1

Раввин из Мархлева реб Касриэл Дан Кинскер ходил взад-вперед по своему кабинету. Время от времени он останавливался, хватал себя за белую бороду левой рукой и, отпустив бороду, растопыривал перед собой все пять пальцев — характерный жест, означавший, что рабби столкнулся с некой проблемой. Рабби разговаривал сам с собой: «И как он только решился на такое? Он в самом деле переписал все слово в слово!»

Рабби имел в виду одного из своих учеников, Шабсая Гетцеля. В течение нескольких лет этот Шабсай Гетцель учился у рабби и часто пользовался его рукописями. В самом деле, рабби даже просил его переписать несколько своих толкований.

Последние сорок лет реб Касриэл Дан писал проповеди и комментарии к талмудическим текстам, но все еще никак не мог решиться на публикацию хотя бы одного из своих трудов. Он помнил предостерегающий стих из Экклесиаста: «А что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг — конца не будет…»

Авторы стекались в Мархлев, чтобы продать право на публикацию или раздобыть денег на печатание своих трудов. Некоторые просили реба Касриэла Дана написать одобрительное предисловие. Это были как раз те авторы, которые в своих исследованиях совершенно упускали из виду собственно текст Талмуда. Вместо этого они городили один софизм на другой и вычитывали в словах древних авторов никогда не подразумевавшиеся значения.

Рабби колебался, прежде чем отказаться писать такого рода предисловия, из опасения, что его нежелание могло быть истолковано как оскорбление автору. С другой стороны, хвалить труд, который он не одобрял, было бы столь же дурно. К тому же требовалось много времени и хорошее зрение, чтобы читать эти рукописи. Иной почерк было трудно разобрать, особенно в запоздалых соображениях, небрежно приписанных на полях. Когда возникал вопрос, отчего бы ребу Касриэлу Дану не издать какую-нибудь из его книг, он говорил: «Слава Богу, довольно авторов и без меня. Пусть евреи следуют тому, что написано доселе».

Один из кратких комментариев к Библии, написанных его дедом, приходил на ум рабби. «Написано в псалмах — когда придет Мессия, „тогда возрадуются все древа дубравныя“. Вопрос таков: чему будут рады деревья? Им что за дело? Ответ таков: к приходу Мессии писатели напишут так много книг, что они обеспечат топливо для печей. Таким образом, не нужно будет больше жечь древесину, и деревья возрадуются своему спасению».

Все это очень хорошо, но то, что сделал Шабсай Гетцель, было настолько гнусно, что рабби уже несколько недель был словно одержимый. Этот молодой человек переписал целые разделы из рукописей рабби и напечатал их под своим собственным именем. Это было воровство — открытое и бесхитростное. Рабби никак не мог поверить, что Шабсай Гетцель способен на такое, и все еще пытался придумать Гетцелю какое-нибудь оправдание.

Но чем больше рабби сравнивал свою рукопись с напечатанной книгой Шабсая Гетцеля, тем больше он изумлялся. Рабби ясно сознавал, что Шабсаю Гетцелю не страшно разоблачение. Он мог быть уверен, что рабби не опустится до того, чтобы позорить ближнего, даже если тот согрешил. Кроме того, Шабсай Гетцель был еще зятем реба Тэвье, старосты общины, у которого было много родственников в Мархлеве. Разоблачение в этом деле привело бы к скандалу и осквернению Имени Всевышнего.

Но о чем думал Шабсай Гетцель, пока сидел, переписывая десятки страниц из рукописей реба Касриэла Дана? Может быть, он вообразил, что для него есть какое-то особое небесное произволение? Или он, не приведи Господи, еретик, который не верит ни в Создателя, ни в Его Суд?

Чем больше реб Касриэл Дан раздумывал над этим, тем в большее приходил смущение. Он вновь и вновь хватался за бороду. У него не было привычки разговаривать с самим собой вслух, но слова сами срывались с его губ. Он морщил высокий лоб под ермолкой, хмурил брови и кривился, как от физической боли. Он останавливался перед книжным шкафом, словно искал ответ меж корешков древних книг.

Известно, конечно, что ни один человек не согрешит, если безумие не коснется его души. С другой стороны, это верно только для грехов, совершенных под влиянием момента или в приступе ярости, даже если человек при этом крадет или, не приведи Господи, совершает прелюбодеяние. Но сидеть день за днем, неделя за неделей и присваивать себе чужой труд — это же чистое распутство. И кроме того, как этот Шабсай Гетцель все еще осмеливается глядеть ребу Касриэлу Дану в глаза?

Все это было загадкой. Реб Касриэл Дан провозглашал себе и всему миру: «Конец света близок!» Разве этот случай не подобен описанным в трактате Сота, когда в нем повествуется о знамениях, предвосхищающих пришествие Мессии: «В следах Мессии вырастет бесстыдство, взлетят цены, лоза принесет плод, но вино будет дорого. Служение идолам станет ересью ненаказуемой… Книжники затмятся умом, и убоявшиеся греха навлекут на себя презренье; истины не будет, отроки надсмеются над старшими своими, и престарелый поднимется перед юношей…»

— Неужели все зашло так далеко? — спрашивал себя рабби.

Рабби знал, что ему не следовало тратить так много времени на эти рассуждения. Он должен был молиться, изучать Писание и служить Богу. Все эти размышления о Шабсае Гетцеле вели лишь к раздражению. Из-за них рабби лишился сна и теперь с трудом мог сосредоточиться на своих предрассветных занятиях. Он даже вымещал свою горечь на жене. Ему следует держать все это в тайне. Конечно, теперь ему придется оставить всякую мысль о публикации собственных писаний, ибо злые языки начнут болтать и все кончится сплетнями и обвинениями.

«Кто знает? — думал рабби. — Может быть, таким образом небо хочет воспрепятствовать публикации моих трудов. Но как это увязать со свободной волей, дарованной всем людям?»

Дверь отворилась, и вошел Шабсай Гетцель.

На первый взгляд в его приходе не было ничего необычного. Шабсай Гетцель в течение многих лет приходил к рабби и все еще считался его учеником. Действительно, сам реб Касриэл Дан еще год назад посвятил его. Но теперь вид Шабсая Гетцеля встревожил рабби.

«Я не вымолвлю ни единого гневного слова и, упаси Господи, ни на что не намекну», — решил реб Касриэл Дан. Он заставил себя сказать: «Добро пожаловать, Шабсай Гетцель».

Шабсай Гетцель, низкорослый, смуглый, с черными как смоль глазами, с черными бровями и маленькой черной бородкой, был одет в лисью шубу с бахромой из лисьих хвостов и в соболью шапку набекрень. Он ступал мягко в своих отороченных мехом сапогах. Он приложил два пальца к мезузе на двери и поцеловал их. Он осторожно снял шубу, шерстяной шарф и остался в кафтане.

Рабби указал Шабсаю Гетцелю на стул возле стола и сам сел в кресло.

Реб Касриэл Дан был выше Шабсая Гетцеля. Из-под его белых взъерошенных бровей внимательно глядела пара серых глаз. На нем было атласное одеяние, бриджи, полуботинки и белые гольфы до колен. Рабби едва исполнилось шестьдесят лет, но выглядел он на восемьдесят. Лишь походка его по-прежнему была твердой, а взгляд — пронзительным. Все движения Шабсая Гетцеля были обдуманны, рабби же двигался суетливо. Он открыл какую-то книгу и тут же снова закрыл ее. Он отодвинул перо и чернила, а затем вновь потянулся за ними.

— Итак, Шабсай Гетцель, что нового? — осведомился он.

— Я получил несколько писем.

— Ага!

— Не хотите ли взглянуть на них?

— Что же, давай посмотрим.

Реб Касриэл Дан наперед знал, что это были за письма. Шабсай Гетцель разослал экземпляры своей книги различным раввинам, и они отвечали ему, восхваляя его труд. К нему уже обращались как к «великому светилу», «живой библиотеке», «корчевателю гор».

Раввины красноречиво выражали то наслаждение, которое им доставило чтение его толкований, называя их «глубокими, как море», «сладкими, как мед», «драгоценными, как жемчуга и алмазы».

Читая эти витиеватые отзывы, рабби молил Бога, чтобы тот уберег его от злых мыслей.

— Ну что же, превосходно. «Доброе имя лучше драгоценного умащения», — объявил он.

Внезапно рабби все понял. Его искушали. Небо испытывало его, чтобы выяснить, насколько он вынослив. Одно ложное движение, и он попадет в сети, расставленные сатаной. Он опустится до ненависти, печали, ярости и, кто знает, до каких еще прегрешений. Ему оставалось одно: не размыкать уст и сохранять разум в чистоте. Нет никаких сомнений в том, что Шабсай Гетцель совершил прегрешение; но он, реб Касриэл Дан, не Господь Вседержитель. Не его дело судить ближнего. Кто может сказать, что происходит в чужом сердце. Кто в состоянии измерить те силы, что влекут плоть и кровь к тщете, алчности, безрассудству? Реб Касриэл Дан давно понял, что многих людей их страсти почти лишают разума.

Рабби вынул носовой платок и вытер лоб.

— Какова благая цель твоего прихода?

— Я хотел взглянуть на респонсы, что вы написали для рабби из Сохачева.

Реб Касриэл Дан хотел было спросить, не готовит ли Шабсай Гетцель новую книгу. Но удержался и сказал:

— Это в ящике комода. Погоди, я достану.

И рабби вышел в соседнюю комнату, где у него хранились рукописи. Вскоре он вернулся и вручил Шабсаю Гетцелю копию респонсов.

2

Шабсай Гетцель пробыл у рабби несколько часов. Сразу же после его ухода в комнату вошла супруга рабби.

Реб Касриэл Дан сразу заметил, что жена разгневана. Она ворвалась в комнату, шурша подолом об пол. Ленты ее капора тряслись. Ее узкое, изрезанное глубокими морщинами лицо было бледнее обычного. Еще не дойдя до стола, за которым сидел муж, она стала пронзительно кричать:

— Что ему надо здесь, этому червяку? Почему он торчит здесь целые дни? Он тебе враг, а не друг! Твой злейший враг!..

Реб Касриэл Дан оттолкнул от себя книгу.

— Что ты кричишь? Не могу же я указывать людям на дверь.

— Он приходит сюда шпионить, этот лицемер! Он хочет занять твое место! Отец Небесный, пусть не доживет он до этого дня! Он подстрекает всех против тебя. Он заодно со всеми твоими врагами!..

Реб Касриэл Дан ударил кулаком по столу:

— Откуда ты знаешь?

Острый подбородок старухи, на котором росло несколько белых волосков, начал трястись. Воспаленные глаза в набрякших веках гневно сверкнули.

— Все знают, не считая простофиль вроде тебя! Кроме своего Талмуда, ты ничего не видишь, ты слеп, ты уже рук от ног не отличаешь. Шабсай вознамерился стать здешним раввином. Он выпустил какую-то книгу и всем ее разослал. Ты всю свою жизнь мараешь бумагу без толку. А он, хоть и молод, уже известен. Ты дождешься, когда тебя вышвырнут, а его назначат на твое место.

— Пусть их. Я должен продолжать свои занятия.

— Я не дам тебе заниматься! Что пользы ото всей твоей учености? Тебе платят восемнадцать гульденов в неделю. Другие раввины живут в довольстве, а мы умираем с голоду. Мне приходится месить тесто вот этими больными руками. Твоя дочь сама стирает, потому что у нее нет денег на прачку. Твое облачение протерлось до дыр. Если бы я не латала и не штопала его каждый вечер, ты бы расхаживал в лохмотьях. А что станется с твоим сыном? Его обещали сделать твоим помощником. С тех пор прошло уже два года, а он так и не получил ни гроша.

— Разве я виноват в том, что они не держат слова?

— Настоящий отец сделал бы что-нибудь для своего ребенка. Он не позволил бы так долго тянуть с этим делом. Ты же знаешь, что за болтуны в нашей общине, ты же знаешь, что на них нельзя положиться. Вот что я тебе скажу. — Тон супруги рабби изменился. — Они собираются назначить твоим помощником Шабсая Гетцеля. И когда твой час пробьет — да случится это через сто лет, — он сядет на твое место. А что до Пессахии, то он останется без хлеба. — Хрипло прокричав последние слова, она сжала пальцы в крошечные кулачки. Она вся дрожала: чепец, серьги, впалый рот, в котором не осталось ни одного зуба, пустая кожа двойного подбородка.

Реб Касриэл Дан скорбно наблюдал за ней. Ему было жаль сына, который за последние двадцать лет так и не сумел найти себе заработка и жил за счет отца. Реб Касриэл Дан боялся, как бы у жены не начался приступ — у нее были желчные камни, — эти приступы неминуемо случались, если она перевозбуждалась. И действительно, уже раздались стоны, предвещавшие первые спазмы.

Реб Касриэл Дан прекрасно понимал, что почтенные люди города вовсе не нуждались в Пессахии. Пессахия не умел льстить старейшинам общины. Он держался отчужденно. Его назначение помощником постоянно откладывалось под различными предлогами. Но в конце концов, разве можно против воли навязывать общине человека?

Однако о назначении Шабсая Гетцеля на место Пессахии реб Касриэл Дан слышал впервые. «В тихом омуте черти водятся, — подумал он. — Шабсай Гетцель, мой ученик, стал моим смертным врагом. Он хочет отнять у меня все».

Помимо воли что-то внутри реба Касриэла Дана прокричало: «Да не доживет он до того дня!» Но рабби тотчас вспомнил, что непозволительно проклинать кого-либо даже в мыслях. Вслух он сказал жене:

— Не кипятись. Откуда нам знать, верно ли все это. Люди могут выдумать что угодно.

— Все правда. Весь город знает. Куда ни пойдешь, только об этом и слышишь. Начиная со следующей Субботы Шабсай Гетцель будет проповедовать в доме учения. Он будет получать двадцать гульденов в неделю, на два гульдена больше, чем ты, чтобы всем было ясно, кто здесь хозяин.

Реб Касриэл Дан почувствовал пустоту, стеснившую его сердце. «Вот так Авессалом восстал на Давида, — пронеслось у него в мозгу. — Да разделит он участь Авессалома».

Реб Касриэл Дан больше не мог сдержать в себе досаду. Он нагнул голову, веки его опустились. Чуть погодя он поднялся.

— Да свершится воля небес!

— Ай, пока ты сидишь сложа руки, люди заняты делом. И небеса о тебе не очень-то пекутся.

— Большего я не заслужил.

— Старый дурак!

Никогда прежде реб Касриэл Дан не слышал от жены таких слов. Конечно, она скоро пожалеет о сказанном. Внезапно он услышал, как та задыхается, стараясь подавить рыдания. Она стала покачиваться, словно вот-вот упадет. Реб Касриэл Дан вскочил и схватил ее за руки. Она дрожала и стонала. Он довел или, скорее, доволок ее до лавки. В смятении позвал на помощь.

Открылась дверь, и в комнату вбежала Телца Миндель, разведенная дочь раввина. Муж Телцы Миндель стал хасидом и ушел жить ко двору праведника из Бельц, откуда он прислал жене уведомление о разводе. Когда Шабсай Гетцель, будучи учеником ешивы и сиротой, стал учиться и столоваться у реба Касриэла Дана, люди в городе предполагали, что он женится на Телце Миндель, несмотря на то что она была на несколько лет старше его. Реб Касриэл Дан сам одобрил бы такой брак.

Но вместо этого Шабсай Гетцель обручился с дочерью реба Тэвье, богача, руководившего общиной. Реб Касриэл Дан не выказал своему ученику неудовольствия. Он сам сочетал их браком. Когда жена раввина бранила Шабсая Гетцеля, называя его лицемером и волком в овечьей шкуре, раввин журил ее, напоминал о том, что браки заключаются на небесах.

Но историю с изданием книги, а теперь еще и попытку стать помощником раввина вместо Пессахии он не мог простить Шабсаю Гетцелю так легко. Реб Касриэл Дан мельком взглянул на дочь и приказал:

— Уложи мать в постель. Сделай грелку. Позови Фейтеля-лекаря.

— Не тащи меня! Я еще не померла! — кричала жена. — Горе мне! Увы и горе мне со всеми моими напастями!

Реб Касриэл Дан вновь взглянул на дочь. Кажется, еще недавно она была маленькой девочкой, и реб Касриэл Дан играл с ней, сажал ее на колени, покачивая вверх-вниз на воображаемых дрожках. Теперь перед ним стояла женщина с покрытой грязным платком головой, в стоптанных шлепанцах и замаранном фартуке. Она была низкорослой, как мать. У нее были светлые брови и веснушки. Ее бледно-голубые глаза выражали молчаливое уныние, печаль оставленной женщины. Она толстела. И выглядела старше своих лет.

Реба Касриэла Дана мало радовали его дети. Одни умерли в младенчестве. Он потерял взрослого сына и взрослую дочь. Пессахия был очень одаренным мальчиком, но после женитьбы стал неразговорчив. Слова невозможно было добиться от него. Он спал днем и бодрствовал ночью. Пессахия был поглощен каббалой.

Что же удивительного в том, что община отвергла его. В наши дни раввин должен быть деловым человеком, он должен уметь вести счета и даже немного говорить по-русски. До реба Касриэла Дана доходили слухи о том, что в больших городах раввины сами имеют дело с властями и ездят в Люблин к губернатору. Они пользуются гостеприимством богачей. Один раввин даже опубликовал обращение к евреям, в котором призвал их переселяться в колонии на земле Израиля, где они смогут говорить на иврите каждый день, а не только в Субботу. Созывались конференции, люди читали газеты. Мархлев же был захолустьем, отрезанным от мира.

И все же почему Шабсай Гетцель, у которого такой богатый тесть, должен отнимать у бедняка его заработок?

Мать и дочь мелкими шажками вышли из комнаты. Реб Касриэл Дан стал ходить взад-вперед. «Зло еще не одержало верх, — бормотал он себе под нос. — Есть Творец, есть Промысел Божий, Тора все еще Тора…»

Мысленно реб Касриэл Дан вновь вернулся к книге Шабсая Гетцеля. После этого случая с плагиатом единственное, что мог сделать раввин со своими трудами, — это раз и навсегда скрыть их от посторонних глаз. Иначе их найдут после его смерти, и Шабсай Гетцель будет разоблачен и опозорен или, хуже того, реба Касриэла Дана самого заподозрят в плагиате у этого молодого человека. Но где спрятать рукописи так, чтобы их никто не обнаружил?! Остается только сжечь их.

Реб Касриэл Дан взглянул на печь. В конце концов, какая разница, кто автор? Главное, комментарии опубликованы, и их будут изучать. Небу известна правда.

3

Всю ночь рабби лежал в постели, не смыкая глаз. Он прочел «Слушай, Израиль» и затем произнес благословение «Наводящий узы сна», после которого нельзя вымолвить ни слова. Но сон не приходил.

Реб Касриэл Дан знал, что ему должно делать. В библейском предписании говорилось: «Обличи близкого твоего, и не понесешь за него греха». Он должен вызвать Шабсая Гетцеля и открыто высказать ему свое недовольство. Что пользы? Реб Касриэл Дан уже сейчас слышал скользкие оправдания Шабсая Гетцеля. Он будет прикидываться невинным, пожимать плечами, утверждать, что это община навязывает ему должность. Что касается рукописей, то у рабби их больше не было. Все рукописи обратились в дым. Реб Касриэл Дан ворочался с боку на бок. Он то мерз под пуховиком, то его бросало в жар. То хотелось пить, то помочиться. Он надел свежее белье, но зуд не проходил. Подушка и перина, хоть и пуховые, так ломили затылок и спину, словно кто-то набил их камнями.

Безумные мысли овладели им, такие мысли, которые уменьшали его шансы в будущей жизни. Кто знает? Возможно, еретики правы, возможно, ни Судии, ни Суда не существует. Возможно, Небеса тоже на стороне сильных. Разве не сказано в Талмуде: «Тот, кто сильней, к тому идет победа…» Может быть, евреи потому и должны терпеть изгнание, что они самый слабый из всех народов. Может быть, убийство животных разрешено только потому, что человек сообразил, как держать в руке нож? Возможно даже, что сильный восседает в раю, а слабый терзается в аду…

«Меня влечет к погибели», — остерегся реб Касриэл Дан. Он положил руку на лоб. «Отец Небесный, спаси меня… Я погружаюсь, Боже, в адские пучины…» Рабби так резко поднялся, что доски под периной заскрипели. «Почему я лежу здесь и даю злым духам рвать меня на части? Есть лишь одно лекарство — Тора!»

Рабби поспешно оделся. Он зажег лампу и вошел в кабинет. Тени колебались на стене и потолочных балках. Хотя печь была протоплена, зубы у реба Касриэла Дана стучали от холода. Обычно, поднимаясь до рассвета, он ставил самовар и заваривал чай, но сейчас у него не было сил наполнить самовар углями и налить в него воду. Он открыл книгу, но буквы прыгали перед глазами, вызывая головокружение. Они метались из стороны в сторону, прыгали друг через друга, меняли цвет.

«Или я слепну, упаси Господи? — спросил себя реб Касриэл Дан. — Или это пришел мой конец? Ну что же, тем лучше. Кажется, у меня нет больше сил держать себя в руках…»

Голова реба Касриэла Дана медленно опустилась на книгу, он задремал. Видимо, он проспал несколько часов, потому что, когда проснулся, серый дневной свет прочертил щели в ставнях. Снаружи шел снег.

«Что это мне снилось? — спросил себя рабби. — Крики, и вопли, и звон колоколов. Пожар, похороны, резня — все сразу и все одновременно…» Озноб пробежал у него по спине. Отнялись ноги. Он хотел вымыть руки и произнести утренние молитвы, но ему не удавалось подняться на ноги.

Дверь медленно отворилась, и вошел Пессахия, небольшого роста малый с серым лицом, широко расставленными глазами, над которыми почти не было бровей, с округлой бородкой, обычно желтоватой, но этим зимним утром походившей на серую вату. Пессахия не шел, а волочил ноги в шлепанцах. Расстегнутый кафтан открывал длинные кисти талеса и потрепанные брюки, подпоясанные тесьмой. Рубаха широко распахнулась на груди, к ермолке прилипли клочья пуха.

— Что ты хочешь? — спросил рабби.

Пессахия ответил не тотчас. Его желтые глаза моргали, и губы дергались, как у заики.

— Отец!

— В чем дело?

— Шабсай Гетцель болен… Очень болен… Он при последнем издыхании… Он нуждается в милосердии.

Реб Касриэл Дан почувствовал острую боль от горла до самых внутренностей.

— Что с ним случилось?

— Послали за доктором… Пока неизвестно… Жена Шабсая пришла просить тебя помолиться за него…

— Чего стоят мои молитвы? Хорошо, оставь меня!

— Отец, его мать звали Фрума Злата…

— Ладно, ладно…

Пессахия вышел. Рабби заметил, что сын хромает. «Что это с ним? — удивился реб Касриэл Дан. — И выглядит он неважно».

Реб Касриэл Дан закрыл глаза. Причина недуга Шабсая Гетцеля была достаточно ясна. Тому виной невольное проклятие рабби. Стих из Книги притч пришел ему на ум: «Нехорошо и обвинять правого». Согласно комментариям, настоящее значение этих слов таково: «Не должно также праведному определять наказание». Уже одно то, что он в мыслях назвал себя праведным, заставило рабби устыдиться. «Я-то праведник? Человек, обладающий пагубной силой, подобно злому Валааму?»

Рабби стал молиться за Шабсая Гетцеля: «Господь Вседержитель, пошли ему полное исцеление… Я сотворил много зла, но я не хочу быть убийцей… Я прощаю ему все вполне и навеки».

Рабби поднялся и взял с полки книгу псалмов. Он нашел псалом о милостивом: «Блажен, кто помышляет о бедном…» Наступило время утренних молитв, но рабби продолжал спорить с Провидением: «У меня нет больше сил терпеть все эти горести. Если я не могу обрести покой в старости, лучше возьми меня…»

Несколько дней Шабсай Гетцель боролся с ангелом смерти. Порой казалось, что ему лучше, но потом болезнь вновь возвращалась к нему. Из Замостья приехал доктор. Больного лечили банками и пиявками. Его растирали спиртом и скипидаром. Теща с женой ходили на кладбище молить мертвых предков о помощи. Свечи горели в доме учения. Врата Святого Ковчега были распахнуты настежь. Школьникам велели читать псалмы.

Реб Касриэл Дан отправился навестить своего больного ученика. Он прошел через коридор, через гостиную и вошел в застланную ковром спальню, окна которой были занавешены. На стуле стояли пузырьки с лекарствами. Рабби увидел апельсин, печенье, сладости. Лицо Шабсая Гетцеля было серовато-синим. Он невнятно бормотал, и его бородка двигалась вверх-вниз, словно он что-то жевал. Острый кадык проступил на горле. Лоб был нахмурен, как будто он обдумывал какой-то сложный вопрос.

Реб Касриэл Дан низко поклонился. Вот что случается с плотью и кровью. Вслух он сказал:

— Шабсай Гетцель, выздоравливай! Ты нужен здесь, нужен…

Шабсай Гетцель открыл один глаз:

— Рабби!

— Да, Шабсай Гетцель. Я молюсь за тебя день и ночь.

Казалось, будто Шабсай Гетцель хочет что-то сказать, но ничего не выходило наружу, кроме какого-то булькающего звука. Через некоторое время он снова закрыл глаза. Рабби шептал: «Исцелись! Во имя Торы…» И все же он все время знал с отчетливостью, недоступной пониманию, что Шабсай Гетцель никогда не встанет с постели.

Шабсай Гетцель умер той же ночью, а наутро были похороны. В доме учения рабби говорил надгробное слово. Реб Касриэл Дан никогда не плакал, произнося погребальные речи, но на этот раз он прикрыл лицо носовым платком. Он давился словами. Тесть Шабсая Гетцеля потребовал, чтобы книгу зятя положили на гроб; так его и унесли на кладбище. У Шабсая Гетцеля не было детей, первый каддиш над ним читал раввин.

Через несколько дней община назначила Пессахию помощником раввина. Пили коньяк, ели медовый пирог. На Пессахии был новый кафтан, новые сапоги и ермолка, на которой теперь не было пуха. Он обещал исполнять все обязанности раввина и помогать отцу руководить общиной. Старейшины желали ему удачи.

Прошло несколько недель. Рабби проводил дни в уединении, поручив разбор всех ритуальных и законоведческих вопросов сыну. Он даже перестал ходить молиться в дом учения. Обычно он ел только раз в день — кашу, хлеб, мясо. Теперь он почти не притрагивался к еде. В Субботу он больше не пел гимнов. Он больше не ставил самовар по ночам. Домашние могли слышать, как рабби шагает взад-вперед в темноте, вздыхая и разговаривая с самим собою. Лицо его пожелтело, борода поблекла.

Совершенно неожиданно реб Касриэл Дан объявил, что оставляет пост раввина. Он ходатайствовал перед общиной о назначении реба Пессахии на свое место. Он объявил, что согрешил и должен идти в изгнание покаяния ради.

Напрасно плакала жена. Реб Касриэл Дан снял атласное облачение и круглую меховую шапку раввина. Он надел длинное ворсистое пальто и матерчатый картуз. Он простился с женой, с Телцей Миндель, с ребом Пессахией, с жителями города. Какой-то извозчик взялся подвезти его до Люблина.

Когда рабби садился в повозку, один молодой человек, известный своей дерзостью, отважился спросить рабби, что за грех тот совершил. И рабби ответил:

— Заповедь «не убий» заключает в себе все грехи.