1.В оккультных книгах писали ерунду. Интернет врал. Ничто не помогало Еве развить свои способности. Её переполняла нечеловеческая злоба. Колдовская сила морозными побегами оплела сердце и рвалась наружу, просясь вырваться. Но не могла. Ева оледеневала изнутри. Она задыхалась от стужи, бушующей в груди.

Довольных клиентов разом поубавилось, потому как сеансы массажа больше не несли облегчения. Наоборот, люди жаловались, что массажистка выпивала их до дна. Она приносила боль касаниями. Тогда владелица салона намекнула, что надо бы подходить к работе с былым задором или придется подобрать другую сотрудницу. На что Ева подытожила:

– Подбирайте.

Как её терпел Сергей – загадка. Но он стоически выносил все капризы и молчаливые дни, проведенные у компьютера или за чтением магической литературы. Точнее – макулатуры. Не лез, напротив, поддерживал, как умел, старался отвлечь. И про то, что Ева стала безработной, ни слова не сказал. Не подшучивал даже над тем, что она возомнила себя ведьмой.

Ева в подробностях представляла возмездие над Егором. Как он корчится в жутких муках, а она стоит над ним и наблюдает. Как она отравляет его сильнейшим ядом или расстреливает в упор. И пускай её посадят, но сестренка будет отомщена. Она просматривала его страницу в социальной сети. Он катался на дорогой тачке, обедал в известном ресторане, раскуривал кальян в клубе – с придурковатой улыбочкой и прищуром, от которого Еву выворачивало наизнанку. Он угробил Машку и припеваючи жил дальше. Урод!

Месяца не прошло со дня похорон, как Егор завел себе новую дуреху. Какую-то приезжую деревенскую девочку, которая на всех фотографиях смотрела на Егора с  немым обожанием. Ева не удержалась и написала ей. В длинном сообщении описала всё, что он творил с Машкой. И попросила держаться подальше от этого садиста. Но девочка без разговоров добавила её в черный список.

Кажется, она помешалась на нем. Изучала, смотрела, запоминала. Ей мерещилось его лицо в толпе. Вечерами она пила снотворное и мечтала забыться во сне.

Но сны не приносили облегчения.

2.

Минует то ли час, то ли два, то ли целая вечность. Дверь отворяется. Много голосов сплетаются в карканье, чьи-то шаги. Немцы лающе смеются, изломанно разговаривают. Где-то на задворках сознания Глаше страшно, но сознание уплывает от неё с каждой секундой всё дальше. Кто она, где она, что происходит? Сердце чует беду, а разум путается. Кто она и где её держат? Почему с ней так жестоки? Где маменька да братец?

Пухлощекий солдат садится на постель, поглаживает по макушке. Лает что-то пугающее. Глаша забивается в угол, скулит от ужаса. Ей совсем не нравится этот солдат и щеки его не нравятся и то, как он на неё смотрит. Он будет делать ей больно. Опять. Снова. Нет-нет-нет!

В руке мучителя сверкает лезвие ножа. Солдат хватает Глашу за стянутые запястья и вытягивает ей руки. Неужели он отпустит её? Развяжет тугие путы? Глаша против своей воли начинает улыбаться. Нож зачаровывает своим сиянием. Он, как луна над деревней, серебристый и холодный.

Два быстрых взмаха. Ей очень больно. По запястьям стекают ручейки крови. Мучитель проводит лезвием по животу и по ногам. И по шее. Но она почему-то не умирает. Хрипит. Из горла вместо слов вырывается бульканье. В глазах совсем мутно. И как же больно!

А от запястий тянутся золотые нити к груди её мучителя. Светлые как само солнце, горячие, опаляющие. Они вытягивают тепло из Глаши. А он смеется, и в глазах его полыхает пламя. Он – зло.

Всё обрывается…

3.

Сергей смотрел на Еву с тоской. Она сильно изменилось после смерти сестры, и изменения не сделали её краше. В её глазах плескалась ненависть. Казалось, неверный шаг – и она спалит дотла всё, к чему прикоснется. Лицо исхудало, вытянулось; проступили ребра и ключицы. Она погибала.

Возомнила себя ведьмой, сутками просиживала, читая всякий бред.

Вскакивала посреди ночи вся в поту, беззвучно ревела в подушку, а когда Сергей пытался успокоить её – запиралась в ванной. Боялась показаться слабой.

Как её расшевелить?

– А давай поженимся? – предложил Сергей однажды вечером.

Ева медленно оттаивала. По-женски заинтересованно сощурилась. Меж бровей залегла морщинка, которую Сергей разгладил большим пальцем.

– Ну что, ты готова стать моей навеки?

Она закивала быстро-быстро, словно он мог передумать.

4.

Неужели он готов взять её в жены? Изломанную, опустошенную, ледяную? Любить её столько, сколько уготовала им судьба? Чем она заслужила этого мужчину?..

Они поженились без свидетелей. Ева надела короткое бежевое платьице из ситца, Сергей – джинсы и белую рубашку. Ни букета, ни лимузина или каравая с тамадой. Только вдвоем. Муж увез её в свадебное путешествие, и целую неделю они провели на необитаемом острове посреди океана. Кроме местных жителей, темнокожих аборигенов, ни говорящих ни на английском, ни уж точно на русском, никого вокруг не было.

И луна здесь абсолютно другая. Непохожая на их, российскую, как инь на ян. Она светила тепло и ласково, капала расплавленным золотом в воду. Ева курила ночами на берегу океана, а луна гладила её по голым плечам. Они, как сообщницы, переговаривались без слов. И понимали друг друга лучше закадычных подруг. А вокруг луны плясали звезды. И где-то среди них, Ева чувствовала, сияла недавно загоревшаяся лучезарная звездочка по имени Мария. Пускай отец и был верующим, но вера эта Еве не передалась. Она сама не знала, во что верит. Уж точно не в Бога. Если бы тот существовал, разве позволил бы он умереть невинной девочке?

После долгих минут наедине с луной Ева тушила сигарету и откидывалась на песок, где и засыпала. В постель переносил её Сергей, укрывал шелковым покрывалом. Он заботился о ней, и Ева не представляла с собой другого мужчину.

Но семь дней кончились, и Россия встретила молодоженов мокрым снегом. Тот стекал каплями по автомобилю. Работали «дворники», сбрасывая тающие снежинки с лобового стекла. Россия поприветствовала их бедностью и серостью улиц, пепельным небом и полным отсутствием солнца.

Мир и так был полон горя, а без Машки он и вовсе выцвел.

5.

Комом прокатилось два месяца. Дни сменялись один за другим. Сергей то приезжал, то уезжал. Ева ждала его и старалась не думать ни о чем дурацком. Потихоньку она приходила в себя. Убрала залежи пыли, задумала ремонт в прихожей, содрала обои в спальне. Сергей потакал любому капризу жены. Как же он её любил!

То была пятница, ближе к полуночи. Ева нежилась в ванне с хвойной пеной. Пар растекся по потолку и стенам. Затуманилось зеркало. Еловый запах напоминал о беспечном детстве, когда сестренки с мамой ходили по грибы, а папа караулил их в машине. Машка всегда набирала полную корзинку подберезовиков, а Еве попадались одни поганки. И когда мама расхваливала Машку перед отцом, Ева злилась. А папа теребил старшую дочь за щечку и приговаривал:

– Не в грибах счастье, глупенькая.

Но тогда Еве казалось, что исключительно в них.

– Малыш, тебя к телефону, – донесся из коридора голос Сергея, рассеивая воспоминания. – Возьмешь?

– Ага.

Дверь приоткрылась, и мужская рука всучила Еве трубку.

– Ну у тебя и парилка, – изумился Сергей перед тем, как уйти.

Еве обжигающая ванна казалась ледяной. Она постоянно мерзла. Куталась в два одеяла, носила шерстяные носки. Даже на необитаемом острове, в тридцать градусов тепла, стучала зубами от озноба. Мороз шел изнутри, и ничто извне не согревало.

– Алло.

– Ой, девочка моя, неужели я слышу твой голосок! – ахнула тетушка по маминой линии. – Видела я тебя по телевизору, красотка ты моя. Вся в папеньку уродилась, стройная да ладная как куколка. Как там Машенька?

Ева поджала губы.

– Замечательно Машенька.

– А у меня горюшко случилось, – тотчас сменила тему тетка. – У Темочки машинка совсем испортилась. Заглохла и не включается. А он ею зарабатывает на существование и себе с женой, и детишкам, и мне, мамке старой. Я, собственно, чего и тревожу тебя... Не подсобишь денежкой?

– Откуда у меня деньги? – учтиво спросила Ева.

Жутко захотелось курить, но Ева справилась с соблазном. Пора отучаться от дурной привычки.

– Так ты ж звезда телевизионная, в шоу каком-то участвовала. Видела-видела, как ты расхаживала вся такая красивая. Заплатили небось золотые горы? Не что нам, простолюдинам заводским, три гроша да труд дают.

– А телефон вы мой где взяли? – продолжила допытываться Ева, опустив фразу про звезду и деньги. – Я вам его точно не давала.

– Так Машенька продиктовала ещё давным-давно. Сказала, ты к мужчине уехала какому-то, о как, любовь строить. Мы с Машенькой частенько болтали о том да о сем раньше. Она девочка добрая, мне копеечкой помогала. Когда женилась, правда, подзабыла тетку, хотя всё равно словечком перекидывались. А тут трубоньку чего-то совсем не берет. Я занервничала, конечно. Мы ж родные люди, не должны друг дружку забывать. А, Евонька? Вы – мне, я – вам.

Свет резко потух, точно глаза обвязали непроницаемой повязкой.

6.

На извилистом шоссе темно, горизонт сливается с дорогой. Они втроем, родители и Ева, едут со свадьбы. Женился сын маминой двоюродной сестрицы. Справа и слева – сплошная лесополоса. По радио отечественный певец заливается о вечной любви, мама подпевает ему. У неё красивый голос, но с музыкой свою жизнь она не связала. Всю себя отдала семье: Еву родила в девятнадцать, Машку – в двадцать четыре.

Девочки растут послушные. Ева тем летом поступила в медицинский институт, Машка доучивается в девятом классе.

Отец всматривается в трассу. Ева на заднем сидении не видит его лица, но чувствует напряжение. Еловый лес по сторонам превращается в непроглядное полотно, на небо будто пролили черную гуашь. Светит луна, но жалко и тускло.

– Не гони, – ласково произносит мама. – Малыш брыкается, когда ты втапливаешь.

Она поглаживает большой живот. Мама сильная, в сорок лет она вынашивает ребенка без единой патологии: беременность проходит легко, токсикоз не мучает, врачи нахваливают и в шутку предлагают родить ещё и четвертого – уж больно хорошие анализы.

– Я и не гоню, – фырчит отец. – Восемьдесят километров, это разве скорость? Передай сыну, что всё в порядке.

– Интересно, как там Машенька? – Мама поворачивается к Еве. – Ты ей давно звонила?

– Мам, она выпила жаропонижающее и наверняка дрыхнет, – отчитывается Ева.

Машка с ними не поехала – заболела в самый последний момент. И родители ехать передумали, собирались остаться с дочерью, но Машка их выпроводила. Видимо, решила привести в гости парня. Ей, кажется, нравился Антон из параллельного класса. Или Семен? В Машкиных симпатиях Ева давно запуталась. Но знала точно: сестрица болеет не взаправду, иначе бы не опускала градусник в чашку с теплым чаем перед тем, как показать его маме. Впрочем, Ева младшенькую не сдаст. Сегодня она её прикроет, а завтра Машка наплетет с три короба, когда Ева поздно вернется со свидания.

Мелькают дорожные знаки, которых Еве не разглядеть. Она напрягает зрение, но впустую. Луна скалится как волчица. Ева на миг отводит взгляд, и тут что-то происходит. Отец выругивается, визжат тормоза. Свет встречных фар ослепляет Еву. Мама заходится в крике. Удар.

Ева стукается об отцовское сидение виском. В ушах звенит. Она потирает ушибленную голову – под пальцами мокро, – и выбирается наружу. Машина лежит в кювете мордой в земле, капот искорежен, лобовое стекло выбито. Родительские двери закрыты. Ева дергает их, царапает ручки, обламывая ногти. Отцовская дверь кое-как поддается.

Отец лежит лицом на руле, а мать откинулась набок.

– Эй! – тормошит папу Ева, перелезает через него и расстегивает ремень безопасности. – Ну, вы что? Вылезайте!

Отец выпадает наружу безвольной куклой. От его носа осталась кровавая каша, осколки стекла изранили маме лицо. Зачем-то Ева пытается выковырять стекло из отцовской шеи.

Нет, не надо! Хуже сделает!

Ева не слушающимися пальцами набирает номер спасения. Ей мгновенно отвечает оператор, но то мгновение длится бесконечно долго. Ева умоляет поскорее приехать. Выходит на шоссе, описывает округу, называет номер километрового столба. Оператор что-то говорит и сбрасывает звонок.

…Похоронами занимается мамина двоюродная сестра, та самая, что женила сына. У родителей были отложены накопления на квартиру, но и их мало для дорогостоящих приготовлений: гробы, место на кладбище, поминальное застолье, которое тетушка организовывает в кафе.

– Ценники безумные, – сетует она, тыча сестер носами в чеки, а они её толком и не слушают. Ни Ева, ни Машка не способны полностью додумать, что происходит.

Когда церемония прощания и поминок оканчивается, тетушка перед всеми друзьями мамы с папой вручает сестрам конверт, в котором лежит без малого двадцать тысяч рублей. Ева ей нескончаемо благодарна, хоть и не совсем осознает, где находится. Как это, родителей нет? Но в комнате же их одежда. А в морозилке хранятся ягоды, которые мама собирала прошлым летом. Неправда всё. Они вот-вот приедут из отпуска. Задерживаются что-то…

С ней с детства происходит нечто подобное – в критической ситуации она будто заковывается в защитный панцирь, отчего совсем не больно и не страшно. Ева находится в прострации. А вот Машка плачет днями напролет и упрекает бесчувственную сестру:

– Тебе совсем, что ли, плевать?!

А Ева всё повторяет:

– Да не случилось же ничего особенного.

До неё окончательно доходит только на сороковой день. Защитный панцирь спадает, оголяя беззащитное тело. Они мертвы, их никогда уже не будет рядом. Окончательно мертвы! А она даже в гробы толком не посмотрела… Еве плохо до трясучки. Она забирается на подоконник. Внизу - пропасть в девять этажей и клумба с цветущим розовым кустом. Шаг. Ветер срывает дыхание.

От прыжка останавливает мысль: нельзя бросать Машку. Она же к жизни не приспособлена, даже картошку жарить не умеет.

Ева, дрожа всем телом, слезает - ради сестры и её благополучия. Ради будущего Машки.

И они существуют вдвоем, никому не нужные. Девочки во всем себе отказывают, но деньги утекают сквозь пальцы как песок. Родительские запасы пусты. Отважная Машка удумывает устроиться на работу, но ей запрещает Ева. Машка когда-нибудь получит красный диплом, нельзя запороть ей золотую медаль. Помучившись совестью, Ева все-таки звонит тетушке и просит денег, а та охает:

– Ой, девоньки, сама с голода помираю, грехи мои тяжкие. Сынку машинку прикупила и осталась гола. Простите уж, не подмогу.

Другие родственники тоже всячески извиняются, желает сестрам всех благ, но денег не предлагают даже в долг, даже под проценты. Неудивительно, мама с папой мало поддерживали отношения с родней – с чего им теперь жалеть сирот?

Первый месяц Ева ищет работу, соответствующую образованию: санитаркой в больницу или помощницей медсестры, или продавцом в аптеку. Да только кому она, второкурсница, сдалась?

От голода сводит желудки. Дома ни крупы, ни хлеба. Решено, Ева идет торговать в палатку на рынок. Летом там душно, в дожди зябко, а зимой невероятно холодно. Это потом появляются супермаркеты (в числе которых и построенные Олегом), но тогда до их захолустного городка только доходит прогресс. В единственном универмаге за место кассира претенденты готовы поколотить друг друга. В круглосуточных ларьках работать опасно – туда забредают наркоманы, и продавцов ежедневно грабят. А на рынке относительно спокойно; местные бандиты «крышуют» прилавки. Хозяин платит исправно, он человек добрый, сам выращивает пять девочек. Жалеет Еву, иногда даже подкидывает ей лишних пятьсот рублей в зарплату. Всё думает, как бы помочь. Уж больно она на его старшенькую похожа, вылитая копия.

В тот весенний слякотный день он прибегает довольный, встряхивает Еву за плечи.

– Всё, красота, ты – моя должница! Вероника согласна взять тебя уборщицей, – выпаливает хозяин.

- Какая Вероника? – Ева отстраняется – она не любит, когда её касается кто-то чужой.

– Хозяйка «Леди», этого, как его, салона красоты. Оклад как у продавца, а забот гораздо меньше. Иди, неразумная, а то отморозишь тут себе всё.

Вероника новенькую не то, чтоб жалеет, скорее  не трогает. С придирками не лезет и полы дотошно не осматривает. Помыла, прибралась – отдыхай в свое удовольствие. А Ева честно отрабатывает зарплату, отдраивает кафель, чистит плинтуса, натирает зеркала.

Дни идут. Машка растет, Ева о медицинском и не вспоминает. Она вообще старается ни о чем не думать. Вечерами ужинает и заваливается спать, в выходные убирает квартиру. Только бы не вспоминать. Как же не хватает мамы с папой! И их улыбок, и ободрения.

Ей трудно. Иногда хочется упасть и больше не вставать, но ради сестры Ева находит силы улыбаться.

Когда увольняется салонная массажистка, Вероника подает объявление о найме в местные газеты, размещает в интернете. К ней приходят такие личности, от которых волосы встают дыбом. Или древние старухи, которые когда-то работали массажистками в санаториях, или мужики с дипломами врачей и глазами алкоголиков, или полный сброд. Те, у кого и образование, и опыт, и внешность, требуют других денег, а жадноватая Вероника не готова платить много.

– Блин, придется взять девочку без образования, - сетует она, покачивая ножкой.

– А чем плохо без образования? - Ева старательно выжимает тряпку.

– Тем, что дипломом не ткнешь в нос клиенту. Типа наш массажист и лауреат, и ученый, и просто красавец. Кстати, ты ж вроде студентка мединститута?

- Бывшая, - поправляет Ева.

– Да по барабану. Будешь массажисткой? График помягче, никаких вонючих тряпок. А?

– Да какой из меня массажист? – Ева показывает обветренные ладони. – Я даже основ не знаю.

– Научим, – отмахивается Вероника.

У неё чутье на бизнес. Она возвела салон красоты с нуля, влезла в долги, но выстояла. И теперь нюх прям-таки вопит: "Бери её!" Если уж обучать незнамо кого, то хоть нормальную девочку. Да и оклад можно поменьше сказать, чем предлагала в объявлении. Ева и тому будет рада.

…Проходит полтора года с похорон. Тетушка впервые звонит сама в Вербное воскресенье. И внезапно заявляет:

– У Ольги гарнитур пылился прабабушкин, тот по праву должен был моей маманьке перейти, но моя тетя, ваша бабка, его присвоила, по-хорошему если. Не воротите мне его, девоньки?

Гарнитур хранился на видном месте в серванте, и мама его обожала. Он был ещё досоветский, когда прапрадед с прапрабабкой жили зажиточно. Потом этот гарнитур скрывали от советских властей, в военные времена прятали в стенах. Он – всё, что осталось от бабушки, которую Ева никогда не видела. Мама его надевала на годовщину свадьбы, на свой юбилей. Какая она была красивая, как дворянка!

Ева всхлипывает. Жалко его отдавать, но вряд ли тетушка обманывает. Она столько сделала для них с Машкой. Теперь их очередь отплатить добром.

Тетушка приезжает с сыном на его чистенькой машинке серебристого цвета. Забирает гарнитур, расцеловывает сестер в обе щечки, но на чай не остается. Некогда им засиживаться.

В понедельник, когда они с Вероникой курят на крыльце салона, Ева рассказывает про потерю.

– Ты дура, что ли? – Вероника держит тоненькую сигарету двумя пальцами, так женственно и естественно. – Какое право эта тетка имела на ваши побрякушки?

Ева курит недавно, у неё получается совсем не элегантно, но быть похожей на Веронику очень хочется. Она тоже старается держать сигарету двумя пальцами и тоже пускает струю в воздух.

– Их завещала ей прабабушка.

– А почему тогда гарнитур лежал у вас?

Ева пожимает плечами.

– Ну ты и блаженная, – присвистывает Вероника. – Дай-ка я тебе глазенки разую на правду. Ты мне как-то рассказала о своих мытарствах, так мне с тех пор одна мыслишка покоя не дает. Но всё не хотела тебя огорчать. Похоронами кто занимался, тетка?

– Ну да.

– И что, сколько она затратила на сие ответственное мероприятие?

– У родителей было отложено около полмиллиона, – вспоминает Ева. – А что?

– Чеки остались?

– Не-а.

И тогда Вероника рассказывает, что недавно хоронила своего деда. И что место на кладбище стоит в три раза дешевле, чем «затратила» тетушка. А гробы – в четыре. А поминки родителей вообще проходили в одном из самых бюджетных заведений города, Вероника для нелюбимого деда и то поприличнее выбрала.

– Ну и куда делось остальное? – Вероника выпускает дым прямо Еве в лицо, как детектив, допрашивающий обвиняемого.

Ева только моргает. До неё и до самой доходит, что картинка не складывается. Тем же днем она созванивается с кладбищем, моргом, какими-то ритуальными агентствами. Так, проверить слова Вероники. И получается, что даже сейчас, когда цены выросли, на похороны уйдет не больше ста тысяч.

Еве жутко охота позвонить тетке, наорать на неё и потребовать гарнитур обратно. Выплюнуть правду в лицо. Как она посмела так с ними поступить?!  Обманула студентку и школьницу. Тварь, корыстная тварь!

Но Ева не может. Всякий раз хватается за телефонную трубку, набирает номер и… сбрасывает. Ну, расскажет она, ну, наорет. Легче не станет. Маму с папой не вернуть. И они с Машкой как-то выстояли без родительских денег. Да пусть тетка подавится ими! Ева Машке ничего не рассказывает – та сгоряча точно поедет отбирать гарнитур. Зато понятно, на какие шиши бедная тетушка купила сыночку автомобиль. Да, не роскошную иномарку, но новенькую «Ладу», только с конвейера.

В двадцать два года до Евы доходит тяжелая, но простая мысль: чтобы выжить, нужно не только самому барахтаться, но и других топить. Можно сказать, тетушка преподнесла ей ценнейший урок за какие-то пятьсот тысяч рублей.

7.

Несколько лет пронеслись за пару секунд. Промелькнули пятнами как в калейдоскопе. И Машкино заплаканное личико, и родительские переговоры, и унылые поминки с кисловатым оливье, и ветер, смазывающий слезы.

– Вы бы выбросили этот номер, – посоветовала Ева, стряхивая наваждение. – Я вам никто, а уж вы мне – тем более.

– Да что ж ты несешь, Евонька! – квохтала тетка. – Я ж для вас костьми полечь готова. Да за какие грехи ты ополчилась на меня? Неужели за то, что я за помощью обратилась? Так мы ж родственники, нынче ты мне подможешь, а завтречко и я тебе одолжу какой рублик.

Ева вкрадчиво поинтересовалась, воротила ли тетка деньги, которые брала у Машки «в долг». Вместо ответа – короткие гудки.

Сергей на кухне гремел посудой – он любил приготовить что-нибудь этакое. Играло радио. Шумела водопроводная труба. Звуки давили на слух. Их было так много, что Ева на секунду оглохла.

Она заперла дверь в ванную на щеколду и, долго всматриваясь в зеркальное отражение, пыталась рассмотреть нечто необычное. Но видела себя: голую, мерзнущую, босоногую. Никчемную. Пена в ванной осела и колыхалась белоснежными островками.

Были б те деньги, Ева б окончила медицинский и работала педиатром. Она с детства мечтала лечить детишек. Она бы не мерзла зимними вечерами в трех штанах на рынке, к ней не приставали бы мигранты, не пытались облапать грязными ручищами. Она бы, конечно же, устроилась куда-нибудь - но не хваталась за любое место, где платят. Были б те деньги, Машка б поступила в Питерский институт. Ей так хотелось жить в городе на Неве и любоваться белыми ночами. Она бы уехала отсюда. Никогда не познакомилась с Егором. И жила бы сейчас счастливо… Жила…

Злость оглушила, вывела из равновесия. Тетка не деньги забрала, а жизнь! Машкину счастливую и долгую жизнь! Ева заехала ладонью по зеркальной глади, но та не треснула. Копия в отражении начала расплываться. Едкое дымное облако заволокло ванную комнату. По кафелю поползи крупные капли влаги.

Лоб покрылся испариной.

Кажется, Ева научилась обращаться со своими способностями. А значит, самое время забрать долги.

8.

Она настойчиво вдавливала кнопку звонка. Птичья трель разносилась за дверью. Долго, нудно. Оглушительно громко.

– Кто приперся-то в такую рань?! – донеслось из-за двери.

Ева тряхнула головой и не ответила. Она смотрела прямо в «глазок», насмешливо и спокойно.

– Ева! – ахнула заспанная тетка из-за двери. – Четыре утра, ты на кой ляд приехала?..

Загремели замки. Тетка была одета в нелепый леопардовый халат и ночную сорочку до пят в сине-желтые цветочек. На жабьей морде, одутловатой и обвисшей, отразилось недоумение пополам с раздражением.

– Впустите? – не дожидаясь ответа, Ева оттиснула тетку к стене и прошла внутрь.

Тетка кивнула, но глядела настороженно и всё охала про ранний час. Жила она одна в просторной двухкомнатной квартире. Ева бесцеремонно прогулялась по комнатам, не стягивая туфель. К стене прикручен плоский телевизор, напротив стоит новенький диван. В серванте фарфор, хрусталь. Да, а она не бедствует. Ева повторила эту фразу вслух. Тетка тут же сложила руки лодочкой у груди.

– Ах, как же не бедствую, когда денег совсем нет. Вещички-то мне Темочка прикупил, сама бы я их ни за что не взяла. Куда мне, нищей, до вашей роскоши? Ты, видать, помириться приехала? Так могла б и по телефону, не мотаться в такую-то даль. Туфельки-то сымай, а то я полы намывала вчера только.

– Чаем напоете? – вместо ответа спросила Ева, шагнув в кухню, и полезла в шкафчик за заваркой. Ошиблась – на полках выстроились в ровненький рядок банки с крупами. Ева осмотрела их, хлопнула дверцей, открыла ящик стола.

– Где у вас чай?

Тут до тетки дошло, что подчиняться племянница не собирается. Она уперла мясистые руки в бока и громогласно потребовала:

– Или обувь скидывай и веди себя нормально, или шагом марш отсюда. Спать приличным людям не даешь.

Тут-то Ева всё и поведала. Про полмиллиона родительских накоплений, про стоимость похорон и про то, как они с Машкой выживали на одной грече, пока тетушка покупала сыночку тачку. Их от голода иногда шатало, но гарнитур они не продавали, как и другие мамины драгоценности (кстати, не желает ли тетка их тоже присвоить себе?) А тетка не погнушалась названивать студентке-Машке и тянуть с той последние крохи. Ненависти в Еве не было – выгорела. Но то, что тетка просила денег у Машки, которую сама же обокрала, – это выводила её из себя.

Рассказывая, Ева достала чашку с котятами, плеснула туда холодной воды. Чайный пакетик отыскался в третьем шкафчике. Хозяйка дома молча следила за её манипуляциями.

Когда Ева замолкла, тетка ответила что-то невнятное, и голос её стал наигранно оскорбленным.

– Да как ты смеешь, неблагодарная?! Я вам двадцать тысяч из заначки выложила, а ты меня в воровстве обвиняешь?

Лицо побледнело, приобрело синюшный оттенок.

– Давайте договоримся, – рассмеялась Ева и побренчала ложечкой по стенкам чашки, размешивая сахар. – Если вы неожиданно раскаетесь, то отдадите мне гарнитур. Расстанемся, так сказать, полюбовно.

– Ах ты, дрянь! – тетка подлетела к Еве, пытаясь схватить её то ли за волосы, то ли за рукав. Ева вывернулась. – Я полицию вызову!

– Валяйте.

Внутри – по жилам, по венам, по артериям, - расползался лед. Бах! И он вырвался наружу ударной мощью. По стеклянным дверцам кухонных шкафчиков пробежали трещины-паутинки. Ева для зрелищности крутанула ладонью. Осколки стекла осыпались на столешницу. Котята разлетелись на осколки, расплескав холодный чай. Тетка, отпрянув, завизжала.

– Свят-свят!

И принялась креститься.

– Свят или не свят, а за жадность ты поплатишься, – выплюнула Ева. – Что, не присваивала себе чужого? Чем клянешься? Собой?

– Господи, да что ж ты за чудовище... – Тетка пятилась к коридору, беспрерывно крестясь.

– Ты каждый рубль возместишь втройне, – пообещала Ева замогильным голосом. – Ради сыночка старалась, не так ли? Тогда и сыночка придется наказать.

Дверь захлопнулась перед самым теткиным носом. Та тянула, дергала, но ручка не поддавалась. Железо, покраснев, раскалилось. Ещё немного, и оно бы расплавилось. Тетка взвыла, прижимая обожженную ладонь к груди.

– Я всё отдам, честно. Не трожь меня... Прости уж, что взяла у вас тогда оставшиеся средства, я ж знала, вы сильные, вы выберетесь, а сын без машины… он же… Я все отдам до последней копеечки, что позаимствовала…

– Гарнитур я заберу сейчас, а деньги можете отправить на банковскую карту, – безмятежно сказала «прежняя» Ева. – Номер я вам запишу. Есть листочек?

Тетка, дрожа всем телом, достала из серванта в гостиной гарнитур. Вручила его, воя как сирена. Ева дотронулась до янтаря на серьгах, теплого и искристого, и улыбнулась.

«Скоро ты будешь дома», – подумала она с нежностью.

После отстранила ревущую тетку, открыла входную дверь и вышла. Она шла вон от квартиры, в которой свет зажегся во всех окнах. Тетка нескоро уснет спокойным сном.

Ева задыхалась. Не пришлось делать чего-то особенного: она всему научилась интуитивно. Сила прочно угнездилась в Еве, наполнила от кончиков пальцев и до низа живота.

9.

Второе «Я» поглощало Еву, пило до дна. В душе, если таковая имелась, светлого не осталось. Даже чувства к Сергею померкли. Она жила с ним по привычке, но когда он уезжал – наслаждалась одиночеством. Рядом с ним было душно и тесно, словно он своим присутствием съедал свободу. Сергей что-то подозревал, глядел задумчиво, но не спрашивал. Может, боялся услышать правду?

Она пыталась себя контролировать. Порой так хотелось дать волю тьме, но Ева не позволяла. В чем виновна хамка-продавщица или ворчливая соседка, которых так охота осадить? Она изучала силу по капельке, по ниточке, чтобы однажды собрать всю свою мощь в ком и направить её на Егора. Пока она умела бить стекла, но не могла убивать.

По выходным Ева моталась в город детства. Она навещала Машку, долго болтала с ней о всяких пустяках. Заходила на минутку к родителям. Наверное, те её ненавидели. У них, глубоко верующих людей, разгуливает дочь-ведьма. Но она не оправдывалась. Какой уродилась…

Собаки завывали, когда чувствовали её запах. Кошки трусливо поджимали уши. У окон квартиры Сергея не пели птицы и не ворковали голуби. Младенцы заходились в плаче, если Ева проходила мимо. Кактус, который Еве подарил какой-то давнишний клиент, сгнил изнутри. Фиалка засохла.

Той ночью луна скрылась за тучами, и дышалось легче. Той ночью, безлунной и черной, ей приснилась Машка. Пухленькая, смешливая. Сестренка покачала головой, мотнула толстенной косой.

– Ну что ты творишь? – пожурила она. – Прекращай уже, успеешь ты всем отомстить.

– Я должна уничтожить Егора, – Ева сжала кулаки.

Машка прикоснулась мертвенно-холодной ручкой к Евиному лбу.

– Забудь о нем! На тебя будут охотиться. Уходи, Ева, убирайся прочь отсюда.

– Но куда?

– А куда деваются приличные ведьмы? – спросила с ехидцей.

Машка толкнула сестру в лоб. Позади не оказалось опоры, и Ева полетела куда-то в пропасть. Падала… падала. Мимо проносились обрывки воспоминаний, глаза и губы, голоса и шепотки, предметы и люди.

Проснулась она, абсолютно уверенная, как действовать дальше. Вещи были упакованы за час: беспорядочно и неаккуратно. На дно чемодана лег сверток с кучей денег, которые Ева сняла с карты. Тетка не обманула – перечислила ровно полмиллиона.

Сергей в отъезде, ему достаточно оставить записку на столике в прихожей. Извиниться, пожелать удачи и попросить не искать её. Возможно, когда-нибудь она вернется, и они заживут как прежде либо разведутся навсегда. Когда-нибудь, но не сейчас.

Ева вызвала такси, которое отвезло её на вокзал. Там она глянула на расписание поездов и выбрала первый попавшийся. Купила билет до конечной станции.

Чутье подсказало, что пора выходить, когда туманная ночь сменилась рассветом. Ева вытащила чемодан на глухой полустанок, окруженный осинами. По единственной вытоптанной тропке плутала не меньше часа. Ухали совы, стрекотали ночные цикады. Ветер напевал колыбельную.

Этот дом на окраине давно пустовал. Когда-то в нем обитала ведьма (об этом Ева узнала позже), и местные жители не решались нарушать покой пугающих стен. Даже бомжи не забредали сюда на ночлег. Говорили, им на грудь ночью что-то давит.

Ева отворила скрипящую дверь. Вдохнула пыльный воздух. Прикрыв веки, вслушалась в тишину.

– Я дома, – улыбнулась сама себе.

И стены задрожали, приветствуя хозяйку.

10.

Ева обжилась в старой лачуге, потратив на нее массу времени и средств. Сменила абсолютно всё: обои, полы, проводку, мебель. Новый дом, точная копия старого, был выложен заново по камешку, по дощечке. Вместо строителей Ева наняла местных жителей, посему мужики боготворили «эту чокнутую». Разрешения жить в доме у нее никто не спросил. Пущай живет где угодно, главное, чтоб заработок давала.

Её появление стало сенсацией. О ней судачили, к ней заходили «на чашечку чая» и вынюхивали постыдные тайны. А Ева, к сожалению, на вид была совершенно приличной.

– Девка-то ладная, да затворница. Явно чой-то скрывает, – шептались старушки на лавочках, не стыдясь того, что «девка» их слышит. – Прибила, что ль, кого-то али ещё чего натворила дурного?

О Еве тотчас сложили миллионы сплетен и легенд: и про муженька, и про брошенных малышей кукушкой-матерью, и про какие-то мошенничества с валютой. Ева не отрицала, но и не подтверждала. Отшучивалась да переводила разговор.

В деревне Залесье не происходило ничего. Никто не рождался и не умирал, не женился и не разводился. Время тут остановилось. До ближайшего райцентра – три часа пути пешком или полчаса на автобусе, который ходит трижды в день. Передвижной магазин приезжает два раза в неделю, да и цены там по деревенским меркам неподъемные. Жители прокармливали себя самостоятельно. Ева с удовольствием покупала у бабы Марины крупные яйца, у пухлой Ирины желтые сливки, в которых стояла ложка. Что-то брала в магазине, ну и в райцентр каталась за необходимым минимумом. Старалась не шиковать, чтобы хватило накоплений.

Туалет стоял на улице и шатался от любого дуновения ветра, душа в доме отродясь не водилось. Ева привыкла мыться в бане у Ирины за шоколадку. Ирина как-то сразу сроднилась с «городской чудачкой» и назвала их подружками.

То, что творилось в душе «подружки», отпугнуло бы добросердечную Ирину, но Ева ей не открывалась.

– Я от мужа сбежала, – «призналась» она по секрету, после сотого выпытывания Ириной деталей переезда. – Мы с ним характерами не сошлись, но он никак не отпускал от себя. А я не выдержала и слиняла.

– Небось колотил?

– Ну… – Ева задумалась. – Бывало.

– Ты б лучше не деру от него дала, а ему по кочерыжке.

Ирина стукнула кулаком по столу, и тот застонал. Да, если такая вдарит, мужику сладко не придется. В ней же килограмм сто чистого веса, причем ни одного лишнего грамма. Все родные и глубокоуважаемые.

Но Еву она жалела всей своей простецкой жалостью, помогала, чем умела. А Еве она понравилась. Добрая, честная, без злобы. Ирина была хороша, кровь с молоком. Пухлые щечки, округлые бедра, необъятный бюст. Она будто сошла с полотен Тициана. Одинокая красавица, потому что деревня вымирала, а городские мужчины редко заезжали сюда.

С прочими соседями тоже приходилось находить общий язык. В деревне иначе нельзя. Тут или ты со всеми, или тебя нет. И случись что – никто не поможет. Поэтому Ева пыталась казаться общительной. Если в райцентр собралась – спросит, не нужно ли кому-то заехать в магазины. На праздники ходила, пусть и отсиживалась в уголке. От рюмки не отказывалась, с мужиками чокалась, хвалила хозяйские разносолы.

А животные её так и не полюбили. Деревенская живность обходила Евин дом за километр – впрочем, Ирина рассказывала, что та и раньше недолюбливала проклятый участок.

С весны, когда зацвели первые травы, Ева взялась изучать лес. Тот успокаивал как мамина колыбельная. Ева прижималась макушкой к шершавой коре дубов, и сердце переставало сочиться ядом. По наитию она собирала коренья и ягоды. Не варила из них ничего, разумеется, но высушивала на чердаке. Дом дышал травами.

Мир совершенно иной без компьютера и телефона. А в Залесье он особенно чистый, незамутненный ничем фальшивым. У селян стояли телевизоры, но Еве тот был ни к чему. Что она в нем не видывала? Склок да лживых расследований? Её всё устраивало.

Она бы так и обитала, ни о чем не тревожась, если бы не приехал Макс.

11.

Баба Марина с единственной дочерью рассорилась много лет назад. Что они не поделили, неизвестно, но баба Марина слышать о дочке не желала, как и о внуке. Поэтому когда тот заявился в деревню с рюкзаком за плечами – на порог не пустила. Теперь он сидел на своем рюкзаке прямо у бабкиных ворот и, по словам Ирины, «крутил какую-то черную фиговину» в руках.

– Бабка наша хороша. Ты слыхала, какими она его словечками крыла? – гоготала Ирина, попивая чай на неухоженной Евиной кухоньке. Чистоту Ева навела, а уюта не добавила. – А тряпкой как отходила! Ох, Евка, жаль, ты не смотрела!

Ирина, отдернув занавеску, давно пялилась в окно. Дом бабы Марины стоял как раз напротив лачуги Евы.

– А красивый, – протянула с огорчением. – Думаешь, глянет на меня или нет? Чего он эту фиговину вертит? Фотоаппарат, что ль?

– Ты его пригласи на чашечку кофе с ночевкой – точно глянет. Всё равно ему идти некуда, – посоветовала Ева. – Заодно про фиговину спросишь.

Она в окно не выглядывала и энтузиазма Ирины не разделяла. Для той любой представитель мужского пола хорош, будь он хоть косой, хоть однорукий.

– Ты права! – Ирина брякнула чашкой. – Пожелай мне удачи!

Она с грациозностью лани, но топая как слон, вылетела за порог. Ева откинулась на стуле, прикрывая веки. Клонило в сон и болело в темечке. Перед глазами бегали назойливые мушки. К грозе.

Дверь протяжно скрипнула. Ева приоткрыла правый глаз. Судя по озадаченной мордашке Ирины, знакомство с симпатичным внуком не сложилось.

– Сказал, что не хочет меня стеснять, – горько отрапортовала та. – И сидит дальше. Стеснять – удумал тоже! Его от чистого сердца приглашают, а он… Я б пирожков напекла. Кто ж в здравом уме  моих пирожков отказывается, а?

Ева неопределенно пожала плечами. Ирины иногда слишком много. Наверняка поперла танком на паренька: пирожки, гости, ночевка. Неудивительно, что он струхнул и предпочел спать на земле, чем в её доме…

Ирина скоро ушла, огорченная провалом. Вовремя. Небо укрылось дождевым сумраком, и грянул гром. Молнии, сверкая, освещали Залесье, погруженное в чернильную тьму. Ливень забился в стекла.

Ева выбежала на крыльцо за оставленной курткой.

Серебряные всполохи озарили одинокую мужскую фигуру, сидящую у забора соседского дома.

– Иди сюда! – сложив ладони лодочкой, крикнула Ева.

Фигура её заметила, рванула в калитке, волоча за собой рюкзак.

Он представился набегу, влетая на веранду:

– Ты чудо, а я Макс!

И стянул насквозь промокшие кеды. Ева отправила гостя переодеваться, а сама заварила травяного отвара. В травках она мало-мальски разбиралась, мяту от полыни отличать научилась.

Макс, укутанный в шерстяной плед, дрожал. Вся его одежда, включая нижнее белье, висела на электрическом обогревателе. Тряпичный рюкзак, тоже промокший, обсыхал рядом.

– Неужели никто не предложил ночлега? – поразилась Ева, переливай отвар в кружку. Макс обхватил ту и прижал к груди.

Допустим, Ирину он отверг. Но в Залесье люд гостеприимный, тем более приютить внука бабы Марины – это не только сделать доброе дело, но и разведать какие-нибудь слухи.

– Тетка одна приглашала. Но я по дурости отказался, а номер дома-то не узнал. Ну а потом резко погода испортилась, и народ разбежался. К кому ломиться? Я ж полный неудачник. Ехал к вам полями какими-то, так машина увязла на полпути. А в ней все шмотки.

«Ты, главное, Ирину теткой при ней не назови, – усмехнулась Ева. – Она такого оскорбления не перенесет».

Кружка ходила ходуном в трясущихся руках Макса. Зуб на зуб не попадал.  Ева подлила кипятка и, помассировав виски, попросила чувствовать себя как дома. Ухаживать за гостем она была не в состоянии – голова трещала. Гость оказался вполне самостоятельный и даже нагловатый. Залез в холодильник, сварганил бутерброд. Пошарил по шкафчикам в поисках майонеза, которого у Евы не водилось. Когда на тарелке остались одни крошки, Макс сыто зевнул.

– Только бы фотоаппарат не пострадал, – сетовал он, отжимая насквозь мокрый чехол.

Кнопка включения загорелась, по черному экрану поползли буквы. Макс дождался, когда появится изображение, посмотрел в объектив и облегченно выдохнул. Следом осмотрел телефон. Всё исправно работало.

– Надеюсь, завтра бабка перестанет выкаблучиваться. Я ей лекарств привез. – Макс постучал по боковому кармашку рюкзака.

Ева постелила гостю на узеньком диване-книжке в спаленке, а сама улеглась на кухонном полу. Дом не был приспособлен под гостей, посему, где нашлось спальное место, там и спишь. Ей многого не надо.

12.

Она позвала его сама. Невиданное дело! Жертва зовет убийцу. Овца жаждет быть съеденной волком. Но она звала, и он пришел… Неприлично не ответить на приглашение.

Она живет в деревянном доме в неприметной деревушке. На втором этаже разводит воронов и читает людские судьбы по их перьям. К ней обращаются редко – боятся. Единственная дочь, ошибка молодости, уехала в Израиль прочь от мамаши-ведьмы десять лет назад. Она совсем одна, на улице бывает редко, ни с кем не общается. Её смерть заметят не скоро.

Он проходит мимо маленького озерца, по которому кружат утки. Птицы чувствует его, разлетаются, истошно крякая что-то на своем утином. Он улыбается – глупые птицы предупреждают ведьму о госте.

Когда он входит, она курит за кухонным столом. Её улыбка широкая, точно ведьма повстречала доброго друга.

– Так вот ты какой. Почему так долго?

– Тебе не терпится умереть? – отвечает он с непониманием.

Что может быть лучше жизни?

– Небеса сообщили, что моя песня обрывается сегодня – а я не спорю с всевышними.

Она начинает петь что-то нелепое, какую-то детскую считалочку. И когда он ударяет её по затылку, и когда всаживает нож под ребро – она поет. Замолкает только, когда он оканчивает чертить улыбку от уха до уха. Нити, яркие-яркие, тянутся к нему. Он их нежно обхватывает пальцами, перебирает точно струны.

Её агония будет длиться долго. Он примет ведьмовские силы до капли.

Раз-два-три-четыре-пять. Негде зайчику скакать…

На втором этаже в стены бьются птицы. Каркают так, словно гибнут вместе с хозяйкой. А они и гибнут. Ломятся в стекла, царапают половицы. Но неминуемо затихают. Он приоткрывает дверь, ведущую в их обитель. Пол усыпан скрюченными тельцами, бьющимися в последнем припадке. Единственный живой ворон надрывно кашляет как умирающий старик.

Он наступает на него ботинком, прерывая мучения. Хруст костей, и всё. Долгожданная тишина.

Всюду ходит волк-волк. Он зубами щелк-щелк…

Идиотская считалочка разносится со всех сторон. Он не выдерживает, набирает перьев с пола и запихивает их в глотку ведьме.

Но пение не утихает, сводит с ума.

К тому же в его голове кто-то роется. Он чувствует стороннее присутствие. Этот кто-то дышит вместе с ним и смотрит его глазами. У него нет облика, но пахнет он цитрусом. Какая-то ведьма.

…Она умирает недолго, дня три. Он много курит, мало ест и не выходит за ворота. И всё же его присутствие успевают заметить. Назойливые старухи ломятся к ведьме. Он представляется перед соседями внуком и отводит им взгляд. Они никогда не запомнит ни его лица, ни голоса. Забудут, едва он уйдет.

Нити меркнут, истончаются. Не истинная ведьма, так, полукровка. Дальше тянуть из неё энергию – себе же вредить. Он обрывает её мучения одним ударом в грудь. Тело вздрагивает и опадает.

А в ушах – дурацкая считалочка.

13.

Ей давно ничего не снилось. Пустота, наполненная монотонной тишиной, – максимум, что происходило во сне. А теперь… Ева, как в прежние времена, отпивалась водой. Небо светлело, стряхнув с себя звездное покрывало. От непогоды не осталось и напоминания.

«А мы спрячемся в кусты, – било по затылку насмешливое. – Прячься, заинька, и ты».

Ведьмаку известно, что она следит за ним. Правда, ни он, ни она не знают, как Ева это делает. Но ведьмак может разгадать быстрее. И вычислить её. И поймать.

Ева помотала головой. Поставила кружку у мойки, но та соскользнула и с грохотом упала в раковину. На звук выбрался взъерошенный Макс в одних черных трусах-боксерах.

– Не спится?

- Извини, если разбудила. Постараюсь быть тише.

Но Макс не ушел, а щелкнул выключателем. Яркий свет ударил в глаза, заставив зажмуриться.

– На тебе лица нет, – с видом заядлого детектива сказал Макс. – Кошмары мучают?

– Типа того.

– Остаться? – участливо предложил он.

Ева хотела отказаться, но вдруг кивнула. Рядом с ним она почувствовала себя спокойнее. Как в отчем доме. Тепло и уют, укутывающие в теплый плед. Макс располагал к себе.

– Не подумай плохого, просто мне одиноко, – поморщилась она.

– Я знаю прекрасное лекарство от одиночества, – заулыбался этот странный человек, появившийся из неоткуда.

– Какое?

Вместо ответа он поднял указательный палец и убежал в комнату. Вернулся с бутылкой клюквенной настойки.

– О, ядреная штука. Бабке вез в подарок. Посуда есть? – и, не дожидаясь, достал с сушилки два стакана.

Макс разлил розоватую жидкость до середины. Жестом заправского бармена подтолкнул один стакан к Еве. Из второго отхлебнул сам.

– А теперь вещай, что тебе снится. Да поподробнее, я страсть как люблю страшилки!

Глоток опалил горло, пламенем выжег путь до желудка. В голове просветлело. Почему-то Ева заговорила. Разумеется, только про сон: о воронах, перьях, считалке и перерезанном горле. Макс завороженно выслушал, почесал в затылке.

– Хорош сюжетец. – Он смешно сощурил левый глаз. – Кстати, у тебя знакомое лицо. Ты не актриса часом?

Какая из неё актриса. Так, неудачница, беглянка, а по совместительству ведьма.

Они просидели всю ночь и целое утро. Давно проснулись селяне. Замычали коровы. Просигналил грузовик, оповещая о приезде передвижного магазина. Распогодилось, и жирное солнце взгромоздилось на синем небосклоне. Настойка кончилась, а Ева с Максом всё болтали и не могли наговориться. Ни разу не возникло неловкой паузы.

Он был по-особенному привлекательный. Светловолосый и сероглазый. Светлый и очень теплый, солнечный. Взгляд хитрющий, подбородок острый. Макс носил (как выяснилось, когда он всё же оделся) футболки с цветными рисунками, поверх которых надевал клетчатые рубашки. Мальчишка. Подросток в теле двадцатипятилетнего парня.

Они улеглись на диване-книжке, потому что Макс запретил спать на полу. Он обхватил ладонь Евы и потянул за собой. Голова была ватная, но Еве нравилось тепло рук и жар, исходящий от тела. И то, как Макс покрывал её кожу поцелуями. И его тяжелое дыхание. И даже скрип дивана. Когда всё кончилось, она, сама того не понимая, обняла Макса да так и задремала, уткнувшись в его спину. Он сквозь сон довольно хмыкнул.

Наивный мальчик и не догадывался, какая темная девочка ему досталась.

14.

Баба Марина внука пустила. Нехотя, костеря и его, и его родительницу, и каких-то непонятных людей, ругаясь на весь двор, но впустила. Ева подсматривала за сценой примирения через занавеску как школьница. Макс вкатил чемодан в дом бабки, та, взявшись за поясницу, поднялась по ступенькам и хлопнула дверью.

Тут-то Ева и испугалась. По-настоящему, дико, до изжоги в желудке и кома в горле. Она осталась одна.

Почему эти сны вернулись? Вещие ли они? Как проверить?

Нет, дома можно сойти с ума от паники. Ева быстренько оделась и выбежала во двор.

Ирина копалась в морковных грядках, кряхтя и охая. Волосы её были перетянуты косынкой, а ноги обуты в галоши. Лицо перепачкано землей. Истинная деревенская жительница, как с картинки.

– Не помешаю?

– Заходи, лежебока, – вместо приветствия сказала Ирина, не оборачиваясь. – Пока некоторые королевны посапывают до обеда, я вся упарилась. С утра на огород побежала с картошкой возиться, до обеда копошилась там как крот какой-нибудь. К тебе думала зайти на минутку, в райцентр позвать, а ты дрыхла вовсю.

Ева смутилась. Про ночь вдвоем с Максом ей не хотелось признаваться. Как-то оно всё неправильно вышло и спонтанно. Нет, Ирина тоже собиралась пригласить его на чай. Но то чай, а тут… Тьфу, поддалась как малолетка, честное слово.

– Не поделишься интернетом? – попросила Ева, потирая предательски покрасневшие щеки.

– Да запросто, – лениво отозвалась Ирина.

Она исчезла в доме и вернулась спустя пару минут с допотопным ноутбуком. Пухлый, тяжелый, весь исцарапанный, но живой. Ирина как-то хвалилась, что купила его лет десять назад и с тех пор бед не знала. «Не то, что нынешняя молодежь. Вон Ленка прикупила своему сыну этот, как его, планшет, а эта доска разделочная через год развалилась».

Откуда же была убитая женщина? Ведьмак проговаривал про себя название деревни. По звучанию походило на «веретено». Веретенное? Веретёнки? Интернет ловился плохенький, модемный, но карта, помедлив, открылась. Ева вбила в поиск первые буквы. Всего в России нашлось штук тридцать схожих названий. Да так можно всю жизнь кататься по селам в поисках нужного!

– Ты чего? – всполошилась Ирина. – Эй, очнись. Побледнела вся.

– Всё в порядке, – вымученно улыбнулась Ева.

Что же там было особенного? Ева сдавила виски пальцами. Над головами крякнула одинокая чайка. Точно!

Если на секунду поверить в то, что сон был вещим, то рядом с домом находилось озерце с утками. Ну же, где тут озера? Есть!

Ева хлопнула ладонью по колену. Вот и деревня Веретенное, вот и озеро. Дорога займет всего часов восемь, если успеть сначала на электричку, а потом на поезд.

– Не получится сегодня в райцентр, – притворно вздохнула Ева. – У меня важные дела.

– Деловая выискалась, – Ирина обтерла ладони о фартук. – Иди уж, мадама.

Ева в рекордные сроки собрала сумку и, вытащив из загашника несколько тысяч, вылетела на улицу. Дневной автобус отправляется через пять минут. До центра деревни – ровно пять, если пробежаться. Уже запирая дверь, она услышала за спиной:

– Уходишь? А я думал, покажешь мне окрестности. Сделаем парочку фотографий. Не?

От неожиданности Ева подскочила. Опершись на низенький забор, стоял Макс. Он похлопал по увесистому фотоаппарату, висящему за шнурок на шее.

Ева бы с удовольствием показала ему что угодно, но позже!

– Срочно уезжаю. Потом, ладно?

– Хорошо, – не стал спорить тот. – Тебя подбросить? Мне мужики машину вытянули.

Ева закивала головой. Если он довезет её до платформы, она успеет на электричку. В старенькой «Хонде» Макса пахло терпким одеколоном и почему-то кока колой. Он включил радио, и из колонок заиграла какая-то веселая зарубежная мелодия. Макс подпевал ей, насвистывая в такт, а Ева постоянно поглядывала на время. Только бы не опоздать.

«Хонда» остановилась у платформы, Ева метнулась по ступенькам, забыв поблагодарить Макса. Тут же показалась электричка. Лишь когда запрыгнула внутрь, Ева позволила себе выдохнуть от облегчения. Успела!

А куда, собственно, спешила? Что если сон – это только сон? И нормально всё с той теткой. Да и не живет она ни в каком Веретенном у озера. И вообще не живет. Зачем Ева едет незнамо куда? Неужели ей нечем заняться?

Ева тряхнула головой, отгоняя сомнения. Надо проверить. Если бы все сны были обманом, не произошло бы ничего из того, что произошло.

Дом стоял на самой окраине убитого годами селеньица из нескольких чахлых домишек, в которых жили не менее чахлые бабульки. Во всем ощущалось запустенье: в покошенных сарайчиках и сломанных заборах. Нечищеные дорожки и не крашенные стены. Ева увидела двухэтажный грязно-зеленый дом из своего кошмара. На душе стало тревожно и горько. Значит, не просто сон…

– Ты куда? – донеслось из-за спины бойкое.

– К… – Черт, как же звали ту ведьму? – Анне Марковне.

– А ты ей кто будешь? – недобро спросила тощенькая старушка, шмыгнув меж Евой и калиткой. Она уперла руки в бока, приобретая грозный вид.

– Внучка я её, – не моргнув глазом, ответила Ева.

Мало ли, сколько у этой Анны Марковны внуков. Увы, старушка не поверила, оглядела придирчиво.

– Была у Анки дочь беспутная. Скольких же она нарожала… – словно сомневалась старушка. – Нет, ну пущу тебя. Анка не любит, когда к ней шастают. Ходил тут один, всё ластился к ней. Тоже внучком звался. Теперь ты приперлась. Что, на хату бабкину позарились? Ну-ка кыш отсюда! Захочет пригласить тебя – встретит самолично. Я прослежу, чтоб не травили старухе душу. Внучата.

Ева спорить не стала. Она только сейчас поняла, что если ведьма мертва, идти в дом у всех на виду опасно. Старушка эта непременно припомнит Еву – вон она её изучает как, во всех деталях. И полиции, когда та придет, все эти детали будут озвучены.

Кстати, а если предположить, что Ева видела давнее прошлое: недельной или месячной давности? Нет, не складывается! Почему тогда эта старушка считает Анну Марковну живой?

Селянка провожала Еву взглядом, от которого щипало лопатки.

Ночь укутала Веретенное покрывалом тьмы. Первые звезды проступили серебристыми точками. Стрекотали цикады. Запах черемухи дурманил сознание. Ева пробиралась от забора к забору, пряталась у деревьев и старалась не наступать на ветки или палую листву. Деревня спала. В окнах не горели огни, не перешептывались загулявшие жители.

Калитка поддалась, стоило её коснуться. Не заперта. Ева аккуратно тронула дверь, и та открылась с легким приветственным скрипом. Темно так, что вытяни ладонь – не разглядишь. Включив на телефоне фонарик, Ева осветила предбанник. Прошлась по узенькой веранде и оказалась на кухне.

Здесь правила смерть. Не нужно видеть, чтобы чувствовать её повсюду. И запах: сладкий, приторный, тошнотворный. Луч фонарика метнулся вниз, к обезображенному телу. Он высветил разрезанное горло и глаза, полные насмешки. Ева отшатнулась. От увиденного содержимое желудка попросилось наружу.

«А мы спрячемся в кусты. Прячься, заинька, и ты». Словно предостережение. Еве надо убегать, пока серый волк её не поймал. Прячься, глупая! Но куда?

Где искать улики, да и есть ли они тут вообще?

Ева бегло огляделась, метнулась на второй этаж к мертвым воронам. Высветила пол под тушками, но никаких следов или посторонних вещей (по крайней мере, заметных невооруженным глазом) не нашла. Вернулась на кухню. А чего она, собственно, ожидала? Плаката на всю стену с адресом маньяка?

Луч света коснулся полупустой чашки на столе, пачки ментоловых сигарет. В блюдце, служащем пепельницей, лежали окурки. Ева подошла ближе, переступив через мертвое тело. Покопалась в тех. Есть! Окурки отличались. На ментоловых – губная помада. Другие чисты. Вокруг фильтра тонкая серебряная полоска и название марки. Итак, убийца курил «Парламент».

Можно отдать навести на окурки полицейских, но Ева почему-то была уверена: ничего те не сделают. Это только в фильмах у стражей порядка есть всякие заумные приборы, считывающие ДНК и прочее. А в реальности… Нет, пусть они, конечно, лежат, Ева их не заберет. Но свяжет ли полиция их с убийцей, а если да, то вычислит ли по ним ведьмака, способного наводить забытье на обычных людей? Маловероятно.

– Я постараюсь отомстить, – шепнула Ева на прощание мертвому телу и прикрыла за собой дверь.

Родной дом встретил её густой тишиной в полдень следующего дня. Чего-то здесь не хватало, только чего? Ева легла на постель, совершенно измотанная, и вжалась носом в подушку. Терпкий мужской аромат выбил дыхание. Невероятно вкусный, засасывающий запах.

Да почему же она думает о нем?! Не об аромате, а о его владельце… Непривычное Еве чувство, от которого немели пальцы, а сердце трепетало, расползалось по душе. Она никогда ни в кого не влюблялась. Ну, в школе, конечно, мечтала о старшеклассниках, но не более того. С Олегом связалась из корысти – отрывалась за нищенские годы. Сергея Ева полюбила, но иной любовью: вдумчивой и серьезной. А так, чтобы мечтательно обнимать подушку, – такое впервые.

Как назло, в дверь постучали, едва она, довольно лыбясь, прикрыла веки.

«Ну его», – Ева перевернулась на другой бок.

Назойливый стук не прекращался. Ева встала, кряхтя и позевывая. На пороге мялась Ирина, занявшая весь проход своей монументальной фигурой.

– Эй, красотка, – пробасила она, – там одежонка прикатила. Пошли мерить! Купим шмотья раз в десятилетку, себя побалуем.

Ева хотела отказаться, но решила, что согласиться легче, чем объяснять, почему это ей не нужна новая одежда. Ирина просто так не уйдет. Она считает Еву замкнутой и всеми путями старается вывести её в местный социум. Чей-то день рождения – айда туда. В райцентр приехал артист – живо к нему. И плевать, что у артиста ни голоса, ни харизмы, а на дне рождении к приходу Евы все уже вдрызг пьяны.

Разумеется, в фургоне «Газели» не завалялось ни одной стоящей вещицы. Безразмерного шмотья аляповатой расцветки, которое щербатая продавщица усердно втюхивала деревенским, навалом, а чем-то приличным даже не пахло.

– Берите-берите, меня вспоминать добрым словом будете, – заверяла она Ирину, пытающуюся влезть в ярко-желтую юбку.

 Ирина повздыхала, покрутилась у зеркала, опять повздыхала. Выглядела она, мягко говоря, не очень: резинка-пояс сдавила бока, длина на ладонь ниже колена зрительно укорачивала ноги.

– Съездим в центр и купим одежду там, – успокоила её Ева.

– Тебе легко говорить, – всхлипнула Ирина. – На тебе вон как юбочки сидят замечательно, а мне с моей коровьей талией только в брезент заворачиваться. Да и куда мне их носить. Не на грядки же.

– Нормальная у тебя талия! Ну-ка хватит страдать. Я, может, за такую фигуру, как у тебя, всё бы отдала.

– Правда? – Ирина стерла выступающие слезинки рукавом.

Ева кивнула.

Они брели обратно медленно, никуда не торопясь. Ирина сетовала на жару, которая выжгла ей клубнику. Ева обмахивалась свернутой газетой. Солнце невыносимо пекло макушку, и накатывала зевота.

– Привет! – Из-за поворота вынырнул Макс и пошел по правую руку от Евы. – Как твои дела?

Ирина открыла рот, не понимая, её спрашивают или нет. Затем посмотрела на Еву, которая заметно стушевалась.

– Уже приехала? – допытывался Макс. – А мне не сказала.

– Так вы знакомы? – вмешалась Ирина, поджав губы.

– Угу, – смутилась как старшеклассница Ева.

Да что с ней такое?! Почему она стесняется? Парень как парень, ничего необычного. Сергей и то импозантнее был, с изюминкой и такой ухмылкой, от которой штабелями валились поклонницы. А Макс, он… простой.

– Оставлю вас, – Ирина свернула на первом же перекрестке. – Мне в огород надо. Ну, это, пока, что ль.

Возникла неловкая пауза. Ева проводила взглядом ссутулившуюся Ирину, у которой отняли крохотный шанс на любовь.

– Так как дела? – Макс по-свойски подмигнул.

– Всё отлично, – Ева выдавила улыбку.

Перед глазами стояла скрюченная воронья тушка и «Парламент» в пепельнице-блюдце.

– Можно к тебе вечером забежать? – Макс глянул на электронные наручные часы в ярко-синем корпусе. – Часиков в десять? У нас так хорошо получилось пообщаться, я бы хотел повторить. Ты плохого не подумай! – замахал он руками. – В плане общения хорошо получилось всё. Тьфу, и не только общения, но повторить хотел бы общение. А-а-а, что я несу!

Он смешно тряхнул головой. Ева хмыкнула.

– Если отвезешь меня до магазина, вечером я вся твоя.

Нестерпимо хотелось курить. И выпить чего-нибудь настолько крепкого, что отключило бы память. А лучшего собутыльника, чем Макс, представить сложно – с ним комфортно спиваться.

16.

В голове было пусто, перед глазами плыло. По телу растекалось тепло. Сколько же она выпила? Вроде пила меньше Макса, а он расслаблен в то время, как у нее подкашиваются ноги.

– Так, значит, ты самовольно заняла дом какой-то местной ведьмы и тунеядствуешь тут? – хмыкнул Макс и добавил: – Мне бабка всё про всех рассказала. Ты, говорит, ничем не занимаешься, а денег куры не клюют. Признавайся, чем промышляешь? Уж не черной ли магией?

«Ты недалек от истины», – подумала Ева и натужно засмеялась.

– Чернее самой ночи. У-у-у.

Она изобразила страшную (как ей показалось) гримасу. Макс отшатнулся в шуточном испуге.

– О, великая колдунья, когда ты покажешь мне окрестности?

– Да покажу я, отстань только! Сдались они тебе?

На сковородке скворчала поздняя яичница. Её бы снять с огня, да ноги совсем ватные. Ева тоскливо глянула в сторону плиты, и Макс, поняв намек, поднялся со стула и разложил яичницу по тарелкам. Он чувствовал себя хозяином, спокойно копался в ящичках, а Ева не запрещала. Пусть копается, так как-то домашнее.

Спина у него широкая, под рубашкой перекатываются мышцы. Худой, но симпатичный.

– На чем мы остановились? – он отрезал вилкой кусок и запихнул в рот. – Ах, да. Мне по работе надо. Фоток наделать и всё такое прочее.

– Ты, кстати, кем работаешь? – Ева поковырялась в тарелке, но аппетита не было. Как в него влезает столько еды? Буквально полчаса назад они доели бутерброды, а он опять голодный.

Макс, задумавшись, почесал затылок.

– Как бы тебе сказать, – начал он. – Если по-простому, то фотографом в одном журнальчике. Ну-у, – прикусил губу, – о природе, о жизни, о быте. Скукота смертная, но для начала карьеры – самое оно. Мне шеф дал задание зафоткать местные просторы. Как там поэт писал? А! Эти бедные селения, эта скудная природа… – процитировал и склонился в полупоклоне.

Они вновь проболтали до рассвета и, уже ложась в постель, договорились встать пораньше, чтобы запечатлеть местные красоты при свете восходящего солнца. Разумеется, пораньше не получилось…

Как Ева и предполагала, фотографировать в их деревне было нечего. Вон пасется стадо коров. Вон старик Митрофан выгуливает коз. Всеобщая любимица одноухая Жучка обгрызает кость. Зеленеющей полосой тянутся засеянные поля, заканчиваясь где-то за горизонтом. У пугала, зовущегося Степаном, вороны выклевывают глаза-пуговицы. Между тем, Макс щелкал то одно, то второе. И яблони в молодых зеленых яблочках, и кусты малины, и неспелую сливу.

– Улыбнись! – то и дело говорил он Еве, и та строила какую-нибудь мину.

Какой он все-таки юный. И чем-то напоминал Машку, тоже озорную, непоседливую и не умеющую скучать. Наверняка она также носилась бы по окрестностям, норовила забраться повыше для лучшего кадра, подбивала бы на какую-нибудь глупость. И одевалась она похоже: в узкие джинсы, в кеды.

Машки очень не хватало. Почему она, а не кто-то другой? Ведь почти выкарабкалась, спаслась…

Ева смахнула непрошенную слезу, пока Макс не заподозрил неладное.

– А теперь двинем на кладбище. – Он ударил в ладоши.

– Зачем?

Макса с умным видом посасывал травинку, сорванную у дороги.

– Как зачем? – возмутился он, закрывая объектив крышкой. – Нет деревенского колорита без кладбища. Веди.

С этими словами вручил Еве свой смартфон.

– Откуда я…

Макс захохотал.

– Там приложение открыто, на нем точка отмечена. Она так и подписана: «Кладбище». Веди!

Еве стало так стыдно, будто она была вековой старухой и знать не знала о навигации. А ведь она не была! И пользоваться навигатором умела! Ну не совсем древняя она…

Макс снимал всё без разбору, а Ева указывала: налево-направо-прямо.

– О, а ляг в траву, – тыкал он пальцем на густые заросли высотой по колено. – Раскрепостись. Ага! А теперь зазывно улыбнись. Ну кто ж так улыбается?! Ну же, Ева!

– Улыбайся сам! – ворчала та.

Тогда Макс плюхался в сантиметре от неё, рискуя придавить Еву собой, и начинал изображать то страсть, то задумчивость, то испуг.

Мальчишка.

Наконец, они дошли до пригорка, на котором расположилось кладбище. Самые древние могилы датировались началом двадцатого века, а последняя – прошлым годом. Меж могилами цвели колокольчики. Одинокая ива склонила ветви у проржавевшего креста. Многие оградки свежевыкрашенные, другие совсем заржавели. На некоторых столиках и скамеечках было чистенько, в пластмассовых мисочках лежали конфеты в разноцветных обертках – сюда ходили, здесь сидели. О мертвых помнили. Но у самого забора примостилась могила, забытая всеми. Около неё рос куст шиповника с громадными алыми плодами. Плита треснула. Ограда развалилась.

Подчиняясь непонятному порыву, Ева подошла к могиле. Та заросла сорняками. Ева отвела высокие колючие травинки и прочитала полустертое: «Иванова Марья Павловна» и годы жизни.

– Что тут? – заинтересовался Макс и тут же оказался около Евы. – Да, классный кадр. Этакое полнейшее запустенье. Щелкну-ка в сепии.

Он сделал несколько снимков, а после попросил:

– А можешь примять траву? Там вроде фотография есть.

Ева вырвала клок сухих сорняков, отбросила в сторону. Глянула на старое черно-белое фото. И обомлела. С камня на неё смотрела она сама. Те же глаза миндалевидной формы. Те же острые скулы и тонкие губы. Даже ямочки те же самые.

Ноги подкосились. Макс успел подхватить Еву у самой земли. Он тоже заметил фото и долго переводил взгляд с настоящей Евы на черно-белую.

– Вот это да, – протянул в замешательстве. – Так у тебя здесь родственница жила?

Ева помотала головой. Онемевший язык прирос к нёбу. Вместо слов вырвался всхлип. Бывают похожие люди, но не точные же копии!

А вдруг эта невероятное стечение обстоятельств? Ева о бабушках с дедушками не знала ровным счетом ничего. Папины обитали где-то за Уралом, но он с ними контакта не поддерживал. А мама о своих рассказывала мало и без особого желания. С матерью отношения не сложились, отец из семьи ушел. Неужели спустя много лет внучка приехала именно туда, где когда-то жила её бабка?

Ева долго рассматривала треснутый памятник. Надо его заменить и оградку заново поставить. Выкорчевать сорняки, посадить цветы. Она обязательно займется этим позже.

Макс что-то спрашивал, но Ева его не слышала. В итоге он довел её до дома, что-то сказал и ушел. Она, не моргая, смотрела в пустоту. Не бывает такого. Попросту не бывает!

Но ведь что-то привело её в эту деревню, заставило остановиться именно на ней, а не на миллионе других? Она же сразу поняла, что едет именно в Залесье. И лачуга эта чудесным образом нарисовалась, и никто не пожаловался на то, что её заняла какая-то девчонка. И на душе тут было спокойно и легко… как дома.

Потом вернулся Макс, силой влил в Еву настойку пустырника, добытую у бабы Марины, и заговорил:

– Узнал я всё про ту Иванову от бабки. Не поверишь… – он выдержал паузу. – Ты сейчас в доме Ивановой и живешь. Её, правда, мало кто помнит. Бабка моя на старости да в маразме запамятовала, как та выглядела. Твердит, дескать, эта Иванова умела глаза отводить. Поэтому её внешность типа и не запомнилась. То ли белокурая, то ли чернобровая. Но ты представляешь?! Ты живешь в её доме! Удивительно…

А Ева уже ничему не удивлялась. Да, так сложились карты. Так решила судьба.

Макс нарезал круги по кухоньке. Взад-вперед. Туда-сюда. Как маятник. А Ева, сцепив руки в замок, наблюдала за ним. Интересно, а у её бабушки был любимый мужчина, который так же ходил по дому, когда нервничал? Или нет? Она же ведьма…

– Её все боялись до одури, – рассказывал Макс, плюхнувшись на соседний стул и вертя в руках зажигалку. – Она и порчу навести могла, по словам бабки, и рок на род наслать, но и добро делала частенько. Кому-то разродиться помогала, другим травы чудодейственные советовала. Короче неоднозначная тетка получалась. А по поводу смерти. Кхм, бабка говорит, любовник её прирезал.

– Какой любовник?

Макс развел руками.

– Ходил какой-то, обхаживал, Иванова эта растаяла, а он её убил и исчез. Никто его с тех пор не видел.

– А муж? – хрипло спросила Ева, закуривая.

– Чего муж? – не понял Макс.

– Муж у неё был?

Он пожал плечами.

– Наверное, был, если родила твою маму. Мы же остановились на том, что она скорее всего по материнской линии?

– Да, – кивнула Ева. – Жаль, мне не спросить у родителей…

– Почему? Не общаетесь?

Ева сделала долгую затяжку. В груди защипало, горло забилось едким дымом. Она закашлялась. Макс передал стакан с водой, но изучать не прекратил. Он рассматривал её как диковинную зверушку, повадки которой просто необходимо описать в журнале следопытов.

– Мои родители умерли, – призналась Ева. – И сестра умерла. У меня вообще никого не осталось.

– Соболезную, – он почесал в затылке, явно не представляя, что ещё сказать. – Итак, что у нас в анамнезе? Бабка эта на тебя похожа, бабка эта ведьмой была, а тебе ересь всякая снится. Так? Больше ничего необычного за собою не замечала?

«Я хотела прикончить мужа своей сестры и запугала тетушку так, что та выслала мне полмиллиона рублей», – интересно, как бы милый солнечный Макс отреагировал на подобную фразу? Ева глянула на свои руки.

– Не считая снов, всё абсолютно обычное.

– Тогда рассказывай сюжеты своих снов.

Макс откинулся на спинке стула, ослабил ремень, достал из кармана телефон и положил его экраном в стол. Он был готов к долгим посиделкам. А Ева почему-то заговорила, хотя клялась себе молчать о таком. Она даже Сергею ни разу не обмолвилась – а уж он спрашивал постоянно, что терзает её ночами.

То ли Сергей плохо убеждал, то ли Макс был особенным.

17.

Ева рисовала закорючки на тетрадном листочке. Бездумно, без какого-либо смысла. Это помогало отвлечься. Она была никудышным детективом хотя бы потому, что никак не могла понять, кто стоит за убийством «невесты» и той ведьмы. А ведь она видела всё! Слышала каждую его мысль! И не запомнила ни примет, ни отличий.

Макс пообещал связаться с каким-то знакомым, который поможет добыть архивные сведения об Ивановой Марье Павловне. Он ушел ранним утром и до сих пор не вернулся. Солнце взгромоздилось на небосводе, Ева курила одну сигарету за другой и выписывала изогнутые линии.

Нет, так сидеть невозможно!

Ирина вовсю кашеварила. Еве всегда было любопытно: для кого она наваривает по кастрюле с первым, вторым и компотом? Живет одна, ест мало. Несчастная женщина. И домик её ухоженный, и на праздниках стол ломится от блюд; и вышивает крестиком, и вяжет ажурные салфетки. А любви нет. Не найдет она в Залесье ни заботы, ни ласки. Но уезжать из родной деревни Ирина страшилась. Лучше одной, но в родных краях, чем незнамо где и как. Она и за Еву-то схватилась скорее потому, что увидела в ней такую же молодую и одинокую, как она сама. Вдвоем не так грустно. А нынче у Евы появился «ухажер» – как сыронизировала Ирина. И она вновь оказалась никому не нужной.

– Поедем в райцентр? – предложила Ева, заходя на веранду без стука.

Ирина помахала ей поварешкой из кухоньки, отбросила со лба кудрявую прядь.

– А почему б и не поехать. Погодь, соберусь.

Кастрюлю с ароматным супом она сняла с плиты и, поставив остужаться на подоконник, убежала одеваться. Как раз через полчаса отправлялся последний автобус.

– Ну зачем ты готовишь на роту солдат? – трясясь в душном салоне, вопросила Ева. – Пропадает же.

– Не пропадает. Мамка меня учила всего делать с запасом, я наварю пять литров борща, а потом неделю не беспокоюсь об ужине.

– И не надоедает ежедневный борщ?

– Что ты! – Впрочем, в голосе появилось сомнение, а щеки покраснели. – Есть ещё кое-что. Мамка говорила, на еду мужики слетаются. Глупости, наверное?

Ева засмеялась и убедила, что не глупости. А с новым имиджем на Ирину слетится вообще вся округа.

Они зашли в магазинчик женской одежды за час до закрытия, и Ирина с наслаждением перебирала шмотки. Ева пялилась в окно и изредка или давала добро на примерку, или качала головой.

В магазин впорхнули две женщины: одна худая как жердь в кислотно-зеленом платье и на шпильках, вторая маленькая и пухлая, похожая на шарик, одетая в безразмерное платье-балахон. Худая окинула Ирину каким-то презрительным взглядом, точно челядь. Посмотрела на Еву. Глаза её расширились, рот приоткрылся. Она ткнула пухлую в бок и показала куда-то в сторону Евы пальцем.

Ева оглянулась. За её спиной уж точно никого не было. Девицы пялились на неё. Вдруг худая подошла, цокая шпильками, и сказала:

– Я истории про вас читаю. Закачаешься! И фотки такие. Просто вау, слов нет!

– Вы меня с кем-то перепутали, – покачала головой Ева. – Про меня историй не пишут.

– Да? – поразилась девица и осмотрела Еву то так, то эдак. – Ну да, может быть. Та красивше.

«Ну спасибо!» – фыркнула про себя Ева.

На этом престранный диалог закончился, девицы упорхнули к полкам с обувкой. Ева приподняла бровь, но закончить какую-то важную мысль ей помешала Ирина. Та набрала в примерочную кучу тряпья и просила помочь донести его.

В итоге Ирина остановилась на рубашке-разлетайке и джинсах-клеш и была чрезвычайно довольна покупками. Где их носить, она так и не придумала, но если есть вещь – сыщется и место.

…К родной калитке Ева подошла, когда свечерело, и в воздухе закружились мотыльки. Калитка скосилась – надо бы её подлатать. И забор покрасить, а то совсем краска облупилась. А на следующий год можно заняться огородом. Хотя бы кустики высадить да деревцами землю утыкать, чтоб не выглядела столь жалко.

Шарканье заставило её оглянуться. К дому настолько торопливо, насколько позволяли ноги, скрюченные артрозом, шла баба Марина.

– Иди-ка сюда, девочка, – попросила она.

Ева подошла.

– Добрый вечер.

– И добрее видывали. Слушай меня да помалкивай. – Она схватила Еву за предплечье. Нестриженые ногти впились в кожу. – Держись подальше от Максима. Я не от зла какого желаю, а из добрых побуждений. Опасен он так, что тебе и не представить. В ночь дьявольскую родился, и нечистый на нем клеймо поставил. Коль не хочешь помереть, как твоя предшественница, – баба Марина ткнула пальцем в сторону Евиного дома, – так по-умному поступай. А лучше уезжай отседова первой же электричкой. Поняла?

– Спасибо за предупреждение, приму к сведению, – спокойно, но жестко ответила Ева, скидывая руку.

– Ну и дура тогда! – сплюнула она под ноги. – Коль помирать удумала – тогда дружи на здоровье.

И ушла. Не зря Макс называл свою бабушку малость свихнувшейся. Та смотрела на него косо, иногда вещи странные говорила или накидывалась без повода. И в еду какую-то травку подмешивала, но сама ела – и Макс не артачился. У неё никого не осталось, кроме дочери и внука. Макс помогал, чем мог. Пол переложил на чердаке, собирался сколотить сарай. А баба Марина в отместку решила рассорить его с Евой.

Глупость какая-то, держаться подальше от Макса. Он же излучает свет и радость. Ну точно, чокнулась женщина на старости лет. Либо ей Ева к сердцу не пришлась. Всякое бывает.