Глава 1

Солнце уже опускалось за нить горизонта, окрасив небо ало-рыжими красками, когда мы расстелились на поляне у озера, разлили из термоса чай по кружкам. Зажгли единственную свечу на пироге, но ветер потушил её. Сизый дым растекся и растаял в сумраке. Грин тяжко вздохнул и картаво произнес:

-- С днем рождения меня.

Фраза прозвучала так горько, что защемило сердце. Я, отвесив Грину легкий подзатыльник, сказала:

-- Не бухти, старикан.

-- Да, -- согласился Ник, -- шестнадцать лет -- не срок.

Я отерла украденный с кухни нож о краешек блузки и разрезала пирог на три неаккуратных части. Кромсала без жалости, не заботясь о внешнем виде -- выпечка всегда была моей слабой стороной, и я надеялась поскорее избавиться от неудачного эксперимента. Взяла левый, подгоревший край, но Ник стукнул меня по руке.

-- Моё! -- возразил он, забрав кусок и жадно откусив от него. -- Видишь, какой я храбрый и бесстрашный? Жертвую своим здоровьем ради сестры.

И впрямь герой. Даже не отплевывается. А ведь получилось безвкусно и почему-то пересолено. Разве я солила тесто? Скорее -- по невнимательности насыпала соли вместо сахара.

Грин продолжал грустить. Он искривил губы, и левый уголок подрагивал, точно друг собирался расплакаться. Мы окончательно скисли. Та веселость, которую успешно изображали целый день, испарилась. Прямо как дымок от свечки. Повисла пауза. Ник соскребал с пирога черноту, Грин всматривался в воду. Я отогнула уголок простыни, на которой сидела, и провела кончиками пальцев по прохладной траве.

Динамики на трех наручных часах единогласно потренькали девять раз. Скоро придется вернуться в лагерь, времени осталось совсем мало, а мы толком не пообщались.

-- Предлагаю нарвать конны, -- пробубнил Ник.

-- Нет, -- отрезала я.-- Не хватало ещё, чтобы вы курили.

Листья конны вызывали состояние близкое к безумию. Дарили несколько часов наслаждения и безудержной радости. А потом наступала опустошенность. Словно конна высасывала всё хорошее. Она считалась запрещенным растением; густые кусты с желто-зелеными ветками спиливали и травили химикатами. Но конна росла всем назло. Листья выменивали на редкие вещи, которые просто так было не добыть: драгоценности, лекарства, информацию. Впрочем, у нас, выросших рядом с лесами, её хватало. Тем секторам, которые расположились в горной или равнинной местности приходилось труднее. И платили они больше.

Мне хватило того раза, когда провожали Кристину. Самую старшую, неунывающую и яркую из нас. Именно она собрала нашу компанию и гордо назвала её "Четверкой". Кристина не смущалась разнице в возрасте или характеру. Она легко уживалась со вспыльчивым Грином, пакостничала вместе с Ником, секретничала со мной, застенчивой и маленькой. Три года разницы в лагере считались пропастью, но Кристину это не останавливало. Уехав, она оставила "Тройку", которая завтра превратится в "Двойку"... До следующего года, когда А-02 покинет Ник.

В прошлом году мы впервые попробовали конну, и утром, кроме слез от прощания, добавилась тоска, похожая на засасывающую бездну. Она засела пчелиным жалом под самые ребра и не уходила с неделю. Ребята называли это состояние ломкой и убеждали, что от неё помогает лишь новая "доза". Некоторые не представляли без растения жизни; их черты заострялись, под глазами прорисовывались черные синяки. Они ходили или вечно раздраженные, или плакали навзрыд, или истерично хохотали. Ужасное зрелище. И всякий следующий заверял: "Уж я-то не подсяду". Интересно, каково им пришлось в А-01, где, как говорят, конна не растет, а потому стоит огромных денег?

-- Ладно тебе, Ларка, мы самую малость, -- Грин умоляюще глянул на меня из-под густых бровей. -- Неужели сама не хочешь?

Имя прозвучало смешно, этакая "Ла-ака", но радости оно не добавило.

-- Не хочу, -- отчеканила я. -- Ты завтра свалишь, а нам что прикажешь делать? Выть от безысходности или превращаться в наркоманов?

-- Я завтра свалю, -- хмуро повторил он. -- Почему именно в шестнадцать лет?..

Ник, молча слушающий перебранку, фыркнул:

-- Ты на казнь отправляешься или во "взрослый мир"?

Он сказал это с таким пафосом и иронией, что я невольно расхохоталась. О да, именно взрослым миром нас и пугают, и кормят, и обнадеживают. Страна поделена на две части. В А-03, детском лагере, и А-02, подростковом, живут только дети и наблюдатели, которых прислало правительство. Это громадный город, разделенный на сектора колючей проволокой и бетонными стенами. Мы жили в двести восьмидесятом секторе. За нами было двести семьдесят девять таких же маленьких лагерей и после нас -- ещё с сотню.

Об А-01 неизвестно ничего, кроме того, что показывают в газетных новостях и на экранах проекторов. Оно посылает нам еду, обеспечивает одеждой и учебными материалами, личными планшетами. И забирает раз в год тех, кому исполнилось шестнадцать, чтобы распределить на рабочие места, поселить в общежитиях и дать толчок к новой жизни. После шанс вернуться в лагеря сотрудником мизерный, а в тот сектор, где вырос -- нулевой.

Сборы устраивают первого июня. И угораздило же Грина родиться в последний день мая.

-- Если всё так замечательно, почему не смеешься, а собираешься накуриться?! -- Грин вскочил на ноги.

-- Парни, не ссорьтесь. -- Я отложила недоеденный пирог и вытерла губы рукавом. -- Ясное дело, мы боимся неизвестности. Но что страшного в поездке? Как-то же там живут и не жалуются. И ты приживешься. Грин, пообещай...

Я не стала оканчивать просьбу. Он и сам понимал, о чем речь, поэтому передернул плечами.

-- Пообещай, -- присоединился ко мне Ник.

-- Обещаю! -- рявкнул Грин. -- Что я обоснуюсь в А-01, а когда вы заявитесь туда -- встречу вас с цветами и конфетами. И будет у нас сладкая жизнь! Так?

-- Не совсем, но пойдет, -- я одним глотком допила чай.

Ветер расхрабрился, яростно задувал под одежду. Солнце полностью скрылось, последними лучами натянув на небо темное покрывало. На западе зажегся серебристый огонек.

-- Поймала! -- хихикнула я, указав на него.

Ник улыбнулся, Грин махнул рукой. По лагерной традиции первая звезда считалась счастливой и могла исполнять желания. Надеюсь, мое сбудется. Звезда, не подведи. Та, как в шутку, подмигнула мне.

-- Представляешь, завтра придет Кристина? -- Ник мечтательно выдохнул.

Не секрет, что она ему нравилась. После её отъезда всегда веселый Ник сдался и потускнел. Бывало, уставится в одну точку, сожмет губы и сидит без движения. Начал отлынивать от дежурств, оценки упали до единиц. Учителя ругались, наказывали; вместо ужина он получал крохотный сухой паек. Но его не волновало ничего, кроме Кристины. Я совсем отчаялась вернуть Ника, но на моё четырнадцатилетие он очухался самостоятельно. Сказал: "Такими темпами я уеду, не успев попрощаться с тобой", -- и вновь стал прежним.

-- Мне ей передать поцелуй от тебя? -- Грин издевательски выпятил губы трубочкой.

-- Без зубов останешься, -- я припомнила взрывной нрав подруги. -- Лучше запасись мармеладом. Надоело получать его только на День Единства. Клянусь, как попаду в А-01, наемся сладостей, располнею и умру от счастья!

-- Договорились, -- Грин наконец-то плюхнулся обратно на покрывало. -- Смотри, чтоб в "ящик" поместилась. А то неудобно хоронить будет.

И мы начали вполне мирно переругиваться, позабыв о тяжелых мыслях. В итоге все трое, хохоча как дети, кидались друг в друга комьями земли. Часы протрубили десять раз, тогда-то и вернулось ощущение реальности. Утрамбовали посуду с покрывалом в рюкзачок и направились обратно к лагерным одноэтажным баракам.

По стеночке проскользнули к зданию кинотеатра. Лучше не попадаться; прогулки в неустановленное время хорошего не сулят. Если не наказание, то крепкий выговор -- обязательно. А после трех таких выговоров спины непременно познакомятся с розгами. Приятного мало. Но гуляют практически все, а наблюдатели заняты собой, поэтому пока не засекли -- никаких проблем. Ещё, конечно, могут нажаловаться другие ребята, но это вряд ли. Ника и Грина слишком уважают, чтобы портить им жизнь.

В честь выходного дня показывали фильмы. Я глянула на экран. Сопливая любовная ерунда. Уже четырежды смотрели. Но девочки так и плачут в конце и мечтают, как познакомятся в А-01 с актерами. Они почему-то думают, будто "взрослый мир" -- нечто малюсенькое, где их только и ждут. Да кому там они нужны? Кому вообще сдались мы?

Ник занял угол скамьи, я бесцеремонно уселась в проходе прямо на пол. Грин, шепотом попрощавшись, тут же вышел из зала. Будто бы кино наскучило, и он отправился собираться. Теперь мы увидимся только на завтраке, после которого уезжающие выстроятся в очередь у круглого здания, Главной Станции, пройдут осмотр. Если верить обучающим фильмам, там есть спуск и выложенная рельсами подземная дорога, ведущая во "взрослый мир". В мир "сбоку" от нас.

Сглотнула острый комок. Вот бы заснять Грина, сохранить видео-файл, а после проигрывать на планшете, когда будет тоскливо. И его, и Кристину, и Ника, после того, как тот уйдет. Верю, мы встретимся. Но если нет? Жаль, я не умею рисовать.

Ник погладил мою спину. Почесал под лопатками, как котенка -- за шерстку. Чуть склонился.

-- Ты как?

-- В порядке, -- всхлипнула я, тут же подавив наступающие рыдания.

Нет уж. Столько не плакала и сейчас не стану. В самом деле, мы ведь не навсегда прощаемся. До моего шестнадцатого дня рождения всего пятнадцать месяцев. Переживу.

Я сжала ладонь Ника и прикрыла веки. Жизнь разделилась на отрезки. От рождения до переселения в этот лагерь, потом до встречи с Ником, дальше -- знакомство с Кристиной. Её отъезд. Теперь вот Грин. Как я рада, что Ник остается со мной. Мы справимся.Глава 2.

Год пролетел стремительно, как поезд, который когда-то из детского сектора перевез меня в подростковый. Вначале я часто вспоминала Грина и даже пару раз всплакнула в подушку о расставании. Но Ник всегда был рядом, отвлекал и веселил, поэтому печаль сгладилась, а в какой-то момент и вовсе позабылась. Та зима выдалась заснеженной, весна -- морозной. Тридцать первое мая "порадовало" холодом и тяжелыми тучами. В щели прорывался ветер, солнце светило тускло, природа посерела. Или просто плохо вымыты стекла?

Завтрак я проспала; прибежала к сигналу утреннего сбора. Главный наблюдатель неспешно перечислил уезжающих, напомнил: вещи следует упаковать до отбоя. Огласил перечень разрешенной к перевозке одежды и средств и уточнил, что наблюдатели могут проверить любую сумку на наличие запрещенных предметов. Некоторые жадно слушали его, будто за годы в лагере не запомнили правила наизусть.

Обстановка угнетала. Я приметила светлую макушку Ника, стоящего вместе с другими мальчиками, но не стала привлекать к себе внимание. У нас впереди целый день для прощания.

"Прощание". Слово вгрызлось в затылок зубами-лезвиями. Погладило ледяными пальцами по затылку. Желудок свело, хотя скорее от голода: я успела съесть кусочек хлеба да прихватить с собой полоску сыра и колбасы -- и то аккуратно и быстро, пока не заметили, что я таскаю еду после окончания завтрака.

Сбор закончился, и мы побрели на уроки. Первой в моем расписании значилась история. Скукота. Все учителя заливаются любовью к властям, но историчка -- особенно. Во время ее занятий казалось, будто она боится, что её могут наказать или даже убить за безразличие к правительству. Она и хвалила его, и щебетала, и убеждала, как прекрасно жить в Единстве. За годы обучения ни разу не затронула тему проигрышей государства в войнах или вопросы народных бунтов. А ведь в учебниках такие пусть и мельком, но описывались!

Я заняла последнюю парту у окна и приготовилась медленно погружаться в сон, но вместо привычной учительницы в кабинет впорхнула другая. Незнакомая и очаровательная; молодая, с короткой стрижкой и густо накрашенными ресницами. На ней одной из немногих хорошо сидела стандартная форма: комбинезон с идеально прямыми штанами и белоснежная рубашка. Обычно та или бесформенно висела, или сжимала бока, и они вываливались над резинкой штанов. Но на ней -- впору.

И мне почти понравилась замена, если бы не колючий взгляд, которым она смерила класс.

-- Устроим перекличку, -- без приветствия и объяснений гавкнула и пошла по электронному списку. Я встрепенулась, когда прозвучало мое имя.

-- Ларка А.

-- Я! -- четко, громко. За тихое блеяние или неразборчивое мычание легко остаться без ужина.

"А" -- гордая буква. В детском лагере, где мы живем до десяти лет, значений нет, но едва нас переводят в подростковый -- они появляются. И я одна Ларка во всем секторе. Вторая будет Ларкой Б; когда алфавит кончится -- появится цифра "2". 2Б, 2В, и так далее. Но когда кто-то уезжает в А-01 -- его значение освобождается. Самыми большими несчастливцами считаются Славправы и Единки. В одном моем классе трое одних и пятеро других, и в параллельных -- с десяток наберется. Я знаю девочку, вынужденную отзываться на несолидное "6В". В отличие от нее я считаюсь везучей. Дети хвастаются первыми буквами, те считаются достоинством. Я, впрочем, особого трепета не испытываю. Пускай меня уважают за поступки, а не значение. Как у взрослых; сомневаюсь, что для тех представляют важность цифры.

Ходят слухи, имя -- единственное, что нам дают родители перед тем, как вручить Единству. И мне непонятно, почему взрослые не пользуются возможностью выделить родного ребенка, сделать его особенным? Они выбирают что-то безвкусное и однообразное, стандартное. И моих друзей не обошли распространенные имена. Грин значится "2Г", а его имя переводится как "Гражданин, рожденный и необходимый". Ник -- Никогда. Призыв не сдаваться, не падать духом и не изменять Единству. Он "2Р".

Когда мы попадаем в А-01, к буквам добавляется окончание, которое зависит от присвоенной профессии. Чтобы значение раскрывало личность, её качества. И любой мог узнать о человеке, едва услышав, как его зовут. Честно говоря, сплошные сложности: цифры, буквы, слова. Раньше детям передавались фамилии их предков, но государство отказалось от этого, потому что фамилия означала принадлежность к семье. Значение -- исключительно наше. Оно складывается из имени, везения, навыков и исчезает вместе с нашей смертью.

Перекличка завершилась. Учительница прокашлялась, призывая к вниманию, которое и так стало стопроцентным, и наконец-то представилась:

-- Называйте меня Анной. Отныне занятия буду проводить я.

-- А что случилось со Аланой, мадам? -- робко донеслось с первой парты.

Анна изогнула левую бровь.

-- Значение!

-- Катерина С.

Журнал тоненько пискнул извещением о выговоре. Катерина сжалась. Я видела, как ссутулились плечи и напряглась шея. По-моему, это была вторая её промашка за неделю.

-- Отвыкайте от дурной привычки задавать вопросы без разрешения, -- объяснила Анна. -- Алана вышла на пенсию. Надеюсь, на этом любопытство утолено. Запишем новую тему...

Пальцы пробежались по планшетной клавиатуре. Я печатала быстрее всех, поэтому, пока Анна повторяла предложения, умудрилась рассмотреть её в подробностях. Новая учительница оказалась красива внешне, но вызывала неприязнь. Ей лет двадцать, но уже столько... чего? Безразличия, ненависти, злобы? Впрочем, не только у неё. Любой без исключения взрослый, попавший в А-02, сдувался. Наблюдателям запрещалась личная жизнь, отношения, привязанность к ученикам или друг к другу. Они должны быть живыми машинами, без чувств и мыслей. Они обязаны доказать, что нет важнее пользы, которую мы принесем государству. Симпатия, дружба -- разрушительны; исполнительность и трудолюбие -- награждаемы.

Тайно в секторах мужчины и женщины создавали некое подобие семей. Открыто это не разрешалось, но кто выдаст таких же, как он сам? Семьи существовали, а если о нарушении становилось известно правительству -- эти люди навсегда пропадали. И, думается, беременность была равносильна черной метке, которую ставили приговоренным к казне.

Я помню, как у одной из медсестер появился живот. И без того полненькая, с ним она совсем округлилась. Малышня шутила, что она съела мяч. Но медсестра, обычно веселая, потеряла всякие краски. Губы побелели, в глазах застыл испуг. Однажды в столовой мы застали её ссору с главным наблюдателем. Обвинений не слышали, но она во всеуслышание объявила:

-- О каком ребенке идет речь?! Да, я толстая, но не беременная!

А следующей ночью у меня разболелась голова, и я пошла в медчасть за обезболивающим. На цыпочках прокралась внутрь, чтобы не потревожить спящих больных, и у входа в дежурную комнату застыла. Кто-то напевал красивую воздушную мелодию. Любопытство взяло верх, я не стала стучаться, а приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Та медсестра гладила живот и, мурлыча, повторяла:

-- Так будет лучше... Прости, пожалуйста... Прости...

Затем взяла флакон с таблетками, высыпала их в ладонь и одним махом проглотила. Я вбежала в тот самый миг, когда та закрыла рот. Умоляла, чтобы она выплюнула. Но медсестра уже опустилась на пол и смотрела на меня пустым взглядом, глупо улыбаясь и продолжая водить ладонью по животу. С уголков губ скатывалась желтоватая пена, тело пошло волнами, будто флаг -- от порывов ветра.

Надо было позвать на помощь, но я струсила. Вернулась в барак, укрылась с головой одеялом и до утра не сумела уснуть.

Медсестра выжила, но похожий на мячик живот исчез. А буквально через неделю она куда-то уехала и больше не появилась.

Я часто думала: вдруг в случившемся есть моя вина? Постучись я, она бы так не поступила, отвлеклась. Или я всего лишь отсрочила бы неизбежное?

Ни Кристина, ни Грин, ни Ник не узнали о том случае и когда обсуждали медсестру, я только пожимала плечами. Мол, не представляю, куда и почему делся ребенок. Я боялась, что она выдаст меня, вспомнит, кого видела той ночью. Но вроде обошлось.

Именно тогда я поняла, что добровольно в наблюдатели не сунусь. Пускай им платят хоть золотыми слитками. Неудивительно, почему взрослые в А-02 или А-03 теряют человечность -- её отбирает Единство.

Отвлек от воспоминаний дождь, забарабанивший по крыше и окнам. Плотной завесой нависший над лагерем. Холодный, противный... Скривилась.

Урок тянулся целую вечность. В конце я так часто поглядывала на наручные часы, что почти заработала выговор.

-- Ты! -- рявкнула Анна, ткнув указкой в мою парту. -- Надоело учиться?

-- Никак нет, мадам, -- отрапортовала я, судорожно придумывая отговорку. -- Комар ужалил в запястье, укус чешется и отвлекает.

Скорее всего, она не поверила, но оставила без пометки в журнале.

На перемене по школе разносились шепотки.

-- Поговаривают, историчку забрали. Видали кровь на ступеньках? Это её.

-- Ляпнула что-то против...

-- Увезли прямо ночью. Она вырывалась, клянусь!

Я не особо вслушивалась в разговоры. Правды в них с горошину, если не меньше. Алана давно превратилась в вековую старуху, которой самое время прекратить измываться над нами и вбивать покорность перед Единством. Анна, конечно, замена отвратительная, но хотя бы более адекватна.

Ника я отыскала возле зала для тренировок. Он вышел взмыленный, раскрасневшийся; майка насквозь промокла от пота. Тот ещё видок.

-- Ты занимался спортом или полтора часа носился кругами?

-- Отгонял нехорошие мысли, -- признался друг.

С меня спало ехидство. Стыд заставил щеки налиться румянцем. Но Ник не был в настроении ныть. Он взъерошил волосы пятерней, выдохнул и плотоядно оскалился.

-- Планы на вечер?

-- Я думала о прогулке к озеру или по лесу. Как с Грином и Кристиной, но...

-- Мы потонем, -- закончил Ник. -- Давай так, сестренка. Поможешь собрать вещи, а я обещаю что-нибудь придумать. Пойдет?

Кивнула в знак полнейшего согласия.

Экраны планшетов освещали кусочки мальчишеской спальни на двадцать кроватей серебристым светом. Парни помладше разбрелись, а оставшиеся шестнадцатилетние были заняты тем же, что и мы. Зачитывали список и, бормоча под нос или в полнейшем молчании, укладывали по рюкзакам одежду. В обычно чистой спальне царил хаос: разбросанные рубашки, сбитые простыни, горы барахла, которые оставлять жалко, а с собой забирать глупо.

Кроме меня, тут находилась всего одна девочка. Около угловой постели рыдала в голос Катерина, та самая, которая получила утром выговор. Она встречалась с Денисом, уезжающим парнем, а теперь заверяла, что не найдет себе места и никогда его не забудет.

Ник скривился.

-- Истеричка.

-- Влюбилась, с кем не бывает? -- и, чтобы нечаянно не напомнить о Кристине, перевела тему: -- Носки, три пары.

-- Есть. Что дальше?

Я, поудобнее усевшись на собственные ноги, промотала список.

-- При необходимости: расческа.

-- Забираю, -- фыркнул Ник, засунув ту в боковой кармашек. -- Жадный я, утащу отсюда всё, что найду. Пусть Единство раскошеливается на поступающих, а не пихает им чужие обноски.

-- Как скажешь. Личные предметы -- не более килограмма веса.

Ник оглядел пустую прикроватную тумбочку. Мечте забрать побольше вещей было не суждено сбыться. С личным у нас туго. Не собираем, да и зачем? Память хранить не о ком, милые безделицы остались в детстве; мы или выбросили их, или раздали малышне. У Кристины ничего не попросили (из-за волнения попросту забыли), а Грин отказался от "памятной ерунды", как он её назвал.

-- Дай что-нибудь, -- потребовал Ник и пасмурно оглядел меня с макушки до пяток.

Озадаченная я ощупала карманы брюк, развела руками.

Катерина заливалась слезами. Её возлюбленный не выдержал и, рявкнув, приказал не портить ему настроение. Девушка выбежала из комнаты. Громко хлопнула дверь, ближайшие к ней стекла зазвенели.

Ник, отвлекшийся на ссору, вновь обернулся ко мне. Во взгляде появилась мольба. Я нервно провела по заплетенной косе и нащупала резинку для волос. Рывком стянула. Ник надел "подарок", подобно браслету, на запястье, покрутил тем.

-- Спасибо, -- с искренней благодарностью сказал он.

Я насупилась. Лучше бы съехидничал или вовсе отказался от резинки. А то принял как роскошь. Ну-ну, старая и растянутая, поблекшая от долгой носки и превратившаяся из голубоватой в безжизненно серую. Замечательный подарок.

После коротких сборов рюкзак наполовину заполнился вещами. Больше не отыскалось, хоть постельное белье забирай.

-- Так, а теперь прощальный ужин, -- Ник ударил ладонью по покрывалу, спросил с ехидством: -- Кстати, где твой фирменный пирог?

-- Эй, раз он плохой, я тебя им не угощу, -- я скрестила руки на груди.

-- Шучу-шучу, -- друг подмигнул.

-- А я и не готовила, -- подмигнула в ответ. -- Кухня занята, к тому же он получается совершенно мерзким.

В прошлый раз, на день рождения, я его умудрилась не пропечь. И без того худшее кулинарное произведение в мире получилось ужасным. Ник, между тем, съел целый кусок и даже похвалил за старания. Уже после, когда я опробовала вязкий "шедевр", поняла, в чем подвох.

Нет, обойдемся без несварения желудка. Я захватила бутербродов и фруктов с обеда, должно хватить.

-- Куда мы? -- поинтересовалась я, когда Ник вывел нас из барака и повел по мокрой от луж дорожке.

-- Сюрприз, -- протянул он, вынув из нагрудного кармашка ключик.

-- От кабинета? -- безошибочно угадала я.

Не понять, от какого, но без сомнения -- замок школьный, хлипкий. В жилых помещениях ставили массивнее, поэтому ключи к ним увесистые. И на ключе бирка, только номера не разглядеть. Ник не ответил, но провел меня именно к школе, обогнул её. Через кусты пролез к окну, едва надавил на створку, и та приоткрылась.

-- Утром сломал защелку, -- по-детски похвастался Ник.

-- Ты представляешь, какое нам грозит наказание? -- засомневалась я. -- Ударов тридцать, не меньше.

Но Ник уже исчез в проеме, и я последовала его примеру. Мы очутились в темном коридоре. Без света он приобрел зловещий дух. Бюсты правителей превратились в пугающие тени; сквозь задернутые жалюзи проникали одиночные лучики, освещали чьи-то лица: глаза, губы, носы. И хоть я на зубок помнила, где кто, но поежилась.

-- Очаровательная обстановка.

-- Повод обязывает, -- парировал Ник и двинулся вперед, разгоняя пугающую тишину звуком шагов.

Он провел нас к кабинету математики. Щелкнул замок, плохо смазанная петля визгливо скрипнула. Свет не включали; просидели весь вечер во мраке, поедая бутерброды да запивая их водой, набранной из раковины. Успели и пообщаться, и помолчать; и вспомнить смешные случаи, и поджать губы, отгоняя печаль.

В конце концов я не выдержала и заревела. Беззвучно, но плечи поднялись и опустились, а дыхание участилось. Ник шепнул:

-- Сестренка, не плачь.

Разумеется, он не был моим кровным братом. Нас младенцами забирали у родителей и отправляли в лагеря, где растили, обучали и прививали самостоятельность. Наблюдатели называли это "отрывом от развращающей семейной привязанности". Любовь, забота, симпатия губительны. Они ослабляют. Семьи должны создаваться ради продолжения рода, а не из-за эмоций. Те, как убеждали взрослые, скоропортящиеся.

Как и всех, меня перевели из А-03 в А-02 в десять лет. С первого же дня отношения с сектором пошли наперекосяк. То ли я что-то сказала, то ли сделала -- уже не вспомнить, но новые соседки по спальне ополчились на меня. А может, тому виной ненавистная буква "А", которая незаслуженно ставила свою обладательницу в первые ряды? Или имя, отличающее от остальных? Много ли надо для неприязни? Были Ларисы, но Ларок за пятнадцать лет я не встречала.

Началось с тычков и обидных прозвищ, но вскоре им захотелось "крови". Однажды на перемене четыре девочки выловили меня в коридоре и отпихнули в женский туалет. Сопротивлялась, но бесполезно. Они старше, сильнее. Обмакнули головой в унитаз и, хохоча, отсчитывали секунды. Сколько продержусь, пока не сдамся, не замолю о пощаде. Я молотила руками, верещала и теряла драгоценный воздух; просила отпустить, но бесполезно. Девочки грозились, что устроят "несчастный случай", если пожалуюсь учителям. Я боялась, потому что не знала: пока не дашь отпор -- не отстанут. Бьют исключительно слабых, сильные способны побить их самих.

Не помню, как в туалет вошел мальчик. Ник. Он приказал девочкам исчезнуть, передал полотенце и долго утешал, пока я, захлебываясь плачем, жаловалась на жизнь. Он до сих пор не признался, как узнал об издевательствах и почему решил помочь. Но уже вечером все знали: это мой брат. Трогать меня опасно. Ник дружил со старшими парнями; его почему-то уважали, принимали на равных. Хотя что такого в одиннадцатилетнем худощавом мальчишке? Обычный ребенок. Впрочем, я тоже чувствовала в нем уверенность, взрослую серьезность.

Брат... Светловолосый, остроносый -- он действительно чем-то напоминал меня. Только Ник к пятнадцати годам похорошел и возмужал, а я так и осталась нескладной дурнушкой. За доброту, отзывчивость, характер Ника любили многие. Но больше всех -- я.

-- Не плачу, -- зажмурилась до белых пятен и сумела успокоиться. -- Пообещай...

А он долго-долго клялся, что не наступит такого случая, из-за которого он не встретит меня в мире "сбоку" через год. Он скупит целую фабрику мармелада и назовет её в мою честь. И мы обязательно заживем вместе, как настоящие родственники из книжек или старых фильмов. Как брат с сестрой.

Когда окончательно стемнело, мы сбежали из школы, ещё раз попрощались около девичьего барака, долго обнимаясь напоследок. На завтраке Ник не появился. Я выискивала его, вертелась, теребила ворот блузки. Впустую. Через час шестнадцатилетние, повесив за плечи рюкзаки, отправились к Главной Станции, где выстроились в змеящуюся очередь. На въезд во "взрослый мир".

Я осталась одна.

 

Глава 2

Закончился последний урок, ученики спешили к выходу. В этой разновозрастной толпе мне повсюду мерещился смех Ника, его интонации. Раза три я оборачивалась, но заставала других мальчишек, ничуть не похожих на друга. Замешкалась, осталась одна посреди школьного коридора. Именно там и обрушились неприятности. Пять соседок по спальне обступили меня кругом. Саля, одутловатая и вечно раздраженная, приторно заулыбалась. Из её голоса, нарочито заботливого, сочилась желчь:

-- Тяжко без Ника?

-- Нет, -- я попыталась вырваться, но плечи девочек сомкнулись, как ворота. Вплотную.

Саля толкнула меня в грудь, отпихивая к стенке.

-- Мы не договорили, -- сказала тринадцатилетняя Вера, короткой стрижкой и квадратными чертами лица напоминающая парня.

-- Мы и не начинали, -- процедила я, скидывая с себя её пальцы.

Людская память поразительна. Старшие, затеявшие облаву пять лет назад, давно уехали, но почему-то оставшиеся, мои сверстники или даже те, кто младше, по сей день жаждут мести. За что? За то, что не добили, не втоптали в грязь по самую макушку?

Они не учли одного. Раньше я была ребенком, теперь превратилась в человека, способного постоять за себя.

Ударом в предплечье я оттолкнула Салю. Та выругалась и вцепилась в мою косу, но я вывернулась. Кто-то подставил подножку. Рухнула на пол, сквозь зубы выпустив воздух. Коленка Веры заехала прямо в нос. От боли из глаз посыпались искры. Тонкой струйкой потекла кровь. Я оперлась на ладони и встала. Сумкой с планшетом проехалась по щеке Веры. И ещё раз. Она взвизгнула, прикрылась локтями. Саля схватила меня за подбородок, я извернулась, укусив её в руку. Отвесила звонкую пощечину.

Чьи-то пальцы грубо вцепились в плечо. И женский голос прошипел:

-- Стой смирно.

Строгий, властный, холодный. Я подняла взгляд. Сбоку высились две учительницы. Одной из них была Анна; её встрепанные волосы напоминали неподстриженный куст, в глазах плескалась неприязнь. Второй -- седовласая математичка, у которой занимался параллельный класс.

-- Что тут происходит? -- вопросила она, растерянно покачав головой. -- Ларка А, ты в своем уме?! Это ж надо, удумала избивать тех, кто младше и не способен дать отпора... Кошмар! Ты хоть осознаешь, чем чревато столь мерзкое поведение?

-- Позвольте мне пообщаться с нарушительницей, -- аккуратно перебила Анна. -- Я в трудных подростках разбираюсь. Живо за мной, -- рыкнула она, получив одобрение, и повела меня в свой кабинет под хихиканье, смешанное со шмыганьем, от Сали.

Можно было наябедничать, что виноваты девочки. Но я предпочла промолчать. Рукавом блузки стерла с лица подсыхающую кровь. Ощупала нос; повезло, целехонек. Когда-то давно я умудрилась упасть лицом об ступеньку и сломать его -- непередаваемые воспоминания. Сейчас он побаливал, но терпимо.

Дверь захлопнулась за спиной, Анна провернула ключ в замке.

-- За что они тебя? -- без особого любопытства спросила она, указав на парту рядом с учительской.

Я покорно села на самый краешек, сцепила пальцы. Не хватало ещё показаться слабой.

-- С чего вы взяли, что первой начала не я? -- с вызовом.

Анна хохотнула и передала платок, которым я осторожно промокнула под носом.

-- Если ты в одиночку решила напасть на пятерых -- программа правительства по воспитанию психически здорового поколения с треском провалилась.

Я повела плечами.

-- Выходит, это так.

-- Ну-ну, -- Анна откинулась на стуле. -- И все-таки правила обязывают назначить тебе наказание и оставить пометку в личном деле. Не я, так другая учительница, которая не станет смягчать обстоятельства. Потому что, когда мы подошли, именно ты избивала девочек. Причем крайне агрессивно. Ты можешь пожаловаться, но подумай, кому поверят больше: им или тебе?

-- Я и не собираюсь оправдываться, -- ответила, поморщившись.

-- Помолчала бы, храбрая! Ты хоть осознаешь, как подобная запись испоганит твою жизнь? Драка -- это, подчеркиваю, ассоциативное поведение. После избиения младших тебе не видать ни приличной работы, ни перспектив -- ничего. Ты становишься опасна для общества.

Она не была в ярости, как вчера после вопроса Катерины. Наоборот сочувствовала, что ли? Я осмелела.

-- Разве вам не плевать на меня?

-- Плевать, -- подтвердила она так, будто мы общались на равных. -- И на тебя, и на остальных.

-- Тогда назначьте наказание.

Анна постучала излишне длинными для учительского персонала ногтями по столешнице. И сказала вкрадчиво, тихо, одними губами:

-- Отвратительно, когда ребенок сам просит погубить ему жизнь, лишь потому что так "правильно". Не находишь? Гадко... Раньше я не подозревала, что сюда отправляют вторсырье. Чтобы мы разлагались, питались собственной слабостью и отрывались на детях, превращая их в себе подобных. А вы безропотно подчинялись...

Я не понимала, о чем она говорит. Какое вторсырье, почему? К чему велась эта речь? Мы обсуждали последствия драки, а не жизнь учителей. Неужели она обращалась к ребенку за поддержкой, спрашивала моего одобрения? Бледные щеки Анны налились розоватым оттенком, глаза сузились. Она напоминала сумасшедшую. Или окончательно опустошенного человека, который вот-вот потеряет рассудок.

-- Мадам, зачем вы рассказываете это мне? -- рискнула я.

Она глянула куда-то сквозь меня.

-- Неужели человек, которого даже зовут по-особенному, не разделяет моих мыслей? -- и внезапно разъярилась: -- Разумеется, у тебя всё банально и размечено! Муж, профессия, безбедная старость. Считаешь наблюдателей обычными людьми, которым не повезло с распределением? Или которым предоставлена честь оберегать тебя от зла? Покорная овца в стаде. Ты жаждешь наказания? Я назначаю тебе карцер. Иди.

Попытку спора она пресекла ударом кулака по столу. Я, удивленная и обиженная донельзя вылетела из кабинета. Во мне разгоралось отчаяние. Карцер?! Но за что?! Минуту назад она убеждала, что не я виновата и что любая отметка о драке испортит мое будущее. Но карцер?.. Не розги, не лишение еды или развлечений, не переписывание учебных пособий рукописно, как в старину.

Хуже наказания не придумать. Самое страшное место в лагере. Пустое помещение, без постели, стола. Вообще без мебели, окон. В него загоняли за самые серьезные проступки.

Еще вчера бы меня поддержал Ник. Уверена, он придумал бы занятие или прокрался ко мне, только бы скрасить одиночество. Но сегодня удача отвернулась, и после обеда меня отвели в карцер. Щелкнула защелка, и удаляющиеся шаги стали последним громким звуком.

Я моргала, но как ослепла -- глаза не различали, где начинается противоположная стена. Пространства хватало исключительно на то, чтобы сесть и вытянуться или свернуться калачиком. Вначале я размышляла об отъезде Ника, о поступке Анны, её словах и оскорблениях, но вскоре захотелось взвыть. Через час мне почудилось, что я рехнулась. Секунды текли медленно. Или вовсе не текли? Может, я застыла в безвременье?

Я поскреблась в дверь, прислонилась к ней ухом. Никого. Справа зашумело электричеством. Жужжание усиливалось, въедалось в сознание. Я затрясла головой.

-- Один, два, три, -- забормотала, надеясь отогнать разрывающую слух тишину.

Покачивалась взад-вперед. Оперлась на стену. Вновь начала считать. На тысяче охрипла, на трех -- потеряла голос.

Темень давила на виски, скреблась по уставшим от напряжения глазам. Я могла бы закрыть их, но предпочитала вглядываться в выставленную ладонь, которую безнадежно силилась увидеть.

Не выдержав, я легла, уткнувшись лбом в колени и обняв руками ноги.

Как там Ник? Ему дали квартиру, обеспечили работой? Если верить роликам о "взрослом мире", этим занимаются в первый день. Организовывают жизнь нового члена общества, обустраивают её в удобстве и комфорте.

Встретился ли он с Грином и Кристиной? Помнит ли обо мне или уже забыл, погрузившись в прекрасное будущее, которое сулит А-02?

Но если оно настолько великолепно, почему Анна пришла в гнев, когда говорила о работе наблюдателей? По какой причине та медсестра предпочла наглотаться таблеток, а не передать ребенка правительству? Зачем детям дают агитационные имена и буквенные значения вместо фамилий? Для чего нас отбирают у матерей и воспитывают без "пагубного воздействия семьи"? Какой в этом толк, если мир "сбоку" так хорош, как показано в фильмах. Неужели в нем не ужились бы братья и сестры, родители и дети? Нас бы захватили другие страны?

Когда-то давно Единство образовался от слияния пяти слабых государств. Правительство полностью изменило людскую жизнь, уничтожило семью, придумало лагеря для детей и принцип "распределения по специальностям", чтоб нас ничто не ослабляло: ни родные, ни память о предках, ни карьера. Войны случаются и сейчас, но, если верить учебникам, именно благодаря совершенному обществу Единство одерживает в них победу. А что случилось бы, будь общество иным?

Впервые за пятнадцать лет я усомнилась, что в А-01 мне понравится. Впрочем, выбора не предоставляли. Тем более, опасения мои основывались исключительно на речах невменяемой учительницы и старых размышлениях о именах, фамилиях и поступках. Наверное, я, запутавшись и устав от темноты, зря накручивала себя.

Три раза приоткрывалась створка в двери, и я получала стакан слабого чая и тарелку каши, похожей на разбавленную водой вату. Изредка проваливалась в короткий сон, но выпадала из него, пыталась понять, как долго нахожусь взаперти. Час, два, три? Или всего минуту?

Дверь открылась через целую вечность. Охранник жестом указал на выход, дождался, пока я на ощупь выберусь в коридор (глаза слезились от яркого света), и даже вручил завернутый в салфетку кусок хлеба с маслом.

-- Ужин, -- коротко, но с ноткой заботы бросил он. -- Отправляйся спать.

Значит, я просидела внутри несколько часов, до ночи? Не весь день? Реальность окончательно спуталась.

Дорогу до жилого барака старалась продлить, насладиться воздухом и напевом ветра. Каплями дождя, стучащими по затылку. Ароматом холодного лета. Одеревенением в ногах, за вечер отвыкших ходить.

Умываться не стала, но глотнула воды из крана -- в горле жутко пересохло. Голод стучал по желудку, и я с аппетитом умяла чуть зачерствевший бутерброд. После направилась в спальню, где намеревалась рухнуть на кровать прямо в одежде. Утром встану пораньше; никто не заметит нарушения. Дикая усталость обхватила конечности, высосала все силы. Вроде ничем не занималась, но утомилась так, словно помогала относить провизию, которая поступала из А-01 каждый месяц и которую разгружали мальчишки.

Девочки притворялись спящими. Неправдоподобно: не сопели, не всхрапывали и не вертелись. Но когда поняли, что я -- не наблюдатель, ожили. Я приготовилась ко второму "раунду" скандалов, но Вера шепнула:

-- Привет.

Я остановилась, подумав: "Обращаются не ко мне". С какого перепугу они начнут здороваться с той, кого хотели побить?

-- Ларка, -- с первой от двери кровати позвала Женя. Утром она была в компании Сали и Веры.

-- У? -- промычала я, на всякий случай сжав кулаки. Чудилась опасность, помешанная на обмане. Девочки что-то задумали.

-- Это, извини нас.

Я резко обернулась, хотя всё равно ничего не увидела -- лунные отблески недостаточно освещали спальню. Судя по сосредоточенному сопению, Саля тоже просила прощения, правда, своеобразно. Молчанием.

-- Никто не заслуживает карцера... -- Вера, кажется, приподнялась на локтях. -- Эта Анна -- чокнутая.

-- Ладно вам, -- пускай я ожидала подвоха, но беззаботно отмахнулась. -- Пара часиков спокойствия. Я и не заметила их.

-- Ты пробыла там больше суток, -- подала голос Катерина. -- А она на уроке заявила, что так будет за любое ослушание. Не, я всё понимаю, но кто ей позволил обращаться с тобой так жестоко?

Я сумела издать лишь пораженное аханье. И почему меня не смутило количество раз, когда приносили пищу? Слишком часто для нескольких часов.

-- Короче, -- подытожила Саля с долгим стоном, -- считай, что ты получила по заслугам. Не раздражаешь, а мы к тебе не лезем.

Я хмыкнула, но с условиями сделки согласилась.

День голода сказался на теле. И без того худые щеки впали, под глазами появились темные круги. Утром я налетела на мерзкую, похожую на слизь, манку с восторгом и расправилась с ней за мгновение.

Сплетни о произошедшем разнеслись по лагерю. Мнения разделились: кто-то считал меня невиновной, другим было начхать. Вторые нравились больше, но и сочувственные хлопки по спине первых я принимала с благодарной улыбкой. В нашем секторе давно никого не отправляли в карцер. В последний раз эту меру использовали к мальчику, который кинул в наблюдателя камень. Ему дали выбор: или тридцать ударов розгами по спине прилюдно, или два дня в карцере. После тех сорока восьми часов он напоминал отощавшего призрака. Раньше я считала альтернативу несерьезной; физическая боль куда хуже сидения в одиночестве. Но теперь пришло осознание: время наедине с самим собой -- пытка. Особенно когда начинают мерещиться шорохи, постукивания, голоса; а глаза словно слепнут и нестерпимо чешутся.

Ударить взрослого -- преступление, а вот драки между ребятами случались постоянно. Иногда они показательно наказывались, но чаще всего на них не обращали внимания. Если два парня удумали начистить друг другу лица -- что плохого? Пускай выпустят пар.

После того случая я окончательно возненавидела Анну. На её занятиях боролась с желанием поругаться или уйти. Однажды, когда она "невзначай" упомянула случай с карцером, едва удержалась от хамства.

Я изменила мнение о ней через неделю после отъезда Ника. То занятие проходило как обычно: Анна зачитывала текст, мы переписывали его дословно, не особо думая над содержанием. Пальцы плохо сгибались, кончики онемели -- третий урок по счету непрерывной записи. И когда планшет Анны затрезвонил новым письмом, все, отвыкшие от посторонних звуков, встрепенулись. Расслабились. По классу прокатился облегченный выдох. Я, до хруста выпрямившись, украдкой подглядывала за Анной. Та открыла сообщение, бегло прошлась по нему взглядом. С её лица отхлынули краски, но буквально на секунду. После губы расплылись в довольной ухмылке.

-- Сохраняйте записи, -- попросила она, прикрыв веки. -- Писанина окончена. Поделитесь лучше, каким представляете свое существование?

-- Оно должно приносить пользы обществу, -- отчеканил кто-то.

Анна скривилась, будто выпила чистого лимонного сока.

-- А честнее? Без навязанной высокопарности. Клянусь, эта беседа -- наша тайна. Ну?

Одноклассники стушевались. Я открыла рот для ответа, но потом дернула плечом. Обойдется. Тогда Анна кивнула, нажала кнопку выключения на планшете.

-- Я вам сама расскажу. Вас с младенчества кормят роликами о безбедном существовании и прекрасной старости. Показывают фильмы о любви мужей и жен, которым ни к чему дети. Общество должно быть открыто к отношениям, но обособленно друг от друга. Правильно? -- дождалась одобрительного гомона. -- Так вот. Вам лгут. Когда вы попадете на распределение в А-01, то поймете: у вас нет выбора. За вас давно решил Единство. Правительство определило ваш город, профессию, того, с кем вы поженитесь. Они знают о вас всё! Отметки, шалости, генетический код, шансы зачатия здорового потомства. Любая ваша слабость -- не секрет. И тех, кого власть посчитает слабыми звеньями, из цепи удалят. Поймите, Единство далеко не идеален. Вы должны бороться за справедливость! За возможность любить не тех, кого дадут, а тех, кто по-настоящему дорог. За выбор. За самих себя. Не будьте безропотными куклами. Всё ясно?

Ровным счетом ничего. И не только мне; класс таращился на Анну во все глаза. Речь была гневная, обличающая, но бессмысленная. Набор букв, который не складывался в логичный текст. Зачем она ругает правительство, чем то насолило ей? Дало работу, дом, пищу. А она твердит о нарушенной справедливости?

Анна отпустила нас пораньше -- невиданное дело для учителя! -- но попросила меня задержаться. Когда за последним учеником закрылась дверь, она опустила лицо в ладони.

-- Выгляни ночью в окошко, -- сказала с тусклой иронией, -- и увидишь, как меня заберут. Угадай, за что?

Мне оставалось молчать.

-- Недопустимо назначать карцерную меру за мелкую провинность. Ты чиста. Из твоего личного дела изъяли запись, а меня признали виновной и отметили, что будут судить по законам Единства.

-- Из-за меня? -- Брови сошлись на переносице.

-- Не совсем, -- Анна хмыкнула. -- За ослушание. Я подделала подпись главного наблюдателя и выбрала наказание без его ведома. Чем не только подорвала тебе психическое и физическое здоровье, но и преступила закон.

-- З-зачем?!

Я бы поняла её нелюбовь ко мне или желание насолить, но подставлять себя? Безумие!

-- Подумай сама. Намекну лишь, что у тебя есть шанс, который отняли у меня. -- Анна отвела руки от глаз, прикусила губу. -- Ты мне понравилась. Не знаю, чем. Ты самая обычная: и внешностью, и характером. Но почему-то мне захотелось сделать именно так... Увы, ничего не укроется от правительства. Уверена, полицейские увезут меня ночью, чтоб не вызвать паники среди детей. Придумают отговорку, как про пенсию вашей предыдущей учительницы.

-- Её забрали силой?

-- Ты считала, что человек, отправленный на заслуженный отдых, не выкроит минутки на прощание?

Она была права. Другим наблюдателям устраивали проводы, готовили торты, желали всякой чепухи. Алана просто исчезла, вызвав волну сплетен среди учеников.

-- А вас осудят в А-01?

Тяжелый кивок.

-- Девочка, достойного тебе будущего. Когда-нибудь ты вспомнишь мои слова и осознаешь их смысл. Жаль будет, если ты растратишь свои годы впустую. -- Она коснулась моей макушки. -- Уходи, урок окончен.

Я, готовая трясти Анну за воротник и требовать объяснений, направилась к выходу. Повернув дверную ручку, остановилась и обернулась. Учительница смотрела в потолок. Её губы двигались, но изо рта не доносилось ничего.

-- До свидания, мадам.

Но в ответ -- шевеление губ.

Над чем подумать? Из-за какой немыслимой глупости она так поступила? В итоге я "чиста", а её судьба неизвестна. Понимание ударило в грудь, выбив дыхание. Так и есть. Чиста! Ценой собственной свободы она выставила меня героиней-мученицей среди учеников. Более того обелила личное дело, ведь правительство посчитало наказание, а значит, и случившееся -- учительской ошибкой. Но зачем?! Не поверю, что о судьбе какой-то Ларки Анна волновалась больше, чем о себе.

Поздним вечером я взгромоздилась на дуб, с веток которого были видны ближайшие корпуса. И ждала, когда кто-то придет за Анной. Точнее -- надеялась, что она сгущает краски.

Дрема накатывала волнами. Часы показывали глубокую ночь. Стрекотали кузнечики, шумела листва.

"Она ошиблась", -- с облегчением подумала я ближе к рассвету, уцепившись за ветвь и намереваясь слезть.

Но четыре расплывчатые тени появились как из ниоткуда, безмолвно вошли в учительский барак. Ни единая петля не скрипнула, ни одна дощечка не простонала в такт их шагам. Снаружи они появились впятером: посреди двоих "провожатых", как тряпичная, болталась худощавая фигурка с короткими волосами. Вряд ли мертвая, скорее -- без сознания. Её волочили в сторону Главной Станции. Ночью, тайно. Слова Анны приобрели черную окраску.

 

Глава 3

Исчезновение списали на болезнь. Тяжелую, в неизлечимой стадии, которую обнаружили слишком поздно. Анна лечится в А-01, но её дни сочтены -- она не вернется обратно. Не знаю, как остальные, а я задумалась: сколько же их было? Болеющих, умерших, ушедших на пенсию или переведенных в другие лагеря? Анна, Алана, та медсестра из детства. Но не только. Персонал менялся постоянно. Конечно, кто-то по-настоящему умирал или уезжал, но какая часть из тех, которые как испарились?

Возможно, нас не обманывали. Все они болели. Инакомыслием.

Дни тянулись, текли, пересыпались в месяцы. Прибыли десятилетние детишки, заняли пустующие кровати. Я стала замечать, как мрачнеют лица у тех, кому исполнилось шестнадцать. Или, напротив, с каким оптимизмом они говорят о переменах, как мечтают об отъезде из А-02. Мы, почти взрослые, поделились на части. На довольных и расстроенных, испуганных и грезящих перспективами мира "сбоку".

Учителя всерьез озаботились нашими знаниями. Задания тяжелели, оценки ухудшались. Чтобы остаться на плаву, приходилось просиживать вечера за планшетом, изучая книги. Как друзья умудрялись и учиться, и общаться, и увлекаться чем-то?

Закончилось лето, дождливую точку поставила осень. Скованная льдом зима, похрустев снегом, растаяла от мартовского солнца. Я умудрилась проморгать собственный день рождения, зато в день, когда родился Ник, приготовила куцый пирожок и съела его в честь праздника.

Тем весенним вечером я, умостившись на подоконнике спальни, считала звезды, но постоянно сбивалась на трех сотнях.

Катерина подкралась из-за спины, громко прокашлялась. Я полуразвернулась. Она замялась и смущенно опустила глаза. Маленькая, кругленькая, с пухлыми щеками и задорными ямочками у губ. Темные волосы всегда заплетала в тугую косичку, не оставляя ни единой болтающейся прядки.

-- Не против? -- Катерина показала на уголок подоконника.

Покачала головой. В нас было нечто похожее. За полгода я вновь, как в детстве, полюбила умиротворение и покой. Ни с кем не сдружилась; хранила нейтралитет и предпочитала одиночество компаниям. Она, проводив возлюбленного, тоже отстранилась от лагеря. Обедала отдельно, гуляла редко. Перед сном иногда гладила дощечку с вырезанной ножом надписью -- подарок от Дениса. Затем прятала ту под подушку и засыпала, шмыгая носом.

-- Я вот о чем подумала, -- без предисловия завела Катерина. -- Шестнадцатилетние не зря сбиваются в стайки, да?

Я неоднозначно промычала, прислушалась.

-- Наверное, лучше, когда с тобой в А-01 отправляется близкий человек? -- продолжила наседать она. -- Надеюсь, меня встретит Денис, но если он не сможет? Тяжело осваиваться в одиночку. Правда?

Я устала от вопросов в пустоту. Словно Катерина заверяла себя в правильности сказанного. Твердила, что Денис всего лишь "не сможет", а не плюнет на влюбленную в него глупышку. Признаться, я и сама беспокоилась, что Грин, Кристина или Ник забудут обо мне. Особенно -- Ник.

-- Угу. А от меня что требуется?

Она стушевалась. Уголки губ опустились.

-- Ты тоже без компании, вот я и решила: может, нам объединиться? Походим вместе, поищем общие интересы. Мы делим спальню кучу лет, учимся в одном классе, но толком не знакомы. Поверь, мне ни к чему дружба. Исключительно уверенность, что в А-01 я не останусь сама по себе.

-- Тебе страшно? -- догадалась я и вернулась к созерцанию звезд.

-- Очень, -- отрезала Катерина. -- А тебе?

-- Ну, -- протянула я, -- ведь не зря А-01 так расхваливают? Значит, есть причины?

-- Или наоборот, убеждают, что опасаться нечего, -- буркнула Катерина.

Её ответ стал началом крепкого приятельства. Без хихиканий, шепотков, болтовни и плетения косичек. При встрече мы только кивали или говорили лишенное эмоций "Привет". Но если в столовой не находилось свободного места, подсаживались друг к другу. И когда перед сном меня душило отчаяние от скорых перемен, я шла к ней. Спрашивала о домашнем задании или другой мелочи. Катерина терпеливо объясняла, разжевывая простейшую тему, будто для ребенка. Она всё понимала, а я успокаивалась. Вскоре она заговорила о Денисе, начала показывать его подарки. Глаза блестели от подступающих слез, и мне приходилось брать инициативу да что-то быстро-быстро рассказывать. Совершенно безобразное, ерундовое. Но это помогало. Вскоре приятельство переросло в дружбу, а "Привет" -- в теплые улыбки.

Не знаю, что выжало меня сильнее: внезапно подступившее лето или итоговые экзамены. Первое встревожило, заставило ночами вертеться по простыне и сбивать её в кучу. Второе -- вытрепало до дна, до головной боли и дергающегося века.

Учителя наседали, от контрольных рябило в глазах. Нам постоянно напоминали: "Скоро вы покинете А-02, и те знания, которые получите здесь, -- самое важное". Мы старались. Ставили галочки в тестах, вписывали термины, щелкали задачки, чтобы огорчиться результату (пусть и достойному, но далекому от отличного) и опять усесться за повторение материала.

Поэтому тридцать первое мая подкралось как воришка. По-братски стукнуло под ребра и хохотнуло: "А вот и я".

Завтракая, Катерина трясла ногой, стучала зубами. Её пальцы дрожали, когда она старалась донести ложку до рта. Голос срывался, язык заплетался, слова путались. Из прически выбились волосы. Я успокаивала её, но тщетно.

Протрубил сигнал окончания приема пищи и начала утреннего сбора. Ребята поднялись из-за столов, разгруппировались на две части: мальчиков и девочек. Замерли смирно, как по струнке. Главный наблюдатель, невероятно прямой седовласый мужчина, прошел в центр столовой и, настроив микрофон, пробасил:

-- Всем известно, какой грядет день...

Его голос, умноженный десятком колонок, разнесся по помещению. Он говорил, напоминал, объяснял. Неизменный перечень вещей, который уже занесен в планшеты отбывающих. Запрещенные к перевозке предметы. И, наконец, список тех, кто завтра покинет подростковый лагерь.

Я мысленно считала, сколько ребят отправится во "взрослый мир" вместе со мной. Восемьдесят три. А всего, из всех секторов? Десятки тысяч. Следующим утром они тоже соберутся около круглых домиков, называемых Залами Пути? Выстроятся в лентообразную очередь? С рюкзаками за спиной и неведением в сердцах?

Мое имя огласили тридцать третьим. Я ожидала его, но всё равно вздрогнула как от хлопка. Когда назвали Катерину, та ссутулилась и затряслась. Почему она паникует? Ведь в А-01 живет Денис, встреча с ним должна согревать. А они непременно встретятся -- иначе и быть не может.

-- Всего день, -- в пустоту проблеяла Катерина, когда наблюдатель разрешил покинуть столовую.

Ребята спешно, с гомоном и галдежом вырывались наружу. Мы плелись в хвосте. Я, сцепив руки на груди, Катерина -- постоянно оттягивая ворот блузы.

-- Целый день! -- обнадеживающе поправила я. -- К тому же выходной. Не хочу бесцельно промотать его. Давай устроим что-нибудь напоследок?

Надо было отвлечься от раздумий. И я, беспрерывно болтая и хохоча, предлагала идею за идеей. Катерина загорелась от восторга, покрылась счастливым румянцем, расслабила сведенные плечи. Да, нынче я исполняла роль старшего и бесстрашного друга. Как Кристина в день прощания с ней; как Ник все эти годы -- для меня. Интересно, боялись ли они? Покрывались ли мурашками при мысли об отъезде?

Мы остановились на пикнике у озера. Катерина вызвалась готовить (из десяти баллов по кулинарии у нее стояла твердая девятка!) Я мельтешила рядом, пока она на общей кухне боролась за свободную духовку. Желающих отметить приближение первого числа сыскалось много. Раздраженных и шипящих змеями. Совместными усилиями мы отвоевали не только духовку, но и миксер.

-- Помочь чем-нибудь? -- я, опустив щеку на кулак, наблюдала, как Катерина толчет ягоды для пирожных.

-- О, спасибо, -- бросила она, сдув со лба прядь, -- взбей сладкий крем.

Я поморгала, огляделась, неуверенно взяла сахар и желтки.

-- Не умеешь? -- Катерина склонила голову набок.

-- Ага, -- тягостно призналась я.

-- Тогда не отвлекай.

Это указание я выполнила с легкостью.

За работой Катерина переменилась, превратилась в прежнюю озорную девочку, какой была, когда встречалась с Денисом. Она порхала от стола к плите, насвистывала незатейливые мелодии, слизывала тесто с кончика ножа и одобрительно хмыкала.

Вскоре мы обзавелись целой корзинкой выпечки. Катерина подчистую извела содержимое холодильника. Зато результат вызывал слюну, а от ароматов сводило желудок. Я спешно забросила в рюкзак куртки, простынь вместо покрывала (какая разница, накажут ли, если завтра мы уедем?), стаканы, термос с чаем.

Прячась от наблюдателей, добрались до протоптанной дорожки, ведущей к озеру. То сияло, сверкало в солнечных лучах, слабый ветерок разносил по воде волны. Катерина, до этого радостная, огорченно вздохнула. Озеро давно и прочно облюбовали прощающиеся. Они разместились по всей каемке берега, брызгались, плавали, кушали. И конспирация оказалась излишней: вместе с детьми тут отдыхало пятеро взрослых.

-- Ну, хотя бы соберем сумки пораньше, -- опечалилась Катерина.

Я потянула за съехавшую лямку рюкзака.

-- Ни за что. Идем.

И потащила её прямиком в лес. Катерина сопротивлялась, но без особой охоты. Мы забрели в самую чащу, когда уже было не различить тропы под ногами. Отводили ветки, и те стремились хлестнуть нас на прощание по спинам. Вслушивались в песню ветра по листьям. А остановились, когда утомились до стекающего по лицу пота, невесть где.

Я стянула жаркие ботинки, расстелила простынь и придавила её по бокам камнями. Вытянулась, уставившись в небесный потолок. Катерина отыскала ростки мяты и, нарвав их, высыпала в чай. Тот запах свежей пряностью.

Видимо, мы улеглись на муравейник. Муравьи расползлись по покрывалу. Вознамерились влезть на выпечку и смешно шевелили лапками, когда падали с неё. Катерина вытащила два пирожка, а корзинку накрыла курткой.

-- На, -- она передала булочку, похожую на ежика. С колючками из теста сверху и вылепленным острым носиком.

-- За нас!

Я шутливо чокнулась "ежиками" как бокалами.

-- Что будешь делать, если завтра придут твои друзья? -- чуть позже, перекусив, спросила Катерина.

-- Сойду с ума от восхищения. -- Я прикрыла веки и представила, как сжимаю в объятиях всю троицу. -- А ты?

-- И я, -- Катерина щелчком отогнала муравья. -- А если... не придут?

Повисла свинцовая пауза. В голове возникла картинка: выход в город, обязательно в живой и мерцающий огнями витрин, как в фильмах; на улице -- никого. Или толпа самых разных ребят, знакомых и чужих. Но среди них нет родных мне.

-- Сойду с ума, -- повторив, оскалилась я.

Нереальное спокойствие. Мы будто затерялись среди картины, которая висит в музее под толстенными стеклами. Небо, та его часть, которую видно за листвой, чистое-чистое, без единого пятнышка облаков. Ветки сплетаются, покачиваются от легкого ветерка.

-- Нет уж, -- Катерина прислонила стакан с чаем к виску. -- Мы тогда сами устроимся. Разве нам кто-то нужен?

-- А если встретят кого-то из нас? Одного? -- добавила я.

Катерина озадаченно закусила губу. Стакан дрогнул, на простынь скатилось несколько капель чая.

-- Ты ведь не оставишь меня? -- прошептала она.

-- С какого перепугу ты считаешь, что встретятся со мной? -- Я чуть приподнялась, оперлась на внутреннюю сторону ладони.

-- Просто мне кажется, что со мной -- точно нет, -- отмахнулась Катерина. -- Ладно, хватит. У нас праздник, а не сопливые посиделки.

Я согласилась. Корзинка медленно, но успешно опустела, животы набились до отвала. Чай был выпит, а мята прожевана. Катерина осматривала окружающие нас растения, обнюхивала их и растирала листья в пальцах, словно учитель по ботанике. Внезапно она отыскала кустик с конной. Та затерялась в густых зарослях дикой малины и смотрелась чужеродно. Хрупким гостем среди колючих прутьев.

-- Кто-то специально посадил её здесь, -- со знанием объяснила Катерина.

-- Угу, -- я сыто зевнула, -- чтобы не спалили наблюдатели. Секрета ты мне не открыла.

Но подруга не обиделась. Она с жарким интересом рассматривала ветки, отломала одну.

-- Она пользуется бешеной популярностью, а я впервые встречаю её, -- Катерина погладила шершавый листок подушечкой пальца. -- Неужели не врут, и конна как-то меняет настроение?

-- Ну, веселее становится -- это факт. -- И я пересказала свой печальный опыт знакомства с запрещенной травой. Полностью: от первых часов воодушевления до черного дна, где барахталась с неделю.

Брови Катерины изогнулись дугами, взгляд наполнился азартом и любопытством. Как у ученого, ставящего важный опыт.

-- Значит, ты не хотела бы повторить?

-- Нет, никогда.

-- Вообще-вообще? Ну, а представь, что нет выхода. Например, во всем мире кончилась еда, -- Катерина вовсю начала фантазировать. -- Что бы ты выбрала: смерть или конну?

-- Ага, еды нет, а я предпочту курить всякую дрянь, а не придумывать способ добычи пищи, -- я усмехнулась. -- У тебя поразительная логика. Собирайся лучше, а то не успеем до отбоя.

Маршрута сюда мы не запомнили, поэтому методом тыка определяли, как возвращаться. Обратную дорогу искали долго, практически заблудились, но ближе к закату вышли прямо к притихшему лагерю.

Сбор сумки занял минут десять. Я накидала вещей сплошным комом, впихнула то, что не помещалось, с кряхтением застегнула. Катерина наоборот тщательно отбирала, какие безделицы заберет с собой. Их накопилось достаточно, половину пришлось выкинуть. Ровненько уложила белье, отсортировала одежду. Стряхнула с рюкзака невидимую пылинку и удовлетворенно осмотрела результат.

Ближе к отбою спальню заполнили нагулявшиеся девочки. В воздухе повисло что-то неуловимое, что поселялось ежегодно перед первым июня. Тяжкое, густое, свербящее в носу и горле. Из комнаты уезжало всего пятеро, но настроение передалось всем. Когда погас свет, и мы улеглись в кровати, кто-то произнес:

-- Доброй ночи.

И ему ответил каждый без исключения. Девятнадцать голосов эхом отразились по спальне перед тем, как та погрузилась в молчание.

 

Глава 4

Утро суматошное, воздух пахнет паникой, движения рваные. Подъем. Завтрак. Прощание. Напутствия учителей. И мы стройной шеренгой направляемся к Главной Станции. У арочных дверей, скромно обитых железом, застываем. Выстраиваемся по одному. Когда зажигается лампочка, стоящий первым подходит к проверяющему наблюдателю, называется и заходит. Очередь движется относительно быстро: с самого начала запустили восьмерых, а потом ещё человек по шесть раз в десять минут. Я иду после Катерины, семнадцатой.

Станция была лишена деталей: окон, цветов, узоров. Блеклое круглое здание в один этаж с ровной крышей и почерневшими швами меж квадратных блоков. Единственным его украшением служила та самая лампочка, загорающаяся рыжим. Когда-то я уже выходила отсюда -- в день приезда. Но тогда картинка стерлась под впечатлениями. Силилась припомнить внутреннюю обстановку -- впустую. И ладно, скоро увижу.

Мальчика перед нами отправили в первую комнату справа, Катерину -- слева.

-- Ларка А, -- встала напротив наблюдателя.

Тот сверился с планшетом:

-- Третья по левую сторону.

Я на миг опешила, задержалась, поэтому наблюдатель прокашлялся и красноречиво ткнул на вход. Вдох-выдох. Коридор короткий и прямой, ярко освещенный. Пустой, без единого предмета. Щербатый пол и голые бетонные стены. По обе стороны -- восемь стальных дверей, а девятая в конце коридора.

Отсчитала третью и робко постучалась в нее. Без ответа. Заглянула.

-- Входи, -- бесцветный голос.

Напоминало санчасть. У одной стены прямоугольная коробка в человеческий рост с кучей датчиков и кнопок -- сканер тела. У второй -- стол, стул, какие-то приборы и склянки, колбочки, растворы. Сухощавая женщина, одетая в белоснежный халат. Я помнила её. Она была врачом у девочек в общем медицинском пункте, куда нас отправляли ежегодно для тщательного осмотра.

-- Раздевайся и ложись, -- указала рукой на кушетку в углу.

Я стыдливо стянула верх, оставшись в одном белье. Сложила одежду на свободный стульчик, пристроила ботинки.

-- Ну, -- поторопила врач.

Сняв белье, улеглась на кушетку. Женщина осматривала меня с каким-то кровожадным любопытством: больно ощупывала, исследовала беспрерывно пищащим устройством. Когда она залезла в рот с металлической трубкой, я охнула от неожиданности. Трубка попыталась ворваться в горло. Захрипела. Женщина вынула датчик, ввела показатели с него в планшет.

-- Вытяни палец, -- потребовала она.

И тут же больно уколола в подушечку прибором с тремя тонюсенькими иголками. Для считывания параметров крови. Зачем они проверяют нас перед отбытием? Неужели сложно взять сведения из личного дела? Там, если верить медсестрам, любые показатели вплоть до того, как быстро я обгораю на солнце.

Но врач бесцеремонно вдавила иголки, записала результат, перевернула меня на живот. Это было унизительно и гадко. С нами редко сюсюкались, но она переходила всякие границы: лапала, трогала, измеряла.

-- Пройди в аппарат.

Внутри жужжало, шипело. Но хотя б ко мне больше не прикасались. А секунд через тридцать врач разрешила выйти.

-- Одевайся и вперед по коридору, -- приказала она.

Я торопливо влезла в вещи, на ходу застегивая пуговицы, зачем-то поблагодарила её и поспешила поскорее исчезнуть из кабинета. Хлопнула на прощание створкой.

По пальцу из дырочек струилась кровь -- врач не предложила ваты, чтобы остановить её и не заляпать одежду. Я пососала кончик пальца, сморщившись от солоноватого вкуса.

Дергать за ручку не пришлось; как только я подошла к двери, та отъехала вправо. За ней был ведущий вниз проход. Наши ребята, уже прошедшие осмотр, угнездились на железных лавочках и посматривали на рельсы, которые возникали из чернеющей пустоты и исчезали в ней же. Многие высовывались с платформы и рассматривали темень туннеля. Кто-то изъявил желание спрыгнуть и пройтись (то ли ради хохмы, то ли всерьез), но его отговорили.

Катерина помахала мне, и я встала рядышком.

Неизвестность мучила, обстановка накалялась. Улыбки над редкими и несмешными шутками переросли в истеричный хохот. Наконец, все восемьдесят три подростка собрались у платформы. Ребята возмущались, поглядывая на часы. Бубнили о том, как надоело прохлаждаться незнамо зачем. Я поддерживала их, но безмолвно.

Издалека надсадно прогудело. Мы аж встрепенулись и зачарованно стали изучать вначале желтые огни, а потом -- серебристый поезд. Долго-долго он проносился мимо, обдувая нас холодным ветром. Длиннющий, состоящий из сотен вагонов. Пытались сосчитать, но когда он все-таки остановился, окончательно запутались.

-- Скорее! -- взвизгнули девочки.

Внутри имелось три ряда стульев. По двенадцать штук в линию. Началась давка за сидения у окошек. Поезд не ждал, когда мы рассядемся. Он легонько тронулся, но меня от аккуратности движения затошнило, а голова закружилась.

Самые удачливые припали лбами к стеклу, менее везучие вставали на сидения, чтобы разглядеть что-нибудь -- одинаково безрезультатно. Вначале виднелись лишь черные стены подземного тоннеля. Затем скорость переросла в ошеломительную. Силуэты лагерей, деревья, поля, леса и реки проносились так, что не успевали отложиться в памяти. Я помнила по рассказам учителей, что скоростные монорельсы разгонялись до семисот километров в час. Невероятная скорость, пугающая и волнующая.

-- Получается, в мир "сбоку" едут все шестнадцатилетние А-02? -- громко полюбопытствовал Гена, приятель Ника.

-- Тысячи людей! Ой, кошмар! -- игриво охнула рыженькая девочка из соседней спальни.

-- Существует около четырехсот секторов, да? -- размышлял Гена.

-- Четыреста три, -- поправили его.

-- По барабану. И везде выгнали по сотне? То есть сорок тысяч человек?

-- Всего четыре поезда, по направлениям света, -- вновь вставила рыженькая. -- Значит, в нашем...

Несложное вычисление. Её перебили разом несколько:

-- Десять тысяч!

-- Прикиньте, он разобьется? -- громыхнул мальчишка, сидящий около меня, занявший стул у окна и загораживающий вид своим затылком.

-- Куда нас денут? -- глуповато выпрашивала рыжеволосая. -- В столицу на распределение?

-- Вряд ли... Мы там не поместимся.

-- Помните, учителя говорили?.. Типа: отправляют в разные районы?

-- Сорок тысяч, -- повторила Катерина мне на ухо. -- Сорок тысяч человек, с которыми простились друзья. И нашим городом станет любой в стране. Каковы шансы у тех, кто приедет в следующие годы, когда-нибудь пересечься с нами?

-- Нулевые, -- я прикусила щеку. -- Как и нам -- с теми, кто приехал раньше нас.

Только сейчас я поняла, как ошибалась, веря в то, что увижу Кристину, Грина и Ника. Ведь не закралось и единого сомнения! Помнила слова учителей, изучала карту Единства. И всё равно казалось, что иначе невозможно -- встретимся. Представляла А-01 крохотным городком, в котором сложно затеряться. Ага, как же. Их могли расселить где угодно. И от этого осознания кровь из соленой превратилась в горькую.

Четыре часа прошли в непрерывной дороге. Без возможности сходить в туалет, перекусить или открыть форточку, чтобы впустить свежести. Ноги вначале покалывало, а после ломило. Прошлась из угла в угол. Впрочем, бродила не только я, и никто не выявил особого интереса.

Я почти села обратно, как поезд резко встал. Пошатнулась, схватилась за спинку и ойкнула -- ударилась коленом о сидение. Мы замерли в нерешительности. Неужели сейчас двери разъедутся?

Снаружи, и правда, разлегся город. Отсюда виднелись крыши его высоток и почерневшие трубы старых заводов. Острый шпиль башни, посылающей сигнал на проекторы и радио-вещатели, протыкал небеса. Как на картинках. Мы припали к стеклам и забыли, как дышать.

Но платформы не было. Лишь широкое поле по обеим сторонам, которое заканчивалось громадинами-стенами.

Буквально спустя минуту поезд тронулся. Медленно и нерешительно, но после -- словно хищник, настигающий жертву. Он понесся дальше, оставив позади толпу ребят, многие из которых навсегда распрощались с А-02. Марк "сбоку" перестал быть таковым. Он превратился в "их". Или они -- во взрослых? Не разобрать.

Остановки участились. Примерно раз в двадцать минут вагон останавливался, а перед нами расстилался новый город. И вот, наконец-то открылись наши двери. Как мы рванули! Распихивая друг друга локтями и вопя, переругиваясь, хохоча. Стайка народа вылетела на огромную железнодорожную станцию и... окаменела.

Что дальше? Вместе с нашим, двести восьмидесятым, сектором на "волю" выпали подростки ещё из трех вагонов. В таких же костюмах, как у нас, похожие на нас, но совершенно чужие.

-- Оформление состоится у третьего отсека. Повторяю, у третьего отсека, -- затвердил механический голос.

Ребята словно обезумили. Толкотня превратилась в ожесточенные отпихивания, грубые выражения -- в скандалы. Девочку невдалеке повалили и почти прошлись по ней, не замечая или наплевав на лежащего человека, закрывшего лицо руками. Я вовремя схватила её за шиворот. Но вместо благодарности получила толчок. Девочка, опередив меня, смешалась с толпой.

Волна, сдавив, подхватила и закружила. Я цеплялась за чьи-то спины и рюкзаки, обломала ногти, стараясь не упасть. Катерину упустила из виду, но это волновало меньше всего. Правительство устраивает организованные сборы, собирает наши данные, само распределяет по специальностям. Но оно же позволяет нам затоптать товарищей насмерть в желании первым попасть в А-01. Почему?.. Чтобы оставались достойные, а слабые погибали под чьими-нибудь башмаками?

Я и представить боялась, на сколько затянется оформление всех. На сутки? Но очередь распределилась на десять ответвлений и продвигалась вперед удивительно споро.

Нас не сканировали, не проверяли и не трогали. Когда я вошла в нужную дверь, то застала за ней лишь пустующую комнатушку-чулан с одной дверью за моей спиной, второй -- слева. Из динамиков донеслось безразличное:

-- Значение и номер сектора.

По слогам. Медленно и громко.

-- Получите, -- ответил голос.

Я не поняла, о чем речь, но тут из казалось бы ровной стены выдвинулся отсек. В нем лежал запечатанный конверт из гибкого пластика.

-- Положите ваш планшет в лоток, новое изделие вам выдадут после распределения.

Как положить?! Но там вся моя жизнь. Переписка с друзьями, книги, газетные статьи, рисунки. С тревогой выполнила требуемое. Отсек втянулся, и стена опять стала гладкой.

-- Добро пожаловать в Со-На. Обязательно явитесь второго июня в ближайший Зал Пути для прохождения распределения. Спускайтесь, автобус довезет вас до общежития.

И створка слева отъехала, обнажив проход. Я ступила туда. Лестница ступеней в тридцать вела вниз; я сбежала с нее, разминая затекшие ноги. Очередные двери разошлись, как только приблизилась к ним. И очутилась на оживленной улице. Пешеходы, автомобили, мини-поезда -- в три вагончика. Коленки задрожали, а ладони вспотели. О, а вот и какой-то автобус.

Попыталась войти в него, но вход преграждал турникет. Обескуражено осмотрелась, но отыскала лишь характерную щель для электронной карты. Откуда ее взять?

Торопить было некому, поэтому аккуратно раскрыла конверт. В нем оказалась пластиковая черная карточка без каких-либо надписей, магнитный ключ с биркой "404" и заламинированная картонка, гласящая: "Общежитие: линия седьмая, третий отсек".

Боязливо вставила карту. Та поместилась идеально, что-то щелкнуло. Карточку "выплюнуло" наружу. Тронула створку, она крутанулась, и я очутилась в салоне. Чем-то он напоминал поезд. Практически заполненный восторженными и тревожащимися ребятами, холодно-металлический. Впереди, в стеклянной будке находился водитель в зеленом комбинезоне. Он не обернулся. Я заняла ближайший стул и подробнее рассмотрела содержимое конверта.

Хоть памятку бы дали с объяснением по пунктам. Непонятно же, как, почему, для чего, зачем? А чего требовал тот голос? Куда-то прийти? В висках заныло от напряжения и вопросов.

После вошло ещё четверо; автобус тронулся.

Город был как в фильмах... Великолепен до остановки сердца. И пускай, дома одинаковые, подобно близнецам: светлые жилые двадцати-- и пятидесятиэтажки, трехэтажные магазины. Везде реклама, восславляющая Единство. Щиты растянуты посреди улиц, с тех смотрит улыбчивая молодежь или семейные пары. Дороги тянутся ровными линиями. И все-таки он изумителен. Витрины яркие, вывески блестящие, мигающие. А люди... Везде... Спешащие, торопящиеся куда-то. На специальных пустырях выгуливают большущих собак. Из автобуса вижу, какие те породистые. Ни единой "гнилой масти", как с учебных пособий. Перекрестки, указатели, световые табло. Они слепят, поражают, завлекают. Зато нет ни одного ребенка. Чуть старше или моих лет -- полно. Но без нескладных детских фигурок. Непривычно.

Водитель затормозил около остановки с большой буквой "А" на козырьке.

-- Седьмая линия, -- в микрофон объявил он.

Трое вышли. Что-то знакомое. Я глянула на памятку в конверте. Ой! Пулей выскочила из салона, зачем-то попрощавшись с оставшимися там.

В общежитие не то, чтоб толкучка. Скорее -- оживление. Кто-то общался, смеялся, приветствовал новеньких и жал им ладони. Эта участь постигла и меня: останавливали, расспрашивали номер сектора, желали удачного распределения. Комендант за стойкой показал, как добраться до комнаты. Хотя указателей хватало без объяснений: и этажи, и лифты, и направления, и запасные выходы.

Четвертый этаж. Коридор с развилками похож на лабиринт. Чуть не потерялась, пока искала.

Провела ключом по замку и, зажмурившись, сделала крохотный шажок. А когда открыла глаза, захотела сбежать. Комната напоминала карцер... Разве что тут имелось окошко, познавшая лучшие годы кровать с проржавевшими ножками, письменный стол со стулом и узенький шкаф. Всё. Пространства мало для одного человека; ног не вытянешь -- упрешься в стену. Продолговатый ящик.

"Зато личный", -- обнадеживающе подумала я.

В шкафу лежало два безразмерных костюма, три рубашки и две пары ботинок моего размера: легкие и утепленные. В нижнем ящике -- сменное личное и постельное белье, ванные принадлежности.

Решила осмотреть весь этаж. Туалет располагался в конце "проулка", кухня -- там же. Она напоминала лагерную: куча плит, столов, раковин и посуды. Разница в том, что еда (бесстыдно заглянула в холодильник) и некоторые принадлежности подписаны именами владельцев.

Ужин принесли прямо в комнату, чем ввели меня в полнейшее недоумение. Оказалось, в день прибытия нам поступает еда из соседней столовой. Взмыленный мальчик в фартуке потребовал расписаться и ушел к другим поступившим, неуклюже покатив тележку с едой. Я принюхалась к запечатанным контейнерам со вторым блюдом и десертом. Съесть прямо так? Нет, разогрею.

На кухне было людно и разновозрастно. Тут отыскалась и женщина с проседью в волосах, и усталый морщинистый мужчина лет сорока. Но больше всего, конечно, молодых, вчерашних воспитанников А-02. Увы, без знакомых лиц. Низенькая девушка ловко стругала овощи; три подружки спорили, пересолен ли суп; парень вслух читал способ приготовления на упаковке полуфабрикатов.

Я потопталась на пороге, переживая то гаденькое чувство "новенького". После отважилась подойти к ближайшей духовке, поставила в нее второе и нажала на кнопку подогрева. Помялась, не решаясь: присесть или остаться караулить? В это время нарезающая морковь девушка обратила на меня внимание.

-- О, -- она по-детски всплеснула руками. -- Сегодня приехала?

Угукнула. Девушка заправила коротенькую темную прядку за ухо и чирикнула:

-- Всё такое чужое? Представляю твои эмоции! Я вот уже два года как обживаюсь. Почти накопила на приличную съемную квартирку. Если хочешь -- могу помочь с вопросами.

Я подумывала отказаться, но внезапно ответила кивком. Иначе мозг раздуется и лопнет от переизбытка информации. Что бы уточнить? Столько непонятного -- хоть ложкой черпай. Девушка, не переставая орудовать ножом, поинтересовалась первой:

-- Как тебе тут?

-- Непривычно. -- Я колупнула столешницу. -- Объясни, что за конверт мне выдали?

Не пришлось даже перечислять; она помнила содержимое.

-- А чего сложного? В записке адрес на случай, если заблудишься. Поверь, стопроцентно так и случится. Я с полгода постоянно забывала, где живу.

-- Это я и сама поняла. А карта?

-- О, это ж вся твоя жизнь. Завтра подробнее разжуют, но это и документ, и личное дело, и пропуск на место работы, и деньги -- всё на ней. Не советую терять. Замучаешься восстанавливать, -- она помрачнела. -- Я как-то сломала её. Месяц бегала, умоляя сделать новую... А то удостоверения личности нет, купить ничего нельзя. Сидишь и побираешься по знакомым.

Духовка запиликала; я достала горячую коробочку с пюре и куриной ножкой. С аппетитом уминала ужин, и пока ела, девушка рассказывала о А-01. Где магазины, где Зал Пути. В последнем не только определяли профессию, но и выполняли кучу функций. Именно там подавался запрос о съемной квартире, о повышении, медицинских выплатах. Там по заявлению подбирали кандидата для оформления брака. В общем, Зал Пути был чем-то вроде директора в школе -- заведовал всем.

-- А как назначают на работу? -- я отложила вилку, удержавшись от желания облизать контейнер.

Кухня потихоньку пустела, соседи разбредались по спальням. Девушка забросила в кастрюльку с кипящей водой обжаренный лук.

-- Рассматривают сведения о тебе, задают вопросы, сверяют со списком имеющихся вакансий. Ну и подбирают. Надейся на везение и оценки. Хорошо училась?

-- Терпимо.

-- Терпимого мало, -- она вздохнула. -- Тут такие истерики случаются из-за плохой карьеры. Унитазы чистить никому неохота, все мечтают устроиться в должностные органы. Со временем свыкаются, конечно.

-- А если отказаться от предложенной работы?

-- Дело твое, -- пожала плечами. -- Попытка дана одна. Отказываешься: не заносят в базу, не начисляют зарплату, не оказывают медицинских услуг. И только если на выбранную для тебя должность появится свободное место с похожим окладом и условиями -- его могут предложить. Но не факт. Сначала ищут среди тех, кто подал заявления о переводе. А отказникам разрешено заниматься низкопробной работенкой или идти добровольцем в войска или еще куда. Например, медикам всегда требуются люди для опытов. Кстати, не вздумай помогать тем, кто прошляпил свой шанс. Это наказуемо.

И она продолжила щебетать. Я так вымоталась, что практически не слушала. Потяжелевшие ресницы опускали веки. Подбородок склонился, мысли спутались.

-- Иди отсюда. -- Девушка ткнула меня в бок, выбросив из дремы.

Поплелась из кухни, но в дверях смутилась:

-- Большое спасибо за разъяснения... Как тебя зовут?

-- Забей гвоздь, -- со смешком сказала она. -- Всё равно забудешь. Первые имена запоминаются тяжко. Завтра познакомимся заново.

Да что там имена. Даже лица. Черты советчицы стерлись в тот самый миг, когда я упала на не разобранную постель. Лагерная привычка заставила поставить на часах будильник, но после я провалилась в глубокий сон без всяких сновидений.

 

Глава 5

Утренняя улица слабо отличалась от вечерней. Та же суета, беготня, гудящие автомобили и сияющие улыбки на плакатах. Судя по количеству граждан, город был переполнен. Представляю, какая в выходные толкучка в ресторанах, музеях или кинотеатрах. Люди спешили, лавировали; и, удивительно, но почти не сталкивались локтями или не утыкались друг в друга. Я сломала схему сразу же, как вышла из общежития: запнулась о ногу впереди идущей женщины, едва не рухнула на неё и, пытаясь вернуть равновесие, ударила локтем шагающего рядом.

-- Простите, -- бормотала я, становясь пунцовой, -- извините. Я не хотела...

Невыносимый темп. Слишком быстрый и выверенный. Пока вольешься в него -- взмокнешь. В лагере соблюдался строй, отступление от которого грозило розгами. Но в А-01 будто отказались от правил детства.

Зал Пути отыскался спустя полчаса плутания. Отсюда он смотрелся малюсеньким, размером с парочку моих комнаток в общежитии. Какой-то неправильный, ломающий привычные формы города. Во-первых, на внешней части балкона висела растяжка с лозунгом: "Со-На -- Единство, благополучие, будущее!", а во-вторых, он выделялся среди схожих прямоугольных зданий: белоколонное сооружение в шесть этажей с округлой крышей, заканчивающейся шпилем. Тот венчал флаг Единства: золотое полотно с буквой "Е" в центре.

Я, святая наивность, надеялась на отсутствие очереди в ранний час. Ну-ну. Около входа, кроме подростков, нашлись и взрослые: разных лет и, наверное, социальных положений. Кто-то модно одетый -- как с рекламных щитов; другие -- в стандартных комбинезонах или вещах с символикой места работы. Я взяла в терминале талончик, подтверждающий, что я пятая в очереди Службы занятости, и, вздохнув, принялась рассматривать округу. Вскоре от мельтешения заболели глаза; от шума -- уши.

Как в Со-На существуют люди? В роликах, прославляющих правительство, города сплошь чистенькие, спокойные, полные зелени. По-настоящему деревьев катастрофически мало, и те чахлые, поникшие. Впрочем, Зал Пути окружало с десяток густых елей. Провела по ветке одной -- искусственная. Неужели люди верили радушным призывам, если знали о подобном несоответствии?

И всё же мощь с неприступностью города напитывали и меня. Его массивные стены вселяли уверенность. Смятение отпало. И мне тоже хотелось с гордостью заявлять, что я, Ларка А, гражданка Единства.

Зеленым загорелось табло, где возник мой порядковый номер. Перед проходом в здание мне следовало заполнить пару анкет и ответить на тонну вопросов. Простейших: кто я, причина визита, есть ли документальное подтверждение -- но из-за количества они казались каверзными. Турникет считал данные с карточки, металлоискатель промолчал, когда я прошла через него. Хмурый охранник следил, всё ли я делала верно. В общем, когда мне разрешили проследовать дальше, я была готова свихнуться от происходящего.

Зато не ошиблась: здание очень компактное. Свободного пространства и так впритык, а из-за скульптур, картин и плакатов Единства, его попросту нет. Винтовая лестница посередине с выходом на этажи. Проходы узенькие -- двоим не протиснуться. Да, лишние люди не поместились бы; понятно, почему народ стоит на улице.

Я дернула за ручку кабинета, но та не поддалась. Надавила, потянула на себя. Впустую. Зажала ручку в кулаке и случайно надавила на какую-то кнопку. Щелкнуло, и дверь открылась. Я, начинающая закипать от сложностей А-01, ворвалась в комнату, вместо приветствия прохрипев что-то невразумительное.

-- Присаживайтесь, -- безразлично отреагировала молоденькая, едва ли старше меня, девушка. Казалось, её блузка и улыбка белоснежнее снега, а челка совершенно подстрижена, без единого лишнего волоска. Девушка напоминала лошадь: широкие ноздри, грустные черные глазища, передняя челюсть выступала вперед.

-- Здравствуйте, -- повторно поздоровалась я. -- Я вот... по поводу...

Из головы вылетело, зачем я сюда пожаловала. Так бы и изображала невнятные жесты и мямлила объяснения, если бы служащая не попросила карточку. Она вставила её в считывающее устройство да без интереса глянула на монитор.

-- Распределение? -- дождавшись кивка, продолжила: -- Я задам несколько вопросов о вашем личном деле. Пожалуйста, отвечайте правду. Честность важна как для дальнейших поисков, так и продуктивности всей нашей беседы. Почему у вас шестерка по истории Единства?

С первым ответом пришло волнение. Вспомнились прогулы и опоздания, неудовлетворительные оценки и заваленные контрольные. Дерзости, пересдачи и ссоры с преподавателями. В семь лет я отняла куклу у девочки; в тринадцать -- отказалась от дежурства. Сейчас эти пустяковые проступки всплыли, словно нешуточные преступления.

Девушка любопытствовала, переспрашивала и записывала любой выдох. Я тряслась на стуле. Чесалась, как немытая: то лоб, то затылок, то запястья. "Допрос" кончился после, думается, сотни заиканий и глупых отговорок типа "Так получилось".

-- Подождем, -- в потолок сказала служащая. -- Ответ сейчас поступит... Пока обозначу основы вашего нового статуса.

Тот и впрямь поступил скоро; она едва объяснила то, что я уже знала из вчерашнего разговора на кухне. Считывающее устройство запищало, затрещало. Девушка мельком глянула на монитор и удовлетворительно кивнула. После долго вводила что-то, сверяясь с заполненными мною анкетами.

-- Отлично, результат сохранен в архиве, -- и завела явно отрепетированную речь; прикрыв веки и делая четкие паузы между словами. -- Помните, карьерный рост -- вопрос времени. Все зависит исключительно от вашей инициативности. Единство не ограничивает вас в повышениях или сменах рабочих адресов. Далее. Деньги перейдут на карту после отчета о том, что вы заступили на первую смену. Ах да, если пропустите её -- зарплата аннулируется. Повторный запрос на вакансию разрешается подавать спустя месяц. Но поверьте статистике: свободные места найдутся в двух случаях из ста. Надеюсь на благоразумие.

-- Но я ведь ничего не сделала? -- резонно заметила я, выловив фразу о зарплате. -- За что мне платить?

-- Но жить-то вам на что-то надо? -- она тряхнула челкой. -- Зайдите в соседний кабинет и заберите свой планшет, он зарегистрирован на ваше имя. Мы перепрограммировали его под полученную должность; ознакомьтесь с приложенным файлом. На вашей карте два талона номиналом в сто учетных единиц на питание в любой столовой города. Удачи.

-- Это всё? -- я с трудом поднялась, коленки дрожали.

-- Хотите ещё пообщаться? -- в тоне девушки послышалось ехидство.

Я остервенено помотала косой и сбежала прочь. Забрала планшет и вылетела из Зала Пути так, будто за мной гналась свора оголодавших собак.

Загазованный воздух вдруг превратился в свежий. Получилось отдышаться и успокоить барабанящее сердце. Я брела и подумывала спустить первый талон на питание в каком-нибудь симпатичном заведении. Заодно узнала бы, куда направлена работать. Ох, не верится, что на всю жизнь. И нет единого шанса изменить решение. Но природная прижимистость взяла верх. Лучше пообедаю после полудня, иначе проголодаюсь задолго до ужина. Да и читать назначение страшно настолько, что в висках стучит. Нет, займусь этим позднее.

У общежития я встретила... Катерину. Её пухлая фигурка выделялась какими-то особыми чертами: линиями, движениями. Я подлетела к ней и, без слов или предупреждения, горячо обняла. Та вздрогнула, закашлялась, но, когда поняла, кто перед ней, завопила:

-- Ларка!

-- Неужели ты тоже живешь тут? -- мы вместе приложили карточки к стоящим в рядок турникетам.

Катерина хихикнула. И правда, зачем отвечать на очевидное? Войдя в лифт, она поинтересовалась:

-- Ко мне или к тебе?

Пожала плечами. Катерина нажала на цифру "семь". Комната была точь-в-точь как моя. Без единого отличительно знака. Те же стены, окрашенные бежевым. И покрывало такое же, и светильник. Подруга сбросила туфли и плюхнулась поперек застеленной кровати.

-- Ты с распределения?

-- Ага, -- я сглотнула, вспомнив о пережитом смущении.

-- И кем же назначили? -- протянула она. -- Не томи!

Опустила взгляд в пол, разведя руками. Да, я трусиха, не способная заставить себя открыть файл и прочитать название. Тогда Катерина гордо объявила:

-- А перед тобою помощник кондитера. С зарплатой в двенадцать тысяч учетных единиц. Прикинь, целых двенадцать?! Хватит и комнатку обставить, и на шмотки! Обычно новичкам тысяч восемь дают.

Глаза зажглись счастливыми искрами. Зуб даю, Катерина вовсю представляла, как ходит за покупками и тратит заслуженную получку. И кухню забьет до отказа всякими миксерами, формочками, кастрюльками. Что ж, не зря она имела девятку по кулинарии.

-- Здорово! -- искренне обрадовалась я. -- И вполне ожидаемо. Я вкуснее пирожных в жизни не пробовала.

Катерина, расплывшись в довольной улыбке, заканючила:

-- Пожалуйста, открой файл! Кем стала ты? Ну же!

Простонала, но достала планшет, разблокировала его привычным нажатием. Действительно, что со мной? Успеваемость удовлетворительная, нареканий немного, карцер -- самое серьезное из них -- сняли. Почему я верю в худшее? Отыскала папку с незамысловатым названием "Трудовые документы" и ткнула на файл. Глаза скользили по тексту, а уголки губ опускались ниже и ниже.

Катерина напряглась. А я выдавила усмешку:

-- Младший лаборант в городской больнице. Пять с половиной тысяч... -- голос сорвался.

В два раза меньше, чем у подруги. И работа наверняка совершенно бестолковая. Мало того, что не врач и даже не медсестра, а лаборант, так ещё и с самым низким статусом.

-- Прелестно, -- излишне жизнерадостно выпалила Катерина. -- Круто ж, пока я заставляю людей обжираться сладостями, ты спасаешь их жизни.

-- Ты сама-то веришь в сказанное? -- я опустилась на стул, поставленный возле окна. -- В лучшем случае буду мыть пробирки или брать анализы.

-- И что?! -- подруга стукнула по подушке. -- Ясное дело, лекарями становятся после обучения и долгой практики. Кто ж возьмет на должность без опыта? Пока -- младший лаборант, а через годик...

-- Старший лаборант, -- съязвила я.

По ребрам острыми коготками скреблась зависть. Неужели я настолько хуже Катерины, что заслуживаю каких-то карьерных объедков? Как их назвать иначе? Отданных не по призванию или желанию, а из-за... Интересно, чем руководствовалась бездушная машина, определив меня в больницу? Подруге досталась и любимая деятельность, и достойная плата, и перспективы -- она затмит любого кондитера в Со-На. А я?.. Я ведь училась не хуже, а то и лучше её. Замечаний примерно одинаково. И рекомендации получила приличные. Пять с половиной тысяч... Младший...

-- Иди ты... -- она нахмурила брови.

-- Гонишь? -- приподнялась, облокотилась на подоконник.

Катерина подлетела ко мне и, расставив руки, отказалась пропускать к выходу. Впрочем, в маленьком ящике, именуемом жилищем, было достаточно лишь встать посреди, чтобы уничтожить свободное пространство.

-- Перестань дуться, -- попросила она. -- Не поругаемся же мы из-за подобной ерунды? Всего-то работа!

-- Да я и не дуюсь, -- устало опустилась обратно. -- Просто надеялась на что-то большее. У тебя есть кулинария, а я... Я никогда не мечтала работать в медицине. Или лечить людей. И кровь, она... мерзкая, понимаешь?

-- Но ведь они чем-то основывались, когда брали тебя врачом? -- Катерина словно специально не упоминала слова "лаборант". -- Вдруг внутри тебя скрыто нечто особенное? Ты погрузишься в работу, поймешь, какая она замечательная. Наоборот, мне хуже. Если надоест лепить торты, я потеряю единственное увлечение. А тебе терять нечего...

Потому что у меня ничего нет, хотелось добавить мне. Но я смолчала. Обида на подругу исчезла. Она не виновата в том, что способнее и талантливее. Что у нее есть дорогое сердцу дело. Надо было беспокоиться о будущем раньше, а не бегать за друзьями по лесам и гордиться нашей "Четверкой". Что в итоге от неё осталось? Пустота. Как в душе, так и на железнодорожной станции вчерашним вечером.

 

Глава 6

Чтобы развеять накатившую тоску, мы решили не засиживаться дома. Пообедали в симпатичном ресторанчике, куда я стеснялась заходить и уверяла Катерину, что талон действителен только в дешевых столовых. Но улыбчивый официант объяснил нам, что право питания распространяется на любые заведения: кафе, рестораны, столовые и низкопробные забегаловки для рабочих. Потому что все они принадлежат государству, значит, и разницы нет, где мы потратим сто учетных единиц и закажем супа и мяса. Главное, чтоб хватило расплатиться.

Порции оказались большими, и десерт я впихивала лишь потому, что он был невероятно вкусным. Шоколадный торт с розовой глазурью и фруктами затмил даже мармелад. Катерина задумчиво уставилась на пустую тарелку:

-- Надеюсь, я научусь делать такой же.

-- Думаю, твой получится куда вкуснее. -- Я подмигнула ей, бочком вывалившись из-за столика.

Гулянки оставили на потом, потому как от переедания слипались глаза. Остаток дня посвятила сну. Завалилась на кровать в одежде (кажется, это превращалось в привычку) и продрыхла до шести часов. Снилось размытое, глупое -- поток образов, в которых нет смысла. А после пробуждения голову заполнил кисельный туман. Пришлось смыть прохладной водой сонливость, пофыркать от холодных брызг -- только бы вернуть возможность соображать. Затем постучалась к Катерине; та вышла растрепанная, с отлежанной щекой. Ясно, не одна я позволила небывалую раньше роскошь -- переваривать пищу во сне.

Погуляли по утомившемуся городу. Со-На потихоньку засыпал, угасал. Утром мне чудилось, что мельтешение неизменно в любое время суток, но теперь я понимала: к вечеру походки становятся расслабленнее, плечи опускаются, спины сутулятся. Самые молодые горожане обесцветились, превратившись в жалкие копии самих себя. Ритм замедлился.

Мы обсуждали достопримечательности, красивые сооружения, названия, вывески. Говорили о многом, но не упоминали важного: тех, кто обещал встретиться с нами в А-01. Пускай наши зарплаты отличались, и Катерина стояла на ступеньку выше меня, у нас осталось кое-что общее. Одиночество.

Когда город совсем опустел, мы тоже разбрелись по этажам. Я захлопнула дверь комнаты и долго вглядывалась в окно, ожидая увидеть там нечто важное. Знак, послание, отблеск -- хоть что-нибудь. Увы, за тучами скрылись звезды, лампочки витрин погасли. Кромешная тьма, чуть светлее карцерной, укрыла город.

Будильник верещал непростительно занудно. Первым порывом было снять часы и со всей дури метнуть их подальше. Разум сопротивлялся, но приученное за годы ранних подъемов тело уже вставало. Кажется, само по себе. Я очухаться не успела, как перелезла из ночной рубашки в комбинезон и добралась до ванной комнаты, где столпился весь этаж. На заметку: лучше вставать с рассветом, иначе помыться не удастся.

Наконец, отвоевала целых семь минут на душ. Вернувшись в комнату, изменила прическу с распущенных волос на тугой хвост. Трижды проверила планшет и карточку. И отправилась к остановке. Автобус довез прямо до продолговатого здания больницы. Хмуро серая, безжизненная, она не смотрелась как место, где люди исцеляются. Скорее -- остаются доживать последние дни до смерти. Отогнала неприятные мысли и вошла в стеклянные двери. Турникет приветливо тренькнул, получив карточку, и неохотно выплюнул её.

Действия привычны и отточены. За два дня в А-01 я сдружилась с терминалами, сканерами и машинным писком. Вот и теперь спокойно добралась до двери с табличкой "Кадровая служба", постучалась. Трепета не осталось; сплошная обреченность. Разрешили войти.

-- Доброе утро, -- увидев сидящую за столом девушку, я улыбнулась.

Коренастая, круглолицая; с широкими пухлыми губами, низким лбом и родинкой над левой бровью. Не красавица, но чем-то симпатична. И волосы густые, черные, точно ночь.

-- Доброе ли? -- она показательно зевнула. -- Ты по распределению? -- сверилась с данными на мониторе. -- Ларка? Располагайся.

Было бы где. Медицинский кабинет не отличался от прочих: миниатюрен и компактен. Ни единого свободного сидения. Два закрытых шкафа. Разноцветные тюбики и горшок с жухлым цветком занимают подоконник. На столе высится монитор; из-за него выглядывает девушка, ожидающая, когда я примощусь хоть куда-нибудь. На прикрепленном к вороту халата бейдже значилось: "Дина 4Л-Мед". Ах да, я ведь тоже отныне Ларка А-Мед.

-- Пожалуй, постою, -- решилась я.

-- Совсем забыла, что стул забрали. Садись на мой. -- Она тяжело поднялась. -- Пока объясню, пока поймешь -- ноги отвалятся.

Когда Дина вышла из-за стола, стало видно, как выпирал её округлившийся живот. Я плохо разбиралась в беременностях, но её срок был близок к последнему. И не тяжело? Она отметила направление изумленного взгляда и беззаботно отмахнулась:

-- Личико попроще сделай. Всё в порядке.

-- А вам не сложно стоять?

-- Никаких "вы"! -- грозно ответила Дина. -- Не мельтеши и сядь в конце-то концов. Чего сложного? Я ж сюда добровольно хожу, значит, справляюсь как-то. Кто мне заплатит за часы прозябания дома? Уж точно не правительство. Всего месяц остался, а там пособие получу. Возможно, потом недельку и отдохну, сошлюсь на тяжелые роды. Только т-с-с, -- она лукаво приложила палец к губам.

Я, так и не поняв, шутка это или лучше молчать, кивнула.

Дина ознакомила с основами службы: где и что искать, кого слушаться, куда не соваться. В голосе звучало столько восхваления с радостью, будто я взята во власть, а не лаборантом. После длительных объяснений она провела по этажам, проинструктировала насчет техники безопасности. Но о том, чем придется заниматься, не сказала ровным счетом ни слова.

-- Прости, -- вмешалась я, когда мы вернулись в кабинет, -- а каковы мои обязанности?

Она изобразила замешательство.

-- Разве непонятно из служебной записки? Той, которая на твоем планшете? Очень простые. Выполнять поручения врачей и медсестер, -- и загнула первый палец. -- Заполнять документацию по больным. Исследовать полученные образцы анализов... Нет, это не скоро. Забудь. Так, дальше...

Из всего списка лаборанту-медику подходило исключительно "нескорое" занятие. Остальное вызвало у меня панику. Сколько же придется трудиться за жалкие пять с половиной?..

Дина опять прочла эмоции по глазам и хихикнула:

-- Не беспокойся, не всё ж сразу. Попросят оформить бумаги -- оформляешь. Занести в палаты лекарства -- сходишь. Никто не станет требовать от тебя больше твоих возможностей. К тому же повышение получишь за год-полтора. Здесь долго не задерживаются; медсестры нужнее лаборантов. У них навыков с опытом больше, а так, в общем-то, занимаются одним и тем же. Ну а зарплата пугает: замуж выскочишь -- денег прибавится.

-- Замуж? -- глупо переспросила я, не уловив нити повествования Дины. Она постоянно перескакивала с темы на тему, заставляя вслушиваться и стараться не проморгать очередной переход.

-- Разумеется! Мне исполнилось восемнадцать, и я в тот же день подала заявку на поиск мужа. На одну зарплату, конечно, проживешь, но на две -- лучше. Плюс пособие за ребенка. Сейчас с первым расправимся, примемся за второго. За него больше дают. Главное, чтобы здоровые рождались. А то за рождение больных не платят.

Мне стало противно от этого "расправимся". Как с вещью, а не человеком, который существовал в её теле. Иногда на животе проступали угловатые очертания конечностей. Дина ругалась: пинается. Ребенок жил своей крохотной жизнью, а она собиралась расправиться с ним.

-- А куда деваются больные дети? -- я сделала незаинтересованный вид.

На секунду Дина засомневалась.

-- Большинство отклонений находят на стадии беременности. Тогда её прерывают на любом сроке. Обычно обходится без травм для матери.

-- Ну, а если не нашли?..

В нашем лагере не было слабых детей или инвалидов. Самые полные или худые отличались здоровьем и хорошей физической подготовкой. В основном болезни были приобретенными, но не генетическими.

Судя по всему, Дина задумалась над судьбами тех младенцев, которые не пригодились Единству. А я вот не думала, потому что знала правду. Если правительство с легкостью избавляется от взрослых, утаскивая их ночами из бараков, то с новорожденными куда проще. Их отсутствия никто не заметит.

-- Значит, прерывают жизнь после, -- вдруг морщинка меж бровей Дины разгладилась; она определилась с ответом. -- Какая разница? Это не полноценный человек, он даже мыслить толком не умеет.

Дина выдала форму и отправила меня на прием посетителей, в другое крыло больницы. Там было оживленно: недовольные толпились и требовали обслужить их, медики не справлялись, носясь точно пчелы около цветков. Люди еле-еле помещались в приемной. Словно все жители Со-На неожиданно захворали.

-- Что такое? -- поравнявшись с одной из медсестер, удивилась я.

-- Новенькая? Ну, хвала Единству! А то тут повеситься можно. Вакцинация против мора, будь она неладна. Иди, оформляй заявления. Ух, ещё немного, и придется ставить уколы прямо в коридорах....

Уточнять, как именно оформлять, я не отважилась, и медсестра, ловко юркнув между группой людей, растворилась среди посетителей. Пришлось искать того, кто объяснил бы подробнее. Через полчаса я неожиданно влилась в общий ритм. Сумасшедший и крутящийся, полный ругани и обвинений. Вначале стеснялась, робко просила назвать порядковый номер заявления и сверяла его с каталогом в рабочем планшете или заполняла новое; вскоре освоилась, голос стал строже и безразличнее. Чую, пара деньков, и я научусь хамить, как остальные медсестры.

Присесть удалось к обеду. Кормили прямо в больнице, в отдельном корпусе. Я взяла побольше пюре с подливой и плюхнулась на свободную скамью. Место рядом заняла Дина.

-- Обживаешься? -- с лету вопросила она.

-- Ага, -- я убрала выбившуюся прядь за ухо. Видок оставлял желать лучшего: потрепанная, взмыленная и осоловевшая от беготни.

-- О, вижу, сбор заявлений пошел на пользу аппетиту, -- она хохотнула в кулак, отметив размер порции. -- А вообще привыкай, у нас частенько так. Народу по радио-вещателю объявили о вспышке мора, и горожане ринулись защищаться.

-- Мор? -- слово нешуточно встревожило. В прошлый раз из-за суматохи я пропустила его мимо ушей, не сосредоточилась на смысле. После мысли было не собрать в кучу -- какие уж тут раздумья. И вот, наконец, осознала всю жуть происходящего.

-- Точно, ты ж зеленая совсем, не в курсе дел. Да-да, чума, мор -- как больше нравится. Болезнь нищих и бесправных, -- она процитировала кого-то из писателей. -- Официально не она, конечно, но в народе зовется так. И симптомы отдаленно похожие. Сначала появляются почернения, которые перерастают в гниющие язвы. На последней стадии мясо слезает с костей лоскутами... -- звучало как текст из учебника, но не человеческая речь; я передернулась. -- Ну а в итоге -- каюк. Целые города полегли. Лекарство ищут, но тщетно. Якобы прививки помогают, да если так -- почему с каждой вспышкой число заболевших увеличивается?

-- А нам положена прививка? -- Кожа покрылась мурашками. В лагере я не была близко знакома с мором; в фильмах его не показывали, а на уроках если и упоминали, то мельком. О нем писали книги, я даже помнила отдельные романы, но в них он был незначителен, нереален. Да и, если говорить честно, скучнен до зевоты.

-- Зачем? -- Дина облизала ложку. -- Нет в Со-На мора, успокойся. Где-то есть, но не у нас. Это паникерство, понимаешь? Если что-то произойдет, то нам не уколы будут поставлять, а огородят город до нахождения лекарства. Но кому поверят? Правительству или медсестрам?

Аппетит пропал. Я на тарелку и смотреть не могла, зато Дина уплетала с удовольствием. Хорошо работать рядом с врачами: учишься у них хладнокровию.

К концу рабочей смены я напоминала чучело. Вроде снаружи обычная Ларка, но выпотрошенная изнутри. С охрипшим горлом и трясущимися пальцами. Когда уже сдавала халат вместе с остальными служащими, планшет заиграл мелодией. Пришло сообщение со странным названием: "Единство нуждается в Вас!"

Я, замерев от восхищения, на миг поселившегося в душе, открыла послание.

"Поморье схоже с войной, а значит, государству не обойтись без воинов. Кто знает, возможно, именно Ваши достижения сыграют решающую роль в борьбе с постигшей нас эпидемией! Станьте добровольцем в программе "Против Смерти", докажите свою преданность Единству. Помните: открытое лекарство назовут в вашу честь, а полученное вознаграждение превзойдет любые ожидания. Кто, если не Вы? Узнайте подробности у администрации больницы.

Ваше правительство".

Чего-чего? Уставилась на сообщение, повертела планшет в разные стороны. Дина, как обычно подкравшись незаметно, глянула через плечо:

-- Удаляй.

-- А? -- я повернулась к ней. -- Разве оно не важно?

-- Подобные призывы приходят каждому медику по сто раз на дню. Бла-бла-бла, помогите в лечении, спасите общество. Банально. Забрасывают в зараженный город и приказывают найти лекарство. И до того момента, пока не отыщешь, -- не выпускают.

-- Но почему вызывают не ученых, а врачей? -- я закрыла письмо. -- Мы же лечим, а не создаем вакцины.

В ответ Дина дернула плечом.

-- Если верить сплетням, первыми из тех городов уходят лекари. Кто-то -- на своих двоих, их забирает власть для выяснения причин эпидемии; другие умирают от болезни. В городе разруха, и никто не способен даже выпить правильную таблетку. Докторов-то нет. Может, потому и берут медиков?

-- Что случается с теми, кто уехал?

-- А ничего. Ни о ком из них мы больше не слышали, -- включилась в разговор немолодая уже медсестра. -- И новых лекарств с именами героев-врачей что-то не поступало.

--По-моему, сама власть не шибко хочет отправлять людей, -- добавила Дина. -- Вот посуди, нас призывают, но не обязывают. Если б были нужны медицинские служащие -- всех бы посадили в вагон и отправили по городам.

Пришлось согласиться с её правотой. В А-01 не шутили и не просили, это я прекрасно усвоила. Требовали, угрожали, но не рассылали письма со сладкими речами да обещаниями.

-- Думаю, государство как-то оберегает нас, здоровых, -- Дина с кряхтением застегнула пуговицы рубашки на животе. -- Не прививками -- это факт, но, может, купол какой-то организовало невидимый для защиты? А про вакцины говорят, чтоб мы про купол не прознали. Не просто ж так кто-то заболел, а мы -- нет. И за то Единству спасибо.

На этой патриотической ноте мы и расстались.

Бредя в общежитие, стало ясно, отчего "вечерние" горожане такие замученные. Я с легкостью влилась в их ряды, едва переставляла ноги и мечтала о постели. Когда Дина сообщила о зачислении на карточку средств, я намеревалась потратить хотя бы часть после работы. Но теперь это желание смылось под мертвецкой усталостью и опустошенностью.

Катерина постучалась, едва я переступила порог комнаты. Как подгадала.

-- О, -- заулыбалась она, -- я битый час караулю у двери. На минутку отошла в туалет.

Я призывно махнула рукой и рухнула на постель, лицом зарывшись в подушку. Застонала, сведя и разведя напряженную спину.

-- Тяжко? -- кратко спросила Катерина, сев на краешек покрывала и погладив меня по макушке.

-- Изматывающе, -- подобрала подходящее слово. -- А ты как?

-- Наверное, не стоит хвастаться... -- с сомнением сказала Катерина.

Я промычала что-то похожее на: "Давай уже!"

У подруги день задался. Мастер-кондитер учил её вылеплять розочки и украшать торты незамысловатыми рисунками. Сразу же выделил среди остальных новичков, обучал неторопливо и хвастался её результатами, как своими. Он вообще не нагружал ученицу. Половину смены Катерина готовила, вторую -- отдыхала, наблюдая за кондитером. Она с восхищением твердила о его способностях. О том, как пирожные тают во рту; как красивы узоры на выпечке. Чирикала и восклицала, а в глазах стояло неподдельное счастье.

Когда настал мой черед делиться новостями, Катерина сникла. Я хриплым шепотом рассказала, что целый день нарезала круги по приемной, собирая заявления. О вспышке мора и сотнях граждан, желающих пройти вакцинацию. Про их претензии да выкрики, если медсестры не успевали обслужить моментально. Показала письмо, в котором медиков призывали отправиться в изолированные города в поисках лекарства.

-- Добровольно туда поедут лишь сумасшедшие, -- присвистнула Катерина, вернув планшет.

-- Согласна. Но представь, каково зараженным?..

Подруга прикусила указательный палец.

-- Кошмар, -- вздохнула она, подумав о чем-то своем. -- А я тут с розочками...

Она и не догадывалась, как успокаивали её наивные розочки. Они будто уверяли: в мире всё нормально. Где-то, может, и бушует мор, но не в Со-На. И мы, вчерашние дети, не обязаны волноваться о большем, чем сладости.

 

Глава 7

Неслись недели. Дни без покоя и отдыха перетекали песком сквозь пальцы. В будни я бегала по этажам и корпусам больницы, оформляла новоприбывших или собирала заявления. Однажды, когда нехватка сотрудников и количество пациентов сказались особенно сильно, даже делала прививки. Не так уж и сложно: взять шприц-устройство, подобрать режим и вколоть в плечо. Вроде никто не жаловался чаще обычного. Я приняла это за победу.

Меня обучали сестринскому делу. Потихоньку, без спешки, больше устно, чем на практике. Из-за загруженности медсестры сами не успевали к больным, куда уж с ученицей возиться. Я ходила за ними гуськом, подсматривала, как они ухаживали за больными. Обучение означало, что не быть мне вечным лаборантом. И я старалась.

По выходным или отсыпалась, или ходила по магазинам. Они вызывали какой-то невероятный трепет. Одежда, обувь, мелочи для комнаты -- будь моя воля, истратила бы на них всю зарплату. Но останавливала Катерина. Она рассчитала, сколько денег в неделю нам позволено тратить, вычла из них проездные и пищу, учла кучу расходов. И оставила малюсенькую сумму, с которой я расправлялась за два счета. Катерина тоже любила тратить; и не только на себя. Покупала приглянувшиеся мне вещицы, твердя: "Да какая разница, дорого или нет? Бери". Меня подобный расклад не устраивал. Приятного мало -- ощущать себя обязанной более успешной подруге. Я старалась покупать что-нибудь в ответ, и получалась этакая гонка покупок: кто -- кому.

В моменты особого безденежья я гадала, почему Катерине повезло с профессией, а мне -- нет. Но завидовала беззлобно, не желая подруге зла. Скорее -- не представляла, как сложится собственное будущее, когда у Катерины всё было понятно: она уже метила на младшего кондитера. О моем повышении речи не шло, да я, наверное, и не заслужила.

Бессонными ночами вспоминала Ника. Призналась самой себе: именно его отсутствие раздражало до зубного скрежета. Он обязан находиться рядом! Не Грин и не Кристина -- он. И его не было. Я всматривалась в лица прохожих, искала среди пациентов клиники, даже тайком вбила имя в картотеку больницы. Увы, у нас он не числился.

На планшет постоянно приходили мольбы помочь Единству. Перечислялись города, которым требовались медики. Правительство "великодушно" разрешало выбрать понравившийся и передать заявку через кадровиков больницы. Крайне редко содержание менялось на фотографию гражданина, который поддержал Единство и отправился добровольцем. Остальных призывали последовать его примеру. Я удаляла сообщения как бесполезный мусор.

В конце июля родила Дина. Буквально спустя пять дней она пришла на работу, щебеча, что они с мужем собираются записываться на планирование второго. В ушах сияли новенькие золотые сережки.

Морщилась при её речах, но не спорила. Хотя было противно. В детстве я надеялась, что родители переживают о расставании со мной, что я дорога им, именно поэтому они придумали необычное имя и выделили среди окружающих. Оказывается, всё проще: нас рожают ради денег и отдают без единой слезинки. Меняют на драгоценности с модными сумочками.

Реклама твердила: "Не позволяйте алкоголю, запрещенным веществам или сигаретам погубить Ваше здоровье. Помните, государству требуются здоровые дети". Как омерзительно, они прямым текстом заявляли, что дети нужны им. Мы -- завод по созданию, не более того.

Наверное, я должна была ненавидеть правительство, придумавшее такую систему. Но отвращение вызывали родители. И я страшилась мысли, что когда-то стану такой же. Мне придется. Нерожавших не любили. Их клеймили позором, лишали премий и зарплат. Разумеется, если у женщины не обнаруживались показания, по которым она не могла выносить ребенка. Правда, о таких семьях упоминали нечасто. Видимо, они стеснялись признаться в своей ущербности.

-- Как назвала девочку? -- спросила я Дину в день её возвращения, ковыряясь в тарелке с макаронами.

-- А, -- она наморщила нос, -- Единкой, кажется. Чего морочиться с именем, если не мне с ним жить?

Логика, с которой трудно поспорить. Какова вероятность, что Дина встретит дочь когда-нибудь после? А если и встретит, то лучше безликую Единкой, каких тысячи, чем единственную, с редким именем. Вторую легче узнать и полюбить, первую -- не за что. Я впервые подумала: что если родители не собирались выделить меня среди остальных? Вдруг им просто хотелось похвастаться смешным именем. Не им же жить с ним. И, вероятно, лишь меня смущали стандартные имена. Из-за того, что мое отличалось от них.

Та смена выдавалась на удивление спокойной. Волна паникующих спала, и мы расслабились. Я сидела в приемной, сортируя папки с отбывшими: выздоровел-скончался; выздоровел-скончался. Напарница-медсестра попивала кофе и сетовала на скучные трудовые будни.

Его привезли на каталке. Я не сразу определила, мужчина это или женщина. Вместо головы кровоточила сплошная рана. Но одет он был в мужской комбинезон, а с каталки свисали ноги в ботинках большого размера. Повязка, наспех наложенная в район бедра, пропиталась кровью. Вслед за пострадавшим забежала рыжеволосая девушка. Она заходилась в истерике, хватала ртом воздух и задыхалась, скребя себя по горлу. Просила его не умирать, пыталась дотронуться до окровавленной ладони и нечленораздельно бормотала что-то, понятное им двоим.

Жена, догадалась я, борясь с тошнотой.

Его завезли в лифт и помчали прямиком в операционную.

-- Что произошло? -- никуда не торопясь, медсестра забрала из ослабших пальцев девушки электронную карточку мужа и отложила, чтобы попозже занести её в сканер.

-- Он... Я... Он... -- сипела рыжеволосая.

Медсестра подняла левую бровь.

-- Ларка, разберись с ней.

Я, кивнув, отвела девушку на скамейку. Усадила, дождалась, когда новый приступ затихнет. Смешные веснушки на её носу сейчас казались неуместными и глупыми.

-- Пожалуйста, расскажите, что случилось. Нам нужно оформить запись.

Она говорила сбивчиво, путаясь в словах, временах и склонениях.

Из всей речи я поняла, что две недели назад у её мужа выскочил прыщик на руке. Мужчина сковырнул его. Когда тот начинал заживать -- ковырял вновь и вновь. Рана разрасталась, края загноились. Не помогали и заживляющие мази. Вроде бы ерунда, но сегодня болячку заметил один из сотрудников завода. И он посчитал, что это... проявление мора. Почерневшие гнойные язвы. И муж этой милой рыжеволосой девушки заражен.

Рабочий спросил, что с рукой. А мужчина рассмеялся и пошутил: "Моровая болезнь". Тогда рабочий не придумал лучшего, чем убить "разносчика заболевания". Он молотил его ногами, избивал инструментами. Девушка, которая трудилась вместе с любимым, верещала, её держали, чтобы она не попала под удар. Зачинщика попытались остановить, но слишком поздно. Куском железа он проломил голову, изранил тело.

Наверное, рабочий обезумил и позабыл, что кровь разносила заболевание. Он считал, что от зараженного легче избавиться, чем сообщить властям. Он устал ждать эпидемии и рехнулся от страха... Наверное, его уже скрутили, чтобы казнить.

-- Не переживайте, -- сглотнув комок, тихо сказала я, -- всё наладится. Передайте мне карточку, чтобы я занесла вас в список посетителей вашего мужа.

-- М-мужа? -- заикалась рыжеволосая. -- Он мне не муж... Мы любим друг друга, но...

И тут же охнула. Глаза расширились, в них появился иной оттенок ужаса. Если бы она попала к любому другому слушателю, тот непременно сообщил бы о порочащих связях правительству. И нарушителей бы жестоко наказали за разрушение устоев Единства.

Я сжала челюсть и шикнула на неё, начавшую заходиться в повторной истерике.

-- Молчите!

-- Не жалуйтесь, прошу вас.

-- И не собиралась.

-- Почему?..

Самой бы знать. Но вспомнилась Анна, избавившая меня от плохой записи в личном деле ценой собственной свободы. Или жизни? Перед глазами встало тряпичное тело, которое выносили из учительского барака. Может, я поступлю правильно, если я спасу чью-то шкуру?

Не об этом ли говорила Анна? Надо мыслить, а не бездумно подчиняться правилам. Люди не должны страдать из-за любви.

Тот мужчина умер, не доехав до операционной. Как объяснили позднее: от обильной кровопотери. Медбрат, сообщивший об этом, зашипел на подлетевшую к нему рыжеволосую девушку:

-- Зачем вам видеть его сейчас? Попрощаетесь с мужем в морге, когда его лицо приведут в порядок.

И она взвыла раненной лисицей. В морг пустят лишь родственников. Затем труп сожгут (в крупных городах хоронили, но в Со-На не было своего кладбища), и всё, нет человека. Была б она его женой, то получила бы пособие по смерти, приличную сумму; недельный отпуск. Но так лишилась даже возможности попрощаться. Моё сердце зашлось в немом крике.

-- Постойте, -- медсестра, считывающая карту, помрачнела. -- Вероятно, какая-то ошибка. Указано, что он не женат. Перепроверю...

Сейчас девушку попросят продемонстрировать свою карточку. Без отметки о браке. А она не сумеет соврать об отношениях -- не в том состоянии. Действовать пришлось молниеносно. Я, уловив момент, когда медсестра вновь погрузилась в созерцание монитора, схватила плачущую за ладонь и повела к выходу из больницы.

-- Уходите, -- рявкнула, переступив порог,-- и не возвращайтесь.

-- Я останусь... -- она вырывалась. -- Должна увидеть его... Я люблю его...

-- Убирайтесь отсюда, а не глупите, нарываясь на наказание. Он умер, но вы должны жить, -- мой тон был жесток. -- Идите.

Или я звучала убедительно, или девушка сдалась, но она, склонив голову, пошла прочь от клиники. Вскоре тонкий силуэт смешался с толпой, рыжее пламя волос погасло.

Скрестила руки на груди, вздохнула, прикрыла веки. В животе поселилась пудовая тяжесть. Я вернулась в приемную и навесила маску безразличия.

-- Куда она сбежала? -- поинтересовалась медсестра. -- И почему ты её не остановила? Понятно же, что у них была связь!

Есть ли разница, если мужчина мертв? Связь прервалась, родить нездоровых детей они точно не смогут. Девушка пострадала за двоих -- ей придется жить с памятью о любимом, который погиб у неё на глазах.

-- Глупости, -- я повела плечом. -- Они были сослуживцами.

-- С какого перепугу она тогда так стенала? -- медсестра склонила голову набок.

-- Ну, -- подключился медбрат. -- Умоляла не умирать.

Я надолго задумалась, будто стараясь припомнить речь девушки. Хотя та крутилась в ушах и стучала по вискам. Я смогла бы повторить фразы практически наизусть, но вместо этого сказала:

-- Вроде бы они дружили. Конечно, тяжело терять знакомого человека. Разве умоляла? По-моему, заверяла, что он выкарабкается.

-- Ну, может, и так. Не особо слушала её вопли.

Медсестра быстро позабыла о скучной теме. Умирали в больнице постоянно, если верить тем заключениям, которые я усердно разбирала. Выздоровел-скончался.

Я облегченно выдохнула. Если повезет, к горю рыжеволосой девушки не прибавится запись в личное дело и наказание неизвестного рода. Но, я уверена, суровое. Прочих в Единстве не дают.

После того дня мне постоянно снился Ник. Но не милый друг и названный брат, с которым мы взламывали кабинеты или прогуливали уроки. Он стал другим: повзрослевшим, возмужавшим. И он не называл меня сестренкой, а сжимал в объятиях да робко целовал в губы.

Я просыпалась посреди ночи и долго пялилась в потолок, пытаясь унять стучащее сердце.

По какой причине именно эти сновидения? Разве я испытываю к Нику нечто большее, чем сестринскую любовь? Да и с чего? Мне никогда не нравился он как парень. Ник сходил с ума по Кристине. По крайней мере, его состояние после её отъезда красноречиво говорило об этом. А я никогда не влюблялась. И в животе не сводило от волнения, и во рту не становилось сухо. Но Ник не уходил из снов, называл меня ласково, гладил по волосам.

Наверное, частичка меня грезила о любви: попробовать на вкус, оценить, потонуть и не выныривать до последнего. Но после я вспоминала окровавленное лицо мужчины и ревущую около каталки рыжеволосую девушку со смешными веснушками. Становилось холодно, точно позабыла закрыть окно. Зачем нужна любовь, если она приносит страдания? Заставляет срывать голос, гасит огонь во взгляде. Если в ней нельзя открыться, и остается трусливо скрываться по комнаткам в общежитии? Если замуж наверняка придется выйти за чужого и с чужим провести столетие?

И я почти убеждала себя, что любовь -- это зло, разрушающее размеренный уклад нашей жизни. Но ночью мне опять снился Ник. Сердце билось по ребрам, а дыхание срывалось на хрип.

 

Глава 8

Семнадцатилетие подступило внезапно. Подкралось на цыпочках, и я ощутила себя дряхлой старухой, а не девушкой всего на год старше прежнего. Нет, даже не так. Я не взрослая, а постаревший ребенок: с детскими мечтами, фантазиями и прожорливостью до мармелада.

По какой-то ошибке старых детей тоже заставляли трудиться. Вот и я, отработав смену, пришла домой за заслуженным отдыхом. Не умываясь, легла в постель, натянула одеяло до макушки. Почти задремала, но помешал стук в дверь. Пришла Катерина. В последнее время именно она не позволяла мне забываться в безрадостных мыслях: вытаскивала из "ящика", водила в кинотеатры, кафе, музеи. Это не раздражало. Я была искренне благодарна ей за поддержку.

Подруга принесла с собой большущую коробку, повязанную алой лентой. Внутри лежал торт. Нет, вру; настоящее произведение искусства. Расписанный узорами из глазури, украшенный причудливыми кремовыми фигурками. По водной глади прогуливались лебеди, выписанные в мельчайших подробностях. Крылья плавно изгибались, оперение пушилось, а на воде оставалась дорожка от скольжения. Я ахнула от восторга.

-- Он огромных денег стоит, -- промурлыкала Катерина, одобряя реакцию. -- А мне забесплатно достался.

Она развернула торт другим боком. Там красовалась некрасивая вмятина. Сбившая изящную линию волн, втоптавшая кусочек узора в бисквит. Катерина надула губы:

-- Обычно мастер такое выбрасывает, но я упросила забрать. Он даже обиделся, заявил, что испорченные вещи выкидывают, а не дарят. Но отдал.

-- Спасибо, -- я обняла подругу, а та провела по моей спине ладонью.

-- Это, Ларка, возвращайся... -- невпопад сказала она.

Я непонимающе округлила глаза. Пухленькие щеки Катерины покраснели.

-- Ты, по-моему, мысленно не в Со-На. И точно не со мной. Я тебя и так тормошу, и этак, а в ответ сплошное "Угу-угу". Что-то случилось?

До сегодняшнего дня и словом не обмолвилась о том случае в больнице, хотя ссутулившийся силуэт частенько мерещился на улицах города. Тогда я вздрагивала и спешила подальше, пусть и догадывалась, что это не та девушка, потерявшая возлюбленного.

А вот сегодня рассказала: и про мертвого мужчину, и про сновидения, и про Ника. Получилось легко, как с языка сняла. Ожидала неприязни или укора, но Катерина прекрасно поняла мои чувства. И точно, разве не она так любила Дениса, что полгода после его отъезда ходила привидением?

В комнатушке воцарилось единодушное уныние.

-- Почему они нас не встретили?! -- вдруг воскликнула Катерина. Излишне истерично, я аж отшатнулась. Тишина размылась от выкрика, стерлась под его напором.

Мы так старательно умалчивали об этом, обходными путями говорили о друзьях из А-02 и не пытались найти разгадку предательства. Да и считалось ли оно таковым? Разве мало причин, по которым человек не сумел прийти? Не дали выходного на работе или вовсе поступил в другой город. Нас ждали на железнодорожной станции до последнего, но...

Я представила худощавого Ника, спрятавшего руки в карманы и всматривающегося в незнакомые лица. Светлую челку, взъерошенную ветром. Нетерпеливое постукивание башмаком по асфальту. И тяжелый вздох, когда поток схлынул, а меня в толпе не было.

Заныло, защемило. Колом в горле встали невыплаканные слезы. С трудом нашла в себе силы сказать слабо утешающее:

-- Кто знает, почему?..

-- Я постоянно обсасываю варианты. Ни твоих друзей, ни Дениса... Если б хоть одну из нас встретили, я бы успокоилась. Но так... -- Катерина прикусила губу; я вынужденно кивнула: -- Или их перевели не в Со-На, или они не выкроили дня, или...

Вовсе позабыли о нас. Часами я проигрывала эту мысль в голове, как звуковой файл на планшете. Крутила её, рассматривала. И боялась признать, насколько она правдоподобна.

Помотала волосами, прося замолчать, не озвучивать ужасного предположения. Нет! Ник не мог. Кристина с Грином -- вполне; мы дружили, но особой близости не испытывали. Нам было хорошо вместе, но и порознь -- тоже. Но без Ника в сердце сверлило безнадегой, щипало ядом одиночества. Он не мог...

-- Я не знаю, что хуже. -- В голосе пропали эмоции. -- Если Денис далеко, увидимся ли мы? Если он рядом, но забыл обо мне -- сумею ли жить после такого? В любом случае, -- подытожила Катерина, -- нам никогда не узнать правды. Разве что встретим кого-нибудь из них. Представляешь, приходим в ресторан годика через четыре, а Денис сидит себе и уплетает пирожные, приготовленные мною.

-- Ага, -- подключилась я, -- а мои стоят в очереди на прививку от мора. Вот хохма-то.

После смеха, явно наигранного, мы вновь притихли. Зато шумело снаружи: тормозами автомобилей, ветром по стеклам, чьим-то хохотом.

-- А ведь найти информацию о них реально, -- выглянула в окно, но не нашла заразительно смеющегося человека. -- Зуб даю, в Зале Пути имеется громадный архив со всеми нашими профессиями. Иначе зачем нас так тщательно оформляют?

-- Думаешь, есть? -- Катерина провела по лебедю, превратив его в бесформенное месиво. Облизала крем и застыла с пальцем у рта.

-- Разумеется! Но нам туда не попасть... -- сникла. -- Вот бы хоть мельком... На минутку...

Катерина нехорошо прищурилась. Именно нехорошо; подобное случалось с ней редко, но это означало, что идеи в голове вертятся совсем не добрые.

-- Всего один день в жизни ты не числишься никем и можешь пройти распределение, -- отрешенно выдала она. -- В другие разы назначение оформляется по прошениям о повышении или переводе. Но в этот день у тебя "пустая карта", поэтому служащий заносит тебя в архив...

-- Ну да, когда мы приезжаем в А-01.

Я с сомнением глянула на подругу. Та напряглась, вперилась взором в стену.

-- Именно. Тогда-то наверняка открывают общую картотеку, да?

Она путано объяснила, о чем так старательно думала. Никто не удивится, приди новоприбывший подросток в Зал Пути второго июня. Дело за малым: стать тем самым подростком и каким-то образом забрать данные. С чужой карточкой, потому что проход осуществляется по ней. Нельзя засветить свою.

-- Придется обворовать кого-нибудь из тех, кто приедет в этом году, -- объявила Катерина.

-- Чего? -- Я подалась вперед, надеясь, что ослышалась.

-- Давай вначале попробуем торт, -- она тряхнула тугой косой.

Мы забрали из кухни две ложки и вернулись в комнату. Ели прямо из коробки. Я была готова проглотить от восхищения язык. Вкусно, сочно, с ноткой непонятного, но великолепного; сладко-пряного, тягучего. Лучше подарка на день рождения придумать невозможно!

Катерина объясняла план, а я то краснела, то бледнела. Висящее у стола зеркало отражало перемены, как насмехалось надо мной. "Смотри, какая ты смешная, встрепанная, с глазами навыкат", -- безмолвно хихикало оно.

-- Ты осознаешь, как нам влетит, если план раскроется? -- только и сумела выдавить я, когда Катерина договорила. -- Нет, влетит -- слабое слово.

-- Нас казнят? -- она не спрашивала, а утверждала. -- Но оно стоит того. Для меня -- точно. Чокнусь, пока буду гадать: помнит он или нет.

-- И для меня, -- отложила ложку, побарабанила пальцами по коробке. -- Давай попробуем.

-- Отлично! -- Ямочки на щеках стали озорнее, почти как раньше. -- Осталось определиться, кто пойдет... Вместе, сама понимаешь, -- не вариант. Попытка всего одна.

-- Я, -- с мрачной решимостью.

Она склонила голову, словно примеряясь ко мне. Я, исключительно я. Всё просто: Катерина вроде бы примирилась с отсутствием Дениса. Ей тяжело, но она держалась, находила силы обсуждать симпатичных мальчишек. А я изнывала ночами от снов, после которых хотелось вгрызться в подушку и орать до хрипоты. Я была обязана найти Ника и излечиться: убедиться, что любовь -- домыслы. Её нет. Он -- мой брат... Брат, полтора года без которого показались вечностью. Как же я скучаю! К тому же моя внешность менее примечательна, чем Катеринина.

-- Я толстая, -- хихикнула она, когда услышала о мотивах. -- Ой, и не спорь. Не обижалась и не собираюсь. Всё верно. Ты не представляешь, как тяжко соглашаться. Но тебя, в самом деле, легче изменить под ту девочку, чью карточку мы украдем. Если худая -- отлично, толстовата -- добавим "объемов". Надо лишь тренироваться с макияжем, чтобы походить чертами. Видала, что творят мастера? Создают из простого человека подобие любой знаменитости! Жаль, я не умею так.

-- Аналогично, -- глянула на себя. Лицо, лишенное туши и теней, блеска или яркой губной помады. Женщины Со-На жадно скупали косметику, тратили половину зарплаты. Я была холодна к собственной внешности. Дина постоянно твердила, что светлым ресницам нельзя без черной туши, что брови нужно подкрашивать, а волосы красить в яркий. Что блеклые блондинки нынче не в моде, но я и не собиралась становиться модной.

-- Придумаем! -- загоревшаяся идеей подруга, кажется, воспылала и сама. Зажглась каждой клеточкой тела, наполнилась воодушевлением. -- Неужели мы сумеем?

-- Вряд ли, -- ответила честно, -- но попробовать стоит.

План оставался туманным, но я полностью поддерживала его. Детали обдумаем позже. Главное -- у нас есть полгода. Разве этого не хватит?..

Почему-то мы совершенно позабыли, что собираемся нарушить закон. Пошатнуть основы Единства, вскрыть его тайны, ворваться в святую святых, в Зал Пути. И если нас поймают, отделаемся ли штрафом? Или нас казнят?

Тюрьмы отменили десяток лет назад. Заключенных содержать невыгодно. Они живут за деньги горожан и требуют порою большего, чем любой из нас: пищи, одежды, охраны и помещений. Теперь наказания стали проще: или штраф, или проблемы с профессией и семьей, или определение на принудительные работы, или смерть. Казнь особо серьезных преступников даже показывают по проекторам. Вначале им наносят черную метку-крест на запястье -- дань уважения обычаям Единства. Раньше приговоренным ставили метку, чтобы различать в тюрьме простых заключенных и смертников. Им позволяют в последний раз отобедать. И вводят смертельную инъекцию. Та распространяется по телу медленно и крайне болезненно. Преступник умирает в конвульсиях, крича и моля прервать страдания. А за ним наблюдают люди, смотрят и одобряют, желают человеку мучиться подольше.

Нет. Нас не поймают. Должна же я быть хоть в чем-то хороша. Возможно, в нарушении закона? Тем более -- ничего серьезного мы не планируем. Я не собираюсь отдавать данные враждебным странам, никому не угрожаю и не причиняю боль. Разве дружба не стоит того, чтобы за неё боролись?

Жизнь разъехалась на две части: работу и масштабную подготовку ко второму июня. После смен я мечтала исключительно об отдыхе. Без пациентов и уколов, анализов, которые все-таки научилась делать. Без жалоб, стонов. Документов и слезящихся от долгого сидения за планшетом глаз. Но поспать удавалось, когда смена была ночной -- весь день до прихода Катерины в моем распоряжении. Если же возвращалась с работы вечером, за меня плотно бралась подруга.

Она подошла к делу основательно. На целую зарплату купила средств для грима и макияжа: и теней, и кремов, способных зрительно изменить объем лица, и пудр, и даже зачем-то набор накладных родинок. Брала частями и в разных магазинах, чтобы не вызвать подозрения. Мне казалось, что это излишне -- женщина ради красоты готова скупить всё подряд. Но условности соблюдала.

Когда шкаф забился тюбиками и коробочками, Катерина успокоилась. Временно. А затем перешла к экспериментам. Вначале выходило туго. Она заезжала карандашом для век мне в глаза, красила губы так, будто их растянуло. Ресницы склеивались, вместо "светлого тона кожи" я превращалась в бледного мертвеца. Но не вякала, молча сидела и ждала. Катерина бранилась, в ярости бросала кисточки на пол, называла себя бездарностью. Я и не догадывалась, что у подруги бывают столь пылкие эмоции.

В перерывах между "преображениями" обсуждали стратегию. Получалась куцая и глуповатая, но всяко лучше, чем совсем без неё. Впрочем, основная идея сводилась к: "на месте разберешься". Какова вероятность в критической ситуации разобраться хотя бы в чем-то? Скорее -- забьюсь в угол и заплачу.

Лето приближалось. Вначале робко, с первой листвой на деревьях и согревающим солнцем. Но после прочно обосновалась в городе, осело жарким воздухом на тротуарах, оголило плечи.

Мы пробовали предугадать любые развития событий вплоть до самых нереалистичных. По полдня проводили за обсуждениями.

Случались и ссоры:

-- А если на тебя наставят пистолет? -- донимала Катерина, пытающаяся налепить второй подбородок.

Получилось жалко. Словно у меня отклеивалась перекошенная челюсть. Я искренне не понимала, для чего столь радикальные изменения. Неужели нам не попадется человек моей комплекции? Но Катерина утверждала, что следует быть готовыми ко всему. Вот и готовились...

-- Завизжу и спрыгну из окна, -- ответила без улыбки.

-- Ну а честно? -- она надавила на "челюсть" и попыталась вправить её, чуть не вывихнув настоящую.

-- А что я смогу-то?

-- Как что?! Отнять оружие и...

-- Совершить вооруженное нападение, -- окончила, хмуро кивнув и получив приказ не дергаться. -- Чего терять, да? Всё равно казнят.

Катерина погрустнела. В вопросах разоблачения у нас оставался прочерк. Разве что убежать? Одно хорошо: по физкультуре у меня стояла твердая семерка. Прыгать и метать снаряды не умела, в остальном была не так уж и плоха. Бегала быстро, дыхание держала ровно.

После долгих мучений подбородок вышел вполне сносным. Не совсем таким, как добивалась подруга, но черты лица потяжелели.

-- Надеюсь, мы найдем худенькую девочку, -- заметила Катерина, разглядывая меня под разными углами. -- Похоже, но присмотришься -- страшилище.

-- И тебе спасибо, -- съязвила я.

Она закатила глаза; мол, правда бывает неприятной.

-- Хорошо. Представь, при входе попросят уточнить, из какого сектора ты приехала, -- вновь начала зудеть Катерина. Этот вопрос она рассматривала раз сорок.

-- Я выпрошу у жертвы, -- выделила слово ехидной интонацией, -- всякие важные детали. Откуда, как зовут, как училась...

-- А если она не скажет?

Простонала: и от раздражения, и от того, что Катерина рывком отклеила подбородок.

-- Чего ей утаивать всякую мелочевку? Не переживай.

-- Ну-ну. Нас казнят за такое! Ларка, понимаешь?! -- Подруга скомкала салфетку, которую достала, чтобы протереть кожу от клеящего состава. -- Мы должны знать о, как ты выразилась, жертве абсолютно всё! Любые медицинские и личные параметры.

-- Для чего?! -- я вспылила. -- Кому сдался её размер ноги?! Я не жить вместо нее удумала, а прийти в Зал Пути, найти адреса и уйти! Я даже карту верну сразу, как закончу! Положу прямо ей в карман, пока она спит.

-- Кстати, да, -- сжала пальцы до хруста. -- Если не уснет?!

-- Я обещала, значит, уснет, -- размеренно, четко проговаривая слоги, с полнейшей уверенностью.

В подробностях я продумала всего несколько вопросов; те, что связаны с медициной. Остальное -- туго. Но как заставить одну заснуть, а вторую (или второго, смотря какой служащий попадется в Зале Пути) напугаться -- идеально.

-- Но...

-- Никаких "но"! -- выставила указательный палец. -- Катерина, мы договорились: ты занимаешься сходством, я -- остальным.

-- Кое-кто слишком уверен в собственной гениальности, -- губы скривились. -- Меня огорчает, что ты совершенно не боишься. Тебе будто нравится. Ларка, ты прешься от возможности усыпить человека, воспользоваться его картой и украсть данные.

Как же она неправа. Я боялась. Боялась до трясущихся пальцев и бессонницы в редкие часы сна; до успокоительных таблеток, которые глотала пачками. За свою шкуру, за Катеринину. Я не могла представить, что будет, если та несчастная, которую мы выберем жертвой, не сумеет оправдаться? Вдруг служащий подтвердит, что информацию забрала именно она? Мы из-за эгоизма погубим чью-то жизнь. И меня это терзало, съедало. Но я понимала, что надо или идти до конца, или отступиться. А потом корить себя за малодушие. Ещё давно, в А-02, я стала для Катерины защитой и опорой, теперь же поддерживала статус, обещала быть сильной за нас обеих.

Мы справимся. Катерина изменит внешность. Я сумею улизнуть с данными. А девушка докажет, что она непричастна.

-- Нет, -- в тон сказала я, успокоившись и уняв злую дрожь, -- я прусь от возможности встретиться с теми, кто мне дорог. Если затея не по душе -- откажись. Я не разозлюсь и не обижусь.

-- Я переживаю... -- она закрыла ладонями глаза, всхлипнула. -- За нас... За тебя особенно...

-- Давай позабудем о плане? -- предложила я скрепя сердце; вопрос задавала постоянно, но всякий раз боялась получить согласие. -- Всё останется как прежде. А друзей, может, и так отыщем...

Но Катерина покачала головой и отрезала будто бритвой:

-- Ни за что.

Я ободряюще улыбнулась, осторожно разжав её сцепленные кулаки. Всё у нас получится.Глава 10.

Подступил вечер первого июня. Город бурлил и кипел, приветствовал новоприбывших. В наше общежитие поселялось человек с двадцать. Мы с Катериной встречали их около главного входа, улыбались, махали, а сами присматривались к девушкам, выискивая "мой" типаж. Нас не в чем было заподозрить, познакомиться вышли многие. Кто-то в надежде, что приедут из его сектора, вторые -- за компанию, иные -- от скуки.

Время не поджимало. Катерина взяла двухнедельный отпуск, в который её так долго отправлял мастер. А мне повезло, что первое число пришлось на выходной, а завтра -- во вторую смену. Значит, есть полтора дня на исполнение плана.

Сквозь поздравления, пожелания, рукопожатия я увидела её...

Она подходила превосходно. Моего телосложения, разве что бедра шире, но какая разница? В широко распахнутых глазах -- искорки; губы тонкие, а светлые волосы уложены "крендельком". И родинка на щеке, будто специально для Катерины с её набором накладных. Она и улыбалась по-особенному, и щебетала, и хохотала. Излучала свет, похожий на солнечный. Робость, присущая новичкам, обошла её стороной.

Я практически ляпнула: "Она слишком милая, я не смогу, давай поищем ещё", но вместо того процедила:

-- Подходит?

Катерина кивнула.

Софья, так её звали, оказалась превосходной даже в жертвенности. Общалась со всеми, без умолка рассказывала о себе. Я краем уха слушала, о чем она говорила звонким, как бубенцы, голоском. Имя, сектор и разные мелочи, которые обязательно пригодятся в заполнении анкет. Софья добралась и до нас. Подруга встала как по струнке, но я стукнула её локтем.

-- Расслабься, -- зашипела, подмигнув Софье: -- Привет!

-- Добрый вечер, -- та заулыбалась.

Завелась непринужденная беседа. Как прошел переезд, какие планы, хорошее ли впечатление оставил Со-На. Я мельком узнала парочку ответов. Безвинно, мирно. Она и не заподозрила неладного. Оказалось, что мы будем жить на одном этаже! Это разрешало кучу проблем.

-- А кем назначены вы? -- спросила Софья с неподдельным интересом.

-- К-кондитером, -- неразличимо пробубнила Катерина.

С трудом удержалась, чтобы не дать ей подзатыльник. Ну почему я держусь, хотя хочется удавиться от одной мысли предательства столь симпатичной девочки, а подруга двух слов связать не может?!

-- Медиком, -- вставила я.

-- Ух ты! -- В глазах Софьи заплясали огоньки. -- Я бы тоже хотела работать в медицине.

В грудь как ударило булыжником, выбило воздух. Нет, нельзя брать её, восхищенную идеей спасения людей. Наверняка, стань она медиком, помогла бы многим. А у меня попросту не сыскалось других увлечений.

Досчитать до пяти, перевести дыхание. Никаких отступлений. Поздно.

-- Надеюсь, мечта сбудется, -- смущенно отвела взгляд и резко перевела разговор: -- Ну, не хочется тебя отвлекать. И так уже отняли целых, -- бегло глянула на часы, -- шесть минут...

-- Ой, я готова вечно общаться с вами! Здесь так здорово.

"Ты даже не представляешь, насколько ошибаешься", -- тяжко подумала я, когда подхватила Катерину за талию и повела в сторону лифта. Оставалось дождаться разносчика ужина для новеньких и приступить ко второму пункту плана.

Время двигалось улиткой. Я нарезала круги по комнатке и изредка прислушивалась к звукам в коридоре. Сидящая на кровати Катерина смотрела исподлобья.

-- Ты знала, на что мы идем.

-- Да, -- буркнула она. -- Но ожидала обычную девчонку. Или какую-нибудь мерзкую, типа Сали из нашей спальни. Помнишь? Но не Софью.

-- Хорошо, -- ударением выделила слово и заговорила жестоко, безальтернативно: -- Ты видела кого-то ещё, подходящего под мою внешность? Тебе и так придется попотеть.

-- Не видела, -- согласилась она, вздохнув. -- Значит, не передумаем?

-- Поздно.

Когда мальчик с тележкой еды наконец-то появился, я отправилась на кухню, где старательно пыталась приготовить нечто съедобное. Делала это неспешно, по рецепту, выверяя граммы и оправдываясь перед соседями собственной неграмотностью в кулинарии. Я тянула время, беспокоясь, что Софья вовсе не придет.

Но вскоре она появилась в проходе, и неосязаемый свет разнесся по кухне, приласкал всякого. Софья поставила разогреваться ужин, налила чаю и буквально на мгновение отвернулась -- поделиться с кем-то, как ей нравится новая комната. Пары секунд хватило, чтобы невзначай приблизиться к кружке и впрыснуть в неё бесцветное содержимое шприца. Я держала его в рукаве, и со стороны выглядело, будто я пронесла руку рядом с чашкой, потянувшись за солонкой.

Вдох-выдох.

Софья отпила глоток. Поморщилась, обратилась непонятно к кому:

-- На языке горчит. Это нормально?

-- Ага, -- голос осип, -- дешевый чай -- гадость. Добавь сахара, а послезавтра получишь зарплату и купишь всё, что пожелаешь.

И продолжила сосредоточенно изучать рецепт. Софья широко зевнула, отложив нетронутый ужин:

-- Что-то я утомилась... Пойду...

Походка расслабилась, движения стали шаткими. Оставалось минут десять перед тем, как она провалится в глубокий сон. До завтрашнего обеда -- точно. По плану я должна была выйти вместе с ней и попробовать незаметно выкрасть карточку, но, хвала удаче, черная пластинка призывно торчала из кармана комбинезона.

-- Постой! -- охнула я, быстрым шагом перейдя кухню. -- Не ты оставила?

Протянула собственную резинку для волос. Софья рассеяно провела по прическе. Отрицательное покачивание головой.

Мы завернули за угол вместе. И я, едва не запнувшись о собственный каблук, повисла на Софье. Та удержала меня за локти, посоветовала крепче держаться на ногах.

-- Извини. Доброй ночи.

-- Пока-пока! -- На губах заиграла довольная улыбка. -- Завтра свидимся. Обязательно похвалюсь назначением...

-- С удовольствием послушаю.

И поспешила отыграть спектакль до конца. Вскоре на плите жарилось что-то неаппетитное, а я "предвкушала", как вкусно получится. Соседи не спорили. Оставив ужин томиться под крышкой, я вернулась к Катерине, которая за полчаса моего отсутствия не изменила позы. Молча убрала чужую карточку под подушку.

На сон выделили время до пяти утра, поэтому уже в девять разошлись по комнатам. Постыдную потугу к кулинарии я выбросила в мусоропровод, перекусила печеньем с чаем и легла. Но сон не шел...

Перед закрытыми глазами -- пляска из искр и огней. В ушах отдавалось ударами сердца. Дрожь пробегала по позвоночнику; вверх-вниз. Нащупала ладонью прохладный пластик и отдернулась, как от оголенного провода.

Расслабиться. Перевернуться на живот, зажмуриться и не думать ни о чем... Может, так засну.

Я то проваливалась в неглубокую дрему, то вырывалась из нее от любого шороха. Поэтому, когда завопил будильник, даже обрадовалась пробуждению. Без тщетных попыток заснуть куда легче.

Катерина застала меня сонную и разбитую, в ночной рубашке, рядом со смятой постелью. Сама она выглядела не лучше, разве что причесалась и оделась. Но глаза красные -- то ли недосып, то ли слезы.

-- Готова? -- шепотком, словно нас подслушивают. -- Я всю ночь продумывала образ. Должно выйти сносно.

-- Да, -- я взъерошила волосы. -- И не "должно", а выйдет.

Она усадила меня напротив зеркала и взялась за преображение. Все-таки за полгода Катерина великолепно освоила мастерство визажиста. Вскоре мои глаза стали зрительно больше, пронзительно-голубого цвета. Ресницы распушились. Губы, напротив, сделала тоньше: тональным кремом смазала привычную границу и нарисовала новую, отделила её карандашом. Тон кожи чуть осветлила. Пользоваться накладным подбородком не пришлось, было достаточно "объемного" крема для сглаживания черт. Последним штрихом добавила точечку-родинку на щеке. Я выглядела не сносно, а превосходно. Даже при близком осмотре не отыскать следов обмана. Разумеется, в сравнении с настоящей Софьей -- дешевая подделка, но для сходства с фотографией в личном деле -- самое то. Всё равно те никогда не получаются стопроцентно похожими на владельцев. Уж я-то знаю, в медицинском архиве перебрала сотню историй болезни.

-- Шика... -- начала я, но Катерина достала салфетку и мазнула ей по моим губам. Макияж испортился. -- Эй!

-- Отвратительно. Совсем не так.

-- Ты рехнулась, вышло изумительно, -- поморщилась.

-- Нет, ужасно, -- она обхватила голову руками. -- Переделываем.

Я глянула на часы. Драгоценный час потерян. Ладно, в следующий раз добровольно не дамся.

Процесс двинулся в обратном направлении. Смыть тени, тушь, помаду, крема... Из зеркала на меня снова посмотрела блеклая простушка. Заново наложить основу, макияж, отретушировать, выровнять тон.

Удивительно, но "творец" оказался доволен. Катерина одобрительно хмыкнула и взялась за волосы, переплетая их в замысловатый кренделек. Я терпела, когда она дергала за пряди, путала их.

К семи образ завершился стандартными обувью и комбинезоном. Катерина, повертев меня, проверила, всё ли верно. Не должно быть и единого намека на вещи, которым неоткуда взяться у новоприбывших.

-- Не сутулься, -- напоследок бросила она, когда мы прикрыли дверь и отправились к лифту. Главное -- не попасться знакомым.

Прошмыгнули незамеченными. На улице я передала собственную карточку Катерине, оставив у себя новенькую, без царапинок и зазоров, и двинулась туда, где изнывала от тревоги и ожидания год назад. Конечно, разумнее было бы выбрать другой Зал Пути, дальше от дома, но как предугадать его строение, охрану, особенности?

Флаг на шпиле трепыхался в такт прохладному ветру. Взяла талончик и примкнула к толпе. Волнение оказало пользу: я смотрелась обычным нервничающим подростком, только-только покинувшим привычный мирок.

Моя очередь. Скромное приветствие с усатым немолодым охранником. Привычные вопросы, неотличимые от контрольных в школе: промашка -- минус балл. Я запиналась, теребила пуговицу на рубашке. В какой-то момент почудилось, что хмурый мужчина раскусил меня. Глянул очень уж пристально, будто не веря. Я чуть не подавилась языком. Но охранник ободряюще кивнул, указал на металлоискатель. Зажмурилась от страха, сделав шаг. Ни писка устройства, ни просьб остановиться. Турникет считал карту. Напоследок охранник крикнул: "Не переживай так, мы не кусаемся".

Смешно, что систему проще всего обмануть ребенку. Ни взрослым с их выверенными схемами и логичными доводами, а тому, от кого не ждешь подвоха. Кто непредсказуем и опасен из-за того, что ещё не "переродился" в жителя А-01.

У заветной двери я поняла, как подкашиваются коленки, как недостает воздуха в груди. Дорога назад оборвалась, но и двинуться вперед я не могла. Мысли крутились подобно снежинкам в метель. Это неправильно, невозможно, отвратительно. Я переступаю через закон, через государство, через себя. Меня поймают и непременно казнят.

Практически обернулась, чтобы сойти с лестницы и позорно сбежать. Бюсты правителей разглядывали меня с презрением. В их поджатых губах читалось: "Слабачка".

Развернуться легко, но где найти друзей, если не через архив? Провести десятилетия, высматривая в толпе тех, кого ни за что не отыщу? А Катерина? Она взяла отпуск в надежде отправиться к возлюбленному. Сотню дней твердила, что нужно отступиться, но на заветный вопрос: "Давай оставим всё как прежде?" -- отвечала отказом. Всегда. Извела кучу денег на косметику. А я сдамся у самой двери? Как объяснюсь? "Извини, я трус, неспособный на поступок".

Ни-ког-да.

Нажала на кончик дверной ручки и потянула на себя.

-- Доброе утро.

-- Садитесь, -- безучастно.

Та самая девушка-"лошадь": с прямой челкой и выступающими передними зубами. Она не изменилась, разве что в глазах добавилось тоски. Впрочем, помнила ли я, какой именно она была раньше?

Опустилась на стул и сама протянула карточку. Служащая потянулась за ней. Наши ладони соприкоснулись, но вместо того, чтобы передать карту, я пальцами стиснула тонкое запястье. Удивление в темных глазах. Взмах рукой. Рукав кофты закатан. Движение, и шприц-устройство впилось в локтевой сгиб. Важно не ошибиться, угодить в вену... Метилась туда, но трясущиеся пальцы могли подвести. Только бы не запищало, не сообщило об ошибке. Если ошибка, если прибор не распознает вену, то укол не произойдет. А второй попытки нет. Разве что бегать за служащей по кабинету с шприцом наперевес.

Лучше, конечно, колоть в плечо -- проще. Но как получилось. Вся вера в чудо.

Взгляд девушки расфокусировался, она обмякла.

-- Не переживайте, -- ласково сказала я, натягивая медицинские перчатки и протирая рукавом карточку и угол стола от отпечатков. -- Вы сделаете, о чем я попрошу, и получите антидот...

На лице отразился животный ужас.

-- Анти... -- не двигающиеся губы еле-еле выдавливали буквы.

-- Я вколола вам яд. -- Отвернулась к окну. -- Мысли потяжелели, конечности ослабли, пальцы потеряли чувствительность, не так ли? У нас с вами ровно пять минут, надеюсь, мы потратим их с пользой.

Ресницы опустились и поднялись. Она была согласна на всё.

-- Пожалуйста, назовите пароль от архива, куда вы собирались меня занести, -- я нагнулась к монитору.

Заикаясь и теряя голос, пробормотала комбинацию. Я ввела её, получила доступ к каталогу, разделенному по годам прибытия и городам. Выбрала первое. Служащая сидела на расстоянии вытянутой ладони, я ощущала её тяжелое дыхание.

Год отъезда Кристины. "Укажите значение". Нет, просматриваемые файлы легко вычислить, и тогда выйдут на моих друзей, а после -- на меня. Только имя. Ровно девятьсот Кристин из всего А-02. Где же та, которая 5Р. Сократить поиск до сектора отбытия. Вот. Город, профессия. Есть.

Грин. Иной поиск: по числу значения. Всего семнадцать "Грин 2..." Так-так-так. Найден. Хм, неожиданно, но... Готово.

Денис. Пятьдесят один из секторов с двухсотого по трехсотый. Вспомнила значение, сказанное Катериной. Про себя повторила увиденное на мониторе. Служащая пыталась схватить меня за рукав, но одеревеневшие пальцы отказывались сгибаться. Я стряхнула её руку.

И Ник. Всего пятьсот четыре. Сократить до буквы значения. Девятеро. Вот он... Сердце ёкнуло. Информация въелась в сознание.

Страшно... Если в личных делах как-то фигурируют друзья, а служащая проследила за моим взглядом, то нас вычислят. Глупости! Как проследить за взглядом в её состоянии? Я была предельно осторожна, искала обрывками. Пустые сомнения.

Закрыв архив, быстрым шагом направилась к выходу.

-- Анти... дот, пожа... луйста, -- прохрипела служащая.

Совсем забыла. Я достала второй шприц. За волосы наклонила голову. Игла вошла прямиком в яремную вену. На коже выступила капля крови.

Девушка с глазами грустной лошади из последних сил поблагодарила за великодушие. И упала безжизненной куклой со стула. О да, я великодушна: в первом шприце убойная доза успокоительного, во втором -- снотворное.

Месяцами я обманывала больницу. Мне поручали ставить уколы или давать лекарства, и я в отчетах писала дозу больше той, которую вводила. Совсем на чуть-чуть, абсолютно безвредно. За такими потерями никто не следил. В итоге "материала" скопилось на три целых шприца: один для Софьи и два для служащей. Шприц-устройства были сделаны из сплава серебра, на которое металлоискатель отзывался молчанием. Единство не предугадал, что может стать оружием.

Снотворные средства разные. В первом случае -- раствор капель для приема внутрь, сейчас -- внутривенно. Потому то действовало постепенно, а это -- сразу. Неужели я всё предугадала?!

"Не время хвалить себя!" -- ударило по вискам.

Карточку, к сожалению, пришлось оставить -- не сбыться обещанию вернуть владелице. Бежать в общежитие и подбрасывать её? Грозит лишними свидетелями. К тому же данные считаны, личность известна. Наоборот, если у Софьи не окажется карты -- её легче признать невиновной.

Я прикрыла дверь, протерла ручку. Губы твердили названия. Нельзя осмысливать их, сопоставлять города или профессии. Только помнить. Повторять. Как стихотворение, наизусть.

Вдруг служащая успела оповестить охрану и меня схватят прямо тут, в здании? Но удача оставалась со мной. Выскользнула наружу. Охранник никак не отреагировал на спешный уход. Может, не редкость?

Идти. Скорее, пока не стерлось важное. Город. Профессия. Кристина, Грин, Денис, Ник. Город...

Я столкнулась с Катериной лоб в лоб за очередным поворотом.

-- Дай планшет!

Записывала без имен, лишь данные, кусками фраз. В это время ловкие пальцы подруги развязали прическу, смыли помаду и крем со щек. Глаза остались нетронутыми, но вряд ли по ним определят схожесть с той злоумышленницей, которая выкрала информацию из архива. Отдаленно, чем-то, но явно не она. По крайней мере, я верила в это.

Катерина привела меня к кафе, усадила за столик в уголке. Полчаса назад она заказала две чашки крепкого кофе и булочки с вареньем. Кофе остыл, булочки, не первой свежести, умудрились затвердеть. Зато счет об оплате служил отличным алиби. А кто приметит, когда мы заявились по-настоящему? Надеюсь, никто.

Я прижала кружку ко лбу и отсчитывала удары сердца. Не сконцентрироваться. Мысли болтались разрозненно и назойливо стучали по макушке. Они, как стена, не позволяли испугу пробраться внутрь. Оградили от реальности. Но тот был рядом, скреб по затылку ознобом. Я совершила преступление. Да ради чего? Друзей, которые, наверное, и видеть меня не желают?..

Какое наказание дадут за взлом архива? Штраф или исправительные работы? Скорее -- смертную казнь. Наверняка через укол инъекции. Как символично...

-- Эй, -- Катерина ободряюще провела по моей ладони.

-- А? -- приподняла брови, сосредоточиваясь, но мысль скакала, точно блоха. -- Погоди! Я ведь не помогла той служащей. Она упала со стула, вдруг повредила себе что-то? И укол в шею... Не остановила кровотечение. Надо вернуться и проверить...

-- Ларка. -- Ледяные пальцы, коснувшись шеи, легли мне на плечи, -- успокойся. Той девушке наверняка помогли. Всё закончилось. Мы -- молодцы. Нет, ты -- молодец. Пойми, соваться в Зал Пути поздно. Предлагаю обсудить то, ради чего ты рисковала жизнью.

-- Да, конечно, -- и опять уставилась в одну точку.

-- С самого начала... Ух ты, престижно! Актер?! -- подруга присвистнула. -- Город Елень.

Не верится, что это записывала я. В голове -- тревога, помноженная на пустоту. Я усыпила служащую и убежала, бормоча под нос адреса? Разве? И названия писала я, сама вбивала буквы? Быть того не может. Намертво отложилась лишь последовательность имен.

-- Кристина, -- монотонно. -- А далеко Елень?

Внутри не затрепетало, не появилось желания сорваться и поехать к ней. Но на всякий случай уточнить стоило, вдруг -- в часе езды?

Что до Кристины, ей подходила работа. Она умела не только объединять людей, но и улыбаться, когда просили, плакать, если требовали. В лагерных постановках так искусно передавала настроение героя, что самые суровые наблюдатели уходили растроганными.

-- Около двух дней. -- Катерина открыла карту городов. -- Поедешь?

-- Посмотрим. Следующий Грин...

Подруга пасмурнела, промотав до него.

-- Информация засекречена, требуется первый уровень доступа.

Жаль. И не по себе. Что же с ним приключилось, где он теперь? Но секретность означает что-то особенное. Хотелось бы верить в лучшее.

Кафе оживало, люди возвращались с ночных смен, спешили позавтракать. Колокольчик на входе всё чаще бренчал, официанты рассаживали посетителей, сновали туда-сюда. Катерина отвлеклась на спор за соседним столиком, но тут же опомнилась:

-- Рабочий на четвертом сталелитейном заводе, третий разряд. Город Победа.

-- Денис, -- уголок губ приподнялся. -- Победа совсем близко, я права?

Прозвучало двузначно, но одинаково приятно с обеих сторон. Да, до победы осталась самая малость. Полдня дороги на поезде, и Катерина очутится рядом с любимым. Подруга загорелась багряным румянцем да так сильно сдавила чашку, что выступили косточки. Приоткрыла рот для ответа, но слова потерялись.

Остался последний.

Радостная подруга вернулась к планшету, дочитала до конца. Мне не нравилось её молчание, очень не нравилось. Катерина прикусила ноготь. Я попыталась отнять планшет, но она вцепилась в него мертвой хваткой.

-- Ну?! -- взревела я.

В ушах застыли слова служащей: "Антидот, пожалуйста". Так и я собиралась молить о спасении... Выкручивало наизнанку, выламывало кости. Неужели Ник был определен в Со-На, а значит, не встретил меня умышленно? Но как, если Денис оказался в Победе, а уезжали они в один год, вместе? Или кого-то из них перевели позже? Вспомнить бы... Ну же! Я искала имена, повторяла их. Не выветрились же они, в самом деле?

-- Техник, -- наконец зачитала Катерина. -- В Коссе.

-- А где находится...

И тут до меня дошло.

Последнее сообщение пришло вчерашним утром. Очередной глупейший призыв к добровольцам, убеждения о бушующей эпидемии, умирающих людях. И целая строка городов, а первый в списке -- Косс.

 

Глава 9

Пламя в груди опаляло сердце, лизало ребра и выжигало дыры в легких. Я задыхалась, но выпрямилась, несмотря на боль.

Катерина отложила планшет, её зеленые глаза заблестели. Голос звучал мягко.

-- Соболезную.

Я приподнялась на стуле, выдохнув сквозь зубы.

-- Зачем?! В личном деле не поставлена отметка о смерти.

-- Но ты же понимаешь, он попал в зараженный город. Возможно, там статистика умерших не ведется. А даже если и жив. Как ты поедешь в Косс?

Она была права. И от правоты становилось только хуже; будто тяжелые башмаки втаптывали в грязь. В полуосвещенный зал кафе пробрался одинокий солнечный лучик, такой яркий, что заставлял плакать... Слеза скатилась и упала с подбородка.

Я помассировала замерзшими пальцами виски. Прижала ладони к лицу и замерла на десяток долгих секунд. По ощущениям прошла целая вечность. Медленная, липкая, тягучая. Наконец, я отмерла.

-- Легко... -- сказала приглушенно, через пальцы. -- Добровольцам разрешено выбрать любой город, неужели забыла?

И, вскинув голову, посмотрела прямо на неё.

-- Ларка, ты обезумила! -- громко запричитала Катерина, но когда люди начали оборачиваться на нас, понизила голос. -- Это же не развлекательное путешествие. Ты останешься заперта в Коссе до открытия лекарства...

-- Ты сама говорила, что туда поедут лишь ненормальные. Всё сходится, -- вымученно улыбнулась.

-- Очень смешно, -- подруга поджала губы. -- Одумайся.

-- Значит, ты имеешь право увидеть Дениса, а я Ника -- нет? -- улыбка переросла в перекошенную ухмылку. -- Чем я хуже?

Допила последний глоточек кофе и, позабыв о приличиях, вытерла рукавом губы.

Катерина понуро опустила плечи. Меж бровей залегла совсем недетская складка. Кажется, подруга раздумывала, как убедить меня отказаться от затеи. Честно, я бы и сама отказалась, прямо сейчас. Уверилась, что мне неинтересны открытия лекарств или поездки незнамо куда; мне плевать на обещание встретиться. Честно... Если бы там был не Ник. Живой или мертвый, больной или здоровый, но мой Ник. Не просто друг -- брат. Мальчик из снов.

-- Чем хуже? -- переспросила Катерина. -- Не ты хуже, а ситуация. И вот чем... Если я безразлична Денису -- мы расстанемся и разъедемся по домам. Но каковы твои шансы попасть в тот участок города, где живет он, найти его и застать...

Задохнулась на половине фразы.

-- Живым, -- терпеливо подсказала я.

-- Именно, -- вспыхнула она до корней волос, -- живым! И если он жив и здоров, но ты ему не нужна, то тебе придется остаться в Коссе. Навсегда!

-- До тех пор, пока не будет найдено лекарство.

-- А когда его изобретут?! -- Катерина тоже допила, стукнула чашкой по столу. -- И кто, если добровольцев катастрофически мало. Ты? -- она ткнула на меня пальцем. -- Не подумай плохого, Ларка, но ты -- семнадцатилетняя девчонка, умеющая проверять анализы и ставить капельницу. Навыки хуже любой плохенькой медсестры. Это не твоя вина, разумеется, но городу требуются профессионалы, ученые, уверенные в возможностях. А не девочка, приехавшая посмотреть на друга.

-- Катерина, ты права... -- я встала и показала на выход. -- Пойдем.

-- Права... -- повторила она. -- Это означает, что ты?..

-- Поеду.

Колокольчик тоскливо звякнул, прощаясь с нами.

Мы хранили молчание. И когда направлялись в сторону дома. И когда распахнули тяжелые двери. И когда лифт плавно повез наверх. И когда я вышла на четвертом этаже, а Катерина нажала кнопку седьмого.

А вот общежитие гомонило сотней голосов. Новость разнеслась быстро, как только в Зале Пути забили тревогу и проверили, кто входил последним к той служащей. Полицейские вломились в комнату Софьи, но та спала. Конечно же, она была не в состоянии совершить преступление. Низкорослый усатый инспектор опрашивал очевидцев -- ходил по этажам и стучался ко всем подряд. Добрался и до меня.

Я приоткрыла дверь, выглянула в коридор.

-- Добрый день? -- с сомнением.

Мужчина не распинался по пустякам. Без приветствия задал стандартные вопросы: общались ли, заметила ли странное, где провела сегодняшнее утро. Я практически не соврала. Да, по приезде перекинулись парочкой фраз, после увиделись на кухне вечером. Нет, странностей не припомню: общительная симпатичная девочка. А утром ходила в кафе с подругой.

-- Найдется подтверждение вашим словам? -- инспектор покрутил ус. В глазах читалось, что он учуял нечто интересное.

-- Надеюсь, счет об оплате подойдет? -- огорчила я его. -- Обратитесь к Катерине, она проживает в семьсот тринадцатой комнате. Оплачивали её карточкой.

-- Всенепременно, -- он ввел данные в планшет. -- А почему вы не спали утром?

-- Мы и ночью не спали, -- засмущалась я.

Алиби было продумано заранее. Глуповатое и чисто женское, но именно из-за этого -- вполне реальное. В честь выходных засиделись, не ложились. Поэтому утречком сходили попить кофе с булочками, чтобы не проводить утро за готовкой.

Инспектор остался недоволен, но пообещал зайти к Катерине и убедиться в правоте моих слов. Я пожала плечами, мол, заходите; больше ничем помочь не могу.

Софью разбудили и осоловевшую, заспанную вытащили из комнаты. Она шаталась, плетясь позади и всхлипывая. В коридоре столпились соседи, которые осуждали или пересказывали друг другу сплетни. Мне было пакостно и тоскливо, но я держалась. Вместе с остальными перешептывалась, удивлялась, заявляла, что быть того не может, и недоумевала, кто сумел украсть карточку.

Только бы Софья выкарабкалась. Проводила её взглядом и вернулась к себе, где просидела незнамо сколько в обнимку с подушкой, кусая губы и смахивая слезы, катящиеся по щекам.

Вечером я неслась в больницу с такой спешкой, будто там мне вколют обезболивающее, положат спать и подоткнут плед, чтобы не замерзла. В любом случае, за работой не останется времени для размышлений.

Но в первую очередь сложное. Едва поставив отметку о начале смены, отправилась к Дине. Незачем тянуть с поступками. Решу проблемы сегодня же и добавлю новых прямо сейчас.

Объяснила коротко, без подробностей. "Собираюсь уйти в Косс добровольцем, туда ли обратилась?" Дина, услышав просьбу, побледнела.

-- Ларка, -- залепетала она, перевалившись через стол, -- ты зачем о всяких глупостях говоришь? Неужели из-за зарплаты? Или ощущаешь ненужность? Да я сейчас же подам прошение о твоем повышении до старшего лаборанта. Ты извини меня, окончательно замоталась и позабыла. Я не со зла... И премию попрошу назначить. Ты трудилась за троих!

Я отмахнула и повторила про отъезд, мысленно усмехаясь. Как просто. Чтобы получить новую должность, достаточно лишь согласиться на самоубийственное предложение.

-- До медсестры! -- вскрикнула Дина.

-- Большое спасибо, но, увы, -- дернула щекой. -- Я представляю последствия, но решила окончательно. Дело за малым...

Тогда Дина неуклюже выбежала ко мне, схватила за плечи ногтями. Я вздрогнула от боли, но рук не скинула. Так и стояла, гордо подняв подбородок.

-- Я тебя не пущу и не обращусь к правительству с заявлением о переводе. Слышишь? -- тихо, но отчетливо сказала. -- Не дождешься. Ты себя сгубить удумала? Или метишь на почести после открытия лекарства? Ха-ха-ха! Врачи не справлялись, куда тебе до них? Город нуждается в ученых, а не в ребенке. И денег ты не получишь, пока не вернешься, -- и зловеще предрекла: -- А ты не вернешься! Не будь безумной, останься!

-- Если ты не оформишь заявление, я пойду в другую больницу, -- отступила назад, чтобы дыхание Дины не щекотало кожу. -- Где добровольцев встречают с радостью.

Или мне почудилось, или губы опустились, а в глазах скользнула грусть; но буквально на секунду. Она погладила округлившийся живот ладонью. С ранней весны Дина хвасталась второй беременностью и отличными показателями.

-- Ладно, -- бросила она как объедки нищему. -- Ответ на запрос придет в ближайшее время. Уходи.

-- Дина... -- голос звучал измученно.

-- Проваливай! -- гаркнула, выталкивая меня.

Дверь захлопнулась за спиной.

Решение поступило через полчаса. Словно власти ожидали, что я сдамся и соглашусь, поэтому заранее заготовили послание. Или, что скорее, оно было стандартным; менялись исключительно имена. Насквозь пропитанное лживостью и бездушностью, оно восхваляло меня и заявляло о храбрости, какой нынче мало. А вот внизу нашлась пометка, явно написанная недавно.

"Ларка А-Мед, вы числитесь лаборантом, что означает ассистирование старшему по чину. К сожалению, лекарей не хватает, и мы не смогли подобрать подходящую кандидатуру на должность вашего начальника. Поэтому вы официально назначаетесь врачом, главным на вверенном вам участке. Помните, именно от вас зависит жизнь проживающих там людей.

Просим явиться четвертого числа..."

И скучное пояснение: куда, во сколько, что брать с собой. Дополнительный инструктаж пообещали провести перед заселением.

Я -- врач... Буквально утром была обычной Ларкой с крошечной зарплатой и без намека на повышение, а теперь настоящий врач. Целитель, способный открыть лекарство от мора. Лекарство? Ну-ну. В свои силы я не верила. Или его откроет кто-то другой, или я навеки останусь в том городе без возможности вернуться домой. Только бы Ник был жив... Жив и здоров. И плевать, нужна я ему или нет... Не верилось, но из-за него я готова пожертвовать собой: своим здоровьем и свободой. Пустое.

Известие разлетелось со скоростью ветра. Персонал больницы улыбался мне и хвалил на все лады, но я знала: большинство, как только я отходила, начинало крутить у виска пальцем. Конечно, какой адекватный человек променяет спокойную работенку на зараженный Косс?

Следующее сообщение прислала Дина. Деловое и отстраненное. Она объявила, что мое трудовое место сохраняется, и при надобности я вправе вернуться в больницу. А сегодня -- последний рабочий день.

Неужели через два дня я покину Со-На если не навсегда, то точно на долгие годы? Мне устроят инструктаж, объяснят основы и правила. И я стану тем, от кого будут ждать спасения; или умру от мора.

Страшно до непрекращающейся дрожи. К середине дежурства я осознала это. Я обману людей, больных и тех, кто рискует заразиться. Приеду с должностью врача. Но на что я гожусь в реальности, кроме вакцин и учета пациентов? Будь в Коссе хоть лаборатория, оснащенная по высшему разряду, я не уверена, что сумею ею воспользоваться. Меня встретят как надежду, а я... Что сказала Катерина утром? Кажется, "приехала посмотреть на мальчика".

Мурашки пробежали по спине, вгрызлись в затылок. Пальцы онемели от ужаса. На что я подписалась?!

Удивительно, но медсестры жалели непутевую дуреху. Они понимали, куда я отправляюсь, и чего от меня хотят (а я вот так и не поняла), поэтому старались помочь. За ночь я работала мало, больше училась. Мне провели скоростной курс сестринского дела, показали основы врачебного. Новые приборы, препараты, симптомы, анализы, пробы. Голова пухла, неспособная после бессонного дня вместить в себя весь материал. Но я старалась, записывала, благодарила и переходила к следующему "учителю". Может, хоть чем-то, хоть как-то я помогу горожанам... Не лекарством от мора, так чем-нибудь другим. С врачами в зараженных городах плохо, власти миллион раз сообщали об этом. Я постараюсь.

В больнице сделали прививку от мора, и укол щипал, кусался. Его хотелось расчесать до кровавых царапин, но я держалась.

Сумку собрала тем же утром, едва вернулась в общежитие. Вначале сложила всё необходимое и уже потом завалилась в глубокий сон. Наверное, это был последний день, когда меня разбудил стук Катерины. Она не извинялась, сразу спросила:

-- Не передумала?

-- Хуже, -- я потерла заспанные глаза. -- Подала заявление на перевод.

Подруга порывисто обняла меня вместо сотен слов или аханий.

-- А я, -- сообщила она, войдя в комнату и плюхнувшись на не заправленную кровать, -- купила билеты до Победы. Завтра отправляюсь к Денису...

-- Я тоже уезжаю завтра. Вместе попали сюда, вдвоем и покинем Со-На. Жаль, в разных поездах, -- улыбнулась. -- Надеюсь, ваша встреча окажется удачной.

-- Ларка, я тоже...

Но я перебила её. Хватит, не время для жалости или убеждений, что "всё будет хорошо". Не будет. Может, кто-то свыше отомстил мне за кражу данных из архива? Но пускай лучше такое наказание, чем казнь или прозябание в незнании. Я принесу пользу, обещаю.

-- Хочется промотать остаток зарплаты, -- плотоядно оскалилась и помахала карточкой. -- Понадобится ли она мне в Коссе? А если и так, выдадут новую.

Катерина не отказалась. Мы спустили подчистую те жалкие три тысячи, которые лежали на счету. Половина месячной зарплаты превратилась в невероятные туфли на шпильке и лавандовые духи: сладкие, точно сироп. Плотно поужинали, сходили в кинотеатр на премьеру -- не без средств подруги. Вскоре карта показывала "ноль", а я счастливо смеялась, стараясь на день выгнать из головы пакостные мыслишки.

А утром мы вместе добрались до станции.

-- Удачи, -- Катерина уткнулась мне в плечо.

-- И тебе, -- отстранилась. -- Учти, не прощаемся.

-- Конечно!

Но в глазах читалось неверие. Она ещё вчера простилась со мной и успела всплакнуть по потере.

-- Надеюсь, ты ошеломишь Дениса.

-- А ты -- Ника.

О да, если Ник там, я его обязательно шокирую. "Здравствуй, я готова умереть, но найти тебя". Нет, меньше пафоса. Простого "привет" хватит.

Несколько пустых фраз, короткое "пока"...

Мой поезд отправлялся с первых путей. Черно-серебристый, вытянутый стрелой. С прицепными вагонами, неуклюжими и невзрачными, чужеродными. Он не был пассажирским; развозил провизию и лекарства, собранные в разных городах, по зараженным. И остановился в Со-На для сбора провианта.

Катерина помахала напоследок. Я подмигнула ей и добралась до хвостового вагона, подала проводнице карточку, она сверила данные и провела меня в мое "купе". Герою-доктору ехать предлагалось в грузовом отсеке вместе с ящиками медикаментов и продуктами для солдат, охраняющих город. Я чуть не подавилась от возмущения, но отступаться, в любом случае, было поздно. Проводница вручила шерстяной плед, объяснила, что в туалет можно выйти на любой станции и, посоветовав одеться теплее, ушла. Перед тем, как она спрыгнула на платформу, я уточнила: долго ли ехать до Косса. Без малого десять часов. Я оперлась на ящик, укрылась пледом и уставилась в малюсенькое зарешеченное окошко, непонятно откуда взявшееся в мрачном вагоне.

Поезд решительно тронулся, и Со-На затерялось за линией горизонта. Солнце прочно угнездилось на небесном троне. Проносились деревья и поля, озера, реки и города. Дома, люди, скот... Стучали колеса, шумел ветер.

На юг, в Победу, едет Катерина. Совсем скоро, к полудню, она сойдет на станции и отправится к Денису. И я искренне желаю им счастья. Хотя бы тайного. Сама же мысленно прощалась с родными краями и готовилась к худшему. Иначе и быть не могло.