68

В конце лета я вернулась в Малибу, а Тодд остался в городе и приезжал лишь на выходные, чтобы пообщаться с детьми.

(Он сообщил мне, что занялся лечением, но продолжал утверждать, что ничего не знает — ни где это произошло, ни с кем и тому подобное. Я не реагировала на его попытки объясниться). Из всех наших домашних только Ли и Меган заметили, что я переменилась. Но они обе считали, что тому виной — уныние, в которое я впала после того, как потеряла ребенка. Ли уже больше не ворчала на меня и подсовывала мне всякие вкусности, а Меган чаще оставалась дома, чтобы помочь Ли и подбодрить меня. Она говорила мне, что это не трагедия, что, по словам ее подруги Солти (по фамилии Пеппер), в моем возрасте уже поздно заводить детей и что в доме только прибавилось бы хлопот. Я понимала, что она просто хотела успокоить меня.

Я занималась тем, что бродила по пляжу и придумывала условия нашей будущей совместной жизни с Тоддом. Никаких интимных разговоров. Ему разрешалось говорить со мной только о детях, о доме, о Ли и о бизнесе. Ему запрещалось говорить о Сюзанне, если хотелось обсудить что-то, не имеющее отношение к фильму «Белая Лилия», съемки которого должны продолжаться независимо ни от чего. Я умерла для него и не могла вести с ним прежние разговоры, не могла, как раньше, помогать работать над фильмом, и ему предстояло смириться с этим или умереть. Я понимала, что бросила ему вызов, который он не мог не принять.

И, конечно, ему запрещалось врать мне. Мне невыносимо было снова слышать этот рассказ о том, как он отрубился, как проснулся с головной болью и увидел рядом Сюзанну, лежащую без сознания. Я не хотела больше слышать о том, что, проснувшись, он почувствовал, что очень плохо соображает и не может отличить реальность от сновидений. Пускай он оставит сновидения для своих фильмов. «Лжец» и «мошенник» — эти определения вошли в мой арсенал ругательств, которыми я каждый день мысленно осыпала его. Он просто шарлатан — этот человек, которого я ценила и обожала по разным причинам, видимым и скрытым… Этот человек, которого я боготворила и уважала за его честность и силу духа.

Ему запрещалось вмешиваться в мою личную жизнь и даже говорить о ней, и если бы он уразумел это, я могла бы беспрепятственно развлекаться. И чем дольше ему самому придется промучиться, тем лучше. Но эта мысль теплилась где-то на самых задворках моего сознания. Труп не может развлекаться. Не я, а он, специалист по этой части, волен делать все что угодно, лишь бы не давал повода для сплетен и не смущал меня и детей. Единственное, что от него требуется — это осторожность.

Я купила две пары небольших кроватей вместо тех роскошных лежбищ, которые стояли в наших домах в Малибу и в Беверли-Хиллз. Нам не удастся жить в разных комнатах, потому что наши любопытные дети привыкли к тому, что мама и папа спят в одной спальне. Не говоря уже о Ли. Это было одно из главных условий: дети и все наши знакомые, в том числе и сестра Сьюэллен, не должны догадываться, что у нас что-то не так. В глазах окружающих мы останемся той же счастливой парой.

Я знала, что он ответит, когда я заявлю, что он волен жить так, как ему заблагорассудится. Он примется утверждать, что не собирается ни с кем заводить шашни. И неважно, поверю я ему или нет, потому что я знала, что не секс для него главное, больше всего ему будет недоставать совсем другого. Он рос сиротой, поэтому сразу почувствует, что ему не хватает того тепла, которое было между нами. Он измучается, и в конце концов его сердце не выдержит. Этого я и добиваюсь.

В дальнейшем появятся и другие условия. Я надеялась, что окажусь не менее изобретательной, чем Тодд или Лео, и все время буду придумывать что-нибудь новенькое.

Что касается Сюзанны, то я буду с ней разговаривать и позволю ей обращаться ко мне в зависимости от обстоятельств. Я не собиралась дать ей понять, что все знаю. Придется пойти и на это унижение, которое ничто по сравнению с огромным унижением, выпавшем на мою долю. Но, конечно, я не стану разговаривать с ней по-приятельски. Мой тон будет подчеркнуто вежливым. Это сгладит многие острые углы. И безусловно, я не останусь с ней наедине, потому что не смогу удержаться от искушения исцарапать ей лицо, вырвать ее рыжие волосы и затоптать ее до смерти своими крепкими каблуками. (Однажды мне приснилось, что я схватила нож, вонзила его в ее нежное горло, аккуратно распорола ее элегантный торс и, дойдя до того самого зловонного места, пришла в неописуемую ярость и начала кромсать его — лобок, клитор, губы, — распотрошив полностью, как поступили с моим младенцем на вскрытии).

Но это работало мое подсознание. Проснувшись, я проанализировала свои мысли. Нет, я не стану одной из тех, кто всегда винит других женщин. Сюзанна поклялась только в том, что будет моей подругой, а он был моим мужем, моим божественным супругом, который поклялся стать для меня всем, которому я доверила свою жизнь, и он взял ее и обещал хранить ее, как сокровище, вечно. Она оказалась обыкновенной воровкой, а он — убийцей. Более того, она не была тем, что называют «крупной личностью», а он же был героем, царем Вселенной.

После Дня Труда мы вернулись в Беверли-Хиллз, и наша жизнь потекла так же, как раньше. Меган и Митчелл вернулись в школу к своим приятелям, Мэтью пошел в детский сад, а я осталась с Мики. Между мной и Ли возобновились прежние отношения: я обращалась к ней, она ворчала в ответ, мы снова начинали спорить по поводу того, надо ли нанимать новую прислугу, и я, как всегда, считала, что это необходимо, а она, как всегда, была против.

Тодд ходил на студию и возвращался к семейному ужину, умилялся ребячьей болтовне и с каждым днем становился все более сдержанным и подавленным. После ужина, когда дети отправлялись спать, воцарялась тишина, и я давала понять, что ухожу в другой конец дома. Если ему хотелось рассказать о съемках, поделиться какой-нибудь проблемой, я внутренне радовалась тому, что могу выслушать его молча, не давая никаких оценок и советов. Вместо этого я завела дневник событий, связанных со съемками «Белой Лилии», который назвала историей болезни. В первой записи говорилось о том, что Сюзанну препроводили в санаторий в Палм Спринс. Я была уверена, что еще много чего произойдет, и выжидала.

Мы часто выходили в свет и по такому случаю всегда надевали на лица дежурные улыбки, и если улыбка Тодда казалась вымученной и жалкой, это были исключительно его проблемы. Что касается меня, то я много смеялась и, не в пример себе прежней, щеголяла в кричащих туалетах, сшитых по последней моде. Я переняла голливудский стиль одежды, который не отличался тонким вкусом.

Я начала активно скупать драгоценности в ювелирных магазинах Беверли-Хиллз. Хотя почти не носила все эти украшения. Я показала их Сьюэллен, которая в ответ искоса посмотрела на меня и изрекла:

— Как-то один умник сказал, что если впереди замаячили финансовые затруднения, которые грозят превратиться в серьезную проблему, мудрый человек предпочитает застегнуть свой кошелек и дождаться лучших времен для походов в магазин.

Я не стала спрашивать, какие финансовые проблемы ей сейчас мерещились, я спросила о другом: кто тот умник, который поведал ей эту истину, и она ответила:

— Тодд Кинг.

И я решила отныне непременно показывать ему свои новые приобретения. И каждый раз он только коротко говорил, что эти вещи красивы — будь то рубиновое кольцо, бриллиантовое или изумрудное ожерелье, золотой или бриллиантовый браслет. Тогда я не выдержала, отнесла почти все эти ценности в банк и решила дождаться лучших времен.

И тогда я поняла, что Тодд тоже живет в надежде на лучшие времена. Он ждет, когда моя боль притупится и исчезнет. Ему хотелось верить, что меня тянет к нему, что я нуждаюсь в нем, хочу его, не могу противиться ему, как не могла противиться ему и раньше. Он ждал, что наступит что-то вроде примирения, и постепенно наши отношения станут почти такими же, как раньше.

Но мое новое условие гласило, что я должна заставить его отбросить эту идею. Ему следовало бы лучше разбираться в человеческих отношениях. Мы жили как в сказке, но теперь, когда чары разрушены, сказку уже не вернуть.

 

69

В эти дни я редко видела Сьюэллен. Она занялась поставкой на дом небольших партий продуктов и блюд, которые сама готовила на собственной кухне. Она принимала заказы на пироги, пирожные, специальные десерты от тех домохозяек, которым хотелось иметь у себя на столе что-нибудь особенное, что не продавалось в магазинах, и это занятие ей ужасно нравилось. Раскрасневшись, она суетилась на кухне, насвистывая песенки. Я была рада за нее и, кроме того, довольна еще тем, что теперь у нее не было ни времени, ни желания предостерегать меня от опасностей, связанных с жизнью в Голливуде. Сейчас я сама стала жертвой голливудских нравов, и у меня не возникало горячего желания защищать стиль жизни Южной Калифорнии.

Время от времени приезжала Клео и постоянно держала меня в курсе своих дел. Наконец она одолела первый этап бракоразводного процесса, а именно — финансовый вопрос. Ей удалось получить ровно половину из того состояния, которое они сколотили вместе с Лео. Еще ей присудили довольно внушительные алименты на детей и сумму, предназначенную лично ей, которые должны выплачиваться в течение пяти лет. И теперь, когда денежный вопрос уладился, ее негодование понемногу улеглось.

Я ждала, что же явится вторым этапом этого дела, и услышала:

— Секс! Постель — понятие очень актуальное для дам нашей возрастной группы. Даже если ты замужем и занимаешься этим регулярно, ты не можешь не признать, что секс — это главное, правда?

«Нет, Клео. Секс — это не главное. Главное месть!»

Я не могла понять, почему Клео так скоро отказалась от мести. Однако ответ был прост: чем больше любишь, тем больше теряешь. А чем больше теряешь, тем яростнее хочешь отомстить. В таком случае потеря Клео по сравнению с моей была слишком мала.

— Ну и как же ты справляешься со своими сексуальными позывами? — спросила я.

— Ну, я ищу выход из положения.

— Каким образом?

Клео хихикнула.

— Всю свою жизнь я слышала рассказы о барах для одиночек, о ночных клубах и тому подобном. Теперь решила на практике узнать, что это такое.

— Ты хочешь сказать, что ходишь в эти так называемые римские бани? Что цепляешь там мужиков и спишь с ними? Ты? — спросила я, все еще не веря своим ушам.

— Но в наши дни это обычное дело. По правде говоря, меня уже не зовут на великосветские обеды, где я могла бы познакомиться с каким-нибудь представительным мужчиной. Хотя на коктейли я хожу постоянно, но, если разобраться, они мало чем отличаются от ночных баров. На этих вечеринках каждый что-нибудь вынюхивает, толпится вместе со всеми, суетится, ищет контакта — сексуального, профессионального — или просто пытается взобраться вверх по социальной лестнице. Так в чем же разница? Только в барах и ночных клубах речь идет просто о самом примитивном сексе. Или не самом примитивном, чуть посложнее.

Я рассмеялась, потому что первоначальный шок уже прошел. В конце концов, сейчас я уже не была такой наивной дурой, как несколько месяцев назад.

— Мне трудно представить, как ты, идеальная жена, что-то вынюхиваешь в этих заведениях…

— Могу тебе сказать только одно: если тебе нужен отличный секс, в таких барах и клубах ты непременно найдешь искомое. Там ты снимешь самые сливки! — Наверное, на моем лице отразилось сомнение, потому что Клео торопливо принялась объяснять: — Правда-правда. Если тебе нужен только секс, то тебе соответственно понадобится здоровый и умелый партнер, ведь так? На званом обеде рядом с тобой за столом может оказаться мужчина вялый, отживший, нечто вроде жвачки, выплюнутой кем-то, и тебе это станет абсолютно ясно, если ты вздумаешь отправиться с ним в постель. Ну, а если ты свяжешься с кем-то из этих «клубных» парней, то уж они-то покажут, на что способны. Они же постоянно, так сказать, тренируются. А если получится так, что он вдруг оскандалится, то тут уж придется краснеть именно ему, и ты будешь вправе посмеяться над ним. А когда ты снова встретишь его в том самом месте, то именно ты толкнешь в бок сидящую рядом женщину и шепнешь: «Попробуй-ка с ним! У него же ничего не стоит!» Именно ты будешь глумиться над ним и мерзко хихикать. Пойми же! Ведь так мужчины относились к женщинам на протяжении многих столетий. Так что если ты подцепишь там какого-нибудь парня, скорее всего он окажется страстным партнером. Кроме того, ты полюбуешься на модное нижнее белье, вкусишь запах свежевыбритого лица и свежевымытого тела. Он весь такой гладкий и накаченный, словно говорит: «Я горячий, я страстный, я горю от нетерпения. Попробуй меня!» А что получают женщины в постели со своими мужьями? Вчерашнюю щетину, вчерашний душ и вялый член! К тому же все мужья воображают, что делают тебе одолжение. Лео всегда вел себя так, будто преподносил мне невиданный подарок. И никогда не задумывался, нравится мне этот подарок или нет. А в этих барах ты с ними на равных. И он мечтает угодить тебе. И не успокоится, пока ты не кончишь!

На моих глазах прошла вся жизнь Клео Пулитцер Мэйсон, и теперешний ее период мне не очень нравился. Но я надеялась, что все-таки скоро ему на смену придет новый, более счастливый.

— А твоя мать? — спросила я. — Как она относится ко всему этому? Или ты ей ничего не говорила?

У Клео весело заискрились глаза в предвкушении того, какое впечатление произведет на меня ее ответ:

— А что, я разве не рассказывала тебе о маме? С некоторых пор моя жизнь ее мало волнует. У нее появился друг. Парень что надо! Один из моих даласских юристов. Ему что-то около шестидесяти пяти, но он очень симпатичный. И богатый. Он совершенно очаровал мою маму. Он говорит, что устал от потаскушек, это его слово, и уважает женщину, которая пленяет зрелой красотой и может содержать себя сама. Кроме того, в былые времена, как выражаются мои дети, мама работала юристом, так что у них общие интересы. У Дюка (так его зовут) есть собственный самолет и ранчо неподалеку от Далласа (прямо как у героя телесериала), и они с мамой летают туда-сюда. Но самое удивительное, что мама действительно влюблена в него без памяти. По ее словам, она не хочет, чтобы он и дальше питался грубой ковбойской пищей, и собирается кормить его полезными калифорнийскими салатами. Мне кажется, мама намеревается стать непревзойденной домохозяйкой на этом Ранчо Гранде и уже прикидывает, как его перестроить. Их теперешняя жизнь будет напоминать старые добрые времена в Тинафлайе — такой же большой дом, те же почтенные занятия, все вокруг дышит успехом, — только на этот раз дело будет происходить в Техасе. И знаешь, что она мне заявила? «Видишь, Клео? Видишь, что может произойти, если женщина продолжает следить за собой, не опускается, не впадает в депрессию и настроена на лучшее?» — Клео закашлялась и хрипло добавила: — Горячая, страстная и настроена на…

Мы обе покатились со смеху, и я подумала: «Боже мой! Ведь жизнь — это кино! Хотя нет, не кино. Мыльная опера!»

Я редко виделась с Кэсси и уже не спрашивала о том, как же закончилась ее история. Я столько времени возилась с ней и тщетно пыталась дать какой-нибудь толковый совет. Но теперь сама попала в историю и была переполнена собственными переживаниями. Она ни словом не упомянула об Уине, и я решила, что она, наверное, совсем не встречается с ним. Также она ни словом не упомянула о Гае, и мне стало ясно, что и его она не слишком часто видит. А еще я знала, что он все еще очень занят, потому что они торопятся доснять все сцены, в которых не участвует Сюзанна, до сих пор не покинувшая стены санатория в Палм Спрингс.

 

70

Сюзанна апатично сидела в своей уютной палате и ждала Бена, который должен сегодня забрать ее. Ей уже не хотелось ни кокаина, ни алкоголя, ни сигареты. Она не хотела ничего, даже известности и славы. У нее было только одно отчаянное желание — жить подальше от Бена и его «дула». И единственное, что она сейчас чувствовала, — это ужас.

Бен ни разу не навещал Сюзанну с того самого дня, когда он отвез ее в Институт Перси, чтобы из его жены снова сделали совершенство, если и не по-настоящему, то хотя бы с виду. И она мечтала собраться с духом и уничтожить собственную красоту, чтобы он уже никогда не вернулся и не заявил свои права на нее. Только об этом она и думала.

И однажды ночью, когда няня Берри принесла ей снотворное и стакан воды, чтобы запить его (в Институте Перси не пользовались маленькими бумажными стаканчиками), Сюзанна разбила стакан о металлическую этажерку и подняла руку, держащую осколок, к щеке, готовая разрезать ее от уха до подбородка, но на какой-то момент замерла в нерешительности… и упустила шанс. Няня Берри схватила ее за запястье и сжимала его, пока Сюзанна не выпустила из пальцев стекло и не разревелась, бормоча что-то о каком-то дуле.

Доктор Генри Перси как психиатр прекрасно понимал, что Сюзанна не выздоровела полностью. Но, будучи владельцем такого престижного дорогого института, он с трудом мог совмещать функции врача с обязанностями директора. Если тот, кто платил по счету, полагался на мнение специалиста Хэнка Перси, тогда никаких проблем не возникало. Если же человеком, оплачивающим счета, был какой-нибудь Бен Гардения, который точно знал, что ему, Бену, надо, тогда могла сложиться неловкая ситуация.

Хэнк Перси изложил Бену Гардении свой взгляд на состояние пациентки. Она избавилась от вредных привычек, и у нее уже нет ни физической, ни психологической потребности в инородных веществах. Но что касается ее общего душевного состояния…

Бен оборвал его на полуфразе:

— Вы что, док, занимаетесь благотворительностью?

И тем самым сразу поставил Перси на место. Конечно, он не станет больше задерживать Сюзанну. Теперь ее судьба уже не в его руках.

Когда няня вошла к Сюзанне, чтобы помочь ей надеть то, что привез муж — шелковую кружевную комбинацию персикового цвета, изысканный французский шелковый костюм, лакированные туфли из чудесной итальянской кожи, ей почудилось, что перед ней сидит большая красивая кукла и смотрит на нее огромными глазами, расширенными от… Няня никак не могла подобрать нужное слово. Может быть, от ужаса?

Пока Сюзанна была в санатории, Бен нанял декораторов для отделки комнат. И ей показалось, что она приехала в совершенно чужой дом. Они с Хайни много разговаривали о том, какой у них будет дом — настоящие апартаменты кинозвезды: все в белом атласе и белом бархате, белые ворсистые ковры, большие задрапированные диваны и кушетки, типичная обитель кинозвезды, утопающая в цветах.

А Бен и его декораторы сотворили нечто вроде музея Медичи. Ионические колонны и столбы, стены из черного мрамора, мраморные урны, пьедесталы, статуи. Покрытые бархатом троны, фламандские гобелены, неподъемные стулья из полированной бронзы, громадные греческие урны. Картины и скульптуры, римские саркофаги из желтого мрамора. Обшитый панелями итальянский буфет четырнадцатого века. Все такое странное и чуждое. В спальне хозяина в качестве украшения были собраны церковные произведения искусства. А религиозная утварь и испанская кровать эпохи Возрождения словно были завернуты в тяжелые гобелены. У Сюзанны возникло ощущение, что она очутилась в роскошном гробу.

Хотя какая разница. Она опустилась на кровать, которая больше годилась для Клеопатры или Марии Антуанетты, чем для современной кинозвезды. Но актриса ли она на самом деле? Может быть, она как раз та самая Клеопатра или даже Мария Антуанетта? Они обе рано умерли. А что, если и она уже мертва? Правда, не совсем. Бен в это время переодевался в туалетной комнате, предвкушая удовольствие, которое сейчас получит, играя со своей добычей. Что ж, это его право. Она была его собственностью. Так или иначе, он купил ее. А она даже не знала, что предназначалась для продажи и не представляла, сколько стоит.

И никого из тех, кто мог бы спасти ее, не было рядом: ни Поли, ни Хайни, ни даже Баффи и Тодда. Они ни разу не навестили ее в санатории. Они злились на нее. Злились за то, что она вышла замуж за Бена, поэтому не станут спасать ее. Она не могла винить их за это. Они трое были друзьями, а она привнесла новую мелодию в их дружный хор — переливчатую мелодию холодной голубой стали. Нет, они не станут ее спасать.

Сюзанна просунула руку под подушку. Да, он там, справа. Все еще там. Револьвер Бена. А Бен приближается к ней. Может быть, сегодняшней ночью эта холодная голубая сталь войдет в нее и взорвется внутри, а ее прах развеется по ветру?

 

71

Я собралась пойти на съемки в тот день, когда Сюзанна должна была наконец вернуться к работе. Не то чтобы мне очень хотелось принять участие во всеобщем ликовании по поводу ее возвращения. Просто я не видела ее с того рокового дня, когда отправилась к своему врачу. Для меня казалось важным установить сегодня те отношения, которые отныне будут существовать между нами, — вежливого знакомства.

Когда Сюзанна появилась, я подумала, что она стала еще привлекательнее, чем раньше. Это уже не была та ослепительная восемнадцатилетняя дева, с которой я когда-то познакомилась. Не походила она и на яркую дешевую красотку, какой была, работая в Лас-Вегасе. Она сияла настоящей классической зрелой красотой, ужасно похудела и оттого казалась еще более беззащитной. Она была необычайно бледна, но эта бледность придавала ей особую утонченность. Лицо ее осунулось, но это только подчеркивало прелестные ямочки на щеках и изящные скулы. Ее странные янтарные глаза казались глубже, и их будто заволокло темной дымкой. Что ж, такие глаза обычно принадлежали не раскрашенным прелестницам, а легендарным красавицам. Но несмотря на все ее очарование, было заметно, что она лишилась чего-то очень важного. Однако я никак не могла определить, чего именно.

Вся съемочная группа — операторы, бутафоры, осветители, костюмеры, девочки на побегушках — устроили ей овацию, аплодируя так, словно свергнутая с пьедестала героиня вернулась победительницей. Но я кожей чувствовала, что это неправда.

Как признанная королева, она проходила между своими подданными, расточая улыбки, кивая то одному, то другому, пожимая руки. И вдруг я поняла, что было не так, чего ей не хватало. Ей не хватало сияния, того особого сияния, которое всегда выделяло Сюзанну из толпы, даже в самые тяжелые минуты ее жизни. Сейчас она была великолепным, роскошным, утонченным манекеном со стеклянными глазами.

Я уже готова была подойти к ней, чтобы формально поприветствовать и разом покончить с этим, как внезапно ее муж по-хозяйски обхватил ее рукой, и в ее глазах что-то промелькнуло. Страх! В этом не было никаких сомнений. Пораженная, я отвернулась, пока она сама не позвала меня. Тогда я снова направилась к ней и заставила себя прикоснуться к ее щеке, целуя воздух.

— Рада, что ты вернулась к работе, — скороговоркой выпалила я самым безучастным тоном, на какой была способна.

Сюзанна попыталась удержать меня.

— Баффи, у меня не было возможности выразить тебе свое сочувствие по поводу того, что ты потеряла ребенка. Я…

Она бросила взгляд на Бена Гардению, чья настойчивая рука уже тащила ее прочь. Она растерянно улыбнулась мне, и ее глаза… Я не могла поверить в это, ее глаза пытались встретиться с моими! Но тут Бен увел ее.

Я была ошарашена. Как она могла? Как смела? Поистине ее нахальство беспредельно! Стараться заглянуть мне в глаза после того, как она бессовестно предала меня! Я посмотрела на Тодда, от взгляда которого мог закипеть воздух, разделявший нас. А ему какого черта надо! Может, и ему хватает наглости желать, чтобы я была снисходительнее к этой беззащитной потаскухе со стеклянными глазами? Не без помощи которой он уничтожил меня?

Хотя, надо признать, в какую-то секунду во мне что-то дрогнуло… Когда я заметила в ее глазах страх и когда рука Бена, словно железные наручники, схватила ее запястье, она с такой мольбой посмотрела на меня! Я понимала, что должна проявить твердость характера, чтобы опять не попасть в ее ловушку и не кинуться к ней с теплыми словами, пытаясь поддержать. Но когда я увидела наблюдающего за нами Тодда, я взяла себя в руки и снова почувствовала силу.

Когда начались съемки, я уехала. Села в машину, миновала ворота, повернула в сторону бульвара Сансет, направляясь на запад, обратно в Беверли-Хиллз, оставляя позади Голливуд. Все-таки человеческая психология — странная штука, размышляла я. Сюзанне, от которой я не так уж много видела добра, мне не очень хотелось мстить. Против своей воли я даже испытывала к ней нечто вроде жалости. Но к Тодду я была беспощадна. Чем сильнее он страдал, тем сильнее я жаждала, чтобы его страдания не прекращались. Вид и запах его крови горячили меня еще больше.

 

72

Поппи заметила, что Сюзанна вышла из санатория невинной, как дитя. Ни тебе наркотиков, ни таблеток, ни сигарет, ни даже стакана вина или чашки кофе. Бен поил ее исключительно травяным чаем без кофеина. Боже правый! Он торчал на съемках с утра до вечера. И Поппи могла его понять. Если ты владеешь чем-то ценным, то будешь внимательно следить, чтобы твое имущество не портилось. Однако Бен при этом мог еще и пожинать сладкие плоды своих трудов.

А она? Сейчас дела обстояли хуже, чем когда-либо. Раньше у Бо хотя бы бывали перерывы. Он давал многочасовые концерты, но между концертами все-таки возникала пауза, когда появлялась возможность приводить его в чувство и ставить на свое место. Но съемки — это совершенно другое. Он пропадал там по десять — четырнадцать часов. И даже если в данный момент Бо не снимался, его держали «на приколе», и к ним в бунгало постоянно заскакивали разные люди. Ей становилось все труднее управлять им, он требовал от нее все больше и больше удовольствий, с помощью которых она все это время держала его в узде. Даже гамбургеров и французских чипсов. И в свободное время он обжирался как свинья. Так что теперь ей приходилось каждый вечер делать ему клизму, чтобы очистить желудок. Но самое неприятное было то, что он совершенно отбился от рук. У них появился единственный в их жизни настоящий шанс, а он мог в одночасье перечеркнуть его, если она вовремя что-нибудь не предпримет.

Сейчас у них было все. Большой дом на бульваре Сансет неподалеку от дома Сюзанны и Бена, тот самый, в котором, по уверениям Лейлы Пулитцер, жил Род Стюарт. Бассейн, теннисный корт, подземный источник, сауна… Этот дом оставалось только отделать, и она никак не могла выкроить время, чтобы вызвать декоратора. Да, они уже готовы были зажить приличной жизнью, но почему-то этот момент никак не наступал.

А что сказать о самом Бо? Пресли уже нет в живых. Джоплин тоже умер. Джими Хендрикс захлебнулся собственной блевотиной. И Джим Моррисон отправился на тот свет.

Его снимок поместили на обложке журнала «Роллинг Стоун»: «Он горяч, он сексуален, он мертв…» Боже правый! Сколько дураков загубили зазря свою жизнь и карьеру. Некому было их обуздать — вот они и пропали. Но она не допустит, чтобы то же самое случилось с Бо. С милым Бо. Она должна его спасти. Любой ценой она должна спасти Бо.

Поппи объявила Тодду Кингу, что собирается поместить Бо в то же заведение, в котором лежала Сюзанна — это жизненно необходимо! Он посмотрел ей в лицо и понял, что она говорит всерьез. Ей нужно было сообщить ему об этом. Казалось, он воспринял эту новость довольно спокойно. Разве что немного побледнел и сильнее сжал губы. Она подумала, что он немного изменился с той самой ночи, когда она сыграла с ним злую шутку. Хотя все они несколько изменились.

 

73

Этим вечером Тодд, вернувшись домой, попросил меня поговорить с ним до ужина.

— А ты не можешь немного потерпеть? Чтобы дети поужинали и пошли спать? — спросила я тоном очень занятого человека.

— Нет. Пожалуйста.

Хорошо. Я дам ему аудиенцию до ужина. В действительности я с нетерпением ждала этого разговора: меня интересовало все, что происходило на съемках — в отличие от Тодда, который не любил обсуждать эту тему.

Хотя мне в принципе было трудно что-либо обсуждать с ним. Мне нелегко было смотреть ему в лицо и видеть, как в его глазах отражается моя боль. Да, меня будто раздирало на части. С одной стороны, я желала видеть, как он страдает, а с другой — чувствовала, что не в силах вынести это зрелище.

— Баффи! — крикнул он и вложил в это слово все накопившееся отчаяние. — Позволь мне покончить с этим! Позволь мне распустить всю компанию! Позволь! Умоляю…

Я поняла, что речь идет о фильме.

— Что на этот раз? — холодно спросила я.

— Поппи Бофор хочет отправить Бо в Институт Перси. Похоже, что он, как и Сюзанна, всерьез пристрастился к наркотикам, и Поппи хочет что-нибудь предпринять, прежде чем он продолжит сниматься.

Я усмехнулась:

— Но ты же знал, что он наркоман. Что он постоянно глотает наркотики. Это знает каждый. А ты что же понятия не имел?

Он стал цвета красного кирпича.

— Конечно, я знал. Но я думал, что это простое баловство, этакий голливудско-вегасский стиль. Я был уверен, что как только он начнет сниматься, она сумеет справиться с его дурачеством.

— А она не сумела. Нашей дуэнье не удалось в угоду тебе сотворить это чудо, и ты решил попросту взять и прекратить съемки.

— Но ведь ничего не получается, Баффи. И не получится. Отбросим то, что ты думаешь обо мне — о нас… Скажи: зачем тебе надо, чтобы я продолжал эти съемки и таким образом разрушил все то, чего мы достигли?

— «Потому что это ты виноват во всем. И тебе расхлебывать, даже если это убьет тебя, как убило меня. Съемки «Белой Лилии» продолжатся!»

Я заговорила ничего не выражающим тоном:

— Когда не было Сюзанны, ты работал над эпизодами, в которых она не участвовала по сценарию. И сейчас можешь поступить так же. Звезда вернулась, и ты будешь снимать жаркие любовные сцены с Гаем, пока колосс Бо снова не встанет на свои глиняные ноги.

Я была довольна собой. И пыталась придумать еще что-нибудь такое же умное.

— Значит, ты не отступишь? — спросил он.

— Нет. А ты?

Я ждала, когда он наконец примет решение. А это было непросто. Если он заявит, что отказывается от работы над фильмом, значит, он отказывается от меня. Если он откажется от работы над фильмом, у меня не останется выбора. Я должна буду уйти от него совсем. И наш брак на этот раз прекратит свое физическое существование. Мы оба знали это. Это было мое главное условие.

Он покачал головой.

— Ты удивительное создание! — сокрушенно произнес он. — Первым делом ты позволяешь себе выбросить на свалку двадцать лет преданной любви, потому что потеряла веру. А не приходило тебе в голову, что ты можешь оказаться неправа, а я говорю правду? Что я действительно потерял сознание от таблетки от головной боли и глотка водки? И что мне неведомо, чем мы могли заниматься с Сюзанной? И если я что и сделал, то в бессознательном состоянии, а не по доброй воле? Неужели тебе никогда не приходило в голову, что, может быть, я вовсе не обманул тебя, и все произошло как-то иначе? И в довершение всего ты собираешься пустить к чертям собачьим все наше будущее, потому что тебе хочется, чтобы я продолжал съемки. Ладно, я послушаюсь тебя, но за последствия придется отвечать нам обоим. Ты понимаешь это?

Мы прошли из комнаты в столовую, где дети ждали нас к ужину. Его слова потрясли меня. Неужели я действительно могла ошибаться?

Но потом я вспомнила, что Тодд всегда был непревзойденным мастером риторики. В его речах невозможное казалось возможным, абсолютная истина начинала вызывать сомнение. А сам он производил впечатление величайшего мыслителя в мире. Но наступает момент, когда каждая дура должна сама, без посторонней помощи, разобраться, где правда, а где — ложь.

Тем же вечером я вынула свой дневник и записала: «Бо Бофор на время уходит со съемок и ложится в санаторий на Палм Спрингс, чтобы лечиться от наркомании. Съемки будут продолжаться как можно дольше, в основном будут задействованы Гай и Сюзанна. Возможный ход событий: придумает ли Гай очередную уловку? Сможет ли Сюзанна играть после того, как ее отучили от наркотиков и она вынуждена начинать жизнь с чистого листа. Когда в ней пульсирует такая же «горячая» кровь, как у манекена в витрине магазина? И сможет ли Тодд свести все отснятые эпизоды вместе?»

 

74

Поппи наслаждалась пьянящим чувством свободы, пока Бо лежал в Институте Перси под присмотром врачей и нянюшек. Впервые за двадцать лет у нее появилось свободное время, и она прекрасно знала, как им распорядиться. Она наймет декораторов, которые займутся отделкой двадцати двух комнат их дома. Ни за что на свете она не обратится к тем, кого нанял Бен. По их милости его дом напоминал меблированный гроб. Она хотела, чтобы ее жилище выглядело современным: четкие линии, чистые цвета, кругом кафель, который легко мыть. Однажды она поняла, что главное — соблюдать в доме чистоту. Их кухня будет стерильной, как медицинская лаборатория. Если кто-нибудь пожелает отведать гамбургеров и чипсов у нее на кухне, он сможет есть их с пола.

И еще ей хотелось вступить в какой-нибудь клуб, чтобы после окончания съемок Бо смог снова заняться гольфом. Или теннисом, если обстоятельства потребуют, чтобы он играл в теннис. Ей предстояло сблизиться с нужными людьми. Попасть в те списки приглашенных, о которых ей столько приходилось слышать. Лист «А»: Синатра, Пек, Стюарт и, вероятно, даже Кэри Грант. А еще Дина Шор и Сара Голд Росс. Может быть, из Бо выйдет неплохой игрок в гольф и он даже войдет в состав какой-нибудь знаменитой команды. И тогда она сможет ходить на ленчи, на которых собираются жены знаменитостей.

Но с чего начать? Ей ничего не приходило в голову. В городе она знала только двоих: Сюзанну и Баффи Кинг. Сюзанна при встрече едва удостоила ее внимания. Поппи догадывалась, что ей приходится постоянно выслушивать попреки от Бена. Сюзанна, конечно, считает, что пристрастилась к кокаину по вине Поппи. И Поппи даже чувствовала некоторое раскаяние. Но разве Сюзанна не справилась с этим? Она всегда была такой чопорной и высокомерной. Понятное дело, что Бен ни для кого не подарок. И она бы даже подумала о том, как помочь Сюзанне, но только когда у нее будет время. Что делать с Беном? Кто бы знал, как от него избавиться? Самой Поппи это удалось, но ей просто повезло.

Нет, Сюзанна не поможет ей утвердиться в этом городе, даже если б и могла. Она не станет помогать новичку. И эта Баффи Кинг тоже не захочет поддержать ее. Баффи не любит ее, это точно. И не из-за того случая в Лас-Вегасе, когда она опоила Тодда. Вряд ли он рассказал ей об этом, даже если б и хотел. Он был в прострации, поэтому так и не понял, что с ним произошло. А на случай, если он что-нибудь вспомнит о той ночи, Поппи подстроила все так, чтобы он заподозрил Сюзанну, а не ее. В тот момент эта история представлялась ей ужасно забавной. Сейчас она об этом сожалела. Он порядочный парень, да и Баффи не такая уж плохая — просто держится немного холодно, но некоторым людям это свойственно. Однако с тех пор уже много воды утекло. И никто особенно не пострадал. И все-таки Баффи Кинг не станет ее подругой. Они разные. Не то что с Сюзанной. Боже! Ведь она и в самом деле уничтожила Сюзанну.

«Держись, Поппи. Ты знаешь, кто поможет тебе. Это Клео Мэйсон». Она слышала, что Клео знает в городе всех, а в искусстве карабкаться вверх по социальной лестнице ей нет равных.

 

75

Ради эксперимента Клео повела меня завтракать в новое место — в кафе на Литл Санта-Моника. Она очень придирчиво пережевывала ломтики миндаля с черными оливками и пирог с заварным кремом и начинкой из бекона.

— Нет, с пирогом, который готовит Сьюэллен, его не сравнить, — задумчиво произнесла она.

— С ней вообще никто не может соперничать.

— Точно, — согласилась она. — Именно это я и хотела сказать.

Я показала Клео новую заколку, которую купила сегодня утром в магазине «Тиффани». Она представляла собой причудливый сюрреалистический цветок из нефрита и бриллиантов.

— Симпатичная. Скоро у тебя будет столько драгоценностей, что ты сможешь открыть ювелирный магазин.

Я усмехнулась:

— Вряд ли.

— Лео любит повторять, что, если деньги перестают течь в руки, лучше перестать их тратить.

Я оторвала взгляд от рыбного ассорти. Может быть, она имела в виду студию? И проблемы, связанные со съемками «Белой Лилии»? И почему она снова цитирует Лео? Я выпила глоток вина.

— Лео? Ты что, недавно разговаривала с ним?

— Ну да. Он приходит к детям.

— И вы с ним продолжаете поддерживать отношения?

— Ну, вообще-то для детей лучше, чтобы мы поддерживали отношения, правда? И теперь, когда мы покончили с формальным разделом, у нас вроде бы уже нет поводов ругаться, так ведь?

— Конечно, так. Вам нужно оставаться друзьями ради детей. Вы молодцы, что так решили. — Я подцепила вилкой кусок пирога с ее тарелки и попробовала его. Да, у Сьюэллен он бесспорно вкуснее. — Но когда я разговаривала с тобой в последний раз, ты была настроена к нему не так дружелюбно. Может, ты размякла, вкушая прелести секса?

Клео растерянно улыбнулась.

— Я покончила с этим. И больше уже не прыгаю из постели в постель.

— Так скоро? Что случилось? Может, ты подцепила какой-нибудь лишай? — Это была неудачная острота, и даже мне она резанула ухо. — Прости, я пошутила, — поспешила добавить я.

— Баффи, что за шутки!

— Но что же все-таки случилось?

— На самом деле ничего особенного. Однажды утром я вернулась домой после долгой насыщенной ночи и увидела, что дети сами собираются в школу, и в доме царит полный кавардак. За день до этого от нас ушла Эсмеральда, поэтому Джош обжегся, когда варил себе яйцо, а Тэбби сидела на кровати и ревела во все горло.

— Почему она ревела?

— Не знаю. Она не сказала. Я ужасно расстроилась. У парня, с которым я связалась в тот раз, была копна великолепных черных волос, а когда мы пришли к нему, с его головы слетел парик, и, мало того, я заметила, что он снимает корсет. Представляешь, корсет! — Я изо всех сил старалась не рассмеяться. И после этого я прихожу домой и вижу этих двух очаровательных крошек. Их бросил отец, который предпочитает водить в зоопарк детей своей подружки вместо того, чтобы больше проводить времени с собственными детьми. А их мамаша рыщет повсюду в поисках приключений и настолько свихнулась, что ей кажется забавным трахаться с придурком, который носит корсет. И я подумала: «Слушай, Клео! А не пора ли прочистить тебе мозги?» — Меня коробило от ее высказываний, но я разволновалась. И готова была поддержать ее. — Что же, ты думаешь, я сделала? Я заставила себя пойти к новой знаменитости в нашем городе — к психиатру Гэвину Роту.

— Не похоже, чтобы это было его настоящее имя.

— Но это так. У Гэвина Рота может быть только настоящее имя. Более того, он точная копия Роберта Редфорда!

«Боже! Клео затеяла новую игру».

— Психиатр, который похож на Редфорда? Слишком сладко звучит, чтобы это было правдой. А какой он специалист? А что, если его красота заставит тебя позабыть о лечении?

— Я сама испугалась этого, когда увидела его. Я даже попыталась его совратить.

— Боже мой! Не может быть!

— Но это так, — не без гордости заявила Клео и улыбнулась. — Я попробовала. Но он не поддался. И он так хорошо держался, что через полчаса я уже перестала замечать его красоту, я хожу к нему три раза в неделю…

— Ничего себе! Не слишком ли часто? Я имею в виду, что, по сути, ты же совершенно нормальный человек, несмотря на…

— Конечно. Поэтому мой курс лечения не займет много времени. Чем серьезнее ты болен, тем дольше лечиться. И честно говоря, хоть мне и доставляет удовольствие смотреть на него, я бы не хотела, как некоторые, лечиться до конца дней моих. Сначала он не хотел назначать мне три сеанса в неделю. Но я настояла. Ты знаешь меня, я могу быть ужасно упрямой…

— Особенно, если собираешься кого-нибудь совратить…

Она так рассмеялась, что даже закашлялась.

— Я полагалась исключительно на свое умение убеждать. А что касается попытки совратить его, то это было только один раз, клянусь тебе. И он проигнорировал ее, как и подобает врачу. По-моему, такие ситуации возникают у него довольно часто. Как бы то ни было, после второго сеанса мне стало ясно, что я крутила со всеми подряд просто потому, что хотела поквитаться с матерью и Лео. Я поняла, что даже если расскажу матери, как переспала с десятком мужиков, она все равно не поверит, что ее маленькая Клео — грязная потаскуха. Кроме того, она так поглощена своим даласским ковбоем, что и вовсе не замечает меня. Тогда чего ради я стараюсь? Как бы она ни поступала в жизни, она всегда хотела только хорошего. И в этом суть. Так ведь? — Она откинулась на спинку стула и задумалась. Как и я. Почему Клео удалось так быстро и легко разобраться в своих отношениях с матерью? Так, чтобы и следа не осталось от былой обиды и негодования? А Кэсси… Кэсси ни на йоту не продвинулась в своих попытках одолеть всевластие матери. — Что касается Лео, то было просто глупо шляться по мужикам, чтобы насолить ему. Он и понятия не имеет, со сколькими кобелями я трахалась. Вот что мне следовало понять. Его волнуют только деньги, которые он выдает мне каждый месяц. И всякий раз, когда он выписывает чек, я стараюсь зацепить его за самое больное место. Месяц за месяцем я высасываю из него кровь. Так что, чтобы напакостить Лео, мне не надо трахаться со всей округой, унижаться, превращаться в потаскуху. Разве это принесло облегчение? Теперь у меня появился выбор. Я не стану уже больше принуждать себя.

Невероятно. Осознать все это за два сеанса.

— Но, может быть, ты и так это знала? И могла признаться себе в этом без помощи психиатра?

— Естественно. Просто он заставил меня выплеснуть все мои мысли наружу. Заставил понять, что я все это уже давно знала. А после третьего сеанса мне стало ясно, что я вовсе не ненавижу Лео!

Я чувствовала, что теряю уважение к доктору Клео. Насколько я понимала, это был шаг назад. Двадцать лет жизни Клео ушло на то, чтобы осознать, что она должна ненавидеть Лео.

— Он помог мне взглянуть на Лео другими глазами. Лео вовсе не чудовище. Он обычный придурок. Он прекрасный кинорежиссер, но тупой, бесчувственный, эгоистичный мерзавец. А мерзавцев не надо ненавидеть, просто от них надо держаться подальше.

— Значит, теперь в тебе не осталось ненависти к Лео. Ты решила, что каждый месяц будешь получать от него чек и держаться от него подальше?

— В основном, да. Но Гэвин… доктор Рот… считает, что я не то чтобы должна дружить с ним, просто мне следует относиться к нему дружелюбнее. Ради детей. Он их отец, а ситуация и так достаточно драматична для них. И теперь, когда Лео приходит к нам, я стараюсь поддерживать с ним приятную беседу, насколько мне это по силам.

— И о чем вы разговариваете?

Клео на секунду задумалась и рассмеялась.

— Он действительно мерзавец. Наш дом, как ты знаешь, считается совместной собственностью. Судья сказал, что не следует продавать дом и делить деньги, пока дети не вырастут и не поступят в колледж или вообще не заживут своей жизнью. Но сейчас, когда подскочили цены на недвижимость, Лео просто сгорает от нетерпения продать дом и получить барыш. В последний раз он пытался убедить меня, что мне самой не терпится переехать в другое место. Он так заискивал передо мной, что меня чуть не стошнило. «Где это написано, что Клео Мэйсон должна непременно жить в кирпичном доме на Лексингтон Роуд? — говорил он. — Или так решил сам Господь Бог? А что если ей больше понравится в многоквартирном доме на Марина дель Рей?»

— Вот уж и вправду мерзавец, — пробормотала я. — И ты не разозлилась на него?

— Нет. Потому что на самом деле это смешно. Вот в чем суть. Смешно наблюдать, как он стелется передо мной, как он раболепствует, чтобы убедить меня. Многоквартирный дом… Я ответила ему, что при всем своем желании поселиться там, и в угоду своим прихотям забирать детей из школы в Беверли-Хиллз, тащить их в другой район не могу.

— А что еще говорил Лео? Может быть, что-нибудь о съемках? — невинно спросила я, незаметно перескочив на интересующую меня тему.

— Да. Он заявил, что Сюзанна и Гай играют просто изумительно. Ему до сих пор не верится, что у нее так здорово получается. По его словам, она будто бы пребывает в некоторой прострации, но, возможно, поэтому так хорошо держится перед камерой. Она впитывает буквально все, что он ей говорит. Словно начинает с нуля и готова двигаться по нарастающей, в сторону десятки.

Я вспомнила страх, промелькнувший во взгляде Сюзанны, когда ее обнял Бен, и у меня появились собственные соображения насчет того, почему Сюзанна так хорошо работает перед камерой. По-видимому, реальная жизнь казалась ей настолько невыносимой, что хотелось убежать от нее, и, войдя в роль героини фильма, она будто бы растворилась в другой, воображаемой, жизни. Но мне не хотелось об этом думать.

— Значит, Лео считает, что съемки идут как надо?

Клео кинула на меня быстрый взгляд.

— Я не говорила, что он так сказал. Он только заметил, что Сюзанна играет великолепно, что она превратилась в настоящую актрису. — Казалось, она хочет признаться мне в чем-то, но никак не может подобрать нужных слов, чтобы выразить это потактичнее. — Трудно снимать фильм в тех условиях, в которых им приходится работать: сначала Сюзанны нет нескольких месяцев, а теперь Бо. Можно снимать только те сцены, в которых они не заняты. И в конце концов это влетает в копеечку. А что говорит Тодд?

Я улыбнулась и пожала плечами.

— Ты же знаешь Тодда. Он не любит обсуждать дома свои студийные дела. Он бережет мои нервы.

— Догадываюсь, — произнесла она и, поколебавшись, добавила: — Вообще-то я тебе еще не все рассказала.

— Ну давай, — мне не терпелось перевести разговор на другую тему.

— Мне позвонила Поппи Бофор. Она хочет, чтобы я помогла ей утвердиться в этом городе. Она попросила меня рекомендовать ей какого-нибудь дизайнера по интерьерам, назвать те клубы и организации, в которых следует состоять — все только самое лучшее. Она сказала, что хочет вступить в Хиллкрестский клуб. Да еще и Бо туда затащить. Чтобы он там играл в гольф. Она сообщила, что прочитала об этом клубе все. А когда я заметила, что это еврейский клуб, она ответила: «Ну и что же! Там состоит Дэнни Томас. А он, между прочим, араб. Тогда почему бы и Бо туда не вступить? Ведь он всего лишь баптист». — Мы обе рассмеялись, и Клео продолжила: — Перечислив все это, она заявила, что желает, чтобы Бо вступил и в Калифорнийский клуб. Мне не хотелось говорить ей, что Калифорнийский клуб — это совершенно другое, что его члены не имеют отношения к шоу-бизнесу, что это старомодное заведение, и от одного вида Бо все там попадают в обморок. И потому лишь заметила, что Бо вряд ли будет чувствовать себя в этом клубе как дома: его члены не играют в гольф, и среди них нет ни одного еврея.

— Ну это слишком, Клео! Неужели ты собираешься помочь ей?

— Конечно! Я устраиваю в ее честь большой прием у себя дома, поскольку ее особняк еще не отделан. И приглашаю каждого, кто имеет хоть какой-то вес в этом городе. Тебя тоже.

— Я не приду! — воскликнула я.

— Почему?

— Честно говоря, она мне не по душе.

Несмотря на то, что на самом деле предала меня Сюзанна и Тодд, я невольно связывала все происшедшее с Поппи Бофор. Она подруга Сюзанны, и в тот роковой день они были вместе.

— Должна сказать, что это на тебя совсем не похоже. К тому же она очень просила обязательно пригласить именно тебя. Она призналась, что хочет узнать тебя ближе, что ты ей симпатична. В ее глазах ты — гранд-дама. А потом смотри, что получается: ее муж играет главного героя в фильме, который снимает твой муж.

Я колебалась.

— Так уж и гранд-дама! Я просто жительница провинциального городка в Огайо.

«Брошенная жена из Огайо», — подумала я.

— Приходи, Баффи. Ты же понимаешь, что она имеет в виду. Кстати, и Кэсси обещала быть.

— Правда? Как тебе удалось ее уговорить?

— Это было совсем нетрудно. Мне кажется, ей надоело играть добровольно взятую на себя роль затворницы, которая сидит в замке из слоновой кости. По-моему, она одинока. Она хочет вернуться к прежнему образу жизни.

«Значит и Кэсси не может поверить в мечту». Мы с ней обе уже ни на что не надеялись. Мир воображаемый и мир реальный. Отступает один, и надвигается другой. Я знала только одно: мне хотелось вернуть былую любовь, которой наслаждалась в дни своей молодости, но сколько бы я ни ждала, сколько бы ни тосковала, эти счастливые минуты больше никогда не наступят. Думаю, у Кэсси тоже. Никогда.

Я услышала, что Клео говорит что-то о Сьюэллен.

— Что Сьюэллен? — переспросила я.

— Сьюэллен занимается столом. Сначала она хотела приготовить только десерт, но я уговорила ее взять на себя все блюда и даже нанять помощников. Разве она не говорила тебе?

Может, и говорила. В эти дни я как-то все пропускаю мимо ушей. В своем отчаянии я отдалилась от людей и жила словно на острове.

— Ты ей платишь?

— Конечно. Теперь это ее профессия. Ведь мне тоже платят. Почему же я не могу заплатить Сьюэллен? Я даже пытаюсь убедить ее стать моим официальным партнером.

Да, пожалуй, я действительно в эти дни пропустила все мимо ушей.

— И ты тоже занялась бизнесом? — удивленно спросила я.

— Да. И прием в честь Поппи — мое первое дело.

— Но ты же говорила, что в ближайшие пять лет, пока Лео платит тебе, ты ни под каким предлогом не станешь зарабатывать деньги.

— Так я думала до моего визита к Гэвину Роту. Теперь я понимаю, что глупо терять пять лет жизни из-за того, что мне отстегивают алименты. Ведь это ведет к разрушению личности. И все только из желания отомстить! Нет, Лео со своими алиментами не стоит пяти лет моей жизни. — Она ухмыльнулась. — Кроме того, Лео может пойти в суд и заявить, что на самом деле я намеревалась делать деньги. Но за годы жизни в Голливуде, я узнала, что существует множество хитрых способов так оформлять бухгалтерские счета, что твои деньги никогда не найдут. Баффи, неужели ты этого не знаешь?

Но мне казалось, что я уже ничего не знаю, ничего не понимаю. И главное — не знаю, как сказку сделать былью.

 

76

В доме у Клео было очень красиво. Он был полон цветов и огромных растений. Настоящие джунгли.

— Все эти растения я взяла напрокат, — прошептала она. — Если хочешь знать, где именно, могу дать адресок. Бесплатно.

Я улыбнулась:

— Неужели бесплатно? Я польщена.

— Не иронизируй, Баффи Кинг. Просто имей в виду. И будь любезна с Поппи. Не забывай, что она — настоящая хозяйка на этом приеме. Напомню тебе, что я пытаюсь помочь ей утвердиться. Именно я все организовала. Это мой дом, и мной составлен список приглашенных. Я решила, что каждый раз буду очень стараться, составляя список гостей. Я буду стараться изо всех сил угодить клиенту. Ведь согласись: когда ты платишь врачу, то платишь не только за лечение, но и за те десять лет, которые он провел в мединституте. И мне тоже понадобилось десять лет, чтобы я научилась подбирать гостей. Ведь так?

— Без сомнения.

— Не издевайся. Иди поздоровайся с Поппи.

Поппи Бофор казалась возбужденной, ее обычно непроницаемое лицо оживилось, а глаза сверкали. Я всегда видела ее только в белом и черном, и в сегодняшнем ее туалете удачно сочетались эти два цвета. Она выглядела счастливой и элегантной. И напоминала изысканную парижанку. Я вспомнила парижанок, сидящих в кафе, черно-белые эскизы, мой медовый месяц. Нет, мне незачем думать о своем медовом месяце.

Я направилась к Поппи, уговаривая себя быть с ней не просто вежливой и любезной. Я должна выказать сердечность. Она была окружена гостями и выглядела такой восторженной, словно не ожидала столь теплого приема. На самом деле ей следовало бы знать, что тут не было никакой загадки. Чтобы тебя приняли в обществе, нужно просто быть богатой или знаменитой, заниматься крупным бизнесом или быть замужем за богатым или знаменитым человеком. А если вдобавок ты еще хорошо одета и обладаешь красивой внешностью, то успех обеспечен. Поппи отвечала всем этим требованиям.

— Поппи! — воскликнула я и заставила себя прижаться по очереди к одной и другой ее щеке. — Очень рада тебя видеть! Какой грандиозный прием! А как поживает Бо?

И я почувствовала, как у меня по спине пробежал холодок. Как быть, если испытываешь к человеку необъяснимое отвращение? Мне даже стало как-то не по себе оттого, что я не могла выказать ей достаточную сердечность. Однако мне не стоило мучиться угрызениями совести, потому что она относилась ко мне точно так же. Когда я прикоснулась к ее щеке, то почувствовала, как Поппи напряглась, увидела ее дежурную улыбку и настороженные глаза. Она тоже испытывала ко мне отвращение. У нас не было ни малейших шансов подружиться.

Я отправилась на кухню к Сьюэллен. Но ей было не до меня. На ней были рабочая блузка, юбка и большой белый фартук. Раскрасневшись, она носилась от духовки к прилавку, колдуя над огромным блюдом с аппетитными щупальцами омаров. Снова метнувшись к духовке, она на ходу чмокнула меня в щеку и дала попробовать красно-белого салата. И велела помощнице подсыпать еще немного перца.

— Что это такое? — удивленно спросила я. — Я никогда раньше не видела красно-белого салата…

— Ты гость — вот и иди отсюда, — ответила она. — Ешь и радуйся жизни.

Я схватила пальцами кусочек чего-то красного, и Сьюэллен, моя единоутробная сестра, которую я притащила сюда из Огайо, чтобы она достигла таких высот, шлепнула меня по руке.

— Отправляйся в другую комнату.

— Иду-иду, не надо так кипятиться. А ты потом присоединишься к нам?

— Не думаю, — ответила она. — Я не гость, я на работе.

Мне сразу полегчало, когда меня поставили на место, и я вернулась к гостям.

Я вела себя как подобает жене человека, возглавляющего студию: здоровалась с гостями, обещая некоторым из них пригласить к себе на ленч. И вдруг увидела Кэсси. Она явно нервничала и держала в руках стакан шотландского виски.

— С кем ты оставила Дженни?

— Я отправила ее в ясли. В те же самые, в которые ходит Мэтти.

Первое, что мне пришло в голову; а кто же платит за них? Наверное, это недешево. Неужели она сломалась и обратилась за помощью к матери или попросила денег у Гая, с которым у них была договоренность, что она не будет требовать больше, чем он сам сочтет нужным ей выдавать? Это бы означало уступку с ее стороны, нечто вроде поражения.

Наверное, по моим глазам Кэсси угадала мой вопрос.

— Уин прислал мне чек, — сказала она. — На большую сумму. Он написал, что для Дженни будет лучше, если хотя бы у нее появится возможность жить нормальной жизнью. По его словам, он не хочет, чтобы она стала жертвой моей никчемности, моего неумения жить.

— Что он еще написал?

— Ничего. — Она казалась растерянной и возбужденной. — О нас с ним он не написал ни слова. Я хотела тебя спросить: как идут съемки «Белой Лилии»? Я читала, что Бо лег в больницу с вирусной инфекцией. Это правда? Он действительно болен? Он вернется к работе? — Ее рука дрожала. — Пожалуйста, Баффи, скажи: эту проклятую картину когда-нибудь закончат? Я наконец решила: окончание съемок будет сигналом для меня. Это будет последний срок. Независимо от того, что меня ждет, с момента окончания съемок я начну действовать. И неважно получится у меня что-нибудь или нет.

Я поспешила успокоить ее.

— Бо действительно болен, но говорят, что он скоро вернется. А съемки идут нормально. Наверное, уже недолго осталось.

Не очень поверив мне, она повернулась, чтобы уйти.

Я пошла за ней. Я должна была не только успокоить ее. Ведь я ее подруга. Я должна была сказать ей правду.

Я схватила ее за руку.

— Кэсси, честно говоря, я не знаю, как идут съемки. По-моему, не здорово. Все может кончиться плачевно. Не жди. Напиши Уину. Действуй прямо сейчас. Забудь о фильме.

Она устало улыбнулась.

— Но я могу и подождать. Наверное, сейчас все равно уже поздно. Думаю, Уин ненавидит меня. Наверное, уже поздно.

Она замолчала и вспомнила свой последний визит в его особняк.

Она наблюдала за домом. Каждую ночь с помощью электронного устройства включались огни, и раз в неделю сюда приезжали рабочие в большом грузовике. Но Уина давно не было видно, уже несколько недель. Однажды ночью она решила забраться в дом и посмотреть, что же там осталось на случай возвращения Уина. У нее был ключ от ворот, ключ от парадной двери и еще ключ от задней двери, которой пользовались слуги.

Она испугалась, когда увидела на воротах висячий замок. Дыра в заборе, через которую она однажды пролезла на участок, давно была заделана. Теперь она сможет попасть в дом, только если каким-то образом заберется на высокие ворота и спрыгнет вниз. И тут она вспомнила о рабочих: у них наверняка есть ключ от висячего замка.

Она дождалась среды, когда они обычно приезжали, проследила, как они прошли вовнутрь и разбрелись по участку. Тогда она проскользнула через ворота и осторожно побежала вдоль дороги. Она подскочила к парадной двери, вставила ключ, повернула и… ничего. Замок сменили! Ее выставили за дверь… Уин выставил ее за дверь.

В отчаянии она побежала к задней двери, через которую ей однажды уже удалось попасть в дом. Если окажется, что и тут сменили замок, она поступит, как в прошлый раз: выбьет стекло, просунет в отверстие руку и отопрет дверь изнутри.

Но то, что она увидела, было просто невероятно: дверь была наглухо обита досками, которые для пущей прочности были скреплены наверху металлическими прутьями. Теперь у нее не оставалось сомнений — Уин действительно выставил ее за дверь.

— Не говори, что уже может быть поздно! Ты ждала столько лет! — Я трясла ее за плечи. — Попробуй помириться с Уином сейчас!

— Нет. Я поставила себе срок — окончание съемок. — Она была взволнованна, но, как всегда, упрямилась. Я покачала головой, потеряв надежду уговорить ее. — Если еще не поздно, то лишние несколько месяцев не сыграют роли. А если поздно, то уже ничего не поможет. — Договорив, она залпом выпила стакан виски.

Может быть, она права. Может быть, уже ничего не поможет. Как бы то ни было, для нас с Тоддом действительно слишком поздно. И когда бы ни кончились съемки, может быть, для Кэсси тоже уже слишком поздно.

 

77

С тех пор как она последний раз видела Бо, прошло два месяца. Ей сказали, что примерно столько времени и займет его лечение, и сегодня она собиралась навестить его и, может быть, забрать домой. Она несколько раз разговаривала с врачом — тем самым Перси — и он наплел ей множество всякой врачебной чепухи, употребляя термины, которые она не понимала. Но определенные вещи все-таки дошли до нее. Бо сидел на диете, он потерял восемнадцать фунтов, ежедневно занимался физкультурой, совершенно отвык от наркотиков и принимал лишь то, что прописал ему врач. И еще одно она очень хорошо поняла. Если она не заберет Бо сегодня, значит надо будет обязательно забрать его на следующей неделе. Тодд Кинг и «Белая Лилия» не собираются ждать вечно. Если она за несколько дней не поставит Бо на ноги, они переснимут его сцены с каким-нибудь другим актером. Они вылетят в трубу, если будут продолжать снимать другие сцены, без него.

Ничего из того, что она задумала, переехав в Голливуд, так и не было доведено до конца. Прошло два месяца, а дом все еще не оборудовали так, как она хотела. Такая отделка требует много времени. Музыкальную студию еще не начинали. Спортивный зал, в котором будет тренироваться Бо, тоже существовал пока только в чертежах. Но бассейн уже был готов, и теперь Бо сможет в свободное время загорать на солнышке и каждый день плавать. Спальню тоже успели сделать: теперь там стояла кровать с розовым атласным покрывалом, такого же цвета кушетки, три стены были затянуты драпировками, а четвертая сияла зеркалами. Эта спальня должна понравиться Бо.

Уже были разосланы заявления о вступлении в местные клубы. Клео считала, что хотя бы два клуба благосклонно отнесутся к их просьбе. И до того, как всем станет известно об этом. Бо вступит в лучшие клубы. Она уже получила огромное количество приглашений на разные достаточно важные мероприятия. Ей даже пришлось взять себе в помощь личного секретаря. И теперь, когда Бо выздоравливал, у нее уже не было необходимости самой постоянно присутствовать на съемках, чтобы быть в курсе всех дел. Теперь она могла уделять больше внимания другим проблемам.

И сейчас она на полной скорости неслась в Палм Спрингс. Наверное, Бо умрет от восторга, когда увидит ее за рулем новенького желтого спортивного «мерседеса». Она знала, что такси удобно брать только в тех случаях, когда отправляешься на какое-нибудь официальное мероприятие, когда не хочется ломать голову о том, где поставить машину, когда обстоятельства складываются так, что приличнее прибыть на казенной машине, которую ведет парень в водительской фуражке. Но по личным делам в Южной Калифорнии принято ездить в собственном автомобиле и самому сидеть за рулем. И теперь, когда ей не нужно будет постоянно возиться со всякими болванами, когда Бо уже не потребуется особый уход…

О Боже! Может быть, уже сегодня она заберет Бо домой, и ночью… Ночью они займутся любовью на розовом атласном покрывале и все начнется сначала, как будто они только что поженились.

Доктор Перси настоятельно просил ее переговорить с ним прежде, чем она увидит Бо. Ей не хотелось терять время, однако, так и быть: сначала она встретится с доктором. Он, конечно, начнет морочить ей голову всякой чепухой. Естественно, им не хочется расставаться со своими пациентами, которые платят такие деньги. Она уверена, что если бы Бен не проявил решительность и не забрал Сюзанну домой, ее так бы тут и держали.

Хэнк Перси показался ей таким же, как в тот день, когда она привезла к нему Бо: напыщенным и высокомерным. Он ей не нравился. Другие врачи, к которым ей приходилось обращаться, вели себя значительно дружелюбнее. И цены у них были ниже. Она наблюдала, как он поправляет очки. Почему-то он нервничал, хотя для этого вроде не было никакого повода.

— Миссис Бофор! Когда мы согласились принять вашего мужа, мы, по-моему, плохо себе представляли… Оказались недостаточно компетентными в вопросе о том, насколько серьезно его состояние. — «Компетентный?» Что это значит? — Честно говоря, если бы мы знали… Миссис Бофор, если бы у нас было соответствующее оборудование… Мы обычно не принимаем пациентов с такими проблемами… или… не знаю, какое слово подобрать…

— Что вы хотите сказать? Конечно, у него были проблемы. Потому он и оказался у вас. А для чего же еще, по-вашему, существует это заведение?

— Это санаторий, миссис Бофор. Мы принимаем сюда людей с определенными видами заболеваний… и ни с какими другими. Мы — дискреционное заведение.

Дискреционное? Она не знала, что означает это слово.

— Слушайте, кончайте свою фигню! Говорите яснее.

Он поморщился и сказал:

— Мы пришли к выводу, что вам лучше положить мужа в другой институт… который, в отличие от нас, располагает всем необходимым, чтобы лечить такого рода болезни.

Она не могла поверить своим ушам. Они хотят, чтобы она перевезла Бо в другой санаторий!

— О какой болезни вы говорите? Я думала, что ваши врачи вылечили его! Вы же сами сказала мне об этом по телефону.

— Вылечили? Извините меня. Это слово мы вообще никогда не произносим. И тем более оно никак не применимо к вашему мужу. Мистер Бофор не наш пациент. Видите ли, мы не тюрьма. У нас нет высоких заборов, мы не запираем ворота и не приставляем охранников к нашим больным. Мы вообще не держим пациентов взаперти. Они могут свободно приходить и уходить, словом, поступать, как им захочется. Это люди, которые сами выразили желание остаться тут. Мы никого не держим силой.

Она все еще никак не могла понять, что он имеет в виду.

— Что вы хотите сказать? — визгливо произнесла она. — Не темните, выкладывайте!

— Дело в том, миссис Бофор, что ваш муж приставал к нескольким пациентам… — Она открыла рот от изумления. А он продолжил: — Такое произошло у нас впервые.

Он заметил, как ее глаза злобно засверкали.

— Все когда-нибудь происходит впервые, док. Значит, вот о какой проблеме вы хотели мне сказать? Но вообще-то Бо не на гулянку сюда приехал.

У него задергались губы.

— И кроме того, — добавил он, — мистер Бофор несколько раз убегал отсюда в город, чтобы достать выпивку и наркотики… — У нее внутри словно что-то оборвалось. — И несколько раз нашим работникам приходилось ловить его, — он замялся, подыскивая слово, — и вытаскивать из разных непотребных мест.

«О Боже, Боже!»

— Да? Ведь как? Если б он был Ребеккой Саннибрук Фарм, он бы, наверное, не попал сюда. И вообще, такое впечатление, что вы просто довели его. К тому же вы мне наврали. Вы сказали по телефону, что Бо чувствует себя прекрасно, похудел, каждый день занимается физкультурой и пьет только те лекарства, которые вы ему прописали. Так что означала вся эта ваша трепотня?

В ее голосе слышалась угроза. Ему показалось, что ей бы тоже не мешало подлечиться. Но только не в Институте Перси! Ни в коем случае!

— Все, что я вам сказал, правда, миссис Босфор, и ваш муж, пытаясь перехитрить нас, проявил большую изобретательность, как свойственно людям в его состоянии. И мы сочли необходимым прибегнуть к принудительным мерам…

— То есть?

Он холодно улыбнулся.

— Нам пришлось воспользоваться смирительной рубашкой.

О Боже! Бо!

— И? — спросила она хриплым голосом.

— Каждый раз, когда мы надевали ее. — Перси умышленно сделал паузу, — у него наблюдалось… семяизвержение!

Поппи изумленно уставилась на него.

— Вы хотите сказать, что он кончал?

— Именно. И как вы понимаете, мы не хотим иметь дело с такими явлениями. Не в нашем институте. Излишне говорить, что мы не могли применять к нему физическое насилие в течение долгого времени. Нам вообще никогда раньше не приходилось прибегать к подобным мерам. Признаюсь, миссис Бофор, мои сотрудники пришли к выводу, что вашего мужа необходимо срочно перевезти в другое место. Но, вопреки их желанию и своему собственному, я решил еще некоторое время подержать его у нас, чтобы вернуть вам в более или менее вменяемом состоянии. Или, если вам так больше нравится, в здоровом состоянии. Уверяю вас, вы заметите, что он стал более послушным, похудел, у него нормальный тонус, как я и говорил вам по телефону…

— Погодите! Вы сказали, что перестали надевать на него эту вашу смирительную рубашку, но вы же не могли справиться с ним без нее…

Его голос снова стал тихим, ужасающе тихим.

— Да. Мне пришлось воспользоваться специальными лекарствами. Мы стали давать мистеру Бофору седативные средства, без которых иногда нельзя обойтись. Это совершенно обычная вещь в подобных случаях… Таким образом, нам удалось за три недели добиться желаемого эффекта. Однако, поскольку мы не занимаемся болезнями такого рода, я подготовил для вас список институтов, в которые, на мой взгляд, вам следует обратиться… Они лучше знают, как лечить людей в таком психическом и физическом состоянии, как он.

— Физическом? — переспросила она упавшим голосом.

— Да. Обследование показало, что у него пошаливают сердце, почки…

Ну нет! Это ему так не пройдет!

— Вы мерзкий врун! Я таскала Бо по врачам в течение многих лет. И никто из них ничего не говорил ни о сердце, ни о почках.

Доктор Перси еле заметно улыбнулся.

— Возможно, все эти врачи не решались сказать вам то, что вы не желали слышать.

— Отведите меня к мужу! Я всем вам тут головы поотрываю!

Но ее тон уже не звучал угрожающе, в нем чувствовалось отчаяние поверженного противника.

Перси взглянул на свои наручные часы и сверился с графиком на рабочем столе.

— Сейчас мистер Бофор принимает солнечные ванны. Два раза в день, всего двадцать минут, — сообщил он. — Тогда пойдемте на террасу.

Бо лежал на кушетке, а рядом на стуле сидел медбрат. Бо был в плавках, выставив напоказ свое загорелое натренированное тело. Невидящий взгляд его широко раскрытых глаз, невинных, как у ребенка, был устремлен в сторону горных хребтов, возвышавшихся к востоку от Института Перси.

Его напичкали транквилизаторами до потери сознания!

Они ехали домой… Одной рукой она вела машину, а другой гладила его неподвижную ногу, слезы бежали у нее по щекам, она лихорадочно соображала, что делать дальше. Сегодня среда. К понедельнику она должна привести его в нормальное состояние, чтобы он мог пойти на съемки, иначе они возьмут на его роль кого-нибудь другого. Оставалось только одно средство.

— Все хорошо, Бо. — Она всхлипывала, судорожно вцепившись в его бедро. — Поппи привезет тебя домой и будет ухаживать за тобой. Подожди немножко, скоро ты увидишь нашу замечательную розовую спальню. Она тебе очень понравится!

Ей не удалось привести его в норму за три дня. У нее ушло на это шесть дней, и благодаря ее усилиям он снова появился в студии, смеясь как ни в чем не бывало и напевая песенки, весело и добродушно всех приветствуя, озираясь по сторонам и не глядя на того, с кем он здоровался. Через пару часов Поппи увела его в гримерную, и он повалился на кровать. Его трясло, и она приготовилась сделать ему инъекцию. А он с улыбкой посмотрел ей в глаза и произнес:

— Сладкая моя! Впрысни мне сладкого зелья, героинчика!

В тот день я не пошла в студию поприветствовать Бо. И когда вечером, мрачный как туча, вернулся Тодд, я спросила его о Бо.

— Выглядит он здоровым. Загорел и похудел на двадцать фунтов. Он выглядит даже слишком хорошо для своей роли. По сценарию его герой должен быть измученным и бледным.

— А как он играет? — спросила я нарочито безразличным тоном.

— Сегодня он сыграл отлично. Просто отлично.

— В таком случае пусть тебя не волнует его внешний вид. Через пару недель он сойдет с лица и как следует вымотается.

Тодд зажег сигарету. Он совсем недавно начал курить, я оставила его пускать клубы дыма в одиночестве, а сама пошла за своим дневником. Под записью о возвращении Бо я сделала сноску. «Тодд перестал умолять меня, чтобы я позволила ему прекратить съемки. Я готова бороться до конца».

 

78

Вернувшись вечером из студии домой, Сюзанна всячески старалась отдалить тот момент, когда придется взойти на свое погребальное брачное ложе. В этой комнате витал запах ее смерти, по бокам нависали средневековые полотна с изображением распятия Христа, а под белыми кружевными подушками лежал наготове револьвер.

Если бы только можно было пропадать на студии и день и ночь, она бы выдержала. Ей уже не удавалось уснуть. Она не могла спать в этой комнате, зная, что тело Бена тут, рядом, и его дуло каждую минуту может вонзиться в ее плоть, и святые будут скорбно взирать на нее со стен, испытывая ту же муку, что и она.

Иногда, по дурости своей, она пыталась выпросить у Бена снотворное, объясняя, что это не сама она хочет выпить таблетку, а ее тело нуждается в отдыхе. Естественно, она не признавалась ему, что мечтала наконец отключиться от своих мыслей и забыться. Но Бен был тверд как скала, как то стальное орудие смерти, которое каждую ночь рвало на части ее внутренности, ее щеки и губы. Да, Бен был тверд, хотя голос его казался мягким. Мягкий голос, несущий смерть.

Вместо таблетки он дал ей горячего молока с медом, дрожжами и сырыми яйцами, потому что она не могла есть, не могла ничего проглотить, даже если ей удавалось заставить себя положить что-нибудь в рот. На этот раз она сумела-таки влить в себя молоко, потому что Бен пригрозил, что в противном случае ее будут кормить принудительно, с помощью внутривенных инъекций. Он не допустит, чтобы его совершенная статуя вдруг потеряла свое совершенство, перейдя ту грань, которая отделяет изящную хрупкость от истощения. Вначале она решила, что инъекции делают только в больнице и значит, она будет проводить ночи в пустой палате, а не в опротивевшей ей гобеленовой спальне. И тогда она перестала сдерживать рвоту. Но потом ей стало ясно, что все необходимое для внутривенного кормления Бен перенесет в ее домашнюю пыточную. И сам палач будет делать ей инъекции после того, как изрядно помучает ее.

И бессонными ночами она думала только о том, как обмануть орудие пыток, которое терзало ее ночь за ночью. И однажды, когда они уже собирались ложиться, она вдруг нашла решение. Служанка принесла ей на серебряном подносе горячее молоко в красивом бокале, а Бен тем временем переодевался в туалетной комнате. Да, теперь-то уж ей удастся обдурить коварное дуло.

Опрокинув бокал, она радостно выплеснула его содержимое на узорчатый ковер. И, размахнувшись, разбила бокал о мраморный туалетный столик. У нее в руках остался острый осколок. Закрыв глаза, улыбаясь, она вонзила его себе в промежность. И когда по ее беломраморным бедрам полилась кровь, стекая прямо на чистые белоснежные простыни, она расхохоталась.

Я записала в своем дневнике: «Бен поместил Сюзанну в больницу в Санта-Барбаре. Он говорит, что не знает, сколько она там пробудет, по-видимому, несколько дней. По ее словам, она потеряла сознание в ванной, когда держала в руке стакан с водой. В своем официальном сообщении студия заявит, что у нее воспаление гортани и таким образом предотвратит возможные слухи о «несчастном случае». Местонахождение больницы будут держать в тайне».

На секунду я отложила ручку в сторону. На мой вопрос, приостановят ли они съемки, Тодд ответил «нет». На этот раз они подойдут к проблеме творчески — «несчастный случай» войдет в сценарий. Я снова взяла ручку и записала: «Соответственно, будет переделан сценарий».

Сколько же еще возникнет такого рода проблем по ходу съемок, которые придется вот так «творчески» решать? Я думала о том, что произошло с Сюзанной. Где тут правда, а где — вымысел? Я злилась на себя за то, что не могла сдержать слез. Мне было жаль не сегодняшнюю Сюзанну, а то рыжеволосое, длинноногое страстное создание, которое на протяжении стольких лет так дорожило своим телом, своей святыней.

 

79

Как говорится, время неумолимо шло вперед. Теперь Мэтти ходил в детский сад вместе с Дженни, дочкой Кэсси, а Микки следом за ним пошел в ясли. Митч стал скаутом, а Меган занималась в школе балетом и бегала на свидания с мальчишками. Кэсси вернулась на работу в музей, а Сьюэллен и Клео успешно занимались бизнесом и были абсолютно счастливы. Только съемки «Белой Лилии» все никак не кончались, и мне казалось, что я попала в замкнутый круг.

Примерно раз в две недели я покупала себе какую-нибудь красивую побрякушку, и каждые две или три недели сценарий «Белой Лилии» переписывали в зависимости от возникавших по ходу съемок неувязок.

Наконец Тодд объявил, что всем, не задействованным в съемках, запрещено появляться на площадке, за исключением Поппи Бофор, которой было необходимо находиться рядом. Это распоряжение было вызвано тем, что постоянно присутствие Бена угнетало Сюзанну, вернувшуюся из Санта-Барбары. Тодд и Лео уже давно пришли к выводу, что ей тяжело играть, когда около камер все время стоит Бен и наблюдает за ней.

Развернулась настоящая борьба. Бену запретили появляться на съемках, и он забрал с собой Сюзанну и стал ждать, когда Тодд сдастся. Я с волнением думала, что же предпримет Тодд. В прежние времена Тодда невозможно было запугать, он никогда не боялся пойти на конфликт не только с отдельным человеком, но и с целой организацией. И его нельзя было заставить отступить, если он считал, что прав. Но Тодд уже не был прежним. И весь Голливуд наблюдал за новым поворотом событий на студии Кинга. Вся эта история с нескончаемыми съемками «Белой Лилии» превратилась в анекдот, который без устали пересказывали злые языки.

Снова стали снимать второстепенные эпизоды, без Сюзанны. Но нью-йоркские банкиры, которые вкладывали деньги в этот фильм, отказались субсидировать съемки. Похоже, что Бен пустил в ход все свои связи в высших кругах. А без нового притока средств снимать дальше было невозможно. Ни одна студия, даже самая крупная, не в состоянии сама финансировать такие грандиозные съемки, необходимо вливание извне.

Я видела, как Тодд каждый вечер мерил шагами библиотеку, надеясь отыскать решение этой новой проблемы. Мне показалось, что он уже испробовал все возможные варианты, которые не требовали моего вмешательства и моей подписи. И я подумала о хранящихся в банке драгоценностях, к которым имела доступ только я. О тех самых драгоценностях, которые я покупала на наши общие средства. Однако Тодд ни разу не упрекнул меня и не потребовал, чтобы я перестала транжирить деньги. В глубине души я, естественно, хотела, чтобы хороший парень победил плохого, но упорно говорила себе, что в данном случае хороших парней нет, и схватка идет между двумя отъявленными негодяями. Я осталась при своем мнении даже тогда, когда, без ведома Тодда и Говарда, ко мне влетела Сьюэллен и спросила в лоб, чего же я жду. Она читала, что однажды Мэрион Дэвис продала драгоценности, которые дарил ей Уильям Хирст, чтобы выручить его из беды.

— А он был мультимиллионер! Он был всего лишь Уильям Хирст! Не то что наш Тодд! — Ей было невдомек, почему я до сих пор не запустила руку в свою ценную коллекцию ювелирных украшений, которые, по ее мнению, неизвестно для чего покупала. — Ты же всегда была равнодушна к этой мишуре. Даже когда Тодд преподносил тебе что-нибудь в подарок… — Я пожала плечами, и она подозрительно посмотрела на меня. — Почему ты продолжаешь их скупать?

— Думаю, потому, что я изменилась и теперь люблю драгоценности. Люди меняются…

— А я тебе не верю.

— А во что же ты веришь?

— Я верю в то, что ты, безусловно, изменилась. Не настолько я была поглощена делами, чтобы не заметить, что с тобой что-то происходит. И теперь мне кажется, что ты завидуешь Тодду. Его успеху. По-моему, тебе надоело, что он верховодит в вашей семье, и ты задумала спихнуть его с пьедестала. Но ты скверно поступаешь, наподобие тех феминисток, которые ведут себя как последние суки, считая, что тем самым отстаивают равноправие. Ведь ты выбрасываешь его деньги на ветер. И только чтобы продемонстрировать ему, что ты презираешь эти деньги, некий символ его успеха. И это ты, Баффи!

Я рассмеялась ей в лицо.

— Сьюэллен, ты несешь чушь!

— Пусть так. Тогда почему ты не отдашь ему свои драгоценности, чтобы спасти его?

— Его спасти? А может быть, ты больше о себе беспокоишься? Ведь вы с Говардом тоже входите в долю?

Сьюэллен вспыхнула, и я заметила, как дернулась ее рука. Она, конечно, хотела влепить мне пощечину, и я могла ее понять. «Боже! Что со мной происходит!» Но я злилась на нее. Она явилась защищать Тодда, тогда как ее собственная сестра месяц за месяцем медленно умирала. И потому я не стала извиняться.

— Я не собиралась обижаться на твои слова, Баффи, — заявила она, — потому что люблю тебя и знаю, что это не ты. По-моему, в тебя вселился дьявол…

Как она была неправа! Дьяволом был Тодд, и он давно не притрагивался ко мне. Но я не сказала ей об этом, потому что тогда она бы уж точно ударила меня и, возможно, догадалась бы, что мы с Тоддом не в ладах. Так что я только рассмеялась и ответила:

— Может тебе стоит отвести меня к изгоняющему дьявола?

— Мне не нужны твои идиотские советы, Баффи. Лучше отдай Тодду драгоценности.

— Ты действительно считаешь, что мне следует так поступить? Ты, которая всегда верила в надежное помещение капитала? Ты, которая постоянно упрекала меня, что я поддерживаю любые, самые глупые выходки Тодда? Ты, которой с самого начала претила идея создания киностудии? И теперь ты предлагаешь забрать все накопленное мной, все, что еще не ушло на идиотскую затею Кинга, и бросить в общий котел, в котором уже утонуло целое состояние? Этот фильм — сплошное недоразумение, Сьюэллен! Разве ты этого не знаешь? К тому времени, когда закончатся съемки, студия, возможно, уже вообще не будет существовать. И ничего, ничего — никакие деньги — не спасут ее!

— Постыдись, Баффи! Я говорю не о спасении «Белой Лилии». Не о студии. Я говорю о спасении Тодда и вашего брака. Если ты не предложишь ему свои драгоценности, если не поддержишь его, ваш брак превратится в мыльный пузырь. — Бедная Сьюэллен! Как она заблуждалась! Она понятия не имела, что наш никчемный брак уже не могли спасти никакие деньги. — Сделай это, Баффи! — умоляла она. — Отдай все, чтобы спасти его. Даже дом. Ваш с Тоддом дом… — От отчаяния она разрыдалась. — Он был такой красивый… Намного красивее, чем твои вшивые изумруды, ослепительнее, чем все твои бриллианты, вместе взятые…

Я тоже заплакала, переполненная тоской по потерянной любви, любви красивой, ослепительной. Заплакала, жалея свою сестру, которая рыдала из-за меня и не представляла, какой должна быть истинная причина ее слез.

Я заставила себя успокоиться.

— Ты слишком трагически все воспринимаешь, Сьюэллен. Речь идет всего лишь о фильме. А что такое студия? Всего лишь несколько зданий, съемочных площадок и оборудование.

Но я знала, что мои слова звучат фальшиво.

— Нет. Речь идет о большем. Для Тодда это схватка не на жизнь, а на смерть. И если ты не попытаешься помочь ему выиграть ее, даже если на самом деле она уже проиграна, тогда ты потеряешь все.

«Уже потеряла, уже потеряла».

— Но есть еще один выход, — решительно заявила я. — Тодд должен уступить Бену, допустить его на съемки. И тогда Бен даст команду банкам снова облагодетельствовать этот фильм своими деньгами. Ведь это просто, не правда ли?

Сьюэллен вытерла слезы.

— Не валяй дурака, Баффи! Ты же прекрасно знаешь, что Тодд не может пойти на это. Он никогда так не поступит. Если он пойдет на попятный, он уже не будет тем человеком, за которого ты вышла замуж, не правда ли? — Ну вот, наконец-то Сьюэллен подошла к сути вопроса. Именно это и не давало мне покоя — уступит ли Тодд. Я уже поняла, что Тодд давно перестал бы тем, за кого я вышла замуж. Но я не произнесла ни слова. Сьюэллен ждала, когда я заговорю. А я молчала. И она удивленно спросила: — Ты все-таки не собираешься этого делать? Не собираешься отдать ему свои драгоценности и дом даже после того, что я тебе сейчас сказала?

И тут я приняла решение.

— Да, я сделаю то. Но только когда он сам попросит меня…

Сьюэллен с горечью скривила губы.

— Выходит, до тебя не дошли мои слова. Ты спасешь свой брак только в том случае, если сама предложишь помощь, не ожидая, когда он попросит тебя…

Время бежало… Прошло уже пять дней. Тодд не просил меня о помощи, а я, верная своему слову, не предлагала свои драгоценности, хотя только об этом и думала. И вдруг все кончилось. В одну секунду. Тодд вернулся домой, насвистывая какую-то песенку себе под нос, и я почувствовала, что что-то произошло, что-то, похожее на чудо. Я уже несколько месяцев не слышала, чтобы он насвистывал. Я молча, как кошка, наблюдала за ним и заметила, что ему не терпится что-то сообщить мне. Наконец он не выдержал и выпалил.

— Сюзанна вернулась на съемки. Бен сам привез ее и оставил на студии. — Сказав это, он снова принялся насвистывать. Каким-то образом он одержал победу, но каким? Он не собирался сам начинать разговор на эту тему. Он ждал, когда я его попрошу.

Очевидно, откуда-то поступили деньги — и не из тех банков, которые контролировал Бен. Потому что в этом случае Бен остался бы здесь, на студии, рядом с Сюзанной. Я могла позволить себе спросить, откуда взялись деньги, поскольку этот вопрос касался бизнеса, а бизнес был разрешенной темой наших разговоров. Но мне не хватило духа.

Я сидела за ужином вместе с Тоддом и детьми. Он перестал насвистывать и вместо этого принялся поддразнивать Меган насчет ее нового поклонника, обсуждать с Митчем бейсбол и задавать идиотские загадки Мики и Мэтти. Он снова был прежним непобедимым героем, и я с ужасом почувствовала, что меня нестерпимо потянуло к нему. Так, что я даже не могла спокойно сидеть на месте. Старая дура, подумала я. Это же надо так возбудиться оттого, что он каким-то образом одолел злого дракона. Но факт оставался фактом, и я не знала, как мне быть. И, стиснув зубы, ждала, когда это состояние пройдет. Кроме того, мне безумно хотелось услышать подробности происшедшего. Ведь даже, несмотря на то, что откуда-то появились деньги, Бен все равно мог не пустить Сюзанну на съемки. Однако он моментально признал поражение и сдал противнику такие выгодные позиции. Почему?

Когда после ужина дети разбрелись по дому по своим делам, я подумала, что неплохо было бы как-нибудь вечером смотаться в Долину к Сьюэллен под тем предлогом, что мне просто вздумалось навестить ее. Говард, конечно, знает, что произошло, и даже если б его не оказалось дома, он наверняка рассказал обо всем Сьюэллен, и мне ничего не стоило бы выведать у нее эту историю. И может быть, поездка охладила бы мой пыл. Я чувствовала, что не могу спокойно находиться под одной крышей с Тоддом, потому что не в состоянии перебороть свою тягу к нему.

И тут, как это часто бывает, позвонили в дверь, и к нам в дом ввалились Сьюэллен и Говард, возбужденные, как дети, которым не терпелось разделить с нами радость победы.

— Ну это же здорово! — воскликнула Сьюэллен, ожидая моей реакции. — Разве это не блестящая победа!

Хитришь, Сьюэллен. Минуту назад я тоже думала, как перехитрить тебя.

— Несомненно, — ответила я, — и, взглянув поверх ее головы, встретилась с загадочными глазами Тодда. Но я проявила не меньшую хитрость, чем моя сестра и даже чем сама Скарлетт О'Хара. Я повернулась к ничего не подозревающему Говарду и захлопала ресницами: — А вы, Говард! Не надо быть таким скромным. Не надо недооценивать своей роли в этом деле…

— Я! — протестующе воскликнул Говард. — Я и пальцем не пошевелил! Все сделал Тодд: он скупил у других студий все старые киноленты, все фильмотеки и основал новую компанию, так что никто не догадался, что она принадлежит тоже Кингу. И уж если на то пошло, я только скептически усмехался и говорил, что он сошел с ума, скупая все это старье. Но, как оказалось, у него был припасен козырь. И в одну минуту он одержал победу. Представляешь! Ему даже не пришлось ничего продавать. Он получил деньги, сдав все старье в аренду всем этим старьевщикам из телестудий и кабельного телевидения. Во как!

Говард просто потерял голову от восторга. Я посмотрела поверх его головы на Тодда, который явно с трудом сдерживал радость и гордость своей победой. Значит, он снова это сделал, гениальный парень из Акрона, на этот раз в Тинзелтауне, несмотря на то, что он уже немолод, и его каштановые волосы посеребрила седина. На какое-то мгновение в его глазах мелькнуло желание получить и мое одобрение. И мне пришлось отвернуться, потому что во мне снова вспыхнула страсть, которая целиком захватила меня. Я должна с ней справиться! И буду бороться с ней на суше и на море, куда бы нас ни забросила судьба. Я не поддамся зову плоти. Моего одобрения он тоже не дождется. В чем его заслуга? Только в том, что он оказался толковым бизнесменом и сумел вовремя подстраховаться? Он всегда был таким. Нет, нечего ему надеяться на мое одобрение.

Теперь я узнала, откуда взялись деньги. Но я так и не смогла понять, почему Бен уступил требованиям Тодда. Может, Сюзанна преодолела страх, который испытывала перед Беном, и проявила характер? Вряд ли.

— И все равно, — обратилась я к Говарду, — удивительно, что Бен сдался без борьбы.

— Думаю, он понимает, что Тодд Кинг, если предъявляет ультиматум, готов выполнить его. Как Кеннеди, который предъявил Ультиматум Хрущеву.

Я рассмеялась.

— А чего испугался Бен? Он решил, что Тодд сбросит на него атомную бомбу?

Краем глаза я заметила, что Сьюэллен с укором смотрит на меня, словно я совершила низкий поступок и ей стыдно за меня. Стыдно за то, что я прибегаю к маленьким уловкам? Или за то, что я позволила Тодду спасти положение без своего вмешательства?

Но Говард продолжал смеяться и не собирался больше ничего рассказывать. И вдруг Тодд, которому, по-видимому, надоели эти игры, тихо сказал:

— Я заявил, что съемки продолжатся, и если к шести утра Сюзанна не появится, мы уничтожим роль Лилии. Мы перепишем сценарий так, что главная героиня умирает во цвете лет. Но Бен хочет, чтобы его жена была не просто актрисой — ему нужна звезда. Именно звезда возбуждает такого мужчину.

Итак, он разбил своего врага. Чтобы спасти фильм? Или чтобы доказать мне, что он все еще силен, смел и отважен?

После того как Сьюэллен и Говард ушли, а Тодд поднялся в спальню, я села записать подробности этого события в свой дневник, и тут меня осенило. От этой мысли в моих жилах закипела кровь. А что, если Тодд разыгрывал роль храброго рыцаря на белом коне, чтобы спасти свою принцессу, свою возлюбленную? Что, если она просила Тодда убрать Бена со съемок? Что, если Тодд сделал все это для Сюзанны?

 

80

Лейле Пулитцер улыбнулось счастье. Она выходила замуж за своего техасского юриста-миллионера. Клео была взволнована не меньше Лейлы. Она сообщила мне, что свадьбу отпразднуют на ранчо Дюка в окрестностях Далласа. Дюк обещал перевезти всех гостей на своем вертолете из Лос-Анджелеса в Даллас и на все выходные поселить их в самых шикарных отелях. Приглашены все — «вся наша компания». Даже Сюзанна и Бен.

Я чуть было не сказала, что Сюзанна и Бен не из «моей компании», но сдержалась. Клео все еще думала, что мы с Сюзанной большие друзья. Я спросила о Бо и Поппи. Входят ли и они в список приглашенных?

— Конечно! Разве моя мама упустит шанс позвать к себе на свадьбу такую знаменитость, как Бо Бофор? Она рассчитывает, что он согласится что-нибудь спеть. Кроме того, с тех пор как я помогла Поппи войти в общество, мы с ней подружились.

Я ничего не сказала по этому поводу, а только спросила:

— Ты сама занимаешься организацией праздника? А Сьюэллен будет обслуживать свадьбу?

— Нет, сэр! Командует парадом Техас, они хотят все сделать по-своему. Я назначена подружкой невесты, и пусть только кто-нибудь посмеет сказать, что я не молоденькая девушка. Мой новый отчим ведет себя как большая шишка. Они там в Техасе все такие. Тэбби тоже будет подружкой невесты. Мама хотела, чтобы она была цветочницей, но я отговорила ее. Она не знала, что Тэбби уже переросла эту стадию. А Сьюэллен приглашена в качестве гостьи. Надеюсь, она придет в экстравагантном платье. Знаешь, с тех пор как мы с ней стали партнерами, мы очень сблизились, но у меня не хватает сил повторять ей, что пора бы уж перестать одеваться, как официантка, во все хлопковое, белое, накрахмаленное. По-моему, только ты можешь на нее воздействовать. Отведи ее в «Хэлстон» и еще куда-нибудь.

Я не сказала Клео, что последнее время избегаю Сьюэллен. Мне трудно было выносить ее осуждающий, проникающий в душу взгляд. Я чувствовала, что она не успокоится, пока не выяснит, каковы наши отношения с Тоддом, а потом начнет мирить нас. Как будто это возможно.

Неожиданно Клео усмехнулась.

— Я даже убедила маму, что надо пригласить Лео. Словно я никогда не испытывала ненависти к нему. Никогда, несмотря на то, что он затеял эту тяжбу.

— Послушай, зачем тебе там нужен Лео?

— Я решила, что так будет лучше, что надо вести себя как цивилизованные люди. Большая счастливая семья, он отец детей, а Тэбби и Джош оба принимают участие в свадебной церемонии. Баффи, я действительно желаю Лео добра.

— Правда? — задумчиво спросила я. Клео, оказывается, благородный человек, подумала я. Когда-то мне казалось, что и я такая.

Она рассмеялась.

— Конечно, я желаю ему добра. До тех пор пока его дела будут идти хорошо, он с легкостью будет каждый месяц выписывать нам чек. И его рука при этом не дрогнет.

Она изобразила, как Лео трясущейся рукой подписывает чек. Я улыбнулась в ответ, но не поверила ей. Она желала Лео добра, потому что была выше мелочных обид.

Она снова хихикнула. По-моему, она раньше столько не смеялась. Или просто мне это бросалось в глаза, потому что самой давно было не до смеха.

— Хочешь услышать, что он недавно ляпнул?

Я кивнула.

— Лео все еще уговаривает меня продать дом, чтобы он смог получить половину суммы. Теперь он донимает меня разговорами о детях: разве им не пора убраться отсюда в колледж? А бедные малютки еще и в среднюю школу не поступили.

Клео ждала, что я рассмеюсь, но я не смогла. Я и так была в плохом настроении, а выходка Лео просто вывела меня из себя.

— И этого идиота ты собираешься позвать на свадьбу своей матери?

— Да. И даже разрешаю ему прийти со своей подружкой.

Она сошла с ума.

— Ты свихнулась, — ответила я.

— Но ведь она станет мачехой наших детей.

О Боже! Старые поэты были правы. Жизнь — сплошной клубок противоречий.

— А Кэсси? — спросила я. — Наверное, она придет с Гаем, которого уже почти совсем не видит? — В моем тоне было больше иронии, чем сарказма.

— Нет, Кэсси, наверное, вообще не придет. Видно, ты ничего не знаешь. Я работаю, и потому все время вращаюсь среди людей, а ты нигде не бываешь и не слышишь никаких новостей. Мать Кэсси хватил удар. — Не может быть! Я всегда боялась, что может случиться нечто подобное. И когда наступит решительный день и Кэсси заявит о своих человеческих правах, этот поступок уже ничего не будет значить. Какой в нем смысл, если перед тобой беспомощная калека? — Ее уж выписали из больницы домой, но она почти полностью парализована. Они наняли сиделок, которые дежурят по часам, но Кэсси все равно каждый день приходит и сидит с ней сама, — добавила Клео.

«Конечно. Что еще можно ожидать от Кэсси?»

 

81

Кэсси разглядывала свою мать, лежащую на большой кровати. Наполовину парализованная, Кассандра казалась маленькой, жалкой и совершенно разбитой. Кэсси приходила сюда каждый день на протяжении двух недель, с тех пор как Кассандру выписали из больницы, и страх, который она всю жизнь испытывала перед матерью, испарился. Эта женщина, это беспомощное существо, бормотавшее всякую чушь, не могло быть тем чудовищем, которое столько лет подавляло ее и вселяло в нее горькое ощущение собственной никчемности. Сейчас Кэсси даже не могла ненавидеть ее. Кого тут ненавидеть? Такое впечатление, что судьба сыграла с ней жестокую шутку. Что ж, к этому и шло. Разбитую полоумную женщину уже нельзя принимать всерьез. Этот инсульт перечеркнул всю прошлую жизнь ее дочери. Он стал последним словом, последней победой Кассандры.

Она бессвязно болтала.

— Я когда-нибудь рассказывала тебе, что мой папа брал меня в Сен-Симон? Эта Мэрион Дэвис находилась там постоянно. И что только мистер Хирст нашел в ней? Ты же знаешь, она работала в кино. А я там встретила Говарда. Не помню его фамилии. Но он был очень увлечен мной. Папа хотел, чтобы я вышла за него замуж… Как же его звали?.. Но он был таким упрямцем. И очень странным. Ароматный, как фруктовый пирог, говорила я.

Она хихикнула.

Теперь, когда Уина уже нет, а мать выжила из ума, Кэсси было все равно, разведется она с Гаем или нет. Сейчас уже ничто не имело значения, кроме Дженни. И Кэсси получила то, что заслужила. Как, бывало, говорила Кассандра, она маленькая никчемная дурочка, а маленькие никчемные дурочки заслуживают то, что имеют. Да, потому она и сидит тут и слушает эту чепуху, она — дочь Кассандры Блэкстоун и жена Гая Савареза. Навсегда. А Уин? Существовал ли он вообще? Были ли они с Уином когда-то единым целым? Да, были. У нее есть тому доказательство. У нее есть Дженни.

Бедная Дженни. Она, Кэсси, виновата во всем, а Дженни приходится вместе с ней расплачиваться за ее вину.

 

82

Восемнадцать лет Лейла Пулитцер искала себе нового мужа, думала я. Она развелась с первым, когда мы поступили в колледж, а сейчас уже конец восемьдесят третьего года. И, наверное, чтобы наверстать упущенное, она устроила такие грандиозные торжества. Ее свадьба проходила в истинно техасском стиле. Церемонией руководил судья, как символ старого Дикого Запада. А обстановка на ранчо Дюка удивительно напоминала те далекие времена, почти как в телевизионном фильме «Даллас». Единственное отличие было в том, что мужчины надели белые галстуки, а женщины демонстрировали туалеты всех известных модельеров и живьем являли собой настоящий справочник «Кто есть кто»: Бласс, де ла Рента, Валентино, Питер Митчелл (очень модные в Калифорнии в последнее время) и даже Брюс Олдфилд, который одевал не только принцессу Диану, но и Бьянку Джэггер. На огромных вертелах жарились сочные говяжьи и бараньи туши, вокруг которых суетились не ковбои, а повара в смокингах. И никому не приходило в голову есть стоя, так, чтобы соус стекал по подбородку. Мы сидели за столами, покрытыми серебряными и золотыми скатертями, олицетворяющими общую цветовую гамму на ранчо. Нам подавали чили в серебряных соусниках. Пышная зелень вокруг нас сверкала огоньками. Отовсюду нам улыбались желтые розы Техаса.

Свадьба состоялась в воскресенье и таким образом завершала целую череду праздничных мероприятий, намеченных на все выходные. И кое-кто успел приехать только на саму церемонию бракосочетания, пропустив предыдущие торжества. В том числе Сюзанна и Бен. Сюзанна была вся в белом и походила на ледяную принцессу или, скорее, на невесту. Но это никого не смущало, потому что настоящая невеста предпочла золотое одеяние, под цвет скатертей, и это было весьма разумно — все-таки она не молодуха и не девственница.

Мне пришло в голову, что сюда может приехать и Хайни, поскольку он все-таки друг и клиент жениха. Да, ничего себе ситуация: Сюзанна вместе с Хайни присутствуют на другой техасской свадьбе, только на этот раз у них за спиной маячит зловещая тень Бена.

Наверное, сейчас об этом думала и сама Сюзанна. Я видела, как она нервно озиралась по сторонам. А может, ей просто было интересно рассмотреть убранство ранчо, и эта свадьба в стиле вестерна напоминала ей ее собственную? Но как бы там ни было, Хайни не появился, чтобы спасти ее. По словам Лейлы, он сейчас находился в Монте-Карло и, по-видимому, открывал новый банк (он бросил кино и переключился на банковское дело).

Когда глаза Сюзанны встретились с моими, ее тревожный взгляд потух, и янтарные зрачки заволокло пеленой, будто на сцене опустился занавес. Она знала, что мне нечего ей сказать. Мы подчеркнуто вежливо улыбнулись друг другу, как это принято между людьми, которые едва знакомы. И мне стало ужасно обидно, когда я поняла, что по-настоящему хотела увидеть Хайни. Нет, я не хотела этого душой: зачем спасать Сюзанну, думала я. Просто чисто объективно, по сценарию, ему следовало бы появиться. Должно быть логическое завершение, говорила я себе.

В сердцах я отвернулась, смущенная и раздосадованная, какой я, впрочем, и была все эти дни, и буквально наткнулась на стоявшую рядом Поппи Бофор. Они с Бо приехали вместе с Беном и Сюзанной. Она посмотрела на меня убийственным взглядом, под стать моему настроению. На ней, как всегда, был черно-белый туалет, и лицо тоже напоминало черно-белый карандашный набросок: огромные, черные, как оливки, глаза, на лице, похожем на туго натянутый белый холст. Я стиснула зубы и приготовилась изобразить широкую улыбку. Но Поппи опередила меня и заговорила низким хриплым голосом:

— Мы не друзья, и не думаю, что когда-нибудь ими станем. У меня нет друзей. Только твой муж отнесся ко мне по-дружески. По крайней мере, он был честен со мной. И потому хочу тебе кое-что сказать. Берегись Бена! Он не из тех, кто стерпит поражение.

Я смотрела, как она направляется к Бо, который стоял неподалеку и улыбался, как маленький мальчик, оказавшийся на чудесном празднике, где подавали мороженое и шоколадный торт. Потом я перевела взгляд на спину Бена, который вел за собой Сюзанну, как водят щенка на поводке. Или нет, не щенка, она напоминала скорее огромную выставочную собаку с длинной рыжей гривой.

У меня появилось ощущение, что мне дали под дых. Она права! Поппи права! Конечно, Бен этого так не оставит. Конечно, он не из тех, кто стерпит поражение.

Я пробежала взглядом по толпе мужчин в белых костюмах и наконец заметила фигуру Тодда, который стоял в кругу длинных техасцев и потягивал пиво. Его лицо было задумчивым. Догадывался ли он, что Бена надо опасаться? Знал ли он, что Бен не из тех, кто позволит себя обдурить? Или просто размышлял, кто же первым возьмет его за горло? Бен? Или я, его жена?

Но я заставила себя успокоиться, решив, что Поппи не имела в виду физическую расправу. Нет, конечно, нет. Люди типа Бена не станут пускать в ход кулаки. Поппи наверняка имела в виду простой саботаж… Один бизнесмен постарается уничтожить другого бизнесмена. Следующая мысль заставила меня остыть окончательно: Тодд рисковал из-за Сюзанны. Так что пускай сам теперь и выпутывается.

Лео галантно ухаживал за своей невестой, одетой во все бежевое. Я обрадовалась тому, что она была в бежевом. Она выглядела абсолютно бесцветной на фоне блистательной Клео в серебристом одеянии. Они вместе с матерью, в золотом, составляли великолепный тандем. Я смотрела, как Клео танцевала буги-вуги с Дейлом Уокслером, шести футов ростом, крепким сыном-нефтяником Дюка. Он был прекрасным партнером. Клео сказала, что он недавно развелся. Она вся светилась, когда смотрела в глаза Дейла, ее взгляд блестел, почти как ее серебристое платье. Может быть, у них что-нибудь получится? Говард и Сьюэллен тоже танцевали, пока моя сестра не вскинула руки и не воскликнула:

— Я готова! Сил моих больше нет! — И выбежала с танцплощадки с такими же, как у Клео, сверкающими глазами.

Наверное, Клео удалось уговорить Сьюэллен отказаться от ее обычного стиля, потому что сегодня на ней было потрясающе эффектное платье, заказанное у новомодного японского модельера, который специализировался на геометрических рисунках и чистых цветах. Трудно было поверить, что моя сестра из Огайо, которая зарабатывает на жизнь приготовлением разных блюд, явилась на ковбойскую свадьбу в Техас в наряде, который носят токийские стиляги. Непостижимо!

Сьюэллен незаметно перешла в другую категорию. Среди тех, кто прилетел из Лос-Анджелеса, выделялись три веселых женских лица — Лейлы, Клео и Сьюэллен. И прямую противоположность являли собой Поппи, Сюзанна и я. Нет, пожалуй, в другую категорию перешла не Сьюэллен, а ее сестра.

«А ты, Сюзанна, где бы ты сейчас ни находилась, двигай сюда! Тебя ждет большая компания».

* * *

Оказалось, что для всех нас приготовлен сюрприз. На сцену поднялся Бо Бофор и обратился к публике своим хорошо поставленным голосом, в котором сквозила чувственность. Он собирался исполнить песню из фильма, который скоро выйдет на экраны — из «Белой Лилии».

В ответ толпа зашумела. Бо Бофор был очень популярен в Техасе. Я улыбнулась. «Скоро выйдет на экраны!»

Поппи, стоявшая рядом со мной, что-то крикнула ему. И Бо снова наклонился к микрофону и сообщил своим поклонникам, что на следующей неделе на прилавках всех магазинов появится новая пластинка «Любовь уходит», и на ней будет стоять фирменный знак — «Грамзаписи Кинга».

Пораженная, я огладываюсь по сторонам, надеясь увидеть Тодда. А он, оказывается, стоял у меня за спиной и улыбался своей загадочной улыбкой. Он прямо-таки фокусник, у которого из рукава выскочил еще один кролик. Волшебник.

Это ты берегись, Бен Гардения, думала я. Этот Тодд Кинг — крепкий орешек.

Бо пел и Поппи раскачивалась в такт музыке, не глядя на Бо, чей сладостный меланхоличный голос заунывно раздавался в ночной тишине. Наверное, у нее не было потребности смотреть на него. Наверное, ей приятнее было просто слушать его пение.

 

83

Тем июньским днем я вышла из кабинета доктора Харви, к которому приходила на осмотр два раза в год. Через неделю мы отправлялись на лето в Малибу, и мне хотелось пройти обследование до отъезда. Уже минуло два года с тех пор, как мне сделали аборт. Почти ровно столько же снималась «Белая Лилия». Работа шла урывками, и среди киношников разговоры на эту тему так и не прекращались. Главный вопрос звучал следующим образом: сумеет ли студия Кинга вообще закончить фильм?

У трех ведущих актеров постоянно возникали какие-нибудь проблемы. На этот раз у Гая Савареза началось кожное заболевание оттого, что он постоянно красил волосы. Раньше никому и в голову не приходило, что он пользуется краской. Парадокс в том, что он и седым-то не был. Зачем человеку перекрашивать густые белокурые волосы в черный цвет! Непонятно. Теперь, чтобы закончить картину, Гаю приходилось надевать черный парик, поскольку ему запретили прикасаться к его белокурой шевелюре, пока он не вылечится.

Но несмотря на новые осложнения, студия официально заявила, что закончит фильм примерно через два месяца. И хотя затраты превышали все мыслимые пределы за всю историю кино, студии удалось предотвратить полную катастрофу. Тодд сумел покрыть расходы за счет студии грамзаписи и фильмотеки. К тому же вся пресса, и критически настроенная, и доброжелательная, пыталась привлечь внимание публики к кино, невзирая на то, что их рецензии могут вызвать самую неожиданную реакцию. А Бен Гардения, который оставался для меня большой загадкой, пока еще ничего не предпринял.

По дороге к лифту я вспомнила любопытный разговор, который произошел у меня в приемной доктора Харви с одной пациенткой. Хорошенькая девушка с копной вьющихся волос призналась мне, совершенно незнакомому ей человеку, что подцепила лишай.

— Я думала, что нашла одного настоящего мужчину из тысячи. Одного нормального парня среди кучи гомиков. Я знала многих мужчин. И каждый раз в ответственный момент они вели себя довольно странно. Вы никогда не замечали этого? — Я вздохнула. Никогда ничего такого я не замечала. Я не охотилась за мужчинами и не изучала их задницы, не занималась замерами и обсуждением их достоинств. Но чтобы утешить ту девушку, я кивнула. — По-моему, сейчас гомиков стало больше, чем раньше. Наверное, потому, что стать гомиком и попасть в Голливуд — это как бы последняя остановка на жизненном пути. Если вы не застряли где-нибудь раньше, прежде чем добрались до этой станции… — Она неистово встряхнула головой. — И тут я встречаю этого мужчину, этого самца, который производит впечатление важной персоны. Он необыкновенно красив, выступает по радио, делает огромные деньги, ездит в «мерседесе» и хорошо относится ко мне. И как же он поступает? Ни обмолвившись ни словом, он награждает меня лишаем. По-моему, он должен был предупредить меня, правда? Дать мне возможность решить самой?

— Конечно, — ответила я.

— Чудовище! — воскликнула она, не в силах успокоиться.

В билле о правах женщин обязательно должен быть пункт о праве на выбор, подумала я, когда открылась дверь лифта, из которого вышел белокурый мужчина. Когда я прошмыгнула мимо него в лифт, я заинтересованно взглянула на него. Его яркие голубые глаза тоже заметили меня. «Роберт Редфорд знакомится с Вивьен Ли». Наши глаза встретились, и он улыбнулся милой, немного застенчивой улыбкой. Конечно, это была улыбка Редфорда.

Да это же скорее всего тот самый доктор Рот, о котором говорила Клео! Она права. Он действительно двойник Редфорда. Он даже мог бы быть его дублером.

Пока лифт подбирал по дороге других пассажиров, в моей голове крутились самые невероятные мысли, и я улавливала сигналы, поступавшие из разных частей моего тела, из моего подсознания, из того, что называется идом? Что такое ид? Я вспомнила определение этого феномена из «Психологии 401»: психическое состояние, основанное на подсознательных импульсах и желании удовлетворить примитивные позывы. Да, примитивные позывы просто разбушевались во мне, и мое разбитое сердце подсказывало, что лучший способ отомстить — это изменить. Да, я могла оправдать такое решение. В Ветхом завете говорится, что справедливость — не что иное как следование жизненному принципу «око за око». И кроме того, это возбуждает и стимулирует. Постоянно чувствовать себя несчастным довольно утомительно.

Должна признаться, что я уже несколько месяцев подумывала об измене.

Вернувшись домой, я позвонила в кабинет доктора Рота и записалась на прием. Мне хотелось его соблазнить, и я готова была на все, чтобы мой план удался. Меня всегда интересовало, что он за человек, этот Гэвин Рот, и как расшевелить его, как толкнуть на прелюбодеяние.

Целое лето раз в неделю я приезжала к доктору Роту из Малибу. Иногда мне казалось, что ничего не получится. Я почти уверилась в том, что сцена обольщения мне не по плечу. Соблазнить его было невозможно. Но я проявляла завидное упорство. В такие игры я играла впервые, и мне казалось, что я веду себя так, как вела бы себя Скарлетт О'Хара. я была нежной, очаровательной, остроумной, сексуальной, соблазнительной, невинной, смелой, холодной, теплой, и, надеюсь, неотразимой. Иногда мне казалось, что он поддается, что он «запал» на меня. Однако наши встречи оставались чисто деловыми. Он выслушивал меня, как принято у психиатров. Но я, конечно, и не думала говорить о чем-то действительно важном. Последнее время я вообще редко с кем делилась своими проблемами.

Я вела себя легкомысленно, весело шутила, иногда отпускала даже двусмысленные остроты. Кокетство стало моей второй натурой, моим образом жизни. Я привыкла скрывать свои истинные чувства.

Уже наступил сентябрь, и мне казалось, что мой последний визит пройдет так же безрезультатно, как и первый, хотя я знала, что нравлюсь ему. Женщины чувствуют такие вещи. Между нами ощущалась напряженность, и хотя я действовала не столь откровенно, как Клео, все же многое в моем поведении имело определенный смысл. Я загадочно улыбалась, строила глазки, облизывала губы и вызывающе закидывала ногу на ногу — словом, разговаривала с ним на том особом языке, который называется языком тела. И уж кому как ни психиатру понимать язык тела.

Я взяла у дежурного талончик. На нем должна поставить штамп медсестра доктора Рота, Розмари, как две капли воды похожая на Мерилин Монро. Голливуд кишел этими поддельными Мерилин. Я доехал на лифте до четырнадцатого этажа. Сегодня, думала я, пора переходить к решительным действиям. Пора кончать с этим.

Я болтала минут десять, пересказывая в подробностях мой недавний спор с Ли. Я-то знала, что все эти перебранки — пустое, просто мы с Ли любили упражняться в этом жанре. Но таким образом можно было заполнить час, отведенный на прием, точнее — пятьдесят минут стоимостью сто долларов. Не такая уж страшная цена, думала я, и если пересчитать на минуты, получится два доллара за минуту, тогда как юристы в Беверли-Хиллз брали по три.

Он прервал меня на полуслове в тот момент, когда я рассказывала как Ли повернулась ко мне спиной и принялась назло мне вручную резать лук, хотя специально для этого я купила ей электрическую машинку.

— Она наотрез отказалась и демонстративно повернулась ко мне задницей…

И тут он грубо прервал меня.

— Миссис Кинг, зачем вы напрасно тратите мое и свое время, пересказывая эту дурацкую перебранку с вашей служанкой? Если вы сейчас не перестанете пудрить мне мозги и не скажете, что вас на самом деле беспокоит, нам придется…

Почему он так злится? Может потому, что чувствует сексуальное напряжение? Как бы там ни было, я тоже устала от этой игры. Во всяком случае я готова была раскрыть карты, и он, наверное, тоже.

— Хорошо, доктор, — тихо проговорила я. — Я скажу, что не дает мне покоя. Мне очень хочется переспать с вами.

Он скривился. Казалось, он вне себя, хотя такие предложения он слышал не впервой. Мы оба жили в порочном обществе. Он холодно произнес:

— Боюсь, я не имею права вступать в половую связь со своими пациентками, даже если мне кто-нибудь нравится.

Но я уже приступила к делу и намеревалась идти до конца, как бы он ни сопротивлялся и как бы мне самой ни было стыдно. Кроме того, я видела, что он не остался равнодушен к моим попыткам соблазнить его.

Я обольстительно улыбнулась и начала расстегивать свой белый шелковый халат.

— Пожалуйста, доктор Рот. Поверьте, это не имеет никакого отношения к вашей врачебной этике. Не вы соблазняете меня. Мы запишем в протоколе, что это я соблазняла вас. — Я сняла жакет и начала расстегивать блузку. И скажем, что мы оба пошли на это добровольно, как два старых друга, а не как врач и пациентка. И более того, — говорила я, расстегивая свой кружевной лифчик, — этические соображения вообще не должны вас волновать. Ведь это Голливуд!

Когда я обнажила грудь, он бросился к двери и запер ее, но, похоже, это сделал просто потому, что растерялся и не знал, как быть. Или он сделал это чисто механически. И потом с пылающим лицом повернулся ко мне, готовый отразить атаку и отстоять честь своей профессии. Но я обвила руками его шею, прильнула губами к его губам и прижалась к нему всем телом. Он попытался оттолкнуть меня, но у меня была железная хватка. Он еще сопротивлялся, но постепенно его сопротивление стало ослабевать. К счастью, рядом стояла кушетка, обитая коричневой кожей, потому что через несколько минут он сдался, как я и предполагала. Этот «сценарий» писала я. Однако у меня было такое чувство, что и доктор тоже все эти недели мечтал обо мне. Иначе мне бы не удалось совратить его, как бы настойчива я ни была.

Я ехала домой и размышляла о случившемся. Все происходило в какой-то спешке, он нервничал, боялся, что медсестра за стенкой что-нибудь заподозрит. По правде говоря, я тоже нервничала. Однако это увлекало, и нельзя сказать, чтобы мне было неприятно.

Если бы я только могла кому-нибудь рассказать эту занимательную историю. Совращение доктора Гэвина… Жаль, что я не имела возможности поделиться впечатлениями с Тоддом. Он любил смешные истории. Или с Сюзанной. Она бы от души хохотала.

«При одном взгляде на старые титьки доктор впадает в уныние и застывает. Как же можно его винить? И вот появляюсь я — обольстительная, полная жизни Вивьен, хлопаю длинными ресницами и трясу перед его глазами своей чудесной грудью с ярко-розовыми сосками. Правда, недавно я набрала лишних полфунта веса, но с другой стороны, если такого превосходного тела становится больше на целых полфута и оно сияет перед вами на кожаной коричневой кушетке, устоять невозможно. Да, я совратила его на коричневой кожаной кушетке».

Если б мой рассказ не развеселил слушателей, я могла бы придумать что-нибудь посмешнее. Я могла бы сказать: «Он ласкал мою белую грудь. Он наклонил голову и впился губами в мой возбужденный сосок. «Вам это обойдется в три доллара, хотя я обычно беру по два доллара за минуту», — пробормотал он».

Я усмехнулась при этой мысли. Забавный штрих! И тут загорелся красный свет, я резко нажала на тормоз и разревелась. Мне давно стукнуло тридцать пять, а я только сейчас впервые изменила Тодду. Оказалось, что я мучительно переживала все случившееся. И доктор Рот был тут ни при чем. Он все делал так, как надо. Он нежно целовал мои губы, шею, уши, груди. У этого чудного светловолосого парня был маленький нос, однако он полностью опровергал теорию о соотношении величины носа и размера члена.

Да, мне было горько и, наверное, вряд ли мне захочется повторить этот эксперимент.

Я снова тронулась в путь. Нет, я не жалею, что сделала это. Даже рада. Но нельзя сказать, что в то же время я не испытывала глубокой грусти. Ведь это еще больше расширит пропасть между мальчиком и девочкой, которые встретились осенним днем девятнадцать лет назад и полюбили друг друга.

Я зашла задом, чтобы проверить, в каком состоянии бассейн. Сегодня понедельник — день, когда к нам приходит чистильщик Мануэль. Мне хотелось убедиться, что он снял желтоватую пленку, покрывавшую кафель по краям бассейна. Да, все блистало чистотой. На гладкой поверхности воды не было заметно ни дохлых насекомых, ни опавших листьев… А в моей жизни все иначе. Моя жизнь как озеро, сплошь покрытое опавшими листьями.

Ли была на кухне, она стояла у огромной, как в ресторане, духовки и что-то размешивала.

— Что вы там готовите? — спросила я и получила в ответ сердитый взгляд. — О, это чудесно, Ли. Действительно чудесно.

Я устала и сейчас, наверное, своим эксцентричным поведением напоминала Ли. Сегодняшнее событие не давало мне покоя, как бы я ни старалась убедить себя, что оно не произвело на меня особого впечатления.

— Телефонные звонки, — пробормотала Ли и кивнула головой в сторону телефонного аппарата стального цвета, рядом с которым на гранитной подставке лежала записная книжка.

Я быстро проглядела ее, оторвала верхнюю страницу и спросила:

— А чем занимаются Мики и Мэтти?

— Они в детской. С ними их приятель Тути.

— Отлично. Я поднимусь наверх и немного полежу. Пожалуйста, поднимите трубку, если кто позвонит.

— Мусорный ящик уже переполнен, — она подозрительно посмотрела на меня. — А что с вами стряслось?

— Ничего не стряслось, — сердито ответила я. — Просто немного устала, вот и все. Попозже я вызову мусорщика.

— Надоел мне этот аппарат, — услышала я, поднимаясь наверх.

Я сняла покрывало с одной из кроватей, на месте которых два года назад стояла одна огромная кровать, сбросила туфли и залезла под одеяло с головой. Я не винила Ли в том, что ей надоело возиться с мусором. Бывают дни, когда человек устает буквально от всего.

Затем я снова стянула одеяло, поглядела в потолок и громко пробормотала сама себе:

— Так в чем же дело, Баффи Энн? Почему ты не чувствуешь себя счастливой? Ты только что переспала с замечательным, очень красивым мужчиной. К тому же ты очень давно этим не занималась.

Догадался ли Гэвин Рот, что хотя я и была инициатором всего этого, в последний момент у меня сдали нервы, что меня переполняли противоречивые чувства. Я поддалась зову плоти, равно как и желанию отомстить. Но с другой стороны, я не знала, куда мне деваться от стыда и смущения за свое поведение. И в смятении чувств четко вырисовывалась главная мысль: «Я покажу тебе, Тодд Кинг!» Но потом все эти сумасбродные переживания потонули в нахлынувшей на меня волне раскаяния. Я думала о молоденькой девочке, которая была убеждена, что в жизни может быть только один мужчина.

Я снова представила себе, как мы с Гэвином развлекались.

«Он целовал мне губы, ухо, шею, грудь. Я откинула голову назад и изогнулась всем телом. Он подтолкнул меня к кушетке… Я склонялась все ниже… ниже… запустив свои пальцы в его чудные белокурые волосы».

Но, как я ни пыталась, я не могла отогнать другую картину, которая упорно вставала у меня перед глазами: я наклоняюсь и зарываюсь лицом в темно-рыжие кудри.

«О Боже, какой он был милый! Какой милый! И смешной! Такой смешной! О Боже, ты знаешь, как я его любила!»

Я вздрогнула, когда у кровати зазвонил телефон. Не буду отвечать. Ведь мы же с Ли договорились, что трубку возьмет она?

Я услышала, как Ли кричит мне. Сколько раз призывала ее пользоваться внутренним телефоном — никакого толку.

«Ради Бога, Ли, уходите. У меня болит душа».

А она уже подошла к двери спальни.

— Возьмите трубку, — проворчала она.

Вместо этого я поднялась и взмолилась через закрытую дверь:

— Я не хочу ни с кем говорить. Скажите: меня нет дома. Пусть сообщат, что надо.

— Это Меган. Она настаивает, чтобы вы переговорили с ней, — зловеще проскрежетала Ли.

Я подбежала к телефону.

— Меган, что случилось?

— Я скажу тебе, что случилось, мамочка! А случилось то, что сегодня День Спектаклей в нашем танцевальном классе, и ты обещала там быть. Если тебя это действительно интересует, мамочка!

— Конечно, я приеду, — оправдывалась я. — Через десять минут. Я уже выхожу из дома. Так что надевай свое трико, поняла?

— Ты не можешь доехать сюда за десять минут. Я подозреваю, что ты вообще забыла о Дне Спектаклей.

— Нет, не забыла. Возвращайся к ребятам, а я буду через пятнадцать минут, хорошо?

Утром я еще помнила об этом, но то, что произошло со мной днем, вышибло из моей головы все на свете. Я надела туфли, схватила сумку и ключи.

— Вернусь через два часа, Ли, — крикнула я, выходя из дома. — Проследите, чтобы дети не поубивали друг друга. Когда вернется Митч, передайте ему, что я велела позаниматься на пианино.

И вот я снова в машине и мчусь в обратную сторону. К бульвару Сансет. Затем сворачиваю налево, на Бэррингтон, где находится Брентвудская студия танцев.

На стоянке берешь билетик. Пристраиваешь машину на свободное место. Потом пересекаешь маленький садик и идешь вверх по ступенькам в салон, которым заведует Таня Станислава. Настоящая бруклинская девчонка, которая клянется, что двадцать лет назад танцевала с самой Мартой Грэм. Похоже, с ней танцевали все!

Ко мне подбежала Меган.

— Надеюсь, ты довольна. Ты могла пропустить мое выступление! — громко прошептала она.

Она такая хорошенькая, подумала я, наверное, в тысячный раз. И сотни тысяч раз я повторяла себе, что она очень походила на своего отца.

— Но я не пропустила его. Вот что важно. Когда твой выход?

— Через пять минут. Удивляюсь, что ты вообще сюда приехала.

— Меган! Но я же здесь!

— Хорошо, — неохотно согласилась она. — Мне пора на сцену, иначе меня убьют. Я просто хотела убедиться, что ты тут. — Я кивнула. — Через минуту может появиться папа, — сообщила она, — но я больше не могу ждать. Мне надо на сцену.

— Откуда ты знаешь, что он придет?

— Он сам сказал сегодня утром. Ты еще была в постели, — осуждающе заметила Меган. — И я позвонила ему тогда же, когда и тебе. Его секретарша сказала, что он уже уехал. — Я снова кивнула. — Вот видишь: он не забыл, — добавила она.

«Он многое забыл, девочка моя!»

Кто-то шепотом позвал Меган.

— Ты бы лучше где-нибудь села, мама. И займи место для папы рядом с собой.

«Я всегда делала это, Меган. До недавнего времени».

 

84

Когда на следующей неделе я пришла на очередной сеанс, Гэвин Рот сделал отчаянное усилие восстановить между ними прежние отношения врача и пациента. Мне стало жаль его. Я знала, как тяжело расставаться с привычными представлениями.

Неужели он не знает, что это бесполезно? Не знает, что если уж ты сделал шаг вперед, обратной дороги нет?

Я попыталась подбодрить его.

— Вы не нарушили никаких правил. Вы не обманули доверчивого пациента. Это я, пациентка, недвусмысленно предложила вам провести психосексуальный эксперимент на вашей коричневой кушетке. Вы должны винить меня. — Но он поморщился. Тогда я добавила: — Если вы настаиваете, я снова могу вам что-нибудь рассказать. Я могу говорить на многие темы. Мы уже обсуждали Ли и детей. Может потолкуем о Бесс? Бесс приходит к нам убираться по вторникам, средам и пятницам. Но она меняет свой график, как захочет.

— Она такая же необычная личность, как и Ли?

— Не совсем. Ли, конечно, не любит Бесс. А еще существует Герман, который моет окна. Он появляется примерно раз в месяц. И Марлена, прачка, которая приходит два раза в неделю. Говорят, что она изменила свое имя, и раньше ее звали Эльвира.

— А кто еще существует в вашей жизни? — поинтересовался он, глядя на меня зачарованным взглядом.

— Еще — маленький человечек по имени Апекс, специалист по хрустальным люстрам. У нас их три. Одна висит во французской комнате, которая раньше была обставлена в стиле Людовика Четырнадцатого, а теперь, — в стиле Людовика Шестнадцатого. Так шикарнее. Еще одна — в английской гостиной… георгианский стиль. А самая большая висит, конечно же, в холле. Итальянское Возрождение.

— А какой национальности ваша кухня? — спросил он, заметно волнуясь.

— Американская… Сталь — нержавейка, понимаете?

— А что еще?

— К нам приходит Мануэль, который чистит бассейн. Два раза в неделю. А еще Хиримото со своей командой. Три раза в неделю. Земля и водоснабжение. Водоснабжение — очень важная вещь. Жуан. Он приходит раз в неделю мыть машины. Что вы предпочитаете: обсуждать Жуана или заняться любовью?

Заниматься любовью — вот как это называется.

Я хорошо помню, как когда-то один парень сказал: «Заниматься любовью не значит любить».

Гэвин принялся расстегивать мое платье после того, как я сама заперла дверь.

— Мы могли бы поговорить о вашем муже, — произнес он с какой-то ноткой отчаяния в голосе.

Я мягко улыбнулась. И покачала головой.

— Нет, вы не правы. Мы не сможем поговорить о моем муже. Во всяком случае сейчас. — А затем добавила: — Вы же знаете, назад пути нет.

Следующие три сеанса Гэвин, к великому моему облегчению, уже не делал попыток лечить меня. Он перестал спрашивать о моем муже и нашем браке. Мы даже стали друзьями, не говоря уже о том, что были любовниками. Правда, я решила, что в наших же интересах оставаться безразличными друг к другу, хотя, конечно, я постыдно лицемерила в данном случае, потому что на самом деле он мне нравился. Там временем я поняла, что нервы мои успокаиваются, однако не столько от его болтовни, сколько от наших любовных утех. Естественно, это пошло, но в то же время довольно смешно, и мне было ужасно жаль, что нельзя никому рассказать об этом.

Правда, Гэвина не переставал мучить вопрос оплаты. Он не хотел брать деньги за сеансы, которых не было. Ведь это надувательство. Но я настаивала на том, чтобы Тодду присылали счета. Что подумают медсестра, бухгалтер, доктор Сильверштайн, если не будет никаких счетов, никаких рецептов, учитывая, что я регулярно прихожу на прием? Что касается моего мужа, то он знает что я посещаю психиатра. И ждет, когда придет счет.

— Вот в этом-то все и дело. Это я и хочу сказать, — уточнил Гэвин. — Мы не должны больше встречаться здесь, в кабинете. У меня для этого есть другое место. Я бы мог перенести вот это… — он пытался подыскать слово, но так и не сумел, — из кабинета ко мне домой. Я оскверняю свою кушетку, да еще беру за это деньги с вашего мужа. Знаете, каково мне?

Я усмехнулась.

— Мне кажется, нам лучше не думать об этом. — Он действительно был очень мил и совершенно не похож на мужчину из Лос-Анджелеса. Как ему удалось сохранить наивность? — Считается, что я нахожусь здесь, у врача. Считается, что здесь за запертыми дверями проводится сеанс наедине с пациентом. Так что берите свои деньги. — Я снова усмехнулась и порывисто взмахнула рукой. — Вы действительно честно отрабатываете свои деньги!

Да, я была довольна тем, как мы устроились. Но мне казалось, что Гэвин отнюдь не блестящий специалист. Иначе он бы все-таки понял, что лучшее лекарство для меня — изменять Тодду за его же деньги.

Но он не хотел отступать от своего решения.

— Если вы не хотите бывать у меня дома, то могли бы приходить сюда после окончания рабочего дня.

Он имел в виду — после того, как уйдет Розмари. По-моему, она уходила после пяти. Наверное, за пределами этой конторы у нее была какая-то совсем другая жизнь. Возможно, она, как многие одинокие женщины, охотилась за мужчинами и надеялась, что однажды судьба улыбнется ей. В отличие от замужних женщин, которые бездействовали и полагали, что смогут вечно держать при себе мужа.

Потом я спросила себя, нет ли у Гэвина романа с Розмари. Почему бы нет? Они оба одиноки. Он красив, и она довольно хорошенькая. Хотя мне, конечно, все равно, говорила я себе. Я нисколько не ревную. Ревнует тот, кто любит. Кто хочет, чтобы этот человек принадлежал только тебе. А я не была влюблена. Я не могла влюбиться. Любить — значит расходовать свои душевные силы, а я этого не хотела. Все мои душевные силы уходили на другое.

Я сказал Гэвину, что вряд ли сумею приходить после того, как у него закончится прием. Но он настаивал. Он просмотрел свой график.

— Лучше всего по вторникам. Тогда мы могли бы и поужинать вместе.

Я знала, чего он добивался: он хотел, чтобы наши отношения не ограничивались играми на его драгоценной кушетке и переросли в нечто более серьезное. Но вопрос об ужинах отпадал сам собой. Интимный ужин в полумраке ресторанов? А это уже подразумевает тайную связь. Значит, я еще больше запутаюсь. Нет, на это у меня просто не было времени. Я этого не хотела ни умом, ни сердцем.

— По вторникам невозможно. По вторникам в пять часов у меня урок игры на пианино. — Однако, потом я подумала, что разок могла бы попробовать прийти к нему после работы. Но только никакого ужина. — Хорошо, — сказала я. — Если для вас это так важно, один раз я могла бы поменяться часами с Ли: у меня урок в пять, а у нее — в два.

— Ли тоже учится играть на пианино?

— Да. Похоже, она всю жизнь мечтала научиться играть. По вторникам к нам приходит мисс Гэффни и поочередно всем дает уроки: Мэтти — в три, Митчелл — в четыре, мне — в пять, Меган — шесть. Ну а Ли приходится играть в два.

— Замечательно, — растроганно проговорил он.

Во всяком случае теперь он не будет думать, что я какая-нибудь обычная сучка, подумала я.

— Не знаю, насколько это замечательно. Теперь, когда Ли учится играть на пианино, она не перестает жаловаться, что это я заставила ее. Разве я виновата, что у нее болят пальцы из-за артрита?

Он радостно рассмеялся и посмотрел на часы.

— Отлично. Значит, до завтра. Увидимся в пять.

И торопливо повел меня к выходу. Мы уже захватили время, отведенное на следующий прием. Не считая десятиминутного перерыва. А пациенты не должны встречаться друг с другом в дверях. Я выскользнула из кабинета, стараясь не смотреть в глаза другого пациента, который в раздражении расхаживал туда-сюда по приемной. Однако я не могла удержаться от соблазна и не улыбнуться Розмари победной улыбкой: я отвоевала у ее доктора лишние десять минут. В ответ она недовольно мотнула головой, взметнув длинными аккуратно уложенными крашеными волосами. Я могла бы ей сказать: «По словам Клео Мэйсон, укладка нынче не в моде. Сейчас носят стрижку».

Но не стала.

И только сев в машину, я поняла, что раз сегодня понедельник, значит на этой неделе мы с доктором будем встречаться два дня подряд, потому что завтра мне снова ехать к нему. А это усложняло ситуацию. Таких вещей мне надо избегать. Избегать углубления наших отношений.

Я приехала в его контору в пятнадцать минут шестого. Как ни странно, я волновалась. Ведь мы впервые окажемся действительно наедине: в приемной никого, входная дверь на замке.

Он был без пиджака, рукава рубашки закатаны, узел галстука ослаблен. В наши прошлые встречи он был либо полностью одет, либо полностью раздет. А сейчас, в пятнадцать минут шестого, я застала просто отдыхающего человека, расслабленно потягивающего виски после окончания рабочего дня.

— Присоединитесь ко мне? — спросил он. — Это шотландское виски, без льда.

Я кивнула, и он протянул мне пузатую рюмку с золотистым напитком. В воздухе веяло чем-то совсем другим, и он тоже чувствовал это. Появилась интимность, которой не чувствовалось во время дневных приемов. Несмотря на то что тут стоял большой рабочий стол, а вокруг висели полки, уставленные специальной литературой, я легко уловила тонкий запах цветов и услышала раздававшиеся где-то вдалеке звуки скрипки. Слишком интимно. Слишком много тепла. Я совершила ошибку, согласившись прийти сюда после работы. Мне казалось, что я задыхаюсь от запаха цветов, от звуков музыки, от его близости. Я решила уехать. Немедленно. Я поставила стакан и направилась к двери.

Он сначала удивился, а потом обиделся.

— Вы же только приехали.

— Знаю. Но я не могу остаться. По-моему, я забыла что-то на плите…

— Но вы же не готовите, — сказал он с укором. — У вас же Ли готовит.

— Ли сейчас играет на пианино. Извините. Мне действительно пора. В другой раз… в другое время.

Я выскочила из приемной. Сердце отчаянно колотилось. Я чуть не попалась. Я прошла к лифту. Но вскоре замедлила шаг, надеясь в глубине души, что он рванется за мной, обнимет, поцелует в волосы, в губы, в нос, шепнет мне что-нибудь на ухо и вернет меня в свой кабинет. Но ничего этого не случилось, и я нажала на кнопку.

Я ехала в машине, совершенно сбитая с толку. Я дура. Дура, которая не знает, что хочет. Но сейчас наступил решающий момент, когда я должна разобраться, что мне все-таки надо. Так чего же я хотела?

«Он положил меня на кушетку, опустился рядом на колени, принялся целовать… Мне было хорошо… чудесно».

Но я отогнала от себя эти мысли.

Домой меня не тянуло. И я решила заехать к Кэсси. Наверное, она сейчас кормит Дженни ужином. Мне всегда было легко с Кэсси. Она не задавала вопросов, ни о чем не судила строго. Мы обе безропотно сносили наши невзгоды.

Когда я приехала, они только что кончили ужинать и собирали головоломку. Потом Кэсси дала Дженни книжки с картинками и уложила в постель, а мы сели в кабинете, не включая свет. Сумерки вполне соответствовали нашему настроению.

Она налила себе вина, а я отказалась от спиртного. Я подозревала, что в последнее время она слишком много пьет, но не считала себя вправе давать ей советы. Я думала, что она спросит меня, как идут съемки «Белой Лилии». Это было уже просто смешно. Вначале буквально каждый спрашивал, когда же, наконец, начнут работу над фильмом. Теперь же всех интересовало, когда съемки закончатся. Но Кэсси не задала мне этого вопроса. Казалось, она потеряла к съемкам всякий интерес. Теперь ее мать была больна, и Кэсси решила, что и фильм, и Гай уже не имеют для нее никакого значения. Она спросила о другом: чем я занималась эти дни. И я сказала, что ходила к психиатру.

— Ты! — с усмешкой воскликнула она. — Но, по-моему, ты единственный нормальный человек из всех, кого я знаю.

— Нет, не вполне нормальный, — улыбнулась я.

— Именно, что вполне. Помнишь, несколько лет назад ты советовала мне обратиться к психиатру. Наверное, надо было тебя послушать. Может, тогда бы я так не запуталась.

— Сейчас еще не поздно, — заметил я, хотя сама не очень в это верила. Бесполезно было тратить остатки своей энергии на то, чтобы убедить ее. Она и раньше не очень-то меня слушала. А сейчас и подавно.

— Слишком поздно, — решительно заключила она.

В ее голосе, как всегда, звучали нотки безнадежности, и я вдруг почему-то опять начала успокаивать ее.

— Тебе просто нельзя сдаваться, Кэсси. Ты слишком молода, чтобы сдаться. Почему ты не позвонишь Уину? Пусть он напрямую откажет тебе.

— Его молчание и есть отказ. Он настаивал, чтобы я во всем призналась матери, считал, что это необходимо. Ну, ты помнишь… Но он ясно дал мне понять, что только в этом случае будет иметь со мной дело. А теперь я уже ничего не могу ей рассказать. Она больна и вряд ли вообще поймет, о чем я говорю. И я даже не могу в угоду Уину разорвать свой брак. Потому что рвать уже нечего. Он сам умер. Так что я уже ничем не могу доказать Уину свою любовь. Доказать, что он первый, а не второй в моей жизни. Ни один мужчина не хочет быть вторым. Даже если это не любовь, а каприз. Теперь он решит, что я бросилась к нему, потому что меня отвергли. Он больше не хочет меня видеть. Да и с чего бы ему хотеть меня видеть?

— Потому что он любит тебя, — заметила я. — И несмотря ни на что знает, что и ты любишь его. Потому что существует Дженни. — Произнеся эти слова, я почувствовала, что у меня в душе затеплилась надежда. Может быть, сейчас мне все-таки удастся ее уговорить? — Кэсси, — настаивала я, — он не может отказаться от Дженни.

— Я не могу использовать для этого Дженни.

— А почему ты решила, что не можешь? — возразила я. — Слушай внимательно, Кэсси. В этой жизни приходится использовать все, что у тебя есть. И кроме того, ты сделаешь это для Дженни. Дай своему ребенку надежду. Верни ей настоящего отца! — Похоже, мои слова убедили ее. Она сделает это для Дженни. Я заметила по ее глазам, что она решилась. — И не звони. Поезжай! В ближайшие выходные. Эти дни вы можете провести вместе.

— Но моя мать… Дженни…

— С мамой останутся ее сиделки и друзья. А Дженни можешь привезти к нам.

Она взглянула на меня, и впервые за эти годы в ее глазах засияла надежда — впервые с тех пор, как они с Уином расстались.

— Да? — спросила она, ожидая подтверждения моих слов.

— Да! Конечно да, Кэсси!

— Я так и сделаю! Баффи, спасибо тебе!

И она бросилась меня обнимать.

— Не за что меня благодарить.

— Есть за что. Я благодарю тебя за то, что ты моя подруга и не махнула на меня рукой.

Черт возьми… Я почувствовала, как у меня из глаз покатились горячие слезы.

Должен же от меня быть хоть какой-нибудь прок…

Во всяком случае, нельзя сказать, что этот день пропал зря.

 

85

До конца недели я не могла думать ни о чем другом, кроме своего бегства из кабинета Гэвина во вторник. Интересно, это конец? Хочу ли я, чтобы это был конец? Так быстро? С самого начала мне бы следовало все понять. Я должна была бы понять, что Гэвин — человек серьезный, и те отношения, которыми я собиралась ограничиться, он долго терпеть не станет. Что рано или поздно они или совсем прекратятся, или же перерастут в нечто более серьезное. И он не мог не понимать, что я не тот человек, который способен на более серьезные отношения. Я не могла решить, стоит ли мне продолжать регулярно ходить к нему по понедельникам.

В пятницу утром позвонила Сьюэллен. Она сказала, что будет дома весь день и предложила забежать к ней. Мы уже давно не говорили с ней по душам. Я поехала к ней после обеда, надеясь, что она не станет меня допрашивать.

Нет, это был Лос-Анджелес, и лошадей здесь мало. Одни автомобили. Много-много автомобилей, переходящих из ряда в ряд, наполненных энергичной музыкой. У светофора девушки начинали причесываться. Большинство машин было спортивного типа, на многих бамперах были наклейки. Наклейки с дорожными лозунгами. Действительно, как без них обойтись?

Я свернула в квартал, застроенный домами из стекла и темного дерева. Я вспомнила, что Сьюэллен выбрала этот район из-за детей, поскольку он был в стороне от оживленных магистралей с их бесконечными потоками машин. Я взбежала по ступеням террасы, и Сьюэллен, в белом поварском фартуке, с волосами, заплетенными в две косички, открыла мне дверь. Из недр дома доносились аппетитные запахи.

— Я думала, ты готовишь в том домике, что вы восстановили с Клео.

— Сегодня у меня выходной, и я готовлю для семьи. Я подумала, что пора их побаловать.

Я прошла за ней в кухню, оборудованную по последнему слову науки и техники, отделанную выбеленным дубом. Она соединялась с оранжереей, где росли герани, цвели орхидеи, было множество разных трав.

— Ну, и что происходит? — как бы между прочим спросила Сьюэллен. Слишком уж между прочим. С того самого дня, как моя сестра потребовала, чтобы я отдала свои драгоценности ради спасения брака, она относилась ко мне с подозрением.

— Ничего особенного.

— Ты еще ходишь к этому психоаналитику?

— Да, хоть какое-то развлечение, — ответила я. — Вы с Клео работаете без передышки, а Кэсси возится с матерью… И Сюзанна тоже работает, — поспешно добавила я, не желая, чтобы у Сьюэллен возникло хоть малейшее подозрение, почему это я не вспомнила о ней. — Мне просто не с кем поиграть. А если у женщины нет дела, то она набрасывается на детей и мужа. Она без конца их воспитывает. Разве не так?

Она проигнорировала мое последнее замечание.

— У тебя есть и друзья.

Я поморщилась:

— Ничто не заменит старых друзей.

— Твоя беда, Баффи, в том, что ты привыкла работать. Для тебя это было лучше.

— Ты так никогда раньше не считала. Там, в Огайо, ты всегда говорила, что я должна сидеть дома с детьми.

Она открыла дверцу духовки, посмотрела внутрь и опять захлопнула дверцу.

— Это было давно, а сейчас — совсем другое дело. То было в Огайо.

— Ну и что? Какое это имеет значение?

— А то, что там было меньше соблазнов…

— Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Кроме того, твои дети уже большие. Почему бы тебе не начать работать на студии, Баффи? Ты сможешь быть им полезна. Ты им нужна. Говард говорит, что Тодду нужен человек, чтобы управлять компанией звукозаписи.

Я скривилась.

— Ах, это. Очередной продукт деятельности Тодда по омоложению. Реформированная «Голд рекордз Компани».

— Говард говорит, что Тодд действительно вернул этой компании былую славу.

— Да. Думаю, им здорово повезло, что у них оказались записи Бо. Но если дела у них идут настолько хорошо, то зачем им я?

— Что с тобой происходит? Неужели тебе безразлично, что Тодд из сил выбивается?.. Да и Говард тоже? Они же работают на износ.

— Тогда пусть Тодд переложит часть работы на других исполнителей. И если ты не перестанешь меня воспитывать, я поеду домой. Я приехала сюда немного поболтать и развлечься, а не для того, чтобы ты меня здесь пилила.

— А что думает Тодд о твоем посещении психиатра?

— Не знаю. Я с ним это не обсуждала.

— Баффи, ты счастлива?

— Ну и денек! Ну что это за вопрос? Конечно, я счастлива. О такой жизни, как у меня, мечтают все молодые американки. Ведь я живу в Беверли-Хиллз.

— И что, жизнь в Беверли-Хиллз делает тебя счастливой?

— Ну разумеется. Это означает, что если я буду проявлять осторожность и держаться поближе к дому и к бульвару Сан-сет, то так и просижу в этой золотой клетке. В Южной Калифорнии именно это и означает счастье. И еще раз повторяю, Сьюэллен, я приехала к тебе не для того, чтобы меня допрашивали.

— И почему же ты приехала?

— Потому что ты меня пригласила. Я уже сказала — просто поболтать. А также посмотреть, как ты. Проверить, нет ли у тебя каких-либо проблем, — улыбнулась я ей.

— А у тебя, Баффи?

— Что у меня?

— Возникли какие-то проблемы?

Я встала и подошла к плите. Затем подняла крышку, сунула палец в кастрюлю, потом облизнула его:

— Вкуснота!

— Это не ответ!

— Что здесь происходит, Сьюэллен, что это за семейные обеды?

— В последнее время я обычно готовлю для других, а домой — детям и Говарду приношу то, что останется. Но когда появляется возможность, я стараюсь приготовить для Говарда что-нибудь особенно вкусное и питательное, по-настоящему домашнее, так, чтобы он потом целый месяц об этом вспоминал. В конечном счете, — добавила она после небольшой паузы, улыбнувшись, — я хочу его испортить для какой-нибудь похотливой киски, которая обрушит на него африканские страсти, но будет держать на йогурте.

Я засмеялась, довольная тем, что у Сьюэллен еще осталось чувство юмора.

— Помнишь, когда мы были совсем девчонками, ты говорила: «Обращайся с ними хорошо, но разносолами не балуй».

Она улыбнулась при этом напоминании.

— Да.

— Ну пахнет ужасно вкусно. Как будто я умерла, попала в рай, и мама готовит обед.

— Это не мамин обед. Это еврейская кухня.

— И когда это ты начала приобщаться к еврейской кухне?

— В последнее время я стала читать книги по еврейской кулинарии… просто так, для развлечения. Мне хотелось, чтобы Говард ел то, к чему привык с детства, чтобы он понял, что этот дом из стекла и дерева — это его дом. А дом — это то, где находится сердце, Баффи.

— О Боже! Перестань все обобщать! Будь поестественней. Так что все-таки у тебя в кастрюле? Когда я обмакнула палец, мне показалось, что вкус божественный.

— Это голубцы.

Я опять заглянула в кастрюлю. Пухлые капустные колбаски плавали в томатном соусе, сверкая блестками жира. Я опять сунула палец и отколупнула кусочек, слегка обжегшись. Сунула в рот.

— М-м-м! Горячо, но объедение!

— Ты сядь. Сейчас дам тарелку и нож с вилкой.

Я покачала головой.

— А что еще ты приготовила?

— Циммес.

— Что это за тиммес?

— Не тиммес, а циммес. Это сладкий картофель, морковь и чернослив. — Она открыла крышку кастрюли, и я опять сунула туда палец. — Подожди, — остановила меня Сьюэллен. — Сейчас дам тарелку. Садись.

— Нет. Между прочим, кисонька-лапонька, у нас дома такое готовилось. Только мама называла это морковным рагу.

— По-моему, ты ошибаешься. Мама предпочитала немецкую кухню.

Я покачала головой.

— Мне кажется, по вкусу это очень похоже. А ты как считаешь?

— Ну вообще-то сходство есть, — согласилась она и открыла дверцу духовку. Я заглянула внутрь.

— Ага. А это лапшевник, — торжествующе объявила я. — Разве не так?

— Да. Это кугель. С золотистым изюмом.

— А мама предпочитала черный изюм. Представляешь, я ни разу после смерти мамы не пробовала лапшевник. Дай мне рецепт. Может, сумею уговорить Ли приготовить его.

— Хочешь кусочек?

— Да. Только поменьше. Просто тонюсенький ломтик. Не хочу портить фигуру.

— От маленького кусочка ты не растолстеешь.

— О Господи! Ты говоришь прямо как еврейская мамаша. Или по крайней мере мне кажется, что так говорят все еврейские мамаши.

Как я и предполагала Сьюэллен отрезала мне здоровенный кусище, и я, со стенаниями, съела все до последней крошки.

— М-м-м, потрясающе, — заключила я, собирая вилкой последние кусочки.

— У меня есть еще говяжья грудинка.

— Хочу взглянуть.

— Она в холодильнике — охлаждается. Я потом сниму с нее жир, залью специальным постным соусом и положу в духовку, чтобы разогреть. Но давай-ка я тебе лучше покажу десерт.

Она протянула мне украшенный клубникой торт.

— Это тоже еврейский торт? — спросила я, стараясь не улыбнуться.

— Нет, мой любовный торт. — Она наклонила блюдо так, чтобы я смогла увидеть верхушку. Там было кремом написано: «Я люблю тебя, Говард».

— О Господи! — И я расплакалась.

— Что случилось? Ну я так и знала, что что-то не так!

— Все так, — возразила я, вытирая глаза кухонным полотенцем. — Просто растрогалась, только и всего. И торт прекрасный и чувства тоже. Старина Говард сегодня вечером будет ужасно доволен. Его ждет такой ужин! И еще торт! Но, Сьюэллен, Говард и без торта прекрасно знает, что ты его любишь.

— Это так, но ты же помнишь, как в том старом анекдоте: «Ведь хуже-то не будет».

— Нет, не знаю. Расскажи.

— Старый актер играет в какой-то еврейской пьесе, но ему становится плохо, и он умирает на сцене. Поднимается шум, тело уносят, на сцену выходит директор театра и говорит, что из-за смерти артиста спектакль продолжаться не будет. В зале встает пожилой еврей и возмущается. Директор ему говорит: «Просим прощения. Но человек умер, и мы ничего не можем поделать». Тогда этот старик советует: «Поставьте ему клизму». Директор в ответ: «Он умер. Она ему не поможет», но старый еврей замечает: «Да, но хуже ведь не будет!»

Я от души посмеялась и взглянула на часы.

— Уже почти три. Я пойду. Скоро придет школьный автобус с дочкой Кэсси, Дженни, и Мэтти. Ты знаешь, что они учатся в одном классе, и Дженни в выходные погостит у нас? Хочу убедиться, что все в порядке, и Дженни высадят там, где нужно.

— Но ты только что пришла. Почему бы тебе не позвонить Ли и не попросить, чтобы она их встретила? Тогда ты сможешь еще побыть у меня, ни о чем не думая.

— Ну хорошо. — Я набрала номер своего телефона, и после десяти гудков Ли сняла трубку. — Дома все в порядке? Дженни уже приехала? — Ли в ответ что-то буркнула. — Вот и хорошо. Скоро буду. — Я повесила трубку.

— А почему Дженни оказалась у тебя?

— Кэсси поехала в Паоло-Альто повидаться с Уином Уинфилдом.

— Это тот, который жил с ней по соседству?

— Угу.

Сьюэллен внимательно на меня посмотрела.

— А Дженни — это его дочь?

— Да, только никому об этом не говори.

— Совершенно не понимаю Кэсси. Она не живет с Гаем, причем уже довольно давно. А Уин — отец Дженни. И коли она поехала с ним повидаться, то, как я понимаю, она питает к нему какие-то чувства. Почему же она не разведется с Гаем и не выйдет за Уина замуж? Или, по крайней мере, не станет с ним жить?

— Потому что для других жизнь совсем не такая простая штука, как для тебя, Сьюэллен. У тебя всегда все было просто и понятно. Ты принадлежишь к немногим счастливчикам. Между прочим, а где мои племянники? Они скоро придут? Мне бы хотелось увидеть их.

— Ах уж эти детки! Они редко бывают дома. Пока они маленькие и ты привязана к дому, то, кажется, отдала бы все на свете за несколько свободных часов. А когда они вырастают и больше проводят времени со своими друзьями, чем с тобой, тебе ужасно не хватает их общества. Пити постоянно пропадает на репетициях оркестра, а Бекки — на уроках Закона Божьего.

— Закона Божьего? Какого закона? — Мы с Сьюэллен никогда не были особенно религиозными и редко ходили в церковь.

— Бекки собирается обратиться в иудаизм. Она сама того хочет.

— Сначала эта еврейская кухня, теперь Бекки собирается… Вы что, все собрались принять иудаизм?

Наверное, мои слова прозвучали нахально, слишком нахально, потому что Сьюэллен рассердилась.

— Никто не говорит, что я собираюсь принять иудаизм. Бекки выбрала для себя эту религию, и она сама так решила. И что в этом плохого? Что плохого в том, если и мы с Пити тоже примем эту веру? Хорошо, когда все в семье одной веры, и не имеет никакого значения, что это за вера. Лично я считаю, что для ребенка намного лучше ходить в религиозную школу, чем слоняться по Голливудскому бульвару, накачиваясь наркотиками.

В этом была вся Сьюэллен. Никаких полутонов. Черное и белое. Ей все было ясно в жизни. А у меня все так туманно. Я даже не могла понять, хочу ли в понедельник опять пойти в приемную Гэвина. Не стало ли это место слишком опасным?

Когда я приехала домой, то выяснила, что к ужину у меня больше народу, чем я рассчитывала. Меган привела свою подругу Фоун, которая тут же позвонила матери и попросила разрешения не только поужинать с нами, но и остаться на ночь. Ее мать великодушно согласилась. А Митч привел домой своего друга Хайана. Ему тоже разрешили остаться поужинать, но, к сожалению (смотря чьему), разрешения на то, чтобы переночевать у нас, он не получил.

В честь Фоун, Дженни и Хайана Ли приготовила тефтели с макаронами — не самое мое любимое блюдо — и накрыла стол в комнате, где мы обычно завтракали, приготовив тарелку и для меня.

— Ли, я буду ужинать в другом месте.

— Нет, вы никуда не пойдете. — Я молча ждала, чтобы Ли продолжила, поскольку, как я поняла, она что-то хотела сказать. — Звонил мистер Кинг. Вы с ним никуда сегодня ужинать не идете. Все отменяется. — Она полезла в карман и вытащила оттуда смятый кусочек бумажки. — Он сказал, что вы встретитесь с ним на простреле. В девять часов.

Я с недоумением посмотрела на нее. Простреле? Ах, наверное, на просмотре. Ну конечно же. Мы должны были встретиться с Даннами, поужинать с ними, а затем пойти на просмотр на площадку МГМ.

— Но здесь очень маленький стол, Ли. Мы просто не поместимся. Почему мы не ужинаем в столовой?

— Зачем? — возмущенно спросила она. — Чтобы они роняли макароны на тот красивый ковер? Вы этого хотите?

(Да, Ли, ты — мудрая женщина. Ты сразу видишь, когда женщина стремится к саморазрушению).

Я положила себе творога и присела с ребятами.

— А почему вы не едите тефтели с макаронами? — сердито поинтересовалась Ли. — Это не еда.

— Я на диете. А почему вы не пододвинете еще один стул и сами не поедите макарон? — спросила я ее.

Она крутилась вокруг стола, подтирая, подкладывая еще гарниру и следя за порядком за столом.

— Я уже ела.

Никто никогда не видел, чтобы Ли ела что-нибудь существенное. Я подозревала, что пока ее никто не видел, она беспрерывно поглощала сладости. Она имела на это право. В ее возрасте она имела право делать то, что хочется.

Митч и Хайан попытались положить себе большую часть содержимого миски с тефтелями.

— Эй, вы там, — обратилась я к Митчеллу. — Не будьте поросятами. Оставьте другим хоть немного.

— У нас растущие организмы, — отозвался Митч, выпендриваясь перед своим приятелем. — Нам нужно больше мяса, чем девчонкам. — И они с Хайаном громко загоготали.

— Хам, — отрезала Меган.

— Мне кажется, это тоже не очень-то вежливое слово, — заметила я.

— Я тоже растущий организм, — вмешался Мэтти и встал на стул, чтобы взять себе еще одну тефтельку.

О Господи, подумала я, и этот тоже считает себя мужчиной. Ли, шлепнув Мэтти по попке, усадила его и пустила миску с тефтелями по кругу. Микки схватил тефтелину руками, и Ли шлепнула его по пальцам. Меган опять пробормотала: «Хам», я сказала: «Микки, возьми вилку» и подумала, что, вместо того чтобы решать вопрос о том, стоит ли продолжать отношения с Гэвином, мне бы следовало сидеть дома и учить детей, как вести себя за столом.

— Оставь его в покое, — сказал Митч. — Мужчина должен есть как мужчина, — и они с Хайаном опять разразились хохотом.

Митчелл явно решил сегодня относиться к женщинам свысока. Я взъерошила его темно-рыжие волосы.

— Эй, поосторожнее. Здесь все равны, все взаимно вежливы и все получают равную порцию тефтелей. Ясно?

Меган и Фоун взглянули на Митчелла и Хайана с превосходством и даже с некоторым презрением.

— Мама, представляешь, что вытворяют мальчишки в школьном буфете? Они кидаются едой. А им уже четырнадцать-пятнадцать. Ты можешь себе представить?

— Ужасно странное поведение, — засмеялась я.

Дженни старательно прожевала свой кусок, затем проглотила и только тогда заговорила:

— Манеры мальчишек просто ужасные, вы согласны, миссис Кинг?

Я с трудом сдержала улыбку. Сегодня не только мальчики решили смотреть свысока на противоположный пол.

— У тебя, Дженни, очень хорошие манеры. Надеюсь, что мальчики за этим столом смогут у тебя кое-чему поучиться. — Она просто расцвела от удовольствия.

Ли подложила Микки еще немного горошка. Он стал его сталкивать — сначала с тарелки, затем со стола на пол, — потом взглянул на старшего брата, ища одобрения своим действиям. Я уже было сама собралась шлепнуть его по руке, но Ли пробормотала:

— И она еще хочет, чтобы эти поросята ели в столовой.

В эту минуту зазвонил телефон. «Она», как меня окрестила Ли, вскочила и бросилась к аппарату, чтобы опередить Меган. Однако, я пошла на кухню, поскольку в малой столовой было слишком шумно.

Это был Гэвин! Я впервые слышала его голос по телефону и испытала какое-то странное чувство — как будто у меня внутри затрепетала целая стайка бабочек. Рассердившись на этих бабочек, я резко произнесла:

— Не надо звонить сюда.

— Почему? Врач может позвонить своей пациентке, — возразил он.

— Вы звоните мне насчет нашей следующей встречи, доктор? По-моему, вы назначили ее на понедельник…

— Я говорю из дома, — сказал он. — Вы одни? Вы можете со мной говорить?

— В настоящую минуту, да, — осторожно ответила я. — Но вообще-то нет. В чем дело? Что вы хотите?

— Как нелюбезно! Я просто хотел узнать, как ваши дела.

— Мы ужинаем. Дети и я, и друзья моих детей. И еще Ли.

— Я сегодня весь вечер буду дома. Вы не могли бы прийти, когда поужинаете?

— Нет.

— Я буду ждать.

Как быстро мужчины адаптируются, подумала я. Как легко их засасывает болото. Еще несколько дней назад Гэвин переживал, что завязал роман с замужней пациенткой, а теперь звонит мне домой и настаивает на том, чтобы я бросила семью, семейный очаг и помчалась к нему.

— Нет. Я не могу… Мне сегодня надо быть на просмотре. В девять часов. Там я встречаюсь с мужем.

Он ответил не сразу. Очевидно слово «муж» немного охладило его. Но затем он произнес:

— Приходите на часок перед просмотром.

И сразу же повесил трубку. Да, похоже, Гэвин довольно быстро расстается со своими этическими принципами. Меня это обрадовало. Человек, у которого есть идеалы, слишком хорош, слишком совершенен и уязвим. И делал слишком уязвимой саму меня. И это все вело к решению, а я уже приняла решение. Однако, оно не имело ни малейшего отношения к доктору Гэвину Роту.

Затем я задумалась о его квартире. Я сказала ему, что не приду, но сомневалась, что он мне поверил. Я не спросила у него адреса, я его уже знала. Я записала его на случай, если доктор мне срочно понадобится.

Ну конечно же, если я отправлюсь к нему, то у нас найдется о чем побеседовать. Он все же был психиатром, и мне было бы интересно поговорить с ним о некоторых проблемах, поскольку я уже не могла обсуждать свои проблемы с мужем, такие, например, как проблемы переходного возраста моих мальчиков. Нужно ли подавлять или же, наоборот, поощрять их восприятие себя мужчинами? И почему это так получается, что у Сьюэллен все в жизнь просто и понятно, а у меня все идет кувырком?

Отвлекшись на свои мысли, я не прислушивалась к разговору за столом. Ли пошла в кухню принести из холодильника мороженое, и неожиданно для меня донеслось, как Митч говорит своим слушателям:

— …И тут я ему как врежу! — и все засмеялись, даже Меган и Фоун.

— Вот прекрасно, Митчелл, — сказала я, хотя и не слышала начала его истории. — Лучший способ решить все споры.

Ли принесла поднос с мороженым, и я помогла ей раздать вазочки. Затем подняла голову и увидела, что в дверях стоит Тодд. В холле позади него было темно, в полутьме он показался мне прежним Тоддом, и сердце мое сжалось. Похоже, что в последнее время у меня проблемы с внутренними органами. Все время что-то трепыхается, сжимается или замирает.

Я быстро заморгала, чтобы увидеть его таким, каким он стал теперь. Вообще-то он не так уж и изменился. Темно-рыжие волосы слегка поседели и были более тщательно причесаны. Загар теперь стал постоянным, а еще мой муж носил костюмы. Да, и еще его улыбка. Теперь она казалась явно принужденной, хотя раньше была такой же естественной, как утреннее солнышко.

И что это он здесь делает? Ведь он где-то занят. А в девять должен быть на просмотре.

— Сюрприз! — закричала я ради детей. — Посмотрите, кто пришел ужинать! — И только Ли, бросившая на меня мрачный, сердитый взгляд, должно быть, почувствовала ядовитые нотки в моих приветливых словах. — Так жаль, что ты опоздал. Все тефтели съедены.

— Да, папа, — согласился Митч. — Здесь, если не успеешь, то останешься голодным.

Тодд положил руку Митчеллу на плечо и сказал:

— Бьюсь об заклад, что, если я пойду наверх переодеться, то к тому времени, как спущусь сюда, Ли найдет что-нибудь и для меня. Правда, ребята?

— Да, папа.

— Обязательно.

— Конечно найдет, папа!

— А ты как считаешь, Дженни? — спросил он маленькую дочку Кэсси, касаясь ее подбородка.

— Да, конечно, мистер Кинг, она вам что-нибудь найдет.

(Старый обаяшка Тодд).

Ли исчезла в кухне, стараясь угодить этому обаяшке.

— Решил отменить свою деловую встречу, из-за этого пришлось отменить и наш ужин, — виновато улыбнулся он мне. — И на просмотр тоже не пойду. Если видел один просмотр, то, значит, видел все. — Наша старая семейная шутка. Я равнодушно посмотрела на него. Так равнодушно, как только могла. — Я подумал, что мы, для разнообразия проведем этот вечер все вместе — ты, я и дети. — Я по-прежнему молчала, и он обратился к детям: — Ладно. Сейчас вернусь.

К тому времени, как он спустился, переодевшись в белый джемпер и джинсы, Ли уже приготовила антрекот с жареной картошкой. Да, для Тодда она все-таки решилась включить микроволновую печь!

— Ну и ну, — произнес Митч, уставившись на мясо. — Нам дали только тефтели с макаронами. Везет тебе.

— Конечно везет! — согласился Тодд, поливая мясо кетчупом. Он посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся, но я не ответила на его улыбку. — И кто будет играть со мной в летающие тарелки, когда я поужинаю?

— Я!

— И я!

— И я, папа!

— А ты, Меган? А ты Фоун? Вы разве не хотите поиграть?

Меган и Фоун обменялись взглядами, затем кивнули друг другу. Они окажут ему такую честь.

— Конечно, папа, мы тоже будем играть.

— А как же мы будем играть на улице, мистер Кинг? — с беспокойством в голосе спросила Дженни. — Уже темно.

— Сейчас сделаем так, Дженни, чтобы стало светло, чтобы мы могли поиграть. — Он пошел в кухню, где располагались распределительные электрощиты. И спустя секунду через стеклянные двери мы увидели, как на улице зажегся свет. Он вернулся и сел. — Ну что, Дженни, разве я не волшебник? Разве я не сделал так, чтобы ночью стало светло?

Дженни довольно засмеялась:

— Да, мистер Кинг.

(О да, мистер Волшебник. Изображаешь из себя Бога?) Но все же я не могла не помнить о том, что когда-то тоже считала его волшебником.

— А как ты, Баффи Энн? — спросил меня Тодд, разрезая мясо. — Ты будешь с нами играть в тарелки? Эй, ребята, вы хотите, чтобы мамочка поиграла с нами?

Они все завопили в ответ, соглашаясь с ним, однако я заметила, что здесь они не проявили такого энтузиазма. Очевидно, я вызывала у них меньше энтузиазма, чем хозяин дома.

— Я бы с удовольствием, — ответила я. — Но у меня встреча. Сегодня собирается комиссия по приобретениям в музей. Я собиралась пойти туда перед просмотром, — добавила я, хотя мы с Тоддом оба знали, что еще пару часов тому назад намеревались пообедать с Даннами, а затем пойти на просмотр.

Тодд спокойно посмотрел на меня.

— Может, пропустишь? Я собирался после того, как мы поиграем, почитать что-нибудь перед сном Дженни, Микки и Мэтти, а затем вместе с остальными сесть поиграть в «монополию».

Ох, и хитрый же, заговорил о том, чтобы почитать малышам перед сном, чтобы они не возмущались из-за того, что им не предлагают играть в «монополию». Но здесь он немного ошибся. Старшие ребята с большим удовольствием поиграли бы в видеоигры.

— Нет, — решительно произнесла я. — Не могу пропустить собрание. Но, может, вместо меня с вами поиграет Ли? Вы как, Ли?

Как и можно было ожидать, Ли бросила на меня один из своих сердитых и мрачных взглядов.

Даже садясь в машину, я еще не была уверена, что поеду к Гэвину. Для меня было важно просто уехать из дома, чтобы заставить Тодда поломать голову, куда я на самом деле поехала.

Я свернула на восток, в сторону бульвара Сансет, и ехала безо всякой цели, пока не оказалась в Голливуде. Затем повернула и поехала по Сансету на запад, стараясь принять какое-нибудь решение. Во всяком случае, посетить Гэвина в его квартире было гораздо серьезнее, чем соблазнить в его кабинете. Это уже поступок, и он мог иметь далеко идущие последствия. Я это понимала, и уж если я к нему приеду, то он тоже это поймет, и для нас не будет пути назад.

Неожиданно для себя я оказалась на углу Беверли-Гленн и решилась — свернула налево, пересекла правый ряд, подрезав серебристый «ягуар». Когда молодой человек, сидевший в машине, высунулся из окна и назвал меня шлюхой, я не могла с ним не согласиться. Я мчалась в сторону бульвара Уилшир. Чем скорее это произойдет, тем лучше.

Я оставила машину в подземном гараже и на лифте поднялась в вестибюль.

— К доктору Роту, — сказала я швейцару.

— Как мне доложить о вас, мадам?

(О Господи! Это, действительно, был решающий шаг). Неужели Гэвин не понимал, что я не хотела афишировать свое появление здесь? Почему он не оставил распоряжения, чтобы меня просто сразу же пропустили к нему?

— Мата Хари, — брякнула я.

Человек поднял трубку переговорного устройства.

— Сэр, к вам миссис Мата Хари. — Он слушал, что ему говорят на другом конце провода. — Доктор Рот просит вас подняться. Лифт справа. Квартира 1106.

Я разозлилась, что он не ждет меня у двери лифта. Я огляделась, чтобы найти дверь квартиры 1106. Теперь мне надо искать его квартиру, звонить в дверь, ждать, пока он откроет, как обыкновенный голливудский бабник.

Когда он наконец отворил дверь, меня поразил его вид. Он был в джинсах, босиком, грудь, покрытая курчавой светлой порослью, обнажена. Я не знала, что именно ожидала увидеть, но не столь… неформальный вид. В этом было что-то чересчур… интимное.

— Почему же это вы так плохо подготовились? — спросила я ворчливо. — Мне что, действительно надо было проходить допрос там, внизу?

Он улыбнулся своей обаятельной улыбкой Роберта Редфорда.

— У вас все получилось очень хорошо.

Он был ужасно симпатичный молодой человек, даже красивей Тодда, подумала я с раздражением. И моложе на несколько лет. Я представила, что Клео сказала бы на это: «О, отлично. В этом году модно, чтобы мужчина был моложе тебя», и почувствовала еще большее раздражение… Я оглядела погруженную в полумрак комнату. Она была прекрасно, даже роскошно обставлена, однако, в ней было что-то казенное, и похожее на его кабинет: тоже сочетание коричневого, бежевого, отделка из мореного дерева. Однако здесь было немного по-другому, как-то теплее… Даже чересчур тепло. Я почувствовала, как начинаю потеть. Я чувствовала, что даже между ног кожа стала влажной.

Я подошла к двери и заглянула в спальню. Все было отделано мягкой серой тканью.

— Работа дизайнера? — спросила я чуть охрипшим голосом, стараясь начать непринужденный разговор.

Он виновато махнул рукой:

— Здесь так и было. — Затем: — Ты сегодня очень красивая.

Он раньше никогда не говорил мне, что я красива. Мне стало не по себе.

На мне был сшитый на заказ английский костюм и высокие, до колен, сапоги вишневого цвета. Защитные доспехи? Возможно. Но вот я пришла, пришла в эту квартиру, чувствуя, как кровь прилила к голове. Мне не надо было приходить. Это была чудовищная ошибка. Мной владела страшная напряженность… Комната была слишком темной, слишком душной. И он стоял напротив меня, слишком близко, от него исходило тепло. Клео сказала бы: «Слишком жаркий, слишком притягательный».

Однако он не делал ни малейшей попытки коснуться меня, хотя мне этого хотелось, все мое тело жаждало этого. Мне хотелось, чтобы он подошел ко мне, обнял, стал бы ласкать мою грудь. Мне стало бы легче дышать. Когда он стоял вот так, глядя на меня с благоговением и страстью, но не касаясь меня, вся атмосфера комнаты была красноречивей всяких слов.

Наконец он произнес, как бы вспомнив о приличиях:

— Может, хочешь что-нибудь выпить?

Я покачала головой, не в состоянии произнести ни слова. И тогда он подошел ко мне и, не касаясь меня руками, зарылся лицом в вырез моей блузки. Я непроизвольно застонала. Колени мои задрожали, начали подгибаться, и он крепко схватил меня и прижал к себе.

Он взял меня на руки и отнес в спальню, где стал раздевать. Глаза мои были закрыты, и я ничего не видела. Я только чувствовала его руки, раздевающие меня, его губы, целующие мою грудь, я слышала его шепот: «Ты так прекрасна», а затем я почувствовала, как он поцеловал меня, я почувствовала вкус его языка, а затем где-то внутри меня зародились какие-то неведомые силы, они начали расти, расти, пока не лопнули оглушительным взрывом, и я застонала и широко открыла глаза. Именно сейчас я впервые изменила Тодду Кингу, а все то, что было раньше — в приемной доктора, — все это до настоящего момента не имело ни малейшего значения.

Я покидала его с нежеланием, с большим нежеланием, чем мне бы хотелось. Я отправилась домой, вспоминая торт, который мне в этот день показала Сьюэллен — торт с надписью «Я люблю тебя, Говард». Однажды, в той крохотной квартирке, рядом с университетским городком я испекла торт для Тодда. В той старой неисправной духовке торт получился неудачным — снизу подгорел, сверху — получилась какая-то вмятина. Я готовила его по какому-то случаю. Я попыталась вспомнить, что это был за случай, но так и не вспомнила — все было так давно.

 

86

Суббота прошла без особых событий, а веселым и солнечным воскресным днем к дому подкатили на своем микроавтобусе, который Сьюэллен иногда использовала для доставки своих обедов, Говард и Бекки и, прихватив Тодда, Микки, Мэтти, Митчелла, Хайана и Дженни, отправились в Диснейленд. В самую последнюю минуту Меган и Фоун, появившиеся в доме незадолго до этого, снисходительно позволили уговорить себя поехать со всеми. Говард сказал, что Сьюэллен работает, а Пити репетирует со своим оркестром, и попытался уговорить поехать и меня, однако я отказалась, заявив, что, поскольку не общалась с Кэсси, хочу быть дома, чтобы встретить ее, когда она заедет к нам после выходных.

Очевидно дела на студии шли неплохо, подумала я, если Тодд с Говардом могут так спокойно отправиться развлекаться в воскресенье. Обычно Тодд проводил по крайней мере одну половину воскресенья, просматривая отснятый за неделю материал, а вторую половину дня совещался с Лео и монтажерами.

Я отвезла Ли в церковь, вернулась домой, бесцельно побродила по дому, размышляя, идти ли к Гэвину на следующий день, как было назначено, и села ждать Кэсси.

Ли вернулась из церкви на такси. Я всегда просила ее звонить мне, чтобы заехать за ней, но она не желала этого делать, и я уже давно перестала с ней спорить на эту тему.

Наверное, это хорошо, подумала я, что Кэсси не звонила. Возможно, это означает, что они с Уином так счастливы, что она просто забыла позвонить.

К концу дня я уже совершенно извелась, терзаемая сомнениями относительно завтрашнего посещения этого замечательного врача, а также размышлениями о Кэсси с Уином и о том, что там у них произошло. Меня раздражали осуждающие и подозрительные взгляды Ли, которыми она сопровождала мое нервное хождение по дому.

Наконец Кэсси приехала, и я была страшно разочарована, когда увидела, что она одна. Я-то надеялась, что она вернется победительницей, таща за собой на веревочке Уина. Но ошиблась. Выглядела она ужасно. Она сказала, что сидела за рулем с самого рассвета.

— Ну? — почти закричала я, сгорая от желания услышать отчет о поездке.

— Я так и не видела Уина.

— О…

— Его там не было. На выходные он поехал в Тахоу. Так мне сказала его домработница.

— Почему же ты не подождала его возвращения?

— Ну да. Я сначала так и хотела. Из Паоло-Альто я отправилась в Сан-Франциско и остановилась в гостинице. Я решила, что вернусь в Паоло-Альто в воскресенье вечером. Но вчера вечером подумала, что, возможно, он поехал в Тахоу не один, поэтому сегодня рано утром села в машину — и вот я здесь.

— А вдруг он поехал один? Он также мог поехать с другим мужчиной. С другом. С приятелем. Порыбачить или еще что-нибудь. Он мог и с женщиной поехать. Ну и что из того? Ты же не думаешь, что он живет монахом?

— Пожалуй, я просто испугалась. Я побоялась узнать правду, если у него что-то серьезное. Если у него что-то серьезное, я не могу его винить. — Она покачала головой. — Я приготовила ему не очень-то уютное ложе и не могу винить его в том, что он не желает ложиться на него со мной.

Я была так сильно разочарована, что мне хотелось плакать. Но я была слишком измучена, поэтому сил для слез не хватало. И как можно спорить с женщиной, которая так сильно боится убедиться в том, что ей придется отказаться от мысли о примирении, от своей мечты — навсегда?

Она отправилась домой. Я завезу Дженни, когда та вернется из Диснейленда. И я приняла решение пойти завтра к Гэвину, что бы ни случилось. Я не буду такой, как Кэсси. Я не стану упускать своего!

Вечером вся компания вернулась домой. Неожиданно Ли заявила, что плохо себя чувствует, и пошла прилечь. Насчет ее внезапного недомогания у меня были кое-какие подозрения. Я была убеждена, что оно имело отношение к моему завтрашнему посещению врача. Я думала, что в темных закоулках своего подсознания она связывала мои еженедельные посещения врача с той атмосферой неблагополучия, которую ощущала в доме, даже и не заглядывая ночью в нашу спальню. Я всегда подозревала, что Ли — ведьма.

 

87

Я старалась не дышать, спускаясь на цыпочках по лестнице в семь утра следующего дня. Если Ли чувствует себя лучше и хлопочет возле детей и Тодда, я прошмыгну опять наверх и проваляюсь в кровати, пока не уйдет Тодд. Мне не хотелось смотреть, как он, по своему обыкновению, будет возиться с детьми: поддразнивать Меган, слушать истории мальчиков, помогать Микки справиться с кашей, рядом будет стоять улыбающаяся Ли — потом в течение всего дня улыбка больше так и не появится на ее лице. Очень славная обстановка, слишком славная для меня.

Я молила Бога, чтобы Ли уже встала и готовила оладьи или гренки. Если она встала и хорошо себя чувствует, то я смогу пойти на прием к Гэвину. А если нет, то мне придется остаться дома, дождаться, пока из садика вернется Мэтти, а из школы — Микки, придется самой ухаживать за Ли. Даже если бы я смогла договориться с Бесс, женщиной, приходящей убираться по средам, прийти сегодня, то вряд ли смогла бы попросить ее ухаживать за Ли, которая вполне может огреть ее настольной лампой, если та приблизится к ее кровати. А мне просто необходимо было видеть Гэвина. Потребность видеть его просто снедала меня.

Я прислушалась внизу у дверей малой столовой. Да, все в порядке. Ли встала и заставляет Митчелла есть яичницу, а он требует колбасы. Тодд ее поддерживает. Меган капризничает и клянчит, чтобы ее подвезли на машине, а Тодд говорит ей, что, если будет ее ждать, то опоздает. Это был бесконечный разговор, длившийся изо дня в день уже не один год. Каждое утро Тодд, любивший приходить на работу пораньше, предупреждал Меган, что не будет ее ждать, чтобы она ехала на школьном автобусе, и каждый — или почти каждый день — он ее ждал. Это было чем-то вроде игры.

Я повернулась и поднялась по лестнице, благодаря судьбу за то, что Ли восстала со своего одра. Сегодня пойду на прием к Гэвину в новом платье — красное платье китайского шелка, с разрезами до середины бедра, с вышитым золотом воротником. Я представляла, как восхищенно будет смотреть на меня Гэвин. Я думала только об этом, чтобы не думать о той уютной утренней болтовне, которая в данный момент звучала в малой столовой.

В половине десятого, когда я принимала ванну, раздался телефонный звонок. Я сняла трубку, зная, что Ли этого не сделает, по крайней мере до тех пор, пока он не прозвенит раз двенадцать.

Это была секретарша Гэвина Розмари.

— Баффи, — сказала она. (Баффи!) — Я звоню для того, чтобы сообщить, что ваш визит к доктору сегодня отменяется.

— И когда мне теперь приходить?

— Доктор Рот ничего не сказал о том, чтобы записать вас на друге время.

Интересно эта торжествующая нотка в ее голосе мне только послышалась?

— Соедините меня с доктором.

— Простите, Баффи, его нет на месте.

— Но он должен быть. У него сейчас приемные часы.

— Срочный вызов.

— А где он? Мне необходимо с ним поговорить.

— Простите, Баффи, — весело ответила она. — Но я не могу с ним связаться. Если он позвонит, я передам ему, что вы звонили.

Но до одиннадцати он так и не позвонил, и я опять набрала номер телефона его приемной.

— Это мисс Кинг. Мне нужно с ним поговорить.

— Мне очень жаль, Баффи. Доктор Рот сейчас принимает посетителя. Вы же знаете, что мне нельзя его беспокоить, когда он работает с пациентом, — злорадно произнесла она.

— Вы ему передали, что я звонила?

— Ну разумеется. Я уверена, что он позвонит вам попозже, — ехидно добавила она.

Было ясно, что в этом городе Ли является не единственной ведьмой.

Интересно, что у него на уме, спросила я себя. Какую игру он со мной ведет? Мне он казался таким невинным, таким простодушным. Но теперь он чего-то добивался, вел какие-то странные игры. Хочет, чтобы его завоевывали? Неужели он способен на такую глупость? А может, еще что-нибудь?

Я опять позвонила ему.

— Передайте доктору Роту, что мне необходимо с ним поговорить. Скажите ему, что у меня нервный срыв и у меня серьезные намерения что-нибудь сделать с собой.

Она попросила меня подождать, а затем, вернувшись через несколько минут, передала:

— Доктор говорит, что позвонит вам через двадцать минут. Он просит вас постараться немного повременить. Он предлагает вам выпить стакан холодной воды и задержать дыхание на десять секунд.

Он позвонил ровно через десять минут.

— Почему вы отменили мой визит? — потребовала я объяснения.

— Я объясню попозже — сегодня вечером. В моей квартире. И, пожалуйста, перестаньте звонить в мою приемную каждые пять минут. Вы сбиваете весь график.

— Я должна прийти к вам на прием! Я не могу являться к вам на квартиру. Почему я не могу прийти на прием.

— Нельзя. Я его отменил. Я назначаю вам прием сегодня в восемь у меня дома. Буду вас ждать и тогда все объясню.

— Я не могу прийти.

— Ну, в таком случае я не в состоянии что-либо вам объяснить.

— Я предупреждаю. Я сейчас приму двадцать две таблетки валиума и запью стаканом водки.

— Не говорите глупостей. Они плохо сочетаются. Буду вас ждать.

Тодд сегодня не ужинал дома. Он позвонил и сказал, что Гай Саварез устроил скандал, и во время съемок возникли сложности.

— Что за скандал? Где? Что случилось? — спрашивала я, разозленная тем, что ничего не знаю и мне ничего не говорят.

— Расскажу сегодня вечером. Когда приду домой.

Он что, считал, что я должна сидеть дома и ждать? Что бы там ни было, все это можно было предвидеть. Сначала Сюзанна, затем Бо. Теперь настала очередь Гая выступить на сцену, чтобы проверить, как они доберутся до конца съемок, которые должны продлиться еще пару месяцев.

Я вытащила свой дневник и сделала запись. Однако мысли мои были о другом. Я думала о решающей встрече с Гэвином в его квартире. Я не могла больше туда пойти. Я уже решила. Я опять нуждалась в атмосфере приемной, этой безликой медицинской кушетке. Иначе я просто утону в сумрачном уюте его серой задрапированной спальни, просто погибну там. Но сегодня я должна была пойти еще раз, один только раз, чтобы выслушать его объяснения относительно отмены моего визита. Хотя я уже кое-что подозревала на этот счет.

К ужину Митч опять пригласил своего друга Хайана. Мне казалось, что это уже некоторый перебор, тем более, что сам Митч считал себя обязанным устраивать для своего друга настоящие приемы.

— У вас был очень вкусный ужин на той неделе, миссис Кинг, но сегодня мне понравилось еще больше. Я очень люблю тефтели с макаронами, но антрекоты с пюре просто обожаю. Особенно пюре! — И он довольно похлопал себя по животу.

— Хайан, мы просто счастливы, — протянула Меган.

Я бросила на нее предупреждающий взгляд и сказала:

— Хайан, тебе надо поблагодарить Ли. Это она приготовила пюре.

После ужина я объявила Ли, что поеду на демонстрацию мод в «Сенчури Плаза». Затем, чувствуя, что необходимо дать какое-то объяснение, добавила:

— Это благотворительное мероприятие, вы знаете. Это в пользу… — Но она меня не слушала. Она бросила на меня один из своих взглядов и отвернулась, и я подумала, догадывается ли она, что под моим красным платье из китайского шелка у меня надето красное кружевное белье. Когда она потерла себе поясницу и издала стон, я подумала: «Боже, она, конечно же, знает это». Это уже было чересчур, мне надоели ее выходки. — Если вы себя плохо чувствуете, то ложитесь в постель, — обрезала я. — Я попрошу Меган все убрать и заглядывать к вам, на случай, если вам что-нибудь понадобится.

Она тут же выпрямилась.

— Ничего вы своей Меган не скажете.

Теперь я не могла понять, почему это Меган стала «своей Меган».

Его ясные синие глаза смотрели мне прямо в лицо.

— Я хотел, чтобы вы все хорошенько поняли. Если вы приходите сюда, а не в мой кабинет, то вам легче разобраться в своих истинных чувствах.

— Да? И каковы мои истинные чувства?

Он дотронулся пальцем до кончика моего носа.

— А вот это мы как раз и выясним. Мне кажется, что у вас огромное желание наставить мужу рога. Но это нужно вам. Как мужчина, я мог бы проявить некоторую слабость и глупость, чтобы помочь вам в этом, но как врач, не могу заниматься с вами любовью, притворяясь, будто провожу сеанс лечения. И, уж конечно, никак не могу брать за свою двойную игру деньги вашего мужа. Наши взаимоотношения как врача и пациентки не могут продолжаться, и вам больше нельзя приходить ко мне в кабинет. Вот здесь, — он обвел рукой комнату, — я всего лишь мужчина. И здесь вам придется ответить мне, мужчине. Так что у вас есть немного времени подумать и сказать, почему вы пришли сюда. Из-за меня? Или вам просто хочется наставить рога мужу? Я хочу вас предупредить. Как мужчина я хочу любить вас, но не желаю, чтобы меня просто использовали. Каждому хочется, чтобы его любили за его достоинства. Это основа отношений.

(Любовь? Кто говорит о любви? Меньше всего на свете я думаю о любви. Я ею сыта по горло. В моем сердце больше не осталось для нее места).

Он говорил так искренне, так серьезно. Он был врачом, врачом, лечившим голову. Но почему же он не понимал, что все гораздо сложнее, что все не так просто?

— Так значит, вы все-таки хотите меня лечить? Вы хотите, чтобы я приходила сюда, чтобы вы могли привести в порядок мою голову, чтобы я могла разобраться в своих чувствах? — Голос мой звучал холодно и насмешливо. — Значит, если я правильно понимаю, вы не желаете заниматься со мной любовью до этого? Пока я в себе не разберусь?

Он вспыхнул. У него был вид невинного искреннего мальчишки.

— Я очень хочу любить вас, — ответил он слегка охрипшим голосом. — Мне бы хотелось не испытывать этого желания. Я бы хотел, чтобы у меня хватило сил посоветовать вам обратиться к другому врачу, отказаться видеть вас вообще.

— Ну и почему же вы этого не делаете? — поинтересовалась я, хотя понимала, что не надо было бы задавать этот вопрос, зная, что услышу невыносимый для себя ответ, неприемлемый ответ. Вместо того чтобы задавать этот вопрос, мне следовало бы просто выйти отсюда. Уйти, пока не поздно. — Так почему же вы этого не делаете? — повторила я.

— Потому что люблю вас, Баффи Энн.

(Я люблю тебя, Баффи Энн).

И место было не то, и время было не то, и сам человек был абсолютно не тот, но… Но разве могут эти слова когда-либо быть не теми словами?

Он снял с меня мое красное платье и кружевное красное белье.

Он покрывал поцелуями все мое тело… пальцы ног… шею… грудь… бедра. Да, все мое тело, каждый кусочек. (Если ты будешь это делать, я стану извиваться от твоих ласк и вздыхать, и постанывать, и изгибаться, и ласкать тебя, но буду ли я любить тебя? Хочу ли я любить тебя? Могу ли я любить тебя?)

Я зарылась пальцами в его светлые волосы и прижимала к себе, пока мое тело отвечало на его ласки и чувства не достигли своего апогея. Я все время пыталась вспомнить строчку из стихотворения, прочитанного давным-давно, но мне это никак не удавалось. Там было что-то вроде: «Люби меня не за светлые волосы, а за мою душу…»

Ведя машину по темным улицам, я думала не о светлых волосах, а о темно-рыжих. Меня охватило такое страстное желание, что я вынуждена была остановиться у обочины.

 

88

Тодд ждал меня у дверей, лицо его было совершенно белым. Бледная Ли стояла позади него в своем старом красном халате. Что-то случилось! Что-то ужасное… Что-то с детьми! Что-то произошло с детьми, пока их мамаша шлялась как мартовская кошка.

Тодд протянул мне руку.

— Все нормально, — сказал он быстро. — Это Пити. Но все обошлось. Он попал в катастрофу. На бульваре Сансет столкнулся с другой машиной.

— Но ведь у Пити нет машины, — невпопад заметила я, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Вел машину его приятель Эдди, — объяснил Тодд.

— Он сильно пострадал?

— У него сотрясение мозга, но говорят, ничего страшного.

— Где он?

— В Университетской больнице. Я был там, затем отвез Сьюэллен домой. Она захотела вернуться к Бекки. Говард все еще там.

И только тут я заметила, как он обнимает меня за плечи, как бы стараясь успокоить.

— Ты что-то скрываешь от меня?

— Они были пьяны. Пити и Эдди. И кроме того, имеются признаки того, что принимали наркотики…

— О Господи! А Сьюэллен?

Я вывернулась из его рук и бросилась назад к машине.

— Куда ты? Уже очень поздно…

— Я должна поехать к Сьюэллен!

— Я поеду с тобой.

— Не надо, — не согласилась я, взглянув на Ли, которая показалась мне совсем старенькой и очень худенькой. Она сильно переживала из-за этого происшествия. Я знала, что она очень любит и очень уважает Сьюэллен. — Останься здесь с детьми и Ли.

Сьюэллен отворила дверь. У нее было каменное лицо.

— Я так и думала, что это ты. — Сьюэллен, которая плакала, когда убили Джона Кеннеди и его брата, и Мартина Лютера Кинга, и Джона Леннона, и Натали Вуд, теперь смотрела на меня совершенно сухими глазами, теперь, когда ее родной сын лежал в больнице с сотрясением мозга. Я чувствовала, что так не должно быть. Я обняла ее. Я плакала. — Все в порядке, — успокоила она меня. — Врачи говорят, что все обойдется.

Мы прошли на кухню, чтобы выпить кофе.

— А как его приятель, Эдди? — спросила я.

— Практически не пострадал. Небольшой кровоподтек.

— Ну, слава Богу! А та, другая машина? Там кто-нибудь пострадал?

— Там был только один человек. Шестнадцатилетняя девушка — она сидела за рулем. У нее множество переломов. Возможно, ей целый год придется провести в больнице.

— Ой, бедняжка. Слава Богу, что не погибла.

— Она была в сильном наркотическом опьянении — «ангельская пыль».

— О… — «Ангельская пыль». Такое красивое название для смертоносной дряни.

— Она была в сильном наркотическом опьянении, мой сын и его приятель были не только пьяны, но и одурманены. Все трое — ни один из них не старше шестнадцати — с ядом в крови и ядом в голове, сидели за рулем машин. Питер и Эдди возвращались из Венис, где они, по всей вероятности, купили еще бутылку, поскольку им, очевидно, не хватило выпитого.

— Откуда ты это знаешь?

— Полиция выпытала у Эдди.

— А где Эдди?

— Родители увезли его домой. На нем нет ни царапины. Они, его родители, только что подарили ему эту машину на день рождения. Ну что можно сказать о людях, которые дарят машины детям, вытворяющим за рулем Бог знает что!

— Да ладно, Сьюэллен, не думай об этом. Забудь про все. Слава Богу, они живы. Сейчас это самое главное.

— Ты так думаешь? — спросила она тихо.

— Что с тобой? Что это за вопрос?

— Я всегда считала, что у меня счастливая семья. Хорошая семья. Но я ошибалась. Я думала, что если буду делать все так, как надо, то ничего плохого в моей семье не случится. Да, я, конечно, беспокоилась из-за Пити и этого его оркестра. Я подозревала, что кое-кто из его друзей могут быть панками, знаю так же и то, что множество ребят пьют и принимают наркотики, но я верила в Пити, в нас всех. Я думала, что у меня хорошая любящая семья, славный сын…

— Не надо говорить об этом в прошедшем времени, Сьюэллен. У тебя и сейчас хороший сын. Не драматизируй. Возможно он в первый раз в жизни…

— Я не драматизирую. Мне все так говорят, и это уже осточертело! У меня сын, которому только-только исполнилось шестнадцать и который напился и нанюхался какой-то дряни… и, возможно, принимал еще большую дрянь и раньше и, возможно, будет продолжать принимать эту гадость в будущем… Когда-нибудь он может просто умереть от передозировки… Уж лучше бы он умер!..

— Сьюэллен! Ты говоришь просто ужасные вещи! Господь накажет тебя!

— Он уже сделал это.

— Сьюэллен! Твой сын почти не пострадал в автомобильной катастрофе, и он остался жив в катастрофе, в которой мог погибнуть. Подумай, возможно, этот несчастный случай послужит ему уроком. Он просто испугается и больше этого не повторится.

— Ах, Баффи, ты просто дурочка! Шестнадцатилетние мальчишки ничему не учатся в таких происшествиях, если с ними не происходит ничего страшного. Единственное, что Питер понял, это то, что он бросил вызов системе и вышел сухим из воды. Он будет думать, будто всегда сможет выйти сухим из воды. А вот я кое-что поняла. В этом «райском уголке» не может быть такой вещи, как счастливая семья. Это гнилое место. Ребята помладше балуются «ангельской пылью» и марихуаной, ребята постарше нюхают кокаин, мы все принимаем таблетки, все здесь прогнило, все врут друг другу. Мы все в опасности. А ты здесь сидишь и изрекаешь свои банальности… Мы живем не в сказочном мире! И ты прекрасно знаешь, что здесь все прогнило. Здесь все провоняло, и от нас тоже несет этой гнилью. И не думай, что я не знаю, что между тобой и Тоддом что-то происходит. Именно здесь что-то произошло с вашим браком — с браком, который, как я считала, был заключен на небесах. А дети? Почему ты так уверена, что Меган — такая хорошая девочка? Как можно быть в этом уверенной, зная, что происходит вокруг тебя?

— Не надо, Сьюэллен, — умоляюще произнесла я. — Это больно слышать и ты просто расстроена и вымещаешь на мне… — Я накрыла ее руку свой.

Но она отдернула ее.

— Ты в этом уверена, Баффи? А Меган? Говорят, что половина школьников в Лос-Анджелесе курят травку и пьют, я уж не говорю об остальном. Почему ты считаешь, что твоя дочь лучше других? Может быть, когда ты считаешь, будто Меган у какой-нибудь подруги или на уроке танцев, она трахается с каким-нибудь типом до посинения?

— Ты не права, Сьюэллен. Ты пережила потрясение, ты — в шоке. Но все будет хорошо. Вот увидишь. Ты решишь все свои проблемы. Вместе с Говардом. Ты направишь Пити на истинный путь. Вы оба умные и сильные и…

Она покачала головой:

— Этого недостаточно… Ой, Баффи! Ну зачем мы уехали из Огайо?

Только не спрашивай меня об этом, Сьюэллен! Я задавала себе этот вопрос тысячу раз!

Но сейчас я не могла сказать этого Сьюэллен — именно сейчас, когда она вся окаменела от горя.

Я улыбнулась ей, намереваясь продолжать игру в волшебную сказку.

— Мы уехали из Огайо в поисках хорошей жизни, лучшей жизни. Ты увидишь: все будет хорошо.

— Ну конечно, — произнесла она так, как будто рот ее наполнился желчью. — Прекрасная жизнь. Землетрясения и оползни, лесные пожары и ядовитые туманы, забитые машинами улицы и отсутствие стоянок. С одной стороны засуха, а с другой — скользкие, как каток, улицы, когда наконец-то пройдет дождь. И высокие цены. И дети, которые сворачивают на дурную дорожку, и изменяющие тебе мужья.

Я печально улыбнулась, выслушав эту тираду.

— Только не твой муж, Сьюэллен. По крайней мере от этого ты не страдаешь. Тебе повезло. Посмотри на все это с другой стороны: чтобы жить в Калифорнии, необходимо быть смелой. — Это — земля сильных и мужественных.

— Это не мой мир. Я потеряла всю свою мужественность. Я хочу, чтобы ты сейчас поехала домой. Я хочу, чтобы ты была дома с семьей, в полной безопасности. Я не хочу волноваться из-за тебя, пока ты будешь ехать по ночным улицам, полным этих пьяных подонков и обкурившихся подростков. Поезжай домой и позвони мне, когда доедешь. Хочу убедиться, что с тобой все в порядке, если это вообще возможно.

Когда я приехала, Тодд еще не спал. Я слышала, как из его комнаты раздавались звуки телевизора. Наверняка он слышал, как я подъехала. Интересно, он сидел и ждал, чтобы я вошла к нему и сказала, что благополучно добралась домой? Я поднялась по лестнице. Тодд должен был бы знать, так же, как знаем и мы со Сьюэллен, что такой вещи, как благополучие не существует на свете.

Через несколько дней Пити уже выписывался из больницы. Сьюэллен позвонила мне и сказала, что сразу же везет его в реабилитационный центр в Остине, в Техасе.

— Почему в Техас, Сьюэллен? Тебе тогда придется забрать его из школы. Почему бы не найти ему какое-нибудь место здесь? После того, как он закончит учебу?

— Нет. Как я сказала Говарду, его необходимо забрать из прежнего окружения, чтобы он пришел в себя.

— И что на это сказал Говард?

— Сейчас он ничего не говорит. По крайней мере мне. Мы не разговариваем. Говард сказал, что если я так сделаю, то он мне никогда этого не простит.

Я охнула.

— И ты все равно пойдешь на это?

Голос ее прозвучал спокойно и решительно.

— Я должна. Это необходимо.

Нет, Сьюэллен, нет. Только не за счет своего брака.

— Сьюэллен, тебе необходимо изменить свое решение!

Не позволяй своему браку стать еще одним разбившимся кораблем, выброшенным на пески тихоокеанского побережья. Только не твой брак, Сьюэллен… Умоляю тебя!

— Мне необходимо сделать то, что надо.

Я знала, что мне не удастся отговорить Сьюэллен. Я знала только одного человека, которому это бы удалось — волшебник с устами из золота. Но я не могла его ни о чем просить, даже ради Сьюэллен и Говарда.

 

89

— На выходные мы едем в Малибу, — сказала я Гэвину по телефону. — Мы все, и Сьюэллен с Говардом тоже, и их дочь. У Сьюэллен с Говардом проблемы, связанные с сыном. Мне бы хотелось, чтобы ты тоже поехал.

— Нет, я не могу!

— Нет, поедешь, — настаивала я. Если мне не удастся добиться помощи первоклассного специалиста по уговорам, то придется удовлетвориться кем-либо похуже.

— Я не желаю, чтобы меня ставили в подобное положение. Одно дело — роман с замужней женщиной. Но другое — общение на светском уровне с ее мужем. Что ты хочешь? Швырнуть меня в лицо своему мужу?

— Не говори глупостей. Я уже сказала Тодду, что ты будешь. Что я пригласила тебя поговорить с Сьюэллен…

— Я тебе не верю. Ты просто хочешь утереть ему нос… мною.

— Не говори глупостей, — повторяла я. — Если ты будешь присутствовать как наш общий гость, то никто ничего не заподозрит. Никому и в голову не придет, что я могу пригласить в дом своего любовника. Ты обязательно должен поехать. Мне нужно, чтобы ты мне помог с Сьюэллен. Ты не можешь отказать мне — я никогда не прощу, если ты мне откажешь в своей помощи.

Я его не очень-то убедила, однако в конце концов он согласился приехать.

И я была с ним совершенно искренней. Разве я пригласила его не исключительно из-за Сьюэллен? Или же я действительно, как выразился Гэвин, просто хотела утереть им нос Тодду? Я и сама не была в этом уверена.

Обе наши семьи отправились на побережье в пятницу вечером. Говард и Сьюэллен почти не разговаривали. Между ними стоял Пити, хотя физически он не присутствовал.

Гэвин приехал в субботу утром. Тодд выслушал доклад привратника.

— Приехал твой врач, — бесстрастным голосом сообщил он. — Я пошел играть с детьми в волейбол.

— Может, подождешь пару минут, чтобы поздороваться с ним? — с вызовом спросила я.

— Ребята там уже скачут у сетки. Он же не уедет до обеда? — спросил он, вопросительно глядя на меня своими зеленовато-карими глазами. — А может ты просто приведешь его на пляж, после того, как устроишь?

— Он приехал, чтобы поговорить с Сьюэллен, — сухо напомнила я. — Она с Говардом тоже будет играть в волейбол?

— Не думаю. Говард делает обычную пробежку, а Сьюэллен никогда ни во что не играет.

— Как видишь, — сказала я Гэвину, — здесь у нас совсем просто. Такая скромная дачка.

— Лично мне все здесь кажется очень шикарным, — заключил он с некоторой издевкой, оглядывая белую гостиную, пузатые диваны и пол, выложенный настоящей испанской плиткой. Он вышел во внутренний дворик, в центре которого был зеленый островок с тропическими растениями, статуей и фонтаном, затем вернулся в гостиную, подошел к стеклянной стенке, выходившей на террасу, которая в свою очередь смотрела на пляж и на море. — Лично я бы назвал это дачей-люкс.

Я пожала плечами:

— Мы здесь редко бываем. Иногда в выходные дни.

Мы вышли на террасу. С океана дул сильный ветер, но солнце было жарким. В течение нескольких секунд он смотрел, как играют в волейбол — Тодд энергично двигался по площадке, бросая ребятам веселые команды, подбадривая их. Он был жилист, но мускулист, подтянут. Его тело покрывал ровный загар. Мною овладело удовлетворение от того, что он не был толстым и обрюзгшим, что мне не было стыдно перед Гэвином за его фигуру. Я понимала, что в данных обстоятельствах мои чувства выглядят более чем глупо.

Тодд играл в команде с Микки и Мэтти против Меган, Митча и Бекки, а Сьюэллен в это время сидела в некотором отдалении у самого края воды, глядя вдаль и опустив ноги в воду.

— Мне кажется, сегодня не очень удачный день для серфинга, — заметила я.

Гэвин засмеялся.

— Я не занимаюсь серфингом.

— А почему? Ведь ты же калифорниец? Золотистый, калифорнийский туземец?

— Я вырос в восточной части Калифорнии. Мы редко выезжали к океану.

— Из-за этого ты чувствуешь себя несчастным?

— Не помню, чтобы когда-нибудь испытывал нечто подобное. Это Сьюэллен сидит вон там? У самой воды?

— Да.

— Как дела у ее сына? Ты мне никогда не рассказывала.

— Лучше, чем у самой Сьюэллен, надеюсь. И еще Говарда. Это все так глупо. Они с Говардом были последней образцовой парой здесь, в Голливуде. И теперь эта история с Пити разводит их в разные стороны. Я говорила тебе, что Сьюэллен собирается держать его в наркологическом санатории в течение довольно длительного срока, а Говард хочет, чтобы он был дома. Он говорит, что верит Пити, что это все было лишь один раз, вообще впервые. Но Сьюэллен ведет себя просто как фельдфебель. Обычно она всегда старается угодить Говарду, но сейчас она тверда как кремень. Не желает уступить ни на дюйм. Они почти не разговаривают. Вчера вечером было просто ужасно. Мы все сели играть в карты, но Сьюэллен с Говардом сидели мрачные, а когда Говард налил себе вторую порцию виски, Сьюэллен накинулась на него, будто он был безнадежным пьяницей.

— Все это ужасно весело, — заключил Гэвин, когда мы опять вернулись в дом. — Вы именно это называете «повеселиться в Малибу»?

— Знаешь, мне это все совсем не кажется смешным, если учесть…

— Послушай, — слегка виновато произнес он, — эта ссора ненадолго. Вот сама увидишь, денька через два Сьюэллен с Говардом будут опять ворковать друг с другом.

— Мне это не кажется заключением профессионала, — заявила я с некоторым вызовом, чувствуя, что напрашиваюсь на ссору. — А что ты можешь посоветовать Говарду и Сьюэллен как профессионал? Я ведь тебя пригласила именно для этого. Чтобы ты помог как специалист.

Теперь уже он начал злиться.

— Что ты злишься? Это из-за того, что сама не знаешь, зачем меня сюда позвала? Может, вовсе и не из-за Сьюэллен с Говардом? Может, лишь для того, чтобы создать здесь новую ситуацию. Ты. Я. Тодд. Все мы будем смотреть друг на друга и думать, что у каждого на уме. Некоторые так и поступают — создают ситуации.

— Не говорю глупостей. Неужели ты думаешь, что я буду устраивать здесь спектакли, когда кругом бегают мои дети? Дети для меня гораздо важнее всех этих игр!

— Важнее ли они твоего отношения к Тодду?

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать?

— А как насчет меня? Каково мое место? Уж конечно, после детей. Но перед играми? А к Тодду? После игр?

— Прекрати свои идиотские допросы! Я же сказала тебе, что не хочу, чтобы ты работал со мной. Я хочу, чтобы ты поработал с Сьюэллен. Я хочу, чтобы ты ее убедил, что то, что совершил Пити, еще на конец света. Свет еще не померк из-за того, что ее сын выпил и нанюхался какой-то дряни. И меньше всего на свете ей нужно сейчас вбивать этот клин между собой и Говардом. Я хочу, чтобы ты внушил ей, что нужно забрать Пити домой.

— Ты прекрасно знаешь, что я не могу ей этого внушить. Я могу просто с ней поговорить. Постараться заставить ее понять, что она делает и почему. Я просто не могу ей что-либо внушать…

— Но почему? Почему вы, врачи, лишь сидите на своих жирных задах и годами позволяете людям рассказывать вам о своих проблемах, не пытаясь даже подсказать им, как быть? Сделай хоть один активный шаг!

— Ты просто расстроена, Баффи. Но мне кажется, что ты сама хорошо понимаешь, что именно тебя расстроило. Частично, как я думаю, то, что тебе тяжело видеть, как рушится спокойная и счастливая жизнь твоей сестры. Это было для тебя чем-то стабильным, что поддерживало тебя перед лицом собственного разрушающегося брака.

— Как ты смеешь говорить мне это?

— Разве это не так?

— Почему ты решил, что мой брак разрушается?

Он рассмеялся коротко, невесело, снисходительно.

— Разве не из-за этого в твоей жизни появился я?

— Половина Голливуда имеет связи на стороне, и это не разрушает те браки. Это совершенно ничего не значит.

— Звучит очень цинично. — Он обхватил мое лицо руками. — И это не твои слова. К тебе это не имеет отношения. Ты не станешь заводить интрижку просто так. Ты можешь себе это внушить, но это не так. Именно поэтому я и держусь… Пока.

Неожиданно я почувствовала, что вот-вот заплачу, и отвернулась.

— Ну что ты в действительности обо мне можешь знать? Пусть мы и любовники, но совершенно не знаем друг друга.

— У меня нет такого чувства, — прошептал он. И прижал меня к себе, и в жесте этом было не желание, а любовь и нежность. Он обнял меня. Крепко-крепко.

Ох, Гэвин, не надо. Не надо нежности. Ты даже не представляешь, что со мной делаешь, когда проявляешь нежность. Я хочу, чтобы ты обладал моим телом, но никогда-никогда не был бы слишком нежным.

— Но ты постарайся, ладно? Постарайся помочь Сьюэллен.

— Я постараюсь.

— Переоденься, и мы пойдем на пляж. Я покажу тебе твою комнату.

Я провела его по коридору в комнату, находившуюся в некотором отдалении от других.

— Это комната для гостей. Здесь есть отдельная ванная и туалет.

— Ваша сварливая Ли не приехала?

— Нет. Она ненавидит побережье и пляжи.

— И кто же ведет хозяйство? Только не говори мне, что ты сама!

Он явно поддразнивал меня, но я была настолько не в духе, что сразу же начала обороняться:

— Знаешь, я не типичная голливудская жена. Я умею работать. Я всю жизнь работала. Мы с Тоддом очень много работали, чтобы иметь то, что имеем сейчас. Я… — Он ласково улыбнулся мне, так ласково, что я почувствовала себя очень глупо и рассмеялась. — Честно говоря, я рассчитывала на помощь Сьюэллен, но похоже, что она не в состоянии хоть что-нибудь делать, кроме того, чтобы сидеть с мрачным видом. Но мы устроим какой-нибудь шашлык на улице или поедем куда-нибудь пообедаем. Вообще-то шашлык на берегу моря — вещь отличная!

Он вытащил из сумки шорты и пошел переодеться в ванную, закрыв за собой дверь. В течение нескольких секунд я смотрела на закрытую дверь, затем отворила ее, вошла и закрыла ее за собой.

— И что ты здесь делаешь? — спросил он с удивлением глядя на меня.

Это было одной из черт, привлекавшей меня в нем: он уже два года работал врачом на Беверли-Хиллз, но все еще не потерял способности удивляться…

Я подошла к нему поближе, провела руками по его обнаженной спине, рука скользнула ему в брюки. Я приблизила свое лицо к его. Почувствовав движение моей руки, он оттолкнул меня, оттолкнул с силой.

— Иди, подожди меня в соседней комнате.

— Но почему? — спросила я. — Можно прямо здесь, под душем. Знаешь, как здорово?

Он разозлился, разозлился так, что потерял весь свой профессиональный апломб.

— Убирайся вон! Ты просто сошла с ума. Я не собираюсь трахать тебя в душе в летнем домике твоего мужа. Что с тобой? Здесь же твои дети…

Я действительно сошла с ума. Что я хотела? Чтобы вошел Тодд и застал нас?

Я повернулась, вышла из ванной и направилась в основную часть дома.

Прибежал Тодд, чтобы поздороваться с Гэвином.

— Очень рад познакомиться с вами, доктор, — сказал он и, извинившись, убежал опять на площадку. — Надо угомонить мальчиков, — добавил он весело.

Закончив пробежку, на пляж вернулся Говард и сел в отдалении, остывая после бега, как раз позади Сьюэллен. Он играл с песком, пропуская его сквозь пальцы.

— Эй, Гови! Тебе принести ведерко и совочек? — спросила я, подходя вместе с Гэвином и знакомя их. Затем я позвала: — Сьюэллен, дорогая, подойди сюда к нам, я хочу познакомить тебя с Гэвином Ротом.

Она выжала из себя улыбку.

— Мне ужасно лень вставать. Лучше вы подойдите сюда.

Мы сели по обе стороны от Сьюэллен, но она, поздоровавшись с Гэвином, сразу же побежала в воду.

— Послушай, — предложила я Гэвину. — Я пойду к Говарду. А ты дождись, когда Сьюэллен вылезет из воды и начни с ней разговор. Или, еще лучше, иди в воду за ней.

— Но на мне же шорты, а не плавки, да и не так уж сегодня жарко, чтобы лезть в воду. Ты даже и купальник не надела, — осуждающе произнес он. Это было действительно так. На мне было свободное длинное пляжное платье.

— Гэвин! Ну пожалуйста.

Он застонал, поднялся и медленно поплелся в сторону ледяной воды.

Я бросила взгляд на играющих в волейбол. Тодд стоял совершенно неподвижно, глядя на меня, в то время как дети пытались криками привлечь его внимание. Я подползла к Говарду, с большим старанием строившему песочный замок.

— Могу я вам помочь? — спросила я.

Он улыбнулся мне.

— Всегда рад, когда мне помогают.

Мне ужасно не хотелось отправляться на кухню и заниматься обедом. Гэвин сидел с Сьюэллен у самой воды, оба они были погружены в серьезную беседу, и мне не хотелось их прерывать. И я просто сидела не двигаясь, в то время как Говард и Тодд возились в детьми в воде. Любопытно, что Меган с удовольствием играла с младшими, когда в игре участвовал и отец. Сначала она даже не хотела ехать с нами, поскольку я не разрешила ей взять с собой Фоун, чувствуя, что и без этой болтушки Фоун у меня хватит проблем. Кроме того, Меган придется спать в одной комнате с Бекки.

Сьюэллен и Гэвин встали и пошли по пляжу, удаляясь от нас. Я наблюдала за Говардом, он тоже наблюдал за ними. О Боже! Похоже, что здесь все за кем-то наблюдали.

— Я начну заниматься шашлыками, — сказал Тодд. — Дети уже умирают от голода.

Я вздохнула.

— Хорошо. Пойду достану мясо и накрою стол на террасе. Спроси Говарда, не приготовит ли он салат.

— Я сам приготовлю салат, — ответил Тодд. — Пусть Говард займется ребятами.

— Нет, я сама сделаю салат, — заявила я, думая, что мы похожи на персонажей какой-то книги.

— Как ты думаешь, Сьюэллен и твой приятель скоро вернуться?

— Откуда мне знать? «Твой приятель!» Он пытается помочь.

— Я знаю. Ведь именно поэтому ты и пригласила его сюда. — Я ничего на это не ответила. Затем Тодд спросил: — Может пригласим к обеду Уэйскиндлов?

— Это еще зачем?

— Чтобы как-то смягчить напряженность между Сьюэллен и Говардом.

Я вытащила из холодильника зелень для салата.

— Обязательно! Уж здесь они помогут… — Эти наши чокнутые соседи со всеми своими последними сплетнями и хвастовством. Все-то у них по последней моде: и купальники, и новый пляжный коктейль — водка должна быть с привкусом морской травы. Затем сообщат последнюю сплетню: «Вы знаете Бэрри Горкин изнасиловал рыбу!» Потом объявят о последнем открытии: меченом мексиканском золоте: «Знаешь, дорогая, они специально обрызгивают его ядом, и теперь настала эпидемия новой золотой лихорадки». А затем скорее всего Сьюэллен просто вцепится Флоре в ее дурацкие косички и вырвет пару прядей из ее тупой башки.

Тодд пошел на улицу готовить мясо, а я начала мыть овощи для салата.

Сьюэллен с Гэвином вернулись в дом, пообедали, затем опять пошли на берег. Я надела купальник, цельный, плотно облегающий купальник, хорошо обрисовывающий грудь, и пошла играть с ребятами в летающую тарелку, а Тодд с Говардом остались на террасе, попивая джин и виски. Затем я объявила конкурс на лучшее произведение из песка и организовала две бригады так, чтобы Меган оказалась в одной команде с Микки и помогла ему. Я думала, что к тому времени, как Сьюэллен вернется со своей прогулки, Говард уже сильно нагрузится.

Когда Сьюэллен с Гэвином вернулись, вид у нее был более спокойный, даже повеселевший. Я воспользовалась первой же возможностью поговорить с Гэвином наедине.

— Ну и как?

— Сьюэллен сказала, что возможно, она начнет курс лечения.

— Сьюэллен? Лечения? Это еще почему? Из-за Пити?

— Нет, не из-за этого.

— Тогда почему же? — спросила я с некоторым раздражением.

— Ты же знаешь, что я не могу говорить с тобой об этом.

Я посмотрела на него, как будто не могла поверить своим ушам, как будто его нахальство совершенно сбило меня с толку.

— Не сердись, Баффи. Ты же хотела, чтобы я помог Сьюэллен, и я стараюсь это сделать. Она действительно в полной растерянности.

— Ну а Пити?

— А что с ним?

— Что с ним? Так все же из-за него! Я специально хотела, чтобы ты попытался отговорить Сьюэллен от того, чтобы его лечили от наркомании, а не уговаривал ее пройти какой-то курс лечения. Основная проблема у них — это курс лечения от наркомании, из-за этого-то они и поссорились с Говардом! — Он что, тупой? Милый и славный, но тупой.

— Я предложил ей забрать своего сына из этой лечебницы, но не мог же я велеть ей сделать это, если она считает, что так надо…

— Значит, она не заберет его домой? Я правильно поняла, что это ее окончательное решение?

— Мне кажется, она к этому еще не готова.

— А когда же она будет готова? В следующем году?

Он посмотрел на меня, качая головой, как будто я чего-то не понимаю. Но не понимал-то как раз он.

— Мне жаль, Баффи. — Я с ней потом еще поговорю, ладно?

Мы решили поехать поужинать в «Дон Бичкомбер». Дети очень любили его шашлыки на ребрышках. Однако ужин прошел не очень весело. Во-первых, Сьюэллен довольно крупно поспорила с Бекки из-за ее празднования «бас мицвах». Бекки хотела устроить праздник в отеле «Беверли-Хиллз» вместе со своей подругой Стейси. Сьюэллен считала же, что это совершенно неподходящее место. Она заявила Бекки, что празднование должно проводиться или в синагоге, или дома, и Бекки сначала заныла, а потом горько заплакала. Сьюэллен взглянула на Говарда, ища поддержки, но тот сделал вид, будто не замечает ее взгляда, и налил себе еще порцию виски. Он совершенно очевидно выражал свое мнение. А мнение это, высказанное хотя и молча и в не очень трезвом виде, было то, что если Сьюэллен не разрешает Пити приехать домой из Техаса, то он вообще не собирается ее ни в чем поддерживать.

Гэвин заказал себе какое-то восточное блюдо и ел его палочками, и Меган, не спускающая с него восторженных глаз, попросила, чтобы он научил ее пользоваться этими палочками. Я могла бы поклясться, что она прекрасно знает, как это делается. Гэвин, разумеется, согласился, однако, я неожиданно поняла, что Меган кокетничает с ним. Она была то игрива, то застенчива, то чувственно надувала губки, то смеялась низким гортанным смехом, слегка приоткрывая влажные губы и играя языком. Гэвин старательно делал вид, что ничего не замечает, даже когда она дерзко коснулась пальчиком его подбородка, заставив меня бросить быстрый взгляд на Тодда, чтобы посмотреть, как он реагирует на все это — он, всегда так ревниво относившийся к своей дочери-подростку. Тодд, плотно сжав губы, наблюдал за ней, даже когда ухаживал за Микки, нежно вытирая соус с его подбородка.

Не спуская глаз с Меган, я толкнула Митча под руку, чтобы он вытер соус с рубашки Мэтти.

Неужели я сталкиваюсь с новой проблемой? И что здесь можно сделать? Я терпеть не могла не по годам сексуально озабоченных подростков, но что можно сделать сейчас, когда эта адская машина уже затикала?

Может и нет ничего страшного, попыталась я успокоить себя. Ведь все молодые девушки время от времени кокетничают с мужчинами старше себя, для них это просто развлечение, что-то вроде практики. Это еще ничего не значит. Затем я увидела, как начинает краснеть Гэвин, чувствуя себя все больше и больше смущенным данной ситуацией. Очевидно, и в самом деле, происходило нечто такое, с чем он не мог справиться. Неужели надутые губки Меган и игриво взмахивающие ресницы могут привести взрослого мужчину в такое смущение? Или же оно вызвано неприязненным и твердым взглядом Тодда? Но когда я нагнулась, чтобы поднять салфетку Мэтти, то увидела, как нога Меган в белых джинсах откровенно терлась об обтянутую синими джинсами ногу Гэвина.

Неужели Сьюэллен была права? Неужели это атмосфера Голливуда заставила Меган созреть преждевременно? Неужели я так была занята своими проблемами, что не заметила, что происходит, что творится вокруг меня? Неужели Меган уже сделала первые шаги в сексуальном образовании? Может Тодду стоит с ней поговорить? В любом случае, мне нужно быть с дочерью построже. Кругом столько типов, готовых растлить молоденькую девушку, сорвать недозревшие плоды.

Затем я увидела, как густо покраснело лицо Гэвина, и встала, якобы для того, чтобы пройти в туалет, но на самом деле, чтобы увидеть, что же происходит под столом. И я увидела, что рука Меган лежит у Гэвина на бедре!

Ах ты маленькая потаскушка!

— Меган! — приказала я. — Я хочу, чтобы ты пошла со мной в дамскую комнату сию же минуту!

— Мамуля, но мне вовсе не нужно в дамскую комнату.

— Нет, нужно. Ты уже давным-давно не была в туалете.

Когда мы вернулись в дом и уложили детей спать, был уже одиннадцатый час. Меган просила, чтобы ей разрешили не ложиться вместе с малышами, но я была непреклонна. Я сильно злилась на нее. Однако, после того как она покинула комнату, я уже сердилась меньше. Возможно, то, что проделывала сегодня моя дочь, было вполне нормально, признак взросления, роста, и я придаю этому слишком большое значение. Так же, как Сьюэллен с Пити. Принимаю слишком близко к сердцу.

Пока я размышляла, что еще принесет нам этот вечер, на террасе появились Уэйскинды и постучали в стеклянную дверь. Тодд впустил их. Бернард Уэйскинд был в белых шортах и розовой футболке с надписью «Еще один дерьмовый день в Малибу», в то время как Флора, по контрасту с ним была в белой блузке с пышным жабо, черных бархатных бриджах, белых гольфах и босоножках на высоком каблуке. В ее тугие косички были вплетены золотистые бусинки. Клео бы сказала, что эти косички уже давным-давно вышли из моды.

— Мы были на вечеринке у Джона Фолкера и, не увидев вас там, решили заскочить сюда. Зря вы не пошли — там был и старина Джей Р.

— Джей Р? — мрачно переспросила Сьюэллен.

— Лэрри Эйч, — объяснила ей Флора, удивленная тем, что Сьюэллен не знает таких простых вещей. — У них дом в конце улицы, неужели вы не знали? У них на доме техасский флаг. Где бы ни жил Лэрри, он всюду поднимает флаг Техаса.

О Господи, подумала я, только этого нам и не хватало. Разговоров о Техасе.

— Ребята уже легли? — хитро улыбнувшись, спросил Берни. — Потому что у нас кое-что есть… — Он вытащил из кармана коробочку, похожую на измятую пудреницу, и, открыв ее, показал нам находящийся там белый порошок.

Сьюэллен сердито ахнула и выскочила из комнаты.

— Что это с ней? Блоха укусила? — поинтересовался Бернард.

Я зло улыбнулась:

— Даже две блохи, я бы сказала.

Говард кашлянул.

— Пожалуй, я тоже пойду лягу. Спокойной всем ночи.

— Ты знаешь, Верни, мы все здорово устали сегодня, — сказал Тодд. — Давай в следующий раз, ладно?

Уэйскинды посмотрели друг на друга, и Бернард захлопнул свою коробочку.

— Ну, конечно. Простите, если мы не вовремя, — несколько смущенно произнес он.

— Пойдем посмотрим, может у Дорсеев настроение получше, — фыркнула Флора, когда они направились к выходу.

Тодд запер за ними дверь.

— Пожалуй, пойду-ка я тоже на боковую, — заявил он. — Денек был не из легких. А ты скоро, Баффи Энн? — И его тон, и выражение лица были абсолютно безмятежными.

— Я пойду чуть попозже. Я хочу немного поболтать с Гэвином.

— Тогда спокойной ночи. Не засиживайтесь слишком поздно. Завтра пойдем на пляж пораньше, Гэв.

Гэв покраснел.

Я протянула ему руку через стол. Он поднял свою, растопырив пальцы. Я прижала свою ладонь к его ладони, палец к пальцу. Я стала слегка поворачивать свою ладонь, чувствуя тепло и влажность его ладони. Его рука прижалась к моей еще сильнее. Я почувствовала, как сильнее забилось сердце. Он закрыл глаза и пододвинул стул ближе, так, что наши ноги касались, прижимались… переплетались… терлись одна о другую. Глаза его были закрыты, дышал он неровно. Я слышала его судорожное дыхание.

Вдруг он встал и, подойдя к стеклянной двери, стал смотреть на море.

— Я просто подонок, — проговорил он, качая головой от отвращения к себе. — В доме твоего мужа…

— Это и мой дом тоже, — возразила я, не очень-то уместно.

Он помолчал, затем сказал:

— Пойду надену плавки. Пожалуй, надо немного поплавать, — и пошел к себе в комнату.

Когда он вернулся, я предложила:

— Я провожу тебя до воды.

— Может, лучше не надо?

Но я пошла. Было холодно, но Гэвин храбро бросился в волны. Я содрогнулась и обхватила себя руками. Инстинктивно я обернулась и посмотрела в сторону дома. На террасе я увидела огонек сигареты, но не видела, кто там стоит. Но из всех людей, живших в доме, за исключением, может быть, Меган, которая могла потихоньку стащить сигарету, курил лишь один Тодд.

Когда я проснулась на следующее утро, то увидела, что Тодд уже встал. Я взглянула на маленькие золотые часики, лежавшие на тумбочке у кровати. Десять часов! Все, наверное, уже встали!

В доме не было никого, кроме Гэвина, читавшего на террасе «Таймс».

— А где все?

— Твоя сестра с Тодд пошла прогуляться к морю.

— А дети?

— Говард отвез их в Венис.

— Зачем?

— Он говорил что-то о покупке скейтбордов.

— Скейтов? Он что, с ума сошел?

— Мне показалось, что он хочет их чем-то занять. Вот свежий кофе…

— Кофе варила Сьюэллен?

— Тодд приготовил первый кофейник. А я — второй.

Я фыркнула.

— Там, в духовке, есть тосты и яичница с ветчиной.

— Очень мило с твоей стороны.

— Это приготовил Тодд.

— Да? А что делала Сьюэллен, пока вы тут работали?

— Сидела на песке.

— Ты с ней разговаривал еще раз? О Пити?

— Нет. Я помогал Тодду готовить завтрак…

— Это просто отвратительно! Отвратительно!

— Мама всегда мне говорила, что надо помогать, если гостишь у кого-нибудь.

— И ты застелил свою постель?

— Ну разумеется. И прочистил раковину в кухне.

Я пошла на кухню, вытащила из теплой духовки еду, поставила ее на поднос, налила себе чашку кофе, опять вышла на террасу и села за стол.

— Ты уверен, что правильно выбрал профессию?

— Еще бы.

— Я сильно в этом сомневаюсь.

— Да, я тоже. — Неожиданно он выпалил: — Пожалуй, я брошу свою практику в Беверли-Хиллз.

Что это вдруг с ним?

— Не говори глупостей. Ты что, с ума сошел? И что ты станешь делать?

— Один мой хороший приятель открыл свою больницу в Сан-Франциско. Он приглашает меня к себе.

— Что это за больница? Для всех желающих?

— Не совсем. Больница для душевнобольных, которые не могут себе позволить лечиться по ценам, принятым здесь, в Беверли-Хиллз.

Я посмотрела на него так, словно он собрался лететь на Луну.

— И давно ты это решил? — Мне хотелось узнать, решил ли он бросить свою практику здесь до того, как начался наш роман, или же после. — И когда же ты решил это?

— Несколько месяцев назад.

— Но почему?

— У меня нет чувства удовлетворения от своей работы здесь. Я хочу чувствовать, что чем-то помогаю людям. Шесть лет я работал в социальной системе в Сакраменто. А затем решил, что, работая психиатром у звезд, смогу многое сделать. Но здесь я не чувствую себя на своем месте. — Он покраснел. — Возможно, это звучит немного напыщенно, но… но мне действительно захотелось бы приносить людям пользу.

Это в самом деле звучало напыщенно. И я была просто в ярости. Морочит мне здесь голову, когда у меня такое состояние. Но все же я понимала, что он хочет сказать. Просто я такая невезучая. Мне хотелось закрутить небольшой, приятный, современный, легкий роман, чтобы швырнуть его в лицо своему мужу, но связалась я со старомодным героем. Меньше всего мне были нужны герои.

— А я? Значит, ты хочешь сбежать в Сан-Франциско и оставить меня со всеми моими проблемами? — Здесь Клео могла бы ему сказать: «Дети-цветы уже двадцать лет как не в моде». — Ведь мне тоже нужна помощь, ты же знаешь.

— Нет, я тебе не нужен. Тебе просто был нужен легкий роман. — Он взъерошил свои волосы. — И эта игра называется «отомстить муженьку». К сожалению, я все воспринимаю серьезно, а ты боишься серьезных отношений. Ты просто используешь меня, а когда я уеду, ты заведешь кого-нибудь другого.

Это звучало ужасно. Я не могла этого вынести.

— Это неправда.

— Нет, это правда. Примирись с этим. Ты просто используешь меня… — печально произнес он.

— Ты все время повторяешь это. Все кем-то пользуются в этой жизни, разве не так? — спросила я. Он пожал плечами и с тоской посмотрел на меня. Мне хотелось сказать что-нибудь легкое и остроумное, ужасно легкое и остроумное, чтобы хоть немного развеселить его, но ничего так и не пришло в голову. Я поднялась. — Ты не можешь уехать. — Я встала сзади обняла его, сильно прижав к себе. — Ты мне очень нужен. Я не хочу никого другого.

Я услышала, как по лестнице поднимаются Тодд и Сьюэллен, и отпрянула от него. Сьюэллен улыбалась — первый раз за эти дни. Но Тодд нет. Интересно, он видел, как я обнимала Гэвина?

Сьюэллен бросилась ко мне.

— Я еду в Остин, чтобы забрать Пити. Прямо сейчас. А где Говард?

— Он повез детей в Венис, — сказал Гэвин, который внимательно взглянул на Сьюэллен, перевел взгляд на Тодда.

— В Венис? Зачем это? — спросил мой муж.

— Покупать скейтборды. Сьюэллен, почему ты изменила свое решение относительно Пити? — Но я уже знала, что это дело рук Тодда.

Сьюэллен улыбнулась Тодду.

— Это его рук дело. Как только Говард вернется, мы поедем. Я пока закажу билеты на самолет. Вы не присмотрите за Бекки, пока нас не будет?

— Ты еще спрашиваешь? — Я прошла за ней в дом, затем к телефону, когда она заказывала билеты, затем прошла в ее комнату, где она стала собирать вещи. — И что же тебе сказал Тодд, что так изменило твое решение? Что же он сказал такого, что еще никто не говорил?

Она взяла мои руки в свои.

— Если сказать двумя словами, он заставил меня заплакать.

В это я могла поверить. Он и меня заставлял плакать.

— Но что же он такого сказал?

— Он сказал, что мечта каждого мужчины спасать мир для тех, кого он любит. И Говард сам должен спасти своего сына. И Тодд уговорил меня… — Глаза ее наполнились слезами. — Тодд сказал: «Сьюэллен, не лишай Говарда такой возможности. Не лишай его права самому спасти своего сына. Может, для него это будет самым счастливым моментом в жизни… и для Пити тоже». Ну разве я могла с этим не согласиться? — Я закрыла лицо руками, и мы с Сьюэллен заплакали. — Ах, Баффи! Этот Гэвин Рот. Он очень славный. Нет, правда, ужасно приятный человек. Но это не Тодд Кинг. Он один такой на свете.

Я выскочила из комнаты.

Сьюэллен с Говардом были похожи на двух ребятишек, когда взволнованные и счастливые садились в машину, чтобы ехать в аэропорт. И я опять заплакала. Я была уверена, что Говард сможет спасти своего сына, но Тодд спас и Сьюэллен, и Говарда, и я была благодарна ему за это. Хотя и рассчитывала, что это для меня сделает Гэвин.

В последнюю секунду Сьюэллен выскочила из машины и подбежала ко мне. Она шепнула:

— Когда я вернусь, мы с тобой как следует поговорим. Тебе здорово повезло. На первом месте Тодд. А потом такой человек, как Гэвин Рот… — Я попыталась протестовать. — Замолчи. С тобой говорит старшая сестра. Тебе действительно повезло, но, Баффи, не отталкивай своего счастья.

Вместе с Сьюэллен и Говардом исчезло и солнышко, и оживленное настроение. В Южной Калифорнии погода менялась довольно часто, чтобы там ни говорили. Тодд демонстративно повел ребят на дорогу, чтобы поучиться ездить на скейтах, а мы с Гэвином, мрачные, сидели на берегу. Становилось холоднее, и мне пришлось накинуть меховое манто прямо на купальник.

— Скоро выйдет солнце и разгонит этот туман, — сказала я Гэвину.

— Сомневаюсь, — уныло ответил он.

— Так всегда бывает.

— Именно поэтому ты и надела свою норковую шубу? — спросил он с издевкой.

— Она старая, — оправдывалась я. — Я надеваю ее вместо купального халата.

— Восхитительно. Это из серии «Их нравы». — Он вытянул руку. — Похоже, пошел дождь.

— Не говори глупостей. Неужели ты действительно решил уехать из Беверли-Хиллз в Сан-Франциско?

— Я еще пока обдумываю это вариант, но, пожалуй, склоняюсь к нему. Но ведь действительно идет дождь. Неужели ты не чувствуешь?

— Это просто туман. В это время года не бывает дождей.

Неужели старые правила больше не действуют?

К нам подбежал Тодд. Он выглядит как мальчишка, когда бежит по песку, подумала я.

— Сейчас начнется сильная гроза. Нам лучше побыстрее вернуться в город, пока не залило дороги.

— Я думала, что ты с ребятами за воротами. Почему это ты решил, что будет гроза? Птичка начирикала?

— Когда на меня упали первые капли, я пошел в дом и послушал сводку погоды, — сказал он невозмутимо.

— Ну я же говорил, что начинается дождь, — заявил Гэвин.

— Но в это время года никогда не бывает дождей, — возразила я.

Тодд улыбнулся Гэвину.

— В этом и состоит прелесть жизни в Калифорнии. Всегда происходит то, чего не ждешь.

Пока ребята возились и толкались из-за мест в микроавтобусе, Гэвин и Тодд пожали друг другу руки, и Гэвин сел в свою «вольво». Затем Тодд уселся за руль нашей машины, а я пошла попрощаться с Гэвином.

— Ну, не забывай, звони.

Он серьезно посмотрел на меня.

— Он отличный парень. Совершенно необыкновенный.

Я вздохнула.

— Все мне твердят это.

 

90

Когда мы приехали домой, нас уже ждали подруга Меган Фоун и тощий шестнадцатилетний паренек по имени Лэрри. Интересно, спросила я себя, как это они почувствовали, в какой именно момент появиться, но меня тут же просветили.

— Я была так счастлива, что ты мне позвонила, что вы едете, Мэгги! Еще бы секунда, и мамаша убила бы меня собственными руками, — сказала Фоун, тоненькая в своем сиренево-розовом стильном костюмчике — рубашке, шароварах, кроссовках и шапочке-бейсболке.

— И что же ты такое сделала, Фоун? — спросила, я заранее убежденная, что она, несомненно, заслуживала расправы.

— Ну, Лора, как обычно придиралась ко мне. Как только мой папаша нас бросил и нам пришлось переехать в этот огромный дом, Лора все время бесится. И когда я ей заметила, что у нее не самый лучший вкус в том, что касается мужчин, что ее последний хахаль — этот Сид — неряха и грязнуля, она меня ударила по лицу. Тогда я выскочила на балкон и заорала: «У Лоры Райт фальшивые волосы, фальшивые сиськи, фальшивые зубы и исправленный нос!»

Фоун с Меган засмеялись, но я просто обомлела, посочувствовав несчастной униженной Лоре, обновившей свою внешность.

— Так это было до или после дождя? — спросила я, надеясь, что по крайней мере, матери Фоун удалось избежать ушей соседей по дому, которые могли сидеть на своих балконах.

— Нет, это было до дождя! Дождь начался минут через двадцать.

— Фоун, то, что ты сделала, ужасно!

Она подумала, затем пожала тоненькими плечиками.

В гостиной к нам подошел Тодд.

— Похоже, что у Ли дурное настроение, — сказал он мне. — Может, куда-нибудь поедем поужинаем?

— Ли с нами не поедет, — ответила я. — Ты же знаешь, она всегда начинает спорить, если я приглашаю ее поехать с нами…

— Поедет, как миленькая. Я уже ее уговорил.

— Вот прекрасно-то, — заявила Меган, бросая страдальческий взгляд в сторону своих друзей. — Мало нам этой мелюзги — Бекки, Микки, Мэтти и Митчелла — так теперь еще и Ли! И что мы будем делать с этой компанией?

Вместо того чтобы упрекнуть ее, Тодд мягко произнес:

— А что, если поехать к Тони Рома? Я же знаю, как ты любишь бараньи ребрышки с жареным луком? А?

— Она с удовольствием поест у Тони Рома, — сказала я. — Меган, я хочу поговорить с тобой. Ты не выйдешь в соседнюю комнату?

Мы вышли в библиотеку.

Я собралась заговорить, но она опередила меня:

— Мама, неужели мы должны брать с собой Ли? Я не из-за себя или даже Фоун. Я очень люблю Ли. Но что подумает Лэрри? Семья едет в воскресенье в ресторан вместе со своей прислугой?

— Ли не прислуга. Она наша экономка и друг. Послушай меня, Меган, все эти Лэрри придут и уйдут, уж поверь мне. В твоей жизни будет еще сотни таких Лэрри, пока тебе это не надоест. А Ли? Второй такой Ли в твоей жизни не будет. А после того, как эти Лэрри придут и уйдут, Ли останется с нами. Подумай об этом!

Меган покраснела, ей стало стыдно.

— Но вот папа сказал; что мы поедем к Тони Рома. Если бы не Ли, то мы могли бы пойти в «Спаго» или «Пастель».

— Ты ошибаешься, Меган. Папа думал о твоих братьях, я уверена в этом. Им будет гораздо спокойнее и уютнее у Тони. А что касается Ли, то он взял бы ее и на прием к королеве.

Мы уже были в дверях, когда зазвонил телефон. Я вздрогнула. Тодд и Ли тоже напряглись, словно мы все ожидали, что телефон может зазвонить лишь для того, чтобы сообщить что-то ужасное. Я могла думать только о Сьюэллен с Говардом и Пити.

— Я подойду, — сказал Тодд, возвращаясь в дом.

— Нет, я — возразила я, резко поворачиваясь. — Ты пока иди и усаживай всех в машину. — Я постаралась взять себя в руки.

— Догадайся, что я тебе скажу? — послышался из трубки оживленный и звонкий голос Клео.

Я облегченно вздохнула. По крайней мере в голосе не звучало никакой тревоги.

— Я думала, что выходные ты проведешь в Техасе! — с самого дня свадьбы Клео гостила у пасынка своей матери Дейла Уокслера.

— Так и есть! Я звоню с ранчо Дейла. И догадайся, кто сегодня получил в подарок обручальное кольцо с бриллиантом величиной в кулак?

— Ой, Клео!

— И знаешь, что еще?

— Что?

— Мне абсолютно плевать, какой величины бриллиант. Я влюблена!

— Ой, Клео!

Тодд тоже облегченно вздохнул, увидев мою довольную физиономию, когда я садилась рядом с ним и Ли в наш микроавтобус.

— Хорошие новости?

— Да, очень! Клео выходит замуж за Дейла Уокслера.

Он просто расцвел, и мне показалось, что я услышала довольное ворчание Ли.

Затем я вдруг почувствовала, как будто что-то кольнуло меня. Ведь это будет значить, что Клео переедет в Даллас, и это станет еще одной моей потерей. А если еще уедет и Гэвин… Но, может, он говорил просто так, несерьезно? Еще одна его попытка разобраться в своих чувствах? Ну кто, в самом деле, бросит доходную практику в Беверли-Хиллз, чтобы работать в холодном и дождливом Сан-Франциско?..

Мои мысли крутились у меня в голове, как стая мышей!

Счастливица Клео! У нее есть еще один шанс.

Мы все вернулись из ресторана в прекрасном расположении духа. Даже Меган с друзьями была довольна, а у Ли пропало дурное настроение. Лэрри повез Фоун домой на своей малолитражке. Тодд уложил малышей спать, а Меган согласилась поиграть в лото с Бекки и Митчеллом. Прежде чем присоединиться к ним, у нее хватило мужества сказать:

— Прости, мама, я была просто стервой. Мы действительно прекрасно провели время.

— Ты вовсе не была стервой, родная. Просто это проблемы возраста. Ты только взрослеешь, но думаю, что из тебя получится хороший человек.

Она обняла меня. Ну что ж, возможно я и теряю Клео, остающуюся в Далласе, а, может быть, и других людей, отправляющихся в другие места, но во всяком случае дома у меня есть дочь, которую я с гордостью могу назвать другом.

Я только что отослала спать Митча и девочек и уже собиралась лечь сама. День казался просто бесконечным, все время какие-то события, переживания сменяли одно другое. Я прошла мимо библиотеки, где сидел Тодд, просматривая какие-то бумаги, исписанные цифрами. Я поняла, что в финансовых вопросах у него еще есть проблемы. Я чуть было не пожелала ему спокойной ночи, но вовремя спохватилась и прошла к лестнице, но в эту минуту зазвонил телефон. Я продолжала подниматься, все же прислушиваясь. Видимо, Тодд сразу же поднял трубку, поскольку телефон прозвонил только один раз. Но я опять подумала о Сьюэллен и Говарде и, повернувшись, медленно спустилась вниз и пошла в сторону библиотеки.

Тодд, скорчившись, сидел в кресле. По щекам его текли слезы.

О Боже, нет!

Я была слишком напугана, слишком поражена, чтобы спросить, что вызвало слезы. Поэтому я могла только спросить безжизненным голосом:

— Кто звонил?

— Дейв Риклос.

Дейв Риклос? Это был один из юристов студии. Что же он сказал такого, что могло заставить плакать взрослого мужчину?

— Это Бо! — Тодд с трудом произнес эти слова. — Это Бо. Он умер. — И закрыл лицо руками.

Я была слишком поражена, чтобы что-нибудь сказать, я понимала, что он оплакивает свое дитя, свой фильм, почти готовый, но теперь, вероятно, умерший, так и не родившись.

Наконец я смогла заговорить.

— Как? Что произошло?

— Его нашла полиция в мотеле в Голливуде. — Он вытер глаза, тяжело дыша. — Его избили до смерти!

О Господи!

— Но кто?! Почему?!

— Они нашли его прикованным к кровати, на глазах была повязка.

— О Боже!

— Дейв сказал, что ищут мужчину-проститутку… Они думают, что знают, кто это. — Его глаза опять наполнились слезами, и он закрыл лицо руками. — Говорят, они видели Бо в его компании и раньше. Похоже, сейчас ему не удалось спастись. Наверное, Поппи не могла без конца следить за ним. Ты знаешь, я действительно очень его любил. Я знаю, это глупо, он был не такой, как все… он был просто… Но я все равно любил его… Он был как большой ребенок, несмотря ни на что. — Он горько зарыдал.

Мне стало стыдно, стыдно из-за того, что я решила, будто Тодд переживает только из-за картины. И хуже всего была не сама смерть Бо, но то, как он умер. Именно это и заставляло так переживать Тодда.

Он взглянул на меня.

— Ну почему, почему я не попытался помочь? Я был так занят своими собственными… — Он в отчаянии покачал головой.

— Поппи! — воскликнула я.

— Надо поехать к ней. Я не думаю, что у нее есть кто-нибудь…

Дверь отворила испуганная горничная-мексиканка.

— Миссис в спальне, — сказала она. — Больше там никого нет.

— Вы не скажете ей, что мы здесь?

Она вернулась через несколько минут.

— Никто не отвечает. Дверь заперта.

Мы посмотрели друг на друга.

— Где Вирджил? Смоки? — с настойчивостью произнес Тодд.

— Они ушли.

— Где спальня? — на ходу спросил он. Я шла за ним.

Горничная бежала за нами, чтобы показать дорогу.

Тодд подергал ручку и крикнул:

— Поппи! Это Тодд Кинг! Впусти меня!

Поскольку никто не отвечал, он с силой толкнул дверь, как это делают в фильмах, и продолжал делать это, пока дверь не поддалась. Мы все вбежали в комнату. Она полулежала на кровати, в руке все еще был зажат пузырек с таблетками. Тодд бросился к ней, нащупал пульс.

— Срочно скорую, Баффи! Быстрее! Мне кажется, она еще жива. — Он попробовал приподнять ее безжизненное тело.

Они сказали, что продержат ее в больнице дня два-три, и мы отправились домой. Я, совершенно обессиленная, забралась в кровать не глядя на Тодда, уставившегося в потолок. Я выключила свет. Ни один из нас наверняка не сможет сегодня заснуть.

Затем я почувствовала его руку у себя на плече.

— Баффи… пожалуйста. Пожалуйста, Баффи.

В эту секунду мне хотелось повернуться к нему, впустить его в свою кровать, в свои объятия, в мое сердце, все мое тело жаждало этого; я хотела этого больше всего на свете, но не могла. Как я могла согреть его, когда во мне не осталось ничего, что бы могло его согреть? Он уже убил во мне то, что давало это чувство комфорта, это тепло.

И даже не видя, я почувствовала, как он идет в свою пустую кровать. И я подумала о Поппи Бофор, лежащей на узкой больничной койке после неудачной попытки убить себя. Может мы совершили большую ошибку, вернув ее к жизни. Ей будет очень трудно жить. Я подозревала, что, как и многие другие, Поппи убила то, что любила.

 

91

Через два дня Поппи выписали из больницы, и мы привезли ее к себе. Честно говоря, мне этого не очень-то хотелось, но выбора у меня не было. Я не могла позволить ей вернуться в пустой дом. Мы не могли исключить возможность того, что она повторит свою попытку. Мы помешали ей убить себя и, следовательно, спасли ей жизнь. Есть старое убеждение, что вы несете ответственность за того, кому спасли жизнь. Я не знала, сколько это может продолжаться, но полагала, что недели две. Она поживет у нас и после похорон, а похороны смогут состояться лишь после того, как полиция даст на это разрешение. Тем временем съемки «Белой Лилии» были опять приостановлены, и Поппи была очень тихой, она как бы окаменела.

Живая бомба с часовым механизмом, думала я. Или, возможно, как и я, лишь живой труп. Именно так в течение последних двух лет я и представляла саму себя. Особенно когда у меня было плохое настроение. Теперь же нас было двое, тихих, печально бродящих по дому.

Позвонил Гэвин. С того воскресенья мы не виделись.

— Я очень сочувствую вам из-за смерти Бо Бофорта. Я думаю, вы с Тоддом были с ним близкими друзьями?

— Да.

Пожалуй, я могла так сказать. Во всяком случае, Тодд с Бо действительно были друзьями.

— Когда я тебя увижу? — спросил он.

— Не знаю. Сейчас у нас живет Поппи Бофор.

— Ну, ты же можешь оставить ее на несколько часов?

— Не знаю. Не уверена. Она немного не в себе. — Я не знала, как это сказать получше. Я не была уверена, стоит ли мне говорить Гэвину о ее попытке самоубийства. Естественно, она имела право на то, чтобы это оставалось ее тайной. — Да и газетчики не оставляют нас в покое. Болтаются возле дома, и телефон трезвонит без конца. Честно говоря, я беспокоюсь из-за Ли. Она неважно выглядит. Мне кажется, что все это чересчур для нее. Она уже немолода. Мы даже не знаем, сколько ей лет. Она никогда нам не говорила. Но я не могу оставить ее одну с Поппи Бофор и детьми. Это будет нечестно по отношению к ней. Нет. Я слишком тревожусь из-за них обеих — Ли и Поппи.

— А как насчет меня? — спросил он мрачно.

— Что насчет тебя?

— А насчет меня ты не тревожишься?

— Еще из-за тебя! Ты молодой, сильный и красивый. Нет, из-за тебя я не тревожусь.

— Вчера вечером в ночном сеансе я видел один фильм. С Айрини Данн. Называется «Улица на окраине». У нее там связь с женатым мужчиной, которая продолжается пятьдесят лет, и каждый год он уделяет ей несколько минут, а она ждет… Год за годом, год за годом. — Я знала этот фильм. Я видела его давно, много лет назад, в кинотеатре на Хай-стрит в Колумбусе, штат Огайо. Это был ужасно слезливый фильм. — Я тебе не напоминаю Айрини Данн?

— Есть немного, — согласилась я. — Что-то в выражении глаз. Но ты несколько полнее.

Нам пришлось нанять охрану, чтобы они не пропускали никого из газетчиков и не позволяли им прошмыгнуть в открытые ворота, когда проезжал кто-нибудь из своих.

Сьюэллен расстроилась, когда приехала ко мне.

— Это что такое? Ты живешь в осажденном лагере?

— Эти газетчики просто охотятся за Поппи. Некоторые из этих чокнутых прознали, что Поппи у нас, и здесь их пасется целая толпа. Разве ты их не заметила?

— Еще бы не заметила! Может, ей лучше поехать к себе домой со всей этой охраной? Тогда ни тебе, ни детям не надо будет жить в такой обстановке.

— Можешь мне поверить, детям это чрезвычайно нравится, — засмеялась я. — Во всяком случае, это продлится еще несколько дней. После похорон они наверняка забудут про Поппи и про Бо тоже. Они найдут что-нибудь новенькое, и Поппи отправится домой. Но, честно говоря, я не представляю, что она будет делать одна в своем доме, когда все это кончится. Пойдем ко мне, ты мне все расскажешь. Как вы там встретились в Остине?

— А где Тодд?

— Еще не вернулся со студии. Работает допоздна. Решает, что теперь делать с картиной.

Мы прошли в мою комнату, и я даже не спрашивая Сьюэллен, будет ли она что-нибудь пить, сделала себе коктейль… И, как я и ожидала, она бросила на меня осуждающий взгляд. О Боже, грустно подумала я. Происходит именно то, чего я опасалась: она собирается превратиться в одну из убежденных трезвенниц, которые заставляют любого человека, случайно пригубившего рюмку, почувствовать себя так, словно в пору обращаться в общество «Анонимные алкоголики». С другой стороны, то, что она увезла Пити из этой наркологической лечебницы, еще не значило, что она откажется от своих принципов, убеждений и всего того, что всегда осуждала. Со временем, думаю, она станет вполне нормальным, терпимым человеком. Разве время не улаживает все проблемы?

— Теперь расскажи мне обо всем. Что сказал Пити, когда увидел вас с Говардом?

— Ну как ты думаешь? Когда Говард сообщил ему, что мы забираем его домой, он заплакал. Между прочим, Говард тоже плакал. Они минут пять тискали друг друга, прежде чем Пити побежал в свою комнату собирать вещи. А в самолете он торжественно поклялся мне, по крайней мере раз сто, что будет хорошим мальчиком.

— Ты не веришь ему?

— Возможно, Говард верит. Сейчас они дома. Разговаривают по душам. Мне кажется, что самое главное это не то, верю я Пити или нет. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь полностью поверить ему снова. Самое главное, что у них с Говардом установились доверительные отношения. Тодд заставил меня это понять. — Я кивнула и вздохнула. — А где Поппи? Я, разумеется, приехала повидаться с тобой, но и ей надо высказать свои соболезнования.

— Она наверху. Она почти не выходит из комнаты. Я поднимусь спрошу, не спустится ли она, чтобы поздороваться с тобой.

Поппи спустилась, и они с Сьюэллен обменялись несколькими фразами, затем она попросила извинить ее и опять пошла к себе.

— Она неплохо держится, по-моему, — заключила Сьюэллен.

— Да. Мне кажется, она крепится до похорон. Видимо, она решила пройти через это. А что потом — не знаю.

— Ты думаешь, она останется в Лос-Анджелесе? — спросила Сьюэллен.

— Представления не имею. И она, по-моему, тоже.

— А как ты, Баффи?

Я широко раскрыла глаза:

— А что со мной?

— Не нужно смотреть на меня своими невинными зелеными глазами. Что ты собираешься делать в этой ситуации?

— Не понимаю, о чем ты говоришь?

— У тебя роман с Гэвином Ротом.

— Ты с ума сошла!

— Не забывай, с кем разговариваешь, Баффи. Тебе еще ни разу не удавалось что-либо от меня скрыть. Я подозревала что-то в этом роде. После тех выходных я абсолютно в этом убеждена. И не думаю, что в этом убеждена только я одна.

— О ком ты? О Говарде? Неужели Говард тоже думает, будто у меня роман с Гэвином? — насмешливо произнесла я.

— Нет, не Говард. Говард никогда бы о тебе такого не подумал. Ты его знаешь. Это сама невинность. Он никогда ни о ком ничего плохого не подумает. Особенно о тебе. Говард даже не подозревает, что у вас с Тоддом какие-то проблемы.

— Откуда ты это взяла? Я никогда тебе не говорила, что у нас с Тоддом проблемы. Ты делаешь какие-то непонятные выводы. Но если не Говард, то кто же об этом думает? О нас с Гэвином? Скажи мне? Кто? — Она не ответила. Но ей и не надо было. Я засмеялась, подлила себе еще. — Ты говоришь глупости, Сьюэллен.

— Я хочу помочь тебе, — тихо проговорила она. — Позволь мне сделать это.

Я налила себе виски со льдом.

— Мне не в чем помогать.

— Тебе плохо, и ты не хочешь мне сказать, в чем дело, но не надо убеждать меня, будто все в порядке. У тебя связь с Гэвином Ротом из-за того, что между вами с Тоддом что-то произошло. — Она посмотрела на меня прищурившись. — Разве нет? Ну-ка, посмотри мне в глаза, — приказала она. — Я это чувствую. Это Сюзанна? У меня было какое-то смутное ощущение, что Сюзанна сделала какую-то гадость…

Я всегда говорила, что Ли — ведьма, но теперь я подозревала, что и Сьюэллен обладает даром ясновидения. Или же это свойственно каждой женщине, это просто женская интуиция?

Хлопнула входная дверь, и мы обе вздрогнули.

В комнату, широко улыбаясь, вошел Тодд. Вполне естественно. Он видел, что машина Сьюэллен стоит во дворе.

— Еле проскочил в ворота. Мне пришлось показать этим ребятам три удостоверения, прежде чем убедил их, что живу здесь. Посмотрите, что у меня есть. — Он вернулся в холл и вытащил четыре огромных пакета, набитых оранжево-желтыми цветами. Комната сразу же заполнилась острым, резковатым запахов ноготков.

Сьюэллен засмеялась.

— Что это ты придумал? — спросила она. — Скупил весь цветочный магазин?

— Не совсем. Уличный торговец. Прямо у ворот студии. Он хотел распродать побыстрее весь свой товар и уступил мне все это богатство по дешевке. Ты же знаешь, я не могу устоять, если есть возможность сэкономить, — усмехнулся он.

Однако я не ответила на его улыбку и сухо сказала:

— Мне всегда казалось, что ты не жалуешь уличных торговцев. Ты всегда говорил, что они подрывают экономику. Они не платят налогов.

— Да, верно, — огласился Тодд. Улыбка исчезла с его лица. — Но я помню, что, когда мне было лет четырнадцать, я тоже чем-то торговал на улицах, и однажды один псих подошел ко мне, купил весь мой товар и дал мне бумажку в сто долларов! Это было моим самым ярким впечатлением за всю жизнь. — Он пожал плечами. — И когда я увидел эти ноготки, я вспомнил еще кое-что. Я вспомнил тот день в Булонском лесу, в наш медовый месяц, как ты тогда восхищалась ноготками! — Он смотрел мне прямо в глаза, умоляя вспомнить.

Я взяла оранжевый цветок из одного из пакетов, поднесла к носу. Там, во Франции, весь воздух был пропитан их ароматом.

— Цветы уже так не пахнут, как пахли когда-то. Ты заметила это, Сьюэллен? — Я бросила цветок обратно в пакет.

Глаза Сьюэллен перебегали от меня на Тодда и влажно блестели. Затем она опять посмотрела на пакеты.

— Здесь их не одна сотня.

— Да, — сказала я. — Возьми часть домой. Не меньше половины.

Мы заставили ее взять два пакета, и Тодд пошел на кухню принести вазы для остальных цветов. Да, естественно, я помнила тот день в Булонском лесу… Мы бегали и прыгали, как дети, но целовались, как настоящие любовники, каковыми мы и были. Конечно же, я помнила. Как же я могла забыть?

Он вернулся с вазой, наполненной цветами.

— Пожалуй, я отнесу этот букет Поппи. Может быть, он немного поднимет ее настроение.

— Это ты хорошо придумал.

Неужели он действительно верил в это? В то, что ваза с цветами сможет успокоить Поппи в ее горе? Мужчины — такие странные существа. Они думают, что посылка от цветочника способна исправить все то зло, которое они причинили.

Я пошла спать.

Он вошел в нашу комнату, на цыпочках подошел к моей кровати и слегка охрипшим голосом прошептал:

— Баффи Энн? — Я не ответила. Я же спала. Очевидно, он принес одну из ваз в спальню, потому что я опять почувствовала этот сильный острый запах.

— Когда? — услышала я его хриплый шепот.

Я в отчаянии зарылась лицом в подушку, кулак под простыней раздавил хрупкую жизнь одного из желтых ноготков, который я взяла с собой в постель.

 

92

Наконец-то власти разрешили забрать тело, и мы начали приготовления к похоронам. Мы с Тоддом пришли к мнению, что Бо Бофора необходимо похоронить как можно скромнее. Мы хотели, чтобы это была церемония лишь для близких друзей и родственников — мы бы вообще провели ее тайно, если бы могли это сделать. Газеты были полны самыми сенсационными подробностями. Была даже напечатана фотография, которую удалось получить какому-то ловкому фоторепортеру, где Бо был изображен с повязкой на глазах, прикованный к кровати в задрипанном номере дешевого мотеля. Однако, от газетчиков удалось скрыть самую сенсационную деталь — то, что смерть Бо была вызвана не разбойным нападением маньяка-убийцы, а лишь несчастным случаем в результате садомазохистского свидания, за которое он еще и заплатил.

И мы хотели похоронить эту тайну вместе с Бо.

Мы спросили Поппи, где бы она выбрала место для последнего приюта Бо. Она не колебалась ни минуты, словно с того самого дня, как ее вернули к жизни, только об этом и думала. «Форест Лоун, — сказала она. — Там, где похоронены все знаменитые звезды».

Мы не стали с ней спорить, мы не стали говорить ей, что будет очень трудно устроить скромные похороны в Форест Лоун. Я думала, что она считает себя обязанной сделать это для Бо, по крайней мере дать ему место среди звезд навсегда. И она совсем не хотела никаких тихих похорон. Мы выяснили это, когда сказали ей, что лучше было бы провести панихиду в шесть часов утра, чтобы было как можно меньше народу. Однако она сказала нам, что не хочет, чтобы это было лишь церемонией для близких. Она хотела, чтобы как можно больше людей пришло проститься с Бо. Она хотела, чтобы все было как положено, со всеми полагающимися атрибутами и присутствием его поклонников и поклонниц. Она также не возражала, чтобы были и представители прессы. Она хотела похоронить Бо как настоящую кинозвезду!

Это могло окончиться плачевно, но это был выбор Поппи. И она также попросила Тодда закрыть на этот день студию, чтобы все работники смогли бы присутствовать на похоронах, и Тодд согласился. Затем она обратилась ко мне и попросила позвонить Сюзанне, чтобы она с Беном обязательно приехали. Она особенно подчеркивала, что ей необходимо их присутствие. Сюзанна и Бен как бы заменяли семью.

Мне было нелегко звонить Сюзанне, но я должна была это сделать, и я это сделала. Я передала Сюзанне просьбу Поппи, и та сказала, чтобы я передала Поппи, что она все время думала о ней. У нее как-то странно звучал голос, но я не обратила на это особого внимания. В конце концов мы уже давно разошлись. Однако она спросила меня обо всех — о Тодде, которого не видела с тех пор, как прекратились съемки, детях, о Сьюэллен и Говарде, даже о Кэсси и Клео с Лео, лишь потом вспомнив, что Клео и Лео уже разошлись. Но это было не так уж и странно, учитывая все обстоятельства. Сюзанна, должно быть, все больше отдалялась от нас. Видимо, она была занята лишь своей жизнью с Беном. А может, на ее память повлияло чувство вины?

И только когда я повесила трубку, я поняла, что она мне так и не сказала, будут ли они с Беном на панихиде. Сначала я хотела перезвонить, чтобы дать Поппи определенный ответ, но затем передумала. Мое дело было просто передать просьбу Поппи.

 

93

Поговорив с Баффи, Сюзанна рухнула на подушки. Нет, она не пойдет на похороны. И она не думает, что пойдет Бен. Единственно, что она знала наверняка, это то, что Бен не будет ждать в больнице окончания операции и не будет спрашивать врачей, что именно у нее удалили. Бен даже не знал, что ей предстоит операция. Ей удалось скрыть это от него.

В ночь, когда умер Бо, она впервые обнаружила какой-то комок в груди. Сначала она почувствовала страх, затем радость. Если у нее рак, и ей отрежут грудь, то Бен сбежит от нее как от чумы! Он бросит ее! Не будет совершенства, не будет и Бена! Все было очень просто. Он сбежит и наконец освободит ее, слава Богу! Она уже несколько раз думала о том, чтобы изуродовать себя, дважды даже пыталась это сделать, но ей что-то мешало. Несколько раз она в последнюю минуту теряла мужество, просто пугалась до смерти. Но теперь от нее уже ничего не зависело.

На следующий же день она пошла к врачу. Бену она сказала, что пошла на обычный ежегодный осмотр, чтобы он не пошел с ней и не ждал, когда сможет поговорить с врачом.

Врач старался успокоить ее. «Знаете, большинство таких уплотнений бывают доброкачественными».

Он бы решил, что она свихнулась, если бы она сказала ему, что ей меньше всего на свете хотелось, чтобы опухоль оказалась доброкачественной.

Он подробно объяснил ей ситуацию. Сначала они посылают извлеченный срез ткани на анализ, причем ответ обычно приходит почти сразу. И если опухоль злокачественная, то имеется выбор: теперь они уже не удаляют всю грудь, как делали раньше. Сейчас, если женщина этого желает, они удаляют лишь пораженные участки ткани, правда, затем требуется тщательное наблюдение.

Если бы она только смогла, если бы у нее хватило духу, то она попросила бы доктора удалить ей всю грудь, даже если бы опухоль, оказалась доброкачественной. Но тогда бы он просто вызвал санитаров, чтобы ее доставили куда надо.

Единственное, что она могла сказать врачу, так это то, что если они убедятся, что опухоль злокачественная, она не будет ждать и потребует, чтобы удалили всю грудь. (Отрежьте ее совсем).

— Подождите, — предупредил он ее. — Не говорите мне сейчас ничего. Подумайте до утра. Пойдите домой, обсудите это с мужем.

— Но ведь его подпись под моим согласием не нужна? Я сама могу подписать все нужные бумаги, дать письменное согласие на удаление молочной железы, если результаты биопсии покажут рак, разве не так, доктор? Это же мое тело, моя грудь, мой выбор?

— Да, это ваш выбор, миссис Гардения.

Он был так озадачен, она даже пожалела его.

— Я ужасно боюсь рака, боюсь смерти… Так мне будет спокойнее, доктор. И я хочу избавить моего мужа от тяжелой необходимости помочь мне принять это решение.

Но что этот доктор знал о злокачественной жизни? О том, что каждую ночь ее раздирают несколько дюймов голубой переливающейся стали?

Они решили, что она ляжет в больницу под вымышленным именем, чтобы избежать огласки.

Она сказала Бену, что ей нужно лечь в больницу для обследования, вполне безобидного и обычного, но которое не может проводиться в амбулаторных условиях. Возможно, Бен начал бы более подробно все у нее выпытывать, как обычно, настоял бы на том, чтобы сопровождать ее в больницу, но он был слишком занят своими собственными делами: он разрабатывал какую-то финансовую махинацию, которая, как он хвастал, полностью разорит Тодда, и тому придется распрощаться со своей студией и со всем ее оборудованием, — с каждым кусочком пленки, с каждой щепочкой декораций.

Значит, он с ней не пойдет. Когда, как она надеялась, хирург будет отрезать часть ее храма, он как раз будет лететь в Нью-Йорк.

На сей раз она перехитрила Бена. И если ей отрежут грудь и ей наконец удастся от него освободиться, она еще раз перехитрит его. Она просто расскажет все Тодду, предупредит его о том, что Бен собирается сделать.

 

94

Клео предложила подобрать Поппи совершенно новый костюм для похорон — все в одном стиле: платье, шляпка, туфли, сумочка, даже пояс для чулок. Однако Поппи отказалась. Она сказала, что хочет надеть черное платье, которое очень любил Бо, она настояла на том, чтобы пойти домой и взять необходимые ей вещи. Мы отправились с ней туда поздно вечером, чтобы избежать зевак у ворот. Она сказала, что в спальню пойдет одна, чтобы взять то, что ей нужно, все, что ей нужно. Она все время повторяла эти слова: «Все, что мне нужно».

* * *

Утром приехала Клео, чтобы помочь Поппи одеться и наложить косметику. Клео всегда точно знала, как наложить косметику, чтобы это выглядело в соответствии с требованиями момента, учитывая, что будут много фотографировать, и Поппи хотелось, чтобы Бо гордился ею. Она будет элегантна, но скромна, сдержанна, все будет очень строго и со вкусом. Она сказала, что должна сделать это в память о Бо и для его поклонников.

Клео сказала мне, что к нам заедет Лео, чтобы поехать вместе с нами на лимузине. Увидев мое удивление, она сказала:

— Но ведь там хватит места для всех?

Да, место там было. Ехали мы с Тоддом, Поппи, Клео… и Лео. Разумеется, место было.

— Но почему вдруг?

— Лео бросила его подружка. И он так переживает из-за Бо и, я думаю, из-за своей девушки тоже. Ему пришлось бы ехать на похороны одному, а так тяжело быть одному в такой день.

Я не могла не восхищаться Клео. Она всегда была необыкновенно великодушна. Она всегда готова помочь, но сейчас ее благородство превосходило обычное чувство долга.

— А что случилось с его девушкой?

— Нашла кого-то другого, — протянула Клео. — Чудно. Из-за нее Лео пошел на развод со мной, и для меня это было самым тяжелым поражением в жизни. А она так опошлила мои переживания. Мне казалось, она просто обожает Лео за его манеры и ум, но она не смогла устоять перед каким-то молодым актером, которого встретила на вечеринке: ему двадцать два, абсолютно безмозглый, но зато — гора мускулов и петушок в четверть метра. Сама не понимаю, Баффи, но мне почему-то ужасно жалко Лео. Он кажется таким потерянным.

Итак, мы отправились на панихиду — Тодд и Клео, и потерянный Лео, и притихшая, зажатая Поппи, вцепившаяся в свою черную сумочку. Я знала, что такое молчание может быть своеобразным видом истерии. Она все еще пребывала в шоке, хотя и вела себя с большим достоинством, и я опасалась за нее. Выдержит ли она, когда будет стоять на краю могилы, осознавая всю нелепость смерти Бо? Там, на кладбище будет просто сумасшедший дом. Там будут и полиция, и частная охрана, которую мы специально наняли. И все равно прорвется толпа зевак, поклонников и поклонниц, обезумевших от горя, и газетчики со всей страны… Настоящий дурдом.

— Знаешь, это я убила его, — вдруг тихо проговорила Поппи. — Я и… нет, не тот тип, что избил его до смерти. Я очень надеюсь, что его не найдут, так что никто не догадается, кто был настоящим убийцей. А настоящей убийцей была я.

Нам всем, сидевшим в машине, было трудно слушать ее слова.

— Нет, нет, — умоляюще произнес Тодд, беря ее за руку.

— Ты была ему хорошей женой, — убежденно добавила Клео, которая сама была идеальной женой. — Без тебя он бы ничего не достиг.

— Он обожал тебя, — вмешался Лео. Он всегда говорил: «Моя Поппи…»

— Это я убила его! Я! И Бен!

Ужасные слова, подумала я. Но и сама Поппи была в шоке.

— Не думай, сейчас об этом, Поппи, — попыталась я успокоить ее. — Потом. Потом ты все как следует обдумаешь, все станет ясным. — Я не знала, что еще сказать ей. — Ты просто помни одно: ты любила его, и он любил тебя. — Я не знала, слышит ли она кого-нибудь из нас. — Ты делала все для него, ты очень старалась, и это — самое главное.

Бен! Это я убила его! Я и Бен!

Я выглянула в окно и не увидела солнца. Куда же запропастилось это проклятое солнце?

Поппи все рассчитала. Она хотела сделать так, чтобы смерть Бо стала событием. Она хотела, чтобы о нем осталась хорошая память. Она собиралась стоять у края могилы с опущенной головой, а когда они начнут опускать гроб в землю, она застрелит Бена Гардению.

Она обязана была сделать это для Бо. Бен виноват в смерти Бо не меньше, чем она сама. Бен помог ей развратить Бо, он настаивал на этом!

В течение всех этих лет в Вегасе каждый раз, когда она хотела что-то сделать, исправить все зло, весь этот кошмар, Бен останавливал ее, держал ее за руку. Если умер Бо, то должен умереть и Бен. Бо, несмотря ни на что, был добрым и нежным, Бен же был порочен. И она не только отомстит за Бо, она сведет с ним все старые счеты. За Сюзанну. Это она связала Сюзанну с Беном, теперь она ее освободит. А еще она сделает так, что он перестанет быть угрозой для Тодда и Баффи. Она сделала им гадость и теперь должна как-то компенсировать это. Они не понимали, что за человек Бен. Они не знали, что от такого типа, как Бен, невозможно освободиться до конца. Но она освободит их. Она освободит их всех. А затем, когда она рассчитается с ним, она повернет револьвер в свою сторону и упадет в могилу рядом с Бо, милым, невинным Бо. Она любила его больше жизни, жизнь никогда не была к ней такой доброй и ласковой, как Бо. Она так рано стала горькой.

Это была просто массовка. Не в каждой картине такое увидишь. Фотографы. Поклонники. Все работники студии до самого последнего бутафора. Казалось, Поппи начинает терять самообладание. Я чувствовала, видела, что что-то с ней происходит. Казалось, она даже не слушает слов священника о том, сколько радости принес Бо людям. Она все время оглядывала толпу. Кого она ищет? Затем я вспомнила, как она хотела, чтобы присутствовали Сюзанна с Беном. Сама я их тоже нигде не видела.

Перед всеми этими фотоаппаратами, перед тысячной толпой мы как загипнотизированные смотрели, как Поппи вынимает из своей черной сумочки револьвер, все еще в отчаянии оглядываясь по сторонам, когда они начали опускать гроб. Затем она бросила его и попыталась прыгнуть в разверстую могилу вслед за гробом Бо.

— Я любила его! — кричала она, обращаясь к земле, когда мы с силой удерживали ее.

Да, я верила ей. Я ей верила.

Мы все сидели в гостиной и пытались заставить ее немного выпить — даже Сьюэллен. Но она отказывалась.

— Я не пью вообще, — все время повторяла она.

Я знала, что ей необходимо то, что дало бы ей силы жить, пока она сама не найдет в себе силы простить себя. Я сказала:

— Попробуй взглянуть на это следующим образом. То, что произошло с Бо, просто несчастный случай. Как если бы он переходил улицу и попал под машину. Это трагическая случайность. Но все то время, что Бо был с тобой, ты давала ему больше, чем кто бы то ни было. Успех и слава, и любовь миллионов — без тебя он бы ничего этого не имел. И ты дала ему любовь, и он знал это. Он знал, как сильно ты любишь его, как много любви в твоем сердце.

Ее безжизненные черные глаза на мгновение вспыхнули.

— Ведь ты же знала это? Ты веришь в это, в то, что я его любила? Большинство не знает, что я делала все это ради любви.

Я крепко прижала ее к себе. Мы никогда не были близки, и мне она никогда особенно не нравилась, уж если говорить по правде, но мне было ее ужасно жаль. Невероятно жаль. Они были грешниками, но и против них многие грешили. И, возможно, она тоже грешила против Бо. Грех во имя любви. Как ужасно было для нее делать зло тому, кого она так сильно любила.

Все разошлись по домам. На следующее утро Поппи сообщила, что возвращается домой. В собственный дом. Я пошла на кухню помочь Ли убрать и помыть посуду после гостей. Когда мы закончили и мне наконец удалось уговорить ее лечь, я решила пойти посмотреть, что делает Поппи.

Я нашла ее в библиотеке, где она сидела рядом с Тоддом на кожаном диване. Они были поглощены каким-то серьезным разговором. Тодд поднял на меня глаза, в которых ничего невозможно было прочесть, выражение лица также было непроницаемым. Именно он когда-то объяснял мне, что каждый человек в определенных ситуациях проходит несколько стадий. А теперь я видела эти стадии у него. Сразу же после больницы, когда мне пришлось избавиться от ребенка, он все время пытался что-то объяснить, доказать свою невиновность. Первая фаза. Затем он оставил это и перешел ко второй фазе. Милый, обаятельный, ласковый, совершенно явно пытающийся помириться со мной, убедить меня простить его и все забыть… Забыть и простить… причем все это чередовалось с раздражением из-за того, что я ему не верю. Но его злость не действовала на меня — я знала, что даже лжецы могут злиться, если в их ложь не верят.

Затем наступает ночь ноготков, когда он опять подходит к моей кровати, умоляя о любви и нежности, а я прогоняю его. На следующее утро я обнаружила у него наступление третьей фазы. Замкнутость, сдержанность, никаких попыток растопить лед. Интересно, думала я, что будет после? Наступит ли четвертая фаза? Или же мы так и застрянем, замороженные в третьей фазе до конца наших дней?

— Мы здесь с Поппи говорили о картине, — сказал он. Ну, конечно же, картина. Ведь еще надо было что-то решать с «Белой Лилией». Разумеется, со смертью Бо, это тоже замораживалось, останавливалось на некоторое время. — Мы с Поппи решили, что картину необходимо закончить. Я хочу этого по совершенно очевидным причинам, а Поппи — в память о Бо.

Я взглянула на Поппи. Ее умоляющие глаза были устремлены на меня. Она, совершенно очевидно, не понимала, что здесь происходит, что «Белая Лилия» — это была наша схватка не на жизнь, а на смерть, наша личная борьба с Тоддом. Насколько она знала, меня волновала лишь экономическая сторона вопроса, ну и, разумеется, положение и престиж студии. Она своими черными глазами умоляла меня не возражать.

— А что же мы будем делать с?..

— Мы просто включим в фильм его трагическую смерть. Лон, герой, которого исполняет Бо, умрет в номере мотеля, куда приведет уличную проститутку, от слишком большой дозы наркотиков. Мы сможем так снять эту сцену, чтобы не было видно его лица. — Я была поражена. Я просто не представляла, как Поппи могла предложить такое, видимо, мы с ней были совершенно разными людьми. И Тодд старался соблюсти интересы их обоих — ее и свои, я не могла его за это винить. — И еще я уговорил Поппи участвовать в съемках в качестве ассистента режиссера, — добавил он. — Она практически каждый день проводила на съемочной площадке с самого начала съемок. Она прекрасно знает весь фильм. И вот уже двадцать лет она работает в области индустрии развлечений. Я думаю, что «Белая Лилия» очень выиграет от ее участия.

Поппи была нужна какая-то опора в жизни, и он давал ее ей. И кроме того, он давал ей еще кое-что, может быть, даже более важное… Что-то, что поможет ей пережить эти тяжелые дни.

Я сжала ее руку:

— Думаю, из тебя выйдет прекрасный ассистент режиссера.

— Спасибо, — сказала она печально. — Вы с Тоддом — мои самые близкие друзья.

Он опять сделал это, этот волшебник. В очередной раз он спас эту несчастную «Белую Лилию», и в то же время ему удалось помочь ближнему — Поппи Бофор — удержаться в этой жизни, найти твердую почву.

Позже, лежа в своей кровати, я мысленно возвращалась к словам Поппи. «Вы с Тоддом — мои самые близкие друзья». Но тем не менее она говорила, что хотела б видеть на похоронах Сюзанну и Бена, они ей как бы заменили семью. А затем это дикое заявление, что Бо убили она и Бен. И когда она вытащила из сумочки свой револьвер, хотела ли она застрелить только себя? Или Бена? Бена, которого так и не увидела в толпе?

Бен и Сюзанна. Их там не было. Почему же все-таки Сюзанна не приехала?

Сюзанна пришла в себя после наркоза в больничной палате среди ночи. Она не сразу поняла, где она и что с ней. А когда вспомнила, то тут же стала ощупывать грудь. Господи, сделай так, чтобы ее там не было.

Во рту у нее было сухо. Она нащупала толстый слой повязки, и это ее успокоило. Для простой биопсии слишком много бинтов. Наконец-то она будет свободной.

 

95

На следующее утро я отвезла Поппи домой. Я не хотела, чтобы она ехала туда одна. В доме была ее горничная, в саду работал садовник. Нигде не было и следов Смоки и Вирджила, их и на похоронах тоже не было.

«Похоже, они боятся показаться мне на глаза. Не так уж они хорошо следили за Бо. Но, думаю, на днях они появятся, чтобы получить свои денежки. Но ведь мне они больше не понадобятся? И от лимузина я тоже отделаюсь. Мне одной он совсем не нужен», — думала Поппи.

— Баффи, послушай, ты можешь ехать домой. Со мной будет все в порядке. Ты и так все эти дни занималась только мной. У тебя наверняка полно своих дел. Обещаю тебе, что не собираюсь перерезать себе горло. Нет, честно, ты можешь ехать. Через несколько дней я начну работать на студии. Мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя, кое-что обдумать. Мне многое надо обдумать. И мне очень нужно поговорить с тобой.

— Это о Бене? Но ты уже предупредила нас о Бене. Тодд прекрасно знает о его ненависти. Это его не очень волнует…

— Я полагаю, ему недолго придется волноваться из-за Бена. Но мне очень нужно поговорить с тобой, как только я немного приду в себя.

— Хорошо, — улыбнулась я. — Буду ждать с нетерпением. В любое время. И еще, Поппи. Желаю удачи в работе над фильмом! Я очень рада, что ты будешь работать там.

Я поехала домой, думая о том, что она собиралась мне сказать. И еще об одной фразе: «Я полагаю, Тодду недолго придется волноваться из-за Бена». Это что, угроза Бену? Кто мог понять эту женщину? Она была странным человеком, во многом чуждым мне.

Когда приеду домой, позвоню Гэвину. Я уже несколько дней не разговаривала с ним, и последний раз он, как мне показалось, разговаривал так, словно собирался покончить с нашими отношениями. А сейчас он мне был нужен более, чем когда-либо.

Но когда я приехала домой, Ли мне передала, что звонил Гэвин. Затем она заявили мне, что пойдет ляжет. Я проводила ее из кухни в спальню.

— Что случилось, Ли? — Она действительно выглядела ужасно.

— Мне больно, — ответила она.

— Я вызову врача.

— Никаких врачей! — Она посмотрела на меня и я поняла, что лучше с ней не спорить. И она прекрасно понимала, что я не осмелюсь сделать это даже под пыткой.

— Хорошо, — вздохнула я. — Ложитесь, и я принесу вам чашечку чая.

Гэвин позвонил еще раз немного попозже. Я сняла трубку в кухне.

— Я скучаю по тебе, — сказал он.

— Я тоже, — шепнула я в ответ.

— Из газет я узнал, что похороны уже прошли. Ты смогла бы прийти сегодня вечером?

— Не знаю, не думаю. Боюсь, мне придется остаться дома с Ли.

— Опять? А что на этот раз?

Чувствовалось, что он теряет самообладание. Его, казалось, уже не волновал даже Тодд.

— Она себя плохо чувствует. Я целый день ношу ей чай с тостами и таблетки аспирина.

— Что с ней?

— Не знаю. Она только говорит, что ей больно.

— Я приду и посмотрю ее. Все же я врач, по крайней мере мне так кажется. Я уже ни в чем не уверен.

— Нет, ради Бога, не надо! Не надо приходить, чтобы осмотреть ее. Когда я предложила позвать врача, я думала, что она меня убьет. Она терпеть не может врачей. Особенно тебя, хотя ни разу тебя не видела.

— Ну, может, зайдешь хоть на часок? Только на один час, — настаивал он.

— Нет. Я думаю, это будет не очень хорошо с моей стороны. — Он не ответил, и я добавила: — Разве не так? — Он по-прежнему молчал. Затем я услышала громкий стон из комнаты Ли. — Мне надо идти. Я слышу, как она стонет. Я позвоню тебе завтра. Я приду завтра вечером, хорошо?

— Может, она и завтра будет болеть.

— Откуда ты знаешь? Ты это говоришь, как врач?

— Я это чувствую.

* * *

Я принесла Ли тарелку с бульоном.

— Принести крекеров или тостов?

Она покачала головой, затем слегка подняла голову от подушки, чтобы отпить с ложки, которую я поднесла к ее сухим бескровным губам.

— Так хорошо? Не горячо?

Она откинулась на подушки, покачала головой и почти улыбнулась.

— Прекрасно, — сказала она. По-моему она впервые произнесла это слово с тех пор, как мы познакомились.

Когда поздно вечером приехал Тодд, я еще не ложилась. Он лишь устало кивнул мне.

— Ну и как? — спросила я. — Стал Лео переписывать сценарий?

— Да.

— Значит, можно считать, что все будет нормально? Съемки возобновились?

— Мы не смогли найти Сюзанну.

— Что-то я тебя не поняла.

— Так оно и есть. Мы не можем связаться с ней. И с Беном тоже. Никто в доме не знает, где она. А, может быть, и знают, но не говорят.

— Может быть, Бен прикончил ее? Просто взял и убил, а потом закопал в саду? Неподалеку от бочки с водой.

Однако ему это не показалось смешным, потому что он ничего не ответил и пошел вверх по лестнице. Вдруг он обернулся и произнес с болью в голосе:

— Я знаю, мне запрещено говорить об этом, но я должен сказать кое-что, и я скажу это. Я знаю, что ты думаешь, будто бы это произошло между мной и Сюзанной, и, судя, по всему, мне трудно отрицать, что так и было. Но даже если это и произошло, я думаю, что она знает об этом не больше меня. Она даже не знает, что это произошло! Что бы там ни оглушило нас — недоброкачественная еда, виски или эти дурацкие таблетки или, может быть, еще что-то, — но мы отключились оба. Мы оба — жертвы… — И он пошел наверх в свою комнату.

Опять новая версия, подумала я с горечью. Теперь это недоброкачественная еда или отравленное виски — или еще что-то. И теперь уже он — жертва. Он и Сюзанна. Уже прошло два года, а он все еще пытается защитить ее, свою любовницу.

На следующий день Ли, как я и предполагала, встала. Я знала, что надолго ее не хватит, и весь день молила Бога, чтобы больше ничего не случилось, хотя все же чего-то ожидала, как будто уже привыкнув к неожиданным потрясениям. И еще я все время думала о том, как мы проведем вечер с Гэвином. Я увижу его сегодня во что бы то ни стало, даже если Тодд придет раньше обычного.

Его еще не было, когда я вышла из дома, поцеловав детей, убедившись, что Меган и Митчелл сидят за уроками, хотя и догадывалась, что, как только я уеду, Меган сядет на телефон. Я была еще не так стара, чтобы не помнить, как сама обожала часами висеть на телефоне, хихикать и трепаться с подружками о мальчиках. Я пожелала доброй ночи Ли, которая повернулась ко мне спиной и не ответила. Здесь все по-прежнему.

Мы молча целовались, потом молча легли в постель. Может, мне только показалось, что в наших ласках была какая-то примесь горечи?

Уже потом он погладил меня по щеке.

— Бедняжка Баффи. Очень скоро тебе придется принять серьезное решение.

Нет, только не это. Я не хочу принимать никаких решений. Только не теперь. Ни решений, ни ультиматумов. Разве он не понимал, что я не выдержу ничего такого. Но все же я проглотила наживку:

— Да? И какое же это решение?

— Я решил, что брошу работу здесь. Я собираюсь переехать в Сан-Франциско.

— Ты не можешь сделать это!

— Я могу и должен.

— Нет. Ты хочешь сделать это только мне назло.

Он с удивлением посмотрел на меня.

— Ты действительно считаешь, что я буду жить кому-то назло? И почему мне делать тебе что-то назло? Зачем мне причинять тебе боль? Я люблю тебя, Баффи. Неужели ты уже настолько от всего отстранилась, что не видишь и не замечаешь любви? — Не вижу и не замечаю любви? Может, я действительно забыла, что такое любовь, теперь это слишком далеко от меня? Я просто забыла, что существует истинная любовь? Наверное, я слишком долго жила в озлоблении. — Ведь ты же знаешь, ты можешь поехать со мной, — добавил он тихо.

Я посмотрела на него так, будто он сошел с ума.

— Не говори ерунды. Как я могу поехать с тобой?

— Это происходит на каждом шагу. Если браки распадаются, люди признают это, бросают своих супругов, находят новых и ищут лучшей для себя жизни.

Я никогда не слышала ничего более ужасного.

— Да? А что мне делать с детьми?

— Не надо прятаться от детей. Это дело касается лишь тебя и меня… и Тодда.

— Не говори глупостей. Это касается и моих детей. Разве я похожа на женщину, бросающую своих детей?

— Нет, конечно. Возьми их с собой, — сказал он спокойно.

Я невесело засмеялась:

— Обязательно. Наилучший выход.

Он спустил ноги с кровати и прошел в гостиную.

— Хочешь выпить? — крикнул он оттуда.

— Нет, спасибо. Выпивка ничему не помогает, — отозвалась я.

Он засмеялся, возвращаясь со стаканом в руке.

— Ты говоришь, как твоя сестра.

Моя сестра! Могу себе представить, что сказала бы моя сестра, если бы я забрала детей и отправилась с Гэвином Ротом в Сан-Франциско. Даже сама мысль об этом вызвала у меня ужас.

Он не вернулся в кровать. Он стоял посередине комнаты, потягивая из своего стакана.

— Иди сюда и все обсудим, — сказала я примирительно.

— Нет. Лучше будет говорить вот так. Ты — там, а я — здесь. Но тебе совершенно не обязательно сообщать мне о своем решении прямо сейчас, Баффи. Я пробуду здесь еще месяца два, надо сначала все устроить. Так что у тебя еще есть время.

— Ты же знаешь, что это невозможно…

— Ничего подобного я не знаю. Нет ничего невозможного в том, что ты полюбила меня.

Чтобы ты полюбила меня.

Он говорил мне, что любит меня. Лишь несколько минут тому назад он повторил эти слова. Но я ни разу не сказала ему: «Я люблю тебя». Хотя мне очень хотелось. Эти слова всегда хочется сказать, их просто мечтаешь сказать. «Я люблю тебя». И для некоторых это очень легко. Они произносят их просто так, они ничего для них не значат. Но женщина вроде меня, вроде меня теперешней, боится этих слов. Они пугают. Они связывают навсегда.

Но теперь мне надо было произнести их, чтобы убедить его, поддержать и его и себя, чтобы привязать его ко мне.

— Я тоже люблю тебя. — Ну вот и все. Не так уж и страшно.

— Ага! Так ты любишь меня, но как сильно? — Так, значит, просто любить еще недостаточно. Некоторым всегда всего мало. Им всегда надо больше, они хотят большего. — Достаточно ли сильно ты меня любишь, чтобы бросить мужа, забрать детей и выйти за меня замуж? — Выйти замуж? Он хочет жениться на мне. Второй раз в жизни мне делают предложение. Моя вторая любовь. — Вопрос в том, — продолжал он без всякого выражения, осушая свой стакан, — насколько мертв твой брак? Кого ты любишь больше — меня или Тодда?

Люблю Тодда? Для психиатра он туповат. Неужели он не понимает, что я ненавижу Тодда?

— Я ненавижу Тодда, — ответила я. — Я ненавижу его.

Он подошел ко мне, сел на край кровати и нежно погладил мое лицо пальцами.

— Бедняжка Баффи. Так сильно заблуждаешься. Я не верю, что ты ненавидишь Тодда.

Тут я всерьез испугалась.

— Почему это ты не веришь этому?

— Я не знаю, что произошло между вами. Когда-то мне хотелось это узнать, но теперь нет. Но ты все еще его любишь. Понимаешь, ты не тот человек, который ставит ненависть выше любви. Это совершенно неадекватная замена.

У меня перехватило дыхание.

— Ты ошибаешься. Ненависть тоже очень сильное чувство. От нее получаешь удовольствие. Из-за нее стоит жить, так же, как и из-за любви.

— Неужели? Я в это не верю, да и ты тоже.

— И почему же я, по-твоему, делаю это? — спросила я испуганно.

— Момент истины, Баффи. И правда — почему? У тебя есть еще несколько недель для размышлений.

Когда я открыла дверь, Тодд стоял в прихожей. Было совершенно очевидно, что он ждал меня. Вид у него был ужасный.

— Где ты была? — спросил он.

Я не ответила. Мне хотелось как можно скорее подняться наверх и лечь в постель, но он преградил мне дорогу. Я хотела оттолкнуть его, но он не дал мне.

— Чего ты хочешь? — спросила я сердито.

— Я хочу, чтобы ты мне ответила.

— И не собираюсь. Я не обязана отвечать тебе. Еще что-нибудь?

— Да, — сказал он. Голос его дрогнул. — Сегодня позвонила Сюзанна.

Что бы там ему Сюзанна ни сказала, это причинило ему боль.

— Так, значит, она все-таки нашлась? Прекрасно! Ну, а теперь я могу подняться? Можно я поднимусь к себе? — Мне действительно не хотелось стоять там и смотреть на него. Вид у него был ужасный, а я была расстроена тем, что мне сказал Гэвин. — Я правда очень устала. Все эти дни были необыкновенно тяжелыми.

— Они такими и остаются. Сюзанна звонила из больницы. Из Санта Моники. Ей отняли грудь.

Не веря своим ушам я уставилась на него. Затем села прямо на ступени. Ноги меня не держали.

Боже, только не это! Это чересчур. Неужели эта трагедия никогда не кончится?

— Обе? — спросила я.

— Нет. Пока нет.

Единственно, о чем я вдруг подумала, так это о том, что Сюзанна расплачивается за то зло, что причинила мне. Но я знала, что не должна так думать, что это глупо. Разве когда-либо наказание соответствовало преступлению?

Ах, Сюзанна, Сюзанна!

А потом я перестала думать о женщине, предавшей меня, отнявшей у меня почти все. Я подумала о рыжеволосой девушке, такой яркой, такой красивой, которая всегда смеялась и считала, что весь мир принадлежит ей, которая поклонялась лишь единственный вещи на свете — своему телу, своему храму.

И тут я не выдержала и разрыдалась. Я не хотела плакать перед ним, но ничего не могла поделать. Я просто не могла остановить поток слез. Он сел на ступеньки рядом со мной, но не касался меня.

— Она хочет видеть нас, хочет, чтобы мы навестили ее завтра.

— Нет! Я не пойду. Я не могу! Никуда не пойду! Я не обязана! Что ты хочешь от меня? — Мне хотелось заорать в полный голос, но я не могла. Я бы разбудила детей и Ли, если бы закричала. Вместо этого я яростно зашептала: — Разве вы оба причинили мне мало горя?

Он схватил меня за плечи.

— Она даже не знает, в чем ты ее подозреваешь. Клянусь тебе! Ради Бога, поверь, она ничего не знает! И, возможно, она умирает.

Не говори так!

Я стряхнула его руки.

— Так легко не умирают. Даже если и хотят этого. Уж я-то знаю! Ты прозябаешь в страданиях всю свою жизнь. Не беспокойся. Твоя Сюзанна не умрет. Это не тот случай. Она прекрасно выживет. В конце концов она всегда выходит победительницей!

Разве это так?

Наверное, я все-таки повысила голос, потому что в коридоре появилась Ли посмотреть, что происходит. Ее смуглое лицо было бледным, старый красный халат казался еще более старым. Ее вид только сильнее разозлил меня.

— Идите ложитесь, Ли! — рявкнула я.

Еще и ее здесь не хватало.

Все-таки я пошла с Тоддом в больницу. Я не могла поверить, что Сюзанна не знала, что предала меня с моим мужем, однако не хотела, чтобы она поняла, что я знаю об этом. Так я сказала самой себе.

Посещение этой больницы было для меня самым тяжелым испытанием за всю жизнь, меня раздирали совершенно противоположные чувства: неприязнь и, как ни странно, да, жалость, жалость и сочувствие.

Выглядела она неважно, но тем не менее улыбалась.

Тодд бросился к ней и неловко обнял, стараясь не задеть толстую повязку, пока я стояла и смотрела на них. Затем он с тревогой посмотрел на меня, как будто то, что он обнимает Сюзанну, может оскорбить меня.

— А где Бен? — спросил он. — Разве его здесь нет?

— Бен в Нью-Йорке. Вот именно в связи с этим я и хочу тебе кое-что сказать. Он разрабатывает какую-то махинацию, чтобы отобрать у тебя студию.

— Не беспокойся, Сюзанна, лично меня это не беспокоит, — весело сказал Тодд.

Слова сильного, уверенного в себе, спокойного героя.

— Баффи? — Она протянула мне руку, и мне не оставалось ничего другого, как взять ее и крепко сжать.

— А Бен знает об этом? — наконец заговорила и я. — Ведь, наверное, для него это должно быть важнее, чем какие-то там махинации в Нью-Йорке.

— Нет. Он не знает. Но узнает. Надеюсь, что вычитает про это в бульварных газетенках.

— Что-то я не понимаю? — удивилась я.

— Это еще одна вещь, о которой я хотела поговорить.

— Разве тебе можно много разговаривать? — спросила я. — Разве тебе не положено отдыхать.

— Да. Я отдохну. Потом, когда сделаю все, что надо.

Я почувствовала беспокойство, особенно после этих слов. Может, она думает, что умирает? Неужели она умрет? И, может, она хочет рассказать о своей измене — своей и Тодда? Может, она хочет попросить прощения? Может, именно поэтому пожелала видеть нас? Нет, ничего подобного я не желаю и слышать! Я не хочу слушать никаких предсмертных признаний. И не собираюсь никому отпускать грехи.

И к тому же я не хотела, чтобы Сюзанна умирала!

Господи, Сюзанна, только не говори ничего! Молчи, Сюзанна! Закрой свой проклятый рот!

Я в отчаянии уже было подумала, что мне лучше выбежать из комнаты, но вместо этого проговорила:

— Полагаю, тебе сейчас необходим отдых. Ты можешь обо всем рассказать попозже.

Почему Тодд не заставит ее молчать, не заставит ее отдохнуть.

— Нет. Я хочу сейчас. Я должна все рассказать сейчас. Я хочу сделать одну вещь и хочу получить ваше разрешение. Когда Бен обо всем этом узнает, он меня больше не захочет. — Я начала было протестовать, но Тодд положил мне ладонь на руку, чтобы я ей не мешала. — Нет. Ты не понимаешь. Я не хочу, чтобы он хотел меня. — Мне показалось, что мы с Тоддом оба поняли, что она пытается сказать. — Вначале я только об этом и думала. Я хотела, чтобы у меня отрезали грудь, так бы я смогла освободиться от Бена. А затем вчера я весь день думала о том, что со мной произошло, я оплакивала свое уродство. Но совсем недолго. Потом я поняла, что оплакиваю всю свою жизнь, все, что со мной было. А она все еще в опасности, то есть я хочу сказать, что ампутация не всегда останавливает процесс… — Она запнулась, но все равно улыбалась. Улыбалась! — И я собираюсь бороться! Я буду делать все, что необходимо, я пойду на любое лечение и любые процедуры. Черт подери! Я буду бороться, и я выиграю эту борьбу! И я не шучу!

Тодд сел к ней на кровать, хотя это и не полагалось, и неловко обнял ее. А я стояла рядом, стараясь не расплакаться, стараясь не пугаться, не вникать в ее слова.

Было видно, что она очень устала, слишком устала, чтобы разговаривать, подумала я.

— Мы, пожалуй, уже пойдем, а ты отдыхай. Тебе обязательно надо отдохнуть, ты слышишь, Сюзанна!

— Нет, нет. Я еще не закончила. — Она закрыла на секунду глаза, затем продолжила: — Но на сей раз я хочу, чтобы моя жизнь хоть что-то значила. Если только у меня будет еще один шанс. Ей-богу! Жизнь моя была такой неудачной, я ничего не смогла, ничего не сделала. Мне так жаль Бо. Он мне всегда нравился, несмотря ни на что. Я даже не смогла попасть… — Она покачала головой. — Тодд, если ты не бросишь работу над картиной, то мне бы хотелось вернуться и продолжать работу. — Он хотел что-то сказать, но она опять покачала головой, и он дал ей закончить. — Недели через три меня выпишут, и я хочу вернуться и работать, если вы еще снимаете, если ты хочешь, чтобы я снималась…

— Ну конечно же хочу! И обязательно будет картина — картина, которую мы закончим. Так или иначе.

— Замечательно. Но вот, что я хочу сделать в первую очередь. Я здесь под вымышленным именем, как вы знаете. И они тоже стараются сохранить в тайне мое пребывание. Я знаю, как будет трудно сохранить образ блестящей кинозвезды, к которому все привыкли, если станет известно о том, что случилось. С одной стороны, я не хочу, чтобы об этом узнали. Но думаю, мне стоит сказать об этом. Я хочу, чтобы моя жизнь имела какой-то смысл. Я хочу сказать всему миру, что Сюзанна, известная кинозвезда, перенесла ампутацию грудной железы, но продолжает оставаться звездой. Что эта операция еще не значит, что ты перестаешь быть женщиной, ты еще остаешься сильной и красивой и способна ловить, и у тебя еще может быть счастливая жизнь, если за это бороться. Если у тебя хватает мужества, то ты можешь все на свете.

Я знаю, что вы оба сделали большую ставку на эту картину, и вам не надо беспокоиться. И если вы мне скажете, что я не могу в ней участвовать, поскольку порчу образ кинозвезды, то я откажусь от этого. Вы — самые лучшие люди на свете, и я не всегда была достойна вашей любви и дружбы, но надеюсь, что вы не будете возражать, чтобы я таким образом постаралась хоть как-то сравняться с вами.

Она закрыла глаза, совершенно измученная, и я выскочила из комнаты. Я больше не могла выносить это. Но я и не сомневалась в том, что ей скажет Тодд. Что может сказать в такой ситуации герой героине?

И здесь я поняла, что сама вошла в следующую фазу. Потихоньку они все подталкивали меня к тому, чтобы у меня не оставалось другого выбора, как поддерживать «Белую Лилию». Все эти чужие для меня люди — Поппи, Сюзанна и Тодд — делали это против моей воли. И даже Бен подталкивал меня. Как я могла быть на стороне такого человека, как Бен, и позволить ему одержать верх над отцом моих детей?

Перед тем как поехать на студию, Тодд завез меня домой. Выходя из машины, я сказала:

— Поппи предупреждала тебя насчет Бена, а теперь и Сюзанна совершенно определенно говорит, что у него есть план отобрать у тебя студию.

Он спокойно посмотрел на меня.

— Я знаю о его планах. Неужели ты действительно считаешь, что я не слежу за его действиями? Стоит нам только взять кредит в каком-либо банке — даже в том, который находится вне сферы его влияния — он начинает выкупать наши счета, один за другим. И как только он с этим покончит, он не даст нам вернуть ни цента и предъявит к оплате сразу все счета. Они все оплачиваются по первому требованию.

Я ахнула. Я знала, что Тодд не сможет найти таких денег, даже если учесть стоимость дома, фильмотеки компании, все мои драгоценности до последнего бриллианта. Да, по всей вероятности, Бен Гардения решил действительно покончить с «Кинг Студио». Что касается студии, то здесь все было ясно.

— Зачем же тебе тогда возиться с этой картиной, заканчивать ее? — Для Сюзанны? Или потому, что герои прежних времен никогда не сдаются?

Он широко улыбнулся. Однако это не было прежней улыбкой Тодда Кинга. В ней не хватало задора.

— У меня имеются в запасе кое-какие козыри…

— Да? — Я не могла поверить этому. Неужели опять?

— Хайни. Хайни Мюллер. У него больше денег, чем у любого банка, больше, чем Бен видел в своей жизни. И он на моей стороне. Понимаешь, он действительно мой друг, и он верит мне.

И с торжествующим видом он отъехал.

И тут только до меня дошло. Черт бы побрал тебя! Черт бы побрал тебя, Тодд Кинг! Разве ты не знаешь, на что способен человек вроде Бена Гардении, когда проигрывает? Что он делает, когда не может одержать верх законным способом? Ты не смотрел разве старые фильмы? Ради Бога, Тодд. Они просто разделываются со своими противниками? Они запихивают их в мешки с бетонными блоками и бросают в Тихий океан. Или же перерезают им горло где-нибудь в гостиничном номере. Или же те спокойно садятся в свою машину, включают зажигание, и та взлетает на воздух!

Или, возможно, наш волшебник в последнюю минуту придумает опять какое-нибудь чудо. Верила ли я в это? Могла ли поверить? Наверное, мне придется поверить, у меня не было другого выхода.

 

96

Студия организовала пресс-конференцию прямо в больнице. Сюзанна была в потрясающем пеньюаре, доставленном из костюмерной студии, рыжие волосы причесаны так же, как и тогда, когда она позировала для фирмы Диреля. Она весьма ярко сделала свое сообщение, и телевидение и газеты выжали из этого все, что только можно. Они сделали ее одной из ведущих новостей дня. Разумеется, не новостью номер один, однако она здорово их вдохновила. Это было одно из тех событий, которые так нравятся читающей публике. И самое поразительное было то, что она говорила совершенно искренне, и это было видно. Она действовала как личность!

И она настояла на том, чтобы приступить к работе в день выписки из больницы, вернее, на следующий день.

Когда этот день наступил, я позвонила и предложила отвезти ее домой из больницы, поскольку Бен так и не появился. Я решила, что должна это сделать. И это немного отвлекло бы меня от тревожных мыслей, которые не покидали меня все эти дни. Гэвин, его отъезд, его требования. А также Бен с его угрозой. Однако Сюзанна отказалась от моего предложения. Она сказала, что за ней пришлют машину со студии.

Она чувствовала себя прекрасно. Это был один из дней, когда вовсю сияло солнце, и не было ни малейшего намека на обычный смог. Один из дней, когда, если найти подходящую точку, можно видеть весь город, как на ладони, горы на фоне ослепительного синего неба, вдалеке виден даже Тихий океан. Завтра она начнет работать. А сегодня она едет домой, в дом, где нет Бена. Она не видела его, не получала от него никаких известий, она надеялась, что больше никогда в жизни не увидит и не услышит его. И Тодд говорил ей, чтобы она не беспокоилась из-за намерения Бена забрать студию. По крайней мере здесь она нашла настоящего победителя, хотя и не сумела во время понять, когда надо бежать без оглядки.

Как только она окажется дома — в доме без Бена и его револьвера, — то тут же пригласит дизайнеров. Она все изменит в этом доме. Она переделает там все от пола до потолка, от стены до стены, пока в нем не останется ничего, что бы напоминало о том месте, где жили Бен и прежняя Сюзанна.

— Ну, до завтра, Гарри, — сказала она шоферу, который заедет за ней на следующий день, чтобы отвезти на работу, и прошла в дверь.

Вся прихожая была завалена ее вещами — здесь было чемоданов сорок. Она бросила взгляд на горничную, нервно мявшуюся посреди этого беспорядка.

— Это мистер Гардения, мадам, он велел упаковать все ваши вещи.

— Он здесь?

— Да, мадам. Там наверху, в спальне.

Она внушила себе, что ей нечего бояться. По крайней мере эти вещи, все эти упакованные чемоданы означали, что он не собирается удерживать ее. Они означали, что он не оставляет ей этот дом. Было глупо даже предполагать, что он позволит ей оставить его себе. И зачем он ей нужен? У нее будет новая жизнь и собственный дом. Ей вообще не стоило сюда приезжать. Ей надо было ехать в гостиницу. В тот домик при отеле «Беверли-Хиллз», где она когда-то была счастлива. Может вообще не стоит подниматься, просто взять и повернуться и никогда в жизни его больше не видеть? Зачем ей с ним встречаться? Она его ненавидит и боится, он вызывает у нее смертельный страх. Да, это так, даже сейчас, когда она знает, что он уже не желает ее, не будет удерживать. Но как можно не бояться Бена Гардении и его револьвера? Она могла бы догадаться, что он будет здесь. Может поэтому она и вернулась сюда? Потому что подсознательно знала, что ей необходимо встретиться с ним, показать ему, что она уже другая, что не боится его, что полна возродившегося в ней мужества? Разве не именно для этого и нужно мужество? Для того, чтобы делать то, чего боишься больше всего на свете?

Она отворила дверь. Бен в черном костюме сидел за столиком старинной работы под изображением Мадонны. Видимо, он совсем недавно вернулся из Нью-Йорка. В Лас-Вегасе или Калифорнии он никогда не носил черный костюм. Услышав, как отворилась, а затем закрылась дверь, он поднял глаза. Он улыбнулся ей своей спокойной тихой улыбкой. Он говорил очень тихо. Он никогда не повышал голоса. Это было не в его духе. Он был спокоен и смертельно опасен.

— Добро пожаловать, — сказал он. — Или лучше сказать: «Здравствуй и прощай»? Если бы ты позвонила, то я бы прислал тебе твои вещи. Бен Гардения не держит то, что ему не нужно и что ему больше не требуется. Ты же знаешь это, Сюзанна.

Она прошла к кровати и села, поскольку почувствовала, как одеревенели ноги. Она совершила ошибку. Причем серьезную. Она могла заставить себя встретиться с ним лицом к лицу, призвав к себе на помощь всю свою волю, но ее тело еще недостаточно окрепло для этого. Она была еще слишком слаба. Возможно у нее хватило бы сил, чтобы несколько часов стоять перед камерами, но она была еще не настолько здорова, чтобы выдержать эту встречу.

— Зачем ты приехала, Сюзанна? — спросил он. — Ведь ты не могла не догадываться, что больше мне не нужна? Я так же сильно сомневаюсь, что тебе хочется здесь остаться. Разве не так? — Он засмеялся своим тихим, но вызывающим ужас смешком. Он поднялся со стула и медленно подошел к ней. Он собирается убить ее! Может, поэтому она и вернулась? Потому что желает смерти? Потому что заслуживает смерти? — Ты меня ненавидишь. Я это знаю. — Он подходил ближе и ближе. — Каждый раз, когда я овладевал твоим драгоценным телом, тебя охватывал страх, даже ужас, разве не так? Так зачем ты здесь? — Ближе и ближе… — Я было подумал, что ты будешь счастлива никогда в жизни не переступать порог этого дома. Может, ты приехала, чтобы получить наказание? Может, из-за этого? — Он засмеялся. — Нет, вряд ли. Дай-ка подумать. Ага! Ты, наверное, решила, что именно я уеду отсюда? Ну конечно же! Потому что даже сейчас, когда ты стала уродом, ты по-прежнему остаешься жадной сучкой. Разве нет? Неужели ты действительно решила, что я уберусь отсюда и оставлю тебе свой дом? Разве ты не знаешь, что я никогда ничего своего никому не отдаю? Почему это я должен оставить этот дом тебе с твоим обезображенным мерзким телом под этими шелками? — Он продолжал улыбаться. — Разве ты не знаешь, что Бен Гардения не покупает дохлых лошадей? — Она отодвинулась на кровати подальше от него, к самой подушке. Он засмеялся. — Можешь меня не бояться. Я не собираюсь прикасаться к тебе. Зачем мне касаться тебя урода без сисек?

Она почувствовала, как у нее кровь приливает к голове.

— Я не боюсь тебя! — выкрикнула она. — Ты — ничтожество! Ты — хуже, чем ничтожество! Ты — змея! Ты — кусок дерьма! Ты — мерзавец!

Он поднял руку, затем опустил ее.

— Твой приятель не станет считать меня ничтожеством, когда я заберу у него эту вонючую студию, а?

Теперь засмеялась она.

— У тебя ничего не выйдет. Неужели ты считаешь, что Тодд Кинг позволит такому подонку, как ты, отобрать свою студию? Тебе его не переиграть. Он давно уже тебя вычислил. Ты у него под колпаком! Он уже давно все предусмотрел, ты — мерзкая гадина!

Улыбка исчезла с его лица, глаза сузились. Он и вправду собирался убить ее. Но нет, улыбка опять появилась на его лице.

— Твой парень действительно решил, что я у него под колпаком? Ну что ж, пусть тогда поостережется. Еще никому не удавалось одержать верх надо мной. Если я не получу студию, то он получит вот это. — Он сунул себе в рот ноготь большого пальца и с силой выдернул его. — Он умрет как гаденыш!

И кровь, стучавшая у нее в висках, заледенела. Она сунула руку под подушку, там… Она выхватила из-под нее темно-синий блестящий револьвер, так часто внушавший ей ужас. Бен даже не успел взглянуть на нее удивленными глазами — как это бывает в кино, — прежде чем рухнуть на богатый восточный ковер, лишь слегка испачкав его своей кровью.

Но она была совершенно спокойна, когда сняла трубку и, набрав номер студии, попросила к телефону Тодда.

— Я только что убила Бена и собираюсь позвать полицию. Возможно, мне и не понадобится, но, на всякий случай, пришли, пожалуйста, своих адвокатов, прежде чем я устрою свой самый лучший в жизни спектакль.

На следующий день Сюзанна не приступила к работе на студии. Это было невозможно для безутешной вдовы, только что случайно убившей своего мужа, пытавшегося вырвать из ее рук револьвер, револьвер, который она вынула из-под подушки, когда хотела приготовить постель. Бену показалось, что она хочет застрелиться, из-за того, что чувствовала себя угнетенной после тяжелой операции — ампутации груди.

Самое ужасное в этой трагедии было то, что она меньше всего думала о случившемся. Наоборот, она мечтала о том, как снова начнет работать, она была уверена, что сможет победить болезнь.

А что касается револьвера, то он всегда находился под подушкой ее мужа. Бен Гардения всегда держал его там, чтобы иметь возможность защищать ее. Будучи преданным мужем, он всегда тревожился, вдруг что-либо случится с такой знаменитой кинозвездой.

Однако через пять дней она приступила к съемкам, которые и стали испытанием для ее мужества и воли. «Бен бы мечтал об этом». Да, этой женщине не занимать силы духа…

Было проведено следствие, однако и его результаты ни у кого не вызвали сомнений.

 

97

Я взглянула на календарь: уже приближалось Рождество, а с ним и отъезд Гэвина. Он действительно уезжал, и насовсем. Я пыталась внушить себе, что этого все-таки не произойдет. И еще я внушила себе, что не может быть и речи о том, чтобы мне с ним поехать. Я не могла так поступить со своими детьми. И кроме того — что скажет Ли?

Как быстро бежит время! И почему окончание этой связи, начавшейся лишь в сентябре, приносит такую боль? Не значит ли это, что другая боль моей души становится слабее? Или, может, становится для меня менее важной? Я и сама не знала. Я чувствовала, что происходящее вокруг меня совершенно меня оглушило.

Я попросила Гэвина объяснить мне это, но он не смог. Казалось, он пребывает в таком же смятении чувств, что и я.

— Я люблю тебя, — без конца повторял он.

— Но почему? — спрашивала я. — Почему ты любишь меня? — спрашивала я, зная, что уже поздно задавать подобные вопросы. Наши отношения шли к концу, а такие вопросы обычно задаются в начале. — Ведь, в сущности, меня не за что любить.

— Ну да!

— Ну, может, совсем чуть-чуть. Но вообще-то не за что. Так за что же ты меня любишь?

Зачем я мучила его и себя? Я не хотела мучить его. Я ведь действительно его любила, разве не так?

— Я действительно люблю тебя, — говорил он. — Давай посмотрим, за что, — поддразнил он меня. — Ты симпатичная, взбалмошная, говоришь цитатами из фильмов и стихов. У тебя красивая грудь, чудесная попка и зеленые-презеленые, как океан, глаза. А под твоими сверхмодными мехами и драгоценностями и притворной ненавистью к мужу прячется сильная нежная женщина, способная на такую сильную любовь, что это просто невозможно вынести. И я очень завидую Тодду, что когда-то эта любовь была обращена на него, и одновременно мне жаль его, потому что он некогда совершил нечто такое, что мешает тебе проявить ее. Но я верю в нее, в эту любовь, и не думаю, что такое сильное чувство может умереть. Да, я верю, что ты меня тоже любишь, но это уже не та любовь, это — маленькая, второстепенная любовь. Ты любишь меня, но недостаточно. Если бы ты действительно любила меня, то уехала бы со мной.

— Но ведь если бы ты любил меня, то не бросил бы меня. Разве не так?

Опять об одном и том же.

— Я уезжаю именно потому, что люблю тебя. Я не могу жить с этой крохотной любовью, с тем, что осталось от твоей большой любви.

Опять и опять. Сплошные круги и туман.

Он погладил мое тело пальцами, затем повторил движение языком. Он целовал мои веки, мои бедра. В такие минуты женщина забывает обо всем на свете, может бросить всю и крикнуть: «Да, о да! Я поеду с тобой на край земли». Но я все равно знала, что никогда не сделаю этого, никогда в жизни. Однажды я уже сделала это. Одного раза вполне достаточно.

Опять и опять.

— Ты странная женщина, Баффи.

— Почему? — спросила я, целую жилку, бьющуюся у него на шее.

— Ты говоришь, что ненавидишь, а я предлагаю тебе любовь, но ты выбираешь ненависть. Это непонятно.

Да, непонятно. Думаю, можно сказать и так.

Иногда он злился, но теперь, когда все шло к концу, он злился чаще. Он злился и говорил гадости.

— Трусиха! Мерзкая трусиха. Ты просто боишься. Ты боишься, что я, как Тодд, предам тебя. И ты прикрываешься какими-то дерьмовыми причинами. В тебе самой полно дерьма, Баффи.

Но я знала, что в нем просто говорят горечь и боль. И не обижалась на эти жестокие и злые слова. Я прощала его и мысленно прощалась с ним. Приближалось Рождество, и он уезжал. Приближалось Рождество, и мне казалось, что уже все идет к концу. Все. И Гэвин. И картина, и все на свете. Но я ошибалась. Еще не все.

 

98

Позвонила Клео. Она сказала, что собирается приехать и хочет попросить меня об одолжении. Я велела ей выкладывать свою просьбу. Я еще не настолько оглушена или расстроена, чтобы не помочь одной из своих близких подруг.

Как всегда шикарная, она ворвалась в мой дом, подобно ветру. На ней было платье с огромными плечами и широченными пышными рукавами. Она лишь взглянула на меня и спросила:

— Ты не больна? Что случилось?

— Ничего. Наверное, на меня так подействовали все эти дела с Сюзанной.

— Да, Сюзанна. Но, думаю, она справится со всем этим. Должна признаться, что никогда не обожала ее, ни в колледже, ни потом, особенно после того, как у нее был этот кратковременный роман с Лео, хотя тогда я и притворялась, что не сильно переживаю. Но теперь я просто восхищаюсь ей. Лео говорит, что она, несмотря ни на что, будет продолжать съемки. И они это здорово придумали, когда вставили в сценарий эпизод про рак. Что ее персонаж, Лилия, пройдет через такие же переживания и станет после этого еще сильнее.

Я и не знала, что они вставили в картину болезнь Сюзанны. Тодд не говорил мне об этом. Я решила, что им же нужно было как-то оправдать то, что она сильно похудела между некоторыми эпизодами, и это действительно делало характер Лилии более сильным… Получался какой-то вечно меняющийся сценарий — жизнь со всеми ее перипетиями и проблемами вливалась в него, и можно было, как в прежние времена, смотреть по одной части в неделю в кинотеатрах. Только этот сериал очевидно никогда не кончится. Такой вечный фильм: «Злоключения Лилии». Или еще лучше — показывать его по телевидению — сравнить, что будет идти дольше: «Даллас» или наше жизнеописание.

— И когда ты разговаривала с Лео?

— Я обедала с ним. Прямо перед тем, как прийти к тебе.

— Обедала с Лео? Опять? Но, Клео, ты же помолвлена. Ведь ты же не передумала?

Она засмеялась.

— Ну конечно же не передумала. Именно из-за этого я и приехала. Но это еще не значит, что я не могу пообедать с Лео, просто обсудить кое-что.

— И что же ты обсуждала с Лео? Кроме Сюзанны и фильма?

— Кое-что, что для меня намного важнее в данный момент. Я хочу, чтобы свадьба была на Рождество. И я хочу, чтобы она прошла в твоем доме. Именно об этом я и хотела спросить тебя. Но сейчас я к этому вернусь. Понимаешь, я собиралась продолжать свое дело вместе с Сьюэллен, время от времени наезжая из Далласа, даже после того, как выйду замуж. Говоря по правде, мне бы очень не хотелось бросать все это. Я создавала это дело, и мне оно нравилось. Это мое. Но затем я сказала себе: «Клео, что для тебя важнее? Пусть твой новый брак будет счастливее». А мотаться туда-сюда — это не лучший образ жизни. Я могу организовать другое дело в Далласе и, возможно, так и сделаю, как только освоюсь в городе и узнаю, где там лучшие рестораны и прочее. Но я не могу быть замужем в Далласе, а жить в Лос-Анджелесе. Для меня очень много значат и этот брак, и Дейл. А Дейл хочет, чтобы мы поженились как можно скорее. Он говорит, что в нашем возрасте нет смысла ждать чего-то. А это значит, что мне надо прямо сейчас, в разгар учебного года, забрать детей из школы и везти их в Даллас. А затем я наконец смогу продать дом и отдать часть денег Лео. Однако Лео уже больше не хочет продавать дом, с тех пор как Бабетта его бросила. Он действительно какой-то потерянный, и одинокий. И мне пришла в голову эта идея. Почему бы Лео не остаться в этом доме с детьми? Они такие же его дети, как и мои. Он так нуждается в них, а кроме того, они смогут спокойно закончить учебный год. Именно это я и обсуждала сейчас с Лео за обедом.

— Ты хочешь сказать, что фактически оставляешь ему опеку над детьми?

— Но необязательно все это оформлять официально. Мы просто договоримся, как друзья. Временное соглашение, чтобы как-то поддержать Лео. Это очень модно: совместное опекунство над детьми. — Она засмеялась. — Но если говорить серьезно, то сейчас Лео нуждается в детях, ему нужна какая-то поддержка в жизни…

Я была поражена.

— Просто не знаю, Клео. Не представляю, как можно все так простить. Ты так и осталась благородной и великодушной.

— Почему же нет, Баффи? Это же ничего не изменит во мне. Отречься от Лео — это значит, отречься от какой-то части меня самой, от своей юности, от того, какой я была тогда, — молодой, счастливой и романтичной. Тогда я считала, что жизнь — это сплошные розы. Важно то, как я относилась к нему. Я была влюблена в него, каким я его видела. А я видела в нем необыкновенную личность. Он был красив, очень похож на Пола Маккартни, да и одевался он, как «Битлз» — помнишь этот благородный вид? Все обычно ходили неряхами, но Лео всегда был таким элегантным. И еще он возглавлял эту организацию — как же она называлась? «Студенты за мир»? Мне он казался таким идеалистом. Все молодые девушки обожают идеалистов. Все это было так прекрасно, так романтично; мечта, именно моя мечта, это часть меня. И зачем теперь пачкать все это? Бранить, говорить, что этого никогда не было, мазать грязью? Лучше я буду помнить все это, как нечто хорошее и светлое в своей жизни. Эти годы в университете — в них было то прекрасное, что потом так никогда и не повторилось в нашей жизни.

Да светлое и прекрасное, что так никогда и не повторилось.

Я так любила Клео. Любила и гордилась ею. Я много лет назад выбрала ее своей подругой, и это был прекрасный выбор. И я поняла это давным-давно, а не сейчас, когда она повзрослела и стала еще более замечательным человеком. Все эти годы мне было хорошо с ней, она всегда умела рассмешить, умела сделать жизнь веселее и интереснее. Я ничего подобного не могла сказать ни о ком из тех, с кем начинала свою жизнь и кого даже больше любила: о Тодде и Сюзанне, о Кэсси и Сьюэллен. Кэсси и Сьюэллен никогда не причиняли мне боли, и были очень дороги мне, но никогда не заставляли меня так смеяться, как это удавалось Клео.

Но теперь мне было не до смеха. Клео вспоминала прошедшие дни — дни нашей юности и глаза ее светились. Когда же я вспоминала их, то чувствовала лишь боль и печаль.

— Так все-таки скажи мне, могу я сыграть свадьбу в твоем доме на Рождество? Я тебе объясню, почему прошу тебя. Если я буду выходить замуж в Далласе, то мама поставит на голову весь город, устроит грандиозный праздник, а как раз этого мне бы не хотелось. Кроме того, она уже сделала это, когда сама выходила замуж. Я не могу устроить свадьбу в своем доме, потому что там мы жили с Лео, и это будет не очень хорошо. Я не хочу, чтобы это было в гостинице или еще каком-нибудь казенном месте. Я хочу выйти замуж в доме, полном любви, как твой дом, Баффи. Это принесет мне удачу и счастье. — Она ошибалась, но как я могла сказать об этом счастливой невесте? — Но хочу тебя предупредить, — продолжала Клео, — тебе не придется ничего делать. Я сама все приготовлю.

— Ничего подобного, Клео Пулитцер! — сказала я, прищуриваясь. — Невестой здесь ты можешь быть, но это мой дом, и я сама подготовлю все, что надо. Последнее время ты и так много мной командовала. И к этой свадьбе все приготовления буду делать я. И я не стану пользоваться услугами фирмы «Мэйсон и Роузен». Ты будешь гостьей на собственной свадьбе!

— С огромным удовольствием, миссис Кинг.

— А что будет с твоей долей в деле? Сьюэллен мне ничего не говорила.

— Да, это! Мы с Сьюэллен думали, что, может, ты выкупишь мою долю. Сьюэллен будет заниматься едой, а ты будешь делать то, что делала я. То есть организационная и деловая часть. Если ты постараешься, то, возможно, станешь работать не хуже меня.

— Скромность никогда не была одной из твоих добродетелей, Клео. — Мне стоило об этом подумать. Может, именно это поможет мне как-то отвлечься, заполнить пустоту в своей жизни. — А если я не захочу?

— Сьюэллен сказала, что тогда она будет заниматься всем одна. Она говорит, что ей бы очень хотелось, чтобы ты вошла в это дело, но если нет, то она наймет человека для стряпни, будет лишь давать указания, а сама займется деловой частью и планированием.

Значит, у Сьюэллен дела обстоят таким образом. Она приспосабливается. Растет. Развивается. Как и сама Клео. Как и Поппи. И даже Сюзанна. Только мы с Кэсси остались там, где и были, завязнув в своем прошлом, пока все вокруг нас двигались, росли, отдалялись.

 

99

Пошли слухи о том, что «Белая Лилия» к Рождеству вернется домой. Сначала в коробках. К весне она уже выйдет на экраны. Оказалось немного иначе. Теперь уже говорили, что фильм будет на следующей неделе в коробках в Нью-Йорке. Тем временем приближалось Рождество и день свадьбы Клео. А Гэвин поехал на Рождество в провинцию к своей семье, а затем отправится на север. Далеко-далеко…

Я была в растрепанных чувствах. Я знала, что этот день приближался, но были ли мы готовы сказать друг другу: «Все кончено, прощай»? Однако мне приходилось справляться с переживаниями и похуже этого, разве не так? И я начну страдать завтра, но не сегодня. Сегодня — счастливый день. Рождество для детей и свадьба — для Клео.

* * *

По желанию Клео гостей приглашалось немного, однако мы с большим удовольствием составляли список приглашенных. Она не хотела, чтобы сюда приехала половина Техаса, поэтому мы решили, что из Далласа мы пригласим сорок человек: Лейлу и ее мужа, Дюка, отца невесты и еще его брата, Дика, и его сына Динки с женой.

— Почему его зовут Динки? — спросила я. — Что за ужасное имя?

— Это просто прозвище. Подожди, вот когда увидишь его, тогда поймешь.

— Скажи сейчас.

— Ну, понимаешь, в Дюке шесть футов четыре дюйма, а в его брате Дике — шесть, в Дейле, как ты знаешь, шесть и пять. А в Динки — только пять и одиннадцать! — Она захихикала.

Я вежливо улыбнулась.

— Ну и что здесь смешного?

Но Клео продолжала смеяться.

— Подожди, когда познакомишься с его женой. В ней — шесть футов и пять дюймов — она на голову выше его.

Это и впрямь было забавно. Да, мне действительно будет не хватать Клео.

Из Лос-Анджелеса тоже набиралось сорок человек: Сьюэллен с Говардом и их двое детей, Поппи и Сюзанна, Кэсси и Дженни, но без Гая.

— Они даже не живут вместе, почему же я должна его приглашать? На сей раз я все хочу сделать по-своему. Я не буду приглашать никого, кого бы действительно не хотела видеть. И я обязательно приглашу Лео, даже не спорь. И когда мы с Дейлом отправимся в свадебное путешествие, Лео сможет поехать домой с Джошем и Тэбби.

— Это твоя свадьба, и я не собираюсь с тобой спорить. Даже если и считаю, что приглашать на свадьбу бывшего мужа — не очень-то прилично.

— Если остаешься друзьями, то все нормально. И кроме того, сейчас это очень даже модно, это считается высшим шиком. Очень стильно, если не сказать большего.

— Может быть, лучше сказать «в струю»? — спросила я со смехом.

— А может, «очень изысканно»?

— Могу предложить лучший вариант: «шикарно». — Ты это слово подсмотрела. Это не считается.

— Нет, считается. А как насчет «последний писк?»

Она покачала головой:

— На этот раз ты выиграла.

Да, я буду ужасно скучать по Клео. Никто не сможет заменить мне ее.

А сегодня даже Ли пребывала в приподнятом настроении. Сегодня Ли в темно-красном платье из тафты тоже среди приглашенных. Я сказала ей, что свадебный стол будут обслуживать приглашенные официанты и повара, и Клео хотела бы, чтобы Ли присутствовала в качестве гостьи, ей необходимо новое платье и на сей раз не черное.

— Но мне нравится черный цвет, — возразила она.

И хотя теперь мы разговаривали гораздо реже, чем раньше, я обратилась к Тодду.

— Скажи ты ей, чтобы она надела красное платье. — Я вспомнила, как Ретт Батлер убедил Мамми надеть нижнюю юбку из красной тафты, и почему-то это стало для меня очень важным.

Тодд с серьезным видом отвел ее в сторону, и вернувшись, она проворчала:

— Темно-красное.

И оно действительно было темно-красным.

Конечно, какое-то влияние Техаса чувствовалось: церемонию провел судья из Далласа, приятель Дейла, однако угощение было несомненно лос-анджелесским. То есть блюда были французские и итальянские. С добавлением японского суси. Кроме того, салаты с пониженным содержанием калорий и зеленая фасоль, которая, как считается, оказывает омолаживающий эффект. Но никаких новомодных блюд. Сьюэллен сказала — подумать только, и Сьюэллен туда же, — что новомодные кушанья уже не в моде. Так что мы их исключили из меню. Сьюэллен становится все более современной…

Для создания настроения был приглашен струнный квартет и пианист. Они играли спокойную классическую музыку и народные мелодии. Мы с Клео согласились, что не будут исполняться мелодии, записанные Бо, даже песни из «Белой Лилии», чтобы пощадить чувства Поппи. Однако Поппи сама настояла на этом, обратившись с просьбой к пианисту. Она сказала, что хочет, чтобы Бо и его музыку не забывали.

— Мне, конечно, тяжело ее слушать, — сказала она, — но это светлая печаль.

Поппи тоже начинает меняться…

И поэтому, когда Сьюэллена запела песню Бо «Любовь уходит», слова ее отозвались особой болью:

Самое смешное, что я все время ожидала, что в любую минуту появится Хайни. Я знала, что он в хороших отношениях с новой семьей Клео, и надеялась, что хоть кто-то — не называя меня — мог бы пригласить его просто так. Но нет, этого не произошло.

Но когда вечер уже подходил к концу, и большинство гостей разъехались, и сами жених с невестой отправились в аэропорт, зазвонил телефон. Вообще-то телефон звонил весь день, не переставая, но этот звонок был особенным! Я сразу это поняла! И как только удается почувствовать, какой звонок несет беду, а какой — нет. Ученые бы сказали, что это просто интуиция и настроение, но я бы с ними поспорила. В этом звонке чувствовалась тревога.

К телефону позвали Тодда, а когда он вернулся, то шепнул мне, чтобы я задержала Кэсси, затем он подошел к Говарду, и они вдвоем прошли в библиотеку, потом Говард вышел и позвал туда Лео. Этот звонок был как-то связан с Кэсси. Но в чем все-таки дело?? Это не могло быть связано с Дженни. Дженни была здесь. И это не могло иметь отношения к ее матери, потому что в комнату пригласили и Лео.

Вскоре все ушли, кроме Кэсси, Сьюэллен и детей, включая детей Лео, Джоша и Тэбби. Официанты принялись убирать со столов, начиная с большой комнаты. Ли, сняв свое красное платье и переодевшись в обычное черное, давала им указания, взяв реванш за целый день безделья.

Из библиотеки вышел Тодд, отвел в сторону Кэсси и, положив руку ей на плечо, что-то сказал. Казалось, она сначала страшно испугалась, потом показалась растерянной. Может быть, что-то с Уином? Но затем приехали два наших адвоката, Билл Харрис и Хатч Вагнер, и начальник отдела рекламы, и еще человек из отдела связи с общественностью. Нет, это не Уин. Поскольку здесь адвокаты и… Конечно же, это Гай! Что с ним? Убит, как Бо? Заболел? Что произошло?

Затем Тодд отправил всех детей наверх, а мы все пошли в библиотеку. Говард сказал нам, что Гай арестован. В проулке, неподалеку от бульвара Сансет, нашли сильно избитую пятнадцатилетнюю девочку, еле живую, изнасилованную, все внутренности у нее были разорваны. И хотя она едва говорила, поскольку губы были сильно разбиты, она сказала достаточно, чтобы установить личность нападавшего. Она сказала… «Гай Саварез».

Я оказалась рядом с Кэсси, которая сидела не шевелясь. Я взяла ее руку и сильно сжала, но она не ответила на мое пожатие.

Сначала заговорил представитель рекламного отдела.

— Скандалы бывают разного рода, одни делают рекламу фильму, другие убивают его. Этот — убьет многократно.

Человек из отдела связи с общественностью сказал:

— Девочка может и лгать. Вполне возможно, она говорит неправду.

Хатч Вагнер добавил:

— Не исключено, что она лжет. Она позволила кому-то подцепить себя, но получила больше, чем рассчитывала, и теперь хочет хоть как-то компенсировать свои страдания. Ей нужен шум вокруг ее имени или деньги. Поэтому она называет имя известного киноартиста. Это случалось и раньше. Это происходит довольно часто.

— Правильно, — согласился человек из рекламного отдела. — Ведь ее не просто изнасиловали и избили. Ее изнасиловал и избил известный киноактер, и она будет давать интервью какой-нибудь газетенке и…

— Громкий судебный процесс, — закончил за него Билл Харрис. — Вполне имеет смысл.

Лицо Говарда пылало.

— Но почему бы не подождать, пока не появится Дейв Риклос? Он поехал в полицейский участок. Когда он вернется, мы узнаем больше.

— А как быть с фильмом? — спросила Сьюэллен. — Как же вы теперь закончите свою картину?

Ведь осталось всего каких-нибудь пять-шесть дней съемок, подумала я. Картина уже почти готова, вот-вот должна выйти.

Но Лео ответил:

— Мы закончили все сцены с Гаем несколько дней тому назад. Нам осталось только снять несколько сцен с Сюзанной, сцену в больнице.

Значит, дело было не в картине, подумала я. Никому не надо было произносить: «Давайте вытащим Гая из этого дерьма, чтобы мы могли закончить картину».

Но тут наконец заговорил Тодд.

— Нет, дело не в том, чтобы закончить картину. Я не представляю, как мы сможем ее выпустить, если все это правда… Если все это правда, а мы выпускаем картину, где Гай играет славного героя, разглагольствующего о высоких моральных принципах, то она станет посмешищем. Это будет просто анекдотом на всю страну.

— Да, — согласился Боб Спуччи, из рекламного отдела. — Вы можете себе представить, чтобы Карсон включил это в свой монолог?

Да. Я его понимала. Картина могла действительно стать посмешищем. И решение необходимо было принять именно сейчас, думая о картине и ее судьбе.

Рей, человек из отдела по связям с общественностью, проговорил:

— Только подумайте, что из всего этого сделают репортеры, критики! Они поднимут нас на смех.

Кэсси сидела тихо, как неживая.

Я вспомнила убитое лицо Кэсси, когда увидела ее тогда, много лет назад, прежде чем мы фактически сюда переехали и стали частью этой компании, этих киношников. Я вспомнила, как Кэсси рассказала мне, что дважды следила за Гаем в машине, и он оба раза подцепил девчонок-подростков.

Это было правдой. Он был виновен. Я знала это, и Кэсси тоже. И картина, уже почти готовая, была поставлена на карту. Кроме того, были еще и другие моменты: Кэсси и ее дочь.

— Девочка рассказала полиции, что на нем был парик и большие висячие усы, а также большие темные очки, но все же она его узнала. Я говорил с Гаем. Тот уверяет, что девчонка лжет, что он вообще в этот день не был в том районе, что он спал у себя дома. Он отключился где-то часов в двенадцать дня, поскольку встречал Рождество и не спал всю ночь, — рассказывал нам Дейв Риклос, вернувшись из полицейского участка.

— Бедная девочка, — произнесла Сьюэллен. — Она ведь не умрет?

— Нет. Она будет жить. Это не убийство. Но это изнасилование, и очень жестокое изнасилование, с причинением тяжелых травм, дело достаточно серьезное, если только они смогут это доказать.

— Если он виновен. Здесь довольно большое «если», — строго произнесла Сьюэллен. — Давайте не будем судить. — Сьюэллен, как всегда, старалась быть справедливой.

Дейв взглянул на Кэсси, вздохнул и отвел глаза.

— Я разговаривал с одним человеком из полиции, его зовут Уилкинс. Полиция уже не раз замечала Гая. Несмотря на то, что он пытался маскироваться. Они говорят, что он частенько раскатывал на своем красном «феррари» по бульвару и прилегающим переулкам и сажал себе в машину девчонок. Однако раньше они ни разу не получали жалоб. Обычно девчонки подобного рода не жалуются.

— Ну, это еще не значит, что он виновен, — заметил Боб Спуччи. — Мужчины частенько подсаживают себе в машины девушек, но это еще не значит, что они их избивают. Это еще не значит, что они их насилуют. Если девушка садится в машину к мужчине, то чего она может ожидать?

— Предлагаю покончить с этим немедленно. Прямо сейчас. Мы пойдем к ней домой. Мы заплатим, сколько они потребуют. Тогда они велят девочке сказать, что она ошиблась. Кому все это надо? — В этом был весь Билл Харрис.

Хатч Вагнер согласился с ним.

— Зачем рисковать? Слишком многое поставлено на карту, мы не можем рисковать.

В конце концов эти люди работали на компанию. Они говорили то, что было лучше для студии.

Сьюэллен пришла в ужас.

— Это невозможно. Этого нельзя делать. Нужно дать Гаю шанс оправдаться. Оправдаться на суде. Если вы заплатите деньги, то никто так и не узнает, что было на самом деле.

Бедняжка Сьюэллен. Сама невинность. Чересчур невинна. В этом и состояла ее проблема.

Я взглянула на Тодда. Мы все посмотрели на Тодда. Он еще не произнес ни слова. Он посмотрел на меня, но я ничего не смогла прочесть в его взгляде. Может, он пытался понять, что я хотела бы, чтобы он сказал? Я затаила дыхание, пока он смотрел на Кэсси. Однако Кэсси все еще молчала.

Он посмотрел на свои руки, повернул их, посмотрел снова.

— Не думаю, чтобы «Кинг Студио» кого-нибудь стала подкупать. Не думаю, что нам стоит этим заниматься. — Его голос звучал совершенно ровно. — Я не знаю, виновен ли Гай. Я совершенно не собираюсь его судить. Но если имеется хоть малейшее подозрение в том, что он виновен, я не хочу покупать свободу этому человеку. Я не думаю, что наша картина важнее, чем все эти молодые девушки, имеющие несчастье стать его жертвами. И не думаю, что наша картина дороже их жизней, и что можно оценить их жизнь в долларах. — Я так и думала, что он скажет именно это. Я не так уж сильно разошлась с ним, не так сильно забыла свои чувства к нему, чтобы не знать, как именно он будет на все это реагировать. И ничего другого я бы и не пожелала. И ничего другого не ожидала от него. Но еще была Кэсси.

И наконец она заговорила:

— Все считают, что он — отец Дженни. Они подумают, что у моей дочери — отец-чудовище, но это не так.

Только мы с Сьюэллен знали, что Гай не отец ее дочери. И еще Тодд. Остальные пытались понять, к чему она клонит.

— Тогда тебе необходимо поддержать его, — сказала Сьюэллен. — Ты обязана сделать это ради Дженни. По крайней мере, пока его вина не будет доказана.

— Сьюэллен, я тебя не понимаю! — воскликнула я. — Ей не надо делать ничего подобного. Ей просто надо заявить, что Гай не отец Дженни. — Еще не хватало, чтобы Кэсси поддерживала этого подонка.

— Подождите секундочку, — вмешался Говард. — Все же Гай — наш товарищ… Мы не собираемся никого подкупать и не собираемся никого обманывать, но пока его вина не будет доказана, мы должны быть на его стороне. Это наш долг. Это будет справедливо. Мы должны толковать все сомнения в его пользу, как это делает закон. Пока вина не доказана, человек считается невиновным.

— Он виновен, — произнесла Кэсси, и все вокруг, пораженные, уставились на нее.

— Ты не можешь быть в этом так уверена, — проговорил Говард. — Тебя же там не было, Кэсси, — сказал он мягко. — И если мы все не поддержим его, если ты его не поддержишь, то мы заранее восстановим всех против него. Я считаю, что нужно официально заявить, что мы — на его стороне. Это наш долг.

— Да, — сказал Тодд. — Думаю, это правильное решение.

— Я уже договорился о залоге, — устало сообщил Дейв Риклос. — Возможно, завтра утром его отпустят. Кэсси, он просил передать, что придет домой, в Бель-Эйр. Он хочет показать, что является прекрасным семьянином.

— Нет, — возразила я. Мы с ней знали, что он виновен. Одно дело — поддерживать его публично, но это уже было слишком.

— Все в порядке, — остановила меня Кэсси. — Я должна это сделать. Я ему многим обязана.

И она отправилась домой, оставив, однако, Дженни у нас.

Я проснулась среди ночи и села. Почему она оставила у нас Дженни? Она собиралась убить его! Вот почему. Именно это она и собиралась сделать. Я это знала! У нее была винтовка, и она собиралась поступить точно так, как сделала Дженни Эльманн. Она встанет у окна спальни и выстрелит в него, как только он подъедет к дому.

— Тодд!

Он проснулся.

— Да? — спросил он с надеждой.

— Кэсси! — сказала я, и Тодд спросил: «Кэсси?», как будто ждал, что я скажу еще что-нибудь. — Она хочет убить его. Гая! Это точно. Я чувствую это. У нее есть винтовка.

— Все будет хорошо, Баффи.

— Почему ты так думаешь? спросила я.

— Я позвонил Уину Уинфилду. Я подумал, что он нужен ей. Он сказал, что сразу же приедет, так что к утру он будет там.

Я опять проснулась через час. Не ошибался ли Тодд? Неужели все будет хорошо? Уже так много случилось, ведь все это может продолжаться. А что, если Гай вернется домой и обнаружит их вместе? Он же ненормальный, жестокий маньяк! А что, если Кэсси ошибется? Вдруг она примет Уина за Гая, когда он явится среди ночи? И застрелит его вместо Гая. Ведь никто так и не узнал, застрелила Дженни Эльманн своего мужа нарочно или по ошибке.

 

100

Она сидела на стуле у окна темной спальни в ожидании, совершенно обессиленная. Дейв Риклос говорил, что они выпустят Гая утром, ближе к полудню. У нее еще было немного времени до исполнения смертного приговора, она могла просто посидеть с закрытыми глазами. Рассветет не раньше, чем через час. Еще горели огни на розовом замке. Они будут гореть до самого рассвета.

Она не видела света фар в темноте, однако проснулась, когда услышала, как отворилась и захлопнулась входная дверь. Только не это! Не так быстро! Нет! Она еще была не готова встретиться с ним. Она не могла! Она подбежала к двери и стала прислушиваться к звуку шагов. Мужество покинуло ее, ею овладел безумный страх. Она не была готова. Еще не готова. И тут она услышала голос: «Кэсси! Кэсси!»

Не может быть…

Дверь распахнулась. Он вошел, и она бросилась к нему. Уин!

— Я окликнул тебя… Я боялся, ты подумаешь, что это Гай. Я боялся, что ты прострелишь мне голову…

— Я вполне могла бы это сделать. Дурачок! Как ты сюда попал? — Он показал ей ключ. Тот самый, что она дала ему давным-давно. — И что ты здесь делаешь?

— Мне позвонил Тодд Кинг. Он сказал, что я могу понадобиться тебе.

Да, да, очень. Спасибо тебе. Тодд.

— Честно говоря, я приехал из-за одного. Я боялся, что ты собираешься убить Гая, и хотел помешать тебе. Я бы не мог допустить, чтобы Дженни пришлось пережить это. Чтобы она жила, как и я, не зная правды.

Сердце ее упало.

Он приехал только ради Дженни.

— Да, я так и собиралась сделать — убить Гая. Я собиралась сидеть здесь и ждать его, а затем убить, когда увижу, как он приближается. Застрелить его! Я боялась, что он выйдет сухим из воды, выйдет на свободу и опять примется за свое. Изобьет и изувечит какую-нибудь молодую девчонку, возможно, даже и убьет ее. Сьюэллен Роузен сказала, что мой долг перед ним и Дженни — поскольку все считают его ее отцом — поддерживать его, пока не закончится суд. Она считает, что это справедливо, но я уверена, что это не так, потому что я знаю правду о нем, я знаю, что он заслуживает смерти. И мне хотелось уничтожить его, стереть с лица земли, чтобы он больше не считался отцом Дженни.

Но затем я поняла, что это трусливый путь, и я уже давно иду этим путем. Просто застрелить его — и никаких разговоров. Застрелить его — и никакого суда. И никто не узнает, что Кэсси Блэкстоун Хэммонд в свое время вышла замуж за чудовище. Нет, хватит. И я решила наконец встать в полный рост и проявить мужество. Теперь я хочу встать прямо перед Гаем и бросить ему в лицо: «Ни за что на свете я не буду поддерживать тебя и лгать, притворяясь, будто у нас благополучная семья». И как ты выразился, я не допущу, чтобы Дженни пришлось пережить это — чтобы я его убила, а она бы всю жизнь мучилась, не зная, зачем я сделала это, убила я его из-за ненависти или ревности. Нет. Я хочу, чтобы был суд. Моего суда над ним мало. Его должны судить люди, присяжные, весь мир. А что касается Дженни, то я скажу ей позже, когда она подрастет, что своим отцом она может гордиться. А пока я собираюсь объяснить ей, что человек делает себя сам, и это зависит только от него самого, а не от того, кем были его отец или мать. И что ей не надо жить, чувствуя тяжесть или боль. Ей просто надо быть самой собой. Я надеюсь, что она вырастет сильной и мужественной, что она не будет бояться жизни, бояться проявить себя.

Я понимаю, что уже поздно, очень поздно, но я собираюсь наконец встать и сделать то, что нужно — нужно мне самой.

Она посмотрела ему прямо в лицо. С него еще не исчезло выражение обиды, которое ей было так знакомо. Слишком долго. Значит, для них уже все слишком поздно. Слишком поздно для них. Он же сам сказал: он приехал только ради Дженни.

Она храбро улыбнулась ему.

— Так что, как видишь, все будет хорошо. И у Дженни все будет хорошо. Теперь можешь возвращаться, возможно, не с таким уж легким сердцем, но все же, надеюсь, ты немного успокоился.

Она заметила, как сузились его глаза, как всегда, когда он напряженно думал или улыбался. Она смотрела, как он переваривает то, что она ему сказала. Она смотрела, как он взвешивает свою обиду на нее, все то зло, что она причинила ему, позволив своей трусости и своим дурацким идеям одержать над ней верх, оставив его и, увы, его дочь где-то на заднем плане. Какая ирония! Она позволила страху перед своей матерью — перед тем, что может сказать или подумать о ней мать, — встать между ними. А теперь ее мать даже и не осознает, что происходит вокруг нее. Но сейчас ей некогда думать об этом. И она не вправе винить его в том, что он не может простить ее. Уже слишком поздно, и ей надо его отпустить.

Неужели это так? Она слишком долго ждала, надеясь, что все произойдет само собой. Может настало время проявить инициативу, что-то изменить в своей жизни самой? Изменить для них троих — Дженни, себя самой и Уина.

Она протянула к нему руку.

— Знаешь, что я натворила своей трусостью? Я вычеркнула из жизни пятнадцать своих лет и пять наших лет. Но неужели все так и останется? Неужели мы не можем поставить точку и прекратить это бессмысленное растрачивание своей жизни? Разве мы не можем забыть о прошлом и жить сегодняшним днем? Сегодняшним моментом, настоящим. Я пытаюсь измениться, пытаюсь наконец вырасти. Не изменится только одно — это то, что я люблю тебя. — Она улыбнулась ему. — Дай мне возможность показать тебе, как сильно я люблю. Ты мне когда-то говорил, чтобы я забыла прошлое. Неужели ты сам не способен на это? Может, ты тоже забудешь о прошлом и будешь со мной вместе? — Она посмотрела ему в глаза, пытаясь засмеяться. — Ты не пожалеешь, обещаю тебе. Я, Дженни и я, мы будем так сильно любить тебя!.. Чем больше мы будем расти, тем сильнее. И что ты на это скажешь?

Она сделала эту попытку. Она преодолела все, что могло остановить ее, даже втянула сюда Дженни. Она смотрела, как он в течение некоторого времени обдумывает ее слова, потом догадалась, что его глаза прищурились в широкой улыбке, а вовсе не от напряженного обдумывания.

— Пожалуй, звучит заманчиво.

— Пойдем в розовый дом и будем смотреть, как начинается утро, — попросила она.

— Пожалуй, утро уже наступило. Посмотри. — Он подвел ее к окну. — Огни там уже погасли.

Он был прав. Но они пойдут в дом, чтобы подождать Гая, чтобы она могла сказать ему, что не собирается быть с ним до окончания дела, что ему придется справляться со своими проблемами самому. Он прожил всю свою жизнь, не испытывая любви ни к кому, так пусть так и живет дальше. Но когда они с Уином будут сегодня уезжать из розового дома, то она сама зажжет там все огни. Она зажжет их, как символ своей победы, как символ большого праздника. Ее принц вернулся домой.

* * *

Гая Савареза отпустили в половине двенадцатого.

Эти подонки целую вечность что-то оформляли, чтобы дать ему убраться отсюда. И он возвращается домой, в этот вонючий дом, за который все эти годы платил бешеные деньги. И пусть лучше она будет там — эта трахнутая дочь этой трахнутой Кассандры Блэкстоун Хэммонд. Ведь должен же от нее быть хоть какой-то толк. Все эти годы он платил за дом, давал ей деньги. И какой был прок от нее или ее матери?

Если бы она только знала, как он презирает ее со всеми ее добродетелями, изысканными манерами, этим тихим голосом, скромным поведением пай-девочки, с этим страдальческим лицом, не лицом, а святым ликом. Нет, вот теперь она ему послужит. И еще ее мамаша. Никто никогда не поверит, что он был способен на… Нет, раз он жил с такой милой, красивой, добродетельной, хорошо воспитанной дочерью этой высокомерной надутой стервы. Вот дерьмо! Он уже так близок ко всему тому, к чему стремился всю свою жизнь! А после того, как эта вонючая картина выйдет на экран, эта дрянь ему больше не понадобится. После того как он вылезет из этого дерьма, он избавится от нее.

Ей казалось, что наступила самая счастливая минута в ее жизни. Она в замке с Уином. Однако ей было немного тревожно. Она боялась за Уина, за их будущее. Она ничего не хотела говорить Уину, не хотела, чтобы он думал, что к ней возвращается ее обычная трусость, что Гай не вполне нормален. Она была в этом убеждена. И что он сделает, когда застанет их вместе, узнает, что она бросает его, что не собирается оставаться с ним до суда? В нем столько злобы и жестокости… Вдруг она проявится? Никогда нельзя сказать, что он сделает. И чем она обязана ему? Почему она должна сидеть здесь, дожидаясь его, страшась очередного скандала? Ей хотелось убежать как можно быстрее.

Гай хлопнул дверью такси. Эти подонки со студии! Ведь знали же, что он без машины. Почему же не прислали за ним машину?

Он дал адрес водителю.

Давай быстрее, шеф.

А что мне делать с этим движением? Проглотить все машины вокруг? Остановить его? Эй, а вы не Гай Саварез?

Не надо было ждать, рискуя тем, что непредсказуемый Гай может их лишить всего.

— Поехали, Уин. Когда Гай приедет сюда и не застанет меня, он все поймет. Я так хочу, чтобы ты увидел Дженни, а она увидела тебя. И маму! — Она засмеялась. — Знаешь, она даже не поймет, кто ты такой, но я все равно хочу, чтобы ты с ней познакомился. Возможно, она решит, что ты Говард Хьюз. Последнее время она только о нем и говорит. Только иногда забывает его имя.

Она включила все лампы, как и собиралась, — даже в подсобных помещениях.

Гай Саварез пробежал по всем комнатам. Где же она, черт побери? Эта стерва! Эта лицемерная стерва. Со своими ханжескими манерами. Даже когда он бил ее, она спокойно стояла, не пытаясь сопротивляться. Ну что ж, так ей и надо было! И если сейчас ее здесь нет и она не собирается помочь ему, то он убьет ее! И какого черта он посылал ей деньги все это время, хотя и не жил с ней? Чтобы ей хорошо жилось?? Он посылал ей деньги, а она тут трахалась с этим подонком. С этим подонком в этом подоночном розовом домике. Какой же он осел! Он думал, что между ней и этим мерзавцем ничего нет, потому что он просто трус вонючий. Но, видимо, это его не остановило. И эта девчонка? Интересно, чья она? Неужели этого дерьмового труса? Вот сучка! Нет, он все-таки убьет ее.

Он подбежал к окну. Ну конечно же она там. В этом дерьмовом розовом доме. Ну конечно. Все огни горят. И это средь бела дня. Наверняка она там. Он бросился в чулан. Он захватит винтовку и вышибет их оттуда! Он напугает их до смерти! Он воткнет эту винтовку ему в задницу! Ей в нос! Ей между ног! Он заставит их ползать на коленях и умолять о пощаде! Тогда он даст ей хороший пинок под зад и уложит ее прямо там, пусть попробует сопротивляться.

Он схватил винтовку. Ну-ка, постой! У него возникла более удачная мысль. Он вспомнил те времена в Ла-Джолле. Дважды. Дважды они поджигали дом. Ну и зрелище! И это пламя, как оно красиво вздымается вверх! Жаль, с ним нет его приятелей из Ла-Джоллы. Ничего, он поджарит их и один! Он сожжет их вместе с домом!

Он побежал в гараж, где у него всегда, с тех пор как однажды была авария на трубопроводе, хранилась запасная канистра с бензином. Он сейчас войдет в дом, обольет все внутри, подождет и быстренько выскочит через заднюю дверь, главное — быстро выскочить.

Он прихватил топорик, которым колол дрова. Он проскочит через входную дверь за секунду, за полсекунды.

Он протащил канистру с топориком через забор, затем перелез сам. Это было нетрудно, он был в прекрасной форме. Он побежал по дорожке в сторону дома. Главное — быстрота! Туда — обратно. Очень быстро. Как в прежние дни. За несколько секунд он проломил дверь. Ничто его не остановит! Черт побери! Он — супермен! Он отбросил топорик и вбежал в прихожую. Он пробегал по комнатам, разливая жидкость и бросая зажженную спичку. Сначала гостиную, затем столовую, кухню, флигель. Он оглянулся назад. Ура! За ним тянулся огненный след. Старый дом загорелся моментально, вспыхнул как спичка. Он чувствовал жар у себя за спиной. Пора уходить! Он бросил спичку на остатки бензина, прежде чем увидел, что дверь, находившаяся перед ним заколочена!

Он вцепился в доски голыми руками, пытаясь отодрать их, а тем временем снаружи загоралось утреннее небо, почти так же ярко, как и дом, и цвет его из золотисто-синего становился розовато-оранжевым.

 

101

Возможная связь Гая Савареза с жестоким изнасилованием девочки была моментально забыта и вытеснена известием о его гибели. Гай Саварез пришел домой, увидел пожар и бросился к дому соседей, удостовериться, что никого не надо спасать, и погиб смертью героя. Ирония. Ирония и предположения. Предположения и фантазия. В умах обывателей фантазия частенько превращается в реальность.

Об уголовном деле забыли. Никто никогда не узнает всей правды. И даже если кто-нибудь и узнает ее, кому от этого польза? Только той девушке в больнице придется жить со своими воспоминаниями. Я убедила Тодда, что, поскольку теперь это уже не было связано с тем, чтобы кого-то прикрыть или откупиться, было бы честно хоть как-то компенсировать тот ущерб, который был причинен, чтобы студия хотя бы оплатила счета за лечение. Будет совершенно несправедливо — в случае, если виноват Гай, — если жертва и ее семья понесут как моральные, так и финансовые потери. Эти деньги не за молчание, а лишь частичная компенсация за то несчастье, что их постигло. Это только справедливо.

И вот наконец «Белая Лилия» отснята, предстоит только монтаж. Господи, неужели уже все? И фильм, и все то, что предшествовало съемкам? Может, для кого-то — да, но только не для меня, для меня это не кончится никогда.

Как всегда, после завершения съемок устраивался прием, а затем, после окончательного монтажа — а кто знает, сколько времени это займет, — будет первый просмотр. Затем перед премьерой, возможно, придется еще кое-что подмонтировать, потом премьера, которая обычно проводится как благотворительная акция, а потом картина выходит на свободу, на широкий экран. Но где и когда почувствую себя свободной я?

Было решено провести прием по случаю окончания съемок недели через три-четыре, отдавая дань памяти Гая Савареза, погибшего лишь несколько дней назад. А тем временем они уже приступили к монтажу картины.

Наконец наступил и черед Кэсси уезжать. Туда, где она, несомненно, будет счастлива со своим принцем и с их дочерью. Я расцеловалась с ней на прощание и расплакалась.

Она посмеялась надо мной.

— Я буду часто приезжать. Ведь Паоло-Альто совсем рядом. Я обязательно буду навещать маму, хотя знаю, что за ней и так будет обеспечен очень хороший уход.

На секунду ее глаза затуманились, и я подумала, что она вспоминает свой розовый замок, который когда-то так любила.

— Это был всего лишь дом, Кэсси, всего лишь дом.

Она весело улыбнулась мне.

— Вообще-то он никогда не был моим домом. Это был дом Дженни Эльманн, ее дом и ее прошлое. А теперь это прошлое ушло, сгорело вместе с домом, и ее прошлое и ее тайна. Может, это и к лучшему. — Она слегка покачала головой. — Но, как я уже сказала, я буду приезжать, чтобы навестить вас и маму в Блэкстоун-Мэнор.

— И никаких обид? — удивилась я.

И она, и Клео. Никаких обид.

— О чем может быть разговор? — упрекнула она меня. — Это все в прошлом. И если бы я питала какие-нибудь злые чувства, это было бы хуже для меня самой. А теперь в моей жизни нет места горечи. Нет больше места! — решительно сказала она, а потом добавила: — И знаешь, приезжай ко мне в гости. Или мы сможем встретиться в Сан-Франциско, это совсем недалеко от Паоло-Альто, ты же знаешь. Давай встретимся в гостинице Марка Хопкинса, в этой «Верхушке Марка». Мы поднимем бокалы за нас с тобой, потому что мы тоже идем к вершине! К вершине мира! Хорошо? Нет, подожди. Мы же не сможем быть там только вдвоем. Нам придется взять с собой и Тодда с Уином. Потому что Уин приехал, чтобы спасти меня, и потому что именно Тодд прислал его! Если бы не Тодд, кто знает, чем бы все это кончилось?..

Я помахала ей вслед и ринулась в ванную, потому что мне стало плохо. Прощание с Кэсси, упоминание о Сан-Франциско или последние ее слова «Если бы не Тодд, кто знает, чем бы все это кончилось?» — я и сама не знала, что именно вызвало у меня приступ тошноты.

И затем я поняла, что у меня задержка, я бросилась к календарю. Сейчас было начало января, а если я не беременна, то месячные должны были бы прийти на следующий день после Рождества — в тот день, когда погиб Гай, через четыре дня после того, как я попрощалась со своим возлюбленным последних четырех месяцев.

Я легла, мне действительно было плохо, и стала обдумывать свое положение — возможные выходы из него и перспективы — как это делали миллионы женщин до меня.

Первое, о чем я подумала, это аборт. Сейчас, когда срок всего недели две или три, внутри меня всего лишь крохотный червячок. Вырежи его, сказала я себе. Вырежи его и с ним вместе — все свои воспоминания о прошлом. Кому нужен этот червячок — плод чего? Любви? Нет, лишь обиды и желания отомстить и сделать больно.

Но у меня уже были в жизни два аборта, и я никогда не считала, что они решают проблемы. Нет, та девушка из Огайо верила в детей, верила в жизнь. Я верила только в любовь. И ведь я заслужила этого ребенка. Разве не так сейчас говорят? Надо любить себя, ты этого заслуживаешь. Я заслужила этого ребенка, за тех двоих, что потеряла. Как они там говорят в рекламных роликах: «Это стоит чуть дороже, но он этого стоит». Я не знала, действительно ли заслуживала его, стоило ли оно того, но я его хотела — я хотела этого ребенка.

И что бы там ни говорили, он или она зачат в любви. Ведь он любил меня, он всегда говорил, что любит меня, и я верила ему. И я по-своему любила его. Может, это и нельзя было назвать большой любовью, но разве от этого она становится менее ценной? Она была. Теперь это — часть меня самой, спряталась где-то в уголочке моего несчастного сердца и растет внутри меня в виде младенца.

Может, уже пора покончить с проклятым прошлым, как это сделала Кэсси? Покончить со всем этим, с моей первой большой любовью, превратившейся в пыль и пепел. Почему я еще держусь за нее? Может, уже пора забрать детей и того ребенка, который во мне, и отправиться к человеку, который клялся, что будет любить и заботиться о всех нас, так же, как когда-то клялся Тодд, правда это оказалось ложной клятвой.

Если я этого не сделаю, если я не сделаю аборта, я могу сделать только одно: предъявить этого ребенка человеку, который знает, что не может быть его отцом. Последнее наказание. Измена за измену. Накажи измену ребенком, которого ему придется принять, если он хочет сохранить наш брак.

Несчастный младенец. Орудие мести. Зачатый в любви и рожденный в ненависти? Нет, не ненависти. Тодд не такой, он никогда не станет вымещать на невинном ребенке свою боль, свое разочарование и свою злость. Что бы ни происходило у него в душе, он будет относиться к этому ребенку как к своему.

А станет ли он любить его? Это будет нелегко. И какое я имею право так поступать с ребенком? С любым ребенком? Лишать его отцовской любви?

Я все время пыталась принять какое-нибудь решение, но не знала, что мне делать. И вот уже три, четыре дня я лежу в кровати, и никто не может понять, что со мной. Приходят дети и пытаются развеселить меня: Микки принес мороженого; Меган, чтобы сделать мне сюрприз, испекла свой первый в жизни торт; Мэтти показал мне свою картинку, которую нарисовал в школе: вся наша семья, где все улыбались; а Митчел привел своего друга Хайана, чтобы тот поздоровался со мной.

Каждый день Тодд с мрачным видом, не глядя мне в глаза, справлялся, не может ли чем-нибудь помочь. И каждый раз мне хотелось крикнуть: «Да! Стань волшебником и заставь исчезнуть все то, что случилось с нами, ту беду, что произошла у нас, которая разрушила наш мир, тот мир, который мы представляли себе». Но я знала, что это невозможно, потому что для меня он потерял свою волшебную силу.

Приходила Ли, приносила мне куриный бульон и рисовый пудинг и смотрела на меня своими проницательными глазами, ничего не говоря, пока мне не стало стыдно, что она поднимается по лестнице и тратит на меня силы, и я решила, что пора вставать с кровати. В ней решения проблемы не было.

 

102

Я слонялась по дому, не зная, куда себя дать. Нет, все-таки кое-что я могу сделать, решила я наконец. Я могу пойти к доктору и получить подтверждение того, что подозреваю.

Доктор Харви осмотрел меня, затем у меня взяли анализы — как они сказали, чтобы быть окончательно уверенными. Мне сказали, что мне позвонят и сообщат о результатах. Но доктор Харви мне так тепло улыбался, что я поняла: он также уверен в результатах, как и я. И я почувствовала, что он рад за меня, вспоминая мою последнюю беременность.

Я прошла через холл к лифту, но повинуясь случайному желанию, прошла мимо двери доктора Харви к двери, на которой когда-то висела табличка с именем Гэвина Рота под табличкой доктора Сильверстайна. Вот она и сейчас здесь висит — имя более старшего врача, а под ним табличка, на которой написано «Доктор Джеремия О'Дрисколл». Ужасно нелепое имя. Я вспомнила, что подумала то же самое, когда Клео впервые упомянула имя Гэвина. Может, это и был Гэвин, только под другим именем, просто он хотел, чтобы я думала будто он уехал в Сан-Франциско, чтобы я больше не беспокоила его, подумала я, просто так, как бы проигрывая эту ситуацию, как частенько делала. И затем по совершенно непонятным даже для себя причинам, я открыла дверь и вошла.

Вот и она здесь, за своим столиком — Розмари. Розмари, помощница Гэвина. Правда, для приемной психиатра она была одета весьма вольно: в джинсах и футболке с надписью: ««Называй меня как хочешь, только не психом». Довольно безвкусно, решила я, уверенная, что Сьюэллен согласилась бы со мной. Когда здесь работал Гэвин, он всегда носил костюм, а на Розмари всегда была юбка. Похоже, что обстановка здесь изменилась.

— Привет, Баффи, — сказала она. — Гэвин уже здесь не работает.

Почему так больно это слышать?

— Я вижу. И куда он уехал?

— В Сан-Франциско, — хихикнула она, хотя я не понимала, что в этом смешного. — Я могу чем-нибудь помочь? Может, тебя записать к Джери?

— К Джери?

— Ну да, Джеремия. Доктору Джеремии О'Дрисколлу. Он работает вместо доктора Рота — Гэвина. — Она бросила на меня косой взгляд, выражение ее лица мне было непонятно. — Ты хотела к нему записаться?

Я покраснела.

— Нет, нет. Я просто увидела имя на табличке и заглянула узнать, что случилось с доктором Ротом.

— Уехал в Фриско… С веночком на челе… — Теперь настала моя очередь странно посмотреть на нее. — Это слова из одной старой песни, — не моргнув пояснила она.

Отворилась дверь врачебного кабинета, и в приемную вошел молодой человек с черными курчавыми волосами и длинной курчавой бородой, в джинсах и рубашке, расстегнутой почти до пояса: он мне приветливо улыбнулся и обратился к Розмари:

— Когда закончишь, зайди ко мне, Рози. — Он повернулся и пошел к себе. На его спине была надпись: «Калвин Клейн».

Она улыбнулась мне.

— Всего тебе доброго. — И, переступая на своих высоченных каблуках, обошла свой стол, чтобы зайти в кабинет врача. Ее спину украшала надпись: «Глория Вандербильт». Значит, Глория Рози собирается посетить Кала-Джери. Представляю, что сказала бы Сюзанна!

Я пошла домой и еще немного поплакала. Но несмотря ни на что я была рада за Гэвина. Он уехал туда, где ему будет лучше, где он будет делать гораздо более интересную и нужную работу, чем здесь.

 

103

Сьюэллен зашла ко мне за неделю до приема по случаю окончания съемок… Она одна занималась всей подготовкой, я лишь изредка помогала ей кое-какими советами, и вид у нее был довольно усталый.

— Послушай, Баффи, я хочу, чтобы ты стала работать со мной вместе. Я, конечно, и одна справлюсь, но с тобой было бы лучше. Нам обеим это будет на пользу.

— Мне очень жаль, Сьюэллен. Но я не могу.

— Почему?

— Не могу и все!

— Но все-таки почему? — настаивала она. Она всегда настаивала на прямом ответе.

Я встала, чтобы закрыть дверь в гостиную. И, остановившись у двери, ответила:

— Потому что я беременна. Вот почему.

Она очень долго и пристально глядела на меня. Я села. И тогда она отвернулась от меня, как будто мой вид вызывал у нее отвращение. Она сказала:

— Ой, Баффи! Ой, Баффи! — Затем закрыла лицо руками и опять произнесла: — Ой, Баффи! — Наконец она отняла руки от лица и спросила: — Ведь это тот доктор? Нет смысла отрицать. Ведь это так, правда? — Я ничего не отрицала. Я промолчала. — Как же ты могла!? Поступить так с таким человеком, как Тодд? Как ты могла? Он же святой!

О Боже! Боже милосердный! Не могу больше слышать этого!

Я засмеялась, стараясь, чтобы мой смех прозвучал как можно более язвительно.

— Ты говоришь, как персонаж из романа прошлого века. Сейчас никто не называет никого святым! Последний раз это было лет сто назад.

— Боюсь, я этого не понимаю. Что моя сестренка заводит романы на стороне, хотя является женой святого, человека, который, наверное, и букашки в своей жизни не раздавил, который только старается…

— Перестань молоть эту чушь!

— Господи, ну что с тобой произошло? Баффи, ну скажи мне, что с тобой случилось?

— Я скажу тебе, что со мной случилось. Мой муж — этот «святой»», этот замечательный человек, который не обидит и букашки, который старается спасти мир — он предал меня, вот что!

— Я не верю этому! — Ее просто трясло.

— Лучше поверь! Этот святой не только предал меня, он трахался за моей спиной с моей лучшей подругой Сюзанной, он трахался со шлюхой, подцепил сифилис и убил моего ребенка. — Она охнула, но все еще не верила мне. Я видела это по ее лицу. — Да! Тот выкидыш, что у меня был два года назад, это был не выкидыш, а медицинский аборт. Неплохое обозначение убийства!

В дверь постучали, довольно громко.

— Да?! — завопила я.

Дверь отворила Ли, лицо ее, похожее на восточную маску, ничего не выражало.

— Я вас прошу говорить не так громко. Там наверху — дети, — и опять затворила дверь.

— Уж эта мне Ли! — в ярости воскликнула я. — Она тоже считает его святым!

— Да? — зашипела Сьюэллен. — Может, она права, а ошибаешься как раз ты! — прошептала она.

— Но ведь он никогда и не отрицал этого. Того, что произошло.

Она не сразу переварила то, что я сказала.

— Значит, виновата Сюзанна, — безапелляционно заявила она. — Но не он.

— Ну почему? Откуда ты знаешь? Почему мы всегда виним женщину? Почему это всегда другая женщина соблазняет наших мужей, сбивает их с пути истинного? Может это он ее соблазнил. — Я тоже перешла на шепот.

— Нет. Он бы не стал…

Я безнадежно махнула рукой.

— Это уже не имеет значения, — сказала я тихо. — Неужели ты не видишь? Меня совершенно не волнует Сюзанна. Ведь дело в нем самом.

— Но ведь он наверняка объяснил тебе, он не мог не сделать этого, — произнесла Сьюэллен, в голосе ее слышалось отчаяние.

Я горько засмеялась.

— Ну, разумеется! Он не знает, как это произошло. Они оба выпили какого-то дрянного виски, затем отравились какой-то гадостью, затем оба приняли какие-то таблетки от головной боли… И оба отключились, а пришли в себя только на следующее утро, лежа в одной постели, и — какое совпадение — оба ничего не помнят. Полная потеря памяти…

— Но ты сказала, что он ничего не отрицал? Если Тодд, как он утверждает, ничего не помнит, то откуда ему знать, что произошло? Как это объяснить?

— А как он мог отрицать, что произошло? Ведь он же заразился сифилисом и передал его мне в подарок, и мне пришлось избавиться от ребенка — мне его просто вырезали. Как можно отрицать эти факты?

— А что говорит Сюзанна? У нее был сифилис? И…

Я с жалость посмотрела на Сьюэллен. С жалостью и горечью.

— Ты считаешь, ты в самом деле считаешь, что я могла с ней об этом говорить?

Она помолчала. Затем наклонилась ко мне, так, что наши лица разделяли лишь несколько сантиметров.

— А тебе не приходило в голову, что то, что он сказал, правда? Что ему действительно стало плохо от выпивки и таблеток и что он проснулся, действительно не зная, что произошло?

— В общем-то так могло быть, но чтобы они оба?.. Два тела и две головы с полной потерей памяти? — фыркнула я. — В это не поверит даже святой.

Сьюэллен откинулась и закрыла глаза. Нет, в это не может поверить даже святой. Даже такая невинная душа, как Сьюэллен.

Затем она тихо проговорила:

— Ты так сильно любила его, Баффи. Он так сильно любил тебя. Почему ты не простишь его вместо того, чтобы заводить любовника?

Мы уже обе немного успокоились, и я ответила ей очень спокойно, без всякого выражения:

— Я не могла.

— Но почему? Любить — значит прощать.

— Я не могла. — И я ответила ей теми же словами, которые я сама в отчаянии произносила столько раз, когда мне самой так безумно хотелось простить его. — Если бы я любила его меньше, мне бы легче было простить. Я слишком сильно любила его, чтобы простить. Неужели ты этого не понимаешь??

Она сидела очень тихо, вид у нее был печальный.

— В некоторой степени могу. Но ведь другие женщины любят своих мужей так же сильно и преданно, как и ты. Я знаю, ты считаешь, что это невозможно. Но это так. И с ними такое тоже происходило. Их мужья, их любимые обманывали, заводили любовниц, изменяли — можно выразиться по-разному. Но эти женщины прощали своих мужей. Я уверена, что большинство из них так и делает. Возможно, они не забывали этого, возможно, такое нельзя забыть, но они прощали своих мужей, и жизнь продолжалась. Баффи, большинство женщин прощает неверность, даже очень серьезную неверность, особенно в наши дни, и все продолжают жить обычной жизнью. Это лучше, чем ничего. Это лучше, чем это.

— Правда? А ты бы простила Говарда? Твои требования и принципы всегда были такими высокими. Ты всегда была очень требовательной, когда дело касалось морали. Так несовременно!.. Нет, Сьюэллен, ты бы никогда не простила его.

— Когда я была моложе, Баффи, когда я только что вышла замуж, — нет. Я думала об этом, и тогда для меня это означало бы конец всего. Я бы никогда с этим не примирилась. Но, став старше, мне кажется, я стала и умнее. Я поняла, что существуют вещи гораздо худшие, и гораздо более важные, чем супружеская неверность. Например, сердце, способное прощать.

— Я не могу! Я пыталась. Я способна чувствовать только ненависть! У меня одно желание — сделать ему больно, так же, как он сделал мне. Мне хочется всадить нож ему в сердце, как можно глубже.

Однако, я уже не знала, так ли это теперь, после стольких месяцев.

— Если бы ты простила, тебе самой было бы легче. Ты живешь с ненавистью в сердце. С ребенком от другого мужчины внутри себя. Что ты собираешься делать с ребенком? — Вопрос прозвучал требовательно. — Тебе необходимо от него избавиться, Баффи!

Несмотря ни на что, ее слова поразили меня. Это были ужасные слова.

— Нет. Я не могу!

— Ты должна!

— Нет, не буду!

— Но почему?

— Он должен мне этого ребенка! За того, которого убил!

— Прекрати так говорить!

— Не прекращу. Это правда! — Я опять перешла на крик, я чувствовала, как во мне закипает злость. — Я не отдам этого ребенка!

— Ну и что ты будешь делать? — спросила она рассудительно. — Если ты не можешь простить Тодда, то должна с ним развестись. Этот брак — просто медленное самоубийство. Это ложь, отвратительная, ужасная, разрушительная ложь. И если ты так хочешь этого ребенка, то должна быть с Гэвином Ротом. Ты должна выйти за него замуж, ведь он — отец ребенка, с которым ты не хочешь расстаться.

Ее логика и рассудительность разозлили меня еще больше.

— Не собираюсь этого делать! — отрезала я.

— Но почему? Этот ребенок, если он родится, тоже имеет свои права. Он имеет право на то, чтобы его любили. Ты любила Гэвина? Ты его любишь?

Да, я любила. Я уже признала это. Я любила его. Можно сказать, что по-своему любила. И какая-то часть меня всегда будет его любить. Не так, как я однажды любила когда-то давно, в другом времени. Но ведь любила? Я кивнула Сьюэллен. Я любила его.

— Ну тогда все очень просто. Если это так, то тебе надо выбрать любовь, а не ненависть, Баффи. — Слова прозвучали знакомо. Гэвин сказал почти то же самое. Сьюэллен продолжала с характерной для нее настойчивостью. — Ты говоришь, что любишь Гэвина. И говоришь, что всю жизнь будешь ненавидеть Тодда. Так нельзя жить. Любить одного, а жить будешь с тем, кого ненавидишь. Это неправильно, даже больше, чем неправильно. Это злокачественная опухоль, которую необходимо удалить. Ради всех вас. Ради Тодда. Ради твоего нерожденного дитя. Ради других твоих детей. Ради себя самой. Так ты сделаешь это, Баффи? Ты предпочтешь любовь ненависти?

И вдруг до меня дошла истина. Нет, я не могу сказать, что вдруг. Она как бы росла во мне… Так же неумолимо, как и тот ребенок, что был во мне. Я все время предпочитала любовь. Но я просто не признавалась себе в этом.

Я не могла быть с Гэвином, потому что моя любовь к нему была как бы второстепенной. И я осталась и была все эти годы рядом с Тоддом не из-за ненависти и чувства мести и не из-за детей, а просто потому, что не могла расстаться со своей огромной любовью, которая была ничуть не слабее, чем всегда. Мое желание не прощать и моя ненависть были наваждением. Но все же самым сильным чувством, которое я испытывала, была моя любовь к Тодду Кингу. Это было наваждением всей моей жизни, которое никогда не умрет.

Гэвин это понимал. Он убеждал меня, но разве он пытался по-настоящему уговорить меня быть с ним? Ведь он, как положено профессиональному психиатру, стремился раскрыть правду для меня самой. Это был истинный подарок любви. Так же, как и ребенок.

И Сьюэллен тоже это знала. Она давила на меня так же сильно, как и Гэвин, своей неумолимой логикой.

— Ты не можешь преподнести Тодду ребенка, если он знает, что не отец ему. Только если ты сначала простишь его. Выбери любовь, Баффи. Выбери любовь.

* * *

Я проводила ее до дверей.

Но на этом разговор не закончился. Иначе это была бы не Сьюэллен.

— Тодду, наверное, пришлось очень много пережить за эти два года. Без твоей любви, чувствуя лишь твою ненависть. Неважно, что он сделал… Возможно то, что сделала ты, еще хуже. И как ты думаешь, сколько еще он сможет это выносить? Почему ты считаешь, что он вынесет и этот удар? А вдруг он уйдет от тебя? Ведь ты можешь потерять его, Баффи. Ты можешь потерять его навсегда.

Я закрыла за ней дверь и прислонилась к косяку спиной, меня всю трясло. Мне никогда в жизни не было так холодно.

Примерно через полчаса Сьюэллен позвонила мне. Она все еще давила на меня, хотя в этом уже не было необходимости.

— Пока я ехала домой, я все время думала о том, что ты мне сказала. Ты только представь, Баффи, просто представь на секунду, каким бы невероятным тебе это ни казалось, что все, что сказал тебе Тодд — это правда. Ведь в жизни случаются самые невероятные вещи, Баффи.

Я всегда доверялась Сьюэллен, почти так же, как доверялась и Тодду. Именно поэтому ее слова показались мне такими страшными. В детстве у нас в ходу было одно выражение: «Не теряй веры, малышка!»

Неужели я потеряла веру?

 

104

Наш разговор с Сьюэллен внес еще больше смятения в мою душу, на сердце у меня стало еще тяжелее. Теперь, когда я поняла, что люблю Тодда ничуть не меньше, чем прежде, у меня пропало всякое желание продолжать мстить и мучить его. И в конце концов мне пришлось задать себе вопросы: неужели я уже начала в душе прощать его? И что мне делать с этим ребенком? Должна ли я положить его на алтарь своей нерешительности?

Я пошла на прием по случаю окончания съемок, ожидая, что обстановка там будет соответствовать моему настроению — примерно такой же веселой, как танцы на кладбище. Но я ошиблась. Что-то носилось в воздухе. Неужели это было предчувствие успеха? За последнее время, буквально самое последнее время, я заметила, что на съемочной площадке стал царить дух оптимизма — словно что-то нарастало, какой-то особый энтузиазм. В «Белой Лилии», нашем гадком утенке, на протяжении всего процесса съемок, казалось, обреченном на неудачу, стали постепенно прорисовываться черты очаровательного и красивого дитя. Да, это носилось в воздухе. Сладкий аромат победы… Хотя никто еще ничего не мог сказать наверняка, никто до первого просмотра, своего рода первого выхода в свет, ни в чем не мог быть уверен. Да, все, казалось, было прекрасно, и лица всех присутствующих здесь как бы несли отпечаток этого воодушевления, оно присутствовало здесь, как реальная фигура.

Я же видела одни лишь призраки. Бо, Гай… Только призраки.

Я пробежала глазами по знакомым лицам и увидела мою Сьюэллен в розовом платье. Ярко-розовое — цвет надежды. Сьюэллен выглядела прекрасно, она была отчасти гостьей, отчасти распорядителем, умело руководившем действиями официантов. И там же был Говард, он разговаривал с режиссером, положив руку ему на плечо, в чем-то его убеждая. И еще была Сюзанна — уже не моя Сюзанна — она танцевала с одним из операторов и выглядела прекрасно, она действительно выглядела как кинозвезда: рыжие волосы развевались, короткое ярко-зеленое платье открывало стройные длинные ноги. Я быстро отвернулась. Мне все еще было тяжело смотреть на нее. В ней тоже было что-то от призрака.

И еще там была Поппи. В тот день мы не дали ей умереть, так что в некотором смысле она тоже была моей Поппи. Поппи беседовала с Лео, кивая головой, как бы соглашаясь с тем, что он говорил ей. Что касается Лео, то его вполне можно было назвать одним из призраков Клео.

Я отправила приглашения Кэсси и Клео. Мне хотелось, чтобы сегодня они тоже были здесь. Это счастливые призраки. Мне хотелось пообщаться с ними, хотелось убедиться, что, по крайней мере, у них все в порядке, что они довольны своей новой жизнью. Но ни одна из них не смогла приехать. Кэсси сказала, что она на четвертой неделе беременности, и ее доктор считает, что она должна сидеть дома из-за того, что предыдущие беременности оканчивались неудачами и поэтому ей надо соблюдать осторожность.

Желаю тебе удачи, Кэсси, желаю удачи.

Что касается Клео, то она очень занята обустройством своего дома на ранчо. Ну, разумеется. Что еще может делать Клео? Там, как она говорит, есть чем заняться. Только подумать, что нужно сделать с деревенским домом в Техасе, чтобы он выглядел столь же великолепно и шикарно, как квартира в нью-йоркском Ист-Сайде, но к тому же был таким же солнечным и светлым, как испанская вилла в центре Беверли-Хиллз, а также столь же уютным и зеленым, как современный шикарный дом в пригороде Нью-Джерси, в то же время сохраняя величественность и основательность техасского дома?

— Может, сделать его просто уютным, местом, где можно было повесить шляпу? — предложила я.

— Такую фетровую с полями?

— Или место, где можно повесить зонтик?

— Я никогда ими не пользовалась в Лос-Анджелесе.

— Местом, где можно повесить свое сердце?

— Я уже сделала это.

Я рада за тебя, Клео, очень рада.

Я оглядывалась, отыскивая знакомых. И неожиданно рядом со мной оказался Тодд! Он поцеловал меня в губы, и как поется в песне, сердце мое замерло. В эту секунду щелкнул затвор фотоаппарата. В отличие от экранного поцелуя это не было лишь касанием губ. Но, как в кино, это было рассчитано лишь на публику.

Он быстро отошел, и я сразу же стала искать глазами Сьюэллен, чтобы убедиться, что она видела. Она видела и улыбнулась мне, но сразу же опустила глаза, как будто ей было слишком больно смотреть на меня.

Затем все стали просить Сюзанну спеть: не главную песню — ее только что исполнил один из оркестрантов, — а «Госпожа Любовь», более жизнерадостную, чем «Любовь уходит».

Я подошла к одному из накрытых кружевной скатертью столов, чтобы взять бокал шампанского. Мне необходимо было что-нибудь выпить, если уж я собиралась слушать, как Сюзанна будет петь песню Бо про любовь.

Ко мне подошла Поппи. Сегодня она была одета необыкновенно элегантно, но выглядела очень мрачно. В ней была какая-то напряженность. Я подумала, что сегодняшний день дается ей нелегко.

— Помнишь, я сказала тебе, что нам необходимо поговорить…

Я хотела возразить, что сейчас не очень подходящее время и место, потому что у нее было неважное настроение, да и у меня тоже, но я знала, что сегодня для нее тяжелый день и согласилась, и мы прошли с ней в уголок подальше от всей остальной компании.

Она беспомощно посмотрела на меня:

— Просто не знаю, как начать…

Я улыбнулась:

— Обычно начинают сначала.

— Ну хорошо. Ты помнишь, когда Тодд приехал в Лас-Вегас — у него были контракты для меня и Сюзанны?

Еще бы не помнить. Я почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота, тело покрылось холодной испариной.

— Да, Поппи, я помню. Но мне не хочется сейчас к этому возвращаться. Как-нибудь в следующий раз. — Я хотела повернуться, но она взяла меня за руку.

— Так значит, ты обо всем знаешь? — настойчиво спросила она.

Знаю, что именно тогда мой муж спал с Сюзанной? Да, знаю. И ты, очевидно, тоже это знаешь. Но я не собираюсь обсуждать это с тобой. Я совершенно не обязана делать это.

— Знаю о чем, Поппи? — холодно спросила я. — Не понимаю, о чем ты говоришь?

— Мы все ходим вокруг да около. Позволь мне рассказать, я тебе все объясню.

— Я не хочу ни о чем слышать, Поппи. Неужели ты не можешь?..

— Послушай, все было не так, как ты думаешь! Это была не Сюзанна.

— Что ты сказала? Может мы говорим о разных вещах?

— Это не Сюзанна трахала Тодда и наградила его сифилисом. Это была я!

Что-то с этой женщиной было не так, подумала я, чувствуя, как все плывет у меня перед глазами. Если она хочет, чтобы ее речь была бы столь изысканной, как и туалет, то ей не следует употреблять таких выражений. Вот Клео бы могла это сказать.

Я почувствовала, что вот-вот потеряю сознание.

— Мне нужно сесть, — пробормотала я.

— Вот, вот стул… — Она пододвинула два стула. Совершенно ошарашенная, не в состоянии произнести ни слова, я позволила ей усадить себя. Затем она села рядом. — Это нелегко. Я думала, что ты, возможно, ничего не знаешь, а если не знаешь, то тебе лучше ни о чем не говорить. Но затем я решила, что если ты не знаешь, а я тебе расскажу правду, то все равно будет лучше, потому что ты узнаешь, что Тодд ни в чем не виноват. — Тодд не виноват? Я еще сидела прямо, но у меня было такое чувство, что я вот-вот отключусь. — …А если ты знаешь, то должна знать всю правду. И Тодд тоже должен знать всю правду, и Сюзанна тоже.

Я смогла с трудом произнести:

— Думаю, ты права, Поппи. Лучше всего тебе все-таки начать с самого начала.

— Хорошо. — Она взяла меня за руку. Мне хотелось убрать ее, но она крепко держала меня. — Я знала, что Тодд приезжает в Лас-Вегас встретиться с Сюзанной насчет картины. А я хотела, чтобы он дал роль Бо. Я хотела, чтобы Сюзанна уговорила его сделать это — соблазнила бы его, если необходимо, — чтобы он согласился дать роль Бо. Знаешь, это я сделала так, что она вышла замуж за Бена.

Весь ужас этого замечания прошел мимо меня. В тот момент я могла воспринимать только то, что она намеревалась мне рассказать и ничего больше.

— Продолжай, — произнесла я безо всякого выражения.

— Но она отказалась. Чего я только ни делала, но она ни за что не соглашалась.

— Она отказалась? — прошептала я.

— Да. Тогда я решила, что сделаю это сама. С помощью наркотиков я собиралась уложить его в постель, а затем намеревалась использовать это, давить на него, шантажировать, чтобы он дал роль Бо в своем фильме. Я хочу, чтобы ты знала, что тогда я была совсем другой, не такой, как сейчас… Что я…

— Продолжай, — повторила я, довольно невежливо прерывая ее.

— В конце концов выяснилось, что мне вовсе не надо было делать этого. Он и так предложит контракт. В этом-то самое обидное.

— Продолжай, — проговорила я охрипшим голосом. Мне казалось, что меня сейчас вырвет, но мне было наплевать. Я бы всю ее залила блевотиной.

— Но я все равно решила это сделать. Просто так, для развлечения? Решила разыграть Сюзанну.

— Разыграть? — Я подумала, что с удовольствием облила бы ее блевотиной. Эту мерзавку. Я бы облила ее блевотиной, я бы избила ее, как избили ее мужа — до смерти. Чтобы она сдохла и сгнила. Превратилась в кучу гнили. Она сама была гнилью!

— Это был даже не просто розыгрыш, — продолжала она, — а довольно злой розыгрыш.

Я со злобным наслаждением представляла, как бы избивала ее, пока она не рухнет, а затем содрала бы ногтями с нее кожу. Но я лишь спросила:

— Ты знала, что ты больна?

— Да, знала… — она опустила глаза. — Я собиралась пойти к врачу, но чего-то выжидала…

— Ты хочешь сказать, что сделала это специально?

Я бы вонзила каблуки в ее мерзкое брюхо, в ее мерзкое вонючее лоно…

— Ну, в общем-то, да. Если бы твой муж заразился и заразил тебя, тогда бы ты наверняка узнала. Неужели не понимаешь? Я хотела, чтобы ты узнала и подумала, что это Сюзанна. Они были подсадными утками. Бена там не было. Тодд жаловался на сильную головную боль, Сюзанне же хотелось получить свою порцию. А у меня было все, что надо — возбудительное, успокоительное, стимулирующее, снотворное — весь набор таблеток, даже таких, после которых кажется, что ты скачешь по Луне. Я взяла флакончик сюзанниных духов и запихнула их в карман Тодда. Затем дала им выпить. Сюзанне хватило совсем чуть-чуть, чтобы отключиться. Что же касается Тодда, то его отключить было сложнее. И когда Сюзанна отключилась, я с ним это проделала. Он ничего не соображал, он с таким же успехом мог трахаться с арбузом. А затем я смылась, а они на следующий день проснулись в одной комнате. Я была уверена, что никто из них не узнает, что их свалило, а также, что произошло. Пока Тодд не приедет домой и не заразит тебя сифилисом. То, что у Тодда в кармане окажется флакончик духов, и то, что они проснулись в одной комнате, убедит вас обоих, что это была она.

Она закончила, истощившись, и я также была без сил. Я чувствовала себя как выжатый лимон, мне просто не хотелось больше смотреть на нее. Я не могла вынести даже ее вида.

Я молчала, и она заговорила вновь:

— Я знаю, то, что я сделала, это… — Она пожала плечами, не в состоянии подобрать подходящего слова. — Я никогда себе не прощу. — И чего она ждала от меня? Чтобы я простила ее? Она сама не могла себя простить, но хотела, чтобы это сделала я. Я? Меньше всего я способна на прощение. — Ты, наверное, считаешь, что я хуже кучи дерьма…

Это уж точно! Мы обе хуже, чем куча дерьма, подумала я.

Мы сидели молча, затем я оглядела комнату. Я не увидела его. Но это было правильно. Я уже никогда бы не смогла найти его. Я бы никогда не смогла взглянуть ему в глаза. Я заслуживала смертной казни. И нам надо было дать Поппи умереть тогда.

Она покачала головой:

— Это было хуже чем… Нет, не хуже, но почти так же отвратительно, как и то, что я сделала… Чтобы все думали, что это Сюзанна так поступила с тобой и с ним. Сначала я подсунула Сюзанну Бену, затем сделала это.

Я чуть не расхохоталась. Она больше расстроилась из-за того, что плохо поступила по отношению к Сюзанне. Ее больной голове это казалось худшим преступлением. Супружеская неверность, даже передача человеку ужасной болезни были не столь чудовищными преступлениями, как предательство подруги, как то, что она заставила меня поверить, будто меня предала моя подруга. Что такое неверность? Она всю свою жизнь так прожила с Бо. Сифилис? Так ведь он лечится. Это все так несерьезно!..

Она даже не представляла, что натворила. Даже не представляла, и я не собиралась ей это объяснять. Я не собиралась убивать ее, сдирать с нее кожу, ничего такого, но объяснять ей что-нибудь я тоже не намеревалась. Дело было даже не в том, что совершила она, а в том, что сделала я. Я. Я сама. Это я изменила и сделала нашу жизнь — свою и Тодда — сущим адом.

Она теперь смотрела на меня своими огромными черными страдальческими глазами. Ну что я могла сказать ей, женщине, уже погубившей мужчину, которого она когда-то любила? Я, которая поступила не лучше ее? Разве я могла судить ее? Мы были одинаковы. И нам обеим придется жить, чувствуя свою вину за то, что мы натворили.

— Я хотела исправить то, что сделала для вас двоих и Сюзанны. Ты же знаешь, как я старалась. Я собиралась убить Бена. Для вас двоих и Сюзанны. Только она опередила меня, мы никогда с ней об этом не говорили, но у меня такое чувство, что она убила Бена не только ради себя, но и ради вас двоих.

Теперь эта ноша тоже лежала на моих плечах. Ведь я не только потеряла к ней доверие, но и отвернулась от нее в тот момент, когда ей больше всего была нужна помощь и поддержка. Я знала, что ей нужна помощь, но отвернулась от нее, от своей подруги Сюзанны.

— Мне нужно рассказать об этом и ей тоже. Рассказать, как я поступила с ней.

Я взглянула на Сюзанну. Теперь она танцевала с одним из реквизиторов. Она выглядела необычайно веселой и оживленной, по-настоящему счастливой победительницей. Она стала выдающейся личностью, как мы, бывало, говорили в колледже. Он — выдающаяся личность. Она — просто сверхвыдающаяся личность. А я ее презирала.

— Оставь ее в покое. Оставь все, как есть.

— И ничего ей не говорить?

— Нет. Она только расстроится. Ей и так хватает переживаний.

— Мне бы хотелось облегчить свою совесть…

— Я понимаю. Но для Сюзанны лучше, чтобы ты этого не делала. Пусть это останется тяжелым грузом, еще одним в твоей жизни.

Она кивнула:

— Но Тодду я, наверное, должна рассказать?

— Да, думаю, да. — Он был порядочный человек, а мы — я и Поппи — заставили его сомневаться в себе самом. Этого нельзя было допустить. Ему необходимо было обо всем рассказать.

— Хорошо. Мне это сделать сегодня? Прямо сейчас?

— Думаю, сегодня.

— Ты — настоящая леди.

Я была слишком измучена — слишком плохо себя чувствовала, чтобы засмеяться. Меньше всего «настоящая леди». Это не то определение, которым я бы себя наградила.

— Большинство людей не поняли бы. А вот ты понимаешь, что тогда я была совсем другим человеком?

Это ты ничего не понимаешь, Поппи. Я предала свою любовь и свою дружбу. Я разрушила свой брак. Во мне ребенок, и я не знаю, что с ним делать, я уж не говорю о той боли, которая внутри меня. А та боль, что я причинила Тодду? Как быть с его болью? Разве ты можешь это понять?

Что здесь можно было сделать? Она была лишь попутчица — еще одна страдающая душа.

— Да, я понимаю, — сказала я.

— Ты прощаешь меня?

Да, это вопрос. Понимать? Да, пожалуй. Но простить? Это слово незнакомо мне. И кроме того, мне не было ясно, за что именно она просит прощения. Мне казалось, что это не столько связано со мной и Тоддом, сколько с ее собственным покойным мужем. И я сказала только:

— Спасибо, Поппи. Я говорю спасибо за то, что ты рассказала мне правду о Сюзанне.

Я поднялась со стула и чуть не упала. Она поддержала меня.

— С тобой все в порядке? — спросила она.

Разве теперь может быть все в порядке? Для кого-либо из нас? Для тебя или меня?

— Все нормально, — ответила я.

— По-моему, не очень. Ты уверена, что все хорошо?

— А ты? — Я должна была знать. Я посмотрела ей прямо в глаза. — Если ты хочешь, чтобы я простила тебя, скажи мне правду, чистую правду. У тебя все хорошо?

— Иногда да. А иногда нет. Иногда бывает так плохо, что мне хочется повеситься. Но ведь это не ответ? Это слишком просто. Это ни о чем не говорит. Я все еще ищу ответа. Возможно, скоро найду его. Так или иначе.

— Вот и хорошо. Я рада. И я прощаю тебя.

— Спасибо. Сейчас пойду поищу Тодда.

— Хорошо. Я поехала домой. Если кто-нибудь будет меня спрашивать, обязательно скажи, что я поехала домой. И пока ты ищешь Тодда, найди и мою сестру. Передай ей вот что. Скажи ей, что святые еще есть на этом свете, и некоторые из них действительно живут в Лос-Анджелесе.