и каждый суетится почем зря. А ты не пробивной, тебе за ними не угнаться. Да и вообще, кому нужен этот Нэшвилл?

Его подкупило ее стремление найти землю обетованную.

— Куда ты хочешь двинуться?

— В Голливуд. В Лас-Вегас. Или прямо в Нью-Йорк.

— В Нью-Йорк? Перестань дурачиться. Кому мы нужны в Нью-Йорке?

— Боже, ну ты и зануда! Не знаю, зачем я трачу на тебя время.

— Может, потому, что любишь меня? — робко произнес он. — Потому, что я хорошо пою? Или потому, что я хорошо трахаюсь?

— Не настолько ты хорошо поешь, да и трахаешься средне, — кисло заметила она. — И кто тебе сказал, что я люблю тебя?

— Поппи, а где мы будем жить в Нью-Йорке? Где достанем денег?

Рассказывать ему о Сюзанне было бесполезно. Он все равно не поймет, какую власть она имеет над Сюзанной, власть, которую она получила благодаря письму, опрометчиво отправленному ей Сюзанной. Должно быть, на нее нашло умопомрачение, когда она писала его, признаваясь в том, что попала в сложное положение из-за своих отношений с давним любовником и с тем женатым политиком, у которого были большие связи наверху. Да, она могла бы заложить Сюзанну и сбить спесь с нее, а заодно и с ее политика. А еще Сюзанна упомянула о крупной косметической фирме. Если Поппи выдаст ее тайну, дела фирмы, несомненно, пойдут прахом. Нет, вряд ли Сюзанна откажется поселить их на время в своем шикарном доме на Пятой авеню и помочь Герму. У нее наверняка есть связи, и она действительно постарается помочь им хотя бы потому, что чем раньше устроит их дела, тем скорее избавится от них.

— Так когда поедем, Поппи? — Он уже сгорал от нетерпения.

— Завтра.

— Завтра?

— Да, ты правильно понял. Завтра. И никому не скажем ни слова. Просто соберемся и уедем.

— А моя мама?

— Пошлешь ей открытку к Рождеству.

— Не могу поверить, — восторженно произнес он. — Нью-Йорк!

— Точно.

Поппи рассмеялась. Она представила, какое будет лицо у Сюзанны, когда на пороге ее роскошных нью-йоркских апартаментов появится она с Германом и с гитарой.

— Они просто сели мне на шею. Он парень милый, но недоумок, зато ее ума хватает на двоих. Эта маленькая сучка взялась меня шантажировать. То, что я, как дура, рассказала ей по секрету, она решила использовать против меня. Она пригрозила, что разгласит мою тайну в какой-нибудь бульварной газете, если я не буду помогать им. И мне пришлось искать кого-то, кто согласился бы прослушать эти идиотские песни. Поверь, я была просто вне себя. Я не знала, как избавиться от этих проходимцев, куда от них деться. И вот однажды я обнаружила, что пропал один из флаконов с духами. Я сразу поняла, что его стащила Поппи. За ней это всегда водилось. И тут меня осенило. Я заявила, что пропал бриллиантовый браслет, и сказала Поппи, что заявлю на нее в полицию, если они с Гермом не уберутся к чертовой матери. А вздумай она пустить обо мне слух, ей все равно не миновать тюрьмы, потому что я личность известная и полиция скорее поверит мне, а не ей. Да кто она такая! Кроме того, я подозревала, что у нее появились какие-то связи, и эта маленькая сучка участвовала в перевозке наркотиков и, возможно, использовала мой дом как склад для своего товара.

— Но ты не знала ничего точно?

— А мне и не надо было. Я подозревала ее! А она шантажировала меня, держала на крючке! Поверь, уж лучше иметь дело с Поли, этим ходячим недоразумением, чем с теми двумя оторвами.

— Значит, ты их выкинула?

Она удивленно посмотрела на меня.

— Конечно. А как бы ты поступила?

— Не знаю. Куда они делись?

— Не имею ни малейшего представления, да мне это и не интересно. Но ни на секунду не сомневаюсь, что они добьются своего. Поппи умна, к тому же подла, как змея, и хитра, как лисица. — Сюзанна замолчала, задумавшись, и наконец добавила: — Поверь, я мечтаю как-нибудь так же избавиться от Поли, как избавилась от Поппи.

Я представила, как Поппи и Герм, голодные и холодные, бредут по улицам. Я понимала, что Сюзанна выразилась абстрактно, но все равно мне было обидно, что она ставит Поли на одну доску с теми двумя.

— О Сюзанна! Неужели между тобой и Поли все должно так печально кончиться? Прошло столько времени. Почему бы вам не остаться вместе? Ты еще можешь спасти его. Боже мой, Сюзанна, ведь Поли еще нет двадцати пяти. Ты не можешь выбросить его, как отработанный шлак. Зачем тебе охотиться за этим Уэсом и этим Дюрелем? Они только используют тебя, как ты используешь их. А Поли любит тебя. Почему бы тебе не выбрать любовь? Любовь — единственное спасение, Сюзанна! Прислушайся к моим словам!

Я защищала Поли, но на секунду моя настойчивость испугала Сюзанну. Я заметила это по ее глазам. Но лишь на секунду. Она рассмеялась и ответила:

— Но я не люблю Поли. И никогда не любила.

— А ты способна любить кого-нибудь? — спросила я.

— Да, конечно. Себя! Я себя обожаю.

Она снова рассмеялась, на этот раз уже над собой. В конце концов рассмеялась и я. Трудно не подхватить смех того, кто смеется над собой. Но даже в конце обеда, когда я осторожно положила флакон с духами к себе в сумочку, так, чтобы не повредить гравировку с именем Сюзанны, меня не покидало чувство, что за нашим столом сидят призраки: Поппи, Герм и милый Поли.

 

19

Так вот она какая, блестящая нью-йоркская вечеринка, думала я. У них даже была терраса, заставленная деревьями в кадках и белыми кушетками. Ну и что, что оттуда открывался не самый лучший вид на Третью авеню? Это был сам Нью-Йорк, а в листве деревьев в кадках были умело запрятаны мерцающие огоньки. Как и говорила Клео, в жилой комнате было очень мало мебели: белые холщовые диваны, черные столики со стеклянной поверхностью, огромные экзотические растения и ярко-красные аксессуары. Шик. У Клео всегда был вкус. Гости невольно вписывались в общую цветовую гамму комнаты. Мужчины в черном и женщины по большей части в белом или черном с каким-нибудь цветным вкраплением. На Клео был строгий черный туалет, а на мне платье в греческом стиле из белого шелкового трикотажа. Тодду нравилось, когда я надевала что-нибудь белое. Он говорил, что женщины с блестящими черными волосами и фарфоровой кожей должны ходить в белом.

Но именно Сюзанна, которая пришла позже всех с Поли на хвосте, блистала как настоящая звезда в выходном золотом мини с разбросанными в нарочитом беспорядке огненными волосами, впервые нарушив свое правило не позволять наряду затмевать красоту лица. Ну и, конечно, разве мог найтись человек, чей взгляд не приник бы к ней одной, пораженный ее блеском?

Я повернулась к Тодду, чтобы поделиться с ним своим впечатлением. Он смотрел как завороженный, только не на Сюзанну, а на Поли — истощенного, бледного, с ввалившимися глазами, одежда висела на нем, как на вешалке. Его взгляд загорелся, когда он увидел нас. Он ринулся к нам, бросился обнимать и целовать сначала меня, а потом Тодда. Я люблю Сюзанну, но мое сердце разрывалось от жалости к Поли. Он прошептал мне в ухо:

— А ты все та же юная Вивьен, и от этих зеленых глаз мой пульс начинает биться сильнее.

Я снова потянулась поцеловать его.

Мы болтали и смеялись, и я горячо надеялась, что он не будет пить, и он действительно вначале не пил. Дрожащими руками он зажигал сигареты одну за другой, и мне стало ясно, что я снова слишком наивно смотрю на вещи.

* * *

Официант подал шампанское в высоких тонких бокалах, а официантка в черном шелковом платье принесла канапе с шотландским лососем и мелкие картофелины, фаршированные красной икрой. Я подумала, что надо будет рассказать Сьюэллен о фаршированном картофеле. Очень дорогой прием, мелькнуло у меня в голове, и Клео, будто прочитавшая мои мысли, прошептала:

— В такие дни, как сегодня, Лео не против пополнить семейный бюджет моей зарплатой и не терзается вопросом насчет того, чья работа лучше или чей статус выше.

Хотя они и сложили вместе две зарплаты, этого было мало, и я не могла понять, как же они выкрутились. Наверное, помогли родители Клео, которые были в разводе и жили отдельно. По-видимому, особенно постаралась мать Клео. Она мечтала, чтобы ее дочь была счастлива в браке.

Я взглянула на Лейлу Пулитцер, прибывшую на вечеринку из Тинафлайя. На ней было стильное серебряно-белое одеяние. Она разговаривала с кем-то из сотрудников Клео. Как и Поли, она, повинуясь моде, курила одну сигарету за другой. У нее расстроены нервы, подумала я, и, возможно, она слишком много пьет. Наверное, все еще переживает после неудачной попытки выйти замуж? Да, тут уж не до смеха. Если бы я была на ее месте, не ликер бы глотала, а яд из серебряной кружки.

Я заметила, что Лео и Сюзанна поглощены разговором на террасе, и мне было невдомек, о чем эти двое, никогда не питавшие друг к другу особой склонности, могли так оживленно беседовать.

— Но Лео, ты мне не нужен, — сказала Сюзанна с легким оттенком презрения в голосе. — Я могла бы пойти на любую студию и получить роль в спектакле. Тем более если Дюрель станет спонсором постановки. Зачем мне отдавать себя и Дюреля в дар твоей Богом забытой студии?

— Потому что я тот человек, который знает пристойный способ избавить тебя от твоей проблемы.

— Какой проблемы? — устало спросила Сюзанна.

— От Поли. От твоего проклятия, Сюзанна. Если ты не будешь осторожна, он потянет тебя за собой в трясину, и тебе уже нечем станет дышать. Я дам Поли работу в своем спектакле. Какую-нибудь нехитрую работу, которая при всем при том займет его время. Что-нибудь, что отвлекло бы его.

Сюзанна облегченно вздохнула. Она испугалась, что Лео знает об Уэсе и собирается использовать это против нее. Она сказала с усмешкой:

— Если Дюрель согласится быть спонсором, я везде найду для Поли работу. И ты мне для этого не нужен. Кроме того, это ненадолго отвлечет Поли. Он настолько обнаглел, что даже не собирается делать вид, будто занят чем-то созидательным. У него на уме одна пьянка! Его никто не может выдержать.

— Да, конечно, но я могу найти врача, который…

При этих словах она взглянула на него с неожиданным интересом, хотя и недоверчиво.

— А что твой врач может для него сделать? Вырежет ему мозги, так что он вообще забудет, что когда-то знал меня?

— Нет, — рассмеялся Лео. — Он пропишет ему лекарство, которое одновременно отвадит его от выпивки и укротит темперамент.

— Укротит темперамент? — повторила она.

— Да. Не будет больше ни вспышек ярости, ни сцен ревности. Ты увидишь другого Поли — тихого, смирного, которым сможешь управлять, которому поможешь подняться со дна, и постепенно, незаметно избавишься от него.

О Боже, это было бы прекрасно! Если бы только можно было помочь Поли снова встать на ноги, обрести самого себя, и в то же время сделать так, чтобы он навсегда ушел из ее жизни!..

Она округлила глаза:

— Что, действительно существует такое лекарство?

К тому времени, когда мы сели за стол, у Поли уже потухли глаза, и было заметно, что он старается держаться нарочито прямо, как это свойственно всем пьяницам, которые хотят показать, что они в порядке. Он молчал. Я следила за ним и не видела, чтобы он что-нибудь пил. Так когда же он набрался? И где? Заперся в ванной с поллитровкой? И где же та ярость, в которую он, по словам Сюзанны, обычно впадал по пьяни? Я только заметила, что он мрачен как туча. Бедняга! Выпивка уже не приносит ему удовольствия. А ведь он хотя бы мог быть веселым пьяницей…

Обратно в «Плазу» мы ехали в такси, держась за руки. Мы оба думали о Поли.

— Эта сучка Сюзанна… — не сдержался Тодд, хотя это было не в его характере. Он относился к людям терпимо, и причуды Сюзанны скорее забавляли его.

— Но тут не только ее вина, — попыталась я оправдать ее. — Наверное, у Поли врожденная склонность к алкоголизму. Безответная любовь встречается сплошь и рядом. Довольно многие любя тех, кто не любит их. Но они при этом не распадаются на части, ведь так? Они берут себя в руки и продолжают жить…

Губы Тодда превратились в тонкую линию. Он покачал головой.

— Дело не только в безответной любви. Это было бы очень просто. Сюзанна использовала его… Нагло, непростительно. Она нанесла ему смертельную рану.

Я содрогнулась. Страшные слова: «смертельная рана»…

— А Лео не переменился, правда? — помолчав, спросила я.

Тодд усмехнулся:

— Нисколько. Старый Лео остался прежним. И Клео не особенно изменилась, разве что осветлила волосы.

— По-моему, она все-таки стала немного другой. Мне кажется, в ней нарастает бунт против Лео, тогда как раньше каждое его слово она воспринимала как откровение.

— И ты думаешь, что этот бунт когда-нибудь грянет?

— Не знаю. Пока не знаю. Она до сих пор живет представлениями о счастливом браке, которые мать вбила ей в голову. И сейчас ей даже хуже, чем ее разведенной матери.

Я тяжело вздохнула. Все вокруг казалось безрадостным. Тодд двумя пальцами поднял мой подбородок.

— Не грусти, Баффи Энн. Я люблю тебя всеми фибрами своей души…

«Благодарю тебя, Господь». Он поцеловал меня, и тут наше такси остановилось перед входом в гостиницу.

Выходя из машины, Тодд заметил, что по парку, который находился на другой стороне улицы, разъезжают старинные экипажи, в которых катаются влюбленные парочки.

— Пошли, — потянул он меня за собой. — Ведь тебе никогда не случалось трястись в экипаже, запряженном лошадьми?

Лошадка везла нас неспешной рысью через Центральный парк, и я шепнула в лицо Тодду:

— Спасибо…

— Почему мне спасибо? Это исключительно заслуга лошади и кучера.

— Спасибо за то, что ты не изменился. Спасибо за то, что ты остался тем же Тоддом, в которого я когда-то влюбилась… Моим Тоддом.

Мы стояли недалеко от «Плазы» у фонтана, переливавшегося огнями при свете звезд.

— Он называется «Фонтаном плодородия», — сообщил Тодд, показывая мне на бронзовую статую обнаженной женщины, украшавшую фонтан. — Насколько я понимаю, плодородие олицетворяет корзина с фруктами, которую она держит.

— Да.

— Она мне нравится. По-моему, она похожа на тебя, — добавил он. Конечно, это была полная чушь.

— Ну, я не настолько плодовита. Пока что я произвела на свет только Меган.

Я вспомнила, что несколько лет назад мы с Тоддом решили обзавестись пятью детьми. Но Тодд возразил:

— Я думал о других плодах, которые ты неустанно взращиваешь, — о дружбе, понимании, сострадании и милосердии. Не говоря уже о любви.

— О Тодд, ты всегда говоришь о любви.

Я заметила волнение в его глазах.

— Знаешь, что я собираюсь сделать? Я собираюсь заказать такую же статую, но в точности похожую на тебя, установить ее в фонтане, а фонтан построить в середине нашего торгового центра!

Мне сразу стало ясно, что он решился открыть мне свои планы. Но прикинулась, что не поняла:

— Какого торгового центра?

Он с улыбкой посмотрел на меня:

— Я еще не знаю, как его назвать. Может быть, так: «Центр плодородия Баффи Энн Кинг»? Нравится?

Я ответила вопросом на вопрос:

— Ну и сколько ты это вынашивал?

— О, два или три месяца. У нас есть права на землю, и я подумал: «Почему бы и нет»?

— Почему бы и нет? Да потому, что, как я считала, ты озабочен строительством следующего жилого квартала. Я полагала, что именно этим бизнесом мы занимаемся.

— И я так считал. Но потом подумал: «Черт побери, это мы уже освоили. Почему бы не придумать что-нибудь новенькое?»

— Что-нибудь новенькое? Ты называешь гигантский проект торгового центра «чем-нибудь новеньким?» Ведь речь идет о миллионах и миллионах долларов… — И добавила: — Я правильно говорю?

Он самодовольно улыбнулся.

— Я уже договорился с банками о ссуде. И составил список торговых отделов, которые войдут в состав центра.

Я испуганно покачала головой:

— Это больше смахивает на прожектерство.

— Ничего не бойся, Баффи Энн. У меня уже разработан весь проект. Мы закончим строительство торгового центра самое позднее через год. Мы будем возводить его по тому же принципу, что и дома. Безостановочно, в несколько месяцев. Ты знаешь мой девиз…

У него было много девизов.

— «Ничем не рискуем, ничего не получаем»? — предложила я.

— Ой-ой-ой! С любовью мы способны на все…

— Ах ты! — Я сделала вид, что рассердилась. — Почему ты раньше ничего мне не сказал?

— Потому что хотел сделать тебе сюрприз. Подарок на день рождения…

— Но мой день рождения еще не наступил. Почему ты передумал и решил сообщить мне об этом сейчас?

— Я просто подумал, что трудновато будет запрятать в праздничном пироге торговый центр.

Я изобразила возмущение.

— Очень неудачная шутка!..

И тут мы улыбнулись друг другу и взялись за руки, все еще глядя сквозь ночной туман на статую.

Я хихикнула, и Тодд радостно произнес:

— Согласись, что тебе все-таки понравилась моя шутка.

— Нет. Нисколько. На самом деле я думала о том, как ты изменился. Несмотря на свое зубоскальство, ты стареешь.

Его брови взлетели.

— Разрешите спросить, что заставляет вас так думать? — спросил он галантно.

— Я вспомнила о нашем медовом месяце, о Париже, о фонтане на площади Святого Михаила с каменными дельфинами. Да, ты становишься старым и скучным.

Поколебавшись секунду, он проговорил:

— Ты говоришь черт знает что… — И вдруг он оказался в фонтане, обдав меня брызгами. — Иди сюда, — и он протянул ко мне руки. — Иди, любовь моя.

— Но мое платье, — запротестовала я, смеясь.

— Баффи Энн. Уж кто стареет — так это ты!

— Тогда в Париже на мне не было платья стоимостью три тысячи долларов.

И все же я решилась броситься в фонтан. Мои слезы смешались с волшебными брызгами, и Тодд крепок обнял меня, словно в его руках была сама жизнь.

 

20

Я распаковывала вещи, довольная тем, что наконец мы вернулись домой. Прошло всего три дня, но за это короткое время я поняла, как счастлива. Я вытащила флакон духов от Сюзанны, поставила их на свой туалетный столик и вспомнила о ее подружке Поппи, у которой тоже был такой флакон. Мне не давала покоя мысль, что сталось с этой девочкой из Кентукки после того, как она покинула дом Сюзанны.

* * *

Поппи вернулась в мотель «Большая волна» и увидела, что Герман лежит на кровати и, потея, сам себя ласкает.

— Какого черта ты тут делаешь, мальчик с куриными мозгами? — Он робко улыбнулся. — Ты думаешь, я притащила тебя на себе в Лас-Вегас для того, чтобы ты тут валялся, как мешок с дерьмом, и играл сам с собой?

— А чем мне еще заниматься? Ты же сама сказала, чтобы я не уходил из комнаты.

— Я говорила тебе тысячу раз: когда меня нет, ты должен заниматься, репетировать. Постоянно. Чтобы всегда быть в форме.

— Я репетировал, Поппи. Как ты велела. Постоянно, неделями.

— Неужели? Хорошо, в среду вечером, ты выступаешь. Это твой первый поганый концерт в большом городе, и желательно тебе спеть хорошо, потому что мне надоело возиться с никчемным идиотом, который не отличает своего члена от своей задницы и не находит ничего лучшего, как валяться в постели и играть со своей штучкой.

— Я действительно буду петь? Я получил приглашение? Самое настоящее?

— Да, придурок. В «Серебряной жиле».

— Клево. Как тебе это удалось, Поппи?

— О Боже! Меня когда-нибудь стошнит от тебя. Да уж порядочно покрутилась, кретин. Теперь слушай внимательно. Завтра утром ты отправишься в Эль-Пасо.

— Зачем?

— Чтобы кое-кому оказать услугу. Ты окажешь услугу — тогда и тебе ответят тем же. Заберешь пакет и привезешь сюда.

— А ты не поедешь со мной?

— Нет, не могу. У меня дела. Ведь тебе хочется выступить в среду?

Он кивнул.

— Тогда сделаешь, как я тебе сказала, и не потеряй посылку. Если потеряешь, лучше не показывайся мне на глаза. Кстати, теперь тебя будут звать Бо Бофор.

Он удивленно взглянул на нее.

— Почему?

— Потому что оно благозвучнее, чем Герман Бофор, идиот!

— А, понятно, — добродушно согласился он. — Бо Бофор… Мне нравится, Поппи.

— О Господи, какое достижение!

— Ну и воняет же от тебя сегодня!

— Я всю ночь просидел за рулем, чтобы пригнать свой пикап из Эль-Пасо. Уже несколько месяцев я мотаюсь туда и обратно. Туда и обратно. Я вымотался, Поппи.

— Слушай. Начиная со следующей субботы, ты поешь в «Плавучем театре». Это действительно первоклассное место. Если ты покажешь себя на этом концерте, то, может быть, тебе больше не придется ездить в Эль-Пасо. Я пригласила кое-каких людей, чтобы они присмотрелись к тебе, так что ты должен быть на высоте. Мы перекрасим тебя в блондина, и перед тем как ты начнешь петь свои обычные песни, я хочу, чтобы ты исполнил попурри из ранних песен Элвиса, с которых он начинал. И хочу, чтобы ты, как Элвис, завил свой чуб и научился бешено крутить бедрами.

— Но это не мой стиль, Поппи. Я пою строгое «кантри».

— Заткнись, идиот. У меня уже в печенках твой скулеж. Ты сделаешь так, как я скажу. И к субботе должен быть готов со своими…

И она запустила ему что-то из его музыкальных штуковин прямо в лицо.

Бо важно расхаживал по своей гримерной в новом облегающем, усыпанном блестками костюме ковбоя, откидывая то в одну, то в другую сторону свои свежевыкрашенные белокурые волосы.

— Похоже, это уже что-то, — сказал он, с удовольствием оглядывая себя в зеркале. — Кажется, что под этими штанами спрятаны целые арбузы.

— Отличная идея, парень.

Поппи тоже переменила наряд. Короткая черная атласная юбка сидела на ней так же, как обычная джинсовая. Черный атласный верх. Под юбкой на этот раз оказались красные кружевные трусы — деталь туалета, которой она редко пользовалась.

— Слушай внимательно, Бо. Когда закончишь петь Элвиса, я сниму свои трусы и брошу ими в тебя.

Его глаза изумленно округлились.

— Зачем?

— Ты поймаешь их, понюхаешь, лизнешь, потрешь их о свой чуб и кинешь обратно.

— Зачем?

— Просто сделай так! И если после этого кто-нибудь из толпы швырнет тебе свои трусы, сделай то же самое. Поцелуй их, оботрись ими, перекинь через спину, вытри пот со лба! И кинь обратно.

— Но зачем мне утираться их обосранными трусами?

— Заткнись и сделай так! Болван! Мы станем секс-символом. Как Том Джонс. Как Элвис. Ты вывернешься наизнанку, ты взорвешь эту сцену! Ты так будешь мотать своей элвисовской задницей, будто она у тебя из резины! Вот… — Она порылась в сумочке. — Возьми. — И протянула ему красные пилюли. Не успел он спросить ее, что это такое, она сказала: — Это тебе для тонуса. Чтобы никто не подумал, что ты труп.

Как Поппи и предполагала, швырянием трусов они добились того, чего хотели. Она знала, что изголодавшиеся по сексу старые шлюхи, чинно сидевшие в зале со своими лысыми толстыми муженьками, обязательно последуют ее примеру. Пилюли тоже сделали свое дело. Бо был как заведенный. И важные господа в черных костюмах, которых Поппи притащила сюда, увидели, как рождается новая звезда. И это сделала она, Поппи! В 1970 году, на Рождество, она подарила миру новую звезду!

— Я хорошо выступал сегодня, Поппи? А ведь я понравился тем женщинам. Разве я не делал так, как ты велела?

— Не могу сказать, что ты пел потрясающе, — заметила она, — но ты был совсем не плох.

— А я получу контракт, о котором ты говорила?

— Думаю, да. Если не успеешь опозориться. И если я приложу все усилия. А сейчас тебе необходим отдых. Завтра у тебя три концерта.

— Но, Поппи, я сейчас не усну. Я так возбужден, что, кажется, вот-вот взорвусь.

— На. — И она протянула ему капсулу. — Чтобы ты смог угомониться.

Он с усмешкой посмотрел на нее:

— Маловато будет.

— Снимай костюм и повесь его на крючок. Потом прими пилюлю и ложись.

Он сделал все так, как она сказала. Он всегда ее слушался.

— А теперь закрой глаза, глупыш, и Поппи поможет тебе уснуть.

И пока она ласкала его языком, он спросил:

— Как ты думаешь, когда у нас появится возможность отправиться в Голливуд?

 

21

Тодд начал строительство торгового центра в июне 1970 года и, сегодня, одиннадцать месяцев спустя, состоялось его официальное открытие. Верный своему слову, Тодд действительно заказал бронзовую статую для огромного фонтана на главной площади Галереи Кинга, и она очень напоминала меня. А сам фонтан переливался всеми цветами радуги. Его окружала живая изгородь из самшита, окаймленная рядами цветов всевозможных оттенков.

— Роскошно, — воскликнула Сьюэллен. Они с Говардом прилетели утром в Акрон, чтобы присутствовать на завтрашней церемонии.

— Мы не думали, что успеют закончить статую. Скульптор занимался ею ровно столько, сколько мы строили галерею.

— Она замечательна, Баффи, — сказала Сюзанна, оглядывая бронзовую фигуру. — И какое яркое доказательство любви Тодда. Это настоящая богиня в твоем обличье.

— Богиня? Что ты, Сьюэллен? Какая ерунда! — возразила я, но на самом деле мне было очень приятно. Я с гордостью повела Сьюэллен по зданию. Идея Тодда заключалась в том, чтобы соединить старый стиль постройки с новым. — Вспомни кливлендский пассаж, построенный в 1890 году. Он всегда нравился Тодду. И он просил архитектора положить в основу своего проекта милый старомодный стиль. И вот, — сказала я, указывая в разные стороны, — ты видишь, что викторианские балконы соседствуют с огромными стеклянными витринами. А латунные перила и светлые деревянные стены вполне уживаются со старомодной лепниной. Дорические колонны в сочетании с огромными современными лампами на потолках…

— А еще деревья и цветы вокруг… — подхватила Сьюэллен.

— В здании поддерживается определенная температура. Таких торговых центров, как наш, в стране лишь несколько. Все остальные представляют собой не единое целое, а случайное объединение разрозненных магазинов, так что мы как бы предвосхищаем будущее. Тодд настоящий пророк. И пожалуй, наш центр — единственный в стране, где организована торговля автомобилями.

— Прямо дыхание перехватывает! Тебе есть чем гордиться. Ты и Тодд…

— Это исключительно заслуга Тодда. Он мечтатель!

Сьюэллен улыбнулась, видя, как я рада.

— Говард говорит, что Тодд в первую очередь финансовый гений, гений Акрона.

— Не знаю. Глядя на него, можно подумать, что все это так легко. Словно каждый способен сделать то же самое, если чуть-чуть пошевелит мозгами.

— Вряд ли. Ты и сама это понимаешь. Провернуть подобное дело… — Сьюэллен покачала головой. — Тодду еще нет тридцати, и он начал практически с нуля.

Я вспомнила, как в школе мы пытались заработать денежную премию, которая на самом деле казалась нам слишком ничтожной.

— Должна сказать, что создавалось впечатление, будто банки сгорают от желания одолжить Тодду деньги. Будто буквально каждый стремится принять в этом участие… Представь себе: Тодд начал подписывать арендные договоры еще до того, как стали закладывать фундамент. Каждый универмаг хотел оборудовать тут свой отдел. Тодду приходилось отказываться от них. Конечно, мы задолжали невероятные деньги, — добавила я, усмехнувшись. — Да уж, тот, кто позволяет себе такие долги, должен быть очень богат…

— Тодд планирует построить такой же центр и в Колумбусе?

— Да. Я не говорила тебе? Он будет выполнен в стиле галереи Витторио Эммануэля в Милане. В сочетании с американским модерном…

— Вы оба, несомненно, расширяете свое поле деятельности.

Я поморщилась:

— Мне бы хотелось, чтобы это я расширяла свое поле деятельности.

Сьюэллен непонимающе посмотрела на меня:

— Ты, наверное, имеешь в виду ребенка…

— Понимаешь, Меган сейчас два с половиной года, и если бы я сейчас забеременела, между ними была бы разница в три года. Но Тодд хочет еще немного подождать. Он говорит, что я нужна ему. Что ему больше не на кого опереться.

— Ну что же, Баффи, у тебя еще есть время. Ты молода. В конце концов ты на два года моложе меня, и моему Пити будет четыре с половиной года, когда я снова рожу.

— О Сьюэллен! Оказывается, ты беременна, ничего не сказала мне!

Сьюэллен рассмеялась:

— Вот я тебе и говорю! И надеюсь, что это будет девочка!

Мы присоединились к Говарду и Тодду, которые обедали в ресторане на бульваре Сен-Жермен на втором этаже торгового центра.

— У меня для тебя новости, Сьюэллен, — сообщил Говард, нервно улыбаясь.

— Да? — Сьюэллен посмотрела сначала на него, потом на Тодда и на меня с немым вопросом в глазах. И сказала, на всякий случай улыбнувшись: — Почему у меня такое ощущение, будто здесь созрел заговор?

Наверное, она колдунья, подумала я. Ведь колдуньи обладают даром предвидения.

— Тодд хочет, чтобы я работал с ним, занимался его бизнесом, — сразу выпалил Говард, словно у него уже не было сил держать во рту целую пригоршню слов. — Он хочет, чтобы мы перебрались сюда в Акрон.

Сьюэллен перевела тяжелый взгляд с меня на Тодда, будто мы предали ее.

— Познакомься с вице-президентом Компании Кинга, — произнес Тодд с широкой улыбкой, сделав вид, что не почувствовал враждебных токов, исходящих от Сьюэллен.

— Я не верю никому из вас троих! Все решить, даже не посоветовавшись со мной! — возмутилась она и повернулась ко мне. — А ты! Что ты говорила до этого? «Бедная я, бедная. Не могу завести второго ребенка, потому что Тодду не на кого больше опереться…»

— Сьюэллен, соглашайся! Это будет так здорово для всех нас. Мы же не в Сибирь зовем тебя с Говардом, а…

— В Страну успеха и процветания? — закончила она за меня. — Но нам неплохо и в Цинциннати. Говард заместитель генерального менеджера в «Огайо секьюрити». У нас чудесный дом. Он не такой большой, как у вас, но он наш, и мы там очень, очень счастливы.

— Тодд расщедрился и предложил мне зарплату в два раза больше той, которую я получаю в «Секьюрити», — мягко заметил Говард, смущенный реакцией Сьюэллен, но все же в глубине души готовый к подобному взрыву. — Плюс к этому он предлагает нам долю в деле.

— И это все, что ты хочешь от жизни, Говард? Не надо. Не отвечай. Очевидно, это так…

Казалось, что Сьюэллен скорее расстроена, чем сердита.

Тодд взял ее за руку.

— У тебя тут тоже будет милый и счастливый дом. Лучше прежнего. Обещаю тебе.

— Да, Сьюэллен, — вмешалась я жалобным тоном. — У тебя тут будет замечательный дом. В чем проблема? Разве ты не хочешь жить рядом с нами? В конце концов, вы единственные близкие нам люди. Ты мне как мать… — Но я знала, в чем проблема. Просто Сьюэллен боялась перемен. Она всегда была такой. — Где твой дух авантюризма, Сьюэллен? — продолжала я. — Не ты ли собиралась вступать в Корпус Мира? Вспомни?

Она посмотрела на меня так, будто я сказала что-то оскорбительное.

— Я собиралась вступать в Корпус Мира, потому что хотела помочь несчастным и обделенным во всем мире, а не потому, что мне не давал покоя дух авантюризма. Наши корни — в Цинциннати. И наше богатство.

Я посмотрела на Тодда. Он должен был сказать что-то такое, что убедило бы ее.

— Настоящее богатство — это люди, Сьюэллен, — произнес Тодд, снова взяв ее за руку. — Люди, на которых можно положиться.

— А ты знаешь, что можешь положиться на нас, — подхватила я. — Отныне ваша семья и наша семья будут принадлежать друг другу.

Сьюэллен взглянула на Говарда, который умоляюще смотрел на нее. И я заметила, что выражение ее лица смягчилось. Я знала, о чем она думала: «Я могу отказать Тодду. Я могу отказать Баффи. Но я не могу отказать Говарду».

Мне стало ясно, что, наконец, все решилось, и можно спокойно вздохнуть. Единственное, чего мне не хватало в моей благополучной жизни — это Сьюэллен, которая жила бы у меня под боком. И теперь Тодд подарил мне ее и ее семью.

Я вскочила, чмокнула Сьюэллен, затем Говарда и под конец любимого Тодда. Он радостно улыбнулся мне и заказал самого лучшего вина, чтобы выпить за наше счастье. Но спустя некоторое время Сьюэллен опять загрустила.

— Сьюэллен, что с тобой? — спросила я, теряя терпение.

— Не со мной, а с тобой! С тобой и с Тоддом! Вы двое хотите, чтобы у вас было все на свете! Но никто не может владеть всем!

— Ты не права, Сьюэллен. Мне не нужно «все на свете». Я только хочу, чтобы нас окружали дорогие нам люди, и все мы были счастливы. Может быть, это и есть «все на свете»? Согласись!

— О Баффи, ты до сих пор веришь в «счастливый конец».

Она была права. Я действительно верила. Но как могло быть иначе, если рядом со мной был Тодд?

 

22

Летом, ровно через год, пьеса Лео была поставлена на телевидении, с Сюзанной в главной роли. К моему большому огорчению, мы не сумели ее посмотреть, поскольку ее не передавали по центральным телеканалам. Правда многие местные студии показывали ее, но не в нашем районе. Однако через неделю позвонила Клео и сообщила, что спектакль имел грандиозный успех.

— И поверишь ли: твоя Сюзанна получила прекрасные отклики.

— Здорово! — обрадовалась я за Сюзанну.

— Лео решил: пусть она в основном молча появляется в кадре и произносит лишь очень короткие реплики. Он поставил спектакль так, что главная героиня в лице Сюзанны, как призрак, проходит через все сцены, но в диалогах почти не участвует. Знаешь, Лео был автором, режиссером и продюсером одновременно, все лежало на нем. Пьеса имела успех, и в результате Лео получил приглашение из Голливуда, — сообщила Клео с гордостью преданной супруги.

Все, кто принимал участие в постановке телеспектакля, извлекли из этого какую-то выгоду. Все, кроме Лео. У Дюреля, который был спонсором постановки, тут же расхватали всю партию духов от Сюзанны. Сама телестудия вызвала огромный интерес у новых спонсоров. Сюзанне, ко всеобщему удивлению, предложили серьезную роль в драматическом театре. И только Лео получил приглашение всего лишь от какой-то компании «Голдмен-Лессор продакшенз», исполнявшей заказы телевидения. Так что хотя это и Голливуд, но все-таки только телевидение. А он мечтал о драматическом театре!

Он попросил Сюзанну замолвить за него словечко, потребовать, чтобы его назначили режиссером ее пьесы. Лео утверждал, что только благодаря ему одному она получила такое признание. Благодаря ему ей так повезло.

Сюзанна рассмеялась ему в лицо.

— Драматург просто выкинет меня со сцены, если я попрошу за тебя — ничтожного режиссера телепостановок, который даже не работает на центральном телевидении. Да и вообще, зачем ты мне сдался, Лео?

— Потому что благодаря моему режиссерскому умению ты сыграла так, что критикам не за что было раздирать тебя на части.

— Правда? Я знаю, чего ты хочешь, Лео. Ты хочешь, чтобы все поверили, что я не могу играть без тебя. И на телевидении, и на сцене. Ты хочешь, чтобы и тебе перепало от успеха Сюзанны, как Штайнеру от Гарбо. Но я не собираюсь сажать тебя себе на хвост. И потом: чем ты сможешь отблагодарить меня?

Лео с трудом сдерживал ярость.

— Я собираюсь подписать контракт с Голливудом после того, как будет поставлена твоя пьеса. Я договорюсь, чтобы тебе достались главные роли в двух… трех фильмах. Ведь именно этого ты хочешь? Сниматься в кино?

Сюзанна язвительно рассмеялась.

— Думаешь, я дура? Весь город знает, что тебе предложили контракт на телевидении, а не в кино. Грандиозная сделка! — фыркнула она.

Он готов был ее задушить. Но снова взял себя в руки и заметил:

— Я нужен тебе, Сюзанна. Благодаря мне ты хорошо смотрелась в телепостановке. И благодаря мне ты будешь хорошо смотреться на сцене.

— Ни хрена подобного, Мейсон! Мне никто не нужен, чтобы я хорошо смотрелась. А кроме того, все твои обещания — вранье. Ты обещал помочь мне избавиться от Поли — и что? Он так и висит у меня на шее и продолжает блевать на мои коврики. А работа, которую ты обещал подыскать для него? Он выдержал только неделю…

— Я старался. Разве моя вина, что в первый же день он надрался до полусмерти?

— А средство, которое прописал ему твой проклятый шарлатан? Вы же чуть не угробили его! Я хотела избавиться от Поли, но не ценой его жизни.

— Кто же мог подумать, что при этом он будет продолжать пить. Каждый дурак знает, что нельзя смешивать транквилизаторы с алкоголем.

— А кто ему сказал, что это были лекарственные инъекции? Он-то думал, что ему впрыскивают витамины. Ты сам уверял его, что это витамины.

— Что ты хочешь доказать, Сюзанна? Ведь ты знала, что это не витамины. И все знали.

— Нет, я не знала, — возразила она, правда, без особой уверенности в голосе. — Вернемся к началу нашего разговора. Так почему ты думаешь, что я нуждаюсь в тебе? На самом деле все наоборот: это ты теперь хорошо смотришься благодаря мне.

Она рассмеялась. Лео захотелось схватить ее за шиворот и швырнуть носом в стену.

— Ничего у тебя не получится, Сюзанна! Ты еще будешь умолять меня дать тебе хоть какую-нибудь роль в Голливуде. И знаешь, что я сделаю в ответ? Я выгоню тебя ко всем чертям!

— Но я не хочу переезжать в Лос-Анджелес, Лео. Не хочу бросать мать, друзей, работу… Мою работу! — с отчаянием в голосе говорила она. — Лео, скоро я получу повышение. Мне обещали… Это нечестно, Лео!

— А разве честно, что я пишу пьесу, ставлю ее, причем ставлю так, что эта сучка Сюзанна чуть ли не становится звездой и в результате ее приглашают в драматический театр, а меня нет! Мне остается либо уехать в Голливуд и работать на «Голдмен-Лессор», либо остаться здесь на этой убогой студии. Но я не собираюсь оставаться. Если мне не светит сцена, я согласен на Голливуд. И ни ты, ни твоя идиотская работа не остановят меня. Если уж тебе так дорога твоя работа, то почему бы тебе не остаться?

Он метнулся в спальню, захлопнув за собой дверь, но Клео бросилась за ним.

— Лео, но ведь ты не всерьез это говоришь!

— К черту! Чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что именно этого и хочу — уехать в Лос-Анджелес. Пускай они подавятся своим театром! Милти Сирс уехал в Лос-Анджелес в прошлом году и сейчас живет полной жизнью. Солнце. Теннис. Приемы с директорами студий. Обеды. Там все и происходит. Там, а не здесь. Здесь упадок. Выгляни в окно. Что ты видишь? Грязные улицы. Серые лица. Сплошное запустение. Ни пальм, ни апельсинов. Я вовсе не собираюсь долго торчать на их телевидении. Я познакомлюсь с нужными людьми, и ты не успеешь оглянуться, как я начну снимать фильмы. Но если для тебя важнее твоя вшивая работа, что я могу еще сказать, кроме как пожелать удачи!

И чтобы придать своим словам большую весомость, он принялся доставать вещи из шкафа. Клео запаниковала.

— Когда ты собираешься уехать?

А как же ее брак! Ее квартира! Ее замечательная мебель!

Он зло улыбнулся.

— Передумала? Тоже собираешься в путь?

Ей хватило нескольких секунд, чтобы принять решение.

— Я еду с тобой, потому что наш брак все-таки что-то для меня значит, — еле слышно сказала она, стараясь ответить как можно более достойно.

— В таком случае тебе нужно поставить в известность своих боссов. Я отправлюсь на следующей неделе.

— Почему так скоро?

— Раз я еду, то я еду. Зачем убивать тут время? Но если тебя больше волнуют твои работодатели, а не я…

Его слова повисли в воздухе.

— Нет, Лео, конечно, нет, — поспешила ответить она. — Ты же знаешь: наверняка у Бета есть знакомые на какой-нибудь студии. Наверняка мне удастся получить работу в отделе прозы. Почему бы мне ее не получить? Специфика та же самая, знакомая мне…

«Значит, ты надеешься обскакать меня и в Голливуде? Надеешься работать на крупной студии, тогда как мне придется с трудом пробивать себе дорогу, чтобы наконец распрощаться с телевидением? Ни за что!» — сказал он себе.

— Не думаю, что тебе придется искать себе работу, Клео. Полагаю, у тебя не будет на это времени.

— Почему? Что ты имеешь в виду?

— Думаю, нам пора строить семью. Мужчина, у которого есть настоящая семья, вызывает больше уважения в тех краях. В их глазах это человек солидный, а не какой-нибудь прохиндей. Да и Калифорния — отличное место для воспитания детей. Они вырастают высокими и красивыми. Может быть, оттого, что там много солнца и фруктов. Нам понадобится дом. У них всякий уважающий себя человек живет в доме, а не в квартире. В доме, окруженном пальмами. И раз уж мы купим такой дом, его нужно будет обставлять. А это, Клео, у тебя получается хорошо. Это то, что тебе особенно удается… — Что он хочет этим сказать, недоумевала Клео. — А после того, как мы обзаведемся домом, мы начнем устраивать приемы, — продолжал Лео. — Намного чаще, чем здесь. Именно так в Голливуде делаются дела. На приемах или в садах с бассейнами. Как видишь, ты будешь очень за-ня-та. Очень за-ня-та. И мне бы хотелось, чтобы ты поработала в какой-нибудь их благотворительной организации. Все крупные приемы устраиваются на благотворительные средства. Так что, — он счастливо улыбнулся, — у тебя будет полно дел.

— А где мы возьмем деньги, Лео? На все это будет уходить много денег. Много де-нег, — передразнила она его. — Нам нужна большая зарплата.

— Твоя зарплата? Гроши. Гро-ши. «Голдмен-Лессор» обещает платить мне две тысячи в неделю. Это не какая-нибудь дерьмовая местная телестудия. Там не мелочатся. И это только начало. В среднем там платят по пять тысяч в неделю. Плюс права. Плюс проценты. Плюс доля в общем доходе, — убеждал он ее.

— Но ты же говорил о доме. А мы ничего не отложили.

Он задумался на секунду.

— В Калифорнии покупают дома за несколько тысяч, но вначале платят только одну тысячу. Разве ты не знаешь? Кстати, у меня идея. Я знаю, как тебе тяжело расставаться здесь со всем. А как насчет того, чтобы попросить твою мать поехать с нами? Она могла бы пожить у нас, пока не найдет себе подходящее жилье. Ей наверняка удалось бы продать за большие деньги свой дом в Тинафлайе и приобрести что-нибудь в Калифорнии. Да и помогла бы тебе с ребенком.

«Помогла бы с ребенком? Но я еще даже не беременна». Конечно, мама была бы не против поехать в Калифорнию. Она была бы рада что-то изменить в жизни. К тому же она души не чает в Лео. Клео пожала плечами. И на что ей в самом деле жаловаться? Жизнь в Голливуде, как расписал ее Лео, не кажется такой уж отвратительной. Скорее даже привлекательной. Кроме того, если она собирается обзавестись ребенком. Обставить дом и с помощью умелой экономки поддерживать в нем порядок, зачем ей вообще думать о работе? В конце концов, такую жизнь действительно можно назвать хорошей.

 

23

К Рождеству Сьюэллен простила меня за то, что я перетащила ее в Акрон. Она уже обжилась на новом месте, вступила в местную женскую организацию, начала активно работать в ассоциации родителей и учителей при детском саде, в который ходил Пити, и буквально за три дня до рождения Ребекки устроила загородный прием для кандидатов в члены правления школы.

Клео, подавшейся на западное побережье, в отличие от меня, посчастливилось забеременеть. Об этом она сообщила мне в рождественской открытке. Тамошняя жизнь ей явно пришлась по душе. Она вместе с Лео и своей матерью с нетерпением ждала появления ребенка.

Не успела я оглянуться, как прошло несколько месяцев, снова наступило лето, и пора было посылать подарок для Джошуа Мейсона, недавно родившемуся в далеком солнечном краю. Я купила подарок в магазинчике «Дар Небес», который открылся в недавно построенной нами Галерее Виа Венето в Колумбусе, а через две недели получила ответное письмо от Клео.

«Мэйсоны

570 Н. Палм Драйв

Беверли-Хиллз, Калифорния

10 июня 1972 года

Дорогая Баффи.

Мне ужасно понравилось твое одеяло для коляски и набор подушек, которые ты подарила нашему малышу Джошуа. Они прекрасно будут смотреться в коляске, которую Лео заказал в Англии. В Беверли-Хиллз английские коляски так же обязательны, как и немецкие автомобили (кроме «роллсов», конечно).

Мы переехали в новый дом. Это чудная гасиенда. В два этажа. Как ты поняла по нашему адресу (кстати, не забудь его себе переписать), мы живем на Палм Драйв в северной части города. То есть там, где НАДО. Наш дом находится в ряду 500-х номеров, а чем «выше» ты живешь, тем престижнее. Лео не успокоится, пока мы не доберемся по крайней мере до 800-х номеров. Но он говорит, что жить там, где мы живем сейчас, все-таки лучше, чем в Долине. Я заметила, что сам Боб Хоуп живет в Долине, и каждый знает, что он богат как Крез. На что мне Лео ответил, что Боб может себе это позволить: всем известно, что ему принадлежит половина Долины (я говорю о долине Сан-Фернандо).

Излишне говорить, что у нас есть бассейн (Лео совершенно не умеет плавать, но ему хотелось иметь бассейн просто так, для красоты). Тут хорошо принимать гостей. Что мы и делаем. Мы переехали в этот дом, когда Джошу исполнилось лишь три месяца, а Лео заявил, что необходимо немедленно устроить новоселье, поскольку ему хотелось ублажить одного исполнительного продюсера (чтобы заключить нужный контракт). При этом мы успели обставить дом только наполовину и, конечно, не отделали его. К счастью, мама еще с нами, иначе одна, да к тому же с ребенком на руках, я бы не справилась.

Ты же знаешь, какой Лео требовательный. Он хотел, чтобы в доме все было так, как он задумал, а у нас в запасе была только неделя! И пять вечеров подряд до назначенного дня он ходил по комнатам и кричал: «Больше ламп! Здесь темно, как в морге! Мне нужно больше, ламп!» Я пыталась объяснить, что на поиски ламп уйдет больше времени, чем на поиски мебели. Но поверишь ли? На следующий день я пошла по магазинам и купила эти самые лампы — целых восемь штук! А за два дня до приема Лео вбил себе в голову, что диван в его рабочем кабинете не того цвета, и нужно срочно переменить обивку. Спорить с ним было бесполезно. Я знала, что мне не найти сумасшедшего, который согласился бы обивать диван за два дня до приема, и взялась за дело сама. Всю ночь я выкраивала и насаживала материал на БУЛАВКИ, а потом мне оставалось только перекреститься, чтобы какая-нибудь булавка не застряла у гостя в заднице.

И мы успели подготовиться к приему. А Лео сказал: «Вот видишь! Можешь, когда пожелаешь. Все, что от тебя требуется, это взять пример с меня и приложить усилия». В тот момент мне захотелось пристукнуть его, но, по правде говоря, в день приема я подумала, что он пристукнет меня, потому что нам не прислали обещанных продуктов. Мне казалось, что сейчас либо он убьет меня, либо его самого хватит удар. Выяснилось, что поставщики перепутали числа. Я не могла осуждать Лей за его вспышку. К нам вот-вот придет сто пятьдесят человек, а еды нет! Тогда я сделала единственное, что мне пришло в голову — помчалась прямо в «Нейт и Элс» (это здешний магазин деликатесов, в котором продают настоящую нью-йоркскую солонину) и скупила все, что там было. Потом побежала в «А Фонг» (китайский ресторан в соседнем доме) и забрала все яйца и жареные ребра. К счастью, злополучные поставщики все-таки прислали несколько официантов (я пригрозила, что ославлю их на весь город, если они не выполнят нашу просьбу).

Но вопреки всему, вечеринка прошла замечательно. Мы принимали гостей у бассейна, погода стояла божественная, Джошуа ни разу не захныкал, а Лео договорился о своем контракте.

Как я уже сказала, мама пока еще живет с нами, хотя купила себе двухкомнатную квартиру на Уилшире и переедет туда, как только строительство дома будет полностью закончено. Она очень нам помогает. Она внесла деньги за наш дом. Мама вообще всегда нас поддерживала. Она любит Лео, к тому же она одна из тех немногих людей, которые ему нравятся. Знаешь, самое смешное то, что Лео убеждает ее сделать пластическую операцию. Он даже присмотрел ей парочку кавалеров! Женщинам за сорок здесь живется невесело. Ведь вокруг столько пикантных крошек, которые предпочитают флиртовать с солидными мужчинами, способными что-то для них сделать. (Думаю, я не рассказываю тебе ничего нового). Практически каждый пожилой мужчина, с которыми работает Лео, бросил свою старую подругу и подыскал себе что-нибудь более свеженькое. И пожилым женщинам почти некуда пойти развлечься. Никто за ними не ухаживает, и им приходится довольствоваться тем, что есть — то есть заботами о собственном доме и уплатой счетов. Даже на приемы их никто не приглашает. Конечно, мама всегда старалась держаться в форме. Кто знает? Может быть, когда она подтянет морщины, ей еще удастся кого-нибудь подцепить. Правда, говорят, что после операции человек выглядит примерно на десять лет моложе. И если мама будет выглядеть на сорок, не знаю, имеет ли вообще смысл затевать это дело. По-моему, в Голливуде это не поможет.

Я пригласила на новоселье Кэсси. Она пришла со своим самцом. И была бледна и молчалива. Ты в курсе, что недавно у нее опять случился выкидыш? Бедная Кэсси. Вот уж и впрямь бедная маленькая богачка. Она всегда подавлена, хотя многие бабы отдали бы последнее, чтобы оказаться в койке с Гаем Саварезом. И наверное, надо хорошо знать нравы Лос-Анджелеса, чтобы понять, с каким пиететом относятся к ее матери. Она тут настоящая королева-мать. Ее имя красуется на дверях каждого приюта в городе. Если же на какой-то вывеске его нет, значит, просто тот приют не заслуживает участия. Конечно, окружение мадам Хэммонд — общество не из веселых. И, взглянув на Гая Савареза, удивляешься, почему он не принят туда. Кажется, это было бы вполне естественно. (Лео утверждает, что он еще добьется своего). К нему как-то настороженно относятся, хотя «настороженно» — не совсем то слово… когда с ним разговариваешь, возникает ощущение, что ты ему неприятен и что весь мир ему противен. Прошу, когда будешь писать Кэсси, не проговорись о том, что я тебе сейчас сказала. Я хочу, чтобы мы с ней оставались друзьями. В Голливуде начинаешь ценить настоящую дружбу, потому что здесь это большая редкость. Только не пойми меня неправильно… я люблю Голливуд!

Здесь очень весело, и надеюсь, вы с Тоддом приедете к нам в гости. Может быть, вам здесь так понравится, что вы надумаете построить у нас Королевскую галерею. Крепко целую Тодда, Меган, Сьюэллен, Говарда и их двоих малышей. Тебе ужасно повезло, что Сьюэллен живет вместе с тобой. Завидую, что рядом у тебя сестра, которая может разделить с тобой все заботы. Правда, и я не одна, а с мамой.

Люблю тебя, Клео».

В общем создавалось впечатление, что у Клео в Голливуде все складывается вполне благополучно и она счастлива, как и я. Мне наконец удалось забеременеть, новый торговый центр процветал, каждый день я проводила в заботах о Тодде и Меган (не без помощи Ли) и благодарила благосклонную ко мне судьбу. А недалеко жили Сьюэллен и Говард со своими детьми. Это была идеальная семья семидесятых годов, в которой росли двое детей обоего пола. Я подумала о Кэсси. Надо будет срочно написать ей, сказать, как я переживаю за нее из-за того, что у нее был выкидыш, и вообще дать ей понять, что я помню о ней. Не мешало бы послать письмо и Сюзанне. В Нью-Йорке состоялся спектакль с ее участием, а через день показ прекратился.

Бедная Сюзанна! Ее дебют на сцене обернулся страшной личной катастрофой: критики просто сожрали ее. «Королева благовоний источает смрад». «Вонь от Сюзанны заполнила всю сцену. Теперь ее нужно проветривать». «Как актриса Сюзанна оказалась на диво восхитительным человеком. Ее место в витрине». Один критик счел нужным пояснить ситуацию: «Пришло время убедиться, что Леонард Мэйсон, уехавший из Нью-Йорка в более гостеприимный Голливуд, оказался весьма толковым драматургом и режиссером. Решив поставить на телевидении свою пьесу с Сюзанной в главной роли, он так построил сцены и диалоги, что действие происходило как бы вокруг красавицы героини, поскольку полагаться на ее скудный талант не приходилось. Однако Рон Херши, автор пьесы, и Боб Куртц, режиссер «Ухода», не обладают такой интуицией, как Мэйсон. Так что, поскольку мудрость их подвела, остается лишь надеяться, что найдется кто-нибудь, кто посоветует Сюзанне и дальше заниматься рекламой парфюмерии или же, подобно мистеру Мэйсону, отправиться в Голливуд, где больше ценятся внешние данные, чем актерские способности»».

И все-таки я была уверена, что Сюзанна воспрянет духом и снова займется коммерческой рекламой, снова будет появляться на страницах «Вог» и «Харперс базар», пока не придумает, что делать дальше. Ничто не могло обернуться для Сюзанны полным крахом — тем более что у нее сохранялся контракт с фирмой «Дюрель».

 

24

Я была на третьем месяце беременности, когда позвонила Сюзанна, чтобы сообщить ужасное известие. Умер Поли!

О нет, только не дорогой славный Поли!

Несчастный случай, сказала Сюзанна. Роковой несчастный случай. Он принял лекарство вместе с алкоголем…

Я первая поняла, что нужно поехать поддержать Сюзанну.

— Она просит нас сейчас же отправиться в Нью-Йорк, — сказала я Тодду. — Она говорит, что ей нужна наша помощь, чтобы пережить несколько следующих дней.

Поначалу Тодд воспротивился.

— Ей нужна наша помощь? Никто ей не нужен. Ведь это Сюзанна! У нее есть она сама. Вот все, что ей нужно. Это Поли нуждался в чьей-нибудь помощи, черт возьми, но сейчас уже слишком поздно.

Он сел, закрыл лицо руками и разрыдался.

— Но Тодд, у нее был такой убитый голос. Совсем не ее голос. Мне кажется, сейчас мы действительно нужны ей.

— А ты? Не хочу, чтобы ты расстраивалась, ты все-таки беременна…

— Я в порядке. Правда. Все будет нормально.

Той же ночью мы улетели. Я даже не подозревала, что все остальное время теперь уже Тодд будет меня уговаривать пожалеть Сюзанну, а не наоборот.

— Полиция проводит расследование, — раздраженно говорила Сюзанна. — Они полагают, что это самоубийство. Какая, в конце концов, разница, как это назвать: случайным совпадением лекарств и алкоголя или самоубийством? Ведь речь не идет об убийстве. На самоубийство тоже не похоже. Говорят, что в таких случаях оставляют записку. А записки не было. Никакой записки!

Сюзанна великолепно выглядела в черном. И на черном фоне роскошная нитка жемчуга.

Со времени нашей последней встречи она немного похудела, если это вообще возможно в ее случае, лицо было бледным и уставшим, а желтые кошачьи глаза округлились еще больше. Да, она выглядела великолепно, и это действовало мне на нервы. Как смеет она блистать своей красотой, когда Поли лежит в холодном морге!

— Он стал совершенно неуправляемым! — кричала Сюзанна, пытаясь пробудить в нас сочувствие к НЕЙ. — Абсолютно неуправляемым. Я предупреждала его. Вы знаете, что я предупреждала его! — Она начала всхлипывать. — Я говорила ему каждый день, что лекарства в сочетании с алкоголем могут привести к смерти. Я повторяла ему, что он играет с динамитом, отравляет себя. Так оно и получилось. Если бы он так не глумился над собой, он был бы сейчас с нами, правда? — жалобно спросила она. У нее потекла тушь, и мне даже стало приятно, что она проявила слабость. Нехорошо выглядеть такой неотразимой, когда Поли лежит мертвый… — Я благодарю Бога, что он не совершил самоубийства, что там не было никакой записки. Просто случайная передозировка… сочетание… — она запнулась на середине фразы. — И все-таки моя репутация пошатнулась. Все подумают, что мы были любовниками и…

Это заявление доконало меня.

— Что значит: подумают, что вы были любовниками? Ничего более нелепого я не слышала. А что, по-твоему, могут подумать люди? Вы с Поли жили вместе уже несколько лет. Надеешься, люди считают, что вы лишь держались за руки? Он с самого начала пожертвовал своей карьерой ради твоей. Бог свидетель, он пожертвовал всей своей жизнью ради тебя. Не забывай об этом.

Моя атака в буквальном смысле сбила ее с ног, и она упала на тахту.

— Баффи, как ты можешь так говорить? Ты! Ты же знаешь, как мне был дорог Поли!.. Ты должна понять, что я сейчас чувствую…

Чтобы успокоить меня, Тодд положил руку мне на плечо, в его глазах появилась тревога оттого, что я так вспылила. Потом он с сочувствием посмотрел на Сюзанну, убежденный в том, что она искренне горюет.

На этот раз Сюзанна обратилась к Тодду.

— Я знаю: Баффи не верит, но это правда. Мы не были настоящими любовниками. Мне приходилось спать с Поли, только когда он меня принуждал. Когда был пьян и заставлял меня… когда я не могла отказать ему, опасаясь, что он что-нибудь выкинет… Никогда я не спала с ним по собственному желанию, рассказывала она Тодду даже с некоторой гордостью в голосе.

Во мне снова закипела ярость. Чем, черт возьми, она так гордится! Что Поли мертв и что ни разу при его жизни она, ее величество, не отдалась ему не то чтобы даже по любви, а просто из-за хорошего отношения к нему!

Мне стало дурно. Тодд был прав. Нам не следовало приезжать. Она не заслуживала никакого участия. Я поднялась. Подождала, пока поднимется Тодд. Он последовал моему примеру, однако не без колебаний. Он оглянулся на Сюзанну, и его лицо ясно говорило: прежде чем уйти, мы должны быть уверены в том, что поступаем правильно.

В глазах Сюзанны появилась паника, когда она поняла, что мы собираемся оставить ее. Она быстро встала и подошла ко мне с протянутыми руками, с мольбой на лице. Вдруг она оступилась и упала.

— Баффи! — заплакала она, стоя на коленях и цепляясь за мое платье. — Ты не можешь бросить меня сейчас. У меня больше никого нет. Даже Уэс предал меня. Ублюдок! Он так боится, что его поганое имя будет стоять рядом с моим! Никто здесь не знал настоящего Поли, каким он был на самом деле… Как мы с ним жили в старые добрые времена, до того, как Поли… Поэтому мне очень нужно, чтобы вы оба были сейчас со мной. Вы оба помните…

Сейчас я уже ни в чем не была уверена. Я взглянула на Тодда. Он ободряюще кивнул мне, обнял и помог Сюзанне подняться на ноги.

— Для меня сейчас больнее всего то, что Поли таки не осуществил своей мечты, — сказала она с улыбкой и жалобно посмотрела на меня в поисках сочувствия. — Он так и не попал в Голливуд… — Она прямо-таки готова была рвать на себе волосы. — Он так любил кино, — продолжала она, с мольбой глядя на Тодда. — Ты же помнишь, правда? Как он говорил о кино и кумирах прошлых лет. Ему так хотелось стать частью этого мира! Ему хотелось войти в этот мир, писать о нем, рассказать всем свету о чудесах кино. — Мы все снова сели. — Как жаль, что я поехал в Нью-Йорк, а не туда, — произнесла она уже более спокойным голосом. — Может быть, тогда все было бы по-другому…

Каким образом? Ты что, любила бы его больше? Или меньше использовала бы его? Разве лучше было бы Поли умереть не в Нью-Йорке, а в Голливуде от лекарств и алкоголя?

Тодд принялся утешать ее и отослал в спальню за свежим носовым платком. Когда она вышла, он тихо сказал:

— Мы приехали поддержать Сюзанну, и мы это сделаем, несмотря ни на что. Даже если она предала Поли, мы не предадим ее. Ведь речь уже идет не о Сюзанне, не правда ли? Речь о том, кто мы на самом деле.

Рассуждения Тодда всегда вызывали во мне уважение. Казалось, он умеет отметать все ненужное и доходит до самой сути. Что мы за люди? Никто не давал нам права судить, мы можем только помогать. Я мысленно поблагодарила Бога за то, что Он ниспослал мне Тодда.

Когда Сюзанна вернулась, Тодд заметил:

— Если бы он оставил записку, было бы глупо с твоей стороны сохранить ее. И действительно, совершенно не нужно. Но записки не было?..

— Я же говорила, — сказала Сюзанна, расширив глаза, — не было никакой записки.

— Правильно. И я об этом. Но если бы она была…

Как только следователь вынес заключение, что смерть наступила в результате случайной передозировки, состоялись похороны. Похоже, родных у него не было. Самым близким человеком, присутствовавшим на церемонии, оказалась Сюзанна. Я уже решила, что худшее позади. Однако Сюзанну, встречавшую гостей, ожидал новый удар.

— Джеффри Дюрель не пришел на похороны, — разрыдалась она, размазывая краску по лицу. — Его так и не было.

Сюзанна уже не переживала по поводу предательства своего женатого политика. Сейчас ее волновал только Джеффри Дюрель.

— Может, он заболел. Или уехал из города по делам, — говорила я, пытаясь утешить ее.

— Нет. Просто это скандал. Неважно, самоубийство или нет, — это скандал, пятно на моем имени. А он собирался возобновить мой контракт. Причем на более выгодных условиях. Они будут рекламировать новый шампунь, мой шампунь. Они хотели назвать его «Златовласка»! — причитала она. — Отсутствие Джеффри означает, что он передумал. Он не желает, чтобы его компания была связана со мной. Проклятый Поли!

И тут она запнулась, потрясенная собственными словами и посмотрела сначала на меня, а потом на застывшее лицо Тодда.

— Я не это хотела сказать. Я только хотела сказать, как мне его не хватает! Если б он был жив. Он был так ласков со мной, когда я провалилась в этой дурацкой пьесе. Так ласков… — Она обратилась к Тодду. — Тодд, ты такой умный, скажи, что делать. Мне необходим новый контракт. Эта неудача на Бродвее очень повредила мне. Ты же знаешь, каковы люди. Стоит тебе слегка оступиться — и они уже отвернулись от тебя. Они думают, будто твоя неудача может запятнать их.

Тодд на секунду задумался и предложил объявить неделю Сюзанны в Галерее Кинга, чтобы во всех центрах устроили продажу ее фирменных товаров и особое внимание уделили рекламе нового шампуня. Можно провести дополнительные рекламные шоу, в которых периодически будет появляться сама Сюзанна на фоне танцующих «златовласок». Это лишний раз укрепит позиции компании «Дюрель». В Галерею Кинга постоянно обращались различные компании с просьбой организовать рекламную продажу их товаров, но торговым залам было просто не под силу удовлетворить пожелания такого количества заказчиков.

Сюзанна радостно обняла Тодда.

— Какой ты молодец, Тодд! Это будет очень много для меня значить. Но удастся ли таким образом полностью изменить?..

Тодд облизнул губы, как будто они у него пересохли.

— Ты можешь сделать еще одну вещь. Даже странно, что ты сама до этого не додумалась. Очень старый прием.

— Какой? — с нетерпением спросила Сюзанна.

— Ты спала когда-нибудь с Дюрелем?

Сюзанна покраснела.

— Я…

Она взглянула на меня. Она призналась мне в этом, когда мы в последний раз были в Нью-Йорке. И сказать сейчас «нет», она не могла.

— Иногда… Крайне редко.

— Тогда поторопись сделать это снова, — брякнул Тодд. — А потом скажи ему, что беременна. Многие мужчины в таких случаях не могут отвертеться. И предупреди, что собираешься доносить ребенка.

Я не могла поверить своим ушам. Он что — шутит? Да нет, не похоже.

Сюзанна вспыхнула, смущенно улыбнулась и опустила глаза.

— Тогда ему придется развестись с женой.

Мы собирались улететь в Акрон ранним утром. Сейчас мы мрачно глядели в воды фонтана у «Плазы». Сегодня ни ему, ни мне не хотелось туда нырять, тем более что весь день меня мучила тянущая боль в области матки.

— Если ей удастся увести Дюреля от жены, в этом будем виноваты мы, и наши руки в крови, — с горечью произнесла я.

— Знаю, — вздохнул он. — Не могу себе простить. Но я не думал, я понятия не имел, что Дюрель женат. А ты?

— Я тоже… Не припомню, чтобы она когда-нибудь… — И тут я почувствовала резкую боль. Потом еще. И тогда я поняла, что это за боль. Выкидыш! Боже, помоги нам! Тодд! Не руки у нас в крови: она течет по моим ногам! Я повернулась к мужу. — Кажется, у меня сейчас будет выкидыш… — И разрыдалась. — Но я же не виновата. Я не позволяла себе ничего такого, что мне нельзя…

Сюзанна приехала ко мне в больницу.

— Ах, Баффи! Я чувствую себя такой виноватой, — причитала она. — Если бы я не переехала в Нью-Йорк…

— Никто ни в чем не виноват, Сюзанна, — устало ответила я, не чувствуя особого желания разубедить ее. — Говорят, что выкидыш — вещь естественная: таким образом природа исправляет свои ошибки. Значит, тому ребенку не суждено было появиться на свет. Так мне кажется.

Правда, сама-то я не очень верила в это. Может, я отдала своего ребенка взамен того, которого Сюзанна собиралась зачать от Джеффри Дюреля? Или просто природа решила отомстить нам за то, что Тодд научил Сюзанну, как продлить контракт? В любом случае это была дьявольская сделка.

— Сколько еще тебе тут лежать?

— Завтра улетаю домой.

— Как бы я хотела, чтобы вы жили в Нью-Йорке и мы виделись каждый день! — Я не ответила. — Я действительно очень одинока, Баффи. У меня сейчас никого нет. Я ужасно тоскую по милому Поли. Даже не ожидала, что буду так тосковать по нему. Знаешь как мне его не хватает! — Я снова не ответила, и она присела на кровать. Я заметила, что сегодня она выглядит хуже, чем обычно. — Наверное, всегда тоскуешь по тому, кто так тебя любил. — Сюзанна легла рядом со мной, и я немного отодвинулась, чтобы она могла положить голову на подушку. — Уже никто никогда не будет меня так любить.

Сюзанна была права. Никто никогда не будет любить ее так, как Поли, и теперь, когда она это поняла, — увы, слишком поздно и для себя, и для Поли, — ее потеря казалась еще более ужасной.

И разве имеет значение, кто кого больше любил? Любовь, которую дарят, или любовь, которую принимают? Все равно это любовь!

У меня есть Тодд и Меган, и в следующем году у меня появится еще один ребенок. А потеря Сюзанны невосполнима. Я вытащила руку из-под одеяла и дотронулась до ее руки.

И все-таки двадцатое августа 1972 года навсегда останется в моей памяти.

Для моей сестры Сьюэллен существовало две таких роковых даты — 1963 год, когда погиб Джек Кеннеди, и 1968 год, когда погиб Боб. Для меня 1972 год останется годом, когда я потеряла ребенка и когда умер Поли.

 

25

Сюзанна вышла замуж за Джеффри Дюреля после того, как он развелся с женой в Санто-Доминго, и даже газеты Огайо не обошли вниманием это событие.

— Теперь у нее есть все, не так ли? — спросила Сьюэллен и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Отличная карьера, весь капитал Дюреля и собственный шампунь, не говоря уже о собственной косметике, заполонившей все наши торговые ряды. Вчера я работала в Галерее и должна сказать, что там все провоняло ее духами. Мне просто нечем было дышать.

Меня рассмешила ее тирада.

— Тодд обещал ей большую рекламную продажу. И она прикарманила не все деньги Дюреля, а только половину. Миссис Дюрель, его первая жена, получила довольно крупную сумму.

— Мне все равно. Просто это несправедливо, — возразила Сьюэллен. — Ведь это она убила Поли, разлучила супругов, которые прожили вместе сорок лет, из-за нее ты потеряла ребенка — и в результате она снова в выигрыше.

— Во-первых, я потеряла бы ребенка, даже если бы и не поехала в Нью-Йорк. Во-вторых, Поли, в конце концов, сам отвечал за себя. И ты знаешь: никто не в состоянии разрушить здоровую семью. — Я действительно в это верила, но все-таки не могла избавиться от чувства вины перед первой миссис Дюрель. И, естественно, я бы ни за что не рассказала Сьюэллен, какую роль во всем этом сыграл Тодд. — Более того: я снова беременна. Так что сейчас я даже не хочу вспоминать о том ребенке. Это означало бы, что я предаю дитя, которое ношу в себе. Ведь если бы у меня родился тот ребенок, я бы сейчас не ждала этого.

Если бы Сюзанна вдруг решила исполнить свое лживое обещание Дюрелю, сейчас мы бы с ней рожали почти одновременно, плюс-минус месяц. Я невольно улыбнулась, представив себе Сюзанну с животом.

Но через несколько недель она сообщила, что у нее случился выкидыш, и Джеффри везет ее в Акапулько, где она будет восстанавливать здоровье.

— Так она забеременела? — спросил Тодд, когда я ему об этом рассказала. — Действительно забеременела?

Казалось, что он пытается оправдать себя за то, что дал ей такой подлый совет.

— Не могу утверждать с уверенностью. Она сказала, что у нее был выкидыш, и я решила ни о чем ее не спрашивать.

Бедный Тодд… Он никогда не простит себе, что сыграл не последнюю роль в этой печальной истории. Сюзанна завлекла его в свои сети, и теперь он всегда будет чувствовать себя замаранным, как бы героем, свергнутым с пьедестала. Но делать нечего: в конце концов, это жизнь, а не сладкая сказка.

Почти одновременно появились на свет Галерея Кинга в Кливленде и первый наследник Кинга мужского пола. Я назвала его Митчеллом, а не Тоддом, как собиралась, потому что Говард однажды сказал, что в еврейских семьях ребенку давали имя только умерших родственников. Хотя мы и не были евреями, я решила не рисковать жизнью Тодда.

А еще мне опять-таки не хотелось искушать судьбу и ехать в Венецию, куда настойчиво звал Тодд, чтобы немного отдохнуть. Он собирался построить новую галерею в венецианском стиле и не понимал, что могло бы помешать нам поехать: за малышом Митчеллом присмотрит няня, за Меган и новым домом (на этот раз построенным в духе колониальных времен) — Ли, а за текущими делами — Говард.

— Почему ты думаешь, что мы искушаем судьбу поездкой в Венецию? — спросил он.

— Есть такое выражение: «Увидеть Венецию — и умереть».

Он рассмеялся:

— Оно звучит по-другому: «Увидеть Неаполь — и умереть». А насчет Венеции: «Увидеть Венецию — и познать любовь». В нашем с тобой случае можно сказать так: «И снова познать любовь».

— Ты уверен?

— Абсолютно. Венеция — город влюбленных.

— Хорошо. Верю тебе на слово.

А разве я когда-нибудь не верила ему?

Когда мы вернулись, Тодд увлекся проектом новой галереи в Цинциннати. В садах буду прорыты исключительной красоты каналы, по которым поплывут гондолы.

— Фантастика! Ты будешь брать за вход?

— Не уверен, — задумчиво произнес Тодд. — Не хотелось бы. Но если мы не сделаем этого, может случиться так, что одни будут кататься в гондолах весь день, а другим ничего не достанется. Жадины вечно все портят.

Да, я знала. Алчные люди действительно портили всем жизнь.

— Я как-то еще не решила, но если отсчитывать от сегодняшнего дня, я могла бы поспеть к открытию галереи в Цинциннати и родить еще одного ребенка!

Он не мог не улыбнуться моему бодрому заявлению.

— Но у нас только что родился ребенок.

— Правильно.

— Тогда куда спешить?

— Но мы же планируем пятерых! У тебя уже три торговые галереи, а у меня только двое детей. Мне необходимо догнать тебя.

— А я и не знал, что мы на беговой дорожке. Кроме того, существуют другие штаты, где можно развернуться после того, как мне станет нечего делать в Огайо. И что ты собираешься делать, когда у нас будет десять торговых центров? Или двенадцать? И как же бедняжка Ли? Сколько детей она может потянуть?

— Это ее проблемы. Стоит мне намекнуть, что неплохо бы нанять еще кого-нибудь, она говорит, чтобы я отправлялась на работу и не мешала ей заниматься домом и детьми. «Это мистеру Кингу может понадобиться ваша помощь, — заявляет она, — а я прекрасно справляюсь сама». Может быть, тебе пора переубедить ее… Она тебя уважает…

— Ты с ума сошла! Я никогда не стану связываться с Ли, даже если ты пообещаешь мне сегодня ночь любви.

— А что, если я пообещаю тебе больше? Ночь любви сегодня, и завтра, и послезавтра, и… — шептала я ему.

Он весело рассмеялся.

— Кажется, я сейчас сдамся…

Однако Ли так и не удалось убедить в том, что ей нужна помощница. В отличие от нее я оказалась более податливой на уговоры и согласилась немного подождать со следующим ребенком.

 

26

Новый, 1974 год начался для нас с треволнений.

— Звонила Сюзанна, — сообщила я Тодду. — Сказала, что приезжает.

Он посмотрел на меня, удивленно подняв брови.

— А не сказала, зачем?

— Нет, она будет у нас завтра.

— Да? И надолго она приезжает?

— Не знаю.

— Ладно. Утром я уеду в Цинциннати. Сообщи, если я тебе понадоблюсь, и я буду дома на следующий же день.

Теперь я посмотрела на него с удивлением.

— А ты считаешь, что могут возникнуть какие-то проблемы, с которыми я не справлюсь сама?

— Конечно нет. С чего бы это? А ты?

Похоже, приезд Сюзанны взволновал нас обоих.

* * *

Она была вся в черном — в норковой шубе, шелковой блузке, шерстяном костюме, даже в шляпе с низко опущенными полями, как у Гарбо. С того времени, как умер Поли, прошло уже полтора года, и я, не боясь обидеть Сюзанну, в шутку заметила:

— Ты прямо как с похорон!

— Наверное, так и есть, — загадочно произнесла она, обводя глазами прихожую и заглядывая в голубую, в строгом стиле, гостиную. Она дотронулась кончиками пальцев до вазы из севрского фарфора, которая стояла на изящном позолоченном столике. — Антикварная?

— Да.

— Выходит, вы действительно богаты? — удивилась она.

Я улыбнулась. Сюзанна совсем не изменилась.

— Разве тебе никто не говорил, что неприлично интересоваться, у кого сколько денег?

Она откинула голову и рассмеялась.

— Баффи, ты же знаешь: у меня всегда были дурные манеры. Я же обычная деревенщина из Кентукки. Давненько я не слышала от нее эту кокетливую фразу.

— Конечно. Деревенщина с алебастровой кожей…

Она с грустью посмотрела на меня.

— Приятно слышать, Баффи. Впрочем, ты всегда относилась ко мне лучше, чем я того заслуживаю.

— Что с тобой, Сюзанна? Ты решила устроить себе неделю самобичевания? Тебе это совсем не к лицу. Пойдем в кабинет, успокоишься. Можешь снять шляпу и даже туфли. Сейчас ты мне расскажешь, что тебя заставило сорваться и прилететь к нам. Если хочешь, можешь сначала повидаться с Меган и Митчеллом.

Мы вошли в кабинет.

— Конечно, мне хотелось бы увидеть твоих детей. — Она плюхнулась на кожаный диван. — Но сначала я бы выпила стакан белого вина. Сухого белого вина с ломтиком лимона…

— Вина? Ты? Решила все-таки осквернить свой храм алкоголем?

— Я где-то вычитала, что белое вино способствует пищеварению, — произнесла она с важным видом. — Господи, в конце концов, это же такая чепуха… Что ты так разволновалась из-за стакана вина?

— Нисколько. А насчет чепухи… Милая моя, такое выражение лица не годится для нью-йоркской модели. Твою красоту как ветром сдуло.

— Ах, Баффи! — вдруг расплакалась она. — В моей жизни все сдуло, унесло ветром.

Я отвела рыдающую Сюзанну в нашу бело-зеленую комнату для гостей, уложила в постель и накрыла ее худенькие плечи зеленым атласным одеялом.

— Я еще не видела твоих детей, — всхлипывая, возразила она.

— Ничего, потом увидишь. Сейчас принесу тебе стакан вина, и мы с тобой будем долго-долго разговаривать.

Сюзанна схватила меня за руку.

— Нет. Не оставляй меня. Сядь рядом… — взмолилась она, шмыгая носом. Внезапно она перестала плакать.

— Господи, неужели у тебя нет служанки?

Я рассмеялась.

— Служанки? Ты забыла, что сто лет назад генерал Шерман разгромил Атланту и навсегда покончил с рабством? У нас есть женщина, которая раз в неделю приходит к нам убирать, и экономка по имени Ли, но она не из тех, кто раболепствует перед хозяевами. Она, конечно, может выполнить какое-нибудь мое поручение, но только в том случае, если я очень вежливо попрошу ее об этом.

— Ты никогда не стремилась настоять на своем, — фыркнула Сюзанна. — Если бы у меня было столько денег, сколько у вас, я наняла бы дюжину лакеев.

— Если бы? Держу пари, что Джеффри Дюрель в тысячу раз богаче нас.

— Это тоже унесло ветром, — и она снова залилась слезами.

— Ладно, Сюзанна, давай рассказывай, что случилось.

— Я сделала, как велел Тодд: при первой же возможности заманила Джеффри в постель. Поверь, это было очень непросто. До этого мы ни разу с ним не спали так, чтобы я могла потом заявить, что забеременела. Ты понимаешь, о чем я говорю. Ему никогда не удавалось по-настоящему кончить. На этот раз я приложила все усилия, чтобы это произошло, и через несколько недель сообщила ему, что жду ребенка. От этого известия у него просто поехала крыша. Его жена была бесплодна. Он просто в штаны наложил от радости, получив доказательство того, что он мужчина — настоящий мужчина, способный зачать ребенка. Он словно с ума сошел. Но сначала он отказался разводиться. Похоже она была… то есть и остается… инвалидом. Он решил, что будет материально поддерживать меня и своего будущего наследника, и может быть, после ее смерти — если она умрет… В общем, наобещал мне золотые горы, не подозревая, что я не беременна… Узнай Джеффри правду, он бы тут же порвал мой контракт. И тогда я заявила, что либо он женится на мне, либо я сделаю аборт. Но он не желал лишиться того, что служило доказательством его мужской силы, и настоял на разводе, который они оформили в Санто-Доминго, потом сразу же женился на мне. А через три недели я сказала, что у меня случился выкидыш…

— Я думала, что ты действительно постараешься забеременеть и наплетешь ему что-нибудь о том, что в вашей семье всегда перенашивали детей. А историю про выкидыш придумаешь лишь в том случае, если тебе не удастся забеременеть…

Сюзанна загадочно улыбнулась и как-то странно закатила глаза, словно у нее сейчас начнутся судороги. Ее всю трясло.

— Все это годится для женщины, которая способна забеременеть в определенный период. — На ее губах все еще играла эта таинственная улыбка. Я не поняла, что она хотела сказать, но промолчала и стала ждать продолжения. — После того, как я сообщила, что у меня был выкидыш, он захотел, чтобы я снова забеременела. А я убеждала его, что доктор запретил мне это по состоянию здоровья. В конце концов через несколько месяцев он без моего ведома переговорил с моим гинекологом и узнал…

— Что ты не была беременна?

— Нет, что я никогда не смогу забеременеть… — Я удивленно уставилась на нее. — Ему стало известно, что я пустышка.

— Пустышка?

— Он узнал, что у меня вырезана матка…

— О Боже! Сюзанна! — Мое сердце просто разрывалось от жалости к ней. — Я ничего не знала. Когда это случилось?

— Когда-то у меня был аборт. Помнишь, я говорила тебе? Вскоре после этого мне сделали операцию.

— У тебя нашли какую-то болезнь? Это был?.. — Меня охватил такой ужас, что я не смогла произнести это слово.

— Нет. Не рак, ничего такого. — Она снова закатила глаза, и мне чуть не стало дурно. — У меня ничего не болело. Просто я решила, что это наивернейший способ больше никогда не залететь.

Я раскрыла рот и изумленно уставилась на нее.

— Ты хочешь сказать, что вырезала матку по собственному желанию, что это было твое собственное решение?

Наверняка я что-то не так поняла.

Сюзанна кивнула, глупо улыбаясь. Она приложила руку ко рту, как будто рассказывала что-то смешное.

— Новейшее противозачаточное средство, последнее слово в науке.

— Да ты с ума сошла! Это же преступление! Боже! Почему ты не принимала таблетки?

Она широко раскрыла глаза.

— Но они же гормональные, Баффи! Я не хочу шутить с гормонами. Разве ты не знаешь, что так можно и рак заработать? Надеюсь, дорогая моя, ты не пьешь эти таблетки, — сказала она, с укором глядя на меня.

— Ты могла бы перевязать трубы, — заметила я.

— Я слышала, что какая-то девушка перевязала трубы и все равно забеременела. А потом, это звучит так ужасно, грязно…

— Грязно? — Мне казалось, что сейчас мы похожи на двух больных из сумасшедшего дома.

— Я думала… — она запнулась. — Я думала, что мой способ чище. — Я отвернулась. Я не могла спокойно смотреть на нее. Мне хотелось дать ей пощечину. — Куда ты? — испуганно спросила она.

— Вниз. Налить тебе стакан вина, а себе двойную порцию виски.

Может быть, вино и в самом деле благотворно действовало на ее пищеварение, но во всяком случае разрушить ее храм оно уже не грозило.

В течение последующих нескольких дней Сюзанна лениво слонялась по дому, только и делая что меняя халаты, один роскошнее другого.

— Что происходит? — спросил Тодд. — Она вообще собирается когда-нибудь одеться?

— Не знаю. Она восстанавливает силы.

— Но она же не больна.

— После того, как ей дали под зад коленом. А это чревато тяжким недомоганием.

В первое утро после того, как Сюзанна приехала к нам, Ли принесла ей завтрак в постель, где утомленная гостья нежилась на подушках. На следующее утро Сюзанна так и не дождалась своего завтрака.

— Я послабее здоровьем, чем она, — пробурчала возившаяся на кухне Ли.

На третий день она отказалась застилать постель Сюзанны и мыть после нее ванну.

— Ничего себе! — возмутилась Сюзанна. — Что за девицу ты наняла!?

— Ты уверена, что в данном случае уместно слово «девица»? — спросила я. — Она, между прочим, старше тебя лет на тридцать. А кроме того, как я уже сказала, она экономка.

— А почему бы тебе не нанять какую-нибудь девчонку? Ты вполне можешь это себе позволить.

— Сюзанна, я же говорила тебе, — повторила я, теряя терпение. — Ли — против, и я должна уважать ее желания. Я очень ее ценю. На нее можно полностью положиться. Согласись, мало о ком можно так сказать. У нас с ней свои взаимоотношения. Она застилает мою постель, только когда я спешу на работу, в остальных случаях я делаю это сама. И раз уж ты собираешься пожить у нас какое-то время, советую поладить с Ли.

— Ты хочешь сказать, что, если я останусь, Ли заставит меня мыть полы и убирать со стола?

— Да нет, — успокоила я ее. — К нам приходит уборщица.

— Баффи, а ты действительно хочешь, чтобы я пожила у тебя? — спросила она трагическим голосом.

Я обняла ее.

— Конечно. Живи у нас сколько пожелаешь. — Я не кривила душой. У меня было двойственное отношение к Сюзанне: меня ужасно раздражали ее грубость и бессердечие, но она всегда оставалась одной из нас, чуть ли не родственницей. — Но ты же понимаешь, Сюзанна, что я не могу постоянно сидеть с тобой. Мне нужно ходить на работу…

— А зачем? Мне казалось, что…

— Потому что Тодд не справляется без меня. Хотя ему и помогает Говард. Это все-таки семейный бизнес. Мы сейчас вертимся как белка в колесе. Конечно, мне не нужно отсиживать по восемь-девять часов, но у меня есть свои обязанности.

— По идее тебе следовало бы сидеть дома с Меган и Митчеллом, — сказала она с упреком. — То есть, по-моему, если уж у тебя есть дети, то нужно…

— Ну, это уж слишком, Сюзанна! Я только что объяснила тебе, что нужна Тодду. Говард и я — единственные, на кого он может положиться…

— Вот видишь, — жалобно протянула она. — Ты полагаешься на Ли, Тодд полагается на тебя и Говарда, а на кого положиться мне? Не на кого?

Я вздохнула. Бедная Сюзанна. Она так и не поняла, что, если рассчитывать на чью-то помощь, нужно уметь самой помогать другим. Я попыталась успокоить ее:

— Почему же? Ты всегда можешь положиться на нас с Тоддом. Мы всегда тебя поддержим.

Я говорила это абсолютно искренне, однако внутренний голос все же нашептывал мне: «Смотри, как бы тебе не пожалеть о своих словах».

Она улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки.

— Я знала, Баффи, что ты так скажешь. Я ни секунды не сомневалась в этом. Вы с Тоддом всегда хорошо относились ко мне. А ты просто чудо. Да еще такая хорошенькая… — Сюзанна рассмеялась. — Знаешь, мне иногда кажется, что ты почти такая же красивая, как я, — добавила она.

Мы обе весело расхохотались, вспомнив наш первый день в Огайо. Но в следующее мгновение в нашем смехе появились нотки горечи.

Сьюэллен и Говард приехали к нам на обед, причем Сьюэллен — с большой неохотой.

— Ты же знаешь, что я никогда особенно не жаловала эту особу. И почему ты терпишь ее фокусы — выше моего понимания. Может, хватит носиться с этой самовлюбленной неврастеничкой?

— Сьюэллен, ты же всегда была милосердна к людям. Сюзанна сейчас переживает тяжелый период, и кто, как не старые друзья поддержат ее?

— Извини, но мне кажется, что она достойна презрения. В данном случае я даже не имею в виду то, что она сделала с Поли. — Она тряхнула головой, словно пыталась освободиться от воспоминаний о нем. — Я говорю о том, что она сотворила со своим телом. Тот, кто способен на такое, заслуживает презрения.

— А по-моему, ей можно только посочувствовать. И уж если на то пошло, это был ее выбор, так ведь? Ее тело, говоришь? Ты вовсю агитируешь за то, чтобы кастрировали собак, правильно? Так вот: некоторые женщины тоже не против, чтобы их кастрировали. Похоже, что это только во благо — и им самим, и обществу, и их нерожденным детям. Может, Сюзанна проявила большую мудрость по отношению к самой себе, чем окружающие, и правильнее всех нас оценила свою натуру.

— Разве ты не согласна, что она пошла на чересчур крутые меры?

— Сюзанна сама из «крутых». Сначала я была в шоке, когда услышала об этом. Я испытала самый настоящий шок и отвращение. Но немного погодя все хорошенько обдумала. Поскольку это было ее тело, то навредила она только себе и никому больше, а с собой она может делать все, что заблагорассудится.

— И все-таки я считаю, что врача не мешало бы пристрелить!

— А вдруг, этот врач просто не сумел разубедить Сюзанну.

Этот вечер стал тяжелым испытанием для благовоспитанной Сьюэллен, но она держалась вежливо, хотя и несколько холодно. Зато Говард, как всегда, излучал обаяние. После ужина мы сели у камина в библиотеке, и Сюзанна, в ниспадающем свободными складками платье изумрудного цвета, свернулась калачиком на оранжевом бархатном диване, нежась при мерцающем свете огня, играющего яркими искрами. Она потягивала золотистое бренди и, наклоняя голову, наслаждалась персиковым ароматом, исходившим из хрустального бокала. Она словно сошла с шикарной рекламной картинки: «Она пользуется духами от Сюзанны».

— У меня в Нью-Йорке все кончено, — вздохнула она. — Как впрочем и с карьерой модели.

Говард сочувственно посмотрел на нее, в то время как Сьюэллен, не проронив ни слова, перевела взгляд на вазочку с миндалем, стоявшую на кофейном столике. И как всегда, на помощь пришел Тодд.

— Но это же неплохо, — возразил он. — Ты и до Дюреля считалась первоклассной моделью, и я не пойму, почему ты сейчас не можешь ею оставаться.

— Ты действительно не понимаешь, — с грустью в голосе ответила Сюзанна. — Я представляла лицо фирмы, моим именем назвали лучшую продукцию. И теперь, после того как Дюрель порвал со мной, другим косметическим фирмам я уже без надобности. Зачем «Эсте» или «Ревлону» связываться со мной, если Дюрель выжал из меня все, что мог? В глазах людей мое лицо, мой образ всегда будут ассоциироваться с Дюрелем, с косметикой от Сюзанны. — Неожиданно она заплакала. — Косметика от Сюзанны… — Она застонала так, будто только что похоронила свое дитя. Я понимала, что она сейчас чувствовала, и, поддавшись порыву, обняла ее, чтобы хоть как-то утешить. — Я не могу опуститься до какой-нибудь второсортной фирмы после того, что было. Ведь это же ясно, правда? — Она сделала большой глоток бренди. — Тодд, мне уже почти тридцать, — продолжала она, глядя только на него, словно они были одни в комнате. — Журналы предпочитают брать семнадцатилетних девочек. В тридцать я для рекламы уже старуха. Конечно, можно и дальше работать моделью, но это уже будет не то. Что это даст? Какой смысл, если… если нельзя рекламировать лучшую продукцию?

Я думала, что Тодд будет разуверять ее и убеждать, что ей рано ставить крест на своей карьере модели, однако, вопреки моим ожиданиям, он согласился с ней.

— По-видимому, с рекламой покончено. А если так, ты должна поставить себе другие цели. Кино. Телевидение. Сцена. Правда, на сцене ты потерпела фиаско, так что этот вариант лучше отбросим. — О Боже, подумала я. Его нож оказался острее, чем нож того хирурга… Лучше не думать об этом. Сейчас Тодд нещадно отсекал все то, что мешало добраться ему до самой сути. — Значит, остается телевидение и кино. На телевидении ты однажды уже добилась оглушительного успеха, когда работала вместе с Лео. А многие телекомпании переехали на западное побережье… — рассуждал он.

— Выходит, ты считаешь, что мне стоит поехать в Голливуд? Ты это имеешь в виду? Да, я могла бы перебраться туда. Все, что мне нужно, это толковый агент. Первоклассный агент. Вот в чем проблема, — произнесла Сюзанна, начиная оттаивать. — У меня есть имя. Я действительно знаменита.

— Конечно, — подтвердил Тодд, и я кивнула.

— Но у меня почти нет денег. Я спустила все, что заработала за свою жизнь. Когда карманы пустеют, кажется, что безденежье никогда не кончится. А Джеффри клянется, что я не получу от него и ломаного гроша. И если я отправлюсь на побережье без денег, разве я смогу сохранить свою репутацию? Как сделать, чтобы никто не догадался, что мне дали пинком под зад? А без репутации остается только ползать на коленях в роли просителя. Ты же сам это прекрасно понимаешь.

Итак, мне стало ясно одно: Сюзанне нужны деньги. Так в чем проблема? Я была уверена, что Тодд даст ей столько, сколько она попросит. Но услышала совсем другое:

— Ты плохо соображаешь, Сюзанна. Конечно, деньги от Дюреля ты получишь. Потому что знаменитый Джеффри Дюрель не осмелится заявить в зале суда: «Она надула меня, обманным путем заставив развестись с прежней женой». И даже если его не волнует, каким идиотом выставит себя в глазах общественности, он не захочет позорить доброе имя компании. И тебе требуется только одно: намекнуть, что именно ты скажешь в суде. Дюрелю нужно потратить по меньшей мере полмиллиона на рекламу его продукции, чтобы расширить круг покупателей. А чтобы вернуть доверие клиентов, компании понадобится в два раза больше денег. И раз уж ты, своего рода имидж компании, водила за нос самого Дюреля, думаю, они не поскупятся подарить тебе за молчание полмиллиона. А, может, и миллион.

Услышав это, Сьюэллен возмутилась, Говард расстроился, а Сюзанна радостно улыбнулась.

— Тодд, ты абсолютно прав! Ты гений!

Тодд взглянул на меня. Что он хочет от меня, думала я. Чтобы я поддержала его? Но я, по совести говоря, просто испугалась. Подбить Сюзанну за то, чтобы она женила на себе. Дюреля и сохранила свой контракт, — это одно. Он не знал, что Дюрель женат, и, кроме того, у самого Дюреля была интрижка с Сюзанной. Посоветовать Сюзанне ехать в Голливуд — что ж, от этого никому не станет хуже, это абсолютно здравый смысл. Но предложить ей шантажировать Дюреля — человека, которого она уже заставила страдать… — Это уже совсем другое. Я не просто испугалась — мне стало дурно.

Я старательно отводила глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. Но он упрямо глядел на меня и ждал, когда я посмотрю в его сторону. Поймав мой взгляд, он пожал плечами, покачал головой, как бы говоря: «пора забыть о несчастной миссис Дюрель и о неродившемся ребенке, поскольку сейчас разговор о другом — о деньгах. Только о деньгах, а Джеффри Дюрель очень богат. Так ведь?»

Но он был не прав. Сейчас разговор вовсе не о деньгах, а о совести. Потому что из-за эгоизма Сюзанны страдали люди. И что же, она не понесет никакого наказания, выйдет сухой из воды с карманами, набитыми золотом? Да, хочешь — не хочешь, она моя подруга. Но все равно: разве это справедливо?

Сюзанна радовалась, как дитя.

— А Уэс, самодовольный ублюдок! Он бросил меня, когда мне так была нужна его помощь. Он тоже заплатит! — Она повернулась к Сьюэллен и Говарду и объяснила им, кто такой Уэс и в каких они были отношениях. — Он не сможет легко отделаться от меня после того, что мне пришлось пережить ради него. Я спасла его имя. Не говоря уже о том, какую боль он причинил Поли! Думаю, мне нет нужды продолжать защищать его! — Она улыбнулась, как бы ожидая, что они согласятся с ней. — Где он был, когда я так нуждалась в его поддержке! Разве он встал на мою сторону, когда умер Поли и моя репутация висела на волоске? — Сюзанна взглянула на меня и рассмеялась. — Получается, что его тоже унесло ветром? — Но эта шутка не развеселила меня. Я отвернулась. Тогда она обратилась к Тодду. Чутье профессиональной жертвы подсказывало ей, где она может найти сочувствие. — А что ты думаешь по этому поводу, Тодд? Разве не заслужила я полмиллиона за то, что не разоблачила его в бульварных газетах?

Тодд нахмурился и ничего не ответил. И снова повернулся ко мне. Я догадалась, что он уже готов идти на попятный и не одобряет финансовых аппетитов Сюзанны. Он заискивающе улыбнулся. Эта улыбка говорила: «Ну и ну! Похоже я повторяюсь… я опять вляпался в грязь… Какая же она сука, правда?»

Однако я не улыбнулась в ответ.

Он подошел сзади, когда я сидела перед зеркалом у туалетного столика, расчесывая волосы, и обнял меня за плечи.

— Дело только в деньгах, Баффи Энн.

— Да, но мы совершили ужасный поступок, судя по тому, что она потом решила предпринять. Тогда, в Нью-Йорке, мы захотели помочь ей и дали совет. И сегодня…

— Но это же Сюзанна. Как только у нее прояснится в голове, она сама все обдумает. А что, если Дюрель и Гамильтон не против раскошелиться? Суть в том, что она не стала бы трахать Дюреля и Гамильтона сегодня, если бы они не трахнули ее раньше, правильно?

— Да. А Гамильтон, наверное, просто затрахал ее вконец. А Дюрель? Каким образом он?..

Тодд улыбнулся:

— Он тоже, разве не так? В переносном смысле, конечно. Он трахал ее. А что обычно бывает, когда кто-то кого-то трахает? Тот, другой, ему отвечает тем же, иначе сделка не состоится. Когда ты трахаешь, ты должен быть готов к тому, что получишь то же самое.

Я подумала и рассмеялась. У него железная логика.

— А если я сейчас тебя трахну, что сделаешь ты?

— Я верну тебе все сполна. Обещаю.

На следующий день преисполненная надежд Сюзанна улетела. Как только она покинула наш дом, Ли взялась отмывать ее комнату с таким остервенением, будто там жили прокаженные или, на худой конец, туберкулезники. Она улыбалась сама себе и напевала церковный гимн.

Я вручила ей конверт, который оставила для нее Сюзанна. Ли разорвала его, вытащила оттуда записку и чек на двадцать долларов. Она молча протянула мне записку. «Дорогая Ли, — было написано ярко-зелеными чернилами на алой бумаге. — Спасибо за вашу доброту». Подпись Сюзанны занимала полстраницы.

Ли направилась в ванную, и я заметила, как она спускает чек в унитаз. Я представила, что бы сказал ей Тодд: «Ли, это только деньги. У них нет ни лица, ни имени». Но сама я ничего не произнесла. Я никогда не задавала Ли вопросов, ни в какой форме. Ли оставалась Ли, и мотивы ее поступков были вне моего понимания.

 

27

Поселившись в Голливуде, Сюзанна часто звонила нам.

— Она будто отчитывается перед нами, — заметила я, когда она позвонила в очередной раз.

— Словно мы ее родители.

— Или спонсоры.

Она еще не успела получить роль ни в кино, ни на телевидении, но, по ее словам, это ее не очень волновало. Она вытянула деньги из Джеффри и Уэса, так что была вполне обеспечена. Ее представляло крупнейшее в городе агентство актерских дарований.

— Это самое важное, кто тебя представляет, — сообщила она мне по телефону. — И еще важно сохранить интерес к твоему имени, пока тебе ищут контракт. — Вопросом поддержания интереса к ее имени занималось «лучшее в Лос-Анджелесе агентство общественных отношений». — Им это нетрудно… Имя Сюзанны еще что-то значит… Каждый знает, кто я. Куда бы я ни пошла, меня встречают как королеву. А ААД, это мои агенты, добиваются того, чтобы я сыграла вместе с Бертом… — и добавила: — ну, ты наешь, тем самым Рейнолдсом. — Ты не представляешь, как я занята, — продолжала она. — Да, дорогая, тружусь, как пчелка в июне. — Уроки по постановке голоса, уход за волосами, притирания, массаж, педикюр, физические упражнения. — У меня лучший в Лос-Анджелесе тренер. Тот самый, с которым занималась Джейн Фонда. Он действительно помогает поддерживать форму.

В следующий раз она призналась, что пыталась встретиться с Бертом Рейнолдсом.

— Я могла бы сделать головокружительную карьеру, если бы закрутила с ним роман… Ты же знаешь, Дину Шор теперь называют Южной девушкой.

Она часто виделась с Клео и Лео. Лео преуспевал. Поначалу он держался с ней предельно сухо, поскольку все еще не мог простить ей, что она не предложила его в качестве режиссера для постановки своего первого спектакля, который благополучно провалила. Но после того как стало известно, что она собирается играть с Рейнолдсом, если не с самим Ньюменом, он переменил свое отношение. Лео и Клео давали замечательные приемы… Клео явно оказалась талантлива по части организации увеселительных вечеров, и выглядела она намного лучше, чем раньше.

— Просто удивительно, какой эффект дают незаметные подтяжки и зажимы.

Я уже знала, что Клео сделала пластическую операцию. Она была гением эпистолярного жанра и присылала чудесные послания, написанные безупречным, каллиграфическим почерком на серой французской бумаге, на которой был выведен ее последний адрес: «тысячный блок», Норт Беверли Драйв. На этот раз у ее дома было своего рода название.

«Беверли Мьюз

22 июля 1974 г.

Дорогая Баффи!

Как видишь, рождение очередного ребенка — не единственная новость в семействе Мейсонов. Наш новый дом расположен выше бульвара Сансет, прямо за отелем «Беверли-Хиллз». Просто удивительно, как быстро нам удалось переехать. Нам было очень уютно в доме на Палм Драйв, и прожили мы там всего два года. Но вся беда в том, что там был только бассейн и не было теннисного корта. В один прекрасный день Лео пришел домой и заявил, что нам срочно нужен первоклассный корт, сориентированный на юг! А когда я возразила, что на оборудование теннисного корта уйдут недели, а то и месяцы, не говоря уже о том, что у нас нет для него места, Лео заявил, что в таком случае мне нужно подыскать дом, в котором уже есть корт. Ну, ты знаешь Лео. Если он что-нибудь захочет, то примется терзать тебя, как бешеная собака. И будет гнаться за тобой по пятам с нечеловеческой скоростью. К счастью, на помощь пришла мама: она сейчас занимается торговлей недвижимостью. Ты помнишь маму? Они с Лео очень похожи. Может, именно поэтому мама так любит его. За что они не возьмутся, им все удается.

Мама знала историю этого дома. У ее владельца (актера Крейга Берроухза) возникли серьезные финансовые затруднения (прекратили снимать сериал, в котором он был занят), и ему срочно понадобилось продать дом. К счастью, с нас не требовали большого задатка, и мама быстро обтяпала это дело. И через две недели мы уже обосновались в новом доме. (Наш старый все еще не продан, но мама подыскивает покупателя). И прямо на следующей неделе мы устроили прием, который был так нужен Лео. Видишь ли, несмотря на то, что телефильмы Лео пользуются огромной популярностью, он мечтает о полнометражных фильмах, и когда он услышал, что у Хэка Джеггера (это очень известный продюсер, ты, наверное, слышала о нем) есть сценарий о теннисистах, запутавшихся в психологических коллизиях (ты понимаешь, что я имею в виду), Лео загорелся желанием поставить этот фильм. Так что теннисный корт и роскошный прием нужны были для того, чтобы захомутать Джеггера, который сам обожает теннис. (Он всегда принимает участие в здешних благотворительных матчах). И Лео решил, что если у нас будет огромный корт… ну, дальше ты сама понимаешь.

Мы организовали вечеринку прямо у теннисного корта, чтобы Хэк непременно обратил на него внимание. Да и его просто нельзя не заметить. Эта махина в милю длиной освещена, как тюремный двор. Короче говоря, Джеггер просто не пришел. Как оказалось, особого смысла в его приходе и не было. Наш теннисный корт был ему без надобности. Мы потом выяснили, он играл в теннис с Чаком Хестоном! Кроме того, он уже заключил контракт с другим режиссером.

Но в тот вечер мы еще не знали этого, и Лео просто потерял рассудок, когда Хэк таки не пришел. Он заявил, что во всем виновата я — я не разослала вовремя приглашения. Он был готов задушить меня. В переносном смысле, конечно! Он уже сдавил мне пальцами горло, но, к счастью, мама, помогавшая убирать со столов, еще не ушла. Она-то и успокоила Лео. А потом меня, когда Лео отправился спать. Я была вне себя! Обвинять меня во всех грехах — и это после того, как я потратила столько труда, чтобы организовать прием за такое короткое время! А мама неустанно повторяла, что Лео — большой талант, а все талантливые люди — с характером.

Мама сказала, что такого не бывает, чтобы у кого-то было все, а мне повезло: у меня есть все, и мне нужно смириться с некоторыми неприятными чертами в характере Лео. Тем более что я не отличаюсь особенной красотой на фоне тех милашек, которых полным-полно в этом городе. Поэтому мне нужно знать свое место и всячески угождать Лео: одеваться лучше всех, давать лучшие в городе приемы, иметь самый красивый дом, подавать лучшие блюда и приглашать самых знаменитых гостей. А также заняться теннисом. Она добавила, что тут сотни миловидных крошек, которые не прочь прибрать к рукам моего Лео, несмотря на его причуды. И если я не перестану артачиться, мне придется жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Я стану одной из тех неудачниц, шатающихся по городу, тех брошенных жен, которые в свое время не сумели совладать с собой.

В результате у Клео Пулитцер Мейсон появился новый породистый нос. Лео он очень нравится. Самое смешное то, что он похож на нос доктора Стендхоупа, о котором я мечтала в детстве в Тинафлайе. Если бы я не знала, что мне придется иметь дело с доктором Стенли Прайсом (лучшим специалистом по пластическим операциям в Беверли-Хиллз), то решила бы, что это сам доктор Стендхоуп, переехавший сюда из Нью-Джерси. А теперь Лео вместе с мамой хотят, чтобы я занялась своим подбородком. И насколько я понимаю, рано или поздно мне придется это сделать. Если удастся выкроить время в перерыве между занятиями на кулинарных курсах и теннисными тренировками…

Я ужасно хочу, чтобы вы оба приехали к нам погостить. Как было бы здорово увидеть тебя и Тодд. Мы могли бы снова организовать что-то вроде воссоединения. Ты, я, Сюзанна и Кэсси. Я постоянно встречаюсь с ней на приемах. Гай становится очень популярным. Лео говорит, что после каждого телефильма, в котором снимался Гай, они получают мешки писем от малолетних поклонниц. Тут уже вовсю ходят слухи, что скоро начнут снимать сериал специально для Гая (у Лео уже есть идея насчет такого сериала. Он признался что, если ему еще придется какое-то время работать на телевидении, он не против поставить какой-нибудь убойный сериал. Ты не представляешь, какие это приносит деньги, особенно повторный показ). Поговаривают еще о том, что будто бы Гай снимался в порнофильмах. Но кто знает, насколько это верно, и кому какое дело? Никому, кроме Кэсси и ее великосветской матери.

Кстати о Кэсси. Надеюсь, что мы с ней будем видеться чаще. У меня такое чувство, что ей нужна подруга. Каждому хочется иметь преданного друга. Мне повезло. У меня по крайней мере есть мама».

 

28

Кэсси вернулась из музея в шесть. Подъезжая к дому, она облегченно вздохнула, не увидев во дворе новой машины Гая. Значит, он куда-то уехал. Она припарковала свой «вэлиант» слева от входа, оставив на стоянке достаточно свободного места для ярко-красного «феррари» — любимой игрушки мужа. Покупкой автомобиля Гай отпраздновал подписание контракта на съемки нового сериала. Пожалуй, ее «вэлиант» оставалась единственной на весь западный район Лос-Анджелеса машиной старой американской сборки.

Выйдя из машины, она по привычке посмотрела на соседний дом, стоящий высоко на склоне. Она смотрела на него каждый вечер. Сегодня все было как обычно — дом стоял во мраке. Она взглянула на часы: ровно десять минут седьмого. Через пять минут в доме вспыхнет свет. Как и обычно, в шесть пятнадцать вечера.

Почтальон кое-что рассказывал ей об этом доме. Его владелицей была Джени Эльман — актриса, приехавшая сюда в 1939 году из Германии. Славы в Голливуде она не искала, зато с мужем ей по-настоящему повезло. Это был калифорнийский аристократ — владелец железной дороги, доставшейся ему по наследству. Прошло несколько лет после свадьбы и наступила та роковая ночь, когда Дженни разрядила целую обойму в сердце своего красавчика-мужа, приняв его за вора. Вскоре после этого она вернулась в Германию, оставив дом под замком. Только садовник посещал его раз в неделю. Затем он стал приходить раз в месяц, а вскоре и вовсе исчез.

Это был не дом, а игрушка. По крайней мере, таким он виделся Кэсси с террасы и из окна. Со стороны дороги его вообще не было видно. Выкрашенные в розовый цвет стены, красная черепица на крыше, башенки, террасы, гигантские пальмы, стоящие по периметру, словно часовые — все это уже много лет пребывало в запустении. Даже собачий лай не нарушал безмолвия брошенных комнат. «И почему все это продали? — думала Кэсси.

Убедившись, что свет в доме на склоне вспыхнул вовремя, она отправилась к своей двери, окинув мимолетным взглядом собственные владения: плющ разросся; косматые вечнозеленые ели совершенно потеряли форму; нестриженные кусты винограда вот-вот достанут померкшее синее небо. То тут, то там вспорхнет стайка экзотических райских птиц. Кэсси не могла понять, почему их считают красивыми — они скорее походили на жалкую пародию, их пение напоминало молитву, а не просто щебет. Она вздохнула. Чтобы привести это все в порядок, пусть даже относительный, придется выложить трехнедельную зарплату. Трудно сказать, что тому причиной, но ее радовали эти неухоженные заросли. Возвращаясь с работы домой, она оказывалась за ними как за надежным щитом, способным укрыть ее от внешнего мира. И кому придет в голову глазеть на ее безалаберную жизнь сквозь эту живую изгородь?

Некому пожурить ее за дурное содержание участка. Гаю нет до этого никакого дела. Он слишком поглощен собой, особенно теперь. Новый фильм, новая машина, новый роскошный гардероб, еженедельные визиты к парикмахеру, уроки дикции, спортзал и ночные похождения — вот, что составляет круг его интересов. К ней это отношения не имеет.

Мать тоже не могла упрекнуть ее. Она никогда не навещала дочь. Сама Кэсси раз в неделю ездит к ней — туда, в огромный серый каменный замок. Она заставляла себя подниматься по широким ступеням к огромным обитым бронзой дверям, заходить внутрь, сидеть в шикарной гостиной, пить чай и изредка стаканчик хереса; робко поглядывать на мать и уворачиваться от ее тщательно сформулированных вопросов. В такие моменты единственное, на что она была способна, — это вспоминать свою детскую спальню, расположенную на третьем этаже замка. Ей она представлялась точно такой же, как она ее оставила, сбежав как-то ночью с Гаем Саварезом, — ожидающей ее возвращения. Ее капитуляции.

Это был ее седьмой день рождения. И она, как всегда, устроила по этому случаю вечеринку. Ей было позволено пригласить шестерых гостей на выбор из числа одноклассников. Седьмой — семь приглашенных на седьмой день рождения — должна была стать Одри Бус, дочка лучшей подруги ее матери. Одри ежегодно появлялась на ее днях рождения, несмотря на то что Кэсси ее ненавидела. Она была на два года старше Кэсси и ее друзей, поэтому с легкостью завладевала инициативой в играх, которые дети затевали после торжественного застолья.

Годом раньше она умудрилась сделать несчастную виновницу торжества предметом всеобщего осмеяния, настроив против нее всех присутствующих. Пока взрослые потягивали внизу напитки, она увлекла девочек игрой в «дочки-матери» — одна была «мамой», другая — «папой», остальные, соответственно, «бабушкой», «сестрой» и «братом». Для Кэсси не нашлось даже роли «кухарки». Зато ее сделали «домашней собачкой» — заставили ползать на четвереньках и лаять.

Кэсси тщетно просила мать не приглашать больше Одри на дни рождения. Кассандра упрекала ее в отсутствии такта. Как обидится на это Одри, не говоря уже о ее матери, лучшей подруги Кассандры! Кэсси следовало быть не только тактичнее, но и снисходительнее.

Утром Кассандра вручила Кэсси свой подарок: большую куклу по имени Барбара Джин. Имя было написано на ярлыке, привязанном к руке. Голубые глаза куклы открывались и закрывались. В тот же день, пока матери девочек сидели внизу, попивая коктейли и наслаждаясь чаем с пирогами, Одри Бус взяла желтый карандаш и стала давить его острием на глаза куклы, пока те навсегда не исчезли в полости кукольной головы, оставив на лице Барбары Джин две зияющие дыры.

Увидев это, Кэсси разрыдалась. Она набросилась на улыбающуюся Одри и стала пинать ее ногами. Вскоре в детскую примчались встревоженные мамаши. Одни была в истерике. Реакция Кэсси потрясла ее.

Кэсси плакала, кричала и угрожала обойтись с Одри так же, как та обошлась с несчастной куклой.

Собравшиеся на шум матери были шокированы. Кэсси вела себя не как семилетний ребенок — она, скорее, напоминала разъяренного дикого зверька. И надо сказать, довольно опасного. Пока Одри и Лорна Бус вместе с Кассандрой ожидали извинений со стороны взбесившейся Кэсси, остальные поспешили убраться из комнаты. Одри смотрела на Кэсси со злобной улыбкой.

— Я не предполагала, что Кэсси может быть такой своенравной, — сказала Кассандра Лорне Бус. — Своенравной и упрямой, совсем как ее отец.

— Это Уолтер-то своенравный? Ты серьезно? — удивилась Лорна Бус и задумалась.

В конце концов Кэсси сдалась. Сначала она извинилась перед Одри за то, что приняла ее поступок за умышленный. Затем ей пришлось извиняться за то, что она напала на нее.

— Прости меня за то, что я вела себя как дикое необузданное животное, — старательно повторила она слова матери. Лишь после этого ей было позволено вернуться к себе в комнату.

В тот же вечер Кассандра поставила Барбару Джин на полку с другими куклами. Оттуда она укоризненно смотрела своими пустыми глазницами на спящую Кэсси и улыбалась крашенными кукольными губами.

— Барбара Джин будет стоять здесь, — сказала ей мать. — Это послужит тебе напоминанием не только о твоем дурном поведении, но и о твоем редком упрямстве.

От страха Кэсси всю ночь не могла заснуть. Даже в темноте ей мерещились темные глазницы. Следующей ночью заснуть ей удалось, но ее мучили беспрерывные кошмары. С тех пор, ложась спать, она стала отворачиваться от кукольной полки, а входя в комнату, старалась отвести от нее глаза. Об играх в куклы и вовсе не могло быть и речи.

В день восьмилетия гостей решили не звать, но Кэсси не расстроилась. Напротив, она была рада, что не придется приглашать Одри Бус. Зато ее мать соизволила наконец снять с полки Барбару Джин.

— Думаю, ты извлекла соответствующий урок. Твой отец был неисправимым упрямцем. Это исключительно неприятная черта, и мы обязаны тебя от нее уберечь.

Кэсси радовалась, что Барбары Джин больше нет, и словам матери не придала никакого значения. Ее воспоминания об отце были довольно смутными — он был добрым и ласковым, часто ее целовал и очень любил. В этом она не сомневалась. Что же касается Барбары Джин, то ее она никогда не забудет. Никогда.

Едва войдя в дом, Кэсси связалась с секретарем Гая. Иногда, очень редко, он оставлял для нее сообщение — что вернется домой поздно или что просит ее присоединиться к нему в таком-то месте, на такой-то вечеринке. Это, как правило, означало, что он хотел произвести на кого-то впечатление, продемонстрировать, что его жена — не обычная пышнотелая голливудская красотка, а классическая красавица, представительница старого, богатого и влиятельного калифорнийского рода. Она является как бы символом его собственной значимости. Именно этим она и была ценна для него.

Любезный голос на другом конце провода сообщил, что информации для миссис Гай Саварез оставлено не было. Кэсси отправилась на кухню и обнаружила в раковине несколько тарелок и чашку, оставленные Гаем. Она ополоснула их и положила в посудомоечную машину. Затем решила приготовить ужин, но тут же передумала. Пустая трата времени — все равно Гай никогда не ужинает дома. Она занялась уборкой: подмела пол и быстро протерла его влажной тряпкой. Полы в Блэкстоун Мэнор не мыли, а натирали. Но ее привычки не соответствовали обычаям, заведенным в поместье. Всю домашнюю работу Кэсси выполняла сама, когда возвращалась из музея. Для этого она разработала специальный график: один день пылесосила, другой — вытирала пыль и полировала мебель; один день внизу, другой — наверху. Дом был слишком большим, и управиться за один день было невозможно.

Отложив в сторону веник и тряпку, Кэсси представила, как удивленно подняли бы брови ее знакомые, узнав, что дочь Кассандры Хэммонд и жена Гая Савареза, только что подписавшего контракт, обеспечивающий заработком пять человек, не может позволить себе раз в неделю или хотя бы раз в месяц нанимать прислугу для уборки дома. Ей и самой это казалось немыслимым.

Стоя у изразцового кухонного стола, Кэсси ела йогурт прямо из банки. Это была сытная и богатая витаминами пища для тех, у кого отсутствовал аппетит. Поужинав, Кэсси пошла в свою комнату. Этого момента она ждала весь день. Она зажгла неяркий свет, налила полстакана виски и уселась на стул у окна, чтобы лучше видеть дом на склоне.

Зазвучит ли в нем когда-нибудь человеческий голос или смех? Вспыхнет ли свет, зажженный человеческой рукой? Или ему суждено оставаться таким же пустым, как ее душа?

Кэсси отхлебнула виски. Она знала, что поступает неправильно, даже противоестественно: живет в полупустом доме с совершенно посторонним, равнодушным к ней человеком, пытается выиграть сражение с женщиной, которая никогда не проигрывает. Это качество Кассандры Хэммонд известно всем.

Но теперь Гай запускает собственный сериал, и ее свобода скоро станет осязаемее. Наконец она сможет сказать: «Видишь мама, он не просто выскочка. Он добился настоящего успеха. Я сделала правильный выбор. И теперь могу себе позволить дать ему отставку. Теперь мне решать, как поступить».

Еще ей захотелось завести ребенка. Все, что удастся извлечь из этого брака, она использует ради своего триумфа. «Видишь мама, кое-чего я все же добилась. Не такая уж я никчемная. Благодаря нашему браку появилось на свет это чудо. Он продолжатель твоего рода. А мне есть теперь кого любить».

А потом она бы сказала: «Прощай, Гай. Прощай, мама. Ни один из вас неспособен любить».

Поначалу Кэсси не понимала, почему Гай не бросил ее. Ведь он женился на ней ради того, чтобы получить доступ к состоянию Блэкстоунов, а ее мать всячески препятствовала ему в этом. В постели она его не привлекала. Это было очевидно. Его еженощное отсутствие подтверждало, что он удовлетворяет свою потребность в сексе, какова бы она ни была, где-то на стороне. Она подозревала, что нужна ему в качестве вывески, но едва ли этого было достаточно, чтобы вынудить его оставаться с ней. Вероятно, ему тоже нужен ребенок — лучший способ заставить Кассандру оказывать им поддержку. В противном случае, придется ждать ее смерти. Тогда на долю Кэсси и их чада, возможно, и выпадет какая-то часть наследства. А Кассандра рано или поздно должна умереть — ведь не бессмертная же она.

Итак, они оставались вместе; совокуплялись один-два раза в месяц, объединяемые общим желанием подарить Кассандре внука. При этом она испытывала лишь леденящий страх, а он — жестокое наслаждение.

«Интересно, задумывался ли Гай, почему я остаюсь с ним?» — спросила себя Кэсси, когда виски ударили ей в голову. Они были друг для друга чужими, а их встречи в постели — бесцветными и жестокими. Неужели его самонадеянность и нарцисстическая гордость за свой колоссальный член позволяли ему думать, что она влюблена в его тело, если уж не в него самого?

Неужели ему невдомек, что его объятия приносят ей не наслаждение, а только боль в страх? Нет, этого не может быть. Виски помогло ей найти ответ. Ему известно все. Он догадался, что для нее их брак и их секс никоим образом не связаны с ним. Они служат лишь продолжением ее отношений с матерью. Половой акт для них больше не является ни актом любви, ни даже актом секса. Это просто акт отчаяния.

 

29

Очередное письмо от Клео, полное свежайших новостей, пришло, пока Тодд находился в Мариетте, где завершал строительство торговой улицы «Кинг». Она должна была напоминать швейцарскую деревню: небольшие симпатичные магазины в альпийском стиле и рестораны, похожие на шале. В 1976, то есть на следующий год, мы планировали открыть еще одну, в Толедо, и уже обсуждали, в каком она будет стиле. Я надеялась, что он скоро вернется — мне ужасно нравилось читать ему письма Клео. Никто не умел писать их лучше, чем она.

«…Не знаю даже с чего начать, — писала моя подруга, — с сериала, который Лео снимает с Гаем Саварезом, или с помолвки Сюзанны…»

Помолвка Сюзанны!

Со всей определенностью заявляю, что она меня интересовала больше. Поэтому-то я и пропустила первую половину послания, где рассказывалось о Лео, Гае и их сериале. Вот уже интереснее:

«…Сюзанна выходит замуж за Хайнца Мюллера. Вы с Тоддом, должно быть, слышали о нем. Он из Далласа — ворочает там авиакомпаниями или Бог знает чем еще. Денег у него куры не клюют. Миллионы. Долларов, разумеется. В Далласе он недавно. А родом из Германии (у него довольно сильный акцент). Но как бы то ни было, он без ума от нашей дражайшей Сюзанны и даже собирается вкладывать деньги в картины, где наша девочка будет исполнять главные роли. Он обещает сделать Сюзанну самой выдающейся кинозвездой, которую когда-либо видел свет. Он говорит, что все решают связи и объемы вложенного капитала. (Поговаривают, что он собирается купить «Фокс»! Но пока это только слухи). Правда, свадьбу Сюзанна хочет устроить именно на «Фокс» на площадке «XX Века», в декорациях к «Хэлло, Долли!». Как бы это ни было больно, я вынуждена отдать ей должное: идея шикарная. Это может понравиться и войти в моду. К тому же будет куда пригласить две тысячи гостей!

Похоже, они с Хайнцем познакомились на кинофестивале в Каннах. Она раздавала интервью направо и налево, несмотря на то, что ее фильм еще не снят. И хотя меня нельзя назвать большой поклонницей Сюзанны, должна признать, что своими игрой и обликом она напоминала звезду больше, чем кто-либо в этом городке. Встретив Хайнца, она сразу почувствовала, что понравилась ему. То же почувствовал и Хайнц, и это не удивительно, учитывая, какую роль там играют деньги и власть. Хайнц арендовал под офисы целый этаж в «Сенчури Сити» и устроил там свою новую штаб-квартиру. А сам поселился в одном из бунгало отеля «Беверли-Хиллз» вместе с нашей юной Сюзанной. (Мне кажется, она старается все время держать его под присмотром.)

Вместе они являют довольно забавную пару: Сюзанна, такая высокая и эффектная, и Хайни (с ее легкой руки все его так теперь называют), в ковбойских сапогах и стетсоне. (Он же из Техаса). Он ловит каждое слово, срывающееся с очаровательного язычка Сюзанны, суперзвезды, и тем временем разворачивает кампанию по ее продвижению. «Голливуд Репортер» утверждает, что он даже собирается заказать для нее песню. Уже проводится конкурс, а называться песня будет, угадай, как? — «Сюзанна — суперзвезда». Хайни планирует использовать ее для картины. Правда, я не в курсе, будет ли ее исполнять Сюзанна или она пойдет фоном. А в «Верайти» я прочитала, что она берет уроки пения, причем не у кого-нибудь, а у великого Палуччи. Хайни привез его из Италии специально для СС.

Как ни странно, мы с Лео довольно часто с ними видимся. Хайни обожает закатывать вечеринки и всегда нас приглашает (к счастью — иначе Лео был бы вне себя). А она попросила меня помочь ей с приготовлениями к свадьбе: стол, оформление, музыка, пригласительные билеты и все такое. Это Лео ей меня разрекламировал. Цитирую: «Во всем положись на Клео — в этих делах она разбирается лучше, чем кто бы то ни было в Голливуде».

Так что через месяц-другой жди приглашения. И лучше тебе приехать. Пора уже вам побывать в Калифорнии. Ну, а потом, ты ведь не захочешь пропустить этот цирк. Самое забавное, что Сюзанна и вправду без ума от Хайни. Она без конца обнимается с ним и сидит у него на коленях. Кто не в курсе, может решить, что она польстилась на его тело. Но всем известно, что Сюзанна не трахает мужиков — она трахает только саму себя. Стоит перед зеркалом и одаривает свое отражение сексуальными взглядами. Она гладит свои груди, слегка мастурбирует, а затем виснет на зеркале. Такая жаркая любовная сцена. От зеркала валит пар…»

Я не выдержала и рассмеялась. Хорошо, что Голливуд не лишил Клео чувства юмора. Мне она казалась умнее, чем напыщенный Лео, считавший себя гением. Однако меня обидело то, что Сюзанна даже не удосужилась позвонить, чтобы сообщить о грядущей свадьбе.

Оставалась еще одна страница, но вместе того чтобы продолжать, я стала читать письмо сначала.

* * *

«…Когда Лео понял, что участие Гая Савареза в создании сериала — всего лишь вопрос времени, он решил взять все в свои руки. Для начала он разработал концепцию сериала об особом подразделении лос-анджелесской полиции, работающем в Голливуде и районе Вайна, и отдал ее своим людям. Те отнесли материал на студию и сказали, что якобы Лео получил этот заказ от Гая. Затем сам Лео отправился к Гаю и сообщил, что получил от студии заказ на сценарий и теперь собирается отдать ему главную роль. Всю сделку Лео провернул сам, без помощи агента. У него это превосходно получилось. И теперь он не просто автор замысла сериала, но еще главный режиссер и автор сценария — он напишет столько серий, сколько захочет, и будет руководить их постановкой. Съемки уже начаты, и первый фильм выйдет в эфир в ближайшее время.

Моя мать трещит повсюду, что Лео гений. Должна признать, что все произошло очень кстати. Содержание дома выжимало из нас последние соки. Расходы стали непосильными. А теперь еще эти «теннисные воскресенья»! Неплохо звучит, правда? Каждое воскресенье мы собираем знакомых и играем в теннис. Приходят одни знаменитости. Днем мы подаем шампанское и хотдоги. Как тебе такое сочетание? А вечером — ужин. На некоторых воскресных кортах ни игрокам, ни зрителям не разрешается говорить о покупках. Но у нас только о покупках и разрешено говорить — никакой политики. Все просто: заводишь свои собственные правила, подаешь нетрадиционные закуски, и еженедельные встречи превращаются в особый ритуал — начинают пользоваться неслыханным успехом. Каждый стремится попасть в число приглашенных. Я обзваниваю гостей в самый последний момент, чтобы всех немного помурыжить. И по субботам Лео приходится сидеть до трех часов ночи и составлять список гостей. Для нас это все исключительно важно. К нам приходит множество влиятельных людей. Среди наших завсегдатаев, например, вице-президент компании, в которую «Голдман-Лессор» передал «Голливуд и Вайн». Он отвечает за составление программы вещания, поэтому его присутствие нам очень кстати. Прежде чем сделать решающий шаг, Лео как следует готовит его на наших теннисных воскресеньях.

Откровенно говоря, мы не знаем, как быть с Сюзанной и Хайни. Сюзанна отказывается учиться играть. Она говорит, что ей плевать кто перед ней — Фарра, Р. Ж. или Клинт — и не желает тренировать ноги и кисть. Да и Хайни не лучше. За ломберным столом в Вегасе он чувствует себя уютнее, чем на корте, в белом теннисном костюме. Кстати, на наши корты игроки допускаются только в классических белых теннисных костюмах — это одно из правил. Гай не играет, а Кэсси играет, и не дурно. Похоже, в детстве ей давали уроки. Только вот что непонятно: на ней каждый раз одни и те же тенниска и шорты».

Я вернулась к последней странице письма.

«На прошлой неделе мы с Сюзанной и Хайни летали в Лас-Вегас на его собственном самолете — у Фрэнка была презентация на «МГМ». Это было великолепно. Хайни, как всегда, оказался на высоте. Мы сами видели, как он не моргнув глазом выбросил за один вечер пятьдесят тысяч долларов. Сюзанна приняла это как нечто само собой разумеющееся. Они смеялись так, словно речь шла о чем-то очень забавном. Угадай, кого мы встретили на представлении Фрэнка? Поппи — старую подругу Сюзанны (помнишь девушку, приезжавшую к Сюзанне из Кентукки, когда она работала в Нью-Йорке моделью?). Так вот, Поппи вышла замуж за своего приятеля. Его зовут Бо Бофор. Он крашенный блондин и идет гвоздем программы в «Дезерт Парадайз». Я понимаю, что тебя больше интересует строительство торговых рядов и в певцах ты не разбираешься, но Бо — это действительно величина. Его имя не сходит со страниц хит-парадов, он гастролирует по всей стране. Честно говоря, я не самая страстная поклонница рока и кантри и слежу за событиями только потому, что шоу-бизнес — моя профессия. Мне приходится читать обо всех сделках и сплетнях и быть в курсе: кто есть кто, кто с кем спит и кто какое место в хит-параде занимает.

Насколько я знаю, Поппи Бофор и Сюзанна расстались в Нью-Йорке не самыми лучшими подругами. И, хотя детали мне неизвестны, эта история, была довольно грязная. Правда, это весьма трудно себе представить, судя по тому, как Поппи и Сюзанна льнут друг к другу. Поппи пригласила нас в «Дезерт Парадайз» послушать Бо, и мы, конечно, поехали. Позже я спросила Сюзанну об их прошлом конфликте и о том, почему теперь они ведут себя как нашедшие друг друга родственники. Она уставилась на меня и сказала: «О, нас с Поппи многое связывает. Видит Бог, мы понимаем друг друга с полуслова!»

Да, так могла ответить только Сюзанна. Уж кем-кем, а злопамятной ее не назовешь. Она всегда жила сиюминутными настроениями. Вероятно, поэтому они с Поппи и понимают друг друга с такой легкостью. Они одного поля ягода. Поппи пыталась шантажировать Сюзанну, и Сюзанна ответила ей тем же. Они осознавали свое сходство, и ни одна из них не упрекнула другую в том, на что была способна сама.

«Ее красота — это нечто особенное. Она просто неотразима, но… На ней была красная блузка с блестками и красная джинсовая юбка, едва прикрывавшая бедра. Волосы иссиня-черные и короткие — только локон-мысок на шее и такие же на висках. Что-то вроде последнего писка от Видала Сасуна. Л на глазах красные тени! Что же до Бо, то он был немногословен и издавал лишь какие-то нечленораздельные звуки. Либо он остановился в развитии (как говорит Сюзанна), либо совершенно спился. Правда, Сюзанна утверждает, что Поппи чертовски умна!»

Я была вынуждена согласиться с Сюзанной и поздравить Поппи. Еще несколько лет назад она шаталась по улицам без гроша в кармане, а теперь стала женой суперзвезды и любимца Вегаса. И как только ей удалось вознести его так высоко за столь короткий срок?

Бо вернулся со сцены. Его ковбойский костюм с блестками был насквозь пропитан потом, а мокрое лицо блестело в полумраке кулис. Швырнув ему полотенце, Поппи решила везти его домой, не дожидаясь, пока он примет душ и переоденется.

— Как тебе мое выступление? — спросил Бо, подскакивавший словно боксер перед решающим поединком.

— Так себе, — бросила Поппи и велела Вирджилу подавать лимузин к служебному входу. — На, надень, — она помогла ему влезть в махровый халат. — Поосторожнее, ты, горилла, — рявкнула она, когда Бо попытался ее обнять. — Ты потный, а платье новое…

На ней было глухое темное платье. Еще на прошлой неделе ей вздумалось изменить стиль. Когда ты у всех на виду, то обязана меняться, иначе начнешь загнивать, как комариное болото. Цепочка с каплевидным бриллиантом и такое же кольцо, только с более крупным камнем, на среднем пальце левой руки, были ее единственными украшениями.

— Мы что, едем домой? Поппи, я не хочу домой. Я хочу выпить. Вчера вечером ты сказала, что после сегодняшнего концерта мне можно будет выпить. Поппи, ты обещала…

— Да, но сегодня ты уже устал. Может быть, завтра.

— Я не устал, — с вызовом произнес Бо.

— Я сказала — устал! — ответила она и добавила: — Ты придурок, кто как не Поппи знает, когда ты устал? — Свой лексикон она тоже намеревалась подчистить. Теперь, когда удача улыбнулась, ей хотелось быть леди, но с Бо разговаривать иначе было невозможно. Он ожидал такого обращения, а если же он не получал того, что ожидал, то мог сорваться с катушек.

При помощи Смоки она усадила мужа в лимузин.

— Я хочу есть, — заскулил Бо.

— Ты ел за два часа до концерта.

— Это было давно.

— Ты толстеешь, придурок, — сказала Поппи. — Девки… — она поправилась. — Твоим поклонницам не понравится, если ты будешь выглядеть как жирная свинья.

— Но тебе-то я нравлюсь, Поппи? — ухмыльнулся он и попытался запустить руку ей под платье. Присутствие на переднем сиденье Смоки и Вирджила его нисколько не смутило. Получив по рукам, он рассмеялся. — О'кей, Поппи, я подожду до дома. Мы сегодня поиграем в незнакомцев в автобусе?

— Конечно, — ответила она и прикинула, сколько времени ей потребуется, чтобы усыпить его. Ей бы хотелось, чтобы он спал по десять часов в сутки: доктор из Бирмингема сказал, что сон — это лучшее лекарство от всех недугов.

— Я есть хочу, Поппи, — проворчал он. У него вновь переменилось настроение. — Может, остановимся и съедим по цыпленку? Или по гамбургеру с жареной картошкой?

— Это дерьмо… Такая еда вредна для здоровья. Дома есть индейка.

— Лучше гамбургеры с картошкой, — пробормотал он и снова полез к ней под платье.

Поппи нахмурилась. Кто-то сказал ей, что деньги отбивают интерес к еде и сексу — гнусная ложь.

Через пять минут они будут дома. Она сразу запихнет его в ванную и включит на полную горячую воду — пусть расслабляется. Покупка дома была лучшим, что она сделала за последнее время. Им больше не нужно болтаться по гостиницам. Она устала от несметного количества глаз, следящих за каждым шагом Бо Бофора. У нее больше не было проблем с толпами оголтелых поклонниц, снующих по коридору, а то и прямо у них под дверью. Время от времени она скармливала его им, но только в случае крайней необходимости — это было чертовски опасно. Особенно, когда он начинал бросаться на них, как в тот раз в Вичите. Та идиотка даже не поняла, что Бо кинулся на нее только потому, что она не стала кидаться на него. Это был один из тех случаев, когда Поппи была рада, что рядом оказался Бен Гардения со своей командой, хоть он и сдирал с нее пятьдесят процентов от всех их доходов.

Она помогла Бо раздеться и облачиться в свежий махровый халат, а Вирджил тем временем достал из холодильника остатки индейки. Смоки включил телевизор в столовой и уселся вместе с Бо и Вирджилом. Бо жадно жрал индейку, разрывая мясо руками.

Поппи вошла в ванную, служившую одновременно туалетной комнатой. Ванная была такой же большой, как и затянутая в атлас и бархат спальня. Там были велотренажер и эспандер, но чтобы заставить Бо упражняться на них, ей приходилось сидеть рядом и орать до хрипоты. Поппи открыла краны и стала смотреть, как пенится вода. Необходимо придумать что-то, чтобы заставить Бо согнать вес. С каждым днем это становилось все большей проблемой. Не помогало даже то, что во время концертов с него ведрами сходил пот.

Она вернулась в спальню, взяла его мокрый концертный костюм и, попробовав пальцем блестки на воротнике, решила, что он выдержит еще одну стирку. Несмотря на все заработанные ими деньги, несмотря на то что в шкафу висели еще сорок костюмов вроде этого, ей приходилось заботиться о таких мелочах. На расходы шли ее пятьдесят процентов. Они снимали пенки, а ей оставалось только дерьмо.

Вылезая из воды, он все еще пребывал в приподнятом настроении: напевал что-то, пританцовывал и старался запустить руку ей под халат, пока она заворачивала его в простыню. Хорошо еще, что он не дергался, не пререкался и не набрасывался на нее, когда она его вытирала. Она видела многих артистов, достигших высот — больших высот. Нет, Бо не утратил доброжелательности. В любом настроении, на сцене и дома, он всегда оставался душкой — почти таким же, как раньше. Может, несколько более требовательным, более настойчивым в достижении своих целей.

— А теперь спрашивай, что я делаю в твоем доме, — напомнил Бо.

— Ты, кажется, хотел поиграть в незнакомцев в автобусе.

— Нет, я хочу в изнасилование.

— В изнасилование мы играли вчера.

— Но это моя любимая игра, — ухмыльнулся он.

Она бы, конечно, предпочла их огромную кровать или мягкий голубой ковер в спальне, но Бо больше нравился жесткий кафельный пол в ванной.

Заняв свою позицию у туалетного столика, Поппи стала причесываться. Увидев в зеркале отражение подкравшегося сзади Бо, она вскрикнула:

— Что вы делаете в моем доме?

— А ты как думаешь? — огрызнулся он.

— Что вам нужно?

— Трахнуть тебя, леди.

— Нет! — закричала она. — Убирайтесь из моего дома! Он схватил ее и стал стаскивать с нее халат. — Осторожнее! — предупредила она. — Не порви мой халат, осел!

Между ними завязалась борьба. Она лупила его кулаками, стараясь не поцарапать лицо.

— Сильнее! Сильнее! — изнемогал он. — Отбивайся сильнее!

Она закрыла глаза и врезала ему коленом в пах. Он захрипел, и она врезали ему снова. Он застонал, и она опрокинула его на белый кафельный пол. Падая, он ударился головой сильнее, чем она рассчитывала. Боже! Когда-нибудь он раскроит себе череп, и что тогда? Он валялся на полу, прикрыв глаза, и молил:

— Не бей меня!

Сценарий был ей знаком. Кусая губы, она достала узкий кожаный ремень и сорвала с Бо простыню. Увидев, что она стоит над ним с ремнем в руке, он стал извиваться и стонать, извиваться и стонать.

 

30

Она поставила его под теплый душ, затем позвала Смоки, чтобы тот сделал ему массаж, и наконец уложила в постель, дав предварительно две белых таблетки из серебряной коробочки.

— Поцелуешь меня перед сном? — попросил Бо, когда Поппи собралась уходить.

Поразмыслив секунду, она сказала:

— Ну, как тебе, придурку, откажешь.

Она дала себе слово в ближайшее время встретиться с Беном Гарденией и добиться от него сокращения программы этих чертовых гастролей и разрешения уехать из Вегаса. Многие большие звезды живут в Калифорнии, в Голливуде, имеют дома в Беверли-Хиллз, а в Вегас приезжают с концертами. Она не видела причин, мешавших им с Бо вести нормальный образ жизни, как и все в шоу-бизнесе. Только бы Бен не возражал.

Наутро была назначена ее встреча с Беном. Она рассчитывала добиться от него разрешения уехать из Вегаса, даже если он не пойдет на сокращение числа концертов. А может, ей удастся найти еще какой-нибудь обходной путь? Там видно будет. Она намерена торговаться: где-то уступит, где-то настоит на своем. Ей придется быть несколько высокомерной, иначе Бен поймет, что несмотря на многолетнее сотрудничество, она все еще его боится. И дело было не в том, что ей с ним тяжело обсуждать деловые вопросы — нет, он был достаточно уступчив. Просто он обладал одним преимуществом. Он мог угрожать. Назначая встречу, он сказал, что тоже хотел бы кое о чем поговорить. Что бы это могло быть? Ей и без того хватало проблем.

До встречи с Беном Поппи назначила свидание с адвокатом, и поэтому сильно торопилась. Она привела в порядок лицо — никаких румян, никаких красных теней и никаких искусственных ресниц. Только помада, тушь и немного темно-серой краски по контуру век. Таков ее новый облик. Теперь дело за новыми манерами. Волосы нужно отрастить подлиннее и зачесать назад, может, даже заплести в косичку… хотя это уже слишком. Она надела белое шелковое платье с длинным рукавом — коллекционное платье, купленное в пассаже у «Цезаря». К нему она наденет только жемчуг. Пусть Бен видит, что она готова перейти в следующую категорию.

— Подготовь мою машину, — сказала она Вирджилу.

— Разве вы не хотите, чтобы я вас отвез? — спросил он.

— Нет. Рик с ребятами будет здесь через полчаса; у него есть новые аранжировки, и я хочу, чтобы Бо репетировал с ними все утро. Вы со Смоки будете сидеть в студии и присматривать за ними. — Собственная студия звукозаписи являлась основным достоинством их дома. Когда они переедут в Лос-Анджелес, она обязательно устроит такую же в их новом жилище.

У адвоката она провела минут десять. Чистая формальность: подписание контракта с Ли Джеймсоном. Ли отлично понимал правила игры. За приличное вознаграждение он навечно передавал Бо Бофору все права на слова и музыку «Риали Даун Лоу». А заодно продавал свое молчание. Ведь всем было известно, что Бо Бофор писал стихи и музыку сам. Джеймсон понимал: как контракт подкреплял законность сделки, так друзья и деловые партнеры Поппи служили залогом его молчания.

Еще в самом начале их сотрудничества Бен объяснил ей, что репутация певца, доверие к нему возрастают, если он исполняет собственные песни. Не говоря уже о спросе на диски и компакт-кассеты. Очень скоро Поппи убедилась в его правоте. На старом материале Элвиса Пресли долго не проживешь — Пресли и сам выжал из своих песен все, что возможно. Но не позволять же каким-то жалким сочинителям выезжать на могучем таланте Бо Бофора?

Когда эти условия казались кому-то несправедливыми, Поппи только пожимала плечами: «Не нравится — забирай эту чертову песню и записывай свой собственный диск!» Таких сочинителей были сотни, а Бо Бофор — один. Только она знала, чего стоит создать такого Бо.

Поппи вошла в «Риджент-Клаб», где у нее была назначена встреча с Беном. Черт! Из-за предстоящего турне она не попадет в Голливуд на свадьбу Сюзанны. Но больше всего ее беспокоило, что им не пришлют приглашений. Опять Сюзанна оказалась в гуще событий, а Поппи наблюдает за ней со стороны. Она уже было решила, что теперь, когда Бо стал звездой, место в этой гуще событий для них обеспечено. Оказывается, нет. Пока нет… Она добьется этого, во что бы то ни стало. Она спасет Бо, но сделает это красиво.

Бен, как всегда, оделся в темный костюм с гарденией в петлице, несмотря на то что было только десять часов утра и день стоял довольно жаркий.

Он встретил ее в дверях и проводил за стол, а затем предложил чаю с черничными оладьями — он ел их каждый день.

— Хорошо выглядишь, Поппи. У тебя неплохой вкус — мне нравится твое платье.

Она кивнула в ответ на комплимент. Джентльменом Бен был всегда. Это являлось одним из правил игры, в которую он играл.

Он сразу приступил к делу:

— Я хотел поговорить с тобой о Бо — он снова поправился. И это накануне турне. Вам уезжать через несколько дней, а у него лишний вес. Ты же знаешь, Поппи, девчонкам вряд ли понравится Бо-толстяк. Тебе бы следовало посадить его на диету и немедленно.

— Это нелегко, Бен. Он постоянно хочет есть.

— Никто и не говорит, что это легко. Конечно, нелегко, но я уверен, ты справишься. Мы не можем выпускать Бо к его поклонницам в таком виде. В Вегасе несколько лишних фунтов — не проблема. Здесь совсем другая публика. Здесь нет этих хихикающих подростков.

Набрав полные легкие воздуха, она произнесла:

— Мне бы хотелось гастролировать поменьше. Я…

— О чем ты, Поппи? — В его голосе появились угрожающие нотки. — Вы должны гастролировать. На ваших гастролях весь бизнес держится, — рассмеялся он.

— Я же не сказала — вообще не гастролировать. Мы могли бы выезжать три-четыре раза в год, но не чаще.

Он покачал головой.

— Поппи, ты меня удивляешь. Гастроли обеспечивают распродажу дисков, а распродажа дисков способствует успеху гастролей — ты знаешь об этом не хуже меня.

— Наши диски будут покупать и без этих чертовых… — Тут она осеклась. — Бен, все наши пластинки — победители. Трех-четырех больших выездных концертов в год вполне достаточно, чтобы обеспечить им сбыт. Разве Джаггер гастролирует? Он только пенки снимает.

Бен посмотрел на нее с грустной улыбкой.

— Конечно гастролирует. Джаггер не дурак. А Бо — не Джаггер. И будет им не скоро, если вообще когда-нибудь будет. Если выживет…

Если выживет. Это прозвучало как предупреждение. Тон Бена был мягким, в отличие от выбранного им слова.

Ее тон тоже переменился.

— Турне очень утомительны, Бен. И очень рискованны. В дороге мне не удается контролировать ситуацию, как здесь. И было бы даже лучше… если бы…

— Если бы, что Поппи?

— Если бы мы жили где-нибудь в другом месте.

Он снова покачал головой.

— Пока вы здесь, мы можем вам помогать, Поппи. Не думаю, что вам следует уезжать.

Она решила оставить эту тему на некоторое время. Не следует гнаться за двумя зайцами одновременно. Это было бы ошибкой.

— Турне слишком изматывают, Бен. Мы с Бо очень устаем. Приходится решать сразу столько вопросов. Эти назойливые девки, эти ребята, вечно лезущие к нему со своей выпивкой, а то еще с чем-нибудь и покрепче. — В ее голосе зазвучало раздражение. — И потом, я не собираюсь проводить остаток жизни в автобусах.

Он громко рассмеялся.

— Тебе и не придется — можешь мне поверить, Поппи. Бо недолго протянет. Я видел много таких, как он. Из них надо выдаивать то, что они могут дать сегодня. По крайней мере, завтра будут деньги.

— У меня есть деньги, — сказала она и про себя добавила: «Даже после того, как вы сняли все сливки».

— Что же тогда тебе надо, Поппи?

— Альбомы. Два-три концерта в год. Пару месяцев в Вегасе. И кино, — наконец произнесла она то, что собиралась.

Выражение его лица изменилось. Он больше не смеялся.

— Никто не будет снимать Бо, Поппи.

— Почему нет? — закричала она. — Элвис снял несколько картин, и они помогли ему продать диски…

Бен опустил голову.

— Это было чудом даже для Элвиса, и потом, это было давно. Поппи, пойми, ради Бога. Ты ведь умная. Ты живешь прошлым. Теперь такие номера не проходят. Сегодня Элвис уже не смог бы сделать картину.

— Но Бо выглядит лучше Элвиса.

— По сегодняшним стандартам Элвис толст и неповоротлив, но он — легенда, Поппи. Идол. Бо не годится для кино. А тебе нужно держаться на плаву. — Он всегда так говорил. Это было одним из его любимых выражений. — Сегодня тебе нужно сниматься в кино. А Бо — он едва ли сумеет прочитать текст, не говоря уже о том, чтобы выучить его наизусть. — Его тон становился все более нетерпеливым. — Синица в руках лучше, чем журавль в небе. Еще недавно ты была дешевой шлюхой, а твой приятель — обычным безмозглым шалопаем. Тебе чертовски повезло. Держись за то, что тебе удалось получить, обеими руками. Гоняй своего парня, пока он не обретет боевой вес, раскручивай его столько, сколько сможешь. — Он встал, давая ей понять, что их встреча окончена. Обняв ее за плечи, он повел ее к двери. — Ты высоко забралась, Поппи, в сравнении с тем, какой я тебя встретил, — уже мягче продолжал он. — Ты была красивой девочкой, а теперь ты очаровательная женщина. — В те дни они с Беном были любовниками, но, став деловыми партнерами, прекратили спать вместе. Бен никогда не смешивает бизнес и секс. — А еще я всегда считал тебя умной. По-настоящему умной, и поэтому ты делала то, что тебе говорят. Благодаря чему и преуспела.

Предупреждение. Однако она рискнула:

— Да, я преуспела. И надеюсь преуспеть еще больше!

И преуспеет! Она глотки перегрызет Бену и его друзьям, если они посмеют ей помешать. Она тысячу раз продавала и себя, и Бо; она была и шлюхой, и сводницей, и воровкой и торговкой, но уж, конечно, не ради того, чтобы проводить время в этих чертовых автобусах, какими бы удобными они ни были, или ночевать в дешевых гостиницах. Она знала, что хотела, и это была вершина той кучи дерьма, на которой они все сидели: самый большой особняк в Беверли-Хиллз или, может быть, в Бель-Эйре, уставленный шкафами с самой шикарной одеждой. Она хотела вращаться среди самых-самых и ждала, что Бо добьется того же, что и Синатра: съемки в кино и запись дисков в промежутках между какими-нибудь грандиозными благотворительными концертами. Может даже, он будет играть в гольф, как Дино или Боб Хоуп. Синатра, Мартин, Кросби — они были просто певцами, а теперь взгляните на них: важные шишки, играющие в гольф. Она могла побиться об заклад, что Бо научится попадать по мячу. Интересно, сколько ему потребуется на это времени?

— Синатра и Мартин… — вырвалось у нее.

— Ты о чем? — раздраженно спросил Бен.

— Они ведь играют в гольф, правда?

— Ну и?..

— Они были певцами, потом снимались в кино, а теперь играют в гольф.

Он посмотрел на нее с нескрываемым удивлением.

— Пусть Бо играет в гольф, если ему так хочется. Это ему как раз не повредит. — Бен взял ее под руку и повел к машине. Поппи знала, что с его стороны это огромное одолжение. Провожая гостя к машине, он выражал ему свое уважение. Было ли это и теперь знаком уважения? Или просто дружеским жестом? Или еще одним предупреждением? Ее это не волновало. У нее были более важные проблемы. Сдаваться она не собиралась.

— Послушай, Бо сможет сниматься не хуже Синатры…

— Оставь ты Синатру в покое! — Его терпение было на исходе. — И заруби себе на носу: Бо не Синатра! И никогда им не будет! Они в разных весовых категориях!

Он открыл для нее дверцу, но она не стала садиться в машину.

«Значит сдаваться ты не собираешься, — подумал Бен. — Что ж, придется преподать тебе урок».

— Я хочу кое-что для тебя сделать, Поппи. Когда вы вернетесь, попробую организовать тебе встречу со Стариком… Стариком из Башни. Если кто и мог бы пристроить Бо в кино, так это он. Он располагает для этого властью. — Бен посмотрел на покрытые золотом башни отеля «Голден Фаунтен» и на золотистый фонтан, давший ему название. «Риджент-Клаб» находился в соседнем с отелем здании.

Она тоже посмотрела вверх и недоверчиво прошептала:

— Старик?

Она и раньше слышала о нем… Говорили, что он жил в башне словно отшельник… был богаче Креза… и правил из своего убежища людьми, странами и президентами. Что он был стар, как Мафусаил, нелюдим и совершенно выжил из ума. Слухи в Вегасе распространялись быстро… Но он был мертв! Его привезли из Мексики уже мертвым. С длинными мертвыми ногтями и длинной мертвой седой бородой.

— Но ведь он умер? — спросила она.

— Что ты несешь! Никогда не верь слухам. Верь мне! Если кто и поможет Бо начать карьеру в кино, так это он! — Он взял ее под локоть, усадил в машину и сам захлопнул за ней дверцу. — Веди осторожно, Поппи. Я буду волноваться.

Всю дорогу она вспоминала слова Бена. Старик! Что же он в действительности имел в виду? Что первое место в иерархии все еще принадлежит Старику, а не ему? Что над ним кто-то стоит? Но что же ей придется сделать, чтобы этот кто-то употребил свою власть ради нее? А может, все это не стоит и выеденного яйца? Может, Бен просто дразнит ее или пытается привязать к себе? Она выяснит это во что бы то ни стало! И сделает все, чтобы добиться своего.

Затем ей вспомнилось, что сказал Бен о Синатре. «Они с Бо в разных весовых категориях». Но может, ей удастся и здесь что-нибудь изменить? Синатра не носил атласных костюмов с блестками и пел баллады, а не рок-н-ролл или кантри. Ну и черт с ним! Бо сможет петь баллады не хуже, а надев смокинг, утрет нос любому из них. Он пел рок-н-ролл. Она вывела его в исполнители кантри, помогла перебраться из сортиров в гостиные. Он сумел стать одним из ведущих, а теперь научится петь баллады. Почему бы нет? Как только они вернутся из поездки, она выбросит все его идиотские костюмы. Если он станет петь баллады, ей не придется пичкать его лекарствами, чтобы он мог скакать по сцене, выделывая всевозможные антраша и покрываясь потом с головы до ног, как какой-нибудь придурок из кордебалета. Да, уж она сумеет сделать из Бо Бофора первоклассного артиста.

Музыканты ушли. Бо, распластавшись, лежал на изрядно помятой постели, его лицо было покрыто потом, и он не подавал никаких признаков жизни.

— В чем дело? — спросила Поппи у Смоки.

— Ему захотелось вздремнуть.

— Не морочь мне голову, брехло. Он не просто спит — он пьян в стельку.

— Кажется, кто-то из музыкантов сунул ему бутылку, — ответил он. Вид у него был глуповатый.

— Беспомощный ублюдок! За что я плачу тебе? Посмотри, какие вы оба нажрали себе морды! Но я это быстро прекращу! Вы что, убить его хотите? Вы никогда не видели, как подыхают от пьянства?.. Да что с вами говорить! — Она расплакалась. Она понимала, что не должна себе этого позволять в присутствии Вирджила и Смоки. Но теперь ей было наплевать. — Убирайтесь! Валите отсюда, дурачье! — рыдала она.

Когда они ушли, она бросилась на кровать. Бо перевернулся на спину и пробормотал:

— Поппи…

— Заткнись, идиот. Спи лучше! — У нее есть еще два часа, прежде чем будет пора приводить его в чувство.

Она встала и усталой походкой отправилась за полотенцем. Вернувшись, стала вытирать клейкую влагу с его светлого лба.

— Все отлично, Бо. Ты станешь первоклассным артистом. Я обещаю.

 

31

Я предчувствовала, что Сьюэллен не захочет поехать с нами в Лос-Анджелес на свадьбу Сюзанны, но все же попыталась ее уговорить.

— Ты так тяжела на подъем, Сьюэллен! Почему бы тебе не поехать?

— Мне не хочется. — Сьюэллен пекла хлеб — пучок волос у нее на макушке растрепался и белокурые пряди свисали на лицо. Выглядела она восхитительно. Недавно по телевизору я смотрела «Карсон Шоу» с участием Дорис Дей — ее волосы тоже были собраны в пучок. Но Сьюэллен стала носить такую прическу на несколько месяцев раньше, так что я была уверена, что она не пыталась копировать Дорис. — Замужество Сюзанны интересует меня меньше всего на свете — я не люблю ее. И никогда не любила. Но такой она не была даже в колледже. Эгоистичной — да, но она оставалась безобидной и даже забавной. Но стоило ей приехать в Нью-Йорк… Уж лучше дружить с гремучей змеей. Возьми хотя бы эту статью в «Пипл ньюс». Это ужасное интервью. Разве помолвка с техасским миллионером дает ей право вытряхивать на всеобщее обозрение грязное белье и заявлять в прессе о своем романе с Уэстоном Гамильтоном, да еще в тот момент, когда он намерен баллотироваться на президентских выборах? Это так подло с ее стороны.

— Мне кажется, она просто хотела свести с ним счеты…

Сьюэллен энергично месила тесто.

— Я думала, что ради того чтобы добиться этого, она вытянула из него деньги, прежде чем уехала в Калифорнию. Деньги она получила — зачем же вдобавок разрушать его карьеру?

— Одна опубликованная в журнале сплетня не сможет повредить его карьере. — Я откусила от свежеиспеченной булки. — А почему тебя так волнует Уэс Гамильтон? Ты же ненавидишь его политический курс, да вдобавок он обманывает жену?

— Это уже вопрос его морального облика. Мы же говорим о моральном облике Сюзанны. То, что я не одобряю политические взгляды мистера Гамильтона, еще не означает, что я желаю видеть его растоптанным. Таковы мои моральные принципы. Сюзанна поступила низко и омерзительно. Как ты можешь ее защищать? Где же твое чувство справедливости?

Я вздохнула и принялась защищаться:

— Мне кажется справедливым сводить счеты с тем, кто тебя унизил и предал. А Уэс Гамильтон предал Сюзанну. Предательство — это страшная вещь. Жуткая подлость. «Око за око» — так ведь сказано в Библии?

Сьюэллен перевернула тесто.

— Я повторяю: чтобы свести с ним счеты, Сюзанна взяла его деньги.

— Этого недостаточно. — Я покачала головой. — Это всего лишь деньги. Они не способны ощутить, что такое унижение и предательство. На это способна только душа. А душа имеет право на собственную месть.

— Ерунда! У Сюзанны нет души.

Я посмотрела на сестру.

— Тогда забудем о свадьбе. Поедем и просто отдохнем. Мы ведь отправляемся как минимум на пару недель; а свадьба — это всего один вечер. Разве тебе не хочется увидеть Кэсси и Клео?

— Кэсси мне нравится, но я с ней едва знакома. С Клео хорошо было бы повидаться, но мне никогда не нравился Лео. Сюзанна и Лео — одного поля ягода.

— Тогда почему бы вам с Говардом просто не съездить куда-нибудь, где вы еще не были?

— Когда я буду к этому готова, когда у меня не будет болеть голова о том, с кем оставить детей, я найду куда поехать и помимо Калифорнии. В Грецию, например, в Италию, в Израиль…

— В Израиль? А почему именно в Израиль?

— Говард хочет посмотреть Израиль. Ведь, в конце концов, наш брак — это союз, и я должна учитывать интересы Говарда…

— К чему это ты клонишь, Сьюэллен? К тому, что мой брак — это не союз?

— У вас с Тоддом замечательная семья. Просто я вдруг попыталась представить, какая выйдет жена из Сюзанны…

— Сьюэллен, ради Бога! Оставь — забудем о Сюзанне и о том, что я пришла уговаривать тебя ехать с нами. Увидимся, когда я вернусь. Но не забывай о Ли с детьми.

— Баффи, дорогая, ну конечно нет! — Сьюэллен наконец улыбнулась. — Я каждый день буду приглашать их на ужин.

Я рассмеялась, представив, как Ли ведет свой выводок на ужин к Сьюэллен.

— Удачи вам!

Целый месяц праздников!

* * *

Мы поселились в отеле «Беверли-Уилшир», предпочтя его отелю «Беверли-Хиллз», в котором жили Сюзанна и Хайни.

— Малышка Сюзанна далеко забралась, — заметил Тодд.

Нам понравилось в «Уилшире». Швейцар, приветствуя, назвал нас по имени. С такой же любезностью к нам обратились портье, администратор и лифтер. Все были очень обходительны.

— Благодарю вас, мистер Кинг, — проговорил посыльный, пряча в карман чаевые. Надеюсь, вам понравится в нашем отеле.

Я сразу же обратила внимание на огромную корзину цветов. Кто бы мог ее прислать? Клео? Сюзанна? Я прочитала, что было написано на карточке:

— «От администрации отеля». Разве не чудесно?

— Заботятся о связях с общественностью, — согласился Тодд.

Через несколько минут снизу позвонила Клео.

— Я больше не в силах ждать. Поднимаюсь к вам, ладно?

— Как, ты еще не в лифте?

Несколько минут спустя Клео появилась в дверях.

— Ха-ха! Вот и она — миссис Беверли-Хиллз!

С новым носом и подбородком, не говоря уже о светлых волосах Клео была неотразима. Но все же, решила я, пластическая операция сделала ее облик несколько искусственным.

— Клео, ты выглядишь, потрясающе! Правда, Тодд?

— Более, чем потрясающе, — согласился он. — А как одета!

— Ты шутишь, — рассмеялась Клео. На ней была черная атласная блузка, украшенная несколькими увесистыми золотыми цепочками, черные джинсы в обтяжку и черные кожаные сапоги на очень высоком каблуке.

— Я знаю, как бы назвали твой стиль в Огайо, — сказала я. — А как это называется здесь?

— Мимолетный, сексуальный шик. Этот стиль сейчас в моде. — Она тщательно осмотрела номер и даже заглянула в обе ванные. — Разве вы не в восторге от телефонных трубок возле унитазов? Здорово, что вы приехали. — Она достала карточку из корзины с цветами. — И это все, на что они расщедрились? Только цветы?

Мы с Тоддом посмотрели друг на друга.

— А что, чего-то не хватает? — удивился Тодд.

— Вообще-то, так заведено во всех хороших отелях: если ты никто, тебе ничего и не положено. Но если ты рангом чуть выше обычного туриста, тебе присылают цветы. Если же тебя удостоили вазы с фруктами или бутылки шампанского, значит, ты действительно котируешься. Но самая большая честь — это когда для тебя приготовили белый махровый халат с монограммой… — Клео перевела взгляд на корзину с цветами, затем снова на нас. Поняв, что допустила бестактность, она сказала, всплеснув руками: — Но, знаете, для этого нужно быть Альбертом Эйнштейном или главой «Каламбия пикчерз», или… Уореном Бити!

— А я всего лишь, проектировщик торговых рядов из Акрона, штат Огайо, — улыбнулся Тодд, передразнивая Клео. Но это была не его широкая улыбка.

Клео не могла скрыть смущения.

— Просто я хотела рассказать вам о голливудских нравах. Решила, они покажутся вам забавными… Как бы то ни было, перехожу к свадьбе Сюзанны. Это будет настоящая сенсация. Учитывая количество приглашенных, я посоветовала Сюзанне отказаться от обычной церемонии. Хотелось сделать это непохожим на другие свадьбы. Поэтому мы и устраиваем ее на «Двадцатом Веке», посреди декораций. Я порекомендовала ей что-нибудь в духе Дикого Запада. Может даже, мы пригласим каскадеров, и они будут падать с крыш салунов, а внизу поставим столики со скатертями в красную клетку и будем подавать барбекью и чили.

Бог мой, подумала я, совсем как торговая улица в техасском стиле.

— Сюзанна в восторге от идеи польстить техасским связям Хайни. Так что это будет настоящая свадьба в духе Дикого Запада по-голливудски.

Сказочно.

Не успела Клео уйти, пообещав вскоре вернуться и взять нас на коктейли и ужин в бистро, как появилась Сюзанна. На ней был свитер из белой ангоры, белые джинсы, множество серебряных браслетов с бирюзой, ковбойский ремень, короткие лайковые сапожки и… огромные остроконечные груди!

— Сюзанна! — испуганно вскрикнула я. Мы с Тоддом никак не могли отвести взгляд от ее шаров.

— Такое впечатление, что они существуют отдельно, — наконец выговорил Тодд.

Сюзанна словно расцвела.

— Впечатляют, правда? Они очень упругие! Как камень! Пощупай.

Ни Тодд, ни я не шелохнулись, и тогда она принялась настаивать.

— Ну давайте не стесняйтесь. Они все равно ничего не чувствуют. — Она сама погладила свои груди. — Хайни решил, что у меня должен быть более сексуальный облик. Он говорит: «Где это видано, чтобы у американской суперзвезды не было сисек?». — Тут она нахмурилась и прикусила губу, обнажив при этом белоснежные зубы. — Как вам кажется, он прав? Я ведь не зря постаралась?

— Ну конечно нет, — поспешила ответить я. — Они… — Я развела руками. — Они просто восхитительны… Правда, Тодд? — На самом деле я была напугана. Они опровергали утверждение Сюзанны о том, что ничто не может соперничать с природой. Они бросали вызов природным достоинствам Сюзанны: ее безупречно белой коже, копне непослушных золотых волос, даже ее длинным стройным ногам и тонкой талии.

Тодд поддержал меня:

— Они и впрямь прекрасны, — сказал он и извинился за то, что вынужден уйти. Он объяснил, что, еще находясь в Огайо, назначил встречу с агентом по торговле промышленной недвижимостью. Это показалось странным даже мне. — Он обещал показать мне здешние торговые ряды. — Тодд посмотрел на часы. — Время завтрака прошло. Почему бы вам не заказать ленч в номер?

— Не надо ленча. Лучше выпьем что-нибудь. Шампанского… — Сюзанна огляделась. — Здесь ведь подают шампанское в номер? Везде подают…

Нахмурившись, Тодд взглянул на столик для коктейлей, занятый корзиной с цветами.

— Позвоню в службу доставки… — поспешно предложила я.

— Импортное… французское… — предупредила Сюзанна. Она сидела прямо, соски ее смотрели вверх. — Во Франции вода лучше…

— Вода? — спросила я, страшно смутившись.

Почти всю бутылку «Дома Периньон» Сюзанна прикончила одна.

— Мне пора. Хайни не любит надолго выпускать меня из виду. Он меня обожает и боготворит землю, по которой я ступаю. Разве я не говорила вам об этом?

— Говорила. И мне это кажется прекрасным. Только вот не уверена, что тебе следует садиться за руль…

— О Боже, дорогая, я и не собираюсь садиться за руль. Внизу меня дожидается огромный белый «флитвуд» с шофером. Лично я предпочитаю «роллс-ройс», но Хайни — ты же знаешь, что он из Техаса — влюблен в большие «кадиллаки». Я так и не получила водительских прав в Калифорнии. Здесь невозможно управлять автомобилем. Мне пришлось уступить эту роль Клео. Она водит, как заправский нью-йоркский таксист, и знает, как куда добраться. Она даже решается выезжать на многорядные автострады и гонять по горкам. Ну, конечно, ведь она из Нью-Джерси. Говорят, что в Нью-Джерси все отличные водители. Так же, как и в Калифорнии. А вот в Нью-Йорке много водить не приходится. Я не садилась за руль с тех пор, как уехала из Кентукки. Думаешь, уже разучилась? Лео утверждает, что Клео водит не хуже мужика.

Я не могла поверить своим ушам. Я знала, что Клео любит повторять: «Лео говорит то…», «Лео утверждает это…», но чтобы Сюзанна цитировала Лео…

Но тут, слегка наклонившись вперед, Сюзанна с презрением заявила:

— Лео пристал к нам как банный лист… Он утверждает, что написал сценарий специально для меня, и теперь, естественно, хочет быть режиссером.

— А сама ты как к этому относишься?

— Хайни говорит: «Поживем — увидим». Мы еще не читали сценарий. Но следует отдать Лео должное — он действительно неплохо пишет. Даже если Клео скажет, что Лео сам это утверждает.

Мы обе от души рассмеялись, но вдруг Сюзанна вскочила со стула, бросилась на широкую кровать и залилась слезами.

— О Баффи, они такие жесткие, такие, неестественные, — плакала она, накрыв ладонями свои массивные груди. — Они твердые, как мужской член. Даже не колышутся!..

Я села на кровать возле нее.

— Не беспокойся Сюзанна. Где это написано, что груди должны колыхаться?

— Баффи, ты такая счастливая. У тебя такая красивая грудь — причем собственная. И ты совсем не изменилась. До сих пор выглядишь как Вивьен Ли. Ну, конечно, более поздняя Вивьен Ли, немного более поздняя.

Вернулся Тодд, и я спросила его, как он провел время.

— Очень интересно, — ответил он. — Завтра пойду снова. А ты чем занималась?

— Проводила Сюзанну и стала просматривать свои вещи. — Я замялась, и он пытливо посмотрел на меня. — Честно говоря, увидев, как одеты Сюзанна и Клео, я почувствовала себя неуютно. Вдруг стиль, который я привезла из Акрона, штат Огайо, будет воспринят здесь как провинциальный?

Тодд не рассмеялся, как я ожидала. Наоборот, он уверенно заявил:

— Ты одета из лучших магазинов Галереи Кинга. И я думаю, не стоит напоминать тебе, что у нас есть отделения лучших торговых домов страны.

— Я знаю это, Тодд. Но все же ассортимент наших магазинов рассчитан на Огайо, а не на Калифорнию. А мне не хотелось бы быть похожей… на туристку.

Взгляд Тодда стал жестче.

— Не думаю, чтобы тебе это угрожало. Едва ли ты будешь похожа на туристку в черном платье, купленном в «Же Ревьен» перед приездом сюда…

— Наверное, я не совсем верно выразилась. Просто я бы хотела больше походить на калифорнийку… — Я глуповато улыбнулась в надежде положить конец этому разговору.

Для него было несвойственным так себя вести, понимая, что я испытываю неловкость, но все же он продолжил:

— Понимаю. Ты хотела бы выглядеть по-калифорнийски. Но мы находимся в Южной Калифорнии. А это не то же самое, что остальной штат. Я бы даже сказал, что вся Южная Калифорния не похожа на Лос-Анджелес, где мы в данный момент находимся. А Лос-Анджелес не похож на Беверли-Хиллз… или Голливуд, если ты предпочитаешь это название. Поэтому, когда ты говоришь, что хочешь выглядеть по-калифорнийски, то на самом деле имеешь в виду, что хочешь выглядеть по-голливудски, так же, как Клео и Сюзанна. Лично я нахожу их вид клоунским, и меня удивляет, что ты вздумала им подражать. Удивляет и разочаровывает. Несмотря на то, что ты родилась и воспитывалась в провинции, у тебя хороший вкус. А хороший вкус не ограничен географическим положением.

Я была готова расплакаться.

— Что на тебя нашло, Тодд? Ты на себя не похож. Такой раздражительный. — «Может, он просто устал — подумала я. — Перелет. Затем беготня по торговым центрам». — Хочешь выпить? А может, ты хочешь немного вздремнуть? До ужина еще есть время.

— Нет, спасибо. Что бы мне хотелось, так это узнать, к какому заключению ты пришла, изучив свой провинциальный гардероб и найдя его небогатым?

— Пошла в магазин, — призналась я, — в «Сакс», на бульвар Уилшир.

— В «Сакс»? — возмутился он. — Ты приехала в Калифорнию, чтобы делать покупки в «Саксе», когда его отделения есть…

— В «Саксе» я не нашла то, что хотела, — поспешно проговорила я, — и поэтому отправилась в тот магазин на Родео, что в квартале от нашего отеля. Кажется, он называется «Джорджио», и, по-моему, считается модным магазином.

— Модным? Модным? Не знаю, что ты имеешь в виду.

— Все ты знаешь, Тодд Кинг, — огрызнулась я. — Тебе точно известно, что я имею в виду. Ты знаешь, что такое модный магазин в Акроне, штат Огайо, так что не говори, будто тебе неизвестно, что такое модный магазин в Беверли-Хиллз.

— И ты там купила себе платье?

— Да, купила!

— Ну так надевай же его скорее! Мне не терпится увидеть тебя в модном платье из модного магазина. Это должно выглядеть сногсшибательно.

— Не очень-то мне хочется надевать его для тебя сейчас. Ты в таком настроении, что вряд ли что-нибудь покажется тебе сногсшибательным.

— О, я буду беспристрастен. Обещаю.

На его губах заиграла улыбка — или я ошибаюсь?

— Хорошо, но только если ты обещаешь, что больше не будет никакого сарказма.

— Разве я позволил себе хоть одно саркастическое замечание?

— А ты не заметил?

— Ну хорошо. Обещаю тебе абсолютную беспристрастность и полное отсутствие сарказма.

Я скрылась в ванной и через несколько минут вышла, шелестя красной тафтой. Широкая юбка слегка приоткрывала колени; стоячий воротничок, украшенный кружевами, плавно переходил в глубокий вырез на груди. Тодд молча уставился на мою наполовину открытую грудь и целую минуту не отводил взгляда. Наконец он сказал, поджимая губы, чтобы не рассмеяться:

— Теперь я понял, зачем мы приехали в Калифорнию.

— Зачем же?

— Чтобы ты могла посоревноваться с Сюзанной в объеме груди.

Я с нарочитой застенчивостью опустила глаза.

— Мою ты можешь оценить сам, чтобы убедиться, что я вне конкуренции…

Он подошел ко мне, и зарывшись лицом в мои груди, стал поочередно покрывать их поцелуями.

— Победительница… — пробормотал он.

— Я заслуживаю награды?

— Думаю, да, — прошептал он, — но для церемонии вручения тебе придется лечь вон туда. — Ноги сами повели нас к кровати. Но вдруг его губы вновь плотно сжались. — Скажи, а на какую сумму это модное платье уменьшило наше состояние? — спросил он.

— На шестьсот долларов.

— Тогда, думаю, тебе следует его снять.

— Это сказочный магазин, Тодд. Там есть бар, в котором можно заказать все что угодно, с диванами, стульями и биллиардом — так что мужчинам есть чем заняться, пока их жены делают покупки. А еще там есть секция мужской одежды.

— Сколько там этажей?

— Только один. И мезонин, где дамская обувь.

— А они открывают свои отделения?

— Об этом мне ничего не известно.

— Если бы я занимался торговыми центрами в Калифорнии, то открыл бы отделы «Джорджио» в каждом из них.

— А может, они этого вовсе не хотят. Может, им нужно, чтобы магазин на Родео, в Беверли-Хиллз, был единственным в своем роде — элитным.

Он улыбнулся:

— Придется их в этом разубедить.

Значит, он все-таки подумывал об открытии торговых центров в Калифорнии. Или речь шла всего лишь о торговых центрах в калифорнийском стиле в Огайо?

Пока я приводила в порядок лицо, раздался голос Тодда.

— Кэсси звонила?

— Нет. Я сама пыталась ей дозвониться. Но в музее Блэкстоун, где она работает, ответили, что у нее выходной. А дома я ее не застала. Мне удалось оставить для нее сообщение, но она пока не объявилась. В любом случае, мы увидим ее вечером. Они с мужем тоже приглашены на сегодняшний ужин. Странно, конечно, что она до сих пор не связалась со мной.

Он подошел ко мне.

— Вероятно, она была занята. Скорее всего, бегала по магазинам в поисках модного платья для сегодняшнего ужина.

— О Боже, если я пообещаю никогда больше не произносить этого слова, ты сможешь пообещать мне то же самое?

Лео и Клео заехали, чтобы отвезти нас в отель «Беверли-Хиллз». В бунгало Сюзанны и Хайни нас ждали коктейли, а затем мы все должны были отправиться в бистро на встречу с Гаем и Кэсси.

Первое, что привлекло внимание Тодда, был туалет Клео: розовая блузка с кружевами, вишневые бархатные бриджи, белые гольфы и черные лакированные туфли-лодочки.

— Ты неотразима, — признал он. — Это что, последняя голливудская мода?

— О Боже! Надеюсь, нет, — ответила Клео. — Смысл в том, чтобы быть законодателем в моде, а не догонять ее. — Заметив мой недовольный взгляд, обращенный к Тодду, она добавила: — Вот, например, как платье Баффи — наверняка оно откроет новую тенденцию в акронской моде.

— Сейчас, может, и нет, но через пару недель это обязательно произойдет. Она купила его… Опять забыл, как называется этот магазин. «Джорджио»?

— Великолепно, — сказала Клео.

Клео вела машину, а Лео допытывался:

— На какой час ты сделала заказ?

— На восемь тридцать.

— Уже почти половина восьмого! Мы не успеем выпить коктейли, а если опоздаем в ресторан, то сама знаешь, как они будут себя вести. Нас сошлют в Сибирь. И зачем ты заказала стол на такую рань?

— Затем, что в прошлый раз тебе не понравилось, что мы пришли слишком поздно, и все самые лучшие столы были уже заняты. Помнишь? С нами были Пеки и Карсоны, и нам пришлось сидеть за столом, за которым ты никому не был виден…

Мы остановились под навесом у входа, и швейцары бросились открывать дверцы машины.

— Я позвоню и попрошу перенести наш заказ на девять, — предложила покладистая Клео. Пока она звонила, мы ждали в розово-зеленом вестибюле. Красивое лицо Лео потемнело от волнения. Когда вернулась Клео, мы вышли на открытую галерею и направились в бунгало. — Лео, — заявила моя подруга, — когда они увидят, что на нашу вечеринку приглашены Хайнц Мюллер и Сюзанна, то предоставят нам лучший стол.

— Что ты хочешь этим сказать, Клео? Что Хайни Мюллер может рассчитывать на лучший стол, а я нет? Мы уже не первый год ходим в это бистро.

— Я вовсе не это имела в виду…

— А может, мне удастся заполучить для нас хороший стол? — вмешался в их диалог Тодд. Лео с подозрением посмотрел на него, и Тодд добавил: — В «Уилшире», например, мы получили шикарную корзину цветов.

В дверях бунгало нас встречала Сюзанна. На ней было белое платье-свитер с серебристым отливом, лишь на несколько дюймов прикрывавшее бедра. Под ним отчетливо вырисовывались ее надувные груди.

— Это я называю «платье, разрушающее образ», — заявил Тодд. — Так это и есть последняя голливудская мода? В Акроне такой фасон уже устарел. У нас перестали носить мини несколько лет назад, если мне не изменяет память. Так ведь, Баффи Энн?

Вместо меня ответила Сюзанна:

— Мне плевать, что носят другие и что в моде — я одеваюсь так, как нравится мне. Ну и, конечно, Хайни. — Сказав это, она мило улыбнулась.

Хайни вышел, чтобы поприветствовать нас. Расточая улыбки направо и налево, он с сильным акцентом произнес:

— Для меня огромное счастье познакомиться с лучшими друзьями моей милой крошки. — На нем был огромный стетсон, белый ковбойский костюм и ковбойские сапоги на очень высоком каблуке. Они, конечно, прибавляли ему несколько дюймов, но это лишь подчеркивало его небольшой рост.

— Я не стала заказывать выпивку и закуску в бунгало. Какой смысл пить здесь, когда с тем же успехом это можно делать в ресторане, — сказала Сюзанна. — Поехали.

— Но я только что перенесла заказ на девять, — раздраженно сказала Клео.

— Плевать на заказ. Хайни все устроит, правда, дорогой?

Хайни кивнул и улыбнулся, а Лео злобно взглянул на Клео.

— А если у Хайни не получится, я точно все устрою, — сострил Тодд. — Знали бы вы, как я котируюсь в «Уилшире». Они прислали мне такую большую корзину цветов… — доверительно-шутливо прошептал он Хайни, на что тот покачал головой и расплылся в широчайшей улыбке.

* * *

— Мы могли бы поехать все вместе в нашей машине, — предложил Лео.

— А на чем вы ездите? — поинтересовалась Сюзанна.

— На «мерседесе».

Сюзанна повернулась к Хайни и многозначительно повела плечиком:

— Нам не втиснуться вшестером.

— Возьмем «кадиллак», — сказал Хайни.

— Мы сможем выпить прямо в дороге, — удовлетворенно объявила Сюзанна.

— Отличная машина, Хайни, — заметил Тодд, когда водитель захлопнул за ними дверцу. — Приятно видеть, что вы ездите на старом, добром американском «кадиллаке». Мы тоже всегда ездим на «кэдди». Баффи Энн его обожает.

Хайни одобрительно улыбнулся, затем откинулся на спинку сиденья и ухватил Сюзанну за правую грудь, а я подумала, что будет, когда мы заявимся в ресторан на час раньше назначенного. Я посмотрела на Лео. Казалось, от него вот-вот пойдет пар. Готова поклясться, что он думал о том же, о чем и я. Тем временем Клео раздавала напитки из бара, а Тодд рассказывал Хайни, как обстоят дела в Акроне. Он разыгрывал из себя неотесанного провинциала, но я сомневалась, что ему удастся одурачить Хайни Мюллера.

При виде метрдотеля Лео бросился ему навстречу.

— Добрый вечер, Тулио. Как поживаешь? Мы немного рановато… — В его протянутой для рукопожатия ладони была зажата банкнота.

Но Тулио не обратил на него внимания и, поспешив повернуться к Сюзанне, поцеловал ей ручку.

— Сюзанна… — пробормотал он, — мистер Мюллер. — Он слегка поклонился. Сюда, пожалуйте.

Мы двинулись вслед за Тулио, и я услышала, как Лео прошептал Клео:

— Он даже не обратился ко мне по имени. Ведет себя так, словно видит нас впервые в жизни. Я же просил тебя сделать заказ на мое имя…

— Но я так и сделала! — раздраженно прошептала она в ответ.

Мы уселись за лучший, как мне показалось, стол во всем заведении. Я тут же узнала Энджи Диккинсон и Дэнни Томаса, сидящих за соседними столиками. Тут раздался голос Тодда:

— Хайни, старик, тебе следовало бы представить меня. Клянусь, нам бы отвели место получше. — Он повернулся к Лео, — Лео, дружище, как вышло, что мы сидим возле кухни?

Лео и Клео стали оглядываться в поисках кухни, хотя оба прекрасно знали, что ее поблизости не было.

Для меня это был момент наивысшего ликования. Я не видела Тодда в такой великолепной форме со дня нашего знакомства.

— Посмотрите на этот мартини, — выговорила Сюзанна официанту, — он совершенно желтый от вермута. — Она отдала ему бокал.

— Принесите ей не желтый мартини, а нормальный, — велел Хайни. — Мартини должен быть прозрачным… Прозрачным.

Тут к нашему столу подошел самый сексуальный мужчина, которого я только видела. Я сразу же его узнала. Гай Саварез. Но где же Кэсси?

Обнажив белые зубы, Гай улыбнулся Сюзанне и Хайни, кивнул Лео и Клео и пригладил волосы, пока его представляли Тодду и мне. Судя по всему, на нас у него улыбок не хватило, все улыбки он подарил Хайни.

— А где Кэсси? — не удержалась я. — Не терпится с ней повидаться?

— Она себя неважно чувствует, — бросил он и посмотрел сначала на столики, за которыми сидели Энджи и Дэнни Томас, затем, расправив плечи, пригладив усы и проведя рукой по волосам, на весь зал.

— А что с ней? — спросила Клео. — Вирус? Он сейчас повсюду гуляет…

Гай помахал рукой знакомым, сидевшим в другом конце зала.

— Нет, просто легкое недомогание и потеря аппетита, — усмехнулся он. — Кэсси — утонченная натура. — В его голосе прозвучал сарказм. — Она дочь Кассандры Блэкстоун Хэммонд, — добавил он, обращаясь к Хайни. Как будто это могло служить причиной утонченности ее натуры.

Официант принес Сюзанне кристально чистый мартини, и Хайни улыбнулся. Когда она поднесла его к губам, все сидящие за столом замолчали.

* * *

Мне нравится твой пиджак, Гай, — сказал Тодд, пробуя на ощупь кашемировую ткань спортивного пиджака Гая. — Тебе придется сказать, где ты его купил. Я не уеду домой, в Акрон, пока не приобрету такой же.

Прищурившись, Гай смерил Тодда взглядом.

— Это пиджак от «Бижана». Но там обслуживают только по предварительной записи.

— Так Бижан — это портной?

— Нет, — презрительно усмехнулся Гай.

На помощь Тодду пришел Лео:

— Это такой закрытый магазин. В него можно попасть только по предварительной записи.

— Ха! Совсем как высококлассный ресторан. Невообразимо! Закрытый магазин. Интересно, что сказали бы об этом в Огайо? Как ты думаешь, Баффи? Утром первым делом позвоню туда. Как вам кажется, чьим именем мне лучше представиться, чтобы они соблаговолили меня принять? Твоим, Гай? Или твоим, Лео? — Не дожидаясь ответа, он добавил: — Знаю — твоим, Хайни.

Хайни покачал головой.

— Вот и славно, — улыбнулся он.

Лео вернул свой бифштекс на кухню, решив, что он пережарен. Клео же, напротив, сочла недожаренными котлеты из мяса ягненка.

— Их следует все время держать в напряжении, — принялся объяснять Лео, но его перебила Сюзанна.

— Я совсем забыла сказать тебе, Баффи, — воскликнула она, — ты будешь главной подружкой невесты и тебе нужно особое платье. Осталось несколько дней, и сшить его в ателье уже не удастся. Придется поискать в магазинах. Поскольку тема всего мероприятия «Дикий Запад», я думаю, это должно быть длинное платье в стиле «вестерн».

Лео был ошеломлен:

— А мне казалось, главной подружкой будет Клео. Она уже и платье приготовила…

— С чего ты взял? — надменно произнесла Сюзанна. — Баффи всегда была моей лучшей подругой.

— Но всю работу делает Клео: планирование церемонии, списки приглашенных, поставка продуктов. У нее уже и платье готово. Мне кажется, Сюзанна, что ты просто должна оказать Клео эту честь, — с настойчивостью произнес Лео.

Вся эта сцена оставила у меня неприятный осадок. Меня не сильно беспокоило, буду я главной подружкой невесты или нет, но Лео вел себя откровенно бестактно. Как можно требовать, чтобы тебе «оказали честь»? Я ожидала, что в Клео проснется чувство собственного достоинства, и она урезонит Лео, но Клео, к моему удивлению, промолчала. Вероятно, она ждала ответа Сюзанны, надеясь, что та передумает.

— Я никому ничего не должна, — ответила уже с неприкрытым презрением Сюзанна и повернулась к Хайни. Выражение ее лица сразу же смягчилось, — …кроме Хайни, разумеется. — Она оплела его щуплое тело обеими руками и прижала к своей пышной груди. — Не правда ли, Хайни?

Клео и Лео с возмущением посмотрели на Хайни, потом на Тодда и даже на совершенно непричастного к этому Гая.

Наконец я не выдержала:

— Почему бы нам с Клео не разделить эту почетную обязанность?

Но Сюзанна прикрыла глаза и молча качнула головой. Никто, за исключением Хайни, не осмелился произнести ни слова. Впервые за все время с лица Хайни сошла улыбка. Плотно сжав губы, он с прохладцей посмотрел на Лео. Затем, улыбнувшись мне, сказал:

— Дорогая, из вас получится самая очаровательная главная подружка…

— Я хочу за это выпить. — Тодд поднял свой бокал. — Сказать по правде, мне не терпится посмотреть, какое платье выберет Баффи. Почему бы нам всем не отправиться в «Джорджио» и не взглянуть, что они могут предложить главной подружке невесты из платьев в стиле «вестерн»? Держу пари, у них есть то, что нам нужно. А теперь, Сюзанна, просвети меня: стиль «вестерн» — это действительно то, что в этом году признано писком для главных подружек невест? Я знаю, что ты плюешь на моду и носишь исключительно то, что тебе нравится, но что касается Баффи — она как представительница Огайо и законодательница тамошней моды просто обязана носить только то, что является писком.

Все время мне удавалось держать себя в руках, но тут я не выдержала и пнула его под столом ногой. Сюзанна выглядела озадаченной. Похоже, она решила, что Тодд выжил из ума. Но вдруг расхохоталась и сказала:

— Если дело только в этом, пусть надевает что хочет.

Мы с Сюзанной удалились в туалет. Она достала старый золотой флакон с духами, на котором было выгравировано ее имя, и, слегка смочив пальцы, коснулась ими шеи. Интересно, какими духами наполняла она флакон — ведь духи «Сюзанна» уже сняли с производства? Может, Хайни выкупил косметическую фирму и восстановил линию?

— Как можно быть таким назойливым? Это ничтожество Лео пытается навязать мне Клео в качестве главной подружки!

Она говорила громко, несмотря на присутствие прислуги. Я же старалась говорить как можно тише:

— Признаться, поведение Лео меня не удивило, но вот Клео… Она оказалась настроена не менее решительно, чем он. И хотя мне очень приятно, что ты выбрала меня главной подружкой, я все же не могу понять, почему они поднимают из-за этого такой шум? Почему это для них так важно?

— Ты что, и вправду не понимаешь? Реклама. Газетные и журнальные заголовки, сделки — все будет крутиться вокруг моей свадьбы: и они, Лео и Клео, мечтают увидеть фотографию Клео в газетах, ее имя, пропечатанные на весь мир… Миссис Лео Мэйсон, главная подружка на свадьбе Сюзанны. Они хотят, чтобы весь город думал, будто мистер и миссис Леонард Мэйсон — лучшие друзья Хайни и Сюзанны Мюллеров! Это поднимет их престиж, в том числе и профессиональный. Даже с учетом того, что через три недели Гай запускает в эфир новый сериал, Лео всего лишь телевизионщик, — с презрением добавила она. — А такая замечательная реклама откроет им доступ в круги, которые для них пока что закрыты.

— А ты подумываешь о том, чтобы использовать сценарий Лео? И о том, чтобы привлечь его в качестве режиссера? — Я горячо надеялась на это, но исключительно ради Клео.

— Естественно. Я же говорила тебе: Лео невыносим, но в нем что-то есть. Он может раздражать меня как личность, но это не значит, что я не могу использовать его талант. — Мы разошлись по двум разным кабинкам и Сюзанна продолжала разговаривать через перегородку: — А как тебе нравится Гай Саварез?

В том, что он мне совсем не нравится, я уже не сомневалась. Я не находила в нем ничего привлекательного. Особенно меня угнетал его угрюмый вид. Но я не считала нужным говорить плохо о муже Кэсси, особенно в общественном туалете.

— Он, безусловно, сексуален, — ответила я. — Может даже, он самый сексуальный из всех встречавшихся мне мужчин. А тебе так не кажется?

— Может, и сексуальный. — Она наморщила нос.

— Он тебя не возбуждает?

Сюзанна рассмеялась.

— Баффи, ты же меня знаешь. Меня никто не возбуждает. Кроме меня самой. — Как бы в подтверждение этих слов она принялась нежно поглаживать свои новые груди, не обращая внимания на прислугу. — Я для себя лучшая любовница.

«А как же Хайни?» — подумала я.

Прочтя вопрос в моих глазах, Сюзанна снова рассмеялась.

— О Бафф, пора бы тебе повзрослеть! Как ты думаешь, сколь долго мой дорогой Хайни питал бы ко мне нежные чувства, будь я просто Сюзанной?

Но тут, к счастью, в уборную вошли две дамы, и это избавило меня от необходимости отвечать.

— Представляешь, Баффи Энн, — сказал Тодд, когда мы вернулись к нашему столу, — Хайни предложил мне быть на свадьбе шафером. Что скажешь?

Я лишилась дара речи. Странное место этот Голливуд. Здесь такой человек, как Хайнц Мюллер, может предложить незнакомцу роль шафера на своей свадьбе.

— По-моему, это замечательно. — Я была в восторге: Хайни такой богатый и влиятельный человек — у него должно быть множество друзей в Далласе. Интересно, почему он выбрал своим шафером именно Тодда? Только за этот вечер к нашему столу подошло человек двадцать, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Хайни накрыл мою ладонь своей и с улыбкой посмотрел мне в глаза. Что он хотел сказать? Что он, как и я, с первого взгляда может отличить хорошего человека от плохого? Не дурак он, Хайни Мюллер. Надеюсь, что Сюзанна отдает себе отчет в том, за кого выходит замуж.

— И знаешь что еще? — радостно продолжал Тодд. — Мы с Хайни собираемся в тот магазин, про который говорил Гай, «Бижан», кажется, покупать костюмы для свадьбы. В стиле «вестерн». Как ты думаешь, какой цвет мне больше подойдет? — Он повернулся к остальным и добавил: — Баффи Энн знает все модные цвета. Я полностью доверяю ее мнению.

Я улыбнулась всем присутствующим, а Тодда снова пнула под столом ногой.

Лео, видимо, решил положить конец своим обидам, и когда мы закончили десерт, объявил:

— Завтра вечером приглашаю всех к нам. Мы устраиваем официальную вечеринку в честь Кингов, в честь их приезда в наш городок. Мы приглашаем лишь близких друзей. Всего около ста человек, правильно, Клео?

Клео чуть не уронила кофейную ложку, но быстро собралась и ответила:

— Ах да, конечно, человек сто.

Ей палец в рот не клади, подумала я, а вслух сказала:

— Но это же невозможно. Столько народу! Тебе не управиться за один день! Да еще хлопоты, связанные со свадьбой… — Мой голос дрогнул.

Я провела здесь всего один день, но уже чувствовала себя измотанной. Эти люди действовали на меня изнуряюще; даже Гай Саварез, который за весь вечер не сказал ни слова никому, за исключением Хайни, и все время глазел по сторонам, чтобы убедиться, что присутствующие в зале обращают на него внимание. Его раздраженное молчание угнетало.

— О, для Клео это пара пустяков, — возразил Лео. — К десяти часам завтрашнего утра все будет готово. Клео — лучший организатор вечеринок в Голливуде. — От его слов Клео расцвела.

— Клео, ты сегодня собираешься звонить Хэнку Гранту в «Репортер» или подождешь до завтра? — спросила Сюзанна с напускным безразличием. — Надеюсь, он не приглашен на другую вечеринку. Но думаю, тебе следовало бы подождать до завтра, чтобы убедиться, что он свободен. А как насчет Арми из «Верайти»?

Не желая выдавать свое смущение, Клео решительно улыбнулась:

— Полагаю, что даже две вечеринки за один день для них не проблема.

— Не забудь сказать им, что мы с Хайни тоже приглашены. Тогда они точно прибегут, — ухмыльнулась Сюзанна.

Гай неожиданно обнажил свои сверкающие зубы.

— И не забудь предупредить, что придет Гай Саварез.

— Вместе с Кэсси? — спросила я взволнованно. У меня возникло ощущение, словно я играю в одном из тех мистических фильмов, где героиня таинственным образом исчезает, но никто, кроме меня, не подозревает, что что-то не так.

— Естественно, — ответил неприветливый муж Кэсси, холодно посмотрев на меня. Я почувствовала, как мои щеки вспыхнули. Неужели я превращаюсь в женщину, негодующую всякий раз, когда мужчина к ней равнодушен? В чем дело? Гай Саварез раздражает меня только потому, что от него ко мне не исходят флюиды сексуального желания?

— Я так надеюсь, что завтра вечером мы все же увидим Кэсси. — Тодд рассмеялся, искоса взглянув на Гая. — А то мы начнем думать, что она избегает нас.

— Уверен, что это не так, — пробурчал Гай.

Я была рада, что Тодд помог мне выбраться из этого затруднительного положения.

— Нам действительно не терпится ее увидеть, — неожиданно добавил он. — А заодно и первую серию вашего сериала.

— Первую серию вы увидите очень скоро, — вмешался Лео. — Мы собираемся показать ее завтра вечером на вечеринке. Она составит программу развлечений. Но прошу вас никому ничего не рассказывать. Это будет эксклюзивный показ — только для друзей.

Казалось, что он обращается к одному Хайни, но Тодд все же сказал:

— От меня об этом не узнает ни одна душа. Разве не замечательно, Баффи Энн? Настоящий голливудский предварительный просмотр!

— Плачу я, — заявил Лео и потребовал счет, но Хайни жестом остановил официанта:

— Никаких счетов, когда с вами Хайни Мюллер…

Лео помрачнел, а Клео тяжело вздохнула. Похоже, Лео проиграл еще один раунд. Высшим шиком здесь, вероятно, было не подписать счет и даже не оплатить его кредитной карточкой, а делать так, чтобы казалось, будто вообще никто ни за что не платит. Голливудский фокус!

— Вот здорово! — раздался голос Тодда. — Я мог бы предложить свой «Американ экспресс». Представляете, с этой карточкой мы проехали всю Европу, а на ней даже нет моей фотографии. Правда, Баффи Энн?

— Мне действительно жаль Клео, — призналась я, когда мы поднимались в лифте в свой номер. — Теперь ей всю ночь придется составлять списки приглашенных на завтрашнюю вечеринку. Готова поспорить, что сегодня в ресторане она услышала о ней впервые.

— Забудь о Клео. Сейчас важнее другое: в каком платье Баффи Энн Кинг войдет в это стойло звезд?

— Не смей снова заводить этот разговор. Ты и так был невыносим!

— Правда? А мне казалось, что я был мил, покладист, жизнерадостен и произвел на всех очень приятное впечатление. Как ты думаешь, я всем понравился? А что ты скажешь о Гае Саварезе? Не думаю, чтобы он был от меня без ума.

— А почему, собственно, он должен быть от тебя без ума? Для него ты никто. Провинциал, турист из Акрона, штат Огайо.

— Ах, вот оно что! Сказать по правде, я тоже от него далеко не в восторге!

— И я тоже. — Честно говоря, меня не интересовало, чем Гай не понравился Тодду. Мне было любопытно, что в нем привлекло Кэсси. Мне не терпелось ее увидеть. Почему-то я за нее сильно беспокоилась. — Они все довольно своеобразные люди, тебе не кажется? Думаю, Хайни Мюллер был среди нас самым здравомыслящим человеком. В нем есть что-то очень притягательное…

— Вот это да! — изумился Тодд, открывая дверь. — Ты видишь то, что вижу я?

Я посмотрела туда, куда смотрел Тодд: на кофейном столике, возле корзины с цветами, стояла огромная ваза с великолепными фруктами.

— Как я могла ее не заметить?

— Видела ли ты когда-нибудь что-либо подобное? Взгляни на этот виноград. — Он отщипнул одну ягодку и положил ее в рот. — Очень вкусно! Попробуй.

Я тоже положила в рот ягодку.

— Не знаю… по-моему, он немного горький.

Мне казалось, что Тодд уже уснул, но неожиданно он повернулся ко мне и спросил, что я думаю по поводу вазы с фруктами — было ли это обычным элементом гостиничного сервиса или визит Сюзанны поднял наш рейтинг настолько, что администрация решила оказать нам знак внимания?

— Нет, — ответила я. — Причина в тебе. Они узнали, что ты коронованная особа, путешествующая инкогнито, — король. Король Огайо.

— Ха! А ты думаешь, что это не так? — поинтересовался он.

Вообще-то мне было наплевать, почему они вздумали прислать нам фрукты. Я думала о Кэсси.

* * *

Кэсси сидела возле окна спальни и вглядывалась в ночь. Когда «феррари» Гая с ревом въедет в ворота, она прыгнет в постель и притворится, что спит. Ей не терпелось узнать, как прошел вечер, как дела у Баффи и Тодда, но она ни за что не станет у него об этом спрашивать. Должно быть, Баффи обижена на нее. Может, к утру она будет выглядеть не так ужасно и тогда…

Кэсси осторожно потрогала лицо. Щека все еще болела. Она отправилась в ванную, зажгла свет и, глядя в зеркало, стала изучать нанесенный ее внешности ущерб. Зеркало было беспристрастно: лицо дуры — вот что она увидела. Ей захотелось разбить его! И зеркало, и лицо. Но лицо и без того уже немало пострадало.

В ту ночь она ожидала его дома для положенного один раз в месяц совокупления. Горел тусклый свет. Он вошел в комнату, посмотрел ей прямо в глаза. На его лице, как и обычно в последнее время, застыло злобное выражение. Свирепым взором он окинул ее с головы до ног. Она затаила дыхание, и в какое-то мгновение ей показалось, что она может задохнуться.

Он медленно подошел, остановившись в одном дюйме от нее. Медленно, не прикасаясь к ней руками, он стал тереться о нее низом живота. Затем так же медленно, равнодушно, скинул пиджак, расстегнул сорочку с монограммой и потянулся к молнии на брюках. Когда он запустил руки ей под халат, у нее во рту пересохло. Затем он толкнул ее к стене, она поскользнулась и пока падала, его рука проехалась по ее скуле… Наутро она не смогла выйти на работу, а вечером была вынуждена отказаться от встречи с Баффи и Тоддом. Ее подбитый глаз горел и из ярко-красного превращался в фиолетово-коричневый.

Сколько дней жизни потратила она на зализывание ран? Сколько еще пройдет месяцев, сколько лет, прежде чем она нанесет ответный удар? Прежде чем кончится ее терпение? Прежде чем она бросит его? Стоило ли столько выносить, чтобы доказать матери свою правоту? Или чтобы самой стать матерью? Да и какого отца предложит она будущему ребенку? Это жестокое чудовище? Разве стремление утереть нос матери и родить ребенка возобладало в ней над разумом и гордостью? Это стремление разрушило ее. Но все же она не находила в себе сил противостоять ему.

Вспомнив о Кэсси, я совсем потеряла сон. Тодд тоже не спал. Повернувшись ко мне, он сказал:

— Какие красивые апельсины. Большие, как грейпфруты. Тебе не хочется попробовать?

Я улыбнулась в темноте:

— Я лучше подожду до утра.

Тогда он забрался на меня и навалился всем телом так, что я не могла вздохнуть. От смеха я едва могла говорить. Наконец я взмолилась о пощаде:

— Ну хорошо, съем твой дурацкий апельсин.

— Вот так-то лучше, — заключил Тодд, но подавать мне апельсин не стал. Вместо этого он уткнулся носом в мою шею и произнес: — Завтра с утра я опять иду смотреть торговые центры. Почему бы тебе не проведать Кэсси?

Он тоже думал о Кэсси. Я поняла, почему Хайни Мюллер выбрал Тодда своим шафером. Хайни Мюллер действительно очень умный человек.

 

32

На следующее утро Кэсси решила опять не выходить на работу. Она делала вид, что спит, пока Гай не ушел из дома. Тогда она встала и прямо в халате поплелась на кухню. На столе лежала записка, оставленная Гаем, в которой говорилось, что вечером Клео и Лео устраивают вечеринку в честь Баффи и Тодди. И ни слова больше. Ни о синяке на ее лице, ни о ее присутствии на упомянутом приеме.

Может, стоит попробовать? Нет, она обязательно пойдет на прием. Хорошенько запудрит синяк и наденет большие темные очки. В конце концов, никого здесь не удивишь темными очками вечером. Многие их носят. Голливуд есть Голливуд.

Вот только готова ли она к встрече с Баффи? Сможет ли выдержать ее проницательный взгляд? Баффи не просто смотрела прямо в лицо своими зелеными глазами она добиралась до самого сердца. Она обладала шестым чувством, даром ясновидения.

Поставив на огонь кофе — единственное, что принимал ее желудок — она занялась стиркой: отделила белые вещи от цветных, положила их в машину, дождалась, пока она заполнится водой, и засыпала порошок. Пока белье стиралось, у нее было время выпить кофе и пропылесосить полупустую гостиную.

Но только она достала из шкафа пылесос, как раздался звонок в дверь. Она вздрогнула. В эту дверь никто никогда не звонил. Вероятно, это был сборщик пожертвований. Или почтальон принес заказное письмо. Она решила не открывать, а дождаться, пока незваный гость уйдет.

Раздался еще один звонок. Придется ответить, чтобы побыстрее избавиться от посетителя. Прижав руку к синяку, она подошла к двери. Но, открыв ее, чуть не лишилась дара речи. Баффи!

Забыв о синяке, она опустила руку и широко распахнула дверь.

— Баффи! О, Баффи!

В какое-то мгновение я решила, что Кэсси не захочет пригласить меня в дом, но ошиблась. Вид ее напугал меня, хоть я и пыталась улыбаться. Было уже одиннадцать часов, но Кэсси все еще ходила в халате. Она была неестественно худа, волосы растрепанны, глаз подбит… Моя рука невольно потянулась к ее изможденному лицу. Но она тут же прикрыла его ладонью и проговорила:

— Я случайно упа…

У меня к горлу подступил комок, а на глаза навернулись слезы.

— Кэсси! Что произошло?

* * *

Мы сидели за дубовым кухонным столом.

— О Баффи, если бы ты знала, какое это облегчение, поделиться с кем-нибудь…

— Естественно, Кэсси. Но я все же не могу тебя понять. Мне ясно, почему ты вышла за него — ты была беременна, напугана, боялась признаться матери, что тебя изнасиловали. Я знаю, как ты относилась к Гаю — это не было любовью, он тебе нравился, и ты надеялась, что со временем сможешь полюбить его. Затем погиб твой ребенок, и к этому времени ты уже точно знала, что он за человек… животное, не испытывающее к тебе никаких чувств. И я не могу понять, почему ты до сих пор остаешься с ним!

— Но я же тебе уже все объяснила! В ее голосе слышались истерические нотки. — Я ни за что не признаюсь матери, что допустила еще одну ошибку. Что она, как всегда, оказалась права. Пойми — этому посвящена вся моя жизнь. А мать только и ждет, что я приползу к ней и распишусь в собственной глупости! Я не могу себе этого позволить! Просто не могу!

— О Кэсси, Кэсси! Тебе не кажется, что это мелочь в сравнении с той жизнью, которую ты ведешь с Гаем? Даже если бы не было этого… — Я указала на ее лицо.

— Сомневаюсь, что он сделал это нарочно, — угнетенно произнесла она. — Просто… просто… он меняется, когда мы занимаемся любовью.

— Любовью?

— Для Гая секс — это акт жестокости. У нас всегда так. — Она снова потрогала лицо.

Я пришла в бешенство.

— Ну, это говорит о многом. Может, в следующий раз он разобьет тебе нос или сломает челюсть, а может, и вовсе убьет! Не думаю, что ты без ума от участия во всем этом.

— Мне нужен ребенок…

У меня даже живот подвело. Необходимо ей объяснить, что она ведет себя глупо, что она убивает себя.

— И что же дальше? Вместо того чтобы вести этот противоестественный, бесплодный образ жизни, ты могла бы выйти замуж за хорошего, любящего человека.

— Но пойми, ведь это не навсегда! Просто мне нужно дождаться, когда Гай станет звездой и у нас родится ребенок. Тогда моя мать увидит, что я могу уйти достойно… Что я не приползу к ней на брюхе.

— Но тебе и без того не нужно ползти к ней. Ты же не подросток! Ты твердо стоишь на ногах и вполне можешь послать их обоих к черту! И Гая, и свою мать! Сейчас двадцатый век, Кэсси, семидесятые годы!

— Тебе легко говорить, Баффи. Ты сильная. А у меня пока хватает сил только на это… Я должна оставаться здесь и терпеть все… даже секс с ним… ради ребенка. Я должна терпеть, чтобы моя мать поняла!

— Я тебе не верю, — резко ответила я.

Она отпрянула, словно я ее ударила.

— Чему ты не веришь?

— Я не верю, что ты остаешься с Гаем, чтобы доказать матери свою правоту. И что ты ложишься с Гаем в постель, заранее зная, что ничего хорошего из этого не выйдет, просто чтобы забеременеть от него, прежде чем развестись…

На лице Кэсси появилась слабая улыбка.

— Ты всегда была психиатром-любителем…

Я считала нужным высказать ей все начистоту.

— Честно говоря, не нужно быть психиатром, чтобы догадаться, что с тобой происходит… чтобы понять, почему ты позволяешь издеваться над собой — Гаю физически, а матери — морально. Это шито белыми нитками. Тебе самой хочется, чтобы тебя наказывали.

В ее взгляде появилась тоска, а пальцы вцепились в растрепанные волосы. «О Боже! — подумала я. — Может, я позволила себе лишнее? Может, мои любительские опыты принесут больше вреда, чем добра?»

— Но почему, Баффи? Почему мне самой хочется, чтобы меня наказывали?

Я не была уверена, стоит ли продолжать. Кто знает, что лучше? Но был ли у меня выбор после всего, что я уже успела ей сказать?

— Мне кажется, Кэсси, что в глубине души ты и сама все о себе знаешь. Тебе хочется, чтобы тебя наказывали, потому что ты считаешь себя дурной, ничтожной. — Наконец Кэсси успокоилась — по крайней мере внешне. У меня возникло чувство, что она пропустила мимо ушей все, что я ей сказала. Она поставила кофе на огонь и достала чашки с блюдцами. Затем вытащила из холодильника пакет сливок и взяла с полки крошечный кувшин. — Перестань, Кэсси. Просто поставь пакет на стол, — с раздражением проговорила я.

Но она все-таки вылила сливки в кувшин.

— Для меня это дело привычки. Или воспитания. — На ее лице появилась виноватая улыбка. — Все-таки я дочь своей матери, — заметила она с деланной насмешкой.

— Кэсси, ты не должна извиняться за хорошие манеры, за то, что ты леди, — возмутилась я. — Да, ты леди; да, ты хороший человек; и нет никакой нужды подвергать себя наказанию. Что ты такого сделала, что уготовила себе подобную участь?

— Но кто тебе сказал, что я ищу для себя наказания? Ты сама это решила! — Она поставила кофе на стол и села. — И потом, не так уж я и хороша. Ведь я обманула Гая. И вряд ли возможно придумать для мужчины ложь хуже, чем моя. Я вышла за него беременная чужим ребенком, убедив при этом, что отец он. Кроме того, я вышла за него без любви. Ведь это отвратительно?

— Может, это и было бы отвратительно, если бы он тебя любил. Но совершенно очевидно, что это не так. Он женился на тебе из-за денег твоей матери. Так что, думаю, вы в расчете.

Но она не слушала меня. Она думала о своем.

— Мать тоже никогда меня не любила. Единственным любившим меня человеком был отец, но он умер. Может, как раз из-за него мать и не любила меня. Она без конца высказывается в его адрес… дурно высказывается. То говорит, что он был упрямым и самоуверенным, то вдруг называет его безвольным, слабохарактерным и трусливым. При этом возникает ощущение, что она говорит о разных людях. Путаница какая-то. Но она все время говорит с презрением. И поскольку я его дочь, это презрение распространяется и на меня.

— Послушай, твоя мать заставила тебя почувствовать себя ничтожной, недостойной любви, а стало быть, заслуживающей наказания. Это классический случай для любого психиатра. Но, Кэсси, ты способна любить и заслуживаешь любви. Тебе нужна любовь.

— Баффи, я благодарна за твою заботу. Но тебе действительно не о чем беспокоиться. Это не продлится долго, Гай уже близок к успеху, и тогда… Действительно, уже скоро. Но я должна еще немного потерпеть, чтобы выиграть сражение с матерью. И я выиграю его во что бы то ни стало! Сказав это, она ударила кулаком по столу с такой силой, что кофе из ее чашки выплеснулся на блюдце и на стол. Мы молчали, глядя на коричневые ручейки.

Она стала показывать мне дом.

— «Ма Maison», — сказала она, глупо хихикнув.

Я, нахмурившись, посмотрела на нее, и она объяснила:

— Так здесь называется один шикарный ресторан. А мой дом довольно шикарный, правда?

«Был бы шикарным, — подумала я, — если бы не коричневые подтеки на потолке и не обшарпанные обои на стенах. Не помешала бы и кое-какая дополнительная мебель».

Мы вышли на заднюю террасу, окружающую пустой бассейн. Он был изрядно побит временем и ветрами и смотрелся довольно странно в доме с буйно заросшим садом. Вокруг царила атмосфера изысканного запустения. Я приготовилась снова произнести речь, хотя и без того сказала уже слишком много.

— И еще кое-чего я не могу понять. Почему ваш дом так обшарпан и в нем совершенно нет мебели? Да и участок запущен? Вот уже два месяца, как Гай участвует в сериале Лео, правильно? И я слышала, что те, кто занят в главных ролях, получают неплохие деньги. Да и раньше дела у него шли хорошо. Он беспрерывно снимался.

— Конечно, он и раньше снимался и зарабатывал достаточно, но были огромные расходы. Для поддержания имиджа он все время должен был ездить на новой машине, иметь богатый гардероб, каждую неделю ходить к парикмахеру и стилисту, делать маникюр. Добавь сюда спортзал, массажиста, занятия сценической речью, расходы на рекламу, процент, отчисляемый агенту… Деньги таяли на глазах. — В голосе ее звучала усталость. — Когда я заикалась о деньгах на домашние расходы, он отсылал меня к моей матери. И смеялся, потому что знал, что я не пойду к ней, что я просто не смогу. Я действительно не могу. Затем началась его работа в сериале, и, говорят, он стал еженедельно получать пятизначные суммы. Я уже было решила, что часть моего пути пройдена. По крайней мере в финансовом отношении. Но не тут-то было. Моя мать передала нам этот дом, обставив это как безвозмездный дар. Но адвокаты сунули нам на подпись ипотечное соглашение… якобы это было просто формальностью, необходимой для защиты наших же интересов. И хотя от нас не требовалось ежемесячных выплат, дом стал для нас обузой. Но это не главное. Как только стало известно, что Гай получил главную роль в сериале, моя мать продала бумаги на дом… То самое соглашение, которое мы подписали… И теперь мы обязаны вносить ежемесячную плату, а она не маленькая, процентные ставки просто фантастические. Более того, мы обязаны погасить долг и за все предыдущие месяцы! Мы ничего не получили. Платежи были просто отсрочены. И нам приходится выплачивать их теперь с учетом набежавших процентов!

Да, ее мать оказалась похитрее Макиавелли. Если раньше мне казалось, что Кэсси все преувеличивает, то теперь мои сомнения рассеялись.

— Почему бы тебе не съехать отсюда? Ты ничего не вкладывала в этот дом, и тебе нечего терять. Разве что его оценочную стоимость. Но это все же лучше, чем…

Кэсси покачала головой и устало улыбнулась.

— Адвокатов моей матери не так-то легко провести. Бумаги составлены так, что мы несем ответственность за все накопившиеся платежи, да еще с процентами… и Гай говорит, что не собирается оставлять этот дом, после того как угробил столько лет на то, чтобы заполучить его. Даже пустой и запущенный он все же представляет ценность. Он остается домом в Бель-Эйре. Гай говорит, что будет ждать, пока цены на недвижимость возрастут. Все ждут, что на рынке недвижимости произойдет взрыв, когда появятся арабы с их нефтедолларами. Но это всего лишь слова. На самом деле он ждет не этого.

— А чего же?

— Возможности посмеяться последним. Переезда в поместье матери. После ее смерти…

Ее слова, странные, загадочные слова, украшенные, словно готический шрифт, листвой и солнечным светом, унеслись прочь, исчезнув в золотистом воздухе этого красивого пейзажа.

— А как насчет тебя, Кэсси? — осторожно спросила я в унисон защебетавшей где-то рядом птице. — Чего ждешь ты? Того же, что и он? Смерти матери? Ведь тогда ты сможешь уйти от Гая и тебе не придется признавать, что ты допустила ошибку.

— Ну, естественно нет! — воскликнула она. — Мать должна жить, чтобы в конце концов убедиться в моей правоте… В том, что я тоже могу быть победительницей! А если мать умрет раньше времени, это будет победа всего лишь в результате отказа противника от борьбы, понимаешь?

Нет, я не понимала. Мне хотелось забиться куда-нибудь подальше. Кэсси разрушала сама себя — это единственное, что было совершенно ясно.

Тут Кэсси улыбнулась на удивление милой улыбкой.

— Посмотри на этот розовый дом. Правда, прелесть? Вот это действительно «Ма Maison». Мне он безумно нравится! Я каждый вечер на него смотрю. По вечерам и всю ночь в доме горит яркий свет. Там никто не живет, и свет служит защитой от воров и погромщиков. А когда-то там жила одна актриса из Германии. Ее звали Дженни. Дженни Эльман. Правда, красивое имя? Она вышла замуж за американца из Северной Калифорнии. Этот человек должен был унаследовать железную дорогу… Его звали Джон Старр Уинфилд. Джон Старр Уинфилд из Сан-Франциско. Однажды ночью, когда он возвращался домой, жена приняла его за взломщика, схватила ружье и выстрелила ему прямо в сердце. Правда, ужасная история? Такая грустная. Она заколотила дом и вернулась в Европу. И теперь мой отважный домик стоит всю ночь один-одинешенек. Я часто вспоминаю о ней, о бедной Дженни Эльман. Наверное, это невыносимо. Собственными руками застрелить любимого человека. — Она посмотрела на меня — улыбка сошла с ее лица. — Если она, конечно, любила его.

Я с ужасом посмотрела на дом, явственно представляя себе красавицу Дженни, стоящую посреди темной комнаты с ружьем в руках и целящуюся прямо в сердце незваному гостю. Действительно ли она хотела убить его? Хотела ли Кэсси смерти Гая, а Гай — смерти ее матери? Мне стало страшно за Кэсси, больше, чем когда-либо.

Я посмотрела на Кэсси, она стояла неподвижно и все еще смотрела на дом. Мне захотелось взять ее за руку и увести с собой, подальше от розового дома на склоне, подальше от сумасшедшей Лотосовой Страны, назад в Акрон — и пусть солнце там светит не всегда, зато там живут такие люди, как Сьюэллен и Говард. Но я знала, что она уже все для себя решила и никуда со мной не пойдет… По крайней мере сейчас.

— Пожалуйста, не покупай себе никаких ружей, — сказала я с легкой усмешкой.

Ее зрачки расширились.

— Но Гай уже купил. В последнее время в нашей округе появилось столько грабителей. Вообще-то у нас нечего красть, но Гай… Гаю все время чудится, что каждый хочет его ограбить.

Настало время уходить. Тодд, должно быть, уже вернулся в отель.

— Кэсси… — неуверенно начала я, — мне кажется, тебе стоит поговорить с кем-нибудь…

— Ты имеешь в виду врача? Психиатра? Думаешь, я больна? Ненормальна?

— Нет. Конечно же нет! Просто я считаю, что сейчас у тебя не самые лучшие времена, и ты можешь себе же навредить. Я тебе уже говорила об этом. Тебе обязательно надо с кем-то поговорить, привести в порядок свои мысли. Твои поступки — это не то, что ты думаешь. А если тебе нужны деньги… я… мы с радостью тебе одолжим.

— Спасибо тебе за заботу, но все не так уж запутано, как тебе кажется. И в голове у меня полная ясность. Все предельно просто — мне нужны три вещи: первое — ребенок, второе успех Гая, и третье — чтобы мать сказала: «Да, ты была права, Кэсси, а я заблуждалась». И тогда, вот увидишь, я стану свободна.

Вот только одна неувязочка, Кэсси. Как определить, в чем заключается успех? Может, твоя мать никогда не признает его. Может, она станет воротить нос от твоего ребенка. Может, она скажет: «Твой ребенок так же не достоин любви, как и ты. Достаточно вспомнить, кто его отец…» И что, Кэсси, ты собираешься делать тогда?

 

33

По случаю вечерних торжеств я надела платье, купленное в нашем акронском пассаже, в отделе «Же Ревьен», на что Тодд заметил:

— Хоть платье и из Огайо, ты все равно будешь там самой красивой.

— Не забывай, что там будет Сюзанна, — напомнила я.

— Она тебе в подметки не годится.

«Хорошо бы, чтобы ты всегда так считал».

Войдя в дом Клео, я сразу же увидела Кэсси. Здорово, что она нашла в себе силы собраться и прийти на этот прием. По ее виду нельзя было даже заподозрить, что что-то не так. На ней были темные очки, но она была не единственной, кого украшал этот атрибут. Ну, и потом Голливуд ведь был страной чудес, в которой образ, спроецированный на экран, всегда казался больше и лучше, чем в жизни. А Кэсси была верной дочерью Голливуда, рожденной и вскормленной всего лишь за полверсты от него. Кожа ее лица была гладкой и покрытой загаром да и возможно ли представить себе жителя таких солнечных краев без загара? Ее роскошные волосы, вымытые и завитые, отливали бледно-лимонной желтизной и спадали на спину. А ее чрезмерная худоба? Разве может она быть чрезмерной здесь, на земле Голливуда, где богачи, движимые нарциссовым комплексом, изнуряют себя бесконечными диетами, массажами и физическими упражнениями? Что же касается ее платья, то хоть оно и не было произведением высокой моды или шедевром от «Родео», его фиолетово-голубой цвет прекрасно сочетался с ее глазами, такими же фиолетовыми, как у кинозвезды Лиз Тейлор. Единственное, чего ей недоставало, чтобы самой походить на звезду — это блеска белоснежных зубов. Не было улыбки не было и блеска. В отличие от своего мужа, она не умела улыбаться. Может, благодаря этому дару, ему и была уготована судьба звезды? Он знал, как и когда улыбаться. Особенно, как улыбаться, когда смотришь на человека, наделенного властью. Властью в киноиндустрии.

Сегодняшний прием не исключение. Хоть он и устроен в честь Тодда и меня, среди присутствующих одни киношники, и поэтому Гай Саварез начеку. Он дарит улыбки направо и налево — совсем не так, как накануне вечером. Прекрасно оформленная гостиная и сверкающая толпа заставили меня восхититься организаторским талантом Клео. Список ее гостей был сенсационным многих из них я частенько видела на телеэкране.

Сюзанна подбежала ко мне и обняла. На ней был серебряный комбинезон с глубоким вырезом. Не удержавшись, я поделилась с ней своими восторгами по поводу работы, проделанной Клео. Но будущая невеста замотала головой и сказала:

— А, одни телевизионщики! Большинство из них пойдет даже на открытие похоронной конторы, если пригласят. Им лишь бы покрутиться на виду, людей посмотреть и себя показать. Не говоря уже о бесплатной еде и выпивке. У Клео по этой части все в порядке. Кстати, о выпивке: не махнуть ли нам по бокальчику?

В глубине гостиной был организован бар. Он служил дополнением к двадцатифутовому бару красного дерева, который являлся основной достопримечательностью библиотеки. У стойки большого бара стояли высокие табуреты, обтянутые ярко-красной кожей. Официанты подавали жареные креветки и тосты с авокадо. Через распахнутую дверь столовой я увидела уже накрытый стол и буфет, который заставит учащенно биться сердце самого привередливого гурмана. Кроме того, на террасе, вокруг бассейна, были расставлены маленькие столики, накрытые розовыми муаровыми скатертями. Возле них располагались изящные позолоченные стулья.

Вбежала Клео в розовом шелковом костюме.

— Вам уже подали напитки? Прекрасно! Вы успели с кем-нибудь познакомиться? Сегодня мы не стали раскладывать именные карточки. Наша вечеринка неофициальная, и каждый может садиться, где ему нравится. Лео решил, что так будет лучше — народу довольно много. Мы рассядемся за одним столом, как большая семья. Сюзанна, будь так любезна, представь Баффи гостям. Я должна уточнить, когда приедет киномеханик. Лео сегодня немного не в себе, волнуется из-за предварительного просмотра пробной серии «Голливуд и Вайн». Я тебе уже говорила, что приедет За-За?

— Не Ева? — удивилась Сюзанна и широко раскрыла глаза.

Клео отошла, и я повернулась к Сюзанне:

— Почему ты так резка с ней?

Сюзанна махнула белой ручкой с крашеными ногтями.

— Они оба такие беспринципные, что меня просто тошнит.

— Но Клео в этом не виновата. — Я защищала Клео так, как обычно защищала Сюзанну.

— Разве? Но она ведь вышла за него замуж? Она ведь смирилась со всеми его глупостями?

Я с трудом нашлась, что ответить.

— Иногда бывает трудно не смириться, — это постепенно засасывает.

— Давай прекратим этот разговор. Мне не хочется спорить с тобой из-за Клео. Это твоя вечеринка. Там Хайни… — С этими словами она потащила меня туда, где Хайни правил бал.

— Моя малышка, — говорил он, — хотела уйти на покой, оставить карьеру и заняться исключительно нашим гнездышком. Но я сказал ей: «Нет!» Звезда есть звезда, и она принадлежит своей публике, миру. Я не могу принять такую жертву.

Я задумчиво посмотрела на Сюзанну. Не очень-то мне верилось, что она хотя бы в мыслях могла променять свою карьеру, на «гнездышко», неважно каких размеров, свитое с Хайни Мюллером. Она скромно пожала плечами, застенчиво улыбнулась и свернулась у Хайни на коленях — нелепая картинка. А когда Хайни принялся нахваливать интеллектуальные способности Сюзанны, я воспользовалась моментом, чтобы вырваться из этого заколдованного круга и отправиться на поиски Тодда и Кэсси.

Я стала пробираться сквозь толпы гостей, но попала в лапы Лейлы Пулитцер, матери Клео. Она была в желтом газовом костюме.

— Баффи, дорогая! — воскликнула она, представляя меня Хильде и Томми Стэнтонам. — Я только что объясняла Хильде и Томми, что они просто обязаны продать домик на юге Уилшира, чтобы потом купить дом на Норд Сайд. У меня есть на примете именно то, что им надо: дом в шестисотом квартале Кэмдена. Они могли бы сторговать его всего за сто тысяч долларов. Учитывая разницу в цене и то, что через два-три года он будет стоить миллион, они просто не могут себе позволить не купить его. Баффи, ты же бухгалтер, подтверди, что эта сделка им просто необходима.

В этот момент я вспомнила, что Лейла занималась недвижимостью. Я покачала головой.

— Но я пока не располагаю цифрами. К тому же я не имею ни малейшего представления о рынке недвижимости в Беверли-Хиллз. — Взглянув на Лейлу, я добавила: — В любом случае, самое лучшее — это вкладывать деньги в недвижимость… И налоги поменьше…

Хильда и Томми, пользуясь случаем, раскланялись и направились к буфету.

— Идиоты! — обругала их Лейла. — Баффи, дорогая, ты замечательно выглядишь. А что ты скажешь о Клео? Разве она не чудо? Видела бы ты ее, когда она только родилась — настоящий гадкий утенок. Теперь она превратилась в лебедя. — Я попыталась было возразить, сказала, что не могу себе представить Клео гадким утенком, но Лейла не слушала, — Лео сотворил с этой девушкой чудо. Ты только посмотри на нее — настоящая хозяйка. А как одета! А какой дом! Посмотри на эти замечательные балки на потолке. А ведь она все делает сама! Еда, в основном, приготовлена на заказ, но вот паштет — это дело ее рук. Ты уже пробовала? Она из-за него полночи не спала. Не понимаю, зачем ей это понадобилось? К чему обременять себя приготовлением паштета, когда остальная еда поставляется на заказ, а времени и без того мало? — Видимо, у нее, как и у Кэсси есть свои комплексы. Ей постоянно надо чувствовать в чем-то свое превосходство. — Она многого добилась, — не умолкала Лейла. — Но это заслуга Лео. Я ей об этом говорила. Я так горжусь ею!

Я вспомнила, какой Клео была, когда мы только познакомились: пылкой, решительной, независимой — даже Сюзанна ей была нипочем. А какой она была энергичной, когда работала редактором в Нью-Йорке. И чем это так гордилась Лейла Пулитцер — неужели тем, что ее дочь стала тряпкой для вытирания ног у славного голливудского деятеля Лео Мэйсона?

Я не решалась смотреть Лейле в глаза и поэтому стала смотреть ей на грудь. Ее блузка, как и у многих, была расстегнута почти до пупа. Кожа под ней была сухой, дряблой и довольно морщинистой. Она никак не сочеталась с ее подтянутым, почти не тронутым возрастом лицом. Я была уверена, что если женщина возраста Лейлы хочет носить декольте, она обязана иметь грудь такую же подтянутую, как лицо.

Я обнаружила Тодда и Кэсси в саду. Они были поглощены беседой, и я тут же подумала о двух матерях и их дочках. Одна беспрерывно бдит в ожидании, когда развалится брак ее дочери, а другая отчаянно цепляется за любую соломинку, лишь бы брак дочери сохранился. Интересно, которая приносила своей дочери больший вред?

Не желая прерывать разговор между Тоддом и Кэсси, я собралась было уйти, но тут снова появилась Клео.

— Баффи, ты скучаешь! А между тем, эта вечеринка твоя. — Она подошла ко мне. — Готова поклясться, ты еще ничего не ела. — Увидев Тодда и Кэсси, она окликнула их: — Эй, вы! Никаких бесед наедине. Кэсси, Лео хочет тебя кое с кем познакомить. Этот кое-кто уверяет, что встречал твою мать, когда она приезжала в Сен-Симон. И вообще, всем, кто еще не ел, лучше поторапливаться. Скоро начнут убирать со стола, а сразу после просмотра будет десерт…

Клео отвела Кэсси в сторону, и Тодд предложил мне перекусить.

Я улыбнулась ему с благодарностью за то, что он спас меня от этого сумасшедшего дома.

— Я попытался поговорить с Кэсси, — сказал он по пути в столовую, — но, по-моему, у меня ничего не вышло. В конце концов Кассандра Хэммонд портила ей кровь почти тридцать лет. За один день ничего не изменишь. — Он был разочарован. Тодд всегда верил, что чистое сердце и непреклонная воля способны сворачивать горы. — Но мы не сдадимся, — заключил он и сжал мою руку.

Мы двигались вдоль стола, еще недавно украшенного самыми изысканными блюдами, а теперь почти опустошенного ордами прожорливых гостей. Правда, еще оставалось немного карри, фаршированной артишоками ветчины, устриц и, на горячее, утки в виноградно-коньячном соусе. Насчет соуса я заранее осведомилась у официанта. Я положила себе несколько холодных тостов с салатом, немного зеленого риса и грибной икры — ровно столько, сколько необходимо, чтобы затем рассказать увлеченной кулинарией Сьюэллен о том, что подают в Южной Калифорнии.

Прямо с тарелками вы вышли на террасу и увидели, что Сюзанна снова сидит у Хайни на коленях, заключив его в свои объятия.

— Вы ни за что не поверите, что сделал мой Хайни. Я сама только что об этом узнала — это мне подарок к свадьбе. Вы знаете старую студию «Уорт» на Сансете, в Голливуде? Много лет она была закрыта. Так вот, Хайни купил ее — она почти такая же огромная, как «Двадцатый Век»! Угадайте, как он ее собирается назвать? Студия «Сюзанна»! Наша собственная студия! Разве это не прекрасно?

Я посмотрела на Тодда в надежде, что бремя поздравлений он возьмет на себя, но он уставился на сияющего Хайни с таким восхищением, что, казалось, лишился дара речи. Тогда я сказала:

— Это невероятно! Хайни просто великолепен! — Я поцеловала Сюзанну, а затем великолепного Хайни.

— Найн… найн… я сделал это не для того, чтобы выглядеть великолепным. Я сделал это как бизнесмен. Если ты собираешься заняться кинобизнесом, тебе нужно место для работы. А если к тому же ты располагаешь величайшей в кинобизнесе звездой, то почему бы не назвать это место в ее честь? Свобода рекламы, не так ли? Ну, и потом, мне она досталась за бесценок!

Теперь уже Тодд посмотрел на Хайни не просто с восхищением, но и с завистью. Просто невероятно!

— За бесценок? — повторил он. — Что ж, мне кажется, мы все должны выпить за студию «Сюзанна», за невесту Сюзанну и за ловкого бизнесмена и кинодеятеля Хайни, который просто великолепен.

Мы все рассмеялись. Это было прекрасное мгновение. Мы чокнулись — теперь Хайни был и нашим другом.

Интересно, что еще он подарит Сюзанне? Сначала была косметическая линия по производству духов и шампуней, теперь вот огромная киностудия.

— Знаете что? — воскликнула она. — Завтра вечером мы с Хайни устраиваем вечеринку по случаю приобретения студии и в честь наших дорогих друзей Баффи и Тодда.

— Нет, нет, — запротестовала я. — Это уже слишком. У вас свадьба через несколько дней. Наверняка есть еще миллион дел…

— Подумаешь! Всеми организационными вопросами занимается Клео. И к тому же мы устраиваем вечеринку в ресторане, так что не будет никаких хлопот. Это будет в «Ла Скале». Нужно только разослать приглашения, определить меню и выбрать цветовую гамму вечера. Знаешь что… — перебила она сама себя, — мы, пожалуй, поручим все Клео. У нее это хорошо получается. Лучше, чем у меня. А Лео, как только узнает о новой студии и, соответственно, о новых возможностях для себя, просто голову оторвет нашей маленькой Клео, если она не бросится стремглав на помощь. Кроме того, она все-таки наша хорошая подруга. — Я снова захотела вступиться за Клео, но прежде чем успела слово вымолвить, Сюзанна жестом подозвала ее к нашему столу. — Мы с Хайни устраиваем завтра вечеринку в честь… честь чего мы объявим на вечеринке. Правда, Хайни? Ну, и еще в честь Баффи и Тодда, конечно. Будет всего лишь человек сто — сто пятьдесят и я подумала, что кто, как не наша Клео Мэйсон, лучшая в мире устроительница вечеринок, сможет организовать все самым достойным образом. Правда, Хайни? — Клео покраснела и ничего не ответила. — Уверена, Лео не станет возражать, — добавила Сюзанна.

— Погоди, погоди, — наконец не выдержала я. — Мне кажется, Клео и без того хватает забот. Она организует твою свадьбу, устроила эту вечеринку — ей нужно передохнуть.

— Но это же всего лишь вечеринка в «Ла Скале». Я же не прошу ее устраивать сборище у нее дома.

— Но это же завтра, — потеряла терпение Клео. — У них, должно быть, уже все места зарезервированы. Ты же знаешь, там всегда так. Вечеринку нужно заказывать за неделю. Они не смогут разместить столько народу.

— Я не сомневаюсь, Клео, что ты, как всегда, сможешь сотворить чудо. Просто скажи им, кто заказывает вечеринку. Я думаю, что тематика должна быть кинематографическая — камеры, прожекторы, украшенные цветами, и может быть, несколько миниатюрных искусственных звезд…

Хайни причмокнул от восторга — ну кто, кроме Сюзанны, способен придумать такое! — и двумя пальцами коснулся головы — красота и ум!

— Сейчас мы все идем в кинозал, — сдержанно объявила Клео. — После просмотра — десерт.

Кинозал представлял собой переделанное помещение, ранее для этой цели никак не приспособленное. Теперь же оно было оборудовано большим опускающимся экраном и тридцатью креслами, обитыми темно-бордовым бархатом, как в старых кинотеатрах. У задней стены находилась проекционная будка, сделанная из огромного шкафа. Официанты заносили с террасы позолоченные стулья, не случай, если на всех мест не хватит.

Я увидела Гая, нервно мечущегося вдоль последнего ряда и отказывающегося занять свое место. Он постоянно поглядывал на телевизионщиков, сидящих вместе с Лео в первом ряду. Вся его дальнейшая карьера могла зависеть от того, как будет сейчас принята первая серия «Голливуда и Вайна». В любом случае, этот просмотр был для него своего рода экзаменом.

Тодд захотел сесть во втором ряду, возле Хайни и Сюзанны. Эти двое уже заняли свои места и по-прежнему льнули друг к другу. Но я подтолкнула его в сторону Кэсси, которая была брошена всеми. Лео дал команду «Свет!» И мотор кинопроектора тихо заурчал, но комната почему-то оставалась освещенной. Он встал и посмотрел на Клео, суетящуюся возле распределительного щитка. Она была чем-то страшно взволнована.

— Клео, свет! Погаси свет!

— Не работает! — ответила она в панике. — Заело что-то! Я не могу повернуть выключатель!

— Сука придурошная! Хоть в чем-нибудь можно на тебя положиться? Или мне все нужно делать самому?

Зал застыл в недоумении и неловком молчании. Взволнованная Лейла Пулитцер подскочила к Клео в надежде чем-то ей помочь. К ней присоединились несколько мужчин. Лео понял, что допустил непростительную оплошность, но тут же глуповато улыбнулся, а затем от души рассмеялся, давая всем понять, что это только шутка.

Промелькнули последние кадры фильма, и стоящая на своем посту Клео с торжествующим видом повернула выключатель. Снова вспыхнул яркий свет, и Лео поднялся со своего места в предвкушении Акколады и комплиментов, в то время как Гай все еще стоял в ожидании в конце зала, нахмурившись и стиснув зубы. Гости уже было двинулись к Лео с поздравлениями, но тут Сюзанна встала на свое кресло и захлопала в ладоши, призывая к вниманию.

Лео удивленно посмотрел на нее. Было видно, что он ошеломлен. Неужели Сюзанна публично собиралась отдать должное его таланту?

— Дамы и господа, мы с Хайни собирались сделать официальное объявление завтра, но, поскольку вы все здесь, я… мы… решили посвятить вас в наш секрет. Вы все знаете старую студию «Уорт» в Голливуде — она уже давно закрыта. Так вот, мы с Хайни решили, что пришло время вернуть настоящее кино туда, где оно и родилось… В настоящий Голливуд, а не какой-нибудь Бербэнк или Вэли. Мы купили студию «Уорт» и хотим, чтобы все знали — мы намерены возродить истинный Голливуд! Студия, которая положит начало возрожденному Голливуду, будет называться «Сюзанна».

— Она преподносит все так, словно они купили эту студию в качестве услуги обществу, — прошептала я Тодду и Кэсси. Но Кэсси сосредоточенно смотрела на своего мужа. Тот, в свою очередь, уставился на Хайни. Тодд смущенно улыбался и тоже смотрел на Хайни.

«Бедный Лео», — подумала я. Впервые мне стало его жалко. Он стоял с раскрытым ртом, пока Хайни помогал Сюзанне спуститься на пол. Гости, включая тех, кто работал на телевидении, устремились к ним с поздравлениями и наилучшими пожеланиями. Было ужасно несправедливо отнимать у человека заслуженные аплодисменты и похвалы в его же доме.

Тодд оторвал взгляд от Хайни и сказал:

— Мы уже поздравляли счастливых обладателей студии. Почему бы нам не подойти к Лео и не сообщить ему, что у него на руках горячий хит? — Затем, взглянув на Кэсси, добавил: — Да и Гаю не худо бы об этом узнать. В этом сезоне его ожидает настоящий успех на телевидении.

Мы подошли к Лео, который стоял совсем один. Разве мог он, обычный телевизионный сценарист и режиссер, тягаться в почестях с настоящими кинематографическими бонзами?

Владельцы студии вызвались подбросить нас до гостиницы. Перед выходом Сюзанна похлопала по руке падающую от усталости Клео и проговорила:

— Клео, дорогая, мне очень жаль, но как я заметила, ни Арми, ни Хэнк не изволили явиться. Проследи, пожалуйста, чтобы они не пропустили мою завтрашнюю вечеринку. И Джоди пригласи заодно. Освещение в печати первоклассной вечеринки не менее важно, чем деловая хроника. Лео, дорогой, ты согласен?

— Конечно. Не сомневаюсь, что Клео постарается, — заявил он твердо и решительно. Очевидно, он уже отошел от первоначального шока от украденного звездного часа, и теперь смотрел в будущее. — Ведь правда, Клео? — он толкнул жену локтем.

Я сочувственно сжала руку Клео и посмотрела на Сюзанну.

— Ради Бога, скажи Клео что-нибудь приятное… — прошептала я ей.

Сюзанна с недоумением посмотрела на меня, а через несколько секунд вымолвила:

— Хорошо, что Гейборы не пришли — без них эта вечеринка была просто замечательной.

Сюзанна даже в лимузине сидела у Хайни на коленях. Вдруг она усмехнулась.

— Над чем ты смеешься, дорогая? — спросил Хайни.

— Я вспомнила свою старую подругу Поппи. Когда она узнает о студии, то рассудок потеряет от зависти. Ее мечта — чтобы Бо начал сниматься в кино.

— Клео писала мне, что вы возобновили свою дружбу, когда были в Вегасе. Как это получилось? После всего, что произошло в Нью-Йорке…

— Баффи, дорогая, ты же меня знаешь. Я совершенно не злопамятна. К тому же я уже сравняла счет. Мы еще в школе начали подшучивать друг над другом. Помню, как-то раз я сказала, что устроила для нее свидание с очень богатым парнем, который приехал из колледжа домой на каникулы. Поппи всегда мечтала о такой встрече. Она должна была встретиться с ним в старом полуразрушенном мотеле. Отправившись туда, кого, как вы думаете, она там нашла? Лысого, толстого старика. Я думала, она меня убьет. Но она отплатила мне той же монетой. Она сперла цветок со стола нашей классной дамы — она всегда приворовывала — и старая сука подняла невообразимый шум. Можно подумать, что исчезло нечто, составляющее государственную тайну. Они обыскали всю школу, и угадайте, где они его нашли? В моем ящике. — Мы все рассмеялись, но громче всех смеялась сама Сюзанна. — Да, мы с Поппи понимаем друг друга.

— А она будет на свадьбе? Я бы хотела с ней познакомиться, — призналась я.

— Нет. Ей очень хотелось, но они уезжают в турне.

— Я ни разу не слышала, как он поет. Нам придется купить какие-нибудь его пластинки.

— Это что-нибудь стоящее? — спросил Тодд.

Сюзанна ответила не сразу.

— Да. Следует отдать ему должное. Поппи сама выпестовал его, подсказала, что и как петь, но петь старина Герман — это его настоящее имя — всегда умел. Даже раньше. Он, конечно, полный кретин, но голос у него, как у соловья.

Мы вошли в «Уилшир», — ночной швейцар поприветствовал нас; в вестибюле дежурный администратор поинтересовался, не нуждаемся ли мы в каких-либо услугах; лифтер отвесил нам поклон.

— О Боже, как я устала. — Я зевнула. — Какая утомительная вечеринка!

— Да, но все же было весело, правда?

Открыв дверь, Тодд сразу же увидел бутылку шампанского, покоящуюся в шикарном ведерке со льдом, и два бокала на кофейном столике, возле новой вазы с фруктами.

— Так-так! — произнес он. — Что скажешь? — Он прищурившись посмотрел на меня. — Думаю, они узнали, что мы отправляемся на вечеринку, куда должны пожаловать сестры Гейбор. Нам придется открыть ее.

Он взял белоснежную салфетку, лежавшую возле ведерка, но я остановила его.

— Завтра. На сегодня с меня хватит выпивки.

— Ты уверена? А я думал, мы выпьем за то, что нас удостоили этой бутылки.

Лежа в постели, я подумала, что мы, кажется, уже сто лет в Калифорнии, и почувствовала, что мне остро не хватает детей.

— Может, после свадьбы мы не будем сидеть здесь еще неделю?

— Но мы же хотели поехать в Сан-Франциско и на север штата — мне бы не хотелось упустить возможность взглянуть на тамошние торговые центры.

— Знаешь, что говорят о торговых центрах? Увидев один, считай, что посмотрел все.

— Я не могу поверить, что это говоришь ты, соавтор проектов большинства новых торговых центров в этой стране. — Он забрался на меня. — Возьми свои слова обратно!

— Нет… — засмеялась я и стала с ним бороться.

— Немедленно возьми их обратно или…

— Или что?

— Ты узнаешь!

И я узнала.

 

34

За утренним кофе я сказала Тодду:

— Мы с Сюзанной собирались пройтись по магазинам, но я что-то не в настроении. Думаю, не пойду. Не уверена, что хочу снова прослушать лекцию о том, какой замечательный человек Хайни.

Тодд рассмеялся:

— А вдруг она действительно так считает? По-моему, она его и вправду любит. Да и как его не любить? Мне он тоже нравится. А тебе?

— Ты же знаешь, что нравится. Но наши симпатии и симпатии или любовь Сюзанны — не одно и то же. Будь что будет, но сегодня я предпочитаю отправиться с тобой. Ты ведь собирался в Сан-Диего? Я тоже не прочь взглянуть на центры в Сан-Диего.

— Но дело в том, что сегодня я не еду смотреть торговые центры. Хайни предложил мне съездить на их новую студию, и я согласился.

В конце концов мы с Сюзанной отправились за покупками, и нам удалось выбрать для меня платье к свадебной церемонии. Затем был обед в «Ма Maison» — одном из ее любимых ресторанов. Я сразу же поняла, почему она выбрала именно это место. Как только мы вошли во дворик заведения, все присутствующие встали и устроили ей настоящую овацию. Все чествовали новую хозяйку киностудии! Новости распространялись в Голливуде быстро, и, очевидно, Сюзанне было это хорошо известно.

После обеда я вернулась в отель и стала ждать Тодда. Он обещал вернуться вскоре после полудня, и я надеялась, что нам удастся вдвоем побродить по городу. Но, к сожалению, он вернулся значительно позже, чем обещал.

— Извини, дорогая, — сказал он. — Надо было столько всего посмотреть, и все было так интересно!

— Я в этом не сомневаюсь, — ответила я с легкой прохладцей.

Но он совсем не уловил моей интонации.

— Тебе нужно увидеть это все своими глазами!

— Согласна, но как насчет сегодняшнего вечера? Хайни с Сюзанной заедут за нами?

— Нет. Я заказал лимузин на вечер.

— Ты заказал лимузин, чтобы ехать в ресторан? Но он же всего в нескольких кварталах отсюда. Мы могли бы просто взять такси, а на обратном пути нас бы кто-нибудь подбросил.

— Подумаешь, большое дело! Мы в состоянии себе такое позволить.

— Не в этом дело. Просто мне кажется смешным, что лимузин с водителем будет ждать нас целый вечер, чтобы отвезти в соседний квартал. Это расточительство и напоминает показуху. На кого ты собираешься произвести впечатление?

Он немного смутился.

— Ты не права, Баффи. Если люди, которые могут позволить себе тратить деньги, не делают этого, как прикажешь жить другим? Прими сегодняшний вечер таким, какой он есть. И пусть расходы не оправданны, а показуха несомненна, зато скольким людям они дадут сегодня хлеб насущный. Шоферы, официанты, повара, фермеры, производящие продукты, выращивающие скот, продавщицы в магазинах одежды…

— Хватит, дорогой, я сдаюсь.

Цветом вечера был выбран изумрудно-зеленый — любимый цвет Сюзанны — и даже цветы, огромные гладиолусы и каллы, были подобраны в тон. На Сюзанне было изумрудно-зеленое атласное обтягивающее платье с длинным разрезом до бедра, ожерелье с изумрудами и бриллиантами и соответствующие серьги.

И где теперь все эти цветоводы, не говоря уже о шахтерах и ювелирах?

— Ты замечательно все подготовила, — обратилась я к Клео. Она выглядела совершенно поникшей: волосы не были завиты в причудливые локоны, как накануне, а просто свисали, ресницы слиплись, так как тушь была нанесена, явно, наспех.

— Спасибо тебе, — поблагодарила Клео и глубоко вздохнула. — Я так и не попала к парикмахеру, а надо было бы, — она улыбнулась, как будто собиралась сказать что-то смешное. — Лео даже сказал, что я буду выглядеть, словно меня отжали в центрифуге.

— Я знаю, что Сюзанна здорово на тебя насела, но тебе все же не стоило соглашаться. Ты могла сказать ей, что с тебя и свадебных приготовлений достаточно.

— Давай не будем кривить душой. И свадьбой, и сегодняшней вечеринкой я занимаюсь не от большой любви к Сюзанне. Я делаю это для Лео. Для Лео и для себя. Хайни — это его шанс перейти с телевидения в кино.

— А как же «Голливуд и Вайн»?

— Лео — создатель этого сериала и получит свое независимо от того, будет ли продолжать принимать в нем личное участие или нет. Когда он попадет в кино, его будущее перестанет зависеть от судьбы одного сериала. Ему не придется беспокоиться о рейтинге и о том, будут ли снимать продолжение в следующем сезоне. Телесериал — это наихудшая форма давления. Это просто ад. Посмотри на Гая Савареза — еще не вышла первая серия, а он уже комок нервов. Даже Лео не нервничает так, как он, хотя он тоже на пределе! Мне плевать на Сюзанну. И она об этом знает. Но еще она знает, что в настоящий момент мы зависим от нее. Таковы правила игры. Как бы там ни было, завтра я смогу отдохнуть. В восемь у меня тренировка, а потом я буду расслабляться у Лиз Арден. Пусть они приведут меня в порядок. Ты ведь знаешь, что Сара и Вилли Росс дают вечеринку в честь Сюзанны и Хайни в своем доме на Малибу? Вы с Тоддом могли бы поехать с нами. Обещаешь, что ничего никому не скажешь, если я открою тебе одну тайну? — Она перешла на шепот. — На самом деле нас никто не приглашал. Мы с ними даже не знакомы. Они тут большие шишки. Старые жители Голливуда. Вилли по-прежнему звезда немалой величины — у него собственная кинокомпания. А несколько лет назад он даже завоевал Оскара. Все их друзья — местные бонзы. Ты ведь слышала о Мейв О'Коннор Хартман? Она вдова Гарри Хартмана — одной из голливудских знаменитостей. А Крисси Марлоу? — Я кивнула головой. — Они все лучшие друзья Сары Росс. Она вращается только в высших кругах. Ее карьера началась в Нью-Йорке, а теперь она наследница «Голд Энтерпрайсиз». Честно говоря, я не сразу поверила, что они устраивают вечеринку для Сюзанны, но потом выяснила, что Вилли Росс и Хайни старые друзья. Мне действительно трудно вообразить, что Сара Росс может иметь что-то общее с таким человеком, как Сюзанна…

— Эй, — рассмеялась я, — говоря такие вещи, ты и наше достоинство затрагиваешь, не только Сюзанны. — Клео смутилась, не в силах понять, что я имею в виду. Она сильно устала, и я это видела. — Забудь, — сказала я. — Расскажи мне, что происходит? Как вышло, что вы с Лео собираетесь ехать без приглашения?

— Это своего рода махинация, — запросто ответила Клео. — Вчера утром я позвонила и пригласила их на нашу вечеринку. Я сказала Саре, что поскольку мы устраиваем прием в честь тебя и Тодда, то хотели бы, чтобы со стороны Сюзанны и Хайни тоже присутствовала какая-нибудь пара — я была уверена, что они придут. Но она отказалась. Сказала, что у них другие планы. Тогда я позвонила им снова сегодня утром, от имени Сюзанны и Хайни, и пригласила на эту вечеринку. Они снова отказались, заявив, что вечер у них уже занят. Я высказала им свои сожаления, сказала, что очень хотела познакомиться, и выразила свое удовлетворение тем, что завтра у них будет возможность познакомиться с тобой и Тоддом на вечеринке в честь Сюзанны и Хайни. Но поскольку она настоящая леди, мы тоже получили приглашение.

— Здорово! — воскликнула я. — Тебя невозможно упрекнуть в отсутствии таланта.

— О, Баффи, не смейся надо мной. Думаешь, это все так просто?

— Думаю, что нет. Зачем ты все это делаешь?

— Мне приходится — ты же знаешь. Представляешь, что было бы с Лео, если бы мы оказались единственными, кого не пригласили на эту вечеринку у Россов?

— Представляю. И я рада, Клео, что вас пригласили. Правда.

Она обняла меня.

— Баффи, ты моя лучшая подруга… Самая лучшая. — Она рассмеялась над собой. — Не просто быть профессиональной карьеристкой, а у меня это так хорошо получается. Иногда от моей работы зависит все. Даже карьеры зависят от нее. Я настоящая благодетельница.

Я тоже рассмеялась.

— Ты действительно благодетельница…

— Ты обещаешь, что об этом не узнает ни одна живая душа?

Я пообещала, подразумевая, что Тодд не входит в число живых душ.

— Баффи? — налетела на нас Сюзанна. — Ты что, весь вечер будешь сплетничать с Клео? Вечеринка в твою честь, и я бы хотела кое с кем тебя познакомить. К тому же у Клео еще полно дел. — Сказав все это, она отвела меня в сторону.

— Сначала я хотела бы поздороваться с Кэсси…

— Не сейчас. Позже. Сначала помоги мне вызволить Хайни. Кажется, ему вешает лапшу на уши Лейла Пулитцер. И хватает же наглости у этой Клео? В конце концов, это моя вечеринка, а я ее мать не приглашала. Нельзя быть такими навязчивыми. Это я о Клео и ее матери. Да и Лео хорош. Не удивительно, что эта мадам без ума от него. Они одного поля ягоды — все трое. Это ненормально, когда теща так восторгается зятем. Особенно Лео. Не удивлюсь, если окажется, что они потрахиваются на стороне.

— Сюзанна!

— А что? Она ничего не теряет, а Лео — он и с крокодилом переспит, если это польстит его самолюбию. Этот человек помешан на самом себе.

Лейла и вправду мертвой хваткой вцепилась в руку Хайни.

— Чего вам с Сюзанной не хватает, так это соответствующего вашему положению жилья, — говорила она, втягивая в разговор и нас. — И это дело нешуточное, Сюзанна, — она перешла на драматический шепот. — Что вы думаете о недвижимости Гарольда Ллойда, Гринэйкерн или, в крайнем случае, Пикфэйр?

— А они что, продаются? — спросил Хайни.

— Я всегда говорила: никогда не узнаешь, что продается, пока не назначишь свою цену. Назначив правильную цену, в Лос-Анджелесе можно купить все.

Разговаривая с гостями, я не сводила глаз с Тодда, который переходил от группы к группе, вникая во все беседы. Наконец я не выдержала, подошла к нему и спросила:

— Ну что, услышал что-нибудь достойное внимания?

— Это потрясающе. Здесь не говорят ни о чем, кроме бизнеса. Ни о чем, что не связано с киноиндустрией. Даже разговоры о недвижимости — это разговоры из области шоу-бизнеса. Такой-то и такой-то заплатил столько-то миллионов долларов за дом, в котором Рудольф Валентино занимался любовью с Джудди Гарланд. Джин Хэрлоу жил в нем до того, как его купил Джэк Бенни, не говоря уже о Мерилин Монро, Гручо Марксе и льве из «Метро-Голдвин-Мэйер»!

— Правда? А кто живет в этом доме теперь?

— Я не расслышал. Но, что удивительно, никто здесь не задал мне ни единого вопроса о торговых центрах!

— Правда?

— Сейчас ты все поймешь. Видишь тех двух господ, недалеко от нас? Справа? — Я кивнула. — Сейчас я вовлеку их в разговор и заведу речь о торговых центрах — вот посмотришь, что будет. — Уверен — они даже не клюнут. Смотри.

Он взял меня под локоть и потащил к тем двоим. По пути мы услышали, как один говорит другому:

— Я заручился ее согласием. Стопроцентным согласием. Она примет участие в моей картине на следующий год.

— Невероятно, — ответил его собеседник. — Совершенно невероятно!

Тодд вклинился в их беседу.

— Я тоже! Я тоже заручился ее согласием! — Он оживленно покачал головой. — Она обещала приехать в следующем году на презентацию моего торгового центра в Цинциннати — мы устраиваем ее каждый раз перед началом учебного года, в августе. Правда, Баффи Эн?

— О, да, — подтвердила я, и эти двое удивленно посмотрели на нас. — Более того, в следующем месяце она обещала оформить это в виде письменного соглашения.

Тут они переглянулись и отошли в сторону.

— Вот видишь? — сказал Тодд. — Я тебе говорил. Никто не интересуется торговыми центрами.

— Я тебя понимаю. Пошли, найдем Кэсси и предложим ей перекусить с нами. Ты уже попробовал суфле из лососины? Говорят, что этого лосося отловили специально по случаю сегодняшнего торжества.

— О Боже! Не могу поверить! Специально для сегодняшнего?

— Ну, правда, у них была устная договоренность еще год назад. Угадай, как называется это суфле?

— Говори скорее! Мне не терпится узнать!

— Лосось «Сюзанна»!

Он щелкнул пальцами.

— Ну конечно! Как же я сразу не догадался?

* * *

Мы уже собирались уходить, но тут Клео отвела меня в сторону.

— Хочу поговорить с тобой о завтрашнем вечере. Сюзанна настаивает, чтобы вы ехали до Малибу в их машине.

— Это чудно.

— Не могла бы ты оказать мне услугу?

— Конечно, Клео. Что мне сделать?

— Не могла бы ты ее попросить, но только настойчиво, чтобы мы с Лео поехали с вами? В той же машине? Для нас это было бы очень полезно в складывающихся обстоятельствах.

— Ну конечно, Клео. Считай, что дело сделано. Я Сюзанне все руки выкручу, если потребуется. — Тут я не удержалась: — А как насчет твоей матери? Может, предложить Сюзанне и ее прихватить?

— Нет… — с сожалением сказала Клео. — Как это ни печально, но это совершенно невозможно. Хотя мать была бы счастлива взглянуть на дом Россов. Они живут там, в Колони, за воротами.

Войдя в номер, Тодд сразу же посмотрел на кофейный столик. Бутылка шампанского так и осталась неоткрытой с прошлого вечера, но ведерко было наполнено льдом, и фрукты были, как всегда, изумительны. Я затаила дыхание, когда он отправился сначала в свою, а затем в мою ванную. Я знала — он проверяет, снизошла ли администрация до того, чтобы пожаловать нам драгоценный венец успеха — махровые халаты с монограммой. Но он вернулся с пустыми руками.

— Эти чертовы халаты пока для нас недосягаемы. Ну и ладно, — добавил он и взял бутылку шампанского. — Выпьем за наши грядущие награды?

— Лучше не стоит, — ответила я. — Нам и без того хватает наград.

Хоть это и стоило усилий, мне удалось убедить Сюзанну взять Клео и Лео с нами в Малибу, на вечеринку к Россам.

— Мне так хочется маленький домик на побережье, Хайни, — попросила Сюзанна, пока нас проверяли на пропускном пункте.

— Почему бы и нет? — с удовольствием согласился Хайни. — У тебя было бы свое маленькое убежище… Почему бы и нет?

— Мы и сами подумываем о доме на побережье, — вмешался Лео, напоминая своим видом ребенка, которому не хочется оставаться в стороне.

— А почему нет, Лео? Почему нет? — спросил добряк Хайни.

Когда мы выехали на трассу к Малибу, я с удивлением отметила, что дома здесь стоят чрезвычайно близко один к другому.

— Они построены прямо один на другом.

— Колони есть Колони, — заметила Клео с видом всезнайки. — Они построены на узкой полосе между океаном и дорогой. А участки на побережье весьма ограниченны. Но скоро вы убедитесь, что внутри дома значительно больше, чем кажется снаружи.

— Но Клео, ты ведь никогда не была у Сары и Вилли? — многозначительно спросила Сюзанна. — Они живут в самом конце трассы, и их участок гораздо обширнее. Их дом удивительно похож на «Тару». Это именно то, что я хочу, Хайни. Дом, похожий на «Тару».

— Почему бы и нет? — Хайни похлопал ее по руке.

Вскоре водитель остановил машину напротив огромного белого дома с колоннами. Мне казалось, что вот-вот из него выйдет Скарлетт в белом муслиновом платье времен войны между Севером и Югом, украшенном узором в виде зеленых цветов.

— Теперь понимаешь, что я имела в виду, Клео? — спросила Сюзанна, выйдя из машины. — Я уверена, что сегодня здесь будет Анжела дю Бомон и ее сестра Кики Дэвлин. Они хорошие друзья Сары. Не исключено даже, что они станут сотрудничать с нами, Хайни. Когда-то они были выдающимися звездами, хотя их пик уже прошел. И думаю, мы всегда сможем найти им достойное применение.

Я толкнула Тодда локтем. Сюзанна собирается дать скромные роли в своих картинах двум выдающимся актрисам.

— А почему бы и нет? — согласился Хайни.

Я нашла Тодда на нависающей над водой веранде — он смотрел на море и был в каком-то трансе. Ощутив вдруг мое присутствие, он проговорил:

— Боже, это просто сказочное место! Белый песок, волны, эти горы за спиной. Совершенно невероятно!

— Ну, вообще-то это скорее холмы, а не горы, — уточнила я.

Вернувшись в наш номер, Тодд первым делом бросился в ванные, и вышел с пустыми руками. Он пытался улыбаться, смеяться над собой, но было видно, что он разочарован.

— Зато есть новая бутылка шампанского. Давай выпьем ее за наши будущие успехи.

Он достал бутылку из серебряного ведерка и осмотрел этикетку.

— «Калифорния», — объявил он, иронически улыбаясь. — А в прошлый раз было французское.

Утром я предложила Тодду взять напрокат машину — на сей раз не лимузин с шофером — и самим поехать вдоль побережья, в сторону Сан-Диего, останавливаясь по дороге у каждого торгового центра.

— Представляешь, как это будет здорово. Мы с тобой…

— Я не могу, Баффи. Я обещал Хайни снова отправиться с ним в студию и высказать свои соображения по ее реконструкции.

Я удивленно посмотрела на него.

— Но ты же ничего не смыслишь в киностудиях?

Он обиделся.

— Зато я кое-что смыслю в строительстве, не правда ли? Какие-то здания придется снести. Какие-то можно реконструировать. Придется заменить всю систему электроснабжения и…

— О, Тодд, мне так хотелось, чтобы мы отправились куда-нибудь вдвоем!

— А разве тебе не надо покупать платье к свадьбе?

— Я ведь уже купила его позавчера. Ты забыл?

— Ах да. Тогда почему бы тебе не провести день с Кэсси? Ты говорила, что тебе требуется больше времени, чтобы обсудить с ней все проблемы. Да и она после общения с Клео и Сюзанной с удовольствием отдохнула бы в твоей компании.

— Она на работе. Кроме того, после нашего серьезного разговора она стала прятаться от меня. Даже на вечеринках избегает. Ладно, не волнуйся. Обойдусь. Прогуляюсь по окрестностям, посмотрю достопримечательности. Может, даже запишусь на какой-нибудь автобусный тур. Есть экскурсии с остановками у домов кинозвезд.

— Звучит интригующе. Вот что — займи чем-нибудь утро, а потом я зайду за тобой, мы пообедаем и вместе поедем на эту экскурсию. У нас будет достаточно времени до…

— До чего?

— У нас ведь не было каких-то особенных планов на сегодняшний вечер, и я подумал, что пришло время и нам развлечь эту компанию…

— Но мы же гости в этом городе. Мы вовсе не должны никого развлекать. Ну, и потом, уже было достаточно вечеринок…

Но он перебил меня:

— Я не имею в виду вечеринку. Просто ужин в честь жениха и невесты. Всего несколько пар гостей.

— Но ведь ужин надо заказывать. Почему ты не сказал ничего заранее?

— Мне только утром пришло это в голову. Да и что суетиться? Несколько друзей отправляются поужинать вместе. Кэсси с Гаем, владельцы студии, Клео с Лео…

— А как насчет матери Клео?

— Я думаю об этом. А еще я думаю, не позвать ли Сару и Вилли Россов? Он чертовски симпатичный парень.

— Ага. И где ты собираешься закатить это торжество?

— Откуда я знаю? Может, ты спросишь у Клео? Ей знакомы все лучшие заведения. Постой — а может, прямо здесь, в «Уилшире»? Как называется здешний ресторан?

— «Эль Падрино»?

— Нет, другой. Кажется, «Ла Белла Фонтана». По-моему, он вполне подойдет. — Похоже, он не сомневался в своем выборе. — И будь уверена, они точно знают, кто дает эту вечеринку.

Я рассмеялась:

— Ты начинаешь говорить совсем как Лео.

— Что ж, Лео точно знает, чего хочет.

О Боже, подумала я. Да он вовсе не о ресторанах думает. У него на уме махровый халат. Это уже начинает переходить границы разумного.

— А что ты хочешь, Тодд?

Он улыбнулся:

— Я просто хочу, чтобы мы все приятно провели время. За мой счет. Хочу быть гостеприимным хозяином на настоящей голливудской вечеринке.

Снова он отпускает шуточки в адрес Голливуда. Его отношение к этому городу и впрямь противоречиво.

— Тебе действительно здесь нравится? — вдруг спросила я, сама того не желая. К тому же я не была уверена, что мне хотелось услышать ответ.

— Эй, Баффи Энн, расслабься. Этот твой вопрос звучит как судьбоносный. Лучше позвони Клео и попроси ее связаться с мэтром. Пусть они все приготовят.

— Нет, я не буду обременять Клео. Да в этом и нет никакой нужды. Я сама знаю, как разговаривать с метрдотелем, даже в Беверли-Хиллз.

— Но ты могла бы спросить у Клео, не следует ли пригласить кого-нибудь еще?

— Кого-нибудь, вроде Арми Арчерда и Хэнка Грэнта?

— Почему бы и нет? А заодно и Джоди Джэкобса, ведущего колонку светской хроники в «Таймсе».

— О Господи! Берешь в Калифорнию чудного парня из Огайо, и что с ним происходит? Он превращается в Лео Мэйсона! Может, ты превращаешься в Сюзанну?

— На этом я тебя покидаю, — заявил он и направился к двери.

— Уже? Еще только восемь чесов.

— Я встречаюсь с Хайни за завтраком в его отеле. В «Поло Лаундж». Разве ты не знаешь, что это самое модное место для завтрака?

— Правда? Кто это тебе сказал?

— Лео.

Мне пришлось целый час уламывать Кэсси прийти на нашу вечеринку.

— Я за целый год не посещаю столько вечеринок, сколько за последнюю неделю.

— Ну и что из того? Мы уедем в Огайо, и тогда сиди себе у окна и любуйся на свой розовый дом на холме хоть до конца жизни, если тебе так нравится.

— Я ведь сказала, что не собираюсь заниматься этим до конца жизни.

И она пришла — ее муж уже ждал ее в ресторане. Наш скромный ужин вылился в вечеринку на тридцать восемь персон. Сюзанна дала мне список из нескольких знакомых, которых ей хотелось бы видеть — несколько очень влиятельных «голосов за кадром» — и я уступила.

Под конец Клео отпустила комплимент.

— Ты могла бы позвонить мне, но у тебя и самой все отлично получилось. «Креп де ля мер» и телятина «гриль», — замечательный выбор, а «мокко-меренги» — это что-то особенное. Но скажи мне, — она перешла на шепот, — как тебе удалось заполучить Сару и Вилли Россов?

— Поверь, это было не трудно. Просто я позвонила Саре и спросила, не хочет ли она прийти, на что она ответила «конечно». Мы в Огайо всегда так делаем — просто звоним людям и приглашаем.

 

35

Наконец все было позади. Сюзанна стала миссис Хайни Мюллер — одета она была поистине экстравагантно. На ней было подвенечное платье в стиле Дикого Запада, украшенное жемчугом и старинной тесьмой. Жених был облачен в смокинг ковбойского покроя и огромный белый стетсон. На торжестве присутствовало тысяча четыреста пятьдесят гостей, многие из которых прилетели поздравить Хайни из различных столиц мира на самолетах его собственной авиакомпании. Каскадеры падали с крыш декоративных салунов, а гости сидели у переносных столов на скамейках и ели чили от «Чейзена» и пирог с экзотическими фруктами из «Ма Maison» — термоядерное меню.

Когда все закончилось, я с облегчением подумала, что теперь мы можем отправляться в Сан-Франциско. А может, наплюем на Сан-Франциско, и просто вернемся домой. У меня было такое чувство, что мы уже целый год в Калифорнии — мне не терпелось увидеть детей.

— Когда отправляемся в Сан-Франциско? — спросила я Тодда. Рабочие уже начали убирать место проведения торжества от всякого кинобарахла.

Разве я тебе не говорил? Поскольку Хайни приобрел студию и спешит начать ее реконструкцию, он отменил свой средиземноморский медовый месяц. Вместо этого он перевозит нас на несколько дней в Вегас на своем собственном самолете.

— Когда? — испуганно спросила я. Мне не верилось, что Тодд мог быть в восторге от этой затеи.

— Сегодня. Нам остается только заехать в отель за вещами.

Интересно, Тодд и вправду забыл мне об этом сказать, или это было специально спланировано? Я тут же упрекнула себя за свой скептицизм.

* * *

Из Лас-Вегаса самолет Хайни Мюллера доставил нас в Палм Спрингс. Там жили его очень известные в общественных, финансовых и политических кругах друзья, Вальбургеры. По тем или иным причинам они были вынуждены пропустить церемонию бракосочетания, и теперь устраивали прием в честь счастливой четы. Список приглашенных был настолько впечатляющим, что я не смогла упрекать Тодда в излишней чувствительности. Думаю, на любого произвел бы впечатление прием, на котором присутствуют Эгню, Хоупы, Фрэнк Синатра и Бетти с мужем — президентом Фордом. Правда, я не поняла, был ли президент другом Хайни или он просто приехал поиграть в гольф к своему другу Вальбургеру и задержался на вечеринке. Но вот Сюзанна предпочитала думать, что Джеральд и Бетти прибыли специально, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение, а все эти ребята из спецслужб обеспечивали ее безопасность.

Наконец мы действительно стали собираться домой. Я упаковала последний чемодан с подарками.

— Надеюсь. Ли понравится красный халат, который я купила в «Джорджио».

— Как только она узнает, где ты его купила, ее восторгам не будет конца, — заметил Тодд.

— Да, возможно она даже начнет хрюкать от восторга. Мне все-таки жаль, что мы не доехали до Кармела. Говорят, там такой красивый торговый ряд…

— Ты же знаешь, поговорку: «Посмотри на один торговый ряд и считай, что ты увидел их все».

Посыльный поблагодарил мистера Кинга за чаевые и стал спускать наш багаж в вестибюль, а Тодд занялся счетами.

— Благодарим вас за посещение нашего отеля, мистер Кинг. Будем с нетерпением ждать вас снова.

Мы вышли на улицу и стали дожидаться, когда подадут наш лимузин.

— Подожди-ка, — вдруг произнес Тодд. Я должен кое-что проверить. — И нырнул в вестибюль.

Когда он, улыбаясь, вернулся, я спросила.

— В чем дело?

— Я поинтересовался, нет ли чего-нибудь для нас у стойки. Я подумал: вдруг они узнали, что мы были на одной вечеринке с Джеральдом Фордом, и решили наградить нас одним из тех халатов… Вроде как посмертно.

— И что, нам снова не повезло? Так что же ты тогда улыбаешься?

— Сколько времени прошло с момента, как мы вышли из отеля?

— Ну, может, минут пять.

— Ты помнишь, как они все раскланивались перед нами? Посыльный. Дежурный администратор.

— Конечно помню.

— Так вот, не прошло и пяти минут, а они уже забыли, кто я такой. Это невероятно, но ни один человек не узнал меня. А дежурный у стойки даже принял меня за бродягу. Знаешь, что он сказал? «Как тебя зовут, приятель»?

— Приятель! Это неправда! Я не верю тебе!

— Да, мэм. Правда!

Я села в лимузин. Прежде чем сесть рядом, Тодд повернулся к швейцару и погрозил ему кулаком. Затем поверженный герой объявил:

— Я еще вернусь!

Я искренне надеялась, что он шутит.

По возвращении домой я первым делом помчалась к Сьюэллен и накачала ее свежайшими новостями и сплетнями; описала ей свадебную церемонию и все вечеринки; рассказала обо всех блюдах, которые нам довелось попробовать.

Мы сидели у нее в кухне, и она угощала меня картофельными оладьями, «ламками», как называл их Говард.

— Х-м-м… недурно! Скажи мне, Ли хоть раз приводила к тебе детей на ужин!

— А разве Ли тебе не говорила?

— Конечно нет. Ли никогда ничего не говорит.

— Она приходила. Собственно говоря, она с детьми ужинала здесь три раза.

— Ты шутишь? Три раза? Это невероятно. Как тебе это удалось?

— Как? Я позвонила ей и сказала: «Ли, это Сьюэллен Роузен. Почему бы вам с детьми не заехать сегодня вечером ко мне на ужин? У нас котлеты из ягненка и черничный пирог мистер Роузен заедет за вами!» Все очень просто.

Я была в восторге.

— О, Сьюэллен! Ты неподражаема! — Я набросилась на нее с поцелуями, несмотря на то, что мой рот был набит оладьями.

Щеки Сьюэллен залились краской.

— Я неподражаема? Почему?

Потому что ты сама непосредственность. А может, потому что ты сама мудрость. Или потому, что ты веришь, что жить в свое удовольствие не так уж и трудно. Или просто потому, что ты — это ты, и ты моя, и я счастлива, что вернулась домой, а дом для меня не дом, если тебя нет рядом.

— О, да просто потому, что ты моя сестра, — ответила я, — единственная сестра. — Я взяла еще одну оладью. — Очень вкусно! Напишешь мне рецепт?

— Можно подумать, ты когда-нибудь будешь их готовить, — выразила она свои сомнения.

— Скорее всего, не буду, — призналась я. — Но может быть, Ли будет.

Ну, тогда ты должна натереть сырой картофель и отжать весь сок. Это нужно для того, чтобы оладьи получились сухими. Добавляешь немного муки, по одному яйцу на каждую чашку натертого картофеля, немного растительного масла, перца и соли. Некоторые вместе с картофелем натирают сырой лук, но…

— Да-да?..

— Мой секрет в том, что я лук сначала слегка поджариваю!

Я была поражена.

— Вот видишь? Именно за это я тебя и люблю. В Голливуде никто не скажет тебе, что лук сначала нужно поджарить.

— А почему нет?

На какое-то мгновение я задумалась.

— Потому что там стремятся все самое лучшее приберечь для себя. Никто не хочет, чтобы у тебя было что-то еще лучше.

— Ну, а Кэсси? Она бы ведь сказала?

— Да, она бы сказала. Если бы сама знала. Но она не знает.

— А Клео? Клео бы сказала, правда?

— Да, она сказала бы, но только если Лео ей позволил бы. А Лео ей ни за что не позволил бы.

— О…

О Сюзанне Сьюэллен и не думала спрашивать, — видимо, она наверняка знала, как та поступила бы в этой ситуации. Но она ошибалась. Сюзанна как раз была тем человеком, который мог знать и сказать. Но после этого она бы уволокла у вас всю кулинарную книгу.

 

36

Сюзанна взяла из рук Поппи сигарету с марихуаной и глубоко затянулась. Задержав дыхание, она откинулась на разбросанные по дивану подушки и расслабилась.

— Что происходит в той комнате? — с усмешкой спросила она.

— Что ты имеешь в виду? — холодно уточнила Поппи.

— Оттуда доносится какой-то смешной шум. — Сюзанна кивнула головой в сторону коридора, который вел в гостиную.

— Там наша спальня, — Поппи сидела на краю стула. Эта сука приперлась без предупреждения, специально чтобы застать меня врасплох».

— Но что это за шум?

— Ничего особенного. Наверное, это прислуга. Не обращай внимания.

— Может быть, ты посмотришь? Или пошлешь того парня, который болтается у входа?

— Это Смоки. Он просто вышибала. — Она поспешила сменить тему: — А я больше не курю. Ни марихуану, ни табак.

— Мне и самой не нравится перебирать. У меня появляется дикий голод, а переедать мне никак нельзя.

— Могу порекомендовать тебе кое-что, отлично убивающее аппетит.

— Нет, спасибо! Нервничать мне тоже нельзя. По крайней мере, пока не закончатся съемки. А это, как минимум, еще два месяца. Лео — ты знаешь, он сейчас мой режиссер — говорит, что чтобы играть правдоподобно, нужно расслабиться, совершенно расслабиться душевно и физически… А чтобы достичь такой степени расслабления, приходится просто источать чувственность. Лео даже заставляет меня ширяться между дублями. Чувственность — это именно то, что Хайни хочет пробудить во мне. Он хочет, чтобы я была чувственной, как Дитрих, но не как Мерилин Монро. Голос, взгляд, глаза, выразительный язык телодвижений вместо очевидности.

— Зачем же ты тогда переделала сиськи… — груди? — быстро поправилась она. — Зачем сделала их больше?

— Хайни не исключает, что это было ошибкой. Мы подумываем о том, чтобы вернуть их в первоначальный вид. Но, конечно, не раньше, чем будет снят последний кадр «Любви и предательства». В начале следующего года я собираюсь покорить Вегас.

Теперь уже от удивления у Поппи расширились глаза.

— Ты собираешься покорить Вегас?

— Таковы наши планы. Именно поэтому мы сейчас здесь. У Хайни назначены кое-какие деловые встречи. Я, как ты знаешь, уже не первый год беру уроки пения и танцев. Сейчас несколько очень известных авторов готовят для меня шоу — мальчики-хористы и все такое… В «Любви и предательстве» я тоже пою. И еще я записываю пластинку. Хайни покупает для нас студию звукозаписи…

— Но какой в этом смысл? Ты снимаешься в полнометражном фильме. При соответствующей рекламе и поддержке успех ему гарантирован. Зачем тебе нужен Вегас?

— Это часть нашей рекламной кампании. Хайни хочет, чтобы я стала звездой мирового уровня. Да еще многопрофильной. Приглашение на телевидение и все такое… Вегас — это часть рекламы. Это нужно, чтобы продемонстрировать мою разносторонность. Даже Дитрих делала сольные шоу-программы. А после Вегаса Хайни берет меня на Бродвей. Мы делаем там мюзикл, а затем переносим его на экран. Поппи, твоя старая добрая подружка из Кентукки станет самой крупной звездой, которую когда-либо видел свет.

Поппи посмотрела на Сюзанну — на ней было искусно скроенное облегающее белое шелковое платье с подкладными плечами и маленькими пуговками из поддельных бриллиантов на рукавах.

— Почему ты так одета в середине дня? — резко спросила она. — В это время здесь никто так не одевается.

— О, Хайни хочет, чтобы я одевалась и выглядела как звезда в любое время суток. «Где это видано, чтобы звезда ходила в свитере и джинсах», — говорит он. — Она радостно рассмеялась. — Ты только посмотри на себя! Бог мой! В этом платье ты выглядишь как маленькая серенькая мышка. Где твои любимые блузки с блестками?

Поппи машинально разгладила складки на серой юбке.

— Мне кажется, я их переросла. Теперь у меня новый образ — образ настоящей леди. Бо, конечно, не кинозвезда, но тем не менее он звезда. И мне кажется, что жена звезды не должна выглядеть так, словно она выпячивает себя с целью добиться успеха.

Сюзанна усмехнулась:

— Да уж, по твоему виду не скажешь, что ты гонишься за успехом. Скорее, ты с треском провалилась…

У Поппи даже желудок свело. «Сука, — подумала она. — Живешь на всем готовеньком, а я пахала как лошадь…»

— Хочешь что-нибудь выпить?

— Что ж, давай. Виски. «Скотч». Без льда. Лед в виски только вредит. От него ничего, кроме холода. А вот виски помогает восстановить силы.

Поппи подала ей стакан, наполовину наполненный янтарной жидкостью.

— Каким образом Лео Мэйсон вдруг стал твоим режиссером? Разве он не телевизионщик? Мне казалось, что ты работаешь исключительно с самыми маститыми?..

Сюзанна сделала большой глоток и снова повернулась в сторону спальни. Доносящиеся оттуда звуки сделались еще громче. Она готова была поклясться, что слышала человеческий крик.

— Поппи, что-то мне не нравятся эти звуки. Может, туда залез грабитель?

— Если тебе так интересно, там Бо с про… — с девушкой, — не удержалась Поппи и тут же пожалела об этом. Она хорошо знала Сюзанну. Она теперь всем растреплет. С ней ни на секунду нельзя терять бдительность.

— Это что, правда? — удивилась Сюзанна. — В чем дело, Поппи? Ты стала фригидной или просто брезгливой?

— Что ты имеешь в виду?

— Перестань, Поппи. Весь город знает, что ты била Германа, и ему это нравилось. Действительно нравилось.

Поппи холодно посмотрела на нее.

— На твоем месте я бы помолчала, Сюзанна. Если уж говорить о прошлом, я тоже могу кое-что вспомнить.

— Ну, не обижайся, дорогая, — Сюзанна покраснела. — Просто я вспомнила, что именно тебя возбуждает. Мне и самой кажется, что некоторое отступление от нормы вносит разнообразие. Но я не могу понять, зачем тебе потребовалось прибегать к посторонней помощи. Ты не боишься потерять контроль над ним?

— Этого никогда не случится. А то, что ты слышишь, не играет знач… роли. Просто я не в состоянии делать все сама. У меня есть более важные дела, в которых никто не сможет меня заменить. Мне не на кого положиться — у меня нет своего Хайни. Поэтому на некоторые вещи я закрываю глаза. Но только на незначительные.

Сюзанна усмехнулась:

— С каких это пор секс стал вещью незначительной?

Поппи пожала плечами. Она не собиралась говорить Сюзанне, что девушки по вызову делали то, что она больше не могла заставить себя делать, от чего ее тошнило. Ей захотелось переменить тему.

— Так как же этот Лео Мэйсон стал твоим режиссером?

— Ты меня уже спрашивала.

— Но ты так и не ответила. Я видела Лео и его жену всего один раз, но мне показалось, что ты не очень-то высокого мнения о них.

— Хайни подумывал о Саварезе. Он ему нравится, но Саварез работает сейчас с Де-Ниро и Лайзой. А мне бы хотелось иметь своего режиссера. Который работал бы только с Сюзанной, чтобы его имя ассоциировалось только с Сюзанной. Тогда Хайни подумал о Джоне Хьюстоне. Его работы ему тоже всегда нравились. Но я сказала ему, что он снимал Богги, к тому же давным-давно. Что он чисто мужской режиссер, и кроме того, я бы хотела, чтобы это был кто-нибудь помоложе, из современных. Ты понимаешь, что это значит. Кто-то, кто общался бы со мной на одной частоте. Мы перебрали множество имен. А тут как раз подвернулся Лео… И уже под парами. К тому же мой первый успех, выражаясь театральным языком, был связан с Лео — я снялась в его телевизионной пьесе. Он гениальный сценарист и постановщик, хотя и полное дерьмо, как человек — «Merde», как говорят французы. Так вот, Лео стоял и бил копытом в ожидании. Это именно то, что нам с Хайни было нужно — преданный человек, готовый за нас костьми лечь. К тому же у него уже был готов сценарий — специально для меня написанный. Он написал его почти сразу после нашей с Хайни свадьбы. И вылизал до полного блеска, понимая, какой ему предоставляется шанс. Ни одна актриса не нашла бы, к чему придраться. — Она посмотрела по сторонам. — Может, еще курнем?

Поппи мастерски забила еще один косяк, прикурила его не затягиваясь и передала Сюзанне. Та с шумом затянулась.

— Это расслабляет, — заключила она, расплываясь от удовольствия. — А все, что расслабляет — полезно для здоровья. Я вот о чем подумала: может, и неважно, что Лео как человек такое дерьмо? Ведь он чувствует картину и чувствует меня. Это восхитительно! Между нами существует какая-то необыкновенная вибрация. Такая, наверное, была между Дитрих и ее режиссером, этим Ван Штернбергом. Никогда бы не подумала, что Лео Мэйсон обладает таким чутьем, но это факт. Он видит меня на экране так же, как и я сама…

Неожиданно со стороны холла донесся душераздирающий крик. Поппи встала и резко произнесла:

— Извини, я сейчас…

— Конечно, — ухмыльнулась Сюзанна. — Я давно тебе говорила!

Но тут в дверях появилась женщина — не очень молодая, но в отличной форме. Через плечо у нее был перекинут халат, в руках она держала огромный баул и черную лакированную сумочку. На ногах были высокие, до колена, лакированные сапоги. Ее обнаженное тело блестело капельками пота, а мокрые волосы были гладко зачесаны назад.

Сюзанна посмотрела на ее лобок — он был чисто выбрит. Она улыбнулась от восторга. Все это было восхитительно.

Поппи подошла к этой здоровой, грудастой бабе и спросила:

— В чем дело? Что ты здесь забыла? — Голос ее звучал тихо, но сурово. — Разве Смоки не объяснил тебе, что делать?

Она его точно убьет.

— Спокойно! Я просто хотела спросить, могу ли я воспользоваться душем. — Она махнула рукой в сторону спальни. — По-моему, это мне не повредит.

— Нет! — Поппи указала ей в сторону кухни. — Иди туда. Там есть комната для прислуги, и в ней ванная. А когда закончишь, пройдешь через кухню в заднюю часть дома. Там Смоки. Он позаботится о тебе.

Женщина пожала плечами, повернулась и поплелась к кухне.

— Сейчас вернусь, — сказала Поппи Сюзанне, даже не повернувшись.

Боже! Неважно, что там произошло, но Поппи была по уши в дерьме.

Сюзанна побежала к двери и, убедившись, что дверь спальни за Поппи закрылась, пробралась в кухню. Через нее она прошла в комнату для прислуги и сунула голову в ванную. Женщина уже вылезала из душа и заворачивалась в полотенце.

— Привет! — сказала ей Сюзанна. — Я хотела узнать, не нужна ли тебе какая-нибудь помощь. Все в порядке?

— Все отлично, а тебе-то что?

— Просто проявляю дружескую заботу, — ответила Сюзанна, лукаво улыбаясь. — А что там происходило? В спальне у Бо, я имею в виду? Похоже, вы замечательно проводили время.

— Иди ты к… матери, — безразлично ответила женщина и повернулась к ней спиной. Сюзанна улыбнулась и вернулась в гостиную.

— Подлить тебе виски? — спросила Поппи, вернувшись из спальни.

Сюзанна задумалась.

— Пожалуй, совсем каплю. Ты что, делала Бо инъекцию? — как бы между прочим осведомилась она.

Поппи думала, что задушит эту суку.

— О какой инъекции ты говоришь? Бо не диабетик.

Лицо Сюзанны расплылось в наивной улыбке.

— Я говорю о другого типа инъекциях. Ты меня понимаешь. Ну, я подумала, может быть, что-нибудь для сгонки веса. Я слышала, что когда Бо возвращается из турне, он начинает жиреть, как боров.

— Он, конечно, слегка поправляется. Но каждый имеет право немного расслабиться. Он снова наберет форму.

— Я слышала, что это очень опасно, — жеманно произнесла Сюзанна. — Гонять вес туда-сюда очень вредно для здоровья… — она оборвала фразу, словно пыталась вспомнить что-то.

— С Бо все в порядке. Я сама слежу, как он принимает витамины.

— Не сомневаюсь, — улыбнулась Сюзанна и сделала глоток виски.

Поппи хотелось утереть нос этой рыжей суке. Очень хотелось, но вместо этого она наклонилась к Сюзанне и спросила:

— Ты играешь в гольф?

— О Боже, Поппи, ты же меня тысячу лет знаешь! Разве по мне можно сказать, что я играю в гольф?

— А как насчет тенниса? В теннис ты играешь?

— Господи, нет! Я ненавижу потеть. А вот Хайни занялся теннисом. Скачет на своих милых коротеньких ножках по всему корту в таких милых беленьких шортиках. — Она залпом допила остатки виски.

— Я хочу, чтобы Бо стал сниматься в кино, — неожиданно вырвалось у Поппи.

— Правда? Почему? — Сюзанна покачала головой, почувствовав, что алкоголь начинает оказывать на нее свое воздействие.

— А почему бы, черт побери, и нет? И Элвис снимался в кино, и Джони Кэш. А теперь Бо смотрится намного лучше, чем они.

— Ну да. Но их едва ли можно принимать за эталон. Я имею в виду их внешность. Элвис, например, потерял ее, когда поправился. Я слышала, что Бо тоже растолстел и опух.

— Это не так! А уж если мне удастся заполучить для него картину, поверь, он будет худой, как голодный воробей. Я об этом позабочусь. Ты же знаешь, как по нему девки с ума сходят. Он просто создан для кино. Все так говорят. Ты бы почитала письма, которые они ему пишут! В кино ходят те же, кто готов на концертах разорвать его на куски и растащить на сувениры!

— Я тебе верю, дорогая. Попробуй! — сказала Сюзанна и принялась искать свою сумку. Перерыв ее, она спросила: — У тебя нет сигаретки?

Поппи взяла пачку со стеклянного столика, открыла и протянула ей. Затем взяла серебряную зажигалку и стала крутить колесико, пока пламя не взметнулось на полтора дюйма вверх.

— Поаккуратнее! — раздраженно сказала Сюзанна. — Ты мне чуть ресницы не спалила. Ты всегда была какая-то дикая! Следи за собой.

— Сюзанна, скажи Хайни!

— Что сказать? — Она выпустила струю дыма прямо Поппи в лицо.

— Что ему следует снять картину с Бо.

Сюзанна посмотрела на нее как на сумасшедшую.

— Ты полагаешь, это так просто? Нужен сценарий, нужен режиссер, нужна актриса, которая уже обеспечивала кассовый сбор.

— Но разве Хайни не может все это обеспечить? Он ведь этим занимается.

— Ты не имеешь ни малейшего представления об этом бизнесе, Поппи. Сегодня нельзя снимать кино просто потому, что у тебя есть некий блондин, от которого девочки-малолетки кипятком писают. Или потому, что ты умеешь петь тирольские песни. Чтобы выжить, студии приходится делать одновременно сотню дел. Заказы для телевидения, обычные картины и сериалы. К тому же мы связаны в работе с другими людьми. У нас есть определенные планы. Но сегодня «Любовь и предательство» — единственная картина, которую студия «Сюзанна» снимает целиком самостоятельно.

— Но ты же только что сказала, что вы строите планы. Так почему бы не спланировать картину для Бо? Готова держать пари, что Хайни это по силам. Если бы ты его попросила, порекомендовала, ему бы это ничего не стоило. Пожалуйста, Сюзанна!

— О Поппи, дорогая, я бы с радостью…

— Что это значит «я бы с радостью…»? Что тебе мешает?

— Это бизнес, Поппи, а не дружеские затеи.

— Бо хорош для этого бизнеса.

— Правда? — Ее голова кружилась, но одно ей было ясно: Бо — это шутка. Бо — это дурные известия. — Послушай, Поппи, я пришла сегодня, потому что мы подруги. Но с какой стати Хайни должен беспокоиться о Бо? Особенно после того, что я здесь увидела.

Поппи отпрянула назад, словно ее толкнули.

— А что ты здесь увидела?

— О Господи, как будто сама не знаешь. Наркотики, оргии. Ты не знаешь Хайни. Он верит в чистый бизнес и безупречный образ жизни. И не одобряет оргии, проституцию и наркотики.

«Ах ты, сука! Грязная, вонючая сука!»

— О чем ты говоришь? Единственные наркотики, которые я сегодня видела в своем доме — это те, что курила ты.

— Поппи, перестань! — Она попыталась взять Поппи за руку, но та резко отдернула ее. — Дорогая, я не хотела бы быть к тебе несправедлива — просто тебе следует знать предел своих возможностей. Своих и Бо. То, что тебе удалось из него сделать, просто великолепно! Это правда. Без тебя, копать бы ему сейчас где-нибудь ямы. Я надеюсь, что он отдает себе в этом отчет. Но, дорогая, эта работа — ваш предел. С какой стати я должна предлагать Хайни или еще кому-то снимать Бо в кино? Да меня просто на смех поднимут. Забудь об этой безумной затее. Раньше ты была такой жизнерадостной, а теперь вдруг стала угрюмой. Тебе следует научиться расслабляться. Помнишь, как мы раньше вместе развлекались? Помнишь, как мы довели старика Чарли Блэка до белого каления, а затем окатили водой из шланга? И хохотали после этого всю ночь? Ну, ладно, мне пора. Хайни ждет меня в «Гранде». Мы возвращаемся в Лос-Анджелес. Наш самолет уже ждет. У меня завтра съемка. Не могла бы ты сказать моему водителю, что мы едем через минуту, а я пока схожу пописаю? — Она быстро вышла в коридор и направилась к спальне Поппи.

— Ну-ка, ты, постой! — Поппи догнала Сюзанну, схватила за плечи и с силой развернула, словно тряпичную куклу. — Уборная там, у входа… — Она подтолкнула ее в указанном направлении. Сюзанна вздрогнула, не в силах сопротивляться. Но тут Поппи вскрикнула: — Нет! — И, снова развернув Сюзанну кругом, подтолкнула ее в сторону кухни. — Иди в тот сортир, если не хочешь намочить трусы! А когда закончишь, выметайся вместе со своим чертовым водителем! И еще! Можешь не считать себя пупом земли! Тебе уже за тридцать, а у тебя ни одной готовой картины. Для своего бизнеса ты старуха, дорогуша, и знаешь что еще? В этом платье ты совсем не похожа на звезду. Ты даже не похожа на шлюху. Ты выглядишь в нем как полная идиотка.

Поппи выглянула в окно и увидела, как отъехал лимузин Сюзанны. Кретинка! Она вытерла глаза. Скоро придется поднимать Бо и тащить его в душ. Она посмотрела на часы. Надо будет дать ему немного красного, чтобы он пришел в себя. А лучше кока-колы. Доктор Петтигрю сказал, что это лучше, чем амфетамины, и безвредно для организма. А Петтигрю не был заурядным докторишкой. Он был светилом.

Будь она поумнее, подсыпала бы Сюзанне героина в виски. Это встряхнуло бы великую актрису! Поправило бы ей мозги. Но когда-нибудь она сведет с ней счеты. Отплатит ей той же монетой.

Пришло время напомнить Бену об обещанной встрече со Стариком. Еще несколько месяцев назад он сказал, что Старик в силах помочь ей сделать из Бо кинозвезду. Идола! Пришло время выяснить, было ли это обычной болтовней или серьезным намерением. Пришло время собирать камни всем — ей, Бо, Бену, Старику…

 

37

«Галерея Толедо» должна была открыться через пару недель, а проект галереи в Кантоне уже несколько месяцев находился в стадии разработки. Темой проекта были восточные мотивы. Но неожиданно Тодд объявил, что отказывается от этого проекта.

— Но почему? Мы ведь все так замечательно задумали? Шанхайский чайный домик, пагоды…

— Ну, подумай сама. Разве восточные мотивы годятся для Огайо? В конце концов, это будет выглядеть нелепо, несоответственно…

— Какую же тему ты тогда предлагаешь?

— Что ты скажешь о южно-калифорнийских мотивах? Свежий воздух, много света, солнца, пальмы в горшках, множество тропических цветов, орхидеи. И еще кактусы. Мы могли бы открыть «Дезерт Роу», «Оушн Проминейд», «Маунтен Виста» — и для каждого — разные здания!

В его голосе был восторг, которого я не слышала уже несколько месяцев, с того самого дня, как мы вернулись из Калифорнии. Неужели он все еще находился под впечатлением?

— Постой-ка, я правильно тебя поняла? — спросила я. — Ты говоришь свежий воздух? В Кантоне, штат Огайо? После того, как ты первый запихнул все торговые центры под крышу? Тебе не кажется, что было бы шагом назад заставлять людей пробираться к «Дезерт Роу» во время снежной бури?

Он обиделся.

— Я же не сказал, что там не будет крыши. Я сказал, что будет ощущение, что ты на свежем воздухе. Понимаешь, что я имею в виду? Я подумал и решил, что если мы спроектируем крышу из стекловолокна, эффект будет именно таким: одновременно и иллюзия открытого пространства, и защита от непогоды. Мы получим свободный доступ дневного света в достаточном количестве и таким образом сэкономим электроэнергию. Можно использовать стекловолокно с тефлоновым покрытием, которое отражает солнечные лучи почти на восемьдесят процентов.

— А как оно будет крепиться?

— Металлические дуговые опоры. Но это как раз не проблема. Самая большая трудность — это задать общий тон. Знаешь, что я задумал, Баффи? «США, Центральная улица». Посмотри, что происходит: торговые центры в деловой части крупнейших городов в упадке, а центральные улицы маленьких городков вовсе исчезли. Пришедшие им на смену торговые ряды, включая те, что спроектированы нами, не дают людям ощущения единства. Ощущение единства — это именно то, что я хочу вернуть. — Он принялся расхаживать по комнате. — Я хочу, чтобы подрастающее поколение ощутило давно утраченный дух центральных улиц. Я хочу, чтобы старики могли в этом месте не только сделать покупки, но и погулять, остановиться у аптеки, выпить содовой, поболтать со знакомыми; чтобы маленькие дети могли поиграть на солнышке, а детям постарше чтобы было, где поболтаться от нечего делать. Я хочу, чтобы этот торговый центр стал центром общины, со всеми чертами, присущими старым временам; местом, по которому истосковался и стар и млад…

У меня возникло чувство, что он говорит уже не о торговом центре, а о каком-то нереальном мире — о кинодекорациях. Что произошло? Он что, мечтал? Или бредил? Или просто принимал желаемое за действительное?

— Мы сделаем это, Баффи Энн! Это будет похоже на Южную Калифорнию и называться будет «США, Центральная улица»!

Он был так возбужден, так увлечен своим замыслом, что у меня на глазах выступили слезы.

— Прекрасная идея, Тодд. Это получится райский уголок, — сказала я, хотя и понимала, что все перемешалось в его голове. Какое отношение имели калифорнийские и голливудские мотивы к «Центральной улице» и «США»?

Ему следовало бы подумать. Ему следовало бы понять разницу между этими несовместимыми вещами.

 

38

Придя к твердому убеждению, что время знакомства со Стариком уже наступило, она условилась с Беном о встрече. Достаточно он поморочил ей голову. Войдя в «Риджент-клаб», она не сразу заметила Бена. Причиной тому было отсутствие черного костюма с гарденией в петлице. Иссиня-черных волос тоже не было. Вместо этого была седина. Менее броская, но более выразительная. Бен тоже сменил свой стиль.

Он был в коричневом костюме, без цветка в лацкане. Сев за стол, она обратила внимание, что верхняя пуговица его бежевой сорочки расстегнута. Ткань, из которой был сшит костюм, напоминала грубый хлопок — на самом же деле это был особый сорт шелка. Сорочка же, напротив, была на вид настолько шелковистой, что трудно было догадаться, что сшита она из хлопчатобумажной ткани тончайшей выделки. Внешность всегда обманчива.

— Снова в черном, — заметил Бо, взглянув на ее платье, и улыбаясь покачал головой. — Ты совсем не похожа на обитательницу Вегаса, Поппи.

Она перебирала пальцами изящное жемчужное ожерелье, которое стоило не одну тысячу долларов, но только настоящий знаток мог бы определить его истинную цену.

— А ты перестал носить черное, потому что не хочешь больше смахивать на гробовщика? — спросила Поппи. Это было смело с ее стороны, и может, даже опасно, но она прощупывала почву.

Он продолжал улыбаться, но глаза его превратились в щелки.

— Может быть, я не хочу больше смахивать на палача. Они тоже ходят в черном, — произнес он очень тихо, так тихо, что ей пришлось наклониться, чтобы расслышать его слова. И она отпрянула. Неужели она зашла слишком далеко? Бен редко шутил подобным образом. — Хочешь выпить? — добавил он, и она поспешно согласилась на стакан белого сухого вина. — Вот и хорошо. По-моему, тебе следует слегка взбодриться. Ты ведь немного не в себе, правда? — улыбнувшись, он попросил принести вина. — Я слышал, что новая программа Бо пользуется успехом. Это хорошо. Мы все довольны. Я был прав, когда говорил, что ему не следует отказываться от рока и кантри. Баллады для людей постарше, для таких, как я. А я не покупаю диски и кассеты. Их покупают юнцы. Если ты хочешь, чтобы он исполнял баллады — пускай, но только здесь, в Вегасе. Для гастролей это не годится. Здесь он салонный певец, и может позволить себе баллады. Но никаких баллад во время гастролей. — Официант принес вино и поставил перед ней. — Пей, Поппи, — потребовал Бен.

Она поднесла стакан к губам.

— Ты обещал устроить мне встречу со Стариком. Уже прошло достаточно времени. Ты не забыл?

Он пристально посмотрел на нее, и наконец согласился:

— Хорошо, Поппи. Ты действительно долго ждала. Рождество на носу. Я назначу встречу, и пусть это будет рождественским подарком. Одна просьба: когда пойдешь к нему, не одевайся в черное. Старик ненавидит черный цвет. Он не любит, когда ему напоминают о похоронах.

— А ты уверен, что у него все еще сохранились связи в киномире? — спросила она, явно нервничая.

— Связи? Да. Если кто-то и может помочь тебе, так это он. Но учти, у него есть некоторые… странности, скажем так. Тебе придется следовать определенной процедуре.

— Какой процедуре? Что я должна делать?

— Ты поймешь. Ты уже большая и умная девочка. Ты поймешь.

Она вошла в вестибюль — на ней было белое платье из чистого шелка. Она остановилась у специального лифта, который обслуживал только апартаменты, расположенные в башне. Чтобы войти, ей пришлось набрать трехзначный номер на телефонном аппарате возле лифта и назвать свое имя. Лишь после этого дверцы открылись, она вошла, и лифт тронулся.

Пока она вспоминала, что должна сказать Старику, ее прошиб пот. Готовясь к этой встрече, она повторяла свой текст до бесконечности. Ее беспокоило ощущение выступившей под мышками, под грудью и между ног влаги. Казалось, что все дезодоранты, которые она вылила на себя, не оказали никакого воздействия. Бен особо подчеркнул, что Старик не терпит ни неприятных запахов, ни грязи, и поэтому она должна быть стерильно чистой и тщательной надушенной.

Дверцы лифта открылись, и она очутилась в помещении, напоминавшем одновременно гостиную и офис. Первое, на что она обратила внимание, был включенный телевизор. На экране шла какая-то сцена из «Больницы». Она сразу узнала этот сериал, так как Вирджил и Смоки смотрели его каждый день. Что удивительно, двое мужчин, вышедших ей навстречу, и внешностью, и одеждой тоже напоминали Вирджила и Смоки. Следующее, что привлекло ее внимание, был холод, стоявший в помещении. Видимо, кондиционеры были включены на полную мощность. По всей комнате стояли блюда с едва тронутой едой.

— Наденьте вот это. Можете воспользоваться ванной. — Один из них дал ей белый накрахмаленный больничный халат и пару бумажных тапочек.

— Вы что, шутите? — раздраженно спросила она. На ней было совершенно новое платье, от Мери Макфедден, купленное специально по этому случаю. Даже краска на этикетке еще не высохла.

Этот ублюдок явно не шутил, и ей пришлось пойти в ванную и переодеться. С отвращением она сменила свое платье и туфли на больничный халат и тапочки. Когда она вышла, ей вручили пару бумажных перчаток без пальцев.

— Ничего не говорите, пока он не спросит.

— Что? Но я пришла специально, чтобы поговорить с ним!

— Конечно. Если он захочет, то вы поговорите. В противном случае держите рот на замке. — Затем он обыскал ее, даже умудрился проверить между ног.

— Вы что, думаете, я там что-то спрятала?

— Бывало и такое, — ответил он с безразличием.

Он открыл дверь и они очутились в маленькой камере, отделявшей одну комнату от другой. На следующей двери было маленькое стеклянное окошко. Он заглянул в него и сказал:

— О'кей, запускай ее.

Второй нажал на кнопку.

Она вошла в комнату, и у нее сперло дыхание. Комната была темной, душной. Тут было жарче, чем в аду, и стояла страшная вонь. На больничной кровати лежал настоящий старик. Такого старика ей еще не доводилось видеть. На вид ему было лет сто двадцать! Поверх простыни, которой он был укрыт, лежала его белая борода. Он поднял почти прозрачную, скорее серую, нежели белую руку, и поманил ею. Ногти на его костлявых пальцах напоминали когти хищного зверя. Усилием воли она заставила себя подойти к кровати, колени ее подгибались. Возле кровати зловоние было настолько сильным, что ее чуть не стошнило. Глаза его почти провалились, но зрачки оживленно блестели, а веки отливали голубизной. Жестом он велел ей откинуть свою простыню — Поппи старалась не дышать. Она не могла поверить своим глазам — его обтянутые прозрачной кожей мощи были покрыты ярко-красными прыщами. Прыщами был покрыт даже его тоненький, сморщенный, но стоящий торчком член.

Ее сильно тошнило. Ей хотелось сбежать. Но разве могла она отказаться от открывшихся больших возможностей? Да и Бен придет в бешенство, узнав, что после того как он с таким трудом организовал для нее эту встречу, она попросту сбежала. Нет, она обязана это сделать. Обязана проглотить этот кусок дерьма, прежде чем ее вырвет. Она и прежде оказывалась по уши в дерьме, но такого еще не было. Но, видит Бог, если все пройдет, как она задумала, этот раз будет последним. Интересно, Бен знал, что ей придется трахаться с ним, прежде чем перейти к делу? Может быть, он это и имел в виду, когда говорил об «определенной процедуре»?

Старик снова сделал ей жест, и она осторожно забралась на него сверху. Он прикрыл глаза и продолжал лежать неподвижно. Она принялась двигать бедрами и впервые огляделась по сторонам. Белая стена комнаты была целиком занята полками, уставленными какими-то склянками. Что бы это могло в них быть? Господи! Да они же наполнены дерьмом! И как только эта развалина кончила в нее, ее вырвало прямо ему в лицо.

Старик издал пронзительный крик — это был первый звук, изданный им за все время: «Уберите ее отсюда вон!» Двое мужчин ворвались в комнату с пистолетами наголо.

— …Твою мать! — выругался один, позабыв, что им запрещена нецензурная брань в присутствии Старика.

Когда она дрожа выходила из ванной, переодевшись в свое девственно белое платье, только один из мужчин находился в комнате.

— Ты, глупая сука. Бену не следует платить таким идиоткам, как ты. Ты, что не знаешь, зачем тебя сюда прислали?

— Платить? Платить!

Итак, Бену было известно, что произойдет: разумеется, ни о каком разговоре с этим дряхлым чертом и речи не шло: ее просто проучили. Проучили, как дешевую шлюху. Ей хотелось кричать, но с ее уст не сорвалось ни звука. Она стенала про себя. Да, ее проучили — это было ей предупреждением от Бена.

— Скажи-ка мне вот что. Что это там за склянки? — Ей нужно было выяснить хотя бы это, чтобы совсем не сойти с ума.

Мужчина рассмеялся:

— Это его дерьмо. Мы его сохраняем. Он хочет, чтобы не была утрачена ни одна его часть.

— Правда? Тогда вам лучше сказать Бену, чтобы он мне заплатил, — огрызнулась она. — И знаете, как я поступлю с деньгами? Я найму докторов. Пару для вас, грязные кретины, и еще одного для этого старого извращенца. Он выглядит и воняет так, словно сдох уже много лет назад… и поблизости не нашлось ни одного врача, чтобы сообщить ему об этом!

Он громко рассмеялся:

— Нет, врача не нашлось. Разве не понятно, что именно врачи и хотят его убить?

 

39

Я решила взять пару недель отдыха, чтобы подготовиться к праздникам. С каждым годом, по мере того как дети взрослели, это становилось все тяжелее. Говард и Сьюэллен решили отмечать Хануку, еврейский праздник огней; они хотели, чтобы для их детей он стал так же близок, как и Рождество. Им не хотелось лишать Меган и Митчела удовольствия, и поэтому восемь вечеров подряд, пока шла Ханука, мы все собирались в их доме. Каждый вечер зажигались праздничные свечи, и каждый ребенок получал по два подарка — один от Роузенов и один от Кингов — не считая традиционных шоколадных монет, обернутых в золотистую фольгу и символизирующих обрезание. А на Рождество мы отправились в детский приют Луиз Уайлер Мартин, сиротский дом, в котором рос Тодд, и раздавали подарки всем его маленьким обитателям. Для нас это было не только развлечением, но и обязанностью: в приюте был построен новый корпус — корпус Кинга — со спортзалом, студией, библиотекой, театром, фотолабораторией и комнатой для научных опытов. Тодд, как бухгалтер, надеялся со временем уравновесить баланс.

Рождественским утром Роузены приходили к нам в гости на весь день. Торжества начинались с завтрака, а затем происходила раздача подарков. Это занимало несколько часов, так как, по настоянию Тодда, подарков для каждого ребенка было множество, все они были завернуты в огромное количество бумаги, но разворачивать их дети должны были по одному в порядке очереди. Когда охи и ахи, связанные с подарками заканчивались, приходило время ужинать.

Естественно, в этом году все должно было быть как всегда, и поэтому я составила список подарков аж на десять страниц. Отправляясь в Галерею, я прихватила его с собой в надежде успеть до завтрака закупить все хотя бы по первой странице. Когда я садилась в машину, меня окликнул наш почтальон мистер Баркли и вручил мне почту.

— Похоже, что рождественских открыток с каждым годом становится все больше, — сказал он весело, и я подумала, что в этом году следовало бы купить для него подарок подороже — приходится учитывать инфляцию.

Пока двигатель разогревался, я просмотрела почту. Увидев на одном из конвертов обратный адрес Клео, я немедленно вскрыла его.

Внутри лежала поздравительная открытка с изображением Мэйсонов — двое детей, Лео и Клео, стоят возле огромного камина, а рядом с ними собака, русский волкодав по имени Клякса. Как мне объясняла Клео, это была банальная, простая кличка, совершенно не подходящая для такой породистой собаки. На открытке были воспроизведены подписи всех пятерых, включая Кляксу. Прилагалось также коротенькое письмо от Клео.

«Извини, что последнее время не балую тебя письмами. Дела, дела, дела. Пусть эта записка заменит тебе полноценное послание, так как с этими праздниками я совсем замоталась. Мы начинаем в десять утра с шампанского под открытым небом и затем переходим к раннему обеду. В десять вечера накрываем ужин и сидим всю ночь. Список приглашенных включает несколько сот человек, знакомых и незнакомых! Все время надеюсь, что те, кто придет к завтраку, не останутся до обеда, а кто подоспеет к обеду, не станут дожидаться ужина. Мы решили устраивать такое торжество каждый год, чтобы к праздникам весь город с нетерпением ждал приглашения к Мэйсонам. Правда, замечательная идея? Праздничный марафон.

Лео работает над «Любовью и предательством». Этот сериал все тянется и тянется. Благодаря нашей подруге, суперзвезде Сюзанне, его смета уже перевалила за несколько миллионов. Лео говорит, что ее занесло не в свою весовую категорию. Не говоря уже о том, что у нее замашки примадонны. В середине сцены она кричит, чтобы выключили камеры, и зовет парикмахера поправлять прическу. Вдобавок она заявляет, что является одним из продюсеров, и сует свой нос в те дела, в которых ни черта не смыслит. Теперь они решили, что надо переснимать половину уже отснятого материала. Бедный Лео! Он совершенно выбивается из сил. Он работает с Сюзанной и днем, и ночью и говорит, что это то же самое, что вдыхать жизнь в деревянную куклу. Знаешь, как ее называют? «Великая Деревяшка». Правда, здорово? Все, пора бежать. Поздравления и поцелуи от Лео и всех Мэйсонов.

С трудом верилось, что с момента нашего возвращения из Калифорнии прошел уже год, что Сюзанна и Хайни были женаты столько времени и что почти столько же времени находился в производстве фильм с участием Сюзанны.

Я была разочарована тем, что Клео ничего не написала о Кэсси. Я сама не получала от нее писем уже несколько месяцев.

Возвращаясь каждый вечер с работы, Кэсси стала проезжать мимо своих ворот и подниматься на несколько сот футов вверх по склону, чтобы полюбоваться розовым домом, которого с дороги не было видно. Она смотрела на черные железные, тронутые ржавчиной ворота, которые отделяли дорогу от подъездного пути к дому, и на восьмифутовую каменную ограду, которая уже начинала осыпаться. За каменной оградой была еще одна — из деревьев и кустарника.

В результате многих месяцев наблюдений она узнала, что раньше почти каждый месяц появлялся грузовик, и два-три садовника вступали в борьбу с неистовствующей природой. Но со временем грузовик стал приезжать все реже, раз в два, а затем и три месяца, а вскоре и вовсе исчез. Что это — недосмотр работников или обилие неоплаченных счетов?

Она ехала дальше, мимо теннисного корта. Его запущенность была едва заметна. Доехав до корта, она разворачивалась и возвращалась к своему дому. Сегодня, проехав по обычному маршруту, она вдруг обнаружила то, чего никогда не замечала раньше — небольшое пространство между запертыми воротами и каменной стеной, в которое мог бы пролезть ребенок или очень худой взрослый.

* * *

Она остановила машину во дворе своего дома. Автомобиля Гая не было. Она и не ожидала его увидеть. Сериал снимался уже второй сезон, и Гай почти не появлялся дома. Теперь она знала, где он проводит время, когда его нет ни дома, ни на работе. Она видела это собственными глазами.

Дважды из любопытства она специально ехала за ним, когда он уходил вечером из дома. Второй раз просто для того, чтобы подтвердить наблюдения прошлого. В первый раз он привел ее на Бульвар Голливуда, и она решила, что он просто изучает натуру для сериала, в котором исполняет роль полицейского, патрулирующего район. Но вскоре дверца его «феррари» открылась и в машину впорхнула девочка лет четырнадцати-пятнадцати, одетая в майку и шорты.

На следующей неделе она снова поехала за ним. На сей раз он привел ее на пляж, и опять в его машину села девочка-подросток — блондинка в потрепанных белых джинсах с вышивкой. Оба раза Гай скрывал свою внешность под светлым париком и зеркальными солнечными очками.

Эти наблюдения не вызвали у нее никаких эмоций, кроме неприятного привкуса во рту. Она смотрела на него как на совершенно постороннего человека, без всякого интереса. Да, без всякого интереса.

Но все было совершенно по-другому в тот вечер, когда он взял ее на церемонию награждения, где был назван лучшим исполнителем главной мужской роли в драматическом телесериале. Это было общественное мероприятие, и он настоял на том, чтобы идти вместе. Когда среди победителей было названо его имя, он поцеловал ее и отправился получать награду. В тот вечер она почувствовала настоящий восторг…

«Теперь матери придется признать его успех, придется сдаться, поздравить его, рукоплескать ему, о, да! Теперь я смогу уйти от него! Забыть о ребенке! Невинная крошка заслуживает лучшего отца, чем Гай! Я утру матери нос! Она признает Гая победителем, а я брошу его! Тогда она поймет, что значит для меня ее мнение! Собственно, я и ее брошу! Это будет мигом моего триумфа, и этот миг будет не менее ярким, чем сегодняшний для Гая!»

Но все эти мечты рассыпались в прах, когда Кассандра вместо поздравлений скривила губы в надменной улыбке и заявила:

— Вульгарный приз, вульгарному мужчине, занимающемуся вульгарным ремеслом. — Она лишь однажды удосужилась посмотреть фильм из этой серии, и то, как она заявила, лишь для того, чтобы убедиться, в чем и так не сомневалась. Теперь Кэсси знала наверняка — требуется нечто большее, чтобы оставить вмятину на доспехах матери.

В этот вечер она привезла с собой домой некоторые рождественские украшения и решила украсить ими свой небольшой мирок — гирлянду она повесит на входную дверь, падуб прикрепит на двустворчатую дверь своей комнаты, цветные огни повесит на облицовку камина. Она закрепила один конец провода от гирлянды на стене у камина, пропустила лампочки вдоль мраморной каминной плиты, закрепила второй конец на стене с другой стороны, воткнула вилку в розетку и стала любоваться мерцающими красными, голубыми и зелеными огоньками.

Падуб она решила прикрепить в последнюю очередь — ей не хотелось пропустить мгновение, когда в розовом доме вспыхнет свет. Но когда это произошло, сердце ее ушло в пятки. Одна из комнат дома осталась неосвещенной. Из месяца в месяц лампочки перегорали и гасли, оставляя то одно, то другое окно неосвещенным. И когда чья-нибудь заботливая рука заменит их? А может, вообще никто не придет? Что будет, когда дом погрузится в полный мрак? Бедный дом!..

Она снова вспомнила о проеме между воротами и стеной. Она не могла войти в дом, чтобы заменить лампочки, но могла бы повесить гирлянду на его входной двери… Если бы ей удалось пролезть в эту щель. Никто этой гирлянды не увидит. Даже ей самой она не будет видна в окно ее комнаты. Зато она будет знать о ее существовании, любуясь домом из своего убежища. Гирлянду не придется снимать, даже когда праздники закончатся.

Она надела вязаное пальто, взяла молоток, положила в карман несколько гвоздей и, держа в руке зажженный фонарь, сняла гирлянду со своей двери. Сердце ее учащенно билось. Она прошла пешком всю дорогу до своих ворот и вверх по склону, кутаясь в пальто — вечер был холодным, но в эту ночь она наконец сможет увидеть розовый дом так близко!

Стемнело довольно быстро, но при помощи фонарика она без труда нашла проем в каменной стене. Она с ужасом подумала, что переоценила его размеры. Сколько бы ни пыталась она протиснуться в него, острые обломки камней впивались в ее одежду, царапали кожу и не пускали внутрь. На глаза навернулись слезы — она подумала, что следовало бы надеть брюки и теннисные тапочки. Но казалось, что даже это не помогло бы. Она стала царапать руками камень, пытаясь расширить отверстие в стене. Затем достала из кармана молоток и принялась долбить стену, пока окончательно не выбилась из сил. Струи пота текли по ее лицу и заливали глаза. Все тело ломило от усталости. Наконец она оставила свои попытки. Завтра вечером она снова придет сюда и принесет зубило.

С третьей попытки ей все же удалось проникнуть сквозь отверстие в стене. Она сидела на сырой земле и плакала. Теперь, по прошествии трех дней, она почувствовала страх. Страх от того, что проделав весь этот путь к двери дома, она никогда уже не захочет возвращаться назад.

Она направила свет фонарика на часы. Было около одиннадцати. Она долбила стену почти четыре часа. Теперь она пойдет домой. Сюда она вернется утром, вместо того чтобы идти на работу в музей. Придет пораньше и быстро проникнет внутрь, так что никто не успеет ее заметить. А за стеной ее уже невозможно будет увидеть в густых зарослях. Бегом она доберется до входа в этот розовый с зелеными украшениями замок.

Это было разбитое драгоценное украшение — коралл в изумрудном обрамлении над высокой террасой, окруженной каменной балюстрадой с обелисками и разбитыми статуями на высоких пьедесталах. Ей хотелось осмотреть все сразу — окрашенные в розовый цвет резные каменные украшения, двухэтажные балконы, терракотовые розетки и барельефы, двустворчатые окна с полукруглым верхом, красную черепичную крышу, колокольню, состоявшую из звонниц, выполненных в стиле испанского ренессанса. Спереди располагалась запущенная лужайка. Она повесила рождественскую гирлянду на массивную парадную дверь, использовав в качестве крюка огромную дверную ручку, и отправилась бродить вокруг дома.

Слева располагался теннисный корт, полностью завоеванный сорняками; справа было то, что осталось от сада: извилистая прогулочная дорожка, ведущая к чайному домику с решетчатой крышей; пустой полуразрушенный бассейн, облицованный плиткой; развалины казино — когда-то все это выглядело очень элегантно — выложенный плиткой пол, каменные херувимы, мраморные колонны. Повсюду росли пальмы, вековые дубы, гибискусы и дикие олеандры. На заднем склоне располагались террасы, лежавшие на каменных колоннах.

Она прохаживалась от чайного домика к теннисному корту и обратно, изредка присаживаясь, чтобы отдохнуть на сварной железный стул, окрашенный белой краской с проступившей ржавчиной. Она представляла, что сидит и пьет чай в компании Дженни Эльман. Затем шла в казино и щупала пальцами розовые колонны из мрамора. В углу павильона она нашла игрушечную пожарную машину. На ее красной металлической поверхности была ржавчина, след от которой остался у нее на пальцах. У Дженни Эльман был ребенок…

На задней террасе стоял плетеный стул, с которого почти слезла краска. Она уселась на него и стала рассматривать двухэтажное здание, соединенное с основным узким коридором. Видимо, это здание предназначалось для прислуги. У него был отдельный вход, отгороженный деревянной дверью со стеклянными окошками. Если выбить одно из стекол, и без того треснувшее, то без труда можно будет открыть замок, просто засунув внутрь руку! Она ведь видела, как это делается в кино.

Она не спеша подошла к двери и заглянула внутрь. Должно получиться. Правда, на двери был еще и висячий замок, но он совершенно проржавел, и одного-двух ударов камнем или молотком будет вполне достаточно, чтобы сбить его.

Завтра, пообещала она себе, на сегодня достаточно. Завтра она захватит с собой лампочки, войдет в дом и заменит все перегоревшие.

 

40

Наконец нам с Тоддом удалось загнать Митча в постель, и мы стали вместе с Меган репетировать роль для школьной постановки. Лужайка перед домом была едва покрыта снежком, но согласно прогнозам, надвигался первый в новом году снежный буран. Я молила Бога, чтобы он задержался. Спектакль был запланирован на пятницу, а буран мог серьезно повлиять на число зрителей. Мне так хотелось, чтобы у Меган все прошло хорошо. После Рождества она не могла думать ни о чем, кроме этой пьесы.

Тодд произносил реплики Счастливого Великана, а Меган — свои. Было заметно, что Тодду это нравится: он делал соответствующие жесты, поднимал брови, разводил руками и говорил густым басом, так, что Меган не могла удержаться от смеха.

Зазвонил телефон, и я попросила Тодда снять трубку в библиотеке.

— Я сама побуду пока Счастливым Великаном, — предложила я Меган, но она воспротивилась:

— Не думаю, что у тебя получится, как у папы.

Я вздохнула. Конечно, она была права.

Вскоре вернулся Тодд. Увидев, что он расстроен, я велела Меган отправляться наверх, в спальню, и готовиться ко сну, пообещав, что мы скоро придем и еще раз повторим текст, когда она будет уже под одеялом. Она стала возражать, но Тодд велел ей отправляться немедленно, и она ушла.

Как только мы остались одни, Тодд сказал:

— Звонил Хайни.

Это вызвало у меня удивление, и одновременно по спине пробежали мурашки. Сюзанна звонила довольно часто, а Хайни никогда.

— Ну, и?..

— Он сказал… — Тодд запнулся. — Он сказал, что, кажется, застал Сюзанну с Лео. Они репетировали. Должны были репетировать. Но лежали в постели.

— О Боже! Где?

— В бунгало отеля «Беверли-Хилз».

— Бедняжка Клео! Она знает?

— Не знаю. Хайни не говорил о Клео.

— Мой Бог! Ну и сука! Ну и сука эта Сюзанна! Как она могла?

— Могла? Она-то могла! Вопрос, зачем?

— Они даже не нравились друг другу. Лео был ей неприятен. Она сама говорила, что он ей неприятен. Неужели она лгала? Неужели он ей на самом деле нравился? Но такое всегда заметно, я же не заметила даже намека на взаимную симпатию. А ты?

— Нет, — он был ошарашен не меньше меня.

— Ну, а Хайни? Как он на это отреагировал?

— Судя по голосу… — Тодд растерянно пожал плечами. — Даже не знаю. Судя по голосу, он совершенно подавлен.

— Как ты думаешь, а почему он позвонил именно нам?

— Наверное, потому что мы его друзья и мы в близких отношениях с Сюзанной. Точно не знаю. Может, потому что, как ему кажется, мы хорошо знаем Сюзанну. Мне показалось, он хочет, чтобы я приехал прямо сейчас.

— Зачем? Что он от тебя хочет? — Я сама удивилась резкости своего вопроса.

— Думаю, он считает меня своим другом, а ему сейчас нужен рядом друг.

— Я тоже так думаю. Там не слишком много людей, к которым он мог бы так относиться.

— Мне показалось, он просто молил о помощи.

Снова зазвонил телефон, и мы переглянулись. Мы оба догадались кто звонит.

— Сними ты, — попросила я Тодда. — Я не могу с ней сейчас говорить.

До меня донеслись слова Тодда:

— Сюзанна, если ты будешь продолжать плакать, я не разберу ни одного слова из того, что ты говоришь. — Затем на несколько минут наступило молчание. Наконец он сказал: — Хорошо, Сюзанна, первым же рейсом, — и положил трубку. — Я пообещал ей, что мы прилетим первым же рейсом. Позвоню в аэропорт. Узнаю, что у них есть на утро.

Тут уж я разозлила не на шутку. Мне казалось, что я вот-вот лопну и выплесну свой гнев на всех и вся.

— Ну зачем? Ну зачем ты ей это пообещал?

— Она говорит, что ей пришлось запереться в бунгало. Они были вынуждены оттаскивать Хайни от двери. Он поднял страшный шум, и она испугалась, что он ее убьет.

— Вот и хорошо. Надеюсь, что именно это и произойдет.

— Но ты ведь так не думаешь, Баффи Энн?

— Именно так, черт побери, я и думаю! — Он отказывался меня понимать. — А как же Клео? — спросила я со злостью. — Подумай, как подло поступила Сюзанна по отношению к ней, не говоря уже о бедняге Хайни! Кстати, как насчет Лео? Разве Хайни не хочет заодно и его убить? Разве он этого не заслуживает? — Почему никто не говорит ни слова о вине мужчины? Почему никто не хочет наказать и Лео? Я жаждала справедливости. Если уж Хайни собирается убить Сюзанну, он обязан убить и Лео. — Так как же Лео? — снова спросила я Тодда, — Хайни не собирается убивать его?

Тодд отправился к телефону.

— О Лео никто из них не говорил. Ни Хайни, ни Сюзанна.

— А почему?

— Я не знаю, почему, Баффи Энн. Может быть, они не считают его достаточно важной фигурой, чтобы говорить о нем в такой момент.

Так оно и было. Даже Тодд не воспринимал Лео как сколько-нибудь значительный фактор в сложившейся ситуации. Счастье Клео, вся ее жизнь были разрушены, и никто, включая Тодда, не придавал этому значения.

— Для меня билет не заказывай. Я не поеду.

Он положил трубку.

— Но ты должна — они же наши друзья и они нуждаются в нас.

— Сюзанна мне не подруга. С ней покончено.

— Ну, а Клео? А Хайни? Он тоже наш друг.

Я поняла, что Тодд решил ехать еще до того, как позвонила Сюзанна. Для него было главное протянуть руку помощи Хайни.

— Ты поезжай. А я не могу, — заявила я решительно. — У Меган через два дня премьера. Я должна помочь ей подготовиться, и потом, кто-то один из нас обязан присутствовать на спектакле. Есть вещи и поважнее, Тодд!..

* * *

На следующее утро Тодд уехал в аэропорт, а я сидела у телефона и боролась со своими чувствами, понимая что должна позвонить Клео. Было бы проще говорить слова утешения ближайшей подруге, только что похоронившей любимого, чем вести этот разговор. Я просто не находила, что ей сказать, и чувствовала себя отвратительно. В случае смерти не возникло бы, по крайней мере, ощущения неловкости.

Я набрала номер, но линия была занята. Я облегченно вздохнула, но через несколько минут мне пришлось набрать снова, и на этот раз Клео ответила.

— Клео, дорогая, это Баффи.

— Баффи! Так ты уже все знаешь…

— Да, Хайни позвонил. О, Клео, я так расстроена…

— Да, я просто не знаю, что теперь будет. Хайни закрыл съемки «Любви и предательства». — Она разрыдалась. — Похоже, что дорога в кино для Лео теперь закрыта.

Я была ошеломлена. Я потеряла дар речи.

— И это все ее вина, этой ничтожной суки! Она разрушила нашу жизнь.

Пока Клео рыдала, я пыталась привести в порядок свои мысли. Она плакала не потому, что была предана мужем, а потому, что ему теперь была заказана дорога в кино; потому, что он упустил свой шанс; и обвиняла во всем Сюзанну! Я пришла в ярость! Настоящая женщина должна уметь постоять за себя — должна иметь силы, мужество и достоинство, чтобы другие относились к ней соответственно. А если она этого не умеет, она не женщина, а дерьмо!

Клео была дерьмом! Она ограничилась тем, что обвиняет во всем Сюзанну, избавляя таким образом Лео от всякой ответственности. Клео совершенно не придает значения тому, что ее предали.

Но что я могла ей ответить? В конце концов, в отличие от Лео, у Сюзанны не было перед Клео никаких обязательств. Начни я высказываться в адрес Лео, я стала бы промежуточным звеном, которое привело бы к еще большим неприятностям. Я и не стала этого делать. Я всегда считала Клео разумным человеком. Раз она интерпретировала события именно так, значит все должным образом оценила и взвесила, и я не имела права встревать со своими оценками. Я не могла добавлять свои суждения к ее слезам.

— Все пройдет, — сказала я. — Вот увидишь — все встанет на свои места. — Я была совершенно подавлена, но все же мне хотелось искренне надеяться, что ее жизнь наладится.

Но принимать во всем этом участие мне больше не хотелось. У меня возникло желание оградить себя от этих людей, с их странной и полной дешевых амбиций жизнью.

Вечером позвонил Тодд. Сначала он попросил позвать к аппарату Меган, чтобы извиниться за то, что не сможет прийти на премьеру. Я слышала, как Меган ответила:

— Хорошо, папочка, я знаю, ты должен помочь своим друзьям. — Слезы навернулись мне на глаза. Моя дочь была просто чудом — такое понимание и сострадание в ее возрасте. Мне стало стыдно за то, как я отреагировала на отъезд Тодда в Калифорнию и необходимость идти на представление без него. — Не волнуйся, папа. Ли идет на спектакль, и дядя Говард, и тетя Сьюэллен, — успокаивала его Меган. — Ну, и конечно Митч с мамой, — затем она передала трубку мне. Я решила быть не менее сострадательной и понимающей, чем моя дочь.

— В общем, я отговорил Хайни от убийства Сюзанны, хотя, конечно, этого и так не случилось бы. Тут больше было эмоций Сюзанны, чем угроз Хайни.

— А как насчет Лео? — не удержалась я. — Хайни не намерен убивать его?

— Нет. Знаешь, что он говорит? «Лео — это просто мусор. Его можно вымести поганой метлой. Но Сюзанна? Я любил ее больше жизни».

— Бедняга. Он такой приятный человек.

— Это так. Теперь я собираюсь к Клео.

— Пожалуй, ты прав. Когда я с ней говорила, у нее была истерика. Похоже, они с Лео страшно подавлены тем, что Хайни закрывает картину, и тем, что им снова придется стать обычными телевизионщиками, поскольку дорога в киномир для них теперь закрыта.

В ответ Тодд усмехнулся:

— Я тоже сначала так решил. Мне показалось, что и Сюзанна озабочена, в основном, закрытием картины. Но теперь я так не думаю. Она действительно сильно переживает за свой брак.

— В таком случае, какого черта ей потребовалось трахаться с Лео? Я так и не могу этого понять. Зачем?

— Она решила, что должна это сделать. Раз Лео взялся помочь ей стать драматической звездой, они оба должны ощутить друг друга. Она говорит что-то о Дитрих, которая спала с фон Штернбергом, и о Гарбо — с Стиллером. Она думала, что переспав с Лео, станет Гарбо. Думала, что в этом заключается секрет успеха Гарбо.

— И ты этому веришь? — недоуменно спросила я.

— Сюзанна верит. Действительно верит.

Нет, подумала я. Этого не может быть. Гарбо жила давным-давно, ее жизнь больше похожа на сказку. А Сюзанна живет в «эгоистичные» семидесятые. И если и есть на свете эгоцентрическая личность, то это моя подруга Сюзанна.

 

41

В пятницу вместе с Ли и Митчелом мы отправились в школу. Был страшный холод, и я поняла, что обещанный снежный буран вот-вот разразится. Даже после того как я включила печку и как следует прогрела машину, Ли продолжала кутаться в свое старенькое пальтишко с потертым меховым воротником. В своей новой золотистой норковой шубе я ощущала себя самодовольной сукой. Мне очень хотелось одеть Ли в меха, чего она, конечно, никогда бы не позволила. Даже несмотря на то, что меха больше соответствовали бы ее королевской натуре. Но затем у меня возникло другое желание — я увидела, что она сидит, вцепившись в подлокотник. Она всегда так сидела, когда я была за рулем, и никогда, если за рулем был Тодд. Мне захотелось прокатить ее действительно «с ветерком», ставя машину на два колеса и на полной скорости огибая углы зданий. Но, конечно, я этого не сделала.

* * *

Меган не сделала ни одной ошибки в тексте, и не имело значения, что она, позабыв о том, что находится на сцене, помахала нам всем рукой, прежде чем уйти за кулисы. После спектакля Говард и Сьюэллен посадила Ли и Митчела в свою машину и повезли к себе домой, а я осталась дожидаться Меган. В доме у Роузенов нас ждал ужин в честь нашей актрисы. А снежный буран пока так и не начался.

Сьюэллен постаралась на славу. Она приготовила свои фирменные блюда и даже испекла огромный фирменный кофейный торт с кремовой надписью «Ура, Мегги!» по диагонали. Торт был даже украшен свечами, и Меган предстояло их задуть. Это было что-то невиданное! За одним столом собрались мои самые любимые люди: Меган и Митчел, Сьюэллен и Говард со своими детьми Пити и Бекки, Ли… и все, включая Ли, улыбались. Не было лишь Тодда. И все из-за этой суки Сюзанны, этой крысы Лео и Клео, у которой не хватило духа даже на то, чтобы разозлиться как следует, после того как ее унизили и предали.

— Тетя Сьюэллен, можно мне взять кусочек торта домой для папы?

— Ну, конечно, солнышко. Это же твой торт. Все, что останется, возьмешь домой для папы.

— Я не знаю, что тут останется, после того как я съем три куска, — передразнил ее Питер.

— Раз Пити собирается съесть три куска, я тоже съем, — заявила Бекки.

— И я, — подхватил Митчел.

Говард взглянул на взволнованное лицо Меган и успокоил ее:

— Никто не съест больше одного куска, Метти. Даже я. Папе хватит.

— Если только он когда-нибудь вернется, — пробормотала я себе под нос, так, чтобы Меган меня не услышала. К сожалению, услышала Сьюэллен и взволнованно посмотрела на меня. Затем мы обе посмотрели в окно и увидели, что на землю стремительно летят первые тяжелые хлопья снега.

Сьюэллен плотно сжала губы. Мне было знакомо это выражение. Оно означало, что Сьюэллен чем-то раздражена и рассержена. Правда, она уже успела мне сказать, что думает по поводу отъезда Тодда в Калифорнию.

— Иногда, Баффи, тебе следовало бы уметь прижать его к ногтю. Я знаю, ты считаешь гениальным все, что делает Тодд и, к счастью, в большинстве случаев так оно и есть… Но неужели ты так и будешь соглашаться со всем, что приходит ему в голову? Я не уверена, что так должна себя вести хорошая жена и хороший друг. Иногда любовь может проявляться и в виде некоторых ограничений…

— Мы же говорим не о ребенке, Сьюэллен.

— Да, мы говорим о Тодде. Но объясни мне, зачем ему было срываться и лететь в Калифорнию? Чтобы успокоить Сюзанну? Сюзанна этого не заслуживает. Может, Лео? О нем мне даже говорить не хочется. Что касается Клео, то ты сама рассказывала мне, чем она обеспокоена. И должна сказать, ее система ценностей кажется мне несколько извращенной. И то, что Тодд сломя голову умчался на белом коне эту систему ценностей защищать, вместо того чтобы прийти на спектакль собственной дочери, кажется мне не меньшим извращением.

— Я думаю, Тодд поехал ради Хайни, — ответила я, пытаясь защитить мужа, хотя и сама была не на шутку рассержена.

— Я не знакома с этим человеком, — сказала Сьюэллен, — и, видимо, не имею права его судить, но мне кажется, что любой мужчина, берущий в жены такую женщину, как Сюзанна, должен понимать, что он делает, и не удивляться потом, когда что-нибудь произойдет.

— Ты слишком требовательна к людям, Сьюэллен. Кроме того, Тодд улетел на побережье всего на несколько дней. Он ведь не сбежал, бросив меня и детей, и скорее всего, завтра уже будет дома.

И все же ее роковые предчувствия передались и мне. Глядя на быстро усиливающийся снегопад, я запаниковала. Мне захотелось оказаться дома, перед камином, и чтобы дети уже лежали в кроватях. Поэтому я не приняла предложение Сьюэллен заночевать у них и предложение Говарда отвезти нас домой, быстро собрала детей и вместе с Ли и остатками торта запихнула их в «кадиллак».

— Я поеду очень осторожно, Говард, — пообещала я, выдавливая из себя улыбку. — Ради Бога, не волнуйтесь. Там снега-то от силы на полдюйма. Я вожу машину каждую зиму, и с Божьей помощью, провожу еще пятьдесят лет.

— Позвони мне, как только доедете, — попросила Сьюэллен, когда я запустила двигатель.

— Что ты так волнуешься? Снег идет всего десять минут, а еще через десять я буду дома. Не напрасно же меня называют Баффи Королева Дорог.

Пока Ли укладывала детей спать, я позвонила Сьюэллен и сказала ей, что мы доехали благополучно.

— Слава Богу! — вздохнула Сьюэллен. Затем она вздохнула еще раз и спросила: — Есть новости от Тодда?

— Пока нет, — отрезала я, — Я только что вошла, и линия занята нашим разговором.

— Спокойной ночи, Баффи. — В голосе Сьюэллен звучал легкий упрек. — Уверена, что завтра утром Тодд первым делом позвонит тебе.

Я подошла к окну и посмотрела на улицу. Снежинки больше напоминали гусиные перья, чем снег; дул порывистый ветер, усиливающийся с каждой минутой. Появившиеся сугробы и заносы становились все больше и больше. Я решила, что, если Тодд позвонит, я отговорю его вылетать из Калифорнии, пока в Акроне не утихнет буран. Не удивлюсь, если аэропорт уже закрыт. Я попыталась выяснить это по телефону, но не смогла дозвониться.

Всю ночь напролет я кашляла и ворочалась с боку на бок. Утром у Меган было отвратительное настроение. Она была уже достаточно взрослой и практичной, и поэтому переживала, что такой сильный буран выпал на субботу. Случись это в будний день, занятия в школе наверняка отменили бы.

Только Митчел рвался на улицу. Я сказала ему, что отпущу его играть в снежки лишь после того, как буран утихнет и небо начнет проясняться.

Все утро я ловила по радио разные станции и слушала прогнозы погоды, в надежде, что скажут что-нибудь утешительное. Но к полудню мне пришлось смириться с мыслью, что буран будет продолжаться всю ночь. В час дня я вычислила, что в Голливуде десять, и Тодд уже два часа как на ногах. Погода там, видимо, хорошая. В два я подумала, что он наверняка уже заканчивает завтрак, а это значит, что скоро он может позвонить.

Но он не позвонил. Тогда я решила позвонить сама, но вспомнила, что не знаю, в каком отеле он остановился. Почему-то мне показалось, что это может быть «Уилшир», и я набрала номер, но мне ответили, что его у них не было. Тогда я позвонила в «Беверли-Хиллз». Раз Тодд собирался встретиться сначала с Хайни, а затем с Сюзанной, и наверняка кто-то один из них все еще оставался в бунгало, значит, ему удобнее всего было остановиться именно в этом отеле. Но и в «Беверли-Хиллз» его не оказалось. Они набрали номер бунгало, которое все еще числилось за Мюллером, но там никто не снял трубку.

Я могла бы позвонить Клео. Может, она знала, в каком отеле остановился мой муж. Но, подумав, решила не делать этого. Она наверняка знала, но мне не хотелось, чтобы она решила, что мне не известно, где находится мой муж. Это начинало напоминать паранойю.

В шестичасовом прогнозе сообщили, что буран в нашем районе заканчивается и двигается на восток. В Калифорнии три часа, и погода, безусловно, солнечная. Позвонила Сьюэллен и спросила, есть ли известия от Тодда. Ничего хорошего я ей сообщить не могла.

— Не стоит беспокоиться, Бафф. Должно быть, это из-за бурана. Какие-нибудь неполадки на линии.

Это было очень мило с ее стороны. Она могла бы добавить: «А я дозвонилась тебе без проблем».

В девять вечера снегопад прекратился, и, несмотря на полную темень, мне показалось, что небо стало проясняться. Я схватила трубку, чтобы набрать номер Сьюэллен и свериться с ее наблюдениями, но вдруг обнаружила, что теперь, когда буран миновал, мой телефон не работает.

Это было последним ударом — в полном изнеможении я рухнула в постель. Я задремала, и поэтому не знала сколько прошло времени, прежде чем у дома неожиданно хлопнула дверца автомобиля. Я бросилась к окну и посмотрела на улицу. Уличные фонари я оставила горящими, и в их свете вдруг увидела Тодда. Моего Тодда. Он стоял возле такси и расплачивался с водителем.

Я сбежала вниз, даже не потрудившись надеть халат. Мне хотелось поскорее повиснуть у мужа на шее и осыпать его лицо поцелуями в благодарность за то, что он наконец к нам вернулся. Я распахнула дверь — он стоял, широко улыбаясь, — вернувшийся герой-победитель.

— Ты не поверишь — я вылетел из Калифорнии в восемь утра по их местному времени. Знаешь, сколько они продержали нас в Чикаго? Не хотели выпускать рейс, пока здесь не наладится погода. Знаешь, сколько я добирался из аэропорта? Мне показалось, что в такси я провел больше времени, чем в воздухе… Но ни дождь, ни град меня не могли остановить…

Но я его не слышала. Все, что мне хотелось, — это обнимать и целовать его. Но вдруг у него за спиной я увидела фигуру, одетую в меха.

— Посмотри, кого я привез.

— О, Баффи, — взмолилась Сюзанна. — Мне просто некуда больше было пойти…

Тодд отправился наверх, чтобы посмотреть на спящих детей и переодеться. А я помогла Сюзанне выбраться из ее белой до пят норковой шубы, и такой же огромной норковой шапки. Затем мы прошли в библиотеку, и, произнося лишь самые необходимые слова, я разожгла камин и налила ей полный стакан виски.

Она рыдала и пила.

— Тодд спас мне жизнь, взяв меня с собой, — выговорила она сквозь слезы, — Хайни меня убил бы!

— Это просто смешно, — произнесла я совершенно бесстрастно. — В порыве гнева все так говорят. Это ничего не значит. Я даже детям это говорю, когда они выведут меня из себя. Но я же не имею этого в виду.

— О, Хайни именно это и имел в виду. Я это точно знаю. Только Тодду удалось его временно отговорить.

— Я не могу поверить, что Хайни на такое способен. Он любезный, воспитанный человек, — заявила я уверенно. Она разрыдалась еще сильнее, но я заставила себя забыть о жалости. — Как ты могла так поступить, Сюзанна? Да еще с Лео?

— Но я делала это ради Хайни, — не унималась она. — Ради нашей картины. Мне казалось, что, раз Лео увлечен мной, влюблен в меня, это может подвигнуть его на что-то гениальное, и эту гениальность он сможет воплотить во мне, в моей игре, перенести ее на экран. Я это где-то читала. Это сказал один выдающийся режиссер. Он сказал, что режиссер должен быть влюблен в свою ведущую актрису. Что, работая с ней бок о бок, он познает ее, а она — его, и что при каждодневном плодотворном общении это чувство усиливается. И тогда, через объектив, она начинает казаться ему еще красивее, и в конце концов он влюбляется. Может быть, даже он влюбляется не в саму актрису, а в созданный ею образ…

— Но ведь он не сказал, что актриса должна ложиться со своим режиссером в постель, правда?

— Разве ты не понимаешь? — удивилась она. — Я переспала с Лео только для того, чтобы наша картина была проникнута духом любви, как никакая другая в истории кино!

Я отдавала себе отчет в абсурдности доводов Сюзанны, но, принимая во внимание особенности ее характера, мне было понятно, какое это все имело для нее значение. Неужели все действительно так, как она говорит? Неужели она действительно переспала с Лео не ради любви, не ради секса и даже не ради самого Лео? Я точно знала, что, пока Лео еще не был режиссером, она не питала к нему никаких чувств, кроме презрения. Я знала, что секс ничего не значит для Сюзанны и является лишь орудием. Да и любовь была для нее чем-то иллюзорным. Таким же иллюзорным, как и голливудские персонажи.

— Теперь я лишилась всего, — стонала она. — Мой Хайни… Мой дорогой Хайни… Моя жизнь. — Несмотря на все негодование, в моем окаменевшем сердце вдруг стало просыпаться чувство сострадания к Сюзанне. Безусловно, Хайни она потеряла, и эта потеря была для нее невосполнима. — Он так меня любил.

«Жаль, что ты не вспомнила об этом, когда обнимала Лео Мэйсона». Мне не хотелось сдаваться и прощать ее слишком быстро.

— Да, он тебя любил, — я старалась говорить построже.

— Не знаю, как мне теперь жить без него.

«Раньше жила, и теперь проживешь».

— Ты найдешь способ. Ты же обходилась без него раньше. И потом, у тебя есть твоя карьера.

— Разве? «Любовь и предательство» теперь, наверное, закроют навсегда. А ради этой картины я пожертвовала всем.

Это становилось невыносимым. Вот уже и до пожертвований дошли.

— Лечь в постель с таким эгоистом! Он никогда не думал ни о чем, кроме собственных удовольствий. А я еще ему в любви признавалась! Боже! — кричала она. — Я чуть с жизнью из-за этого не рассталась!

Клео тоже была больше расстроена закрытием картины, чем изменой мужа, но все же я была обязана спросить:

— То, что ты шла на жертву ради картины, понятно, но разве тебе не пришло в голову, как ты поступаешь по отношению к Клео? Ты же ее… Была ее подругой!

— Клео! — Она и не думала о ней. — Она самая грязная интриганка, которую я когда-либо встречала. Даже не удивлюсь, если окажется, что это она надоумила Лео меня трахнуть. Ради Лео, ради его карьеры она готова пойти на все.

Ее слова прозвучали для меня как удар грома. Об этом я и не подумала — Клео надоумила Лео переспать со звездой Сюзанной. Конечно, то, что говорила Сюзанна, ничего не значило. Но могло ли такое произойти в принципе? Неужели Клео до такой степени изменилась? Этого я не знала, не могла знать и вряд ли когда-нибудь узнаю.

— Они использовали меня… Они оба! Дерьмо они и больше ничего! Но Хайни… Мой дорогой Хайни — он так меня любил. Они дерьмо, но Хайни всегда был для меня личностью.

Меня поразило, что она говорит о Хайни в прошедшем времени, как будто он умер… Умер для нее так же, как и Поли Уайт.

Я проводила ее наверх и уложила спать.

— Утро вечера мудренее, — сказала я напоследок.

— Что мне делать, Баффи?

— Что-нибудь придумаешь завтра.

— Черт побери, ты говоришь совсем как Скарлетт О'Хара, — произнесла она с грустной улыбкой.

Тодд ждал в библиотеке. Он обнял меня и поцеловал, совсем как главный герой целует героиню на киноэкране. Я положила голову ему на грудь. В одном Сьюэллен была права. Нет ничего, в чем я могла бы отказать Тодду, с чем могла бы не согласиться. Я слишком любила его, чтобы сомневаться в его мудрости и доброте. И тут я вспомнила, что сказала Сюзанна о Клео: «Ради него она готова пойти на все».

Что происходит с такими женщинами, как мы? Разве для нас ничего не значили пропагандистские высказывания о правах женщины, о ее привилегиях? Разве мы, подростки пятидесятых — начала шестидесятых, родились слишком рано, чтобы наши сердца стали по-настоящему независимыми? Разве мы на пять лет поспешили?

Но тут у меня мороз пробежал по коже от одной мысли о том, что, родись я на пять лет позже, никогда бы не смогла встретить и полюбить Тодда Кинга! От этой мысли я окаменела. Гораздо лучше быть зависимой, чем потерять любимого Тодда Кинга и лишиться его любви. Гораздо лучше? Да между этим такая же разница, как между жизнью и смертью.

И все же мы с Клео были разными, и разница эта заключалась в наших мужьях. Тодд был полной противоположностью Лео. Было и еще одно существенное отличие. Я никогда не потерпела бы даже малейшей неверности. Пламя моей любви к Тодду горело слишком сильно — это была жадная, ревностная, всепоглощающая любовь.

— Извини, что мне пришлось привезти с собой Сюзанну. Я знаю, что ты была не очень-то к ней расположена, когда я уезжал. Но она все время плакала, просила не бросать ее на произвол судьбы. А мне ужасно хотелось домой. Мне нужно было немедленно с тобой поговорить, и я просто не знал, что делать. У меня не хватило сил повернуться к ней спиной, когда она попала в такую беду.

— Не волнуйся. Конечно, ты не должен был поворачиваться к ней спиной.

Разве мог герой так поступить? Повернуться спиной к попавшему в беду другу? Нет, мой герой не мог.

— Я тебя попрошу только об одном. Ты сам скажешь Ли, что приехала Сюзанна. Это будет справедливо.

Мы снова поцеловались и быстро поднялись в спальню. Тодд заснул, а я лежала и благодарила Господа за то, что мой муж благополучно вернулся. Но тут я вспомнила его слова: «Мне ужасно хотелось домой. Мне нужно было немедленно с тобой поговорить».

О чем он хотел со мной поговорить? Это прозвучало как нечто очень срочное. Мне захотелось разбудить его и спросить. Но его сон был таким спокойным и невинным, что я не решилась. Придется отложить разговор до утра.

 

42

Нас разбудили дети. Они были в восторге от того, что буран прекратился, что папа приехал домой и что было воскресенье — это значит, он возьмет их кататься на санках. Мы сели завтракать вчетвером, а Сюзанна решила спать допоздна. Затем Тодд с детьми ушел, а я осталась готовить завтрак для нашей гостьи. Ли реагировала на присутствие в доме Сюзанны тем, что полностью ее игнорировала.

Я поставила поднос в комнате для гостей и раздвинула занавески. Холодный свет тут же залил всю комнату. С минуту я смотрела, как Тодд играет на улице с детьми. Нам пока удалось поговорить о том, из-за чего он так торопился домой. Я услышала, что Сюзанна проснулась, и повернулась к ней.

— Как ты себя чувствуешь?

— Баффи, мне приснился сон…

О Боже, подумала я, сейчас она расскажет мне, сладкую сказку о примирении с Хайни, которая привиделась ей во сне. Не думаю, чтобы Хайни был способен простить такое предательство, чем бы оно ни оправдывалось. И я его понимала. Я верила в силу его любви. И чем сильнее была его любовь, тем горше должно было стать разочарование.

— Послушай, Сюзанна, не стоит возлагать на сон слишком большие надежды.

— Но во сне все вышло так хорошо. Хочешь, я тебе расскажу?

— Ну хорошо. — Я села на край ее кровати. Мне показалось, что лучше дать ей выговориться. Она улыбнулась мне, обнажив зубы, на щеках ее появились ямочки. По ее глазам было видно, что она что-то затеяла. Это должно было послужить для меня сигналом того, что ее сон не что иное, как очередная уловка.

— Мне приснилось, что Тодд поговорил с Хайни и убедил его продолжить съемки. Хайни восхищается Тоддом и поэтому послушался его. Мы закончили картину, и она прошла с огромным успехом. Она затмила все, что снималось до нее. Разве мой сон не прекрасен?

— Прекрасен. — Да, мне следовало догадаться, что любой сон Сюзанны таит в себе какую-нибудь уловку.

— Баффи? — произнесла она молящим голосом. На этот раз я знала точно, что последует дальше. — Баффи, — повторила она. — Мне неловко тебя спрашивать, но как ты думаешь, Тодд согласится? Он поговорит с Хайни о продолжении съемок?

Я вздохнула.

— Не уверена, что он сможет, Сюзанна. Это такое личное. Ты понимаешь? Это ваше личное с Хайни дело. И я не знаю, может ли Тодд в него вмешиваться.

— Подумаешь, — пренебрежительно заявила она и пожала плечами. — Хайни очень высоко ценит мнение Тодда. Он относится к нему с большим уважением и даже восхищением. Баффи, он согласится? Он бы согласился, если бы ты его попросила… — Она канючила, как ребенок.

А почему бы и нет, подумала я. Разве теперь это имело какое-нибудь значение?

— Ну хорошо, Сюзанна. Я поговорю с Тоддом. Может, он и согласится.

Кто знает? Может, Тодду действительно удастся убедить Хайни.

Сюзанна снова разревелась.

— Я потеряла Хайни и не могу потерять все. Понимаешь ты меня или нет?

— Понимаю.

Я понимала. Каким-то образом мне стало понятно все. Но объяснить это я бы не смогла никогда.

Когда я спустилась в кухню, Тодд и дети сидели за столом и уплетали овощной суп и сандвичи с цыпленком и салатом, а Ли варила шоколад и бубнила себе под нос что-то про идиотов, мокрую одежду и угрозу умереть от простуды.

Я села рядом с ними, и Тодд прошептал мне на ухо:

— После обеда мы собираемся лепить снеговика. Ты сможешь найти сухие варежки и другую одежду так, чтобы кое-кто об этом не узнал?

Я кивнула, и глядя на спину Ли, тихо спросила:

— Так о чем ты хотел со мной поговорить? Ты сказал, что тебе не терпится домой, чтобы…

Тодд посмотрел на детей, затем на Ли и произнес:

— Думаю, нам лучше обсудить это попозже.

После обеда, облачившись в сухие варежки, шарфы, чистые куртки и брюки, они снова отправились на улицу лепить снеговика. Затем приехали рабочие, которые весной стригли нам газоны и кусты, и стали расчищать дорожки. Я тоже решила выйти на воздух. Сюзанна все еще валялась в постели, а Ли громыхала посудой и что-то бубнила, так что улица обещала мне больше спокойствия. Я оделась потеплее, натянула тяжелые сапоги и присоединилась к детям и Тодду.

— Нам потребуется морковка для носа и пара пуговиц для глаз, мама, — сказал Тодд. — Как ты думаешь, из чего лучше сделать рот?

— Как насчет стручка красного перца? Думаю, что у Ли должен быть в запасе красный перец.

— Что скажете, ребята? — спросил Тодд. — Стручок красного перца?

Дети издали одобрительные возгласы и вернулись к своей работе, а я подошла к Тодду, чтобы забросить удочку по поводу просьбы Сюзанны.

— Как в действительности настроен Хайни? Как тебе кажется? Он очень зол?

— Очень. А что?

— Сюзанна хочет, чтобы ты съездил к нему и убедил закончить картину. Что скажешь?

— Ничего не выйдет.

— Ты уверен?

— Абсолютно, — решительно заявил он, глядя мне прямо в глаза. Кажется, теперь я знала, о чем он собирался со мной поговорить. Мне стало казаться, что я чувствовала это еще до того, как он улетел в Калифорнию в такой спешке.

— Почему ты так уверен, Тодд? У тебя был с Хайни какой-то разговор о судьбе картины?

— Да, Баффи. Хайни завязывает с Голливудом. Он собирается продать студию.

— Понимаю, — сказала я и добавила, отчетливо выговаривая каждое слово: — А ты собираешься ее купить?

— Да!.. Но как ты догадалась? — Он взял меня за руку. — Об этом я и хотел с тобой поговорить.

— Тогда давай поговорим! — Я повернулась и пошла к дому.

Он встал у меня на пути и спросил:

— Так ты найдешь стручок красного перца? — Ему было пора возвращаться к детям.

Тодд и дети закончили своего шестифутового снеговика, последним штрихом был его рот из перца. Теперь осталось подобрать шляпу, шарф и курительную трубку, чтобы он выглядел щеголем. Затем я занялась ужином. У Ли, кажется, разболелась спина, и ей пришлось лечь. Я не сомневалась, что Сюзанна в состоянии причинять людям головную боль, а это видимо, был первый случай, когда из-за нее разболелась спина.

Я хлопотала по кухне, когда вошел Тодд и предложил пригласить на ужин Сьюэллен со всем ее семейством.

— Не самая удачная идея. — Я энергично замотала головой. Сьюэллен, как и Ли, совершенно не выносит Сюзанну.

— Наша отзывчивая Сьюэллен?

— Наша высокоморальная Сьюэллен, — твердо сказала я.

— Знаешь, раньше я никогда этого не замечал, но Ли и Сьюэллен очень похожи. Ли тоже очень отзывчивая. Она, например, может пожертвовать церкви половину своей зарплаты. А в смысле морали она ничуть не уступает нашей дорогой Сью. — Подумав, он добавил: — В отличие от Говарда.

— Говарда? Говард очень отзывчивый человек, да и аморальным его никак не назовешь.

— Да, — согласился Тодд, голодными глазами поглядывая на сельдерей. — Но он не такой непоколебимый — он более… — он задумался, подбирая правильное слово, — более терпимый, более открыто мыслящий. Признай, что Сьюэллен несколько ограничена… лишена гибкости. — Он подбирал слова осторожно, боясь задеть меня, — Говард не берет на себя роль судьи, так бы я сказал…

Тодд был прав. В отличие от Сьюэллен, Говард действительно никогда не брался судить других людей. Но интересно, к чему был весь этот разговор? Ответ показался мне простым: Тодд разворачивал кампанию. Да, пожалуй, иначе и не назовешь — именно кампанию. Ком негодования подступил к горлу. Я едва могла дышать. Тодд искал себе союзников — Говард был первым, — а мы еще даже не начинали разговор о студии.

— Ты же знаешь, что все равно ничего не выйдет, — сказала я.

— Что не выйдет? — С сельдерея он переключился на оливки, и теперь посасывал косточку.

— Через Говарда ничего не выйдет. В этой семье решающее слово принадлежит Сьюэллен, а она никогда не согласится с этой твоей голливудской затеей. Ну, и потом, для чего тебе одобрение и благословение Сьюэллен и Говарда? Разве тебе недостаточно моего окончательного решения? Ведь у меня все еще есть право не соглашаться, правда?

— Баффи Энн! — произнес он с упреком. — Ты знаешь, мы никогда ничего не делаем без обоюдного согласия…

Да, слова звучали разумно. Вот только не уверена, что они соответствовали истине. А истина заключалась в том, что у меня просто не хватало сил в чем-то ему отказать. И он об этом знал. А я знала, что теперь эта студия и Голливуд стали стремлением, которому он не мог противостоять.

* * *

Мы больше не возвращались к этому разговору до самого позднего вечера. К ужину Сюзанна наконец сподобилась встать и выйти к нам. После ужина они вчетвером стали играть в «кэндилэнд», а я осталась в кухне убирать со стола и мыть посуду. Когда я присоединилась к ним, Сюзанна уже успела на треть опустошить бутылку «Джека Дэниелса». Тодд не пил «Джек Дэниелс», и я знала, что раньше бутылка стояла запечатанной.

Мы с Тоддом отправились укладывать детей. Сюзанна перебрала всю нашу коллекцию пластинок и записей, но не нашла ничего подходящего, и поэтому включила радио. Когда мы наконец спустились, она, прикрыв глаза, танцевала в одиночестве под звуки песни, доносящейся из радиоприемника:

— Это Бо, — объявила она. — Я его голос всегда узнаю, даже старые записи. — Она протерла глаза, — Баффи, ты с ним поговорила? Ты попросила его повлиять на Хайни?

Я собиралась было ответить, но меня опередил Тодд.

— Извини, Сюзанна, — мягко проговорил он, — но Хайни не только закрывает картину. Он собирается продать студию и уехать из Голливуда. Он возвращается в Даллас. Он сказал, что продаст студию, как только найдет покупателя. А еще он сказал, что продаст он ее или нет, ноги его больше не будет в Калифорнии.

Сюзанна рухнула на диван и, всхлипнув, залилась слезами. Вдруг она прекратила рыдать и прорычала:

— Вот что случается, если не оформить все на бумаге! Хайни купил эту студию для меня. Он сам сказал! А на мое имя ее не оформил. Боже, какой я была дурой. Ублюдок жирный!

Наконец нам удалось поднять ее в спальню, и, как маленького ребенка, уложить в постель. Да она и была ребенком. Все дети не понимают, что жизнь — это улица с двусторонним движением.

Мы снова спустились вниз.

— Больше не могу, — сказала я. — Неважно, что она натворила — мне все равно ее жалко. Она такая беззащитная.

Тодд покачал головой:

— Нет. Сюзанна какая угодно, но только не беззащитная. Просто иногда она кажется такой. Вчера она оплакивала потерю «дорогого Хайни». Но сегодня вечером наступила вторая стадия. Хайни ублюдок, который ее обокрал, отнял у нее студию. Теперь я не удивлюсь, если в любой момент наступит и третья стадия.

Мы носились с Сюзанной как с писаной торбой, не зная, поддержать ее или осудить. То же самое было, когда умер Поли. Мы сидели перед камином в библиотеке и пили простое красное вино непонятного происхождения. Осторожно посмотрев друг другу в глаза, мы поняли — пришло время для серьезного разговора.

— Но зачем, Тодд? Зачем? — спросила я.

Он не стал притворяться, что не понимает, о чем идет речь, и, улыбнувшись и подняв брови, сказал:

— Не знаю. Мне стало казаться, что я ужасно устал от торговых центров. Пропал азарт. Пропало удовольствие от того, чем я занимаюсь. Удовольствие и восторг… — Я, глупая женщина, ухватилась за соломинку. Я была благодарна ему за то, что пропал восторг всего лишь от торговых центров, а не от нашего брака. — Мне трудно жить без цели, к которой надо стремиться. Так со мной было всю жизнь, начиная с того дня в приюте — мне было лет восемь, — когда я понял, что, если хочу стать чем-то большим, нежели просто худеньким сиротой без мелочи в кармане, то должен научиться бегать, быстро бегать. И я сосредоточился на игровых видах спорта. В десять лет мне стало ясно, что бейсболистом я не буду. Тогда я решил стать боксером. В двенадцать я уже понял, куда меня зовут мои способности, и задался целью окончить колледж. Собственно, передо мной стояло несколько задач, и решать их предстояло по очереди. Теперь у меня есть ты, дети, красивый дом, сеть торговых центров — моя персона оценивается в несколько миллионов долларов. Но знаешь, Баффи, после первого центра и первого заработанного миллиона азарт прошел.

Я была в отчаянии. Наверное, он меня дурачил. Я и представить себе не могла, чтобы он работал без азарта. Он повернулся к бару, чтобы налить себе что-нибудь покрепче. Я быстро нашла себе утешение — по крайней мере, он не сказал, что у него пропал азарт после того, как он первый раз женился и завел пару ребятишек.

Тодд приготовил два коктейля «Блэк Рашн» и дал один мне.

— Ну, пожалуйста, Баффи Энн! Я хочу этого! Мне это необходимо!

— Это я вижу, но скажи мне, что ты понимаешь в кинобизнесе?

— Ничего. Совершенно ничего. Но я не могу понять, чем кинобизнес, съемка фильмов может отличаться от строительного бизнеса. Вместо того чтобы приобретать в собственность землю под строительство, приобретаешь в собственность экранное пространство и снимаешь кино. Вместо архитекторов, привлекаешь режиссера; вместо строительных бригад — съемочные группы, операторов, ассистентов; вместо зданий есть актеры. А затем, когда все готово, вместо того чтобы сдавать внаем домовладельцам площади, сдаешь внаем владельцам кинотеатров картины. И риск прогореть при этом значительно меньше. Если держать расходы на производство все время под контролем, то деньги всегда можно вернуть, даже в случае провала. Всегда можно продать картину на обычное или кабельное телевидение или выбросить ее на иностранный рынок. Кроме того, всю работу можно разделить на работу для кино и работу для телевидения. Одно покрывает другое — это старый принцип, — он улыбнулся, — который звучит так: «Никогда не клади все яйца в одну корзину».

— Понимаю.

Мне было ясно, что Тодд уже все как следует обдумал. Он ничего не понимал в самом кино, но о деловой части кинобизнеса имел представление.

— А как насчет денег? Покупка студии должна обойтись не в один миллион… — я развела руками. Я действительно не могла представить, сколько это должно стоить. Где-то я читала, что «Двадцатый Век», например, стоил порядка четырехсот миллионов — колоссальная цифра. К тому же нельзя было с уверенностью сказать, что эта цифра точная. Конечно, я понимала, что студия «Сюзанна» относилась к другой категории. Я понимала также, что часть стоимости «Двадцатого Века» относилась к ее размещению на территории Беверли-Хиллз, где земля очень дорогая. Ведь речь шла о недвижимости. А студия «Сюзанна» располагалась в Голливуде, и земля там намного дешевле. И все равно, у нас не было таких денег. Мы владели сетью торговых центров в Огайо, но если вычесть из их стоимости все, что мы должны были выплатить банкам — арифметика довольна простая… — Сколько это будет стоить, Тодд?

— Мы можем купить ее за гроши, — вполголоса произнес он.

Эта фраза заставила меня задуматься. И забеспокоиться. Я вспомнила, что то же самое сказал Хайни, когда объявил о покупке студии. Эти гроши обошлись ему слишком дорого.

— Что значит, за гроши, Тодд?

Он решил не начинать с крайней цены.

— Хайни заплатил за пустующую студию двадцать пять миллионов. Он ее восстановил, реконструировал и оснастил современным оборудованием. На все это он затратил, как минимум, еще двадцать пять миллионов. Ну, и конечно, он приобретал рабочие материалы в собственность и работал с ними. У него были контракты с продюсерами, с которыми он участвовал в совместных разработках.

Он все еще не называл окончательную цену. Но я была хорошей ученицей своего мужа и знала, какие вопросы задавать.

— Какова балансовая стоимость студии?.. Хотя бы приблизительно? Соотношение активов и пассивов?

— Где-то около ста миллионов. В кинобизнесе есть некоторые нюансы. Стоимость некоторых сделок. Финансовая отдача от отдельных программ, значащихся как активы. Есть множество подводных камней.

— Представляю себе. Но в целом, плюс-минус сто миллионов?

— Кинобизнес — это не точная наука, — сказал он, как бы защищаясь. — В этом и заключается его прелесть.

— Сколько он хочет, Тодд?

— Он хочет продать ее мне… нам… за пятьдесят миллионов.

— И ты это называешь «гроши»?

— Эта цена вдвое меньше ее истинной стоимости.

— Но зачем ему это нужно? Хайни казался мне одним из самых ловких дельцов в Штатах. Миллиардер, начавший с нуля. С чего вдруг ему продавать нам студию за половину ее стоимости? Он же теряет вложенные деньги?

— Да, это так. Он только начал этот бизнес, а вначале, ты знаешь, случаются и потери. Но он продает студию так дешево по другой причине. Он хочет побыстрее от нее избавиться. Он хочет вообще побыстрее обо всем этом забыть. Ты понимаешь? А мне он симпатизирует — все просто. Миллиардер может позволить себе такой каприз…

У меня пересохло во рту. Я внутренне содрогнулась. Но я была готова понять все: и то, что Хайни хотел побыстрее покинуть Голливуд и вернуться в Даллас, и то, что он хотел забыть Сюзанну и студию, и то, что он мог себе позволить подобные финансовые потери. Да и вообще, зачем быть миллиардером, если не можешь ничего себе позволить?

— А как насчет того, что студия теряет деньги? Ведь ясно, что до сих пор она работала в убыток? Что мы будем делать с этим?

— Вспомни, как мы начинали, Баффи Энн?

Ответ был известен нам обоим, и все же я заметила:

— Мы покупали убыточные дела, и они обходились нам гораздо дешевле, чем те, что функционируют нормально.

— А затем?

— А затем заделывали дыры, через которые утекали деньги.

— Именно так, — удовлетворенно заключил он.

— Но ты уверен, что студия действительно стоит сто миллионов? Ты читал финансовый отчет? Ты изучал бухгалтерские книги? Ты был там всего лишь два дня. Как ты мог определить, на чем студия теряет деньги?

— На это не потребовалось слишком много времени. Ответ стал мне ясен прежде, чем я открыл первую бухгалтерскую книгу. И если ты немного подумаешь, то тоже быстро сообразишь, в чем дело.

Я молчала примерно с полминуты, а потом сказала:

— Хайни покрывал собственными деньгами все убытки от «Любви и предательства». — Это сорвалось с моих уст как утверждение, а не как вопрос.

Тодд был мной доволен.

— А теперь подумай, что еще Хайни делал не так?

На этот раз мне пришлось задуматься на целую минуту.

— Сосредоточившись на Сюзанне, на ее фильме и ее карьере, он пренебрег всеми остальными сторонами кинобизнеса. — Влюбленный дурак.

Я была вознаграждена широчайшей улыбкой Тодда.

— Ты выразила все в нескольких словах.

Но все же не было полной ясности с цифрами.

— Так ты смотрел книги?

— Ну конечно нет. У меня и времени на это не было. Так, бегло просмотрел, но в основном, я полагаюсь на те цифры, которые мне привел Хайни. — Он снова улыбнулся. — Если не знаешь, на чье слово можно полагаться, то лучше вообще не играть в эти игры.

Что верно, то верно. И все же мое сердце билось все учащеннее. Не было ли изъяна в расчетах Тодда? Не пропустил ли мой гений того, что лежало на поверхности?

— Но ведь картина находилась в производстве больше года. Не могу похвастаться выдающимися познаниями в области кинобизнеса, но думаю, что на нее ушли просто астрономические суммы… миллионов сорок-пятьдесят. Но насколько мне известно, это не ах, какая сверхъестественная сумма для картины, превысившей свою смету, так?

Тодд покачал головой.

— Таким образом, наши гипотетически выведенные сорок-пятьдесят миллионов составляют пассив?

— Совершенно верно, — согласился Тодд.

Я широко раскрыла глаза. Как мог он не замечать того, что лежало на поверхности?

— А ты видел, с какой стороны баланса числится картина? Вдруг она числится как актив, в счет будущих прибылей? Ты спрашивал об этом? И вообще, достаточно ли у студии активов, чтобы покрывать огромные затраты? А если картина числится в активе и составляет часть стоимости студии? Тогда она вообще съедает всю стоимость этой собственности. Это довольно странная, и я бы сказала, довольно опасная бухгалтерия, когда пассивы записываются по другую сторону баланса. Собственно говоря, картина просто не может быть ничем иным, кроме пассива, пока она не завершена и не продана, правильно? А это значит, что, если общая стоимость студии составляет сто миллионов, а стоимость картины достигает пятидесяти — шестидесяти миллионов, то вся активная часть баланса сгорает. И чего тогда стоит эта собственность? Простое вычитание.

Тодд рассмеялся от восторга.

— Прекрасно, Баффи Энн. За финансовый анализ ты заработала высший балл. Но дело в том, что «Любовь и предательство» вообще не входит в баланс. Этой картины даже в книгах нет. Все издержки, до единого пенни, покрываются личными деньгами Хайни Мюллера. Это его личные издержки.

Я была ошеломлена.

— Как это так? Почему?

— Потому что Хайни хочет быть уверен, что эта картина никогда не будет завершена. Что она никогда и нигде не будет показана. Он может просто чиркнуть спичкой и сжечь уже отснятые части картины, а с ними и бизнес-план. Не говоря уже о сценарии.

Конечно. Стоит ли быть миллиардером, если не можешь позволить себе такой каприз, как месть! Бедная Сюзанна!

— Бедная Сюзанна, — пробормотала я.

И все же я была восхищена глубиной чувств Хайни. Месть, стоимостью сорок — пятьдесят миллионов долларов. О, Сюзанна, как сильно он должен тебя любить!

В конечном счете именно сила любви и мести Хайни лишила меня последней возможности избежать неизбежного.

Моя агония продолжалась.

— Ну, а деньги… Где ты собираешься взять такую сумму?

— Ты же знаешь Хайни. Как только я позвоню ему и сообщу о своем окончательном решении, можно считать, что сделка совершена, и студия наша. Не надо ничего подписывать, а расплатиться можно будет, когда мы будем к этому готовы, когда я продам галереи. Джентльменское соглашение.

Да. Оба они были джентльменами. Мой Тодд и Сюзаннин Хайни.

— Наши красивые торговые центры! Мы так старались, создавая их…

— Это всего лишь кирпич, стекло и бетон, Баффи Энн.

Теперь он ждал моего окончательного ответа. Я посмотрела в его темные глаза, в которых отразился последний вопрос. Разве он не знал, что между нами не могло быть неразрешаемых проблем? Разве я не говорила ему, что готова последовать за ним в ад? Еще тогда, давно, когда мы были детьми? Для меня он по-прежнему оставался тем же мальчишкой, моим героем. А сердце, в отличие от зеркала, говорило мне, что и я все еще та же девчонка, очарованная и околдованная.

Я улыбнулась ему сквозь слезы:

— Я ведь никогда не говорила тебе «нет», правда?

Понимая, что он одержал полную победу, Тодд крепко прижал меня к себе.

— И никогда об этом не жалела, правда?

— Нет, никогда!

— Тогда зачем надо было пугать меня до смерти столь долгими колебаниями? Чего ты боишься, Баффи Энн?

— Страшно, Тодд. Все-таки чужое место. Может быть, я просто боюсь перемен — боюсь, что там мы и сами станем другими — ты и я.

— Не бойся, Баффи Энн. Я никогда не изменюсь. И ты тоже. Во всяком случае друг для друга. Я хочу, чтобы ты испытывала то же наслаждение жизнью и азарт, что и я! Помнишь — «Я вверяю свою жизнь тебе! Мы пройдем по жизни рука об руку…» Наша свадебная клятва…

В день свадьбы я смеялась. Теперь у меня на глазах выступили слезы — я была тронута тем, что он вспомнил эти слова. Но вдруг я сообразила: он никогда не говорил ничего подобного. Это он только что придумал!

Он взял меня за руку, и мы отправились в спальню.

— Нам придется сразу рассказать Сюзанне про покупку студии, Тодд. Иначе было бы несправедливо. Для нее это будет шоком, но чем раньше она обо всем узнает, тем лучше.

— Утром первым делом мы поставим ее в известность.

Тодд заснул быстро и спал сном победителя, а я всю ночь ворочалась с боку на бок, думая о том, с чем мне предстоит расстаться. За дом я не переживала. Дом — это то место, где живет твоя любовь. Ли? Она никогда не говорила о том, что у нее есть какие-нибудь родственники. Правда, у нее была ее церковь, к которой она очень привязана. Жизнь без Ли представлялась мне немыслимой. Удастся ли нам уговорить ее поехать с нами?

Остается Сьюэллен! Сьюэллен, Говард, Бекки и Питер! После того как умерла тетушка Эмили, других родственников у нас не осталось. Как же я смогу без них обходиться? И наши любимые, великолепные торговые центры? Тодд был не прав. Они значили для нас больше, чем бетон, кирпич и стекло, и даже больше, чем доходы, которые приносили… Они были воплощением нашей юношеской мечты.

Когда Тодд объявил о том, что мы покупаем студию, Сюзанна жалобно заскулила. Она была потрясена, но вдруг лицо ее посветлело.

— Вы доснимете «Любовь и предательство!» Это замечательно! В конце концов, все состоится. — Она посмотрела на Тодда почти с обожанием.

— Нет, Сюзанна. К сожалению, из этого ничего не выйдет. «Любовь и предательство» в сделку не входит. Хайни не оставляет нам картину.

Теперь она была шокирована по-настоящему. Ее лицо выражало нечто близкое к ненависти.

— Подонок! Я убью его! А вы еще называетесь моими друзьями? — Она развернулась и побежала в свою комнату.

Я была вне себя.

— Думаешь, она укладывает вещи? — спросила я Тодда. — Я чувствую себя ужасно. Как какая-нибудь предательница. Как ты думаешь, третья стадия уже наступила?

— Не думаю. И не думаю, что она укладывает вещи… пока.

В течение двух часов Сюзанна не высовывала носа из своей комнаты. Тогда я сама поднялась к ней и осторожно постучала в дверь.

— Да? — холодно отозвалась она.

— Сюзанна, ты в порядке?

— Отойди от моей двери!

Тодд надел пальто, шарф и перчатки.

— Ты в офис? спросила я.

— Да. Хочу переговорить с Говардом.

Конечно. Ему обязательно нужно было переговорить с Говардом. Говард и Сьюэллен владели двадцатью процентами акций магазинов «Кинг». Раз уж Тодд собрался выставлять их на продажу, Говарда непременно следовало поставить в известность.

Тодд позвонил мне из офиса.

— Сюзанна уже вышла из своей комнаты?

— Еще нет. Ты поговорил с Говардом?

— Да.

— Ну и что он сказал?

— Он был удивлен.

— Я не сомневалась, что он удивится. — Ты уже едешь домой? — Мне вовсе не хотелось оставаться наедине с Сюзанной, когда она соблаговолит вылезти из своей комнаты.

— Еще нет.

— О!

— Мне нужно поговорить с Сьюэллен.

— О!

Я знала, с чего начнется их разговор. Тодд придет к ней в кухню. Она угостит его кофе и тем, что успела сегодня испечь. Может быть, яблочным пирогом. Шаг за шагом Тодд будет подбираться к главному. Вот только я совершенно не могла предположить, что из всего этого выйдет, повезет Тодду или нет.

— Послушай, Сьюэллен, Говард мне там будет очень нужен.

— С тобой будет Баффи. Она во всем тебе помогает.

— Баффи будешь нужна ты. Она отказывается ехать без тебя, — он улыбнулся ей с видом победителя.

Сьюэллен усмехнулась.

— Слушай, Тодд, я люблю Баффи и тебя, но мы с Говардом не можем забыть обо всем на свете только потому, что тебе в голову пришла какая-то бредовая идея. Мы вполне счастливы здесь, и во многом благодаря тебе наша жизнь финансово обеспечена. Ты был более чем щедр, ведь ты не обязан был давать нам эти двадцать процентов.

Тодд покачал головой:

— Это было хитростью. Зная Говарда, я рассчитывал, что он будет работать за двоих.

— Я не верю, что причина заключается в этом. Но речь не о том. Финансово мы обеспечены. Зачем нам рисковать тем, что имеем ради чего-то большего? Все необходимое у нас есть.

Он снова покачал головой:

— Ни у кого нет всего!

— А ты уверен, что в Голливуде ты найдешь то, к чему стремишься?

— Нет, не уверен. Но я чертовски уверен в том, что сделаю для этого все возможное. Я хочу этого.

— Ты можешь потерять все, что имеешь, все, ради чего вы с Баффи работали…

— Нет, Сьюэллен. Я могу потерять только деньги.

— Я в этом не так уверена, — зловеще произнесла она. — Я читаю газеты и журналы. Знаю, какой уровень разводов в Калифорнии. Знаю, что там происходит с детьми.

— Ерунда. Разводы и плохие дети есть везде. Я, конечно, могу проиграть в деньгах, но моя семья — в ней я уверен на все сто.

— Хорошо. Тогда вернемся к деньгам. Ты должен радоваться, что твоя семья обеспечена ими на всю жизнь. Зачем всем этим рисковать и ради такого нестабильного бизнеса, как кино?

Бедная Сьюэллен, подумал он. Ей неведомо чувство риска. Она не знает, какой тебя охватывает азарт, когда бросаешь вызов.

— В кинобизнесе я не рискую ничем. Все зависит от меня самого. А мне это просто необходимо. Но я не собираюсь давить на тебя, Сьюэллен. Если Говарду хочется сохранить за собой право собственности на галереи, это можно устроить. И если тебе придет в голову открыть какое-то свое дело — у тебя для этого достаточно денег.

Он сказал «тебе», и она не пропустила этого мимо ушей.

— Что ты хочешь сказать? Что Говард тоже хочет ехать в Калифорнию? Что Говарда тянет рисковать и бросать вызов, а я не даю ему жить полной жизнью?

— Я ничего не хочу сказать, Сьюэллен. Я говорил с Говардом, и он ничего мне не ответил. Он сказал, что должен посоветоваться с тобой.

— Ты имеешь в виду, что Говард хочет ехать, но боится признаться в этом мне?

— Просто вам следует обсудить это между собой.

— Так значит это правда? Говард действительно хочет ехать?

— Не могу тебя обманывать, Сьюэллен. Мне кажется, да.

Она испустила стон отчаяния.

— Понимаю. Говард просил тебя поговорить со мной. Ох эти мужики! Всегда все должно быть по-вашему. И все же твоя затея очень опрометчива и напоминает авантюру. Должно быть, это твой образ жизни.

— Замечательно, когда супруги называют это «наш образ жизни».

— Ты говоришь о Баффи, — с горечью сказала Сьюэллен. — А я, увы, не Баффи.

— Нет, — он чмокнул ее в щеку. — Ты Сьюэллен, вторая по красоте женщина в мире.

— Ладно, Тодд. Ты победил. Если Говарду этого действительно хочется, то выбора у меня нет. Но знай, я этого не хотела — я просто с этим согласилась…

— Есть какая-то разница?

— Перестань, Тодд, — грустно улыбнулась она. — Хоть ты и безжалостный ублюдок, но и бесчувственным тебя не назовешь. Ты прекрасно знаешь, в чем разница между «хотеть» и «соглашаться».

— Не обижайся, Сьюэллен. Вот увидишь — тебе понравится на побережье. Солнце круглый год, и апельсины падают прямо с деревьев.

Она покачала головой.

— Это раньше так было. А теперь, пока апельсины не созрели коммерчески, пока их не опрыскали и не покрасили, они хилые, бледные, кислые и уродливые.

Тодд откинулся на спинку стула и рассмеялся.

— Что касается апельсинов, это действительно так.

— Да ты просто волшебник, — сказала я, обняв Тодда. — Настоящий чародей.

Но Тодд выглядел подавленным.

— В чем дело?

— Сьюэллен назвала меня безжалостным ублюдком. Она обвинила меня в том, что я разрушаю их жизнь. И подумала, что я, как Джон Олден, явился, чтобы ходатайствовать перед ней за Говарда.

— А разве не так?

— Совсем не так. Я говорил с ней от твоего имени. Ты моя Майлс Стендиш.

— О Боже! В таком случае мы оба безжалостные ублюдки. Ведь я так рада, что тебе удалось ее убедить. Сьюэллен ничего не понимает. Ей и из Цинциннати сначала не хотелось переезжать, помнишь? Зато как она была рада потом. — Я почти забыла, что еще несколько часов назад сама была готова отвергнуть всю эту затею. Тодд и вправду был волшебником. — Ну а Говард? Он действительно хочет ехать?

— Хочет, — улыбнулся Тодд. — Он в восторге от этой идеи.

— Великолепно! Но остается еще Ли! Нельзя оставлять ее здесь.

Тодд сдвинул брови.

— Где она? Отведи меня к ней…

Я знала, что Ли наша затея была не по вкусу.

Несколько минут спустя меня начали одолевать сомнения. Правы ли мы, вовлекая в наши авантюры Говарда и Сьюэллен? Я и сама-то не была уверена, что хочу ехать, а тут еще Сьюэллен. Что я делала? Влекла за собой в сказочную страну изобилия бойкую Дорис Дей, живущую по соседству? Но тут мне в голову пришло, что Дорис Дей, настоящая Дорис Дей, была жива, и жила она в США, в Голливуде, разве нет?

Сюзанна, самодовольно улыбаясь, спустилась к ужину. На ней был великолепный халат из ярко-оранжевого бархата, слишком шикарный для нашего тихого семейного застолья. Я была рада, что она наконец сменила свой утренний гнев на милость.

— Я решила, что глупо оглядываться на прошлое. Лучше уж я буду смотреть в будущее и думать о следующей картине, которую студия «Сюзанна» снимет с моим участием.

Я бросила взгляд на Тодда. Мне даже в голову это не приходило, а и ему, похоже, тоже.

— Тебе придется кое с чем смириться, Сюзанна, — сказал Тодд. — Я намерен переименовать студию. Она будет называться «Студия Баффи Энн Кинг».

— Моя студия! Ты хочешь переименовать студию, названную моим именем? — Она вскочила, едва не перевернув стул, и понеслась наверх.

— Третья стадия? — спросила я.

— Нет. Пока еще нет.

— Ты серьезно хочешь назвать студию «Баффи Энн Кинг»?

— А почему бы и нет? Раз она называлась «Сюзанна», то почему бы ей не называться «Баффи Энн Кинг»?

— Потому что это звучит как название мемориала — по усопшему. Студия «Кинг» будет вполне достаточно.

На следующее утро Сюзанна не стала дожидаться завтрака в своей комнате. Вместе с Меган и Митчелом она спустилась в столовую, и у всех троих было превосходное настроение.

— А где Тодд? — спросила она, и я ответила, что Тодд уехал из дома больше часа назад.

— У него много неотложных дел. Мы продаем торговые центры, а это связано с огромным количеством бумажной работы.

Она пила кофе и что-то бубнила себе под нос, пока мы с Ли выпроваживали Меган в школу, а Митчела — в детский сад. Когда они ушли, я села рядом с Сюзанной.

— Бафф, дорогая, не обижайся на меня за вчерашнее, — попросила она. — Конечно, вы не можете сохранять прежнее название студии. Было глупо с моей стороны так реагировать. Просто нелегко разом потерять сразу все. Хайни. Картину. А теперь еще и название студии. Конечно, мне было обидно.

— Я думаю…

— Все это не будет казаться таким ужасным, когда я начну сниматься в новой картине. — Я ничего ей на это не ответила. Иногда бывает лучше подержать рот на замке. — Что бы ни случилось, я решила остаться на студии. Когда вы собираетесь переезжать? И как скоро Тодд приступает к работе? Мне не терпится начать новый фильм.

Ну вот, опять.

— Ты же знаешь, такие вещи не делаются наскоком. Тодду потребуется несколько месяцев, чтобы привести студию в порядок, и еще несколько месяцев, чтобы приступить к съемкам. Неизвестно, сколько пройдет времени, прежде чем он сможет предложить тебе роль.

Я действительно так считала, и кроме того, мне хотелось защитить Тодда от ее атак. Я не знала, имеет ли студия какие-либо контрактные обязательства перед Сюзанной.

— А мне что делать все это время? Чахнуть в одиночестве?

— Послушай, Сюзанна, никто из нас еще не знает, что будет дальше. Все решилось слишком быстро. В настоящее время Тодд занят подготовкой финансовых отчетов и других бумаг, необходимых для продажи галереи. Он ведет переговоры с банками-соучредителями, а их множество, и им принадлежит даже большее число акций торговых центров, чем нам.

— Если не возражаешь, Баффи, я не стану слушать о ваших проблемах. Мне и своих хватает… Лучше-ка знаешь, что я сделаю…

Я на секунду задумалась.

— А почему бы тебе не почитать сценарии? Может, удастся найти что-нибудь подходящее, — предложила я. Так обычно говорят детям, когда они маются от безделья в дождливый день.

Идея ей понравилась.

— Ты права. Именно этим я и займусь. И думаю, мне стоит подыскать нового агента, который будет вести мои дела. — Ее мрачный взгляд говорил, что агент ей крайне необходим, чтобы защитить ее от друзей, вроде нас. Я не обиделась. Паранойя была частью ее теперешнего состояния. — Когда Хайни вел все дела, агент был попросту не нужен. Мне необходимо вернуться на побережье, найти агента и начать читать сценарии. Но куда мне ехать? — спросила она, широко раскрыв глаза.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно осведомилась я.

— Куда мне ехать? — не унималась Сюзанна. — Все, что у меня было, это бунгало в отеле «Беверли-Хиллз». Но в нем живет Хайни. Если только он еще не уехал. Ты понимаешь, что у меня там даже дома нет? — возмущенно воскликнула она, как будто в этом была моя вина. — О Боже! Какой я была дурой! Хайни все время твердил мне о покупке дома в Беверли-Хиллз или Бель-Эйре, не говоря уже о скромном убежище в Малибу. Но так ничего и не сделал. Одни разговоры, разговоры и разговоры. Ни черта мне это замужество не дало! Даже дома! А я еще, как идиотка, сижу здесь, в Акроне, вместо того чтобы лететь в Калифорнию и искать хорошего адвоката. Одному Богу ведомо, что было на уме у Хайни все это время. — Она снова посмотрела на меня так, словно я, по сговору с Хайни, держу ее в своем доме в заточении. — Я знаю, что замышляет Хайни. Он хочет, чтобы при разводе я не получила с него ни цента, вот что!

Она снова вскочила и помчалась наверх, чуть не перевернув стул. Я побежала за ней.

— Сюзанна, куда ты?

— Бегу собирать вещи. Позвони в аэропорт. Мне нужен ближайший рейс до побережья. И, пожалуйста, первый класс. А когда закажешь билеты, соедини меня с Клео.

— Клео!

— Да, Клео.

— Зачем?

— Мне нужен лучший «бомбардировщик» в Лос-Анджелесе.

— Бомбардировщик? — удивленно переспросила я. Сначала она просит билеты на самолет, теперь ей понадобился бомбардировщик. Ей что, нужен самолет-бомбардировщик? Но это же бред!

— Баффи, ты что, с неба свалилась? «Бомбардировщик» — это адвокат, занимающийся бракоразводными процессами! Это такой человек, который умеет из камней выдаивать молоко. Именно то, что мне и нужно. Я хочу немного пощипать Хайни перья!

Ага! Третья стадия.

Но одного я все же понять не могла. Как у Сюзанны хватало наглости ждать помощи от Клео? Неслыханное нахальство! А если бы даже Клео и не была непосредственно вовлечена во всю эту историю? Почему надо обращаться к ней?

— Почему Клео? — спросила я, посмотрев на нее.

— Потому что Клео знает толк в таких вещах. Уж в этом она специалист.

Я обзвонила все авиакомпании и с трудом заказала Сюзанне билет на вечер. Затем дрожащей рукой стала набирать номер Клео.

Сьюэллен была права, когда сказала, что у Клео извращенные принципы. Не задавая никаких вопросов, не выражая ни малейшего негодования в адрес Сюзанны, она назвала мне имя крупнейшего специалиста в области бракоразводных процессов. А затем сообщила:

— Весь город только и говорит о том, что Тодд покупает студию Сюзанны. А Лео сказал, что если Тодд не хочет, чтобы студия совершенно развалилась, ему следует немедленно приехать.

Я передала Сюзанне имя адвоката, и весь остаток дня думала, как сообщить Тодду об опасениях Лео. Если раньше я тешила себя мыслью, что еще несколько месяцев нам удастся провести в Огайо, то теперь стало ясно, что рассчитывать на это не приходится.

Как бы там ни было, а машина запущена, и десятую годовщину нашей совместной жизни нам предстоит встречать в Голливуде.

 

43

Как только Тодд сообщил Хайни, что колесо закрутилось, тот немедленно вернулся в Даллас. В результате всякая жизнь на студии «Кинг» прекратилась, а согласно теории Тодда, все, что не работает, быстро погибает. Тодд напоминал скаковую лошадь, закусившую удила, поэтому торговые центры и Акрон, штат Огайо, казались мне местом уже закончившихся скачек.

Через две недели он заявил:

— Все приведено в движение, Баффи. Я бы хотел в ближайшее время вылететь на побережье, а тебе придется пока закончить дела здесь.

Перспектива остаться одной привела меня в панику.

— Почему мы не можем поехать все вместе — ты, я, дети? Говард прекрасно справился бы со всеми последними приготовлениями. Сьюэллен все равно не хочет забирать детей из школы до конца учебного года.

— У Говарда и без того забот полон рот. Пусть он занимается галереей, пока не найдется покупатель. И надо закончить торговый центр в Кантоне. Тебе тоже придется ему помочь. К тому же необходимо завершить наши личные дела — дом и все такое. Это не должно занять больше двух месяцев. А когда появится покупатель, Говарду придется оставаться здесь в течение всего переходного периода. Это результат того, что все эти годы мы держали закрытый магазин. — Он видел, что я все еще расстроена. — Это все временно. К тому же Я буду прилетать на выходные.

— А где ты собираешься жить? — спросила я, словно это было моей главной заботой. — Ты сможешь найти для нас дом?

— Я не думаю, что у меня будет время на поиски дома. Тебе самой придется заняться этим уже на месте. Поживу в гостинице. Может, найму один из бунгало в «Биверли-Хиллз».

О Боже, подумала я со злорадством. Это именно то, что тебе нужно. Надеюсь, ты так и поступишь. Сюзанна тоже поселится в этом отеле, и сделает твою жизнь невыносимой. С утра до ночи она будет изводить тебя своим нытьем. Это послужит тебе хорошим наказанием за то, что ты бросаешь меня на произвол судьбы.

Я представила, какими могут быть масштабы сюзанниных атак и во что они могут вылиться. Во время нашего визита в столицу кино я попала как-то в магазин, где торговали разными голливудскими побрякушками — всякими мелочами, вроде туалетной бумаги с поддельной символикой «Гуччи» или поздравительных открыток с различными голливудскими приветствиями. На одной такой открытке было написано: «Королева трахания Сюзанна».

Мне вдруг стало стыдно. Мои волнения показались мне мелкими, незначительными и унизительными. Может, Сюзанна и была «королевой трахания», но ко мне она все же питала некоторые чувства — привязанность, которая переходит в любовь между друзьями. Ну и, кроме того, даже в 1977 танго танцуют вдвоем. Я могла не до конца доверять Сюзанне, но полностью доверяла моему любимому мужу, моему Тодду.

Итак, он улетел, пообещав вернуться на выходные. А я подумала: если окажется, что он тащит меня за собой в ад, то сейчас, по всей видимости, мы должны находиться в чистилище.

Тодд позвонил в первый же вечер. Он поселился в гостинице под названием «Эрмитаж». Он сказал, что сначала отправился в отель «Беверли-Хиллз», но узнав, что в одном из бунгало остановилась Сюзанна, поспешил оттуда убраться.

— Я подумал, что в моих интересах поселиться где-нибудь в другом месте. Достаточно было представить, что день и ночь она будет стучать в мою дверь и рассказывать свои грустные байки или требовать немедленно приступать к съемкам картины с ее участием!..

— Не знаю, насколько это тебе поможет. Если Сюзанна захочет достать тебя, она достанет.

— По крайней мере, она не будет ломиться ко мне в три часа ночи.

— Думаешь? — Я совершенно не была в этом уверена. Сюзанна своего не упустит ни при каких обстоятельствах.

Через несколько дней Тодд сообщил, что за все время Сюзанна позвонила ему только один раз. Это говорило о том, что стремление немедленно вернуться на съемочную площадку немного в ней поугасло. Она наняла опытнейшего адвоката — некоего Ли Филипса — и они целыми днями готовились к ее бракоразводному процессу.

— Они неразлучны, — сказал Тодд.

— Ты хочешь сказать, что они и живут вместе?

— Нет. По крайней мере, никому об этом не известно. Даже полный тупица-адвокат, каким Филипс отнюдь не является, понимает, что таких вещей допускать нельзя. Поговаривают, что он собирается требовать для Сюзанны в суде двадцать миллионов.

— Правда? Это какое-то безумие. Они с Хайни были женаты чуть больше года.

— Думаешь, это остановит нашу красавицу? Да и Филипса тоже? Говорят, он всегда отсуживает двадцать миллионов. Это его такса.

Мы оба рассмеялись.

— Мне кажется, Хайни тоже может позволить себе адвоката на двадцать миллионов, — заметила я, и Тодд со мной согласился. — Слушай, как только эта тяжба закончится, Сюзанна снова появится у твоего порога. Тебя связывают с ней какие-нибудь контрактные обязательства?

— Нет. Похоже, Хайни имел с ней чисто супружеское соглашение. Но у нас на несколько лет подписан контракт с Лео. И еще контракт на производство тринадцати серий его «Голливуда и Вайна». Рейтинг сериала стал падать, но Хайни выкупил его. А еще мы связаны контрактом с Гаем Саварезом.

Но в данный момент контракты интересовали меня в последнюю очередь. Я продолжала думать о Сюзанне.

— Что ты намерен делать, когда Сюзанна все-таки заявится с требованием снимать ее в картине? И она заявится, независимо от того, есть у нее контракт или нет. Я боюсь, что любая картина с ее участием выльется для нас во множество проблем. Но и отвергать ее окончательно мы тоже не можем.

Тодд вздохнул.

— Может, подождем, когда это произойдет?

Я ждала, что Тодд, как и обещал, приедет на выходные домой. Ведь нас с ним связывало еще одно взаимное обещание что у нас будет не меньше пяти детей. Пришло время выполнять его. Мне было за тридцать, и я готовилась начать новую жизнь в новом доме. Я твердо решила, что не стану принимать никакого участия в работе студии. Буду только матерью и домохозяйкой… если, конечно, Тодд мне позволит.

Я приехала встречать его в аэропорт. Мне показалось, что Тодд изменился, но я не сразу сообразила, чем именно. Неожиданно я поняла, что все дело в загаре. Всего за неделю его кожа приобрела глубокий бронзовый оттенок. Хотя я точно знала, что на пляже он не был. Тогда откуда загар?

— Я загорал в студии. Возле моего офиса есть спортзал, оснащенный тремя видами кварцевых ламп. — Это был загар кинозвезды. — Знаешь, со мной произошел смешной случай. В первый же день я обедал с Лео. Мы были в ресторане, который называется «Ма Maison»… — Я хотела перебить его, сказать, что была в этом ресторане с Сюзанной за несколько дней до ее бракосочетания с Хайни, сразу после того, как она объявила о покупке студии. Тогда все встали и принялись ей аплодировать, едва мы вошли в зал. — … Произошла удивительная вещь. Как только мы вошли, все встали и устроили мне овацию. Я даже не был знаком с этими людьми, а они мне аплодировали! Я почувствовал себя действительно королем…

Ты и есть, ты и есть король. И надеюсь, что ты им останешься.

Через три недели Тодд снова приехал домой на уик-энд. Он не мог говорить ни о чем другом, кроме Голливуда, студии и своих проектов. Со своим обычным упорством он покупал то, от чего отказывались другие: сходящие или уже сошедшие с экрана телесериалы, показ которых телекомпании решили прекратить.

— Я отшлифую их до такого блеска, что они за них драться будут.

Я слушала его вполуха. У меня имелся собственный проект, и мне хотелось убедить Тодда на пару часов забыть о студии. Это оказалось не так уж и трудно.

Я стала спрашивать его, что нового у Клео, Сюзанны и Кэсси.

— Я был так занят, что не видел никого, кроме Лео и Гая. «Голливуд и Вайн» снова начинает набирать очки. Рейтинг этого сериала упал после того, как Лео целиком посвятил себя «Любви и предательству». Теперь, когда Лео снова стал режиссером сериала и главным автором сценария, успех гарантирован. Ах да, как-то я ужинал у Клео. Они с Лео столько раз меня приглашали, что я был не в силах им отказать. А еще, представляешь, в ресторане я встретил Сюзанну с ее другом-адвокатом. Она все время льнула к нему, терлась щекой о его ладонь — совсем как кошка. А вот Кэсси мне повидать не удалось.

 

44

Кэсси открыла заднюю дверь и через пристройку для прислуги вошла в основное здание. Она делала это уже несколько недель подряд. В руках у нее была сумочка с необходимыми принадлежностями — ей хотелось покрыть новой позолотой огромное зеркало, занимавшее почти целую стену у парадного зала, у главного входа в здание. Она уселась на покрытый черной и белой плиткой пол, открыла сумочку и достала из нее маленькую кисточку, несколько листков тончайшей золотой фольги, масло и клей. В ее распоряжении имелось два часа, а затем придется собираться в музей. Так было каждый раз с того самого дня, как ей впервые удалось проникнуть в дом, в эту страну мечты.

Тогда, в первый раз, она тщательно изучила все комнаты, стараясь оставить самое интересное напоследок, осмотрела кухню. Кухня была просторная, обставленная старомодными шкафами из темного дуба. Пол ее был покрыт белым кафелем. Полки буфета изобиловали всевозможной посудой: бокалами, тарелками, расписанными бело-голубыми цветами, белыми фарфоровыми блюдами с золотой каемкой, хрустальными кубками. Затем она прошла в столовую и, затаив дыхание, уселась за стол из мореного дерева, над которым висела огромная люстра из двадцати хрустальных светильников, придававших ей форму шара. Она нерешительно коснулась стола рукой — он был покрыт лишь тонким слоем пыли.

Кэсси пересекла холл и вошла в зал для официальных приемов. Годы работы в музее помогли ей по достоинству оценить все, что здесь было драпировано генуэзским бархатом. Кресло, в которое она так осторожно опустилась, принадлежало «китайскому чиппендейлу». Ковер савоннерийской работы, по которому она могла ступать лишь на цыпочках, был выполнен в стиле «Лионский Лев», его бежевые, красные, голубые и черные краски почти не полиняли.

В тот день Кэсси с трудом заставила себя уйти. Но на следующее утро вернулась и первым делом отправилась в библиотеку. Дрожащими пальцами она касалась стен, облицованных черкесским ореховым деревом. Шторы из нежнейшей шелковой камки итальянской работы вызывали в ней трепет — она боялась, что тончайшая ткань рассыплется у нее в руках, словно паутина. Кэсси рассмотрела ряды книг в кожаных переплетах с золотым теснением и осторожно ступила на позолоченную винтовую лестницу, которая вела на галерею. Здесь ее трепещущий взгляд привлек занимавший весь потолок холст. Она почти не сомневалась, что картина принадлежала перу Джованни Антонио Пеллигриги, умершего более двух столетий назад. Тогда она решила, что должна оценить каждый предмет мебели, каждое произведение искусства в этом доме. Она была в состоянии это сделать — у нее хватало справочной литературы. Можно было даже составить опись.

Ей и в голову не пришло, что дом, в котором она выросла — легендарное поместье Блэкстоун, — был намного больше ее розового замка. Но это все равно не имело бы никакого значения. Этот дом принадлежал только ей.

Даже после второго посещения многое в доме оставалось неизученным.

На следующий день Кэсси снова вернулась сюда. В этот раз она поднялась наверх и стала обходить спальню за спальней, пока не очутилась в детской, стены которой занимали полки, уставленные всевозможными клоунами и плюшевыми мишками. В углу были сложены всевозможных размеров мячи. Оловянные солдатики, вытянувшись по стойке «смирно», стояли на столе. Да, в этом доме жил ребенок — мальчик. Среди игрушек не было кукол. Она вспомнила о пожарной машине, валявшейся возле бассейна.

О, если бы она могла иметь ребенка — не испорченного кровью Гая. Она бы растила его в этом доме. Она бы готовила еду в этой чудесной кухне, обедала бы с ним в этой красивой столовой, укладывала бы спать в старомодную кроватку с белым муслиновым балдахином. Она коснулась балдахина рукой — с годами ткань выцвела и покрылась пылью.

Конечно, она и думать забыла про свою основную работу. В первую очередь требовалось все как следует вычистить и вымыть. Если каждый день приходить сюда в шесть утра, то можно смело в течение двух часов не думать ни о чем другом. После этого можно заняться мелкими восстановительными работами, естественно, учитывая ее ограниченные физические и финансовые возможности. Вряд ли Гай обратит внимание на ее столь ранее отсутствие, а если даже и обратит, то она всегда сможет сказать, что стала совершать утренние пробежки. Или задать ему встречный вопрос — где он пропадал так поздно вечером?

О, если бы только она была способна на непорочное зачатие! Она заставила себя рассмеяться, чтобы окончательно не потерять связь с реальным миром.

Тонкой кисточкой она наносила клей на позолоченную фольгу, как вдруг у нее за спиной, на лестнице, послышался какой-то шорох. Она резко повернулась. Но вместо Дженни Эльман, вместо призрака Джона Старра Уинфилда, там стоял живой мужчина. Вид у него был заспанный, каштановые волосы растрепаны. Одет он был в короткий махровый халат, и в нем не было ничего от привидения.

— Надеюсь, что я вас не очень сильно напугал, — улыбнувшись произнес он и медленно двинулся к ней. Она смотрела в его лицо с высокими скулами и блестящими голубыми глазами. — Мне давно хотелось знать, кто же эта моя загадочная горничная. Я был уверен, что это женщина. — Он протянул ей руку. — Я Джон Уинфилд. Могу поинтересоваться, кто вы такая?

Позже Кэсси не раз думала, что Джон Уинфилд должен был принять ее за сумасшедшую — столько недель подряд приходить в его дом и чистить, скрести, вытирать, убирать, полировать, реставрировать рамы картин и зеркал, штопать мельчайшие дыры в драпировке мебели, стирать, отбеливать, крахмалить и гладить кружевные кухонные занавески. Но он не высказывал никаких суждений на этот счет и спокойно принимал все, что могло бы озадачить и раздражить обычного человека.

Он рассказал ей о себе. Оказалось, что он историк из Стэнфордского университета. В розовом замке он не был с девятилетнего возраста — с тех пор прошло уже двадцать три года. Тогда они вместе с матерью вернулись в Европу. В восемнадцать он вновь приехал в Штаты, чтобы поступить в Стэнфорд. Недавно в Швейцарии умерла его мать. В этом году, как и положено, раз в семь лет, он получил оплаченный годичный отпуск. За этот год он намеревается восстановить свой дом, причем основные работы хотел делать сам. Безвозмездный труд — как грустно заметил он, — а может, напротив, труд по расчету. Как-то он упомянул, что собирается продать дом.

Продать дом — ее дом? Кэсси насторожилась, даже испугалась. Что с ней станет, когда она лишится этого дома? Она тешила себя надеждой, что он передумает. Может быть, это случится, когда работы будут закончены, и он увидит, насколько дом прекрасен. Она должна ему в этом помочь.

— Может быть, вы передумаете и не станете продавать его?

Она не могла видеть, что выражают его глаза: высокие скулы превратили их в длинные, узкие щелки.

— Опыт историка научил кое-чему меня, — ответил он. — Бывают моменты, когда следует ставить точку на прошлом, чтобы с ясными перспективами войти в будущее. По правде говоря, мне нелегко здесь находиться. С этим местом связано слишком много воспоминаний, которые мне трудно понять и принять.

Один вопрос никак не шел у нее из головы. Намеренно ли его мать застрелила его отца? Но спрашивать об этом она не решалась. Они ведь были друг для друга почти посторонними.

— Мой отец был историком, — сказала она. — Мягким, умным человеком. Прежде чем стать хранителем музея Блэкстоун, он преподавал в Калифорнийском университете.

По утрам Кэсси, как и прежде, продолжала приходить в замок. Джон уже знал ее распорядок, и когда она приходила, кормил ее завтраком, который сам готовил. После завтрака они вместе занимались работой по дому и разговаривали. Наконец она могла наговориться за все эти годы почти полного одиночества.

Вечером она возвращалась из музея и обнаруживала, что на ее собственном участке трудится бригада садовников: постепенно кусты обрели симметричные формы, плющ был приведен в порядок, лужайка подстрижена, фикусы приняли шарообразные очертания, сорняки исчезли. Как-то раз, вернувшись домой, она увидела, что весь газон перед домом засажен старомодными розами, на манер английского сада. Тщательно подобранная гамма из розовых, ярко-красных, желтых, белых и бледно-лиловых цветов слепила глаза. Вся эта стрижка и прополка было ответной любезностью доброго соседа, но розы — розы были символом любви.

Кэсси стало казаться, что ее мертворожденный ребенок, что последовавшие за этим выкидыши и бесплодие были великим замыслом природы или Господа Милосердного, предохраняющих ее от рождения несовершенного дитя с несовершенными генами. Но теперь она знала, что делать. Она зачнет и родит чудесного ребенка, со здоровыми генами, со здоровым духом, достойного любви и способного, как и его отец, подарить любовь. И сделает она это ради себя, а не для того, чтобы утереть нос матери.

На выходные Гай уехал на натурные съемки, а Кэсси собрала свою сумочку и отправилась в розовый дом. Уин куда-то уехал — его маленького красного «МГ» не было на стоянке, — но она знала, что скоро он вернется. Он обязательно предупреждал ее, когда ночевал вне дома, а это случалось нечасто.

Она знала, что Уин восхищался ею, желал ее, хотя и не давал этого понять ни словом, ни жестом. Он не был тем мужчиной, который мог приволокнуться за замужней женщиной. Они почти никогда не говорили о Гае, и никогда — о ее замужестве. Но ей казалось, что он догадывается об их взаимоотношениях. Они с Уином стали друзьями, а друзья чувствуют подобные вещи. Она подозревала даже, что Уин догадывается о ее проблемах с матерью.

Она ждала Уина в его спальне. Вдруг на лестнице послышались его шаги — он поднимался, переступая через ступеньку. Догадывался ли он, что Кэсси его ждет? Уже начинало смеркаться, но она не включала свет. Она ждала, затаив дыхание. Уин открыл дверь. Молча Кэсси вышла к нему навстречу. Она была обнажена — ее длинные светлые волосы и белые груди светились в полумраке. Улыбаясь, она протянула к нему руки. В его глазах не было удивления, но был восторг. Он обнял ее, и несколько мгновений они просто стояли, прижавшись друг к другу. Затем он с легкостью поднял ее на руки и отнес на кровать. Они занимались любовью не спеша, с такой нежностью, словно оба были девственниками, словно делали это впервые в жизни, словно до конца дней собирались оставаться вместе. Она не закрывала глаза. Она смело смотрела ему в лицо и читала в нем любовь.

 

45

Все произошло стремительно. Нашелся покупатель на галереи, и новые хозяева, их было несколько, немедленно принялись за дело. Они даже не захотели, чтобы Говард оставался на переходный период: для этого у них имелись свои люди. Три дня спустя от нашей сети торговых центров осталось одно название — «Галереи Кинга». Думаю, что и названию осталось жить недолго. Как только покупатели привыкнут к новым хозяевам, те назовут компанию своим собственным именем.

Таким образом, все мы вылетели на побережье: Ли, я с детьми, Тодд, который прилетал подписывать бумаги, Говард, Сьюэллен и их дети.

Мы со Сьюэллен сразу же занялись поисками подходящего жилья. В качестве агента по недвижимости мы пригласили мать Клео, Лейлу, а ее саму использовали как советника. Я выбрала «Средиземноморскую виллу Бенедикта» — там были бассейн и теннисный корт. Тодд сказал, что именно это и нужно главе киностудии — дом со всеми удобствами в Беверли-Хиллз, своего рода вывеска. Сьюэллен предпочла Энсино. Она сказала, что Вэли подходит ей больше, так как она хочет растить детей поближе к природе и подальше от крупных городских центров. Хоть мне и хотелось, чтобы они жили по соседству, а не за двадцать-тридцать минут езды от нас, оспаривать ее доводы я не решилась. Клео попыталась было выразить свое неудовлетворение ее выбором: Вэли считался непристижным районом. А Лейла Пулитцер сморщилась, словно почувствовала неприятный запах. Но Сьюэллен достаточно было сказать одну единственную фразу: «Если вы не в состоянии подыскать нам дом в Энсино, я, пожалуй, найму другого брокера», как Лейла не замедлила вернуть себе хорошее расположение духа.

У меня их разговор вызвал легкую усмешку. Я была на раннем сроке беременности, и все мне казалось ужасно смешным. Меня беспокоила только Кэсси, заявившая, что она тоже беременна.

Я всеми силами оберегала себя от любых забот, связанных со студией. Мне хотелось быть исключительно домохозяйкой. Тем не менее Тодд предпочитал советоваться со мной по большинству вопросов.

— Так было раньше, и так будет всегда, — заявил он. — Я просто не в состоянии принять без тебя ни одного решения. Так велика моя зависимость.

От такого рода заявлений сердце мое начинало стучать учащенно, а желудок сжимался, но я говорила ему:

— Ты сделал из меня что-то вроде наркотика.

А он отвечал голосом Хэмфри Богарта:

— Но ты и есть наркотик, крошка. Ты в моей крови, и вывести тебя нет никакой возможности. — От этого у меня еще сильнее учащался пульс.

Я справилась с ремонтом дома, купила мебель, устроила детей в школы и попыталась нанять прислугу. Ли ни в какую не соглашалась поселяться с нами на постоянное жительство. Не скрою, все это были приятные хлопоты. Как владельцам студии, нам приходилось следовать определенному общественному укладу. Помимо обычных вечеринок, он включал просмотры, ужины в честь вручения премий, благотворительные мероприятия. И Тодд никогда не позволял мне от всего этого уклоняться. Даже когда мой живот стал таким огромным, что сначала в помещении появлялся он, а уж потом я.

— Мы всегда и все делали вместе, и это будет оставаться так даже в Голливуде. — Эту фразу он повторял снова и снова.

Я дала себе клятву, что несмотря ни на какие обстоятельства всегда буду находить время для старых друзей. В связи с этим я частенько навещала Кэсси — моя беременность проходила легко, а вот она сидела на домашнем режиме по причине предыдущих выкидышей.

Но в ней не было и намека на какую-то болезненность. Чтобы не подниматься по ступенькам, она устроила себе спальню внизу, и со счастливым видом расхаживала по первому этажу своего дома босиком, в одном лишь цветастом платье — ее длинные, светлые волосы были все время распущены. Она, в прямом смысле слова, напоминала цветущую розу, улыбающееся «дитя цветов», хотя движение хиппи уже вышло из моды. У нее не было и тени сомнения, что беременность пройдет удачно и она родит, наконец, здорового ребенка. Это было удивительно — мне казалось, что она должна являть собой комок нервов.

В то утро я приехала к Кэсси около одиннадцати. Прежде чем припарковать машину, я убедилась, что машины Гая поблизости нет. Около полудня, когда мы вдвоем пили чай на кухне, в дверях появился похожий на викинга мужчина с каштановыми волосами, высокий и загорелый. На нем были джинсы и простая футболка. Входя в дом, он не удосужился ни позвонить, ни постучать. Этот факт должен был навести меня на определенные мысли, обрати я тогда на него какое-то внимание. Но меня в первую очередь поразило его сходство с Джоном Войтом. Неужели все здесь были похожи на каких-нибудь киноактеров? Или просто мои мозги перестроились на голливудский манер?

Я заметила, что в одной руке он держал букет пионов, а в другой — сосуд, на четверть, наполненный чем-то, напоминающим куриный бульон. Я смущенно улыбнулась. Такие подарки приносил мне Тодд до того, как начал дарить золотые браслеты и прочие драгоценные безделушки.

Кэсси представила нас друг другу:

— Моя подруга, моя лучшая подруга Баффи Кинг, — сказала она со значением, как бы пытаясь дать ему понять, что я на ее стороне. А затем, повернувшись ко мне, продолжила: — А это мой добрый сосед Джон Уинфилд. Уин живет в розовом замке на холме, — уточнила она.

В этот момент мне, кажется, стало ясно все. Уже не в первый раз я подумала, что жизнь как ни что другое напоминает кино. Если бы Джон Уинфилд и Гай Саварез появились вместе на экране, ни один зритель не усомнился бы, кто есть кто. Гай был мрачным, угрюмым злодеем, а Уин — отважным, но молчаливым героем. Может, в этом и была беда сериала «Голливуд и Вайн», который предстояло возродить нашей студии? Может, причина того, что после первоначального успеха он начал быстро сходить на нет, заключалась именно в Гае, которого зрители не воспринимали в роли полицейского-героя?

А если все было именно так, как я предполагала, то чего ждали эти два идиота? Зачем предавались эйфории в то время, как в воздухе кружила зловещая тень Гая? Насколько Кэсси успела раскрыть душу перед своим героем, и почему он, как и подобает герою, не подхватил ее на руки и не унес подальше отсюда? Был ли он достаточно для этого силен? Был ли он способен вырвать Кэсси из объятий Кассандры Хэммонд и противостоять возможным атакам черного злодея? Насколько мне известно, Гай Саварез был не из тех, кто с легкостью выпускает из рук свою собственность, даже если она не имеет для него никакой ценности.

А может, все это было лишь игрой моего бурного воображения, и Джон Войт — Уин — был лишь тем, кем он предстал передо мной? Очень красивым соседом, который принес куриный бульон?

Я старалась почаще видеться с Кэсси, а Клео, в свою очередь, стремилась как можно чаще видеться со мной. Было ли ее постоянное присутствие обычным проявлением дружеских чувств? Иногда казалось, что Клео взяла меня под свое крыло — она рекомендовала мне лучшего гинеколога и лучшего парикмахера: она объяснила, что для моего общественного статуса лучше, если я буду обедать в ресторане «Ма Maison» по пятницам, а не по понедельникам. Свою заботу Клео объяснила тем, что я ее лучшая подруга и пока не знакома с местными нравами. А может, на самом деле причина заключалась в том, что ее муж работал на моего мужа, и она стремилась заручиться нашим расположением?

Ну вот, выругалась про себя я, у меня уже появляются навязчивые идеи. Голливудская паранойя. Каким цинизмом было думать, что Клео беспокоится только о себе. Наверное, она просто нуждалась в дружбе — в человеке, с которым можно поделиться самым сокровенным, которому можно поплакаться. Должно быть, ей нелегко постоянно создавать видимость активности и благополучия.

Как бы между прочим, Клео рассказывала мне о том, что она сделала для Лео. На что я всегда, тоже как бы невзначай, замечала, какая она хорошая жена.

Вдруг она выпалила:

— Однажды я ушла от Лео. Это была обычная ссора. Ему не понравилось то, что я сделала. Я даже не помню, что именно. Но он сказал тогда, что я отвратительно выгляжу и что мне нужно следить за собой. И ушел, а я стала ломать голову над его словами. Как он мог сказать такое — я выглядела превосходно. Но потом поняла: он просто искал повод. Ему нужно было к чему-нибудь придраться. И тогда меня словно прорвало. Я подумала: «Посмотрим, что ты будешь делать без меня». Тогда у меня была Мария, и я оставила детей с ней, а сама собралась и ушла. Брать детей с собой в гостиницу было невозможно — пришлось бы идти к матери. А этого мне совершенно не хотелось. Я подумала, что она снова начнет распространяться о том, какое счастье быть замужем за Лео, и тогда я ее просто задушу. А ждать от нее чего-то другого тоже не приходится — ты же знаешь мою мать. Так что я оставила детей с Марией, а сама поселилась в «Бель-Эйре». Там довольно спокойно, а мне не хотелось встречать никого из знакомых. На всякий случай, я позвонила Марии и оставила ей свои координаты. Но на самом деле, мне, конечно, хотелось, чтобы она сообщила обо всем Лео, чтобы он, когда придет домой и не застанет меня на месте, запаниковал и бросился на поиски. Чтобы он на коленях умолял меня вернуться!

— Ну, и он умолял?

— Как бы не так. Я даже не знаю, стал бы он? Я поселилась в отеле, позвонила Марии, распаковала сумку, заказала обед в номер и включила телевизор. Я уставилась на экран, даже не притрагиваясь к обеду, и почувствовала, что впадаю в панику. Вдруг Лео вернулся домой, увидел, что меня нет, и просто махнул на это рукой? Что мне тогда делать? Тогда я поспешно собрала вещи и, как сумасшедшая, помчалась домой, чтобы успеть до его прихода. После этого мне в голову уже никогда не приходила мысль бросить его. Если даже у меня и возникает такое желание, я закусываю губу и жду, когда оно пройдет. Представляю, что было бы, если бы я действительно его бросила. Да я бы места себе не находила.

Мне нечего было ей на это ответить. Легко было давать советы другим…

Вдруг Клео рассмеялась — так смеются, когда поведав другому человеку что-то очень личное, затем начинают об этом жалеть.

— Боже, ты можешь подумать, что в моей жизни что-то не так, что я несчастлива.

Похоже, что Сюзанна была своей жизнью вполне довольна. Не то чтобы мы с ней часто встречались. Просто ей совершенно вскружил голову этот ее друг-адвокат, Ли Филипс. Когда я видела их вместе, мне казалось, что она в него по-настоящему влюблена. Она изменилась. Я решила, что это Ли повлиял на нее таким образом. Он не был красавчиком, как мы говорили в юности, но Сюзанна называла его «милашкой». Он и вправду был очень мил. Когда я увидела его в первый раз, меня ошеломило его поразительное сходство с Джеком Николсоном. Я понимала, что снова начинаю поддаваться соблазну сравнивать всех с киноактерами, но в данном случае сходство было неоспоримо. На нем всегда был костюм-тройка и почти неизменные темные очки. Случайно я узнала, что, когда он совершал пробежки, то облачался в велюровый спортивный костюм, а когда ездил верхом — надевал бриджи. Сьюэллен сказала, что не доверяет людям, которые все время ходят в темных очках. Якобы они прячутся за ними, и всегда возникает вопрос, что именно они прячут? А Клео пояснила, что в Лос-Анджелесе костюмы носят только два типа людей — театральные агенты и юристы. Наверное, она была права. Ли действительно был юристом. Но как насчет костюма в сочетании с темными очками? Что это могло означать?

Когда Ли Филипс появлялся в костюме, Сюзанна тоже одевалась ему под стать — в строгие костюмы от Адолфо или красивые блейзеры в сочетании с юбками прямого покроя и сшитыми на заказ шелковыми блузками. Но стоило Ли Филипсу выйти на пробежку в черном или белом спортивном костюме, как в таком же одеянии оказывалась и Сюзанна. Они были близнецами.

Сюзанна на пробежке? Невероятно. Но это было фактом. Она изменилась.

— О, это замечательно! — восторгалась она. — Кислород проветривает мозги, и возникает такое ощущение, что ты паришь в воздухе! Только мои ужасные сиськи все портят. Знаешь, бегать с ними — целая проблема. — Она с вежливым презрением посмотрела на мои полные груди. — Ли так их и называет — «ужасные». Я уже подумываю вернуть их в прежнее состояние, но Ли говорит, что не стоит ничего делать спешно, сгоряча. Но мне трудно выглядеть леди, когда у меня такое. Это все Хайни виноват. Раньше я выглядела элегантно, а теперь просто непотребно, вульгарно.

— Ты не права! И потом, я не думаю, что тебе захочется переделывать все заново. Это такая возня.

— Подумаешь! Они просто имплантировали мне силикон, а теперь с тем же успехом удалят его. Мне будет намного легче бегать. Так что, Баффи, если хочешь бегать, грудь следует сделать поменьше.

— Я не думала о беге, по крайней мере в последнее время. Для меня сейчас важнее благополучно родить того, кто сидит в моем пузе, а ему или ей, скорее всего, хотелось бы иметь молочный контейнер побольше.

— Это так вульгарно, Баффи! — Я не поняла, что она имеет в виду — мою грудь или мои слова. — Но после родов ты наверняка захочешь заняться какими-нибудь упражнениями. Это необходимо каждому.

— Сказать по правде, вслед за этим ребенком я сразу собиралась родить еще одного.

— Ты в своем уме? Боже, ты же даже не католичка. Хотя какое в наши дни это имеет значение. Сегодня никто не заводит больше одного ребенка. Подумай о своих трубах!

Честно говоря, в тот момент я подумала о ее матке, которую она удалила. А еще говорит, что я не в своем уме. По крайней мере, она перестала называть свое тело «храмом» — хоть за это я была ей благодарна.

— Я, как ты выражаешься, думаю о своих трубах. Они с каждым днем становятся все старше, так что вслед за этим ребенком я собираюсь родить не одного, а еще двоих.

— Пятеро детей? Ты и вправду сумасшедшая. Если это Голливуд так на тебя повлиял, то тебе следовало бы вернуться в Огайо. — Я решила пропустить ее слова мимо ушей. Сюзанна стала барабанить своими ухоженными ногтями по крышке кофейного столика. — В эти выходные я хотела пригласить вас с Тоддом к Ли на ранчо. Это в Санта-Барбаре. Тебе, конечно, придется посидеть на зрительских местах, а вот Тодд мог бы поездить верхом. Что скажешь? Езда верхом — это отличная разминка. К тому же она снова в моде. Вообще-то Ли играет в поло. Теперь это опять популярно. Почему бы ему не подключить к этому и Тодда?

— Вообще-то, Тодд теперь очень занят, — слишком занят, чтобы подключаться к чему-то еще.

— Я представляю себе. Как дела на студии? — Похоже, что на самом деле это не очень ее беспокоило.

— Ну… — Мне начинало казаться, что теперь Сюзанна предпочитает быть модной голливудской домохозяйкой, а не голливудской суперзвездой. Я даже подумала, что как только она получит развод и двадцать миллионов долларов, они с Ли сядут на лошадей для игры в поло и скроются за горизонтом в направлении Сансета.

Через месяц с небольшим у меня родился сын Мэтью. А еще через три недели Кэсси родила дочь. Она назвала ее Дженифер, и я вспомнила, что так зовут женщину, когда-то жившую в розовом замке — Дженни Эльман, мать Джона Старра Уинфилда. Если раньше у меня и были какие-то сомнения относительно того, кто является отцом ее ребенка, то теперь они рассеялись. Отпуск Уина закончился. Я знала об этом и теперь затаив дыхание ждала, как поступит мужчина, которого я окрестила героем — хватит ли у него мужества забрать с собой на север своего ребенка и его мать? Но мне бы следовало быть прозорливее. Даже если он и пытался это сделать, у него ничего не вышло — Кэсси сказала, что он принял «временное назначение» в Колумбийский университет. Итак, положительному герою не удалось добиться успеха.

 

46

Когда через несколько месяцев после рождения Мэтью я вновь забеременела, моим самым яростным критиком стала Сьюэллен.

— Как ты не боишься рожать еще одного ребенка, когда мир напичкан ядерным оружием? Я тебя не понимаю.

— У тебя у самой двое детей, — стала оправдываться я.

— Если бы можно было вернуть все назад, может быть, у меня не было бы ни одного.

— То, что ты говоришь, ужасно!

— Ужасен мир, в котором мы живем…

— Не понимаю, как Говард с тобой живет, Сьюэллен. Ты все время пророчишь конец света. А раньше ты была такой веселой, такой жизнерадостной. Возраст не делает тебя лучше. Только добавляет пессимизма.

Мои слова рассмешили Сьюэллен.

— Извини меня, Баффи. Уверена, что этот ребенок будет таким же чудом, как Меган, Митч и Мэтью.

А Кэсси одобрила мою новую беременность. Сама она была в восторге от своей дочки. Ни о ком другом она и думать не могла. Гай появлялся дома исключительно редко, и она не обращала на него никакого внимания. Она по-прежнему ходила босиком, с распущенными волосами, а ее крестьянское платье почти стелилось по полу. Она повсюду носила свою дочку, посадив ее себе в специальный рюкзак, а когда приходило время кормления, просто расстегивала платье и беззаботно выполняла свои обязанности.

— А что говорит по этому поводу Гай? — Я имела в виду бесконечные визиты Уина.

— О, по-моему, он очень доволен дочкой. Только о ней и говорит. Мы с Дженифер ездим к матери, а когда возвращаемся, он каждый раз спрашивает, что она говорила о его дочери — ее наследнице?

— И что она говорит?

— Немного. Не могу сказать, чтобы она была переполнена чувствами. Она все время рассматривает лицо Дженни. Все время ищет сходство и приговаривает: «Поживем — увидим». А еще она презрительным тоном спрашивает о карьере Гая.

Не слишком много нового, со вздохом подумала я.

— А что она говорит об Уине? И что Гай о нем говорит?

Кэсси посмотрела на меня довольно холодно.

— Что может моя мать говорить об Уине? Ей даже неизвестно о его существовании. Да и Гаю едва ли об этом известно. Он вообще никого не замечает вокруг себя. Все, что его интересует, это то, что теперь есть наследница поместья Блэкстоун. Собственно говоря, Гай почти не бывает дома. Он снял какое-то жилье в Голливуде. Говорит, что хочет быть поближе к студии — у него бывает множество ночных вызовов. Насколько мне известно, сериал пошел в гору. Это правда?

Мне не хотелось быть голословной.

— Во всяком случае, так утверждает Тодд, — пробормотала я. — Но Гай же должен догадываться о тебе и Уине?

Эта тема была ей явно не по душе. Но видя мое упорство, она раздраженно ответила:

— Он отзывается о нем с презрением. Считает, что только дурак станет бесплатно присылать людей, чтобы те приводили в порядок чужой участок.

— А он не задается вопросом, почему он присылает их бесплатно?

Кэсси с горечью усмехнулась.

— Ты имеешь в виду, не задается ли он вопросом, являемся мы с Уином любовниками? — Я молча посмотрела на нее. — Нет, не задается. И знаешь, почему? Потому что считает меня безмозглой дурой. Он думает, что у меня никогда не хватило бы смелости завести себе любовника. И знаешь, что еще? Если бы даже моя мать знала о существовании Уина, она бы тоже решила, что у меня никогда не хватит на это смелости. У моей матери есть что-то общее с, Гаем. Они оба считают меня никчемной идиоткой.

Уин… Ребенок… А статус-кво сохраняется!

Клео тоже сочла мою новую беременность сумасшествием, но вслух этого не сказала. Она предпочла промолчать. На ней были ковбойская шляпа, бриджи и ковбойские сапоги цвета ружейной стали. Она нервно расхаживала взад-вперед по моему искусственному солярию, беспрерывно что-то обдумывая. Наконец, ее прорвало.

— Знаешь, что говорят в городе о студии «Кинг»?

— Что?

— Что это не настоящая студия. Что мы все телевизионщики.

— Ну, и что это означает, Клео?

— Это означает, что все считают нас неспособными снимать настоящее кино… Думают, что мы годимся лишь для телевидения. Сериалы, коммерческая реклама, телефильмы. И то лишь те, что уже побывали на экране, только подчищенные. А все настоящие картины, которые выпускает «Кинг», снимают независимые компании, лишь используя площади студии. И не важно, что «Кинг» продает картины. Продавать и снимать — это разные вещи.

С одной стороны, я могла понять Клео и даже симпатизировала ей. Она настолько самозабвенно посвящала себя работе на съемочной площадке, что воспринимала все эти разговоры как личное оскорбление. Мне, конечно, было ясно, что она выражает не только свои переживания, но и переживания Лео. Хотя студия «Кинг» и дала ему возможность улучшить свое материальное положение за счет переделки и улучшения старых материалов и телефильмов, он все же стремился к настоящему искусству — хотел стать настоящим киносценаристом и режиссером. И учитывая царящие в Голливуде настроения, я не могла его в этом винить.

Но с другой стороны, как смела она приставать ко мне со своим нытьем, со своей критикой в адрес Тодда и того, что он делает на студии «Кинг»?

— Чтобы существовать и развиваться, студия должна делать деньги, — заявила я, сдерживая злобу. — Тодду с таким трудом удалось поставить студию на ноги после фиаско «Любви и предательства»! А Лео, несмотря на все его творческие способности, один из виновников этого кошмара. Мне кажется, Тодд тоже проявил незаурядные способности, сделав финансовое положение студии стабильным. И мне плевать, что в этом городе нас называют телевизионщиками. А если Лео это не нравится, Тодд не станет его удерживать. Если он хочет перейти в какую-нибудь более престижную фирму, мы всегда сможем обойтись и без него.

Услышав мои слова, Клео широко раскрыла глаза. Она была шокирована, даже испугана.

— Не понимаю, Баффи, почему ты так со мной говоришь. Я всегда считала, что мы подруги. — Она огляделась по сторонам, словно хотела убежать. Словно не знала, куда от меня спрятаться.

— Да, мы подруги, Клео. И надеюсь, что останемся подругами.

Она робко засмеялась.

— Но ты говоришь со мной как начальница. Ты даже угрожаешь мне, Баффи. Угрожаешь работой Лео.

— Нет, Клео, это не так. Просто я говорила с тобой честно. И потом, разве не ты говорила мне, что это город начальников? И тот, кто хочет выжить, должен подчиняться принятым здесь правилам игры?

— Я вовсе не хотела сказать ничего такого. Просто я сообщила тебе, что говорят о нас всех, о студии «Кинг». Почему, ты думаешь, на наши «теннисные воскресенья» больше не приходят те, кто хоть что-то из себя представляет?

— Мне очень жаль, Клео. Может быть, мы сможем вас заменить на этом поприще? У нас превосходный теннисный корт. А мы его совершенно никак не используем. Может будем проводить «теннисные воскресения» в нашем доме? Может, владелец студии «Кинг» окажется более удачлив в привлечении знаменитостей?

Мы уставились друг на друга. Клео была права: я становилась другой. Я набирала власть. А мне казалось, я просто забочусь о своих беременностях.

Перед уходом она стала искать путь к примирению.

— Все говорят, что Тодд — гений, финансовый гений. Мне кажется, сегодня в этом и заключается залог успеха. Вовсе не обязательно быть гением творческим, достаточно быть гением финансовым.

Я пересказала Тодду кое-что из нашего разговора с Клео. Я думала, что он лишь посмеется над этим, но не тут-то было. Он был ошарашен.

— Слушай, Тодд, мы здесь совсем недолго. Чуть больше года. И за это время ты поставил эту чертову студию на ноги. Она стала приносить доход. Ты обеспечил работой огромное число людей…

Он задумчиво улыбнулся.

— Я и в Огайо обеспечивал работой огромное число людей. Я приехал сюда не просто для того, чтобы стать удачливым бизнесменом. Для этого не стоило все это затевать. Какой смысл лезть в кинобизнес, если не ставишь перед собой цели добиться чего-то настоящего, чего-то значительного?

— Но ты справляешься с этим великолепно!

Он кивнул головой.

— Ты имеешь в виду «Месть в субботнюю ночь»? — Речь шла о фильме, который он только что продал одной из телекомпаний и который должны были показывать по телевидению в один из субботних вечеров. — Или нашу первую полнометражную картину — «Дитя сатаны»?

— Ты делаешь все с таким вкусом!

Он улыбнулся и снова кивнул.

— Да, это действительно классный проект. Кровь, кишки, вопли подростков.

— Да, это просто замечательно! — повторила я.

— Нет, Баффи. Что такое замечательно? Это то, что замечают: то, что выглядит внушительно! А мне пока не удалось создать ничего внушительного.

О, я так болела за него! Я обняла его и крепко прижала к себе. О Тодд, ты для меня самый внушительный! Так хорошо, что ты у меня есть. Для меня не существует ничего важнее. О Тодд, самое внушительное — это моя любовь к тебе!

 

47

После многомесячных отсрочек, опросов свидетелей и множества вылитой грязи бракоразводный процесс Сюзанны приблизился наконец к завершению. В день, когда должен был выступать Ли Филипс, она пригласила меня с собой в суд.

— После завершения процесса мы устраиваем грандиозную вечеринку у Джимми. Это будет настоящий праздник, не сомневайся. Так что постарайся найти какое-нибудь платье, которое прикроет твой позор.

— Мой позор?

— Именно. Расхаживая с таким пузом, ты даешь всем понять, что занималась этим! Ты как бы объявляешь во всеуслышание: «Я трахалась!»

Мне хотелось спросить, что она сама объявляла во всеуслышание, расхаживая с такими огромными сиськами, но делать этого я не стала. Начав встречаться с Ли Филипсом, она стала их стесняться и не скрывала этого в наших беседах. После того, как в результате выигранного процесса она получит свои миллионы и выйдет замуж за своего учтивого адвоката, Сюзанна рассчитывала вернуть их в прежнее состояние. И мне не хотелось портить ей настроение.

Когда она заехала за мной по дороге в суд, я была поражена ее видом. Я обращала внимание на то, как она одевалась на предыдущие слушания. Она неизменно следовала стилю, который приняла для себя, начав встречаться с Филипсом: костюмы от Шанель, скромные блузки строгого покроя, туфли на низком каблуке. Теперь же на ней было исключительно короткое полосатое платье с таким глубоким вырезом, что ее огромные груди почти вываливались наружу. Его дополняли белые сапоги на высоченном каблуке и уложенные на макушке волосы — прическа, которую не носили уже лет двадцать. В таком виде Сюзанна не была похожа ни на первоклассную модель, ни на блестящую актрису. Она не была похожа даже на первоклассную проститутку, а напоминала скорее дешевую уличную шлюху.

Я не знала, что сказать.

— Это Ли посоветовал тебе так одеться? — Когда в ответ она утвердительно кивнула головой, я совершенно растерялась.

— Он сам выбрал это платье. Сегодня я нанесу решающий удар. Мне кажется, он добивается того, чтобы судья понял, какое чудо досталось Хайни и от чего он отказался. — В начале разговора она улыбалась, радуясь произведенному на меня впечатлению. Но вскоре ее улыбка сделалась довольно вялой. — Я и вправду чувствую себя по-дурацки. Скорее бы все это кончилось — я наконец смогу вернуть свою грудь в нормальное состояние.

Ли Филипс установил в зале суда стенд, к которому его помощник прикрепил огромный фотоснимок. Это был цветной рекламный фотоснимок, на котором Сюзанна, одетая в исключительно элегантное вечернее платье, демонстрировала свои духи. Затем он снял его и прикрепил другой, на котором Сюзанна была изображена в шикарном меховом манто. Один за другим менялись снимки с изображением очаровательной, элегантной, изысканно одетой Сюзанны. Они были превосходны. Я посмотрела на Сюзанну. Рот ее был раскрыт, а взгляд исполнен тоски.

Затем Ли Филипс произнес:

— Сюзанна, прошу вас, подойдите сюда.

Сюзанна нерешительно поднялась со своего места и посмотрела на меня. Я уже поняла, что затевал Ли Филипс.

— Нет, Сюзанна. Не надо! — Я тоже встала и взяла ее за руку. — Не надо, Сюзанна! Не ходи!

— Сюзанна, — повторил Филипс любезным тоном. С мгновение поколебавшись, она, словно лунатик, направилась к стойке. Но Филипс решительно взял ее за руку и остановил на полпути.

Показания предыдущих дней так изобиловали откровениями, что зал был почти до отказа заполнен представителями прессы, но в этот момент воцарилась гробовая тишина. Я была рада, что Хайни не присутствовал на заседании.

— Ваша честь, — спокойно начал Филипс, — вы убедились, что представляла собой Сюзанна до того, как вышла замуж за Хайнца Мюллера. — Теперь прошу вас убедиться, в кого превратил ее Хайнц Мюллер. — Голос его стал громким. — В дешевую проститутку!

В тишине зала раздался чей-то смешок, затем началось невообразимое! Я подбежала к Сюзанне и хотела увести ее. Рот ее был раскрыт, голова запрокинута, глаза бегали.

И вдруг она испустила пронзительный крик, вопль отчаяния, неистовый звериный звук:

— Он тр-р-рахал меня!

Пытаясь вытащить Сюзанну из зала заседаний и расталкивая всех, кто попадался на пути, я думала, что нам двоим противостоит весь мир. Сюзанна была слепой тряпичной куклой, а я — ее рыдающей беременной телохранительницей. Я расталкивала столпившихся вокруг нас репортеров, орудуя одной лишь записной книжкой. Некому было даже помочь нам добраться до машины. Да, нам противостоял весь мир. Я вцепилась в Сюзанну, продолжая отмахиваться от направленных на нее объективов. Будь что будет, но никому не удастся сфотографировать Сюзанну в этом платье.

Наконец мне удалось добраться до водителя Сюзанны, и он подал ее машину к подъезду. Мы нырнули внутрь, и я велела везти нас ко мне домой. Навстречу нам вышла Ли, и я сказала ей, что случилось нечто ужасное! Она приняла у меня Сюзанну и помогла ей подняться наверх. Я позвонила на студию Тодду, но, видимо, он уже об этом знал и теперь направлялся домой.

* * *

В течение нескольких последующих дней мы не подходили к телефону и даже наняли охрану для дома. Сюзанна ни с кем не разговаривала. Я даже испугалась, заговорит ли она вообще когда-нибудь. Позвонил Ли Филипс. Тодд снял трубку. Я слышала, как он процедил:

— Если ты когда-нибудь увидишь меня на своем пути, разворачивайся и иди в другую сторону, иначе я убью тебя!

Потом он повернулся ко мне, покачал головой и произнес:

— Даже после того, что он выкинул, ей все равно не присудили двадцать миллионов.

— А сколько? — спросила я.

— Учитывая, что все относительно, довольно скромную сумму.

Казалось, что Сюзанна никогда уже не станет прежней. Тодд беспрестанно повторял ей: «Сюзанна, я задумал для тебя грандиозную картину», но его слова не находили в ее душе никакого отклика, никакого интереса. Он расхваливал ей свой замысел, пересказывал сюжет, даже цитировал реплики из сценария, но все это не производило на нее никакого впечатления.

— А я и не знала, что ты собираешься снимать что-то грандиозное. Когда был написан сценарий?

Тодд беспомощно развел руками:

— Получив твой ответ, я собирался поручить его Лео.

Нам показалось, что Сюзанна нуждается в медицинской помощи, и мы предложили ей подумать о том, чтобы обратиться к психиатру. Но она сама решила уехать из города и временно поселиться в небольшой клинике в Палм Спрингс. Мы отвезли ее туда, и я обещала, что стану ее регулярно навещать. Она поцеловала сначала меня, а затем Тодда.

— Вы были всегда моими друзьями. Моими единственными настоящими друзьями. Разве что… — Она пожала плечами и не стала продолжать фразу. — В общем, я встретила вас в счастливый день. Друзья до гроба?

Я кивнула.

 

48

В то лето родился мой сын Майкл, и я поздравила себя с тем, что до сих пор мне удавалось придерживаться намеченного графика — прошло два с небольшим года с тех пор, как мы переехали в Калифорнию, а в нашей семье стало двумя Кингами больше. Оставался еще один.

Приехала Кэсси и привезла мне в подарок рюкзак для переноски ребенка, точно такой же, в каком она носила Дженни.

— Как у вас дела? — поинтересовалась я.

— Замечательно. Дженни просто чудо.

— А Уин? Как дела у Уина?

— У него все в порядке.

Итак, она все еще пребывает в своей эйфории, подумала я. И не желает ничего предпринимать.

— Я рада за него, — заметила я с тенью сарказма. — И завидую его выдержке. Он закончил работу в Колумбийском университете?

— Он подписал контракт еще на год. Уин говорит, что изучение истории учит выдержке.

— Вы оба в ней нуждаетесь. Ну, а Гай? У него тоже все в порядке? — Я испытывала некоторую неловкость, пытаясь сорвать с Кэсси пелену мнимого благополучия, но ничего не могла с собой поделать. Мне хотелось, чтобы она наконец начала действовать, бороться за свое счастье.

— О, я его почти не вижу. Я тебе говорила, что он снял апартаменты в Голливуде. Так что мы женаты чисто формально.

Мне хотелось встряхнуть ее. Она была согласна до смерти сохранять такое положение вещей, лишь бы не вступать в противоречия со своей матерью. Да и Уин приводил меня в бешенство. Он был идиотом, раз мирился с этой ситуацией. Похоже, это общая болезнь тех, кто изучает древнюю историю. Они совершенно не понимают современный мир, его законы. И в один прекрасный день это может сослужить им плохую службу, как это произошло с Сюзанной. А уж Сюзанна крепкий орешек. Она не получила такого изысканного воспитания, как Кэсси и Уин. В сравнении с такими тепличными цветами, как они, Сюзанна настоящая полевая лилия. Если уж она не в силах противостоять законам современной жизни, то как быть им?

Я не ошиблась насчет Сюзанны. Она действительно была крепким орешком. Не прошло и трех месяцев, как она полностью оправилась и стала почти такой же, как прежде: самоуверенной, дерзкой и полной энтузиазма. Но что-то изменилось у нее внутри. Да и во внешности тоже. Она вернула свою грудь в нормальное состояние и вдобавок подтянула задницу.

— Пришлось привести в порядок старую жопу, — сказала она. — Где это видано, чтобы кинозвезда ходила с дряблым задом? — Она попросила разрешения пожить у нас, пока окончательно не придет в себя и не возобновит свою карьеру. — Ведь скоро ты начнешь меня снимать, правда, Тодд?

Я сказала ей, что она может оставаться в нашем доме, сколько это необходимо, а Тодд уверил ее, что скоро что-нибудь для нее подыщет. Никто из нас не мог ей отказать.

Сьюэллен сочла наше решение безумным.

— Как вы можете позволять ей так бесцеремонно вторгаться в вашу жизнь? Это безумие! Она начинает злоупотреблять вашей добротой.

— Перестань, Сьюэллен! Ты сама всю жизнь всем помогаешь и не получаешь за это никакой благодарности, но тем не менее, продолжаешь делать то, что считаешь нужным. Мы с Тоддом не можем бросить Сюзанну, когда у нее такие неприятности.

— Неприятности не у Сюзанны, Неприятности у вас, — зловеще произнесла она.

Я постаралась успокоить ее, но сама слегка нервничала. У меня возникло смутное подозрение, что переезд Сюзанны в наш дом не что иное, как изощренная форма шантажа. Может быть, таким образом она рассчитывала побыстрее заполучить от Тодда обещанную картину.

Я взяла в дом новую горничную по имени Росита. Она совсем недавно переехала в Штаты из Мексики и почти не говорила по-английски. На самом деле я сделала это ради Ли, правда, против ее желания. С появлением в доме Сюзанны появилась и масса новых хлопот, и без посторонней помощи было не обойтись. Чтобы не раздражать Ли, я поселила Роситу в шоферской над гаражом, а не в комнате для прислуги, по соседству с Ли. Шофера у нас все равно пока еще не было.

Произошли в доме и другие перемены. Сюзанна очень быстро нашла общий язык с Меган, очарованной ее красотой и лоском. Она рассказывала девочке всякие смешные истории и баловала ее всевозможными побрякушками, цветными шарфиками и детскими сумочками, приговаривая при этом:

— Разве не замечательно, если твой папочка даст мне главную роль в хорошем кинофильме?

Естественно, после этого Меган начинала осаждать Тодда:

— Папа, почему ты не дашь Сюзанне роль? Она ведь такая красивая!

Все это стоило Тодду больших переживаний. Конечно, ему очень хотелось использовать возможности студии для съемок настоящей полнометражной картины. Он как бы боролся с собой — с зовом собственного сердца — и продолжал снимать материал для телевидения, который приносил быстрый доход. Но он обещал Сюзанне главную роль, и ее постоянное присутствие в доме подстегивало его запустить этот проект в жизнь. А с другой стороны, его одолевали сомнения — справится ли Сюзанна? А если и справится, не начнет ли она вести себя как примадонна? Ведь примадонна, даже если она блестящая актриса, способна вызвать резкое увеличение затрат. В поисках ответа на этот вопрос он стал меньше времени проводить дома. Присутствие Сюзанны давило на него.

А Сюзанна, которая еще в Огайо изучала испанский, решила подружиться с Роситой и даже стала ее доверенным лицом. Та рассказывала ей о преследованиях со стороны недружелюбно настроенной Ли, о зловещих звуках, которые преследуют ее в отделенной от остального дома шоферской. Сюзанна стала для нее утешительницей. Она даже подарила Росите атласное вечернее платье, розовую шаль и полбутылки «Арпеджи». В конце концов у меня стало складываться впечатление, что Росита обслуживает исключительно Сюзанну — беспрерывно ей что-нибудь приносит, убирает за ней, готовит ей ванну, расчесывает ее длинные рыжие волосы, гладит одежду. Росита напрочь забыла о существовании других членов семьи — меня, Тодда, четверых детей, Ли, которую она должна была время от времени заменять, и няни, которая тоже нуждалась в ее помощи.

Наконец я решила взять все в свои руки и сказала Тодду:

— Вы же обсуждали на совете директоров новые картины? Отдай одну из них Сюзанне!

— Но я не могу принимать решение такого масштаба на основании семейного обсуждения. Рисковать этими картинами ради Сюзанны невозможно — я очень боюсь, что она снова выкинет какой-нибудь фокус. И потом Лео говорит, что она не годится для характерных ролей. Он считает, что ее удел — шумная мелодрама.

— Лео! — ухмыльнулась я.

— Мне наплевать, что из себя представляет Лео как человек, но я уважаю его мнение как режиссера. Дело в том, что у Лео уже есть замысел телефильма, который мог бы подойти для Сюзанны. О молодой актрисе, которую преследует маньяк…

— Ура, Лео! Именно это и называется оригинальной концепцией.

Тодд улыбнулся моему сарказму.

— Но это именно то, что нужно для низкобюджетных картин. Почти весь фильм снимается в павильоне. И Сюзанне это вполне по силам. К тому же мы окончательно отказываемся от «Голливуда и Вайна», но контрактные обязательства перед Гаем Саварезом сохраняются. По-моему, из него получится превосходный маньяк-психопат. Согласись. Есть в нем что-то зловещее. Снять это мы сможем довольно быстро. В настоящее время Гай пользуется очень большой популярностью у телезрителей. Да и для Сюзанны сроки имеют огромное значение. Между съемкой полнометражной картины и появлением ее в кинотеатре может пройти до двух лет. А ей необходимо появиться на экране немедленно. Разве ты это не понимаешь? — убеждал он меня. — Мне не составит труда продать замысел любой телекомпании. К тому же это принесет быстрые деньги всем.

— А режиссером будет Лео? И это после…

— А почему бы и нет? В этом городе все сотрудничают и враждуют с одними и теми же людьми. Актеры работают на продюсеров и одновременно судятся с ними по поводу пяти процентов, не выплаченных от проката предыдущей картины. Да, все сходится — Лео, Сюзанна, Гай. И потом, как я смогу выполнить данное Сюзанне обещание. Это ведь тоже важно.

Да, подумала я, для Тодда важно сдержать слово, данное Сюзанне. Да и за Кэсси я была рада. Хорошо, что Гай будет сниматься в этом фильме, хоть он и телевизионный. Все равно его сериал закрывается. Я надеялась, что фильм пройдет с большим успехом, и Кэсси перестанет использовать его отсутствие, чтобы не вступать в конфронтацию с матерью. Я была уверена, что Кэсси мазохистка, которая просто не хочет что-либо менять в своей жизни. Что касается Уина, он стал для меня большим разочарованием. А мне так хотелось, чтобы он взял ситуацию в свои руки!

Я ожидала, что Сюзанна поднимет большой шум из-за того, что вместо полнометражной картины ей предлагают телефильм. Но она была вполне довольна. Тогда мне стало понятно, что она уже не так уверена в своих силах, как раньше. Телефильм не был таким уж серьезным испытанием и требовал от нее меньшей отдачи. Она сказала, что пока будет создаваться сценарий, займется поисками жилья.

Я предложила ей купить квартиру — это было бы хорошим вложением денег и подходящим жильем для одинокой женщины. Именно это она и сделала при помощи Лейлы Пулитцер. Собственно говоря, она купила квартиру в том же доме, где жила Лейла, в престижном районе Уилшира. Покидая нас, она сказала:

— Забавно, я переезжаю в студенческую квартиру. А Ли… — Впервые после скандала в суде она упоминала его имя. — Ли обещал, что мы купим этот шикарный дом в Сансете… Ну, тот, что всегда мне нравился. Ты же знаешь, Баффи, мне казалось, что я действительно его люблю. Я думала, что и он меня любит. Какой я была дурой! — Было заметно, что ей нелегко об этом говорить.

— Не стоит оглядываться назад, Сюзанна, — сказала я, пожав ей руку. — Давай лучше думать о будущем и воплощать наши грандиозные замыслы.

Сюзанна рассмеялась.

— В чем дело? Что тут такого смешного?

— Знаешь, что мне больше всего запомнилось в Ли Филипсе?

— Что?

— Его огромнейший член. Ты не поверишь.

Тут уж и я рассмеялась. Мы смотрели друг на друга и не могли совладать с приступом хохота.

Это был сумасшедший мир. Сюзанна любезно попросила Клео помочь ей отремонтировать квартиру, и Клео так же любезно согласилась. Клео отлично знала, где и что купить и как все это побыстрее доставить. В данном случае речь шла о громоздкой белой мебели и огромных детских подушках серебристого цвета. Сюзанна была от них в восторге.

— Сейчас это очень модно, — объявила она. — Последний писк!

Уезжая, она взяла с собой Роситу. Ни Ли, ни я не возражали. Хотя, конечно, она могла бы предварительно посоветоваться с нами.

 

49

«Подкрадывающийся» вышел в эфир весной и стал хитом номер один. Все, включая миллионную аудиторию, и критиков, которые обычно совсем неблагосклонно воспринимают картины такого типа, и членов телевизионного жюри, были в восторге. Фильм занял первое место по рейтингу. Журналисты обрушились на Гая, сравнивая его с классиками жанра и называя его новым Питером Лорром. И хотя они были более сдержанны относительно Сюзанны, исполнившей роль запуганной звезды, все же была отмечена ее исключительная красота. Ее ставили в один ряд с красавицами тридцатых — сороковых годов, указывая на отсутствие в последнее время в кинематографе актрис, подобных ей. Говоря о сценарии и режиссуре Леонарда Мэйсона, отмечали его утонченность и профессионализм, а также редкостную способность противостоять дешевым режиссерским приемам.

— Но ведь это именно то, что я сделал, — читая рецензии, заметил Тодд. — Вместо того, чтобы создавать произведение искусства и продавать его в кинотеатры, ухватился за дешевые приемы.

— Не будь смешным, — немедленно выступила я. — Ты снял великолепную картину. Что тебе не нравится? Что она вышла на телевидении? Ну и что? Тебе за нее присудят «Эмми»!

— Разве ты не понимаешь? Я должен снимать настоящее кино, раз уж называю себя кинематографистом. В телебизнесе все проще — продать картину не составляет труда. Мне следовало бы использовать предоставившуюся возможность. Мне следовало бы подойти к этому творчески. Я должен был вовремя понять, что Гай способен тот же материал перенести на большой экран. Я должен понять, что внешность Сюзанны достаточно неординарна для наших дней, даже при нехватке у нее исполнительских качеств. Все говорят, что по-настоящему красивых актрис в Голливуде можно по пальцам пересчитать. Зато здесь хватает отлично подготовленных профессионалок — профессионалок с простоватой внешностью. Но где красавицы? Где неотразимые актрисы с качествами звезды?

Я была уязвлена — впервые мы так открыто обсуждали достоинства Сюзанны. Тодд уже говорил о ней, не как о «второй по счету красавице после меня».

— Если все это правда, — сказала я, — если Сюзанна действительно обладает качествами звезды, почему никто, кроме Хайни, который был просто по уши влюблен в Сюзанну, не обратил на нее внимания и не дал ей роль в полнометражной картине? Она уже давно крутится в Голливуде. И ей уже за тридцать.

— Сомневаюсь, что это имело какое-то значение — задумчиво произнес Тодд. — Мерилин Монро тоже была на виду, но, пока ей не исполнилось тридцать, никто так и не раскрыл ее истинных возможностей.

Хороший пример — Мерилин! В тридцать раскрыт ее истинные возможности, а в сорок она уже покойница! Я содрогнулась.

Тодд расхаживал взад-вперед, бубня себе под нос:

— А сценарий? Сценарий, написанный Лео, не стыдно показать где угодно. Но Лео-режиссер превзошел даже Лео-сценариста. Разве ты не видишь, Баффи Энн? У меня было все: исполнители главных ролей, сценарист, режиссер. Я должен был использовать эту возможность, но не сделал этого. У меня был шанс, и я упустил его!

Он был в таком отчаянии, что я не знала, чем его утешить.

— Ну, хорошо, будем считать, что на этот раз ты все упустил и на этот раз ограничишься «Эмми». В будущем ты не упустишь его и получишь «Оскара». Договорились?

— О'кей. В следующий раз «Оскар» наш. — Он обнял меня и прошептал на ухо: — У меня самая красивая жена в мире. А это значит, что и я все время должен быть на высоте. Разве это так ужасно?

— О Тодд, ты и так самый лучший!

— Нет, это совсем не ужасно. Это замечательно — я же тебе говорила.

Теперь, вспоминая о нашем с Тоддом разговоре, я понимаю, что именно благодаря ему я согласилась со всем, что происходило с нами в дальнейшем.

Тодд понимал, что рецензии критиков достигли ушей Гая. Он становится важным, чванливым, высокомерным и требовательным. Тодд понимал, что, несмотря на контрактные обязательства, Гай мог запросто от них отказаться и получить лучшие условия где угодно. Он предлагал ему сценарии, подразумевая, что звезда такой величины имеет право решающего голоса при выборе той или иной картины. Он давал ему понять, что не пожалеет сил, чтобы помочь ему сохранить положение звезды первой величины.

По правде говоря, меня устраивало, что Гай так возомнил о себе. Раз уж Кэсси сама не могла решиться на первый шаг, пусть это сделает за нее Гай. Это было вполне реально. Достаточно ему возомнить, что он уже настолько значительная персона, что больше не нуждается в деньгах Кассандры и в самом поместье Блэкстоун.

Тодд не пожалел усилий, чтобы заставить Лео пошевелиться. Он хотел получить от него сценарий — оригинальный или экранизацию, не важно. Лишь бы он предусматривал совместное участие Гая и Сюзанны.

— Режиссура тоже моя?

— Да.

— Можешь рассчитывать на меня, Тодд. — И Лео взялся за дело.

Сюзанна была единственным человеком, с которым Тодд старался держать дистанцию. Ему не хотелось играть на ее нетерпении, — кто знает, когда будет готов сценарий. Прав он был или нет — не знаю. Но он не давал ей окончательного ответа. Просто говорил:

— У меня грандиозные замыслы. Полнометражная картина. Но ты же знаешь, сколько это требует времени. Ты ведь не новичок. Тебе следует подумать, чем сейчас заняться. Нам не хочется, чтобы зритель забыл о твоем существовании. Помнишь, с чего Хайни начал твою рекламную кампанию? С шоу в Лас-Вегасе. Найми менеджера и займись этим. Успех в Вегасе после успеха на телеэкране закрепит твое положение как суперзвезды.

Но ее не так-то легко было провести.

— А ты уверен, что не пытаешься просто избавиться от меня? — Затем она обратилась ко мне. — Он не пытается избавиться от меня?

— Только на время. Ты произведешь в Вегасе настоящий фурор.

 

50

Дженни, наряженная в кружевной передник, открыла нижние створки кухонного шкафа и убрала в него всякие банки и склянки. Кэсси выложила из сумок продукты, купленные по дороге от матери. Теперь она совершала эти ритуальные поездки не более одного раза в месяц. Разобравшись с продуктами, она переодела Дженни, а сама продолжала ходить, в чем вернулась — на ней были блейзер, свитер, юбка, сандалии на не очень высоком каблуке, ну и, конечно, колготки — Кассандра с осуждением относилась к голым ногам.

Посмотрев на дверь, она увидела Уина. Лицо ее засияло.

— Уин! Я как раз собиралась переодеться и идти к тебе. — Но он не улыбался, и глаза его были прищурены так, что по ним совершенно ничего не было видно. Ее охватила тревога. — Что-то случилось?

— Пока не знаю. Скажи, ты сообщила матери, что уходишь от Гая? Ведь он уже добился успеха, правда? А ты именно этого ждала, не так ли? Именно такого грандиозного успеха?

— Нет, Уин, не так. Ты не понимаешь. Моя мать никогда не согласится с успехом телефильма, — запинаясь произнесла она. Уин смотрел на нее как-то странно, даже со злостью. Ей нужно было убедить его подождать еще немного. — Но это не важно. Важно то, что Тодд обещал Гаю главную роль в полнометражном фильме. Это будет картина года. А Тодд всегда держит слово. Именно этого мы и ждали, и это вот-вот произойдет.

— Не совсем так, — возразил он. — Это ты ждала или внушила себе, что ждешь. А я? Я ждал, когда ты повзрослеешь и станешь сильной, полноценной женщиной, а не робким, запуганным ребенком. Я ждал, что ты встанешь и пошлешь ко всем чертям этих двоих — Гая и, в особенности, свою мать. Я ждал, что ты наконец вырвешься из ее лап!

Дженни крутилась у него под ногами. Он взял ее на руки, прижал к себе и поцеловал в щеку.

Кэсси уставилась на него испуганным взглядом. Уин никогда раньше так с ней не говорил.

— Уин, дорогой, ты всегда был таким замечательным, таким терпеливым. Теперь все уже почти позади. Картина… На нее не уйдет много времени. Нам недолго осталось ждать.

Дженни коснулась щеки Уина.

— Уинни, — рассмеялась она.

— Нет, Кэсси, — обрезал он. — У нас больше не осталось времени. Ты меня не слушаешь. Ты должна сделать это теперь, до того как к Гаю придет успех и осуществятся твои иллюзорные мечты. Иначе это потеряет всякий смысл. Только в том случае ты сможешь обрести истинную свободу, если немедленно решишься на этот шаг. Проблема никогда не заключалась в твоих взаимоотношениях с Гаем. С самого начала речь шла только о твоих взаимоотношениях с матерью!

— Уинни! снова пролепетала Дженни.

Он посмотрел на девочку, лицо его дрогнуло. Затем он снова перевел взгляд на Кэсси.

— Только подумай. Если бы мать Дженни повзрослела и стала настоящей женщиной, Дженни могла бы называть меня папой. А ей не помешало бы иметь настоящего папу.

С этими словами он поставил дочку на пол и вышел из дома.

Кэсси приехала повидаться со мной, и я сразу же догадалась, что это не обычный визит. Она была чрезвычайно возбуждена, а когда я предложила ей чаю, она попросила чего-нибудь выпить.

— Конечно, — сказала я и отправила Дженни на кухню пить молоко с печеньем вместе с Ли и Мэтти, а сама повела Кэсси в бар.

Она пересказала мне свой разговор с Уином, и я подумала: «Ну наконец-то!» Мой нерешительный, сдержанный герой в конце концов заявил о себе.

— Но ведь он не прав, Баффи? Скажи мне, что он не прав.

— Ну, конечно, я этого не сделаю. Он сказал тебе то же самое, что я повторяла не один год. Все эти годы ожидания ты занималась самоуничтожением. Ты понапрасну тратила время, вместо того чтобы жить и быть любимой. И если теперь ты станешь дожидаться, когда выйдет этот фильм в надежде на триумф, то окончательно добьешь себя — тебе придется уползать с поля боя как побитой собаке. Уин прав. Это потеряет всякий смысл. Тебе следует пользоваться моментом, пока это еще что-то значит. А не дай Бог что-нибудь случится? Вдруг Гай первым захочет расстаться с тобой и подаст на развод? Если дела у него пойдут в гору, ничто уже не сможет ему помешать. Он возомнит, что больше не нуждается в тебе. С чем тогда ты останешься? Твое положение сделается еще хуже теперешнего. Ты останешься у разбитого корыта один на один со своей матерью. Она скажет, что ты не в состоянии удержать даже никчемного мужа. А если и у Уина лопнет терпение? Он и без того ждет уже достаточно долго, Кэсси. Постарайся не потерять его, — заклинала я. — Если ты неспособна противостоять Кассандре ради самой себя, сделай это ради Уина, ради Дженни!

Но она лишь рыдала. Она была безнадежна. Годы непреодолимого страха наложили на нее свой отпечаток.

Я пыталась найти слова. Что-нибудь, что помогло бы ей сдвинуться с мертвой точки:

— И еще, Кэсси. Картина — это долгая песня. За это время может произойти все что угодно. Может случиться что-то, что ты не в силах будешь объяснить своей матери. Поговаривают, что Гай ездит по городу и заманивает к себе молоденьких девочек. Тодд уже предупреждал Гая, но он все отрицает, говорит, что это неправда. Он стал таким высокомерным — намного более высокомерным, чем раньше. Кто знает, что у него на уме? Лучше тебе побыстрее от него избавиться, пока не разразился публичный скандал. Если ты этого не сделаешь, то тебе придется отвечать не только на вопросы матери. Не забывай, что есть еще Дженни. Ведь все считают, что ее отец Гай. И что тогда?

— Я убью его!

Я не принимала ее слова всерьез, расценивая их как проявление истерики, хотя было довольно странно слышать нечто подобное из уст слабой, беззащитной Кэсси. Моему спокойствию пришел конец, когда я услышала историю о Дженни Эльман, застрелившей своего мужа, и узнала, что в спальне Кэсси, в шкафу, дожидаясь своего часа, хранится оружие.

Вдруг мне пришло в голову, что Кэсси совершенно не отреагировала на мои слова о распускаемых о Гае слухах; она не удосужилась ни подтвердить их, ни опровергнуть.

— Гай Саварез слишком умен, чтобы ставить на карту всю свою жизнь ради каких-то дешевых потаскух.

Но так ли это на самом деле? Можно ли вообще считать умным эгоиста, возомнившего себя пупом земли?

Вдруг я поймала себя на мысли, что лучше было бы нам вообще никогда не слышать о Гае Саварезе. Лучше бы Тодду не снимать никаких картин с его участием. Гай Саварез — весьма сомнительный партнер. Он еще преподнесет всем нам сюрприз.

 

51

Наконец в игре Сюзанны появилось то, что все от нее ждали, хоть на это и ушло несколько месяцев. В основном благодаря бесконечным репетициям. Но она старалась и усердно работала над сценарием, написанным Лео. При помощи Тодда ей удалось нанять гастрольного менеджера и составить план выступлений на разных площадках. Вскоре она выехала в Лас-Вегас. А еще через три недели мы все отправились на премьеру — Тодд, я, Лео, Клео, Говард и Сьюэллен. Наконец Сьюэллен согласилась куда-то выехать, оставив детей дома, и этим местом был Вегас. Она уверяла, что едет исключительно из-за Говарда: как главный продюсер он нуждался в смене обстановки.

Мы заняли столик прямо перед сценой — вместе с нами была подруга Сюзанны Поппи и ее муж Бо Бофор, а также их старый друг, солидного вида господин средних лет по имени Бен Гардения. Его отличали искусственный загар и пышная седая шевелюра.

Не знаю уж чем, но персона Гардении привлекла внимание Сьюэллен. Сама же я была увлечена наблюдением за Поппи. Мне столько всего о ней рассказывали, что я ожидала встретить типичную вульгарную диву со жвачкой во рту, лишь с легким налетом лас-вегасского блеска. Но оказалось, что она одета в консервативное длинное вечернее платье с длинным, узким рукавом и высоким воротничком, а ее единственным украшением служит тоненькое бриллиантовое колье. Ее смоляные волосы были собраны в большой пучок у шеи, а на лице почти отсутствовала косметика, если не считать серых теней и немного туши на ресницах.

Ее лицо отливало снежной белизной, словно она никогда не была на солнце, и лишь в глазах играла жизнь — они все подмечали, и в них отражался выдающийся ум. Она была сногсшибательной, даже экзотической женщиной. Ее мужа отличало детское счастливое лицо, соломенного цвета волосы, не очень короткие и не очень длинные, и полный рот великолепных зубов, которые он неустанно обнажал, словно был рожден не для того, чтобы петь, а для того, чтобы улыбаться. Но в его лице я заметила какой-то изъян. В нем не было здорового бронзового отлива, свойственного парню, рожденному под солнцем Лас-Вегаса. Оно было каким-то оранжевым — результат воздействия кварцевой лампы и макияжа. Я слышала о его проблемах с весом — он страдал неуемным аппетитом, — но толстым назвать его было нельзя. Лицо его действительно казалось слегка одутловатым, но фигура, затянутая в безупречный белый пиджак, была довольно стройной. Скорее его можно было бы назвать плотным — он напоминал футболиста, лишь недавно оставившего спорт.

Я спросила его, где он теперь выступает, сказала, что мы были бы счастливы посетить его концерт. В ответ он неожиданно повалился на стол и, закрыв глаза, принялся выстукивать какую-то мелодию и напевать какую-то песню, слов которой невозможно было разобрать.

— Мы только недавно вернулись с гастролей, — поспешила вмешаться Поппи — при этом улыбались только ее бледные губы, а глаза так и остались безучастными. — У Бо сейчас отдых… «хиатус», — добавила она после некоторой паузы. Затем откинулась на спинку стула, как бы продолжая размышлять над только что сказанным словом. Бо тем временем продолжал барабанить по столу, глаза его были прикрыты, голова раскачивалась из стороны в сторону. Он что-то напевал под воображаемый аккомпанемент.

Когда официант подошел к нашему столику, чтобы принять заказ, Бо вскинул в воздух указательный палец и начал произносить какие-то слова, но Поппи оборвала его.

— Нам ничего. — Бен Гардения улыбнулся.

За столом воцарилось невероятное напряжение, и я надеялась, что заговорит Тодд. Когда он говорил, все обретали какое-то спокойствие. Но он с интересом изучал Бо. Впрочем, не он один. Лео тоже был увлечен этим зрелищем. Вдруг я заметила, что Поппи изучает Тодда с неменьшим интересом. Говард, старый, добрый Говард был поглощен беседой с Беном Гарденией. Я наклонилась к Бо, пытаясь втянуть Поппи в разговор. А заодно и Сьюэллен с Клео. Но все мои попытки оказались безуспешными. Лео, наблюдая за Бо, погрузился в свои собственные мысли, а Тодд решил присоединиться к беседе Говарда и Бена. Клео же, всегда самая разговорчивая, оставалась безмолвной и сосредоточенной. Она тупо уставилась на скатерть и не произносила ни слов. Сьюэллен же с любопытством разглядывала Бо.

Действие вот-вот должно было начаться. Тодд обвел взглядом огромный зал.

— Народу полно, — заметил он, радуясь за Сюзанну.

Бен рассмеялся.

— Когда у Бо был первый концерт, я пригласил около тысячи друзей, чтобы заполнить зал. Я еще не знал, что Поппи весь день простояла на улице, где располагаются главные игорные заведения, раздавая располовиненных Энди Джексонов. — Он посмотрел на присутствующих и пояснил: — Половинки двадцатидолларовых купюр. За второй половинкой нужно было прийти на шоу, оплатив предварительно входной билет. Было настоящее столпотворение, но вечер прошел грандиозно.

Все, кроме Поппи, рассмеялись. Она изобразила лишь подобие улыбки. Либо она вообще не относилась к улыбчивым людям, либо ей было неприятно вспоминать о том дне, когда пришлось раздавать прохожим разорванные двадцатидолларовые купюры. Честно говоря, мне трудно было представить эту элегантную женщину с томными глазами в такой роли.

Дождавшись окончания первого номера программы, мы со Сьюэллен вышли в уборную. Моя сестра была в шоке.

— Боже! Ты когда-нибудь слышала подобную похабень?

— Сьюэллен, это Вегас.

— А этот Бо Бофор!

— Бо? Он не произнес ни одного приличного слова.

— Само собой. Он слишком пьян, чтобы говорить!

— Сюзанна всегда предупреждала, что он не очень умен. Может быть, дело в этом? Во всяком случае, я не уверена, что он пьян. Разве что слегка наширялся.

— Слегка наширялся? Да он пьян в стельку.

Я рассмеялась:

— Что ты об этом знаешь, невинная Сьюэллен?

— Послушай, я тоже росла в шестидесятые. И если сама не употребляла наркотиков, это не значит, что я совершенно ничего не знаю. В наше время любой, у кого есть дети, должен быть в курсе.

— Твои дети еще слишком малы, чтобы волноваться.

— Они никогда не бывают слишком малы, и волноваться никогда не рано. А этот человек… Бен Гардения? Чем он занимается? О нем ничего неизвестно. По-моему, он наркоделец.

Я улыбнулась.

— Сьюэллен, нельзя быть все время так скептически настроенной. По-моему, ты перебарщиваешь. Бен Гардения просто партнер Поппи Бофор. Кажется, он занимается шоу-бизнесом.

Когда мы вернулись к столику, Бо встал.

— …Звините, — пробормотал он.

Поппи тоже поднялась.

Бо рассмеялся, как непослушный ребенок.

— Мне в туалет, — объявил он. — Поппи, ты же не пойдешь за мной в мужской сортир?

Поппи смущенно посмотрела по сторонам и села на свое место. Не так уж он и беззащитен, подумала я. Здорово он отшил свою надсмотрщицу. С видом триумфатора Бо направился к выходу, раскачиваясь из стороны в сторону и приветствуя присутствующих.

Бо еще отсутствовал, когда раздался звук фанфар. Затем послышалась какая-то немыслимая музыка, затрещали хлопушки и фейерверки, и на сцену высыпали мальчики-хористы, оставляя за собой огненные шлейфы. Шоу называлось «Сюзанна в огне».

То тут, то там, в кромешной тьме, вспыхивали огни, при свете которых я смогла рассмотреть исполненное злобы и тревоги лицо Поппи Бофор. Бо так до сих пор и не вернулся, а скоро опоздавших перестанут пускать в зал.

Тут на сцене, в окружении разноцветных огней, появилась Сюзанна. На ней был оранжево-розово-красный костюм, и она вся полыхала огнями!

Вдруг в дальнем углу зала, у входа, послышалась какая-то возня, которая постепенно стала перерастать в шум. Мы все оглянулись и увидели, что десяток служителей пытается урезонить Бо Бофора. В мгновение ока Поппи оказалась возле него, и вскоре она уже вела мужа к нашему столику. Губы ее были плотно сжаты, а Бо, напротив, являл собой саму любезность. Теперь я согласилась со Сьюэллен: Бо, конечно, наширялся, а теперь, к тому же еще, и напился.

Поппи пихнула его на стул, и когда я взглянула на них в следующий раз, то увидела, что рука Поппи находится под столом. Сначала я решила, что она держит его за руку, но не тут-то было. Его руки лежали на столе. Скорее всего, она была занята другой частью его тела.

Сюзанна появлялась то в одном, то в другом сногсшибательном костюме, и каждый раз ее окутывали языки пламени. Она пела, танцевала и даже один раз процитировала отрывок из какого-то странного заклинания. Годы, потраченные на изучение сценического искусства, не прошли даром. Публика была заворожена. Я сама видела, как Тодд и Лео обменивались многозначительными взглядами, а лицо Бена Гардении покрылось потом, словно его бросило в жар от царящего на сцене действа.

Сюзанна клялась, что превзойдет на сцене Энн-Маргарет, а поскольку ни я, ни большинство из присутствующих в зале не видели Энн-Маргарет на сцене, никто не мог сказать с уверенностью, удалось ей это или нет. Одно могу сказать наверняка: всем в зале стало ясно, что следует ждать появления новой звезды.

Поппи словно воды в рот набрала. Ей так хотелось поразить Тодда кинематографическими возможностями Бо, и теперь, когда тот все испортил, она готова была его убить. Тут она обратила внимание на то, что Бен Гардения глаз не сводит со сцены — Бен, которого невозможно кем-либо или чем-либо удивить. Разумеется, его взгляд был прикован не к мальчикам-хористам. Тогда в голову ей пришла мысль. Мысль о том, как взять все в свои руки. И когда в финале все встали, чтобы поаплодировать звезде, тело которой было теперь прикрыто лишь тоненькими полосками лилового, голубого и красного шифона, она убеждалась в своей правоте. Бен Гардения едва ли мог встать с места из-за наступившей эрекции.

Для всех нас это был грандиозный вечер, но все же Тодд не спешил сообщить Сюзанне, что сценарий картины уже почти завершен и что за роль, которую он собирался ей предложить, готова драться любая голливудская звезда. Я знала, что он допускает ошибку. Чтобы удержать Гая, он уверил его в предоставлении контракта на семизначную сумму и гарантировал ему блестящую рекламу. И это при том, что Сюзанна была более знаменита, более склонна к нестабильности в своей будущей кинокарьере и к психозам, связанным с ожиданием.

— Сделай ты это наконец, — уговаривала я Тодда.

— Нет. Если я скажу ей, что сценарий почти готов, она бросит свои выступления здесь и помчится в Голливуд помогать нам с его завершением. Я хочу, чтобы она объездила с этим шоу всю страну, чтобы зрители с нетерпением ждали выхода фильма с ее участием. Ты же знаешь Сюзанну. После Вегаса это турне перестанет ее интересовать. Одно слово, и она отменит гастроли в Джерси, Рено и Чикаго. Просто скажет, что уже снискала себе достаточно славы и вполне может обойтись без выступлений в этих городах.

Я решила больше не совать свой нос в дела студии, но предчувствия у меня были недобрые. Никто не знал Сюзанну так, как я. И мне было известно, что за всей этой напускной бравадой кроется страх! А люди, испытывающие страх, непредсказуемы.

Беспокоило меня и другое: то, как Лео и Тодд внимательно изучают Бо и реакцию, которую он вызывает в публике, даже вне сцены. Неужели Тодд не понимает, что нельзя серьезно рассчитывать на человека, который ширяется, напивается и только и думает, как бы улизнуть от жены, поднявшей его на вершину славы — даже если девки сами вешаются ему на шею?

 

52

За все время, что мы были в Вегасе, Клео не вымолвила ни слова. Прошло несколько дней после нашего возвращения, и я отправилась к ней, так и не дождавшись ее звонка.

Она была не накрашена. На ней был старенький серый свитер и вельветовые джинсы от Калвина. Я впервые видела Клео без макияжа и в таком наряде. Даже волосы ее как-то потускнели.

— Лео уходит от меня, — выпалила она.

Я не поверила своим ушам.

— Когда все это произошло?

— У него любовница, — проговорила она упавшим голосом. Глаза ее были такие сухие, словно все слезы она уже выплакала. — Они уже давно встречаются. Ее зовут Бабетта Тауни — она разведенка из Хьюстона. Между тридцатью и сорока эти разведенки самые опасные — это не то, что двадцатилетние девчонки. Когда подступает возраст, они начинают безжалостную охоту на чужих мужей. Бабетта Тауни богата! Владеет какими-то универмагами. На этот раз я действительно потеряла Лео…

«Невелика потеря», — хотела я сказать, но момент был неподходящий.

— Но он пока живет с тобой. Вы даже в Вегас вместе ездили.

— Все равно он уйдет. Бабетта купила дом в Бель-Эйре. Недвижимость. Семь с половиной акров. Лео мне сам об этом рассказал. Участок лучше, чем наш. Но у нее двое детей, и она не позволит ему переехать, пока он не разведется и они не поженятся. Так что до развода он остается здесь. — Я тяжело вздохнула. Это была неслыханная наглость, даже для Лео. — Я знаю, что ты думаешь о Лео, — продолжала она. — Ты считаешь его отвратительным мужем. А ведь до случая с Сюзанной он ни разу мне не изменял. Эта история как бы пробудила в нем что-то, словно какие-то причины провоцируют рост дремлющих в организме раковых клеток. После Сюзанны он пошел вразнос — стал высматривать женщин, как помидоры в магазине. Я знала об этом, но ничего не говорила. Просто старалась сделать его жизнь дома более приятной. Почаще устраивать вечеринки, — она всхлипнула. — Он ведь так их любит. Я пыталась настроить детей быть с ним более ласковыми, чтобы ему хотелось больше бывать дома. Мне даже показалось, что это помогает. Но тут появилась Бабетта и все пошло насмарку. Лео не смог перед ней устоять: много денег, много шика — она одевается во все бежевое.

— Во все бежевое? Какое это имеет значение?

— О, она дама с положением. Я говорила тебе? Имеет вес в обществе, очень женственная, и одевается во все бежевое. Всегда. Лео мне говорил — бежевая с головы до ног. Даже волосы и туфли.

— Все это довольно грустно. Ты надеешься, что это пройдет? Я имею в виду Бабетту? Ты поэтому позволяешь ему продолжать жить с вами.

— Нет. Не думаю, что это пройдет. Бабетта — это то, что Лео всегда искал. Настоящее сокровище. Знаешь, раньше я была ему нужна. Я все организовывала, решала все проблемы. А их у Лео всегда было предостаточно. Но теперь Тодд гарантировал ему пять картин в течение ближайших семи лет, обеспечил ему контракты. И Лео возгордился. Он больше не нуждается ни в ком и ни в чем, за исключением Бабетты. Она будет обеспечивать ему тонус. Он говорит, что от меня слишком прет Нью-Йорком.

— А что это значит?

— Это значит, что стоит мне раскрыть рот, как всем становится понятно, что я из Нью-Йорка. Что я слишком агрессивна.

— Но ты не из Нью-Йорка — ты из Нью-Джерси, — не к месту уточнила я.

— Лео говорит, что это одно и то же.

— А она красивая? Красивее Сюзанны? — Эта бестактность сорвалась с моих уст как бы сама собой. Я закрыла рот рукой.

Но Клео даже не обратила на мои слова внимания.

— О Боже, нет! Я видела ее как-то на вечеринке. Она очень изящная, но неброская. Ее даже хорошенькой не назовешь. Но ты не понимаешь Лео. Он трахнул Сюзанну исключительно из карьерных соображений. Ты же знаешь, как Сюзанна шутила — называла себя «деревенщиной» из Кентукки. Лео к ней и относился всегда как к неотесанной деревенщине. Даже я, — тут Клео слегка приосанилась, — получила хорошее светское воспитание, хотя мы и не были людьми света в полном смысле слова.

Меня это начинало злить.

— Клео, тебе когда-нибудь приходило в голову, что нельзя на все смотреть сквозь пальцы? Что особенно теперь необходимо показать Лео характер? Если он собирается с тобой разводиться, просто пошли его ко всем чертям!

— О нет! Лео считает, что нет смысла тратить лишние деньги на то, чтобы вести два хозяйства. Развод может затянуться. Да и для детей будет лучше, если он пока останется с нами.

— Для детей лучше? Он ведь собирается переехать к той женщине, как только она ему позволит. Что это за оправдание? — Мой голос становился все громче и пронзительнее. Лео сказал бы, что мне не достает воспитания.

— Моя мать считает, что я должна тянуть как можно дольше. Даже когда начнется бракоразводный процесс, все может измениться. Она говорит, что мне следует удвоить усилия, чтобы сделать домашнюю жизнь Лео как можно приятнее. — Тут она смутилась и перешла на шепот. — Мать даже ходила в магазин «Фредерик», в Голливуде, и купила мне сексуальное белье.

Я не знала, злиться мне или смеяться. Лейла Пулитцер, шныряющая среди трусов и комбинаций — это, должно быть, нечто.

— Слушай, Клео, я поняла, чего хочет Лео и чего хочет твоя мать. А ты сама-то чего хочешь?

Клео разрыдалась.

— Я не хочу никаких перемен. Это мое единственное желание. Что мне делать, Баффи? — она скулила, сопела и хлюпала носом не переставая. — Я буду лишней на всех светских вечеринках. Все ненавидят одиночек, разведенок. Всем нравятся одинокие, неженатые мужчины, но никто не любит лишних женщин. Ты просто не знаешь.

Да, я не знала. Я многого не знала. Я не знала, почему Тодд должен давать Лео пять фильмов и способствовать тому, что он возомнил себя королем голливудских режиссеров. Я не знала, зачем Бабетта Тауни, при всем ее бежевом очаровании, понадобилась Лео. Я не знала, зачем Лейле потребовалось помогать Клео удерживать мужчину, который обошелся с ней так подло.

 

53

В какой-то момент Поппи пришла в голову мысль подбить Бена скормить Сюзанну Старику — так, для смеха, в качестве легкой мести за пренебрежительное отношение. Но вскоре она оказалась от этой затеи — у нее было столько настоящих проблем, что не хотелось тратить время на лишние хлопоты. К тому же идея эта пришла ей в голову до того, как Бен впервые увидел Сюзанну, до того, как он увлекся ею, до того, как стал посещать все ее выступления. Теперь у Поппи созрел другой план, не имеющий ничего общего со Стариком, а только с Беном и Сюзанной, и пока Сюзанна остается в Вегасе, она располагает временем, чтобы привести его в исполнение.

Не успев переступить порог, Сюзанна стала жаловаться на крайнюю усталость. Она действительно была вымотана до предела, и Поппи поспешила высыпать на стеклянную поверхность кофейного столика немного белого порошка. Она разровняла его лезвием безопасной бритвы, а затем разделила на две тоненькие полосочки.

— Я даже не знаю, — неуверенно произнесла Сюзанна. — Я никогда раньше не пробовала кокаин. Говорят, от него портится нос — начинает загнивать перегородка.

— Не говори глупостей. Чтобы это произошло, нужно нюхать его много лет подряд. Да и то, любой пластический хирург может исправить твою перегородку за пять минут. Это сущие пустяки.

Сюзанну, однако, продолжали мучать сомнения:

— А ты уверена, что он не порождает зависимость? Я бы не хотела пристраститься!

Поппи засмеялась.

— Кокаин совершенно не формирует зависимости. Поэтому все его и употребляют. И удовольствие, и хлопот никаких. Поэтому он особенно хорош для артистов. Вдыхаешь дозу и достигаешь на сцене кайфа, а потом никаких остаточных явлений. Лучше порошка не найти.

— Ну, я не знаю. А ты тоже будешь?

— К моему великому несчастью, я аллергик. У меня от него сыпь. Что поделать — особенность организма. Но это мои проблемы. Пусть они тебя не тревожат.

Сюзанна опустилась на четвереньки и склонилась над белыми полосками на столике.

— Зажми одну ноздрю, а другой втяни порошок, подсказывала ей Поппи. — По одной полоске в каждую ноздрю, вот так!

Сюзанна встала.

— Здорово! — заключила она.

— Я дам тебе немного с собой — можешь принять перед сегодняшним шоу.

 

54

Кажется невероятным, что с момента выхода в эфир «Подкрадывающегося» прошел уже почти год. Я отсчитала месяцы по пальцам. Так и есть: фильм прошел по телевидению весной восьмидесятого, а скоро опять весна. За это время Тодд успел снять «проходную» картину с участием Гая, но и она имела успех. Сюзанна по-прежнему выступала на сцене. Лео и Тодд переписывали уже, по меньшей мере, двадцатый вариант сценария «Белой лилии» — грандиозной картины, главные роли в которой должны были исполнить Гай и Сюзанна. Даже помощников призывали, и тем не менее, все уходило в корзину. Я чувствовала, что Тодд встревожен — раньше он всегда был уверен в себе, считал правильным даже молниеносные решения.

Наконец он мне объявил:

— Кажется, мы достаточно вылизали сценарий. Вышло что-то в духе «Рождения звезды» с примесью «Пигмалиона»…

— Но «Пигмалион» уже экранизирован, ты знаешь — «Моя прекрасная леди», да и «Рождение звезды» имеет три версии. К тому же последняя, с Барбарой Стрейзанд, провалилась. Ты думаешь, Лео сподобился на что-нибудь более оригинальное?

Это задело Тодда.

— Никто и не говорит, что мы собираемся делать новую версию. Просто используем ту же концепцию. К тому же я проанализировал причины провала Стрейзанд. Ты же знаешь, анализ провалов — это мой конек. Так вот, по-моему, герой был уж слишком отрицательным. Ему было невозможно сострадать. Поэтому когда он умер, зритель почувствовал нечто вроде облегчения — мол, туда ему и дорога. И не стал скорбеть вместе с героиней. Он был рад, что ей удалось от него избавиться. Герою непозволительно иметь столько изъянов. Вполне достаточно и одного.

Было в словах Тодда какое-то рациональное зерно. Во всяком случае, насчет героев он был прав. В глубине души каждая девушка, каждая женщина мечтает о своем герое, и он должен быть безукоризненным. Кому как не мне об этом знать? Разве не я выбрала себе героя, когда мне было всего лишь восемнадцать? Да еще без единого изъяна. Немногие женщины могут похвастаться такой удачей. Разве что Сьюэллен. Она выбрала Говарда — милого, доброго и верного. Я вспомнила о Клео. Ее герой был просто воплощением изъяна. В нем было столько дыр, что он грозил рассыпаться у нее в руках. А может, проблема заключалась в том, что он был не ее героем, а героем ее матери? Вероятно, разные поколения нуждаются в разных героях.

Ну, а Сюзанна? Сюзанна непредсказуемый человек. Она о себе-то ничего не знает. Не говоря уже об окружающих ее героях. Или героинях. Конечно, мало кто со мной согласится, но чутье подсказывало мне, что если бы Сюзанна знала, что значит быть героиней, то непременно постаралась бы попасть в эту категорию.

Теперь Кэсси. Бедная милая Кэсси, она запуталась не меньше, чем Сюзанна. И, подобно Сюзанне, упустившей свой шанс с Хайни, позволила ускользнуть сквозь пальцы своему герою. Она позволила ему вернуться в Стэнфордский университет без нее, позволила ему оставить себя. А может быть, он оставил ее лишь на время? Может быть, вскоре он снова прискачет на белом коне со стороны холмов Бель-Эйра и спасет ее?

— Фабула такова: Сюзанна — нечто вроде бездушной проститутки, целиком посвятившей себя своему ремеслу. Гай — профессор Хиггинс шоу-бизнеса. Он замечает в героине огромные способности и собирается ее перевоспитать, подготовить профессионально и сделать из нее звезду. Он настоящий герой, но ни героиня, ни зрители об этом не догадываются. Он не так изыскан, как профессор Хиггинс — он крепкий орешек и не может рассчитывать на симпатии зрителей… по крайней мере вначале.

— А кто может?

— Другой главный персонаж. Певец кантри, в которого наша героиня, как ей кажется, влюблена. Он мил и приятен, но слаб — это его единственный недостаток. — Тодд расхаживал взад-вперед по комнате. Душа моя была не на месте: случилось то, чего я все время опасалась — он решил снимать Бо Бофора. — Наша героиня становится сильнее на фоне слабости певца. Она борется за его спасение, не отдавая себе отчета в том, что изъяны его слишком велики. И пока она ведет свою тщетную борьбу, другой герой, Гай, лепит ее — он жесток, порой неприятен, но это необходимо. Она может положиться на него, может рассчитывать на его силу и в то же время осуждает его жесткость. Певец же все время тянет нашу героиню вниз: его слабость вытесняет все его положительные качества и в конце концов приводит к плачевным результатам для обоих — певца и девушки. Только тогда ей открывается великая истина: не то, что на самом деле она не любит певца, а то, что она стояла на ложном пути. Такая женщина должна любить настоящего мужчину, настоящего героя. Ей открывается, что на самом деле она давно уже любит Гая, потому что он и есть настоящий герой без единого изъяна, если не считать его жестокости. И когда она исправляет допущенную ошибку, приходят успех и счастье. — Он ликовал. — Это не «Пигмалион» и не «Рождение звезды». Это повесть о герое и героине, волшебная сказка. Ты же всегда любила волшебные сказки.

Он был прав. Я действительно обожаю сказки со счастливым концом. Но в схеме Тодда был один недостаток. Мой собственный герой выбрал на роль настоящего героя Гая Савареза — исполнитель не соответствовал образу. Не говоря уже о выборе исполнителя на роль певца.

— А кто будет играть героя с изъяном — певца кантри? — спросила я, делая вид, что все еще не догадываюсь. Мы покупали все его пластинки, выходящие в течение последних месяцев, и слушали их по многу раз.

Тодд с улыбкой всплеснул руками:

— Бо Бофор, кто же еще? Он один из лучших певцов. К тому же он идол. Я выполнил свое домашнее задание. Когда он выезжает на гастроли, толпа готова разорвать его на части.

Я призадумалась.

— Но он, он не настоящий. Он — карикатура. Куда ему сниматься! Ты же видел его на премьере Сюзанны в Вегасе. Он просто опух от наркотиков. К тому же он глуп. Разве можно включать его в миллионный проект?

Тодд улыбнулся:

— Это именно то, что нужно. От него требуется только быть самим собой!

— А как насчет фактора надежности? Не имея гарантий надежности, ты не наживешь ничего, кроме неприятностей.

— Нам поможет его жена. Эта Поппи настоящая тюремщица. Она глаз с него не сводит ни в Вегасе, ни во время турне. Серьезная дама. Не хотел бы я перейти ей дорогу. Ты видела ее глаза? И я слышал, что она мечтает сделать из него киноактера. Ради этого она сумеет удержать его на коротком поводке. Но я не собираюсь ничего обсуждать даже с ней, пока не будет готов сценарий. Концепция сценария вот-вот будет завершена. Но пока нет смысла ставить ее в известность. Мне бы не хотелось, чтобы она успела придумать, каким образом выкрутить мне яйца. Лучше пусть эта новость свалится на нее как снег на голову. Тогда, если она этого действительно хочет, в чем нисколько не сомневаюсь, ей придется соглашаться на мои условия. Тем временем я даю Гаю роль в другой картине, на которую я тоже возлагаю большие надежды. Лео уже закончил сценарий, и по моим расчетам, успех обеспечен. Эта картина должна закрепить за Гаем образ героя. После этого, учитывая успех Сюзанны на сцене и в «Подкрадывающемся», «Белая Лилия» просто не может не пойти. Я, по крайней мере, не вижу для этого никаких причин.

Он пылал тем же энтузиазмом, который сопутствовал ему в былые дни, когда мы занимались торговыми центрами. Я просто не имела права тревожить его своими сомнениями. Я не могла гасить в нем этот пыл, этот счастливый оптимизм. Я просила его только об одном:

— Ты собираешься сохранить это название, «Белая Лилия»?

— Да. Лили — это имя героини, а белый цвет — это символ непорочной чистоты. Она умудряется сохранить ее, несмотря на всю грязь, которую ей приходится разгребать на пути к вершине. Это твоя волшебная сказка, Баффи. Только современная. Она просто обязана принести успех, — снова повторил он.

Глаза его светились, лицо было озарено пылом борьбы. Таким он мне всегда нравился. А настоящая героиня и хорошая жена должна знать, когда следует держать рот на замке. Мне это удавалось, но не всегда.

— Сюзанна! — напомнила я Тодду. — Ты должен сказать ей, что скоро приступаешь к съемкам. Ты обязан. Она совершенно пала духом. Когда мы говорили по телефону, она сказала, что ненавидит гастроли и мечтает как можно скорее вернуться в Голливуд. Ей очень плохо и одиноко.

— Перестань, Баффи. Как-нибудь она протянет еще пару месяцев. Отменять запланированные выступления — не самый лучший стиль. И потом, если она приедет сейчас, то потребует, чтобы ей показали сценарий, чтобы убедиться, что Гаю не достались лучшие реплики. А так это будет для нее хорошим сюрпризом. Пусть она напоследок еще несколько раз выступит в Вегасе, а затем на восточном побережье — больше я не стану планировать для нее никаких выступлений. Тогда она позвонит мне и спросит: «В чем дело? Почему прекратилось турне?» А я отвечу: «Сюрприз! Приезжай, Сюзи!»

Звучало красиво. Надеюсь, что Сюзанне тоже понравится, и скоро.

Стараясь держать себя в руках, Поппи открыла дверь спальни. Она хотела убедиться, что Сюзанна строго следует правилам — Сюзанна не должна была трогать руки или лицо Бо, а также любые другие открытые части тела. Она не должна была использовать предметы, которые могли оставить ссадину или нанести травму. После того как они остались наедине в первый раз, она обнаружила на ее бедрах ожоги от сигарет. В другой раз она изъяла из сумки Сюзанны плеть-«кошку» с металлическими наконечниками. Да, Сюзанна втянулась, она втянулась в кокаин, как Поппи и ожидала.

Она заставила себя посмотреть на Бо — его раскинутые руки и ноги были привязаны к кровати. Рот его был заткнут кляпом, так что ему удавалось выдавливать из себя лишь приглушенные звуки. Только его голова моталась из стороны в сторону, Сюзанна стояла над ним с резиновой дубинкой в руках, на ней были лишь черные чулки и черные сапоги. Все это страшно возбуждало Бо. Волосы Сюзанны были взъерошены и пропитаны потом: пот лился с ее тела прямо на Бо. Она вскинула руку с дубинкой и, выкрикивая непристойности, приготовилась нанести ему очередной удар. Тут Бо изверг струю белого семени, поток ругательств прекратился, и тело Сюзанны стало извиваться в оргазме. Она даже закричала от восторга.

Поппи привалилась к дверному косяку. Ее тошнило, но она не могла пройти в ванную. Она заставила себя подойти к кровати. На глаза ее наворачивались слезы, но она не могла позволить себе расплакаться.

— А теперь все убери! — скомандовала она Сюзанне, и та медленно вытерла пальцами белую жидкость, покрывавшую пах и бедра Бо, а затем тщательно облизала каждый палец.

Да, решила Поппи, Сюзанна почти готова. Бен, до этого не испытывавший страсти ни к одной женщине, вдруг страстно возжелал Сюзанну… И она пообещала ему доставить ее на блюдечке с золотой каемочкой. Ценой же должна была стать ее и Бо свобода. Не будет больше в ее жизни Бена и компании. Не будет пятидесятипроцентных поборов с кассового сбора. Пусть Сюзанна теперь платит пятьдесят процентов. А может даже и все сто.

 

55

В семь часов утра позвонила Клео. Она была в истерике.

— Я вышвырнула Лео из дома!

У меня сразу улучшилось настроение, но для выражения радости было еще слишком рано. Вместо этого я пообещала, что как только сделаю все неотложные дела по дому и дождусь няню, сразу же приеду к ней.

— Я просто сидела дома и ждала. Все было довольно спокойно. Что-то вроде статус-кво. Мне даже стало казаться, что Лео передумал, отказался от мысли о разводе. И сама я никаких шагов не предпринимала. Просто пыталась наладить нашу жизнь, сделать его присутствие дома приятным. И вдруг узнаю, чем этот гад занимается, пока я стараюсь все наладить.

— И чем же?

— Обходит адвокатов. Он уже успел обойти десять или двенадцать человек!

— Не понимаю. Зачем ему так много?

— В этом-то все и дело. Зачем? — Голос ее стал громче. — Он консультировался с ними со всеми якобы для того, чтобы выбрать одного. Он проконсультировался у всех лучших адвокатов! — Она встала скрестив на груди руки в ожидании моей реакции. Я же ждала дальнейших разъяснений.

— И что? — спросила я.

— И что? — вскрикнула она. — Ты так ничего и не понимаешь? Проконсультировавшись у адвоката, он закрывает мне к нему дорогу. Он уже не может представлять мои интересы. Адвокат, который хотя бы раз проконсультировал одну из сторон в бракоразводном процессе, уже не имеет права представлять в суде интересы другой стороны. И этот гад уже успел проконсультироваться со всеми лучшими адвокатами по бракоразводным делам в городе, оставив мне одни объедки! И все это время он жил в моем доме, жрал мою еду, принимал мои заботы, позволял мне прислуживать ему и даже подавать ему электрическую ванночку для ног, он сам сидел как чертов король. Каждый вечер я массировала ему шею, а он тем временем перегрызал мне глотку!

Это было самой большой подлостью, о которой я когда-либо слышала даже для Лео, даже для Голливуда.

— Как ты об этом узнала? — спросила я.

— Одна женщина из Бэдфорда обратилась к моей матери, чтобы продать свой дом. Она была вынуждена это сделать, так как разводилась, и они с мужем делили совместно нажитое имущество. Именно так поступил ее муж — обошел всех лучших адвокатов города, оставив ей лишь юристов средней руки. Будь все по-другому, может быть ей и удалось бы сохранить за собой дом. Затем, не зная, какое отношение Лейла Пулитцер имеет ко мне, она сообщила, будто ей известно, что то же самое делает режиссер Леонард Мэйсон! Эта чертова уловка широко распространена на Беверли-Хиллз! Это всеобщая практика! — Клео злобно улыбнулась. — Для моей матери это было последней каплей. Сразу после беседы с той женщиной она примчалась ко мне и сказала: «Клео, если не хочешь остаться без дома, советую тебе побыстрее найти адвоката!» — Клео покачала головой. — Никогда не думала, что доживу до этого дня…

— Ну, а тебе известно, кого из адвокатов он в конце концов выбрал?

— Да, мне удалось выяснить. И знаешь, как? Прошлым вечером я ждала Лео с ножом в руках!

— Клео!

— Да-да. Когда он явился, я потихоньку подкралась и приставила ему нож к горлу и спросила: «Скажи мне, кто твой адвокат и с кем из адвокатов ты успел проконсультироваться?» Он все выложил. Должна тебе доложить, этот сукин сын позеленел, как гороховый суп! А моя мать, прости Господи!.. Ты знаешь, на чьей она стороне? Ее счастье, что я и ей нож к горлу не приставила.

— Клео!

Ее исполненное злобы лицо было ужасно.

— Это лучшее, что я сделала за последние годы. Заставила Лео корчиться в муках. И он корчился, этот гад.

— Так кто же адвокат?

— Ли Филипс… Сюзаннин Ли Филипс.

Я на мгновение задумалась.

— Ну, так это хорошо, Клео. Вспомни, как этот Ли Филипс обошелся с Сюзанной. Может быть, и с Лео выйдет что-нибудь в этом роде.

— Да, но Лео на это наплевать. Ему все равно, в каком виде Филипс выставит его в зале суда — лишь бы получить мои деньги. А ведь Филипс выиграл процесс для Сюзанны, разве не так? Он ведь отсудил ее деньги. Лео больше ничего и не нужно.

Мне хотелось утешить ее.

— Не думай, что Филипс отсудил столько, на сколько они претендовали. Она получила довольно ничтожную сумму.

— Сколько? — Своим взглядом Клео пригвоздила меня к софе.

Я знала, что сумма ее расстроит:

— Не могу тебе сказать — я обещала Сюзанне. Но это минимальная сумма.

— Интересно, сколько бы получила я, защищай Филипс мои интересы? Ведь шансы Сюзанны были невелики. Это она изменила мужу, да и женаты они были не больше года. По закону она вообще не должна была получить ни цента. Я пробыла замужем за Лео пятнадцать лет! У меня от него двое детей, и все, что он накопил, было накоплено за время нашего брака, я во всем ему помогала. Мне причитается сумма не только за прошедшие пятнадцать лет, но за последующие. Кем стал бы Лео без меня? О Боже, сколько я сделала для этого человека! Разве что на панель для него не пошла! Ну и потом, вспомни, кто представлял интересы Хайни. Самые дорогие адвокаты. Целая контора, услуги которой стоят миллионы. Всем известно, что эти техасские юристы заткнут за пояс любого лос-анджелесского.

— Клео! Если Лео перекрыл тебе пути к нашим лучшим адвокатам, и они уже не могут представлять твои интересы, как насчет этих самых дорогих техасских? Раз они представляли интересы Хайни в Лос-Анджелесе, значит, с тем же успехом могут представлять и твои.

В глазах Клео появился убийственный блеск.

— Они-то, конечно, могут. Но могу ли я это себе позволить? Они ведь назначат бешеную цену.

— А почему бы и нет? В конце концов стоимость их услуг составит какой-то процент от выигранной суммы. Так или иначе, это будут деньги из кармана Лео. — Мне оставалось только удовлетворенно улыбнуться.

Клео тоже позволила себе удовлетворенную и в то же время зловещую улыбку.

— Ну, что ж, раз он сам лишил меня возможности нанять адвоката в Лос-Анджелесе, то другого он и не заслуживает. И это еще цветочки. — Я подозрительно посмотрела на Клео, и она повела меня в свою спальню. — Вчера вечером я его выгнала. Он хотел собрать вещи, но я ему не позволила. Сказала, чтобы убирался немедленно, иначе я за себя не ручаюсь. Я пришлю ему вещи, как только он сообщит мне адрес. И я это сделаю, когда все соберу…

Она распахнула дверь спальни. По всему полу были разложены вещи Лео — его джинсы, фраки, теннисные ракетки и спортивные костюмы, книги, рукописи, бумаги, даже флаконы с одеколоном и лосьонами — все это было разорвано, разрезано, расколочено вдребезги и смято.

* * *

Когда я пересказывала эту историю Тодду, он весело хохотал, пока я не дошла до того, как посоветовала Клео нанять адвокатов Хайни.

— Думаю, тебе не следовало вмешиваться со своими советами, — заявил он.

— А почему бы нет? — спросила я обиженным голосом.

— Потому что посторонние не должны вмешиваться в чужие бракоразводные дела. Ты вынуждена принять одну из сторон, а это ни к чему. Мы должны оставаться нейтральной стороной.

— Так кем мы должны быть — врагами или друзьями? — снова обиделась я.

— Вот именно — друзьями. Мы друзья обеих сторон: и мужа, и жены. Поэтому нам лучше держаться подальше от их дрязг.

— Ты не прав. Когда люди разводятся, их друзья волей-неволей принимают ту или иную сторону. А я точно знаю, на чьей стороне правда. И ты тоже знаешь. Все эти годы ты высказывался по поводу поведения и характера Лео. И вдруг начинаешь делать вид, будто не знаешь, кто прав, а кто виноват. Вдруг ты не знаешь, чью сторону принять.

— Я связан с Лео по работе. Это накладывает определенный отпечаток на мой подход к проблеме, Баффи Энн, и если ты этого не понимаешь, то ты на редкость близорука.

— Как отпечаток, Тодд? Что, в Голливуде существует регламентация подходов к проблемам? И в ней записано, что порядочность следует именовать близорукостью?

Ложась спать, я передвинулась на самый отдаленный край нашей огромной кровати. Подальше от середины. Меня всю трясло. Что случилось с нашими героями? Неужели они перестали обращать внимание на попавших в беду благородных девиц? Клео, конечно, трудно было назвать благородной девицей, но в беду она попала, несомненно.

Конечно, у нас и раньше случались ссоры, но мы никогда не ложились в постель в таком взбешенном состоянии. Это было похоже на новый отпечаток, наложенный на нас Южной Калифорнией.

Но вскоре Тодд тоже лег и тут же передвинулся на мою половину.

— Скарлетт, дорогая, как прекрасен блеск твоих изумрудных глаз, когда ты сердишься — я никогда не встречал ничего подобного.

Я с облегчением улыбнулась.

— Ты что, видишь в темноте? — Я знала, что он мне так скажет. Я знала, что значит порядочность, и Скарлетт, и изумрудные глаза…

В конечном счете мы пришли к выводу, что в процессе Мэйсон против Мэйсона следует сохранять нейтралитет. Еще через несколько дней Тодд сказал, что хотел бы отправиться в Рено на концерт Бо Бофора, и что Лео поедет с нами.

Бо и Сюзанна располагались в разных отелях, и чтобы смягчить неприятный осадок от необходимости ехать с Лео, Тодд добавил:

— Конечно, мы и к Сюзанне заглянем.

— Мы же решили сохранять нейтралитет, так почему же я так быстро оказалась в компании Лео?

— Бизнес, Баффи, бизнес. Я попрошу свою секретаршу забронировать для нас места в отеле на следующие выходные.

Я вздохнула.

— Ну, хорошо. Надеюсь, нам не придется жить с Лео в одном номере.

Тодд изобразил подобие улыбки, но я не думаю, что ему было весело.

 

56

— Поппи, я устала от всего. Рено ничем не лучше Вегаса или Тахо. Все это становится невыносимым. Я хочу назад, в Голливуд. — Сюзанна разревелась. — Ох, если бы я не потеряла Хайни. Хайни не дал бы мне зачахнуть на корню.

Поппи были знакомы симптомы — утренний спад, великое похмелье. Еще через минутку Сюзанна начнет клянчить у нее свою «маленькую порцию счастья». Поппи была готова держать пари.

— А что слышно от твоего приятеля Тодда? Ведь это он планирует для тебя турне?

— О Боже, каждый раз по телефону он говорит мне одно и то же: «Терпение, Сюзанна, терпение и терпение». — Она откинулась на спинку жезлонга. — Поппи, дорогая, дай мне, пожалуйста, маленькую порцию счастья. Ну, па-ажалуйста!

— Подожди, — резко оборвала ее Поппи. — Лучше подумай о том, что ты собираешься делать дальше. Ты устала от Вегаса, ты устала от Рено, Джерси и Уичиты. А тем временем твой большой папа Кинг, вместо того чтобы дать конкретный ответ, вешает тебе лапшу на уши. Он уже несколько месяцев твердит: «Скоро, вот-вот, наберись терпения».

Баффи сказала, что они хотят навестить меня в Рено. Может быть, он как раз и собирается мне что-то сказать.

— То, что он собирается тебе сказать, — дерьмо собачье. Это не Бен…

— Бен? — раздраженно спросила Сюзанна. — Я встречалась с ним несколько раз, как ты и просила, но что он мне дал, за исключением нескольких подарков?

— Дело не в том, что он тебе дал — дело в том, что он мог бы тебе дать. Твой Тодд Кинг пешка в сравнении с Беном. Даже твой папа Хайни в сравнении с ним мелкая рыбешка. На самом деле киноиндустрию контролируют такие люди, как Бен и его друзья. Именно они стоят за кадром. Все делается за их деньги. Разве ты не понимаешь? Они даже более серьезные финансисты, чем вся эта публика с Уолл-стрит. Они держат в руках все!

Сюзанна кивнула, словно в забытьи.

— Правда? Но Бен никогда не говорил мне ничего подобного. Он приехал сюда, в Рено, но так до сих пор ничего и не сказал.

— А с какой стати он будет что-то говорить? При нынешнем-то положении вещей? Бен из тех, кому нужна полная преданность.

Сюзанна на мгновение задумалась.

— Я об этом поразмыслю. А пока, Поппи, дорогая, дай мне мою маленькую порцию счастья.

— Ну, хорошо, — Поппи встала. — Но думай быстрее. В этих турне ты быстро состаришься — скоро мы отправляемся в Джерси, а оттуда возвращаемся в Вегас. Навстречу пустынной жаре, пустынным ветрам. Песчаные бури чертовски вредны для кожи.

Они обе склонились над кофейным столиком. Поппи высыпала немного порошка на свой длинный заостренный ноготь, но все еще держала его подальше от Сюзанны.

— Я обработаю для тебя Бена, Сюзанна. Но при одном условии: ты должна обработать для меня Тодда Кинга.

Сюзанна не сводила глаз с ногтя Поппи.

— Но для чего тебе это? Тодд морочит мне голову, а Бен и без того уже твой друг?

Поппи не сразу нашлась, что ответить. Она поднесла свой ноготь немного ближе к Сюзанне.

— Да, но Бен не станет делать для Бо то, что он сделает для тебя. Мы с Бо друзья Бена. Но мы ему не интересны. Я не сомневаюсь, что мне удастся заставить Бена для тебя горы свернуть. А за это ты склонишь на мою сторону Тодда Кинга. — Она еще ближе поднесла ноготь с порошком и рассмеялась. — Ты сделаешь это, даже если тебе придется соблазнить старика Тодда.

Сюзанна не сводила глаз с порошка.

— Вот это не выйдет. Тодд не из тех, кого можно соблазнить. Он несгибаем. И кроме того, Баффи моя подруга. Она оставалась моей лучшей подругой даже тогда, когда остальные отворачивались от меня.

Наконец ноготь Поппи оказался в четверти дюйма от ее носа.

— Нет, Сюзанна. Это я всегда была твоей лучшей подругой, — прошептала Поппи. Она поднесла ноготь к самым ее ноздрям.

— Давай!

 

57

Тодд, Лео и я сидели за лучшим столиком в зале. С нами были Поппи Бофор, Сюзанна и друг Поппи, Бен Гардения. Несмотря на то, что Бен, как и мы, был в Рено приезжим, получилось так, что в этот вечер все мы оказались у него в гостях — это явно не входило в планы Тодда.

Тодд и Лео целиком сосредоточились на буйствовавшем на сцене Бо. Следует отдать ему должное: он носился из стороны в сторону, прыгал, раскачивался и источал какую-то животную сексуальность. Затем, когда он запел баллады, в зале воцарилась полная тишина, а несколько женщин даже пустили слезу, что показалось мне совершенно невероятным. И одной из этих женщин была Поппи Бофор. Заметив, что я наблюдаю за ней, она глуповато улыбнулась и сказала:

— То же самое было со мной, когда я его впервые услышала много лет назад. — Я еще ни разу не видела, чтобы ее непроницаемые глаза были влажными. — Порой я забываю, как сладко может звучать его голос, совсем, как соловьиная трель.

Когда Бо пританцовывая, стал покидать сцену, она тоже встала и отправилась за кулисы, прикрывая лицо рукой. Какое-то мгновение мне казалось, что и ее слова, и ее слезы мне попросту почудились. Но тут меня отвлекло другое зрелище: рука Бена Гардении нежно гладила обнаженную руку Сюзанны. Постепенно она соскользнула на ее белую спину. Я вспомнила, что совсем недавно то же самое делал Хайни Мюллер. Но Бен и Хайни далеко не одно и то же, и я надеялась, что Сюзанна отдавала себе в этом отчет. Она улыбалась, но словно в полудреме. Мне показалось, что ее улыбка была довольно рассеянной.

Я покрылась гусиной кожей. Словно чувствуя это, Сюзанна повернулась ко мне — на лице ее была молящая улыбка. Мне хотелось взять ее за руку и подбодрить. Тодд готовит для тебя грандиозную картину — картину, в которой ты будешь и петь, и танцевать, и плакать, и смеяться… Это будет самая выдающаяся главная женская роль со времен «Унесенных ветром».

Я стала осторожно тянуться к ее ладони, но вынуждена была поспешно отдернуть руку. Там уже лежала его загорелая, волосатая ладонь. Я опоздала.

Вернувшись в наш номер, я сразу стала собирать вещи, чтобы не терять времени утром. Когда-то я нервничала, уезжая из Лос-Анджелеса в Огайо. Теперь, возвращаясь из Рено в Лос-Анджелес, я мучалась тем же нетерпением. Все в мире относительно.

— Ты успел поговорить с Поппи Бофор насчет картины?

— Пока нет. Я только прощупал ее. Она уже тепленькая, это не подлежит сомнению. Но должен тебе сказать, перспектива делать бизнес с этой тигрицей не кажется мне радужной.

Я вспомнила, как она плакала, когда пел Бо: «Жаль, что ты не любишь меня, так, как я тебя…»

— А может под этой тигриной шкурой прячется котенок?

— Ни в коем случае. У этого котенка битое стекло вместо шерсти.

Я благодушно рассмеялась:

— Ну и когда ты собираешься идти на приступ?

— Скоро. Мне кажется, она догадывается, что мы в ней слегка заинтересованы. Но нам стоит ее помариновать. Я не стану ни о чем сообщать, пока не будет готов к подписанию ее контракт. Затем быстренько проведем переговоры. Честно говоря, мне не хотелось бы, чтобы она торговалась и тем более располагала временем, чтобы подготовиться к этому.

— А Сюзанне ты что-нибудь сказал? Мне показалось, что она накурилась.

— По-моему, наша Сюзанна постоянно обкурена. У нее ангажемент в Атлантик-сити на несколько недель. А затем она возвращается в Вегас. На этом турне заканчивается. Она расстается со сценой. Думаю, к тому времени мы будем готовы приступить к съемкам.

Он говорил это уже не первый месяц. Мне казалось, что за время, что готовилась к съемкам одна картина, мы успели бы возвести два-три торговых центра.

— Бофоры тоже собираются в Атлантик-сити? — Я видела нечто странное в том, что они повсюду следуют за Сюзанной. — Они ведь не собираются провести все лето в Вегасе? Здесь слишком жарко. Даже у них дома.

— Думаю, они тоже поедут в Джерси.

Интересно, где собирался провести лето Бен Гардения? Несомненно, такой транжира, как он, не станет летом изнывать от вегасской жары. Уверена, у Бена достаточно свободных денег для путешествия.

Я упаковала все, кроме халатов, туалетных принадлежностей и одежды на завтра. Противозачаточные средства я тоже убрала в сумку, но зато оставила изящную черную ночную рубашку, чулки-сеточку и кружевной пояс, купленные в тот же день в одном из магазинов отеля. Если этой ночью я продолжу осуществление собственного проекта, то наверняка завершу его месяца на два раньше, чем закончатся съемки «Белой Лилии».

Тодд вышел на террасу и облокотился на перила, всматриваясь в яркие огни города. Облачившись в свой соблазнительный наряд, я присоединилась к нему в надежде на теплый прием. И он состоялся. Я посмотрела на темное, беззвездное небо Невады, а затем на неоновые огни Рено. Сегодня, подумала я, может быть положено начало чему-то хорошему.

 

58

Бо поднимался в лифте в свой номер — вид у него был угрюмый. Ему хотелось, чтобы Сюзанна пошла с ними. Поппи закусила губу и стала объяснять, что у той с Беном деловой разговор.

— Наплевать мне на их деловые разговоры, — грубо, со злостью ответил Бо.

Поппи испугалась: вдруг многое стало ей понятно. Сама она изменилась, но при этом продолжала думать, что он все тот же, что несмотря на успех, почитание, наркотики и оргии он остается все тем же милым, придурковатым, доброжелательным парнем, которого она знала с пятнадцатилетнего возраста.

Это она была дурой.

Она засунула руку ему за пояс и прошептала на ухо:

— Помнишь, как раньше? Мы возвращались домой в пикапе. — Она нащупала ладонью его член и осторожно сжала, пытаясь увидеть реакцию в его глазах.

Он повернул к ней угрюмое лицо и с неожиданным проблеском ума в глазах ответил:

— Черт побери, Поппи! Это было хрен знает когда. — Его невинные голубые глаза показались ей старыми и усталыми.

О Боже! Неужели она опоздала? А Кинг вселил в нее такие надежды! Ей понравилось выражение его лица, когда он наблюдал за выступлением Бо. Да и Сюзанна была уже готова. При ее помощи успех был бы обеспечен. Если они плюнут на турне, перестанут заниматься ерундой, а вместо этого отправятся в Голливуд, глядишь, все будет так, как могло бы быть, а не так, как теперь.

Войдя в номер, Бо стал раздеваться, не успев даже добраться до ванной, а затем бросился на кровать и стал ждать, когда она появится и сделает то, что так хорошо научилась делать Сюзанна.

Решив, что в этот раз все будет по-другому, Поппи нарядилась в коротенькую розовую комбинацию.

— Помнишь, как мы играли в изнасилование? Ты был взломщиком и собирался наброситься на меня. — Она улыбалась, мило и соблазнительно.

— Не помню, — ответил он упрямо, словно рассерженный ребенок.

— Ты помнишь!

— Нет! — Затем он лукаво улыбнулся и сказал: — Хотя я бы вспомнил, если бы ты мне кое-что дала…

Поразмыслив, она вышла в ванную, открыла миниатюрный сейф, достала оттуда две таблетки и дала ему выпить. Затем, выждав несколько минут, произнесла с наигранным страхом:

— Что вы делаете в моем доме? Вы ведь не собираетесь меня изнасиловать? Пожалуйста, не надо! Не насилуйте меня!

Он должен был бы ответить: «Именно так, крошка! Я как раз собираюсь тебя изнасиловать!» Такой ответ предполагал их старый сценарий. Но вместо этого он заявил:

— Конечно же я не собираюсь вас насиловать, мадам. Вы изнасилуйте меня! — Голос его вдруг сделался жалким и писклявым. — Вы ведь изнасилуете меня?

В ярости она уселась на него верхом, зажав в себе его член, и стала изо всех сил хлестать ладонями по щекам. Она лупила его не переставая, пока на его красивом детском лице не появились красные отпечатки. Увидев их, она пришла в еще большую ярость и стала бить его по лицу кулаком, и била до тех пор, пока он не кончил в нее, и она не почувствовала, что и сама близка к оргазму. И он наступил.

Тут к нему временно вернулась нежность, и, едва двигая кровоточащими губами, он ласково спросил:

— Почему ты плачешь, Поппи?

 

59

Мы с Клео обедали в «Ла Скала» — одной из закусочных, которые моя подруга относила к разряду престижных. Мне известно, что Клео даже составила списки лучших заведений. Лучшие места для обеда. Лучшие места для ужина. Лучшие места для позднего ужина с гостями.

Обеденные столики заранее не резервировались, и нам пришлось ждать, когда появится свободный кабинет. Отдельный кабинет с окнами был более престижным, чем просто столик в зале, и Клео сгорала от нетерпения. Очаровательная хозяйка Пьерет погрозила ей пальчиком и улыбнулась, напоминая, что следует быть терпеливее — у нее не было избранных посетителей, но в противном случае Клео непременно стала бы одной из них.

Наконец мы заняли кабинет — тот самый, которого с таким нетерпением дожидалась Клео. Она поведала мне, что по субботам в нем обычно обедает Сюзанна Плешет. Вдруг мне в голову пришла замечательная мысль.

— Я знаю, чем тебе следует заняться, Клео! Тебе надо стать профессиональным организатором вечеринок — столько людей нуждается в помощи. Ты могла бы организовывать вечеринки на дому и в ресторанах, свадьбы, официальные завтраки — словом, все что пожелает клиент. Украшения, еда, цветы, общие организационные вопросы — у тебя ведь к этому талант. Ты можешь на этом карьеру сделать!

— Да, Баффи, это было бы замечательно, и мне этого действительно хочется, но в данный момент я не могу.

— Почему?

Она подняла темные очки «Порше» на лоб:

— Потому что тогда в зале суда мне придется признать, что я могу самостоятельно обеспечивать свое существование. В последнее время при расторжении браков они относятся к женщинам все строже и строже. Судьи-мужчины склоняются на сторону мужчин. — Она усмехнулась. — Мы пожинаем плоды эмансипации: даже в судах нам теперь выкручивают руки. Раньше стоило побыть замужем всего несколько лет, и по решению суда тебе обеспечена материальная поддержка до конца жизни или, если ты такая дура, до следующего замужества. Теперь же приходится искать место посудомойки, а уж о поддержке и думать не моги. А если к тому же ты еще и работаешь, тебя могут обязать поддерживать этого сукиного сына, твоего бывшего мужа. Нет, я должна предстать перед судом такой же неподготовленной к жизни, как пятилетний ребенок.

— Но подожди, есть же совместно нажитое имущество. Тебе причитается половина, ведь так?

— Точнее сказать, половина от того, что Лео не успеет или не сможет припрятать.

— К тому же тебе положена доля детей.

— Совершенно верно.

— Так зачем тебе алименты? Может, лучше взять половину от того, чем вы с Лео владеете, и то, что причитается детям, и стать независимой. Ты бы смогла сделать самостоятельную карьеру, начать зарабатывать на жизнь и сохранить таким образом собственное достоинство.

Глаза се заблестели, на лице появилась озорная улыбка.

— Я бы очень хотела начать работать, но не могу. Как раз чувство собственного достоинства мне этого и не позволяет. Если я не вышибу из Лео алименты, если я не выкручу ему руки насколько это возможно, то никогда уже не смогу себя уважать. Тут улыбка ее улетучилась, и она строго произнесла: — Совместно нажитое имущество — это за прошлые годы. А как насчет будущего? Как насчет тех денег, которые Лео собирается заработать, включая миллионы, которые ему заплатят за «Белую Лилию». — Она стала колотить себя указательным пальцем в грудь. — Ведь это все моя заслуга: я своим потом и кровью вымостила ему путь к успеху. На мне висела вся черновая работа. Я пахала не разгибая спины. — Она покачала головой. — Нет, Баффи, я не позволю ему выйти сухим из воды! — Она набила полный рот и стала яростно пережевывать кусочки сыра, салями и салата, словно они были из железа. — Тебе легко говорить, Баффи. Имея такого мужа, как Тодд, вряд ли тебе суждено испытать то, что причинил мне Лео. Он ведь купил тебе дом на побережье в Колони и записал на твое имя.

Я была поражена.

— Откуда ты знаешь?

Она посмотрела на меня несколько пристыженно.

— Я сгорала от любопытства и спросила Тодда. Так, для себя. В общем, тебе не суждено пройти через те испытания, которые выпали на мою долю. Тебе никогда не понять, что такое унижение, предательство и позор. Иначе ты бы знала, что в такой ситуации в самую последнюю очередь думаешь о том, чтобы закатать рукава и начать зарабатывать самостоятельно. Все силы сосредоточены на том, чтобы выжать все до последнего цента, снять с костей последнее мясо. Жаждешь только одного — крови!

Я склонилась над салатом, а Клео заказала еще один стакан вина. Все эти годы мне хотелось, чтобы Клео наконец воспитала в себе чувство собственного достоинства, но никогда не хотелось, чтобы она превратилась в хищницу.

 

60

Кэсси наблюдала в бинокль за тем, как Уин подстригает растения в ящиках, обрамляющие верхнюю террасу розового замка. Чтобы он не мог ее заметить, она стояла в глубине своего убежища, возле дверей. Она знала, вернее, пыталась уверить себя в том, что он вернется, пусть даже только на уик-энд. Он не окончательно бросил ее.

Ее история с Гаем была почти окончена. Теперь она видела его не чаще одного раза в месяц, да и то, когда он приезжал, чтобы забрать кое-что из своих вещей. Она старалась держаться от него подальше. Обычно он оставлял для нее на кухонном столе чек — иногда сумма была больше, иногда меньше. Для нее это не имело ровным счетом никакого значения. Когда денег было меньше, они с Дженни ели яйца вместо рыбы, а то и просто овощи, которые она выращивала в огороде за домом. Когда денег было достаточно, она оплачивала счета за газ и электричество. Если их не хватало, она отправляла счета Гаю, не сопровождая их какими-либо комментариями. Несколько раз она оставалась без света, и тогда ей приходилось жечь свечи. Одежды у нее было достаточно, она не появлялась нигде, где требовалось быть одетой по последней моде, а вскоре научилась шить вещи для Дженни.

Так как никто не беспокоил ее и не пытался лишить права владения домом, Кэсси решила, что Гай вносит плату исправно. Она предполагала, что ему не хочется потерять собственность, цена на которую в их городе удваивалась с каждым годом.

Она больше не выписывал ежедневных газет и поэтому не знала, что премьера последней картины Гая, в которой он играл роль частного сыщика, прошла с успехом. Баффи, которая время от времени навещала ее и сообщала последние новости, была вне себя:

— Ты что, даже телевизор не смотришь? По одному из каналов они крутят все последние фильмы.

Кэсси пришлось признаться, что телевизор сгорел, и она его так и не отвезла в починку. Тогда Баффи предложила ей денег, но она отказалась, решив будто Баффи не понимает, что дело вовсе не в ее гордости, не в том, что она не хочет ни от кого ничего принимать — ни от Уина, ни от матери, ни от Гая, ни даже от своей лучшей подруги Баффи. Но тут Баффи сказала нечто, что показало: она действительно прекрасно понимает, что творится в голове ее подруги:

— Тебе не удастся спрятаться от всего, Кэсси. И тебе не удастся спрятать Дженни. Вы не можете продолжать жить в той сказке, которую ты придумала. Реальность все равно возьмет свое. В любой момент Гай может выкинуть фокус. Или твоя мать заболеет и умрет раньше, чем успеет признать свою неправоту. Дженни пойдет в школу и столкнется с реальной жизнью. Обстоятельства меняются. И люди меняются. Вдруг Уин женится на ком-нибудь другом — с чем тогда ты останешься? Счастливого конца не будет. А что это за сказка, если нет счастливого конца?

Она не знала, что ответить, и поэтому просто улыбнулась. В следующий раз Баффи сообщила, что началась подготовка к съемкам «Белой Лилии», а значит счастливый конец не за горами. Стало быть, она была права. Еще несколько месяцев, и все позади. Она скажет: «Видишь, мама?» и «Прощай, Гай!», а затем наступит хэппи-энд в их истории с Уином. Она не опоздала. Если бы Уин действительно бросил ее, его бы не было теперь в розовом замке на холме, он бы не ухаживал там за цветами в деревянных ящиках.

Она видела, как он срезал несколько розовых роз и вошел с ними в дом. Он собирался поставить их в воду? Или хотел преподнести их ей?

Подошла Дженни и стала тянуть ее юбку:

— Мамочка, поиграй со мной.

— Подожди, Дженни, — сказала она. — Сейчас мы поиграем, Солнышко.

Ей не терпелось увидеть, выйдет ли Уин снова из дома, продолжит ли он работу. А может, он уже спускается с холма с розовыми розами в руках? Через несколько минут она разочарованно опустила бинокль. Совершенно очевидно, что он не собирался продолжать работу и не собирался позвонить в ее дверь.

 

61

Я уговорила Сьюэллен пообедать со мной, покинуть ненадолго Вэли и присоединиться ко мне у бистро «Гарден». Вдруг мы заметили, что за соседним столиком обедают две подруги Нэнси Рейган — Бетси Блуминдейл и Джерри Зипкин. У Сьюэллен тут же испортилось настроение. Она все больше уделяла внимания политике, и это натолкнуло меня на одну идею. Совсем недавно она жаловалась, что работа на студии отнимает у Говарда все время, что он почти не бывает дома и не общается с ней и детьми. Надо было непременно ее чем-нибудь занять.

— Почему бы тебе не заняться политикой, Сьюэллен. Я имею в виду, по-настоящему. Разверни кампанию. Начни на местном уровне. Ты ведь когда-то занималась кампанией по контролю за арендной платой. Можешь положить ее в основу…

— А что я буду делать с детьми?

— Послушай, они уже не маленькие. Бекки девять лет, а Пити, если не ошибаюсь, четырнадцать? Лучше подумай о грозящем тебе комплексе опустевшего гнезда.

Сьюэллен вспыхнула и слегка улыбнулась.

— Честно говоря, я и сама об этом подумывала. Правда, не о политике. А о семейной фирме общественного питания. Я могла бы готовить дома и одновременно присматривать за детьми и заниматься хозяйством. Мы с Говардом говорили на эту тему.

— Ну и что он сказал? — поинтересовалась я.

— Ему идея понравилась. Он считает, что работа сделает мою жизнь более полноценной. Он всегда говорил, что человек с моим запасом энергии должен иметь сферу самовыражения.

— Говард прав.

— В тебе тоже полно энергии, Баффи, а заботы студии тебя не обременяют. Может, нам с тобой следует объединиться? Я занималась бы готовкой, а ты — коммерческими вопросами.

— О Сьюэллен, я бы с удовольствием, если бы не беременность.

Было видно, как в Сьюэллен закипает злоба.

— Что с тобой происходит? О чем ты думаешь? Женщине твоего возраста, имеющей четверых детей и готовящейся родить пятого, следует проконсультироваться у психиатра.

— А при чем тут мой возраст? Я еще не старая. Когда ребенок родится, мне будет всего лишь тридцать шесть. Сейчас женщины даже в сорок рожают, сейчас полно всяких тестов, которые обеспечивают безопасность…

— Но зачем? Что ты пытаешься доказать?

— Ничего я не пытаюсь доказать! Мы с Тоддом столько можем дать этому ребенку: нашу любовь, нашу доброту, братьев и сестер, счастливую семью и уж конечно все материальные блага. Большие семьи должны иметь те, кто может себе это позволить.

Пока я говорила, Сьюэллен переключилась на меню и больше не смотрела в мою сторону.

— Не знаю, Баффи. Иногда мне кажется, что ты просто боишься, несмотря на всю твою браваду. Каждый новый ребенок служит для тебя спасательным кругом: с его помощью ты пытаешься покрепче привязать к себе Тодда. — Она снова взглянула на меня и сказала: — Но тебе пора бы знать, что это делается не так… Я, наверное, закажу паштет. Интересно, как они его здесь готовят? — Она улыбнулась и добавила: — Ну, и поскольку ты беременна и не желаешь слушать наставления своей старшей сестры, давай закажем бутылку шампанского и выпьем за еще одного маленького Кинга.

Мы заказали шампанское, хотя я знала, что Сьюэллен не права. Я вовсе не пыталась привязать к себе Тодда. У меня не было в этом никакой нужды. Мы были неотделимы друг от друга — теперь даже больше, чем вначале. Я хотела этого ребенка, так как мы обещали друг другу пятерых детей! Он должен был стать искуплением за того ребенка, которого в далекой юности, когда нам приходилось жертвовать настоящим ради будущего, извлек из моего чрева нож гинеколога.

Сьюэллен пробовала паштет с пытливостью ученого.

— Недурно… Мне кажется, они добавляют в него бренди. Но какого?

— Ты можешь спросить…

— Я лучше сама поэкспериментирую. Это гораздо интереснее. Ты не поверишь.

— Мне кажется, я тебя понимаю…

— Кстати о понимании, Баффи, я все пытаюсь понять, что происходит с этой картиной? «Бедная Лиля»? Уже прошло столько времени?

— Это кинобизнес, Сьюэллен. Подготовительная работа занимает больше всего времени. Когда начнутся съемки, все будет по-другому и дела пойдут гораздо быстрее. Разве Говард тебе этого не объяснял?

Сьюэллен намазала маслом кусок подсушенного хлеба, положила его в рот и ответила, не переставая жевать:

— Нет. По-моему, он сам не знает, что происходит. Пока Тодд целиком поглощен этой картиной, он делал за него все остальные дела.

Я строго посмотрела на Сьюэллен — я всегда остро реагировала на любую критику в адрес Тодда.

— Да, этому проекту Тодд отдает все силы. Ведь это его самый грандиозный замысел с момента приобретения студии. В дело вложены многие миллионы. От его успеха будет зависеть все.

Мы переглянулись, думая об одном и том же. Вдруг меня охватила тревога. Я вспомнила, что когда-то Тодд сказал мне замечательные слова: «Нельзя класть все яйца в одну корзину». Но я надеялась, что Тодд каким-то образом подстраховался.

Сьюэллен потягивала шампанское и выбирала вилкой из салата то, что ей больше нравилось. Ее педантизм в еде начинал раздражать.

— Почему ты не можешь есть как нормальный человек? — не выдержала я.

Она подняла брови и посмотрела на меня.

— Баффи, побереги нервы. Тебе это всегда удавалось, когда ты была беременна. Ты же знаешь, это вредно для ребенка.

Мне хотелось закричать.

— А как дела у Сюзанны и Бо Бофора? Говард сказал, что контракты для них еще только готовятся. Не слишком ли поздно?

— У Тодда есть на это свои причины. К тому же через десять дней они оба будут в Вегасе. Тодд тоже туда поедет, и они подпишут бумаги.

— А потом?

— А потом, слава Богу, начнутся съемки. Что ты будешь есть на десерт? Думаю, тебе следует заказать клубничный торт и мусс. За нас обеих: мне ведь нужно следить за весом. Доктора не рекомендуют набирать больше пятнадцати фунтов.

— Я с ними не согласна, — решительно заявила Сьюэллен. — Ребенок может родиться слишком маленьким. Большие дети здоровее.

— Я обязательно сообщу об этом своему врачу и сошлюсь на тебя. — Но у меня не шли из головы слова Сьюэллен о контрактах для Сюзанны и Бо. Отчасти я была с ней согласна, и это меня беспокоило. Я умоляла Тодда сделать это давным-давно, но он все откладывал и откладывал — просто не хотел этим заниматься.

 

62

Поппи отлично знала симптомы. Столько лет их не было столько лет ничто ей не угрожало, и на тебе — опять сифилис! Это значило, что Бо все же удалось ускользнуть от ее неусыпного взора… Это значило, что он Бог весть чем занимался и даже не вспоминал о мерах предосторожности, о которых она ему беспрестанно твердила.

Она схватила вазу с цветами и расколотила ее об стену — вода вылилась, и куски фарфора разлетелись в разные стороны. Она стала паковать вещи — свои и Бо. Хватит с нее гастролей. Ее больше не волновали невыполненные обязательства. Плевать на то, что им предстояло работать еще девять дней! Плевать ей на них на всех! Если хотят, могут подавать на нее в суд! Она поставила Бена на место, и Сюзанна была готова — теперь можно плюнуть на все и на всех и отправляться туда, куда хочется ей. Теперь она сполна заплатит Бену за все годы, что он насильно держал ее в Вегасе. Будет контракт в кино или нет — они с Бо отправляются в Голливуд. Они с Бо станут уважаемыми членами общества. Бо займет свою нишу, даже если это будет стоить жизни им обоим. И начнет вести себя как подобает.

Что касается Тодда Кинга, то и он скоро примчится на всех парусах, как только узнает, что Сюзанна, не закончив выступления, уволила нанятого им менеджера и вернулась в Вегас на много дней раньше, чем это предполагала программа. И тогда, в Вегасе, можно решить, как дальше вести себя с Тоддом. Сначала Поппи хотела заставить Сюзанну соблазнить Тодда, а затем, используя эту информацию для шантажа, выбить из него контракт. Но каждый раз, когда она заводила этот разговор, Сюзанна начинала протестовать, говорить о своей великой любви к Тодду и этой его чертовой жене, которая считала себя настолько важной дамой, что казалось, будто у нее даже дерьмо не воняет! Сюзанну, конечно, можно сломить, но где гарантии, что она все сделает так, как надо? Наркоманы крайне ненадежны. Поэтому Поппи решила изменить свой план. При помощи Сюзанны она откупится от Бена. А затем сама займется Тоддом Кингом. Она знала, что может полагаться только на собственные силы. Все эти годы научили ее самостоятельности.

Поппи подошла к телефону. Звонила Сюзанна: она находилась за два квартала от гостиницы. Поппи сообщила ей только, что через день они с Бо уезжают из Джерси, и положила трубку. Затем посмотрела на часы — через десять минут лимузин Сюзанны подкатит к ее подъезду. Только дурак способен покинуть безопасные стены роскошного отеля и бродить пешком по мрачным улицам Атлантик-сити.

Узнав, что Поппи и Бо возвращаются в Вегас, Сюзанна запаниковала.

— Но ведь Бо должен выступать еще всю будущую неделю…

— Я отменяю выступления.

— Они подадут на тебя в суд.

— Ну и пусть. Бо звезда, а звезды делают то, что им заблагорассудится.

— Но Вегас… Там сейчас невыносимая жара.

— Ничего. Через неделю все изменится. Там, где мы будем появляться, есть кондиционеры.

— Через неделю? — ошеломленно спросила Сюзанна. В этом состоянии она пребывала все последние дни.

— Да, через неделю. Я уезжаю отсюда, а затем уезжаю из Вегаса. Навсегда. Дней через десять мы с Бо уже будем в отеле «Беверли-Хиллз». Тем временем я начну подыскивать дом. Знаешь, какой дом я хочу? Тот, со статуями, на Сансете… арабский особняк. Сейчас он занят, но, думаю, мне все же удастся его купить. Я его отремонтирую. Устрою в нем студию звукозаписи. Отличный дом! Прямо на бульваре!

Сюзанна была в шоке.

— О Боже!.. Это же мой дом! — заскулила она. — Хайни собирался купить его для меня. Эти арабы выкрасили его в зеленый цвет. Мы собирались его снова побелить. Но Хайни говорил… — Она напрягла память. — Хайни говорил, что дом не продается.

— Забудь о Хайни. Вы же развелись. Знаешь, как говорит Бен?

— Бен? Как?

— Он говорит, что все продается… Главное, правильно назначить цену.

— Кажется… — Голос Сюзанны задрожал. — Кажется, и Хайни так говорил…

— Забудь о Хайни. Мы говорим про Бена. Он богаче Хайни и во много раз могущественнее. Он может купить все, что только пожелаешь. Тебе повезло. Я думаю, что смогу убедить Бена жениться на тебе.

— Жениться? — Она вовсе не была уверена, что ей хочется замуж за Бена. Ей не нравились его глаза. Глаза Хайни, когда он смотрел на нее, были добрыми. Не то что у Бена.

— Да, я думаю, он женится на тебе, если ты будешь расторопна. Тогда сможешь послать к чертям всех, включая Тодда Кинга.

Глаза Сюзанны расширились.

— Но ведь Тодд мой друг. Они с Баффи всегда заботились обо мне.

— Да? А что этот Тодд сделал для тебя кроме того, что послал в это идиотское турне? Где та картина, что он тебе обещал? Единственный раз, что ты была в Лос-Анджелесе, это во время недельных гастролей в «Амфитеатре», и то несколько месяцев назад. Я твоя подруга, Сюзанна. Разве я о тебе не забочусь?

— Заботишься…

— А теперь я собираюсь сделать для тебя действительно большое дело. Я уговорю Бена жениться на тебе. Он возьмет тебя в Голливуд и сделает из тебя настоящую звезду. Он не такой болтун, как твой друг Тодд. Если захочешь, он тебе и арабский особняк купит, уж он-то сможет это сделать!

— Но ты же говорила, что сама хочешь его купить?

— Это верно, но у Бена гораздо больше денег, чем у меня. Миллиарды. Я ему не конкурент.

— А как же незаконченные гастроли? Мой агент, мой менеджер… Они с ума сойдут.

— А ты их уволь! Слушай, Сюзанна, завтра я уезжаю. Ты хочешь поехать со мной или предпочитаешь остаться здесь одна? Совсем одна?

 

63

Тодд позвонил мне из офиса.

— Я срочно вылетаю в Вегас. Можешь собрать мне вещи и прислать сюда?

— А почему вдруг такая спешка?

— Только что позвонил Рейли. Кажется, Сюзанна прервала выступления в Паласе, в Джерси. Она уволила Рейли и Макса Ханфта. Рейли говорит: она не в себе. Я вылетаю вместе с ее контрактом. И беру контракт для Бофора. Больше нельзя оттягивать. Мне совершенно не хочется общаться с этой кровожадной Поппи, но я очень беспокоюсь за Сюзанну. Теперь я вижу, что выбрал ошибочную тактику. Ты была права. Давно уже надо было подписать с ней этот чертов контракт.

— А как насчет Поппи? Ты берешь с собой контракт, не говоря ей ни слова? Почему ты так уверен, что она согласится, чтобы Бо снимался в этой картине?

— Она об этом мечтает, я это чувствую. И потом, в контракте указана такая сумма, что вряд ли она станет спорить. Я плачу Бо больше, чем Сюзанне или Гаю — он суперзвезда. Но в крайнем случае, я возьму другого певца. Меня больше беспокоит Сюзанна. Кажется, ее нервы на пределе. Может, ты хочешь полететь со мной?

— Я бы полетела, но я уже давно обещала взять детей в Диснейленд. Мы договорились на завтра. И берем с собой Дженни. Мне наконец удалось убедить Кэсси выпустить ее из дома. И Пити с Бекки едут. Меган и Пити будут моими помощниками. Но ты ведь справишься без меня. Только, Тодд, не пытайся уговаривать Сюзанну вернуться в Атлантик-сити. Просто привези ее с собой. Пусть поживет недели две у нас, пока ее глаза вновь не заблестят…

Блестящая концовка.

Через несколько часов Тодд позвонил из Вегаса. Я еще не успела снять трубку, а у меня уже появилось дурное предчувствие.

— Сюзанна вышла замуж! — прокричал Тодд. — За Бена Гардению.

— О Боже! Нет!

— Боюсь, что да.

— А контракт? Как же ее контракт?

— Он подписан. Гардения только взглянул на него и велел Сюзанне подписывать.

— Только взглянул? Странно! Мне казалось, такой человек, как он, будет спорить по каждому пункту.

Тодд фальшиво засмеялся.

— Тебе так казалось? А мне показалось, он ясно дал понять, что контракт не значит для него ничего. Стало быть, надо ждать неприятностей. Ты не представляешь, как мне не нравится это замужество Сюзанны… Если бы только я послушал тебя — подпиши она сразу этот контракт, уверен, она ни за что не вышла бы за Бена.

— Ладно, не вини себя. Сюзанна уже большая девочка. Она и сама знает, за кого ей выходить. Ты уже встречался с Поппи Бофор? Она подписала контракт Бо?

— Я как раз собираюсь на встречу с ней. Она ждет. Сюзанна едет со мной. Похоже, у Бена назначена другая встреча. Он едет в Джерси. Так что мне придется управляться с обеими. Пожелай мне удачи! У меня уже голова трещит. Боюсь, что к концу разговора с Поппи мне потребуется операция на головном мозге.

— Бедняжка. Уверена, Сюзанна тебе поможет.

— Сюзанна? Не думаю, чтобы она была в состоянии кому-нибудь помочь. Она ведет себя так, словно ее мозг уже прооперировали — подвергли лоботомии. Честно говоря, Баффи, мне хочется плюнуть на все прямо сейчас — на «Белую Лилию», Сюзанну, этого чертового эгоиста Гая, Поппи и Бо Бофоров! Черт меня дернул связаться с этим проектом.

— Ну и плюнь! — поспешила ответить я. — Возьми и плюнь!

— Я не могу, не могу. Уже слишком много денег вложено. Да и с Гаем уже заключен контракт — или плати, или снимай.

— Ну и заплати. Ты же всегда говорил мне, что знаешь, когда можно себе позволить потери…

— Уже поздно, Баффи. Слишком большие суммы вложены в дело.

— Перезвони мне. Перезвони после того, как поговоришь с Поппи. И передай привет Сюзанне. И мои поздравления.

— Сегодня я уже не смогу перезвонить. Вы уже уедете. Хорошо вам погулять в Диснейленде. Тебе нужно отдохнуть. И спать следует за двоих. Забудь обо всем, договорились? Какого черта! Все будет в порядке, не сомневаюсь. Это всего лишь деньги… — Он рассмеялся. — Все будет в порядке, не сомневаюсь. Просто меня вывело из себя появление на горизонте Бена Гардении. Да еще предстоящая встреча с миссис Бофор подлила масла в огонь. Но все обойдется. Спокойной ночи, Баффи. Иди спать. Я люблю тебя, Баффи Энн.

Он положил трубку.

— Я люблю тебя, Тодд.

 

64

Поппи наблюдала за сидящими в гостиной Тоддом и Сюзанной. Она еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Они оба были такие тихие. Она догадалась, что Тодд все еще не может прийти в себя после того, как узнал, что Сюзанна вышла замуж за Бена. Может быть, его волновала судьба Сюзанны? Или он просто понял, что теперь придется обо всем договариваться через Бена? Как знать. В конце концов, ей, Поппи, на это наплевать.

Она понимала, что сейчас было нужно Сюзанне: оказаться с ней наедине, хотя бы на несколько минут, чтобы попросить таблеток — бодрящих, усыпляющих, каких угодно. Ей уже давно было все равно, что глотать. Разве что ей никогда не хватало духа обратиться за ними к кому-нибудь еще, кроме своей подруги Поппи. И та всегда ее выручала. Ну а теперь все кончено. Отныне пусть она клянчит их у Бена. Посмотрим, что из этого выйдет. Ни хрена она от него не получит. Бен не поощрял наркоманов.

Тодд вручил ей контракты. Она быстро просмотрела их и на каждом экземпляре поставила свою размашистую подпись. После этого он отдал ей один экземпляр, а остальные положил себе в портфель. Готово! И все оказалось так просто! Настолько просто, что ей даже не верилось. Ей ничего не пришлось делать самой.

— Думаю, это событие надо обмыть, — сказала Поппи. — Сама я обычно пью только вино. Но вы можете заказать, что хотите. У меня есть все!

Сюзанна на минуту оживилась, но, посмотрев на Тодда, снова впала в уныние, попросила шотландского виски и безвольно опустилась на стул.

Тодд покачал головой:

— У меня в жару всегда болит голова.

— Правда? — подхватила Поппи. — У меня тоже. Я прожила здесь не один год и нашла средство. Нужно выпить немного водки — она расширяет сосуды, а потом проглотить чудесную таблетку от головной боли, которую прописал мне мой врач. Я всегда пью только то, что рекомендует врач. И через несколько минут от головной боли останется одно лишь воспоминание. Хочешь попробовать?

Тодд устало улыбнулся.

— Конечно. Почему бы нет? — Вряд ли после этого можно почувствовать себя хуже, чем сейчас. Во всяком случае самое скверное уже позади. Как ни странно, Поппи безропотно подписала контракты. Даже не подняла вопрос о деньгах. Тодд думал, что она захочет показать контракты своим юристам. Почему она этого не сделала? Но у него так разламывалась голова, что не было никаких сил думать. Он был рад, что наконец все закончилось. — Я попробую твое средство.

— Хорошо, — ответила она, взяла свой конверт и встала. — Пойду за таблеткой.

Она спрячет контракт в сейф. Это ее самое ценное приобретение в жизни… не считая Бо.

Поппи прошла через спальню в свою комнату, где находился сейф. Она с улыбкой взглянула на Бо, который развалился на кровати и спал глубоким сном, приняв таблетки, которые она дала ему перед приходом Тодда и Сюзанны. Сейчас он выглядел таким милым, и вся дрянь, которая прилипла к нему за день, казалось, улетучилась. Он был похож на мальчика. Невинного юношу. «Дело сделано, Бо, — подумала Поппи. — И теперь, мы отправляемся в край с молочными реками и кисельными берегами».

Поппи открыла сейф. Она не могла поверить, что ей даже не пришлось прилагать никаких усилий, кроме того, что она выдала Сюзанну за Бена. Все вышло превосходно. Она выдала Сюзанну за Бена и получила бумаги, по которым становилась абсолютно независимой. Она ни в коем случае не собиралась оттягивать подписание контракта. За ночь могло случиться все что угодно. В мире все так ненадежно (она совсем недавно узнала это слово, и оно ей очень понравилось). Все эти ненадежные люди… Бен, Сюзанна и даже Бо. Откровенно говоря, полагаться можно только на Кинга.

Ей ничего не надо было делать. Не надо было просить Сюзанну, чтобы она уговорила Тодда. Не надо было соблазнять Тодда, когда он примчался бы к Сюзанне из Вегаса. К тому же из этого, наверное, все равно ничего бы не вышло. Удача сама свалилась ей в руки.

И сейчас ей просто так, для смеха, захотелось подсунуть ему совсем другую пилюлю вместо таблетки от головной боли. Положив контракт на полочку, Поппи заметила золотой флакон «духов от Сюзанны», который стащила у той много лет назад. А почему бы и нет, подумала она. Для смеха. Завтра она первый раз пойдет к врачу по поводу своего сифилиса. Почему бы не сойти со сцены под гром аплодисментов? Отомстить зазнавшейся жене Тодда Кинга и сыграть последнюю шутку с Сюзанной. Так что же, нести одну пилюлю и одну порцию виски? Две пилюли, решила Поппи. Это усилит сексуальное влечение. А как насчет нескольких капель той бесцветной жидкости, которую она так далеко спрятала и ни разу не попробовала? «Но это же преступление!» У Бо наверняка не возникало потребности в таком наркотике. Устаревшее средство. Но прекрасно пойдет с водкой, которую выпьет Тодд. Что касается Сюзанны, то ей не много надо, чтобы забалдеть, а потом отрубиться. И нет необходимости будить в нем сексуальное влечение. От нее требуется только одно: забалдеть, потом отрубиться и ничего не помнить наутро. Сегодня старушке Сюзанне незачем трахаться. Этим займется сама Поппи и мистер Кинг. А наутро, когда Сюзанна и Тодд проснутся, никто из них так и не сможет вспомнить, что случилось, чего не случилось, кто с кем что делал.

Ли распаковывала чемодан Тодда, а я отбирала вещи для прачечной. Она повертела в руках и внимательно осмотрела его бежевый кашемировый спортивный пиджак, пытаясь стереть коричневое пятно на воротнике.

— Дай мне его, Ли, я отправлю его вместе с другими вещами в прачечную.

Она что-то пробормотала и кинула мне пиджак. Я по привычке проверила карманы. Золотой флакон «духов от Сюзанны»… Наверное, она подарила его Тодду, надеясь, что он может ей в чем-то помочь. Вероятно, они где-нибудь вместе выпили, когда закончили дела с Поппи? Я поставила флакон в шкаф. Я верну его Сюзанне, как только она вместе со своим новым мужем приедет в наш город. А это случится, скорее всего, через неделю.

 

65

Итак, у нее в руках был контракт, она вышла замуж, переехала в шикарный дом на бульваре Сансет, начались съемки «Белой Лилии», и теперь у нее осталось только одно желание — закурить сигарету с опиумом и забыть весь тот кошмар. Она с тоской вспомнила о тех днях, когда жила в Нью-Йорке вместе с Поли, который каждый вечер разминал ей ступни и целовал пальцы. С не меньшей тоской она вспоминала и о днях, проведенных с Хайни, который постоянно смеялся и всегда хотел только то, чего хотела она. Когда она жаловалась, что хочет пить, Хайни начинал сглатывать слюну и мог бы пересечь горные хребты, чтобы добыть ей стакан холодного напитка с кубиками льда.

А Бен… Ему было наплевать на ее желания. Его интересовало только то, что было нужно ему самому. А ему нужна была красивая холодная дива, манекен с совершенными чертами лица и безупречным телом, которое принадлежало бы ему. Как мог он смотреть на нее ледяным взглядом и одновременно так горячо желать ее? Как смел он заставлять ее ходить голой по комнате — взад-вперед, взад-вперед — оглядывая с ног до головы тело, которое принадлежало ему, а потом бесцеремонно валить ее на кровать, нисколько не заботясь о ее чувствах? Он обычно велел ей ложиться в постель, гладил ее тело так, будто дотрагивался руками до драгоценной жемчужины, затем, взглянув ей в глаза, приказывал перевернуться. И пока он делал свое дело теми способами, которые нравились ему, она утыкалась лицом в подушку и заливалась слезами. О Хайни, Хайни!

Как хорошо им было вдвоем! Хайни хотел только того, что хотела она, а она любила ездить на нем верхом. Она садилась на него и кричала: «Вперед! Вперед, моя лошадка!» И Хайни это нравилось не меньше, чем ей, потому что это была ее прихоть! И они вместе хохотали до упаду. А после этого он купал ее и целовал. Почему он отказался от нее и отдал ее в руки Бена?.. Бену, который спал с револьвером под подушкой! И каждый раз, когда Сюзанна зарывалась лицом в подушку и рыдала, ей казалось, что она чувствует тяжелый холодный ствол. И она действительно чувствовала его, только не щекой, а своим нутром — чувствовала, как ледяной металл врезается ей между ног, в ее теплые влажные внутренности.

Если бы она могла принимать что-нибудь, думала Сюзанна, то смогла бы выдержать. Но Бена просить бесполезно. «Бен, дай мне пожалуйста, маленькую таблетку…», — как она раньше просила эту сучку Поппи. Он и глотка не позволит ей сделать. Нет, он хотел, чтобы она была само совершенство и чистота, но только для него. Ей начинало казаться, что она сходит с ума. И что с того, что теперь она кинозвезда, что она часть киношного мира и живет в огромном доме на бульваре Сансет, если вот-вот свихнется, если каждую ночь ее внутренности разрывает этот курносый, сверкающий холодным блеском, тяжелый револьверный ствол?

Ей нужно как можно скорее рассказать обо всем Тодду и Баффи, рассказать о Бене, о револьвере, о своем кошмаре, и они, конечно, помогут ей. Разве Баффи и Тодд позволят Бену продолжать мучить ее?

 

66

На лето мы переехали в наш новый дом, на взморье, хотя Тодду теперь приходилось каждый день проделывать огромный путь, чтобы добраться до Голливуда. Сейчас, когда начались съемки «Белой Лилии», он с головой погрузился в работу. Он трудился даже по субботам и воскресеньям, когда все обитатели Малибу отправлялись на пикники. Но все равно нам жилось там чудесно, словно мы попали в другой мир. С нами была Ли и юноша из колледжа, который следил за мальчиками на пляже и купался с ними. Меган обещала помогать, но тринадцатилетней девочке трудно усидеть дома с младшими братьями, когда вокруг бурлит новая для нее пляжная жизнь, когда все вокруг учатся играть в теннис, катаются на лошадях, когда можно болтаться по берегу с хихикающими сверстницами в бикини и глазеть на загорелых мастеров серфинга. Моя дочь превратилась в настоящую кокетку, и я благодарила судьбу, что она не положила глаз на нашего юношу из колледжа. Иначе неминуемо возникли бы проблемы.

Это были замечательные дни. К нам приезжала Сьюэллен, однажды даже Кэсси вместе с Дженни заявились к нам на каком-то допотопном автомобиле. Клео тоже приезжала сюда и рассказала в подробностях историю своего развода. И именно Клео поведала мне о той беде, которая случилась на съемках. Не успели они приступить к работе, сказала она, как Бен поместил Сюзанну в санаторий.

Я не могла поверить в это! Тодд ни словом не обмолвился о происшедшем! И Сьюэллен тоже!

— Как же ты мог ничего мне не сказать! отчитывала я Тодда.

— Просто не хотел тебя расстраивать. Как сейчас. Посмотри на себя. Ты вся дрожишь. А тебе надо думать о ребенке.

— Конечно, меня трясет. Что с Сюзанной? Я хочу знать всю правду.

— Бен сказал, что она принимала наркотики. Он надеялся, что сам справится с этим, но не вышло. Похоже, она получала все, что захочет, от Поппи Бофор.

— Поппи? Боже мой! Думаешь, Бен говорит правду?

— Не знаю. Поппи утверждает, что это ложь. Наверняка Бен сам давал ей наркотики, чтобы она стала зависима от него и вышла за него замуж. Поппи говорит, будто она и не подозревала, что Сюзанна — наркоманка. Но я должен был сообразить. Мы замечали, что она вела себя как-то странно. Мы должны были догадаться. Но я был настолько занят фильмом, что совершенно ослеп.

— Мы оба ослепли! Не обвиняй себя. Я хочу увидеть ее. Где она?

— В Палм Спрингс. Но Бен говорит, что нам туда нельзя. Подозреваю, что у нее нервный срыв.

— А ты веришь ему?

— Мы обязаны ему верить.

— А как же фильм? Ты остановил съемки?

— Нет. Не совсем. Мы только начали. Я снимаю эпизоды, в которых она не участвует.

— Как долго это протянется?

Тодд пожал плечами.

— Бен говорит, что, может быть, месяца два.

Значит, теперь он предпочитает ссылаться на Бена: «Бен говорит»…

— А у тебя есть возможность ждать ее? Не исключено, что она пролежит дольше.

— Я должен, Баффи. Мы должны. Я в долгу перед ней. Ведь я не обращал внимания на ее проблемы.

Я взяла его за руку.

— Мы не обращали внимания. И сейчас ты поступаешь правильно!

В этот момент я так гордилась им, что мне хотелось расплакаться. Он ставил судьбу Сюзанны превыше всего — фильма, денег, студии. Я так гордилась и чувствовала такой прилив нежности к нему, что, казалось, просто умру от любви.

В ту ночь я молилась за Сюзанну, молилась с таким же жаром, с каким просила Бога за детей, за Тодда и за ребенка который жил во мне.

 

67

Я съездила в город на прием к акушеру, а через некоторое время мне позвонили из его кабинета и попросили снова приехать, чтобы сдать еще какие-то анализы. Тодд настоял, чтобы я отправилась в город вместе с ним и подождала, когда он освободится, чтобы мы и вернулись вместе. Даме в моем положении, говорил он, не следует искушать судьбу и трястись одной в общественном транспорте по Тихоокеанскому шоссе.

У меня взяли кровь и попросили заглянуть к ним часа через два. Я прошлась по улице до магазина «Найман Маркус», купила кое-что детям, но тут же вспомнила о Хайни и ужасно расстроилась.

Доктор Харви был встревожен и, похоже, не знал, как мне сказать, что его беспокоило. Увидев его в таком состоянии, я сама испугалась и принялась успокаивать его, тем самым пытаясь успокаивать и себя.

— Ну говорите же, доктор, наверняка ничего серьезного.

— Тут одно затруднение.

— Хорошо, скажите, какое.

— Похоже, что вы подцепили сифилис.

Я рассмеялась.

— Вот что вас волнует! Я в полном порядке, ваши лаборанты ошиблись.

— Нет, Баффи.

— Да, доктор. В вашей лаборатории допустили ошибку, ужасную ошибку. А вы и перепугались до смерти.

— Баффи, тут нет никакой ошибки. В прошлый раз мы взяли у вас анализ и получили положительный результат. Потому мы и вызвали вас сегодня. Мы снова взяли пробы и отослали их в лабораторию главного здания. Они провели несколько тестов.

До меня все еще не дошло. В голове царил полный кавардак.

— Доктор, вы все-таки кое-что упустили из виду. Я понимаю, что уже давно доказано: нельзя заразиться, сидя на толчке, но тогда я не представляю, каким образом… Я же не сплю со всеми подряд…

Он взял со стола несколько бумаг.

— Смотрите, Баффи. Вот результаты первого анализа. А вот сегодняшние результаты. Если вы их сравните, вы поймете…

Мне не хотелось смотреть в эти бумаги. Я стояла не шевелясь.

— Мне нехорошо, доктор. Я хочу домой.

— Вам придется признать это, Баффи. Вам придется смириться с этим, чтобы мы могли вам помочь.

Я снова села. Я вспомнила о золотом флаконе духов, который нашла в кармане Тодда.

— Простите, доктор, меня сейчас стошнит.

Одна из медсестер пошла со мной в туалет. Когда я вернулась, доктор Харви сидел в одиночестве у себя в кабинете, ожидая меня. Он не уйдет. Я села, и он несколько минут мрачно смотрел на меня. Я чувствовала, что мне трудно дышать. В конце концов я поняла, что нельзя не согласиться с выводами такого опытного специалиста, который лучше меня разбирается в этих вещах. Разве Клео не убеждала меня, что он лучший акушер в Лос-Анджелесе? Акушер кинозвезд, сказала она тогда. И чем я могла опровергнуть его слова? Семнадцать лет безраздельной любви и полного доверия? Какое это может иметь значение сейчас, в конце двадцатого века, да еще в Лос-Анджелесе?

Я попыталась вспомнить, какое было лицо у Тодда, когда он вернулся из Лас-Вегаса. Что в нем было такого, что я не заметила? Он был бледен, сказал, что неважно себя чувствовал. Я настаивала, чтобы он сходил к врачу. А он ответил, что обязательно пойдет, как только появится свободное время. Что еще? Я снова попыталась представить его лицо. Но не смогла. Как будто он умер, и его черты расплылись. Но я была не права. Он не умер. Умерла я, и на ребенке, которого я носила, стояла печать смерти. Тодд Кинг убил нас обоих.

— Я труп, — пробормотала я.

— Что, что? — переспросил доктор Харви.

— Это фраза моей тети Эмили… «Я труп».

Наверное, доктор Харви теряет терпение, подумала я.

— Никакой вы не труп, Баффи. Просто у вас истерика. Это бывает. — «С другими, но не со мной, счастливицей, доктор. Такого никогда со мной не было, поверьте, доктор». — Нужно принять решение, Баффи. Существует несколько…

— Да, ладно, Стив. Вы не против, если я буду называть вас Стивом? Ведь вас зовут Стивеном? И вы уже вряд ли захотите быть моим лечащим врачом, не правда ли? Просто вырежьте мне все, Стив. Никакого вакуума. Никаких соляных растворов. Просто вырежьте!

— Но, может быть, в этом нет…

— Есть! Именно так и надо сделать! Обязательно! Я хочу прямо сейчас поехать в больницу. Стив, устройте меня в «Сидарс»! Достаньте мне, пожалуйста, халат. И проследите, чтобы меня поместили в лучшую палату. У меня всегда было все самое лучшее. К этому приучил меня муж. — Я грустно улыбнулась.

— Нужно позвонить и узнать — это все-таки не отель.

— И узнайте, можно ли мне оформить бессрочное пребывание в больнице. Ведь трудно сказать, сколько мне придется пролежать там.

Мои дети были в безопасности, в Малибу. За ними следили Ли и Роберт, который умел превосходно плавать. Говорили, что кандидат в олимпийские чемпионы. А Меган уже тринадцать. Так что она может стать помощницей Ли. И мне нужно быть готовой к тому, что придется все лето пролежать в «Сидарсе».

* * *

Тодд с побелевшим лицом рухнул на мою кровать. Нет, я думала, что лицо у него побелело, потому что не смогла поднять на него глаз. Это был незнакомец… Чужой человек из совершенно другого мира.

— Ты разве не записался на лечение? — Я настроилась на то, что больше ни разу не взгляну на него. — Я не хочу, чтобы ты возвращался домой и пачкал туалет, в который ходят наши дети. Боже мой! И надо же, чтобы это был сифилис! Ну почему, в конце концов, не какой-нибудь лишай? Сейчас это самое модное заболевание!

— Баффи, но я не помню, чтобы что-нибудь было!

Я усмехнулась, все еще глядя в стену.

— Ты мог бы придумать более оригинальное объяснение. Ты же всегда был такой сообразительный. Если бы вы с Лео сели голова к голове… — Мне было все равно, что он ответит. Как говорится, он вышел из доверия. Я закрыла лицо подушкой. Потом убрала ее и посмотрела на него. Я решила, что позволю себе это, потому что хотела увидеть выражение его лица в эту минуту. Но я переоценила свои силы. — Запомни условие, Тодд Кинг! Я навсегда запрещаю тебе говорить со мной об этом! Навсегда! Если я вообще разрешу тебе разговаривать со мной!

И снова отвернулась к стене.

Нужно выработать и другие условия нашей будущей совместной жизни. У меня впереди целое лето, чтобы обдумать их. Я могла позволить себе не разговаривать с ним, не смотреть на него, если мне того не хотелось. Я — покойник, а у покойников есть свои привилегии. И в первую очередь они имеют право на душевный покой. И на то, чтобы не выслушивать всякие сказки от посторонних.

Я вызвала няню. И когда она появилась, попросила ее выпроводить из комнаты рыдающего мужчину и, если понадобится, применить силу.

— Я откажусь от фильма, — крикнул он. — Я сегодня уже почти прекратил съемки.

Я повернулась у нему, потому что считала, что имею право посмотреть на него, если мне так вздумается. Я диктовала условия и могла как угодно менять их.

— Ну уж нет! Ты посвятишь свою жизнь этой картине, а если потребуется, то и умрешь ради нее! Условие номер два! Ты продолжаешь снимать «Белую Лилию»!

«Тебе не отделаться так легко: поплакал — и все уладилось!»

— Ты не можешь так поступить, Баффи! Ты не можешь перечеркнуть все, что было между нами, из-за какой-то нелепицы. Из-за того, что что-то случилось, когда я даже не…

— Вот!

— Ты не можешь разорвать наш брак! Я люблю тебя!

Я отвернулась к стене, и он, наконец, позволил няне проводить его до дверей.

Он сказал, что любит меня. Если бы он изучал поэзию, а не бухгалтерский учет, он вспомнил бы строку: «Ты всегда убиваешь того, кого любишь». Или что-то вроде этого.

А что касается того, что я собираюсь расторгнуть брак, то тут он неправ. Это не имеет никакого отношения к дурацкой истории о потере памяти. Вот ведь нахальство! Сначала он убивает меня, а потом еще пудрит мне мозги! Но я не собираюсь ничего разрывать, мне хочется воткнуть в него нож и повернуть его раз, два, три… И так до конца его жизни.

Клео оставалась с Лео, потому что хотела сохранить их брак как таковой. Кэсси оставалась со своим мужем, только чтобы не уступить матери и не признать, что совершила ошибку. Разве в таком случае месть — не менее веская причина?

Да, наш брак должен сохраниться. Все должны знать, что мы все те же супруги. Все должны знать, что Баффи Энн Кинг все та же. На самом деле это будет некая дама, очень похожая на Баффи Энн Кинг, она будет разъезжать по бульвару Сансет и прогуливаться по улицам Родео-Драйв. И никто не догадается, что настоящая Баффи Энн — уже давно «ходячий труп», если воспользоваться названием одноименного фильма.

Поглощенная мыслями о мести, доведенная до истерики, я думала: «О Боже, как же мне жить дальше? Как мне жить без него?» Моя жизнь потеряла прежнее очарование. И уже неважно, что случилось, и случилось ли это вообще — прошлого все равно не вернешь, и ничего хорошего уже не будет. Если бы я не любила так сильно, то и ненавидела бы намного меньше. Если бы я не любила так сильно, мне было бы легче жить дальше.

 

68

В конце лета я вернулась в Малибу, а Тодд остался в городе и приезжал лишь на выходные, чтобы пообщаться с детьми.

(Он сообщил мне, что занялся лечением, но продолжал утверждать, что ничего не знает — ни где это произошло, ни с кем и тому подобное. Я не реагировала на его попытки объясниться). Из всех наших домашних только Ли и Меган заметили, что я переменилась. Но они обе считали, что тому виной — уныние, в которое я впала после того, как потеряла ребенка. Ли уже больше не ворчала на меня и подсовывала мне всякие вкусности, а Меган чаще оставалась дома, чтобы помочь Ли и подбодрить меня. Она говорила мне, что это не трагедия, что, по словам ее подруги Солти (по фамилии Пеппер), в моем возрасте уже поздно заводить детей и что в доме только прибавилось бы хлопот. Я понимала, что она просто хотела успокоить меня.

Я занималась тем, что бродила по пляжу и придумывала условия нашей будущей совместной жизни с Тоддом. Никаких интимных разговоров. Ему разрешалось говорить со мной только о детях, о доме, о Ли и о бизнесе. Ему запрещалось говорить о Сюзанне, если хотелось обсудить что-то, не имеющее отношение к фильму «Белая Лилия», съемки которого должны продолжаться независимо ни от чего. Я умерла для него и не могла вести с ним прежние разговоры, не могла, как раньше, помогать работать над фильмом, и ему предстояло смириться с этим или умереть. Я понимала, что бросила ему вызов, который он не мог не принять.

И, конечно, ему запрещалось врать мне. Мне невыносимо было снова слышать этот рассказ о том, как он отрубился, как проснулся с головной болью и увидел рядом Сюзанну, лежащую без сознания. Я не хотела больше слышать о том, что, проснувшись, он почувствовал, что очень плохо соображает и не может отличить реальность от сновидений. Пускай он оставит сновидения для своих фильмов. «Лжец» и «мошенник» — эти определения вошли в мой арсенал ругательств, которыми я каждый день мысленно осыпала его. Он просто шарлатан — этот человек, которого я ценила и обожала по разным причинам, видимым и скрытым… Этот человек, которого я боготворила и уважала за его честность и силу духа.

Ему запрещалось вмешиваться в мою личную жизнь и даже говорить о ней, и если бы он уразумел это, я могла бы беспрепятственно развлекаться. И чем дольше ему самому придется промучиться, тем лучше. Но эта мысль теплилась где-то на самых задворках моего сознания. Труп не может развлекаться. Не я, а он, специалист по этой части, волен делать все что угодно, лишь бы не давал повода для сплетен и не смущал меня и детей. Единственное, что от него требуется — это осторожность.

Я купила две пары небольших кроватей вместо тех роскошных лежбищ, которые стояли в наших домах в Малибу и в Беверли-Хиллз. Нам не удастся жить в разных комнатах, потому что наши любопытные дети привыкли к тому, что мама и папа спят в одной спальне. Не говоря уже о Ли. Это было одно из главных условий: дети и все наши знакомые, в том числе и сестра Сьюэллен, не должны догадываться, что у нас что-то не так. В глазах окружающих мы останемся той же счастливой парой.

Я знала, что он ответит, когда я заявлю, что он волен жить так, как ему заблагорассудится. Он примется утверждать, что не собирается ни с кем заводить шашни. И неважно, поверю я ему или нет, потому что я знала, что не секс для него главное, больше всего ему будет недоставать совсем другого. Он рос сиротой, поэтому сразу почувствует, что ему не хватает того тепла, которое было между нами. Он измучается, и в конце концов его сердце не выдержит. Этого я и добиваюсь.

В дальнейшем появятся и другие условия. Я надеялась, что окажусь не менее изобретательной, чем Тодд или Лео, и все время буду придумывать что-нибудь новенькое.

Что касается Сюзанны, то я буду с ней разговаривать и позволю ей обращаться ко мне в зависимости от обстоятельств. Я не собиралась дать ей понять, что все знаю. Придется пойти и на это унижение, которое ничто по сравнению с огромным унижением, выпавшем на мою долю. Но, конечно, я не стану разговаривать с ней по-приятельски. Мой тон будет подчеркнуто вежливым. Это сгладит многие острые углы. И безусловно, я не останусь с ней наедине, потому что не смогу удержаться от искушения исцарапать ей лицо, вырвать ее рыжие волосы и затоптать ее до смерти своими крепкими каблуками. (Однажды мне приснилось, что я схватила нож, вонзила его в ее нежное горло, аккуратно распорола ее элегантный торс и, дойдя до того самого зловонного места, пришла в неописуемую ярость и начала кромсать его — лобок, клитор, губы, — распотрошив полностью, как поступили с моим младенцем на вскрытии).

Но это работало мое подсознание. Проснувшись, я проанализировала свои мысли. Нет, я не стану одной из тех, кто всегда винит других женщин. Сюзанна поклялась только в том, что будет моей подругой, а он был моим мужем, моим божественным супругом, который поклялся стать для меня всем, которому я доверила свою жизнь, и он взял ее и обещал хранить ее, как сокровище, вечно. Она оказалась обыкновенной воровкой, а он — убийцей. Более того, она не была тем, что называют «крупной личностью», а он же был героем, царем Вселенной.

После Дня Труда мы вернулись в Беверли-Хиллз, и наша жизнь потекла так же, как раньше. Меган и Митчелл вернулись в школу к своим приятелям, Мэтью пошел в детский сад, а я осталась с Мики. Между мной и Ли возобновились прежние отношения: я обращалась к ней, она ворчала в ответ, мы снова начинали спорить по поводу того, надо ли нанимать новую прислугу, и я, как всегда, считала, что это необходимо, а она, как всегда, была против.

Тодд ходил на студию и возвращался к семейному ужину, умилялся ребячьей болтовне и с каждым днем становился все более сдержанным и подавленным. После ужина, когда дети отправлялись спать, воцарялась тишина, и я давала понять, что ухожу в другой конец дома. Если ему хотелось рассказать о съемках, поделиться какой-нибудь проблемой, я внутренне радовалась тому, что могу выслушать его молча, не давая никаких оценок и советов. Вместо этого я завела дневник событий, связанных со съемками «Белой Лилии», который назвала историей болезни. В первой записи говорилось о том, что Сюзанну препроводили в санаторий в Палм Спринс. Я была уверена, что еще много чего произойдет, и выжидала.

Мы часто выходили в свет и по такому случаю всегда надевали на лица дежурные улыбки, и если улыбка Тодда казалась вымученной и жалкой, это были исключительно его проблемы. Что касается меня, то я много смеялась и, не в пример себе прежней, щеголяла в кричащих туалетах, сшитых по последней моде. Я переняла голливудский стиль одежды, который не отличался тонким вкусом.

Я начала активно скупать драгоценности в ювелирных магазинах Беверли-Хиллз. Хотя почти не носила все эти украшения. Я показала их Сьюэллен, которая в ответ искоса посмотрела на меня и изрекла:

— Как-то один умник сказал, что если впереди замаячили финансовые затруднения, которые грозят превратиться в серьезную проблему, мудрый человек предпочитает застегнуть свой кошелек и дождаться лучших времен для походов в магазин.

Я не стала спрашивать, какие финансовые проблемы ей сейчас мерещились, я спросила о другом: кто тот умник, который поведал ей эту истину, и она ответила:

— Тодд Кинг.

И я решила отныне непременно показывать ему свои новые приобретения. И каждый раз он только коротко говорил, что эти вещи красивы — будь то рубиновое кольцо, бриллиантовое или изумрудное ожерелье, золотой или бриллиантовый браслет. Тогда я не выдержала, отнесла почти все эти ценности в банк и решила дождаться лучших времен.

И тогда я поняла, что Тодд тоже живет в надежде на лучшие времена. Он ждет, когда моя боль притупится и исчезнет. Ему хотелось верить, что меня тянет к нему, что я нуждаюсь в нем, хочу его, не могу противиться ему, как не могла противиться ему и раньше. Он ждал, что наступит что-то вроде примирения, и постепенно наши отношения станут почти такими же, как раньше.

Но мое новое условие гласило, что я должна заставить его отбросить эту идею. Ему следовало бы лучше разбираться в человеческих отношениях. Мы жили как в сказке, но теперь, когда чары разрушены, сказку уже не вернуть.

 

69

В эти дни я редко видела Сьюэллен. Она занялась поставкой на дом небольших партий продуктов и блюд, которые сама готовила на собственной кухне. Она принимала заказы на пироги, пирожные, специальные десерты от тех домохозяек, которым хотелось иметь у себя на столе что-нибудь особенное, что не продавалось в магазинах, и это занятие ей ужасно нравилось. Раскрасневшись, она суетилась на кухне, насвистывая песенки. Я была рада за нее и, кроме того, довольна еще тем, что теперь у нее не было ни времени, ни желания предостерегать меня от опасностей, связанных с жизнью в Голливуде. Сейчас я сама стала жертвой голливудских нравов, и у меня не возникало горячего желания защищать стиль жизни Южной Калифорнии.

Время от времени приезжала Клео и постоянно держала меня в курсе своих дел. Наконец она одолела первый этап бракоразводного процесса, а именно — финансовый вопрос. Ей удалось получить ровно половину из того состояния, которое они сколотили вместе с Лео. Еще ей присудили довольно внушительные алименты на детей и сумму, предназначенную лично ей, которые должны выплачиваться в течение пяти лет. И теперь, когда денежный вопрос уладился, ее негодование понемногу улеглось.

Я ждала, что же явится вторым этапом этого дела, и услышала:

— Секс! Постель — понятие очень актуальное для дам нашей возрастной группы. Даже если ты замужем и занимаешься этим регулярно, ты не можешь не признать, что секс — это главное, правда?

«Нет, Клео. Секс — это не главное. Главное месть!»

Я не могла понять, почему Клео так скоро отказалась от мести. Однако ответ был прост: чем больше любишь, тем больше теряешь. А чем больше теряешь, тем яростнее хочешь отомстить. В таком случае потеря Клео по сравнению с моей была слишком мала.

— Ну и как же ты справляешься со своими сексуальными позывами? — спросила я.

— Ну, я ищу выход из положения.

— Каким образом?

Клео хихикнула.

— Всю свою жизнь я слышала рассказы о барах для одиночек, о ночных клубах и тому подобном. Теперь решила на практике узнать, что это такое.

— Ты хочешь сказать, что ходишь в эти так называемые римские бани? Что цепляешь там мужиков и спишь с ними? Ты? — спросила я, все еще не веря своим ушам.

— Но в наши дни это обычное дело. По правде говоря, меня уже не зовут на великосветские обеды, где я могла бы познакомиться с каким-нибудь представительным мужчиной. Хотя на коктейли я хожу постоянно, но, если разобраться, они мало чем отличаются от ночных баров. На этих вечеринках каждый что-нибудь вынюхивает, толпится вместе со всеми, суетится, ищет контакта — сексуального, профессионального — или просто пытается взобраться вверх по социальной лестнице. Так в чем же разница? Только в барах и ночных клубах речь идет просто о самом примитивном сексе. Или не самом примитивном, чуть посложнее.

Я рассмеялась, потому что первоначальный шок уже прошел. В конце концов, сейчас я уже не была такой наивной дурой, как несколько месяцев назад.

— Мне трудно представить, как ты, идеальная жена, что-то вынюхиваешь в этих заведениях…

— Могу тебе сказать только одно: если тебе нужен отличный секс, в таких барах и клубах ты непременно найдешь искомое. Там ты снимешь самые сливки! — Наверное, на моем лице отразилось сомнение, потому что Клео торопливо принялась объяснять: — Правда-правда. Если тебе нужен только секс, то тебе соответственно понадобится здоровый и умелый партнер, ведь так? На званом обеде рядом с тобой за столом может оказаться мужчина вялый, отживший, нечто вроде жвачки, выплюнутой кем-то, и тебе это станет абсолютно ясно, если ты вздумаешь отправиться с ним в постель. Ну, а если ты свяжешься с кем-то из этих «клубных» парней, то уж они-то покажут, на что способны. Они же постоянно, так сказать, тренируются. А если получится так, что он вдруг оскандалится, то тут уж придется краснеть именно ему, и ты будешь вправе посмеяться над ним. А когда ты снова встретишь его в том самом месте, то именно ты толкнешь в бок сидящую рядом женщину и шепнешь: «Попробуй-ка с ним! У него же ничего не стоит!» Именно ты будешь глумиться над ним и мерзко хихикать. Пойми же! Ведь так мужчины относились к женщинам на протяжении многих столетий. Так что если ты подцепишь там какого-нибудь парня, скорее всего он окажется страстным партнером. Кроме того, ты полюбуешься на модное нижнее белье, вкусишь запах свежевыбритого лица и свежевымытого тела. Он весь такой гладкий и накаченный, словно говорит: «Я горячий, я страстный, я горю от нетерпения. Попробуй меня!» А что получают женщины в постели со своими мужьями? Вчерашнюю щетину, вчерашний душ и вялый член! К тому же все мужья воображают, что делают тебе одолжение. Лео всегда вел себя так, будто преподносил мне невиданный подарок. И никогда не задумывался, нравится мне этот подарок или нет. А в этих барах ты с ними на равных. И он мечтает угодить тебе. И не успокоится, пока ты не кончишь!

На моих глазах прошла вся жизнь Клео Пулитцер Мэйсон, и теперешний ее период мне не очень нравился. Но я надеялась, что все-таки скоро ему на смену придет новый, более счастливый.

— А твоя мать? — спросила я. — Как она относится ко всему этому? Или ты ей ничего не говорила?

У Клео весело заискрились глаза в предвкушении того, какое впечатление произведет на меня ее ответ:

— А что, я разве не рассказывала тебе о маме? С некоторых пор моя жизнь ее мало волнует. У нее появился друг. Парень что надо! Один из моих даласских юристов. Ему что-то около шестидесяти пяти, но он очень симпатичный. И богатый. Он совершенно очаровал мою маму. Он говорит, что устал от потаскушек, это его слово, и уважает женщину, которая пленяет зрелой красотой и может содержать себя сама. Кроме того, в былые времена, как выражаются мои дети, мама работала юристом, так что у них общие интересы. У Дюка (так его зовут) есть собственный самолет и ранчо неподалеку от Далласа (прямо как у героя телесериала), и они с мамой летают туда-сюда. Но самое удивительное, что мама действительно влюблена в него без памяти. По ее словам, она не хочет, чтобы он и дальше питался грубой ковбойской пищей, и собирается кормить его полезными калифорнийскими салатами. Мне кажется, мама намеревается стать непревзойденной домохозяйкой на этом Ранчо Гранде и уже прикидывает, как его перестроить. Их теперешняя жизнь будет напоминать старые добрые времена в Тинафлайе — такой же большой дом, те же почтенные занятия, все вокруг дышит успехом, — только на этот раз дело будет происходить в Техасе. И знаешь, что она мне заявила? «Видишь, Клео? Видишь, что может произойти, если женщина продолжает следить за собой, не опускается, не впадает в депрессию и настроена на лучшее?» — Клео закашлялась и хрипло добавила: — Горячая, страстная и настроена на…

Мы обе покатились со смеху, и я подумала: «Боже мой! Ведь жизнь — это кино! Хотя нет, не кино. Мыльная опера!»

Я редко виделась с Кэсси и уже не спрашивала о том, как же закончилась ее история. Я столько времени возилась с ней и тщетно пыталась дать какой-нибудь толковый совет. Но теперь сама попала в историю и была переполнена собственными переживаниями. Она ни словом не упомянула об Уине, и я решила, что она, наверное, совсем не встречается с ним. Также она ни словом не упомянула о Гае, и мне стало ясно, что и его она не слишком часто видит. А еще я знала, что он все еще очень занят, потому что они торопятся доснять все сцены, в которых не участвует Сюзанна, до сих пор не покинувшая стены санатория в Палм Спрингс.

 

70

Сюзанна апатично сидела в своей уютной палате и ждала Бена, который должен сегодня забрать ее. Ей уже не хотелось ни кокаина, ни алкоголя, ни сигареты. Она не хотела ничего, даже известности и славы. У нее было только одно отчаянное желание — жить подальше от Бена и его «дула». И единственное, что она сейчас чувствовала, — это ужас.

Бен ни разу не навещал Сюзанну с того самого дня, когда он отвез ее в Институт Перси, чтобы из его жены снова сделали совершенство, если и не по-настоящему, то хотя бы с виду. И она мечтала собраться с духом и уничтожить собственную красоту, чтобы он уже никогда не вернулся и не заявил свои права на нее. Только об этом она и думала.

И однажды ночью, когда няня Берри принесла ей снотворное и стакан воды, чтобы запить его (в Институте Перси не пользовались маленькими бумажными стаканчиками), Сюзанна разбила стакан о металлическую этажерку и подняла руку, держащую осколок, к щеке, готовая разрезать ее от уха до подбородка, но на какой-то момент замерла в нерешительности… и упустила шанс. Няня Берри схватила ее за запястье и сжимала его, пока Сюзанна не выпустила из пальцев стекло и не разревелась, бормоча что-то о каком-то дуле.

Доктор Генри Перси как психиатр прекрасно понимал, что Сюзанна не выздоровела полностью. Но, будучи владельцем такого престижного дорогого института, он с трудом мог совмещать функции врача с обязанностями директора. Если тот, кто платил по счету, полагался на мнение специалиста Хэнка Перси, тогда никаких проблем не возникало. Если же человеком, оплачивающим счета, был какой-нибудь Бен Гардения, который точно знал, что ему, Бену, надо, тогда могла сложиться неловкая ситуация.

Хэнк Перси изложил Бену Гардении свой взгляд на состояние пациентки. Она избавилась от вредных привычек, и у нее уже нет ни физической, ни психологической потребности в инородных веществах. Но что касается ее общего душевного состояния…

Бен оборвал его на полуфразе:

— Вы что, док, занимаетесь благотворительностью?

И тем самым сразу поставил Перси на место. Конечно, он не станет больше задерживать Сюзанну. Теперь ее судьба уже не в его руках.

Когда няня вошла к Сюзанне, чтобы помочь ей надеть то, что привез муж — шелковую кружевную комбинацию персикового цвета, изысканный французский шелковый костюм, лакированные туфли из чудесной итальянской кожи, ей почудилось, что перед ней сидит большая красивая кукла и смотрит на нее огромными глазами, расширенными от… Няня никак не могла подобрать нужное слово. Может быть, от ужаса?

Пока Сюзанна была в санатории, Бен нанял декораторов для отделки комнат. И ей показалось, что она приехала в совершенно чужой дом. Они с Хайни много разговаривали о том, какой у них будет дом — настоящие апартаменты кинозвезды: все в белом атласе и белом бархате, белые ворсистые ковры, большие задрапированные диваны и кушетки, типичная обитель кинозвезды, утопающая в цветах.

А Бен и его декораторы сотворили нечто вроде музея Медичи. Ионические колонны и столбы, стены из черного мрамора, мраморные урны, пьедесталы, статуи. Покрытые бархатом троны, фламандские гобелены, неподъемные стулья из полированной бронзы, громадные греческие урны. Картины и скульптуры, римские саркофаги из желтого мрамора. Обшитый панелями итальянский буфет четырнадцатого века. Все такое странное и чуждое. В спальне хозяина в качестве украшения были собраны церковные произведения искусства. А религиозная утварь и испанская кровать эпохи Возрождения словно были завернуты в тяжелые гобелены. У Сюзанны возникло ощущение, что она очутилась в роскошном гробу.

Хотя какая разница. Она опустилась на кровать, которая больше годилась для Клеопатры или Марии Антуанетты, чем для современной кинозвезды. Но актриса ли она на самом деле? Может быть, она как раз та самая Клеопатра или даже Мария Антуанетта? Они обе рано умерли. А что, если и она уже мертва? Правда, не совсем. Бен в это время переодевался в туалетной комнате, предвкушая удовольствие, которое сейчас получит, играя со своей добычей. Что ж, это его право. Она была его собственностью. Так или иначе, он купил ее. А она даже не знала, что предназначалась для продажи и не представляла, сколько стоит.

И никого из тех, кто мог бы спасти ее, не было рядом: ни Поли, ни Хайни, ни даже Баффи и Тодда. Они ни разу не навестили ее в санатории. Они злились на нее. Злились за то, что она вышла замуж за Бена, поэтому не станут спасать ее. Она не могла винить их за это. Они трое были друзьями, а она привнесла новую мелодию в их дружный хор — переливчатую мелодию холодной голубой стали. Нет, они не станут ее спасать.

Сюзанна просунула руку под подушку. Да, он там, справа. Все еще там. Револьвер Бена. А Бен приближается к ней. Может быть, сегодняшней ночью эта холодная голубая сталь войдет в нее и взорвется внутри, а ее прах развеется по ветру?

 

71

Я собралась пойти на съемки в тот день, когда Сюзанна должна была наконец вернуться к работе. Не то чтобы мне очень хотелось принять участие во всеобщем ликовании по поводу ее возвращения. Просто я не видела ее с того рокового дня, когда отправилась к своему врачу. Для меня казалось важным установить сегодня те отношения, которые отныне будут существовать между нами, — вежливого знакомства.

Когда Сюзанна появилась, я подумала, что она стала еще привлекательнее, чем раньше. Это уже не была та ослепительная восемнадцатилетняя дева, с которой я когда-то познакомилась. Не походила она и на яркую дешевую красотку, какой была, работая в Лас-Вегасе. Она сияла настоящей классической зрелой красотой, ужасно похудела и оттого казалась еще более беззащитной. Она была необычайно бледна, но эта бледность придавала ей особую утонченность. Лицо ее осунулось, но это только подчеркивало прелестные ямочки на щеках и изящные скулы. Ее странные янтарные глаза казались глубже, и их будто заволокло темной дымкой. Что ж, такие глаза обычно принадлежали не раскрашенным прелестницам, а легендарным красавицам. Но несмотря на все ее очарование, было заметно, что она лишилась чего-то очень важного. Однако я никак не могла определить, чего именно.

Вся съемочная группа — операторы, бутафоры, осветители, костюмеры, девочки на побегушках — устроили ей овацию, аплодируя так, словно свергнутая с пьедестала героиня вернулась победительницей. Но я кожей чувствовала, что это неправда.

Как признанная королева, она проходила между своими подданными, расточая улыбки, кивая то одному, то другому, пожимая руки. И вдруг я поняла, что было не так, чего ей не хватало. Ей не хватало сияния, того особого сияния, которое всегда выделяло Сюзанну из толпы, даже в самые тяжелые минуты ее жизни. Сейчас она была великолепным, роскошным, утонченным манекеном со стеклянными глазами.

Я уже готова была подойти к ней, чтобы формально поприветствовать и разом покончить с этим, как внезапно ее муж по-хозяйски обхватил ее рукой, и в ее глазах что-то промелькнуло. Страх! В этом не было никаких сомнений. Пораженная, я отвернулась, пока она сама не позвала меня. Тогда я снова направилась к ней и заставила себя прикоснуться к ее щеке, целуя воздух.

— Рада, что ты вернулась к работе, — скороговоркой выпалила я самым безучастным тоном, на какой была способна.

Сюзанна попыталась удержать меня.

— Баффи, у меня не было возможности выразить тебе свое сочувствие по поводу того, что ты потеряла ребенка. Я…

Она бросила взгляд на Бена Гардению, чья настойчивая рука уже тащила ее прочь. Она растерянно улыбнулась мне, и ее глаза… Я не могла поверить в это, ее глаза пытались встретиться с моими! Но тут Бен увел ее.

Я была ошарашена. Как она могла? Как смела? Поистине ее нахальство беспредельно! Стараться заглянуть мне в глаза после того, как она бессовестно предала меня! Я посмотрела на Тодда, от взгляда которого мог закипеть воздух, разделявший нас. А ему какого черта надо! Может, и ему хватает наглости желать, чтобы я была снисходительнее к этой беззащитной потаскухе со стеклянными глазами? Не без помощи которой он уничтожил меня?

Хотя, надо признать, в какую-то секунду во мне что-то дрогнуло… Когда я заметила в ее глазах страх и когда рука Бена, словно железные наручники, схватила ее запястье, она с такой мольбой посмотрела на меня! Я понимала, что должна проявить твердость характера, чтобы опять не попасть в ее ловушку и не кинуться к ней с теплыми словами, пытаясь поддержать. Но когда я увидела наблюдающего за нами Тодда, я взяла себя в руки и снова почувствовала силу.

Когда начались съемки, я уехала. Села в машину, миновала ворота, повернула в сторону бульвара Сансет, направляясь на запад, обратно в Беверли-Хиллз, оставляя позади Голливуд. Все-таки человеческая психология — странная штука, размышляла я. Сюзанне, от которой я не так уж много видела добра, мне не очень хотелось мстить. Против своей воли я даже испытывала к ней нечто вроде жалости. Но к Тодду я была беспощадна. Чем сильнее он страдал, тем сильнее я жаждала, чтобы его страдания не прекращались. Вид и запах его крови горячили меня еще больше.

 

72

Поппи заметила, что Сюзанна вышла из санатория невинной, как дитя. Ни тебе наркотиков, ни таблеток, ни сигарет, ни даже стакана вина или чашки кофе. Бен поил ее исключительно травяным чаем без кофеина. Боже правый! Он торчал на съемках с утра до вечера. И Поппи могла его понять. Если ты владеешь чем-то ценным, то будешь внимательно следить, чтобы твое имущество не портилось. Однако Бен при этом мог еще и пожинать сладкие плоды своих трудов.

А она? Сейчас дела обстояли хуже, чем когда-либо. Раньше у Бо хотя бы бывали перерывы. Он давал многочасовые концерты, но между концертами все-таки возникала пауза, когда появлялась возможность приводить его в чувство и ставить на свое место. Но съемки — это совершенно другое. Он пропадал там по десять — четырнадцать часов. И даже если в данный момент Бо не снимался, его держали «на приколе», и к ним в бунгало постоянно заскакивали разные люди. Ей становилось все труднее управлять им, он требовал от нее все больше и больше удовольствий, с помощью которых она все это время держала его в узде. Даже гамбургеров и французских чипсов. И в свободное время он обжирался как свинья. Так что теперь ей приходилось каждый вечер делать ему клизму, чтобы очистить желудок. Но самое неприятное было то, что он совершенно отбился от рук. У них появился единственный в их жизни настоящий шанс, а он мог в одночасье перечеркнуть его, если она вовремя что-нибудь не предпримет.

Сейчас у них было все. Большой дом на бульваре Сансет неподалеку от дома Сюзанны и Бена, тот самый, в котором, по уверениям Лейлы Пулитцер, жил Род Стюарт. Бассейн, теннисный корт, подземный источник, сауна… Этот дом оставалось только отделать, и она никак не могла выкроить время, чтобы вызвать декоратора. Да, они уже готовы были зажить приличной жизнью, но почему-то этот момент никак не наступал.

А что сказать о самом Бо? Пресли уже нет в живых. Джоплин тоже умер. Джими Хендрикс захлебнулся собственной блевотиной. И Джим Моррисон отправился на тот свет.

Его снимок поместили на обложке журнала «Роллинг Стоун»: «Он горяч, он сексуален, он мертв…» Боже правый! Сколько дураков загубили зазря свою жизнь и карьеру. Некому было их обуздать — вот они и пропали. Но она не допустит, чтобы то же самое случилось с Бо. С милым Бо. Она должна его спасти. Любой ценой она должна спасти Бо.

Поппи объявила Тодду Кингу, что собирается поместить Бо в то же заведение, в котором лежала Сюзанна — это жизненно необходимо! Он посмотрел ей в лицо и понял, что она говорит всерьез. Ей нужно было сообщить ему об этом. Казалось, он воспринял эту новость довольно спокойно. Разве что немного побледнел и сильнее сжал губы. Она подумала, что он немного изменился с той самой ночи, когда она сыграла с ним злую шутку. Хотя все они несколько изменились.

 

73

Этим вечером Тодд, вернувшись домой, попросил меня поговорить с ним до ужина.

— А ты не можешь немного потерпеть? Чтобы дети поужинали и пошли спать? — спросила я тоном очень занятого человека.

— Нет. Пожалуйста.

Хорошо. Я дам ему аудиенцию до ужина. В действительности я с нетерпением ждала этого разговора: меня интересовало все, что происходило на съемках — в отличие от Тодда, который не любил обсуждать эту тему.

Хотя мне в принципе было трудно что-либо обсуждать с ним. Мне нелегко было смотреть ему в лицо и видеть, как в его глазах отражается моя боль. Да, меня будто раздирало на части. С одной стороны, я желала видеть, как он страдает, а с другой — чувствовала, что не в силах вынести это зрелище.

— Баффи! — крикнул он и вложил в это слово все накопившееся отчаяние. — Позволь мне покончить с этим! Позволь мне распустить всю компанию! Позволь! Умоляю…

Я поняла, что речь идет о фильме.

— Что на этот раз? — холодно спросила я.

— Поппи Бофор хочет отправить Бо в Институт Перси. Похоже, что он, как и Сюзанна, всерьез пристрастился к наркотикам, и Поппи хочет что-нибудь предпринять, прежде чем он продолжит сниматься.

Я усмехнулась:

— Но ты же знал, что он наркоман. Что он постоянно глотает наркотики. Это знает каждый. А ты что же понятия не имел?

Он стал цвета красного кирпича.

— Конечно, я знал. Но я думал, что это простое баловство, этакий голливудско-вегасский стиль. Я был уверен, что как только он начнет сниматься, она сумеет справиться с его дурачеством.

— А она не сумела. Нашей дуэнье не удалось в угоду тебе сотворить это чудо, и ты решил попросту взять и прекратить съемки.

— Но ведь ничего не получается, Баффи. И не получится. Отбросим то, что ты думаешь обо мне — о нас… Скажи: зачем тебе надо, чтобы я продолжал эти съемки и таким образом разрушил все то, чего мы достигли?

— «Потому что это ты виноват во всем. И тебе расхлебывать, даже если это убьет тебя, как убило меня. Съемки «Белой Лилии» продолжатся!»

Я заговорила ничего не выражающим тоном:

— Когда не было Сюзанны, ты работал над эпизодами, в которых она не участвовала по сценарию. И сейчас можешь поступить так же. Звезда вернулась, и ты будешь снимать жаркие любовные сцены с Гаем, пока колосс Бо снова не встанет на свои глиняные ноги.

Я была довольна собой. И пыталась придумать еще что-нибудь такое же умное.

— Значит, ты не отступишь? — спросил он.

— Нет. А ты?

Я ждала, когда он наконец примет решение. А это было непросто. Если он заявит, что отказывается от работы над фильмом, значит, он отказывается от меня. Если он откажется от работы над фильмом, у меня не останется выбора. Я должна буду уйти от него совсем. И наш брак на этот раз прекратит свое физическое существование. Мы оба знали это. Это было мое главное условие.

Он покачал головой.

— Ты удивительное создание! — сокрушенно произнес он. — Первым делом ты позволяешь себе выбросить на свалку двадцать лет преданной любви, потому что потеряла веру. А не приходило тебе в голову, что ты можешь оказаться неправа, а я говорю правду? Что я действительно потерял сознание от таблетки от головной боли и глотка водки? И что мне неведомо, чем мы могли заниматься с Сюзанной? И если я что и сделал, то в бессознательном состоянии, а не по доброй воле? Неужели тебе никогда не приходило в голову, что, может быть, я вовсе не обманул тебя, и все произошло как-то иначе? И в довершение всего ты собираешься пустить к чертям собачьим все наше будущее, потому что тебе хочется, чтобы я продолжал съемки. Ладно, я послушаюсь тебя, но за последствия придется отвечать нам обоим. Ты понимаешь это?

Мы прошли из комнаты в столовую, где дети ждали нас к ужину. Его слова потрясли меня. Неужели я действительно могла ошибаться?

Но потом я вспомнила, что Тодд всегда был непревзойденным мастером риторики. В его речах невозможное казалось возможным, абсолютная истина начинала вызывать сомнение. А сам он производил впечатление величайшего мыслителя в мире. Но наступает момент, когда каждая дура должна сама, без посторонней помощи, разобраться, где правда, а где — ложь.

Тем же вечером я вынула свой дневник и записала: «Бо Бофор на время уходит со съемок и ложится в санаторий на Палм Спрингс, чтобы лечиться от наркомании. Съемки будут продолжаться как можно дольше, в основном будут задействованы Гай и Сюзанна. Возможный ход событий: придумает ли Гай очередную уловку? Сможет ли Сюзанна играть после того, как ее отучили от наркотиков и она вынуждена начинать жизнь с чистого листа. Когда в ней пульсирует такая же «горячая» кровь, как у манекена в витрине магазина? И сможет ли Тодд свести все отснятые эпизоды вместе?»

 

74

Поппи наслаждалась пьянящим чувством свободы, пока Бо лежал в Институте Перси под присмотром врачей и нянюшек. Впервые за двадцать лет у нее появилось свободное время, и она прекрасно знала, как им распорядиться. Она наймет декораторов, которые займутся отделкой двадцати двух комнат их дома. Ни за что на свете она не обратится к тем, кого нанял Бен. По их милости его дом напоминал меблированный гроб. Она хотела, чтобы ее жилище выглядело современным: четкие линии, чистые цвета, кругом кафель, который легко мыть. Однажды она поняла, что главное — соблюдать в доме чистоту. Их кухня будет стерильной, как медицинская лаборатория. Если кто-нибудь пожелает отведать гамбургеров и чипсов у нее на кухне, он сможет есть их с пола.

И еще ей хотелось вступить в какой-нибудь клуб, чтобы после окончания съемок Бо смог снова заняться гольфом. Или теннисом, если обстоятельства потребуют, чтобы он играл в теннис. Ей предстояло сблизиться с нужными людьми. Попасть в те списки приглашенных, о которых ей столько приходилось слышать. Лист «А»: Синатра, Пек, Стюарт и, вероятно, даже Кэри Грант. А еще Дина Шор и Сара Голд Росс. Может быть, из Бо выйдет неплохой игрок в гольф и он даже войдет в состав какой-нибудь знаменитой команды. И тогда она сможет ходить на ленчи, на которых собираются жены знаменитостей.

Но с чего начать? Ей ничего не приходило в голову. В городе она знала только двоих: Сюзанну и Баффи Кинг. Сюзанна при встрече едва удостоила ее внимания. Поппи догадывалась, что ей приходится постоянно выслушивать попреки от Бена. Сюзанна, конечно, считает, что пристрастилась к кокаину по вине Поппи. И Поппи даже чувствовала некоторое раскаяние. Но разве Сюзанна не справилась с этим? Она всегда была такой чопорной и высокомерной. Понятное дело, что Бен ни для кого не подарок. И она бы даже подумала о том, как помочь Сюзанне, но только когда у нее будет время. Что делать с Беном? Кто бы знал, как от него избавиться? Самой Поппи это удалось, но ей просто повезло.

Нет, Сюзанна не поможет ей утвердиться в этом городе, даже если б и могла. Она не станет помогать новичку. И эта Баффи Кинг тоже не захочет поддержать ее. Баффи не любит ее, это точно. И не из-за того случая в Лас-Вегасе, когда она опоила Тодда. Вряд ли он рассказал ей об этом, даже если б и хотел. Он был в прострации, поэтому так и не понял, что с ним произошло. А на случай, если он что-нибудь вспомнит о той ночи, Поппи подстроила все так, чтобы он заподозрил Сюзанну, а не ее. В тот момент эта история представлялась ей ужасно забавной. Сейчас она об этом сожалела. Он порядочный парень, да и Баффи не такая уж плохая — просто держится немного холодно, но некоторым людям это свойственно. Однако с тех пор уже много воды утекло. И никто особенно не пострадал. И все-таки Баффи Кинг не станет ее подругой. Они разные. Не то что с Сюзанной. Боже! Ведь она и в самом деле уничтожила Сюзанну.

«Держись, Поппи. Ты знаешь, кто поможет тебе. Это Клео Мэйсон». Она слышала, что Клео знает в городе всех, а в искусстве карабкаться вверх по социальной лестнице ей нет равных.

 

75

Ради эксперимента Клео повела меня завтракать в новое место — в кафе на Литл Санта-Моника. Она очень придирчиво пережевывала ломтики миндаля с черными оливками и пирог с заварным кремом и начинкой из бекона.

— Нет, с пирогом, который готовит Сьюэллен, его не сравнить, — задумчиво произнесла она.

— С ней вообще никто не может соперничать.

— Точно, — согласилась она. — Именно это я и хотела сказать.

Я показала Клео новую заколку, которую купила сегодня утром в магазине «Тиффани». Она представляла собой причудливый сюрреалистический цветок из нефрита и бриллиантов.

— Симпатичная. Скоро у тебя будет столько драгоценностей, что ты сможешь открыть ювелирный магазин.

Я усмехнулась:

— Вряд ли.

— Лео любит повторять, что, если деньги перестают течь в руки, лучше перестать их тратить.

Я оторвала взгляд от рыбного ассорти. Может быть, она имела в виду студию? И проблемы, связанные со съемками «Белой Лилии»? И почему она снова цитирует Лео? Я выпила глоток вина.

— Лео? Ты что, недавно разговаривала с ним?

— Ну да. Он приходит к детям.

— И вы с ним продолжаете поддерживать отношения?

— Ну, вообще-то для детей лучше, чтобы мы поддерживали отношения, правда? И теперь, когда мы покончили с формальным разделом, у нас вроде бы уже нет поводов ругаться, так ведь?

— Конечно, так. Вам нужно оставаться друзьями ради детей. Вы молодцы, что так решили. — Я подцепила вилкой кусок пирога с ее тарелки и попробовала его. Да, у Сьюэллен он бесспорно вкуснее. — Но когда я разговаривала с тобой в последний раз, ты была настроена к нему не так дружелюбно. Может, ты размякла, вкушая прелести секса?

Клео растерянно улыбнулась.

— Я покончила с этим. И больше уже не прыгаю из постели в постель.

— Так скоро? Что случилось? Может, ты подцепила какой-нибудь лишай? — Это была неудачная острота, и даже мне она резанула ухо. — Прости, я пошутила, — поспешила добавить я.

— Баффи, что за шутки!

— Но что же все-таки случилось?

— На самом деле ничего особенного. Однажды утром я вернулась домой после долгой насыщенной ночи и увидела, что дети сами собираются в школу, и в доме царит полный кавардак. За день до этого от нас ушла Эсмеральда, поэтому Джош обжегся, когда варил себе яйцо, а Тэбби сидела на кровати и ревела во все горло.

— Почему она ревела?

— Не знаю. Она не сказала. Я ужасно расстроилась. У парня, с которым я связалась в тот раз, была копна великолепных черных волос, а когда мы пришли к нему, с его головы слетел парик, и, мало того, я заметила, что он снимает корсет. Представляешь, корсет! — Я изо всех сил старалась не рассмеяться. И после этого я прихожу домой и вижу этих двух очаровательных крошек. Их бросил отец, который предпочитает водить в зоопарк детей своей подружки вместо того, чтобы больше проводить времени с собственными детьми. А их мамаша рыщет повсюду в поисках приключений и настолько свихнулась, что ей кажется забавным трахаться с придурком, который носит корсет. И я подумала: «Слушай, Клео! А не пора ли прочистить тебе мозги?» — Меня коробило от ее высказываний, но я разволновалась. И готова была поддержать ее. — Что же, ты думаешь, я сделала? Я заставила себя пойти к новой знаменитости в нашем городе — к психиатру Гэвину Роту.

— Не похоже, чтобы это было его настоящее имя.

— Но это так. У Гэвина Рота может быть только настоящее имя. Более того, он точная копия Роберта Редфорда!

«Боже! Клео затеяла новую игру».

— Психиатр, который похож на Редфорда? Слишком сладко звучит, чтобы это было правдой. А какой он специалист? А что, если его красота заставит тебя позабыть о лечении?

— Я сама испугалась этого, когда увидела его. Я даже попыталась его совратить.

— Боже мой! Не может быть!

— Но это так, — не без гордости заявила Клео и улыбнулась. — Я попробовала. Но он не поддался. И он так хорошо держался, что через полчаса я уже перестала замечать его красоту, я хожу к нему три раза в неделю…

— Ничего себе! Не слишком ли часто? Я имею в виду, что, по сути, ты же совершенно нормальный человек, несмотря на…

— Конечно. Поэтому мой курс лечения не займет много времени. Чем серьезнее ты болен, тем дольше лечиться. И честно говоря, хоть мне и доставляет удовольствие смотреть на него, я бы не хотела, как некоторые, лечиться до конца дней моих. Сначала он не хотел назначать мне три сеанса в неделю. Но я настояла. Ты знаешь меня, я могу быть ужасно упрямой…

— Особенно, если собираешься кого-нибудь совратить…

Она так рассмеялась, что даже закашлялась.

— Я полагалась исключительно на свое умение убеждать. А что касается попытки совратить его, то это было только один раз, клянусь тебе. И он проигнорировал ее, как и подобает врачу. По-моему, такие ситуации возникают у него довольно часто. Как бы то ни было, после второго сеанса мне стало ясно, что я крутила со всеми подряд просто потому, что хотела поквитаться с матерью и Лео. Я поняла, что даже если расскажу матери, как переспала с десятком мужиков, она все равно не поверит, что ее маленькая Клео — грязная потаскуха. Кроме того, она так поглощена своим даласским ковбоем, что и вовсе не замечает меня. Тогда чего ради я стараюсь? Как бы она ни поступала в жизни, она всегда хотела только хорошего. И в этом суть. Так ведь? — Она откинулась на спинку стула и задумалась. Как и я. Почему Клео удалось так быстро и легко разобраться в своих отношениях с матерью? Так, чтобы и следа не осталось от былой обиды и негодования? А Кэсси… Кэсси ни на йоту не продвинулась в своих попытках одолеть всевластие матери. — Что касается Лео, то было просто глупо шляться по мужикам, чтобы насолить ему. Он и понятия не имеет, со сколькими кобелями я трахалась. Вот что мне следовало понять. Его волнуют только деньги, которые он выдает мне каждый месяц. И всякий раз, когда он выписывает чек, я стараюсь зацепить его за самое больное место. Месяц за месяцем я высасываю из него кровь. Так что, чтобы напакостить Лео, мне не надо трахаться со всей округой, унижаться, превращаться в потаскуху. Разве это принесло облегчение? Теперь у меня появился выбор. Я не стану уже больше принуждать себя.

Невероятно. Осознать все это за два сеанса.

— Но, может быть, ты и так это знала? И могла признаться себе в этом без помощи психиатра?

— Естественно. Просто он заставил меня выплеснуть все мои мысли наружу. Заставил понять, что я все это уже давно знала. А после третьего сеанса мне стало ясно, что я вовсе не ненавижу Лео!

Я чувствовала, что теряю уважение к доктору Клео. Насколько я понимала, это был шаг назад. Двадцать лет жизни Клео ушло на то, чтобы осознать, что она должна ненавидеть Лео.

— Он помог мне взглянуть на Лео другими глазами. Лео вовсе не чудовище. Он обычный придурок. Он прекрасный кинорежиссер, но тупой, бесчувственный, эгоистичный мерзавец. А мерзавцев не надо ненавидеть, просто от них надо держаться подальше.

— Значит, теперь в тебе не осталось ненависти к Лео. Ты решила, что каждый месяц будешь получать от него чек и держаться от него подальше?

— В основном, да. Но Гэвин… доктор Рот… считает, что я не то чтобы должна дружить с ним, просто мне следует относиться к нему дружелюбнее. Ради детей. Он их отец, а ситуация и так достаточно драматична для них. И теперь, когда Лео приходит к нам, я стараюсь поддерживать с ним приятную беседу, насколько мне это по силам.

— И о чем вы разговариваете?

Клео на секунду задумалась и рассмеялась.

— Он действительно мерзавец. Наш дом, как ты знаешь, считается совместной собственностью. Судья сказал, что не следует продавать дом и делить деньги, пока дети не вырастут и не поступят в колледж или вообще не заживут своей жизнью. Но сейчас, когда подскочили цены на недвижимость, Лео просто сгорает от нетерпения продать дом и получить барыш. В последний раз он пытался убедить меня, что мне самой не терпится переехать в другое место. Он так заискивал передо мной, что меня чуть не стошнило. «Где это написано, что Клео Мэйсон должна непременно жить в кирпичном доме на Лексингтон Роуд? — говорил он. — Или так решил сам Господь Бог? А что если ей больше понравится в многоквартирном доме на Марина дель Рей?»

— Вот уж и вправду мерзавец, — пробормотала я. — И ты не разозлилась на него?

— Нет. Потому что на самом деле это смешно. Вот в чем суть. Смешно наблюдать, как он стелется передо мной, как он раболепствует, чтобы убедить меня. Многоквартирный дом… Я ответила ему, что при всем своем желании поселиться там, и в угоду своим прихотям забирать детей из школы в Беверли-Хиллз, тащить их в другой район не могу.

— А что еще говорил Лео? Может быть, что-нибудь о съемках? — невинно спросила я, незаметно перескочив на интересующую меня тему.

— Да. Он заявил, что Сюзанна и Гай играют просто изумительно. Ему до сих пор не верится, что у нее так здорово получается. По его словам, она будто бы пребывает в некоторой прострации, но, возможно, поэтому так хорошо держится перед камерой. Она впитывает буквально все, что он ей говорит. Словно начинает с нуля и готова двигаться по нарастающей, в сторону десятки.

Я вспомнила страх, промелькнувший во взгляде Сюзанны, когда ее обнял Бен, и у меня появились собственные соображения насчет того, почему Сюзанна так хорошо работает перед камерой. По-видимому, реальная жизнь казалась ей настолько невыносимой, что хотелось убежать от нее, и, войдя в роль героини фильма, она будто бы растворилась в другой, воображаемой, жизни. Но мне не хотелось об этом думать.

— Значит, Лео считает, что съемки идут как надо?

Клео кинула на меня быстрый взгляд.

— Я не говорила, что он так сказал. Он только заметил, что Сюзанна играет великолепно, что она превратилась в настоящую актрису. — Казалось, она хочет признаться мне в чем-то, но никак не может подобрать нужных слов, чтобы выразить это потактичнее. — Трудно снимать фильм в тех условиях, в которых им приходится работать: сначала Сюзанны нет нескольких месяцев, а теперь Бо. Можно снимать только те сцены, в которых они не заняты. И в конце концов это влетает в копеечку. А что говорит Тодд?

Я улыбнулась и пожала плечами.

— Ты же знаешь Тодда. Он не любит обсуждать дома свои студийные дела. Он бережет мои нервы.

— Догадываюсь, — произнесла она и, поколебавшись, добавила: — Вообще-то я тебе еще не все рассказала.

— Ну давай, — мне не терпелось перевести разговор на другую тему.

— Мне позвонила Поппи Бофор. Она хочет, чтобы я помогла ей утвердиться в этом городе. Она попросила меня рекомендовать ей какого-нибудь дизайнера по интерьерам, назвать те клубы и организации, в которых следует состоять — все только самое лучшее. Она сказала, что хочет вступить в Хиллкрестский клуб. Да еще и Бо туда затащить. Чтобы он там играл в гольф. Она сообщила, что прочитала об этом клубе все. А когда я заметила, что это еврейский клуб, она ответила: «Ну и что же! Там состоит Дэнни Томас. А он, между прочим, араб. Тогда почему бы и Бо туда не вступить? Ведь он всего лишь баптист». — Мы обе рассмеялись, и Клео продолжила: — Перечислив все это, она заявила, что желает, чтобы Бо вступил и в Калифорнийский клуб. Мне не хотелось говорить ей, что Калифорнийский клуб — это совершенно другое, что его члены не имеют отношения к шоу-бизнесу, что это старомодное заведение, и от одного вида Бо все там попадают в обморок. И потому лишь заметила, что Бо вряд ли будет чувствовать себя в этом клубе как дома: его члены не играют в гольф, и среди них нет ни одного еврея.

— Ну это слишком, Клео! Неужели ты собираешься помочь ей?

— Конечно! Я устраиваю в ее честь большой прием у себя дома, поскольку ее особняк еще не отделан. И приглашаю каждого, кто имеет хоть какой-то вес в этом городе. Тебя тоже.

— Я не приду! — воскликнула я.

— Почему?

— Честно говоря, она мне не по душе.

Несмотря на то, что на самом деле предала меня Сюзанна и Тодд, я невольно связывала все происшедшее с Поппи Бофор. Она подруга Сюзанны, и в тот роковой день они были вместе.

— Должна сказать, что это на тебя совсем не похоже. К тому же она очень просила обязательно пригласить именно тебя. Она призналась, что хочет узнать тебя ближе, что ты ей симпатична. В ее глазах ты — гранд-дама. А потом смотри, что получается: ее муж играет главного героя в фильме, который снимает твой муж.

Я колебалась.

— Так уж и гранд-дама! Я просто жительница провинциального городка в Огайо.

«Брошенная жена из Огайо», — подумала я.

— Приходи, Баффи. Ты же понимаешь, что она имеет в виду. Кстати, и Кэсси обещала быть.

— Правда? Как тебе удалось ее уговорить?

— Это было совсем нетрудно. Мне кажется, ей надоело играть добровольно взятую на себя роль затворницы, которая сидит в замке из слоновой кости. По-моему, она одинока. Она хочет вернуться к прежнему образу жизни.

«Значит и Кэсси не может поверить в мечту». Мы с ней обе уже ни на что не надеялись. Мир воображаемый и мир реальный. Отступает один, и надвигается другой. Я знала только одно: мне хотелось вернуть былую любовь, которой наслаждалась в дни своей молодости, но сколько бы я ни ждала, сколько бы ни тосковала, эти счастливые минуты больше никогда не наступят. Думаю, у Кэсси тоже. Никогда.

Я услышала, что Клео говорит что-то о Сьюэллен.

— Что Сьюэллен? — переспросила я.

— Сьюэллен занимается столом. Сначала она хотела приготовить только десерт, но я уговорила ее взять на себя все блюда и даже нанять помощников. Разве она не говорила тебе?

Может, и говорила. В эти дни я как-то все пропускаю мимо ушей. В своем отчаянии я отдалилась от людей и жила словно на острове.

— Ты ей платишь?

— Конечно. Теперь это ее профессия. Ведь мне тоже платят. Почему же я не могу заплатить Сьюэллен? Я даже пытаюсь убедить ее стать моим официальным партнером.

Да, пожалуй, я действительно в эти дни пропустила все мимо ушей.

— И ты тоже занялась бизнесом? — удивленно спросила я.

— Да. И прием в честь Поппи — мое первое дело.

— Но ты же говорила, что в ближайшие пять лет, пока Лео платит тебе, ты ни под каким предлогом не станешь зарабатывать деньги.

— Так я думала до моего визита к Гэвину Роту. Теперь я понимаю, что глупо терять пять лет жизни из-за того, что мне отстегивают алименты. Ведь это ведет к разрушению личности. И все только из желания отомстить! Нет, Лео со своими алиментами не стоит пяти лет моей жизни. — Она ухмыльнулась. — Кроме того, Лео может пойти в суд и заявить, что на самом деле я намеревалась делать деньги. Но за годы жизни в Голливуде, я узнала, что существует множество хитрых способов так оформлять бухгалтерские счета, что твои деньги никогда не найдут. Баффи, неужели ты этого не знаешь?

Но мне казалось, что я уже ничего не знаю, ничего не понимаю. И главное — не знаю, как сказку сделать былью.

 

76

В доме у Клео было очень красиво. Он был полон цветов и огромных растений. Настоящие джунгли.

— Все эти растения я взяла напрокат, — прошептала она. — Если хочешь знать, где именно, могу дать адресок. Бесплатно.

Я улыбнулась:

— Неужели бесплатно? Я польщена.

— Не иронизируй, Баффи Кинг. Просто имей в виду. И будь любезна с Поппи. Не забывай, что она — настоящая хозяйка на этом приеме. Напомню тебе, что я пытаюсь помочь ей утвердиться. Именно я все организовала. Это мой дом, и мной составлен список приглашенных. Я решила, что каждый раз буду очень стараться, составляя список гостей. Я буду стараться изо всех сил угодить клиенту. Ведь согласись: когда ты платишь врачу, то платишь не только за лечение, но и за те десять лет, которые он провел в мединституте. И мне тоже понадобилось десять лет, чтобы я научилась подбирать гостей. Ведь так?

— Без сомнения.

— Не издевайся. Иди поздоровайся с Поппи.

Поппи Бофор казалась возбужденной, ее обычно непроницаемое лицо оживилось, а глаза сверкали. Я всегда видела ее только в белом и черном, и в сегодняшнем ее туалете удачно сочетались эти два цвета. Она выглядела счастливой и элегантной. И напоминала изысканную парижанку. Я вспомнила парижанок, сидящих в кафе, черно-белые эскизы, мой медовый месяц. Нет, мне незачем думать о своем медовом месяце.

Я направилась к Поппи, уговаривая себя быть с ней не просто вежливой и любезной. Я должна выказать сердечность. Она была окружена гостями и выглядела такой восторженной, словно не ожидала столь теплого приема. На самом деле ей следовало бы знать, что тут не было никакой загадки. Чтобы тебя приняли в обществе, нужно просто быть богатой или знаменитой, заниматься крупным бизнесом или быть замужем за богатым или знаменитым человеком. А если вдобавок ты еще хорошо одета и обладаешь красивой внешностью, то успех обеспечен. Поппи отвечала всем этим требованиям.

— Поппи! — воскликнула я и заставила себя прижаться по очереди к одной и другой ее щеке. — Очень рада тебя видеть! Какой грандиозный прием! А как поживает Бо?

И я почувствовала, как у меня по спине пробежал холодок. Как быть, если испытываешь к человеку необъяснимое отвращение? Мне даже стало как-то не по себе оттого, что я не могла выказать ей достаточную сердечность. Однако мне не стоило мучиться угрызениями совести, потому что она относилась ко мне точно так же. Когда я прикоснулась к ее щеке, то почувствовала, как Поппи напряглась, увидела ее дежурную улыбку и настороженные глаза. Она тоже испытывала ко мне отвращение. У нас не было ни малейших шансов подружиться.

Я отправилась на кухню к Сьюэллен. Но ей было не до меня. На ней были рабочая блузка, юбка и большой белый фартук. Раскрасневшись, она носилась от духовки к прилавку, колдуя над огромным блюдом с аппетитными щупальцами омаров. Снова метнувшись к духовке, она на ходу чмокнула меня в щеку и дала попробовать красно-белого салата. И велела помощнице подсыпать еще немного перца.

— Что это такое? — удивленно спросила я. — Я никогда раньше не видела красно-белого салата…

— Ты гость — вот и иди отсюда, — ответила она. — Ешь и радуйся жизни.

Я схватила пальцами кусочек чего-то красного, и Сьюэллен, моя единоутробная сестра, которую я притащила сюда из Огайо, чтобы она достигла таких высот, шлепнула меня по руке.

— Отправляйся в другую комнату.

— Иду-иду, не надо так кипятиться. А ты потом присоединишься к нам?

— Не думаю, — ответила она. — Я не гость, я на работе.

Мне сразу полегчало, когда меня поставили на место, и я вернулась к гостям.

Я вела себя как подобает жене человека, возглавляющего студию: здоровалась с гостями, обещая некоторым из них пригласить к себе на ленч. И вдруг увидела Кэсси. Она явно нервничала и держала в руках стакан шотландского виски.

— С кем ты оставила Дженни?

— Я отправила ее в ясли. В те же самые, в которые ходит Мэтти.

Первое, что мне пришло в голову; а кто же платит за них? Наверное, это недешево. Неужели она сломалась и обратилась за помощью к матери или попросила денег у Гая, с которым у них была договоренность, что она не будет требовать больше, чем он сам сочтет нужным ей выдавать? Это бы означало уступку с ее стороны, нечто вроде поражения.

Наверное, по моим глазам Кэсси угадала мой вопрос.

— Уин прислал мне чек, — сказала она. — На большую сумму. Он написал, что для Дженни будет лучше, если хотя бы у нее появится возможность жить нормальной жизнью. По его словам, он не хочет, чтобы она стала жертвой моей никчемности, моего неумения жить.

— Что он еще написал?

— Ничего. — Она казалась растерянной и возбужденной. — О нас с ним он не написал ни слова. Я хотела тебя спросить: как идут съемки «Белой Лилии»? Я читала, что Бо лег в больницу с вирусной инфекцией. Это правда? Он действительно болен? Он вернется к работе? — Ее рука дрожала. — Пожалуйста, Баффи, скажи: эту проклятую картину когда-нибудь закончат? Я наконец решила: окончание съемок будет сигналом для меня. Это будет последний срок. Независимо от того, что меня ждет, с момента окончания съемок я начну действовать. И неважно получится у меня что-нибудь или нет.

Я поспешила успокоить ее.

— Бо действительно болен, но говорят, что он скоро вернется. А съемки идут нормально. Наверное, уже недолго осталось.

Не очень поверив мне, она повернулась, чтобы уйти.

Я пошла за ней. Я должна была не только успокоить ее. Ведь я ее подруга. Я должна была сказать ей правду.

Я схватила ее за руку.

— Кэсси, честно говоря, я не знаю, как идут съемки. По-моему, не здорово. Все может кончиться плачевно. Не жди. Напиши Уину. Действуй прямо сейчас. Забудь о фильме.

Она устало улыбнулась.

— Но я могу и подождать. Наверное, сейчас все равно уже поздно. Думаю, Уин ненавидит меня. Наверное, уже поздно.

Она замолчала и вспомнила свой последний визит в его особняк.

Она наблюдала за домом. Каждую ночь с помощью электронного устройства включались огни, и раз в неделю сюда приезжали рабочие в большом грузовике. Но Уина давно не было видно, уже несколько недель. Однажды ночью она решила забраться в дом и посмотреть, что же там осталось на случай возвращения Уина. У нее был ключ от ворот, ключ от парадной двери и еще ключ от задней двери, которой пользовались слуги.

Она испугалась, когда увидела на воротах висячий замок. Дыра в заборе, через которую она однажды пролезла на участок, давно была заделана. Теперь она сможет попасть в дом, только если каким-то образом заберется на высокие ворота и спрыгнет вниз. И тут она вспомнила о рабочих: у них наверняка есть ключ от висячего замка.

Она дождалась среды, когда они обычно приезжали, проследила, как они прошли вовнутрь и разбрелись по участку. Тогда она проскользнула через ворота и осторожно побежала вдоль дороги. Она подскочила к парадной двери, вставила ключ, повернула и… ничего. Замок сменили! Ее выставили за дверь… Уин выставил ее за дверь.

В отчаянии она побежала к задней двери, через которую ей однажды уже удалось попасть в дом. Если окажется, что и тут сменили замок, она поступит, как в прошлый раз: выбьет стекло, просунет в отверстие руку и отопрет дверь изнутри.

Но то, что она увидела, было просто невероятно: дверь была наглухо обита досками, которые для пущей прочности были скреплены наверху металлическими прутьями. Теперь у нее не оставалось сомнений — Уин действительно выставил ее за дверь.

— Не говори, что уже может быть поздно! Ты ждала столько лет! — Я трясла ее за плечи. — Попробуй помириться с Уином сейчас!

— Нет. Я поставила себе срок — окончание съемок. — Она была взволнованна, но, как всегда, упрямилась. Я покачала головой, потеряв надежду уговорить ее. — Если еще не поздно, то лишние несколько месяцев не сыграют роли. А если поздно, то уже ничего не поможет. — Договорив, она залпом выпила стакан виски.

Может быть, она права. Может быть, уже ничего не поможет. Как бы то ни было, для нас с Тоддом действительно слишком поздно. И когда бы ни кончились съемки, может быть, для Кэсси тоже уже слишком поздно.

 

77

С тех пор как она последний раз видела Бо, прошло два месяца. Ей сказали, что примерно столько времени и займет его лечение, и сегодня она собиралась навестить его и, может быть, забрать домой. Она несколько раз разговаривала с врачом — тем самым Перси — и он наплел ей множество всякой врачебной чепухи, употребляя термины, которые она не понимала. Но определенные вещи все-таки дошли до нее. Бо сидел на диете, он потерял восемнадцать фунтов, ежедневно занимался физкультурой, совершенно отвык от наркотиков и принимал лишь то, что прописал ему врач. И еще одно она очень хорошо поняла. Если она не заберет Бо сегодня, значит надо будет обязательно забрать его на следующей неделе. Тодд Кинг и «Белая Лилия» не собираются ждать вечно. Если она за несколько дней не поставит Бо на ноги, они переснимут его сцены с каким-нибудь другим актером. Они вылетят в трубу, если будут продолжать снимать другие сцены, без него.

Ничего из того, что она задумала, переехав в Голливуд, так и не было доведено до конца. Прошло два месяца, а дом все еще не оборудовали так, как она хотела. Такая отделка требует много времени. Музыкальную студию еще не начинали. Спортивный зал, в котором будет тренироваться Бо, тоже существовал пока только в чертежах. Но бассейн уже был готов, и теперь Бо сможет в свободное время загорать на солнышке и каждый день плавать. Спальню тоже успели сделать: теперь там стояла кровать с розовым атласным покрывалом, такого же цвета кушетки, три стены были затянуты драпировками, а четвертая сияла зеркалами. Эта спальня должна понравиться Бо.

Уже были разосланы заявления о вступлении в местные клубы. Клео считала, что хотя бы два клуба благосклонно отнесутся к их просьбе. И до того, как всем станет известно об этом. Бо вступит в лучшие клубы. Она уже получила огромное количество приглашений на разные достаточно важные мероприятия. Ей даже пришлось взять себе в помощь личного секретаря. И теперь, когда Бо выздоравливал, у нее уже не было необходимости самой постоянно присутствовать на съемках, чтобы быть в курсе всех дел. Теперь она могла уделять больше внимания другим проблемам.

И сейчас она на полной скорости неслась в Палм Спрингс. Наверное, Бо умрет от восторга, когда увидит ее за рулем новенького желтого спортивного «мерседеса». Она знала, что такси удобно брать только в тех случаях, когда отправляешься на какое-нибудь официальное мероприятие, когда не хочется ломать голову о том, где поставить машину, когда обстоятельства складываются так, что приличнее прибыть на казенной машине, которую ведет парень в водительской фуражке. Но по личным делам в Южной Калифорнии принято ездить в собственном автомобиле и самому сидеть за рулем. И теперь, когда ей не нужно будет постоянно возиться со всякими болванами, когда Бо уже не потребуется особый уход…

О Боже! Может быть, уже сегодня она заберет Бо домой, и ночью… Ночью они займутся любовью на розовом атласном покрывале и все начнется сначала, как будто они только что поженились.

Доктор Перси настоятельно просил ее переговорить с ним прежде, чем она увидит Бо. Ей не хотелось терять время, однако, так и быть: сначала она встретится с доктором. Он, конечно, начнет морочить ей голову всякой чепухой. Естественно, им не хочется расставаться со своими пациентами, которые платят такие деньги. Она уверена, что если бы Бен не проявил решительность и не забрал Сюзанну домой, ее так бы тут и держали.

Хэнк Перси показался ей таким же, как в тот день, когда она привезла к нему Бо: напыщенным и высокомерным. Он ей не нравился. Другие врачи, к которым ей приходилось обращаться, вели себя значительно дружелюбнее. И цены у них были ниже. Она наблюдала, как он поправляет очки. Почему-то он нервничал, хотя для этого вроде не было никакого повода.

— Миссис Бофор! Когда мы согласились принять вашего мужа, мы, по-моему, плохо себе представляли… Оказались недостаточно компетентными в вопросе о том, насколько серьезно его состояние. — «Компетентный?» Что это значит? — Честно говоря, если бы мы знали… Миссис Бофор, если бы у нас было соответствующее оборудование… Мы обычно не принимаем пациентов с такими проблемами… или… не знаю, какое слово подобрать…

— Что вы хотите сказать? Конечно, у него были проблемы. Потому он и оказался у вас. А для чего же еще, по-вашему, существует это заведение?

— Это санаторий, миссис Бофор. Мы принимаем сюда людей с определенными видами заболеваний… и ни с какими другими. Мы — дискреционное заведение.

Дискреционное? Она не знала, что означает это слово.

— Слушайте, кончайте свою фигню! Говорите яснее.

Он поморщился и сказал:

— Мы пришли к выводу, что вам лучше положить мужа в другой институт… который, в отличие от нас, располагает всем необходимым, чтобы лечить такого рода болезни.

Она не могла поверить своим ушам. Они хотят, чтобы она перевезла Бо в другой санаторий!

— О какой болезни вы говорите? Я думала, что ваши врачи вылечили его! Вы же сами сказала мне об этом по телефону.

— Вылечили? Извините меня. Это слово мы вообще никогда не произносим. И тем более оно никак не применимо к вашему мужу. Мистер Бофор не наш пациент. Видите ли, мы не тюрьма. У нас нет высоких заборов, мы не запираем ворота и не приставляем охранников к нашим больным. Мы вообще не держим пациентов взаперти. Они могут свободно приходить и уходить, словом, поступать, как им захочется. Это люди, которые сами выразили желание остаться тут. Мы никого не держим силой.

Она все еще никак не могла понять, что он имеет в виду.

— Что вы хотите сказать? — визгливо произнесла она. — Не темните, выкладывайте!

— Дело в том, миссис Бофор, что ваш муж приставал к нескольким пациентам… — Она открыла рот от изумления. А он продолжил: — Такое произошло у нас впервые.

Он заметил, как ее глаза злобно засверкали.

— Все когда-нибудь происходит впервые, док. Значит, вот о какой проблеме вы хотели мне сказать? Но вообще-то Бо не на гулянку сюда приехал.

У него задергались губы.

— И кроме того, — добавил он, — мистер Бофор несколько раз убегал отсюда в город, чтобы достать выпивку и наркотики… — У нее внутри словно что-то оборвалось. — И несколько раз нашим работникам приходилось ловить его, — он замялся, подыскивая слово, — и вытаскивать из разных непотребных мест.

«О Боже, Боже!»

— Да? Ведь как? Если б он был Ребеккой Саннибрук Фарм, он бы, наверное, не попал сюда. И вообще, такое впечатление, что вы просто довели его. К тому же вы мне наврали. Вы сказали по телефону, что Бо чувствует себя прекрасно, похудел, каждый день занимается физкультурой и пьет только те лекарства, которые вы ему прописали. Так что означала вся эта ваша трепотня?

В ее голосе слышалась угроза. Ему показалось, что ей бы тоже не мешало подлечиться. Но только не в Институте Перси! Ни в коем случае!

— Все, что я вам сказал, правда, миссис Босфор, и ваш муж, пытаясь перехитрить нас, проявил большую изобретательность, как свойственно людям в его состоянии. И мы сочли необходимым прибегнуть к принудительным мерам…

— То есть?

Он холодно улыбнулся.

— Нам пришлось воспользоваться смирительной рубашкой.

О Боже! Бо!

— И? — спросила она хриплым голосом.

— Каждый раз, когда мы надевали ее. — Перси умышленно сделал паузу, — у него наблюдалось… семяизвержение!

Поппи изумленно уставилась на него.

— Вы хотите сказать, что он кончал?

— Именно. И как вы понимаете, мы не хотим иметь дело с такими явлениями. Не в нашем институте. Излишне говорить, что мы не могли применять к нему физическое насилие в течение долгого времени. Нам вообще никогда раньше не приходилось прибегать к подобным мерам. Признаюсь, миссис Бофор, мои сотрудники пришли к выводу, что вашего мужа необходимо срочно перевезти в другое место. Но, вопреки их желанию и своему собственному, я решил еще некоторое время подержать его у нас, чтобы вернуть вам в более или менее вменяемом состоянии. Или, если вам так больше нравится, в здоровом состоянии. Уверяю вас, вы заметите, что он стал более послушным, похудел, у него нормальный тонус, как я и говорил вам по телефону…

— Погодите! Вы сказали, что перестали надевать на него эту вашу смирительную рубашку, но вы же не могли справиться с ним без нее…

Его голос снова стал тихим, ужасающе тихим.

— Да. Мне пришлось воспользоваться специальными лекарствами. Мы стали давать мистеру Бофору седативные средства, без которых иногда нельзя обойтись. Это совершенно обычная вещь в подобных случаях… Таким образом, нам удалось за три недели добиться желаемого эффекта. Однако, поскольку мы не занимаемся болезнями такого рода, я подготовил для вас список институтов, в которые, на мой взгляд, вам следует обратиться… Они лучше знают, как лечить людей в таком психическом и физическом состоянии, как он.

— Физическом? — переспросила она упавшим голосом.

— Да. Обследование показало, что у него пошаливают сердце, почки…

Ну нет! Это ему так не пройдет!

— Вы мерзкий врун! Я таскала Бо по врачам в течение многих лет. И никто из них ничего не говорил ни о сердце, ни о почках.

Доктор Перси еле заметно улыбнулся.

— Возможно, все эти врачи не решались сказать вам то, что вы не желали слышать.

— Отведите меня к мужу! Я всем вам тут головы поотрываю!

Но ее тон уже не звучал угрожающе, в нем чувствовалось отчаяние поверженного противника.

Перси взглянул на свои наручные часы и сверился с графиком на рабочем столе.

— Сейчас мистер Бофор принимает солнечные ванны. Два раза в день, всего двадцать минут, — сообщил он. — Тогда пойдемте на террасу.

Бо лежал на кушетке, а рядом на стуле сидел медбрат. Бо был в плавках, выставив напоказ свое загорелое натренированное тело. Невидящий взгляд его широко раскрытых глаз, невинных, как у ребенка, был устремлен в сторону горных хребтов, возвышавшихся к востоку от Института Перси.

Его напичкали транквилизаторами до потери сознания!

Они ехали домой… Одной рукой она вела машину, а другой гладила его неподвижную ногу, слезы бежали у нее по щекам, она лихорадочно соображала, что делать дальше. Сегодня среда. К понедельнику она должна привести его в нормальное состояние, чтобы он мог пойти на съемки, иначе они возьмут на его роль кого-нибудь другого. Оставалось только одно средство.

— Все хорошо, Бо. — Она всхлипывала, судорожно вцепившись в его бедро. — Поппи привезет тебя домой и будет ухаживать за тобой. Подожди немножко, скоро ты увидишь нашу замечательную розовую спальню. Она тебе очень понравится!

Ей не удалось привести его в норму за три дня. У нее ушло на это шесть дней, и благодаря ее усилиям он снова появился в студии, смеясь как ни в чем не бывало и напевая песенки, весело и добродушно всех приветствуя, озираясь по сторонам и не глядя на того, с кем он здоровался. Через пару часов Поппи увела его в гримерную, и он повалился на кровать. Его трясло, и она приготовилась сделать ему инъекцию. А он с улыбкой посмотрел ей в глаза и произнес:

— Сладкая моя! Впрысни мне сладкого зелья, героинчика!

В тот день я не пошла в студию поприветствовать Бо. И когда вечером, мрачный как туча, вернулся Тодд, я спросила его о Бо.

— Выглядит он здоровым. Загорел и похудел на двадцать фунтов. Он выглядит даже слишком хорошо для своей роли. По сценарию его герой должен быть измученным и бледным.

— А как он играет? — спросила я нарочито безразличным тоном.

— Сегодня он сыграл отлично. Просто отлично.

— В таком случае пусть тебя не волнует его внешний вид. Через пару недель он сойдет с лица и как следует вымотается.

Тодд зажег сигарету. Он совсем недавно начал курить, я оставила его пускать клубы дыма в одиночестве, а сама пошла за своим дневником. Под записью о возвращении Бо я сделала сноску. «Тодд перестал умолять меня, чтобы я позволила ему прекратить съемки. Я готова бороться до конца».

 

78

Вернувшись вечером из студии домой, Сюзанна всячески старалась отдалить тот момент, когда придется взойти на свое погребальное брачное ложе. В этой комнате витал запах ее смерти, по бокам нависали средневековые полотна с изображением распятия Христа, а под белыми кружевными подушками лежал наготове револьвер.

Если бы только можно было пропадать на студии и день и ночь, она бы выдержала. Ей уже не удавалось уснуть. Она не могла спать в этой комнате, зная, что тело Бена тут, рядом, и его дуло каждую минуту может вонзиться в ее плоть, и святые будут скорбно взирать на нее со стен, испытывая ту же муку, что и она.

Иногда, по дурости своей, она пыталась выпросить у Бена снотворное, объясняя, что это не сама она хочет выпить таблетку, а ее тело нуждается в отдыхе. Естественно, она не признавалась ему, что мечтала наконец отключиться от своих мыслей и забыться. Но Бен был тверд как скала, как то стальное орудие смерти, которое каждую ночь рвало на части ее внутренности, ее щеки и губы. Да, Бен был тверд, хотя голос его казался мягким. Мягкий голос, несущий смерть.

Вместо таблетки он дал ей горячего молока с медом, дрожжами и сырыми яйцами, потому что она не могла есть, не могла ничего проглотить, даже если ей удавалось заставить себя положить что-нибудь в рот. На этот раз она сумела-таки влить в себя молоко, потому что Бен пригрозил, что в противном случае ее будут кормить принудительно, с помощью внутривенных инъекций. Он не допустит, чтобы его совершенная статуя вдруг потеряла свое совершенство, перейдя ту грань, которая отделяет изящную хрупкость от истощения. Вначале она решила, что инъекции делают только в больнице и значит, она будет проводить ночи в пустой палате, а не в опротивевшей ей гобеленовой спальне. И тогда она перестала сдерживать рвоту. Но потом ей стало ясно, что все необходимое для внутривенного кормления Бен перенесет в ее домашнюю пыточную. И сам палач будет делать ей инъекции после того, как изрядно помучает ее.

И бессонными ночами она думала только о том, как обмануть орудие пыток, которое терзало ее ночь за ночью. И однажды, когда они уже собирались ложиться, она вдруг нашла решение. Служанка принесла ей на серебряном подносе горячее молоко в красивом бокале, а Бен тем временем переодевался в туалетной комнате. Да, теперь-то уж ей удастся обдурить коварное дуло.

Опрокинув бокал, она радостно выплеснула его содержимое на узорчатый ковер. И, размахнувшись, разбила бокал о мраморный туалетный столик. У нее в руках остался острый осколок. Закрыв глаза, улыбаясь, она вонзила его себе в промежность. И когда по ее беломраморным бедрам полилась кровь, стекая прямо на чистые белоснежные простыни, она расхохоталась.

Я записала в своем дневнике: «Бен поместил Сюзанну в больницу в Санта-Барбаре. Он говорит, что не знает, сколько она там пробудет, по-видимому, несколько дней. По ее словам, она потеряла сознание в ванной, когда держала в руке стакан с водой. В своем официальном сообщении студия заявит, что у нее воспаление гортани и таким образом предотвратит возможные слухи о «несчастном случае». Местонахождение больницы будут держать в тайне».

На секунду я отложила ручку в сторону. На мой вопрос, приостановят ли они съемки, Тодд ответил «нет». На этот раз они подойдут к проблеме творчески — «несчастный случай» войдет в сценарий. Я снова взяла ручку и записала: «Соответственно, будет переделан сценарий».

Сколько же еще возникнет такого рода проблем по ходу съемок, которые придется вот так «творчески» решать? Я думала о том, что произошло с Сюзанной. Где тут правда, а где — вымысел? Я злилась на себя за то, что не могла сдержать слез. Мне было жаль не сегодняшнюю Сюзанну, а то рыжеволосое, длинноногое страстное создание, которое на протяжении стольких лет так дорожило своим телом, своей святыней.

 

79

Как говорится, время неумолимо шло вперед. Теперь Мэтти ходил в детский сад вместе с Дженни, дочкой Кэсси, а Микки следом за ним пошел в ясли. Митч стал скаутом, а Меган занималась в школе балетом и бегала на свидания с мальчишками. Кэсси вернулась на работу в музей, а Сьюэллен и Клео успешно занимались бизнесом и были абсолютно счастливы. Только съемки «Белой Лилии» все никак не кончались, и мне казалось, что я попала в замкнутый круг.

Примерно раз в две недели я покупала себе какую-нибудь красивую побрякушку, и каждые две или три недели сценарий «Белой Лилии» переписывали в зависимости от возникавших по ходу съемок неувязок.

Наконец Тодд объявил, что всем, не задействованным в съемках, запрещено появляться на площадке, за исключением Поппи Бофор, которой было необходимо находиться рядом. Это распоряжение было вызвано тем, что постоянно присутствие Бена угнетало Сюзанну, вернувшуюся из Санта-Барбары. Тодд и Лео уже давно пришли к выводу, что ей тяжело играть, когда около камер все время стоит Бен и наблюдает за ней.

Развернулась настоящая борьба. Бену запретили появляться на съемках, и он забрал с собой Сюзанну и стал ждать, когда Тодд сдастся. Я с волнением думала, что же предпримет Тодд. В прежние времена Тодда невозможно было запугать, он никогда не боялся пойти на конфликт не только с отдельным человеком, но и с целой организацией. И его нельзя было заставить отступить, если он считал, что прав. Но Тодд уже не был прежним. И весь Голливуд наблюдал за новым поворотом событий на студии Кинга. Вся эта история с нескончаемыми съемками «Белой Лилии» превратилась в анекдот, который без устали пересказывали злые языки.

Снова стали снимать второстепенные эпизоды, без Сюзанны. Но нью-йоркские банкиры, которые вкладывали деньги в этот фильм, отказались субсидировать съемки. Похоже, что Бен пустил в ход все свои связи в высших кругах. А без нового притока средств снимать дальше было невозможно. Ни одна студия, даже самая крупная, не в состоянии сама финансировать такие грандиозные съемки, необходимо вливание извне.

Я видела, как Тодд каждый вечер мерил шагами библиотеку, надеясь отыскать решение этой новой проблемы. Мне показалось, что он уже испробовал все возможные варианты, которые не требовали моего вмешательства и моей подписи. И я подумала о хранящихся в банке драгоценностях, к которым имела доступ только я. О тех самых драгоценностях, которые я покупала на наши общие средства. Однако Тодд ни разу не упрекнул меня и не потребовал, чтобы я перестала транжирить деньги. В глубине души я, естественно, хотела, чтобы хороший парень победил плохого, но упорно говорила себе, что в данном случае хороших парней нет, и схватка идет между двумя отъявленными негодяями. Я осталась при своем мнении даже тогда, когда, без ведома Тодда и Говарда, ко мне влетела Сьюэллен и спросила в лоб, чего же я жду. Она читала, что однажды Мэрион Дэвис продала драгоценности, которые дарил ей Уильям Хирст, чтобы выручить его из беды.

— А он был мультимиллионер! Он был всего лишь Уильям Хирст! Не то что наш Тодд! — Ей было невдомек, почему я до сих пор не запустила руку в свою ценную коллекцию ювелирных украшений, которые, по ее мнению, неизвестно для чего покупала. — Ты же всегда была равнодушна к этой мишуре. Даже когда Тодд преподносил тебе что-нибудь в подарок… — Я пожала плечами, и она подозрительно посмотрела на меня. — Почему ты продолжаешь их скупать?

— Думаю, потому, что я изменилась и теперь люблю драгоценности. Люди меняются…

— А я тебе не верю.

— А во что же ты веришь?

— Я верю в то, что ты, безусловно, изменилась. Не настолько я была поглощена делами, чтобы не заметить, что с тобой что-то происходит. И теперь мне кажется, что ты завидуешь Тодду. Его успеху. По-моему, тебе надоело, что он верховодит в вашей семье, и ты задумала спихнуть его с пьедестала. Но ты скверно поступаешь, наподобие тех феминисток, которые ведут себя как последние суки, считая, что тем самым отстаивают равноправие. Ведь ты выбрасываешь его деньги на ветер. И только чтобы продемонстрировать ему, что ты презираешь эти деньги, некий символ его успеха. И это ты, Баффи!

Я рассмеялась ей в лицо.

— Сьюэллен, ты несешь чушь!

— Пусть так. Тогда почему ты не отдашь ему свои драгоценности, чтобы спасти его?

— Его спасти? А может быть, ты больше о себе беспокоишься? Ведь вы с Говардом тоже входите в долю?

Сьюэллен вспыхнула, и я заметила, как дернулась ее рука. Она, конечно, хотела влепить мне пощечину, и я могла ее понять. «Боже! Что со мной происходит!» Но я злилась на нее. Она явилась защищать Тодда, тогда как ее собственная сестра месяц за месяцем медленно умирала. И потому я не стала извиняться.

— Я не собиралась обижаться на твои слова, Баффи, — заявила она, — потому что люблю тебя и знаю, что это не ты. По-моему, в тебя вселился дьявол…

Как она была неправа! Дьяволом был Тодд, и он давно не притрагивался ко мне. Но я не сказала ей об этом, потому что тогда она бы уж точно ударила меня и, возможно, догадалась бы, что мы с Тоддом не в ладах. Так что я только рассмеялась и ответила:

— Может тебе стоит отвести меня к изгоняющему дьявола?

— Мне не нужны твои идиотские советы, Баффи. Лучше отдай Тодду драгоценности.

— Ты действительно считаешь, что мне следует так поступить? Ты, которая всегда верила в надежное помещение капитала? Ты, которая постоянно упрекала меня, что я поддерживаю любые, самые глупые выходки Тодда? Ты, которой с самого начала претила идея создания киностудии? И теперь ты предлагаешь забрать все накопленное мной, все, что еще не ушло на идиотскую затею Кинга, и бросить в общий котел, в котором уже утонуло целое состояние? Этот фильм — сплошное недоразумение, Сьюэллен! Разве ты этого не знаешь? К тому времени, когда закончатся съемки, студия, возможно, уже вообще не будет существовать. И ничего, ничего — никакие деньги — не спасут ее!

— Постыдись, Баффи! Я говорю не о спасении «Белой Лилии». Не о студии. Я говорю о спасении Тодда и вашего брака. Если ты не предложишь ему свои драгоценности, если не поддержишь его, ваш брак превратится в мыльный пузырь. — Бедная Сьюэллен! Как она заблуждалась! Она понятия не имела, что наш никчемный брак уже не могли спасти никакие деньги. — Сделай это, Баффи! — умоляла она. — Отдай все, чтобы спасти его. Даже дом. Ваш с Тоддом дом… — От отчаяния она разрыдалась. — Он был такой красивый… Намного красивее, чем твои вшивые изумруды, ослепительнее, чем все твои бриллианты, вместе взятые…

Я тоже заплакала, переполненная тоской по потерянной любви, любви красивой, ослепительной. Заплакала, жалея свою сестру, которая рыдала из-за меня и не представляла, какой должна быть истинная причина ее слез.

Я заставила себя успокоиться.

— Ты слишком трагически все воспринимаешь, Сьюэллен. Речь идет всего лишь о фильме. А что такое студия? Всего лишь несколько зданий, съемочных площадок и оборудование.

Но я знала, что мои слова звучат фальшиво.

— Нет. Речь идет о большем. Для Тодда это схватка не на жизнь, а на смерть. И если ты не попытаешься помочь ему выиграть ее, даже если на самом деле она уже проиграна, тогда ты потеряешь все.

«Уже потеряла, уже потеряла».

— Но есть еще один выход, — решительно заявила я. — Тодд должен уступить Бену, допустить его на съемки. И тогда Бен даст команду банкам снова облагодетельствовать этот фильм своими деньгами. Ведь это просто, не правда ли?

Сьюэллен вытерла слезы.

— Не валяй дурака, Баффи! Ты же прекрасно знаешь, что Тодд не может пойти на это. Он никогда так не поступит. Если он пойдет на попятный, он уже не будет тем человеком, за которого ты вышла замуж, не правда ли? — Ну вот, наконец-то Сьюэллен подошла к сути вопроса. Именно это и не давало мне покоя — уступит ли Тодд. Я уже поняла, что Тодд давно перестал бы тем, за кого я вышла замуж. Но я не произнесла ни слова. Сьюэллен ждала, когда я заговорю. А я молчала. И она удивленно спросила: — Ты все-таки не собираешься этого делать? Не собираешься отдать ему свои драгоценности и дом даже после того, что я тебе сейчас сказала?

И тут я приняла решение.

— Да, я сделаю то. Но только когда он сам попросит меня…

Сьюэллен с горечью скривила губы.

— Выходит, до тебя не дошли мои слова. Ты спасешь свой брак только в том случае, если сама предложишь помощь, не ожидая, когда он попросит тебя…

Время бежало… Прошло уже пять дней. Тодд не просил меня о помощи, а я, верная своему слову, не предлагала свои драгоценности, хотя только об этом и думала. И вдруг все кончилось. В одну секунду. Тодд вернулся домой, насвистывая какую-то песенку себе под нос, и я почувствовала, что что-то произошло, что-то, похожее на чудо. Я уже несколько месяцев не слышала, чтобы он насвистывал. Я молча, как кошка, наблюдала за ним и заметила, что ему не терпится что-то сообщить мне. Наконец он не выдержал и выпалил.

— Сюзанна вернулась на съемки. Бен сам привез ее и оставил на студии. — Сказав это, он снова принялся насвистывать. Каким-то образом он одержал победу, но каким? Он не собирался сам начинать разговор на эту тему. Он ждал, когда я его попрошу.

Очевидно, откуда-то поступили деньги — и не из тех банков, которые контролировал Бен. Потому что в этом случае Бен остался бы здесь, на студии, рядом с Сюзанной. Я могла позволить себе спросить, откуда взялись деньги, поскольку этот вопрос касался бизнеса, а бизнес был разрешенной темой наших разговоров. Но мне не хватило духа.

Я сидела за ужином вместе с Тоддом и детьми. Он перестал насвистывать и вместо этого принялся поддразнивать Меган насчет ее нового поклонника, обсуждать с Митчем бейсбол и задавать идиотские загадки Мики и Мэтти. Он снова был прежним непобедимым героем, и я с ужасом почувствовала, что меня нестерпимо потянуло к нему. Так, что я даже не могла спокойно сидеть на месте. Старая дура, подумала я. Это же надо так возбудиться оттого, что он каким-то образом одолел злого дракона. Но факт оставался фактом, и я не знала, как мне быть. И, стиснув зубы, ждала, когда это состояние пройдет. Кроме того, мне безумно хотелось услышать подробности происшедшего. Ведь даже, несмотря на то, что откуда-то появились деньги, Бен все равно мог не пустить Сюзанну на съемки. Однако он моментально признал поражение и сдал противнику такие выгодные позиции. Почему?

Когда после ужина дети разбрелись по дому по своим делам, я подумала, что неплохо было бы как-нибудь вечером смотаться в Долину к Сьюэллен под тем предлогом, что мне просто вздумалось навестить ее. Говард, конечно, знает, что произошло, и даже если б его не оказалось дома, он наверняка рассказал обо всем Сьюэллен, и мне ничего не стоило бы выведать у нее эту историю. И может быть, поездка охладила бы мой пыл. Я чувствовала, что не могу спокойно находиться под одной крышей с Тоддом, потому что не в состоянии перебороть свою тягу к нему.

И тут, как это часто бывает, позвонили в дверь, и к нам в дом ввалились Сьюэллен и Говард, возбужденные, как дети, которым не терпелось разделить с нами радость победы.

— Ну это же здорово! — воскликнула Сьюэллен, ожидая моей реакции. — Разве это не блестящая победа!

Хитришь, Сьюэллен. Минуту назад я тоже думала, как перехитрить тебя.

— Несомненно, — ответила я, — и, взглянув поверх ее головы, встретилась с загадочными глазами Тодда. Но я проявила не меньшую хитрость, чем моя сестра и даже чем сама Скарлетт О'Хара. Я повернулась к ничего не подозревающему Говарду и захлопала ресницами: — А вы, Говард! Не надо быть таким скромным. Не надо недооценивать своей роли в этом деле…

— Я! — протестующе воскликнул Говард. — Я и пальцем не пошевелил! Все сделал Тодд: он скупил у других студий все старые киноленты, все фильмотеки и основал новую компанию, так что никто не догадался, что она принадлежит тоже Кингу. И уж если на то пошло, я только скептически усмехался и говорил, что он сошел с ума, скупая все это старье. Но, как оказалось, у него был припасен козырь. И в одну минуту он одержал победу. Представляешь! Ему даже не пришлось ничего продавать. Он получил деньги, сдав все старье в аренду всем этим старьевщикам из телестудий и кабельного телевидения. Во как!

Говард просто потерял голову от восторга. Я посмотрела поверх его головы на Тодда, который явно с трудом сдерживал радость и гордость своей победой. Значит, он снова это сделал, гениальный парень из Акрона, на этот раз в Тинзелтауне, несмотря на то, что он уже немолод, и его каштановые волосы посеребрила седина. На какое-то мгновение в его глазах мелькнуло желание получить и мое одобрение. И мне пришлось отвернуться, потому что во мне снова вспыхнула страсть, которая целиком захватила меня. Я должна с ней справиться! И буду бороться с ней на суше и на море, куда бы нас ни забросила судьба. Я не поддамся зову плоти. Моего одобрения он тоже не дождется. В чем его заслуга? Только в том, что он оказался толковым бизнесменом и сумел вовремя подстраховаться? Он всегда был таким. Нет, нечего ему надеяться на мое одобрение.

Теперь я узнала, откуда взялись деньги. Но я так и не смогла понять, почему Бен уступил требованиям Тодда. Может, Сюзанна преодолела страх, который испытывала перед Беном, и проявила характер? Вряд ли.

— И все равно, — обратилась я к Говарду, — удивительно, что Бен сдался без борьбы.

— Думаю, он понимает, что Тодд Кинг, если предъявляет ультиматум, готов выполнить его. Как Кеннеди, который предъявил Ультиматум Хрущеву.

Я рассмеялась.

— А чего испугался Бен? Он решил, что Тодд сбросит на него атомную бомбу?

Краем глаза я заметила, что Сьюэллен с укором смотрит на меня, словно я совершила низкий поступок и ей стыдно за меня. Стыдно за то, что я прибегаю к маленьким уловкам? Или за то, что я позволила Тодду спасти положение без своего вмешательства?

Но Говард продолжал смеяться и не собирался больше ничего рассказывать. И вдруг Тодд, которому, по-видимому, надоели эти игры, тихо сказал:

— Я заявил, что съемки продолжатся, и если к шести утра Сюзанна не появится, мы уничтожим роль Лилии. Мы перепишем сценарий так, что главная героиня умирает во цвете лет. Но Бен хочет, чтобы его жена была не просто актрисой — ему нужна звезда. Именно звезда возбуждает такого мужчину.

Итак, он разбил своего врага. Чтобы спасти фильм? Или чтобы доказать мне, что он все еще силен, смел и отважен?

После того как Сьюэллен и Говард ушли, а Тодд поднялся в спальню, я села записать подробности этого события в свой дневник, и тут меня осенило. От этой мысли в моих жилах закипела кровь. А что, если Тодд разыгрывал роль храброго рыцаря на белом коне, чтобы спасти свою принцессу, свою возлюбленную? Что, если она просила Тодда убрать Бена со съемок? Что, если Тодд сделал все это для Сюзанны?

 

80

Лейле Пулитцер улыбнулось счастье. Она выходила замуж за своего техасского юриста-миллионера. Клео была взволнована не меньше Лейлы. Она сообщила мне, что свадьбу отпразднуют на ранчо Дюка в окрестностях Далласа. Дюк обещал перевезти всех гостей на своем вертолете из Лос-Анджелеса в Даллас и на все выходные поселить их в самых шикарных отелях. Приглашены все — «вся наша компания». Даже Сюзанна и Бен.

Я чуть было не сказала, что Сюзанна и Бен не из «моей компании», но сдержалась. Клео все еще думала, что мы с Сюзанной большие друзья. Я спросила о Бо и Поппи. Входят ли и они в список приглашенных?

— Конечно! Разве моя мама упустит шанс позвать к себе на свадьбу такую знаменитость, как Бо Бофор? Она рассчитывает, что он согласится что-нибудь спеть. Кроме того, с тех пор как я помогла Поппи войти в общество, мы с ней подружились.

Я ничего не сказала по этому поводу, а только спросила:

— Ты сама занимаешься организацией праздника? А Сьюэллен будет обслуживать свадьбу?

— Нет, сэр! Командует парадом Техас, они хотят все сделать по-своему. Я назначена подружкой невесты, и пусть только кто-нибудь посмеет сказать, что я не молоденькая девушка. Мой новый отчим ведет себя как большая шишка. Они там в Техасе все такие. Тэбби тоже будет подружкой невесты. Мама хотела, чтобы она была цветочницей, но я отговорила ее. Она не знала, что Тэбби уже переросла эту стадию. А Сьюэллен приглашена в качестве гостьи. Надеюсь, она придет в экстравагантном платье. Знаешь, с тех пор как мы с ней стали партнерами, мы очень сблизились, но у меня не хватает сил повторять ей, что пора бы уж перестать одеваться, как официантка, во все хлопковое, белое, накрахмаленное. По-моему, только ты можешь на нее воздействовать. Отведи ее в «Хэлстон» и еще куда-нибудь.

Я не сказала Клео, что последнее время избегаю Сьюэллен. Мне трудно было выносить ее осуждающий, проникающий в душу взгляд. Я чувствовала, что она не успокоится, пока не выяснит, каковы наши отношения с Тоддом, а потом начнет мирить нас. Как будто это возможно.

Неожиданно Клео усмехнулась.

— Я даже убедила маму, что надо пригласить Лео. Словно я никогда не испытывала ненависти к нему. Никогда, несмотря на то, что он затеял эту тяжбу.

— Послушай, зачем тебе там нужен Лео?

— Я решила, что так будет лучше, что надо вести себя как цивилизованные люди. Большая счастливая семья, он отец детей, а Тэбби и Джош оба принимают участие в свадебной церемонии. Баффи, я действительно желаю Лео добра.

— Правда? — задумчиво спросила я. Клео, оказывается, благородный человек, подумала я. Когда-то мне казалось, что и я такая.

Она рассмеялась.

— Конечно, я желаю ему добра. До тех пор пока его дела будут идти хорошо, он с легкостью будет каждый месяц выписывать нам чек. И его рука при этом не дрогнет.

Она изобразила, как Лео трясущейся рукой подписывает чек. Я улыбнулась в ответ, но не поверила ей. Она желала Лео добра, потому что была выше мелочных обид.

Она снова хихикнула. По-моему, она раньше столько не смеялась. Или просто мне это бросалось в глаза, потому что самой давно было не до смеха.

— Хочешь услышать, что он недавно ляпнул?

Я кивнула.

— Лео все еще уговаривает меня продать дом, чтобы он смог получить половину суммы. Теперь он донимает меня разговорами о детях: разве им не пора убраться отсюда в колледж? А бедные малютки еще и в среднюю школу не поступили.

Клео ждала, что я рассмеюсь, но я не смогла. Я и так была в плохом настроении, а выходка Лео просто вывела меня из себя.

— И этого идиота ты собираешься позвать на свадьбу своей матери?

— Да. И даже разрешаю ему прийти со своей подружкой.

Она сошла с ума.

— Ты свихнулась, — ответила я.

— Но ведь она станет мачехой наших детей.

О Боже! Старые поэты были правы. Жизнь — сплошной клубок противоречий.

— А Кэсси? — спросила я. — Наверное, она придет с Гаем, которого уже почти совсем не видит? — В моем тоне было больше иронии, чем сарказма.

— Нет, Кэсси, наверное, вообще не придет. Видно, ты ничего не знаешь. Я работаю, и потому все время вращаюсь среди людей, а ты нигде не бываешь и не слышишь никаких новостей. Мать Кэсси хватил удар. — Не может быть! Я всегда боялась, что может случиться нечто подобное. И когда наступит решительный день и Кэсси заявит о своих человеческих правах, этот поступок уже ничего не будет значить. Какой в нем смысл, если перед тобой беспомощная калека? — Ее уж выписали из больницы домой, но она почти полностью парализована. Они наняли сиделок, которые дежурят по часам, но Кэсси все равно каждый день приходит и сидит с ней сама, — добавила Клео.

«Конечно. Что еще можно ожидать от Кэсси?»

 

81

Кэсси разглядывала свою мать, лежащую на большой кровати. Наполовину парализованная, Кассандра казалась маленькой, жалкой и совершенно разбитой. Кэсси приходила сюда каждый день на протяжении двух недель, с тех пор как Кассандру выписали из больницы, и страх, который она всю жизнь испытывала перед матерью, испарился. Эта женщина, это беспомощное существо, бормотавшее всякую чушь, не могло быть тем чудовищем, которое столько лет подавляло ее и вселяло в нее горькое ощущение собственной никчемности. Сейчас Кэсси даже не могла ненавидеть ее. Кого тут ненавидеть? Такое впечатление, что судьба сыграла с ней жестокую шутку. Что ж, к этому и шло. Разбитую полоумную женщину уже нельзя принимать всерьез. Этот инсульт перечеркнул всю прошлую жизнь ее дочери. Он стал последним словом, последней победой Кассандры.

Она бессвязно болтала.

— Я когда-нибудь рассказывала тебе, что мой папа брал меня в Сен-Симон? Эта Мэрион Дэвис находилась там постоянно. И что только мистер Хирст нашел в ней? Ты же знаешь, она работала в кино. А я там встретила Говарда. Не помню его фамилии. Но он был очень увлечен мной. Папа хотел, чтобы я вышла за него замуж… Как же его звали?.. Но он был таким упрямцем. И очень странным. Ароматный, как фруктовый пирог, говорила я.

Она хихикнула.

Теперь, когда Уина уже нет, а мать выжила из ума, Кэсси было все равно, разведется она с Гаем или нет. Сейчас уже ничто не имело значения, кроме Дженни. И Кэсси получила то, что заслужила. Как, бывало, говорила Кассандра, она маленькая никчемная дурочка, а маленькие никчемные дурочки заслуживают то, что имеют. Да, потому она и сидит тут и слушает эту чепуху, она — дочь Кассандры Блэкстоун и жена Гая Савареза. Навсегда. А Уин? Существовал ли он вообще? Были ли они с Уином когда-то единым целым? Да, были. У нее есть тому доказательство. У нее есть Дженни.

Бедная Дженни. Она, Кэсси, виновата во всем, а Дженни приходится вместе с ней расплачиваться за ее вину.

 

82

Восемнадцать лет Лейла Пулитцер искала себе нового мужа, думала я. Она развелась с первым, когда мы поступили в колледж, а сейчас уже конец восемьдесят третьего года. И, наверное, чтобы наверстать упущенное, она устроила такие грандиозные торжества. Ее свадьба проходила в истинно техасском стиле. Церемонией руководил судья, как символ старого Дикого Запада. А обстановка на ранчо Дюка удивительно напоминала те далекие времена, почти как в телевизионном фильме «Даллас». Единственное отличие было в том, что мужчины надели белые галстуки, а женщины демонстрировали туалеты всех известных модельеров и живьем являли собой настоящий справочник «Кто есть кто»: Бласс, де ла Рента, Валентино, Питер Митчелл (очень модные в Калифорнии в последнее время) и даже Брюс Олдфилд, который одевал не только принцессу Диану, но и Бьянку Джэггер. На огромных вертелах жарились сочные говяжьи и бараньи туши, вокруг которых суетились не ковбои, а повара в смокингах. И никому не приходило в голову есть стоя, так, чтобы соус стекал по подбородку. Мы сидели за столами, покрытыми серебряными и золотыми скатертями, олицетворяющими общую цветовую гамму на ранчо. Нам подавали чили в серебряных соусниках. Пышная зелень вокруг нас сверкала огоньками. Отовсюду нам улыбались желтые розы Техаса.

Свадьба состоялась в воскресенье и таким образом завершала целую череду праздничных мероприятий, намеченных на все выходные. И кое-кто успел приехать только на саму церемонию бракосочетания, пропустив предыдущие торжества. В том числе Сюзанна и Бен. Сюзанна была вся в белом и походила на ледяную принцессу или, скорее, на невесту. Но это никого не смущало, потому что настоящая невеста предпочла золотое одеяние, под цвет скатертей, и это было весьма разумно — все-таки она не молодуха и не девственница.

Мне пришло в голову, что сюда может приехать и Хайни, поскольку он все-таки друг и клиент жениха. Да, ничего себе ситуация: Сюзанна вместе с Хайни присутствуют на другой техасской свадьбе, только на этот раз у них за спиной маячит зловещая тень Бена.

Наверное, сейчас об этом думала и сама Сюзанна. Я видела, как она нервно озиралась по сторонам. А может, ей просто было интересно рассмотреть убранство ранчо, и эта свадьба в стиле вестерна напоминала ей ее собственную? Но как бы там ни было, Хайни не появился, чтобы спасти ее. По словам Лейлы, он сейчас находился в Монте-Карло и, по-видимому, открывал новый банк (он бросил кино и переключился на банковское дело).

Когда глаза Сюзанны встретились с моими, ее тревожный взгляд потух, и янтарные зрачки заволокло пеленой, будто на сцене опустился занавес. Она знала, что мне нечего ей сказать. Мы подчеркнуто вежливо улыбнулись друг другу, как это принято между людьми, которые едва знакомы. И мне стало ужасно обидно, когда я поняла, что по-настоящему хотела увидеть Хайни. Нет, я не хотела этого душой: зачем спасать Сюзанну, думала я. Просто чисто объективно, по сценарию, ему следовало бы появиться. Должно быть логическое завершение, говорила я себе.

В сердцах я отвернулась, смущенная и раздосадованная, какой я, впрочем, и была все эти дни, и буквально наткнулась на стоявшую рядом Поппи Бофор. Они с Бо приехали вместе с Беном и Сюзанной. Она посмотрела на меня убийственным взглядом, под стать моему настроению. На ней, как всегда, был черно-белый туалет, и лицо тоже напоминало черно-белый карандашный набросок: огромные, черные, как оливки, глаза, на лице, похожем на туго натянутый белый холст. Я стиснула зубы и приготовилась изобразить широкую улыбку. Но Поппи опередила меня и заговорила низким хриплым голосом:

— Мы не друзья, и не думаю, что когда-нибудь ими станем. У меня нет друзей. Только твой муж отнесся ко мне по-дружески. По крайней мере, он был честен со мной. И потому хочу тебе кое-что сказать. Берегись Бена! Он не из тех, кто стерпит поражение.

Я смотрела, как она направляется к Бо, который стоял неподалеку и улыбался, как маленький мальчик, оказавшийся на чудесном празднике, где подавали мороженое и шоколадный торт. Потом я перевела взгляд на спину Бена, который вел за собой Сюзанну, как водят щенка на поводке. Или нет, не щенка, она напоминала скорее огромную выставочную собаку с длинной рыжей гривой.

У меня появилось ощущение, что мне дали под дых. Она права! Поппи права! Конечно, Бен этого так не оставит. Конечно, он не из тех, кто стерпит поражение.

Я пробежала взглядом по толпе мужчин в белых костюмах и наконец заметила фигуру Тодда, который стоял в кругу длинных техасцев и потягивал пиво. Его лицо было задумчивым. Догадывался ли он, что Бена надо опасаться? Знал ли он, что Бен не из тех, кто позволит себя обдурить? Или просто размышлял, кто же первым возьмет его за горло? Бен? Или я, его жена?

Но я заставила себя успокоиться, решив, что Поппи не имела в виду физическую расправу. Нет, конечно, нет. Люди типа Бена не станут пускать в ход кулаки. Поппи наверняка имела в виду простой саботаж… Один бизнесмен постарается уничтожить другого бизнесмена. Следующая мысль заставила меня остыть окончательно: Тодд рисковал из-за Сюзанны. Так что пускай сам теперь и выпутывается.

Лео галантно ухаживал за своей невестой, одетой во все бежевое. Я обрадовалась тому, что она была в бежевом. Она выглядела абсолютно бесцветной на фоне блистательной Клео в серебристом одеянии. Они вместе с матерью, в золотом, составляли великолепный тандем. Я смотрела, как Клео танцевала буги-вуги с Дейлом Уокслером, шести футов ростом, крепким сыном-нефтяником Дюка. Он был прекрасным партнером. Клео сказала, что он недавно развелся. Она вся светилась, когда смотрела в глаза Дейла, ее взгляд блестел, почти как ее серебристое платье. Может быть, у них что-нибудь получится? Говард и Сьюэллен тоже танцевали, пока моя сестра не вскинула руки и не воскликнула:

— Я готова! Сил моих больше нет! — И выбежала с танцплощадки с такими же, как у Клео, сверкающими глазами.

Наверное, Клео удалось уговорить Сьюэллен отказаться от ее обычного стиля, потому что сегодня на ней было потрясающе эффектное платье, заказанное у новомодного японского модельера, который специализировался на геометрических рисунках и чистых цветах. Трудно было поверить, что моя сестра из Огайо, которая зарабатывает на жизнь приготовлением разных блюд, явилась на ковбойскую свадьбу в Техас в наряде, который носят токийские стиляги. Непостижимо!

Сьюэллен незаметно перешла в другую категорию. Среди тех, кто прилетел из Лос-Анджелеса, выделялись три веселых женских лица — Лейлы, Клео и Сьюэллен. И прямую противоположность являли собой Поппи, Сюзанна и я. Нет, пожалуй, в другую категорию перешла не Сьюэллен, а ее сестра.

«А ты, Сюзанна, где бы ты сейчас ни находилась, двигай сюда! Тебя ждет большая компания».

* * *

Оказалось, что для всех нас приготовлен сюрприз. На сцену поднялся Бо Бофор и обратился к публике своим хорошо поставленным голосом, в котором сквозила чувственность. Он собирался исполнить песню из фильма, который скоро выйдет на экраны — из «Белой Лилии».

В ответ толпа зашумела. Бо Бофор был очень популярен в Техасе. Я улыбнулась. «Скоро выйдет на экраны!»

Поппи, стоявшая рядом со мной, что-то крикнула ему. И Бо снова наклонился к микрофону и сообщил своим поклонникам, что на следующей неделе на прилавках всех магазинов появится новая пластинка «Любовь уходит», и на ней будет стоять фирменный знак — «Грамзаписи Кинга».

Пораженная, я огладываюсь по сторонам, надеясь увидеть Тодда. А он, оказывается, стоял у меня за спиной и улыбался своей загадочной улыбкой. Он прямо-таки фокусник, у которого из рукава выскочил еще один кролик. Волшебник.

Это ты берегись, Бен Гардения, думала я. Этот Тодд Кинг — крепкий орешек.

Бо пел и Поппи раскачивалась в такт музыке, не глядя на Бо, чей сладостный меланхоличный голос заунывно раздавался в ночной тишине. Наверное, у нее не было потребности смотреть на него. Наверное, ей приятнее было просто слушать его пение.

 

83

Тем июньским днем я вышла из кабинета доктора Харви, к которому приходила на осмотр два раза в год. Через неделю мы отправлялись на лето в Малибу, и мне хотелось пройти обследование до отъезда. Уже минуло два года с тех пор, как мне сделали аборт. Почти ровно столько же снималась «Белая Лилия». Работа шла урывками, и среди киношников разговоры на эту тему так и не прекращались. Главный вопрос звучал следующим образом: сумеет ли студия Кинга вообще закончить фильм?

У трех ведущих актеров постоянно возникали какие-нибудь проблемы. На этот раз у Гая Савареза началось кожное заболевание оттого, что он постоянно красил волосы. Раньше никому и в голову не приходило, что он пользуется краской. Парадокс в том, что он и седым-то не был. Зачем человеку перекрашивать густые белокурые волосы в черный цвет! Непонятно. Теперь, чтобы закончить картину, Гаю приходилось надевать черный парик, поскольку ему запретили прикасаться к его белокурой шевелюре, пока он не вылечится.

Но несмотря на новые осложнения, студия официально заявила, что закончит фильм примерно через два месяца. И хотя затраты превышали все мыслимые пределы за всю историю кино, студии удалось предотвратить полную катастрофу. Тодд сумел покрыть расходы за счет студии грамзаписи и фильмотеки. К тому же вся пресса, и критически настроенная, и доброжелательная, пыталась привлечь внимание публики к кино, невзирая на то, что их рецензии могут вызвать самую неожиданную реакцию. А Бен Гардения, который оставался для меня большой загадкой, пока еще ничего не предпринял.

По дороге к лифту я вспомнила любопытный разговор, который произошел у меня в приемной доктора Харви с одной пациенткой. Хорошенькая девушка с копной вьющихся волос призналась мне, совершенно незнакомому ей человеку, что подцепила лишай.

— Я думала, что нашла одного настоящего мужчину из тысячи. Одного нормального парня среди кучи гомиков. Я знала многих мужчин. И каждый раз в ответственный момент они вели себя довольно странно. Вы никогда не замечали этого? — Я вздохнула. Никогда ничего такого я не замечала. Я не охотилась за мужчинами и не изучала их задницы, не занималась замерами и обсуждением их достоинств. Но чтобы утешить ту девушку, я кивнула. — По-моему, сейчас гомиков стало больше, чем раньше. Наверное, потому, что стать гомиком и попасть в Голливуд — это как бы последняя остановка на жизненном пути. Если вы не застряли где-нибудь раньше, прежде чем добрались до этой станции… — Она неистово встряхнула головой. — И тут я встречаю этого мужчину, этого самца, который производит впечатление важной персоны. Он необыкновенно красив, выступает по радио, делает огромные деньги, ездит в «мерседесе» и хорошо относится ко мне. И как же он поступает? Ни обмолвившись ни словом, он награждает меня лишаем. По-моему, он должен был предупредить меня, правда? Дать мне возможность решить самой?

— Конечно, — ответила я.

— Чудовище! — воскликнула она, не в силах успокоиться.

В билле о правах женщин обязательно должен быть пункт о праве на выбор, подумала я, когда открылась дверь лифта, из которого вышел белокурый мужчина. Когда я прошмыгнула мимо него в лифт, я заинтересованно взглянула на него. Его яркие голубые глаза тоже заметили меня. «Роберт Редфорд знакомится с Вивьен Ли». Наши глаза встретились, и он улыбнулся милой, немного застенчивой улыбкой. Конечно, это была улыбка Редфорда.

Да это же скорее всего тот самый доктор Рот, о котором говорила Клео! Она права. Он действительно двойник Редфорда. Он даже мог бы быть его дублером.

Пока лифт подбирал по дороге других пассажиров, в моей голове крутились самые невероятные мысли, и я улавливала сигналы, поступавшие из разных частей моего тела, из моего подсознания, из того, что называется идом? Что такое ид? Я вспомнила определение этого феномена из «Психологии 401»: психическое состояние, основанное на подсознательных импульсах и желании удовлетворить примитивные позывы. Да, примитивные позывы просто разбушевались во мне, и мое разбитое сердце подсказывало, что лучший способ отомстить — это изменить. Да, я могла оправдать такое решение. В Ветхом завете говорится, что справедливость — не что иное как следование жизненному принципу «око за око». И кроме того, это возбуждает и стимулирует. Постоянно чувствовать себя несчастным довольно утомительно.

Должна признаться, что я уже несколько месяцев подумывала об измене.

Вернувшись домой, я позвонила в кабинет доктора Рота и записалась на прием. Мне хотелось его соблазнить, и я готова была на все, чтобы мой план удался. Меня всегда интересовало, что он за человек, этот Гэвин Рот, и как расшевелить его, как толкнуть на прелюбодеяние.

Целое лето раз в неделю я приезжала к доктору Роту из Малибу. Иногда мне казалось, что ничего не получится. Я почти уверилась в том, что сцена обольщения мне не по плечу. Соблазнить его было невозможно. Но я проявляла завидное упорство. В такие игры я играла впервые, и мне казалось, что я веду себя так, как вела бы себя Скарлетт О'Хара. я была нежной, очаровательной, остроумной, сексуальной, соблазнительной, невинной, смелой, холодной, теплой, и, надеюсь, неотразимой. Иногда мне казалось, что он поддается, что он «запал» на меня. Однако наши встречи оставались чисто деловыми. Он выслушивал меня, как принято у психиатров. Но я, конечно, и не думала говорить о чем-то действительно важном. Последнее время я вообще редко с кем делилась своими проблемами.

Я вела себя легкомысленно, весело шутила, иногда отпускала даже двусмысленные остроты. Кокетство стало моей второй натурой, моим образом жизни. Я привыкла скрывать свои истинные чувства.

Уже наступил сентябрь, и мне казалось, что мой последний визит пройдет так же безрезультатно, как и первый, хотя я знала, что нравлюсь ему. Женщины чувствуют такие вещи. Между нами ощущалась напряженность, и хотя я действовала не столь откровенно, как Клео, все же многое в моем поведении имело определенный смысл. Я загадочно улыбалась, строила глазки, облизывала губы и вызывающе закидывала ногу на ногу — словом, разговаривала с ним на том особом языке, который называется языком тела. И уж кому как ни психиатру понимать язык тела.

Я взяла у дежурного талончик. На нем должна поставить штамп медсестра доктора Рота, Розмари, как две капли воды похожая на Мерилин Монро. Голливуд кишел этими поддельными Мерилин. Я доехал на лифте до четырнадцатого этажа. Сегодня, думала я, пора переходить к решительным действиям. Пора кончать с этим.

Я болтала минут десять, пересказывая в подробностях мой недавний спор с Ли. Я-то знала, что все эти перебранки — пустое, просто мы с Ли любили упражняться в этом жанре. Но таким образом можно было заполнить час, отведенный на прием, точнее — пятьдесят минут стоимостью сто долларов. Не такая уж страшная цена, думала я, и если пересчитать на минуты, получится два доллара за минуту, тогда как юристы в Беверли-Хиллз брали по три.

Он прервал меня на полуслове в тот момент, когда я рассказывала как Ли повернулась ко мне спиной и принялась назло мне вручную резать лук, хотя специально для этого я купила ей электрическую машинку.

— Она наотрез отказалась и демонстративно повернулась ко мне задницей…

И тут он грубо прервал меня.

— Миссис Кинг, зачем вы напрасно тратите мое и свое время, пересказывая эту дурацкую перебранку с вашей служанкой? Если вы сейчас не перестанете пудрить мне мозги и не скажете, что вас на самом деле беспокоит, нам придется…

Почему он так злится? Может потому, что чувствует сексуальное напряжение? Как бы там ни было, я тоже устала от этой игры. Во всяком случае я готова была раскрыть карты, и он, наверное, тоже.

— Хорошо, доктор, — тихо проговорила я. — Я скажу, что не дает мне покоя. Мне очень хочется переспать с вами.

Он скривился. Казалось, он вне себя, хотя такие предложения он слышал не впервой. Мы оба жили в порочном обществе. Он холодно произнес:

— Боюсь, я не имею права вступать в половую связь со своими пациентками, даже если мне кто-нибудь нравится.

Но я уже приступила к делу и намеревалась идти до конца, как бы он ни сопротивлялся и как бы мне самой ни было стыдно. Кроме того, я видела, что он не остался равнодушен к моим попыткам соблазнить его.

Я обольстительно улыбнулась и начала расстегивать свой белый шелковый халат.

— Пожалуйста, доктор Рот. Поверьте, это не имеет никакого отношения к вашей врачебной этике. Не вы соблазняете меня. Мы запишем в протоколе, что это я соблазняла вас. — Я сняла жакет и начала расстегивать блузку. И скажем, что мы оба пошли на это добровольно, как два старых друга, а не как врач и пациентка. И более того, — говорила я, расстегивая свой кружевной лифчик, — этические соображения вообще не должны вас волновать. Ведь это Голливуд!

Когда я обнажила грудь, он бросился к двери и запер ее, но, похоже, это сделал просто потому, что растерялся и не знал, как быть. Или он сделал это чисто механически. И потом с пылающим лицом повернулся ко мне, готовый отразить атаку и отстоять честь своей профессии. Но я обвила руками его шею, прильнула губами к его губам и прижалась к нему всем телом. Он попытался оттолкнуть меня, но у меня была железная хватка. Он еще сопротивлялся, но постепенно его сопротивление стало ослабевать. К счастью, рядом стояла кушетка, обитая коричневой кожей, потому что через несколько минут он сдался, как я и предполагала. Этот «сценарий» писала я. Однако у меня было такое чувство, что и доктор тоже все эти недели мечтал обо мне. Иначе мне бы не удалось совратить его, как бы настойчива я ни была.

Я ехала домой и размышляла о случившемся. Все происходило в какой-то спешке, он нервничал, боялся, что медсестра за стенкой что-нибудь заподозрит. По правде говоря, я тоже нервничала. Однако это увлекало, и нельзя сказать, чтобы мне было неприятно.

Если бы я только могла кому-нибудь рассказать эту занимательную историю. Совращение доктора Гэвина… Жаль, что я не имела возможности поделиться впечатлениями с Тоддом. Он любил смешные истории. Или с Сюзанной. Она бы от души хохотала.

«При одном взгляде на старые титьки доктор впадает в уныние и застывает. Как же можно его винить? И вот появляюсь я — обольстительная, полная жизни Вивьен, хлопаю длинными ресницами и трясу перед его глазами своей чудесной грудью с ярко-розовыми сосками. Правда, недавно я набрала лишних полфунта веса, но с другой стороны, если такого превосходного тела становится больше на целых полфута и оно сияет перед вами на кожаной коричневой кушетке, устоять невозможно. Да, я совратила его на коричневой кожаной кушетке».

Если б мой рассказ не развеселил слушателей, я могла бы придумать что-нибудь посмешнее. Я могла бы сказать: «Он ласкал мою белую грудь. Он наклонил голову и впился губами в мой возбужденный сосок. «Вам это обойдется в три доллара, хотя я обычно беру по два доллара за минуту», — пробормотал он».

Я усмехнулась при этой мысли. Забавный штрих! И тут загорелся красный свет, я резко нажала на тормоз и разревелась. Мне давно стукнуло тридцать пять, а я только сейчас впервые изменила Тодду. Оказалось, что я мучительно переживала все случившееся. И доктор Рот был тут ни при чем. Он все делал так, как надо. Он нежно целовал мои губы, шею, уши, груди. У этого чудного светловолосого парня был маленький нос, однако он полностью опровергал теорию о соотношении величины носа и размера члена.

Да, мне было горько и, наверное, вряд ли мне захочется повторить этот эксперимент.

Я снова тронулась в путь. Нет, я не жалею, что сделала это. Даже рада. Но нельзя сказать, что в то же время я не испытывала глубокой грусти. Ведь это еще больше расширит пропасть между мальчиком и девочкой, которые встретились осенним днем девятнадцать лет назад и полюбили друг друга.

Я зашла задом, чтобы проверить, в каком состоянии бассейн. Сегодня понедельник — день, когда к нам приходит чистильщик Мануэль. Мне хотелось убедиться, что он снял желтоватую пленку, покрывавшую кафель по краям бассейна. Да, все блистало чистотой. На гладкой поверхности воды не было заметно ни дохлых насекомых, ни опавших листьев… А в моей жизни все иначе. Моя жизнь как озеро, сплошь покрытое опавшими листьями.

Ли была на кухне, она стояла у огромной, как в ресторане, духовки и что-то размешивала.

— Что вы там готовите? — спросила я и получила в ответ сердитый взгляд. — О, это чудесно, Ли. Действительно чудесно.

Я устала и сейчас, наверное, своим эксцентричным поведением напоминала Ли. Сегодняшнее событие не давало мне покоя, как бы я ни старалась убедить себя, что оно не произвело на меня особого впечатления.

— Телефонные звонки, — пробормотала Ли и кивнула головой в сторону телефонного аппарата стального цвета, рядом с которым на гранитной подставке лежала записная книжка.

Я быстро проглядела ее, оторвала верхнюю страницу и спросила:

— А чем занимаются Мики и Мэтти?

— Они в детской. С ними их приятель Тути.

— Отлично. Я поднимусь наверх и немного полежу. Пожалуйста, поднимите трубку, если кто позвонит.

— Мусорный ящик уже переполнен, — она подозрительно посмотрела на меня. — А что с вами стряслось?

— Ничего не стряслось, — сердито ответила я. — Просто немного устала, вот и все. Попозже я вызову мусорщика.

— Надоел мне этот аппарат, — услышала я, поднимаясь наверх.

Я сняла покрывало с одной из кроватей, на месте которых два года назад стояла одна огромная кровать, сбросила туфли и залезла под одеяло с головой. Я не винила Ли в том, что ей надоело возиться с мусором. Бывают дни, когда человек устает буквально от всего.

Затем я снова стянула одеяло, поглядела в потолок и громко пробормотала сама себе:

— Так в чем же дело, Баффи Энн? Почему ты не чувствуешь себя счастливой? Ты только что переспала с замечательным, очень красивым мужчиной. К тому же ты очень давно этим не занималась.

Догадался ли Гэвин Рот, что хотя я и была инициатором всего этого, в последний момент у меня сдали нервы, что меня переполняли противоречивые чувства. Я поддалась зову плоти, равно как и желанию отомстить. Но с другой стороны, я не знала, куда мне деваться от стыда и смущения за свое поведение. И в смятении чувств четко вырисовывалась главная мысль: «Я покажу тебе, Тодд Кинг!» Но потом все эти сумасбродные переживания потонули в нахлынувшей на меня волне раскаяния. Я думала о молоденькой девочке, которая была убеждена, что в жизни может быть только один мужчина.

Я снова представила себе, как мы с Гэвином развлекались.

«Он целовал мне губы, ухо, шею, грудь. Я откинула голову назад и изогнулась всем телом. Он подтолкнул меня к кушетке… Я склонялась все ниже… ниже… запустив свои пальцы в его чудные белокурые волосы».

Но, как я ни пыталась, я не могла отогнать другую картину, которая упорно вставала у меня перед глазами: я наклоняюсь и зарываюсь лицом в темно-рыжие кудри.

«О Боже, какой он был милый! Какой милый! И смешной! Такой смешной! О Боже, ты знаешь, как я его любила!»

Я вздрогнула, когда у кровати зазвонил телефон. Не буду отвечать. Ведь мы же с Ли договорились, что трубку возьмет она?

Я услышала, как Ли кричит мне. Сколько раз призывала ее пользоваться внутренним телефоном — никакого толку.

«Ради Бога, Ли, уходите. У меня болит душа».

А она уже подошла к двери спальни.

— Возьмите трубку, — проворчала она.

Вместо этого я поднялась и взмолилась через закрытую дверь:

— Я не хочу ни с кем говорить. Скажите: меня нет дома. Пусть сообщат, что надо.

— Это Меган. Она настаивает, чтобы вы переговорили с ней, — зловеще проскрежетала Ли.

Я подбежала к телефону.

— Меган, что случилось?

— Я скажу тебе, что случилось, мамочка! А случилось то, что сегодня День Спектаклей в нашем танцевальном классе, и ты обещала там быть. Если тебя это действительно интересует, мамочка!

— Конечно, я приеду, — оправдывалась я. — Через десять минут. Я уже выхожу из дома. Так что надевай свое трико, поняла?

— Ты не можешь доехать сюда за десять минут. Я подозреваю, что ты вообще забыла о Дне Спектаклей.

— Нет, не забыла. Возвращайся к ребятам, а я буду через пятнадцать минут, хорошо?

Утром я еще помнила об этом, но то, что произошло со мной днем, вышибло из моей головы все на свете. Я надела туфли, схватила сумку и ключи.

— Вернусь через два часа, Ли, — крикнула я, выходя из дома. — Проследите, чтобы дети не поубивали друг друга. Когда вернется Митч, передайте ему, что я велела позаниматься на пианино.

И вот я снова в машине и мчусь в обратную сторону. К бульвару Сансет. Затем сворачиваю налево, на Бэррингтон, где находится Брентвудская студия танцев.

На стоянке берешь билетик. Пристраиваешь машину на свободное место. Потом пересекаешь маленький садик и идешь вверх по ступенькам в салон, которым заведует Таня Станислава. Настоящая бруклинская девчонка, которая клянется, что двадцать лет назад танцевала с самой Мартой Грэм. Похоже, с ней танцевали все!

Ко мне подбежала Меган.

— Надеюсь, ты довольна. Ты могла пропустить мое выступление! — громко прошептала она.

Она такая хорошенькая, подумала я, наверное, в тысячный раз. И сотни тысяч раз я повторяла себе, что она очень походила на своего отца.

— Но я не пропустила его. Вот что важно. Когда твой выход?

— Через пять минут. Удивляюсь, что ты вообще сюда приехала.

— Меган! Но я же здесь!

— Хорошо, — неохотно согласилась она. — Мне пора на сцену, иначе меня убьют. Я просто хотела убедиться, что ты тут. — Я кивнула. — Через минуту может появиться папа, — сообщила она, — но я больше не могу ждать. Мне надо на сцену.

— Откуда ты знаешь, что он придет?

— Он сам сказал сегодня утром. Ты еще была в постели, — осуждающе заметила Меган. — И я позвонила ему тогда же, когда и тебе. Его секретарша сказала, что он уже уехал. — Я снова кивнула. — Вот видишь: он не забыл, — добавила она.

«Он многое забыл, девочка моя!»

Кто-то шепотом позвал Меган.

— Ты бы лучше где-нибудь села, мама. И займи место для папы рядом с собой.

«Я всегда делала это, Меган. До недавнего времени».

 

84

Когда на следующей неделе я пришла на очередной сеанс, Гэвин Рот сделал отчаянное усилие восстановить между ними прежние отношения врача и пациента. Мне стало жаль его. Я знала, как тяжело расставаться с привычными представлениями.

Неужели он не знает, что это бесполезно? Не знает, что если уж ты сделал шаг вперед, обратной дороги нет?

Я попыталась подбодрить его.

— Вы не нарушили никаких правил. Вы не обманули доверчивого пациента. Это я, пациентка, недвусмысленно предложила вам провести психосексуальный эксперимент на вашей коричневой кушетке. Вы должны винить меня. — Но он поморщился. Тогда я добавила: — Если вы настаиваете, я снова могу вам что-нибудь рассказать. Я могу говорить на многие темы. Мы уже обсуждали Ли и детей. Может потолкуем о Бесс? Бесс приходит к нам убираться по вторникам, средам и пятницам. Но она меняет свой график, как захочет.

— Она такая же необычная личность, как и Ли?

— Не совсем. Ли, конечно, не любит Бесс. А еще существует Герман, который моет окна. Он появляется примерно раз в месяц. И Марлена, прачка, которая приходит два раза в неделю. Говорят, что она изменила свое имя, и раньше ее звали Эльвира.

— А кто еще существует в вашей жизни? — поинтересовался он, глядя на меня зачарованным взглядом.

— Еще — маленький человечек по имени Апекс, специалист по хрустальным люстрам. У нас их три. Одна висит во французской комнате, которая раньше была обставлена в стиле Людовика Четырнадцатого, а теперь, — в стиле Людовика Шестнадцатого. Так шикарнее. Еще одна — в английской гостиной… георгианский стиль. А самая большая висит, конечно же, в холле. Итальянское Возрождение.

— А какой национальности ваша кухня? — спросил он, заметно волнуясь.

— Американская… Сталь — нержавейка, понимаете?

— А что еще?

— К нам приходит Мануэль, который чистит бассейн. Два раза в неделю. А еще Хиримото со своей командой. Три раза в неделю. Земля и водоснабжение. Водоснабжение — очень важная вещь. Жуан. Он приходит раз в неделю мыть машины. Что вы предпочитаете: обсуждать Жуана или заняться любовью?

Заниматься любовью — вот как это называется.

Я хорошо помню, как когда-то один парень сказал: «Заниматься любовью не значит любить».

Гэвин принялся расстегивать мое платье после того, как я сама заперла дверь.

— Мы могли бы поговорить о вашем муже, — произнес он с какой-то ноткой отчаяния в голосе.

Я мягко улыбнулась. И покачала головой.

— Нет, вы не правы. Мы не сможем поговорить о моем муже. Во всяком случае сейчас. — А затем добавила: — Вы же знаете, назад пути нет.

Следующие три сеанса Гэвин, к великому моему облегчению, уже не делал попыток лечить меня. Он перестал спрашивать о моем муже и нашем браке. Мы даже стали друзьями, не говоря уже о том, что были любовниками. Правда, я решила, что в наших же интересах оставаться безразличными друг к другу, хотя, конечно, я постыдно лицемерила в данном случае, потому что на самом деле он мне нравился. Там временем я поняла, что нервы мои успокаиваются, однако не столько от его болтовни, сколько от наших любовных утех. Естественно, это пошло, но в то же время довольно смешно, и мне было ужасно жаль, что нельзя никому рассказать об этом.

Правда, Гэвина не переставал мучить вопрос оплаты. Он не хотел брать деньги за сеансы, которых не было. Ведь это надувательство. Но я настаивала на том, чтобы Тодду присылали счета. Что подумают медсестра, бухгалтер, доктор Сильверштайн, если не будет никаких счетов, никаких рецептов, учитывая, что я регулярно прихожу на прием? Что касается моего мужа, то он знает что я посещаю психиатра. И ждет, когда придет счет.

— Вот в этом-то все и дело. Это я и хочу сказать, — уточнил Гэвин. — Мы не должны больше встречаться здесь, в кабинете. У меня для этого есть другое место. Я бы мог перенести вот это… — он пытался подыскать слово, но так и не сумел, — из кабинета ко мне домой. Я оскверняю свою кушетку, да еще беру за это деньги с вашего мужа. Знаете, каково мне?

Я усмехнулась.

— Мне кажется, нам лучше не думать об этом. — Он действительно был очень мил и совершенно не похож на мужчину из Лос-Анджелеса. Как ему удалось сохранить наивность? — Считается, что я нахожусь здесь, у врача. Считается, что здесь за запертыми дверями проводится сеанс наедине с пациентом. Так что берите свои деньги. — Я снова усмехнулась и порывисто взмахнула рукой. — Вы действительно честно отрабатываете свои деньги!

Да, я была довольна тем, как мы устроились. Но мне казалось, что Гэвин отнюдь не блестящий специалист. Иначе он бы все-таки понял, что лучшее лекарство для меня — изменять Тодду за его же деньги.

Но он не хотел отступать от своего решения.

— Если вы не хотите бывать у меня дома, то могли бы приходить сюда после окончания рабочего дня.

Он имел в виду — после того, как уйдет Розмари. По-моему, она уходила после пяти. Наверное, за пределами этой конторы у нее была какая-то совсем другая жизнь. Возможно, она, как многие одинокие женщины, охотилась за мужчинами и надеялась, что однажды судьба улыбнется ей. В отличие от замужних женщин, которые бездействовали и полагали, что смогут вечно держать при себе мужа.

Потом я спросила себя, нет ли у Гэвина романа с Розмари. Почему бы нет? Они оба одиноки. Он красив, и она довольно хорошенькая. Хотя мне, конечно, все равно, говорила я себе. Я нисколько не ревную. Ревнует тот, кто любит. Кто хочет, чтобы этот человек принадлежал только тебе. А я не была влюблена. Я не могла влюбиться. Любить — значит расходовать свои душевные силы, а я этого не хотела. Все мои душевные силы уходили на другое.

Я сказал Гэвину, что вряд ли сумею приходить после того, как у него закончится прием. Но он настаивал. Он просмотрел свой график.

— Лучше всего по вторникам. Тогда мы могли бы и поужинать вместе.

Я знала, чего он добивался: он хотел, чтобы наши отношения не ограничивались играми на его драгоценной кушетке и переросли в нечто более серьезное. Но вопрос об ужинах отпадал сам собой. Интимный ужин в полумраке ресторанов? А это уже подразумевает тайную связь. Значит, я еще больше запутаюсь. Нет, на это у меня просто не было времени. Я этого не хотела ни умом, ни сердцем.

— По вторникам невозможно. По вторникам в пять часов у меня урок игры на пианино. — Однако, потом я подумала, что разок могла бы попробовать прийти к нему после работы. Но только никакого ужина. — Хорошо, — сказала я. — Если для вас это так важно, один раз я могла бы поменяться часами с Ли: у меня урок в пять, а у нее — в два.

— Ли тоже учится играть на пианино?

— Да. Похоже, она всю жизнь мечтала научиться играть. По вторникам к нам приходит мисс Гэффни и поочередно всем дает уроки: Мэтти — в три, Митчелл — в четыре, мне — в пять, Меган — шесть. Ну а Ли приходится играть в два.

— Замечательно, — растроганно проговорил он.

Во всяком случае теперь он не будет думать, что я какая-нибудь обычная сучка, подумала я.

— Не знаю, насколько это замечательно. Теперь, когда Ли учится играть на пианино, она не перестает жаловаться, что это я заставила ее. Разве я виновата, что у нее болят пальцы из-за артрита?

Он радостно рассмеялся и посмотрел на часы.

— Отлично. Значит, до завтра. Увидимся в пять.

И торопливо повел меня к выходу. Мы уже захватили время, отведенное на следующий прием. Не считая десятиминутного перерыва. А пациенты не должны встречаться друг с другом в дверях. Я выскользнула из кабинета, стараясь не смотреть в глаза другого пациента, который в раздражении расхаживал туда-сюда по приемной. Однако я не могла удержаться от соблазна и не улыбнуться Розмари победной улыбкой: я отвоевала у ее доктора лишние десять минут. В ответ она недовольно мотнула головой, взметнув длинными аккуратно уложенными крашеными волосами. Я могла бы ей сказать: «По словам Клео Мэйсон, укладка нынче не в моде. Сейчас носят стрижку».

Но не стала.

И только сев в машину, я поняла, что раз сегодня понедельник, значит на этой неделе мы с доктором будем встречаться два дня подряд, потому что завтра мне снова ехать к нему. А это усложняло ситуацию. Таких вещей мне надо избегать. Избегать углубления наших отношений.

Я приехала в его контору в пятнадцать минут шестого. Как ни странно, я волновалась. Ведь мы впервые окажемся действительно наедине: в приемной никого, входная дверь на замке.

Он был без пиджака, рукава рубашки закатаны, узел галстука ослаблен. В наши прошлые встречи он был либо полностью одет, либо полностью раздет. А сейчас, в пятнадцать минут шестого, я застала просто отдыхающего человека, расслабленно потягивающего виски после окончания рабочего дня.

— Присоединитесь ко мне? — спросил он. — Это шотландское виски, без льда.

Я кивнула, и он протянул мне пузатую рюмку с золотистым напитком. В воздухе веяло чем-то совсем другим, и он тоже чувствовал это. Появилась интимность, которой не чувствовалось во время дневных приемов. Несмотря на то что тут стоял большой рабочий стол, а вокруг висели полки, уставленные специальной литературой, я легко уловила тонкий запах цветов и услышала раздававшиеся где-то вдалеке звуки скрипки. Слишком интимно. Слишком много тепла. Я совершила ошибку, согласившись прийти сюда после работы. Мне казалось, что я задыхаюсь от запаха цветов, от звуков музыки, от его близости. Я решила уехать. Немедленно. Я поставила стакан и направилась к двери.

Он сначала удивился, а потом обиделся.

— Вы же только приехали.

— Знаю. Но я не могу остаться. По-моему, я забыла что-то на плите…

— Но вы же не готовите, — сказал он с укором. — У вас же Ли готовит.

— Ли сейчас играет на пианино. Извините. Мне действительно пора. В другой раз… в другое время.

Я выскочила из приемной. Сердце отчаянно колотилось. Я чуть не попалась. Я прошла к лифту. Но вскоре замедлила шаг, надеясь в глубине души, что он рванется за мной, обнимет, поцелует в волосы, в губы, в нос, шепнет мне что-нибудь на ухо и вернет меня в свой кабинет. Но ничего этого не случилось, и я нажала на кнопку.

Я ехала в машине, совершенно сбитая с толку. Я дура. Дура, которая не знает, что хочет. Но сейчас наступил решающий момент, когда я должна разобраться, что мне все-таки надо. Так чего же я хотела?

«Он положил меня на кушетку, опустился рядом на колени, принялся целовать… Мне было хорошо… чудесно».

Но я отогнала от себя эти мысли.

Домой меня не тянуло. И я решила заехать к Кэсси. Наверное, она сейчас кормит Дженни ужином. Мне всегда было легко с Кэсси. Она не задавала вопросов, ни о чем не судила строго. Мы обе безропотно сносили наши невзгоды.

Когда я приехала, они только что кончили ужинать и собирали головоломку. Потом Кэсси дала Дженни книжки с картинками и уложила в постель, а мы сели в кабинете, не включая свет. Сумерки вполне соответствовали нашему настроению.

Она налила себе вина, а я отказалась от спиртного. Я подозревала, что в последнее время она слишком много пьет, но не считала себя вправе давать ей советы. Я думала, что она спросит меня, как идут съемки «Белой Лилии». Это было уже просто смешно. Вначале буквально каждый спрашивал, когда же, наконец, начнут работу над фильмом. Теперь же всех интересовало, когда съемки закончатся. Но Кэсси не задала мне этого вопроса. Казалось, она потеряла к съемкам всякий интерес. Теперь ее мать была больна, и Кэсси решила, что и фильм, и Гай уже не имеют для нее никакого значения. Она спросила о другом: чем я занималась эти дни. И я сказала, что ходила к психиатру.

— Ты! — с усмешкой воскликнула она. — Но, по-моему, ты единственный нормальный человек из всех, кого я знаю.

— Нет, не вполне нормальный, — улыбнулась я.

— Именно, что вполне. Помнишь, несколько лет назад ты советовала мне обратиться к психиатру. Наверное, надо было тебя послушать. Может, тогда бы я так не запуталась.

— Сейчас еще не поздно, — заметил я, хотя сама не очень в это верила. Бесполезно было тратить остатки своей энергии на то, чтобы убедить ее. Она и раньше не очень-то меня слушала. А сейчас и подавно.

— Слишком поздно, — решительно заключила она.

В ее голосе, как всегда, звучали нотки безнадежности, и я вдруг почему-то опять начала успокаивать ее.

— Тебе просто нельзя сдаваться, Кэсси. Ты слишком молода, чтобы сдаться. Почему ты не позвонишь Уину? Пусть он напрямую откажет тебе.

— Его молчание и есть отказ. Он настаивал, чтобы я во всем призналась матери, считал, что это необходимо. Ну, ты помнишь… Но он ясно дал мне понять, что только в этом случае будет иметь со мной дело. А теперь я уже ничего не могу ей рассказать. Она больна и вряд ли вообще поймет, о чем я говорю. И я даже не могу в угоду Уину разорвать свой брак. Потому что рвать уже нечего. Он сам умер. Так что я уже ничем не могу доказать Уину свою любовь. Доказать, что он первый, а не второй в моей жизни. Ни один мужчина не хочет быть вторым. Даже если это не любовь, а каприз. Теперь он решит, что я бросилась к нему, потому что меня отвергли. Он больше не хочет меня видеть. Да и с чего бы ему хотеть меня видеть?

— Потому что он любит тебя, — заметила я. — И несмотря ни на что знает, что и ты любишь его. Потому что существует Дженни. — Произнеся эти слова, я почувствовала, что у меня в душе затеплилась надежда. Может быть, сейчас мне все-таки удастся ее уговорить? — Кэсси, — настаивала я, — он не может отказаться от Дженни.

— Я не могу использовать для этого Дженни.

— А почему ты решила, что не можешь? — возразила я. — Слушай внимательно, Кэсси. В этой жизни приходится использовать все, что у тебя есть. И кроме того, ты сделаешь это для Дженни. Дай своему ребенку надежду. Верни ей настоящего отца! — Похоже, мои слова убедили ее. Она сделает это для Дженни. Я заметила по ее глазам, что она решилась. — И не звони. Поезжай! В ближайшие выходные. Эти дни вы можете провести вместе.

— Но моя мать… Дженни…

— С мамой останутся ее сиделки и друзья. А Дженни можешь привезти к нам.

Она взглянула на меня, и впервые за эти годы в ее глазах засияла надежда — впервые с тех пор, как они с Уином расстались.

— Да? — спросила она, ожидая подтверждения моих слов.

— Да! Конечно да, Кэсси!

— Я так и сделаю! Баффи, спасибо тебе!

И она бросилась меня обнимать.

— Не за что меня благодарить.

— Есть за что. Я благодарю тебя за то, что ты моя подруга и не махнула на меня рукой.

Черт возьми… Я почувствовала, как у меня из глаз покатились горячие слезы.

Должен же от меня быть хоть какой-нибудь прок…

Во всяком случае, нельзя сказать, что этот день пропал зря.

 

85

До конца недели я не могла думать ни о чем другом, кроме своего бегства из кабинета Гэвина во вторник. Интересно, это конец? Хочу ли я, чтобы это был конец? Так быстро? С самого начала мне бы следовало все понять. Я должна была бы понять, что Гэвин — человек серьезный, и те отношения, которыми я собиралась ограничиться, он долго терпеть не станет. Что рано или поздно они или совсем прекратятся, или же перерастут в нечто более серьезное. И он не мог не понимать, что я не тот человек, который способен на более серьезные отношения. Я не могла решить, стоит ли мне продолжать регулярно ходить к нему по понедельникам.

В пятницу утром позвонила Сьюэллен. Она сказала, что будет дома весь день и предложила забежать к ней. Мы уже давно не говорили с ней по душам. Я поехала к ней после обеда, надеясь, что она не станет меня допрашивать.

Нет, это был Лос-Анджелес, и лошадей здесь мало. Одни автомобили. Много-много автомобилей, переходящих из ряда в ряд, наполненных энергичной музыкой. У светофора девушки начинали причесываться. Большинство машин было спортивного типа, на многих бамперах были наклейки. Наклейки с дорожными лозунгами. Действительно, как без них обойтись?

Я свернула в квартал, застроенный домами из стекла и темного дерева. Я вспомнила, что Сьюэллен выбрала этот район из-за детей, поскольку он был в стороне от оживленных магистралей с их бесконечными потоками машин. Я взбежала по ступеням террасы, и Сьюэллен, в белом поварском фартуке, с волосами, заплетенными в две косички, открыла мне дверь. Из недр дома доносились аппетитные запахи.

— Я думала, ты готовишь в том домике, что вы восстановили с Клео.

— Сегодня у меня выходной, и я готовлю для семьи. Я подумала, что пора их побаловать.

Я прошла за ней в кухню, оборудованную по последнему слову науки и техники, отделанную выбеленным дубом. Она соединялась с оранжереей, где росли герани, цвели орхидеи, было множество разных трав.

— Ну, и что происходит? — как бы между прочим спросила Сьюэллен. Слишком уж между прочим. С того самого дня, как моя сестра потребовала, чтобы я отдала свои драгоценности ради спасения брака, она относилась ко мне с подозрением.

— Ничего особенного.

— Ты еще ходишь к этому психоаналитику?

— Да, хоть какое-то развлечение, — ответила я. — Вы с Клео работаете без передышки, а Кэсси возится с матерью… И Сюзанна тоже работает, — поспешно добавила я, не желая, чтобы у Сьюэллен возникло хоть малейшее подозрение, почему это я не вспомнила о ней. — Мне просто не с кем поиграть. А если у женщины нет дела, то она набрасывается на детей и мужа. Она без конца их воспитывает. Разве не так?

Она проигнорировала мое последнее замечание.

— У тебя есть и друзья.

Я поморщилась:

— Ничто не заменит старых друзей.

— Твоя беда, Баффи, в том, что ты привыкла работать. Для тебя это было лучше.

— Ты так никогда раньше не считала. Там, в Огайо, ты всегда говорила, что я должна сидеть дома с детьми.

Она открыла дверцу духовки, посмотрела внутрь и опять захлопнула дверцу.

— Это было давно, а сейчас — совсем другое дело. То было в Огайо.

— Ну и что? Какое это имеет значение?

— А то, что там было меньше соблазнов…

— Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Кроме того, твои дети уже большие. Почему бы тебе не начать работать на студии, Баффи? Ты сможешь быть им полезна. Ты им нужна. Говард говорит, что Тодду нужен человек, чтобы управлять компанией звукозаписи.

Я скривилась.

— Ах, это. Очередной продукт деятельности Тодда по омоложению. Реформированная «Голд рекордз Компани».

— Говард говорит, что Тодд действительно вернул этой компании былую славу.

— Да. Думаю, им здорово повезло, что у них оказались записи Бо. Но если дела у них идут настолько хорошо, то зачем им я?

— Что с тобой происходит? Неужели тебе безразлично, что Тодд из сил выбивается?.. Да и Говард тоже? Они же работают на износ.

— Тогда пусть Тодд переложит часть работы на других исполнителей. И если ты не перестанешь меня воспитывать, я поеду домой. Я приехала сюда немного поболтать и развлечься, а не для того, чтобы ты меня здесь пилила.

— А что думает Тодд о твоем посещении психиатра?

— Не знаю. Я с ним это не обсуждала.

— Баффи, ты счастлива?

— Ну и денек! Ну что это за вопрос? Конечно, я счастлива. О такой жизни, как у меня, мечтают все молодые американки. Ведь я живу в Беверли-Хиллз.

— И что, жизнь в Беверли-Хиллз делает тебя счастливой?

— Ну разумеется. Это означает, что если я буду проявлять осторожность и держаться поближе к дому и к бульвару Сан-сет, то так и просижу в этой золотой клетке. В Южной Калифорнии именно это и означает счастье. И еще раз повторяю, Сьюэллен, я приехала к тебе не для того, чтобы меня допрашивали.

— И почему же ты приехала?

— Потому что ты меня пригласила. Я уже сказала — просто поболтать. А также посмотреть, как ты. Проверить, нет ли у тебя каких-либо проблем, — улыбнулась я ей.

— А у тебя, Баффи?

— Что у меня?

— Возникли какие-то проблемы?

Я встала и подошла к плите. Затем подняла крышку, сунула палец в кастрюлю, потом облизнула его:

— Вкуснота!

— Это не ответ!

— Что здесь происходит, Сьюэллен, что это за семейные обеды?

— В последнее время я обычно готовлю для других, а домой — детям и Говарду приношу то, что останется. Но когда появляется возможность, я стараюсь приготовить для Говарда что-нибудь особенно вкусное и питательное, по-настоящему домашнее, так, чтобы он потом целый месяц об этом вспоминал. В конечном счете, — добавила она после небольшой паузы, улыбнувшись, — я хочу его испортить для какой-нибудь похотливой киски, которая обрушит на него африканские страсти, но будет держать на йогурте.

Я засмеялась, довольная тем, что у Сьюэллен еще осталось чувство юмора.

— Помнишь, когда мы были совсем девчонками, ты говорила: «Обращайся с ними хорошо, но разносолами не балуй».

Она улыбнулась при этом напоминании.

— Да.

— Ну пахнет ужасно вкусно. Как будто я умерла, попала в рай, и мама готовит обед.

— Это не мамин обед. Это еврейская кухня.

— И когда это ты начала приобщаться к еврейской кухне?

— В последнее время я стала читать книги по еврейской кулинарии… просто так, для развлечения. Мне хотелось, чтобы Говард ел то, к чему привык с детства, чтобы он понял, что этот дом из стекла и дерева — это его дом. А дом — это то, где находится сердце, Баффи.

— О Боже! Перестань все обобщать! Будь поестественней. Так что все-таки у тебя в кастрюле? Когда я обмакнула палец, мне показалось, что вкус божественный.

— Это голубцы.

Я опять заглянула в кастрюлю. Пухлые капустные колбаски плавали в томатном соусе, сверкая блестками жира. Я опять сунула палец и отколупнула кусочек, слегка обжегшись. Сунула в рот.

— М-м-м! Горячо, но объедение!

— Ты сядь. Сейчас дам тарелку и нож с вилкой.

Я покачала головой.

— А что еще ты приготовила?

— Циммес.

— Что это за тиммес?

— Не тиммес, а циммес. Это сладкий картофель, морковь и чернослив. — Она открыла крышку кастрюли, и я опять сунула туда палец. — Подожди, — остановила меня Сьюэллен. — Сейчас дам тарелку. Садись.

— Нет. Между прочим, кисонька-лапонька, у нас дома такое готовилось. Только мама называла это морковным рагу.

— По-моему, ты ошибаешься. Мама предпочитала немецкую кухню.

Я покачала головой.

— Мне кажется, по вкусу это очень похоже. А ты как считаешь?

— Ну вообще-то сходство есть, — согласилась она и открыла дверцу духовку. Я заглянула внутрь.

— Ага. А это лапшевник, — торжествующе объявила я. — Разве не так?

— Да. Это кугель. С золотистым изюмом.

— А мама предпочитала черный изюм. Представляешь, я ни разу после смерти мамы не пробовала лапшевник. Дай мне рецепт. Может, сумею уговорить Ли приготовить его.

— Хочешь кусочек?

— Да. Только поменьше. Просто тонюсенький ломтик. Не хочу портить фигуру.

— От маленького кусочка ты не растолстеешь.

— О Господи! Ты говоришь прямо как еврейская мамаша. Или по крайней мере мне кажется, что так говорят все еврейские мамаши.

Как я и предполагала Сьюэллен отрезала мне здоровенный кусище, и я, со стенаниями, съела все до последней крошки.

— М-м-м, потрясающе, — заключила я, собирая вилкой последние кусочки.

— У меня есть еще говяжья грудинка.

— Хочу взглянуть.

— Она в холодильнике — охлаждается. Я потом сниму с нее жир, залью специальным постным соусом и положу в духовку, чтобы разогреть. Но давай-ка я тебе лучше покажу десерт.

Она протянула мне украшенный клубникой торт.

— Это тоже еврейский торт? — спросила я, стараясь не улыбнуться.

— Нет, мой любовный торт. — Она наклонила блюдо так, чтобы я смогла увидеть верхушку. Там было кремом написано: «Я люблю тебя, Говард».

— О Господи! — И я расплакалась.

— Что случилось? Ну я так и знала, что что-то не так!

— Все так, — возразила я, вытирая глаза кухонным полотенцем. — Просто растрогалась, только и всего. И торт прекрасный и чувства тоже. Старина Говард сегодня вечером будет ужасно доволен. Его ждет такой ужин! И еще торт! Но, Сьюэллен, Говард и без торта прекрасно знает, что ты его любишь.

— Это так, но ты же помнишь, как в том старом анекдоте: «Ведь хуже-то не будет».

— Нет, не знаю. Расскажи.

— Старый актер играет в какой-то еврейской пьесе, но ему становится плохо, и он умирает на сцене. Поднимается шум, тело уносят, на сцену выходит директор театра и говорит, что из-за смерти артиста спектакль продолжаться не будет. В зале встает пожилой еврей и возмущается. Директор ему говорит: «Просим прощения. Но человек умер, и мы ничего не можем поделать». Тогда этот старик советует: «Поставьте ему клизму». Директор в ответ: «Он умер. Она ему не поможет», но старый еврей замечает: «Да, но хуже ведь не будет!»

Я от души посмеялась и взглянула на часы.

— Уже почти три. Я пойду. Скоро придет школьный автобус с дочкой Кэсси, Дженни, и Мэтти. Ты знаешь, что они учатся в одном классе, и Дженни в выходные погостит у нас? Хочу убедиться, что все в порядке, и Дженни высадят там, где нужно.

— Но ты только что пришла. Почему бы тебе не позвонить Ли и не попросить, чтобы она их встретила? Тогда ты сможешь еще побыть у меня, ни о чем не думая.

— Ну хорошо. — Я набрала номер своего телефона, и после десяти гудков Ли сняла трубку. — Дома все в порядке? Дженни уже приехала? — Ли в ответ что-то буркнула. — Вот и хорошо. Скоро буду. — Я повесила трубку.

— А почему Дженни оказалась у тебя?

— Кэсси поехала в Паоло-Альто повидаться с Уином Уинфилдом.

— Это тот, который жил с ней по соседству?

— Угу.

Сьюэллен внимательно на меня посмотрела.

— А Дженни — это его дочь?

— Да, только никому об этом не говори.

— Совершенно не понимаю Кэсси. Она не живет с Гаем, причем уже довольно давно. А Уин — отец Дженни. И коли она поехала с ним повидаться, то, как я понимаю, она питает к нему какие-то чувства. Почему же она не разведется с Гаем и не выйдет за Уина замуж? Или, по крайней мере, не станет с ним жить?

— Потому что для других жизнь совсем не такая простая штука, как для тебя, Сьюэллен. У тебя всегда все было просто и понятно. Ты принадлежишь к немногим счастливчикам. Между прочим, а где мои племянники? Они скоро придут? Мне бы хотелось увидеть их.

— Ах уж эти детки! Они редко бывают дома. Пока они маленькие и ты привязана к дому, то, кажется, отдала бы все на свете за несколько свободных часов. А когда они вырастают и больше проводят времени со своими друзьями, чем с тобой, тебе ужасно не хватает их общества. Пити постоянно пропадает на репетициях оркестра, а Бекки — на уроках Закона Божьего.

— Закона Божьего? Какого закона? — Мы с Сьюэллен никогда не были особенно религиозными и редко ходили в церковь.

— Бекки собирается обратиться в иудаизм. Она сама того хочет.

— Сначала эта еврейская кухня, теперь Бекки собирается… Вы что, все собрались принять иудаизм?

Наверное, мои слова прозвучали нахально, слишком нахально, потому что Сьюэллен рассердилась.

— Никто не говорит, что я собираюсь принять иудаизм. Бекки выбрала для себя эту религию, и она сама так решила. И что в этом плохого? Что плохого в том, если и мы с Пити тоже примем эту веру? Хорошо, когда все в семье одной веры, и не имеет никакого значения, что это за вера. Лично я считаю, что для ребенка намного лучше ходить в религиозную школу, чем слоняться по Голливудскому бульвару, накачиваясь наркотиками.

В этом была вся Сьюэллен. Никаких полутонов. Черное и белое. Ей все было ясно в жизни. А у меня все так туманно. Я даже не могла понять, хочу ли в понедельник опять пойти в приемную Гэвина. Не стало ли это место слишком опасным?

Когда я приехала домой, то выяснила, что к ужину у меня больше народу, чем я рассчитывала. Меган привела свою подругу Фоун, которая тут же позвонила матери и попросила разрешения не только поужинать с нами, но и остаться на ночь. Ее мать великодушно согласилась. А Митч привел домой своего друга Хайана. Ему тоже разрешили остаться поужинать, но, к сожалению (смотря чьему), разрешения на то, чтобы переночевать у нас, он не получил.

В честь Фоун, Дженни и Хайана Ли приготовила тефтели с макаронами — не самое мое любимое блюдо — и накрыла стол в комнате, где мы обычно завтракали, приготовив тарелку и для меня.

— Ли, я буду ужинать в другом месте.

— Нет, вы никуда не пойдете. — Я молча ждала, чтобы Ли продолжила, поскольку, как я поняла, она что-то хотела сказать. — Звонил мистер Кинг. Вы с ним никуда сегодня ужинать не идете. Все отменяется. — Она полезла в карман и вытащила оттуда смятый кусочек бумажки. — Он сказал, что вы встретитесь с ним на простреле. В девять часов.

Я с недоумением посмотрела на нее. Простреле? Ах, наверное, на просмотре. Ну конечно же. Мы должны были встретиться с Даннами, поужинать с ними, а затем пойти на просмотр на площадку МГМ.

— Но здесь очень маленький стол, Ли. Мы просто не поместимся. Почему мы не ужинаем в столовой?

— Зачем? — возмущенно спросила она. — Чтобы они роняли макароны на тот красивый ковер? Вы этого хотите?

(Да, Ли, ты — мудрая женщина. Ты сразу видишь, когда женщина стремится к саморазрушению).

Я положила себе творога и присела с ребятами.

— А почему вы не едите тефтели с макаронами? — сердито поинтересовалась Ли. — Это не еда.

— Я на диете. А почему вы не пододвинете еще один стул и сами не поедите макарон? — спросила я ее.

Она крутилась вокруг стола, подтирая, подкладывая еще гарниру и следя за порядком за столом.

— Я уже ела.

Никто никогда не видел, чтобы Ли ела что-нибудь существенное. Я подозревала, что пока ее никто не видел, она беспрерывно поглощала сладости. Она имела на это право. В ее возрасте она имела право делать то, что хочется.

Митч и Хайан попытались положить себе большую часть содержимого миски с тефтелями.

— Эй, вы там, — обратилась я к Митчеллу. — Не будьте поросятами. Оставьте другим хоть немного.

— У нас растущие организмы, — отозвался Митч, выпендриваясь перед своим приятелем. — Нам нужно больше мяса, чем девчонкам. — И они с Хайаном громко загоготали.

— Хам, — отрезала Меган.

— Мне кажется, это тоже не очень-то вежливое слово, — заметила я.

— Я тоже растущий организм, — вмешался Мэтти и встал на стул, чтобы взять себе еще одну тефтельку.

О Господи, подумала я, и этот тоже считает себя мужчиной. Ли, шлепнув Мэтти по попке, усадила его и пустила миску с тефтелями по кругу. Микки схватил тефтелину руками, и Ли шлепнула его по пальцам. Меган опять пробормотала: «Хам», я сказала: «Микки, возьми вилку» и подумала, что, вместо того чтобы решать вопрос о том, стоит ли продолжать отношения с Гэвином, мне бы следовало сидеть дома и учить детей, как вести себя за столом.

— Оставь его в покое, — сказал Митч. — Мужчина должен есть как мужчина, — и они с Хайаном опять разразились хохотом.

Митчелл явно решил сегодня относиться к женщинам свысока. Я взъерошила его темно-рыжие волосы.

— Эй, поосторожнее. Здесь все равны, все взаимно вежливы и все получают равную порцию тефтелей. Ясно?

Меган и Фоун взглянули на Митчелла и Хайана с превосходством и даже с некоторым презрением.

— Мама, представляешь, что вытворяют мальчишки в школьном буфете? Они кидаются едой. А им уже четырнадцать-пятнадцать. Ты можешь себе представить?

— Ужасно странное поведение, — засмеялась я.

Дженни старательно прожевала свой кусок, затем проглотила и только тогда заговорила:

— Манеры мальчишек просто ужасные, вы согласны, миссис Кинг?

Я с трудом сдержала улыбку. Сегодня не только мальчики решили смотреть свысока на противоположный пол.

— У тебя, Дженни, очень хорошие манеры. Надеюсь, что мальчики за этим столом смогут у тебя кое-чему поучиться. — Она просто расцвела от удовольствия.

Ли подложила Микки еще немного горошка. Он стал его сталкивать — сначала с тарелки, затем со стола на пол, — потом взглянул на старшего брата, ища одобрения своим действиям. Я уже было сама собралась шлепнуть его по руке, но Ли пробормотала:

— И она еще хочет, чтобы эти поросята ели в столовой.

В эту минуту зазвонил телефон. «Она», как меня окрестила Ли, вскочила и бросилась к аппарату, чтобы опередить Меган. Однако, я пошла на кухню, поскольку в малой столовой было слишком шумно.

Это был Гэвин! Я впервые слышала его голос по телефону и испытала какое-то странное чувство — как будто у меня внутри затрепетала целая стайка бабочек. Рассердившись на этих бабочек, я резко произнесла:

— Не надо звонить сюда.

— Почему? Врач может позвонить своей пациентке, — возразил он.

— Вы звоните мне насчет нашей следующей встречи, доктор? По-моему, вы назначили ее на понедельник…

— Я говорю из дома, — сказал он. — Вы одни? Вы можете со мной говорить?

— В настоящую минуту, да, — осторожно ответила я. — Но вообще-то нет. В чем дело? Что вы хотите?

— Как нелюбезно! Я просто хотел узнать, как ваши дела.

— Мы ужинаем. Дети и я, и друзья моих детей. И еще Ли.

— Я сегодня весь вечер буду дома. Вы не могли бы прийти, когда поужинаете?

— Нет.

— Я буду ждать.

Как быстро мужчины адаптируются, подумала я. Как легко их засасывает болото. Еще несколько дней назад Гэвин переживал, что завязал роман с замужней пациенткой, а теперь звонит мне домой и настаивает на том, чтобы я бросила семью, семейный очаг и помчалась к нему.

— Нет. Я не могу… Мне сегодня надо быть на просмотре. В девять часов. Там я встречаюсь с мужем.

Он ответил не сразу. Очевидно слово «муж» немного охладило его. Но затем он произнес:

— Приходите на часок перед просмотром.

И сразу же повесил трубку. Да, похоже, Гэвин довольно быстро расстается со своими этическими принципами. Меня это обрадовало. Человек, у которого есть идеалы, слишком хорош, слишком совершенен и уязвим. И делал слишком уязвимой саму меня. И это все вело к решению, а я уже приняла решение. Однако, оно не имело ни малейшего отношения к доктору Гэвину Роту.

Затем я задумалась о его квартире. Я сказала ему, что не приду, но сомневалась, что он мне поверил. Я не спросила у него адреса, я его уже знала. Я записала его на случай, если доктор мне срочно понадобится.

Ну конечно же, если я отправлюсь к нему, то у нас найдется о чем побеседовать. Он все же был психиатром, и мне было бы интересно поговорить с ним о некоторых проблемах, поскольку я уже не могла обсуждать свои проблемы с мужем, такие, например, как проблемы переходного возраста моих мальчиков. Нужно ли подавлять или же, наоборот, поощрять их восприятие себя мужчинами? И почему это так получается, что у Сьюэллен все в жизнь просто и понятно, а у меня все идет кувырком?

Отвлекшись на свои мысли, я не прислушивалась к разговору за столом. Ли пошла в кухню принести из холодильника мороженое, и неожиданно для меня донеслось, как Митч говорит своим слушателям:

— …И тут я ему как врежу! — и все засмеялись, даже Меган и Фоун.

— Вот прекрасно, Митчелл, — сказала я, хотя и не слышала начала его истории. — Лучший способ решить все споры.

Ли принесла поднос с мороженым, и я помогла ей раздать вазочки. Затем подняла голову и увидела, что в дверях стоит Тодд. В холле позади него было темно, в полутьме он показался мне прежним Тоддом, и сердце мое сжалось. Похоже, что в последнее время у меня проблемы с внутренними органами. Все время что-то трепыхается, сжимается или замирает.

Я быстро заморгала, чтобы увидеть его таким, каким он стал теперь. Вообще-то он не так уж и изменился. Темно-рыжие волосы слегка поседели и были более тщательно причесаны. Загар теперь стал постоянным, а еще мой муж носил костюмы. Да, и еще его улыбка. Теперь она казалась явно принужденной, хотя раньше была такой же естественной, как утреннее солнышко.

И что это он здесь делает? Ведь он где-то занят. А в девять должен быть на просмотре.

— Сюрприз! — закричала я ради детей. — Посмотрите, кто пришел ужинать! — И только Ли, бросившая на меня мрачный, сердитый взгляд, должно быть, почувствовала ядовитые нотки в моих приветливых словах. — Так жаль, что ты опоздал. Все тефтели съедены.

— Да, папа, — согласился Митч. — Здесь, если не успеешь, то останешься голодным.

Тодд положил руку Митчеллу на плечо и сказал:

— Бьюсь об заклад, что, если я пойду наверх переодеться, то к тому времени, как спущусь сюда, Ли найдет что-нибудь и для меня. Правда, ребята?

— Да, папа.

— Обязательно.

— Конечно найдет, папа!

— А ты как считаешь, Дженни? — спросил он маленькую дочку Кэсси, касаясь ее подбородка.

— Да, конечно, мистер Кинг, она вам что-нибудь найдет.

(Старый обаяшка Тодд).

Ли исчезла в кухне, стараясь угодить этому обаяшке.

— Решил отменить свою деловую встречу, из-за этого пришлось отменить и наш ужин, — виновато улыбнулся он мне. — И на просмотр тоже не пойду. Если видел один просмотр, то, значит, видел все. — Наша старая семейная шутка. Я равнодушно посмотрела на него. Так равнодушно, как только могла. — Я подумал, что мы, для разнообразия проведем этот вечер все вместе — ты, я и дети. — Я по-прежнему молчала, и он обратился к детям: — Ладно. Сейчас вернусь.

К тому времени, как он спустился, переодевшись в белый джемпер и джинсы, Ли уже приготовила антрекот с жареной картошкой. Да, для Тодда она все-таки решилась включить микроволновую печь!

— Ну и ну, — произнес Митч, уставившись на мясо. — Нам дали только тефтели с макаронами. Везет тебе.

— Конечно везет! — согласился Тодд, поливая мясо кетчупом. Он посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся, но я не ответила на его улыбку. — И кто будет играть со мной в летающие тарелки, когда я поужинаю?

— Я!

— И я!

— И я, папа!

— А ты, Меган? А ты Фоун? Вы разве не хотите поиграть?

Меган и Фоун обменялись взглядами, затем кивнули друг другу. Они окажут ему такую честь.

— Конечно, папа, мы тоже будем играть.

— А как же мы будем играть на улице, мистер Кинг? — с беспокойством в голосе спросила Дженни. — Уже темно.

— Сейчас сделаем так, Дженни, чтобы стало светло, чтобы мы могли поиграть. — Он пошел в кухню, где располагались распределительные электрощиты. И спустя секунду через стеклянные двери мы увидели, как на улице зажегся свет. Он вернулся и сел. — Ну что, Дженни, разве я не волшебник? Разве я не сделал так, чтобы ночью стало светло?

Дженни довольно засмеялась:

— Да, мистер Кинг.

(О да, мистер Волшебник. Изображаешь из себя Бога?) Но все же я не могла не помнить о том, что когда-то тоже считала его волшебником.

— А как ты, Баффи Энн? — спросил меня Тодд, разрезая мясо. — Ты будешь с нами играть в тарелки? Эй, ребята, вы хотите, чтобы мамочка поиграла с нами?

Они все завопили в ответ, соглашаясь с ним, однако я заметила, что здесь они не проявили такого энтузиазма. Очевидно, я вызывала у них меньше энтузиазма, чем хозяин дома.

— Я бы с удовольствием, — ответила я. — Но у меня встреча. Сегодня собирается комиссия по приобретениям в музей. Я собиралась пойти туда перед просмотром, — добавила я, хотя мы с Тоддом оба знали, что еще пару часов тому назад намеревались пообедать с Даннами, а затем пойти на просмотр.

Тодд спокойно посмотрел на меня.

— Может, пропустишь? Я собирался после того, как мы поиграем, почитать что-нибудь перед сном Дженни, Микки и Мэтти, а затем вместе с остальными сесть поиграть в «монополию».

Ох, и хитрый же, заговорил о том, чтобы почитать малышам перед сном, чтобы они не возмущались из-за того, что им не предлагают играть в «монополию». Но здесь он немного ошибся. Старшие ребята с большим удовольствием поиграли бы в видеоигры.

— Нет, — решительно произнесла я. — Не могу пропустить собрание. Но, может, вместо меня с вами поиграет Ли? Вы как, Ли?

Как и можно было ожидать, Ли бросила на меня один из своих сердитых и мрачных взглядов.

Даже садясь в машину, я еще не была уверена, что поеду к Гэвину. Для меня было важно просто уехать из дома, чтобы заставить Тодда поломать голову, куда я на самом деле поехала.

Я свернула на восток, в сторону бульвара Сансет, и ехала безо всякой цели, пока не оказалась в Голливуде. Затем повернула и поехала по Сансету на запад, стараясь принять какое-нибудь решение. Во всяком случае, посетить Гэвина в его квартире было гораздо серьезнее, чем соблазнить в его кабинете. Это уже поступок, и он мог иметь далеко идущие последствия. Я это понимала, и уж если я к нему приеду, то он тоже это поймет, и для нас не будет пути назад.

Неожиданно для себя я оказалась на углу Беверли-Гленн и решилась — свернула налево, пересекла правый ряд, подрезав серебристый «ягуар». Когда молодой человек, сидевший в машине, высунулся из окна и назвал меня шлюхой, я не могла с ним не согласиться. Я мчалась в сторону бульвара Уилшир. Чем скорее это произойдет, тем лучше.

Я оставила машину в подземном гараже и на лифте поднялась в вестибюль.

— К доктору Роту, — сказала я швейцару.

— Как мне доложить о вас, мадам?

(О Господи! Это, действительно, был решающий шаг). Неужели Гэвин не понимал, что я не хотела афишировать свое появление здесь? Почему он не оставил распоряжения, чтобы меня просто сразу же пропустили к нему?

— Мата Хари, — брякнула я.

Человек поднял трубку переговорного устройства.

— Сэр, к вам миссис Мата Хари. — Он слушал, что ему говорят на другом конце провода. — Доктор Рот просит вас подняться. Лифт справа. Квартира 1106.

Я разозлилась, что он не ждет меня у двери лифта. Я огляделась, чтобы найти дверь квартиры 1106. Теперь мне надо искать его квартиру, звонить в дверь, ждать, пока он откроет, как обыкновенный голливудский бабник.

Когда он наконец отворил дверь, меня поразил его вид. Он был в джинсах, босиком, грудь, покрытая курчавой светлой порослью, обнажена. Я не знала, что именно ожидала увидеть, но не столь… неформальный вид. В этом было что-то чересчур… интимное.

— Почему же это вы так плохо подготовились? — спросила я ворчливо. — Мне что, действительно надо было проходить допрос там, внизу?

Он улыбнулся своей обаятельной улыбкой Роберта Редфорда.

— У вас все получилось очень хорошо.

Он был ужасно симпатичный молодой человек, даже красивей Тодда, подумала я с раздражением. И моложе на несколько лет. Я представила, что Клео сказала бы на это: «О, отлично. В этом году модно, чтобы мужчина был моложе тебя», и почувствовала еще большее раздражение… Я оглядела погруженную в полумрак комнату. Она была прекрасно, даже роскошно обставлена, однако, в ней было что-то казенное, и похожее на его кабинет: тоже сочетание коричневого, бежевого, отделка из мореного дерева. Однако здесь было немного по-другому, как-то теплее… Даже чересчур тепло. Я почувствовала, как начинаю потеть. Я чувствовала, что даже между ног кожа стала влажной.

Я подошла к двери и заглянула в спальню. Все было отделано мягкой серой тканью.

— Работа дизайнера? — спросила я чуть охрипшим голосом, стараясь начать непринужденный разговор.

Он виновато махнул рукой:

— Здесь так и было. — Затем: — Ты сегодня очень красивая.

Он раньше никогда не говорил мне, что я красива. Мне стало не по себе.

На мне был сшитый на заказ английский костюм и высокие, до колен, сапоги вишневого цвета. Защитные доспехи? Возможно. Но вот я пришла, пришла в эту квартиру, чувствуя, как кровь прилила к голове. Мне не надо было приходить. Это была чудовищная ошибка. Мной владела страшная напряженность… Комната была слишком темной, слишком душной. И он стоял напротив меня, слишком близко, от него исходило тепло. Клео сказала бы: «Слишком жаркий, слишком притягательный».

Однако он не делал ни малейшей попытки коснуться меня, хотя мне этого хотелось, все мое тело жаждало этого. Мне хотелось, чтобы он подошел ко мне, обнял, стал бы ласкать мою грудь. Мне стало бы легче дышать. Когда он стоял вот так, глядя на меня с благоговением и страстью, но не касаясь меня, вся атмосфера комнаты была красноречивей всяких слов.

Наконец он произнес, как бы вспомнив о приличиях:

— Может, хочешь что-нибудь выпить?

Я покачала головой, не в состоянии произнести ни слова. И тогда он подошел ко мне и, не касаясь меня руками, зарылся лицом в вырез моей блузки. Я непроизвольно застонала. Колени мои задрожали, начали подгибаться, и он крепко схватил меня и прижал к себе.

Он взял меня на руки и отнес в спальню, где стал раздевать. Глаза мои были закрыты, и я ничего не видела. Я только чувствовала его руки, раздевающие меня, его губы, целующие мою грудь, я слышала его шепот: «Ты так прекрасна», а затем я почувствовала, как он поцеловал меня, я почувствовала вкус его языка, а затем где-то внутри меня зародились какие-то неведомые силы, они начали расти, расти, пока не лопнули оглушительным взрывом, и я застонала и широко открыла глаза. Именно сейчас я впервые изменила Тодду Кингу, а все то, что было раньше — в приемной доктора, — все это до настоящего момента не имело ни малейшего значения.

Я покидала его с нежеланием, с большим нежеланием, чем мне бы хотелось. Я отправилась домой, вспоминая торт, который мне в этот день показала Сьюэллен — торт с надписью «Я люблю тебя, Говард». Однажды, в той крохотной квартирке, рядом с университетским городком я испекла торт для Тодда. В той старой неисправной духовке торт получился неудачным — снизу подгорел, сверху — получилась какая-то вмятина. Я готовила его по какому-то случаю. Я попыталась вспомнить, что это был за случай, но так и не вспомнила — все было так давно.

 

86

Суббота прошла без особых событий, а веселым и солнечным воскресным днем к дому подкатили на своем микроавтобусе, который Сьюэллен иногда использовала для доставки своих обедов, Говард и Бекки и, прихватив Тодда, Микки, Мэтти, Митчелла, Хайана и Дженни, отправились в Диснейленд. В самую последнюю минуту Меган и Фоун, появившиеся в доме незадолго до этого, снисходительно позволили уговорить себя поехать со всеми. Говард сказал, что Сьюэллен работает, а Пити репетирует со своим оркестром, и попытался уговорить поехать и меня, однако я отказалась, заявив, что, поскольку не общалась с Кэсси, хочу быть дома, чтобы встретить ее, когда она заедет к нам после выходных.

Очевидно дела на студии шли неплохо, подумала я, если Тодд с Говардом могут так спокойно отправиться развлекаться в воскресенье. Обычно Тодд проводил по крайней мере одну половину воскресенья, просматривая отснятый за неделю материал, а вторую половину дня совещался с Лео и монтажерами.

Я отвезла Ли в церковь, вернулась домой, бесцельно побродила по дому, размышляя, идти ли к Гэвину на следующий день, как было назначено, и села ждать Кэсси.

Ли вернулась из церкви на такси. Я всегда просила ее звонить мне, чтобы заехать за ней, но она не желала этого делать, и я уже давно перестала с ней спорить на эту тему.

Наверное, это хорошо, подумала я, что Кэсси не звонила. Возможно, это означает, что они с Уином так счастливы, что она просто забыла позвонить.

К концу дня я уже совершенно извелась, терзаемая сомнениями относительно завтрашнего посещения этого замечательного врача, а также размышлениями о Кэсси с Уином и о том, что там у них произошло. Меня раздражали осуждающие и подозрительные взгляды Ли, которыми она сопровождала мое нервное хождение по дому.

Наконец Кэсси приехала, и я была страшно разочарована, когда увидела, что она одна. Я-то надеялась, что она вернется победительницей, таща за собой на веревочке Уина. Но ошиблась. Выглядела она ужасно. Она сказала, что сидела за рулем с самого рассвета.

— Ну? — почти закричала я, сгорая от желания услышать отчет о поездке.

— Я так и не видела Уина.

— О…

— Его там не было. На выходные он поехал в Тахоу. Так мне сказала его домработница.

— Почему же ты не подождала его возвращения?

— Ну да. Я сначала так и хотела. Из Паоло-Альто я отправилась в Сан-Франциско и остановилась в гостинице. Я решила, что вернусь в Паоло-Альто в воскресенье вечером. Но вчера вечером подумала, что, возможно, он поехал в Тахоу не один, поэтому сегодня рано утром села в машину — и вот я здесь.

— А вдруг он поехал один? Он также мог поехать с другим мужчиной. С другом. С приятелем. Порыбачить или еще что-нибудь. Он мог и с женщиной поехать. Ну и что из того? Ты же не думаешь, что он живет монахом?

— Пожалуй, я просто испугалась. Я побоялась узнать правду, если у него что-то серьезное. Если у него что-то серьезное, я не могу его винить. — Она покачала головой. — Я приготовила ему не очень-то уютное ложе и не могу винить его в том, что он не желает ложиться на него со мной.

Я была так сильно разочарована, что мне хотелось плакать. Но я была слишком измучена, поэтому сил для слез не хватало. И как можно спорить с женщиной, которая так сильно боится убедиться в том, что ей придется отказаться от мысли о примирении, от своей мечты — навсегда?

Она отправилась домой. Я завезу Дженни, когда та вернется из Диснейленда. И я приняла решение пойти завтра к Гэвину, что бы ни случилось. Я не буду такой, как Кэсси. Я не стану упускать своего!

Вечером вся компания вернулась домой. Неожиданно Ли заявила, что плохо себя чувствует, и пошла прилечь. Насчет ее внезапного недомогания у меня были кое-какие подозрения. Я была убеждена, что оно имело отношение к моему завтрашнему посещению врача. Я думала, что в темных закоулках своего подсознания она связывала мои еженедельные посещения врача с той атмосферой неблагополучия, которую ощущала в доме, даже и не заглядывая ночью в нашу спальню. Я всегда подозревала, что Ли — ведьма.

 

87

Я старалась не дышать, спускаясь на цыпочках по лестнице в семь утра следующего дня. Если Ли чувствует себя лучше и хлопочет возле детей и Тодда, я прошмыгну опять наверх и проваляюсь в кровати, пока не уйдет Тодд. Мне не хотелось смотреть, как он, по своему обыкновению, будет возиться с детьми: поддразнивать Меган, слушать истории мальчиков, помогать Микки справиться с кашей, рядом будет стоять улыбающаяся Ли — потом в течение всего дня улыбка больше так и не появится на ее лице. Очень славная обстановка, слишком славная для меня.

Я молила Бога, чтобы Ли уже встала и готовила оладьи или гренки. Если она встала и хорошо себя чувствует, то я смогу пойти на прием к Гэвину. А если нет, то мне придется остаться дома, дождаться, пока из садика вернется Мэтти, а из школы — Микки, придется самой ухаживать за Ли. Даже если бы я смогла договориться с Бесс, женщиной, приходящей убираться по средам, прийти сегодня, то вряд ли смогла бы попросить ее ухаживать за Ли, которая вполне может огреть ее настольной лампой, если та приблизится к ее кровати. А мне просто необходимо было видеть Гэвина. Потребность видеть его просто снедала меня.

Я прислушалась внизу у дверей малой столовой. Да, все в порядке. Ли встала и заставляет Митчелла есть яичницу, а он требует колбасы. Тодд ее поддерживает. Меган капризничает и клянчит, чтобы ее подвезли на машине, а Тодд говорит ей, что, если будет ее ждать, то опоздает. Это был бесконечный разговор, длившийся изо дня в день уже не один год. Каждое утро Тодд, любивший приходить на работу пораньше, предупреждал Меган, что не будет ее ждать, чтобы она ехала на школьном автобусе, и каждый — или почти каждый день — он ее ждал. Это было чем-то вроде игры.

Я повернулась и поднялась по лестнице, благодаря судьбу за то, что Ли восстала со своего одра. Сегодня пойду на прием к Гэвину в новом платье — красное платье китайского шелка, с разрезами до середины бедра, с вышитым золотом воротником. Я представляла, как восхищенно будет смотреть на меня Гэвин. Я думала только об этом, чтобы не думать о той уютной утренней болтовне, которая в данный момент звучала в малой столовой.

В половине десятого, когда я принимала ванну, раздался телефонный звонок. Я сняла трубку, зная, что Ли этого не сделает, по крайней мере до тех пор, пока он не прозвенит раз двенадцать.

Это была секретарша Гэвина Розмари.

— Баффи, — сказала она. (Баффи!) — Я звоню для того, чтобы сообщить, что ваш визит к доктору сегодня отменяется.

— И когда мне теперь приходить?

— Доктор Рот ничего не сказал о том, чтобы записать вас на друге время.

Интересно эта торжествующая нотка в ее голосе мне только послышалась?

— Соедините меня с доктором.

— Простите, Баффи, его нет на месте.

— Но он должен быть. У него сейчас приемные часы.

— Срочный вызов.

— А где он? Мне необходимо с ним поговорить.

— Простите, Баффи, — весело ответила она. — Но я не могу с ним связаться. Если он позвонит, я передам ему, что вы звонили.

Но до одиннадцати он так и не позвонил, и я опять набрала номер телефона его приемной.

— Это мисс Кинг. Мне нужно с ним поговорить.

— Мне очень жаль, Баффи. Доктор Рот сейчас принимает посетителя. Вы же знаете, что мне нельзя его беспокоить, когда он работает с пациентом, — злорадно произнесла она.

— Вы ему передали, что я звонила?

— Ну разумеется. Я уверена, что он позвонит вам попозже, — ехидно добавила она.

Было ясно, что в этом городе Ли является не единственной ведьмой.

Интересно, что у него на уме, спросила я себя. Какую игру он со мной ведет? Мне он казался таким невинным, таким простодушным. Но теперь он чего-то добивался, вел какие-то странные игры. Хочет, чтобы его завоевывали? Неужели он способен на такую глупость? А может, еще что-нибудь?

Я опять позвонила ему.

— Передайте доктору Роту, что мне необходимо с ним поговорить. Скажите ему, что у меня нервный срыв и у меня серьезные намерения что-нибудь сделать с собой.

Она попросила меня подождать, а затем, вернувшись через несколько минут, передала:

— Доктор говорит, что позвонит вам через двадцать минут. Он просит вас постараться немного повременить. Он предлагает вам выпить стакан холодной воды и задержать дыхание на десять секунд.

Он позвонил ровно через десять минут.

— Почему вы отменили мой визит? — потребовала я объяснения.

— Я объясню попозже — сегодня вечером. В моей квартире. И, пожалуйста, перестаньте звонить в мою приемную каждые пять минут. Вы сбиваете весь график.

— Я должна прийти к вам на прием! Я не могу являться к вам на квартиру. Почему я не могу прийти на прием.

— Нельзя. Я его отменил. Я назначаю вам прием сегодня в восемь у меня дома. Буду вас ждать и тогда все объясню.

— Я не могу прийти.

— Ну, в таком случае я не в состоянии что-либо вам объяснить.

— Я предупреждаю. Я сейчас приму двадцать две таблетки валиума и запью стаканом водки.

— Не говорите глупостей. Они плохо сочетаются. Буду вас ждать.

Тодд сегодня не ужинал дома. Он позвонил и сказал, что Гай Саварез устроил скандал, и во время съемок возникли сложности.

— Что за скандал? Где? Что случилось? — спрашивала я, разозленная тем, что ничего не знаю и мне ничего не говорят.

— Расскажу сегодня вечером. Когда приду домой.

Он что, считал, что я должна сидеть дома и ждать? Что бы там ни было, все это можно было предвидеть. Сначала Сюзанна, затем Бо. Теперь настала очередь Гая выступить на сцену, чтобы проверить, как они доберутся до конца съемок, которые должны продлиться еще пару месяцев.

Я вытащила свой дневник и сделала запись. Однако мысли мои были о другом. Я думала о решающей встрече с Гэвином в его квартире. Я не могла больше туда пойти. Я уже решила. Я опять нуждалась в атмосфере приемной, этой безликой медицинской кушетке. Иначе я просто утону в сумрачном уюте его серой задрапированной спальни, просто погибну там. Но сегодня я должна была пойти еще раз, один только раз, чтобы выслушать его объяснения относительно отмены моего визита. Хотя я уже кое-что подозревала на этот счет.

К ужину Митч опять пригласил своего друга Хайана. Мне казалось, что это уже некоторый перебор, тем более, что сам Митч считал себя обязанным устраивать для своего друга настоящие приемы.

— У вас был очень вкусный ужин на той неделе, миссис Кинг, но сегодня мне понравилось еще больше. Я очень люблю тефтели с макаронами, но антрекоты с пюре просто обожаю. Особенно пюре! — И он довольно похлопал себя по животу.

— Хайан, мы просто счастливы, — протянула Меган.

Я бросила на нее предупреждающий взгляд и сказала:

— Хайан, тебе надо поблагодарить Ли. Это она приготовила пюре.

После ужина я объявила Ли, что поеду на демонстрацию мод в «Сенчури Плаза». Затем, чувствуя, что необходимо дать какое-то объяснение, добавила:

— Это благотворительное мероприятие, вы знаете. Это в пользу… — Но она меня не слушала. Она бросила на меня один из своих взглядов и отвернулась, и я подумала, догадывается ли она, что под моим красным платье из китайского шелка у меня надето красное кружевное белье. Когда она потерла себе поясницу и издала стон, я подумала: «Боже, она, конечно же, знает это». Это уже было чересчур, мне надоели ее выходки. — Если вы себя плохо чувствуете, то ложитесь в постель, — обрезала я. — Я попрошу Меган все убрать и заглядывать к вам, на случай, если вам что-нибудь понадобится.

Она тут же выпрямилась.

— Ничего вы своей Меган не скажете.

Теперь я не могла понять, почему это Меган стала «своей Меган».

Его ясные синие глаза смотрели мне прямо в лицо.

— Я хотел, чтобы вы все хорошенько поняли. Если вы приходите сюда, а не в мой кабинет, то вам легче разобраться в своих истинных чувствах.

— Да? И каковы мои истинные чувства?

Он дотронулся пальцем до кончика моего носа.

— А вот это мы как раз и выясним. Мне кажется, что у вас огромное желание наставить мужу рога. Но это нужно вам. Как мужчина, я мог бы проявить некоторую слабость и глупость, чтобы помочь вам в этом, но как врач, не могу заниматься с вами любовью, притворяясь, будто провожу сеанс лечения. И, уж конечно, никак не могу брать за свою двойную игру деньги вашего мужа. Наши взаимоотношения как врача и пациентки не могут продолжаться, и вам больше нельзя приходить ко мне в кабинет. Вот здесь, — он обвел рукой комнату, — я всего лишь мужчина. И здесь вам придется ответить мне, мужчине. Так что у вас есть немного времени подумать и сказать, почему вы пришли сюда. Из-за меня? Или вам просто хочется наставить рога мужу? Я хочу вас предупредить. Как мужчина я хочу любить вас, но не желаю, чтобы меня просто использовали. Каждому хочется, чтобы его любили за его достоинства. Это основа отношений.

(Любовь? Кто говорит о любви? Меньше всего на свете я думаю о любви. Я ею сыта по горло. В моем сердце больше не осталось для нее места).

Он говорил так искренне, так серьезно. Он был врачом, врачом, лечившим голову. Но почему же он не понимал, что все гораздо сложнее, что все не так просто?

— Так значит, вы все-таки хотите меня лечить? Вы хотите, чтобы я приходила сюда, чтобы вы могли привести в порядок мою голову, чтобы я могла разобраться в своих чувствах? — Голос мой звучал холодно и насмешливо. — Значит, если я правильно понимаю, вы не желаете заниматься со мной любовью до этого? Пока я в себе не разберусь?

Он вспыхнул. У него был вид невинного искреннего мальчишки.

— Я очень хочу любить вас, — ответил он слегка охрипшим голосом. — Мне бы хотелось не испытывать этого желания. Я бы хотел, чтобы у меня хватило сил посоветовать вам обратиться к другому врачу, отказаться видеть вас вообще.

— Ну и почему же вы этого не делаете? — поинтересовалась я, хотя понимала, что не надо было бы задавать этот вопрос, зная, что услышу невыносимый для себя ответ, неприемлемый ответ. Вместо того чтобы задавать этот вопрос, мне следовало бы просто выйти отсюда. Уйти, пока не поздно. — Так почему же вы этого не делаете? — повторила я.

— Потому что люблю вас, Баффи Энн.

(Я люблю тебя, Баффи Энн).

И место было не то, и время было не то, и сам человек был абсолютно не тот, но… Но разве могут эти слова когда-либо быть не теми словами?

Он снял с меня мое красное платье и кружевное красное белье.

Он покрывал поцелуями все мое тело… пальцы ног… шею… грудь… бедра. Да, все мое тело, каждый кусочек. (Если ты будешь это делать, я стану извиваться от твоих ласк и вздыхать, и постанывать, и изгибаться, и ласкать тебя, но буду ли я любить тебя? Хочу ли я любить тебя? Могу ли я любить тебя?)

Я зарылась пальцами в его светлые волосы и прижимала к себе, пока мое тело отвечало на его ласки и чувства не достигли своего апогея. Я все время пыталась вспомнить строчку из стихотворения, прочитанного давным-давно, но мне это никак не удавалось. Там было что-то вроде: «Люби меня не за светлые волосы, а за мою душу…»

Ведя машину по темным улицам, я думала не о светлых волосах, а о темно-рыжих. Меня охватило такое страстное желание, что я вынуждена была остановиться у обочины.

 

88

Тодд ждал меня у дверей, лицо его было совершенно белым. Бледная Ли стояла позади него в своем старом красном халате. Что-то случилось! Что-то ужасное… Что-то с детьми! Что-то произошло с детьми, пока их мамаша шлялась как мартовская кошка.

Тодд протянул мне руку.

— Все нормально, — сказал он быстро. — Это Пити. Но все обошлось. Он попал в катастрофу. На бульваре Сансет столкнулся с другой машиной.

— Но ведь у Пити нет машины, — невпопад заметила я, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Вел машину его приятель Эдди, — объяснил Тодд.

— Он сильно пострадал?

— У него сотрясение мозга, но говорят, ничего страшного.

— Где он?

— В Университетской больнице. Я был там, затем отвез Сьюэллен домой. Она захотела вернуться к Бекки. Говард все еще там.

И только тут я заметила, как он обнимает меня за плечи, как бы стараясь успокоить.

— Ты что-то скрываешь от меня?

— Они были пьяны. Пити и Эдди. И кроме того, имеются признаки того, что принимали наркотики…

— О Господи! А Сьюэллен?

Я вывернулась из его рук и бросилась назад к машине.

— Куда ты? Уже очень поздно…

— Я должна поехать к Сьюэллен!

— Я поеду с тобой.

— Не надо, — не согласилась я, взглянув на Ли, которая показалась мне совсем старенькой и очень худенькой. Она сильно переживала из-за этого происшествия. Я знала, что она очень любит и очень уважает Сьюэллен. — Останься здесь с детьми и Ли.

Сьюэллен отворила дверь. У нее было каменное лицо.

— Я так и думала, что это ты. — Сьюэллен, которая плакала, когда убили Джона Кеннеди и его брата, и Мартина Лютера Кинга, и Джона Леннона, и Натали Вуд, теперь смотрела на меня совершенно сухими глазами, теперь, когда ее родной сын лежал в больнице с сотрясением мозга. Я чувствовала, что так не должно быть. Я обняла ее. Я плакала. — Все в порядке, — успокоила она меня. — Врачи говорят, что все обойдется.

Мы прошли на кухню, чтобы выпить кофе.

— А как его приятель, Эдди? — спросила я.

— Практически не пострадал. Небольшой кровоподтек.

— Ну, слава Богу! А та, другая машина? Там кто-нибудь пострадал?

— Там был только один человек. Шестнадцатилетняя девушка — она сидела за рулем. У нее множество переломов. Возможно, ей целый год придется провести в больнице.

— Ой, бедняжка. Слава Богу, что не погибла.

— Она была в сильном наркотическом опьянении — «ангельская пыль».

— О… — «Ангельская пыль». Такое красивое название для смертоносной дряни.

— Она была в сильном наркотическом опьянении, мой сын и его приятель были не только пьяны, но и одурманены. Все трое — ни один из них не старше шестнадцати — с ядом в крови и ядом в голове, сидели за рулем машин. Питер и Эдди возвращались из Венис, где они, по всей вероятности, купили еще бутылку, поскольку им, очевидно, не хватило выпитого.

— Откуда ты это знаешь?

— Полиция выпытала у Эдди.

— А где Эдди?

— Родители увезли его домой. На нем нет ни царапины. Они, его родители, только что подарили ему эту машину на день рождения. Ну что можно сказать о людях, которые дарят машины детям, вытворяющим за рулем Бог знает что!

— Да ладно, Сьюэллен, не думай об этом. Забудь про все. Слава Богу, они живы. Сейчас это самое главное.

— Ты так думаешь? — спросила она тихо.

— Что с тобой? Что это за вопрос?

— Я всегда считала, что у меня счастливая семья. Хорошая семья. Но я ошибалась. Я думала, что если буду делать все так, как надо, то ничего плохого в моей семье не случится. Да, я, конечно, беспокоилась из-за Пити и этого его оркестра. Я подозревала, что кое-кто из его друзей могут быть панками, знаю так же и то, что множество ребят пьют и принимают наркотики, но я верила в Пити, в нас всех. Я думала, что у меня хорошая любящая семья, славный сын…

— Не надо говорить об этом в прошедшем времени, Сьюэллен. У тебя и сейчас хороший сын. Не драматизируй. Возможно он в первый раз в жизни…

— Я не драматизирую. Мне все так говорят, и это уже осточертело! У меня сын, которому только-только исполнилось шестнадцать и который напился и нанюхался какой-то дряни… и, возможно, принимал еще большую дрянь и раньше и, возможно, будет продолжать принимать эту гадость в будущем… Когда-нибудь он может просто умереть от передозировки… Уж лучше бы он умер!..

— Сьюэллен! Ты говоришь просто ужасные вещи! Господь накажет тебя!

— Он уже сделал это.

— Сьюэллен! Твой сын почти не пострадал в автомобильной катастрофе, и он остался жив в катастрофе, в которой мог погибнуть. Подумай, возможно, этот несчастный случай послужит ему уроком. Он просто испугается и больше этого не повторится.

— Ах, Баффи, ты просто дурочка! Шестнадцатилетние мальчишки ничему не учатся в таких происшествиях, если с ними не происходит ничего страшного. Единственное, что Питер понял, это то, что он бросил вызов системе и вышел сухим из воды. Он будет думать, будто всегда сможет выйти сухим из воды. А вот я кое-что поняла. В этом «райском уголке» не может быть такой вещи, как счастливая семья. Это гнилое место. Ребята помладше балуются «ангельской пылью» и марихуаной, ребята постарше нюхают кокаин, мы все принимаем таблетки, все здесь прогнило, все врут друг другу. Мы все в опасности. А ты здесь сидишь и изрекаешь свои банальности… Мы живем не в сказочном мире! И ты прекрасно знаешь, что здесь все прогнило. Здесь все провоняло, и от нас тоже несет этой гнилью. И не думай, что я не знаю, что между тобой и Тоддом что-то происходит. Именно здесь что-то произошло с вашим браком — с браком, который, как я считала, был заключен на небесах. А дети? Почему ты так уверена, что Меган — такая хорошая девочка? Как можно быть в этом уверенной, зная, что происходит вокруг тебя?

— Не надо, Сьюэллен, — умоляюще произнесла я. — Это больно слышать и ты просто расстроена и вымещаешь на мне… — Я накрыла ее руку свой.

Но она отдернула ее.

— Ты в этом уверена, Баффи? А Меган? Говорят, что половина школьников в Лос-Анджелесе курят травку и пьют, я уж не говорю об остальном. Почему ты считаешь, что твоя дочь лучше других? Может быть, когда ты считаешь, будто Меган у какой-нибудь подруги или на уроке танцев, она трахается с каким-нибудь типом до посинения?

— Ты не права, Сьюэллен. Ты пережила потрясение, ты — в шоке. Но все будет хорошо. Вот увидишь. Ты решишь все свои проблемы. Вместе с Говардом. Ты направишь Пити на истинный путь. Вы оба умные и сильные и…

Она покачала головой:

— Этого недостаточно… Ой, Баффи! Ну зачем мы уехали из Огайо?

Только не спрашивай меня об этом, Сьюэллен! Я задавала себе этот вопрос тысячу раз!

Но сейчас я не могла сказать этого Сьюэллен — именно сейчас, когда она вся окаменела от горя.

Я улыбнулась ей, намереваясь продолжать игру в волшебную сказку.

— Мы уехали из Огайо в поисках хорошей жизни, лучшей жизни. Ты увидишь: все будет хорошо.

— Ну конечно, — произнесла она так, как будто рот ее наполнился желчью. — Прекрасная жизнь. Землетрясения и оползни, лесные пожары и ядовитые туманы, забитые машинами улицы и отсутствие стоянок. С одной стороны засуха, а с другой — скользкие, как каток, улицы, когда наконец-то пройдет дождь. И высокие цены. И дети, которые сворачивают на дурную дорожку, и изменяющие тебе мужья.

Я печально улыбнулась, выслушав эту тираду.

— Только не твой муж, Сьюэллен. По крайней мере от этого ты не страдаешь. Тебе повезло. Посмотри на все это с другой стороны: чтобы жить в Калифорнии, необходимо быть смелой. — Это — земля сильных и мужественных.

— Это не мой мир. Я потеряла всю свою мужественность. Я хочу, чтобы ты сейчас поехала домой. Я хочу, чтобы ты была дома с семьей, в полной безопасности. Я не хочу волноваться из-за тебя, пока ты будешь ехать по ночным улицам, полным этих пьяных подонков и обкурившихся подростков. Поезжай домой и позвони мне, когда доедешь. Хочу убедиться, что с тобой все в порядке, если это вообще возможно.

Когда я приехала, Тодд еще не спал. Я слышала, как из его комнаты раздавались звуки телевизора. Наверняка он слышал, как я подъехала. Интересно, он сидел и ждал, чтобы я вошла к нему и сказала, что благополучно добралась домой? Я поднялась по лестнице. Тодд должен был бы знать, так же, как знаем и мы со Сьюэллен, что такой вещи, как благополучие не существует на свете.

Через несколько дней Пити уже выписывался из больницы. Сьюэллен позвонила мне и сказала, что сразу же везет его в реабилитационный центр в Остине, в Техасе.

— Почему в Техас, Сьюэллен? Тебе тогда придется забрать его из школы. Почему бы не найти ему какое-нибудь место здесь? После того, как он закончит учебу?

— Нет. Как я сказала Говарду, его необходимо забрать из прежнего окружения, чтобы он пришел в себя.

— И что на это сказал Говард?

— Сейчас он ничего не говорит. По крайней мере мне. Мы не разговариваем. Говард сказал, что если я так сделаю, то он мне никогда этого не простит.

Я охнула.

— И ты все равно пойдешь на это?

Голос ее прозвучал спокойно и решительно.

— Я должна. Это необходимо.

Нет, Сьюэллен, нет. Только не за счет своего брака.

— Сьюэллен, тебе необходимо изменить свое решение!

Не позволяй своему браку стать еще одним разбившимся кораблем, выброшенным на пески тихоокеанского побережья. Только не твой брак, Сьюэллен… Умоляю тебя!

— Мне необходимо сделать то, что надо.

Я знала, что мне не удастся отговорить Сьюэллен. Я знала только одного человека, которому это бы удалось — волшебник с устами из золота. Но я не могла его ни о чем просить, даже ради Сьюэллен и Говарда.

 

89

— На выходные мы едем в Малибу, — сказала я Гэвину по телефону. — Мы все, и Сьюэллен с Говардом тоже, и их дочь. У Сьюэллен с Говардом проблемы, связанные с сыном. Мне бы хотелось, чтобы ты тоже поехал.

— Нет, я не могу!

— Нет, поедешь, — настаивала я. Если мне не удастся добиться помощи первоклассного специалиста по уговорам, то придется удовлетвориться кем-либо похуже.

— Я не желаю, чтобы меня ставили в подобное положение. Одно дело — роман с замужней женщиной. Но другое — общение на светском уровне с ее мужем. Что ты хочешь? Швырнуть меня в лицо своему мужу?

— Не говори глупостей. Я уже сказала Тодду, что ты будешь. Что я пригласила тебя поговорить с Сьюэллен…

— Я тебе не верю. Ты просто хочешь утереть ему нос… мною.

— Не говори глупостей, — повторяла я. — Если ты будешь присутствовать как наш общий гость, то никто ничего не заподозрит. Никому и в голову не придет, что я могу пригласить в дом своего любовника. Ты обязательно должен поехать. Мне нужно, чтобы ты мне помог с Сьюэллен. Ты не можешь отказать мне — я никогда не прощу, если ты мне откажешь в своей помощи.

Я его не очень-то убедила, однако в конце концов он согласился приехать.

И я была с ним совершенно искренней. Разве я пригласила его не исключительно из-за Сьюэллен? Или же я действительно, как выразился Гэвин, просто хотела утереть им нос Тодду? Я и сама не была в этом уверена.

Обе наши семьи отправились на побережье в пятницу вечером. Говард и Сьюэллен почти не разговаривали. Между ними стоял Пити, хотя физически он не присутствовал.

Гэвин приехал в субботу утром. Тодд выслушал доклад привратника.

— Приехал твой врач, — бесстрастным голосом сообщил он. — Я пошел играть с детьми в волейбол.

— Может, подождешь пару минут, чтобы поздороваться с ним? — с вызовом спросила я.

— Ребята там уже скачут у сетки. Он же не уедет до обеда? — спросил он, вопросительно глядя на меня своими зеленовато-карими глазами. — А может ты просто приведешь его на пляж, после того, как устроишь?

— Он приехал, чтобы поговорить с Сьюэллен, — сухо напомнила я. — Она с Говардом тоже будет играть в волейбол?

— Не думаю. Говард делает обычную пробежку, а Сьюэллен никогда ни во что не играет.

— Как видишь, — сказала я Гэвину, — здесь у нас совсем просто. Такая скромная дачка.

— Лично мне все здесь кажется очень шикарным, — заключил он с некоторой издевкой, оглядывая белую гостиную, пузатые диваны и пол, выложенный настоящей испанской плиткой. Он вышел во внутренний дворик, в центре которого был зеленый островок с тропическими растениями, статуей и фонтаном, затем вернулся в гостиную, подошел к стеклянной стенке, выходившей на террасу, которая в свою очередь смотрела на пляж и на море. — Лично я бы назвал это дачей-люкс.

Я пожала плечами:

— Мы здесь редко бываем. Иногда в выходные дни.

Мы вышли на террасу. С океана дул сильный ветер, но солнце было жарким. В течение нескольких секунд он смотрел, как играют в волейбол — Тодд энергично двигался по площадке, бросая ребятам веселые команды, подбадривая их. Он был жилист, но мускулист, подтянут. Его тело покрывал ровный загар. Мною овладело удовлетворение от того, что он не был толстым и обрюзгшим, что мне не было стыдно перед Гэвином за его фигуру. Я понимала, что в данных обстоятельствах мои чувства выглядят более чем глупо.

Тодд играл в команде с Микки и Мэтти против Меган, Митча и Бекки, а Сьюэллен в это время сидела в некотором отдалении у самого края воды, глядя вдаль и опустив ноги в воду.

— Мне кажется, сегодня не очень удачный день для серфинга, — заметила я.

Гэвин засмеялся.

— Я не занимаюсь серфингом.

— А почему? Ведь ты же калифорниец? Золотистый, калифорнийский туземец?

— Я вырос в восточной части Калифорнии. Мы редко выезжали к океану.

— Из-за этого ты чувствуешь себя несчастным?

— Не помню, чтобы когда-нибудь испытывал нечто подобное. Это Сьюэллен сидит вон там? У самой воды?

— Да.

— Как дела у ее сына? Ты мне никогда не рассказывала.

— Лучше, чем у самой Сьюэллен, надеюсь. И еще Говарда. Это все так глупо. Они с Говардом были последней образцовой парой здесь, в Голливуде. И теперь эта история с Пити разводит их в разные стороны. Я говорила тебе, что Сьюэллен собирается держать его в наркологическом санатории в течение довольно длительного срока, а Говард хочет, чтобы он был дома. Он говорит, что верит Пити, что это все было лишь один раз, вообще впервые. Но Сьюэллен ведет себя просто как фельдфебель. Обычно она всегда старается угодить Говарду, но сейчас она тверда как кремень. Не желает уступить ни на дюйм. Они почти не разговаривают. Вчера вечером было просто ужасно. Мы все сели играть в карты, но Сьюэллен с Говардом сидели мрачные, а когда Говард налил себе вторую порцию виски, Сьюэллен накинулась на него, будто он был безнадежным пьяницей.

— Все это ужасно весело, — заключил Гэвин, когда мы опять вернулись в дом. — Вы именно это называете «повеселиться в Малибу»?

— Знаешь, мне это все совсем не кажется смешным, если учесть…

— Послушай, — слегка виновато произнес он, — эта ссора ненадолго. Вот сама увидишь, денька через два Сьюэллен с Говардом будут опять ворковать друг с другом.

— Мне это не кажется заключением профессионала, — заявила я с некоторым вызовом, чувствуя, что напрашиваюсь на ссору. — А что ты можешь посоветовать Говарду и Сьюэллен как профессионал? Я ведь тебя пригласила именно для этого. Чтобы ты помог как специалист.

Теперь уже он начал злиться.

— Что ты злишься? Это из-за того, что сама не знаешь, зачем меня сюда позвала? Может, вовсе и не из-за Сьюэллен с Говардом? Может, лишь для того, чтобы создать здесь новую ситуацию. Ты. Я. Тодд. Все мы будем смотреть друг на друга и думать, что у каждого на уме. Некоторые так и поступают — создают ситуации.

— Не говорю глупостей. Неужели ты думаешь, что я буду устраивать здесь спектакли, когда кругом бегают мои дети? Дети для меня гораздо важнее всех этих игр!

— Важнее ли они твоего отношения к Тодду?

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать?

— А как насчет меня? Каково мое место? Уж конечно, после детей. Но перед играми? А к Тодду? После игр?

— Прекрати свои идиотские допросы! Я же сказала тебе, что не хочу, чтобы ты работал со мной. Я хочу, чтобы ты поработал с Сьюэллен. Я хочу, чтобы ты ее убедил, что то, что совершил Пити, еще на конец света. Свет еще не померк из-за того, что ее сын выпил и нанюхался какой-то дряни. И меньше всего на свете ей нужно сейчас вбивать этот клин между собой и Говардом. Я хочу, чтобы ты внушил ей, что нужно забрать Пити домой.

— Ты прекрасно знаешь, что я не могу ей этого внушить. Я могу просто с ней поговорить. Постараться заставить ее понять, что она делает и почему. Я просто не могу ей что-либо внушать…

— Но почему? Почему вы, врачи, лишь сидите на своих жирных задах и годами позволяете людям рассказывать вам о своих проблемах, не пытаясь даже подсказать им, как быть? Сделай хоть один активный шаг!

— Ты просто расстроена, Баффи. Но мне кажется, что ты сама хорошо понимаешь, что именно тебя расстроило. Частично, как я думаю, то, что тебе тяжело видеть, как рушится спокойная и счастливая жизнь твоей сестры. Это было для тебя чем-то стабильным, что поддерживало тебя перед лицом собственного разрушающегося брака.

— Как ты смеешь говорить мне это?

— Разве это не так?

— Почему ты решил, что мой брак разрушается?

Он рассмеялся коротко, невесело, снисходительно.

— Разве не из-за этого в твоей жизни появился я?

— Половина Голливуда имеет связи на стороне, и это не разрушает те браки. Это совершенно ничего не значит.

— Звучит очень цинично. — Он обхватил мое лицо руками. — И это не твои слова. К тебе это не имеет отношения. Ты не станешь заводить интрижку просто так. Ты можешь себе это внушить, но это не так. Именно поэтому я и держусь… Пока.

Неожиданно я почувствовала, что вот-вот заплачу, и отвернулась.

— Ну что ты в действительности обо мне можешь знать? Пусть мы и любовники, но совершенно не знаем друг друга.

— У меня нет такого чувства, — прошептал он. И прижал меня к себе, и в жесте этом было не желание, а любовь и нежность. Он обнял меня. Крепко-крепко.

Ох, Гэвин, не надо. Не надо нежности. Ты даже не представляешь, что со мной делаешь, когда проявляешь нежность. Я хочу, чтобы ты обладал моим телом, но никогда-никогда не был бы слишком нежным.

— Но ты постарайся, ладно? Постарайся помочь Сьюэллен.

— Я постараюсь.

— Переоденься, и мы пойдем на пляж. Я покажу тебе твою комнату.

Я провела его по коридору в комнату, находившуюся в некотором отдалении от других.

— Это комната для гостей. Здесь есть отдельная ванная и туалет.

— Ваша сварливая Ли не приехала?

— Нет. Она ненавидит побережье и пляжи.

— И кто же ведет хозяйство? Только не говори мне, что ты сама!

Он явно поддразнивал меня, но я была настолько не в духе, что сразу же начала обороняться:

— Знаешь, я не типичная голливудская жена. Я умею работать. Я всю жизнь работала. Мы с Тоддом очень много работали, чтобы иметь то, что имеем сейчас. Я… — Он ласково улыбнулся мне, так ласково, что я почувствовала себя очень глупо и рассмеялась. — Честно говоря, я рассчитывала на помощь Сьюэллен, но похоже, что она не в состоянии хоть что-нибудь делать, кроме того, чтобы сидеть с мрачным видом. Но мы устроим какой-нибудь шашлык на улице или поедем куда-нибудь пообедаем. Вообще-то шашлык на берегу моря — вещь отличная!

Он вытащил из сумки шорты и пошел переодеться в ванную, закрыв за собой дверь. В течение нескольких секунд я смотрела на закрытую дверь, затем отворила ее, вошла и закрыла ее за собой.

— И что ты здесь делаешь? — спросил он с удивлением глядя на меня.

Это было одной из черт, привлекавшей меня в нем: он уже два года работал врачом на Беверли-Хиллз, но все еще не потерял способности удивляться…

Я подошла к нему поближе, провела руками по его обнаженной спине, рука скользнула ему в брюки. Я приблизила свое лицо к его. Почувствовав движение моей руки, он оттолкнул меня, оттолкнул с силой.

— Иди, подожди меня в соседней комнате.

— Но почему? — спросила я. — Можно прямо здесь, под душем. Знаешь, как здорово?

Он разозлился, разозлился так, что потерял весь свой профессиональный апломб.

— Убирайся вон! Ты просто сошла с ума. Я не собираюсь трахать тебя в душе в летнем домике твоего мужа. Что с тобой? Здесь же твои дети…

Я действительно сошла с ума. Что я хотела? Чтобы вошел Тодд и застал нас?

Я повернулась, вышла из ванной и направилась в основную часть дома.

Прибежал Тодд, чтобы поздороваться с Гэвином.

— Очень рад познакомиться с вами, доктор, — сказал он и, извинившись, убежал опять на площадку. — Надо угомонить мальчиков, — добавил он весело.

Закончив пробежку, на пляж вернулся Говард и сел в отдалении, остывая после бега, как раз позади Сьюэллен. Он играл с песком, пропуская его сквозь пальцы.

— Эй, Гови! Тебе принести ведерко и совочек? — спросила я, подходя вместе с Гэвином и знакомя их. Затем я позвала: — Сьюэллен, дорогая, подойди сюда к нам, я хочу познакомить тебя с Гэвином Ротом.

Она выжала из себя улыбку.

— Мне ужасно лень вставать. Лучше вы подойдите сюда.

Мы сели по обе стороны от Сьюэллен, но она, поздоровавшись с Гэвином, сразу же побежала в воду.

— Послушай, — предложила я Гэвину. — Я пойду к Говарду. А ты дождись, когда Сьюэллен вылезет из воды и начни с ней разговор. Или, еще лучше, иди в воду за ней.

— Но на мне же шорты, а не плавки, да и не так уж сегодня жарко, чтобы лезть в воду. Ты даже и купальник не надела, — осуждающе произнес он. Это было действительно так. На мне было свободное длинное пляжное платье.

— Гэвин! Ну пожалуйста.

Он застонал, поднялся и медленно поплелся в сторону ледяной воды.

Я бросила взгляд на играющих в волейбол. Тодд стоял совершенно неподвижно, глядя на меня, в то время как дети пытались криками привлечь его внимание. Я подползла к Говарду, с большим старанием строившему песочный замок.

— Могу я вам помочь? — спросила я.

Он улыбнулся мне.

— Всегда рад, когда мне помогают.

Мне ужасно не хотелось отправляться на кухню и заниматься обедом. Гэвин сидел с Сьюэллен у самой воды, оба они были погружены в серьезную беседу, и мне не хотелось их прерывать. И я просто сидела не двигаясь, в то время как Говард и Тодд возились в детьми в воде. Любопытно, что Меган с удовольствием играла с младшими, когда в игре участвовал и отец. Сначала она даже не хотела ехать с нами, поскольку я не разрешила ей взять с собой Фоун, чувствуя, что и без этой болтушки Фоун у меня хватит проблем. Кроме того, Меган придется спать в одной комнате с Бекки.

Сьюэллен и Гэвин встали и пошли по пляжу, удаляясь от нас. Я наблюдала за Говардом, он тоже наблюдал за ними. О Боже! Похоже, что здесь все за кем-то наблюдали.

— Я начну заниматься шашлыками, — сказал Тодд. — Дети уже умирают от голода.

Я вздохнула.

— Хорошо. Пойду достану мясо и накрою стол на террасе. Спроси Говарда, не приготовит ли он салат.

— Я сам приготовлю салат, — ответил Тодд. — Пусть Говард займется ребятами.

— Нет, я сама сделаю салат, — заявила я, думая, что мы похожи на персонажей какой-то книги.

— Как ты думаешь, Сьюэллен и твой приятель скоро вернуться?

— Откуда мне знать? «Твой приятель!» Он пытается помочь.

— Я знаю. Ведь именно поэтому ты и пригласила его сюда. — Я ничего на это не ответила. Затем Тодд спросил: — Может пригласим к обеду Уэйскиндлов?

— Это еще зачем?

— Чтобы как-то смягчить напряженность между Сьюэллен и Говардом.

Я вытащила из холодильника зелень для салата.

— Обязательно! Уж здесь они помогут… — Эти наши чокнутые соседи со всеми своими последними сплетнями и хвастовством. Все-то у них по последней моде: и купальники, и новый пляжный коктейль — водка должна быть с привкусом морской травы. Затем сообщат последнюю сплетню: «Вы знаете Бэрри Горкин изнасиловал рыбу!» Потом объявят о последнем открытии: меченом мексиканском золоте: «Знаешь, дорогая, они специально обрызгивают его ядом, и теперь настала эпидемия новой золотой лихорадки». А затем скорее всего Сьюэллен просто вцепится Флоре в ее дурацкие косички и вырвет пару прядей из ее тупой башки.

Тодд пошел на улицу готовить мясо, а я начала мыть овощи для салата.

Сьюэллен с Гэвином вернулись в дом, пообедали, затем опять пошли на берег. Я надела купальник, цельный, плотно облегающий купальник, хорошо обрисовывающий грудь, и пошла играть с ребятами в летающую тарелку, а Тодд с Говардом остались на террасе, попивая джин и виски. Затем я объявила конкурс на лучшее произведение из песка и организовала две бригады так, чтобы Меган оказалась в одной команде с Микки и помогла ему. Я думала, что к тому времени, как Сьюэллен вернется со своей прогулки, Говард уже сильно нагрузится.

Когда Сьюэллен с Гэвином вернулись, вид у нее был более спокойный, даже повеселевший. Я воспользовалась первой же возможностью поговорить с Гэвином наедине.

— Ну и как?

— Сьюэллен сказала, что возможно, она начнет курс лечения.

— Сьюэллен? Лечения? Это еще почему? Из-за Пити?

— Нет, не из-за этого.

— Тогда почему же? — спросила я с некоторым раздражением.

— Ты же знаешь, что я не могу говорить с тобой об этом.

Я посмотрела на него, как будто не могла поверить своим ушам, как будто его нахальство совершенно сбило меня с толку.

— Не сердись, Баффи. Ты же хотела, чтобы я помог Сьюэллен, и я стараюсь это сделать. Она действительно в полной растерянности.

— Ну а Пити?

— А что с ним?

— Что с ним? Так все же из-за него! Я специально хотела, чтобы ты попытался отговорить Сьюэллен от того, чтобы его лечили от наркомании, а не уговаривал ее пройти какой-то курс лечения. Основная проблема у них — это курс лечения от наркомании, из-за этого-то они и поссорились с Говардом! — Он что, тупой? Милый и славный, но тупой.

— Я предложил ей забрать своего сына из этой лечебницы, но не мог же я велеть ей сделать это, если она считает, что так надо…

— Значит, она не заберет его домой? Я правильно поняла, что это ее окончательное решение?

— Мне кажется, она к этому еще не готова.

— А когда же она будет готова? В следующем году?

Он посмотрел на меня, качая головой, как будто я чего-то не понимаю. Но не понимал-то как раз он.

— Мне жаль, Баффи. — Я с ней потом еще поговорю, ладно?

Мы решили поехать поужинать в «Дон Бичкомбер». Дети очень любили его шашлыки на ребрышках. Однако ужин прошел не очень весело. Во-первых, Сьюэллен довольно крупно поспорила с Бекки из-за ее празднования «бас мицвах». Бекки хотела устроить праздник в отеле «Беверли-Хиллз» вместе со своей подругой Стейси. Сьюэллен считала же, что это совершенно неподходящее место. Она заявила Бекки, что празднование должно проводиться или в синагоге, или дома, и Бекки сначала заныла, а потом горько заплакала. Сьюэллен взглянула на Говарда, ища поддержки, но тот сделал вид, будто не замечает ее взгляда, и налил себе еще порцию виски. Он совершенно очевидно выражал свое мнение. А мнение это, высказанное хотя и молча и в не очень трезвом виде, было то, что если Сьюэллен не разрешает Пити приехать домой из Техаса, то он вообще не собирается ее ни в чем поддерживать.

Гэвин заказал себе какое-то восточное блюдо и ел его палочками, и Меган, не спускающая с него восторженных глаз, попросила, чтобы он научил ее пользоваться этими палочками. Я могла бы поклясться, что она прекрасно знает, как это делается. Гэвин, разумеется, согласился, однако, я неожиданно поняла, что Меган кокетничает с ним. Она была то игрива, то застенчива, то чувственно надувала губки, то смеялась низким гортанным смехом, слегка приоткрывая влажные губы и играя языком. Гэвин старательно делал вид, что ничего не замечает, даже когда она дерзко коснулась пальчиком его подбородка, заставив меня бросить быстрый взгляд на Тодда, чтобы посмотреть, как он реагирует на все это — он, всегда так ревниво относившийся к своей дочери-подростку. Тодд, плотно сжав губы, наблюдал за ней, даже когда ухаживал за Микки, нежно вытирая соус с его подбородка.

Не спуская глаз с Меган, я толкнула Митча под руку, чтобы он вытер соус с рубашки Мэтти.

Неужели я сталкиваюсь с новой проблемой? И что здесь можно сделать? Я терпеть не могла не по годам сексуально озабоченных подростков, но что можно сделать сейчас, когда эта адская машина уже затикала?

Может и нет ничего страшного, попыталась я успокоить себя. Ведь все молодые девушки время от времени кокетничают с мужчинами старше себя, для них это просто развлечение, что-то вроде практики. Это еще ничего не значит. Затем я увидела, как начинает краснеть Гэвин, чувствуя себя все больше и больше смущенным данной ситуацией. Очевидно, и в самом деле, происходило нечто такое, с чем он не мог справиться. Неужели надутые губки Меган и игриво взмахивающие ресницы могут привести взрослого мужчину в такое смущение? Или же оно вызвано неприязненным и твердым взглядом Тодда? Но когда я нагнулась, чтобы поднять салфетку Мэтти, то увидела, как нога Меган в белых джинсах откровенно терлась об обтянутую синими джинсами ногу Гэвина.

Неужели Сьюэллен была права? Неужели это атмосфера Голливуда заставила Меган созреть преждевременно? Неужели я так была занята своими проблемами, что не заметила, что происходит, что творится вокруг меня? Неужели Меган уже сделала первые шаги в сексуальном образовании? Может Тодду стоит с ней поговорить? В любом случае, мне нужно быть с дочерью построже. Кругом столько типов, готовых растлить молоденькую девушку, сорвать недозревшие плоды.

Затем я увидела, как густо покраснело лицо Гэвина, и встала, якобы для того, чтобы пройти в туалет, но на самом деле, чтобы увидеть, что же происходит под столом. И я увидела, что рука Меган лежит у Гэвина на бедре!

Ах ты маленькая потаскушка!

— Меган! — приказала я. — Я хочу, чтобы ты пошла со мной в дамскую комнату сию же минуту!

— Мамуля, но мне вовсе не нужно в дамскую комнату.

— Нет, нужно. Ты уже давным-давно не была в туалете.

Когда мы вернулись в дом и уложили детей спать, был уже одиннадцатый час. Меган просила, чтобы ей разрешили не ложиться вместе с малышами, но я была непреклонна. Я сильно злилась на нее. Однако, после того как она покинула комнату, я уже сердилась меньше. Возможно, то, что проделывала сегодня моя дочь, было вполне нормально, признак взросления, роста, и я придаю этому слишком большое значение. Так же, как Сьюэллен с Пити. Принимаю слишком близко к сердцу.

Пока я размышляла, что еще принесет нам этот вечер, на террасе появились Уэйскинды и постучали в стеклянную дверь. Тодд впустил их. Бернард Уэйскинд был в белых шортах и розовой футболке с надписью «Еще один дерьмовый день в Малибу», в то время как Флора, по контрасту с ним была в белой блузке с пышным жабо, черных бархатных бриджах, белых гольфах и босоножках на высоком каблуке. В ее тугие косички были вплетены золотистые бусинки. Клео бы сказала, что эти косички уже давным-давно вышли из моды.

— Мы были на вечеринке у Джона Фолкера и, не увидев вас там, решили заскочить сюда. Зря вы не пошли — там был и старина Джей Р.

— Джей Р? — мрачно переспросила Сьюэллен.

— Лэрри Эйч, — объяснила ей Флора, удивленная тем, что Сьюэллен не знает таких простых вещей. — У них дом в конце улицы, неужели вы не знали? У них на доме техасский флаг. Где бы ни жил Лэрри, он всюду поднимает флаг Техаса.

О Господи, подумала я, только этого нам и не хватало. Разговоров о Техасе.

— Ребята уже легли? — хитро улыбнувшись, спросил Берни. — Потому что у нас кое-что есть… — Он вытащил из кармана коробочку, похожую на измятую пудреницу, и, открыв ее, показал нам находящийся там белый порошок.

Сьюэллен сердито ахнула и выскочила из комнаты.

— Что это с ней? Блоха укусила? — поинтересовался Бернард.

Я зло улыбнулась:

— Даже две блохи, я бы сказала.

Говард кашлянул.

— Пожалуй, я тоже пойду лягу. Спокойной всем ночи.

— Ты знаешь, Верни, мы все здорово устали сегодня, — сказал Тодд. — Давай в следующий раз, ладно?

Уэйскинды посмотрели друг на друга, и Бернард захлопнул свою коробочку.

— Ну, конечно. Простите, если мы не вовремя, — несколько смущенно произнес он.

— Пойдем посмотрим, может у Дорсеев настроение получше, — фыркнула Флора, когда они направились к выходу.

Тодд запер за ними дверь.

— Пожалуй, пойду-ка я тоже на боковую, — заявил он. — Денек был не из легких. А ты скоро, Баффи Энн? — И его тон, и выражение лица были абсолютно безмятежными.

— Я пойду чуть попозже. Я хочу немного поболтать с Гэвином.

— Тогда спокойной ночи. Не засиживайтесь слишком поздно. Завтра пойдем на пляж пораньше, Гэв.

Гэв покраснел.

Я протянула ему руку через стол. Он поднял свою, растопырив пальцы. Я прижала свою ладонь к его ладони, палец к пальцу. Я стала слегка поворачивать свою ладонь, чувствуя тепло и влажность его ладони. Его рука прижалась к моей еще сильнее. Я почувствовала, как сильнее забилось сердце. Он закрыл глаза и пододвинул стул ближе, так, что наши ноги касались, прижимались… переплетались… терлись одна о другую. Глаза его были закрыты, дышал он неровно. Я слышала его судорожное дыхание.

Вдруг он встал и, подойдя к стеклянной двери, стал смотреть на море.

— Я просто подонок, — проговорил он, качая головой от отвращения к себе. — В доме твоего мужа…

— Это и мой дом тоже, — возразила я, не очень-то уместно.

Он помолчал, затем сказал:

— Пойду надену плавки. Пожалуй, надо немного поплавать, — и пошел к себе в комнату.

Когда он вернулся, я предложила:

— Я провожу тебя до воды.

— Может, лучше не надо?

Но я пошла. Было холодно, но Гэвин храбро бросился в волны. Я содрогнулась и обхватила себя руками. Инстинктивно я обернулась и посмотрела в сторону дома. На террасе я увидела огонек сигареты, но не видела, кто там стоит. Но из всех людей, живших в доме, за исключением, может быть, Меган, которая могла потихоньку стащить сигарету, курил лишь один Тодд.

Когда я проснулась на следующее утро, то увидела, что Тодд уже встал. Я взглянула на маленькие золотые часики, лежавшие на тумбочке у кровати. Десять часов! Все, наверное, уже встали!

В доме не было никого, кроме Гэвина, читавшего на террасе «Таймс».

— А где все?

— Твоя сестра с Тодд пошла прогуляться к морю.

— А дети?

— Говард отвез их в Венис.

— Зачем?

— Он говорил что-то о покупке скейтбордов.

— Скейтов? Он что, с ума сошел?

— Мне показалось, что он хочет их чем-то занять. Вот свежий кофе…

— Кофе варила Сьюэллен?

— Тодд приготовил первый кофейник. А я — второй.

Я фыркнула.

— Там, в духовке, есть тосты и яичница с ветчиной.

— Очень мило с твоей стороны.

— Это приготовил Тодд.

— Да? А что делала Сьюэллен, пока вы тут работали?

— Сидела на песке.

— Ты с ней разговаривал еще раз? О Пити?

— Нет. Я помогал Тодду готовить завтрак…

— Это просто отвратительно! Отвратительно!

— Мама всегда мне говорила, что надо помогать, если гостишь у кого-нибудь.

— И ты застелил свою постель?

— Ну разумеется. И прочистил раковину в кухне.

Я пошла на кухню, вытащила из теплой духовки еду, поставила ее на поднос, налила себе чашку кофе, опять вышла на террасу и села за стол.

— Ты уверен, что правильно выбрал профессию?

— Еще бы.

— Я сильно в этом сомневаюсь.

— Да, я тоже. — Неожиданно он выпалил: — Пожалуй, я брошу свою практику в Беверли-Хиллз.

Что это вдруг с ним?

— Не говори глупостей. Ты что, с ума сошел? И что ты станешь делать?

— Один мой хороший приятель открыл свою больницу в Сан-Франциско. Он приглашает меня к себе.

— Что это за больница? Для всех желающих?

— Не совсем. Больница для душевнобольных, которые не могут себе позволить лечиться по ценам, принятым здесь, в Беверли-Хиллз.

Я посмотрела на него так, словно он собрался лететь на Луну.

— И давно ты это решил? — Мне хотелось узнать, решил ли он бросить свою практику здесь до того, как начался наш роман, или же после. — И когда же ты решил это?

— Несколько месяцев назад.

— Но почему?

— У меня нет чувства удовлетворения от своей работы здесь. Я хочу чувствовать, что чем-то помогаю людям. Шесть лет я работал в социальной системе в Сакраменто. А затем решил, что, работая психиатром у звезд, смогу многое сделать. Но здесь я не чувствую себя на своем месте. — Он покраснел. — Возможно, это звучит немного напыщенно, но… но мне действительно захотелось бы приносить людям пользу.

Это в самом деле звучало напыщенно. И я была просто в ярости. Морочит мне здесь голову, когда у меня такое состояние. Но все же я понимала, что он хочет сказать. Просто я такая невезучая. Мне хотелось закрутить небольшой, приятный, современный, легкий роман, чтобы швырнуть его в лицо своему мужу, но связалась я со старомодным героем. Меньше всего мне были нужны герои.

— А я? Значит, ты хочешь сбежать в Сан-Франциско и оставить меня со всеми моими проблемами? — Здесь Клео могла бы ему сказать: «Дети-цветы уже двадцать лет как не в моде». — Ведь мне тоже нужна помощь, ты же знаешь.

— Нет, я тебе не нужен. Тебе просто был нужен легкий роман. — Он взъерошил свои волосы. — И эта игра называется «отомстить муженьку». К сожалению, я все воспринимаю серьезно, а ты боишься серьезных отношений. Ты просто используешь меня, а когда я уеду, ты заведешь кого-нибудь другого.

Это звучало ужасно. Я не могла этого вынести.

— Это неправда.

— Нет, это правда. Примирись с этим. Ты просто используешь меня… — печально произнес он.

— Ты все время повторяешь это. Все кем-то пользуются в этой жизни, разве не так? — спросила я. Он пожал плечами и с тоской посмотрел на меня. Мне хотелось сказать что-нибудь легкое и остроумное, ужасно легкое и остроумное, чтобы хоть немного развеселить его, но ничего так и не пришло в голову. Я поднялась. — Ты не можешь уехать. — Я встала сзади обняла его, сильно прижав к себе. — Ты мне очень нужен. Я не хочу никого другого.

Я услышала, как по лестнице поднимаются Тодд и Сьюэллен, и отпрянула от него. Сьюэллен улыбалась — первый раз за эти дни. Но Тодд нет. Интересно, он видел, как я обнимала Гэвина?

Сьюэллен бросилась ко мне.

— Я еду в Остин, чтобы забрать Пити. Прямо сейчас. А где Говард?

— Он повез детей в Венис, — сказал Гэвин, который внимательно взглянул на Сьюэллен, перевел взгляд на Тодда.

— В Венис? Зачем это? — спросил мой муж.

— Покупать скейтборды. Сьюэллен, почему ты изменила свое решение относительно Пити? — Но я уже знала, что это дело рук Тодда.

Сьюэллен улыбнулась Тодду.

— Это его рук дело. Как только Говард вернется, мы поедем. Я пока закажу билеты на самолет. Вы не присмотрите за Бекки, пока нас не будет?

— Ты еще спрашиваешь? — Я прошла за ней в дом, затем к телефону, когда она заказывала билеты, затем прошла в ее комнату, где она стала собирать вещи. — И что же тебе сказал Тодд, что так изменило твое решение? Что же он сказал такого, что еще никто не говорил?

Она взяла мои руки в свои.

— Если сказать двумя словами, он заставил меня заплакать.

В это я могла поверить. Он и меня заставлял плакать.

— Но что же он такого сказал?

— Он сказал, что мечта каждого мужчины спасать мир для тех, кого он любит. И Говард сам должен спасти своего сына. И Тодд уговорил меня… — Глаза ее наполнились слезами. — Тодд сказал: «Сьюэллен, не лишай Говарда такой возможности. Не лишай его права самому спасти своего сына. Может, для него это будет самым счастливым моментом в жизни… и для Пити тоже». Ну разве я могла с этим не согласиться? — Я закрыла лицо руками, и мы с Сьюэллен заплакали. — Ах, Баффи! Этот Гэвин Рот. Он очень славный. Нет, правда, ужасно приятный человек. Но это не Тодд Кинг. Он один такой на свете.

Я выскочила из комнаты.

Сьюэллен с Говардом были похожи на двух ребятишек, когда взволнованные и счастливые садились в машину, чтобы ехать в аэропорт. И я опять заплакала. Я была уверена, что Говард сможет спасти своего сына, но Тодд спас и Сьюэллен, и Говарда, и я была благодарна ему за это. Хотя и рассчитывала, что это для меня сделает Гэвин.

В последнюю секунду Сьюэллен выскочила из машины и подбежала ко мне. Она шепнула:

— Когда я вернусь, мы с тобой как следует поговорим. Тебе здорово повезло. На первом месте Тодд. А потом такой человек, как Гэвин Рот… — Я попыталась протестовать. — Замолчи. С тобой говорит старшая сестра. Тебе действительно повезло, но, Баффи, не отталкивай своего счастья.

Вместе с Сьюэллен и Говардом исчезло и солнышко, и оживленное настроение. В Южной Калифорнии погода менялась довольно часто, чтобы там ни говорили. Тодд демонстративно повел ребят на дорогу, чтобы поучиться ездить на скейтах, а мы с Гэвином, мрачные, сидели на берегу. Становилось холоднее, и мне пришлось накинуть меховое манто прямо на купальник.

— Скоро выйдет солнце и разгонит этот туман, — сказала я Гэвину.

— Сомневаюсь, — уныло ответил он.

— Так всегда бывает.

— Именно поэтому ты и надела свою норковую шубу? — спросил он с издевкой.

— Она старая, — оправдывалась я. — Я надеваю ее вместо купального халата.

— Восхитительно. Это из серии «Их нравы». — Он вытянул руку. — Похоже, пошел дождь.

— Не говори глупостей. Неужели ты действительно решил уехать из Беверли-Хиллз в Сан-Франциско?

— Я еще пока обдумываю это вариант, но, пожалуй, склоняюсь к нему. Но ведь действительно идет дождь. Неужели ты не чувствуешь?

— Это просто туман. В это время года не бывает дождей.

Неужели старые правила больше не действуют?

К нам подбежал Тодд. Он выглядит как мальчишка, когда бежит по песку, подумала я.

— Сейчас начнется сильная гроза. Нам лучше побыстрее вернуться в город, пока не залило дороги.

— Я думала, что ты с ребятами за воротами. Почему это ты решил, что будет гроза? Птичка начирикала?

— Когда на меня упали первые капли, я пошел в дом и послушал сводку погоды, — сказал он невозмутимо.

— Ну я же говорил, что начинается дождь, — заявил Гэвин.

— Но в это время года никогда не бывает дождей, — возразила я.

Тодд улыбнулся Гэвину.

— В этом и состоит прелесть жизни в Калифорнии. Всегда происходит то, чего не ждешь.

Пока ребята возились и толкались из-за мест в микроавтобусе, Гэвин и Тодд пожали друг другу руки, и Гэвин сел в свою «вольво». Затем Тодд уселся за руль нашей машины, а я пошла попрощаться с Гэвином.

— Ну, не забывай, звони.

Он серьезно посмотрел на меня.

— Он отличный парень. Совершенно необыкновенный.

Я вздохнула.

— Все мне твердят это.

 

90

Когда мы приехали домой, нас уже ждали подруга Меган Фоун и тощий шестнадцатилетний паренек по имени Лэрри. Интересно, спросила я себя, как это они почувствовали, в какой именно момент появиться, но меня тут же просветили.

— Я была так счастлива, что ты мне позвонила, что вы едете, Мэгги! Еще бы секунда, и мамаша убила бы меня собственными руками, — сказала Фоун, тоненькая в своем сиренево-розовом стильном костюмчике — рубашке, шароварах, кроссовках и шапочке-бейсболке.

— И что же ты такое сделала, Фоун? — спросила, я заранее убежденная, что она, несомненно, заслуживала расправы.

— Ну, Лора, как обычно придиралась ко мне. Как только мой папаша нас бросил и нам пришлось переехать в этот огромный дом, Лора все время бесится. И когда я ей заметила, что у нее не самый лучший вкус в том, что касается мужчин, что ее последний хахаль — этот Сид — неряха и грязнуля, она меня ударила по лицу. Тогда я выскочила на балкон и заорала: «У Лоры Райт фальшивые волосы, фальшивые сиськи, фальшивые зубы и исправленный нос!»

Фоун с Меган засмеялись, но я просто обомлела, посочувствовав несчастной униженной Лоре, обновившей свою внешность.

— Так это было до или после дождя? — спросила я, надеясь, что по крайней мере, матери Фоун удалось избежать ушей соседей по дому, которые могли сидеть на своих балконах.

— Нет, это было до дождя! Дождь начался минут через двадцать.

— Фоун, то, что ты сделала, ужасно!

Она подумала, затем пожала тоненькими плечиками.

В гостиной к нам подошел Тодд.

— Похоже, что у Ли дурное настроение, — сказал он мне. — Может, куда-нибудь поедем поужинаем?

— Ли с нами не поедет, — ответила я. — Ты же знаешь, она всегда начинает спорить, если я приглашаю ее поехать с нами…

— Поедет, как миленькая. Я уже ее уговорил.

— Вот прекрасно-то, — заявила Меган, бросая страдальческий взгляд в сторону своих друзей. — Мало нам этой мелюзги — Бекки, Микки, Мэтти и Митчелла — так теперь еще и Ли! И что мы будем делать с этой компанией?

Вместо того чтобы упрекнуть ее, Тодд мягко произнес:

— А что, если поехать к Тони Рома? Я же знаю, как ты любишь бараньи ребрышки с жареным луком? А?

— Она с удовольствием поест у Тони Рома, — сказала я. — Меган, я хочу поговорить с тобой. Ты не выйдешь в соседнюю комнату?

Мы вышли в библиотеку.

Я собралась заговорить, но она опередила меня:

— Мама, неужели мы должны брать с собой Ли? Я не из-за себя или даже Фоун. Я очень люблю Ли. Но что подумает Лэрри? Семья едет в воскресенье в ресторан вместе со своей прислугой?

— Ли не прислуга. Она наша экономка и друг. Послушай меня, Меган, все эти Лэрри придут и уйдут, уж поверь мне. В твоей жизни будет еще сотни таких Лэрри, пока тебе это не надоест. А Ли? Второй такой Ли в твоей жизни не будет. А после того, как эти Лэрри придут и уйдут, Ли останется с нами. Подумай об этом!

Меган покраснела, ей стало стыдно.

— Но вот папа сказал; что мы поедем к Тони Рома. Если бы не Ли, то мы могли бы пойти в «Спаго» или «Пастель».

— Ты ошибаешься, Меган. Папа думал о твоих братьях, я уверена в этом. Им будет гораздо спокойнее и уютнее у Тони. А что касается Ли, то он взял бы ее и на прием к королеве.

Мы уже были в дверях, когда зазвонил телефон. Я вздрогнула. Тодд и Ли тоже напряглись, словно мы все ожидали, что телефон может зазвонить лишь для того, чтобы сообщить что-то ужасное. Я могла думать только о Сьюэллен с Говардом и Пити.

— Я подойду, — сказал Тодд, возвращаясь в дом.

— Нет, я — возразила я, резко поворачиваясь. — Ты пока иди и усаживай всех в машину. — Я постаралась взять себя в руки.

— Догадайся, что я тебе скажу? — послышался из трубки оживленный и звонкий голос Клео.

Я облегченно вздохнула. По крайней мере в голосе не звучало никакой тревоги.

— Я думала, что выходные ты проведешь в Техасе! — с самого дня свадьбы Клео гостила у пасынка своей матери Дейла Уокслера.

— Так и есть! Я звоню с ранчо Дейла. И догадайся, кто сегодня получил в подарок обручальное кольцо с бриллиантом величиной в кулак?

— Ой, Клео!

— И знаешь, что еще?

— Что?

— Мне абсолютно плевать, какой величины бриллиант. Я влюблена!

— Ой, Клео!

Тодд тоже облегченно вздохнул, увидев мою довольную физиономию, когда я садилась рядом с ним и Ли в наш микроавтобус.

— Хорошие новости?

— Да, очень! Клео выходит замуж за Дейла Уокслера.

Он просто расцвел, и мне показалось, что я услышала довольное ворчание Ли.

Затем я вдруг почувствовала, как будто что-то кольнуло меня. Ведь это будет значить, что Клео переедет в Даллас, и это станет еще одной моей потерей. А если еще уедет и Гэвин… Но, может, он говорил просто так, несерьезно? Еще одна его попытка разобраться в своих чувствах? Ну кто, в самом деле, бросит доходную практику в Беверли-Хиллз, чтобы работать в холодном и дождливом Сан-Франциско?..

Мои мысли крутились у меня в голове, как стая мышей!

Счастливица Клео! У нее есть еще один шанс.

Мы все вернулись из ресторана в прекрасном расположении духа. Даже Меган с друзьями была довольна, а у Ли пропало дурное настроение. Лэрри повез Фоун домой на своей малолитражке. Тодд уложил малышей спать, а Меган согласилась поиграть в лото с Бекки и Митчеллом. Прежде чем присоединиться к ним, у нее хватило мужества сказать:

— Прости, мама, я была просто стервой. Мы действительно прекрасно провели время.

— Ты вовсе не была стервой, родная. Просто это проблемы возраста. Ты только взрослеешь, но думаю, что из тебя получится хороший человек.

Она обняла меня. Ну что ж, возможно я и теряю Клео, остающуюся в Далласе, а, может быть, и других людей, отправляющихся в другие места, но во всяком случае дома у меня есть дочь, которую я с гордостью могу назвать другом.

Я только что отослала спать Митча и девочек и уже собиралась лечь сама. День казался просто бесконечным, все время какие-то события, переживания сменяли одно другое. Я прошла мимо библиотеки, где сидел Тодд, просматривая какие-то бумаги, исписанные цифрами. Я поняла, что в финансовых вопросах у него еще есть проблемы. Я чуть было не пожелала ему спокойной ночи, но вовремя спохватилась и прошла к лестнице, но в эту минуту зазвонил телефон. Я продолжала подниматься, все же прислушиваясь. Видимо, Тодд сразу же поднял трубку, поскольку телефон прозвонил только один раз. Но я опять подумала о Сьюэллен и Говарде и, повернувшись, медленно спустилась вниз и пошла в сторону библиотеки.

Тодд, скорчившись, сидел в кресле. По щекам его текли слезы.

О Боже, нет!

Я была слишком напугана, слишком поражена, чтобы спросить, что вызвало слезы. Поэтому я могла только спросить безжизненным голосом:

— Кто звонил?

— Дейв Риклос.

Дейв Риклос? Это был один из юристов студии. Что же он сказал такого, что могло заставить плакать взрослого мужчину?

— Это Бо! — Тодд с трудом произнес эти слова. — Это Бо. Он умер. — И закрыл лицо руками.

Я была слишком поражена, чтобы что-нибудь сказать, я понимала, что он оплакивает свое дитя, свой фильм, почти готовый, но теперь, вероятно, умерший, так и не родившись.

Наконец я смогла заговорить.

— Как? Что произошло?

— Его нашла полиция в мотеле в Голливуде. — Он вытер глаза, тяжело дыша. — Его избили до смерти!

О Господи!

— Но кто?! Почему?!

— Они нашли его прикованным к кровати, на глазах была повязка.

— О Боже!

— Дейв сказал, что ищут мужчину-проститутку… Они думают, что знают, кто это. — Его глаза опять наполнились слезами, и он закрыл лицо руками. — Говорят, они видели Бо в его компании и раньше. Похоже, сейчас ему не удалось спастись. Наверное, Поппи не могла без конца следить за ним. Ты знаешь, я действительно очень его любил. Я знаю, это глупо, он был не такой, как все… он был просто… Но я все равно любил его… Он был как большой ребенок, несмотря ни на что. — Он горько зарыдал.

Мне стало стыдно, стыдно из-за того, что я решила, будто Тодд переживает только из-за картины. И хуже всего была не сама смерть Бо, но то, как он умер. Именно это и заставляло так переживать Тодда.

Он взглянул на меня.

— Ну почему, почему я не попытался помочь? Я был так занят своими собственными… — Он в отчаянии покачал головой.

— Поппи! — воскликнула я.

— Надо поехать к ней. Я не думаю, что у нее есть кто-нибудь…

Дверь отворила испуганная горничная-мексиканка.

— Миссис в спальне, — сказала она. — Больше там никого нет.

— Вы не скажете ей, что мы здесь?

Она вернулась через несколько минут.

— Никто не отвечает. Дверь заперта.

Мы посмотрели друг на друга.

— Где Вирджил? Смоки? — с настойчивостью произнес Тодд.

— Они ушли.

— Где спальня? — на ходу спросил он. Я шла за ним.

Горничная бежала за нами, чтобы показать дорогу.

Тодд подергал ручку и крикнул:

— Поппи! Это Тодд Кинг! Впусти меня!

Поскольку никто не отвечал, он с силой толкнул дверь, как это делают в фильмах, и продолжал делать это, пока дверь не поддалась. Мы все вбежали в комнату. Она полулежала на кровати, в руке все еще был зажат пузырек с таблетками. Тодд бросился к ней, нащупал пульс.

— Срочно скорую, Баффи! Быстрее! Мне кажется, она еще жива. — Он попробовал приподнять ее безжизненное тело.

Они сказали, что продержат ее в больнице дня два-три, и мы отправились домой. Я, совершенно обессиленная, забралась в кровать не глядя на Тодда, уставившегося в потолок. Я выключила свет. Ни один из нас наверняка не сможет сегодня заснуть.

Затем я почувствовала его руку у себя на плече.

— Баффи… пожалуйста. Пожалуйста, Баффи.

В эту секунду мне хотелось повернуться к нему, впустить его в свою кровать, в свои объятия, в мое сердце, все мое тело жаждало этого; я хотела этого больше всего на свете, но не могла. Как я могла согреть его, когда во мне не осталось ничего, что бы могло его согреть? Он уже убил во мне то, что давало это чувство комфорта, это тепло.

И даже не видя, я почувствовала, как он идет в свою пустую кровать. И я подумала о Поппи Бофор, лежащей на узкой больничной койке после неудачной попытки убить себя. Может мы совершили большую ошибку, вернув ее к жизни. Ей будет очень трудно жить. Я подозревала, что, как и многие другие, Поппи убила то, что любила.

 

91

Через два дня Поппи выписали из больницы, и мы привезли ее к себе. Честно говоря, мне этого не очень-то хотелось, но выбора у меня не было. Я не могла позволить ей вернуться в пустой дом. Мы не могли исключить возможность того, что она повторит свою попытку. Мы помешали ей убить себя и, следовательно, спасли ей жизнь. Есть старое убеждение, что вы несете ответственность за того, кому спасли жизнь. Я не знала, сколько это может продолжаться, но полагала, что недели две. Она поживет у нас и после похорон, а похороны смогут состояться лишь после того, как полиция даст на это разрешение. Тем временем съемки «Белой Лилии» были опять приостановлены, и Поппи была очень тихой, она как бы окаменела.

Живая бомба с часовым механизмом, думала я. Или, возможно, как и я, лишь живой труп. Именно так в течение последних двух лет я и представляла саму себя. Особенно когда у меня было плохое настроение. Теперь же нас было двое, тихих, печально бродящих по дому.

Позвонил Гэвин. С того воскресенья мы не виделись.

— Я очень сочувствую вам из-за смерти Бо Бофорта. Я думаю, вы с Тоддом были с ним близкими друзьями?

— Да.

Пожалуй, я могла так сказать. Во всяком случае, Тодд с Бо действительно были друзьями.

— Когда я тебя увижу? — спросил он.

— Не знаю. Сейчас у нас живет Поппи Бофор.

— Ну, ты же можешь оставить ее на несколько часов?

— Не знаю. Не уверена. Она немного не в себе. — Я не знала, как это сказать получше. Я не была уверена, стоит ли мне говорить Гэвину о ее попытке самоубийства. Естественно, она имела право на то, чтобы это оставалось ее тайной. — Да и газетчики не оставляют нас в покое. Болтаются возле дома, и телефон трезвонит без конца. Честно говоря, я беспокоюсь из-за Ли. Она неважно выглядит. Мне кажется, что все это чересчур для нее. Она уже немолода. Мы даже не знаем, сколько ей лет. Она никогда нам не говорила. Но я не могу оставить ее одну с Поппи Бофор и детьми. Это будет нечестно по отношению к ней. Нет. Я слишком тревожусь из-за них обеих — Ли и Поппи.

— А как насчет меня? — спросил он мрачно.

— Что насчет тебя?

— А насчет меня ты не тревожишься?

— Еще из-за тебя! Ты молодой, сильный и красивый. Нет, из-за тебя я не тревожусь.

— Вчера вечером в ночном сеансе я видел один фильм. С Айрини Данн. Называется «Улица на окраине». У нее там связь с женатым мужчиной, которая продолжается пятьдесят лет, и каждый год он уделяет ей несколько минут, а она ждет… Год за годом, год за годом. — Я знала этот фильм. Я видела его давно, много лет назад, в кинотеатре на Хай-стрит в Колумбусе, штат Огайо. Это был ужасно слезливый фильм. — Я тебе не напоминаю Айрини Данн?

— Есть немного, — согласилась я. — Что-то в выражении глаз. Но ты несколько полнее.

Нам пришлось нанять охрану, чтобы они не пропускали никого из газетчиков и не позволяли им прошмыгнуть в открытые ворота, когда проезжал кто-нибудь из своих.

Сьюэллен расстроилась, когда приехала ко мне.

— Это что такое? Ты живешь в осажденном лагере?

— Эти газетчики просто охотятся за Поппи. Некоторые из этих чокнутых прознали, что Поппи у нас, и здесь их пасется целая толпа. Разве ты их не заметила?

— Еще бы не заметила! Может, ей лучше поехать к себе домой со всей этой охраной? Тогда ни тебе, ни детям не надо будет жить в такой обстановке.

— Можешь мне поверить, детям это чрезвычайно нравится, — засмеялась я. — Во всяком случае, это продлится еще несколько дней. После похорон они наверняка забудут про Поппи и про Бо тоже. Они найдут что-нибудь новенькое, и Поппи отправится домой. Но, честно говоря, я не представляю, что она будет делать одна в своем доме, когда все это кончится. Пойдем ко мне, ты мне все расскажешь. Как вы там встретились в Остине?

— А где Тодд?

— Еще не вернулся со студии. Работает допоздна. Решает, что теперь делать с картиной.

Мы прошли в мою комнату, и я даже не спрашивая Сьюэллен, будет ли она что-нибудь пить, сделала себе коктейль… И, как я и ожидала, она бросила на меня осуждающий взгляд. О Боже, грустно подумала я. Происходит именно то, чего я опасалась: она собирается превратиться в одну из убежденных трезвенниц, которые заставляют любого человека, случайно пригубившего рюмку, почувствовать себя так, словно в пору обращаться в общество «Анонимные алкоголики». С другой стороны, то, что она увезла Пити из этой наркологической лечебницы, еще не значило, что она откажется от своих принципов, убеждений и всего того, что всегда осуждала. Со временем, думаю, она станет вполне нормальным, терпимым человеком. Разве время не улаживает все проблемы?

— Теперь расскажи мне обо всем. Что сказал Пити, когда увидел вас с Говардом?

— Ну как ты думаешь? Когда Говард сообщил ему, что мы забираем его домой, он заплакал. Между прочим, Говард тоже плакал. Они минут пять тискали друг друга, прежде чем Пити побежал в свою комнату собирать вещи. А в самолете он торжественно поклялся мне, по крайней мере раз сто, что будет хорошим мальчиком.

— Ты не веришь ему?

— Возможно, Говард верит. Сейчас они дома. Разговаривают по душам. Мне кажется, что самое главное это не то, верю я Пити или нет. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь полностью поверить ему снова. Самое главное, что у них с Говардом установились доверительные отношения. Тодд заставил меня это понять. — Я кивнула и вздохнула. — А где Поппи? Я, разумеется, приехала повидаться с тобой, но и ей надо высказать свои соболезнования.

— Она наверху. Она почти не выходит из комнаты. Я поднимусь спрошу, не спустится ли она, чтобы поздороваться с тобой.

Поппи спустилась, и они с Сьюэллен обменялись несколькими фразами, затем она попросила извинить ее и опять пошла к себе.

— Она неплохо держится, по-моему, — заключила Сьюэллен.

— Да. Мне кажется, она крепится до похорон. Видимо, она решила пройти через это. А что потом — не знаю.

— Ты думаешь, она останется в Лос-Анджелесе? — спросила Сьюэллен.

— Представления не имею. И она, по-моему, тоже.

— А как ты, Баффи?

Я широко раскрыла глаза:

— А что со мной?

— Не нужно смотреть на меня своими невинными зелеными глазами. Что ты собираешься делать в этой ситуации?

— Не понимаю, о чем ты говоришь?

— У тебя роман с Гэвином Ротом.

— Ты с ума сошла!

— Не забывай, с кем разговариваешь, Баффи. Тебе еще ни разу не удавалось что-либо от меня скрыть. Я подозревала что-то в этом роде. После тех выходных я абсолютно в этом убеждена. И не думаю, что в этом убеждена только я одна.

— О ком ты? О Говарде? Неужели Говард тоже думает, будто у меня роман с Гэвином? — насмешливо произнесла я.

— Нет, не Говард. Говард никогда бы о тебе такого не подумал. Ты его знаешь. Это сама невинность. Он никогда ни о ком ничего плохого не подумает. Особенно о тебе. Говард даже не подозревает, что у вас с Тоддом какие-то проблемы.

— Откуда ты это взяла? Я никогда тебе не говорила, что у нас с Тоддом проблемы. Ты делаешь какие-то непонятные выводы. Но если не Говард, то кто же об этом думает? О нас с Гэвином? Скажи мне? Кто? — Она не ответила. Но ей и не надо было. Я засмеялась, подлила себе еще. — Ты говоришь глупости, Сьюэллен.

— Я хочу помочь тебе, — тихо проговорила она. — Позволь мне сделать это.

Я налила себе виски со льдом.

— Мне не в чем помогать.

— Тебе плохо, и ты не хочешь мне сказать, в чем дело, но не надо убеждать меня, будто все в порядке. У тебя связь с Гэвином Ротом из-за того, что между вами с Тоддом что-то произошло. — Она посмотрела на меня прищурившись. — Разве нет? Ну-ка, посмотри мне в глаза, — приказала она. — Я это чувствую. Это Сюзанна? У меня было какое-то смутное ощущение, что Сюзанна сделала какую-то гадость…

Я всегда говорила, что Ли — ведьма, но теперь я подозревала, что и Сьюэллен обладает даром ясновидения. Или же это свойственно каждой женщине, это просто женская интуиция?

Хлопнула входная дверь, и мы обе вздрогнули.

В комнату, широко улыбаясь, вошел Тодд. Вполне естественно. Он видел, что машина Сьюэллен стоит во дворе.

— Еле проскочил в ворота. Мне пришлось показать этим ребятам три удостоверения, прежде чем убедил их, что живу здесь. Посмотрите, что у меня есть. — Он вернулся в холл и вытащил четыре огромных пакета, набитых оранжево-желтыми цветами. Комната сразу же заполнилась острым, резковатым запахов ноготков.

Сьюэллен засмеялась.

— Что это ты придумал? — спросила она. — Скупил весь цветочный магазин?

— Не совсем. Уличный торговец. Прямо у ворот студии. Он хотел распродать побыстрее весь свой товар и уступил мне все это богатство по дешевке. Ты же знаешь, я не могу устоять, если есть возможность сэкономить, — усмехнулся он.

Однако я не ответила на его улыбку и сухо сказала:

— Мне всегда казалось, что ты не жалуешь уличных торговцев. Ты всегда говорил, что они подрывают экономику. Они не платят налогов.

— Да, верно, — огласился Тодд. Улыбка исчезла с его лица. — Но я помню, что, когда мне было лет четырнадцать, я тоже чем-то торговал на улицах, и однажды один псих подошел ко мне, купил весь мой товар и дал мне бумажку в сто долларов! Это было моим самым ярким впечатлением за всю жизнь. — Он пожал плечами. — И когда я увидел эти ноготки, я вспомнил еще кое-что. Я вспомнил тот день в Булонском лесу, в наш медовый месяц, как ты тогда восхищалась ноготками! — Он смотрел мне прямо в глаза, умоляя вспомнить.

Я взяла оранжевый цветок из одного из пакетов, поднесла к носу. Там, во Франции, весь воздух был пропитан их ароматом.

— Цветы уже так не пахнут, как пахли когда-то. Ты заметила это, Сьюэллен? — Я бросила цветок обратно в пакет.

Глаза Сьюэллен перебегали от меня на Тодда и влажно блестели. Затем она опять посмотрела на пакеты.

— Здесь их не одна сотня.

— Да, — сказала я. — Возьми часть домой. Не меньше половины.

Мы заставили ее взять два пакета, и Тодд пошел на кухню принести вазы для остальных цветов. Да, естественно, я помнила тот день в Булонском лесу… Мы бегали и прыгали, как дети, но целовались, как настоящие любовники, каковыми мы и были. Конечно же, я помнила. Как же я могла забыть?

Он вернулся с вазой, наполненной цветами.

— Пожалуй, я отнесу этот букет Поппи. Может быть, он немного поднимет ее настроение.

— Это ты хорошо придумал.

Неужели он действительно верил в это? В то, что ваза с цветами сможет успокоить Поппи в ее горе? Мужчины — такие странные существа. Они думают, что посылка от цветочника способна исправить все то зло, которое они причинили.

Я пошла спать.

Он вошел в нашу комнату, на цыпочках подошел к моей кровати и слегка охрипшим голосом прошептал:

— Баффи Энн? — Я не ответила. Я же спала. Очевидно, он принес одну из ваз в спальню, потому что я опять почувствовала этот сильный острый запах.

— Когда? — услышала я его хриплый шепот.

Я в отчаянии зарылась лицом в подушку, кулак под простыней раздавил хрупкую жизнь одного из желтых ноготков, который я взяла с собой в постель.

 

92

Наконец-то власти разрешили забрать тело, и мы начали приготовления к похоронам. Мы с Тоддом пришли к мнению, что Бо Бофора необходимо похоронить как можно скромнее. Мы хотели, чтобы это была церемония лишь для близких друзей и родственников — мы бы вообще провели ее тайно, если бы могли это сделать. Газеты были полны самыми сенсационными подробностями. Была даже напечатана фотография, которую удалось получить какому-то ловкому фоторепортеру, где Бо был изображен с повязкой на глазах, прикованный к кровати в задрипанном номере дешевого мотеля. Однако, от газетчиков удалось скрыть самую сенсационную деталь — то, что смерть Бо была вызвана не разбойным нападением маньяка-убийцы, а лишь несчастным случаем в результате садомазохистского свидания, за которое он еще и заплатил.

И мы хотели похоронить эту тайну вместе с Бо.

Мы спросили Поппи, где бы она выбрала место для последнего приюта Бо. Она не колебалась ни минуты, словно с того самого дня, как ее вернули к жизни, только об этом и думала. «Форест Лоун, — сказала она. — Там, где похоронены все знаменитые звезды».

Мы не стали с ней спорить, мы не стали говорить ей, что будет очень трудно устроить скромные похороны в Форест Лоун. Я думала, что она считает себя обязанной сделать это для Бо, по крайней мере дать ему место среди звезд навсегда. И она совсем не хотела никаких тихих похорон. Мы выяснили это, когда сказали ей, что лучше было бы провести панихиду в шесть часов утра, чтобы было как можно меньше народу. Однако она сказала нам, что не хочет, чтобы это было лишь церемонией для близких. Она хотела, чтобы как можно больше людей пришло проститься с Бо. Она хотела, чтобы все было как положено, со всеми полагающимися атрибутами и присутствием его поклонников и поклонниц. Она также не возражала, чтобы были и представители прессы. Она хотела похоронить Бо как настоящую кинозвезду!

Это могло окончиться плачевно, но это был выбор Поппи. И она также попросила Тодда закрыть на этот день студию, чтобы все работники смогли бы присутствовать на похоронах, и Тодд согласился. Затем она обратилась ко мне и попросила позвонить Сюзанне, чтобы она с Беном обязательно приехали. Она особенно подчеркивала, что ей необходимо их присутствие. Сюзанна и Бен как бы заменяли семью.

Мне было нелегко звонить Сюзанне, но я должна была это сделать, и я это сделала. Я передала Сюзанне просьбу Поппи, и та сказала, чтобы я передала Поппи, что она все время думала о ней. У нее как-то странно звучал голос, но я не обратила на это особого внимания. В конце концов мы уже давно разошлись. Однако она спросила меня обо всех — о Тодде, которого не видела с тех пор, как прекратились съемки, детях, о Сьюэллен и Говарде, даже о Кэсси и Клео с Лео, лишь потом вспомнив, что Клео и Лео уже разошлись. Но это было не так уж и странно, учитывая все обстоятельства. Сюзанна, должно быть, все больше отдалялась от нас. Видимо, она была занята лишь своей жизнью с Беном. А может, на ее память повлияло чувство вины?

И только когда я повесила трубку, я поняла, что она мне так и не сказала, будут ли они с Беном на панихиде. Сначала я хотела перезвонить, чтобы дать Поппи определенный ответ, но затем передумала. Мое дело было просто передать просьбу Поппи.

 

93

Поговорив с Баффи, Сюзанна рухнула на подушки. Нет, она не пойдет на похороны. И она не думает, что пойдет Бен. Единственно, что она знала наверняка, это то, что Бен не будет ждать в больнице окончания операции и не будет спрашивать врачей, что именно у нее удалили. Бен даже не знал, что ей предстоит операция. Ей удалось скрыть это от него.

В ночь, когда умер Бо, она впервые обнаружила какой-то комок в груди. Сначала она почувствовала страх, затем радость. Если у нее рак, и ей отрежут грудь, то Бен сбежит от нее как от чумы! Он бросит ее! Не будет совершенства, не будет и Бена! Все было очень просто. Он сбежит и наконец освободит ее, слава Богу! Она уже несколько раз думала о том, чтобы изуродовать себя, дважды даже пыталась это сделать, но ей что-то мешало. Несколько раз она в последнюю минуту теряла мужество, просто пугалась до смерти. Но теперь от нее уже ничего не зависело.

На следующий же день она пошла к врачу. Бену она сказала, что пошла на обычный ежегодный осмотр, чтобы он не пошел с ней и не ждал, когда сможет поговорить с врачом.

Врач старался успокоить ее. «Знаете, большинство таких уплотнений бывают доброкачественными».

Он бы решил, что она свихнулась, если бы она сказала ему, что ей меньше всего на свете хотелось, чтобы опухоль оказалась доброкачественной.

Он подробно объяснил ей ситуацию. Сначала они посылают извлеченный срез ткани на анализ, причем ответ обычно приходит почти сразу. И если опухоль злокачественная, то имеется выбор: теперь они уже не удаляют всю грудь, как делали раньше. Сейчас, если женщина этого желает, они удаляют лишь пораженные участки ткани, правда, затем требуется тщательное наблюдение.

Если бы она только смогла, если бы у нее хватило духу, то она попросила бы доктора удалить ей всю грудь, даже если бы опухоль, оказалась доброкачественной. Но тогда бы он просто вызвал санитаров, чтобы ее доставили куда надо.

Единственное, что она могла сказать врачу, так это то, что если они убедятся, что опухоль злокачественная, она не будет ждать и потребует, чтобы удалили всю грудь. (Отрежьте ее совсем).

— Подождите, — предупредил он ее. — Не говорите мне сейчас ничего. Подумайте до утра. Пойдите домой, обсудите это с мужем.

— Но ведь его подпись под моим согласием не нужна? Я сама могу подписать все нужные бумаги, дать письменное согласие на удаление молочной железы, если результаты биопсии покажут рак, разве не так, доктор? Это же мое тело, моя грудь, мой выбор?

— Да, это ваш выбор, миссис Гардения.

Он был так озадачен, она даже пожалела его.

— Я ужасно боюсь рака, боюсь смерти… Так мне будет спокойнее, доктор. И я хочу избавить моего мужа от тяжелой необходимости помочь мне принять это решение.

Но что этот доктор знал о злокачественной жизни? О том, что каждую ночь ее раздирают несколько дюймов голубой переливающейся стали?

Они решили, что она ляжет в больницу под вымышленным именем, чтобы избежать огласки.

Она сказала Бену, что ей нужно лечь в больницу для обследования, вполне безобидного и обычного, но которое не может проводиться в амбулаторных условиях. Возможно, Бен начал бы более подробно все у нее выпытывать, как обычно, настоял бы на том, чтобы сопровождать ее в больницу, но он был слишком занят своими собственными делами: он разрабатывал какую-то финансовую махинацию, которая, как он хвастал, полностью разорит Тодда, и тому придется распрощаться со своей студией и со всем ее оборудованием, — с каждым кусочком пленки, с каждой щепочкой декораций.

Значит, он с ней не пойдет. Когда, как она надеялась, хирург будет отрезать часть ее храма, он как раз будет лететь в Нью-Йорк.

На сей раз она перехитрила Бена. И если ей отрежут грудь и ей наконец удастся от него освободиться, она еще раз перехитрит его. Она просто расскажет все Тодду, предупредит его о том, что Бен собирается сделать.

 

94

Клео предложила подобрать Поппи совершенно новый костюм для похорон — все в одном стиле: платье, шляпка, туфли, сумочка, даже пояс для чулок. Однако Поппи отказалась. Она сказала, что хочет надеть черное платье, которое очень любил Бо, она настояла на том, чтобы пойти домой и взять необходимые ей вещи. Мы отправились с ней туда поздно вечером, чтобы избежать зевак у ворот. Она сказала, что в спальню пойдет одна, чтобы взять то, что ей нужно, все, что ей нужно. Она все время повторяла эти слова: «Все, что мне нужно».

* * *

Утром приехала Клео, чтобы помочь Поппи одеться и наложить косметику. Клео всегда точно знала, как наложить косметику, чтобы это выглядело в соответствии с требованиями момента, учитывая, что будут много фотографировать, и Поппи хотелось, чтобы Бо гордился ею. Она будет элегантна, но скромна, сдержанна, все будет очень строго и со вкусом. Она сказала, что должна сделать это в память о Бо и для его поклонников.

Клео сказала мне, что к нам заедет Лео, чтобы поехать вместе с нами на лимузине. Увидев мое удивление, она сказала:

— Но ведь там хватит места для всех?

Да, место там было. Ехали мы с Тоддом, Поппи, Клео… и Лео. Разумеется, место было.

— Но почему вдруг?

— Лео бросила его подружка. И он так переживает из-за Бо и, я думаю, из-за своей девушки тоже. Ему пришлось бы ехать на похороны одному, а так тяжело быть одному в такой день.

Я не могла не восхищаться Клео. Она всегда была необыкновенно великодушна. Она всегда готова помочь, но сейчас ее благородство превосходило обычное чувство долга.

— А что случилось с его девушкой?

— Нашла кого-то другого, — протянула Клео. — Чудно. Из-за нее Лео пошел на развод со мной, и для меня это было самым тяжелым поражением в жизни. А она так опошлила мои переживания. Мне казалось, она просто обожает Лео за его манеры и ум, но она не смогла устоять перед каким-то молодым актером, которого встретила на вечеринке: ему двадцать два, абсолютно безмозглый, но зато — гора мускулов и петушок в четверть метра. Сама не понимаю, Баффи, но мне почему-то ужасно жалко Лео. Он кажется таким потерянным.

Итак, мы отправились на панихиду — Тодд и Клео, и потерянный Лео, и притихшая, зажатая Поппи, вцепившаяся в свою черную сумочку. Я знала, что такое молчание может быть своеобразным видом истерии. Она все еще пребывала в шоке, хотя и вела себя с большим достоинством, и я опасалась за нее. Выдержит ли она, когда будет стоять на краю могилы, осознавая всю нелепость смерти Бо? Там, на кладбище будет просто сумасшедший дом. Там будут и полиция, и частная охрана, которую мы специально наняли. И все равно прорвется толпа зевак, поклонников и поклонниц, обезумевших от горя, и газетчики со всей страны… Настоящий дурдом.

— Знаешь, это я убила его, — вдруг тихо проговорила Поппи. — Я и… нет, не тот тип, что избил его до смерти. Я очень надеюсь, что его не найдут, так что никто не догадается, кто был настоящим убийцей. А настоящей убийцей была я.

Нам всем, сидевшим в машине, было трудно слушать ее слова.

— Нет, нет, — умоляюще произнес Тодд, беря ее за руку.

— Ты была ему хорошей женой, — убежденно добавила Клео, которая сама была идеальной женой. — Без тебя он бы ничего не достиг.

— Он обожал тебя, — вмешался Лео. Он всегда говорил: «Моя Поппи…»

— Это я убила его! Я! И Бен!

Ужасные слова, подумала я. Но и сама Поппи была в шоке.

— Не думай, сейчас об этом, Поппи, — попыталась я успокоить ее. — Потом. Потом ты все как следует обдумаешь, все станет ясным. — Я не знала, что еще сказать ей. — Ты просто помни одно: ты любила его, и он любил тебя. — Я не знала, слышит ли она кого-нибудь из нас. — Ты делала все для него, ты очень старалась, и это — самое главное.

Бен! Это я убила его! Я и Бен!

Я выглянула в окно и не увидела солнца. Куда же запропастилось это проклятое солнце?

Поппи все рассчитала. Она хотела сделать так, чтобы смерть Бо стала событием. Она хотела, чтобы о нем осталась хорошая память. Она собиралась стоять у края могилы с опущенной головой, а когда они начнут опускать гроб в землю, она застрелит Бена Гардению.

Она обязана была сделать это для Бо. Бен виноват в смерти Бо не меньше, чем она сама. Бен помог ей развратить Бо, он настаивал на этом!

В течение всех этих лет в Вегасе каждый раз, когда она хотела что-то сделать, исправить все зло, весь этот кошмар, Бен останавливал ее, держал ее за руку. Если умер Бо, то должен умереть и Бен. Бо, несмотря ни на что, был добрым и нежным, Бен же был порочен. И она не только отомстит за Бо, она сведет с ним все старые счеты. За Сюзанну. Это она связала Сюзанну с Беном, теперь она ее освободит. А еще она сделает так, что он перестанет быть угрозой для Тодда и Баффи. Она сделала им гадость и теперь должна как-то компенсировать это. Они не понимали, что за человек Бен. Они не знали, что от такого типа, как Бен, невозможно освободиться до конца. Но она освободит их. Она освободит их всех. А затем, когда она рассчитается с ним, она повернет револьвер в свою сторону и упадет в могилу рядом с Бо, милым, невинным Бо. Она любила его больше жизни, жизнь никогда не была к ней такой доброй и ласковой, как Бо. Она так рано стала горькой.

Это была просто массовка. Не в каждой картине такое увидишь. Фотографы. Поклонники. Все работники студии до самого последнего бутафора. Казалось, Поппи начинает терять самообладание. Я чувствовала, видела, что что-то с ней происходит. Казалось, она даже не слушает слов священника о том, сколько радости принес Бо людям. Она все время оглядывала толпу. Кого она ищет? Затем я вспомнила, как она хотела, чтобы присутствовали Сюзанна с Беном. Сама я их тоже нигде не видела.

Перед всеми этими фотоаппаратами, перед тысячной толпой мы как загипнотизированные смотрели, как Поппи вынимает из своей черной сумочки револьвер, все еще в отчаянии оглядываясь по сторонам, когда они начали опускать гроб. Затем она бросила его и попыталась прыгнуть в разверстую могилу вслед за гробом Бо.

— Я любила его! — кричала она, обращаясь к земле, когда мы с силой удерживали ее.

Да, я верила ей. Я ей верила.

Мы все сидели в гостиной и пытались заставить ее немного выпить — даже Сьюэллен. Но она отказывалась.

— Я не пью вообще, — все время повторяла она.

Я знала, что ей необходимо то, что дало бы ей силы жить, пока она сама не найдет в себе силы простить себя. Я сказала:

— Попробуй взглянуть на это следующим образом. То, что произошло с Бо, просто несчастный случай. Как если бы он переходил улицу и попал под машину. Это трагическая случайность. Но все то время, что Бо был с тобой, ты давала ему больше, чем кто бы то ни было. Успех и слава, и любовь миллионов — без тебя он бы ничего этого не имел. И ты дала ему любовь, и он знал это. Он знал, как сильно ты любишь его, как много любви в твоем сердце.

Ее безжизненные черные глаза на мгновение вспыхнули.

— Ведь ты же знала это? Ты веришь в это, в то, что я его любила? Большинство не знает, что я делала все это ради любви.

Я крепко прижала ее к себе. Мы никогда не были близки, и мне она никогда особенно не нравилась, уж если говорить по правде, но мне было ее ужасно жаль. Невероятно жаль. Они были грешниками, но и против них многие грешили. И, возможно, она тоже грешила против Бо. Грех во имя любви. Как ужасно было для нее делать зло тому, кого она так сильно любила.

Все разошлись по домам. На следующее утро Поппи сообщила, что возвращается домой. В собственный дом. Я пошла на кухню помочь Ли убрать и помыть посуду после гостей. Когда мы закончили и мне наконец удалось уговорить ее лечь, я решила пойти посмотреть, что делает Поппи.

Я нашла ее в библиотеке, где она сидела рядом с Тоддом на кожаном диване. Они были поглощены каким-то серьезным разговором. Тодд поднял на меня глаза, в которых ничего невозможно было прочесть, выражение лица также было непроницаемым. Именно он когда-то объяснял мне, что каждый человек в определенных ситуациях проходит несколько стадий. А теперь я видела эти стадии у него. Сразу же после больницы, когда мне пришлось избавиться от ребенка, он все время пытался что-то объяснить, доказать свою невиновность. Первая фаза. Затем он оставил это и перешел ко второй фазе. Милый, обаятельный, ласковый, совершенно явно пытающийся помириться со мной, убедить меня простить его и все забыть… Забыть и простить… причем все это чередовалось с раздражением из-за того, что я ему не верю. Но его злость не действовала на меня — я знала, что даже лжецы могут злиться, если в их ложь не верят.

Затем наступает ночь ноготков, когда он опять подходит к моей кровати, умоляя о любви и нежности, а я прогоняю его. На следующее утро я обнаружила у него наступление третьей фазы. Замкнутость, сдержанность, никаких попыток растопить лед. Интересно, думала я, что будет после? Наступит ли четвертая фаза? Или же мы так и застрянем, замороженные в третьей фазе до конца наших дней?

— Мы здесь с Поппи говорили о картине, — сказал он. Ну, конечно же, картина. Ведь еще надо было что-то решать с «Белой Лилией». Разумеется, со смертью Бо, это тоже замораживалось, останавливалось на некоторое время. — Мы с Поппи решили, что картину необходимо закончить. Я хочу этого по совершенно очевидным причинам, а Поппи — в память о Бо.

Я взглянула на Поппи. Ее умоляющие глаза были устремлены на меня. Она, совершенно очевидно, не понимала, что здесь происходит, что «Белая Лилия» — это была наша схватка не на жизнь, а на смерть, наша личная борьба с Тоддом. Насколько она знала, меня волновала лишь экономическая сторона вопроса, ну и, разумеется, положение и престиж студии. Она своими черными глазами умоляла меня не возражать.

— А что же мы будем делать с?..

— Мы просто включим в фильм его трагическую смерть. Лон, герой, которого исполняет Бо, умрет в номере мотеля, куда приведет уличную проститутку, от слишком большой дозы наркотиков. Мы сможем так снять эту сцену, чтобы не было видно его лица. — Я была поражена. Я просто не представляла, как Поппи могла предложить такое, видимо, мы с ней были совершенно разными людьми. И Тодд старался соблюсти интересы их обоих — ее и свои, я не могла его за это винить. — И еще я уговорил Поппи участвовать в съемках в качестве ассистента режиссера, — добавил он. — Она практически каждый день проводила на съемочной площадке с самого начала съемок. Она прекрасно знает весь фильм. И вот уже двадцать лет она работает в области индустрии развлечений. Я думаю, что «Белая Лилия» очень выиграет от ее участия.

Поппи была нужна какая-то опора в жизни, и он давал ее ей. И кроме того, он давал ей еще кое-что, может быть, даже более важное… Что-то, что поможет ей пережить эти тяжелые дни.

Я сжала ее руку:

— Думаю, из тебя выйдет прекрасный ассистент режиссера.

— Спасибо, — сказала она печально. — Вы с Тоддом — мои самые близкие друзья.

Он опять сделал это, этот волшебник. В очередной раз он спас эту несчастную «Белую Лилию», и в то же время ему удалось помочь ближнему — Поппи Бофор — удержаться в этой жизни, найти твердую почву.

Позже, лежа в своей кровати, я мысленно возвращалась к словам Поппи. «Вы с Тоддом — мои самые близкие друзья». Но тем не менее она говорила, что хотела б видеть на похоронах Сюзанну и Бена, они ей как бы заменили семью. А затем это дикое заявление, что Бо убили она и Бен. И когда она вытащила из сумочки свой револьвер, хотела ли она застрелить только себя? Или Бена? Бена, которого так и не увидела в толпе?

Бен и Сюзанна. Их там не было. Почему же все-таки Сюзанна не приехала?

Сюзанна пришла в себя после наркоза в больничной палате среди ночи. Она не сразу поняла, где она и что с ней. А когда вспомнила, то тут же стала ощупывать грудь. Господи, сделай так, чтобы ее там не было.

Во рту у нее было сухо. Она нащупала толстый слой повязки, и это ее успокоило. Для простой биопсии слишком много бинтов. Наконец-то она будет свободной.

 

95

На следующее утро я отвезла Поппи домой. Я не хотела, чтобы она ехала туда одна. В доме была ее горничная, в саду работал садовник. Нигде не было и следов Смоки и Вирджила, их и на похоронах тоже не было.

«Похоже, они боятся показаться мне на глаза. Не так уж они хорошо следили за Бо. Но, думаю, на днях они появятся, чтобы получить свои денежки. Но ведь мне они больше не понадобятся? И от лимузина я тоже отделаюсь. Мне одной он совсем не нужен», — думала Поппи.

— Баффи, послушай, ты можешь ехать домой. Со мной будет все в порядке. Ты и так все эти дни занималась только мной. У тебя наверняка полно своих дел. Обещаю тебе, что не собираюсь перерезать себе горло. Нет, честно, ты можешь ехать. Через несколько дней я начну работать на студии. Мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя, кое-что обдумать. Мне многое надо обдумать. И мне очень нужно поговорить с тобой.

— Это о Бене? Но ты уже предупредила нас о Бене. Тодд прекрасно знает о его ненависти. Это его не очень волнует…

— Я полагаю, ему недолго придется волноваться из-за Бена. Но мне очень нужно поговорить с тобой, как только я немного приду в себя.

— Хорошо, — улыбнулась я. — Буду ждать с нетерпением. В любое время. И еще, Поппи. Желаю удачи в работе над фильмом! Я очень рада, что ты будешь работать там.

Я поехала домой, думая о том, что она собиралась мне сказать. И еще об одной фразе: «Я полагаю, Тодду недолго придется волноваться из-за Бена». Это что, угроза Бену? Кто мог понять эту женщину? Она была странным человеком, во многом чуждым мне.

Когда приеду домой, позвоню Гэвину. Я уже несколько дней не разговаривала с ним, и последний раз он, как мне показалось, разговаривал так, словно собирался покончить с нашими отношениями. А сейчас он мне был нужен более, чем когда-либо.

Но когда я приехала домой, Ли мне передала, что звонил Гэвин. Затем она заявили мне, что пойдет ляжет. Я проводила ее из кухни в спальню.

— Что случилось, Ли? — Она действительно выглядела ужасно.

— Мне больно, — ответила она.

— Я вызову врача.

— Никаких врачей! — Она посмотрела на меня и я поняла, что лучше с ней не спорить. И она прекрасно понимала, что я не осмелюсь сделать это даже под пыткой.

— Хорошо, — вздохнула я. — Ложитесь, и я принесу вам чашечку чая.

Гэвин позвонил еще раз немного попозже. Я сняла трубку в кухне.

— Я скучаю по тебе, — сказал он.

— Я тоже, — шепнула я в ответ.

— Из газет я узнал, что похороны уже прошли. Ты смогла бы прийти сегодня вечером?

— Не знаю, не думаю. Боюсь, мне придется остаться дома с Ли.

— Опять? А что на этот раз?

Чувствовалось, что он теряет самообладание. Его, казалось, уже не волновал даже Тодд.

— Она себя плохо чувствует. Я целый день ношу ей чай с тостами и таблетки аспирина.

— Что с ней?

— Не знаю. Она только говорит, что ей больно.

— Я приду и посмотрю ее. Все же я врач, по крайней мере мне так кажется. Я уже ни в чем не уверен.

— Нет, ради Бога, не надо! Не надо приходить, чтобы осмотреть ее. Когда я предложила позвать врача, я думала, что она меня убьет. Она терпеть не может врачей. Особенно тебя, хотя ни разу тебя не видела.

— Ну, может, зайдешь хоть на часок? Только на один час, — настаивал он.

— Нет. Я думаю, это будет не очень хорошо с моей стороны. — Он не ответил, и я добавила: — Разве не так? — Он по-прежнему молчал. Затем я услышала громкий стон из комнаты Ли. — Мне надо идти. Я слышу, как она стонет. Я позвоню тебе завтра. Я приду завтра вечером, хорошо?

— Может, она и завтра будет болеть.

— Откуда ты знаешь? Ты это говоришь, как врач?

— Я это чувствую.

* * *

Я принесла Ли тарелку с бульоном.

— Принести крекеров или тостов?

Она покачала головой, затем слегка подняла голову от подушки, чтобы отпить с ложки, которую я поднесла к ее сухим бескровным губам.

— Так хорошо? Не горячо?

Она откинулась на подушки, покачала головой и почти улыбнулась.

— Прекрасно, — сказала она. По-моему она впервые произнесла это слово с тех пор, как мы познакомились.

Когда поздно вечером приехал Тодд, я еще не ложилась. Он лишь устало кивнул мне.

— Ну и как? — спросила я. — Стал Лео переписывать сценарий?

— Да.

— Значит, можно считать, что все будет нормально? Съемки возобновились?

— Мы не смогли найти Сюзанну.

— Что-то я тебя не поняла.

— Так оно и есть. Мы не можем связаться с ней. И с Беном тоже. Никто в доме не знает, где она. А, может быть, и знают, но не говорят.

— Может быть, Бен прикончил ее? Просто взял и убил, а потом закопал в саду? Неподалеку от бочки с водой.

Однако ему это не показалось смешным, потому что он ничего не ответил и пошел вверх по лестнице. Вдруг он обернулся и произнес с болью в голосе:

— Я знаю, мне запрещено говорить об этом, но я должен сказать кое-что, и я скажу это. Я знаю, что ты думаешь, будто бы это произошло между мной и Сюзанной, и, судя, по всему, мне трудно отрицать, что так и было. Но даже если это и произошло, я думаю, что она знает об этом не больше меня. Она даже не знает, что это произошло! Что бы там ни оглушило нас — недоброкачественная еда, виски или эти дурацкие таблетки или, может быть, еще что-то, — но мы отключились оба. Мы оба — жертвы… — И он пошел наверх в свою комнату.

Опять новая версия, подумала я с горечью. Теперь это недоброкачественная еда или отравленное виски — или еще что-то. И теперь уже он — жертва. Он и Сюзанна. Уже прошло два года, а он все еще пытается защитить ее, свою любовницу.

На следующий день Ли, как я и предполагала, встала. Я знала, что надолго ее не хватит, и весь день молила Бога, чтобы больше ничего не случилось, хотя все же чего-то ожидала, как будто уже привыкнув к неожиданным потрясениям. И еще я все время думала о том, как мы проведем вечер с Гэвином. Я увижу его сегодня во что бы то ни стало, даже если Тодд придет раньше обычного.

Его еще не было, когда я вышла из дома, поцеловав детей, убедившись, что Меган и Митчелл сидят за уроками, хотя и догадывалась, что, как только я уеду, Меган сядет на телефон. Я была еще не так стара, чтобы не помнить, как сама обожала часами висеть на телефоне, хихикать и трепаться с подружками о мальчиках. Я пожелала доброй ночи Ли, которая повернулась ко мне спиной и не ответила. Здесь все по-прежнему.

Мы молча целовались, потом молча легли в постель. Может, мне только показалось, что в наших ласках была какая-то примесь горечи?

Уже потом он погладил меня по щеке.

— Бедняжка Баффи. Очень скоро тебе придется принять серьезное решение.

Нет, только не это. Я не хочу принимать никаких решений. Только не теперь. Ни решений, ни ультиматумов. Разве он не понимал, что я не выдержу ничего такого. Но все же я проглотила наживку:

— Да? И какое же это решение?

— Я решил, что брошу работу здесь. Я собираюсь переехать в Сан-Франциско.

— Ты не можешь сделать это!

— Я могу и должен.

— Нет. Ты хочешь сделать это только мне назло.

Он с удивлением посмотрел на меня.

— Ты действительно считаешь, что я буду жить кому-то назло? И почему мне делать тебе что-то назло? Зачем мне причинять тебе боль? Я люблю тебя, Баффи. Неужели ты уже настолько от всего отстранилась, что не видишь и не замечаешь любви? — Не вижу и не замечаю любви? Может, я действительно забыла, что такое любовь, теперь это слишком далеко от меня? Я просто забыла, что существует истинная любовь? Наверное, я слишком долго жила в озлоблении. — Ведь ты же знаешь, ты можешь поехать со мной, — добавил он тихо.

Я посмотрела на него так, будто он сошел с ума.

— Не говори ерунды. Как я могу поехать с тобой?

— Это происходит на каждом шагу. Если браки распадаются, люди признают это, бросают своих супругов, находят новых и ищут лучшей для себя жизни.

Я никогда не слышала ничего более ужасного.

— Да? А что мне делать с детьми?

— Не надо прятаться от детей. Это дело касается лишь тебя и меня… и Тодда.

— Не говори глупостей. Это касается и моих детей. Разве я похожа на женщину, бросающую своих детей?

— Нет, конечно. Возьми их с собой, — сказал он спокойно.

Я невесело засмеялась:

— Обязательно. Наилучший выход.

Он спустил ноги с кровати и прошел в гостиную.

— Хочешь выпить? — крикнул он оттуда.

— Нет, спасибо. Выпивка ничему не помогает, — отозвалась я.

Он засмеялся, возвращаясь со стаканом в руке.

— Ты говоришь, как твоя сестра.

Моя сестра! Могу себе представить, что сказала бы моя сестра, если бы я забрала детей и отправилась с Гэвином Ротом в Сан-Франциско. Даже сама мысль об этом вызвала у меня ужас.

Он не вернулся в кровать. Он стоял посередине комнаты, потягивая из своего стакана.

— Иди сюда и все обсудим, — сказала я примирительно.

— Нет. Лучше будет говорить вот так. Ты — там, а я — здесь. Но тебе совершенно не обязательно сообщать мне о своем решении прямо сейчас, Баффи. Я пробуду здесь еще месяца два, надо сначала все устроить. Так что у тебя еще есть время.

— Ты же знаешь, что это невозможно…

— Ничего подобного я не знаю. Нет ничего невозможного в том, что ты полюбила меня.

Чтобы ты полюбила меня.

Он говорил мне, что любит меня. Лишь несколько минут тому назад он повторил эти слова. Но я ни разу не сказала ему: «Я люблю тебя». Хотя мне очень хотелось. Эти слова всегда хочется сказать, их просто мечтаешь сказать. «Я люблю тебя». И для некоторых это очень легко. Они произносят их просто так, они ничего для них не значат. Но женщина вроде меня, вроде меня теперешней, боится этих слов. Они пугают. Они связывают навсегда.

Но теперь мне надо было произнести их, чтобы убедить его, поддержать и его и себя, чтобы привязать его ко мне.

— Я тоже люблю тебя. — Ну вот и все. Не так уж и страшно.

— Ага! Так ты любишь меня, но как сильно? — Так, значит, просто любить еще недостаточно. Некоторым всегда всего мало. Им всегда надо больше, они хотят большего. — Достаточно ли сильно ты меня любишь, чтобы бросить мужа, забрать детей и выйти за меня замуж? — Выйти замуж? Он хочет жениться на мне. Второй раз в жизни мне делают предложение. Моя вторая любовь. — Вопрос в том, — продолжал он без всякого выражения, осушая свой стакан, — насколько мертв твой брак? Кого ты любишь больше — меня или Тодда?

Люблю Тодда? Для психиатра он туповат. Неужели он не понимает, что я ненавижу Тодда?

— Я ненавижу Тодда, — ответила я. — Я ненавижу его.

Он подошел ко мне, сел на край кровати и нежно погладил мое лицо пальцами.

— Бедняжка Баффи. Так сильно заблуждаешься. Я не верю, что ты ненавидишь Тодда.

Тут я всерьез испугалась.

— Почему это ты не веришь этому?

— Я не знаю, что произошло между вами. Когда-то мне хотелось это узнать, но теперь нет. Но ты все еще его любишь. Понимаешь, ты не тот человек, который ставит ненависть выше любви. Это совершенно неадекватная замена.

У меня перехватило дыхание.

— Ты ошибаешься. Ненависть тоже очень сильное чувство. От нее получаешь удовольствие. Из-за нее стоит жить, так же, как и из-за любви.

— Неужели? Я в это не верю, да и ты тоже.

— И почему же я, по-твоему, делаю это? — спросила я испуганно.

— Момент истины, Баффи. И правда — почему? У тебя есть еще несколько недель для размышлений.

Когда я открыла дверь, Тодд стоял в прихожей. Было совершенно очевидно, что он ждал меня. Вид у него был ужасный.

— Где ты была? — спросил он.

Я не ответила. Мне хотелось как можно скорее подняться наверх и лечь в постель, но он преградил мне дорогу. Я хотела оттолкнуть его, но он не дал мне.

— Чего ты хочешь? — спросила я сердито.

— Я хочу, чтобы ты мне ответила.

— И не собираюсь. Я не обязана отвечать тебе. Еще что-нибудь?

— Да, — сказал он. Голос его дрогнул. — Сегодня позвонила Сюзанна.

Что бы там ему Сюзанна ни сказала, это причинило ему боль.

— Так, значит, она все-таки нашлась? Прекрасно! Ну, а теперь я могу подняться? Можно я поднимусь к себе? — Мне действительно не хотелось стоять там и смотреть на него. Вид у него был ужасный, а я была расстроена тем, что мне сказал Гэвин. — Я правда очень устала. Все эти дни были необыкновенно тяжелыми.

— Они такими и остаются. Сюзанна звонила из больницы. Из Санта Моники. Ей отняли грудь.

Не веря своим ушам я уставилась на него. Затем села прямо на ступени. Ноги меня не держали.

Боже, только не это! Это чересчур. Неужели эта трагедия никогда не кончится?

— Обе? — спросила я.

— Нет. Пока нет.

Единственно, о чем я вдруг подумала, так это о том, что Сюзанна расплачивается за то зло, что причинила мне. Но я знала, что не должна так думать, что это глупо. Разве когда-либо наказание соответствовало преступлению?

Ах, Сюзанна, Сюзанна!

А потом я перестала думать о женщине, предавшей меня, отнявшей у меня почти все. Я подумала о рыжеволосой девушке, такой яркой, такой красивой, которая всегда смеялась и считала, что весь мир принадлежит ей, которая поклонялась лишь единственный вещи на свете — своему телу, своему храму.

И тут я не выдержала и разрыдалась. Я не хотела плакать перед ним, но ничего не могла поделать. Я просто не могла остановить поток слез. Он сел на ступеньки рядом со мной, но не касался меня.

— Она хочет видеть нас, хочет, чтобы мы навестили ее завтра.

— Нет! Я не пойду. Я не могу! Никуда не пойду! Я не обязана! Что ты хочешь от меня? — Мне хотелось заорать в полный голос, но я не могла. Я бы разбудила детей и Ли, если бы закричала. Вместо этого я яростно зашептала: — Разве вы оба причинили мне мало горя?

Он схватил меня за плечи.

— Она даже не знает, в чем ты ее подозреваешь. Клянусь тебе! Ради Бога, поверь, она ничего не знает! И, возможно, она умирает.

Не говори так!

Я стряхнула его руки.

— Так легко не умирают. Даже если и хотят этого. Уж я-то знаю! Ты прозябаешь в страданиях всю свою жизнь. Не беспокойся. Твоя Сюзанна не умрет. Это не тот случай. Она прекрасно выживет. В конце концов она всегда выходит победительницей!

Разве это так?

Наверное, я все-таки повысила голос, потому что в коридоре появилась Ли посмотреть, что происходит. Ее смуглое лицо было бледным, старый красный халат казался еще более старым. Ее вид только сильнее разозлил меня.

— Идите ложитесь, Ли! — рявкнула я.

Еще и ее здесь не хватало.

Все-таки я пошла с Тоддом в больницу. Я не могла поверить, что Сюзанна не знала, что предала меня с моим мужем, однако не хотела, чтобы она поняла, что я знаю об этом. Так я сказала самой себе.

Посещение этой больницы было для меня самым тяжелым испытанием за всю жизнь, меня раздирали совершенно противоположные чувства: неприязнь и, как ни странно, да, жалость, жалость и сочувствие.

Выглядела она неважно, но тем не менее улыбалась.

Тодд бросился к ней и неловко обнял, стараясь не задеть толстую повязку, пока я стояла и смотрела на них. Затем он с тревогой посмотрел на меня, как будто то, что он обнимает Сюзанну, может оскорбить меня.

— А где Бен? — спросил он. — Разве его здесь нет?

— Бен в Нью-Йорке. Вот именно в связи с этим я и хочу тебе кое-что сказать. Он разрабатывает какую-то махинацию, чтобы отобрать у тебя студию.

— Не беспокойся, Сюзанна, лично меня это не беспокоит, — весело сказал Тодд.

Слова сильного, уверенного в себе, спокойного героя.

— Баффи? — Она протянула мне руку, и мне не оставалось ничего другого, как взять ее и крепко сжать.

— А Бен знает об этом? — наконец заговорила и я. — Ведь, наверное, для него это должно быть важнее, чем какие-то там махинации в Нью-Йорке.

— Нет. Он не знает. Но узнает. Надеюсь, что вычитает про это в бульварных газетенках.

— Что-то я не понимаю? — удивилась я.

— Это еще одна вещь, о которой я хотела поговорить.

— Разве тебе можно много разговаривать? — спросила я. — Разве тебе не положено отдыхать.

— Да. Я отдохну. Потом, когда сделаю все, что надо.

Я почувствовала беспокойство, особенно после этих слов. Может, она думает, что умирает? Неужели она умрет? И, может, она хочет рассказать о своей измене — своей и Тодда? Может, она хочет попросить прощения? Может, именно поэтому пожелала видеть нас? Нет, ничего подобного я не желаю и слышать! Я не хочу слушать никаких предсмертных признаний. И не собираюсь никому отпускать грехи.

И к тому же я не хотела, чтобы Сюзанна умирала!

Господи, Сюзанна, только не говори ничего! Молчи, Сюзанна! Закрой свой проклятый рот!

Я в отчаянии уже было подумала, что мне лучше выбежать из комнаты, но вместо этого проговорила:

— Полагаю, тебе сейчас необходим отдых. Ты можешь обо всем рассказать попозже.

Почему Тодд не заставит ее молчать, не заставит ее отдохнуть.

— Нет. Я хочу сейчас. Я должна все рассказать сейчас. Я хочу сделать одну вещь и хочу получить ваше разрешение. Когда Бен обо всем этом узнает, он меня больше не захочет. — Я начала было протестовать, но Тодд положил мне ладонь на руку, чтобы я ей не мешала. — Нет. Ты не понимаешь. Я не хочу, чтобы он хотел меня. — Мне показалось, что мы с Тоддом оба поняли, что она пытается сказать. — Вначале я только об этом и думала. Я хотела, чтобы у меня отрезали грудь, так бы я смогла освободиться от Бена. А затем вчера я весь день думала о том, что со мной произошло, я оплакивала свое уродство. Но совсем недолго. Потом я поняла, что оплакиваю всю свою жизнь, все, что со мной было. А она все еще в опасности, то есть я хочу сказать, что ампутация не всегда останавливает процесс… — Она запнулась, но все равно улыбалась. Улыбалась! — И я собираюсь бороться! Я буду делать все, что необходимо, я пойду на любое лечение и любые процедуры. Черт подери! Я буду бороться, и я выиграю эту борьбу! И я не шучу!

Тодд сел к ней на кровать, хотя это и не полагалось, и неловко обнял ее. А я стояла рядом, стараясь не расплакаться, стараясь не пугаться, не вникать в ее слова.

Было видно, что она очень устала, слишком устала, чтобы разговаривать, подумала я.

— Мы, пожалуй, уже пойдем, а ты отдыхай. Тебе обязательно надо отдохнуть, ты слышишь, Сюзанна!

— Нет, нет. Я еще не закончила. — Она закрыла на секунду глаза, затем продолжила: — Но на сей раз я хочу, чтобы моя жизнь хоть что-то значила. Если только у меня будет еще один шанс. Ей-богу! Жизнь моя была такой неудачной, я ничего не смогла, ничего не сделала. Мне так жаль Бо. Он мне всегда нравился, несмотря ни на что. Я даже не смогла попасть… — Она покачала головой. — Тодд, если ты не бросишь работу над картиной, то мне бы хотелось вернуться и продолжать работу. — Он хотел что-то сказать, но она опять покачала головой, и он дал ей закончить. — Недели через три меня выпишут, и я хочу вернуться и работать, если вы еще снимаете, если ты хочешь, чтобы я снималась…

— Ну конечно же хочу! И обязательно будет картина — картина, которую мы закончим. Так или иначе.

— Замечательно. Но вот, что я хочу сделать в первую очередь. Я здесь под вымышленным именем, как вы знаете. И они тоже стараются сохранить в тайне мое пребывание. Я знаю, как будет трудно сохранить образ блестящей кинозвезды, к которому все привыкли, если станет известно о том, что случилось. С одной стороны, я не хочу, чтобы об этом узнали. Но думаю, мне стоит сказать об этом. Я хочу, чтобы моя жизнь имела какой-то смысл. Я хочу сказать всему миру, что Сюзанна, известная кинозвезда, перенесла ампутацию грудной железы, но продолжает оставаться звездой. Что эта операция еще не значит, что ты перестаешь быть женщиной, ты еще остаешься сильной и красивой и способна ловить, и у тебя еще может быть счастливая жизнь, если за это бороться. Если у тебя хватает мужества, то ты можешь все на свете.

Я знаю, что вы оба сделали большую ставку на эту картину, и вам не надо беспокоиться. И если вы мне скажете, что я не могу в ней участвовать, поскольку порчу образ кинозвезды, то я откажусь от этого. Вы — самые лучшие люди на свете, и я не всегда была достойна вашей любви и дружбы, но надеюсь, что вы не будете возражать, чтобы я таким образом постаралась хоть как-то сравняться с вами.

Она закрыла глаза, совершенно измученная, и я выскочила из комнаты. Я больше не могла выносить это. Но я и не сомневалась в том, что ей скажет Тодд. Что может сказать в такой ситуации герой героине?

И здесь я поняла, что сама вошла в следующую фазу. Потихоньку они все подталкивали меня к тому, чтобы у меня не оставалось другого выбора, как поддерживать «Белую Лилию». Все эти чужие для меня люди — Поппи, Сюзанна и Тодд — делали это против моей воли. И даже Бен подталкивал меня. Как я могла быть на стороне такого человека, как Бен, и позволить ему одержать верх над отцом моих детей?

Перед тем как поехать на студию, Тодд завез меня домой. Выходя из машины, я сказала:

— Поппи предупреждала тебя насчет Бена, а теперь и Сюзанна совершенно определенно говорит, что у него есть план отобрать у тебя студию.

Он спокойно посмотрел на меня.

— Я знаю о его планах. Неужели ты действительно считаешь, что я не слежу за его действиями? Стоит нам только взять кредит в каком-либо банке — даже в том, который находится вне сферы его влияния — он начинает выкупать наши счета, один за другим. И как только он с этим покончит, он не даст нам вернуть ни цента и предъявит к оплате сразу все счета. Они все оплачиваются по первому требованию.

Я ахнула. Я знала, что Тодд не сможет найти таких денег, даже если учесть стоимость дома, фильмотеки компании, все мои драгоценности до последнего бриллианта. Да, по всей вероятности, Бен Гардения решил действительно покончить с «Кинг Студио». Что касается студии, то здесь все было ясно.

— Зачем же тебе тогда возиться с этой картиной, заканчивать ее? — Для Сюзанны? Или потому, что герои прежних времен никогда не сдаются?

Он широко улыбнулся. Однако это не было прежней улыбкой Тодда Кинга. В ней не хватало задора.

— У меня имеются в запасе кое-какие козыри…

— Да? — Я не могла поверить этому. Неужели опять?

— Хайни. Хайни Мюллер. У него больше денег, чем у любого банка, больше, чем Бен видел в своей жизни. И он на моей стороне. Понимаешь, он действительно мой друг, и он верит мне.

И с торжествующим видом он отъехал.

И тут только до меня дошло. Черт бы побрал тебя! Черт бы побрал тебя, Тодд Кинг! Разве ты не знаешь, на что способен человек вроде Бена Гардении, когда проигрывает? Что он делает, когда не может одержать верх законным способом? Ты не смотрел разве старые фильмы? Ради Бога, Тодд. Они просто разделываются со своими противниками? Они запихивают их в мешки с бетонными блоками и бросают в Тихий океан. Или же перерезают им горло где-нибудь в гостиничном номере. Или же те спокойно садятся в свою машину, включают зажигание, и та взлетает на воздух!

Или, возможно, наш волшебник в последнюю минуту придумает опять какое-нибудь чудо. Верила ли я в это? Могла ли поверить? Наверное, мне придется поверить, у меня не было другого выхода.

 

96

Студия организовала пресс-конференцию прямо в больнице. Сюзанна была в потрясающем пеньюаре, доставленном из костюмерной студии, рыжие волосы причесаны так же, как и тогда, когда она позировала для фирмы Диреля. Она весьма ярко сделала свое сообщение, и телевидение и газеты выжали из этого все, что только можно. Они сделали ее одной из ведущих новостей дня. Разумеется, не новостью номер один, однако она здорово их вдохновила. Это было одно из тех событий, которые так нравятся читающей публике. И самое поразительное было то, что она говорила совершенно искренне, и это было видно. Она действовала как личность!

И она настояла на том, чтобы приступить к работе в день выписки из больницы, вернее, на следующий день.

Когда этот день наступил, я позвонила и предложила отвезти ее домой из больницы, поскольку Бен так и не появился. Я решила, что должна это сделать. И это немного отвлекло бы меня от тревожных мыслей, которые не покидали меня все эти дни. Гэвин, его отъезд, его требования. А также Бен с его угрозой. Однако Сюзанна отказалась от моего предложения. Она сказала, что за ней пришлют машину со студии.

Она чувствовала себя прекрасно. Это был один из дней, когда вовсю сияло солнце, и не было ни малейшего намека на обычный смог. Один из дней, когда, если найти подходящую точку, можно видеть весь город, как на ладони, горы на фоне ослепительного синего неба, вдалеке виден даже Тихий океан. Завтра она начнет работать. А сегодня она едет домой, в дом, где нет Бена. Она не видела его, не получала от него никаких известий, она надеялась, что больше никогда в жизни не увидит и не услышит его. И Тодд говорил ей, чтобы она не беспокоилась из-за намерения Бена забрать студию. По крайней мере здесь она нашла настоящего победителя, хотя и не сумела во время понять, когда надо бежать без оглядки.

Как только она окажется дома — в доме без Бена и его револьвера, — то тут же пригласит дизайнеров. Она все изменит в этом доме. Она переделает там все от пола до потолка, от стены до стены, пока в нем не останется ничего, что бы напоминало о том месте, где жили Бен и прежняя Сюзанна.

— Ну, до завтра, Гарри, — сказала она шоферу, который заедет за ней на следующий день, чтобы отвезти на работу, и прошла в дверь.

Вся прихожая была завалена ее вещами — здесь было чемоданов сорок. Она бросила взгляд на горничную, нервно мявшуюся посреди этого беспорядка.

— Это мистер Гардения, мадам, он велел упаковать все ваши вещи.

— Он здесь?

— Да, мадам. Там наверху, в спальне.

Она внушила себе, что ей нечего бояться. По крайней мере эти вещи, все эти упакованные чемоданы означали, что он не собирается удерживать ее. Они означали, что он не оставляет ей этот дом. Было глупо даже предполагать, что он позволит ей оставить его себе. И зачем он ей нужен? У нее будет новая жизнь и собственный дом. Ей вообще не стоило сюда приезжать. Ей надо было ехать в гостиницу. В тот домик при отеле «Беверли-Хиллз», где она когда-то была счастлива. Может вообще не стоит подниматься, просто взять и повернуться и никогда в жизни его больше не видеть? Зачем ей с ним встречаться? Она его ненавидит и боится, он вызывает у нее смертельный страх. Да, это так, даже сейчас, когда она знает, что он уже не желает ее, не будет удерживать. Но как можно не бояться Бена Гардении и его револьвера? Она могла бы догадаться, что он будет здесь. Может поэтому она и вернулась сюда? Потому что подсознательно знала, что ей необходимо встретиться с ним, показать ему, что она уже другая, что не боится его, что полна возродившегося в ней мужества? Разве не именно для этого и нужно мужество? Для того, чтобы делать то, чего боишься больше всего на свете?

Она отворила дверь. Бен в черном костюме сидел за столиком старинной работы под изображением Мадонны. Видимо, он совсем недавно вернулся из Нью-Йорка. В Лас-Вегасе или Калифорнии он никогда не носил черный костюм. Услышав, как отворилась, а затем закрылась дверь, он поднял глаза. Он улыбнулся ей своей спокойной тихой улыбкой. Он говорил очень тихо. Он никогда не повышал голоса. Это было не в его духе. Он был спокоен и смертельно опасен.

— Добро пожаловать, — сказал он. — Или лучше сказать: «Здравствуй и прощай»? Если бы ты позвонила, то я бы прислал тебе твои вещи. Бен Гардения не держит то, что ему не нужно и что ему больше не требуется. Ты же знаешь это, Сюзанна.

Она прошла к кровати и села, поскольку почувствовала, как одеревенели ноги. Она совершила ошибку. Причем серьезную. Она могла заставить себя встретиться с ним лицом к лицу, призвав к себе на помощь всю свою волю, но ее тело еще недостаточно окрепло для этого. Она была еще слишком слаба. Возможно у нее хватило бы сил, чтобы несколько часов стоять перед камерами, но она была еще не настолько здорова, чтобы выдержать эту встречу.

— Зачем ты приехала, Сюзанна? — спросил он. — Ведь ты не могла не догадываться, что больше мне не нужна? Я так же сильно сомневаюсь, что тебе хочется здесь остаться. Разве не так? — Он засмеялся своим тихим, но вызывающим ужас смешком. Он поднялся со стула и медленно подошел к ней. Он собирается убить ее! Может, поэтому она и вернулась? Потому что желает смерти? Потому что заслуживает смерти? — Ты меня ненавидишь. Я это знаю. — Он подходил ближе и ближе. — Каждый раз, когда я овладевал твоим драгоценным телом, тебя охватывал страх, даже ужас, разве не так? Так зачем ты здесь? — Ближе и ближе… — Я было подумал, что ты будешь счастлива никогда в жизни не переступать порог этого дома. Может, ты приехала, чтобы получить наказание? Может, из-за этого? — Он засмеялся. — Нет, вряд ли. Дай-ка подумать. Ага! Ты, наверное, решила, что именно я уеду отсюда? Ну конечно же! Потому что даже сейчас, когда ты стала уродом, ты по-прежнему остаешься жадной сучкой. Разве нет? Неужели ты действительно решила, что я уберусь отсюда и оставлю тебе свой дом? Разве ты не знаешь, что я никогда ничего своего никому не отдаю? Почему это я должен оставить этот дом тебе с твоим обезображенным мерзким телом под этими шелками? — Он продолжал улыбаться. — Разве ты не знаешь, что Бен Гардения не покупает дохлых лошадей? — Она отодвинулась на кровати подальше от него, к самой подушке. Он засмеялся. — Можешь меня не бояться. Я не собираюсь прикасаться к тебе. Зачем мне касаться тебя урода без сисек?

Она почувствовала, как у нее кровь приливает к голове.

— Я не боюсь тебя! — выкрикнула она. — Ты — ничтожество! Ты — хуже, чем ничтожество! Ты — змея! Ты — кусок дерьма! Ты — мерзавец!

Он поднял руку, затем опустил ее.

— Твой приятель не станет считать меня ничтожеством, когда я заберу у него эту вонючую студию, а?

Теперь засмеялась она.

— У тебя ничего не выйдет. Неужели ты считаешь, что Тодд Кинг позволит такому подонку, как ты, отобрать свою студию? Тебе его не переиграть. Он давно уже тебя вычислил. Ты у него под колпаком! Он уже давно все предусмотрел, ты — мерзкая гадина!

Улыбка исчезла с его лица, глаза сузились. Он и вправду собирался убить ее. Но нет, улыбка опять появилась на его лице.

— Твой парень действительно решил, что я у него под колпаком? Ну что ж, пусть тогда поостережется. Еще никому не удавалось одержать верх надо мной. Если я не получу студию, то он получит вот это. — Он сунул себе в рот ноготь большого пальца и с силой выдернул его. — Он умрет как гаденыш!

И кровь, стучавшая у нее в висках, заледенела. Она сунула руку под подушку, там… Она выхватила из-под нее темно-синий блестящий револьвер, так часто внушавший ей ужас. Бен даже не успел взглянуть на нее удивленными глазами — как это бывает в кино, — прежде чем рухнуть на богатый восточный ковер, лишь слегка испачкав его своей кровью.

Но она была совершенно спокойна, когда сняла трубку и, набрав номер студии, попросила к телефону Тодда.

— Я только что убила Бена и собираюсь позвать полицию. Возможно, мне и не понадобится, но, на всякий случай, пришли, пожалуйста, своих адвокатов, прежде чем я устрою свой самый лучший в жизни спектакль.

На следующий день Сюзанна не приступила к работе на студии. Это было невозможно для безутешной вдовы, только что случайно убившей своего мужа, пытавшегося вырвать из ее рук револьвер, револьвер, который она вынула из-под подушки, когда хотела приготовить постель. Бену показалось, что она хочет застрелиться, из-за того, что чувствовала себя угнетенной после тяжелой операции — ампутации груди.

Самое ужасное в этой трагедии было то, что она меньше всего думала о случившемся. Наоборот, она мечтала о том, как снова начнет работать, она была уверена, что сможет победить болезнь.

А что касается револьвера, то он всегда находился под подушкой ее мужа. Бен Гардения всегда держал его там, чтобы иметь возможность защищать ее. Будучи преданным мужем, он всегда тревожился, вдруг что-либо случится с такой знаменитой кинозвездой.

Однако через пять дней она приступила к съемкам, которые и стали испытанием для ее мужества и воли. «Бен бы мечтал об этом». Да, этой женщине не занимать силы духа…

Было проведено следствие, однако и его результаты ни у кого не вызвали сомнений.

 

97

Я взглянула на календарь: уже приближалось Рождество, а с ним и отъезд Гэвина. Он действительно уезжал, и насовсем. Я пыталась внушить себе, что этого все-таки не произойдет. И еще я внушила себе, что не может быть и речи о том, чтобы мне с ним поехать. Я не могла так поступить со своими детьми. И кроме того — что скажет Ли?

Как быстро бежит время! И почему окончание этой связи, начавшейся лишь в сентябре, приносит такую боль? Не значит ли это, что другая боль моей души становится слабее? Или, может, становится для меня менее важной? Я и сама не знала. Я чувствовала, что происходящее вокруг меня совершенно меня оглушило.

Я попросила Гэвина объяснить мне это, но он не смог. Казалось, он пребывает в таком же смятении чувств, что и я.

— Я люблю тебя, — без конца повторял он.

— Но почему? — спрашивала я. — Почему ты любишь меня? — спрашивала я, зная, что уже поздно задавать подобные вопросы. Наши отношения шли к концу, а такие вопросы обычно задаются в начале. — Ведь, в сущности, меня не за что любить.

— Ну да!

— Ну, может, совсем чуть-чуть. Но вообще-то не за что. Так за что же ты меня любишь?

Зачем я мучила его и себя? Я не хотела мучить его. Я ведь действительно его любила, разве не так?

— Я действительно люблю тебя, — говорил он. — Давай посмотрим, за что, — поддразнил он меня. — Ты симпатичная, взбалмошная, говоришь цитатами из фильмов и стихов. У тебя красивая грудь, чудесная попка и зеленые-презеленые, как океан, глаза. А под твоими сверхмодными мехами и драгоценностями и притворной ненавистью к мужу прячется сильная нежная женщина, способная на такую сильную любовь, что это просто невозможно вынести. И я очень завидую Тодду, что когда-то эта любовь была обращена на него, и одновременно мне жаль его, потому что он некогда совершил нечто такое, что мешает тебе проявить ее. Но я верю в нее, в эту любовь, и не думаю, что такое сильное чувство может умереть. Да, я верю, что ты меня тоже любишь, но это уже не та любовь, это — маленькая, второстепенная любовь. Ты любишь меня, но недостаточно. Если бы ты действительно любила меня, то уехала бы со мной.

— Но ведь если бы ты любил меня, то не бросил бы меня. Разве не так?

Опять об одном и том же.

— Я уезжаю именно потому, что люблю тебя. Я не могу жить с этой крохотной любовью, с тем, что осталось от твоей большой любви.

Опять и опять. Сплошные круги и туман.

Он погладил мое тело пальцами, затем повторил движение языком. Он целовал мои веки, мои бедра. В такие минуты женщина забывает обо всем на свете, может бросить всю и крикнуть: «Да, о да! Я поеду с тобой на край земли». Но я все равно знала, что никогда не сделаю этого, никогда в жизни. Однажды я уже сделала это. Одного раза вполне достаточно.

Опять и опять.

— Ты странная женщина, Баффи.

— Почему? — спросила я, целую жилку, бьющуюся у него на шее.

— Ты говоришь, что ненавидишь, а я предлагаю тебе любовь, но ты выбираешь ненависть. Это непонятно.

Да, непонятно. Думаю, можно сказать и так.

Иногда он злился, но теперь, когда все шло к концу, он злился чаще. Он злился и говорил гадости.

— Трусиха! Мерзкая трусиха. Ты просто боишься. Ты боишься, что я, как Тодд, предам тебя. И ты прикрываешься какими-то дерьмовыми причинами. В тебе самой полно дерьма, Баффи.

Но я знала, что в нем просто говорят горечь и боль. И не обижалась на эти жестокие и злые слова. Я прощала его и мысленно прощалась с ним. Приближалось Рождество, и он уезжал. Приближалось Рождество, и мне казалось, что уже все идет к концу. Все. И Гэвин. И картина, и все на свете. Но я ошибалась. Еще не все.

 

98

Позвонила Клео. Она сказала, что собирается приехать и хочет попросить меня об одолжении. Я велела ей выкладывать свою просьбу. Я еще не настолько оглушена или расстроена, чтобы не помочь одной из своих близких подруг.

Как всегда шикарная, она ворвалась в мой дом, подобно ветру. На ней было платье с огромными плечами и широченными пышными рукавами. Она лишь взглянула на меня и спросила:

— Ты не больна? Что случилось?

— Ничего. Наверное, на меня так подействовали все эти дела с Сюзанной.

— Да, Сюзанна. Но, думаю, она справится со всем этим. Должна признаться, что никогда не обожала ее, ни в колледже, ни потом, особенно после того, как у нее был этот кратковременный роман с Лео, хотя тогда я и притворялась, что не сильно переживаю. Но теперь я просто восхищаюсь ей. Лео говорит, что она, несмотря ни на что, будет продолжать съемки. И они это здорово придумали, когда вставили в сценарий эпизод про рак. Что ее персонаж, Лилия, пройдет через такие же переживания и станет после этого еще сильнее.

Я и не знала, что они вставили в картину болезнь Сюзанны. Тодд не говорил мне об этом. Я решила, что им же нужно было как-то оправдать то, что она сильно похудела между некоторыми эпизодами, и это действительно делало характер Лилии более сильным… Получался какой-то вечно меняющийся сценарий — жизнь со всеми ее перипетиями и проблемами вливалась в него, и можно было, как в прежние времена, смотреть по одной части в неделю в кинотеатрах. Только этот сериал очевидно никогда не кончится. Такой вечный фильм: «Злоключения Лилии». Или еще лучше — показывать его по телевидению — сравнить, что будет идти дольше: «Даллас» или наше жизнеописание.

— И когда ты разговаривала с Лео?

— Я обедала с ним. Прямо перед тем, как прийти к тебе.

— Обедала с Лео? Опять? Но, Клео, ты же помолвлена. Ведь ты же не передумала?

Она засмеялась.

— Ну конечно же не передумала. Именно из-за этого я и приехала. Но это еще не значит, что я не могу пообедать с Лео, просто обсудить кое-что.

— И что же ты обсуждала с Лео? Кроме Сюзанны и фильма?

— Кое-что, что для меня намного важнее в данный момент. Я хочу, чтобы свадьба была на Рождество. И я хочу, чтобы она прошла в твоем доме. Именно об этом я и хотела спросить тебя. Но сейчас я к этому вернусь. Понимаешь, я собиралась продолжать свое дело вместе с Сьюэллен, время от времени наезжая из Далласа, даже после того, как выйду замуж. Говоря по правде, мне бы очень не хотелось бросать все это. Я создавала это дело, и мне оно нравилось. Это мое. Но затем я сказала себе: «Клео, что для тебя важнее? Пусть твой новый брак будет счастливее». А мотаться туда-сюда — это не лучший образ жизни. Я могу организовать другое дело в Далласе и, возможно, так и сделаю, как только освоюсь в городе и узнаю, где там лучшие рестораны и прочее. Но я не могу быть замужем в Далласе, а жить в Лос-Анджелесе. Для меня очень много значат и этот брак, и Дейл. А Дейл хочет, чтобы мы поженились как можно скорее. Он говорит, что в нашем возрасте нет смысла ждать чего-то. А это значит, что мне надо прямо сейчас, в разгар учебного года, забрать детей из школы и везти их в Даллас. А затем я наконец смогу продать дом и отдать часть денег Лео. Однако Лео уже больше не хочет продавать дом, с тех пор как Бабетта его бросила. Он действительно какой-то потерянный, и одинокий. И мне пришла в голову эта идея. Почему бы Лео не остаться в этом доме с детьми? Они такие же его дети, как и мои. Он так нуждается в них, а кроме того, они смогут спокойно закончить учебный год. Именно это я и обсуждала сейчас с Лео за обедом.

— Ты хочешь сказать, что фактически оставляешь ему опеку над детьми?

— Но необязательно все это оформлять официально. Мы просто договоримся, как друзья. Временное соглашение, чтобы как-то поддержать Лео. Это очень модно: совместное опекунство над детьми. — Она засмеялась. — Но если говорить серьезно, то сейчас Лео нуждается в детях, ему нужна какая-то поддержка в жизни…

Я была поражена.

— Просто не знаю, Клео. Не представляю, как можно все так простить. Ты так и осталась благородной и великодушной.

— Почему же нет, Баффи? Это же ничего не изменит во мне. Отречься от Лео — это значит, отречься от какой-то части меня самой, от своей юности, от того, какой я была тогда, — молодой, счастливой и романтичной. Тогда я считала, что жизнь — это сплошные розы. Важно то, как я относилась к нему. Я была влюблена в него, каким я его видела. А я видела в нем необыкновенную личность. Он был красив, очень похож на Пола Маккартни, да и одевался он, как «Битлз» — помнишь этот благородный вид? Все обычно ходили неряхами, но Лео всегда был таким элегантным. И еще он возглавлял эту организацию — как же она называлась? «Студенты за мир»? Мне он казался таким идеалистом. Все молодые девушки обожают идеалистов. Все это было так прекрасно, так романтично; мечта, именно моя мечта, это часть меня. И зачем теперь пачкать все это? Бранить, говорить, что этого никогда не было, мазать грязью? Лучше я буду помнить все это, как нечто хорошее и светлое в своей жизни. Эти годы в университете — в них было то прекрасное, что потом так никогда и не повторилось в нашей жизни.

Да светлое и прекрасное, что так никогда и не повторилось.

Я так любила Клео. Любила и гордилась ею. Я много лет назад выбрала ее своей подругой, и это был прекрасный выбор. И я поняла это давным-давно, а не сейчас, когда она повзрослела и стала еще более замечательным человеком. Все эти годы мне было хорошо с ней, она всегда умела рассмешить, умела сделать жизнь веселее и интереснее. Я ничего подобного не могла сказать ни о ком из тех, с кем начинала свою жизнь и кого даже больше любила: о Тодде и Сюзанне, о Кэсси и Сьюэллен. Кэсси и Сьюэллен никогда не причиняли мне боли, и были очень дороги мне, но никогда не заставляли меня так смеяться, как это удавалось Клео.

Но теперь мне было не до смеха. Клео вспоминала прошедшие дни — дни нашей юности и глаза ее светились. Когда же я вспоминала их, то чувствовала лишь боль и печаль.

— Так все-таки скажи мне, могу я сыграть свадьбу в твоем доме на Рождество? Я тебе объясню, почему прошу тебя. Если я буду выходить замуж в Далласе, то мама поставит на голову весь город, устроит грандиозный праздник, а как раз этого мне бы не хотелось. Кроме того, она уже сделала это, когда сама выходила замуж. Я не могу устроить свадьбу в своем доме, потому что там мы жили с Лео, и это будет не очень хорошо. Я не хочу, чтобы это было в гостинице или еще каком-нибудь казенном месте. Я хочу выйти замуж в доме, полном любви, как твой дом, Баффи. Это принесет мне удачу и счастье. — Она ошибалась, но как я могла сказать об этом счастливой невесте? — Но хочу тебя предупредить, — продолжала Клео, — тебе не придется ничего делать. Я сама все приготовлю.

— Ничего подобного, Клео Пулитцер! — сказала я, прищуриваясь. — Невестой здесь ты можешь быть, но это мой дом, и я сама подготовлю все, что надо. Последнее время ты и так много мной командовала. И к этой свадьбе все приготовления буду делать я. И я не стану пользоваться услугами фирмы «Мэйсон и Роузен». Ты будешь гостьей на собственной свадьбе!

— С огромным удовольствием, миссис Кинг.

— А что будет с твоей долей в деле? Сьюэллен мне ничего не говорила.

— Да, это! Мы с Сьюэллен думали, что, может, ты выкупишь мою долю. Сьюэллен будет заниматься едой, а ты будешь делать то, что делала я. То есть организационная и деловая часть. Если ты постараешься, то, возможно, станешь работать не хуже меня.

— Скромность никогда не была одной из твоих добродетелей, Клео. — Мне стоило об этом подумать. Может, именно это поможет мне как-то отвлечься, заполнить пустоту в своей жизни. — А если я не захочу?

— Сьюэллен сказала, что тогда она будет заниматься всем одна. Она говорит, что ей бы очень хотелось, чтобы ты вошла в это дело, но если нет, то она наймет человека для стряпни, будет лишь давать указания, а сама займется деловой частью и планированием.

Значит, у Сьюэллен дела обстоят таким образом. Она приспосабливается. Растет. Развивается. Как и сама Клео. Как и Поппи. И даже Сюзанна. Только мы с Кэсси остались там, где и были, завязнув в своем прошлом, пока все вокруг нас двигались, росли, отдалялись.

 

99

Пошли слухи о том, что «Белая Лилия» к Рождеству вернется домой. Сначала в коробках. К весне она уже выйдет на экраны. Оказалось немного иначе. Теперь уже говорили, что фильм будет на следующей неделе в коробках в Нью-Йорке. Тем временем приближалось Рождество и день свадьбы Клео. А Гэвин поехал на Рождество в провинцию к своей семье, а затем отправится на север. Далеко-далеко…

Я была в растрепанных чувствах. Я знала, что этот день приближался, но были ли мы готовы сказать друг другу: «Все кончено, прощай»? Однако мне приходилось справляться с переживаниями и похуже этого, разве не так? И я начну страдать завтра, но не сегодня. Сегодня — счастливый день. Рождество для детей и свадьба — для Клео.

* * *

По желанию Клео гостей приглашалось немного, однако мы с большим удовольствием составляли список приглашенных. Она не хотела, чтобы сюда приехала половина Техаса, поэтому мы решили, что из Далласа мы пригласим сорок человек: Лейлу и ее мужа, Дюка, отца невесты и еще его брата, Дика, и его сына Динки с женой.

— Почему его зовут Динки? — спросила я. — Что за ужасное имя?

— Это просто прозвище. Подожди, вот когда увидишь его, тогда поймешь.

— Скажи сейчас.

— Ну, понимаешь, в Дюке шесть футов четыре дюйма, а в его брате Дике — шесть, в Дейле, как ты знаешь, шесть и пять. А в Динки — только пять и одиннадцать! — Она захихикала.

Я вежливо улыбнулась.

— Ну и что здесь смешного?

Но Клео продолжала смеяться.

— Подожди, когда познакомишься с его женой. В ней — шесть футов и пять дюймов — она на голову выше его.

Это и впрямь было забавно. Да, мне действительно будет не хватать Клео.

Из Лос-Анджелеса тоже набиралось сорок человек: Сьюэллен с Говардом и их двое детей, Поппи и Сюзанна, Кэсси и Дженни, но без Гая.

— Они даже не живут вместе, почему же я должна его приглашать? На сей раз я все хочу сделать по-своему. Я не буду приглашать никого, кого бы действительно не хотела видеть. И я обязательно приглашу Лео, даже не спорь. И когда мы с Дейлом отправимся в свадебное путешествие, Лео сможет поехать домой с Джошем и Тэбби.

— Это твоя свадьба, и я не собираюсь с тобой спорить. Даже если и считаю, что приглашать на свадьбу бывшего мужа — не очень-то прилично.

— Если остаешься друзьями, то все нормально. И кроме того, сейчас это очень даже модно, это считается высшим шиком. Очень стильно, если не сказать большего.

— Может быть, лучше сказать «в струю»? — спросила я со смехом.

— А может, «очень изысканно»?

— Могу предложить лучший вариант: «шикарно». — Ты это слово подсмотрела. Это не считается.

— Нет, считается. А как насчет «последний писк?»

Она покачала головой:

— На этот раз ты выиграла.

Да, я буду ужасно скучать по Клео. Никто не сможет заменить мне ее.

А сегодня даже Ли пребывала в приподнятом настроении. Сегодня Ли в темно-красном платье из тафты тоже среди приглашенных. Я сказала ей, что свадебный стол будут обслуживать приглашенные официанты и повара, и Клео хотела бы, чтобы Ли присутствовала в качестве гостьи, ей необходимо новое платье и на сей раз не черное.

— Но мне нравится черный цвет, — возразила она.

И хотя теперь мы разговаривали гораздо реже, чем раньше, я обратилась к Тодду.

— Скажи ты ей, чтобы она надела красное платье. — Я вспомнила, как Ретт Батлер убедил Мамми надеть нижнюю юбку из красной тафты, и почему-то это стало для меня очень важным.

Тодд с серьезным видом отвел ее в сторону, и вернувшись, она проворчала:

— Темно-красное.

И оно действительно было темно-красным.

Конечно, какое-то влияние Техаса чувствовалось: церемонию провел судья из Далласа, приятель Дейла, однако угощение было несомненно лос-анджелесским. То есть блюда были французские и итальянские. С добавлением японского суси. Кроме того, салаты с пониженным содержанием калорий и зеленая фасоль, которая, как считается, оказывает омолаживающий эффект. Но никаких новомодных блюд. Сьюэллен сказала — подумать только, и Сьюэллен туда же, — что новомодные кушанья уже не в моде. Так что мы их исключили из меню. Сьюэллен становится все более современной…

Для создания настроения был приглашен струнный квартет и пианист. Они играли спокойную классическую музыку и народные мелодии. Мы с Клео согласились, что не будут исполняться мелодии, записанные Бо, даже песни из «Белой Лилии», чтобы пощадить чувства Поппи. Однако Поппи сама настояла на этом, обратившись с просьбой к пианисту. Она сказала, что хочет, чтобы Бо и его музыку не забывали.

— Мне, конечно, тяжело ее слушать, — сказала она, — но это светлая печаль.

Поппи тоже начинает меняться…

И поэтому, когда Сьюэллена запела песню Бо «Любовь уходит», слова ее отозвались особой болью:

Самое смешное, что я все время ожидала, что в любую минуту появится Хайни. Я знала, что он в хороших отношениях с новой семьей Клео, и надеялась, что хоть кто-то — не называя меня — мог бы пригласить его просто так. Но нет, этого не произошло.

Но когда вечер уже подходил к концу, и большинство гостей разъехались, и сами жених с невестой отправились в аэропорт, зазвонил телефон. Вообще-то телефон звонил весь день, не переставая, но этот звонок был особенным! Я сразу это поняла! И как только удается почувствовать, какой звонок несет беду, а какой — нет. Ученые бы сказали, что это просто интуиция и настроение, но я бы с ними поспорила. В этом звонке чувствовалась тревога.

К телефону позвали Тодда, а когда он вернулся, то шепнул мне, чтобы я задержала Кэсси, затем он подошел к Говарду, и они вдвоем прошли в библиотеку, потом Говард вышел и позвал туда Лео. Этот звонок был как-то связан с Кэсси. Но в чем все-таки дело?? Это не могло быть связано с Дженни. Дженни была здесь. И это не могло иметь отношения к ее матери, потому что в комнату пригласили и Лео.

Вскоре все ушли, кроме Кэсси, Сьюэллен и детей, включая детей Лео, Джоша и Тэбби. Официанты принялись убирать со столов, начиная с большой комнаты. Ли, сняв свое красное платье и переодевшись в обычное черное, давала им указания, взяв реванш за целый день безделья.

Из библиотеки вышел Тодд, отвел в сторону Кэсси и, положив руку ей на плечо, что-то сказал. Казалось, она сначала страшно испугалась, потом показалась растерянной. Может быть, что-то с Уином? Но затем приехали два наших адвоката, Билл Харрис и Хатч Вагнер, и начальник отдела рекламы, и еще человек из отдела связи с общественностью. Нет, это не Уин. Поскольку здесь адвокаты и… Конечно же, это Гай! Что с ним? Убит, как Бо? Заболел? Что произошло?

Затем Тодд отправил всех детей наверх, а мы все пошли в библиотеку. Говард сказал нам, что Гай арестован. В проулке, неподалеку от бульвара Сансет, нашли сильно избитую пятнадцатилетнюю девочку, еле живую, изнасилованную, все внутренности у нее были разорваны. И хотя она едва говорила, поскольку губы были сильно разбиты, она сказала достаточно, чтобы установить личность нападавшего. Она сказала… «Гай Саварез».

Я оказалась рядом с Кэсси, которая сидела не шевелясь. Я взяла ее руку и сильно сжала, но она не ответила на мое пожатие.

Сначала заговорил представитель рекламного отдела.

— Скандалы бывают разного рода, одни делают рекламу фильму, другие убивают его. Этот — убьет многократно.

Человек из отдела связи с общественностью сказал:

— Девочка может и лгать. Вполне возможно, она говорит неправду.

Хатч Вагнер добавил:

— Не исключено, что она лжет. Она позволила кому-то подцепить себя, но получила больше, чем рассчитывала, и теперь хочет хоть как-то компенсировать свои страдания. Ей нужен шум вокруг ее имени или деньги. Поэтому она называет имя известного киноартиста. Это случалось и раньше. Это происходит довольно часто.

— Правильно, — согласился человек из рекламного отдела. — Ведь ее не просто изнасиловали и избили. Ее изнасиловал и избил известный киноактер, и она будет давать интервью какой-нибудь газетенке и…

— Громкий судебный процесс, — закончил за него Билл Харрис. — Вполне имеет смысл.

Лицо Говарда пылало.

— Но почему бы не подождать, пока не появится Дейв Риклос? Он поехал в полицейский участок. Когда он вернется, мы узнаем больше.

— А как быть с фильмом? — спросила Сьюэллен. — Как же вы теперь закончите свою картину?

Ведь осталось всего каких-нибудь пять-шесть дней съемок, подумала я. Картина уже почти готова, вот-вот должна выйти.

Но Лео ответил:

— Мы закончили все сцены с Гаем несколько дней тому назад. Нам осталось только снять несколько сцен с Сюзанной, сцену в больнице.

Значит, дело было не в картине, подумала я. Никому не надо было произносить: «Давайте вытащим Гая из этого дерьма, чтобы мы могли закончить картину».

Но тут наконец заговорил Тодд.

— Нет, дело не в том, чтобы закончить картину. Я не представляю, как мы сможем ее выпустить, если все это правда… Если все это правда, а мы выпускаем картину, где Гай играет славного героя, разглагольствующего о высоких моральных принципах, то она станет посмешищем. Это будет просто анекдотом на всю страну.

— Да, — согласился Боб Спуччи, из рекламного отдела. — Вы можете себе представить, чтобы Карсон включил это в свой монолог?

Да. Я его понимала. Картина могла действительно стать посмешищем. И решение необходимо было принять именно сейчас, думая о картине и ее судьбе.

Рей, человек из отдела по связям с общественностью, проговорил:

— Только подумайте, что из всего этого сделают репортеры, критики! Они поднимут нас на смех.

Кэсси сидела тихо, как неживая.

Я вспомнила убитое лицо Кэсси, когда увидела ее тогда, много лет назад, прежде чем мы фактически сюда переехали и стали частью этой компании, этих киношников. Я вспомнила, как Кэсси рассказала мне, что дважды следила за Гаем в машине, и он оба раза подцепил девчонок-подростков.

Это было правдой. Он был виновен. Я знала это, и Кэсси тоже. И картина, уже почти готовая, была поставлена на карту. Кроме того, были еще и другие моменты: Кэсси и ее дочь.

— Девочка рассказала полиции, что на нем был парик и большие висячие усы, а также большие темные очки, но все же она его узнала. Я говорил с Гаем. Тот уверяет, что девчонка лжет, что он вообще в этот день не был в том районе, что он спал у себя дома. Он отключился где-то часов в двенадцать дня, поскольку встречал Рождество и не спал всю ночь, — рассказывал нам Дейв Риклос, вернувшись из полицейского участка.

— Бедная девочка, — произнесла Сьюэллен. — Она ведь не умрет?

— Нет. Она будет жить. Это не убийство. Но это изнасилование, и очень жестокое изнасилование, с причинением тяжелых травм, дело достаточно серьезное, если только они смогут это доказать.

— Если он виновен. Здесь довольно большое «если», — строго произнесла Сьюэллен. — Давайте не будем судить. — Сьюэллен, как всегда, старалась быть справедливой.

Дейв взглянул на Кэсси, вздохнул и отвел глаза.

— Я разговаривал с одним человеком из полиции, его зовут Уилкинс. Полиция уже не раз замечала Гая. Несмотря на то, что он пытался маскироваться. Они говорят, что он частенько раскатывал на своем красном «феррари» по бульвару и прилегающим переулкам и сажал себе в машину девчонок. Однако раньше они ни разу не получали жалоб. Обычно девчонки подобного рода не жалуются.

— Ну, это еще не значит, что он виновен, — заметил Боб Спуччи. — Мужчины частенько подсаживают себе в машины девушек, но это еще не значит, что они их избивают. Это еще не значит, что они их насилуют. Если девушка садится в машину к мужчине, то чего она может ожидать?

— Предлагаю покончить с этим немедленно. Прямо сейчас. Мы пойдем к ней домой. Мы заплатим, сколько они потребуют. Тогда они велят девочке сказать, что она ошиблась. Кому все это надо? — В этом был весь Билл Харрис.

Хатч Вагнер согласился с ним.

— Зачем рисковать? Слишком многое поставлено на карту, мы не можем рисковать.

В конце концов эти люди работали на компанию. Они говорили то, что было лучше для студии.

Сьюэллен пришла в ужас.

— Это невозможно. Этого нельзя делать. Нужно дать Гаю шанс оправдаться. Оправдаться на суде. Если вы заплатите деньги, то никто так и не узнает, что было на самом деле.

Бедняжка Сьюэллен. Сама невинность. Чересчур невинна. В этом и состояла ее проблема.

Я взглянула на Тодда. Мы все посмотрели на Тодда. Он еще не произнес ни слова. Он посмотрел на меня, но я ничего не смогла прочесть в его взгляде. Может, он пытался понять, что я хотела бы, чтобы он сказал? Я затаила дыхание, пока он смотрел на Кэсси. Однако Кэсси все еще молчала.

Он посмотрел на свои руки, повернул их, посмотрел снова.

— Не думаю, чтобы «Кинг Студио» кого-нибудь стала подкупать. Не думаю, что нам стоит этим заниматься. — Его голос звучал совершенно ровно. — Я не знаю, виновен ли Гай. Я совершенно не собираюсь его судить. Но если имеется хоть малейшее подозрение в том, что он виновен, я не хочу покупать свободу этому человеку. Я не думаю, что наша картина важнее, чем все эти молодые девушки, имеющие несчастье стать его жертвами. И не думаю, что наша картина дороже их жизней, и что можно оценить их жизнь в долларах. — Я так и думала, что он скажет именно это. Я не так уж сильно разошлась с ним, не так сильно забыла свои чувства к нему, чтобы не знать, как именно он будет на все это реагировать. И ничего другого я бы и не пожелала. И ничего другого не ожидала от него. Но еще была Кэсси.

И наконец она заговорила:

— Все считают, что он — отец Дженни. Они подумают, что у моей дочери — отец-чудовище, но это не так.

Только мы с Сьюэллен знали, что Гай не отец ее дочери. И еще Тодд. Остальные пытались понять, к чему она клонит.

— Тогда тебе необходимо поддержать его, — сказала Сьюэллен. — Ты обязана сделать это ради Дженни. По крайней мере, пока его вина не будет доказана.

— Сьюэллен, я тебя не понимаю! — воскликнула я. — Ей не надо делать ничего подобного. Ей просто надо заявить, что Гай не отец Дженни. — Еще не хватало, чтобы Кэсси поддерживала этого подонка.

— Подождите секундочку, — вмешался Говард. — Все же Гай — наш товарищ… Мы не собираемся никого подкупать и не собираемся никого обманывать, но пока его вина не будет доказана, мы должны быть на его стороне. Это наш долг. Это будет справедливо. Мы должны толковать все сомнения в его пользу, как это делает закон. Пока вина не доказана, человек считается невиновным.

— Он виновен, — произнесла Кэсси, и все вокруг, пораженные, уставились на нее.

— Ты не можешь быть в этом так уверена, — проговорил Говард. — Тебя же там не было, Кэсси, — сказал он мягко. — И если мы все не поддержим его, если ты его не поддержишь, то мы заранее восстановим всех против него. Я считаю, что нужно официально заявить, что мы — на его стороне. Это наш долг.

— Да, — сказал Тодд. — Думаю, это правильное решение.

— Я уже договорился о залоге, — устало сообщил Дейв Риклос. — Возможно, завтра утром его отпустят. Кэсси, он просил передать, что придет домой, в Бель-Эйр. Он хочет показать, что является прекрасным семьянином.

— Нет, — возразила я. Мы с ней знали, что он виновен. Одно дело — поддерживать его публично, но это уже было слишком.

— Все в порядке, — остановила меня Кэсси. — Я должна это сделать. Я ему многим обязана.

И она отправилась домой, оставив, однако, Дженни у нас.

Я проснулась среди ночи и села. Почему она оставила у нас Дженни? Она собиралась убить его! Вот почему. Именно это она и собиралась сделать. Я это знала! У нее была винтовка, и она собиралась поступить точно так, как сделала Дженни Эльманн. Она встанет у окна спальни и выстрелит в него, как только он подъедет к дому.

— Тодд!

Он проснулся.

— Да? — спросил он с надеждой.

— Кэсси! — сказала я, и Тодд спросил: «Кэсси?», как будто ждал, что я скажу еще что-нибудь. — Она хочет убить его. Гая! Это точно. Я чувствую это. У нее есть винтовка.

— Все будет хорошо, Баффи.

— Почему ты так думаешь? спросила я.

— Я позвонил Уину Уинфилду. Я подумал, что он нужен ей. Он сказал, что сразу же приедет, так что к утру он будет там.

Я опять проснулась через час. Не ошибался ли Тодд? Неужели все будет хорошо? Уже так много случилось, ведь все это может продолжаться. А что, если Гай вернется домой и обнаружит их вместе? Он же ненормальный, жестокий маньяк! А что, если Кэсси ошибется? Вдруг она примет Уина за Гая, когда он явится среди ночи? И застрелит его вместо Гая. Ведь никто так и не узнал, застрелила Дженни Эльманн своего мужа нарочно или по ошибке.

 

100

Она сидела на стуле у окна темной спальни в ожидании, совершенно обессиленная. Дейв Риклос говорил, что они выпустят Гая утром, ближе к полудню. У нее еще было немного времени до исполнения смертного приговора, она могла просто посидеть с закрытыми глазами. Рассветет не раньше, чем через час. Еще горели огни на розовом замке. Они будут гореть до самого рассвета.

Она не видела света фар в темноте, однако проснулась, когда услышала, как отворилась и захлопнулась входная дверь. Только не это! Не так быстро! Нет! Она еще была не готова встретиться с ним. Она не могла! Она подбежала к двери и стала прислушиваться к звуку шагов. Мужество покинуло ее, ею овладел безумный страх. Она не была готова. Еще не готова. И тут она услышала голос: «Кэсси! Кэсси!»

Не может быть…

Дверь распахнулась. Он вошел, и она бросилась к нему. Уин!

— Я окликнул тебя… Я боялся, ты подумаешь, что это Гай. Я боялся, что ты прострелишь мне голову…

— Я вполне могла бы это сделать. Дурачок! Как ты сюда попал? — Он показал ей ключ. Тот самый, что она дала ему давным-давно. — И что ты здесь делаешь?

— Мне позвонил Тодд Кинг. Он сказал, что я могу понадобиться тебе.

Да, да, очень. Спасибо тебе. Тодд.

— Честно говоря, я приехал из-за одного. Я боялся, что ты собираешься убить Гая, и хотел помешать тебе. Я бы не мог допустить, чтобы Дженни пришлось пережить это. Чтобы она жила, как и я, не зная правды.

Сердце ее упало.

Он приехал только ради Дженни.

— Да, я так и собиралась сделать — убить Гая. Я собиралась сидеть здесь и ждать его, а затем убить, когда увижу, как он приближается. Застрелить его! Я боялась, что он выйдет сухим из воды, выйдет на свободу и опять примется за свое. Изобьет и изувечит какую-нибудь молодую девчонку, возможно, даже и убьет ее. Сьюэллен Роузен сказала, что мой долг перед ним и Дженни — поскольку все считают его ее отцом — поддерживать его, пока не закончится суд. Она считает, что это справедливо, но я уверена, что это не так, потому что я знаю правду о нем, я знаю, что он заслуживает смерти. И мне хотелось уничтожить его, стереть с лица земли, чтобы он больше не считался отцом Дженни.

Но затем я поняла, что это трусливый путь, и я уже давно иду этим путем. Просто застрелить его — и никаких разговоров. Застрелить его — и никакого суда. И никто не узнает, что Кэсси Блэкстоун Хэммонд в свое время вышла замуж за чудовище. Нет, хватит. И я решила наконец встать в полный рост и проявить мужество. Теперь я хочу встать прямо перед Гаем и бросить ему в лицо: «Ни за что на свете я не буду поддерживать тебя и лгать, притворяясь, будто у нас благополучная семья». И как ты выразился, я не допущу, чтобы Дженни пришлось пережить это — чтобы я его убила, а она бы всю жизнь мучилась, не зная, зачем я сделала это, убила я его из-за ненависти или ревности. Нет. Я хочу, чтобы был суд. Моего суда над ним мало. Его должны судить люди, присяжные, весь мир. А что касается Дженни, то я скажу ей позже, когда она подрастет, что своим отцом она может гордиться. А пока я собираюсь объяснить ей, что человек делает себя сам, и это зависит только от него самого, а не от того, кем были его отец или мать. И что ей не надо жить, чувствуя тяжесть или боль. Ей просто надо быть самой собой. Я надеюсь, что она вырастет сильной и мужественной, что она не будет бояться жизни, бояться проявить себя.

Я понимаю, что уже поздно, очень поздно, но я собираюсь наконец встать и сделать то, что нужно — нужно мне самой.

Она посмотрела ему прямо в лицо. С него еще не исчезло выражение обиды, которое ей было так знакомо. Слишком долго. Значит, для них уже все слишком поздно. Слишком поздно для них. Он же сам сказал: он приехал только ради Дженни.

Она храбро улыбнулась ему.

— Так что, как видишь, все будет хорошо. И у Дженни все будет хорошо. Теперь можешь возвращаться, возможно, не с таким уж легким сердцем, но все же, надеюсь, ты немного успокоился.

Она заметила, как сузились его глаза, как всегда, когда он напряженно думал или улыбался. Она смотрела, как он переваривает то, что она ему сказала. Она смотрела, как он взвешивает свою обиду на нее, все то зло, что она причинила ему, позволив своей трусости и своим дурацким идеям одержать над ней верх, оставив его и, увы, его дочь где-то на заднем плане. Какая ирония! Она позволила страху перед своей матерью — перед тем, что может сказать или подумать о ней мать, — встать между ними. А теперь ее мать даже и не осознает, что происходит вокруг нее. Но сейчас ей некогда думать об этом. И она не вправе винить его в том, что он не может простить ее. Уже слишком поздно, и ей надо его отпустить.

Неужели это так? Она слишком долго ждала, надеясь, что все произойдет само собой. Может настало время проявить инициативу, что-то изменить в своей жизни самой? Изменить для них троих — Дженни, себя самой и Уина.

Она протянула к нему руку.

— Знаешь, что я натворила своей трусостью? Я вычеркнула из жизни пятнадцать своих лет и пять наших лет. Но неужели все так и останется? Неужели мы не можем поставить точку и прекратить это бессмысленное растрачивание своей жизни? Разве мы не можем забыть о прошлом и жить сегодняшним днем? Сегодняшним моментом, настоящим. Я пытаюсь измениться, пытаюсь наконец вырасти. Не изменится только одно — это то, что я люблю тебя. — Она улыбнулась ему. — Дай мне возможность показать тебе, как сильно я люблю. Ты мне когда-то говорил, чтобы я забыла прошлое. Неужели ты сам не способен на это? Может, ты тоже забудешь о прошлом и будешь со мной вместе? — Она посмотрела ему в глаза, пытаясь засмеяться. — Ты не пожалеешь, обещаю тебе. Я, Дженни и я, мы будем так сильно любить тебя!.. Чем больше мы будем расти, тем сильнее. И что ты на это скажешь?

Она сделала эту попытку. Она преодолела все, что могло остановить ее, даже втянула сюда Дженни. Она смотрела, как он в течение некоторого времени обдумывает ее слова, потом догадалась, что его глаза прищурились в широкой улыбке, а вовсе не от напряженного обдумывания.

— Пожалуй, звучит заманчиво.

— Пойдем в розовый дом и будем смотреть, как начинается утро, — попросила она.

— Пожалуй, утро уже наступило. Посмотри. — Он подвел ее к окну. — Огни там уже погасли.

Он был прав. Но они пойдут в дом, чтобы подождать Гая, чтобы она могла сказать ему, что не собирается быть с ним до окончания дела, что ему придется справляться со своими проблемами самому. Он прожил всю свою жизнь, не испытывая любви ни к кому, так пусть так и живет дальше. Но когда они с Уином будут сегодня уезжать из розового дома, то она сама зажжет там все огни. Она зажжет их, как символ своей победы, как символ большого праздника. Ее принц вернулся домой.

* * *

Гая Савареза отпустили в половине двенадцатого.

Эти подонки целую вечность что-то оформляли, чтобы дать ему убраться отсюда. И он возвращается домой, в этот вонючий дом, за который все эти годы платил бешеные деньги. И пусть лучше она будет там — эта трахнутая дочь этой трахнутой Кассандры Блэкстоун Хэммонд. Ведь должен же от нее быть хоть какой-то толк. Все эти годы он платил за дом, давал ей деньги. И какой был прок от нее или ее матери?

Если бы она только знала, как он презирает ее со всеми ее добродетелями, изысканными манерами, этим тихим голосом, скромным поведением пай-девочки, с этим страдальческим лицом, не лицом, а святым ликом. Нет, вот теперь она ему послужит. И еще ее мамаша. Никто никогда не поверит, что он был способен на… Нет, раз он жил с такой милой, красивой, добродетельной, хорошо воспитанной дочерью этой высокомерной надутой стервы. Вот дерьмо! Он уже так близок ко всему тому, к чему стремился всю свою жизнь! А после того, как эта вонючая картина выйдет на экран, эта дрянь ему больше не понадобится. После того как он вылезет из этого дерьма, он избавится от нее.

Ей казалось, что наступила самая счастливая минута в ее жизни. Она в замке с Уином. Однако ей было немного тревожно. Она боялась за Уина, за их будущее. Она ничего не хотела говорить Уину, не хотела, чтобы он думал, что к ней возвращается ее обычная трусость, что Гай не вполне нормален. Она была в этом убеждена. И что он сделает, когда застанет их вместе, узнает, что она бросает его, что не собирается оставаться с ним до суда? В нем столько злобы и жестокости… Вдруг она проявится? Никогда нельзя сказать, что он сделает. И чем она обязана ему? Почему она должна сидеть здесь, дожидаясь его, страшась очередного скандала? Ей хотелось убежать как можно быстрее.

Гай хлопнул дверью такси. Эти подонки со студии! Ведь знали же, что он без машины. Почему же не прислали за ним машину?

Он дал адрес водителю.

Давай быстрее, шеф.

А что мне делать с этим движением? Проглотить все машины вокруг? Остановить его? Эй, а вы не Гай Саварез?

Не надо было ждать, рискуя тем, что непредсказуемый Гай может их лишить всего.

— Поехали, Уин. Когда Гай приедет сюда и не застанет меня, он все поймет. Я так хочу, чтобы ты увидел Дженни, а она увидела тебя. И маму! — Она засмеялась. — Знаешь, она даже не поймет, кто ты такой, но я все равно хочу, чтобы ты с ней познакомился. Возможно, она решит, что ты Говард Хьюз. Последнее время она только о нем и говорит. Только иногда забывает его имя.

Она включила все лампы, как и собиралась, — даже в подсобных помещениях.

Гай Саварез пробежал по всем комнатам. Где же она, черт побери? Эта стерва! Эта лицемерная стерва. Со своими ханжескими манерами. Даже когда он бил ее, она спокойно стояла, не пытаясь сопротивляться. Ну что ж, так ей и надо было! И если сейчас ее здесь нет и она не собирается помочь ему, то он убьет ее! И какого черта он посылал ей деньги все это время, хотя и не жил с ней? Чтобы ей хорошо жилось?? Он посылал ей деньги, а она тут трахалась с этим подонком. С этим подонком в этом подоночном розовом домике. Какой же он осел! Он думал, что между ней и этим мерзавцем ничего нет, потому что он просто трус вонючий. Но, видимо, это его не остановило. И эта девчонка? Интересно, чья она? Неужели этого дерьмового труса? Вот сучка! Нет, он все-таки убьет ее.

Он подбежал к окну. Ну конечно же она там. В этом дерьмовом розовом доме. Ну конечно. Все огни горят. И это средь бела дня. Наверняка она там. Он бросился в чулан. Он захватит винтовку и вышибет их оттуда! Он напугает их до смерти! Он воткнет эту винтовку ему в задницу! Ей в нос! Ей между ног! Он заставит их ползать на коленях и умолять о пощаде! Тогда он даст ей хороший пинок под зад и уложит ее прямо там, пусть попробует сопротивляться.

Он схватил винтовку. Ну-ка, постой! У него возникла более удачная мысль. Он вспомнил те времена в Ла-Джолле. Дважды. Дважды они поджигали дом. Ну и зрелище! И это пламя, как оно красиво вздымается вверх! Жаль, с ним нет его приятелей из Ла-Джоллы. Ничего, он поджарит их и один! Он сожжет их вместе с домом!

Он побежал в гараж, где у него всегда, с тех пор как однажды была авария на трубопроводе, хранилась запасная канистра с бензином. Он сейчас войдет в дом, обольет все внутри, подождет и быстренько выскочит через заднюю дверь, главное — быстро выскочить.

Он прихватил топорик, которым колол дрова. Он проскочит через входную дверь за секунду, за полсекунды.

Он протащил канистру с топориком через забор, затем перелез сам. Это было нетрудно, он был в прекрасной форме. Он побежал по дорожке в сторону дома. Главное — быстрота! Туда — обратно. Очень быстро. Как в прежние дни. За несколько секунд он проломил дверь. Ничто его не остановит! Черт побери! Он — супермен! Он отбросил топорик и вбежал в прихожую. Он пробегал по комнатам, разливая жидкость и бросая зажженную спичку. Сначала гостиную, затем столовую, кухню, флигель. Он оглянулся назад. Ура! За ним тянулся огненный след. Старый дом загорелся моментально, вспыхнул как спичка. Он чувствовал жар у себя за спиной. Пора уходить! Он бросил спичку на остатки бензина, прежде чем увидел, что дверь, находившаяся перед ним заколочена!

Он вцепился в доски голыми руками, пытаясь отодрать их, а тем временем снаружи загоралось утреннее небо, почти так же ярко, как и дом, и цвет его из золотисто-синего становился розовато-оранжевым.

 

101

Возможная связь Гая Савареза с жестоким изнасилованием девочки была моментально забыта и вытеснена известием о его гибели. Гай Саварез пришел домой, увидел пожар и бросился к дому соседей, удостовериться, что никого не надо спасать, и погиб смертью героя. Ирония. Ирония и предположения. Предположения и фантазия. В умах обывателей фантазия частенько превращается в реальность.

Об уголовном деле забыли. Никто никогда не узнает всей правды. И даже если кто-нибудь и узнает ее, кому от этого польза? Только той девушке в больнице придется жить со своими воспоминаниями. Я убедила Тодда, что, поскольку теперь это уже не было связано с тем, чтобы кого-то прикрыть или откупиться, было бы честно хоть как-то компенсировать тот ущерб, который был причинен, чтобы студия хотя бы оплатила счета за лечение. Будет совершенно несправедливо — в случае, если виноват Гай, — если жертва и ее семья понесут как моральные, так и финансовые потери. Эти деньги не за молчание, а лишь частичная компенсация за то несчастье, что их постигло. Это только справедливо.

И вот наконец «Белая Лилия» отснята, предстоит только монтаж. Господи, неужели уже все? И фильм, и все то, что предшествовало съемкам? Может, для кого-то — да, но только не для меня, для меня это не кончится никогда.

Как всегда, после завершения съемок устраивался прием, а затем, после окончательного монтажа — а кто знает, сколько времени это займет, — будет первый просмотр. Затем перед премьерой, возможно, придется еще кое-что подмонтировать, потом премьера, которая обычно проводится как благотворительная акция, а потом картина выходит на свободу, на широкий экран. Но где и когда почувствую себя свободной я?

Было решено провести прием по случаю окончания съемок недели через три-четыре, отдавая дань памяти Гая Савареза, погибшего лишь несколько дней назад. А тем временем они уже приступили к монтажу картины.

Наконец наступил и черед Кэсси уезжать. Туда, где она, несомненно, будет счастлива со своим принцем и с их дочерью. Я расцеловалась с ней на прощание и расплакалась.

Она посмеялась надо мной.

— Я буду часто приезжать. Ведь Паоло-Альто совсем рядом. Я обязательно буду навещать маму, хотя знаю, что за ней и так будет обеспечен очень хороший уход.

На секунду ее глаза затуманились, и я подумала, что она вспоминает свой розовый замок, который когда-то так любила.

— Это был всего лишь дом, Кэсси, всего лишь дом.

Она весело улыбнулась мне.

— Вообще-то он никогда не был моим домом. Это был дом Дженни Эльманн, ее дом и ее прошлое. А теперь это прошлое ушло, сгорело вместе с домом, и ее прошлое и ее тайна. Может, это и к лучшему. — Она слегка покачала головой. — Но, как я уже сказала, я буду приезжать, чтобы навестить вас и маму в Блэкстоун-Мэнор.

— И никаких обид? — удивилась я.

И она, и Клео. Никаких обид.

— О чем может быть разговор? — упрекнула она меня. — Это все в прошлом. И если бы я питала какие-нибудь злые чувства, это было бы хуже для меня самой. А теперь в моей жизни нет места горечи. Нет больше места! — решительно сказала она, а потом добавила: — И знаешь, приезжай ко мне в гости. Или мы сможем встретиться в Сан-Франциско, это совсем недалеко от Паоло-Альто, ты же знаешь. Давай встретимся в гостинице Марка Хопкинса, в этой «Верхушке Марка». Мы поднимем бокалы за нас с тобой, потому что мы тоже идем к вершине! К вершине мира! Хорошо? Нет, подожди. Мы же не сможем быть там только вдвоем. Нам придется взять с собой и Тодда с Уином. Потому что Уин приехал, чтобы спасти меня, и потому что именно Тодд прислал его! Если бы не Тодд, кто знает, чем бы все это кончилось?..

Я помахала ей вслед и ринулась в ванную, потому что мне стало плохо. Прощание с Кэсси, упоминание о Сан-Франциско или последние ее слова «Если бы не Тодд, кто знает, чем бы все это кончилось?» — я и сама не знала, что именно вызвало у меня приступ тошноты.

И затем я поняла, что у меня задержка, я бросилась к календарю. Сейчас было начало января, а если я не беременна, то месячные должны были бы прийти на следующий день после Рождества — в тот день, когда погиб Гай, через четыре дня после того, как я попрощалась со своим возлюбленным последних четырех месяцев.

Я легла, мне действительно было плохо, и стала обдумывать свое положение — возможные выходы из него и перспективы — как это делали миллионы женщин до меня.

Первое, о чем я подумала, это аборт. Сейчас, когда срок всего недели две или три, внутри меня всего лишь крохотный червячок. Вырежи его, сказала я себе. Вырежи его и с ним вместе — все свои воспоминания о прошлом. Кому нужен этот червячок — плод чего? Любви? Нет, лишь обиды и желания отомстить и сделать больно.

Но у меня уже были в жизни два аборта, и я никогда не считала, что они решают проблемы. Нет, та девушка из Огайо верила в детей, верила в жизнь. Я верила только в любовь. И ведь я заслужила этого ребенка. Разве не так сейчас говорят? Надо любить себя, ты этого заслуживаешь. Я заслужила этого ребенка, за тех двоих, что потеряла. Как они там говорят в рекламных роликах: «Это стоит чуть дороже, но он этого стоит». Я не знала, действительно ли заслуживала его, стоило ли оно того, но я его хотела — я хотела этого ребенка.

И что бы там ни говорили, он или она зачат в любви. Ведь он любил меня, он всегда говорил, что любит меня, и я верила ему. И я по-своему любила его. Может, это и нельзя было назвать большой любовью, но разве от этого она становится менее ценной? Она была. Теперь это — часть меня самой, спряталась где-то в уголочке моего несчастного сердца и растет внутри меня в виде младенца.

Может, уже пора покончить с проклятым прошлым, как это сделала Кэсси? Покончить со всем этим, с моей первой большой любовью, превратившейся в пыль и пепел. Почему я еще держусь за нее? Может, уже пора забрать детей и того ребенка, который во мне, и отправиться к человеку, который клялся, что будет любить и заботиться о всех нас, так же, как когда-то клялся Тодд, правда это оказалось ложной клятвой.

Если я этого не сделаю, если я не сделаю аборта, я могу сделать только одно: предъявить этого ребенка человеку, который знает, что не может быть его отцом. Последнее наказание. Измена за измену. Накажи измену ребенком, которого ему придется принять, если он хочет сохранить наш брак.

Несчастный младенец. Орудие мести. Зачатый в любви и рожденный в ненависти? Нет, не ненависти. Тодд не такой, он никогда не станет вымещать на невинном ребенке свою боль, свое разочарование и свою злость. Что бы ни происходило у него в душе, он будет относиться к этому ребенку как к своему.

А станет ли он любить его? Это будет нелегко. И какое я имею право так поступать с ребенком? С любым ребенком? Лишать его отцовской любви?

Я все время пыталась принять какое-нибудь решение, но не знала, что мне делать. И вот уже три, четыре дня я лежу в кровати, и никто не может понять, что со мной. Приходят дети и пытаются развеселить меня: Микки принес мороженого; Меган, чтобы сделать мне сюрприз, испекла свой первый в жизни торт; Мэтти показал мне свою картинку, которую нарисовал в школе: вся наша семья, где все улыбались; а Митчел привел своего друга Хайана, чтобы тот поздоровался со мной.

Каждый день Тодд с мрачным видом, не глядя мне в глаза, справлялся, не может ли чем-нибудь помочь. И каждый раз мне хотелось крикнуть: «Да! Стань волшебником и заставь исчезнуть все то, что случилось с нами, ту беду, что произошла у нас, которая разрушила наш мир, тот мир, который мы представляли себе». Но я знала, что это невозможно, потому что для меня он потерял свою волшебную силу.

Приходила Ли, приносила мне куриный бульон и рисовый пудинг и смотрела на меня своими проницательными глазами, ничего не говоря, пока мне не стало стыдно, что она поднимается по лестнице и тратит на меня силы, и я решила, что пора вставать с кровати. В ней решения проблемы не было.

 

102

Я слонялась по дому, не зная, куда себя дать. Нет, все-таки кое-что я могу сделать, решила я наконец. Я могу пойти к доктору и получить подтверждение того, что подозреваю.

Доктор Харви осмотрел меня, затем у меня взяли анализы — как они сказали, чтобы быть окончательно уверенными. Мне сказали, что мне позвонят и сообщат о результатах. Но доктор Харви мне так тепло улыбался, что я поняла: он также уверен в результатах, как и я. И я почувствовала, что он рад за меня, вспоминая мою последнюю беременность.

Я прошла через холл к лифту, но повинуясь случайному желанию, прошла мимо двери доктора Харви к двери, на которой когда-то висела табличка с именем Гэвина Рота под табличкой доктора Сильверстайна. Вот она и сейчас здесь висит — имя более старшего врача, а под ним табличка, на которой написано «Доктор Джеремия О'Дрисколл». Ужасно нелепое имя. Я вспомнила, что подумала то же самое, когда Клео впервые упомянула имя Гэвина. Может, это и был Гэвин, только под другим именем, просто он хотел, чтобы я думала будто он уехал в Сан-Франциско, чтобы я больше не беспокоила его, подумала я, просто так, как бы проигрывая эту ситуацию, как частенько делала. И затем по совершенно непонятным даже для себя причинам, я открыла дверь и вошла.

Вот и она здесь, за своим столиком — Розмари. Розмари, помощница Гэвина. Правда, для приемной психиатра она была одета весьма вольно: в джинсах и футболке с надписью: ««Называй меня как хочешь, только не психом». Довольно безвкусно, решила я, уверенная, что Сьюэллен согласилась бы со мной. Когда здесь работал Гэвин, он всегда носил костюм, а на Розмари всегда была юбка. Похоже, что обстановка здесь изменилась.

— Привет, Баффи, — сказала она. — Гэвин уже здесь не работает.

Почему так больно это слышать?

— Я вижу. И куда он уехал?

— В Сан-Франциско, — хихикнула она, хотя я не понимала, что в этом смешного. — Я могу чем-нибудь помочь? Может, тебя записать к Джери?

— К Джери?

— Ну да, Джеремия. Доктору Джеремии О'Дрисколлу. Он работает вместо доктора Рота — Гэвина. — Она бросила на меня косой взгляд, выражение ее лица мне было непонятно. — Ты хотела к нему записаться?

Я покраснела.

— Нет, нет. Я просто увидела имя на табличке и заглянула узнать, что случилось с доктором Ротом.

— Уехал в Фриско… С веночком на челе… — Теперь настала моя очередь странно посмотреть на нее. — Это слова из одной старой песни, — не моргнув пояснила она.

Отворилась дверь врачебного кабинета, и в приемную вошел молодой человек с черными курчавыми волосами и длинной курчавой бородой, в джинсах и рубашке, расстегнутой почти до пояса: он мне приветливо улыбнулся и обратился к Розмари:

— Когда закончишь, зайди ко мне, Рози. — Он повернулся и пошел к себе. На его спине была надпись: «Калвин Клейн».

Она улыбнулась мне.

— Всего тебе доброго. — И, переступая на своих высоченных каблуках, обошла свой стол, чтобы зайти в кабинет врача. Ее спину украшала надпись: «Глория Вандербильт». Значит, Глория Рози собирается посетить Кала-Джери. Представляю, что сказала бы Сюзанна!

Я пошла домой и еще немного поплакала. Но несмотря ни на что я была рада за Гэвина. Он уехал туда, где ему будет лучше, где он будет делать гораздо более интересную и нужную работу, чем здесь.

 

103

Сьюэллен зашла ко мне за неделю до приема по случаю окончания съемок… Она одна занималась всей подготовкой, я лишь изредка помогала ей кое-какими советами, и вид у нее был довольно усталый.

— Послушай, Баффи, я хочу, чтобы ты стала работать со мной вместе. Я, конечно, и одна справлюсь, но с тобой было бы лучше. Нам обеим это будет на пользу.

— Мне очень жаль, Сьюэллен. Но я не могу.

— Почему?

— Не могу и все!

— Но все-таки почему? — настаивала она. Она всегда настаивала на прямом ответе.

Я встала, чтобы закрыть дверь в гостиную. И, остановившись у двери, ответила:

— Потому что я беременна. Вот почему.

Она очень долго и пристально глядела на меня. Я села. И тогда она отвернулась от меня, как будто мой вид вызывал у нее отвращение. Она сказала:

— Ой, Баффи! Ой, Баффи! — Затем закрыла лицо руками и опять произнесла: — Ой, Баффи! — Наконец она отняла руки от лица и спросила: — Ведь это тот доктор? Нет смысла отрицать. Ведь это так, правда? — Я ничего не отрицала. Я промолчала. — Как же ты могла!? Поступить так с таким человеком, как Тодд? Как ты могла? Он же святой!

О Боже! Боже милосердный! Не могу больше слышать этого!

Я засмеялась, стараясь, чтобы мой смех прозвучал как можно более язвительно.

— Ты говоришь, как персонаж из романа прошлого века. Сейчас никто не называет никого святым! Последний раз это было лет сто назад.

— Боюсь, я этого не понимаю. Что моя сестренка заводит романы на стороне, хотя является женой святого, человека, который, наверное, и букашки в своей жизни не раздавил, который только старается…

— Перестань молоть эту чушь!

— Господи, ну что с тобой произошло? Баффи, ну скажи мне, что с тобой случилось?

— Я скажу тебе, что со мной случилось. Мой муж — этот «святой»», этот замечательный человек, который не обидит и букашки, который старается спасти мир — он предал меня, вот что!

— Я не верю этому! — Ее просто трясло.

— Лучше поверь! Этот святой не только предал меня, он трахался за моей спиной с моей лучшей подругой Сюзанной, он трахался со шлюхой, подцепил сифилис и убил моего ребенка. — Она охнула, но все еще не верила мне. Я видела это по ее лицу. — Да! Тот выкидыш, что у меня был два года назад, это был не выкидыш, а медицинский аборт. Неплохое обозначение убийства!

В дверь постучали, довольно громко.

— Да?! — завопила я.

Дверь отворила Ли, лицо ее, похожее на восточную маску, ничего не выражало.

— Я вас прошу говорить не так громко. Там наверху — дети, — и опять затворила дверь.

— Уж эта мне Ли! — в ярости воскликнула я. — Она тоже считает его святым!

— Да? — зашипела Сьюэллен. — Может, она права, а ошибаешься как раз ты! — прошептала она.

— Но ведь он никогда и не отрицал этого. Того, что произошло.

Она не сразу переварила то, что я сказала.

— Значит, виновата Сюзанна, — безапелляционно заявила она. — Но не он.

— Ну почему? Откуда ты знаешь? Почему мы всегда виним женщину? Почему это всегда другая женщина соблазняет наших мужей, сбивает их с пути истинного? Может это он ее соблазнил. — Я тоже перешла на шепот.

— Нет. Он бы не стал…

Я безнадежно махнула рукой.

— Это уже не имеет значения, — сказала я тихо. — Неужели ты не видишь? Меня совершенно не волнует Сюзанна. Ведь дело в нем самом.

— Но ведь он наверняка объяснил тебе, он не мог не сделать этого, — произнесла Сьюэллен, в голосе ее слышалось отчаяние.

Я горько засмеялась.

— Ну, разумеется! Он не знает, как это произошло. Они оба выпили какого-то дрянного виски, затем отравились какой-то гадостью, затем оба приняли какие-то таблетки от головной боли… И оба отключились, а пришли в себя только на следующее утро, лежа в одной постели, и — какое совпадение — оба ничего не помнят. Полная потеря памяти…

— Но ты сказала, что он ничего не отрицал? Если Тодд, как он утверждает, ничего не помнит, то откуда ему знать, что произошло? Как это объяснить?

— А как он мог отрицать, что произошло? Ведь он же заразился сифилисом и передал его мне в подарок, и мне пришлось избавиться от ребенка — мне его просто вырезали. Как можно отрицать эти факты?

— А что говорит Сюзанна? У нее был сифилис? И…

Я с жалость посмотрела на Сьюэллен. С жалостью и горечью.

— Ты считаешь, ты в самом деле считаешь, что я могла с ней об этом говорить?

Она помолчала. Затем наклонилась ко мне, так, что наши лица разделяли лишь несколько сантиметров.

— А тебе не приходило в голову, что то, что он сказал, правда? Что ему действительно стало плохо от выпивки и таблеток и что он проснулся, действительно не зная, что произошло?

— В общем-то так могло быть, но чтобы они оба?.. Два тела и две головы с полной потерей памяти? — фыркнула я. — В это не поверит даже святой.

Сьюэллен откинулась и закрыла глаза. Нет, в это не может поверить даже святой. Даже такая невинная душа, как Сьюэллен.

Затем она тихо проговорила:

— Ты так сильно любила его, Баффи. Он так сильно любил тебя. Почему ты не простишь его вместо того, чтобы заводить любовника?

Мы уже обе немного успокоились, и я ответила ей очень спокойно, без всякого выражения:

— Я не могла.

— Но почему? Любить — значит прощать.

— Я не могла. — И я ответила ей теми же словами, которые я сама в отчаянии произносила столько раз, когда мне самой так безумно хотелось простить его. — Если бы я любила его меньше, мне бы легче было простить. Я слишком сильно любила его, чтобы простить. Неужели ты этого не понимаешь??

Она сидела очень тихо, вид у нее был печальный.

— В некоторой степени могу. Но ведь другие женщины любят своих мужей так же сильно и преданно, как и ты. Я знаю, ты считаешь, что это невозможно. Но это так. И с ними такое тоже происходило. Их мужья, их любимые обманывали, заводили любовниц, изменяли — можно выразиться по-разному. Но эти женщины прощали своих мужей. Я уверена, что большинство из них так и делает. Возможно, они не забывали этого, возможно, такое нельзя забыть, но они прощали своих мужей, и жизнь продолжалась. Баффи, большинство женщин прощает неверность, даже очень серьезную неверность, особенно в наши дни, и все продолжают жить обычной жизнью. Это лучше, чем ничего. Это лучше, чем это.

— Правда? А ты бы простила Говарда? Твои требования и принципы всегда были такими высокими. Ты всегда была очень требовательной, когда дело касалось морали. Так несовременно!.. Нет, Сьюэллен, ты бы никогда не простила его.

— Когда я была моложе, Баффи, когда я только что вышла замуж, — нет. Я думала об этом, и тогда для меня это означало бы конец всего. Я бы никогда с этим не примирилась. Но, став старше, мне кажется, я стала и умнее. Я поняла, что существуют вещи гораздо худшие, и гораздо более важные, чем супружеская неверность. Например, сердце, способное прощать.

— Я не могу! Я пыталась. Я способна чувствовать только ненависть! У меня одно желание — сделать ему больно, так же, как он сделал мне. Мне хочется всадить нож ему в сердце, как можно глубже.

Однако, я уже не знала, так ли это теперь, после стольких месяцев.

— Если бы ты простила, тебе самой было бы легче. Ты живешь с ненавистью в сердце. С ребенком от другого мужчины внутри себя. Что ты собираешься делать с ребенком? — Вопрос прозвучал требовательно. — Тебе необходимо от него избавиться, Баффи!

Несмотря ни на что, ее слова поразили меня. Это были ужасные слова.

— Нет. Я не могу!

— Ты должна!

— Нет, не буду!

— Но почему?

— Он должен мне этого ребенка! За того, которого убил!

— Прекрати так говорить!

— Не прекращу. Это правда! — Я опять перешла на крик, я чувствовала, как во мне закипает злость. — Я не отдам этого ребенка!

— Ну и что ты будешь делать? — спросила она рассудительно. — Если ты не можешь простить Тодда, то должна с ним развестись. Этот брак — просто медленное самоубийство. Это ложь, отвратительная, ужасная, разрушительная ложь. И если ты так хочешь этого ребенка, то должна быть с Гэвином Ротом. Ты должна выйти за него замуж, ведь он — отец ребенка, с которым ты не хочешь расстаться.

Ее логика и рассудительность разозлили меня еще больше.

— Не собираюсь этого делать! — отрезала я.

— Но почему? Этот ребенок, если он родится, тоже имеет свои права. Он имеет право на то, чтобы его любили. Ты любила Гэвина? Ты его любишь?

Да, я любила. Я уже признала это. Я любила его. Можно сказать, что по-своему любила. И какая-то часть меня всегда будет его любить. Не так, как я однажды любила когда-то давно, в другом времени. Но ведь любила? Я кивнула Сьюэллен. Я любила его.

— Ну тогда все очень просто. Если это так, то тебе надо выбрать любовь, а не ненависть, Баффи. — Слова прозвучали знакомо. Гэвин сказал почти то же самое. Сьюэллен продолжала с характерной для нее настойчивостью. — Ты говоришь, что любишь Гэвина. И говоришь, что всю жизнь будешь ненавидеть Тодда. Так нельзя жить. Любить одного, а жить будешь с тем, кого ненавидишь. Это неправильно, даже больше, чем неправильно. Это злокачественная опухоль, которую необходимо удалить. Ради всех вас. Ради Тодда. Ради твоего нерожденного дитя. Ради других твоих детей. Ради себя самой. Так ты сделаешь это, Баффи? Ты предпочтешь любовь ненависти?

И вдруг до меня дошла истина. Нет, я не могу сказать, что вдруг. Она как бы росла во мне… Так же неумолимо, как и тот ребенок, что был во мне. Я все время предпочитала любовь. Но я просто не признавалась себе в этом.

Я не могла быть с Гэвином, потому что моя любовь к нему была как бы второстепенной. И я осталась и была все эти годы рядом с Тоддом не из-за ненависти и чувства мести и не из-за детей, а просто потому, что не могла расстаться со своей огромной любовью, которая была ничуть не слабее, чем всегда. Мое желание не прощать и моя ненависть были наваждением. Но все же самым сильным чувством, которое я испытывала, была моя любовь к Тодду Кингу. Это было наваждением всей моей жизни, которое никогда не умрет.

Гэвин это понимал. Он убеждал меня, но разве он пытался по-настоящему уговорить меня быть с ним? Ведь он, как положено профессиональному психиатру, стремился раскрыть правду для меня самой. Это был истинный подарок любви. Так же, как и ребенок.

И Сьюэллен тоже это знала. Она давила на меня так же сильно, как и Гэвин, своей неумолимой логикой.

— Ты не можешь преподнести Тодду ребенка, если он знает, что не отец ему. Только если ты сначала простишь его. Выбери любовь, Баффи. Выбери любовь.

* * *

Я проводила ее до дверей.

Но на этом разговор не закончился. Иначе это была бы не Сьюэллен.

— Тодду, наверное, пришлось очень много пережить за эти два года. Без твоей любви, чувствуя лишь твою ненависть. Неважно, что он сделал… Возможно то, что сделала ты, еще хуже. И как ты думаешь, сколько еще он сможет это выносить? Почему ты считаешь, что он вынесет и этот удар? А вдруг он уйдет от тебя? Ведь ты можешь потерять его, Баффи. Ты можешь потерять его навсегда.

Я закрыла за ней дверь и прислонилась к косяку спиной, меня всю трясло. Мне никогда в жизни не было так холодно.

Примерно через полчаса Сьюэллен позвонила мне. Она все еще давила на меня, хотя в этом уже не было необходимости.

— Пока я ехала домой, я все время думала о том, что ты мне сказала. Ты только представь, Баффи, просто представь на секунду, каким бы невероятным тебе это ни казалось, что все, что сказал тебе Тодд — это правда. Ведь в жизни случаются самые невероятные вещи, Баффи.

Я всегда доверялась Сьюэллен, почти так же, как доверялась и Тодду. Именно поэтому ее слова показались мне такими страшными. В детстве у нас в ходу было одно выражение: «Не теряй веры, малышка!»

Неужели я потеряла веру?

 

104

Наш разговор с Сьюэллен внес еще больше смятения в мою душу, на сердце у меня стало еще тяжелее. Теперь, когда я поняла, что люблю Тодда ничуть не меньше, чем прежде, у меня пропало всякое желание продолжать мстить и мучить его. И в конце концов мне пришлось задать себе вопросы: неужели я уже начала в душе прощать его? И что мне делать с этим ребенком? Должна ли я положить его на алтарь своей нерешительности?

Я пошла на прием по случаю окончания съемок, ожидая, что обстановка там будет соответствовать моему настроению — примерно такой же веселой, как танцы на кладбище. Но я ошиблась. Что-то носилось в воздухе. Неужели это было предчувствие успеха? За последнее время, буквально самое последнее время, я заметила, что на съемочной площадке стал царить дух оптимизма — словно что-то нарастало, какой-то особый энтузиазм. В «Белой Лилии», нашем гадком утенке, на протяжении всего процесса съемок, казалось, обреченном на неудачу, стали постепенно прорисовываться черты очаровательного и красивого дитя. Да, это носилось в воздухе. Сладкий аромат победы… Хотя никто еще ничего не мог сказать наверняка, никто до первого просмотра, своего рода первого выхода в свет, ни в чем не мог быть уверен. Да, все, казалось, было прекрасно, и лица всех присутствующих здесь как бы несли отпечаток этого воодушевления, оно присутствовало здесь, как реальная фигура.

Я же видела одни лишь призраки. Бо, Гай… Только призраки.

Я пробежала глазами по знакомым лицам и увидела мою Сьюэллен в розовом платье. Ярко-розовое — цвет надежды. Сьюэллен выглядела прекрасно, она была отчасти гостьей, отчасти распорядителем, умело руководившем действиями официантов. И там же был Говард, он разговаривал с режиссером, положив руку ему на плечо, в чем-то его убеждая. И еще была Сюзанна — уже не моя Сюзанна — она танцевала с одним из операторов и выглядела прекрасно, она действительно выглядела как кинозвезда: рыжие волосы развевались, короткое ярко-зеленое платье открывало стройные длинные ноги. Я быстро отвернулась. Мне все еще было тяжело смотреть на нее. В ней тоже было что-то от призрака.

И еще там была Поппи. В тот день мы не дали ей умереть, так что в некотором смысле она тоже была моей Поппи. Поппи беседовала с Лео, кивая головой, как бы соглашаясь с тем, что он говорил ей. Что касается Лео, то его вполне можно было назвать одним из призраков Клео.

Я отправила приглашения Кэсси и Клео. Мне хотелось, чтобы сегодня они тоже были здесь. Это счастливые призраки. Мне хотелось пообщаться с ними, хотелось убедиться, что, по крайней мере, у них все в порядке, что они довольны своей новой жизнью. Но ни одна из них не смогла приехать. Кэсси сказала, что она на четвертой неделе беременности, и ее доктор считает, что она должна сидеть дома из-за того, что предыдущие беременности оканчивались неудачами и поэтому ей надо соблюдать осторожность.

Желаю тебе удачи, Кэсси, желаю удачи.

Что касается Клео, то она очень занята обустройством своего дома на ранчо. Ну, разумеется. Что еще может делать Клео? Там, как она говорит, есть чем заняться. Только подумать, что нужно сделать с деревенским домом в Техасе, чтобы он выглядел столь же великолепно и шикарно, как квартира в нью-йоркском Ист-Сайде, но к тому же был таким же солнечным и светлым, как испанская вилла в центре Беверли-Хиллз, а также столь же уютным и зеленым, как современный шикарный дом в пригороде Нью-Джерси, в то же время сохраняя величественность и основательность техасского дома?

— Может, сделать его просто уютным, местом, где можно было повесить шляпу? — предложила я.

— Такую фетровую с полями?

— Или место, где можно повесить зонтик?

— Я никогда ими не пользовалась в Лос-Анджелесе.

— Местом, где можно повесить свое сердце?

— Я уже сделала это.

Я рада за тебя, Клео, очень рада.

Я оглядывалась, отыскивая знакомых. И неожиданно рядом со мной оказался Тодд! Он поцеловал меня в губы, и как поется в песне, сердце мое замерло. В эту секунду щелкнул затвор фотоаппарата. В отличие от экранного поцелуя это не было лишь касанием губ. Но, как в кино, это было рассчитано лишь на публику.

Он быстро отошел, и я сразу же стала искать глазами Сьюэллен, чтобы убедиться, что она видела. Она видела и улыбнулась мне, но сразу же опустила глаза, как будто ей было слишком больно смотреть на меня.

Затем все стали просить Сюзанну спеть: не главную песню — ее только что исполнил один из оркестрантов, — а «Госпожа Любовь», более жизнерадостную, чем «Любовь уходит».

Я подошла к одному из накрытых кружевной скатертью столов, чтобы взять бокал шампанского. Мне необходимо было что-нибудь выпить, если уж я собиралась слушать, как Сюзанна будет петь песню Бо про любовь.

Ко мне подошла Поппи. Сегодня она была одета необыкновенно элегантно, но выглядела очень мрачно. В ней была какая-то напряженность. Я подумала, что сегодняшний день дается ей нелегко.

— Помнишь, я сказала тебе, что нам необходимо поговорить…

Я хотела возразить, что сейчас не очень подходящее время и место, потому что у нее было неважное настроение, да и у меня тоже, но я знала, что сегодня для нее тяжелый день и согласилась, и мы прошли с ней в уголок подальше от всей остальной компании.

Она беспомощно посмотрела на меня:

— Просто не знаю, как начать…

Я улыбнулась:

— Обычно начинают сначала.

— Ну хорошо. Ты помнишь, когда Тодд приехал в Лас-Вегас — у него были контракты для меня и Сюзанны?

Еще бы не помнить. Я почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота, тело покрылось холодной испариной.

— Да, Поппи, я помню. Но мне не хочется сейчас к этому возвращаться. Как-нибудь в следующий раз. — Я хотела повернуться, но она взяла меня за руку.

— Так значит, ты обо всем знаешь? — настойчиво спросила она.

Знаю, что именно тогда мой муж спал с Сюзанной? Да, знаю. И ты, очевидно, тоже это знаешь. Но я не собираюсь обсуждать это с тобой. Я совершенно не обязана делать это.

— Знаю о чем, Поппи? — холодно спросила я. — Не понимаю, о чем ты говоришь?

— Мы все ходим вокруг да около. Позволь мне рассказать, я тебе все объясню.

— Я не хочу ни о чем слышать, Поппи. Неужели ты не можешь?..

— Послушай, все было не так, как ты думаешь! Это была не Сюзанна.

— Что ты сказала? Может мы говорим о разных вещах?

— Это не Сюзанна трахала Тодда и наградила его сифилисом. Это была я!

Что-то с этой женщиной было не так, подумала я, чувствуя, как все плывет у меня перед глазами. Если она хочет, чтобы ее речь была бы столь изысканной, как и туалет, то ей не следует употреблять таких выражений. Вот Клео бы могла это сказать.

Я почувствовала, что вот-вот потеряю сознание.

— Мне нужно сесть, — пробормотала я.

— Вот, вот стул… — Она пододвинула два стула. Совершенно ошарашенная, не в состоянии произнести ни слова, я позволила ей усадить себя. Затем она села рядом. — Это нелегко. Я думала, что ты, возможно, ничего не знаешь, а если не знаешь, то тебе лучше ни о чем не говорить. Но затем я решила, что если ты не знаешь, а я тебе расскажу правду, то все равно будет лучше, потому что ты узнаешь, что Тодд ни в чем не виноват. — Тодд не виноват? Я еще сидела прямо, но у меня было такое чувство, что я вот-вот отключусь. — …А если ты знаешь, то должна знать всю правду. И Тодд тоже должен знать всю правду, и Сюзанна тоже.

Я смогла с трудом произнести:

— Думаю, ты права, Поппи. Лучше всего тебе все-таки начать с самого начала.

— Хорошо. — Она взяла меня за руку. Мне хотелось убрать ее, но она крепко держала меня. — Я знала, что Тодд приезжает в Лас-Вегас встретиться с Сюзанной насчет картины. А я хотела, чтобы он дал роль Бо. Я хотела, чтобы Сюзанна уговорила его сделать это — соблазнила бы его, если необходимо, — чтобы он согласился дать роль Бо. Знаешь, это я сделала так, что она вышла замуж за Бена.

Весь ужас этого замечания прошел мимо меня. В тот момент я могла воспринимать только то, что она намеревалась мне рассказать и ничего больше.

— Продолжай, — произнесла я безо всякого выражения.

— Но она отказалась. Чего я только ни делала, но она ни за что не соглашалась.

— Она отказалась? — прошептала я.

— Да. Тогда я решила, что сделаю это сама. С помощью наркотиков я собиралась уложить его в постель, а затем намеревалась использовать это, давить на него, шантажировать, чтобы он дал роль Бо в своем фильме. Я хочу, чтобы ты знала, что тогда я была совсем другой, не такой, как сейчас… Что я…

— Продолжай, — повторила я, довольно невежливо прерывая ее.

— В конце концов выяснилось, что мне вовсе не надо было делать этого. Он и так предложит контракт. В этом-то самое обидное.

— Продолжай, — проговорила я охрипшим голосом. Мне казалось, что меня сейчас вырвет, но мне было наплевать. Я бы всю ее залила блевотиной.

— Но я все равно решила это сделать. Просто так, для развлечения? Решила разыграть Сюзанну.

— Разыграть? — Я подумала, что с удовольствием облила бы ее блевотиной. Эту мерзавку. Я бы облила ее блевотиной, я бы избила ее, как избили ее мужа — до смерти. Чтобы она сдохла и сгнила. Превратилась в кучу гнили. Она сама была гнилью!

— Это был даже не просто розыгрыш, — продолжала она, — а довольно злой розыгрыш.

Я со злобным наслаждением представляла, как бы избивала ее, пока она не рухнет, а затем содрала бы ногтями с нее кожу. Но я лишь спросила:

— Ты знала, что ты больна?

— Да, знала… — она опустила глаза. — Я собиралась пойти к врачу, но чего-то выжидала…

— Ты хочешь сказать, что сделала это специально?

Я бы вонзила каблуки в ее мерзкое брюхо, в ее мерзкое вонючее лоно…

— Ну, в общем-то, да. Если бы твой муж заразился и заразил тебя, тогда бы ты наверняка узнала. Неужели не понимаешь? Я хотела, чтобы ты узнала и подумала, что это Сюзанна. Они были подсадными утками. Бена там не было. Тодд жаловался на сильную головную боль, Сюзанне же хотелось получить свою порцию. А у меня было все, что надо — возбудительное, успокоительное, стимулирующее, снотворное — весь набор таблеток, даже таких, после которых кажется, что ты скачешь по Луне. Я взяла флакончик сюзанниных духов и запихнула их в карман Тодда. Затем дала им выпить. Сюзанне хватило совсем чуть-чуть, чтобы отключиться. Что же касается Тодда, то его отключить было сложнее. И когда Сюзанна отключилась, я с ним это проделала. Он ничего не соображал, он с таким же успехом мог трахаться с арбузом. А затем я смылась, а они на следующий день проснулись в одной комнате. Я была уверена, что никто из них не узнает, что их свалило, а также, что произошло. Пока Тодд не приедет домой и не заразит тебя сифилисом. То, что у Тодда в кармане окажется флакончик духов, и то, что они проснулись в одной комнате, убедит вас обоих, что это была она.

Она закончила, истощившись, и я также была без сил. Я чувствовала себя как выжатый лимон, мне просто не хотелось больше смотреть на нее. Я не могла вынести даже ее вида.

Я молчала, и она заговорила вновь:

— Я знаю, то, что я сделала, это… — Она пожала плечами, не в состоянии подобрать подходящего слова. — Я никогда себе не прощу. — И чего она ждала от меня? Чтобы я простила ее? Она сама не могла себя простить, но хотела, чтобы это сделала я. Я? Меньше всего я способна на прощение. — Ты, наверное, считаешь, что я хуже кучи дерьма…

Это уж точно! Мы обе хуже, чем куча дерьма, подумала я.

Мы сидели молча, затем я оглядела комнату. Я не увидела его. Но это было правильно. Я уже никогда бы не смогла найти его. Я бы никогда не смогла взглянуть ему в глаза. Я заслуживала смертной казни. И нам надо было дать Поппи умереть тогда.

Она покачала головой:

— Это было хуже чем… Нет, не хуже, но почти так же отвратительно, как и то, что я сделала… Чтобы все думали, что это Сюзанна так поступила с тобой и с ним. Сначала я подсунула Сюзанну Бену, затем сделала это.

Я чуть не расхохоталась. Она больше расстроилась из-за того, что плохо поступила по отношению к Сюзанне. Ее больной голове это казалось худшим преступлением. Супружеская неверность, даже передача человеку ужасной болезни были не столь чудовищными преступлениями, как предательство подруги, как то, что она заставила меня поверить, будто меня предала моя подруга. Что такое неверность? Она всю свою жизнь так прожила с Бо. Сифилис? Так ведь он лечится. Это все так несерьезно!..

Она даже не представляла, что натворила. Даже не представляла, и я не собиралась ей это объяснять. Я не собиралась убивать ее, сдирать с нее кожу, ничего такого, но объяснять ей что-нибудь я тоже не намеревалась. Дело было даже не в том, что совершила она, а в том, что сделала я. Я. Я сама. Это я изменила и сделала нашу жизнь — свою и Тодда — сущим адом.

Она теперь смотрела на меня своими огромными черными страдальческими глазами. Ну что я могла сказать ей, женщине, уже погубившей мужчину, которого она когда-то любила? Я, которая поступила не лучше ее? Разве я могла судить ее? Мы были одинаковы. И нам обеим придется жить, чувствуя свою вину за то, что мы натворили.

— Я хотела исправить то, что сделала для вас двоих и Сюзанны. Ты же знаешь, как я старалась. Я собиралась убить Бена. Для вас двоих и Сюзанны. Только она опередила меня, мы никогда с ней об этом не говорили, но у меня такое чувство, что она убила Бена не только ради себя, но и ради вас двоих.

Теперь эта ноша тоже лежала на моих плечах. Ведь я не только потеряла к ней доверие, но и отвернулась от нее в тот момент, когда ей больше всего была нужна помощь и поддержка. Я знала, что ей нужна помощь, но отвернулась от нее, от своей подруги Сюзанны.

— Мне нужно рассказать об этом и ей тоже. Рассказать, как я поступила с ней.

Я взглянула на Сюзанну. Теперь она танцевала с одним из реквизиторов. Она выглядела необычайно веселой и оживленной, по-настоящему счастливой победительницей. Она стала выдающейся личностью, как мы, бывало, говорили в колледже. Он — выдающаяся личность. Она — просто сверхвыдающаяся личность. А я ее презирала.

— Оставь ее в покое. Оставь все, как есть.

— И ничего ей не говорить?

— Нет. Она только расстроится. Ей и так хватает переживаний.

— Мне бы хотелось облегчить свою совесть…

— Я понимаю. Но для Сюзанны лучше, чтобы ты этого не делала. Пусть это останется тяжелым грузом, еще одним в твоей жизни.

Она кивнула:

— Но Тодду я, наверное, должна рассказать?

— Да, думаю, да. — Он был порядочный человек, а мы — я и Поппи — заставили его сомневаться в себе самом. Этого нельзя было допустить. Ему необходимо было обо всем рассказать.

— Хорошо. Мне это сделать сегодня? Прямо сейчас?

— Думаю, сегодня.

— Ты — настоящая леди.

Я была слишком измучена — слишком плохо себя чувствовала, чтобы засмеяться. Меньше всего «настоящая леди». Это не то определение, которым я бы себя наградила.

— Большинство людей не поняли бы. А вот ты понимаешь, что тогда я была совсем другим человеком?

Это ты ничего не понимаешь, Поппи. Я предала свою любовь и свою дружбу. Я разрушила свой брак. Во мне ребенок, и я не знаю, что с ним делать, я уж не говорю о той боли, которая внутри меня. А та боль, что я причинила Тодду? Как быть с его болью? Разве ты можешь это понять?

Что здесь можно было сделать? Она была лишь попутчица — еще одна страдающая душа.

— Да, я понимаю, — сказала я.

— Ты прощаешь меня?

Да, это вопрос. Понимать? Да, пожалуй. Но простить? Это слово незнакомо мне. И кроме того, мне не было ясно, за что именно она просит прощения. Мне казалось, что это не столько связано со мной и Тоддом, сколько с ее собственным покойным мужем. И я сказала только:

— Спасибо, Поппи. Я говорю спасибо за то, что ты рассказала мне правду о Сюзанне.

Я поднялась со стула и чуть не упала. Она поддержала меня.

— С тобой все в порядке? — спросила она.

Разве теперь может быть все в порядке? Для кого-либо из нас? Для тебя или меня?

— Все нормально, — ответила я.

— По-моему, не очень. Ты уверена, что все хорошо?

— А ты? — Я должна была знать. Я посмотрела ей прямо в глаза. — Если ты хочешь, чтобы я простила тебя, скажи мне правду, чистую правду. У тебя все хорошо?

— Иногда да. А иногда нет. Иногда бывает так плохо, что мне хочется повеситься. Но ведь это не ответ? Это слишком просто. Это ни о чем не говорит. Я все еще ищу ответа. Возможно, скоро найду его. Так или иначе.

— Вот и хорошо. Я рада. И я прощаю тебя.

— Спасибо. Сейчас пойду поищу Тодда.

— Хорошо. Я поехала домой. Если кто-нибудь будет меня спрашивать, обязательно скажи, что я поехала домой. И пока ты ищешь Тодда, найди и мою сестру. Передай ей вот что. Скажи ей, что святые еще есть на этом свете, и некоторые из них действительно живут в Лос-Анджелесе.