— Эта история началась в Новом Орлеане, когда Мари дю Бомон решила выйти замуж за Рори Девлина. Это было в том самом году, когда я покинула Новый Орлеан — в 1927 году. Но я знаю все в деталях. Уже тогда я знала, как совать нос в чужие дела, чтобы раздобыть историю. Мари была еще та штучка. По-настоящему ее никто не знал. Все говорили, что, когда она встретила Рори Девлина, весь ее ум сразу вылетел в окошко, так она сходила по нему с ума. Кто мог ее осудить за это? Он был самым красивым, самым приметным мужчиной — во многом похожий на Кларка, пожалуй, даже еще красивее. У Кларка, знаете, были такие уши… А Мари, да, до того, как встретила Рори, была очень холодна. И красавица совершеннейшая. У нее были очень светлые волосы, прямо-таки серебряные, а ее глаза… да, они тоже были светлые. Очень странного цвета, бледно-зеленые.

Первым опрометчивым поступком, который совершила Мари дю Бомон в свои двадцать лет, было обручение с Рори Девлином, который унаследовал от своего отца его ирландскую фамилию, а от матери-каджунки — красоту и оливковую кожу. Для Мари это было непростое решение. Она находилась под сильным влиянием своей матери, а ее мать, Евгения Манар дю Бомон, была гордячка, с горячей креольской кровью, и она запретила Мари выходить за него замуж. Она говорила Мари, что он недостаточно хорош для нее: «В Новом Орлеане все знают, что он из себя представляет — за дешевой смазливой внешностью и такими же костюмами скрывается обыкновенный ирландский жиголо».

Когда Мари возражала, ссылаясь на то, что он архитектор, Евгения отвечала: «Что это за архитектор, у которого всегда пустой офис. Ни клиентов, ни клерков. Впрочем, это и не удивительно, архитектурой там никогда и не пахло. Все знают, что он зарабатывает на жизнь игрой, а когда проигрывает, то вытягивает деньги из своих женщин».

Так они спорили до бесконечности. Мари заявила матери, что, если не выйдет замуж за Рори Девлина, она умрет, на что мать возразила, что никто еще так легко не умирал. Но месяцы споров, угроз и лести со стороны матери разбились о неожиданно обретшую железную волю Мари. Ничто ее не поколебало. В конце концов у Евгении не осталось иного выбора, как дать официальное согласие на эту помолвку. А уж коли это случилось, в дальнейшем она действовала с характерной для нее энергией. С аристократической надменностью она проигнорировала слухи и сплетни, окружавшие эту свадьбу, которая должна была состояться в доме Манар дю Бомонов во Вье-Карре, доме, в котором принимали некогда будущего короля Франции.

Большинство старых друзей Евгении жили в Гарден-Дистрикт, который, хотя Евгения и отрицала это, был самым фешенебельным районом во всей округе. Но она по-прежнему оставалась жить в этом старом доме и во время своего замужества, и во время последующего вдовства, всегда выдавая сентенции вроде: «Когда герцог Орлеанский обедал здесь…», словно она сама присутствовала при том, как в восемнадцатом веке будущий король Франции в salle â manger изволил отведать дичи или танцевала с ним минуэт в salle de bal.

Да, отремонтированный и подновленный, огромный старый дом Манар дю Бомонов был самым подходящим местом для свадьбы Мари дю Бомон.

 

1

Столы были сервированы на втором этаже дома, а в parterre, в крытом зимнем саду, играл струнный оркестр. Облаченные в ливреи слуги один за другим вносили накрытые серебряными колпаками подносы с острыми креольскими кушаньями. В Новом Орлеане были такие, кто признавал только легкий стол после свадебной церемонии — со свадебным тортом, пирожными, сладкими ватрушками и шампанским, но мадам дю Бомон устроила настоящий банкет, сравнимый разве что с приемом в честь самого герцога Орлеанского.

Лангусты «Кардинале», устрицы «Пьер», креветки «Ремулад», омары «Биск», капуста «Мак», рис с устрицами. Затем появились дворецкие с еще более ароматными копчеными блюдами. Форель «Вероник», «Креп де ля Мер» и цыплята «Дюксель», корнуэльские куры в коньячном соусе, украшенные виноградом, индейки, благоухающие бренди и начиненные орехами пекан и устрицами. Свадебному пирогу предшествовали шоколадное суфле с ромом, домашнее мороженое, апельсиновое крем-брюле. А сияющую новобрачную многократно поздравляли французским шампанским из громадных винных погребов дю Бомонов.

Наверху в бальном зале гости танцевали чарльстон наряду с более серьезными вальсами под оркестр, играющий на открытой галерее, охватывающей фасад здания. Мари, очаровательная в своем старинном столетнем платье, затуманенными глазами смотрела на молодого мужа, вальсируя с ним по залу, в то время как на них с завистью взирала ее сестра Дезирэ. Дезирэ считала Рори Девлина самым сексуальным мужчиной в Новом Орлеане. Когда она видела, как муж ее сестры с его изумительными иссиня-черными волосами наклоняется к Мари, чтобы поцеловать ее в белую шейку, а затем бесстыдно и ниже, в ложбинку между пышных грудей… Выносить это было выше ее сил.

В ту ночь, когда новобрачные взошли на борт судна, отплывающего в Гавр, Дезирэ мастурбировала в постели, воображая, что это была ее свадебная ночь, что это смуглое лицо с блестящими черными глазами и злодейскими черными усиками прижимается к ее лону, что его мужской орган лишает ее девичества. И какие-то непонятные слезы стекали по ее высоким скулам.

Брачная ночь Мари была такой, как она себе представляла, и даже больше. Рори Девлин занялся с ней любовью так же искусно, как делал это раньше с сотнями женщин, способными куда больше оценить его опытность.

Мари читала в наставлениях для новобрачных, как протекает процесс дефлорации. В них описывалось, как невеста готовит себя к брачной постели, в то время как муж удаляется из спальни, чтобы там для вида выкурить сигарету или выпить глоток бренди. Когда он возвращается, невеста уже лежит под покрывалом. Но Рори Девлин никуда не выходил, он повел себя настолько умело, что Мари даже не смутилась, когда он сам раздел ее, затем покрыл поцелуями такие места ее тела, о чувствительности которых к ласкам она и представления не имела. Она даже не испытала боли в тот момент, когда он сделал ее женщиной. Когда ее тело затрепетало в волнах оргазма, она ощутила, как ее сердце учащенно забилось от любви и благодарности. И Рори Девлин был приятно поражен таким ответным жаром со стороны жены. Он не ожидал подобной страсти со стороны этой сдержанной, невинной девочки-женщины.

 

2

Уже через несколько часов после того, как судно покинуло порт, Евгения дю Бомон занялась документами по распоряжению своим имуществом, составленными несколько недель назад, когда планы замужества ее дочери еще только определялись. Если не считать нескольких не слишком дорогих ювелирных украшений и разных безделушек, она не оставила Мари в своем завещании абсолютно ничего. Имение «Розовая плантация» между Новым Орлеаном и Батон-Руж на Ривер-роуд, принадлежавшая Манар дю Бомонам еще задолго до продажи Наполеоном Луизианы, уже отошла к ее сыну Джулиану по завещанию его отца. Но особняк Манар дю Бомонов все еще оставался за ней, как и изрядная часть состояния дю Бомонов. Она должна была проинструктировать своего стряпчего, как все разделить между Джулианом и Дезирэ. Она хотела быть уверенной в том, что единственное, что получит Девлин из этого брака кроме Мари, будет приданое в пятьдесят тысяч долларов, завещанное ей отцом, Андре. (Она была убеждена, что это приданое уйдет на медовый месяц во Франции.) Кодекс Наполеона, лежащий в основе гражданского кодекса Луизианы, предоставлял мужу контроль над собственностью жены. Поэтому она должна предусмотреть, чтобы у Мари не было никакой собственности.

Евгения собиралась сообщить этой супружеской паре о лишении их наследства сразу после их возвращения, так что она получит возможность видеть их отчаяние. Но этот мерзавец-полукровка может в таком случае бросить Мари, а это, возможно, приведет к расстройству ее здоровья — она была такая хрупкая и душой и телом и часто оказывалась в постели от незначительного огорчения или слабости. Нет, решила, наконец, Евгения, сейчас лучше ничего не говорить, надо подождать, как будут развиваться события дальше. Она надеялась, что ей не придется сожалеть об этом решении.

* * *

По возвращении Мари и Рори поселились в городском доме дю Бомонов. Мари уже была беременна. Рори весьма пришлось по душе жить в таком великолепно обставленном доме. Именно этого и хотела Евгения — иметь возможность наблюдать за своим бедным ребенком, особенно в период ее беременности, и в то же время зорко следить за своим сомнительным зятем. Это будет для нее удовольствие — мешать ему в поисках своих маленьких радостей.

Что же касается Мари, то ей уже было ни до чего. Теперь ей приходилось расплачиваться за два месяца супружеского блаженства. Доктор велел ей лежать побольше в постели и запретил все физические нагрузки, в том числе и сексуальные.

Так они и проводили время — Мари в своей постели, а он за рутинными делами в офисе, а потом дома. Евгения дю Бомон решила слегка намекнуть ему на возможное в будущем лишение наследства, чтобы держать его на поводке и быть абсолютно уверенной, что он останется преданным, любящим Мужем весь период вынужденного воздержания.

Мари в свою очередь проводила дни в полной, сводящей все на нет апатии. Она лежала в постели, готовя обширное приданое для новорожденного, каждый предмет был ею тщательно вышит. Евгения большую часть времени сидела возле ее постели. Хотя сама она по слабости зрения уже не могла заниматься вышиванием, но с ее зычным голосом все было в порядке, и, в то время как дочь вышивала, она читала вслух — сначала газеты, а потом Библию.

Мари упрашивала ее:

— Maman, умоляю. Я никогда не считала, что Библия очень увлекательное чтение, к тому же все это я уже слышала раньше. Много раз. Я бы предпочла что-нибудь чуть более вдохновляющее.

Ее мать не могла оставаться без дела. Она отложила в сторону Библию и принесла взамен стопку возвышенных романов, которыми они обе наслаждались.

Дезирэ тоже включила в свой ежедневный распорядок развлечение своей младшей сестры. Хотя обе — и она, и Мари — посещали монастырскую школу, где их обучали вышиванию и шитью, она не любила эти занятия. Дезирэ не принимала участия в приготовлении вещиц для будущего младенца, но она была в курсе всех последних слухов. Дезирэ обладала исключительным даром притворства и умела весьма экстравагантно изображать всех знакомых, начиная от старухи Грегуар, ковыряющейся в помидорах на французском рынке, до знаменитой кокетки Консуэло ле Маис и даже старого замшелого провизора в аптеке Лазаруса.

В ее присутствии Мари всегда веселилась.

— Дези, без тебя я бы свернулась, как прокисшие сливки.

— А как у вас с Рори? Я слышала, как вы оба хихикали всю ночь, — спросила Дези, стараясь сохранить небрежный тон. Она всегда старалась выпытать детали супружеского блаженства от сдержанной Мари. — Это было божественно?

Мари призналась, что да.

— Настоящий экстаз?

— Ты начиталась этих дрянных романов, которых maman натащила в дом! — упрекала ее Мари. Но в конце концов она была вынуждена признать, что — да, конечно, настоящий экстаз.

Дезирэ уселась на кровати Мари, скрестив ноги.

— Расскажи, как все было, с самого начала.

Мари отказалась уточнять, что неизбежно привело к мольбам, подталкиваниям и щекотанью со стороны сестры.

— Выйдешь замуж — сама узнаешь! — со смехом отбивалась Мари.

— Да! Но если моя маленькая сестричка расскажет мне, я лучше подготовлюсь!

— Но это долг maman рассказать тебе, как ты должна подготовиться к встрече с твоим мужем.

Они обе зашлись в приступе хохота, когда представили Евгению дю Бомон, описывающую супружеские обязанности жены.

— Послушай, Мари, я вычитала в книге этой Женевьевы, что невеста ждет жениха в постели, в длинной ночной рубашке, которую она надевает, пока он дрожит в соседней комнате — Смех прервал это изложение. — Пожалуйста, не перебивай! Жених возвращается в халате и пижаме. Он отбрасывает в сторону халат, садится на постель. Теперь он должен взять подол ее ночной рубашки и нежно поднять ее, но до какого места? Вот тут я не понимаю, там не написано. Он поднимает рубашку до ее вздымающейся груди? Или ниже? Ответь мне! — потребовала Дези, сверкая глазами, но стараясь выглядеть спокойной. — И что было с пижамой? Он был в пижаме? Или уже снял? Когда? До того, как приподнял подол ночной рубашки, или после?

Мари схватилась за свой вздымающийся живот:

— Дези, замолчи, а то у меня случится выкидыш!

— Но ты не ответила мне! — настаивала Дези. — Как я должна вести себя в брачную ночь, если никто не говорит мне, что происходит с этим проклятым подолом этой проклятой рубашки?

— А что ты скажешь, если я сообщу тебе, что на мне вовсе не было никакой рубашки? — лукаво спросила Мари.

У Дезирэ рот раскрылся.

— Мари Девлин! Я тебе не верю! Только не ты! Мари что-то шепнула ей на ухо. Дезирэ заморгала.

— И голова закружилась? — спросила она. — Вот что эта дурочка Элен Пальсье сказала Женевьеве — она сказала, что голова кружилась и небо обрушилось прямо на ее постель!

Мари загадочно улыбнулась.

 

3

Рори Девлин был так запуган своей тещей, ее откровенными напоминаниями о возможном лишении наследства, что оставался абсолютно верен Мари в первые месяцы после женитьбы, если не считать, что три раза ускользал от новобрачной в Париже. Но в Новом Орлеане Евгения держала его под таким присмотром, что он вынужден был избегать своих старых друзей — городских игроков, любителей выпить; он не мог гульнуть, наскоро переспать с кем-нибудь.

Вместо этого он проводил долгие, тоскливые часы в своем офисе, читая публикации в журналах того рода, что лежат на столиках в парикмахерских и какие никто не приносит домой. Теперь, когда он был прикован к столу, у него даже появилось несколько клиентов, главным образом благодаря влиянию его тещи. Возможно, в глубине ее сердца тлела надежда, что, может быть, он еще сумеет как-то себя оправдать.

За исключением перерыва на обед, он не мог покинуть офис, потому что сюда то и дело под какими-либо предлогами наведывались эмиссары Евгении обоих полов. И действительно ли, что кто-то следил за ним из окна напротив? Была ли это всего лишь тень или фигура человека в дверях наискосок против его собственной двери? Когда он выходил из кабинета в туалет, расположенный в холле, ему казалось, что он слышит за спиной крадущиеся шаги.

Вначале он строил весьма радужные планы на свои обеденные перерывы — молодой мужчина в самом расцвете сил много чего может успеть за час или два. Но эти приятные надежды были быстро развеяны — Евгения дю Бомон ясно дала понять, что он должен обедать дома, у постели жены. Во время этих вынужденных приходов домой он заставлял себя развлекать Мари, пересказывая ей всякие услышанные сплетни и истории. Разумеется, он жаловался, что не может оторваться от своих дел и что эти скудные истории лишь немного развлекают при его тяжелой работе.

Естественно, все его вечера были целиком посвящены молодой жене. Он любил Мари, гордился ею, считал идеальной женой — если бы только не был принужден проводить с нею столько времени — все свое свободное время. Его вкусы были испорчены годами неразборчивых связей, и он нуждался в более пикантных блюдах, чем те, что могла ему предложить жена, даже если бы она очень постаралась. При этих обстоятельствах спокойные вечера стали для него невыносимым мучением. Он только и мечтал о том, как вырваться из всех этих самоограничений.

После единственной неудачной попытки скрыться как-то вечером из дома под предлогом деловой встречи, звучавшим фальшиво даже для него самого, Рори прекратил все усилия. В том единственном случае Евгения после допроса с пристрастием позволила Рори уйти, но быстренько послала одного из слуг, Абсалома, проследить за ним. Пожилому негру была дана инструкция: не прятаться, а только делать вид, что он хочет остаться незамеченным. В результате Рори настолько изнервничался, что, проторчав час в одиночестве в ресторане Антуана, вернулся домой и сказал, что его встреча не состоялась.

Даже в тех редких случаях, когда в дом к обеду приходили гости и Рори уже предвкушал возможность как-то отвлечься от монотонности будней, ему решительно заявляли, что это нечестно по отношению к бедняжке Мари — оставлять ее в одиночестве, а самому развлекаться за общим столом. Особенно тяжело ему было, когда появлялась Дезирэ и он слышал ее смех и болтовню с друзьями, доносящиеся снизу.

Поскольку все местные новости и сплетни Рори успевал пересказать Мари еще днем, за обедом, их совместные длинные вечера становились совсем скучными. Он обучил Мари всем карточным играм из своего богатого репертуара, и теперь они целыми часами играли в карты, перемежая их игрой в шахматы и триктрак, а также кроссвордами. В тех случаях, когда по настоянию Мари или Рори к ним присоединялась Дезирэ, вечера становились для него менее скучными и тягостными. Дезирэ была веселой, живой, кокетливой — в таком стимулировании Рори отчаянно нуждался. Когда в моду вошли короткие и обтягивающие платья, Дезирэ стала носить самое короткое и откровенное. И хотя предметом всеобщего увлечения стали мальчишеские фигуры, Дезирэ не переживала, что ее маленькие, но хорошо очерченные груди выступали более чем заметно. Дезирэ была олицетворением девушки, и в ее присутствии Рори испытывал хорошо знакомое ему напряжение в низу живота.

* * *

Что действительно как-то смягчало общую скуку, так это то, что Рори обучал Мари восторгам от сексуального удовлетворения с помощью пальцев. Так же как и в их первую брачную ночь, она снова изумила его. Он ожидал протестов от шока и стыдливости, но Мари мгновенно усвоила новые способы.

Все началось однажды вечером за бриджем. Рори внезапно бросил карты на стол. Не говоря ни слова, он, как был, в распахнутой белой рубашке и узких брюках, увлек ее в постель. Лежа рядом с ней, он стал бешено целовать ее в губы, щеки, шею, открывшуюся грудь. Потом он снял с нее рубашку и стал целовать ее груди, он сосал набрякшие соски до тех пор, пока они не восстали и не отвердели, а сама Мари учащенно не задышала.

Потом он стал водить рукой по белой, подрагивающей коже ее лишь чуть располневшего живота, пока его пальцы не зарылись в массу светлых шелковистых волос, покрывавших бугор Венеры. Он играл там пальцами, а сам жадно наблюдал за ее лицом, за тем, как раскрылись ее губы, как отяжелело дыхание, как затрепетало все ее тело, когда она достигла продолжительного, опустошающего оргазма.

Потом, когда Мари с закрытыми глазами приходила в себя, Рори расстегнул ширинку, извлек наружу свой набрякший фаллос, положил на него ее ладонь и знаком, молча, показал, как следует сжимать его по всей длине, пока он не стал горячим и твердым. Потом он взял ее вторую руку и точно так же показал, как надо массировать распухшие яички.

Через несколько минут Мари совершенно освоилась и сделала все уже без его наставлений. Она испытывала новое, совсем особенное чувство возбуждения, глядя, как он, лежа с закрытыми глазами, содрогается под ее прикосновениями.

— Давай, — тяжело прошептал Рори. Он грубо схватил ее руку, требуя, чтобы она довела его до взрыва. — Сильнее!.. Быстрее! — Когда Рори достиг своего пика, он обхватил ее тело и спустил струю молочной жидкости на ее мягкий белый живот.

Потом, расслабленно обнимая жену, он восхитился, как быстро чопорная Мари освоила эту игру. «Любая проститутка — женщина, а любая женщина — проститутка», — подумал он перед тем, как заснуть. Лежа рядом с ним, Мари довольно улыбалась. Она испытывала неясное ощущение победы, но над кем — не могла понять.

Эта схема развивалась дальше, и вечера стали для Рори более терпимыми. Он и Мари ужинали на подносе, который им приносил слуга, потом играли в карты. Каждый вечер карточные игры становились все короче, поскольку они спешили заняться более захватывающим развлечением.

Через несколько недель, когда мануальный секс также стал приедаться, Рори ощутил, что настала благоприятная пора перейти к более изощренным действиям. Он начал как обычно — целовал Мари в губы, шею, грудь. Потом, точно выверив степень ее возбуждения, спускался ниже. Он целовал теперь ее половые губы, сосал клитор, погружал язык в глубь влагалища, в то время как Мари стонала и бессознательно прижимала его голову к источнику своего возбуждения.

Почувствовав, как она взрывается под его ртом, Рори нанес последний, сильный удар языком и отпрянул. Когда Мари откинулась, восстанавливая дыхание, он сел на край постели и приказал ей!

— Слезай с кровати!

Она неуклюже приподнялась, потом встала в ожидании следующего приказа.

— Опустись на колени!

Мари все еще не понимала, чего он хочет, но повиновалась. Когда она встала на колени и увидела красный пульсирующий член, направленный ей прямо в лицо, она догадалась, чего он ждет от нее. Она открыла рот, скорее для протеста, чем для того, чтобы принять огромный орган, но вскоре взяла его по собственному желанию — сначала она сосала его осторожно, но потом все сильнее и сильнее. Ей не потребовалось много времени, чтобы понять свою роль. Дразня его, она позволила себе выпустить член изо рта, но Рори схватил ее за волосы и восстановил положение. Она пожирала член, пока он не начал извергаться в ее рот. Когда она попыталась уклониться от терпкой, непривлекательной жидкости, Рори не позволил ей этого. Он твердо держал ее голову, вцепившись пальцами в копну светло-золотых волос, расставив ноги над ее плечами.

Наконец, он отпустил ее, провел в ванную и наклонил над раковиной. Потом помог подняться, нежно вымыл ее лицо и отвел обратно в спальню.

* * *

Он был теперь поразительно добродушен и приветлив по утрам со своей тещей, что бесконечно раздражало Евгению. Она чувствовала, что каким-то образом он обводит ее в той игре, в которую они оба играли. «Но как он сумел перехитрить меня?» — задумывалась Евгения. Она была уверена, что он не удирает из дома по вечерам. В чем же тогда дело?

Медленно текли недели, и новые сексуальные игры с Мари стали ему приедаться. Временами, когда он смотрел на обожающее лицо Мари, он испытывал невыносимое желание убежать. И тогда он сможет иначе взглянуть на Дезирэ. Он знал, что у нее на уме, — она была сучкой в течке.

Неделями Дезирэ подслушивала у дверей Мари и Рори, пытаясь уловить, чем они занимаются, чтобы заменить совокупление. Того, что она слышала, было достаточно, чтобы она стремглав мчалась в свою комнату и доводила себя до пика, но часто без удовлетворения. Иногда Дези по вечерам приходила к ним, торчала у них часами, извращенно представляя, чем они будут заниматься, как только она уйдет.

Дезирэ садилась на кровати, скрестив ноги так, что только Рори мог видеть, что под платьем у нее ничего нет, он мог видеть подвязки чулок на белых бедрах, и завитки треугольничка темных волос на лобке; только он мог уловить аромат ее настойчивого желания. Это был запах, который он узнавал сразу, запах, который возбуждал его.

Дезирэ не испытывала никакой вражды к своей сестре. Если не считать того факта, что Мари обладала мужчиной, которого хотела она, Дези любила ее. Если бы она могла запретить себе желать Рори, она бы так и сделала. Но она не могла думать ни о ком другом, кроме него.

Со времени вынужденного заточения Мари Евгения очень редко покидала дом. Она чувствовала, что стоит ей уйти, и какое-нибудь ужасное бедствие обрушится на семью. Но однажды ее пригласила старая приятельница, которой она просто не могла отказать. Перед уходом она предупредила Рори — и очень выразительно, — что Абсалом и Силия будут весь вечер наготове, если им что-нибудь понадобится. Рори понимал, что это означает, — если он вздумает покинуть дом, Абсалом потащится за ним, как в прошлый раз.

В тот самый момент, как Евгения оставила дом, закрыв комнату Мари, а Силия и Абсалом ужинали на кухне, в дверном проеме своей комнаты появилась Дезирэ, с видом проститутки с Бурбон-стрит. Она знала, что мать уйдет, и подготовилась к этому. Совершенно голая и сильно надушенная, она ждала, когда сверху спустится Рори. Когда он появился на лестнице и взглянул вниз, нужды в словах уже не было. Он набросился на нее в ту же секунду, как только за ними захлопнулась дверь ее комнаты.

В отличие от Мари, Дезирэ не нуждалась ни в каких инструкциях. Она сама расстегнула его брюки еще раньше, чем он увлек ее на пол. И в тот момент, когда его губы целовали ее, ее рот нашел его восставший член. Он охватил ее голову руками, когда она губами принялась нещадно вбирать его, и Рори негромко вскрикнул, почувствовав, как ее острые зубки прихватили его плоть. Дези ждала этого момента месяцы — одинокими ночами она мысленно представляла себе этот процесс. Они кончили на полу под дверью.

Позднее, когда Дезирэ ложилась спать, она подумала: «По крайней мере, я удержу Рори дома для Мари…»

 

4

Ровно через девять месяцев со дня свадьбы Мари родила маленькую девочку. Ребенок был миниатюрный и нежный, и спустя несколько недель стало очевидно, что она будет точной копией своей бледной, светловолосой матери. Вопреки упорным возражениям Евгении, Рори и Мари назвали ее Килки, по названию местности в Ирландии, где родился его отец и которое для Рори ассоциировалось с романтикой и красотой. Это имя быстро трансформировалось в Кики.

Через два месяца Мари снова была в положении. Она едва успела встать с постели. Ей потребовалось шесть педель отдыха, чтобы восстановить силы после рождения Кики, и она была очень истощена, когда доктор сказал, что ей снова надо лежать. Вторая беременность протекала еще тяжелее, чем первая. Она чувствовала большую слабость и была благодарна всем обитателям дома, кто находил возможность зайти и посидеть с ней. Доктор Эре, опасаясь выкидыша даже при условиях постельного режима, прописал ей лекарства, которые держали ее в полусонном состоянии.

Рори предпринимал полуискренние попытки развлекать ее по вечерам, по теперь Мари не выражала желания, чтобы ее веселили. Большую часть дня она проводила в полудреме, что только усиливало ее апатию. Она с трудом заставляла себя вечером держать глаза открытыми. Но как только Мари впадала в это состояние полуоцепенения, она ощущала на себе глаза мужа, нетерпеливо выжидающие, когда она отключится. Просыпаясь утром, прежде чем принять свою порцию таблеток, она мучилась страхами, раньше ей неведомыми, — смутное беспокойство, отчуждение от других обитателей дома, неопределенная боль отвержения и предательства.

Евгения взвалила на себя весь груз забот о младенце. Все домашние оказывали ей большую помощь, были приглашены лучшие няни, но она считала своим долгом лично присматривать за ребенком Мари, которого непрестанно мучили колики. Взмокшая сестра сбивалась с ног от крошки, которая плакала день и ночь, но только Евгения понимала, что нужно малышу. Душевно такая же бодрая, как всегда, она, однако, быстро теряла свою физическую энергию. Забота о трудном ребенке, управление огромным домашним хозяйством, французская кровь, старая закалка не позволяла ей передать ключи от хозяйства слугам, но все это, вместе взятое, было нелегкой задачей для женщины в ее годах.

У Евгении уже не было ни времени, ни сил следить за действиями своего зятя, его приходами и уходами. Пока Мари жила в смешанном мире полугрез, полуискаженной реальности, Рори с радостью вернулся к своей прежней жизни. Теперь его ленчи, длящиеся долгими часами, проходили в модных ресторанах, в окружении старых приятелей. После полудня он шел в места, где с удовольствием приветствовали и его приход, и его деньги, или посещал будуары дам, от которых он так долго был отлучен.

Вечера теперь стали много приятнее. Он мог быстренько поужинать с Мари, промурлыкать ей несколько ласковых слов, наградить ее несколькими поцелуями и выждать, пока она не уснет. К тому времени, когда он чувствовал себя свободным, мадам дю Бомон уже собиралась отойти ко сну, с жаром моля, чтобы ее внучка позволила ей спокойно поспать хотя бы несколько часов. Дополнительным призом к вновь обретенной свободе стала Дезирэ, чья дверь всегда была для него открыта, когда весь дом засыпал. Теперь она вела ревнивый подсчет его приходам и уходам и каждый раз грозила, что расскажет матери и сестре то, что уже все знали в Новом Орлеане — Рори Девлин вернулся к своей жизни обворожительного дебошира. Но он только смеялся над ней.

— Ты ничего не скажешь Мари. Начнем с того, что ты не хочешь причинить ей боль. А если ты и расскажешь ей что-нибудь, то для нее не составит большого труда сообразить, что, уж если я завел любовниц, ты должна быть среди самых желанных, chérie. Что же касается твоей maman, то она тоже быстренько сообразит, что ты сама не такая уж невинная. Она старая стерва, но вовсе не дура. И тогда ее несгибаемая гордость заставит ее выбросить тебя вон вместе со всем мусором, в том числе со мной.

Он правильно вычислил Дезирэ. Та решила: чем пытаться удержать его для себя одной, будет лучше появляться с ним открыто, и тогда никто не сможет их осудить. В конце концов, что может быть более естественным, чем появиться на людях с мужем сестры, заменяя его прикованную к кровати бедную жену?

* * *

После рождения второй дочери, Анджелики, Мари полностью ушла в себя. Рори, Евгения, Дези… Каждый задумывался по своей причине. Рори размышлял, знает ли она о его секретах. Дези беспокоило, знает ли сестра ее тайну. Евгения гадала, почему Мари проявляет так мало интереса к своим крошкам.

Только Мари знала правду, но не высказывала ее. Гордость и дочери было единственным, что имело теперь для нее значение, — это было все, что у нее осталось. Вначале она использовала свою физическую слабость для того, чтобы не встречаться лицом к лицу с правдой. Мари собрала все свои силы, чтобы подняться, наконец, с кровати, но на заботу о дочерях и на такую убогую вещь, как ее брак, уже ничего не осталось. Ей было легче предоставить матери заботиться о девочках и не думать о том, что ее замужество было актом саморазрушения. Постепенно она поняла, что муж не верен ей. Он не перестал заниматься с ней любовью, но делал это без страсти и легко, почти демонстративно отворачивался от нее. Мари не располагала доказательствами, но в глубине души знала это. Мать оказалась права. Рори Девлин женился на ней только по расчету — из-за ее положения в обществе, но главным образом — из-за денег, ее наследства.

Более того, она пришла к заключению, что он никогда не любил ее, никогда не желал ее так, как, к ее стыду, она все еще любила его, еще желала его.

Когда Мари глядела на него, ее кровь по-прежнему играла, сердце по-прежнему учащенно билось, ее глупое тело все так же томилось по его ласкам. Она все еще хотела его. Но она не могла, не имела права попытаться вернуть его, затащить в свою постель. Ее гордость была так же сильна, как ее вожделение. А все же она не могла развестись. Весь мир будет знать и смеяться, что Мари дю Бомон вышла замуж за человека, который был недостоин ее, человека, который опозорил ее тем, что обманывал тайком. Сейчас ей оставалось только одно: не замечать его присутствия. Она позволит ему жить в доме ее матери, спать на одной из двух кроватей, которые заменили одну двуспальную, разрешит ему быть отцом двух их дочерей. Но она не должна дотрагиваться до него и позволять ему дотрагиваться до себя. Для удовлетворения своего достоинства ей надо делать вид, что это она отвергла его.

И были малютки. Хотя они были плодом его чресел и ее лона, ранящим напоминанием ее собственной слабости, она отчаянно любила их. Но у нее не было сил, душевных и физических, чтобы самой заботиться о них. Когда-нибудь это положение изменится, и она сможет ухаживать за ними, выражать всю ту любовь, которую она питала к ним. Сейчас ее мать приглядывала за ними, и они, конечно, доставляли ей много хлопот. Кики была трудным ребенком, склонным к раздражительности, Анджелика, при видимом спокойном темпераменте, была очень капризна в еде и так легко простужалась, что требовала постоянного присмотра. У бедной maman от всех этих забот голова шла кругом.

Да, отчуждение от мира давало ей единственный шанс на спасение. Пока…

 

5

С годами бремя, взятое на себя Евгенией, не стало легче. Управляться с выросшими девочками восьми и семи лет было не легче, чем когда они были крохами. Мари не проявляла особого интереса к их развитию. Рори и Дезирэ продолжали выполнять обязанности семьи перед обществом, и время от времени Евгения, совсем издерганная, должна была напоминать себе, что Дезирэ не становится моложе и что ей нужно подыскать мужчину с подходящими средствами, характером, из хорошей семьи. Она сделала попытку поговорить с сыном, чтобы тот помог найти такого человека. Но у Джулиана были собственные трудности: он стремился сохранить «Розовую плантацию» в нынешние нелегкие времена. Хотя со времени накала кризиса прошло уже семь лет, Депрессия только углублялась, и не имело значения, что утверждал этот ужасный человек в Белом доме. Бедняга Джулиан все время должен был отражать нападки своей жены Одри, которая настаивала, чтобы он продал имение. Она рвалась покинуть Ривер-роуд, переселиться в Новый Орлеан и не оставляла Джулиана в покое.

Нет, было бы нечестно взваливать на Джулиана и эту дополнительную обузу. Она должна сама что-то сделать для Дезирэ. Ее старшая дочь уже хорошо перешагнула за двадцать пять и хотя по-прежнему оставалась красавицей, количество подходящих молодых людей вокруг изрядно поредело. Она сама часто твердила Дезирэ, что порядочные мужчины тянутся к благоразумным молодым леди, которые думают о своем будущем, а не к тем, которые, несмотря на нынешние фривольные времена, живут одним днем.

Если бы только Мари могла проявлять больший интерес к своим собственным детям, она, Евгения, могла бы уделить больше внимания Дезирэ. Может быть, она поехала бы с Дезирэ в Европу. Девушка… женщина ее происхождения и красоты несомненно произведет впечатление на графа, герцога, даже на принца. Но с этим надо поспешить. Все говорят, что в Европе нарастает беспокойство. Она должна поскорее съездить с Дезирэ в Европу, пока там не разразилось что-нибудь ужасное, а Дезирэ не стала слишком старой. Еще немного, и будет поздно. Слава Богу, она еще в состоянии позволить себе это, невзирая на кризис.

Но прежде чем отбыть в Европу, она должна найти способ вывести Мари из апатии. Но как? Оставить дом и Кики с Анджелой на странно равнодушную ко всему Мари и ее мужа было невозможно. Может быть, ей удастся найти врача — в Нью-Йорке или Чикаго, — который сумеет помочь Мари, сумеет пробудить в ней интерес к жизни.

Как ни ненавистно ей было это признать, но Рори Девлин оказался лучшим отцом, чем Мари матерью. Он играл с девочками, следил за их занятиями музыкой и танцами, приучал читать стихи и заучивать их на память, писал для них маленькие пьески и разыгрывал их, ходил па прогулки, говорил названия различных деревьев и цветов, отводил каждое утро в монастырскую школу, а после следил, как они делают домашние задания. Он часто брал их к своей матери в Байу-Теш, где девочки катались верхом, — это занятие им нравилось больше всего, после участия в спектаклях. Евгения приветствовала эти передышки, получаемые благодаря Рори Девлину, — она так нуждалась в отдыхе. Анджелика была послушным ребенком, но с Кики надо было держать ухо востро.

Девочки вели себя с отцом гораздо лучше, чем с ней. Даже Кики превращалась в маленькую куколку, когда появлялся Рори. Но иногда просто не верилось, что это юное создание может обладать такой сильной волей. Ее язычок! Mon Dieu! Даже монахини не могли вынести этого. Сколько раз они грозились, что исключат ее из школы. И они, конечно, сделали бы это, если бы не ее собственное влияние и бойкий язык Рори Девлина, который мог уговорить любую женщину, даже Христову невесту.

И все же ей не нравились отношения, сложившиеся между девочками и их отцом. Что-то настораживало ее — девочки соревновались за внимание отца так, словно были его возлюбленными. Кики, по натуре более агрессивная, даже отталкивала Анджелику, когда они бежали навстречу отцу. Но стеснительная Анджелика использовала всякие хитрости, чтобы отвлечь его внимание от сестры, — прежде всего свое хрупкое здоровье и положение «крошки» в семье. И это тоже было плохо, думала Евгения. Если не считать этого соперничества из-за отца, то было видно, что девочки любили друг друга. Кики приглядывала за младшей сестрой, а Анджела обожала старшую и подражала ей. Отдавая каждой должное, Рори Девлин не выделял никого, он называл Анджелу — «мой маленький ангел», а Кики — «моя большая девочка» и уделял обеим равное внимание.

Это все была вина Мари, решила Евгения. Если бы она взяла все в свои руки, они бы меньше были одержимы своим папочкой. Если бы они чувствовали больше внимания со стороны Мари, они бы и сами о себе лучше заботились.

Возможно, в этом и следовало искать ответ. Она должна решиться и поехать с Дезирэ в Европу, и тогда Мари не сможет больше оставаться в апатии, это заставит ее более активно действовать как мать, и тем самым она уменьшит постоянную потребность девочек во внимании отца. Может быть, все хорошо кончится, а Дезирэ заключит выгодный брак. Тогда она убьет сразу двух зайцев. Да, она должна заняться этим немедленно. На следующей неделе они вчетвером — она сама, Мари и обе девочки — собирались поехать с Джулианом и его семьей в имение. Там они пробудут неделю, а затем, по возвращении, она сразу займется подготовкой к отъезду.

* * *

Евгения рассказала Мари о своем решении, когда они возвращались с «Розовой плантации» в город. Мари сидела за рулем «Гудзона», и когда Евгения сообщила о своих планах — уехать в Европу, как только покончит со всеми приготовлениями, и что она, возможно, будет отсутствовать целый год, — та даже и бровью не повела. Евгения не могла понять, о чем она думает.

Поскольку Мари молчала, Евгения стала теребить ее, желая получить хоть какой-то ответ.

— Ты согласна, Мари, что я должна что-то сделать для Дезирэ?

— Все, что ты предлагаешь, всегда самое лучшее, maman.

— А ты способна позаботиться о девочках?

— Могу твердо обещать, что голодать им не придется.

— Я об этом и не думала. Меня волнует другое: ты сама справишься?

— Абсалом и Силия будут следить за домом и делать покупки. Джони будет готовить еду, Рори отводить девочек в школу и забирать домой.

— Но заботиться о девочках означает не только это, — заявила Евгения с некоторой обидой.

— Рори или Силия проследят, чтобы они совершали молитвы и будут брать их к мессе. Кики всегда успокаивается, если знает, что бабушки нет поблизости и некому подымать шум по поводу каждого капризного слова. И Анджела тоже будет сама есть все эти овощи, если никто не будет их запихивать ей в рот.

Потом, взглянув на мать, она спросила:

— А Дези знает об этой поездке? Может быть, она не хочет никуда уезжать?

Евгения ничего не ответила. Она размышляла, что скрывается за холодной и безмятежной внешностью ее дочери.

* * *

Поездка оказалась утомительной, воздух был плотным, горячим и влажным.

— Как только приедем, нам надо будет сразу принять ванну, — сказала Евгения девочкам, сидевшим на заднем сиденье.

— Нам? — невинным голоском переспросила Кики. — Ты разве заберешься в ванну вместе с нами, grand-mère?

Обе девочки захихикали, а когда машина остановилась, стремглав выскочили из кабины, обогнав мать и бабушку, — каждой хотелось первой встретиться с отцом.

Анджела бежала впереди и сразу кинулась к лестнице. Кики помчалась в библиотеку, но, увидев, что там никого нет, промчалась через холл в салон. Не найдя никого и в этой комнате, она вернулась в холл, и как раз в этот момент на верху лестницы показалась Анджела. Когда Мари и Евгения входили в дом, она крикнула вниз сестре:

— Папа и тетя Дези заболели. Они лежат вместе в постели тети Дези.

Мари и Евгения замерли в оцепенении, словно персонажи живой картины. Кики же быстро взлетела по лестнице вверх и ворвалась в комнату своей тети в тот момент, когда ее отец натягивал брюки, а Дези пыталась прикрыть простыней голые плечи.

Кики расхохоталась как сумасшедшая:

— Дурочка! — крикнула она сестре. — Они вовсе не заболели. Они занимались тем, что во дворе делают Бобо и Флаффи. Они делали ребенка!

Анджела сконфуженно наморщила лобик, в то время как Кики лишь передернула плечами.

— Я же тебе все про это объясняла, глупышка!

Кики выбежала обратно на площадку около лестницы и крикнула застывшим, безмолвным, уставившимся вверх Мари и Евгении:

— Они делали ребенка!

У Кики был победоносный вид, она явно гордилась тем, что уже все знает о таких вещах. Анджела отвернулась, ничего не понимающая, но расстроенная.

Мари первой пришла в себя и стала подниматься по лестнице. Мать глядела ей вслед. «Да… На этот раз Мари должна будет что-то сделать сама. Нет худа без добра. Может быть, из этого и получится что-то хорошее. Может быть, Мари оживет. Почувствует что-нибудь! Сделает что-нибудь!»

Мари прошла мимо теперь уже плачущей Анджелы и подпрыгивающей, с горящими от восторга глазами Кики, чувствующей, что происходит что-то драматическое, но повернула не направо, к комнате Дезирэ, а налево, к своей собственной. Она вошла в комнату, затворила за собой дверь и заперла ключом замок. Рори Девлин так и не появился в холле, а Евгения не трогалась с места. Во всем доме воцарилась гнетущая тишина, несмотря на шум, производимый двумя девочками.

Наконец Евгения очнулась и стала тяжело подниматься по ступеням, хватаясь обеими руками за железные перила и с трудом подтягивая вслед свое тело. Она приказала детям немедленно отправиться в свою комнату. Анджела повиновалась, а Кики стала упираться, и тогда бабушка буквально втолкнула ее в комнату и захлопнула дверь. Затем она вошла в комнату Дезирэ и увидела, что Девлин стоит перед зеркалом и причесывает волосы гребнем ее старшей дочери. Увидев Евгению, он очаровательно улыбнулся ей и нахально поднял брови. Рори был уже полностью одет. Евгения перевела взгляд с него на Дезирэ, которая лежала на постели, укрывшись с головой. Евгения передохнула, собираясь с силами. Она разберется с Дезирэ позже, а сейчас она уже знала, как следует поступить с Рори Девлином.

— Что ж, — сказал он, — я понимаю ваше замешательство, maman. И сочувствую вам. Я думаю, самое время вежливо распрощаться с вами, леди, чтобы не причинять вам дальнейших неудобств!

Рори поклонился сначала мадам дю Бомон, потом Дезирэ. Он слышал звук запираемой двери в его с Мари комнате. Он уйдет без своих вещей. Что же делать. И он должен уйти, не попрощавшись со своими дочерями. И как это ни прискорбно, тут тоже ничего не поделаешь. Он свяжется с ними, как только сможет.

— Возможно, мы еще встретимся, Дезирэ, — произнес он и, обойдя стоявшую в дверях тещу, вышел, мило улыбаясь.

Евгения кинулась за ним, начала колотить в спину кулаками. Рори, не обращая на это внимания, сбежал вниз по лестнице. В этот момент он услышал крик «Cochon!» и звук спускаемого курка. Он почувствовал укол в бок, пошатнулся, в то время как его теща бессильно обмякла на площадке около лестницы, сжимая в руке старый кавалерийский пистолет ее мужа. Это был один из пары изысканно отделанных пистолетов, находившихся в семье с незапамятных времен.

Вынув чистый, белоснежный платок с вышитыми инициалами, Рори приложил его к боку, где уже выступили капли крови. «Старая сука!» — равнодушно кинул он безжизненной фигуре на лестничной площадке, повернулся и вышел из дома.

Во всем доме слышны были теперь только всхлипывания Анджелы и отчаянный стук Кики в запертую дверь. Мари в это время лежала в пенной ванне. Дверь ванной комнаты была закрыта, и она не слышала выстрела. Между тем Дезирэ выскочила из комнаты, на ходу натягивая на себя рубашку. Она обогнула лежащую на площадке мать и перегнулась вниз через перила, думая обнаружить там упавшее тело своего любовника. Не увидев его, она сбежала по лестнице, распахнула дверь и закричала в тяжелый, душный послеполуденный воздух: «Рори! Рори! Подожди меня!» Но ответа не последовало. Улица была пустынна.

Поднявшись наверх, она прошла мимо лежащего на полу тела матери и даже не остановилась у комнаты девочек, откуда доносились истерические крики. Одевшись за несколько минут, Дезирэ бросила в сумку кое-какие вещи и, спустившись по лестнице, направилась к входной двери. Она должна найти его. Куда он может пойти без денег, без вещей? Скорее всего, он направится в Байу-Теш, где жила его мать.

Прошло не менее часа, когда Силия вернулась из Старого квартала, где она проводила знойный полдень — болтая, смеясь и попивая лимонад с приятельницами. Она увидела Евгению дю Бомон, лежащую без чувств, измученных девочек, заснувших на полу у двери, и Мари, закрывшуюся в своей комнате.

«Mon Dieu!» — все повторяла и повторяла Силия, вызывая доктора Эре, а, затем Джулиана с плантации.

 

6

Евгения дю Бомон вернулась домой из больницы парализованная и лишившаяся дара речи. Она не надеялась, что к ней вернется способность владеть телом и говорить. «У нее очень сильное сердце», — сказал доктор Эре. Было неясно, сообщал он это как простой факт или утешал. Ее нужно было кормить с ложечки, умывать, одевать и раздевать, и, если выдавалось время, говорить с ней и читать. По яркому блеску ее глаз можно было судить, что она понимает происходящее вокруг, несмотря на то что взгляд был не совсем естественным из-за парализованных мышц лица.

Джулиан смог получить от Мари очень скудную информацию, но дети помогли ему создать достаточно ясную картину происшедшего. Он размышлял, не страдает ли и Мари какими-нибудь физическими или душевными расстройствами. Она мало разговаривала и вела себя так, словно была не в себе. Он должен был согласиться с тем, что так она вела себя уже многие годы. Она даже не утруждала себя, чтобы приподняться и взглянуть на собственных детей.

Джулиан слышал, что Девлин и Дезирэ сбежали куда-то в Калифорнию. Этот сукин сын Девлин оставил на него свою полуидиотку жену и двух избалованных, вечно хныкающих дочек. Но еще больше Джулиан злился на Дезирэ, которая обрушила на него груз, от которого он никогда не сумеет освободиться, — парализованную Евгению. Он подумывал о том, чтобы послать за парочкой детективов. По крайней мере, он что-то мог бы сделать с Девлином, который, в конце концов, бросил своих законных отпрысков. Но когда он сказал об этом Мари, та очнулась от своего полудремотного состояния, пришла в дикую ярость и запретила ему даже думать об этом. Она угрожала, что в противном случае убьет себя и оставит на его руках своих сирот.

— Я не хочу видеть никого из них! — кричала она. — Я только об одном жалею, что maman не убила их обоих!

* * *

После того как для Евгении потянулись серые будни, Джулиан сообщил Мари, что должен вернуться домой.

— Ты собираешься оставить меня одну в этом доме с maman? Ты не можешь… Я не…

— Я должен вернуться к моей собственной семье и к плантации. Я не могу оставаться здесь долгое время. Больше я ничего не могу сделать для maman. Но я буду приезжать раз в несколько дней. В конце концов, ты можешь сама за ней не ухаживать. Слуги все сделают. Ты только должна немного разговаривать с ней и следить, чтобы все шло как следует. Следи за домашним хозяйством. Заботься о своих дочерях — вся ответственность за них теперь лежит на тебе. Девлин исчез, и ты даже не хочешь, чтобы я попытался отыскать его. Маман и так все эти годы делала много больше, чем должна была. Теперь все падает на твои плечи. Ты не можешь полностью предоставить детей заботам слуг. Им нужна мать. Ты увидишь, что способна справиться со всем этим без особых трудностей.

— Спасибо, Джулиан. Это очень благородно — оставить меня со старой, больной женщиной и этим старым домом. Я не смогу… Когда она смотрит на меня этими укоризненными глазами… это единственное живое, что у нее осталось. Если ты оставишь меня здесь одну, я возненавижу тебя до смерти. Я прокляну тебя, обещаю!

— Перестань болтать чепуху! Проклянешь! Если ты не возьмешь себя в руки, мы вынуждены будем отказаться от тебя! Черт побери, соберись, наконец! Веди себя как женщина и мать!

— Получи для меня развод!

— Господи… Когда? Сию минуту? Сейчас у нас есть другие проблемы. Сначала мы должны наладить нашу жизнь. Мы должны следить за домом, заботиться о maman. Развод может подождать. Может быть, этот негодяй еще вернется назад, когда хватит лиха и наголодается. Подождем и посмотрим, что будет дальше.

— Черт побери, Джулиан, я не хочу его возвращения! Я хочу развода! Помоги мне, помоги мне… — Она начала рыдать и причитать.

Джулиану было уже не по себе от всего этого, и он торопился поскорее убраться отсюда.

— Я помогу тебе, Мари, положись на меня. Обязательно помогу. Я добьюсь для тебя развода. Только потерпи несколько месяцев, и я обещаю, что непременно помогу тебе.

— Я хочу развода сейчас, Джулиан. Сей-час. И если ты не поможешь мне, я уеду и некому будет ухаживать за maman. Тебе придется переехать сюда и заботиться о ней или забрать ее к себе на плантацию. Одри, я уверена, будет счастлива, — добавила она с неприятной усмешкой и ледяным взглядом.

* * *

Они достигли соглашения. Джулиан обещал, что, если Мари возьмет на себя заботу о матери, домашнем хозяйстве и детях, он немедленно займется процедурой развода. Он предупредил ее, что на это потребуется немало времени — развод в Луизиане дело нелегкое.

— У тебя получится, Джулиан. Maman всегда говорила, что ты всегда знаешь, где собака зарыта.

Джулиан задумался, почему все ее слова вдруг приобретали такой зловещий смысл.

— Я сделаю все, что от меня зависит, дорогая. Я позабочусь и о церкви тоже.

Она презрительно улыбнулась:

— Не говори глупостей, Джулиан. Уж на церковь мне наплевать.

Перед отъездом в имение он, как и обещал, переговорил с юристами о разводе. Когда он уже собрался в дорогу и зашел попрощаться с матерью, Мари, стоя возле кровати, сказала со слащавой улыбкой и подчеркнуто растягивая слова:

— Ты ведь обязательно еще не раз навестишь нас? Почему она заставляет его чувствовать себя так неловко?

Когда он уже сидел в своем «корде», она помахала ему рукой и выкрикнула:

— Привози Одри и детей повидаться с maman,слышишь?

* * *

Едва машина скрылась из виду, Мари поднялась наверх к матери.

— Да, maman,ты оказалась права относительно Рори Девлина. Умная maman,глупая Мари. Это ведь то, что ты хотела бы мне сейчас сказать, maman?Убедиться, что была права? Ты стара, больна и беспомощна. Если ты была такая умная, maman,почему ты позволила мне быть такой дурой? И где были твои глаза, когда моя собственная сестра так бессовестно дурачила меня? Ладно, скажу тебе одну вещь, maman. Я перестала быть дурочкой. Я выйду из этого положения… Клянусь тебе!

Мари решительно взяла в свои руки управление домашним хозяйством. Она редко заглядывала в комнату Евгении дю Бомон, никогда не обращалась к старой женщине, если на то не было нужды. Ей было тяжело смотреть, во что превратилась ее мать, но она терпеливо выполняла свой долг. Она следила, чтобы слуги кормили ее, умывали, усаживали по утрам и укладывали вечерами. Она платила Абсалому, чтобы он сидел с матерью и читал ей Библию и газеты.

Она составляла меню на день и список необходимых покупок, но сама никогда не выходила за пределы сада. Она не хотела, чтобы люди смеялись над ней — глупой, брошенной женой. Один из слуг отводил девочек в школу, а она тщательно следила за их внешним видом. Похоже, что все получалось не хуже, чем когда этим занималась бабушка. И в самом деле, здоровье Анджелы улучшилось, спокойнее стала Кики. Она, похоже, поняла, что мать не станет считаться с ее капризами, и прекратила свои вспышки злости.

Понемногу Мари сблизилась со своими дочерьми. Они обе стали очень хорошенькими, каждая на свой лад. Анджела внешне очень походила на своего отца, но Мари ничего не имела против этого, поскольку в дочке не было ничего, напоминающего характер Рори. Кики тоже чем-то напоминала отца, но это не имело значения. Они были ее дочерьми, она любила их, хотела все сделать для них, и было не важно, кого они напоминали.

Кики и Анджела находились в замешательстве от происходящих событий, они были смущены и растеряны, хотя только Анджела позволяла себе показать это. Кики успешно делала вид, что легко относится к внезапному исчезновению любимого папочки и нынешнему состоянию бабушки, заботившейся о ней и которая сейчас оказалась прикованной к постели.

Но Кики не знала, как вести себя с матерью, она не знала, как реагировать на нее. С отцом у нее не было таких сложностей. С ним ее интуиция оказывалась взрослее ее возраста. Мари была для нее незнакомкой, и неожиданное проявление привязанности с ее стороны было принято Кики не без труда, не так легко, как Анджелой, которая лишь хныкала, понурив голову. Анджела была еще ребенком и ничегошеньки не знала. Она должна все рассказать Анджеле и заботиться о ней, особенно в школе, где та нелегко сходилась с девочками. Она любила сестру, и это было справедливо…

Анджела лежала ночью на спине и вела подсчет на пальцах. Раньше все шло в таком порядке: папа, Кики, grand-mère и maman. Теперь остались только Кики и maman, и она не знала, в каком порядке их следует ставить. Если бы только папа вернулся…

 

7

Джулиан с ноткой гордости в голосе сказал Мари, что расторжение ее брака свершилось. В конце концов, преодолев большие трудности, он добился этого.

— Ты теперь свободная женщина, Мари, и по-прежнему привлекательная. Со временем ты найдешь себе кого-нибудь. И этот дом всегда будет убежищем для тебя и твоих девочек. Даже если я и Одри переедем сюда жить. Но это случится еще не скоро.

— О чем это ты говоришь, Джулиан? Я не намерена оставаться в Новом Орлеане и в этом доме. И не намерена медлить. В жизни важны две вещи… кроме моих дочерей, разумеется. Гордость и деньги. И моя гордость не позволяет мне оставаться в этом доме и Новом Орлеане после всего, что произошло.

Джулиан вспыхнул:

— Но, Мари, ведь мы договорились — я добиваюсь для тебя развода, а ты остаешься здесь и ухаживаешь за maman. После ее кончины ты можешь уезжать куда угодно.

Она начала плакать.

— Джулиан, я должна уехать немедленно, иначе я задохнусь. Я не могу оставаться здесь. Я пленница в этом доме. Помоги мне уехать отсюда. Джулиан, пока я достаточно молода, чтобы найти кого-нибудь… и обрести настоящую жизнь. Передай мне сейчас мою долю наследства. Я верну ее, когда maman умрет.

— Но у тебя нет наследства, Мари. Разве ты не знаешь?

Она взмахнула рукой и ударила его по щеке.

— Что ты сделал, Джулиан? Украл мои деньги? Я знаю, что ты издержался, но предупреждаю — я не позволю тебе обобрать меня!

— Остановись, дурочка! Я ничего у тебя не отнимал. Пойди к Луи Партьеру. Он расскажет тебе — mamanлишила тебя всего, когда ты вышла замуж за Девлина. А теперь, когда ты освободилась от него, mamanфизически не в состоянии вновь включить тебя в свое завещание. У тебя ничего нет. Это я поддерживаю тебя и детей Девлина. Но я намерен передать тебе твою часть денег, несмотря на завещание мамы. После ее смерти. И заметь, я не обязан делать этого, но я сделаю. Я не хочу, чтобы ты и дальше так мучилась. Положись па меня.

Он обнял ее за плечи, но Мари оттолкнула его.

— Значит, мать лишила меня наследства. Забавно. Я чувствовала, что у меня есть какая-то серьезная причина презирать ее…

— Не говори так, Мари. Бог накажет тебя.

— Не беспокойся, Джулиан, я уже наказана.

Она выглянула в окно, за которым сгущались сумерки. Потом снова обернулась к нему.

— Ты сказал, что беспокоишься о том, что может случиться со мной. Тогда позволь мне уехать. Оставь себе все наследство, дай мне лишь столько, чтобы я смогла уехать. — Она опустилась на колени и обняла его ноги. — Пожалуйста, Джулиан, пожалуйста! К тому времени, когда она умрет, я буду слишком старой, слишком измученной.

«Она хочет оставить меня с парализованной старухой».

— Мари, встань. У нас есть договоренность. Я добился развода. Теперь ты должна оставаться с матерью, пока она не умрет. Она не протянет долго. И тогда я отдам тебе твои деньги полностью. Ты сможешь уехать куда угодно, хоть на край света.

— Ты не слышал ни слова из того, что я сказала, Джулиан. Я не могу ждать!

— Сможешь! Я не хочу выглядеть жестоким, но ты не оставляешь мне иного выхода. Кто-то должен оставаться с maman, и совершенно очевидно, что, кроме тебя, это сделать некому. И мне не надо напоминать тебе, что, если бы не ты, maman не лежала бы сейчас в таком состоянии.

Встревоженно он ходил взад-вперед и говорил больше для себя, чем для Мари.

— Может быть, я смогу найти Дези. Она нам кое-что тоже должна. Я скажу ей, что если она хочет получить свои деньги, когда maman умрет, то ей лучше вернуться и ухаживать за ней. Тогда ты будешь свободна и сможешь уехать.

— Ты не слушаешь, Джулиан, — устало произнесла Мари. — Я больше не могу ждать.

— Подожди хотя бы, пока вернется Дези. Я найду ее и заставлю вернуться.

Но Мари уже покинула комнату и не слышала его последних слов.

* * *

Как только Джулиан уехал, она открыла сейф в комнате матери. Там оказалось несколько ювелирных украшений и немного денег. Она должна немедленно продать драгоценности. Мари подошла к туалетному столику и открыла шкатулку со всякими «мелочами». Выходя из комнаты, она оглянулась и увидела, как женщина, сидящая в постели, смотрит на нее печальными темными глазами.

Мари вернулась к кровати.

— Я наговорила о тебе ужасные вещи, maman. И я искренне сожалею, что так оставляю тебя. Но ничего не могу поделать. Ты вырастила меня невинной и зависимой, а должна была быть строже и лучше защищать меня. Ты должна была найти способ удержать меня от брака с Рори, а если уж это не вышло, то надо было лучше смотреть за моим замужеством. Бедная мама, я знаю, что ты старалась.

Она быстро нагнулась и коснулась губами ее лба, затем вышла и закрыла за собой дверь.

Мари прошлась по дому и собрала все столовое серебро. Небольшие предметы она уложила в чемоданы, которые намеревалась взять с собой, но большие было сложно самой везти в Нью-Йорк. Она должна их пристроить здесь. Мари упаковала все в коробки и погрузила в машину. Несмотря на трудные времена, она была уверена, что покупатели на прекрасное старинное европейское серебро найдутся.

Она собрала всего лишь один маленький чемодан для себя и другой для девочек, и, когда они вернулись из школы, у нее все уже было готово. Без всяких объяснений она велела им сесть в машину и поехала на железнодорожный вокзал. Припарковавшись и оставив ключи в замке зажигания, она погрузилась с детьми и чемоданами в нью-йоркский поезд. Все оказалось даже проще, чем она представляла. Она улыбнулась. «Они все думали, что я не справлюсь».

Мари ни слова не сказала слугам, не оставила записки Джулиану. Даже если он узнает, куда она уехала, что он сделает? Он не может заставить ее вернуться назад и ухаживать за их матерью. Он не станет посылать за ней полицию из-за того, что она украла эти драгоценности, немного денег и столовое серебро. Он не может обрушить на семью еще один скандал.

«А как же справишься ты, Джулиан?»

* * *

Она усадила обеих девочек на двойное сиденье напротив себя. Анджела сидела возле окна и наблюдала, как исчезает из виду Новый Орлеан. По лицу ее катились слезы.

— Почему ты плачешь? — спросила ее Мари.

— Потому что мы уезжаем. Мы со всеми расстаемся, с grand-mere, с папой.

— Иди сюда, — произнесла Мари. — Сядь рядом со мной.

Анджела пересела к матери и прижалась к ней, пока та утирала ей слезы.

— Мы не оставляем твоего папу, — сказала Мари. — Он уже сам оставил нас. И ты это знаешь. — Она обняла хрупкое тельце девочки. — Он оставил нас давным-давно.

И тут, что было для нее вовсе нехарактерно, начала громко плакать Кики.

— Куда он ушел, maman? — всхлипывала она, вскочив со своего места и пытаясь втиснуться в узкое пространство сбоку от Мари.

— Я не знаю, — печально ответила Мари. — Никто не знает. Но ты должна вернуться на свое место, Кики, Здесь втроем не уместиться.

— Но ведь я тоже плачу, как Анджела.

Мари взглянула на нее с досадой и смущением.

— Хорошо, в таком случае можешь недолго посидеть у меня на коленях. А потом вы обе вернетесь на свои сиденья.

«Конечно, такой поворот событий для них труден», — подумала Мари. Даже для Кики, которая была далеко не такой чувствительной, как Анджела.

— Мы когда-нибудь снова увидим папу? — спросила Кики, пытаясь теснее прижаться к ней. Она перестала плакать.

— Может быть… — ответила Мари.

Кики криво улыбнулась:

— Ты уехала, чтобы найти себе нового мужа, мама?

Мари внимательно посмотрела на нее. Кики назвала ее не maman, а мама. «Кики уже приспосабливается», — подумала она. Тут зашевелилась Анджела. И она повернулась к младшей дочери.

— Что с тобой?

— Я хочу посидеть у тебя на коленях, maman. Можно я тоже сяду, как Кики?

* * *

Позднее, уже ночью, когда девочки лежали рядом на одной кровати, Анджела расплакалась. На сей раз ей утирала слезы Кики.

— Не плачь, ангелочек. Вот увидишь, скоро мы снова встретимся с папой.

— Когда, Кики?

— Скоро…