Три месяца назад.

Ему попалась понятливая ученица. Сольд схватывала на лету, никогда не переспрашивала и редко спорила. Она с удовольствием погружалась в государственные дела, будь то проверка яблоневых садов или нудное судебное заседание, или часы просиживания за бумагами, или общение с хранителями, которые за разумное существо‑то её не считали. Но она не грубила, в любой ситуации сохраняла вежливость и благоразумие, словно была рождена для того, чтобы стать супругой высокого лорда.

Траушу не нравилась её решительность, как и то, какие чувства она в нем вызывала. Нет, не любовь, но неподдельное уважение. Но сильнее всего он не терпел имени. В Пограничье чтили букву «р» и детей называли резко, внушительно, но Сольд… Не имя — нота. Мелодичная, плавная, легкая как пушинка. Зачем такой нежной Сольд править Пограничьем, где всё погрязло в сумраке и дождях?

Чтобы доказать самому себе (и, разумеется, ей), что будущая невеста не способна стать равной лорду, Трауш привел её к алтарю.

Он узнал о новой жертве от Мари. Та заявилась к нему в кабинет и без приветствия сообщила:

— Наша стража удушена, а свеженькое тело лежит на прежнем месте. Едем?

— Едем. — Трауш поднялся и уже на выходе решился: — Подожди, сообщу Сольд. Мари цокнула и даже притопнула от недовольства.

— В последний месяц ты всегда с этой своей Сольд. Она, что, твой верный песик? Или ты используешь её как восторженного зрителя?

— Мари, — Трауш выдохнул, — прекращай ревновать меня к моей же невесте. Да, я обучаю её правлению, и ты знаешь, что я не могу поступить иначе. Вскоре она станет леди Теней, и моя прямая обязанность — сделать её достойной правительницей. Посему, пожалуйста, прекрати язвить и прими мой выбор.

— Как тебе будет угодно, лорд, но тени тревожатся, хранители недовольны. А я… я просто не поеду с тобой. Пусть тебе помогает Сольд.

Трауш проводил удаляющуюся Мари в молчании, граничащем с бешенством. Кем она себя возомнила, фавориткой или любимой женщиной? Он, в конце‑то концов, её правитель, а она — его правая рука. И не ей решать, как ему относиться к Сольд.

Мари забылась от вседозволенности. Что ж, останавливать он её не намерен — пусть уходит.

Через два часа они осматривали кровавый алтарь. Трауш ожидал от Сольд ужаса или хотя бы отвращения, но та деловито разглядывала тело ави (сначала тень, после рынди, и вот ави) с разрезанным горло и выжженным на лбу клеймом. Прошла к убитым стражникам и спросила, втянув носом воздух:

— Магия?

— Да. Сильнейший выброс. Как и в прошлый раз, всё случилось так быстро, что никто не успел среагировать. И проблема в том, что магия эта принадлежит человеку, но прошел он по сумеречному туннелю. Понимаешь, никто не способен открыть такой туннель.

— А если его провел жрец? — Сольд, подобрав юбки, вернулась к телу на алтаре.

— Исключено. — Трауш поднял левую руку мертвеца, убедился, что под ней пусто.

— Жрецы дали богам слово быть верными Пограничью, и, поверь, они неспособны его нарушить.

— Ну, — она пожала плечами и с трудом подняла правую руку, осматривая алтарный камень, — значит, кто‑то овладел вашим умением перемещаться.

— Но как? — Трауш зарычал как зверь, дикий зверь, у которого методично вырезали стаю.

— Мы разберемся. — Синеву её глаз тронул лед.

Она умела успокаивать вот так незаметно, одним словом, жестом, взглядом. Трауш закрыл лицо руками. Кого ему выставлять в караул на сей раз? Лучших теневых воинов убили как беззащитных младенцев, придушили магической удавкой.

Неожиданно Сольд склонился над самым лицом мертвой женщины и проговорила:

— Из неё тоже высосали магию.

— Почему ты так решила? — Трауш ничего не ощущал, и Сольд в волнении облизала губы.

— Она пахнет как… пустышка. Не как ави, каждая из которых ведьма по рождению, а как я. Понимаешь?

Трауш уже знал, что когда‑то его невеста обучалась в академии и была изгнана оттуда из‑за утраты истинных сил, но он никогда не чувствовал в ней запаха истощенности. Да и могли его почувствовать кто‑то, кроме неё самой? Ему вообще зачастую казалось, что Сольд восприимчива к ароматам куда сильнее прочих. Как лорд распознавал эмоции, так для неё были открыты тончайшие вкусовые нотки. Например, она знала, чем пахнет отчаяние или похоть.

— То есть её кто‑то лишил магии? — Трауш поверил невесте на слово.

— Возможно, в этом и заключался ритуал?

Сольд отошла в сторонку, приложила к носу платок. Бледная, как неживая. Не мертвец, не рана, не иссушенные стражники, но вонь доводила её до отчаяния.

Итак, у них имелся мертвец породы ави, лишенный резерва, переход по сумеречному туннелю, неподвластный никому, кроме теневых магов, и выброс темной магии. Как же связать всё это в одну цепочку?

А что за трилистник? — Сольд показала на лоб мертвой женщины.

Что‑то знакомое крутилось в памяти лорда, но он не мог вспомнить, где видел этот трилистник. Каждый день последнего месяца он вспоминал его и пытался найти ту книгу, в которой знак мог упоминаться — впустую. Нет, он точно его встречал, без сомнения, так почему же забыл, где?!

— Хотел бы я знать. — Трауш развел руками. Его губы скривились, кулаки сжались. Он ненавидел себя за это бессилие и за то, что Сольд видела его таким. Жалким, растоптанным. Да какой он лорд, если его народ гибнет?!

Туманы вспенились как морские волны в шторм и укутали лорда черным плащом. И тогда Сольд шагнула к Траушу, не замечая ни мертвецов, ни потеков крови — ничего вокруг, — и заглянула ему в глаза.

— Мы разберемся, — повторила как заклинание. — Мы всё поймем. Слышишь? Туманы улеглись, ластясь к её ногам что котята.

С того дня они перекапывали библиотеку вместе.

Не спалось. Трауш в последние месяцы вообще плохо спал в родительском поместье, что‑то мешало ему, казалось, давило на грудь, уж не материнский ли дух запрещал высокому лорду нежиться в кровати тогда, когда над страной нависла угроза? Сегодня и вовсе замучила нервозная бессонница, будто что‑то должно было случиться: то ли хорошее до одури, то ли плохое — не разобрать. Весь день он провел в поисках чего‑то, что разгадало бы знак с трилистником. Но ни он сам, ни теневые историки не могли объяснить происхождение клейма. Говорили что‑то о древних жертвоприношениях, но скорее в порядке легенд и домыслов, нежели чего- то настоящего.

Трауш спустился в столовую и налил из графина в стакан воды, отпил. В окно светила луна, такая серебряная, почти белая. Её окружала россыпь бриллиантовых звезд. И в свете луны у окон кто‑то шевельнулся.

Это могла быть только Сольд. Вот уж кому не лежалось ночами в кровати — бдительный дворецкий постоянно заставал её то в холле, спешно накидывающую плащ, то во дворе, то в зале у не разожжённого камина, то в библиотеке. После жаловался лорду (дворецкий в принципе любил поябедничать на Сольд), а что тот мог сделать? Запретить ей выходить из комнаты после полуночи? На каком основании?

Она стояла, обхватив себя руками, в лунных лучах, не двигалась. Распущенные волосы, отросшие за три месяца, гладил легкий ветер. Ей было холодно в платье с коротким рукавом — это чувствовал не Трауш, но его туманы.

Лорд вышел на крыльцо. Воздух был свеж настолько, что перехватывало дух. Перешептывались травы и листва. Над садом нависло спокойствие, нерушимое, плотное. Сольд не сдвинулась и на сантиметр. Трауш подошел к ней сзади и без слов накинул на продрогшие плечи куртку. Девушка вздрогнула и сказала почти неслышно:

— Спасибо.

За последний месяц они сблизились. И в этом их единении чувствовалось нечто особенное. Не любовь и не супружеские отношения, но особое понимание, с полуслова, с полувзгляда.

С ней он оставался строг, иногда даже суров, но Сольд привыкла и на его жесткость отвечала мягкостью, которая сглаживала, успокаивала.

— Ложись в постель, — потребовал Трауш.

— Зачем? — искренне изумилась Сольд. — Погода прекрасная, безветренно, тихо. Слышишь?

Трауш прислушался. Стрекотали цикады, пронзительно и тревожно, так, словно о чем‑то предупреждали.

— Ты продрогла.

— Ничуть, — заспорила она, но куртку натянула. — Останься со мной, давай просто постоим.

Трауш подчинился, и на минуту мир вокруг исчез: осталась лишь тишина и темень, свет луны, пение цикад и девушка с именем Сольд.

— Тебе нравится в Пограничье?

Вопрос был совсем прост и незамысловат, но лорд придавал ему особый смысл. Как ей тут, с его порядками, его бытом, с ним самим? Добился ли он уважения, столь необходимого в браке?

Девушка ответила предельно честно:

— Тут лучше, чем в родительском доме, лучше, чем в академии и лучше, чем в рабстве…

Она замолчала, так и не сказав главного.

— Но хуже, чем хотелось бы?

— У вас свои традиции и законы, свое видение мира, иногда чуждое мне. Я определенно не чувствую себя здесь нужной.

Что ж, она не побоялась правды. И правда эта была горька. Хм, неужели она переживает, что не смогла стать своей для теневого государства?..

Его туманы погрузились в густые волосы невесты и запутались в них. Она пахла необычно, не сладко, с легкой горчинкой, как пахнет цитрусовый фрукт. Сольд зажалась под прикосновением туманов, и Траушу внезапно захотелось снять напряжение. Он провел большими пальцами по шее, забрался под куртку и погладил плечи. По коже посыпались мурашки — от холода? Сольд не двинулась, как и всегда, лишь спина её точно окаменела и дыхание стало тяжелым. Волнуется.

Его тяжелые туманы вырисовывали по коже орнаменты. И её туманы, нежные, мягкие, почему‑то не щетинились как прежде, а принимали прикосновения.

Она не смогла стать своей… но не для государства! Истина, простая как медная монета, пришла внезапно. Не для страны, не для теней. Для него, Трауша! Она оставалась чужачкой для своего супруга!

Его касания стали более смелыми, а у неё вырвался вздох… облегчения. Всё шло так, как должно.

Лорд склонился над шеей невесты, но не тронул поцелуем. Выжидал, ощущал, учился чувствовать.

— Разрешишь? — А голос почему‑то осип как у юнца.

Не ответила — кивнула так быстро и судорожно, словно боялась упустить мгновение.

Он опьянел от запаха её кожи: подснежников и весеннего дождя, травы, пригретой солнечными лучами. Губы коснулись позвонков, сместились ниже, пробежались по острым ключицам. Внезапно Сольд развернулась, смазав поцелуй. Взгляд глаза в глаза, который Трауш не выдержал — нахмурился. Невеста робко улыбнулась, встала на цыпочки и коснулась его губ своими.

Половицы сегодня были особо скрипучи, словно подбадривали — или, напротив, просили прекратить начатое, — а Сольд казалась пушинкой. Она лежала на руках лорда и уткнулась лицом в шею, дышала чуть слышно. Может, боялась?

Трауш вбежал в спальню и уложил свою ношу на смятую кровать. Сольд подобрала ноги к груди, посмотрела с интересом. Выжидала.

Рубашка упала на пол первой, за ней полетели бесполезные штаны. Когда Трауш потянулся к платью Сольд, ему на миг почудилось в голубых глазах боязнь, но после девушка моргнула — всё исчезло.

Он покрывал её тело жгучими поцелуями, наслаждался мурашками, скатывающимися по пояснице, позвоночнику, рукам. Ощупывал, гладил, вслушивался в её дыхание. Вскоре она, раскрепостившись, приняла правила игры, пусть неуверенно, но коснулась груди лорда, провела холодными ладошками по животу. Запуталась длинными пальцами в волосах и притянула к себе, позволяя приступить к самому главному.

Всё получилось как‑то быстро и неуклюже. Прям‑таки не по — геройски. После Трауш лежал, недовольный собой, а невеста свернулась в клубочек у его левого бока и очерчивала пальцем следы его боевых шрамов. И молчала. Мари бы давно завела разговор — да любая из девиц Трауша отличалась словоохотливостью, — а Сольд не сказала даже слова.

Или их первая близость вышла не такой уж плохой? Непривычной, но не неправильной. Просто о желаниях тех — других — Трауш особо не задумывался, а под эту девушку хотелось подстроиться, разгадать её, сблизиться.

— Сольд? — Он повернулся к ней.

— Да? — Невеста прикусила губу. — Мне пойти к себе?

Только теперь лорд понял, что принес её в свою спальню, куда, до сего дня, не пускал (точнее — она не просилась, а он не предлагал).

— Ты хочешь остаться? — спросил он, впитывая в память очертания её тела. Откажется — её право, Трауш не будет настаивать.

— Хочу.

Сольд вернулась под теплый бок, где вскоре задремала. Немногословная, не раздражающая, уютная.

Возможно, первый блин получился не таким уж и комом.

«Добрых снов, найденыш», — привычно подумал Трауш.