Все эти идеи Меламид проповедовал — в свойственной ему убедительной ораторской манере артиста-концептуалиста — Селиму, нашему гиду по Каппадокии, где причудливые формы обветренных скал из туфа похожи на гигантские грибы вроде поганок или сморчков, то есть наркотического грибного снадобья. Это наркотическое состояние ощущалось физически во время наших визитов в страну катакомбного христианства — в Каппадокию. Пещерное бытие Каппадокии — это подполье религиозного сознания, от хеттов до христиан. Семион Столпник был из этих мест. Он, наоборот, чуждался пещерности и всю жизнь простоял на столбе, напоминая милиционера на своем посту.

Наш гид по Каппадокии Селим, парень в ковбойке и джинсах, выслушивал соображения Меламида о диалектике взаимоотношений Бога и церкви не без любопытства, но в целом с открытой толерантной улыбкой. Верующий мусульманин, он молится по пятницам в мечети, но твердо знает, что это — лишь его, мусульманский, путь к Богу, а у других — другой путь; например, у его подруги и любовницы — израильтянки. Из поп-звезд музыки он, как и многие турки, обожает Кэта Стивенса. Кэт Стивенс — из греческой семьи в лондонском Камдене — обратился в мусульманство, как и Шабтай Цви: поп-звезда и Мессия — это, так сказать, близкие профессии. Однако мир не разделяет мусульманского интернационализма Селима. Он сообщил нам, что Кэта Стивенса не пустили в США. Почему? Потому что он был с бородой и в мусульманском хитоне. «А почему он был с бородой?» — спросил Меламид. Потому что это такой обычай у мусульман — носить бороду. «Но у Селима нет бороды», — заметили мы. Селим не традиционный мусульманин. А Кэт Стивенс хотел носить бороду, как Магомет. «Кто сказал, что Магомет носил бороду?» — спросил Меламид. Действительно, откуда это известно? Римляне брились. Магомет возник в седьмом веке. К тому моменту можно и научиться брить бороду. «Откуда известно, что все римляне брили бороду?» — в свою очередь спросил Селим. Никаким источникам верить нельзя, даже безбородым римским скульптурам: вполне возможно, что бороды на этих скульптурах пририсовывались. История Тацита не существует в оригинале: какой-то монах потерял единственный экземпляр. Иосиф Флавий существует лишь в копиях.

Этот релятивизм в отношениях Магомета и ислама ничуть не смущал Селима. У каждого свой путь — с бородой или без. Селим сожалеет о пути, выбранном Ататюрком. Ататюрк не только запретил — вместе с тюрбаном и чадрой — общественно-публичное отправление религиозных обрядов (то есть везде, кроме мечетей, синагог и церквей), но и закрыл религиозные семинарии медресе, суфийские монастыри, каббалистические школы. В результате на первый план выступило этнически турецкое происхождение граждан его республики. Если ты не турок, ты — гражданин второго сорта. Селиму не нравится Эрдоган — нынешний премьер-министр Турции. На первый взгляд Эрдоган потакает исламистам-почвенникам. Он снял запрет на хиджаб в общественных местах, но одновременно пытается бороться и с распитием алкоголя в уличных кафе за столиками под открытым небом — последнее крайне настораживает Селима. С другой стороны, тот же Эрдоган разрешил грекам и армянам восстановить заброшенные церкви; в ряде случаев он добился возвращения собственности грекам, бежавшим из Турции во время антигреческих погромов в Стамбуле в связи с конфликтом на Кипре в пятидесятые годы. То есть Эрдоган — за религиозную и этническую толерантность, терпимость. В этих парадоксах амбициозного политического деятеля (он пытается завоевать лидирующую позицию для Турции и на Ближнем Востоке, и в странах Африки, не забывая при этом о Европе) просматривается одна сюжетная линия: ностальгия по Османской империи. Селим — за мультикультурализм Османской империи, где ты можешь быть кем угодно — лишь плати вовремя налоги. В Каппадокии, в скальных церквях, я видел византийские фрески, обезображенные надписями, скажем, позапрошлого века. Наш гид, Селим, как, наверное, все турецкие гиды, спешил продемонстрировать, что эти христианские фрески были обезображены в основном надписями на английском и греческом — вовсе не мусульманами: имперские турки ценили эклектику и многоголосицу, это было и политически рационально, и финансово выгодно.

Послушав Селима, Меламид предложил ему выдвинуть свою кандидатуру на пост главы государства. Начать свою политическую деятельность надо, конечно, с его деревни (под Измиром, откуда родом Шабтай Цви). На следующем этапе следует объявить себя Богом — если брать пример с самого Меламида, объявившего себя Богом новой религии в искусстве. Селим лишь благожелательно посмеивался.

Оказалось, что легендарные монастыри Каппадокии, вырубленные, как подземелья, среди марсианского пейзажа из скал вулканического туфа, с кельями, молельнями, столовыми и спальнями, не так уж скрыты от постороннего глаза, как этого хотелось бы историкам христианства. Эти пещерные города, отстроенные загадочными хеттами четыре тысячи лет назад, стали убежищем для христиан — сначала от римлян, потом от мусульман. Никто не может объяснить, зачем хетты строили подземные города, все эти подземные коридоры, залы и камеры, ниши и колодцы, уходящие на несколько этажей вниз и соединенные сетью туннелей. Кроме того, существовали и римские катакомбы с культом бога Митра (персидского происхождения), загнавшего в пещеры мистического быка; этот культ процветал среди римской аристократии и в армии — как демонстративный уход в язычество в первые столетия популярности христианства среди плебса в Риме. Трудно поверить, что такие подземные сооружения оставались незамеченными для местного населения. Демонстративное варварство быта в этих катакомбах христианского периода смотрится как некое намеренное самоистязание вроде отшельничества в иудейской пустыне на диете из сухих кузнечиков. Обитатели этих пещер были не диссидентами, скрывающимися от преследования, а скорее отшельниками, анахоретами. То есть эта пещерная жизнь была своего рода исправительно-трудовой колонией, моральным перевоспитанием.

Катакомбы Каппадокии произвели на меня такое же дикое и страшное впечатление, как и в свое время Аджимушкайские каменоломни под Керчью в Крыму, где сейчас музей эпохи Второй мировой войны. Туда советские органы загнали на несколько лет практически все население города — вместе с женщинами и детьми — перед немецкой оккупацией Крыма. И держал их там страх, но не перед Господом Богом или римскими легионерами, а перед КГБ: органы безопасности во время войны с немцами отдали приказ не сдаваться, а перебраться в катакомбы — в каменоломни. Солдаты там жили вместе с женами и детьми. Как там можно было продержаться несколько месяцев, представить себе трудно.

Даже в дикую жару там минусовая температура. Воды не было, ее просто слизывали с влажных стен пещеры. От отравляющего газа скрывались в нишах, закрывшись мокрыми одеялами. В кромешной тьме перестукивались, предупреждая друг друга, кто и где находится. Командному составу в темноте, наверное, мерещились пещерные медведи. Видимо, кое-кто пытался вырваться наружу, и таких отлавливали гебисты и смершники. С каждым месяцем росло количество бунтовщиков — они пытались выбраться на поверхность, их расстреливали на месте. В конце концов там начались моральная деградация и разброд. В буквальном смысле. Судя по описаниям, были установлены пропускные пункты, все «свои» знали пароль, остальных убивали.

Все это до сих пор выдается за часть героической истории сопротивления нацистским оккупантам. Но когда тусклый фонарик местного гида выхватывает во тьме под бугорчатыми пещерными сводами швейную машинку или сломанную детскую игрушку, начинаешь понимать, что означает быть заложником чужого образа жизни, что означает верность героическому прошлому — под приказом.

В этом стремлении залезть в пещеру, как с головой под одеяло, есть нечто первобытное, даже генетическое, как наша тяга к побережью, если верить Дарвину, свидетельствует о нашей связи с моллюсками. Одна из самых крупных и глубоких пещер в предгорьях немецкого Гарца (Einhornhohle, Herzberg am Harz) знаменита тем, что там на протяжении столетий находили кости загадочного происхождения. Для энтузиастов — любителей палеонтологии — это истинный клад. Единорога никто никогда в жизни на свете не видел. Это — мифическое существо, плод фантазии древних. Но если никто не знает, как он выглядел и происхождение пещерных костей никто объяснить не мог, почему бы не посчитать их за останки этого самого единорога? Считалось, что порошок из этих костей обладает мощными целебными свойствами (в смысле эрекции, конечно). Вокруг пещеры возникла небольшая, но вполне солидная туристская индустрия. Это место посетил даже Гёте. В результате серьезные ученые занялись этой пещерой и в один прекрасный день доказали, что кости эти — останки вовсе не мистического существа, а заурядного первобытного пещерного медведя. Кроме того, в этой пещере жили сотни тысяч лет назад неандертальцы.

Любопытно было увидеть, как жили наши предки. Поглядев на своды, заросшие складками сталактитов, с соляными буграми в виде монстров с готических соборов, я понял, откуда происходит христианский храм. Это, конечно же, не греческий храм, а пещера. Но у этой храмовой пещеры и, соответственно, у христианского храма есть невероятное сходство с еще одним классическим образом — из человеческой анатомии. (Не следует забывать о фаллической символике единорога.) Если взглянуть на своды этой пещеры, уходящие вдаль, вглубь и ввысь, с алтарным проемом в перспективе, становится ясно, на что пещера похожа: на утробу, вагину. И мы — маленькие визитеры — внутри. Неандертальцы жили в гигантском женском половом органе. Они разводили в этой вагине костры. Из этой вагины шел дым. Столетиями позже эту пещеру навещали и другие представители рода человеческого. Оставляли надписи на стене. Представляете, между ног любимой женщины написано: «Здесь был И. В. Гёте» — и выставлена дата. (Яков Франк, не сомневаюсь, там тоже побывал.)

Как выживали в этой кромешной тьме пещерные медведи, я еще могу понять. Но жизнь неандертальца представляется мне крайне незавидной. Ужас, однако, в том, что вопреки всему это место выглядело как родной дом для этих пещерных обитателей. С какой-то роковой преданностью домашнему крову мы лезем обратно в уютную клетку за железным занавесом памяти о нашей маленькой советской России, в пещерную утробу нашего прошлого. В эту смерть нас неотвратимо тянет. В конце концов твои останки — скелет неандертальца нашей эпохи — смешаются в представлении современников с костями пещерных медведей и будут распроданы как кости некоего мифического единорога. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.

Глядя на руины пещерных храмов в Каппадокии и на чудовищный быт христианских отшельников, ты понимаешь, что Рим загубили не варвары, а христиане с их единобожием, единорожием и конспиративным мышлением профессиональных подпольщиков и пещерных медведей, то есть в конечном счете те же иудеи-сектанты, породившие христианство с его религиозной непримиримостью и отрицанием комфорта римской цивилизации.