Наше всё!

Зинин Алексей Николаевич

Титов Егор Ильич

Эта книга — плод трехлетнего совместного труда Егора Титова и журналиста Алексея Зинина. Это действительно хрестоматия футбольной жизни, точнее, ценные рекомендации на примере жизненного и спортивного опыта многолетнего капитана «Спартака» и сборной России Егора Титова. Футбольная карьера никогда не бывает гладкой. Как не наделать ошибок, не растерять талант, как вырасти в классного футболиста — ответы на эти вопросы дает Егор Титов.

 

Егор Титов, Алексей Зинин

Наше всё

 

Scan, Formatting, OCR, Formatting RTF — Babulkin, 2010

 

Алексей Зинин

Президент «Агентства звезд «Sport Universal», генеральный директор ФК МВД России, главный редактор еженедельника «Футбол–хоккей», автор и ведущий программы «РПС» на канале 7 ТВ, один из создателей еженедельника «Советский спорт — футбол», автор, соавтор и издатель книг со звездами спорта, автор более 1000 статей и телевизионных сюжетов, футбольный аналитик, PR-консультант известных спортсменов, независимый бизнес–тренер.

Как журналист и функционер прошел все ступени футбольной лестницы от КФК до чемпионата мира.

Изучал опыт ведущих итальянских и испанских клубов.

Освещал спортивные события более чем из 15 стран планеты.

 

Книжная предыстория

Мы сидим у меня в квартире на Кутузовском. Пьем фруктовый кефир (а что здесь удивительного?). По телевизору без звука крутится нарезка лучших фрагментов спартаковской игры 1990‑х годов. Время от времени мы отвлекаемся от беседы, я хватаюсь за пульт, судорожно жму на кнопку громкости, и вместе с голосом комментатора в комнату врывается шум трибун. «Леша, смотри! — кричу я своему соавтору. — Сейчас Васька в центр отдаст, а я Шире покачу». Васька и впрямь отдает, я качу Шире. Саня забивает. Только что увиденный эпизод завладевает моим сознанием, и я окунаюсь в него без остатка.

Иногда я удивляюсь возможностям человеческого мозга. Это же просто поразительно, сколько всего он способен в себя вместить! Я по крайней мере без труда воскрешаю любую проведенную нами голевую комбинацию. Назовите мне любой матч, нарисуйте, кто где располагался в момент нашей результативной атаки, и я с точностью вам скажу, как будут развиваться события в дальнейшем.

Поскольку я и сегодня, как губка, впитываю в себя все, что имеет значение, мне становится уже как–то не по себе от объема информации в ячейках моей памяти. Мне хочется от многого освободиться, и написание книги — весьма подходящий для этого способ.

Впервые задумка о совместном произведении появилась у нас с Алексеем Зининым в далеком 1999‑м. Мы сидели в его гостиничном номере в Англии и мечтали о будущем: кто что сделает и кто чего достигнет. «Когда–нибудь у тебя будет своя телевизионная передача, а я буду там экспертом», — предложил я. «Не вопрос! И еще мы с тобой напишем книгу о футболе. Футболе, увиденном глазами Егора Титова», — добавил он.

Минуло семь лет, и издательство «Городец» предложило мне приступить к созданию автобиографического труда. Я дал директору издательского дома Андрею Сидоренкову телефон Алексея Зинина, и спустя пару месяцев в VIP-ложе стадиона «Локомотив» за пять минут до дебюта Гуса Хиддинка на посту главного тренера сборной России мы подписали договор. Теперь вот сидим, пьем кефир, а диктофон старательно фиксирует услышанное.

Это очередной пример того, что мысли материальны. Многое, о чем я думал и мечтал, пускай и вскользь, по касательной, воплотилось в реальности.

Конечно, не все и не всегда было гладко. Никто из нас не ожидал, что эту книгу мы будем создавать так долго. Я, безусловно, и раньше подозревал, что со временем у меня напряженка, а тут вдруг выяснилось, что его у меня нет совсем. События не просто безостановочно сменяли друг друга — они, случалось, толпой вваливались в одну и ту же дверь. А если я дверь захлопывал перед их носом, они, как и полагается по закону подлости, вышибали ногами окно, и тогда все мои планы превращались в нереализованный пенальти.

Порой мы с Алексеем по десять раз на дню переписывались эсэмэсками, обговаривая время «выхода в эфир». Бывало, по телефону обсуждали какие–то главы для книги и в двенадцать часов ночи. Параллельно с созданием этого произведения я забил сотый мяч в своей карьере, в составе команды дважды завоевал серебряные медали, вернул себе статус лидера национальной команды и принял решение о завершении международной карьеры; получил и залечил несколько травм, съездил на метро на наш матч Лиги чемпионов, отказался от участия в проекте «Король ринга», во второй раз стал отцом и наконец–то, спустя пятилетие, вновь получил возможность играть в настоящий спартаковский футбол… а потом был отлучен не только от родного моему сердцу футбола, но и от самого «Спартака». Все это время я дышал полной грудью и все свои эмоции переносил в эту книгу. Вот они, на каждой странице прорываются наружу…

 

Досье

ТИТОВ ЕГОР ИЛЬИЧ

• Родился 29 мая 1976 года в Москве.

• Рост — 186 см, вес — 80 кг.

• В московском «Спартаке» с 1983 года; с 1992 года — в дубле; с 1995 года выступал за основной состав. С июля 2008 года — в «Химках» (Химки, Московская область).

• В сборной России с 1998 по 2007 год.

• Капитан «Спартака» с 2000 по 2008 год.

• Чемпион России (6 раз): 1996, 1997, 1998, 1999, 2000 и 2001 годы.

• Серебряный призер чемпионатов России (3 раза): 2005, 2006, 2007 годы.

• Бронзовый призер чемпионатов России (2 раза): 1995, 2002 годы.

• Обладатель Кубка России (2 раза): 1998, 2003 годы.

• Финалист Кубка России (2 раза): 1996, 2006 годы.

• Участник матчей за Суперкубок России (2 раза): 2006, 2007 годы.

• Обладатель Кубка чемпионов Содружества (3 раза): 1999, 2000 и 2001 годы.

• Финалист Кубка чемпионов Содружества (3 раза): 1997, 1998, 2002 годы.

• Полуфиналист Кубка УЕФА (1 раз): 1997/98 год.

• Участник чемпионата мира (1 раз): 2002 год.

• Участник чемпионата Европы среди молодежных команд (1 раз): 1998 год.

• Лучший футболист России по опросу еженедельника «Футбол» (2 раза): 1998, 2000 годы.

• Попадание в число 33 лучших игроков (8 раз): 1997, 1998, 1999, 2000, 2001, 2002, 2003, 2006 годы.

• Мастер спорта международного класса (звание присвоено в 2002 году).

• Член клуба «100» для российских бомбардиров (вошел в 2006 году).

• Обладатель титула «Джентльмен года»: 2000 год.

• Лауреат премии «Стрелец» в номинациях: «Лучший полузащитник атакующего плана»: 1998 год. «Лучший диспетчер» (3 раза): 1999, 2000, 2001 годы. «Самый ценный игрок»: 2000 год.

• Лучший футболист в истории российских чемпионатов по опросу футболистов Премьер–лиги.

• Вице–бомбардир Кубка чемпионов Содружества за всю историю турнира.

• Рекордсмен «Спартака» по количеству сыгранных матчей в чемпионатах России.

• Рекордсмен «Спартака» по количеству забитых мячей в чемпионатах России.

• Рекордсмен «Спартака» по количеству голевых передач в чемпионатах России.

• Рекордсмен «Спартака» по количеству матчей в еврокубках.

• В составе «Спартака» сыграл: в чемпионатах страны — 324 матча, 87 голов, в Кубке страны — 39 матчей, 4 гола, в еврокубках — 77 матчей. 15 голов.

• В сборной России — 41 матч, 7 голов.

• Итого: 481 матч — 113 голов.

 

«Предматчевая установка» читателям

Вова Бесчастных предложил: «Пацаны, пошли споем!» Мы, человек семь, вскочили на сцену и, заглушая музыку, принялись демонстрировать мощь своих голосовых связок. Учитывая то, что большинству из нас в детстве не только медведь, но и слон с носорогом наступили на уши, пели мы кто в лес кто по дрова. Я тогда ловил себя на мысли, что мы очень похожи на расстроенную старую гитару. Но при всем при этом удовольствие получили незабываемое. Помню, покойный Миша Круг, король отечественного шансона и наш преданный болельщик, весь светился от радости и, как дирижер, размахивал рукой в такт мелодии. Это была фантастика!

Когда «объединенный хор спартаковцев» закончил свой неподражаемый номер, на сцену вновь поднялся Круг. Миша был очень растроган, он поднял налитый до краев бокал, взял микрофон и сказал: «Я хочу выпить за своего друга Егора Титова и сделать ему подарок». Все выпили. Миша снял с запястья массивный браслет и протянул мне. Браслет состоял из двухсот пятидесяти граммов чистейшего золота и был украшен двадцатью двумя бриллиантами. Стоил он больших денег. Я опешил: ну не мог я принять такой подарок! Принялся отнекиваться. Но надо знать Михаила Круга, он выслушал меня и выпалил: «Если не возьмешь, нашей дружбе конец!» Деваться некуда. Взял я тот браслет, мы обнялись. Однако, приехав домой, я не находил себе места. Знал, что Мише тот браслет необычайно дорог.

На следующий день я позвонил другу: «Миш, я все понимаю. Я признателен тебе за подарок. Но я хочу вернуть его назад. Он тебе нужнее, чем мне».

Миша вновь был категоричен: «Ты думаешь, я был выпивши и себя не контролировал? Нет, Егор. Забудь о своих беспокойствах. Все хорошо. Пожалуйста, носи этот браслет в память обо мне»…

За каждой буквой, за каждой сухой цифрой в моей биографии скрываются вот такие истории. Мы, футболисты, живые люди, и жизнь наша до краев наполнена событиями. Порой кажется, еще капелька — и перельется через край. Иногда и впрямь оказываешься на краю, идешь по тонкой грани и всякий раз удивляешься тому, как сумел уцелеть. Сердце почти никогда не бывает спокойным. Оно готово разорваться то от счастья, то от горечи. Тот день, когда Миша подарил мне браслет, считаю одним из самых ярких в жизни. Тогда мы отмечали шестое подряд спартаковское чемпионство, и казалось, что «золото» 2001 года будет лишь очередным в длинном списке. Но оно стало нашим последним в той — великой романцевской — эпохе.

Я задаю вопросы и вместе с тем благодарю Всевышнего за то, что он насыщает каждый наш шаг особым смыслом и мы никогда наверняка не ведаем, каким этот шаг получится. Порой мы обольщаемся и думаем, что все с нами происходящее зависит от нас самих. Я и сам в это свято верил, пока с годами не понял: ведь есть еще и так называемые обстоятельства, которые способны вмиг переворачивать все с ног на голову и обратно.

Поэтому данная книга не обо мне. И даже не о тех цифрах и буквах, которые составляют мою биографию. Эта книга об «обстоятельствах», которые под завязку наполняют вселенную профессионального спорта. Я слишком часто сталкивался с различными испытаниями, изведал практически все уголки любимого футбольного мира, и тайн для меня уже давно не осталось. Я хочу, чтобы после прочтения моих откровений тайн не осталось и для вас, уважаемые читатели!

Эту книгу я назвал бы своего рода хрестоматией по освоению самой популярной игры на свете. Тешу себя иллюзией, что мой опыт кому–то пригодится и хотя бы некоторых убережет от повторения моих ошибок.

Разумеется, книга и о родном любимом «Спартаке». Когда мы только брались за этот труд, мне в первых же строках хотелось заявить, что вот здесь наконец я напишу правду о «красно–белых». Первым напишу! Без перекосов и спекуляций на наболевшие темы. Да осекся. Нет, не напишу я всей правды. Как никто и ни о чем всей правды не напишет. Слишком много субъективизма в каждом из нас, да и не всякий сор следует выносить из избы.

Поэтому в отношении «Спартака» написал я правду выборочную. Зато получилась она у меня живой и естественной, без «силиконовых грудей» и прочих чудес пластической хирургии. Приукрашивать ничего не стал, да и придумывать того, чего не было, — естественно, тоже. Здесь все вещи названы своими именами.

Эта книга посвящается моим родным и близким. Моим тренерам. Моим партнерам. Моим соперникам. Моим болельщикам. Разумеется, моим друзьям. И, конечно же, она посвящается памяти Михаила Круга. Тот его браслет, к слову, я носить так и не решился. Он хранится у меня в специальном месте. Когда на душе становится особенно тяжко, я надеваю его на руку, сажусь и думаю о Мише. О том, каким отчаянно настоящим был этот человек.

Я признателен Господу Богу за то, что он окружил меня хорошими, верными людьми. Без них я никогда бы не стал нынешним Егором Титовым.

P. S. Да, чуть не забыл предупредить вас вот о чем…

Как правило, все, что создается для публики, так или иначе выхолащивается. У нас будет иначе. Люблю естественность! Я, например, уже четверть века использую футбольные жаргонизмы. Такие слова, как «пихать», «паутина», «петрушка», для меня столь же очевидны, как «здравствуйте» и «до свидания». Если я уже десять лет называю своего близкого друга Диму Парфенова Парфешей, то не стану здесь переделывать его на Дмитрия Владимировича. Пусть все будет так, как есть. А для удобства, прежде чем взяться за чтение, ознакомьтесь с футбольным словарем (см. в конце книги). Ну и заодно с тем, как мы друг друга в футбольном мире называем. Меня, между прочим, по имени здесь окликают нечасто. Законы у нас такие…

 

СТАНОВЛЕНИЕ

 

ГЛАВА 1

Как заложить в себе нужные для спортсмена качества

Это было на отдыхе в Мексике. По–моему, в 2001 году. Я решил попробовать сыграть в абсолютно чуждый и незнакомый мне гольф. Взял в руки клюшку и с первой же попытки запустил мяч метров на триста. Мой приятель, который давно увлекался этим делом, отказался поверить, что я новичок. Он долго пытал меня: где тренировался, у кого учился? Вот тогда–то я окончательно понял, что кто–то там, на небесах, раскладывает пасьянс: этого пошлю туда, а этого направлю сюда, и тем самым играет в наших жизнях главную роль.

Я мог бы покорить ощутимые высоты во многих видах спорта, например в баскетболе, волейболе, гандболе, хоккее, большом теннисе, пинг–понге, коньках, горных лыжах. Я все всегда схватывал на лету, и всегда мне не верили, когда я говорил, что прежде этим не занимался, — судя по всему Всевышний и родители щедро наградили меня спортивным талантом. К счастью, обстоятельства сложились таким образом, что меня привели именно в футбол и именно в «Спартак». И поскольку произошло это вопреки всякой логике и географическому принципу, то я волен утверждать, что это и есть судьба.

В экзотической Мексике я продолжал махать клюшкой для гольфа, а в голову упорно лезли воспоминания из раннего детства, и я все больше убеждался в том, что ничего просто так не случается. Я видел себя семилетним долговязым мальчишкой. Мой дядя, сын которого занимался в «Спартаке», в достаточно жесткой форме заявил моим родителям, что «Егорушку нужно срочно отдать в футбол». Не знаю, откуда у него появилось такое убеждение, но к тому моменту я ни разу по мячу не ударил и о том, что такое футбол, не имел ни малейшего представления.

К чести папы, мечтающего видеть во мне продолжателя семейных традиций, а попросту говоря, конькобежца, он спорить не стал и отвез меня в Сокольники. Набор к тому моменту был завершен, и меня «вне конкурса» отвели к наставнику мальчишек 1975 года рождения, но он со мной связываться не стал и отправил к тренеру моего возраста. Вы даже не представляете, какая это удача, что все получилось так, а не иначе!

Годы стерли из сознания, каким образом Анатолий Федосеевич Королев составлял обо мне свое первое впечатление. Помню лишь, как в вестибюле Сокольнического манежа, где сегодня красуются многочисленные призы, он подозвал нас с папой и сказал: «Тренировка завтра в пять. Быть без опозданий». Я не отдавал себе отчета в том, что это все означает, но мне было радостно от того, что меня приняли. Мы ехали домой, и я светился от счастья. Внутри зарождалось какое–то незнакомое доселе чувство азарта. Это чувство до сих пор полыхает во мне. Люблю играть во все подряд, люблю испытания, люблю ожидание неизвестности и миг приближения развязки, люблю — пожалуй, даже обожаю — процесс состязательности.

На следующий день я с трудом дотерпел до тренировки. Когда ступил на изумрудный ковер спартаковского манежа, когда увидел натянутую на воротах сетку, испытал непередаваемый восторг. Полагаю, я уже в ту самую минуту знал, что на планете Земля нет ничего лучше вот этого загадочного и какого–то неземного мира под названием «футбол». Тренер без лишних разговоров поделил нас на две команды, бросил мяч и скомандовал: «Играйте!» Фактически это было мое первое полноценное свидание с мячом, но всем казалось, что я родился с ним в обнимку. Там был еще один мальчик, который здорово обращался с кожаной сферой. Вот с ним вдвоем мы и играли. Обводили по нескольку человек и давали друг другу пасы…

Да, я «нырял» в тот судьбоносный день много раз и до своего мексиканского знакомства с гольфом, но никогда прежде не задумывался над тем, что всего этого могло и не быть. Миллионам людей, возможно, не менее одаренным, чем я, не довелось найти свое призвание. Уникальный божий дар так и остался запрятан в потаенные уголочки их душ, так и не вырвавшись наружу.

Все это я пишу неспроста. Я, нисколько не умаляя роль ее высочества Фортуны, пытаюсь вывести своеобразную формулу успеха. И самое увесистое слагаемое этой формулы — родители. Далеко не каждый ребенок в семилетнем возрасте способен понять, что он хочет, а тем более что ему нужно. За него решение принимают папа с мамой. Они пытаются выявить вид деятельности, в котором их чадо способно себя проявить; определяют, какому наставнику его доверить; поддерживают ребенка в трудных ситуациях. Впоследствии часто на пути спорта встает учеба, и я по сей день признателен родителям за то, что они ради хороших оценок в дневнике не лишили меня самого главного — любимого дела.

Сегодня я сам отец. Когда моей дочери исполнилось пять лет, я отдал ее в большой теннис. Отдал с очень серьезными намерениями. Я хочу заложить в Ане то, что ей пригодится впоследствии. Поначалу приходилось ее заставлять тренироваться, но сейчас, когда она втянулась в занятия, я улавливаю в ней тот самый азарт, который непременно будет толкать ее вперед и сделает бойцом и в жизни, и в спорте.

* * *

Многие считают, что самое важное для спортсмена — талант. Я же уверен, что характер! Если у человека нет крепкого внутреннего стержня и он не умеет держать удар, никакой талант его не спасет. Если ты хочешь добиться чего–то серьезного, ты обязан обладать терпением! Вот уже почти четверть века я это качество в себе развиваю. В итоге — ни полноценного детства, ни полноценной юности. Долгие годы по–человечески отдохнуть не получалось. Когда дисквалификация на меня обрушилась, терпел уже по–другому поводу: дни до окончания срока считал. За трое суток до предстоящей игры опять терпишь — ничего, даже лишнего пирожного себе не позволяешь. Все дни рождения, все праздники проводишь на сборах. По семье тоскуешь — терпишь.

В матчах по ногам дубасят — места живого не осталось — снова терпишь.

Я вообще убежден, что для спортсмена ключевое слово: «надо». Если разок–другой смалодушничаешь, себе уступишь, рискуешь потом проиграть по–серьезному. Это я еще в раннем детстве усвоил. Тратить почти два часа в один конец — согласитесь, «забава» не из легких. Сколько раз меня одолевало желание поваляться в кровати, но я, пальцами разлепляя глаза, говорил себе это самое «надо» и вырывал себя из сладостных объятий сна. Теперь вот думаю, какой же я молодец, что просыпался в шесть часов сорок пять минут из года в год! В восемь часов сорок пять минут у меня была тренировка. Ничего в этой жизни просто так никому не дается. В детстве мы возводим фундамент, на котором будет строиться все наше будущее. Малейшие изъяны на ранней стадии формирования личности потом приводят к необратимым последствиям. Конечно, тогда я о таких высших материях не размышлял. Просто был одержим своей целью — хорошо играть в футбол — и дорожил этим.

* * *

Родители меня, кажется, лишь первую недельку на занятия повозили, а потом я добирался сам. Мать как–то призналась, что пару раз все–таки украдкой следила за мной, но на том и закончились ее игры в шпионов. Я был ребенком ответственным и самостоятельным, так что поводов для беспокойства маме не давал.

…Итак, моя дорога. Дорога грез и мучений. От «Войковской» по зеленой ветке. В центре — пересадка. Уже давно, подчинившись веяниям постсоветского времени, канули в Лету названия станций: «Дзержинская», «Кировская», «Горьковская», но я помню их куда отчетливее, чем нынешние. Десять лет способны вбить в сознание что угодно. В Сокольниках выходил, шел на трамвайчик. Пять остановочек — и вот он, легендарный Майский просек. Там быстренько–быстренько через лесочек. Наверняка я и сегодня с закрытыми глазами пройду тем маршрутом. Из лесочка выбираешься — здравствуй, родной манеж. Федосеич у дверей уже поджидает. Здороваемся, переодеваемся. Зеленый ковер, мяч — и мир наполняется сказочно яркими красками. Футбол приходилось делить только со школой, которая вклинивалась в промежуток между двумя тренировками. Мы учились не как все, а с десяти часов тридцати минут. В семнадцать часов было второе занятие у Королева. И тоже на пределе сил. После этого снова трясешься в пробках, в вагоне стоишь на одной ноге, тебя все толкают. От метро до дома уже ковыляешь — прикоснуться бы к подушке. На первых порах, когда все это завертелось, действительно вваливался в квартиру и падал на кровать чуть ли не в беспамятстве. Проваливался в сон, а утром — все по новой. Опять тебя будят, опять заставляешь себя вставать, привычно втискиваешься в тесную толпу и локтями прокладываешь себе дорогу к выходу.

С годами организм адаптировался, прежних нагрузок мне уже не хватало. И приезжая вечером домой, я бросал портфель и мчался во двор — гонять мяч. Резиновый! О кожаном тогда и не мечтал. Играл всегда только со старшими ребятами. Самоутверждаться в их обществе было нелегко, но постепенно они стали интересоваться, где занимаюсь. Мне было приятно. Когда я отвечал, что в «Спартаке», все удивлялись, потому что рядом базировались ЦСКА и «Динамо», да и «Торпедо» располагалось гораздо ближе. Жалеть меня никто не жалел, били как равного. Это уже когда мне лет двенадцать исполнилось, стали «беречь», как они сами говорили, для большого футбола. Те детские баталии мне многое дали: выработали характер, придали уверенности в себе, сформировали чувство собственного достоинства и научили справляться с эмоциями. В собственных глазах рос, когда здоровенным пацанам мячишко между ног просовывал. Все вокруг начинали «пострадавшего» травить: «О, позор–то какой, тебе салага в очко прокинул!» Я был на седьмом небе от счастья — гол столько радости не доставлял! В моем районе располагалось порядка шести коробок, и я всегда был в курсе, кто, где и когда играет. Ничего не пропускал!

Сейчас иногда ловлю себя на мысли, что хочется все бросить, сесть в машину и приехать в свой двор. Зайти в комнату, где жил, обойти все площадки, на которых бегал, постучаться в двери к людям, которым я мячом разбивал окна. Мы все родом из детства. Если забудешь, откуда ты пришел, то потеряешь систему координат, потеряешь самого себя. Считаю, своим прошлым нужно дорожить. Потому что ты состоишь из миллионов разных частей этого прошлого.

Самое любопытное, что я все же пару раз выбирался на «Войковскую» и никак не мог понять, что со мной в те минуты творилось. Смотрел и думал: двор какой–то маленький, как мы здесь в футбол–то гоняли? Горка крохотная, а в детстве съехать с нее считалось чуть ли не подвигом. Конечно, все похорошело. От «моего» осталось процентов двадцать, но от этого оно стало еще более дорого и значимо для меня.

Я никогда не считал себя сентиментальным человеком — нам, спортсменам, это не свойственно, но ностальгия в последние годы одолевает все чаще. Порой часами сижу и вспоминаю манеж, нашу бравую непобедимую команду и, конечно же, своего тренера.

Талантище от Бога!

* * *

В дебютный год, когда мы, семилетние мальчишки, только знакомились с футболом, Анатолий Федосеевич периодически проделывал такой фокус. Он пасовал пареньку мяч на средней высоте. Если тот останавливал круглый снаряд ногой, значит, все нормально — будет играть. А если ловил руками, то лучше не тратить время понапрасну Федосеич в таких случаях всегда кричал: «Какие руки? Это же футбол!» Повзрослев, я понял, что каждая мелочь у Королева была наполнена своим смыслом.

Тренер нередко говорил: «Я тебя знаю лучше, чем ты сам себя». Его обмануть было нереально. У него всегда наготове была коронная фраза: «То, что ты узнаешь завтра, я уже забыл вчера». Я все голову ломал над ее смыслом. Ну в чем ее логика? Лишь спустя годы мне открылось истинное значение этого выражения. Федосеич действительно знал все поступки, которые мы совершим. Он, как ангел–хранитель, каждого из нас вел верной дорогой. Когда я уже кое–чего добился в большом футболе, когда меня признали лучшим игроком страны. Федосеич как–то разоткровенничался и рассказал мне как на духу о своем отношении к «воспитаннику Титову».

Оказывается, он сразу же меня приметил. С самых первых дней разглядел во мне плеймейкера. И очень кропотливо и целенаправленно развивал во мне нужные для этой позиции качества. Поначалу Королев в схеме «четыре–три–три» вынужден был ставить меня центрфорвардом. Свое решение наставник мотивировал тем, что я был слабеньким, щуплым и выполнять большой объем работы в центре поля был не в состоянии. Меня так можно было только угробить. Поэтому тренер и сделал из меня нападающего. Я стабильно забивал по тридцать мячей за сезон, был вполне доволен собой и даже не подозревал о том, что по задумке тренера на самом деле исполняю не свои обязанности. И только когда я окреп, чуть поднабрал мышечной массы, Федосеич перевел меня на позицию под нападающими, а навыки, полученные на острие атаки, мне впоследствии очень пригодились.

Я‑то, дурак, в детстве многого не понимал. Например, когда тренер брал меня, девятилетнего, за шкирку и тащил к заградительной сетке. У меня не получался удар, я подъемом бить не умел, мяч летел по какой–то странной резаной траектории, и для меня это было серьезной проблемой. До сих пор помню свои переживания по этому поводу. Федосеич терпеливо день за днем внушал мне, что я неправильно подхожу к мячу. В какой–то момент ему, видимо, надоело объяснять, вот он меня и притащил к этой сетке: стой и целый час бей. Я бью, мяч тут же обратно вылетает. Упражнение жутко нудное, пожалуй, даже издевательское, но весьма эффективное. Так несколько тренировок напролет я и колошматил, пока не научился бить как следует. Сегодня мой удар подъемом специалисты называют чуть ли не идеальным. Это Анатолию Королеву комплимент, а не мне!

Тренер постоянно меня отчитывал, ругал. Я обижался: ну почему он ко мне постоянно цепляется? И вот Федосеич, когда мне стукнуло двадцать два года, признался: «Если б я был к тебе безразличен, то забыл бы про тебя. А я тебе пихал, потому что видел, что тебе многое дано и что из тебя должен получиться толк!»

Сейчас поражаюсь: ну как мы могли не осознавать, что Федосеич все делал нам во благо?! Мы его побаивались и между собой называли Королем. Зато сейчас хорошо понимаем, что тренер закладывал в нас не только спортивные, но и человеческие качества, и относимся к нему с огромным уважением! Мы с Федосеичем общаемся до сих пор. Бывает, собираемся с ребятами и едем к нему. Нам есть что вспомнить и о чем поговорить. Ведь он дал нам путевку в жизнь.

Как–то раз, когда нам было лет по десять, тренер сообщил: «Через неделю будет ваша первая игра, готовьтесь». Я светился, как начищенный самовар, и всем рассказывал о том, что скоро все у меня будет по–настоящему. С таким нетерпением ждал, когда пройдет эта неделя, будто бы предстоял финал Лиги чемпионов. Волновался так, что ночью накануне дебюта уснуть не смог: нервы были как натянутые струны. В детстве для спортсмена я отличался излишней впечатлительностью. Однако и с этой проблемой справиться помог Федосеич — он научил нас быть хладнокровными и никогда не терять головы.

Как это ни странно будет звучать, в те годы я жонглировал не очень хорошо. Максимум раз пятьдесят, а потом у меня появлялась боязнь, что мяч упадет. В итоге он у меня и падал. И сдача нормативов превращалась для меня в пытку. Худо–бедно я их сдавал, но после тестов меня всегда жутко трясло. И нам с Федосеичем пришлось изрядно поработать над моей психикой, чтобы я стал спокойнее относиться к тяжелым эмоциональным нагрузкам.

Тренер призывал нас держать себя в руках, он внушал нам, что надо быть всегда победителем, выигрывать в любом матче и в любом противостоянии. Никогда не кидаться в крайности. Конечно, ребенку понять это было почти невозможно. Но мы пытались, и вроде бы получилось.

Еще Королев делал из нас таких правильных людей, что мы даже одного мальчика ему «сдали». И сегодня, когда вспоминаю тот эпизод, мне немножко не по себе.

Федосеич нас учил: «Курить нельзя: или мяч, или сигареты». Нам было лет по двенадцать, когда у нас появился тот пацан. Считаю, у него были все данные, чтобы заиграть: и техничный, и головастый. Мы с ребятами случайно увидели у него сигареты в рюкзаке. Паренек–то не подозревал, что мы обнаружили его «Мальборо», — в туалете сидел. А мы не сговариваясь прямиком побежали к тренеру: «Анатолий Федосеевич, новенький курит!» Королев пришел в раздевалку: мальчик, до свидания, тебе здесь не место! Федосеич, наверное, поступил верно — он дал нам почувствовать, что подобного проступка не простит никому. Но… как–то жестоко, что мы лишили того пацана шанса, быть может, стать великим футболистом. Мне хотелось бы узнать, как сложилась его карьера, если она вообще хоть как–нибудь сложилась.

Единственной заповедью Королева, которую мы позволяли себе нарушить, была та, что касалась питья холодной воды из–под крана после тренировки! А нам так хотелось, что мы наперегонки летели в туалет. Картина презабавнейшая! Один кто–то присосется и пьет секунд сорок. Очередь–то как в деревне на колонке. Ребята потерпят–потерпят и начинают возмущаться. Чуть ли не силком отрывают наглеца от крана. А тот оботрет рукавом губы, чтобы они не были мокрыми, — и в коридор. А навстречу обязательно идет Федосеич, его–то не проведешь: «Пил?» — «Нет». — «Смотри в глаза!» В глазах тренер умел разглядывать даже самые потаенные наши секреты: «У, балбес, опять воды нажрался!»

Вот эта фраза для нас стала афоризмом, одним из тех, которые мы с друзьями используем и сегодня. И всякий раз при этом смеемся. Представляете, насколько человек масштабен, что и спустя десятилетия мы его цитируем!

* * *

В «Спартаке» растили не просто футболистов, но еще и клубных патриотов. Мы, мальчишки, знали и чтили все традиции. ЦСКА и «Динамо» обыграть было делом чести. То есть мы обязаны были быть сильнее их при любом раскладе. В «Локомотиве» наши сверстники Евсеев с Шароновым выделялись. Евтеев (в мини–футболе стал видным вратарем), братья Антиповы (прославились в мини–футбольном ЦСКА). То есть очень серьезная бригада была, но «железнодорожников» всерьез никто не воспринимал. А вот к матчам с ЦСКА и «Динамо» всегда готовились заранее. Поболеть за нас приезжали многочисленные родственники: дядьки, тетьки, дедушки, бабушки. Аншлаг был гарантирован. Битвы начинались с младших возрастов, и по мере того как очередь доходила до старших, напряжение возрастало до такой степени, что от волнения колени ходуном ходили. Игры превращались в месиво, стыки были жуткие — у людей на трибунах барабанные перепонки лопались.

Однажды ради того, чтобы сыграть с «Динамо», я та–а–акой фортель выкинул! У меня был жуткий грипп, температура сорок градусов. Несколько суток не вставал с кровати. Только отрывал голову от подушки, все расплывалось. Утром в день матча температура спала. Я втихаря на всякий случай взял форму и поехал ребят поддержать. Федосеич меня увидел, обрадовался: «Егор, неужто выздоровел?» — «Выздоровел!» — «Готов играть?» — «Готов!» — «Ну иди переодевайся». Вышел на разминку, а меня качает. Никогда так плохо не было! Тем не менее все сложилось удачно. Вовка Джубанов забил, и мы выиграли со счетом один–ноль. Ради побед над принципиальными соперниками уже тогда никто никого не жалел. Если хочешь состояться как спортсмен, нужно уметь не бояться за себя, за свое здоровье. Нужно уметь преодолевать боль.

В детстве мы как–то баловались с пацанами во дворе и я зачем–то попытался забросить кирпич на крышу сарая. Подбросил его, а он мне на нос и упал. Сколько крови было, воплей, слез! Так вот какое–то время спустя мне засадили мячом в лицо со страшной силы, и мне тогда показалось, будто бы тот самый «гаражный» кирпич вновь упал на нос. После этого у меня где–то на пару месяцев даже развился комплекс: я очень опасался за свое лицо. Даже руками его прикрывал, когда возникали ситуации, при которых «круглый снаряд» мог вновь меня травмировать. Если бы я тогда себя не переборол, то точно не состоялся бы в спорте. Страх не позволил бы мне расти, я так бы и засиделся в защитном панцире.

Я уже давно ничего не боюсь на поле. Ну, будет больно — потерплю. В августе 2006‑го лежал дома после операции на лицевой кости. У меня болело абсолютно все, было так мерзко, что чуть ли на стену не лез. Но я был спокоен: думал, продержусь сутки, а потом полегчает. То есть любую физическую боль я сегодня встречаю с раскрытыми глазами. Прыгнули в тебя — помучился чуток, стиснул зубы, встал, отряхнулся, побежал.

Рецепта по поводу того, как научиться не обращать внимания на боль, нет. Здесь все индивидуально. Для начала, наверное, надо получать больше шишек, чтоб тебе в игре доставалось почаще. Тогда к этому привыкнешь. Да и организм научится подстраиваться под удары. И важно еще не верить утверждениям, что к боли нельзя привыкнуть. Уверяю вас, можно. Главное — иметь для этого стимул.

* * *

Мотивация — это еще одна важная составляющая успеха, которая должна сидеть в человеке постоянно. Утратил ее хоть ненадолго — наверняка многое упустишь. У меня с мотивацией никогда проблем не возникало.

Помимо большой цели у меня всегда были мечты. Пускай крохотные, но очень красочные. Например, в детстве я смотрел на старших спартаковских ребят и грезил тем, чтобы доиграть до того дня, когда нам тоже выдадут форму.

Получив свою первую примитивную майку, чуть не задохнулся от восторга. Она давалась на весь сезон. На белой материи через трафарет краской наносили номер, пришивали ромбик. После игр мама форму стирала, наглаживала и убирала в шкафчик! Мне казалось, что в точно таких же футболках выступали Ильин. Нетто. Симонян. Это сейчас все по–другому. Недавно посмотрел, как мальчишки по улице носятся. Все разодеты с иголочки: кто Шевченко, кто Роналдинью, кто дель Пьеро. Мы такое и представить были не в состоянии. Только в 1991 году нам майки дали, более или менее на настоящие похожие. Наглядеться на себя не мог, так приятно было!

Однажды на старте моего футбольного пути отец сводил меня на фильм о Пеле. Это было такое сильное впечатление! Даже не впечатление, а настоящее потрясение! Я безумно, до зуда в печенках хотел быть как Пеле. Я все думал: а чем я хуже? Он в футбол играл, и я тоже играю. И я верил, что смогу стать такой же звездой, как легендарный бразилец. А затем… затем, когда мне было лет десять, я живьем увидел Черенкова. Пеле ретировался на задний план. Я понял, что хочу играть, как Федор. Я чувствовал, что он не просто кумир, а, помимо всего прочего, близкий мне по духу человек. Федор затмил всех. Все разговоры были только о нем. Я ложился и вставал с его именем. Когда спустя годы я вышел вместе с ним на поле, то осознал, что это, наверное, и была главная мечта моей жизни.

Теперь вам не составит труда догадаться, почему я всегда выступал под десятым номером. «Девятка» закрепилась за мной лишь в 1996 году — досталась в наследство от Пятницкого. Но мне тогда было все равно, лишь бы играть. Я не задумывался, что когда–нибудь спартаковский «девятый номер» и «Титов» будут восприниматься болельщиками как одно целое. Почти как «десятка» и Черенков.

Возвращаясь к разговору о мотивации, скажу, что для мальчишки на определенном этапе необходимо наличие кумира. Глядя на него, ты получаешь огромный импульс для дальнейших тренировок. Желание быть таким, как твой любимец, толкает тебя вперед и позволяет легче преодолевать все невзгоды. Ну и к тому же у кумира можно подмечать и пытаться перенимать какие–то приемы. Впрочем, вот в этом мне немножко не повезло, так как что–то перенять у Черенкова было нереально. Его легкая манера бега, эти финты необъяснимые — они от Бога. Единственное, что хотя бы частично мне удалось у Федора Федоровича позаимствовать, — игру «со своей скоростью». Вот он бежит, потом раз — прибавит, потом еще прибавит, потом резко притормозит. Сопернику под него подстроиться было катастрофически сложно.

Убежден, ни один футболист в мире не умеет так рвать темп и делать это так пластично, как умел Черенков. С этим надо родиться. У Федора были золотые ноги, но он играл не ногами, а головой. Мыслью! И сегодня, когда в своих действиях я иногда улавливаю нечто черенковское, испытываю чувство гордости. Жаль, что бывает это крайне редко.

Впрочем, нужно быть предельно аккуратным в подражании своему идолу. Важно в нем не раствориться. И родители, если видят, что их ребенок излишне увлекся созданием «культа личности», должны объяснить своему чаду, что каждый человек ценен прежде всего наличием своего «я». У меня, к счастью, все прошло органично. Может быть, я просто быстро понял, что таким, как Черенков, никогда не стану. Может быть, мое «я» было столь большим, что пересилило даже любовь к Федору. Но я рано обрел свой собственный стиль. И уже в те далекие детские годы специалисты давали «футболисту Титову» очень лестные характеристики

* * *

Сколько себя помню, я всегда был одержим спортом. Со сводным братом мы даже играли дома в хоккей. Вешали занавеску на столик. Брали клизму, обрезали ее, и получался мячик. Передвигаясь на коленях, тапочками гоняли эту клизму–мячик–шайбу по комнате. Когда кто–то из нас забивал гол, занавеска трепыхалась точно так же, как сетка на воротах. Непередаваемое ощущение! Всякий раз минут через пятнадцать после начала баталий соседи принимались стучать по батарее. Но сразу отказаться от удовольствия было непросто. И если мы продлевали его себе на пару минут, то снизу поднимался дедушка лет шестидесяти пяти — семидесяти и злобным голосом приказывал: «Заканчивайте!» И для меня это было проблемой.

Оставаясь один, я часто играл в «квартирный футбол». Делал это тихо, зато свои действия непременно комментировал и считал себя вторым Перетуриным. За компанию еще был и тренером, и соперником, и болельщиками противоборствующих команд. Един в пяти лицах. Разыгрывал целые турниры. Вел статистику, результаты записывал в таблицы. Названия команд брал из газет. В общем, сам того не осознавая, я создавал себе в детстве тот самый мир, в котором мне предстояло вариться по достижении совершеннолетнего возраста. Я в очередной раз хочу поблагодарить своих родителей за то, что это мое детское «баловство» они не считали пустой тратой времени. Вот сегодня смотрю на свою старшую дочку: она часто играет сама с собой, чего–то строит, придумывает, разговаривает. То есть на первый взгляд ничем полезным не занимается. Бывает, подмывает ей сказать: «Аня, почитай! Аня, наведи порядок!» — да осекаюсь. Вдруг дочка в этот момент «вытаскивает» из себя свое жизненное предназначение, создает себе предпосылки на будущее?

Я, например, с детства привыкал бороться за очки и за турнирное положение. Сидя в своей комнате на подоконнике, изобретал всякие игры, в которых дух состязательности стоял во главе угла. Придумал свой баскетбол: бросал кубик вначале за одну команду, затем за другую. Очки записывал. Определял победителя. Потом суммировал показатели того или иного клуба и награждал чемпиона.

В школе в тетрадках я постоянно рисовал футболистиков. Все виды ударов отображал поэтапно. Расчерчивал разные комбинации. То есть спорт сидел во мне так глубоко, что затмевал абсолютно все. Кстати, некоторые мои иллюстрации из тех школьных тетрадок до сих пор иногда воплощаются в реальности, в матчах за «Спартак»…

 

ГЛАВА 2

Как в период переходного возраста не отбиться от футбола

В последние годы журналисты мне часто задавали вопросы о том, могли я когда–нибудь от футбола «отвалиться». Я, как правило, отвечал, что это было исключено. Что все у меня протекало гладко. Что с ранних лет я без каких–либо осложнений двигался вперед, к основному составу «Спартака». Что я с легкостью перескакивал с одной ступеньки на другую, с каждым годом все больше обретая уверенность в неминуемости достижения своей цели. И говоря все это в прессе, я был совершенно искренен. Сейчас же, путешествуя в своем прошлом с особым пристрастием, нахожу там очень неоднозначные моменты. По крайней мере в детско–юношеском футболе мне встретилось, впрочем, как и всем, порядка пяти серьезных препятствий. Тогда я не придавал им значения, но сегодня понимаю, что некоторые из них преодолеть было совсем нелегко. Слава богу, мне удалось, однако многие забрели «не в ту степь».

Препятствие первое — это психологический надлом родителей. У ребенка пока не вырвалось наружу его «я». Он по накатанной ездит на тренировки. И наверное, дышит футболом. Но в условиях жесткой конкуренции не всегда попадает в состав и даже в заявку на матч. Он просто физически развивается медленнее остальных. Чтобы сделать хоть какой–то вывод, следует чуть–чуть подождать. Родители ждать не хотят: «Тренер плохой. Он моего сынульку не ставит, переходим в другую команду». Однако в таком возрасте переход в уже сложившийся коллектив, где надо будет утверждаться не только на поле, но и за его пределами, может только навредить пацану.

Отрадно, что у меня и намека на такую проблему не было. Я играл регулярно, был одним из лидеров, решения в подобных вопросах уже принимал сам, а мама с папой, быстро догадавшись, что их сыну уготовано блестящее будущее, настолько «заболели» футболом, что не пропускали ни одного нашего матча. Внушали мне необходимость профессионально относиться к своему делу. В школе моего почерка не знали — мама писала за меня рефераты, чтобы не отнимать у спорта время.

Активное участие родителей в формировании Егора Титова — футболиста не ограничивалось никакими рамками. Например, отец на работу ездил на машине, и пока наша «шестерка» прогревалась, я в те дни, когда в «Спартаке» не было утренней тренировки, вынужден был наматывать круги на площадке перед домом, вокруг рычащего транспортного средства. Как же мне было стыдно! Я с замиранием сердца озирался по сторонам, боясь увидеть своих друзей или знакомых. Согласитесь же, ненормально, что здоровый парень, а лет в двенадцать–четырнадцать уже хочется ощущать себя взрослым и самостоятельным, занимается зарядкой на глазах всего дома. Я старался пониже надвинуть шапку или запрятаться в капюшон. Но самое жуткое начиналось после того, как заканчивался бег. Я становился в паре метрах от «шестерки» и делал гимнастику и упражнения на растяжку. Цирк да и только! Сейчас осознаю: правильно, что отец заставлял меня всем этим заниматься. Я был лишен соблазна понежиться в кровати, поспать подольше. Привычка жить по режиму не страдала. Кстати, слово «режим» имеет необычайно широкое значение. Например, спортсмен в сутки должен спать согласно законам физиологии не менее восьми часов. И вот за этой составляющей старательно следила мама.

Лет в четырнадцать–пятнадцать в нашей компании появились девочки, а девочки были по–хорошему шебутные. Как–то они говорят: «Ребята, давайте завтра на рассвете побежим в лес!» Мне эта идея чертовски понравилась. Я дома никому ничего не сказал, с вечера подготовил одежду, всю ночь спал чутко, боялся не услышать, как меня будут звать. Мы жили на втором этаже, спал я всегда с открытой форточкой, и ребята должны были крикнуть, чтобы я спускался. В назначенный час я услышал: «Его–о–ор!» — быстро вскочил, бесшумно оделся, аккуратно закрыл дверь и, счастливый тем, что никого не разбудил, выбежал на улицу. Настроение было фантастическое, мы, весело разговаривая, направились в сторону леса, и вдруг за спиной я услышал строгий мамин голос: «Егор! В чем дело, ты куда?!» Мама всех отругала: «Ишь что удумали! Ни свет ни заря!» Отчитала прилюдно меня: «Спортсмен, ты еще спать должен, а не с девчонками бегать». Я краснел и бледнел, бледнел и снова краснел. Голову опустил и побрел назад домой. Сейчас представляю ту картину и смеюсь над собой: я был похож на обиженного зверенка из детского мультика. Приковылял, опять лег в кровать и никак не мог успокоиться: дико был зол на маму, я не понимал, как так можно было меня унизить. Теперь я маму понимаю. Раз сын выбрал спорт, значит, всяким баловством надо было пожертвовать. Если идти к цели, то идти по прямой, а не петлять по кустам. Иначе собьешься с пути.

* * *

Препятствие второе — это период, когда парень обретает какое–то подобие самостоятельности. То есть он уже волен сам принимать определенные решения. Потребность быть взрослым заставляет задать вопрос: зачем я занимаюсь тем–то и тем–то? Если люди не находят ответ, то потихонечку отдаляются от своего увлечения и меняют его на что–то другое.

Я пытался приводить на тренировки способных ребят, своих друзей и приятелей с «Войковской». Больше недели никто не выдерживал — нагрузки большие, ездить далеко и, самое ужасное, мотивация не проглядывалась. Никто из них не верил, что это реально — добраться до большого футбола. Зачем же себя насиловать понапрасну? Ради чего лишаться всех детских прелестей: сна, кино, компаний, элементарного дуракаваляния? У меня же насчет своего будущего сомнений не было. Нет, я не знал, что стану игроком сборной страны, но меня не посещали пессимистические мысли о том, что «не стану». Я развил в себе такую инерцию в постижении любимого вида спорта, что и это, второе по счету препятствие, перемахнул не моргнув глазом. Более того, по мере того как я все глубже окунался в настоящий футбольный мир, по мере того как у меня появлялась возможность наблюдать за тренировками основного состава, посещать настоящие матчи, тяга моя к профессиональному спорту только усиливалась.

Я даже заделался фанатом. Ходил в «Лужники» на все поединки «красно–белых» и неистово за них болел. В 1989 году, когда Валерий Шмаров забил золотой гол киевскому «Динамо», я буквально опьянел от счастья. Потом часто представлял, как тоже когда–нибудь выйду против киевлян и забью им победный гол на глазах переполненного стадиона. И когда Советский Союз развалился, а самый принципиальный соперник оказался в другом первенстве, это для меня стало огромным разочарованием. Одна моя мечта рисковала никогда не сбыться. Тем не менее я сумел–таки испытать эмоции своих грез. Так сказать, комплексно. Решающих голов в своей карьере я наколотил достаточно. В том числе и киевлянам в финале Кубка Содружества 1998 года. Тогда, кстати, меня, плеймейкера, почему–то признали лучшим нападающим турнира, предпочтя Андрюхе Шевченко и Сереге Реброву. И при переполненных «Лужниках» я тоже играл не раз. Например, со сборной Украины в 1999 году. То есть я прекрасно знаю, каково это — выходить на матч «жизни и смерти», когда из–за рева трибун ты не слышишь собственного голоса, а сердце колотится с таким остервенением, что того гляди выпрыгнет наружу. В подобные мгновения особенного эмоционального напряжения я часто вспоминал себя тринадцатилетним мальчишкой, сидящим на трибуне в спартаковском шарфе и молящимся, чтобы мяч после удара Шмарова вонзился в сетку ворот Панова. Я бы многое отдал, чтобы пережить тот эпизод еще раз.

«Золотой» Валера Шмаров навсегда стал для меня авторитетом. Да и не только он. Я изучил всех игроков настолько, что по шагам в коридоре Сокольнического манежа, по голосу определял, кто из них идет. Иметь возможность прикоснуться к тем, кем ты восхищаешься, — это все–таки очень существенный фактор для твоего развития.

* * *

Препятствие третье — это когда обнаруживаешь, что есть такие вещи, как сигареты, пиво и шумные компании. Хочется все это попробовать. Нам еще повезло — когда футбольный фанатизм в нас зарождался, других соблазнов почти не было. Это Димке Торбинскому. Лешке Ребко — в общем, всем тем, кто лет десять спустя продирался по нашим тропам, выпала куда более тяжелая доля: компьютеры, клубы, рестораны, концерты. Попробуй–ка на все это изобилие не отвлекись! Единственное, что я себе позволял, так это на накопленный рубль в компании Головского с Джубановым от души оторваться на игровых автоматах (это были безобидные игровые автоматы, не такие, как сейчас). И то те часы я выкраивал не из футбола, а из учебы. Если б школу не прогуливал, вообще в моей жизни никаких развлечений не было бы. Тренировки, тренировки и еще раз тренировки!

И все же как–то незаметно во мне стали появляться не очень–то приятные штришки. Я стал чувствовать себя звездой. Мне хотелось выделяться. До пятнадцати лет я даже играл в разных кедах. Или в одном кеде и одной кроссовке. Таким модником себя ощущал, просто ужас! Еще я обзавелся фиолетовыми подштанниками. Всю Москву объездил, пока купил. И вот представьте зрелище: долговязый парень в разных штиблетах, в каких–то непонятных фиолетовых велосипедках, в выпущенной наружу футболке. Ну натуральный «клоун», а я тогда считал себя стильным–престильным. В четырнадцать–шестнадцать лет человеку явно не хватает адекватности восприятия себя и окружающей действительности.

Столько ребят восторгались своим талантом, думали, что стать великими им предначертано Богом. Таланта–то многим действительно было не занимать, но без серьезного отношения, без титанического труда ничего не добьешься. Как говорил Федосеич, люди стали обманывать футбол. А футбол не обманешь, каким бы гением ты ни был! Судьбы некоторых из тех, кто большие надежды подавал, трагично сложились — сейчас на улице бомжуют, никому не нужны.

Я ведь тоже в какой–то период, лет в тринадцать–четырнадцать, стал портиться, даже курить пробовал. Сейчас уже не скажу, как долго все это безобразие продолжалось. Главное — что я вовремя заметил, как некоторые вокруг стали ломаться и сходить с дистанции. Задумался: а я‑то удержусь, не сверну в сторону? «Нет. — ответил сам себе. — не сверну!» К тому же я осознавал, что в случае чего Федосеич мне голову открутит.

Королев действительно нас держал в ежовых рукавицах. Мы его настолько боялись, что в тот день, когда он устраивал нам проверку школьных дневников, команда была парализована. Люди какие только чудеса не вытворяли: стирали оценки, заклеивали страницы, выдумывали разные фантастические истории, только бы не попасть под раздачу. Накануне вечером я «учил» свой дневник наизусть и, когда трясущимися руками протягивал тренеру, от страха зажмуривался. По шуршанию страниц определял, отыскал Федосеич очередную мою двойку или нет. Когда он спрашивал: «Это за что?» — сердце упрыгивало в пятки.

Да уж, много мы у тренера кровушки попили. Откуда он нас только не вытаскивал! Случалось, и по ушам давал. Я ему благодарен за все. Совместными усилиями удалось уберечь меня от глупостей. Я прибавлял в мастерстве и приближался к следующему испытанию — одному из самых значимых в карьере каждого игрока.

* * *

Препятствие четвертое — окончание школы и переход в дубль. Любой пацан, если он продержался до выпуска в «новую жизнь», как манны небесной ждет, что его заметят. Потому что наступает час икс, когда уже нужно определяться с профессией. Если тебя не возьмут в дубль — считай, все. Закончил. Мне кажется, в этом нет никакой трагедии. Андрей Тихонов в свои семнадцать лет вообще о футболе не помышлял и готовился к службе в армии, а потом все–таки стал одним из лучших полузащитников страны. То есть отчаиваться ни при каком раскладе не стоит. Однако подавляющее большинство ребят, если им не поступает приглашение, ставят на своей карьере жирный крест. У меня же была сложность несколько иного рода. В 1991‑м на матч нашего 1976 года рождения приехал весь тренерский штаб основного «Спартака» с Романцевым во главе. То ли этот факт меня вдохновил, то ли просто ЦСКА я так не любил, но тогда я сделал покер. Голы получились будто специально для гурманов, а последний, особо красивый, я забил, обыграв пятерых соперников и издевательски закатив мяч мимо вратаря. Федосеич в разговоре с Олегом Ивановичем заявил, что Титов способен на большее. Неудивительно, что Иваныч загорелся и распорядился перевести талантливого мальчишку в дубль.

Самое поразительное, что Королев ослушался и не отдал меня! Он боялся, что, попав под влияние взрослых мужиков, я начну морально разлагаться, да и сам я еще не чувствовал своих истинных возможностей и в случае неудачи крупно рисковал получить психологическую травму. То есть суть проблемы заключалась в том, чтобы не просто перебраться на следующий уровень развития, а сделать это вовремя и гармонично. Конечно, здорово получилось, что потом с королевского выпуска в дубль взяли двенадцать человек. Только вот последнее, пятое испытание из нас сумели преодолеть единицы.

* * *

Препятствие пятое — самое страшное и изощренное: не засидеться в резерве и перебраться в основу. В какой–то момент перед тобой возникает дилемма: ждать или уходить. Передо мной ее тоже пытались поставить, и я, наблюдая за теми, кто играл в центре спартаковской полузащиты, в горькие минуты даже размышлял о смене команды. Ледяхов, Пятницкий, Цымбаларь, Аленичев, Кечинов… Ну и на что тут можно было надеяться? Впрочем, уйти я все равно ни при каком раскладе не ушел бы — «Спартак» значил для меня слишком много. Но когда ты не видишь ближайшей перспективы, а в руках у тебя внезапно появляются неплохие деньги, то возникает соблазн иначе расставить акценты. Вот я и попытался расставить. Понятия профессионального отношения к делу у меня тогда вообще не существовало.

Положа руку на сердце, с точки зрения получения эмоций это был веселый период. На базе я тогда еще жил на втором этаже. Наш номер состоял из двух комнат: в одной обитали мы с Валеркой Чижовым, в другой — Костя Веселовский и Мишка Бесчастных. Так мы до трех–четырех утра резались в карты. Была такая чудесная игра: «Обмани соседа». Порой до скандалов дело доходило, настолько никто не хотел уступать. Процесс захватывал безумно. Пару раз случалось, что мы вообще спать не ложились. Но гораздо хуже было то, что каждое утро на базе у нас с Чижом начиналось с вояжа в туалет. Мы садились там и курили. И так нам было классно! Сейчас думаю: кошмар! А тогда все это считалось круто: сидишь–дымишь, общаешься. Подобный ритуал мы проделывали после завтрака, обеда и ужина. Затем стали курить по тройкам. В ту пору в спартаковском дубле сигареты были повальным увлечением. Плюс примеры старших тоже сказывались. Это сейчас все иначе. Все профи, никто не курит, люди думают только о своем здоровье. Сегодня диаметрально противоположные тенденции. А тогдашняя мода многих сгубила. Я знаком лишь с одним человеком, на ком тесный контакт с табаком никак не сказался. Это Валерка Карпин. Но Карп — он вообще уникальный. Абсолютно во всем. Уверен, что у меня сигареты отняли бы как минимум процентов двадцать моих физических ресурсов.

Слава богу, передо мной в самый кульминационный момент приоткрылась дверка в основной состав. В мою жизнь вошли Черенков, Родионов, Онопко. И если бы в такой ситуации я не взялся за ум, я бы себе этого никогда не простил.

Увы, очень многие ребята так и не сделали этого последнего шага к своему футбольному счастью. Не видя перспективы, они меняли команду. Соглашались на вторую или первую лигу, уезжали в Тюмень, Нижний Новгород, Новотроицк. Оттуда уже не вырвешься. В итоге — убитые надежды и разбитые вдребезги мечты. Как контрольный выстрел в голову — осознание того, что пять лет ежедневного кропотливого труда были потрачены напрасно. Это трагедия! Нет ничего хуже разочаровавшегося спортсмена. Кто–то с горя запил, кто–то подсел на наркотики, кто–то попал в криминальные структуры и загремел в тюрьму. Если бы не та закалка, которую мы получили у Федосеича, и наш выпуск мог разделить подобную участь…

 

ГЛАВА 3

Как поверить в себя и свои возможности

В раннем детстве мне хотелось вырасти космонавтом или милиционером. Прельщала меня такая настоящая мужская работа, но эти мечты не были глобальными. Удивительно другое — что, тренируясь в «Спартаке», видя живьем величайших игроков, я не сразу задумался о карьере футболиста. Долгое время просто получал удовольствие оттого, чем занимался на поле, вот и все. Да, мне хотелось достичь вершин мастерства, и я всячески к этому стремился, но не примерял себя к большому спорту. И вот однажды, было мне лет тринадцать, возвращался я домой после очередного успешного матча и вдруг осознал: я настолько привык к вкусу побед, что отказаться от этого лакомства уже не смогу! Тогда–то и возникли мысли о том, что футбол может стать моей профессией.

Мы, питомцы Королева, еще будучи десятилетними, обыгрывали пацанов на два года старше себя. То есть очень рано узнали себе цену! А потом сезон за сезоном, в общей сложности раз четырнадцать, включая зимние первенства, мы становились чемпионами Москвы. То есть поводов для сомнений в собственных способностях как таковых у меня никогда не было. И это, безусловно, оказало сильное влияние на все мое будущее. Впрочем, создавать легенду о том, что я помазанник Божий и у меня все шло как по маслу, тоже не собираюсь. Случались в моей юношеской биографии, правда в основном за пределами поля, и неприятные эпизоды — такие, после которых легко было «потеряться».

Поначалу со сборной у меня роман складывался не лучшим образом. Я ждал приглашения, а оно не спешило поступать. И вот лет в четырнадцать меня наконец–то вызвали в юношескую сборную СССР Событие небывалой значимости! Увы, надежды быстро превратились в разбитые иллюзии. Тогда было принято считать не матчи, а сборы. Там были ребята, которые уже сборов по десять провели, а у меня набралось только два. Главным тренером являлся волейболист Кузнецов. И он меня от команды «отцепил», сказал, что я плохой футболист и ничего из меня не получится. Я ужасно переживал. В первый и, к счастью, в последний раз мелькнуло подозрение: неужели я никуда не гожусь?! Федосеич отреагировал на происходящее достаточно жестко: «Нельзя обращать внимание на всякую чушь! Это хорошо, что он тебя отцепил, а то угробил бы на фиг!»

Тем не менее после того эпизода я принялся сравнивать себя со сверстниками. В «Спартаке», ЦСКА и «Динамо» были весьма приличные и, полагаю, примерно равные составы. И то, что такое огромное количество парней («Динамо» и ЦСКА почти все поголовно) впоследствии растворились в неизвестности, для меня стало настоящим шоком. А тогда я видел, что футболист Титов — равный среди ведущих. Несколько человек откровенно выглядели поприличнее меня. И понимание того, что я обязательно должен прибавить, дало мне ощутимый импульс для роста. Во мне как–то внезапно поселился кураж — тот самый, который помогает сворачивать горы.

Уже немного погодя на мини–футбольном турнире в Германии меня признали лучшим и вручили мне мои первые двести марок. Что я в тех встречах вытворял! Один волтузил по пять человек соперников. Гол забил сумасшедший: обыграл всю команду, уложил вратаря и пижонски перебросил через него мяч. Весь зал вскочил и стоя аплодировал минут пять. А я думал: ну и что я такого сделал? Подумаешь!

Как бы то ни было, та поездка на немецкую землю еще добавила мне уверенности, запаса которой хватило для того, чтобы добраться до основной обоймы «Спартака». Там в психологическом плане я немного засбоил, а потом получил новый судьбоносный заряд.

Это был март 1996 года. Стартовал один из самых феерических сезонов в моей карьере. Мы, зеленые пацаны, заявляли о себе во взрослом футболе, убивались за каждое очко. Георгий Александрович Ярцев жил эмоциями и периодически представлялся нам разбушевавшимся Везувием. Такое не забудешь! Так вот, за пару дней до матча Лиги чемпионов с «Нантом» у меня защемило какой–то межреберный нерв. Видимо, постарался Юрка Дроздов, который накануне в битве с «Локо» меня безостановочно дубасил. Защемленный нерв оказался настолько «вредным», что я даже не был способен шевелиться. Малейшее движение сопровождалось стреляющей болью. Я пытался бегать, показывая всем своим видом, что все нормально, но страдальческое выражение моего лица меня выдавало. Врач команды Юрий Сергеевич Васильков мне признался: «Ярцев велел делать что угодно, лишь бы ты вышел на поле!» Чего мы только ни пробовали: и уколы, и массаж, и компрессы — все бесполезно. Сыграли без меня: два–два. Вели два–ноль и не удержали победу. После матча я, расстроенный, спустился в раздевалку, вскоре туда влетел Георгий Саныч. Шапку бросил, по ведру со льдом ногой — раз, по мячам бабах — два, все разлетелось. И тут меня увидел, скромно сидящего в сторонке. И как начал мне пихать при всех: «А ты что?! Заболело у него! Болит у него!» Он рассчитывал на меня, а я не смог. Хотя было мне тогда всего–то девятнадцать лет. Васильков тихонько меня в душ отвел: «Спрячься, пусть Жора отойдет!» Стою в душе и думаю: «При чем здесь я, я же на поле не выходил?!»

С одной стороны, обидно, с другой — так и надо. Мы ощутили, что нам доверяют. И вот такая вера Ярцева в меня — она многое мне дала. Я понял, что если главный тренер «Спартака» не мыслит свою команду без Титова, значит, этот Титов и впрямь сильный полузащитник.

* * *

Нуда б ни вела твоей жизни дорога И как ни сложилась судьба, Ты можешь не верить ни в черта, ни в Бога. Но верить обязан в себя.

В общем–то обычные строки. Зато сколько в них глубины. Я христианин и верю в Бога, а следовательно, и в роль обстоятельств. Я убедился, что, как правило, они сильнее человека. Однако по–прежнему заставляю себя думать, что все происходящее со мной зависит только от меня. Эта заповедь очень помогает мне в жизни. Я никогда ни на кого не перекладываю ответственность, не прикрываюсь такими, безусловно, существенными понятиями, как «повезло — не повезло». Я не смогу дать определение фортуны, но абсолютно точно знаю, что она капитально зависит от внутреннего состояния личности. В противостоянии двух равных по своим возможностям оппонентов она неизменно поворачивается лицом к тому, кто внутренне хотя бы на один процент увереннее в себе. Причем не вообще, а в данный конкретный момент.

Весной 2000 года мы с Андреем Тихоновым сообща не реализовали три одиннадцатиметровых подряд, и вот под занавес важнейшего матча с ЦСКА мы вновь заработали право на пенальти. Ненавижу удары с точки, но тогда именно мне предстояло подойти к мячу. У меня был такой настрой, настолько меня переполняло чувство злобы на соперника и на те неприятности, которые на нас свалились, что я не сомневался: забью с закрытыми глазами, и ни один вратарь в мире не сможет мне в этом помешать! Даже если бы мне дали квадратный мяч, даже если бы ворота уменьшили в два раза, даже если бы на поле вышел взвод солдат и принялся стучать в барабаны, я все равно бы принес нам победу. Я слабо осознавал, что делаю, как разбегаюсь, я не пытался перехитрить голкипера, пробил не думая. Получилось очень коряво. Кутепов имел огромные шансы выручить свою команду, он даже коснулся мяча, но тот все равно оказался в сетке. Я же, ударив, сразу побежал к угловому флажку радоваться трем завоеванным очкам, даже не допуская мысли о том, что гола не будет.

И все же самый мощный прилив уверенности я ощутил в себе в 2006 году накануне выездного матча с «Ростовом», в котором забил свой сотый гол в карьере, а «Спартак» завоевал «серебро». К той встрече я двенадцать поединков кряду не мог послать мяч в сетку. Никогда у меня такого не было. Признаться, я уже стал напрягаться по этому поводу, да и разговоры вокруг о том, когда же я перешагну гроссмейстерский голевой рубеж, мне порядком надоели. К тому же в тот год мы провели уже столько игр, что эмоций никаких не осталось. Ни у меня, ни у команды. И еще я слышал, что наши конкуренты простимулировали «Ростов». Вдобавок был травмирован Войцех Ковалевски, а у Димки Хомича опыта никакого. В общем, все расклады были против нас. Но я такой человек, что загнанным в угол чувствую себя прекрасно. Мой организм до предела мобилизуется, во мне пробуждается легкость, мне кажется, что я на все способен. Помню, Федотов в раздевалке за сорок минут до стартового свистка в свойственной ему манере напряженно ходил взад–вперед. Я его приобнял: «Григорьич, расслабься! Я забью парочку, и мы победим! Ручаюсь». В тот день, играя, я казался себе ясновидящим. Был убежден, что один ведаю, как оно все сложится. Я как бы парил над всей суетой, над всем тем, что творилось на поле. И оба своих гола воспринял как должное, как восход солнца, например. Более того, сделав дубль, прислушался к себе, и внутренний голос подсказал: «У тебя есть все предпосылки для хет–трика. Не упусти свой шанс!» Но, создав себе великолепный момент, я промахнулся — банальная кочка помешала. Впрочем, этот факт меня ни капельки не расстроил.

Я спортсмен привередливый, бываю собой доволен крайне редко. Уже давно, в том числе и после тех встреч, которые без оговорок могу занести себе в актив, не ощущаю себя на коне. У меня нет ни намека на то, чтобы хоть чуть–чуть собой погордиться. Взять хотя бы исторические лигочемпионские победы над «Реалом» и «Арсеналом». Накануне тех встреч ситуация была подобна ростовской: надо выиграть! Надо во что бы то ни стало! Кровь из носа! Хоть в лепешку разбейся, но своего добейся! И после тех триумфальных поединков я приходил в раздевалку, садился в свое кресло и говорил себе: мы сделали то, что должны были сделать. А кто и как забил, меня не волновало. И только сутки спустя, вдыхая болельщицкий восторг, читая хвалебные статьи, я понимал: произошло нерядовое событие. Вспоминал свои голы и позволял себе подумать о том, что я причастен ко всему тому ажиотажу.

Такие победы и осознание своей боеспособности в международных матчах добавляют человеку опыта, а тот, в свою очередь, позволяет уверенности (прежде всего внешней) выйти на новый уровень, а иногда и превратиться в кураж.

Кураж, к слову. — это великое состояние. Пребывать в нем постоянно невозможно, но ниже определенной отметки позитивные эмоции никогда не должны опускаться. Если вдруг замечаешь, что уверенность потихонечку от тебя ускользает, нужно тут же хватать ее за хвост и возвращать на прежнее место.

Ни одна большая победа, ни одно выигранное дерби не придут к тебе, если испытываешь проблемы с самооценкой, если нет убежденности в успешном исходе. Иногда даже слабые команды на кураже «раскатывают» самые сильные клубы планеты.

Нельзя сказать, что сборная России образца 1999 года была слабой, но по всем показателям мы явно уступали тогдашним чемпионам мира — французам. Однако, исходя из турнирных раскладов, нам не оставалось ничего другого, кроме как выиграть. Мы не допускали мыслей о ничьей, о том, как бы не опозориться и не пропустить много. Мы ехали за победой! Каждый из нас чувствовал, что судьба послала нам шанс войти в историю и что мы этим шансом обязательно воспользуемся.

За пару дней до той встречи российским СМИ я наговорил кучу бравурных вещей. Раскритиковал многих французских звезд и сказал, что не вижу причин, по которым мы должны чемпионов мира бояться. Я был абсолютно искренен в своих словах. Моя собственная уверенность подкреплялась уверенностью, которая исходила от тренеров и партнеров. Та наша победа со счетом три–два многое мне дала.

* * *

Говорят, что искусственно вызвать кураж простому человеку нельзя. У меня же во второй половине 1990‑х частенько это получалось.

Утром в день матча я просыпался абсолютно умиротворенным, но после обеда, когда до установки оставалось часа полтора, начинал прокручивать в голове предполагаемые эпизоды встречи. Тут же ощущал, как растет мое внутреннее возбуждение, как мои ноги наливаются силой. Когда я направлялся на установку, у меня уже выступала испарина. На самой установке я превращался в фишку на макетной доске, я был уже весь в игре, и по лбу, по спине у меня струился пот. По дороге к автобусу меня потрясывало от переизбытка адреналина. Пока мчались на стадион, я чуть сбрасывал внутреннее напряжение, чтобы не перегореть. Слушал музыку, смотрел в окно. При подъезде к арене я вновь себя заводил, представлял, какое получу удовольствие на поле. А уж если соперник был из категории «топовых», то я и вовсе, как скаковая лошадь перед стартом, «бил копытом» и был готов со свистком судьи полететь вперед. Ступал на газон и чувствовал, что я в полном порядке! Великие времена!

Что бы там ни происходило, у меня с самооценкой и с настроем проблем практически никогда не возникало. Да, в 2003‑м, когда после разрыва «крестов» я возвращался в спорт, уверенность немного сбоила. Я ничего не боялся, но журналисты месяца три задавали мне вопрос: «Не опасаетесь, что ваша связка вновь накроется? А тяжело ли стать самим собой после долгого перерыва?» Мне постоянно напоминали, что у меня были проблемы. Я по–прежнему не испытывал страха, тем не менее какой–то надлом в психике все же стал прослеживаться. Я позволил самому себе признаться, что долго не играл, а это означало, что я разрешил Егору Титову снисходительно к себе относиться. Все это не могло пройти бесследно. Но я достаточно быстро вернул все на свои места. В тот год мне даже пару раз посчастливилось призвать на помощь кураж. Однако после отставки Романцева, при работе с Чернышевым и Старковым, столь важного для меня «победоносного» состояния мне больше достичь не удавалось. Ощущение праздника, которое дарил футбол, ушло. Да, уверенность оставалась при мне, но без должного желания она уже не приносила привычных дивидендов. Любимая игра превратилась в монотонную работу. Все было не то и не так. Я погрузился в какую–то рутину и уже не получал удовольствия от игры. Более того, порой улавливал в себе черточки, присущие тридцатипяти–тридцатисемилетнему футболисту на сходе, который на автопилоте едет к финишу, зная, что все самое лучшее осталось в прошлом. Мне тогда было очень страшно. Я думал: елки–палки, неужели в двадцать семь лет для меня все закончится? Хуже всего было то, что подобные метаморфозы происходили со всеми моими партнерами. Элементарно не от кого было подзарядиться положительной энергией. Меня все бесило. Моя раздражительность наверняка переносилась в семью. Не дай бог кому–то пережить нечто подобное.

А ведь это была еще не низшая точка. Самое страшное началось тогда, когда закончилась моя годичная дисквалификация. Везде писали и говорили: «Титов вернулся. Сейчас он всем покажет! Сейчас он будет творить чудеса!» А я‑то всего–навсего человек, не волшебник и не Стрельцов, что, впрочем, одно и то же. Мне надо было обретать себя заново. Признаться, я надеялся, что справлюсь. Моя уверенность была при мне, ноги тоже. На старте, забив два гола «Рубину», я подумал, что все пойдет нормально. Но после пяти–шести туров у меня случился спад. Видимо, организм отвык от таких нагрузок, от такого графика. Я понял, что навыки притупились. Раньше я не глядя отдавал передачи и знал, что они будут филигранными, а тут выяснилось, что мне нужно поворачивать голову, и вдобавок это не гарантировало точности. Плюс я вернулся совсем в другую команду, от былых принципов построения игры ничего не осталось. С партнерами я говорил на разных языках. Вот тогда я призадумался и занервничал. А тут меня еще посадили на лавку. Я до этого последний раз сидел на скамейке запасных весной 1996‑го. Жутко непривычное и болезненное ощущение: у меня в голове не укладывалось, как я могу быть невостребованным. Но я не такой человек, который пойдет сразу спрашивать: а почему?

Возвратился я в основу «удачно»: один–три сгорели «Москве». Появился еще один повод для переосмысления — пришел к выводу, что все стало сложнее. В итоге месяцев пять с собой боролся. Затем была пауза из–за игр сборной, когда мы очень хорошо поработали. У футболистов есть такое выражение: крылья выросли. Так вот они у меня выросли, навыки пробудились, и уверенность вернулась. Больше мы с ней не расставались. И я, тертый калач, признаться, теперь не представляю, из–за чего могу с ней расстаться хотя бы на день!

 

ГЛАВА 4

Как воспользоваться полученным шансом

Для того чтобы состояться в каком–то деле, помимо всего прочего нужно уметь использовать те шансы, которые тебе посылает Всевышний. Бывает, единственный достойный случай проявить себя выпадает человеку в тот редкий момент, когда он по каким–то причинам не готов к испытаниям. Я думаю, что мне повезло: мои шансы приходили ко мне вовремя, хотя тогда мне казалось, что я слишком долго их ждал. А началась моя «шансовая эпопея» в 1992‑м…

До попадания в дубль мне непосредственно на зеленом газоне в общем–то все легко давалось. И вдруг, попав от Королева к Зернову, я понял, что мне нужно завоевывать авторитет заново. Вообще все проходить заново! Впереди представлялся какой–то нереальный по сложности путь. Пока я месил грязь на полях второй лиги, мои сверстники уже становились звездами.

Владик Радимов в только созданном российском чемпионате произвел фурор. Он играл дерзко и ярко, напрочь шокировал и своих и чужих. Так вот, я наблюдал тогда за взлетом Радимова, чуть позже Хохлова, и мне безумно хотелось тоже на авансцену выйти. Проверить себя! Зависти никакой и в помине не было, я вообще подобного чувства никогда в жизни не испытывал. Мы вместе с Владом и Димоном выступали в юношеской сборной СССР были прямыми конкурентами, и я не сомневался, что эти ребята доберутся до Высшей лиги.

Когда они заблистали, я радовался за них. Чуть ли не гордился. При этом сознавал, что мое время тоже обязательно наступит. Я объективно оценивал ситуацию: заиграть в том «Спартаке» семнадцатилетнему мальчишке было не под силу. И все равно зверски тянуло попробовать.

Если бы в тот период мои мечтания сбылись и Романцев бросил бы меня в бой вместе со спартаковскими титанами, боюсь, я просто не выдержал бы таких потрясений.

Подобие моего дебюта состоялся в 1993 году в товарищеском матче со сборной Ирана. Когда минут за пятнадцать до конца встречи Олег Иванович подозвал меня, чтобы выпустить на поле, я так разволновался, что споткнулся и чуть не упал. Этот комичный эпизод я часто описывал в прессе. Напомню лишь, что от волнения я заменил не Вовку Бесчастных, как мне велел Романцев, а Игоря Ледяхова. Это сейчас смешно, а что тогда со мной творилось, вы даже не можете представить!

Главное — что я все же попробовал на вкус большой футбол, только вот следующего шанса мне пришлось ждать почти два года.

В марте 1995‑го я должен был наконец–то принять участие в официальном матче в Москве с «Уралмашем», но получил небольшую травму. Лежал дома перед телевизором, и когда Муксин Мухамадиев сделал дубль, у меня мелькнула мысль: а ведь я тоже мог бы сейчас быть там, в телевизоре, и, глядишь, поучаствовал бы в голевой комбинации!

И все же вскоре, уже на выезде, в кубковом противостоянии все с тем же «Уралмашем», наконец–то получил то, что было для меня так важно. Поразительно: события, предшествовавшие полноценному дебюту, мне запомнились куда больше, чем сам дебют. Нас поселили в «новейшей и комфортабельнейшей» гостинице города Екатеринбурга, постройки эдак года 1969‑го. Вырывающий ноздри запах я не комментирую, раньше он был обязательным атрибутом каждой гостиницы. Меня убило другое — полчища тараканов. К этим тварям я вполне нормально отношусь — как–никак рос в коммуналке, где мусоропровод располагался прямо на кухне. Однако столько тараканов, сколько на нас с Валеркой Чижовым в буквальном смысле набросилось в номере, я не видел нигде и никогда. Была настоящая война! Эти варвары по стенам залезали на потолок и оттуда падали на нас — мы едва успевали смахивать их с себя. После непродолжительных боев мы с Чижом сдвинули кровати в центр комнаты, одежду положили на тумбочки — не хотелось, чтобы враги в нее забрались и отправились с нами в Москву. Но как только выключили свет, последовала новая атака. Мы встали, зажгли лампу и отбили натиск превосходящих сил противника. Так повторялось несколько раз. Потом мы уже решили свет не гасить, и все равно поспать нам не удалось.

То ли эта безумная ночь повлияла, то ли тот факт, что из–за обилия больных в состав вкрапили много молодежи, то ли сказалось, что к моему появлению на поле счет был уже пять–ноль в нашу пользу, но я ни капельки не занервничал, когда услышал: «Готовься». Отыграл минут двенадцать совершенно спокойно. Какой–то эмоциональной феерии не испытал. Я просто ощутил: ну вот, та жизнь, к которой так долго подбирался, наконец–то наступает. Дерзай!

Затем я очень неплохо вышел на замену в кубковой встрече с «Динамо». Мои сорок пять минут все оценили лестно, даже Романцев. И после этого я уже во что бы то ни стало рвался попробовать себя в стартовом составе в чемпионате страны. Накануне ростовского поединка с «Ростсельмашем» я уже всерьез рассчитывал на то, что мне такую возможность предоставят, к тому же все ведущие центральные полузащитники «Спартака» находились в лазарете.

Когда на установке услышал свою фамилию, сердце учащенно забилось, однако я очень быстро взял себя в руки. И на двадцатой минуте отдал голевой пас Мухамадиеву. Тем не менее матч получился безумно тяжелым. Стадион битком. Жара какая–то патологическая — сорок градусов. Солнце висело прямо над головой. Минут за пятнадцать до конца я совсем спекся, уже не играл, а насиловал себя на поле. Набегался так, что меня чуть не вывернуло наизнанку. С тех пор жару не люблю. Лучше уж мороз и стужа!

Пришел я тогда в раздевалку, расшнуровал бутсы, сижу и думаю: «Да, батенька, сложновато играть с мужиками!» Но команду–то не подвел, себя от основы не «отцепил». Я догадывался, что Олег Иванович будет ставить меня до тех пор, пока не поправятся Цымбаларь. Пятницкий и Никифоров. За это время мне необходимо было набрать побольше вистов и ни в коем случае не оконфузиться.

В итоге программу–минимум я выполнил. И когда «старики» выздоровели, да еще Вася Кульков подъехал, я отправился в резерв с чувством выполненного долга. Никакой досады не было!

Я уже отдавал себе отчет в том, что могу играть на серьезном уровне. Могу и буду! Да, я плотно сидел на скамейке запасных, но был убежден, что мой час обязательно пробьет. 1995 год стал для меня переходным периодом, этаким пристрелочным этапом, и, судя по всему, здорово, что он у меня был. Под занавес сезона меня дважды выпустили вспомнить, что это такое — футбол с мужиками. 22 октября в выездной встрече с «Тюменью» выпорхнул на поле при счете то ли четыре–ноль, то ли пять–ноль, Сережа Юран из центра вывел меня один на один с вратарем. Я ударил, голкипер мяч отбил, но тот, несмотря на изуродованное грязью поле, запрыгал в ворота. Я тогда радовался как полоумный, бежал и думал: «Вот это кайф!» Через неделю дебютировал в Лиге чемпионов — в матче «Русенборгом» при счете четыре–ноль меня пустили погреться на пять минут. Кстати, после той встречи усилились разговоры о том, что лидеры разъедутся, и я уже наверняка знал, что стану одним из тех, кому будет суждено заполнить освободившиеся вакансии.

И впрямь — Георгий Александрович Ярцев с первых же своих дней в качестве главного тренера дал понять, что футболист Титов его устраивает. Чем ближе был новый чемпионат, тем больше я играл в контрольных матчах на месте опорного полузащитника. В феврале на Кубке Хазарова, где все было очень серьезно, обе встречи провел в составе. Помню, едва раздался свисток после финального матча, я тут же стал подсчитывать, сколько нам дадут премиальных. Тогда у меня, начинающего, с деньгами была напряженка, а тут команда завоевала двадцать тысяч долларов. Вот я все и пытался прикинуть, сколько же получу на руки.

После хазаровского турнира я ощутил себя членом основы. Каково же было мое удивление, когда на стартовый матч с национальную команду». От таких слов я, мягко говоря, прибалдел и, естественно, остался. Но из–за банальной простуды мне пришлось бесславно уехать.

Второе мое несостоявшееся свидание со сборной датировано ноябрем 1997‑го. «Спартак» в Волгограде укатал «Ротор» — два–ноль — и стал чемпионом. Я на многое тогда был способен. Краем уха слышал, что Игнатьев намеревается вызвать меня для участия в стыковом матче с итальянцами, и уже начал вынашивать дерзкие планы на сей счет. Однако время шло, а мне никто ничего официально по этому поводу не сообщал. Перед самым отлетом из Волгограда я улучил моментик и спросил у нашего вице–президента Григория Есауленко: «Григорий Васильевич, на меня прислали бумагу из РФС?» Ответ прозвучал так: «Какая сборная? Не забивай голову. Готовься к «Карлсруэ». А через два дня я в газете прочитал, что Титов не явился в расположение национальной команды, за что должен быть дисквалифицирован. Я был обескуражен таким поворотом событий. Дисквалификации удалось избежать, но осадок остался.

И вот наконец–то при Бышовце в 1998‑м я в сборную все же попал. Анатолий Федорович пригласил туда всех, кого только можно было пригласить. Съехалась вся старая гвардия, включая Добровольского и Харина. Я поначалу передвигался по базе в розовых очках, которые прикрывали мои выпученные от изумления глаза. Уважаемые и знаменитые люди, выступавшие в ведущих европейских клубах, оказались рядом со мной. Робости не было — было какое–то дикое стремление постигнуть этот особый мир. Я уже кое–кого знал по «Спартаку». С Игорем Шалимовым мы близко познакомились благодаря Коле Писареву. И ощущение того, что я в любую минуту могу подойти за советом или к тому же Шале, или к Вите Онопко, добавляло мне сил. И хоть я тогда не попал даже в запас на встречу со шведами, которая, кстати, дала отсчет «шести черным матчам», завершившимся отставкой Бышовца, все равно получил хороший опыт.

Среди череды поражений сборной того созыва я бы отдельно остановился на домашнем матче с французами. Перед этим я шикарно сыграл с «Реалом», забил гол, и Анатолий Федорович доверил–таки мне место в составе. Так мы столкнулись лицом к лицу с Зиданом. Я нисколько не волновался. Многое у меня получалось, да и в целом мы показали классный футбол, но мастерство великого Зизу принесло победу французам — три–два. С тех пор я стал полноправным игроком сборной России, хотя незадолго до этого смотрел на главную дружину и не представлял себя в ней. Я видел там Шалимова, Канчельскиса, Кирьякова. Колыванова, Никифорова, Добровольского и других звезд. Никто ведь не думал, что так быстро они сойдут в «зрительный зал», и мы, вчерашние мальчишки, которые провалили европейское молодежное первенство, буквально перейдя через дорогу, окажемся на ведущих ролях в национальной сборной. Мы явно не были к этому готовы. Нам нужны были дядьки, такие как в «Спартаке» Горлукович, Пятницкий, Цымбаларь, которые нами руководили бы. Нам же пришлось опираться на самих себя, вот духу и не хватило. Хотя по отдельности каждый смотрелся, в общем–то, неплохо.

* * *

Чтобы завершить разговор о дебютах, я хотел бы вернуться в 1996 год — мой первый и, наверное, самый яркий год в настоящем футболе. Столько нового я тогда постиг, такие эмоции испытал, что забыть это невозможно. На ранней стадии еврокубков в противостоянии с «Кроацией» у меня лопнула капсула в голеностопном суставе. Ногу разнесло основательно. Но Ярцев сказал: «Через пять дней матч в Тольятти. Ты будешь играть! Ничего слышать не хочу про твои болячки». Естественно, опухоль за это время не спала. Мне наложили двойной тейп, я еле–еле сумел натянуть бутсу. Иду на разминку — боль не отпускает. На третьей минуте Леша Мелешин открыл счет — настроение улучшилось настолько, что я перестал замечать дискомфорт, но вскоре, отдавая передачу, подвернул травмированную ногу. Заменился, и Георгий Саныч мне тут же напихал: «Я же тебе говорил: не играй!» Потом были разборки главного тренера с командным доктором.

в результате которых, как всегда, пострадал я. Это был последний негативный штришок от того сезона. Потому что осень, ставшая для нас золотой, дарила только радость. Было какое–то непередаваемое ощущение единства с болельщиками. На все наши матчи собирался полный стадион, поддержка была неистовой. Мы творили чудеса!

Чего только стоит поединок с «Торпедо», в котором мы, уступая один–три, сумели добиться своего. Мне доводилось слышать, что тот матч якобы был договорным. Обидно и смешно одновременно. Обидно от того, что все было по–настоящему, а весело от того, что тогда сценарий к этому «договорняку» должен был бы написать Дэн Браун. Только его изощренный мозг мог придумать такую нереальщину. Если кто позабыл, три пропущенных от «торпедовцев» гола стоили Нигматуллину карьеры в «Спартаке». По ходу матча Нигму заменил Саня Филимонов и своего места Руслану уже не отдал. Мы, как безумные, радовались той победе. Когда в концовке Вовка Джубанов забил четвертый мяч, я решил, что сейчас состоялось самое грандиозное событие в моей жизни. У меня есть кассета с записью той феерии. В 2005‑м мы с Тихоновым ездили на отдых в Эмираты и брали ее с собой. Когда смотрели, как Джубан посылает мяч в сетку, у нас с Андреем в глазах стояли слезы.

Но чудеса на том матче в 1996‑м не закончились. До сих пор свеж в памяти гол Горлуковича «Ростсельмашу». Последние минуты, мы вновь проигрываем — на этот раз ноль–один. Если не забиваем, то прощай, «золото». Перед этим мы раз пятнадцать исполняли стандарты. Не лезет мяч в ворота, и все! И тут подходит Горлукович, отодвигает Тихонова: отойди, сынок! Я рядом стоял, думаю: если Дед сейчас не забьет, то конец! А он со штрафного кладет «пятнистого» в девятку. Поворачивается и спокойно бежит назад. Это ли не фантастика?! Мы были настолько одержимы целью стать чемпионами, что даже в самых экстремальных ситуациях верили в конечный успех. И те обороты, которые тогда и я, и команда набрали, дали мне импульс на все последующие годы.

 

ПРОВЕРКА ПСИХИКИ

 

ГЛАВА 5

Как сохранить почву под ногами в период больших побед

Победа — это все! Ради нее и выходим на поле. Мне грех жаловаться, я знаю, что это такое — быть сильнее соперника. И все же есть доля лукавства, когда говорят, что победы не приедаются. Приедаются! Но это не означает, что из–за их обилия ты меньше хочешь выигрывать, просто уже не получается в полной мере наслаждаться плодами своей деятельности. Сказал себе: «Молодец!», пожал руки партнерам, прочитал хвалебные статьи и пошел дальше, за новыми успехами. С некоторых пор острота восприятия вновь вернулась. Даже год без золотых медалей прекрасно воскрешает все эмоции. У меня довольно быстро возникло дикое стремление повторно пережить ту гамму чувств, которую испытал в 1996 году на стадионе «Петровский». Наверное, кто–то удивится, но речь идет не о золотом матче, а о том, который ему предшествовал. Турнирное положение складывалось таким образом, что нам необходимо было брать три очка, а мы уже в начале встречи пропустили от «Зенита» гол, да еще нам сообщили, что главный конкурент — «Алания» — ведет в счете в своем поединке. И, конечно же, внутри поселилась тревога: неужели будем только вторыми? А быть вторыми — это трагедия. Хуже, как мне тогда казалось, лишь вылет в первый дивизион. В общем, мы с таким остервенением лезли вперед, что питерцы не выдержали и дрогнули. Я и Андрей Тихонов забили по мячу. Эти голы обсуждаются любителями футбола уже более десяти лет, многие убеждены, что вратарь «Зенита» «зевнул» наши с Андреем удары намеренно. Глупости! Я был в той мясорубке и считаю, что только чудо уберегло «Спартак» от серьезных травм. Просто Рома Березовский не совладал с нервами, а газон был настолько плохим и вязким, что вратарь не сумел нормально от него оттолкнуться. Сегодня кто угодно может ставить тот результат под сомнение, но я всегда буду помнить, как после финального свистка Георгий Саныч Ярцев подошел ко мне, обнял, как отец обнимает сына, и сказал: «Спасибо!» Это была лучшая похвала, при воспоминании о которой у меня по–прежнему что–то сжимается в подреберье.

В 1996‑м все было в диковинку. Каждый день приносил нечто прежде незнакомое. Я жил как в сказке. И, наверное, ощущение этой самой сказки не позволяло мне волноваться. Просто поразительно, насколько я тогда был спокоен. За неделю до «матча века» в составе молодежной сборной России мы разгромили Люксембург, так в ходе подготовки к той встрече, да и после нее Михал Данилыч Гершкович мне все уши прожужжал: «Смотри, у тебя впереди спор за золотые медали!» Я все никак понять не мог, в чем особенность–то: точно так же, как и всегда, нужно будет выйти на поле и показать все, что мы умеем. И только в Питере до меня дошел смысл наставлений Гершковича. За сутки до игры город на Неве окрасился в красно–белые цвета, абсолютно везде говорили о предстоящем поединке, знакомые завалили меня просьбами помочь достать билет на «Петровский». Весь этот ажиотаж возымел действие, и волнение на меня все–таки навалилось. А когда на стадионе мы выпорхнули из раздевалки и увидели, что все трибуны — спартаковские, когда от яростного крика болельщиков заложило уши, вот тогда меня натурально затрясло. Мне вдруг отчетливо стало ясно, что на кону стоит слишком многое, и это многое мы не имеем права упустить. Впрочем, я быстро «протрезвел». Я тогда исполнял функции опорного полузащитника. Эта позиция вряд ли является моей любимой, но все легко получалось и у меня, и у команды. Ни на долю секунды нас не покидала уверенность, что именно мы будем первыми. И когда прозвучал финальный свисток, я даже толком не осознал, что же мы, питомцы ярцевского детсада, сотворили. Да, я радовался вместе со всеми. Мы бежали круг почета, кидали футболки и шарфы на трибуны, болельщики скандировали такие заветные слова «Мы — чемпионы!», но ощущения реальности не было.

Все как во сне. И лишь в Москве, когда после ночных празднований я утром в компании Вовки Джубанова и Лехи Мелешина заявился домой, долгожданное ощущение реальности наконец–то включилось. Отец открыл дверь, и я увидел слезы гордости на его глазах. Те слезы никогда не забуду! Вот ради таких моментов и нужно жертвовать тем, чем мы жертвуем, терпеть все трудности и невзгоды. И именно после таких моментов случается переоценка ценностей. Ты становишься сильнее и старше, начинаешь смотреть на себя несколько другими глазами, думаешь, что теперь тебе любое море по колено. Состояние эйфории — величайшее из всех, через которые суждено пройти человеку, но вместе с тем оно и слишком опасно. Когда на тебя падает слава, когда она окутывает тебя со всех сторон, очень трудно сохранить почву под ногами. Да, можно попытаться от этой славы убежать, но это будет по меньшей мере странно. Быть в центре внимания — составляющая нашей профессии, и нужно научиться выглядеть там достойно. К тому же человек по своей природе честолюбив, а популярность, статьи в газетах, репортажи по телевизору для удовлетворения честолюбия весьма подходящие атрибуты.

* * *

В ноябре 1996 года слава наших предшественников — Онопко и Ко, слава, остававшаяся бесхозной на протяжении целого сезона после отъезда спартаковских звезд, сокрушительным ударом обрушилась на нас — двадцатилетних пацанов. Настало наше время. Не каждому удалось пройти то испытание. Меня тоже посещало жгучее желание насладиться результатами нашего триумфа, но во мне уже укрепился дух максимализма. Я был наполнен жаждой новых испытаний, мне хотелось проверить себя в более серьезных условиях. Я грезил сборной, еврокубками, чемпионатами мира и Европы. Я рвался вперед. Мне представлялось, что я смогу играть на любом уровне, против любого соперника. И не только я, а все мы. Может быть, таким странным образом проявлялось некое подобие звездной болезни? Впрочем, кто это решил, что стремление проверить себя следует трактовать как какую–то там болезнь? Это же абсолютно нормально, что спортсмен стремится покорять новые рубежи!

В итоге победы на внутренней арене в течение следующего года я воспринимал как само собой разумеющееся и ждал серьезных еврокубковых впечатлений. Для болельщиков заключительный матч «Спартака» в 1997 году вряд ли стал особенным, а вот для меня он во всех смыслах исключительный. В рамках Кубка УЕФА мы добрались до «Карлсруэ», с которым на выезде сыграли со счетом ноль–ноль. В бундеслиге наш соперник располагался на шестом–седьмом месте. И это обстоятельство не давало оснований предполагать, и мне в том числе (куда, спрашивается, делась прежняя уверенность?), что наша молодая неопытная команда имеет шансы на выход в следующую стадию. К тому же ответная встреча должна была состояться в декабре на стадионе «Динамо». На таком поле ни до, ни после в футбол никто не играл. Там не было ни единой травинки, газон засыпали песком, разровняли катками, и все это на жутком морозе задубело. Нам суждено было выяснять отношения фактически на бетоне. Ни о каком техничном комбинационном футболе не шло и речи. Немцы же мощнее нас, и за счет мощи они должны были нас смять. Но когда мы увидели переполненные трибуны и услышали неистовую поддержку болельщиков, то внутри все перевернулось: ну, немцы, держитесь! Как мы тогда играли! У меня есть нарезка моментов с того матча, и сейчас я часто ее смотрю — такой бальзам на раны! Когда Шира забил победный гол и мы преодолели этот сложный германский барьер, я испытал бурю эмоций! Все смешалось воедино: радость от победы, выход в следующую стадию, грядущий отпуск! Так и жил с ощущением полета до тех пор, пока жребий не преподнес нам подарочек в лице «Аякса», который на тот период обладал целой когортой звезд и считался одним из лучших клубов Европы. Поначалу у меня даже возникла мысль: зачем нам вообще с голландцами играть? Но когда мы по всем статьям побили амстердамцев в их родных стенах, я окончательно понял, что играть можно с любым клубом. Чувствуете разницу: осенью 1996 года мне это только казалось, а весной 1998‑го я это уже знал наверняка.

И все равно рассуждать о природе победы как таковой было бы непростительно, не познав ее вкус в Лиге чемпионов. И это уже следующий этап в восприятии себя. Когда в рамках самого престижного турнира в переполненных «Лужниках» мы нокаутировали королевский «Реал» — два–один, в Москве творилось что–то невообразимое, а у нас вся раздевалка стояла на ушах. Мы все в один миг посходили с ума. Тогда нас поздравлял видный правительственный чиновник Евгений Максимович Примаков. Вместе с ним вломилось множество охранников. Толчея была жуткая. Столько лет минуло, но я как сейчас вижу запотевшие очки Примакова и слышу торжественный голос, поздравляющий нас с грандиозным успехом. Вот тогда мне открылась простая истина: именно такие матчи, привлекающие внимание всей страны и правительства, делают тебе имя, создают твою судьбу. «Тюмень», нижегородский «Локомотив» никогда не прибавят славы. Там ты ее рискуешь только потерять, если вдруг оплошаешь. Потому что обязан выигрывать у таких соперников в десяти случаях из десяти.

Кто–то из великих сказал: «Скучно писать имеют право только состоявшиеся писатели. Начинающие права на такую роскошь не имеют». Вот то же самое и в футболе. Двадцатидвухлетний пацан топ–матчи обязан проводить на максимуме своих возможностей. Это к тридцати годам, если у тебя уже будет твердая и весьма успешная репутация, позволительно простить себе одну–другую неубедительную игру. Хотя уважающий себя спортсмен обязан держать свой уровень в любых условиях и при любом сопернике.

Самое досадное, что, ныряя в подробности того матча, я себя (вот редкость–то!) кроме раздевалки, по сути, больше нигде и не помню. То есть в памяти сохранилось ощущение эйфории, но, видимо, само это состояние было настолько необычным, что не позволило отложиться в мозгу множеству деталек тех событий. А я ведь испанцам забил очень приличный гол. Жалею, что тогда не стенографировал свои впечатления: как я шел в подтрибунное помещение, о чем думал, когда переодевался, какие сны мне снились в ту ночь, как себя чувствовал, когда поднимался с кровати.

Хотя вряд ли там было что–то из ряда вон выходящее. Потому что человек так устроен: после поражений у него все жутко болит, наутро ему становится еще хуже. Зато после выигрышей на болячки внимания не обращаешь: знаешь, что положительные эмоции быстро приведут твой организм в норму. К тому же в минуты радости о таких вещах вообще не думаешь. Хочется обнять партнеров, сказать, какие они молодцы, пойти куда–нибудь всем вместе и просидеть несколько часов за разговорами, хочется включить телефон и слышать теплые слова от друзей и близких.

* * *

После побед совсем в другом настроении предстаешь перед журналистами. Я уже давно привык расстояние от раздевалки до микст–зоны проводить с пользой: пока иду, в голове составляю себе краткий планчик того, что и как скажу. Процентов восемьдесят вопросов мне известно заранее, потому что они задаются регулярно. Так вот когда твоя команда оказалась выше соперника, особо и голову ломать не надо, как и чего сказать. Все само собой раскладывается по полочкам. Хотя все это большого удовольствия мне уже давно не доставляет. Я люблю неожиданные вопросы, которые заставляют мой внутренний компьютер функционировать на полную мощность.

Самое удивительное, что колоссальное желание сразу же после матча общаться с прессой я испытал, когда в 1998‑м сборная России уступила в Москве чемпионам мира французам со счетом два–три. Это был мой дебют в сборной, я был полон впечатлений, они так и рвались наружу. Я направлялся к микст–зоне с надеждой, что меня кто–то из журналистов окликнет. И стоило мне очутиться в положенном месте, как меня окружили люди с камерами и диктофонами. Я подумал: «Вот здорово!» — и не умолкал минут пятнадцать.

Сегодняшнее поколение игроков старается в микст–зону не попадать. Из подтрибунного помещения любого московского стадиона есть как минимум два выхода. Если договориться с охранником, тебе откроют тот, о котором акулы пера и не подозревают.

Откровенно говоря, у меня тоже случались «побеги» через черный ход, но в определенный момент я пересмотрел отношение к этой теме. Я капитан и обязан отдуваться за всю команду. В любом коллективе должны быть хотя бы два–три человека, которые даже после самых жутких неудач ответят на вопросы и в тактичной форме расскажут журналистам, а следовательно и болельщикам, о причинах случившегося.

Начинающему игроку надо быть очень аккуратным в общении с прессой. И не только из–за того, чтобы не ляпнуть лишнего, а, скорее, для того чтобы не усугубить звездную болезнь. В том, что, добившись чего–то серьезного в жизни, этой болезнью переваливает каждый, не сомневайтесь. Но вот реально оценить все, что с ним происходит, спортсмен оказывается в состоянии лишь на шестой–седьмой год взрослой карьеры. Сейчас оглядываюсь назад и отчетливо вижу, в каких ситуациях я вел себя неправильно: где–то огрызался, где–то демонстративно игнорировал советы, где–то снижал требования к себе. Я ведь этому не отдавал отчет, полагал, что все делаю правильно. Когда ты становишься чемпионом, когда тебя называют лучшим футболистом страны, когда твое имя не сходит со страниц газет, ты и впрямь начинаешь считать себя самым–самым. И далеко не каждый признается себе в том, что он сбивается с верного пути.

Разминуться со звездной болезнью может только очень застенчивый и фантастически правильный человек. Но футболисты таковыми не бывают. Скромных и порядочных в нашей среде много, а застенчивых и правильных — нет совсем. С этими качествами ты до большого спорта не доберешься — «поломают» на первых же подступах к нему. Мы по природе своей немножко хулиганы, немножко наглецы, мы полны амбиций. Среди нас идеальных, наверное, не найти. Так что «приступ» завышенного самомнения — это в порядке вещей, и в этом нет ничего страшного. Главное не запустить. Для этого желательно, чтобы рядом оказались люди, которые смогли бы помочь тебе вернуться на грешную землю. Другой вариант — самому трезво посмотреть на себя со стороны и сделать правильные выводы, что я в ключевой момент и сделал. Вот поэтому мои давние друзья по–прежнему со мной. В наших отношениях столь модное ныне понятие, как «социальный статус», не фигурирует и фигурировать никогда не будет.

Сегодня смотрю на некоторые молодые дарования и подмечаю: э, дружок, а ты капитально схватил «звездочку». Но помалкиваю, большинству об этом намекать бесполезно — не поймут или поймут превратно.

* * *

Победы бывают командные. Они основа основ! Впрочем, случаются еще и победы личные. Они тоже приятны. Только вот насколько, я сказать не могу — не прочувствовал. И в 1998‑м, и в 2000‑м заранее знал, что именно я буду лучшим. Просто «Спартак» являлся сильнейшим клубом страны, а я тогда настолько здорово играл, что эти два компонента в совокупности не оставляли журналистам, специалистам, футболистам другого выбора. Должны быть интересны сами моменты официального объявления моих достижений. Но…

Вот сижу и в очередной раз жалею об отсутствии машины времени. Существуй она — я бы сейчас быстренько сгонял в те далекие годы и вынул бы оттуда тогдашние свои впечатления. Сейчас мне кажется, что особых эмоций оттого, что на всю страну объявили: «Егор Титов — номер один в большом футболе», я не испытал.

Наверное, все дело в том, что я спартаковец. Нас воспитывали в духе коллективизма. Никогда не забуду, как Георгий Саныч Ярцев сжимал свою жилистую ладонь в кулак и говорил: «Вот так вы — команда!» — потом разжимал руку, хватался за указательный палец и оттягивал его в сторону: «А поодиночке в футболе вы ничего не добьетесь». Отец с ранних лет тоже прививал мне чувство локтя, поэтому я очень спокойно отношусь к своим личным успехам. Когда с ребятами или друзьями обсуждаем матчи и кто–то начинает меня нахваливать, стесняюсь и стараюсь перевести разговор на другую тему. Оценивая игру «Спартака», не употребляю «я», у меня существует только «мы». В нашем виде спорта не должно быть такого: команда проиграла — все сволочи, а один красавчик. А если уж команда побеждает, то тем более это не может быть заслугой одного, двух и даже восьми человек. Это общий успех, и каждый вложил в него свою лепту. Да, сейчас я пишу банальные вещи, но банальные они лишь для тех, кто не познал изнутри, что это такое. Для меня же это главенствующий принцип в любимом деле. Потому что как только человек, даже если он мегазвезда, начнет отделять себя от коллектива, и ему, и коллективу — крышка.

Я, если когда и гордился, то, скорее, не собой, а тем фактом, что в какой–то степени доставил радость близким людям и нашим болельщикам. После вышеупомянутого победного матча с «Реалом» я ехал на машине домой. Транспорт передвигался с той же скоростью, что и люди. А людей было море. И это море ликовало и бесновалось. Клаксоны, дудки, трещотки, флаги, скандирования, песни. Настоящий красно–белый многокилометровый карнавал! Я не удержался, приоткрыл окошечко и украдкой восхищался всей этой картиной. Мне было и интересно, и приятно от того, что мы подарили людям вот этот праздник. Мощнейшее впечатление!

Примерно нечто подобное испытал лишь пару раз. Когда нас похвалил Романцев. Олег Иванович, мягко говоря, нас не баловал, и поэтому любое его теплое слово о нашей игре навечно откладывалось в памяти каждого из нас.

…1999 год. Мы красиво обыграли в Голландии «Биллем II», Романцев зашел в раздевалку и сказал: «Молодцы! Вы просто молодцы!» Мы натурально были шокированы таким заявлением, но это еще цветочки по сравнению с тем, что ждало команду через несколько дней. Из Нидерландов мы сразу полетели в Ростов, где нам предстояло провести третий матч за семь дней. Нагрузка колоссальная, длинный сезон близился к финишу, сил уже не оставалось. Мы собрались и на характере разорвали ростовчан — три–ноль. Олег Иванович в раздевалке не скрывал своего восторга: «Вы — мужики! Я вами горжусь». Это было что–то! Такие слова, о которых и мечтать не могли, мы услышали от своего главного тренера после двух поединков подряд! Тогда казалось, что в футболе мы уже всего достигли. Олег Иванович потом сам признался, что подобное проявление чувств ему никак не свойственно и раз он такое сказал, значит, повод мы ему дали очень серьезный.

Романцев вообще тренер не от мира сего. Он потрясающе необычный человек. Помню, в 2000 году мы взяли верх над «Ростсельмашем» и досрочно стали чемпионами (Калина тогда забил единственный гол). Трибуны ликуют — как–никак пятое «золото» подряд. Я смотрю на судью, дающего финальный свисток, и периферическим зрением замечаю, как Олег Иванович срывается со своего места на скамейке запасных и, ни на кого не глядя, быстро направляется к служебному выходу. Я капитан команды, мы должны устроить праздник нашим болельщикам, но главного творца победы с нами нет. В душу закрадывается тревога, и радоваться никак не получается. Помощник Романцева Вячеслав Грозный тоже в замешательстве, я у него от безысходности спрашиваю: «А где Иваныч–то?!» Растерянный Грозный разводит руками. Я выругался про себя, прекрасно понимая, что сейчас придется привлечь на помощь весь свой актерский потенциал. Кое–как мы с ребятами пробежали круг почета, изобразили торжественные лица и, собрав чувства в кулак, направились в раздевалку. Олег Иванович, естественно, ни с каким чемпионством нас поздравлять не стал: «С такой игрой в лиге вам делать нечего. Не представляю, как вы будете там играть!»

Вот в этом, как тогда казалось, романцевском перехлесте — ответ на то, как сохранить под ногами почву после больших побед. Нужно постоянно настраивать себя на встречу с новыми испытаниями. Как только позволишь эйфории завладеть собой, рискуешь упустить что–то очень важное.

 

ГЛАВА 6

Как держать удар после горьких поражений

Поражения… Уф-ф… Жестокая это вещь, вспоминать неприятно. Да, годы лечат, но шрамы на душе остаются на всю жизнь. Когда в 1997‑м с нами случилась трагедия под названием «Кошице», я впервые почувствовал, как остановилось время. Я так хотел попробовать Лигу чемпионов на вкус! И когда мы не смогли преодолеть столь легкий барьер, то не просто испытал жуткую боль — мне почудилось, что, кроме этой боли, больше ничего и нет. Конечно, я бы быстрее с ней справился, если бы не та травля, которую нам устроили в СМИ. Со всех сторон неслось: «Позор!» На нас оказывалось такое давление, что можно было подумать: все беды России из–за «Спартака». Именно в те тяжелые дни я понял, что облегчить страдания способно только желание реабилитироваться. Повезло, что следующий матч мы проводили дня через два–три. Это гораздо лучше, чем изводить себя целую неделю. Олег Иванович всегда в таких случаях говорил: «Календарь к нам милостив. Отмазывайтесь!» Уже в тот мой первый раз ожидаемого «отмазывания» я готовился к ближайшему поединку как к самому «последнему и решительному бою», впрочем, так же готовились и остальные ребята.

Людей на игру с «Зенитом» пришло множество. Тогда я удивился, но теперь, досконально зная преданность наших болельщиков, осознаю, что это было естественным. Уже минуте на пятнадцатой Костя Головской отдал классную передачу на линию штрафной, я в касание обработал мяч и левой ногой с лету вогнал его в угол ворот питерцев. Стадион поднялся: нас простили! Мы словно сбросили с себя тяжкий груз и на том эмоциональном запале провели классную осень: и «золото» взяли, и в Кубке УЕФА выстрелили.

То есть любое поражение — это проверка на прочность. Оно может сломать и отдельного человека, и всю команду, а может и, наоборот, послужить импульсом к дальнейшему развитию.

Поэтому неудача неудаче рознь. Самое главное — никогда не проигрывать заранее. В том романцевско–ярцевском «Спартаке» по ходу поединка мы могли уступать и в два мяча, и в три, но никто из нас нос не вешал. Были уверены, что отыграемся, и отыгрывались. Мы и вдесятером, и даже вдевятером, как было в Лиге чемпионов со «Спартой», всегда действовали первым номером и, как правило, вытаскивали матчи. Волевые победы — это нечто фантастическое по ощущениям. Безвольные же поражения, которые случались в «Спартаке» в период 2003–2005 годов, — это страшное унижение.

После неудач каждый погружается в себя. Это лучше, чем выяснять отношения и валить вину друг на друга. Хотя без этого тоже не обходится. Просто в такие минуты нервы у всех взвинчены и велика вероятность наговорить вещей, которые в обычной жизни ты никогда не сказал бы. Любое слово после поражения подливает масла огонь, и этот огонь, случается, достигает таких масштабов, что становится нереально его затушить. Именно подобным образом мы потеряли Андрея Тихонова. В сентябре 2000‑го в Мадриде мы уступили «Реалу» — ноль–один. Огорчились все ужасно. Мы приехали за победой, матч нам давался, и пропустив нелепый гол, бились до конца. В одном из эпизодов Витя Булатов метров с сорока (!) с левой ноги (!!) попытался забить Касильясу (!!!) и запустил мяч на трибуны. В раздевалке Тихонов на правах капитана предъявил Булатову претензии: Ты что. Роберто Карлосом себя возомнил?!» Витя припомнил Андрею, как тот не реализовал выход один на один. Слово за слово. Все на эмоциях. А Олег Иванович этот разговор прекрасно слышал. Он тут же, при всех, высказал Андрею свое недовольство, причем в жестковатой форме, и на следующий день выставил Тихона на трансфер. Не случись в раздевалке эксцесса, а уж тем более не проиграй мы «Реалу», допускаю, Андрей до сих пор выступал бы за «Спартак». Так что сами понимаете, насколько высока цена каждого отдельного матча и каждого сопровождающего его слова.

* * *

Не буду скрывать, после провальных игр команды меня часто разбирает злоба. Иногда чувствуешь: ты сделал все, что мог, а из–за одного человека, который поленился добежать пять метров, твои усилия и усилия всех ребят оказались напрасными. Так и хочется дать ему по физиономии — аж руки сводит. Но всегда надо помнить, что у нас — коллектив. И атмосферу в этом коллективе нужно беречь. А то представьте: я ударю, другой тоже захочет ударить, и вот у нас уже появился изгой. Все это рано или поздно перенесется на поле. Команда посыплется.

Поэтому в моменты резкого недовольства кем–то, приходя в раздевалку, с досады швыряю бутсы и пулей направляюсь в душевую: только бы не сорваться. Никогда в жизни я ни на кого не орал, не закатывал истерик и уж тем более не махал руками. Но с годами сдерживаться становится все труднее. Наверное, потому что лет до двадцати двух ты не ощущаешь себя ответственным за весь коллектив. Ты и так–то ко всему проще относишься, а тут еще на подсознательном уровне крутится мыслишка, что основной спрос будет с лидеров. Нынешнему подрастающему поколению еще проще: сейчас совсем другой менталитет — западный. Взять, к примеру, НХЛ. Я пытался делать ставки на эту лигу через букмекерский сайт в Интернете. Одна команда на выезде «раздевает» другую — шесть–ноль, через пару дней эта же команда снова играет с ней же, только дома, и попадает — один–двенадцать! А я на нее поставил! Как же, они же их разорвали в гостях, а дома уж подавно должны! Почему же получилось иначе? Наверное, потому что парни не занимались самобичеванием. Просто вымылись, поехали перекусили и все забыли.

Я же никогда не перевоспитаюсь и никогда не стану улыбаться после неудачного матча.

Сейчас, приезжая после поражений домой, буквально не нахожу себе места. Мне весь белый свет не мил. Вероника говорит дочке: «Аня, не трогай папу!» В такие часы меня никто не беспокоит. Если раздается звонок, то я заранее знаю, что это не близкий человек. Потому что люди из моего окружения давно усвоили, что меня лучше не дергать. Они позвонят на следующий день, когда я уже приведу себя в порядок.

То, что к поражениям якобы можно привыкнуть, — ерунда! Нереальщина! И вот парадокс: чем чаще проигрываешь, тем больнее воспринимаешь. Когда–то слово «поражение» было для меня каким–то чужим и далеким. А потом почти четыре года пришлось вариться в этом кошмаре — испытание не для слабонервных!

Любопытно, что сегодня после финального свистка я спешу в раздевалку, чтобы укрыться в ней, как в бункере, и перевести дыхание. Там все такие, как я, задетые за живое. Там ни на кого не обращаешь внимания и спокойно переосмысливаешь случившееся. В годы же спартаковской гегемонии для нас не было ничего труднее, чем после проигрышей заходить в эту самую раздевалку, где уже находился Олег Иванович. Хотя бывали случаи, когда после нелепых поражений Романцев нас утешал: «Ребят, все нормально». Кошки, которые скребли на душе, сразу куда–то убегали. Драматизм сменяло чувство досады. Досада, впрочем, тоже штука достаточно неприятная. Она потихонечку гложет и гложет тебя изнутри, и справиться с ней бывает отнюдь не легко, но это все равно лучше, чем чувствовать, как у тебя болит душа.

* * *

Душа всегда болела, когда Романцев молча ходил по раздевалке. Напряжение было чудовищным. Так длилось минут пять–десять. Олег Иванович ходил взад–вперед, взад–вперед. Монотонно чеканил шаги, потом разворачивался, хлопал дверью, и мы оставались наедине с этим пропитавшим воздух напряжением. Все уже осознавали, что послезавтра будет «максималка». Порой казалось, что проще удавиться, чем выдержать такую пытку. Из–за боязни этой «максималки» мы даже испортили свадьбу Мелешину. Леха, естественно, заранее пригласил команду, согласовал все с Олегом Ивановичем. Но что–то наставнику в нашем состоянии не понравилось, и, когда мы после тренировки покидали поле и уже думали о празднике, он нам объявил: «Хорошо вам погулять. Завтра у вас две тренировки, утром — «максималка». Всем стало ясно, что Романцев сделал это специально, дабы никто из нас не нарушил режим. Естественно, на свадьбе никто не пил, пропустили по стаканчику сока, посидели два часочка и разъехались по домам спать. Олег Иванович — очень сильный психолог. Он всегда четко представлял, как ему держать коллектив в тонусе.

Страшнее «максималки» ничего быть не могло, кроме одного — встретиться с Романцевым взглядом. После поражений никто никогда на это не отваживался. Всех с самого начала приучали не высовываться: ветераны сидят понурые, локти кусают, и ты, молодой, наблюдая за ними исподлобья, поступаешь так же. Понимаешь, что вы неправильно играли. Стыдно. И перед собой, и друг перед другом, и перед тренером. С годами ты уже не представляешь другой формы поведения. Даже если не считаешь себя виноватым, то все равно глаза в пол погрузил и не дышишь. Всегда должно пройти какое–то время, прежде чем позволительно будет идти в душ. Естественно, первым прерывает паузу кто–то из «стариков», встает и идет мыться. Молодые дожидаются своей очереди и направляются следом. Вы уже догадались, что сегодня, ну прямо как в известной рекламе, первым в душ иду я.

Стадион стараюсь покидать в одиночестве или в обществе кого–то из партнеров по команде, потому что у нас одно состояние и мы можем молчать, друг друга не напрягая. Ужасно не люблю ехать с человеком, с которым отношения не такие близкие. Тогда нужно искусственно поддерживать разговор, а мне совсем не до этого! Внутри–то все бурлит. И в такой ситуации мне обидно за людей, потому что я их ставлю в неловкое положение. Они не знают, как себя вести. Дабы этого избежать, я лучше замаскируюсь и буду передвигаться пешком.

Когда меня ничто не давит извне и я могу оставаться самим собой, то просто замыкаюсь. Состояние агрессии и досады сменяется ощущением беспросветной пустоты. Мыслей вообще никаких нет. Сидишь, как зомби, и ждешь, когда тебя привезут домой. Там снова начинаешь пережевывать все девяносто минут болезненного матча. Воспоминание о любом эпизоде вытаскивает на поверхность цепочку подобных ситуаций, и ты принимаешься себя корить: почему сыграл так, а не иначе. Надо было вот так!

Заснуть практически нереально. Часов до трех–четырех ночи даже не следует пытаться. Потом, когда одолевает усталость и уровень адреналина в крови опускается до нормальной отметки, погружаешься в забытье. Обязательно видишь сны, в которых воскрешаются ключевые моменты. С той лишь разницей, что во сне играешь так, как следовало бы сыграть. Наяву гола не было, а тут я его забил. Наверное, мозгу тяжело держать в себе всю эту аналитику, вот он от нее таким образом и избавляется.

Завершая тему, расскажу, как я избавил свой мозг от самого болезненного переживания из–за поражения. Случилось это осенью далекого 1998‑го. Перед встречей с ЦСКА Лом — Али Ибрагимов нам с Ильей Цымбаларем показал по четвертой желтой карточке, которые автоматически обернулись дисквалификацией. И на поединок с главным конкурентом наша команда вышла без двух центральных полузащитников. Не зря футболисты говорят, что играть проще, чем сидеть на трибуне. Не то слово! На поле ты в центре событий, твои эмоции направлены в нужное русло. А когда сидишь и ничем не можешь помочь партнерам, внутри полыхает такой пожар, что кровь стучит в висках и сердце сжимается так, будто кто–то сдавливает его клещами. Тогда, наверное, уже со второй минуты я почувствовал, что грянет гром. У армейцев был зубодробительный настрой, они творили чудеса. И вот на табло стало высвечиваться: ноль–один; ноль–два; ноль–три, — я не знал, куда мне от душевной боли и стыда деваться. До финального свистка не продержался, вскочил и как ошпаренный помчался домой. В голове не укладывалось: мы, «Спартак», чемпионы, проиграли в пух и прах (один–четыре) самому заклятому своему сопернику, с которым обычно разбирались без особых проблем. Дома, когда смотрел повторы голов по телевизору, мне казалось, будто это я стоял в наших воротах и только я один виноват в той трагедии. Потом месяцы, недели и дни считал до следующей встречи с ЦСКА. И в 1999‑м мы с армейцами с лихвой поквитались. Победили в двух матчах, в одном из которых крупно: четыре–ноль. Я тогда забил и две голевые передачи отдал. Это была сладкая месть! Мы отмазались и показали всем, кто в доме истинный хозяин. Именно таким способом и нужно вычеркивать поражения из своей памяти. Тогда она будет открыта для более приятных моментов твоей жизни.

 

ГЛАВА 7

Как преодолеть психологический барьер после травмы

Через футбол я узнал многое, в том числе и то, что у нормального человека вызывает чувство страха. В детстве, вот не поверите, я думал: это же безумно больно, когда хирург операцию делает и скальпелем человека режет! И как это можно вытерпеть? Я тогда знать не знал, что есть такое спасительное средство — наркоз.

Раньше, когда слышал слово «операция», ощущал неприятный холодок внутри, а сегодня могу про эти операции рассказывать часами. В общей сложности их у меня было четыре. И не факт, что больше не будет. Но это тоже интересно. Такая странная мужская романтика. Как на фронте: у меня было четыре ранения, а я все еще в строю.

Впервые я загремел на стол к хирургам в семнадцать лет. В 1993 году в Сокольническом манеже на старом «убийственном» покрытии у меня полетел мениск на левой ноге. В тот день мы с моим другом Серегой Федоренковым собирались пойти на дискотеку. Не менять же планы?! Я жгутом перетянул себе колено, еще радовался: какой там лед, какие врачи, вот как надо! Фиксатор и впрямь получился отменным. Весь вечер танцевал — хоть бы что, а проснувшись на следующее утро, ужаснулся: колено разнесло до размеров головы теленка. Мне надо было мчаться в Тарасовку, а я встать с кровати не мог. Позвонил отцу, он приехал за мной на машине и отвез на базу. Сергеич Васильков только меня увидел, нахмурился: все ясно, погнали в ЦИТО. Там откачали жидкость из сустава, сделали снимок и вынесли приговор. Вот тогда у меня начался легкий мандраж. Мама и вовсе, когда услышала о необходимости операции, разрыдалась.

Положили меня в общую палату. Там обитал паренек–вратарь на год младше меня. У него вообще все колено накрылось. Еще были вояка, весь переломанный после боевых действий, и какой–то шалопайчик, постоянно травивший байки. В такой веселой компании я уже ни о чем не переживал, насмеялся вдоволь.

Когда после операции меня привезли в палату и я только оклемался от наркоза, мне тут же в руку сунули стакан водки. Вояка уверял, что у них «так положено». Я упорно отказывался, спиртное до этого вообще никогда не употреблял, но бравый офицер сказал: «Надо!» Я подумал, что опытный человек зря советовать не станет. Сделал глоток и понял, что не смогу эту гадость пить. Поморщился, отдал стакан, однако ноге сразу похорошело.

Врачи настоятельно рекомендовали мне лежать. Какое там! Увидев костыли, я в то же мгновение за них ухватился и, абсолютно счастливый, принялся рассекать по всему этажу! Как же, теперь я настоящий футболист, прошел через серьезное испытание. Очень я собой гордился! Страха никакого не было, и глупых мыслей о том, что могут возникнуть осложнения, тоже не проскакивало.

В такие моменты важно навести порядок у себя в голове. Мнительность до добра не доведет. Если начнешь «грузиться», восстановление затянется. Только вот хорохориться тоже не следует. Я же порхал, как бабочка, по всем палатам, в итоге перегрузил ногу и колено вновь отекло. К счастью, обошлось без серьезных последствий, но урок я получил на всю жизнь: важно неукоснительно выполнять все врачебные рекомендации.

* * *

Говорят, что прыгать с парашютом первый раз не очень–то и страшно. Человек просто до конца не осознает, что ему предстоит преодолеть. А вот во второй раз страх наваливается на него всей своей чудовищной массой. Я и сам подмечал: иной раз перешагнешь через какое–то препятствие, а потом удивляешься сам себе — и как хватило сил и терпения?

То же самое касается второй травмы. На ней психологически многие ломаются. Просто уже зная, через какие муки придется пройти, ты не можешь повторно вдохновить себя на подвиги. Лень и боязнь начинают тебя поддушивать, настроение портится, а в подавленном состоянии поправиться нереально.

Я же свою вторую «засечку» толком и не заметил. Я был в самом расцвете, когда на тренировке опять разлетелся мениск. В тот же день мне стали оформлять визу для поездки на лечение в Германию. Плохо было то, что у меня произошла блокада сустава. Колено заклинило, нога не сгибалась и не разгибалась. Кто–то из партнеров по команде присоветовал мне одного чудака: «Пока тебе делают документы, съезди к экстрасенсу. Он даже переломы лечит». Этот чудо–лекарь кричал на мое колено, бил его, тряс, все норовил ногу мне выпрямить. Ну и выпрямил, окончательно мне там все разворотив.

Зато по прибытию в Леверкузен к доктору Пфайфферу у меня возникло впечатление, что я попал в рай. В России за свою карьеру мне довелось встретиться со всеми ведущими хирургами, в том числе и с Архиповым, и с Орлецким. Очень достойные люди! Профессионалы. Просто у нас нет такого оборудования, как за границей. Наверное, поэтому от прошлого отечественного хирургического вмешательства у меня остались неприятные воспоминания: пролежал сутки, у меня брали анализы, долго подготавливали. Потом на каталке повезли, несколько часов резали и штопали, затем опять жидкость откачивали. А здесь единственное условие было: ничего с утра не есть. Проснулся в семь часов сорок минут, меня посадили в машину, минуту везли от гостиницы до клиники. Там меня уже все ждали. Доктор сразу же побрил мне ногу, нарисовал фломастерами точки в тех местах, где нужно было делать отверстия. После этого меня переодели в халатик, надели шапочку, и я сам пошел в операционную. Мне сделали укол в вену, и я отключился. Через сорок минут все было закончено. Минут десять я находился в бреду, затем очнулся, но еще примерно полчаса мое сознание было затуманено. Вскоре все, включая речь, вернулось в норму. В общем, после операции еще не минул час, а я уже встал и пошел. Фантастика! Мне, конечно, дали костыли на всякий случай, но настоятельно просили обойтись без них. Выполнить это предписание было совсем нетрудно: я чувствовал себя как артист! Самостоятельно добрался до машины и через мгновение оказался в гостиничном номере.

На следующий день в восемь часов поступил в распоряжение лучшего в Германии физиотерапевта Чолека и начал с ним заниматься по специально разработанной программе в общей сложности около шести часов в сутки. Чолек готовил целебные мази по собственным рецептам, которые ускоряли процесс лечения. Профессионализм врачей вселял в меня уверенность. Кроме того, меня очень поддерживала жена Вероника — она всегда была рядом и очень за меня переживала. Нам во всем помогал переводчик Степан Марусинец. Постоянно звонили друзья, близкие, партнеры по команде и даже Олег Иванович Романцев с Юрием Владимировичем Заварзиным.

Я полностью был сосредоточен на мысли быстрее вернуться в строй. Вкалывал как проклятый, смотрел футбол по телевизору, анализировал.

Вернувшись в Москву, неделю занимался с Виктором Сачко, которого мне «сосватал» Витя Булатов, а еще через семь дней уже играл в Лиге чемпионов против «Байера», и играл прилично. Никакого психологического барьера у меня не было.

Когда выходишь на поле, нельзя думать о том, что с тобой может что–то случиться. Если станешь себя беречь, то тебя непременно унесут на носилках. Это еще один простой закон, который трудно объяснить иначе как мистикой.

* * *

Вообще–то до 2002 года у меня не было повода сомневаться в благосклонности футбольной фортуны. Но, как говорится, все хорошее когда–нибудь…

Я еще до конца не оправился от японо–корейского чемпионата мира. Ситуация в «Спартаке» была самой сложной на моем веку. У меня возникло подозрение, что сезон получится провальным. К тому же незадолго до этого я подписал новый контракт с клубом, и мне нужно было оправдывать доверие руководства. В общем, настрой был серьезным, очень хотелось помочь своей родной команде, однако годами накапливающееся напряжение становилось выдерживать все тяжелее. В какой–то степени я стал еще и заложником отечественной системы проведения чемпионата «весна — осень». Если бы мы играли, как вся Европа, «осень — весна», то ничего плохого не стряслось бы. Я после мундиаля ушел бы в заслуженный отпуск, восстановился и начал сезон отдохнувшим. А так получилось, что отдыха не было. Олег Иваныч по возвращении из Японии дал нам паузу в четыре дня, и потом мы сразу же полетели на кубковый матч в Новосибирск. Я, признаться, не ожидал, что он поставит там сборников.

И понеслось. Хуже всего было то, что мозг не разгружался. Накопилась колоссальная моральная усталость, а она гораздо опаснее усталости физической. Я слабо понимал, что творится вокруг. Эмоций не было, я напоминал себе какую–то машину по добыванию нужного результата. Убежден: когда мозги не варят, нечего соваться на поле! Но с другой стороны, мы люди подневольные. Ужасно ли ты себя чувствуешь, отлично ли — это твои проблемы. Команда страдать не должна!

И вот в августовском матче с «Анжи» я побежал на добивание, мяч отскочил не туда, куда я рассчитал, и мне резко пришлось менять направление своего движения. Нога «ушла» сама по себе. Никто из соперников меня не трогал! Боль была резкой, тем не менее быстро проходящей. Я сразу выполз за бровку, аккуратно встал и ощутил неприятную слабость в суставе: будто не моя нога. Сергеич Васильков с Колей Лариным сделали мне «восьмерку», то есть наложили фиксирующую повязку: иди попробуй. Я обнадежил себя тем, что у меня шок, он пройдет и все будет нормально. Пробежал пару метров и понял, что все куда серьезнее. Минут пять играл на одной ноге: когда мне делали передачу, я тут же в касание возвращал мяч ближнему. Дождался замены, сел на скамейку запасных, приложил лед. Нога воспалилась, я взглянул на нее и подумал: ну вот, наступает не самый приятный период. И эта мысль не вызвала у меня никаких негативных эмоций. Я воспринял случившееся как защитную реакцию организма. Будто он мне сказал: «Хозяин, ты меня совсем загнал, дай–ка я отдохну от греха подальше, а ты о жизни поразмышляй».

Наши доблестные доктора Орджоникидзе, Катулин. Балакирев уже представляли весь драматизм ситуации, но кормили меня небылицами. Совпало так, что в Москву приехал Пфайффер. Томас потрогал мое колено и тут же сказал: «Егор, у тебя полетела передняя крестообразная связка». Потом продемонстрировал мне все наглядно. Дернул здоровую ногу — раздался стук: «Вот видишь, здесь «кресты» целы. Это они стучат. А вот здесь, — он дернул больную ногу, — тишина». Меня поразило поведение Катулина. Он принялся Пфайфферу жестко перечить: «Какие «кресты»?! Вы привыкли резать, а мы его и так в строй поставим».

Мне тогда, конечно, выгодно было верить Артему На носу маячила Лига чемпионов, и я, даже в глубине души сомневаясь тому, что можно обойтись без операции, не стал возражать против консервативного лечения. Сейчас я точно знаю, что если у человека повреждена передняя крестообразная связка, пускай хоть миллиметровый надрыв, необходимо тут же ложиться под нож. Меня же мучили. Кололи уколы, делали многочисленные процедуры. Наши Гиппократы в один голос меня убеждали: «Молодец! Ударными темпами на поправку идешь!» Я был жутко собой доволен. И вот наконец–то накануне матча с «Локомотивом» эскулапы дали добро. Я, конечно, чувствовал, что с коленом далеко не все в порядке, — я ведь даже не бил этой ногой по мячу, однако куда деваться: надо играть. На разминке меня не покидало ощущение дискомфорта, кое–как разогрелся в квадрате. Постарался вообще забыть о ноге и сосредоточиться на футболе. На первых минутах перестраховывался, однако игра захватила. И вот в середине первого тайма бросился в отбор на Володю Маминова, думая только о том, как завладеть мячом. И вдруг опять опорная нога вылетела из сустава. Словно отделилась от меня. А вместо нее вернулась страшная боль. Помню только звездочки в глазах. Такие маленькие, летают по кругу. И кроме них больше ничего не вижу. Подошел Олег Иваныч, похлопал меня по плечу: «Крепись!»

В тот день мы отмечали день рождения Парфеши, после игры всей командой поехали в ресторан. Я был вместе со всеми: вытянул ногу, укутал ее льдом. Старался улыбаться, поскольку совсем не хотелось портить праздник одному из своих лучших друзей. Продержался пару часов и «отпросился» домой, где пробыл безвылазно пять суток в ожидании германской визы. Ко мне то и дело приезжали телевизионщики и фотографы: очень журналистам было прикольно поснимать хромающего Титова.

Пфайффер меня ждал: «Я же говорил этому Артему!» Сейчас анализирую те события и прихожу к выводу: уже тогда Катулину надо было оторвать голову. Для него изначально было очевидно, что меня надо оперировать, но он настроил Орджоникидзе и Балакирева скрыть правду. Они фактически нарушили клятву Гиппократа, а из меня просто сделали дурака. Никто, в том числе и руководители, не думали о моем здоровье, всем было важно, чтобы любой ценой я выступил в Лиге. Если бы я тогда разобрался во всем, я бы ни за что Артему больше не доверился и не было бы той годичной дисквалификации из–за допинга. Получилось, что этот человек отобрал у меня в сумме полтора года футбола.

* * *

До Германии я добрался только на десятый день после разрыва связки. В колене скопилась жидкость, которая мешала поставить точный диагноз. Предварительно мне сказали, что у меня повреждены передняя крестообразная и боковая связки и, скорее всего, задняя крестообразная. А это уже «смертный приговор»! Я думал: «Елки зеленые, неужели отыгрался?!» Последние сутки перед операцией мне тяжело дались. Всю свою карьеру в уме прокрутил, а когда наркоз после операции отошел — увидел лицо улыбающегося доктора: «Еще долго играть будешь». Это были одни из самых приятных слов, которые я когда–либо слышал!

Безумно не терпелось начать передвигаться самостоятельно, но дней восемь Пфайффер запрещал мне проявлять подобную активность. И вот настал торжественный момент, мне позволили убрать костыли. И когда я без них прошел метров двадцать, то

понял, что операция была сделана идеально и теперь мое футбольное воскрешение зависит только от меня самого.

Я тут же готов был дать руку на отсечение, что преодолею все сложности восстановления и вернусь на зеленый газон спустя восемь месяцев — для такой травмы это считался минимальный срок. Мне же в итоге удалось обогнать время, хотя «кресты» обмануть вроде бы нереально.

Немцы считают, что первый этап реабилитации не менее важен, чем сама операция. Немудрено, что каждый мой день в Леверкузене был расписан по минутам. Пфайффер хотел, чтобы и на второй этап я тоже остался в Германии, но я вообще с трудом могу долго находиться на одном месте, а в чужом и маленьком городке тем более. Я ему сказал: «Нет, Томас, я домой. Тоскую, сил уже нет. Не волнуйся, все будет хорошо».

Дома испытал настоящий экстаз. Просто уйма эмоций! Друзья, близкие приезжали, сменяя друг друга. Кстати, все просили показать колено. Тогда еще был свежий шрам, его с любопытством рассматривали и трогали. Забавно! В общем, психологически я чувствовал себя здорово. А вот физически… У меня наступил катастрофически сложный период: нога от неподвижности атрофировалась, «усохла» до размеров руки. И я поехал к своему другу профессору Катаеву Сергею Семеновичу, с которым мы познакомились во время моей предыдущей операции в Германии — он тоже лечился у Пфайффера. И Катаев направил меня на реабилитацию к потрясающей женщине–физиотерапевту. Под ее руководством я по полтора–два часа в день выполнял хитрые процедуры, и очень быстро функции ноги восстановились. Тем не менее этого было мало. Предстояло преодолеть следующий этап — по шесть–восемь часов в сутки выполнять монотонные упражнения.

* * *

Есть мнение, что в процессе длительного лечения, когда еще не до конца понятно, что там с твоей ногой, человек хотя бы раз оказывается на грани отчаяния. Я же к этой грани даже не приближался.

Очень важно на первых порах не оставаться одному. Иначе неизвестно, какие мысли тебе в голову полезут. Со мной в Германии, и в случае с мениском, и в случае с ИКС, была Вероника. А когда с «крестами» я повторно летал в Леверкузен, так совпало, что рядом был Димка Парфенов, который залечивал тяжелый перелом. Семь дней сплошного смеха! Чуть животы не надорвали. Общение и вдохновляет, и мобилизует, позволяет не зацикливаться на болячках. В ходе процедур мы с Парфешей непрерывно болтали. Время летело незаметно. Единственное — меня напрягало то, что рабочий день Пфайффера брал старт в пять утра. В шесть часов Томас приезжал ко мне в гостиницу и проверял ногу. А я вставать спозаранку не привык. В восемь у меня начинались занятия, которые длились до четырнадцати часов. Все было по науке.

Если бы я и в этот раз относился к восстановлению так же, как после первой своей операции, когда был совсем еще салагой, то вряд ли заиграл бы на прежнем уровне. Тогда по неопытности я не закачивал ногу, и она долгое время была худой. Важно не филонить, а ответственно выполнять все предписания. Полагается сделать упражнение сто раз — значит, и надо делать его сто раз, а никак не девяносто восемь и не девяносто девять.

Впрочем, все это меня нисколько не напрягало в отличие от внимания общественности. В Германии, например, местный корреспондент «Спорт–экспресса» Эфим устроил на меня настоящую охоту. Его диктофон и фотоаппарат сопровождали меня повсюду. Я каждый день появлялся на страницах авторитетного спортивного издания, и мне это не нравилось. Конечно, приятно быть в центре внимания, но во всем должно быть чувство меры. Полагаю, физиономия Титова в тот период должна была изрядно поднадоесть читателям.

Сложнее же всего было отвечать на постоянные расспросы знакомых и болельщиков: «Как здоровье? Когда вернешься?» Каждый раз, чтобы не повторяться, приходилось придумывать что–то новое. Обижать людей не хочется, все искренне переживают, не скажешь же им: «Да замучили вы уже меня. Самому нелегко, так вы еще всякий раз соль на раны сыплете».

Особенно тяжело, когда сидишь на трибуне, твою команду разрывают в Лиге чемпионов, ты, не зная как унять свою душевную боль, от обиды кусаешь себе губы, и тут кто–то говорит: «Егор, вот бы тебе сейчас на поле выйти!» Удивительно, как я ни разу в такие мгновения не сорвался. Однако все это, если разобраться, мелочи жизни.

Я очень стойкий оловянный солдатик. Меня практически нереально выбить из колеи. Вдобавок, как говорят специалисты, у меня уникальный организм. У нормального человека пульс семьдесят пять ударов в минуту, а у меня — сорок. После нагрузки восстанавливаюсь молниеносно. Нас в «Спартаке» обследуют каждый день, и Володя Панников, видя мои показатели, только машет рукой: ты можешь идти, твой организм лучше, чем у восемнадцатилетнего.

И вот все это вместе взятое привело к тому, что я уже через четыре месяца (а не через положенные шесть) после операции работал в общей группе. Через пять уже участвовал в спаррингах. Врачи рассчитывали, что я смогу начать играть к третьему туру стартующего чемпионата по тайму–полтора. Я же вышел уже в первом туре на весеннем зиловском огороде и продержался все девяносто минут. По идее в том положении у меня обязан был возникнуть психологический барьер. Но его не было! Все зависит от внутреннего стержня человека. У меня он необычайно крепкий.

* * *

Удивительно: четвертую свою операцию я наблюдал в ночь накануне рокового матча. Вернее, не ее, а то, что ей предшествовало. В вещем сне я видел столкновение, видел, как я потерял сознание, как рядом столпились наши ребята. В общем, все как наяву. Единственное — в реальности сознание я не терял. Эта травма была последней из крупных, поэтому ее могу воспроизвести более точно, чем предыдущие. К тому же как раз в ходе того лечения я и принял окончательное решение о написании этой книги. Но обо всем по порядку.

В квалификационной встрече Лиги чемпионов с «Шерифом» возник обычный игровой эпизод. Рома Павлюченко навесил с фланга на линию штрафной. Я отдавал себе отчет, что до ворот далековато, но все равно пробил головой и тут же получил удар от соперника. Куда угодил мяч, я уже не видел, потом смотрел повтор по телевизору — попал я неплохо, в угол, и молдавскому вратарю потребовалось приложить немало усилий, чтобы избежать гола. Об этом, кстати, я догадался еще во время падения по тому, как зашумели трибуны. Мелькнула мысль: значит, опасно получилось.

Не думаю, что стоит спускать всех собак на защитника. Он не успевал к мячу и, вероятно, просто хотел мне помешать. Я смотрел в другую сторону и о его стремительном приближении узнал только, когда он воткнулся лбом мне в скулу. Упал, держусь за лицо. Убираю руку — боль пронизывает все тело. Я довольно хорошо представляю, что бывает, когда в организме какая–то «деталька» ломается, поэтому сразу понял — со мной не все в порядке.

Затем услышал, как ко мне подбежал Калина. Говорит: все нормально, крови нет. Думаю: хорошо, хоть крови нет, а сам ощупываю лицо и обнаруживаю, что кость на скуле просто провалилась внутрь. Как потом сказали врачи, еще повезло, что у меня там был не открытый, а закрытый перелом. Практически по «Бриллиантовой руке».

Помню, с какими полными ужаса глазами примчался наш доктор Васильков. С Юрием Сергеевичем мы знакомы уже сто лет, и он отлично знает: если я не встаю сразу, а еще и руку поднимаю, то все, надо меня менять.

Когда мы очутились в раздевалке, меня реально затрясло. Я совершенно нормально отношусь к боли, это обычная часть нашей работы, но в тот момент я ничего не мог с собой поделать. Видимо, эта тряска была такой реакцией организма. Шоком! Руки–ноги брейк–данс танцевали.

Раньше, когда со стороны наблюдал за тем, как человека заносят в «скорую», чувствовал себя не в своей тарелке. До сих пор не забыл фамилию голкипера «Лады» Сулимы, которого увезли на реанимобиле с черепно–мозговой травмой, полученной в кубковом матче со «Спартаком». Тогда все мы, и я в том числе, очень волновались за здоровье этого парня. А теперь я сам оказался в «скорой».

Тем не менее по дороге в больницу № 36 я был абсолютно спокоен. Если и переживал, то не столько за себя, сколько за родных, близких, друзей, которые пребывали в неведении. Еще когда покидал поле, поднял руку в сторону трибун, показал «телефон»: мол, позвоню. Но пока добрался от бровки до раздевалки, у меня на мобильном было уже два звонка от жены.

В больнице мне было скорее смешно, чем страшно. Врачи начали заполнять документы, а один доктор принялся щупать мне ноги, руки. Кости таза его тоже интересовали. Я ему говорю: «Вы что, не видите? У меня с лицом проблемы». Он отвечает: «Извините, формальности».

Когда меня повезли на рентген, за мной в очереди оказался молодой парень. Я только потом вспомнил, что в ту среду был День десантника. И когда меня назад к врачу доставили, этот воин приковылял следом. Врач его спрашивает: «Ну что, мимо фонтана нырнул?» Все в смех, а я смеяться не могу, мне даже пошевелиться больно. Кое–как физиономию в одну сторону перекосил, смех сквозь слезы получился.

Доктор посмотрел снимок и сразу сказал: мы вас оставляем здесь на ночь, утром будет консилиум, там и примем решение. И в десять утра меня повезли уже оперировать. Не представляю почему, но на этот раз мне было безразлично, что происходит. Перед первыми двумя операциями я волновался, а сейчас ехал на каталке, можно даже сказать, умиротворенный!

Анестезиолог в операционной принялся вспоминать, какой случай у него был однажды с Бессоновым, я ему что–то ответил и не заметил, как отрубился. Очнулся — рядом стоят жена, отец, сестра. «Как же так, — думаю, — я же только что с врачом разговаривал! Вот это «перепрыгнул»!

К моему удивлению, от наркоза отошел быстро. После операции на «крестах» чего со мной только не было! Меня тогда натуральнейшим образом колбасило, слезы текли ручьем. Сейчас же как будто ничего и не происходило. У меня болело не то что лицо! Болело все! Даже зубы. Я хотел сомкнуть челюсти и не мог, я их просто не ощущал. Ни поесть, ни попить, ни словом перекинуться.

Зато на следующее утро проснулся и не поверил: ничего не болит! Из–за сотрясения мозга меня еще изрядно штормило, но в целом самочувствие было приличное. Позволил себе пообщаться с друзьями. Звонков было множество! В первый день я отдал свой телефон Веронике, и она отвечала всем звонившим. Ей к этому не привыкать. Конечно, приятно, что столько людей старались меня поддержать.

Через неделю швы сняли, синяк под глазом рассосался, я стал выбираться на улицу гулять с собаками, ездить на матчи «Спартака». Недели через две потихонечку приступил к легким тренировкам. Календарь всех наших оставшихся поединков сидел у меня в голове, и я себе наметил обязательно вернуться к матчу с ЦСКА.

Когда приступил к занятиям в общей группе, мне очень жалко было наших ребят. Они так за меня боялись, что расступались, как только мяч направлялся ко мне. Пару дней я потерпел, а потом не выдержал — нет уж, братцы, давайте по–настоящему! С первой же тренировки я без всяких ограничений колотил по мячу головой. Владимир Григорьич в ужасе кричал: «Тит, ты что делаешь?! Давайте ему мяч низом». Но я нисколько не бравировал, игнорируя всякую осторожность: к тому времени мне уже прекрасно было известно, что на месте перелома образуется костная мозоль и вероятность рецидива сводится к минимуму. Поскольку я вполне уверенно себя чувствовал, к встрече с ЦСКА я вернулся–таки в строй и даже отказался от защитной маски, которую мне специально изготовили в Австрии. Я вновь в игре!

* * *

Травмы… У них бывает разная природа. Но в целом это наша плата за футбол — так называемые издержки профессии. Люди думают, что нам все легко достается, рвачами обзывают. Энергетика же у иных мощнейшая, вот и сыплются на нас всякие неприятности. Это что–то из области черной магии. Да и вид спорта у нас слишком жесткий. Травматизм здесь на порядок выше, чем в хоккее, поэтому футболистов в России даже и не страхуют. Кстати, с приходом Леонида Федуна спартаковцев застраховали. Если человек, зарплата которого, образно говоря, миллион евро в год, получает травму, то теперь убытки несет не клуб, а страховая компания.

Тяжело, когда ломаешься ты сам, но когда ломается твой близкий друг — это и вовсе кошмар. Всегда жутко переживаю. В такой ситуации не нужны слова. Достаточно просто обнять человека, прижать его к себе, как бы поделиться с ним своей силой. Дай бог, чтобы неприятности нас всех обходили стороной!

 

ГЛАВА 8

Как справляться с давлением общественности

Травмы и психологические сбои у спортсменов зачастую бывают следствием того жесточайшего давления, которое на нас оказывается. Статьи в газетах, комментарии по телевидению, выступления ветеранов, отзывы болельщиков в Интернете в сумме своей и образуют нешуточную силу под названием «общественность». Эта «общественность» способна играть человеком точно так же, как океан в десятибалльный шторм маленьким судном: подбрасывать вверх и тут же со всего размаха швырять в пучину, потом снова вздымать на гребень волны и вновь топить. И для того чтобы в такой переделке уцелеть, нужно быть предельно устойчивым и к критике, и к похвале.

Особенно бывает нелегко, когда о тебе долгие годы все отзываются в лестных тонах, а затем словно по команде принимаются тебя травить. Именно это со мной и произошло. Лет пять–шесть я читал и слышал о себе только приятные вещи, но в 2001‑м, после того как меня во второй раз признали лучшим футболистом страны, почувствовал, что ко мне начинают относиться с пристрастием. От меня все время ждали чуда, и я уже знал, что, если в ближайшее время этого чуда не покажу, на меня набросятся, как собаки на кость. И когда в 2001‑м мы в Москве сыграли один–один с югославами, мне досталось за всю российскую сборную. Мне тогда казалось, что только ленивый меня не укусил. Я, к своей чести, в панику не впал, в себе не разочаровался. Даже прятаться от людей не стал. Я отдавал себе отчет в том, что любое мое слово почти наверняка вызовет истерию. Если человек настроен на соответствующую волну, то он придерется к чему угодно. Тем не менее я общался с прессой как ни в чем не бывало и продолжал играть в тот футбол, в который умею. Если бы я засуетился, стал пытаться прыгнуть выше головы или изображать из себя того, кем не являюсь, вот тогда бы наверняка споткнулся.

Публичная персона всегда должна сохранять рассудок холодным. Я в тот период очень трезво все анализировал. Пришел к выводу, что нельзя быть хорошим для всех, особенно если ты постоянно наверху, а твое имя многие олицетворяют с легендарным «Спартаком». Ненависть одной части народных масс столь же неизбежна, как любовь — другой. Я решил для себя, что мое дело — терпеть и продолжать побеждать. Победа — это очень эффективный кляп, которым всегда можно заткнуть рот недоброжелателям.

Не секрет, что журналистский мир поделен на три условных лагеря. Есть объективные служители пера — их единицы. Есть проспартаковские — и их немало. И есть те, чье призвание — танцевать на «могилах» поверженных чемпионов. Таких большинство. Но среди этого большинства есть группа особо желчных и грязных стервятников. В 1990‑х они прятались в подполье, совершая диверсии лишь эпизодически, но как только «Спартак» стал сдавать золотые позиции, эти гады повылезали из своих щелей и начали нас клеймить. Романцева уничтожали. Лидеров унижали. Про Червиченко и говорить нечего — его откровенно линчевали. Все это сказывалось на наших отношениях с болельщиками, количество которых на стадионе заметно уменьшилось.

Вот в той ситуации сохранять рассудок было катастрофически сложно. Мне, например, было гораздо легче в 2001‑м, когда мне досталось одному. А тут внутри все протестовало. Повсюду виделись заговоры против нас. Многие нападки были совершенно дикими и несправедливыми. Обидно было за Олега Иваныча, за ребят, да порой и за себя тоже. У нас ведь есть родные и близкие. Для них это удар под дых. Выйдет какая–то мерзость в газете–с ними чуть ли не паника. Костерят на чем свет стоит автора статьи, кидаются тебя утешать, и вот такая реакция уже задевает по–настоящему. Не раз и не два в такие мгновения у меня возникало жгучее желание найти очернителя и набить ему морду. Вообще–то память у меня хорошая, но проходит два–три дня, и фамилии тех, кому собирался бить морду, вылетают у меня из головы. И все же некоторые «журналисты» умудрились напакостить так, что я не охладел к их «творчеству» и спустя годы.

Один корреспондент понаписал жуткую ересь и в довершение назвал меня «мумией». Я тогда просто взбесился. Прежде никогда статей такого автора не читал (и после, кстати, тоже). Я даже намеренно заучил его фамилию: Скворцов. Построил ассоциативный ряд: Витя Гусев. Вася Уткин, а этот — некий Скворцов. Хотя Скворцову в столь почетном ряду, разумеется, не место. Как удалось выяснить, на матчи Скворцов не ходит, интервью не берет, то есть пересечься нам с ним негде. Так и держу на него зуб до сих пор. Иногда даже думаю, что будет, если вдруг мне кто–то скажет: да вот же этот Скворцов. Я просто отведу его в сторону и пообщаюсь с ним. По–мужски.

Это, кстати, очень щекотливый вопрос: должен ли уважающий себя человек опускаться до выяснения отношений с разного рода рабинерами? Уверен, что по крайней мере закрывать глаза на подлость точно не стоит. В идеале нужно жестко реагировать, иначе травля будет продолжаться. Если мы все не будем давать спуска тем, кто, вместо того чтобы заниматься журналистикой, тешит собственные амбиции и пользуется своим служебным положением, то справедливости станет больше.

К тому же не надо забывать, что журналисты, как и футболисты, бывают продажные. И те и другие не заслуживают того, чтобы с ними общаться так же, как с остальными. Если человек вчера по чьему–то заказу накрапал на меня или на мою команду пасквиль, а сегодня как ни в чем не бывало обращается с просьбой об интервью, то я просто не имею морального права делать вид, что ничего не произошло. Я оставляю за собой выбор с ним не разговаривать вовсе или разговаривать как мужик с мужиком, без протокола.

Уверен, что скоро «Спартак» вновь станет чемпионом. Вернет себе утраченные позиции, и тогда я многим «предсказателям» посмотрю в их трусливые глаза. Это будет славный момент, только вот уверен, что глазки свои эти … попрячут.

Впрочем, есть категории таких тертых калачей, которые честно смотрят тебе в глаза, а отходят на пять метров в сторону и начинают вытирать о тебя ноги. Потом вновь появляются и вновь честно смотрят в глаза.

Один талантливый (я и впрямь так считаю) комментатор как раз из этого числа. Когда он был пресс–атташе сборной России, то вел себя со мной вполне прилично. Но за спиной, как выяснилось, говорил жуткие гадости. Впрочем, тогда я уже ко всему был готов, потому что несколькими годами раньше мне дали послушать репортаж с пражского матча «Спартака» и «Спарты», когда мы уступили со счетом пять–два. Как же этот служитель микрофона тогда нас поносил! С тех пор отношусь к нему соответствующе и вряд ли свое мнение когда–нибудь поменяю.

Я вообще свое мнение менял считаные разы. Одним из таких редких исключений является Вася Уткин. В конце 1990‑х он за что–то невзлюбил «Спартак» и совершенно необоснованно «прикладывал» нас при каждом удобном случае. Руководство клуба быстренько запретило игрокам общаться с НТВ, на котором Вася работал, и через какое–то время инцидент был исчерпан. Тогда в одиночку идти против такой махины, как «Спартак», было полным бредом. Но Уткин — личность развивающаяся и очень одаренная. Сегодня Василий вступает в войны с куда большей основательностью и все, на мой взгляд, делает правильно. Я его зауважал и как человека, и как журналиста. За его творчеством слежу с интересом.

Очень приятно читать взвешенные статьи. Более того, приятно читать критические статьи. Потому что настоящая критика — это большое искусство, которым владеют единицы. Я вообще за непредвзятую журналистику. Голую лесть в свой адрес не воспринимаю точно так же, как критиканство. Мне не важно, каким меня считают, плохим или хорошим, важно, чтобы меня судили или хвалили за то, что я сделал на самом деле, а не в чьих–то там измышлениях. Впрочем, с возрастом я стал воспринимать спокойно приписывание мне чужих качеств. На меня за мою карьеру навешали столько нелепых ярлыков, что если бы из–за каждого я рвал на голове волосы, наверное, давно бы стал лысым.

Особенно на меня любил вешать ярлыки мифический эксперт «Спорт–экспресса» (кажется, сейчас он перебрался в другое место) Юрий Иванов. Был период, когда он пытался душить всю нашу команду. Напридумывал себе каких–то штампов и после каждого матча нас под эти штампы подгонял. Мы уже сообща те статьи читали, заранее догадываясь, что там увидим. Было любопытно, каким образом он на этот раз исполнит свою любимую песню. Мы уже знакомым ребятам из «СЭ» говорили: ну покажите нам этого «аналитика». Не показали…

Есть еще такой журналист, именуемый в футбольном мире «Алексей Матвеев со шрамом» (не путать с Алексеем Матвеевым из «СЭ»), которого волнует только все негативное. Когда в толпе он после матча выкрикивает свою очередную несуразицу, я его вопросы игнорирую.

Знаете, раньше я заставлял себя на подобных людей внимания не обращать. И даже настраивал себя: вот об этом и об этом говорить не буду. Но потом возмутился самому себе: а почему я должен молчать? И научился переходить в контрнаступление. Я ненавижу конфликты, но если кто–то идет в лобовую атаку, считаю нужным принять бой. Особенно это касается тех случаев, когда приходится выслушивать бесцеремонные суждения и пренебрежительные комментарии от бывшего или действующего футболиста, да еще одноклубника. Даже если он достиг высот, которые нам и не снились, все равно «своих» он не имеет права унижать.

Мнение таких специалистов ничего, кроме чувства агрессии, не вызывает. Однако я всегда могу отделить зерна от плевел. Это по молодости было трудно совладать с эмоциями. Думал про себя: да этот ветеран закончил тридцать лет назад! Что он знает о нынешнем футболе? А постепенно все больше стал проникаться уважением к людям, убеленным сединой и наделенным той мудростью — человеческой и профессиональной, которую запросто так не получишь — ее надо выстрадать и заслужить. Да, они играли в другое время, однако это не значит, что они хуже нас. Многие из них преодолели такое, что нам и не снилось.

Но все равно, кто бы чего ни говорил и ни писал о тебе, у каждого из нас должны быть своя система координат и своя внутренняя шкала контроля. Только так, по своему личному компасу, можно двигаться заданным курсом, не теряя себя.

* * *

После победы в Лиссабоне над «Спортингом» в 2000 году «Спорт–экспресс» на всю газетную полосу поместил мою фотографию: от каждой части моего тела отходила стрелочка с предполагаемой стоимостью. Весь Егор Титов оценивался, кажется, в двадцать миллионов долларов. На соседней полосе располагались выдержки из европейских газет и мнения игроков и тренеров. Общий тон был такой, что Титов — суперфутболист. Ему пора уезжать за рубеж и становиться там звездой. Мне было необычайно приятно. Хорошо, что уже тогда я обладал крепкой психикой, иначе крышу могло бы в два счета сорвать от осознания собственного величия. Сошел бы с ума и канул в никуда.

У хвалебных статей, у болельщицкой любви есть и оборотная сторона. Если ты человек ответственный, то изо всех сил стремишься доказать, что достоин всего того ажиотажа, который царит вокруг тебя. И если у тебя по каким–то причинам что–то не получается, то становится очень больно.

Не раз я через подобные испытания проходил. Когда вернулся после операции на передней крестообразной связке, все только и говорили: Титов обязан опять втащить «Спартак» на вершину. Атмосфера была такой, что мне ничего не оставалось, как с самого же первого касания мяча начать разрывать соперников. Но команда уже падала в пропасть, и в той ситуации ни одна мировая звезда не смогла бы притормозить падение. Этим и успокаивался. Сидел в одиночестве и сам себя утешал: «Ты всего лишь человек. Такой же, как остальные. Не получилось у тебя сегодня стать чудотворцем — получится завтра!»

Еще сложнее было в 2005‑м, после дисквалификации. По отдельности большинство людей адекватно смотрят на жизнь, но, становясь составляющей частью толпы, кидаются из крайности в крайность: или все белое, или все черное. С моим возвращением на поле поклонники «красно–белых» связывали такие ожидания, что моим близким становилось страшно. Это был тяжелейший моральный груз. Было пару мгновений, когда он мне представлялся непосильным, но я справился и с ним. Самое главное, что мои внутренние сомнения и переживания не были заметны со стороны. Как некоторые простуду переносят на ногах, так и я душевную боль переносил в пути. Для того чтобы заиграть в соответствии со своим потенциалом, я беспрерывно над собой трудился. В процессе того «переходного периода» у значительной части толпы случился очередной перепад настроений и меня фактически приговорили: «Он кончился! Он больше ничего собой не представляет!»

Я вновь терпел. Знал, что рано или поздно докажу: футболист Титов жив! Не скрываю, для меня это было делом чести. В итоге я стал капитаном сборной, вошел в клуб «100», выстрелил в ряде ключевых матчей, и если не всех, то многих скептиков посрамил. Самое важное, я сам себе дал понять: еще что–то могу. И могу немало!

При этом прекрасно понимаю, что существует такая категория зубоскалов, которым никто никогда ничего не докажет. Они все отрицают. Вот из–за них свои нервы портить не следует, нужно просто наплевать, и все.

Я натура любознательная. Обожаю наблюдать за разными явлениями, в связи с чем достаточно часто посещаю гостевую книгу спартаковских болельщиков — так называемую «ВВ». Бывает, заходишь туда после какого–то матча и поражаешься, насколько же диаметрально противоположные у пользователей Всемирной паутины мнения. Смотрели одну картинку — «один увидел дождь и грязь, другой листвы зеленой вязь, весну и небо голубое». Поизучав «ВВ» на протяжении определенного периода, сделал вывод: сама игра на точку зрения многих вовсе не влияет. Люди заранее вбили себе в голову какие–то постулаты, зачастую основанные на единичных случаях, и потом из раза в раз ищут подтверждения этим постулатам, старательно притягивая их за уши.

Но значительная масса — это так называемые крикуны. Все, на что они способны, это подхватить чей–то клич. Случается, читаешь, как все на тебя нападают. Потом кто–то выйдет в защиту: «Опомнитесь. Егор — наше все!» — и уже через пять минут за тебя любой глотку готов перегрызть. Смешно бывает, когда человек, только что высказывающий свое «фи», уже слагает оды в твой адрес. Однако и это еще не все. Народ не умеет долго кем–то восхищаться, ему нужна свежая тема, дающая новизну ощущений. И вот опять кто–то заводит клич: «Титов уже не тот!» И эхом разносится: «Не тот, не тот».

Слышал, что у «Спартака» около тридцати миллионов болельщиков. В среднем хотя бы один из тридцати — пессимист (не путать с подлецом). То есть я всегда помню, что за нас болеет один миллион пессимистов, которые ни при каком раскладе «не дадут нам засохнуть». Но поскольку это все–таки наши поклонники, то я стараюсь опровергнуть их опасения. Я бьюсь за этих людей, за их хорошее настроение. Признаться, это непросто.

Нужно учитывать, что тот самый пресловутый фактор ожидания новизны все больше играет против меня. Приелся я многим, даже тем, кто считает меня «священной коровой». Уже второй десяток пошел, как воспевают мое имя. Жизнь так устроена, что вечных кумиров не бывает. Необходимы свежие герои. Я точно так же, как и наши фанаты, жду появления этих героев. Но вот парадокс: в том, что они не торопятся появляться, виноватым зачастую почему–то оказываюсь я. Особенно после того, как в команде не стало Аленичева, Парфенова и Ковтуна. Раньше их тоже критиковали, и эта критика делилась на нас всех, но после того как ребята команду покинули, они сделались неприкасаемыми. О них теперь принято говорить только с придыханием. И Юрок с двумя Димками этого заслуживают. Вообще человеческая натура так устроена, что больше ценит прошлое и будущее, нежели настоящее. Когда я повешу бутсы на гвоздь, быть может, тоже стану великим. И те, кто сегодня от меня устал, будут проливать слезы из–за того, что Титов больше не выходит на поле. Но это будет потом, а пока я буду тащить свой крест и отдуваться за все наше романцевское поколение. Я буду получать на орехи и за тех, кто еще не заиграл. И все это я буду воспринимать точно так же, как воспринимаю сейчас, — абсолютно нормально.

Бывает, читаю про себя что–то раздражительное и говорю сам себе; ну что ты хочешь. Тит, твоя морда уже всем надоела. Помните, как Мягков в «Иронии судьбы»: «Ну что вы ходите туда–сюда, туда–сюда!» Вот и я «туда–сюда» маячу пред глазами. Я уже прошу нашего пресс–атташе: не надо меня дергать на всевозможные акции, дайте дорогу молодым.

Кстати, в 2006 году у нас появился Ромка Шишкин. На гостевой книге «красно–белых» он мгновенно завоевал бешеную популярность: «Шиша — в порядке! Шиша — the best!» Я был рад за Ромку. Но уже тогда дал ему понять: нужно начать себя готовить к тому, что народная любовь — это палка о двух концах. Ожидание масс постоянно будет расти, и если пару–тройку раз его не оправдаешь, то с большой долей вероятности получишь ощутимый удар.

Грань между любовью и ненавистью еще тоньше, чем кажется. Иной раз секунда способна все перевернуть с ног на голову. Ковалевски в 2005‑м спартаковские болельщики в Интернете признали лучшим футболистом года, в 2006‑м пели ему оды, а после того как в матче с «Торпедо» Войцех на последней минуте пропустил нелепый гол, я ужаснулся тому, что стали писать на «ВВ». Нашего вратаря просто стерли в порошок. Фактически над любым из нас занесен дамоклов меч, который при случае опустится тебе на шею. Если будешь об этом думать, то себя потеряешь.

Конечно, где–то я утрирую. Хватает настоящих личностей со своей жизненной позицией, умеющих объективно оценивать происходящее. Я знаю «ники» некоторых из них и почти всегда читаю их высказывания. Как бы то ни было, я давно себе внушил, что к мнениям болельщиков нужно относиться философски. Футбол существует для того, чтобы люди выплескивали свои эмоции. И тут уже достается всем во всем мире. Особенно от фанатов других клубов. И особенно в выездных матчах.

Я отстраняюсь от этого. Будто все это творится не в реальной жизни, а по телевизору. Понимаю, что меня провоцируют. Но я сильнее духом, чем эти провокаторы. Мне их мышиная возня безразлична. Я просто поднимаю голову и смотрю в их сторону точно так же, как, например, на столб или на дерево. Недоброжелатели видят, что меня нельзя вывести из состояния равновесия, и бесятся от собственной беспомощности. Конечно, когда ты все время «под прицелом», зарекаться ни от чего нельзя. Тем не менее не представляю, что должно произойти, чтобы я, как мой приятель Саша Ширко, кинулся на трибуну бить кому–то физиономию. Когда я увидел кадры ярославского инцидента, у меня глаза из орбит полезли. Это к разговору о том, насколько нелегка шапка Мономаха.

Нам, представителям публичных профессий, необходимо помнить, что мы себе полностью не принадлежим и несем общественную нагрузку. В каждом поступке я обязан задумываться: не наврежу ли я чем–то своему клубу? Нельзя, чтобы у болельщиков сложилось мнение, будто игроки «Спартака» — люди зазнавшиеся. Хотя иногда заставить себя общаться все равно не получается.

Осенью 2001‑го, например, в самолете, когда мы летели из Владикавказа, мне показалось, что мой организм на грани. Перед этим за неделю я сыграл три наисложнейших матча, которые проводились на вязких полях. Выложился полностью, потерял четыре килограмма. Немудрено, что тошнило меня тогда жутко. Спас наш доктор — дал мне валокордин, чего–то в него добавил, и я понял, что еще поживу. В тот год я впервые сыграл по жесточайшему графику: 6, 10, 13, 17, 20, 23, 27, 31 октября. Бился за «золото», выступал за сборную и корячился в Лиге чемпионов. Довел себя до кошмарного состояния. Понимал всю значимость событий, внушал себе: «Надо, надо, надо!» — но при этом чувствовал, что я пустой. На меня непрерывно давило осознание того, что любой предстоящий матч нужно выигрывать. Во что бы то ни стало! Все уже было не в радость. Сидел на сборах на базе и не сомневался: так и должно быть. Так будет еще месяц, два, вечность. И отпуск проведу на базе. Потом, когда урывками видел своих родных и близких, понимал: о, оказывается, на свете еще что–то помимо четырех стен тарасовской комнаты существует. Но, к счастью, до спортивного безразличия дело не дошло. Зато дошло до того, что мне было абсолютно все равно, кто обо мне чего думает, а в таком состоянии весьма сложно поддерживать имидж счастливой спартаковской звезды.

То есть у каждого из нас бывают разные периоды. Принципиальное отличие публичного человека в том, что людям до твоих проблем дела нет. Они хотят видеть тебя успешным, улыбающимся и дающим результат. Будь добр соответствовать своему статусу! Я к этому привык, и это меня в общем–то уже не тяготит. Единственное, чего мне в моей популярности действительно жаль, так это того, что у меня нет возможности побыть простым человеком. Далеко не всегда могу себе позволить выйти на улицу прогуляться или спокойно посидеть с семьей в самом обычном кафе. Любителей футбола везде множество, и я прекрасно отдаю себе отчет, что в общественном месте мне придется заниматься тем, что от меня потребуют окружающие. Фотографироваться, давать автографы и отвечать на вопросы о том, когда «Спартак» вновь будет чемпионом.

Конечно же, я не жалуюсь! В любой профессии есть свои издержки. Наши издержки с лихвой покрываются целым комплексом очевидных достоинств.

* * *

Регулярно мне поступают совершенно нереальные предложения принять участие в каком–нибудь суперпроекте. Дина Арифуллина, например, уговаривала меня стать конкурсантом «Фабрики звезд». Я, безусловно, был тронут, но, во–первых, я не певец, а спортсмен. А во–вторых, у меня есть другие дела и обязательства, которые не позволяют мне тратить недели и месяцы на просиживание в студии. Мне было нелегко все это объяснить уважаемым людям.

В 2006‑м меня звали то ли в «Танцы на льду», то ли в «Две звезды». Я признателен за такое внимание, но меня поразило то, что организаторы, которым я вынужден был отказать, не хотели прислушаться к моим доводам да и просто к здравому смыслу. Я сказал: «Ну, допустим, я соглашусь. Как вы это себе представляете? У меня же игры и тренировки». Последовал ответ: «А мы вас будем забирать на два дня, а потом отпускать». Ни один мой аргумент, что это утопия, не был принят.

Но больше всего меня потрясло то, что в 2002‑м меня пригласили в реалити–шоу «Последний герой». Только два месяца минуло с тех пор, как мне прооперировали колено. Позвонил Витя Гусев и предупредил: «Егор, тебя хотят видеть на острове. Хорошенько подумай». С продюсерами проекта у нас случился очень забавный разговор: «Да я даже ходить толком не способен. Куда я поеду? У меня куча процедур». — «Мы вам создадим все условия». — «Да я ни в одном конкурсе не смогу быть задействован». — «Мы специально придумаем конкурсы под вас». — «Да там же песок, вы понимаете, что будет, если он попадет в рану? «Кресты» — это очень серьезная травма. Здесь шутить нельзя». Все бесполезно! Надеюсь, что на меня никто не обиделся за мои отказы. Если бы я мог себе позволить все что угодно, я бы, конечно, во всех случаях ответил согласием. Мне было бы любопытно себя испытать и посостязаться в той сфере деятельности, где я не считаюсь докой.

Говорю так уверенно еще и потому, что мне понравилось быть участником игры «Форт Боярд». Та поездка не была затяжной и состоялась в тот период, когда я был дисквалифицирован. Мне требовалось отвлечься от тягостных мыслей, а устроители мероприятия оплатили вояж и для членов моей семьи. Море незабываемых впечатлений получил. Когда–нибудь после окончания карьеры попробую повторить нечто подобное.

Ну а пока я буду вести привычный образ жизни и испытывать на себе все то давление, которое неизбежно в моем положении. Моим недоброжелателям придется терпеть мою физиономию еще не один год, и на протяжении всего этого срока я буду стараться раз за разом доказывать, что Егор Титов умеет побеждать.

 

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР

 

ГЛАВА 9

Как безболезненно влиться в коллектив

Прекрасно помню тот сентябрьский день 1992 года, когда я, шестнадцатилетний юнец, попал в полноценный спартаковский коллектив со всеми его мегазвездами. Накануне Королев сказал мне: «Все, Егор, пора вступать во взрослую жизнь. Завтра начинаешь заниматься с дублем». Я, признаться, опешил. Раньше дубль и основа тренировались вместе и ездили в одном автобусе. И по мере того как приближалось время моей явки к всеобщему месту дислокации, волнение душило все сильнее и сильнее. Когда вышел из метро «Сокольники» и посмотрел на легендарные часы, под которыми традиционно собиралась команда, у меня колени ходуном заходили. Оставалось двадцать минут до отъезда, и я страстно желал, чтобы они истекли как можно быстрее. Я кружил кругами вокруг автобуса и ломал голову: ну как я поднимусь на ступеньки, что скажу: «Здрасьте, я Титов»?

И вот я все–таки собрался с духом и шагнул в распахнутую пасть этого огромного спартаковоза. Сердце колотилось как бешеное. Поздоровался со всеми и, опустив глазки, прошмыгнул в конец салона. Это же негласное правило: старики — в начале, молодежь — в конце. Сел, осмотрелся, выдохнул и стал ждать, когда появится мой приятель Андрюха Мовсесьян, который был в равном со мной положении. Вместе нам было уже полегче.

И все же мандраж перед клубным транспортным средством у меня сохранялся еще долго. Примерно через год–полтора после этой моей первой поездки меня официально перевели в основную обойму, и к дублю я уже не имел никакого отношения. Как на беду я заболел и за неделю отвык от такого морального напряжения. Когда поправился, примчался в Сокольники и обнаружил там два автобуса: дубль на этот раз ехал тренироваться в манеж, первая команда — на базу. Так я проявил инициативу и втихаря уселся к дублерам. Администраторы пытались спровадить меня в большой автобус, но я наотрез отказался. По прибытии на место возникла неприятная ситуация: мне напихали и в срочном порядке на электричке отправили в Тарасовку. Мне было жутко неудобно! Пока трясся по железной дороге, все думал: «Ну зачем мне эта основа? Я же там ни с кем не знаком. Мне рано туда. Еще бы в дубле поиграть» (туда уже перебралась треть выпускников нашего 1976 года). Мы ведь по всем ступенечкам сообща поднимались, а тут меня оторвали от всех и бросили на передовую. И чем ближе я подъезжал к Тарасовке, тем отчетливее у меня перед глазами всплывала картина того, насколько неожиданно все это произошло.

Незадолго до описываемых событий на одной половине поля тренировался дубль, на другой — основа. Я, как и все дублеры, не упускал возможности лишний раз кинуть взгляд на «стариков». И вот наставник дубля Виктор Зернов мне говорит: «Егор, иди туда, тебя Иваныч зовет». И я, перейдя центральную линию поля, фактически перешел во взрослую жизнь. Тогда–то я полагал: проведу двадцать–тридцать минут у Романцева и вернусь назад к своим пацанам. А оказалось, что мне уже было не суждено вернуться. Любопытно, что с тех пор во время занятий я стал озираться в обратном направлении: что там мои ребята делают? Чтобы описать то мое состояние, приведу фразу Василия Алибабаевича из культовых «Джентльменов удачи»: «А в тюрьме сейчас макароны…»

Сложности в большом «Спартаке» подстерегали на каждом шагу. Я еще со школы знал, что первый раз прийти в незнакомый коллектив и сесть за стол — проблема для многих. Я готовил себя к этому. Поэтому зашел в столовую и спросил: «Извините, куда можно сесть?» Мне кивнули на угол длинного стола, который предназначался для дублеров. И там, в углу, вместе с Саней Липко, Андрюхой Коноваловым и Димкой Хлестовым мы трапезничали несколько лет. Хлест не ел черную икру, и поэтому каждый из нашей троицы старался прийти пораньше, чтобы забрать Димкину порцию себе. Однако года через три Барези икру полюбил, и мне до сих пор любопытно: с чего это вдруг на него снизошло такое озарение?

Так вот, в столовой я всегда старался украдкой наблюдать за основой, игроки которой сидели за изящными столиками по четыре человека. Люди себя чувствовали очень раскованно: шутки текли рекой. Тогда там были собраны лучшие футболисты страны, и неудивительно, что я ловил каждое их движение. Правда, всегда опасался, что кто–то поймает мой взгляд. Боялся попасть в неприятное положение и стать объектом подколок. Тот «курс молодого бойца» мне здорово помог. Я же изучил все изнутри, и когда пробил мой час, мне оказалось гораздо проще перебраться в иной статус, хотя эта процедура и заняла немало времени.

В 1993 году мой первый матч за дубль проходил на резиновом покрытии «Лужников» с командой «Траско». И мне посчастливилось сыграть в паре с Черенковым. Федору Федоровичу тогда уже было почти тридцать четыре года, а он по–свойски со мной общался, как с равным. Я, окрыленный, забил два гола, причем один с передачи своего кумира. Эмоции непередаваемые! Видимо. Олег Иванович почувствовал, что я готов выйти на новый уровень, и решил подпустить меня к основному составу. Мы встречались со сборной Ирана. Я был в запасе и стоял за воротами. Так Федор Федорович сам подошел ко мне и сказал: «А ты молодец, голова светлая». Клянусь, счастливее Егора Титова в ту минуту никого на земле не было! Меня похвалил не просто великий мастер, а человек, на игре которого я вырос. Наверное, неделю я, преисполненный гордости, всем своим друзьям беспрерывно рассказывал фантастическую историю о том, что на меня обратил внимание сам Черенков.

Через какое–то время я настолько обнаглел, что даже попросил Маэстро довезти меня до Сокольников. Мне не хотелось ждать двадцать минут, оставшиеся до отправления автобуса с базы, вот я и увязался за Федором Федорычем. И вновь мне трудно было совладать с эмоциями. Представьте только, меня на своих «жигулях» шестой модели везет сам Черенков! Я открыл окошко.

положил на дверцу руку. Сижу, свечусь, как кокарда на папахе, и от этого слабо чего соображаю. Когда Федор Федорович закурил, я по–свойски попросил у него сигаретку. И он очень спокойно, тактично (!) сказал: «Моя карьера уже заканчивается, а у тебя вся жизнь впереди. Тебе это навредит. Я начал курить уже на излете. Мне осталось–то играть сезон — максимум два, и сейчас я могу себе позволить не думать о своем здоровье. А ты себя береги». К тому моменту я уже год баловался сигаретами и не ощущал от них никакого вреда. В общем, тогда всерьез мудрый совет не воспринял. Но через какое–то время все же стал прислушиваться к своему организму. И вскоре, во многом благодаря влиянию отца, твердо решил с никотином покончить. С тех пор не курю.

* * *

К слову, звезды того последнего советского поколения шокировали меня своей простотой, своей душевностью. Они вдыхали в меня силы, добавляли уверенности.

В 1995‑м меня включили в заявку на выездной матч Лиги чемпионов с «Блэкберном». Это был первый мой выезд подобного масштаба, и я совершенно не представлял, как мне себя вести. В холле гостиницы Салих Хаджи раздавал всем ключи, а я приткнулся в уголочке и с нетерпением ждал своей очереди: с кем же меня поселят? И вот другой мой любимый футболист, легендарный Сергей Родионов, улыбается и говорит: «Ну, пошли!» Иду вслед за ним по коридору и поверить не могу: мне предстоит делить номер с самим Родионовым! В памяти всплывает, как в «Олимпийском» Сергей забивает в ворота ненавистного ЦСКА победный гол, и я, мальчишка, схожу с ума от радости. А теперь… Теперь: вот он я — тот самый мальчишка, а вот тот самый Родионов дает мне ненавязчивые практичные советы. У меня тогда планку натуральным образом снесло от сказочности всего происходящего. Настолько, что я боялся уходить из номера. Думал, вот появится Родионов, а ключ–то у меня. Что, он за мной бегать будет по всему отелю? В общем, в свободное время я наши четыре стены не покидал ни на секунду и… много говорил по телефону.

Хвастался самым примитивным образом: звонил родителям и рассказывал: «Я с Серегой Родионовым соседствую». Я же тогда не предполагал, что за эти телефонные переговоры нужно будет еще и деньги платить. И вот когда мы уезжали, на наш номер выставили какой–то гигантский счет. Я как увидел, у меня глаза на лоб — денег–то нет. Стою красный как рак. Сергей посмотрел: «Егор, я оплачу, не забивай голову».

Я так уж устроен, делаю выводы практически из всего. И после того случая перестал пользоваться гостиничными телефонами. Но куда важнее то, что я во взрослом коллективе почувствовал себя уютнее. Уже в самолете по дороге в Москву ощущал себя составляющей частью этой выдающейся команды. Вскоре я перестал бояться собственной тени и гипотетических косых взглядов. Еще крепче сблизился с Андреем Ивановым, который регулярно подвозил меня на своей «пятерке». У Андрея всегда в машине лежал блок жвачки «белая стрелка», и он постоянно эту жвачку жевал. Как сегодня — Моуринью. Я всегда с особым вниманием слушал рассказы Андрея об особенностях жизни профессионального спортсмена, да и вообще мне с ним было чертовски легко. Разницы в девять лет не улавливалось.

Когда по какой–то причине не удавалось «сесть на хвост» Иванову, я просился в попутчики к другому Андрею — Афанасьеву И те поездки мне тоже многое дали. Я часто в такие минуты представлял себя на месте своих старших товарищей. Размышлял, как буду себя вести, когда достигну таких же высот, как они, во что я буду одеваться, как расставлять приоритеты. Единственное, на что не хватало моей фантазии, так это представить себя «в шкуре» Коли Писарева. Коля казался мне посланником иной галактики, и я всякий раз слушал его с раскрытым ртом. Николай был близким другом Андрея Иванова, и тот через знакомых доставал ему какие–то западные шмотки, которые в России можно было увидеть разве что по телевизору. Коля был заправским модником, одевался, как голливудская знаменитость, ездил на огромном длиннющем «мерседесе», который также ассоциировался у меня с богатой Америкой. Писарев часто делился впечатлениями о том, как он отобедал в таком–то ресторане за сто долларов. У меня волосы вставали дыбом: как так можно? Сто долларов за обед? У меня–то по тем временам одна задача была — потренироваться да найти кого–нибудь, кто меня из Тарасовки вывезет. То есть контраст в мировоззрении существовал ошеломительный.

* * *

Минула всего–то пара месяцев после вояжа в Англию, как основа ко мне привыкла. И я даже стал одним из первых, кому Онопко сообщил о своем отъезде в Испанию. Витя подвозил меня с клуба на базу и по дороге признался: устал, все. уезжаю. Вите действительно тогда было тяжело, вдобавок у него угнали машину. В общем, я его понял, но воспринял услышанное с огромным сожалением. Для меня Витя был человеком, который съел с потрохами Гуллита и Раша.

И получилось, что идол спартаковской современности не просто меня подвез, но и поделился сокровенным. К счастью, свои первые шишки по неадекватности восприятия я себе уже набил, поэтому, несмотря на охвативший меня восторг, твердую почву под ногами сохранил. Я четко уловил границы, которые переходить нельзя. «Старики» звали друг друга по прозвищам: Пята. Ника. Цыля и так далее. Но если бы я попытался проделать то же самое, мне бы быстро закрыли рот. Мне еще предстояло заслужить право подобного обращения к основным игрокам. Тут важно чувствовать эту самую разумную дистанцию. Нельзя быть излишне застенчивым, но и в панибратство впадать тоже не стоит.

Я лично к прозвищам отношусь спокойно. Как только я попал в дубль, меня стали называть Тит. Теперь это будто мое второе имя. Мне даже иногда бывает непривычно, когда в команде кто–то называет меня Егором. Поэтому, если кто–то из молодых себе и позволит обратиться ко мне «Тит», я его за это в бараний рог скручивать не буду. Те же, с кем мы не раз вместе выходили на поле, переделывают мое футбольное имя на все лады. Титовский, Титушка, Титуля. Вариаций десять–двенадцать. Я, как собака, откликаюсь на все. И меня это совсем не задевает.

* * *

Когда человек пытается утвердиться в коллективе, он не должен быть «гуттаперчевым мальчиком». Он обязан вести себя так, чтобы окружающие чувствовали наличие у него своего «я», при этом ни в коем случае не нужно это самое свое «я» выпячивать. У меня всегда на все происходящее было свое внутреннее мнение. И «что такое хорошо и что такое плохо», я тоже знал. Но понимал, что молчание — золото. Сам к «дедушкам» с разговорами не лез. Когда меня что–то спрашивали, отвечал кратко: да или нет. Все–таки в поговорке «Молчи — за умного сойдешь» достаточно мудрости. Вот я играл и молчал. Как в армии!

К тому же я был спартаковским воспитанником. В ту пору это звучало особенно гордо. Даже в трудные периоды не сомневался: мое время непременно наступит. Это придавало хладнокровия. Николай Петрович Старостин любил доморощенных игроков. У него была цель, чтобы в «Спартаке» выступали только свои воспитанники. Ему пытались доказать, что это из области фантастики, но патриарх был уверен, что «Спартак» рано или поздно придет к этому. Я тоже надеюсь, что когда–нибудь мечта Николая Петровича сбудется. Признаться, очень хотелось бы вывести на поле команду, игроки которой выросли в тех же условиях, впитали в себя те же традиции, что и ты сам. Это будет торжество спартаковской идеи.

Ничего не имею против легионеров, но в них другая кровь, иной дух. Раньше мы собирались все вместе. Травили байки, чего–то изобретали, спорили, докапывались до истины. Мы были одним целым. А теперь, и это не только в «Спартаке», а во всех российских командах: потренировались, поели молча и по номерам разбежались. Человеческого контакта нет. Мы не ощущаем себя одной семьей. Впрочем, в 2007 году появились предпосылки к изменению ситуации в лучшую сторону.

И все же я на месте спартаковского руководства сократил бы функции нашего переводчика Жоры Чавдаря. А то он с этими варягами носится как с грудными детьми. А так им оставалось бы надеяться прежде всего на себя. Захотели бы выжить — выучили бы язык, прониклись русским менталитетом, пошли в народ, к нам — старожилам.

Ведь удалось же в свое время Робсону, а потом и Войцеху Ковалевски стать своими. Этих ребят я никогда не считал чужаками. Они такие же, как мы. Родные. И у каждого из них есть харизма.

Вот, кстати, наверное, тот ключевой компонент, которым должен обладать игрок, получивший приглашение в «Спартак». Оглядываюсь назад и понимаю: я с первых же дней появления человека в команде чувствовал — закрепится он у нас или нет. Люди с харизмой сразу бросались в глаза и без проблем вливались в наши ряды.

Помню, как появился Вася Баранов — никому не известный полузащитник из «Балтики». Вальяжный. На вид несерьезный. На поле разгильдяй, но мужик до мозга костей. Пахарь. Яркая личность. Мы его сразу же признали: этот нам поможет.

А Юрка Ковтун? Угловатенький. Представлений о спартаковском футболе — ноль. Но у Юрки сразу же проглядывалась его душа — добрая, надежная. Он хотел учиться, постигать незнакомый для себя футбол. Мы ему тут же доверились. И для меня на стыке тысячелетий лучшего левого защитника в России не существовало.

Дима Парфенов вообще с первого же дня своего появления в Тарасовке сделался равным среди равных. Во–первых, одессит. Это изначально гарантировало успех. Цыля взял над земляком шефство, представил нам Парфешу: «Тоша, свой человек!» Раз Цыля сказал, что свой, — значит свой. Да это и так было ясно, без представлений.

И перечислять можно долго.

До сих пор не смогу объяснить, в чем изюминка всех этих людей. Но то, что она у каждого из тех, кто надолго закрепился в «Спартаке», была и есть — это бесспорно.

* * *

Не бывает команд, где царит идиллия. Это бред! У нас тоже хватало разногласий. В «Спартаке» все были людьми амбициозными, с непростыми характерами. Щекотливых ситуаций, при которых эти характеры могли столкнуться, возникало в избытке. Но в 1990‑х годах крупных конфликтов у нас никогда не происходило. Если и выясняли отношения, то «под подушкой», чтобы никто не слышал и не видел. В «Спартаке» был один человек, который решал абсолютно все. Это Романцев! И что бы ты ни делал, как бы ты ни возмущался, все это не имело значения, потому что повлиять на Олега Ивановича было невозможно. Вдобавок в «Спартаке», впрочем, как и в любой другой команде, были своя иерархия и свои негласные законы, которые никто никогда не нарушал. Если кто–то не хотел принимать «устав нашего монастыря», то он «выдавливался» из Тарасовки. Причем не кем–то, а самой жизнью. Да у нас тогда, за редким исключением, почти и не было случайных людей. Даже личности с гонором — и те рано или поздно начинали приносить пользу. Обычно отваливались как раз такие, кому не хватало спортивной наглости. Был у нас нападающий Серега Лутовинов — парень приятный, не без таланта. Но он психологически так и не смог перестроиться с Коломны на «Спартак», даже на поле боялся кого–то из нас с голом поздравить. Подбегал, смотрел и убегал назад. Так и убежал в безвестность. В спортивном коллективе лучше быть более ярким, более твердым, порой и наглым.

Хотя я‑то наглым никогда не был и быть не мог. На этапе вхождения в коллектив я не перепрыгнул ни через одну ступеньку. Даже некого подобия «травли» не миновал.

В межсезонье 1995–1996 годов меня «прихватил» Юра Никифоров. А началось все на турнире Хазарова. В полуфинале с «Аланией» и в финале с «Локомотивом» я выполнял функции опорника. Хлестов и Мамедов по краям защиты. Онопко и Никифоров цементировали оборону. И вот Ника меня «поймал». У меня уже трясун дикий. Мяч идет ко мне — я не знаю, что делать. Ошибусь — Ника кричит: «Ты что творишь?» Зато психологическую обкатку прошел и обид никаких на Юру, естественно, не держу. Спустя годы мы с Никифоровым в сборной много общались, и я ему как–то сказал: «Помнишь, ты меня чуть не задушил?» Юра удивился.

В футболе есть негласное правило, с которым я, кстати, не очень–то согласен: «Молодой бегать должен больше. И напихать ему можно за что угодно — только злее будет. А свою злость пускай на поле вымещает». В таких условиях молодому главное не дрогнуть.

Сам я никогда не орал на партнеров и орать не собираюсь. Не такой я человек. Если и заставляю себя кому–то напихать, то делаю это очень мягко. Все это напоминает сюжет фильма «Джентльмены удачи», когда добрый директор детсада вынужден был играть роль кровожадного рецидивиста. Ну не способен я быть злым уголовником!

Вообще–то не так уж плохо, когда в команде есть человек, который умеет повышать голос. Бывают моменты, когда кто–то должен не просто повести за собой партнеров, но и гаркнуть при этом. Разумная дедовщина никогда не помешает. Когда мы. девятнадцати–двадцатилетние пацаны, начинали свой путь в большом спорте, такие люди, как Пятницкий, а позднее — Горлукович, нам принесли немало пользы. От нас не требовалось творить чудеса, но мы не имели права навредить. Перекусил соперника — отнял — отдал ближнему. Как угорелые носились по девяносто минут и ноги в стыках не убирали. Потому что за такие вещи с нас тот же Серега просто спустил бы три шкуры. Но мне в общем–то повезло. Дед меня не трогал. С Пятницким же я играл недолго. Он тогда как раз после травмы восстанавливался, а у меня все получалось. Андрюха был потрясающий лидер. Он, не подбирая выражений, мог предъявить претензии любому, и всегда это приносило нужный результат.

Валера Карпин — очень конкретный. В «Спартаке» я не успел под него попасть. Когда же мы встретились в сборной, я уже был твердым игроком основного состава и Карп замечаний мне не делал. Валера вообще был разумным футболистом, у него шел деловой подсказ. Еще по идее мне мог что–то высказать Мостовой, но Саня партнеров не касался. Всю свою агрессию он обрушивал на судей. Так что в профессиональной жизни мои отношения с так называемыми ветеранами складывались совсем неплохо.

* * *

Параллельно налаживались отношения и вне поля. В «Спартаке» была мощная, практически легендарная четверка картежников: Никифоров — Цымбаларь — Пятницкий — Мамедов. Мамед как–то травмировался, и его место стало вакантным. Так Ника с Цылей позвали меня. Буквально за шкирку притащили. Думаю: вот попал! Одна партия в джокер длится примерно полтора часа, а спартаковские монстры укладывались в сорок минут. Игра такая же скоростная, как у Романцева в квадрате. Взял. Посмотрел. Бросил. Подставил этого. Посмеялись. Раздали. Дальше поехали. Темп сумасшедший. У меня навыков нет, правила знаю плохо, а эта великолепная троица меня еще постоянно подгоняет: «Молодой, давай быстрей». Я впопыхах первую попавшуюся карту бросаю. Весь мокрый от напряжения. Мозги кипят. Когда все закончилось и я проиграл самую малость, испытал сказочное облегчение: кошмар остался в прошлом! Я справился. Такие ситуации все же сближают. Они полезны. Старики меня нормально восприняли, признали. После этого я мог с ними где–то парой фраз переброситься.

А в 1996 году уже сам прилично разбирался в картах. С приходом в команду Горлуковича у нас тоже образовался свой квартет: Дед, я, Аленичев и Евсеев. Сергей был заядлым картежником и неформальным лидером нашего «клуба по интересам». Играли всегда на деньги. У Горлуковича было любимое выражение, которое он повторял по сто раз за партию: «Эй… кидай быстрей». На место многоточия он каждый раз ставил забавные слова. И как–то незаметно для себя мы, салаги, перешли с ним на тот уровень общения, который допускается только среди равных. Мы втроем, обращаясь к Сереге, стали его копировать: «Эй… кидай быстрей». Нам с Вадиком по двадцать лет. Горлуковичу — тридцать четыре. Сейчас не представляю, как такое могло быть. Но ведь было! Сергей — он незаурядный, потрясающий, о нем книги нужно писать! А еще Дед — очень обязательный человек. Он проигрывал и тут же уходил за деньгами. Принесет, отдаст, себя вычеркнет: он никому не должен. Великая черта! Но в то же время, если выиграет, будет бегать за человеком по всей базе. Даже из–за рубля. Он тебя с потрохами съест, если ему выигрыш не отдашь. Необычайно харизматическая личность!

В «Спартаке» вообще были обязательные люди, и почти все были способны на поступок. Но карты на деньги на базе являлись чуть ли не единственным прегрешением. Все «подвиги» совершали за пределами Тарасовки. Меня почему–то больше всего позабавила вот эта история. Имена главных действующих лиц, хоть и давно они покинули «Спартак», по вполне очевидным причинам оглашать не буду. Два наших игрока, назовем их Первый и Второй, вместе жили в Ясенево. Где–то в центре «отдохнули» до такой степени, что Первый отключился. Второй положил его спать на заднее сиденье, а сам, тоже «подуставший», сел за руль. Едет. Ночь. Темнота. До дома оставалось совсем чуть–чуть, когда на горизонте появился гаишник. Второй не растерялся, метров на двести назад отъехал, перепрыгнул на пассажирское сиденье и сидит как ни в чем не бывало. Милиционер заглядывает в окошко и с удивлением обнаруживает, что водителя нет. «Кто за рулем?» — спрашивает служитель порядка. Второй показывает на мирно сопящего приятеля: он! Гаишник приходит в еще большее замешательство: «А как же он ехал?» — «А вы у него спросите. Он хозяин машины». Автоинспектор минут пятнадцать пытался разбудить загадочного владельца транспортного средства, потом столько же времени пытался добиться от него каких–нибудь слов — бесполезно. Дали служителю какие–то копейки, и все. Парни сухими из воды вышли. Очень у нас все изобретательные подобрались, в жизни плели кружева не хуже, чем на поле. Только не подумайте, что с режимом в «Спартаке» были проблемы. Если у кого–то и возникала потребность расслабиться, то человек всегда знал время и место. Впрочем, раз в несколько лет кто–то мог выбиться из тренировочного графика, но люди быстро брались за ум и на поле выкладывались так, что все их нарушения тут же забывались.

Атмосфера в команде царила непосредственная. Друг друга мы прекрасно понимали.

Сами создавали тот мир. Жили на широкую ногу, праздники вместе отмечали. С подругами, с женами. Собиралось до полусотни человек.

Но самые благодатные времена для меня настали, когда ощутил себя лидером. Вместе с этим ощущением пришло осознание: тебе что–то можно. Ты уже не задумываешься, как себя вести.

Душа непрерывно поет.

* * *

На днях разбирался в домашнем архиве, который моя супруга начала собирать с того момента, как мы с ней только стали встречаться. И в одном из интервью в глаза бросилось такое мое «рассуждение на тему», датированное осенью 2000 года. Процитирую его дословно.

«Раньше я радовался каждому голу. Сидел и всю неделю собой восхищался: «Ах, какой я молодец, что гол забил». А с некоторых пор стал понимать, что радоваться особо нечему, я обязан это делать. Просто обязан. Каждый игрок должен вложить в команду максимум энергии. В нынешнем сезоне я вкладываю его голами. Другие ребята делают что–то иное. Один отбирает, другой выигрывает воздух, кто–то раздает передачи. Мы не дублируем друг друга — мы дополняем. Получается прекрасно отлаженная машина. Мы действительно стали командой! Раньше что–то было не так, а сейчас каждый делает все для роста имиджа коллектива. Мы сильны. И приятно, что нам отдают за это должное».

…Чувство единства на поле, романтика победы! Они возможны только в том случае, если отношения между игроками выстроены. Причем не просто выстроены, а приближены к родственным. Я вспоминаю свои тогдашние мысли — у меня ведь действительно не было такого, чтобы я сказал себе: «Ну вот сегодня я был в порядке, а… Васька (Юрка, Витька) нас подвел». Это было исключено. Никто из нас не отделял свою собственную игру от игры партнеров. Мы жили по принципу «один за всех и все за одного».

Мне безумно досадно от того, что, наверное, ничего подобного больше не будет. Сказки не повторяются. Они просто часто всплывают в памяти и заставляют горько улыбнуться из–за того, что возврата былому нет.

Причем отношения в том, еще не начавшем разрушаться романцевском «Спартаке» были настолько настоящими, что любой из нас мог поделиться с любым своими проблемами. Другое дело, так поступать было не принято. Мы все–таки мужчины, люди со стальной психикой, привыкшие все переваривать в себе. Тем не менее, когда возникали ситуации, в которых кому–то позарез была нужна помощь, решали их сообща, моментально. И деньгами друг друга выручали неоднократно.

И еще что я никогда не забуду: окружающий мир, потихоньку сходящий с ума. уже стал жестким и циничным, но человеческий такт в «Спартаке» сохранялся на прежнем высоком уровне. Здесь никто никогда не сыпал тебе соль на раны, не сочувствовал ради сочувствия, не говорил пустых фраз. Я даже не представляю, как это: у одного что–то не клеится в игре, или в состав он не попадает, или ошибку какую–то досадную совершил, а другой сидит и на мозги ему капает: да ты классный футболист, у тебя все наладится. Или, еще хуже, рассказывает о своих профессиональных достижениях. Ну глупость же несусветная! Так, никто из нас не лез в душу к Сане Филимонову в связи с роковым голом, который он пропустил от сборной Украины. Мы этой темы не касались, как будто и не участвовал Фил в том отборочном матче.

За пределами базы в подобных неприятных обстоятельствах для меня футбол вообще исчезал. Помимо всего прочего, я с детства не умею сочувствовать. Переживаю за человека, нутром впитываю его горе, но не знаю, как все это выразить, как себя вести. Поэтому просто молчу. Иной раз такое молчание дороже пафосных слов.

Наверное, не стоит откровенничать на эту тему, но все же скажу: я настолько не умею сочувствовать, что даже не появляюсь на похоронах. Близкий человек уходит — пусть лучше я этого не увижу и он останется для меня живым. Я запомню его таким, каким он был при нашей последней встрече, а не лежащим в гробу. Смерть тех людей, которыми ты дорожишь, — самое страшное испытание. Меня охватывает ужас, когда я задумываюсь, что могу кого–то из своих родных потерять…

 

ГЛАВА 10

Как стать своим в футбольном мире

На первых порах все, что происходило в футбольном обществе за пределами «Спартака», для меня не имело никакого значения. Я даже не задумывался, кто там играет против нас. Меня на том этапе волновал только я сам — важно было не сплоховать, вот и все.

В 1995‑м произошел один показательный случай. В «Лужниках» в матче против «Ротора» я отдал передачу поперек поля. Веретенников перехватил мяч, протащил его вперед и от души, в присущем ему стиле жахнул по воротам. Волгоградцы повели в счете: один–ноль. Я сильно расстроился: как–никак обрезал всю команду и мне срочно нужно было исправиться. В одном эпизоде отдал неплохой пас Мухамадиеву: один–один. Вроде бы от сердца отлегло. Но чуть погодя в нашей штрафной я попытался отобрать мяч у Беркетова, и Сашка из–под меня засадил нам голешник. Опять горим: два–один. Я чувствую себя полным идиотом. Даже глаза на партнеров поднимать боюсь. В перерыве иду в раздевалку как на казнь: не знаю, чего ждать от Олега Ивановича. А Романцев принялся всем пихать: «Вы что себе позволяете?! Посмотрите на Тита. Парень молодец! Один за всех старается. Пас голевой отдал. А вы?!» Так стыдно мне никогда не было. Хотелось сквозь землю провалиться. От поражения нам, кстати, уйти так и не удалось. И какое мне было дело до соперников?! Готовясь к следующему матчу, я думал только о том, как бы не напороть. И так целый сезон. А затем на тех, кто находится по другую сторону баррикад, я не смотрел еще два года, потому что у меня наступил период неосознанной дерзости.

Если твоя команда поможет тебе обрести внутренний комфорт, ты будешь способен творить любые чудеса — авторитет противника тебя не задавит. В 2004 году мы с Владом Радимовым обсуждали чемпионат Европы, и Влад сказал: «Надо было раньше выпускать Быстрова. Наши все были закомплексованы. На них давил статус турнира, имена португальцев и испанцев. Быстрое же молодой, и пока имен для него не существует. Он играет, как умеет». От себя добавлю, что для поколения Быстрова имен вообще, наверное, никогда существовать не будет — менталитет иной. У нас же все воспринималось острее.

Внутреннее ощущение дерзости у таких, как я, проходит тогда, когда с тебя уже начинают что–то спрашивать, когда от тебя начинают ждать результата. И вот тут психология мутирует. Ты заранее изучаешь соперника, подмечаешь у него сильные стороны и даже в глубине души желаешь: вот лучше бы Петров — Иванов — Сидоров заработал дисквалификацию и против нас на поле не вышел. Очень хочется облегчить себе участь.

Хотя все это, конечно, бредни. Потому что в футбол играют не имена, а люди. Самое любопытное то, что, понимая эту истину головой, ты долгое время не можешь принять ее душой. Зато когда успешно проводишь год–другой в этом психологическом статусе, обретаешь такую дикую уверенность, что, наоборот, хочешь встречаться только с самыми сильными оппонентами. Пускай это и не так, но ты уже чувствуешь себя более яркой звездой, чем кто бы то ни было. Ты уже ни на кого и ни на что не обращаешь внимания, потому что знаешь: шансов тебя нейтрализовать у опекунов нет.

После тридцати пяти идет этап зарабатывания денег и поддержания своего имиджа. А вот предшествующие этому три–четыре года морально самые сложные. Тебя неизбежно преследует чувство приближения того самого времени, когда деньги должны будут встать во главу угла. В мозгу крепко сидит осознание того, что на склоне футбольных лет вряд ли тебе будет суждено биться за какие–то высокие места. И это сильно гложет. Я как раз приближаюсь к той отметке, когда необходимо будет приступить к психологической подготовке себя–победителя к тому, что рано или поздно придется решать на поле другие, отнюдь не чемпионские задачи. Тешу себя надеждой, что мне удастся обмануть время и войти в ту редкую категорию отечественных футболистов, кто и в зрелом возрасте сумеет вести борьбу за место на Олимпе. Тем не менее у меня внутри уже сейчас зарождается подобие страха, характерное для тех, чья карьера выкатывается на финишную прямую. Это боязнь потери благ и финансовой независимости.

Все эти внутренние перепады в самоощущениях накладывают отпечаток на твое восприятие футбольного мира в целом и на отдельных его соперников. Ты начинаешь смотреть на них с философским любопытством, выяснения отношений на поле для тебя теперь бесполезная мышиная возня, до которой опускаться ты уже не станешь.

В 2007‑м «Спартак» на выезде играл с клубом первого дивизиона. Поле было жуткое — настоящий огород, и там один парень прыгнул в меня сзади прямыми ногами — уцелел я чудом. После таких нарушений обычно противник извиняется, этот же как ни в чем не бывало побежал к своим воротам. Я — туда же. Поскольку он бежал вперед спиной, то получилось, что мы оказались лицом к лицу. Молча на него смотрю, и мне жутко хочется понять психологию этого человека. А он не останавливаясь кричит: «Я в детстве за «Динамо» болел. Мне твой «Спартак» по… Все равно вы чемпионами не станете». Меня натурально пробило на смех. Правда, смеялся я внутренне, внешне ограничился снисходительной улыбкой. Я знаю, что таких ребяток надо наказывать голами. Улыбался и думал о том, что обязательно забью.

Вообще–то скажу вам по секрету, это высшее наслаждение — опустить грязного и наглого соперника игрой. Он тебя бьет, чего–то там пыжится, кричит, а ты терпишь и ждешь своего шанса. И потом в одно прекрасное мгновение мяч протыкаешь ему между ног и вколачиваешь в ворота. И вот тогда ты размазываешь этого невежу морально. И не нужно делать в его сторону никаких красноречивых жестов — достаточно просто его не замечать.

В целом же упомянутая ситуация уже не очень–то показательна. Культурный уровень футболистов Премьер–лиги с каждым годом растет. Первый же дивизион в этом плане развивается не столь стремительно. Вот контраст и шокирует. Сегодня в элите люди прекрасно понимают, что едят один хлеб. И неадекватная игра с чьей–то стороны может обречь человека на тяжкие муки, на потерю здоровья, счастливых месяцев, а то и лет спортивной карьеры и немалой суммы денег. В последние годы функционирования Премьер–лиги крупных стычек практически не бывает, разве что с участием легионеров. Гораздо чаще люди стали извиняться и улыбаться.

* * *

И к опытным футболистам сегодня, как правило, относятся с уважением. Я по крайней мере к себе это уважение чувствую. И в этом плане меня всегда поражал Ренат Сабитов. Тогда он еще выступал за «Сатурн», а мы с раменчанами помимо чемпионата и в Кубке встречались. И Саба частенько был моим визави. Так после каждого матча он обязательно подбегал и раз по пять спрашивал: «Егор, все нормально? Точно? Я тебе не задел? Извини, если что не так». Руку пожмет, обнимет, пожелает всего самого хорошего. И это быстро стало своеобразной традицией. А теперь Ренат — в «Спартаке». Славный, интеллигентный, настоящий парень. Дай бог, чтобы у него карьера состоялась.

Так получилось, что с теми, кто долгое время действовал против меня персонально, у нас впоследствии сложились теплые отношения. Юрка Дроздов уж как меня колошматил! Дышать мне не давал. Перед играми даже не здоровался — им Семин не разрешал (вот как на «Спартак» людей настраивали!). После матчей с «Локо» у меня ноги всегда были синими: Дрозд — мужик старательный. А для меня было делом чести из–под Юры пас голевой отдать или забить. Во второй половине 1990‑х «Спартак» буквально глумился над «Локо». Признаться, мне нравилось наблюдать за тем, как понурые «железнодорожники» скрываются в подтрибунном помещении. Я смотрел им вслед и всякий раз ловил себя на мысли, что в следующий раз рубка будет еще интереснее и жестче. Своими победами мы сами себе бросали вызов, вынуждали соперников нас ненавидеть. И через эту ненависть уважать. И Дрозд в том «Локо» был лучшим и в ненависти, и в уважении.

В Малаховской физкультурной академии в один день сдавали госэкзамен: Саша Ширко, Серега Семак, Юра Дроздов и я. После успешного окончания в кабинете ректора был накрыт стол, и вот тогда мы с Дроздом впервые спокойно пообщались. Было ощущение, что знаем друг друга всю жизнь. От встречи остались очень приятные впечатления. Юра, если сейчас читаешь книгу, прими от меня большой привет!

Неоднократно слышал, что долгое пребывание в одном клубе накладывает на человека глубокий отпечаток. Спартаковцы, динамовцы, локомотивцы — все разные, и им якобы трудно найти общий язык. Я с этим утверждением не соглашусь. Все мои футбольные друзья — люди, прошедшие через «Спартак», но и с бывшими, и нынешними соперниками мне общаться легко. Выяснилось это, правда, не сразу. По молодости ведь противники практически не контактируют, если, конечно, они не росли вместе или не пересекались в сборных. И дело вовсе не в том, что ты не нуждаешься в общении, а в том, что стесняешься подойти первым. Когда человеку двадцать один — двадцать три года, ему непросто найти повод для разговора. Он о многих вещах не задумывается и даже не представляет о том, что вон с тем–то соперником он долгие годы будет идти параллельным курсом. По мере того как становишься взрослее, психологические барьеры отваливаются. Все происходит само собой.

В 2004‑м, в год моей дисквалификации, на любительском турнире в Турции я познакомился с Сергеем Кирьяковым, Игорем Колывановым, Равилем Сабитовым, Ахриком Цвейбой. Сергеем Колотовкиным, Николаем Савичевым. И мало того что «Спартак» всегда был их заклятым противником, так еще и люди эти старше меня значительно. Но мы настолько сблизились, настолько непосредственно и в то же время уважительно общались, что я тогда окончательно убедился: футбол один на всех, нам делить нечего.

А если уж люди еще и смотрят на любимую игру одними и теми же глазами и творчество друг друга оценивают высоко, то они фактически обречены на душевное родство. Именно так у меня получилось с Димой Лоськовым и Владом Радимовым.

Любопытно, что Радим с юных лет казался мне неким посланником с другой планеты. Он был выше меня во всем и потому был для меня недоступен. Вряд ли Влад замечал такое мое пиететное отношение к нему, поскольку внешне это никак не проявлялось. Мы всегда общались на равных. Хотя по части таланта с ним вряд ли кто–то вообще сравнится. Сейчас мне с Радимом легко необычайно. Он искренний человек. Такой же прямой, как я, и такой же простой в глобальных вещах. Влад тоже способен на поступок. То есть во многих ключевых моментах мы с ним близки по духу и прекрасно друг друга понимаем.

Кстати. Радимов и Лоськов — это те люди, интервью которых я всегда читаю в прессе. Еще никогда не пропускаю опусов Вадика Евсеева. Обычно смеюсь и поражаюсь, насколько же Евсей неординарный. Очень нестандартное мышление у Овчинникова. Серега никогда не повторяется, он не просто умеет быть личностью, но и прекрасно подчеркивает это свое умение. Естественно, я не пропустил ни одной статьи про Романцева, Ярцева. Тихонова и Аленичева. Вот и получился окончательный список тех, кто в рамках моей профессии мне всегда был интересен. Еще, конечно, привык читать материалы со всеми своими партнерами, но это вообще очевидно для нашего брата.

Радимов, Лоськов, Тихонов — мои самые любимые соперники, с которыми во время матчей, даже в пылу борьбы, мы всегда обменивались шутливыми, порой добрыми, порой колкими фразами. Я бы согласился, чтобы на девяносто минут нам повесили микрофоны. Уверяю, запись повеселила бы многих и заодно добавила бы в перипетию противостояния дополнительную правду жизни.

Что касается заклятых врагов — их у меня никогда не было. Били меня. Я тоже бил. Извинялся. Извинялись передо мной. Когда били отморозки — пытался их образумить, но никогда никому не желал зла и никогда никого не калечил. В жизни не прощаю подлости и грубости, однако я не мешаю жизнь с футболом. И пожалуй, нет футболистов, о которых я сегодня отзовусь плохо.

Даже к Элверу Рахимичу, который лет семь–восемь проверял на прочность мои кости, испытываю симпатию. Поначалу босниец со своей вязкой, жесткой, порой и грубой манерой игры мне не нравился. Элвер тогда утверждался в российском футболе, а учитывая набор его игровых качеств, ему не оставалось ничего другого, как «выносить» оппонентов. Надо признать, что в искусстве разрушения, без которого командная игра немыслима, Элвер достиг вершин мастерства. Но как–то в последние годы мы с ним друг к другу притерлись. Мы многое окружающим доказали, и теперь страсти сошли на нет. Мы просто играем в футбол.

Каждый по–своему, но при этом с обоюдным уважением.

* * *

Мне кажется, что для представителя нашей профессии важно не загнать себя в нору, не оградиться от спортивного общества. Нельзя десять–пятнадцать лет вариться в собственном соку. Я благодарен природе, что она заложила во мне тягу к познанию, дала мне возможность получать наслаждение от того, что делают другие. Даже те, кто по всем раскладам является моим принципиальным противником. Мне приятно осознавать, что я избавлен от такого мерзкого качества, как зависть. Наверное, люди это чувствуют, потому коммуникативных проблем у меня просто не возникает.

Так, я с юных лет пристально наблюдал за Бородюком — меня его техника подкупала. Потом, когда в «Крыльях» Александр Генрихович из нападающего переквалифицировался в центрального защитника, я буквально им восхищался. И когда Бородюк стал тренером сборной России, у нас с ним установилось потрясающее взаимопонимание. Кстати, его неординарная техника по–прежнему при нем, и сегодня в сборной в этом компоненте с Генриховичем не могут тягаться даже действующие звезды первой величины.

Не забуду, какое мощное впечатление на меня производил Горлукович. Титан! Он вообще не разбирал соперников — по всем без исключения проезжал катком. Он учил других себя признавать. Он приносил дисциплину даже на трибуны. Таких, как Сергей, никогда не было. И не будет! Играть против него было страшно, но зато фантастически увлекательно. И в золотом 1996‑м, выступая с ним бок о бок, у меня сложностей не возникало.

К чему я все это говорю? К тому, что нужно уметь ценить людей. И быть с ними искренними. Никто не знает, с кем судьба тебя сведет завтра. Поэтому не спешите плевать в колодец…

 

ГЛАВА 11

Как выстраивать отношения с тренерами

От спортсмена его собственная карьера, конечно, зависит основательно, но куда больше — оттого, в какие руки он попадает. И здесь очень важно не только то, подходит ли футболист по своим игровым качествам под концепцию тренера, но и то, как он «стыкуется» с ним за пределами поля. Молодежи, как мне кажется, нужно уметь подстраиваться под наставника, пытаться лучше его понять и найти с ним общий язык. Но вот авторитетный состоявшийся игрок, на мой взгляд, делать этого не должен. Его задача — оставаться самим собой. Я по крайней мере никогда ни под кого не подстраивался, ни перед кем не заискивал. Знал: будет ли тренер ставить тебя в состав или нет, зависит прежде всего от двух вещей. Первое — это, конечно, твоя профпригодность. А второе — не нужно участвовать ни в каких интригах. Поэтому я всегда четко выполнял игровые требования главнокомандующего. Как бы я к нему ни относился, никогда этого отношения не показывал. Вел себя со всеми одинаково — так, как подопечный и должен вести себя с любым руководителем. Будь то сам мэтр Романцев или Чернышов со Старковым. Мне говорили бежать — я бежал, говорили прыгать — прыгал. Даже если внутренне я был не согласен с чем–то, все равно делал то или иное упражнение с максимальной самоотдачей.

Что касается интриг, переворотов, то это вообще не мое. К тому же я слишком сильно люблю «Спартак», чтобы взрывать в нем обстановку. Это не значит, что я осуждаю Диму Аленичева — я его люблю и уважаю. Просто я человек миролюбивый.

Один раз меня все–таки захлестнули эмоции, и с тех пор я для себя решил, что подобного повториться не должно. Случилась та скверная история при Чернышове. Накануне матча с «Ураланом» Андрей позвал нас с Владом Ващуком к себе и попросил у нас совета. Влад тогда толком не набрал кондиции после тяжелой травмы, и для игры в линию ему не хватало скоростенки. Вот он и предложил попробовать его на позиции либеро, тем более в киевском «Динамо» он провел на ней сотни матчей. Я друга поддержал, потому что зонная страховка тогда была не отлажена. Чернышов нас послушал, но за пять минут до финального свистка мы пропустили гол и победа от нас ускользнула. После матча в раздевалку влетел один из членов многочисленного тренерско–административного штаба Чернышева (фамилию этого человека не называю, конфликт давно исчерпан) и начал на нас с Владом орать. Границу допустимого он тогда перескочил капитально. И мне ничего не оставалось, как ответить. Влад, естественно, тоже молчать не стал. А Чернышов все это время ходил в уголочке, руки за спину, как будто он здесь сторонний наблюдатель. Жуткая история, совершенно дикая для меня.

В тот период в «Спартаке» корпоративная этика как явление переживала трудные времена, и через двадцать–тридцать минут после инцидента о нем знало все спартаковское окружение. Я еще в машину сесть не успел, а мне уже стали звонить ребята из других клубов. Было неприятно, что очередной, пускай и не самый страшный, удар по имиджу «Спартака» нанесен при моем непосредственном участии.

Я потом десятки раз прокручивал тот эпизод. С одной стороны, корил себя за то, что не сдержался. С другой, понимал: у меня не было иного выхода. Тогда в команде появилось много новичков, очередные иностранцы подъехали, и если бы мы с Владом промолчали, люди нас после этого не смогли бы нормально воспринимать. Потому что спорт — это такой мир, где ты обязан отстаивать свою честь и свои права.

У Чернышова, безусловно, были интересные идеи, он стремился развиваться, однако я всегда чувствовал, что от него исходит какая–то опасность для всей команды. Это было на уровне подсознания. Но я ни до, ни после конфликтной ситуации в раздевалке с Андреем в полемику не вступал и вообще никоим образом старался не подрывать его авторитет. Я очень не хотел, чтобы мой родной клуб превратился в растревоженный муравейник. Недавно прочитал интервью Алексеича, где он сказал, что с Титовым у него не было никаких проблем. И это действительно так. Однако предчувствие меня, увы, не подвело, и бромантановая трагедия в «Спартаке» случилась именно в чернышовский период работы.

Моя же совесть перед Андреем Алексеевичем чиста. Точно так же как и перед любым другим наставником. Потому что я, и это не пустые слова, никогда не отбывал номер и всегда стремился принести пользу. Наверное, все наставники это прекрасно осознавали.

Для тренера важно уметь верить в игрока. Не просто в кого–то, а в конкретного игрока, на которого ты рассчитываешь. Футболист всегда чувствует такое отношение, и за спиной у него тут же вырастают крылья. Элементарный пример — Рома Шишкин. Мальчишке было девятнадцать лет, когда Григорьич Федотов поставил его в основу «Спартака». Ромка сыграл фантастически для своего возраста. От него не убежишь! Он мне очень Парфешу напоминает. Умненький, злой и даже в воздухе так же действует: выпрыгивает и зависает, прекрасно нивелируя недостаток роста. А разве смог бы Шиша заиграть, если бы тренер в него не поверил?

Мне, к счастью, повезло. У меня не было такого, чтобы клубный тренер не связывал со мной особых надежд. Вот в сборной случалось всякое. Валерий Георгиевич Газзаев тогда был убежден, что плеймейкер в современном футболе не нужен. Он объяснил, что моей позиции в его схемах не существует. И я это принял как должное. У Семина был Димка Лоськов. Я на месте Юрия Палыча тоже делал бы ставку на тех, кого хорошо знаю. Так что и здесь никаких обид нет. Куда важнее то, что ко мне серьезно, по–настоящему относились главные тренеры в моей жизни: Романцев, Федотов, Ярцев. Георгий Саныч верил в меня безгранично. Когда у нас с Юрком Ковтуном в сборной нашли этот чертов бромантан, Саныч пришел и сказал: «Ребята, я с вами!» Он постоянно меня в той ситуации поддерживал. Некоторые потом говорили, что своим безграничным доверием Ярцев поспособствовал тому, что меня отлучили на год от футбола. Ведь ему же было известно, что у спартаковцев имелись проблемы с допинг–контролем, к тому же у меня был сильно поврежден палец на ноге. Но Саныч все равно вызвал меня на сборы и заявил меня на противостояние с Уэльсом. Я был признателен ему за это и безумно хотел помочь. И считаю, что хотя бы минимальный вклад в общий успех внес, поскольку решающий гол в отборочном цикле мы забили тогда, когда я был на поле. Так вот за тот срок, что я отбывал свою дисквалификацию, думал о многом. В том числе и о том, что бы я изменил, если бы можно было отмотать пленку жизни назад. И пришел к выводу, что все равно бы поехал на тот сбор, потому что таким доверием, какое было (и, полагаю, есть) у Ярцева ко мне, надо дорожить! Всегда буду помнить, какую роль Георгий Саныч сыграл в моей карьере, никогда не забуду, как он кричал на меня, ни в чем не повинного, после домашнего матча с «Нантом» и, скорее всего, сам того не осознавая, укреплял таким образом мою уверенность в себе. И в наших отношениях за долгие годы ни разу не было охлаждения.

Когда зимой 2007‑го услышал страшное известие о том, что убили сына Ярцева, мне стало жутко. Я очень сильно переживал за своего тренера. И хотя с тех пор минуло немало времени, хочу выразить Георгию Александровичу соболезнование и произнести слова поддержки. Георгий Саныч, мужества Вам и терпения!

* * *

Олег Иванович всегда подчеркивал, что мы для него все равны. Наверное, так должно было быть, но это же нереально, потому что Романцев тоже человек. Разве мог он одинаково воспринимать, допустим, Аленичева и Лутовинова?! Их вклад в результаты и атмосферу команды слишком разнился. Поэтому у Олега Ивановича, как и у любого тренера, были игроки, которым он симпатизировал чуть больше, чем остальным. Изначально его любимчиками являлись Илья Цымбаларь и Юра Никифоров. Они появились в межсезонье 1992–1993 годов, и до 1996‑го

Иванович неизменно называл их Илюша и Никоша. В 1996‑м с приходом Георгия Саныча Ярцева и в связи с образованием новой команды произошли большие перемены. На первый план в коллективе вышел Андрей Тихонов, но, полагаю, у Романцева он никогда не был в фаворе. Тиша, хоть и давал результат, был в условной иерархии Ивановича в лучшем случае месте на пятом–шестом. С 1997‑го номером один для Романцева стал Алень. Причем без вопросов! Олег Иванович звал Димку Алешкой, настолько трепетно к нему относился. И когда Аленичев в 1998‑м пришел с готовым контрактом «Ромы» и сказал, что уезжает, для Романцева это был серьезный удар. С тех пор к своим любимчикам он стал относиться куда сдержаннее.

Но и до 1998‑го, и после быть любимчиком Романцева — это, скажу я вам, совсем непросто. На тебе лежит повышенная ответственность, и если дела в «Спартаке» не клеятся, с тебя главный тренер спросит так, как ни с кого другого.

Несмотря на то что у нас с Олегом Ивановичем, как мне представлялось, на протяжении многих лет были доверительные отношения, один на один мы практически не общались. В тот период он уже четко выдерживал с игроками дистанцию. Если и вызывал меня к себе, то, значит, нужно было решать со мной как с капитаном общеколлективные проблемы. У Иваныча были очень четкие внутренние разграничения: если команда не готова функционально — значит виноват он; если команда не готова тактически — значит опять виноват он. И на нас это не переносилось. То есть мое редкое участие и участие других лидеров заключалось лишь в решении каких–то общих организационных вопросов. Несколько раз обсуждали кое–какие нюансы по составу, по отдельным игрокам. Лишь однажды мы с ребятами попытались претендовать на что–то более глобальное. Посовещались между собой я, Тихон, Витюшка Булатов, Парфеша, Коля Писарев на предмет того, чтобы замолвить словечко за одного в общем–то приличного специалиста по физподготовке. Долго решали, кто же из нас должен отважиться произнести Олегу Ивановичу фразу: «Давайте возьмем еще одного тренера». Помню все как в тумане.

Постучались в кабинет главного, он сидит курит: «Слушаю вас, ребята!» Мы что–то пробубнили, и кто–то все–таки предложил взять тренера по физподготовке. Я не сомневался, что сейчас грянет гром. Внутри все сжалось. Украдкой посмотрел на Романцева. В глазах у наставника блеснул опасный огонек — знак того, что наша миссия провалилась: «У вас проблемы с физподготовкой, нагрузки вам не хватает? Идите, я все понял. Будем больше работать».

После этого у нас была веселая неделька. Мы чуть ли не на карачках с поля выползали и каждый раз корили себя за допущенную глупость: это ж надо было додуматься пойти к Олегу Романцеву с таким предложением! Больше ничего подобного, естественно, не повторялось.

Романцев — один из немногих тренеров в отечественной истории, с кем игроки, даже самые отчаянные, никогда не огрызались. И в эмоциональном запале никто не смел сказать ему что–то поперек, даже под нос себе не бубнили. Разве что Безродный мог что–то буркнуть, но все равно разобрать это бурчание ни у кого не получалось. Тема был очень необычным футболистом. Талантливым, но себе на уме. С дисциплиной у него имелись жуткие проблемы. Против ежовых рукавицу Малого имелся иммунитет в виде толстенного панциря. Поэтому Олег Иваныч избрал хитрую тактику. Как–то мы все построились, и Романцев таким мягким голосом говорит: «Ребята, у нас завтра тренировка в одиннадцать. Артем, и ты приезжай. Мы все будем. Потренируемся. Может, и ты побегаешь за компанию». И эта метода помогала какое–то время удерживать Безродного в большом спорте.

Романцев в ту пору представлялся эталоном мудрости. Каждое слово, каждый его жест были наполнены смыслом. И еще он был потрясающе уверен в себе. Он вполне был способен обходиться без помощников. Все, что касалось футбола и тренировочного процесса, он любил делать сам. Только вот эта фантастическая уверенность немного мешала Олегу Ивановичу находиться в гармонии с окружающим миром. В середине 1990‑х гений Романцев был обладателем уникальных знаний, но жизнь–то не стоит на месте. Появлялись новые технологии, менялись тенденции.

Я не вправе обсуждать Романцева, никогда не говорил и не скажу про него ни одного плохого слова, как бы ни разворачивались события и как бы меня к этому ни подталкивали. Иваныч для меня — это величина неприкасаемая. Навсегда! Тем не менее позволю дальше развить свою версию причин произошедших с ним неудач. Олег Иванович был оторван от действительности. Ему не хватало общения, причем не столько человеческого, сколько профессионального. Допускаю, что гордость, помноженная на девять чемпионств, не позволяла ему воспринимать чьи–то идеи. Он свято верил в правильность своей линии, не подвергая ее сомнениям и не примеряя на конкретное время. Однако постоянно вариться в собственном соку нельзя. Это опасное занятие, как правило, приводит к нарушению самооценки, потому что сравнивать себя с самим же собой необычайно трудно.

Единственным человеком, который мог высказать Олегу Ивановичу свою точку зрения по любому вопросу, не боясь вызвать гнев с его стороны, был Георгий Саныч. Для меня, кстати, до сих пор остается большой загадкой, как два медведя уживались в одной берлоге. Наверное, они просто настолько любили друг друга, что могли простить друг другу то, чего не простили бы больше никому. Мне кажется, их дружба основывалась не только на душевных и человеческих аспектах, но еще и на тяге к соперничеству. Они же постоянно подкалывали друг друга. Но при этом два потрясающих острослова, способных быть достаточно злыми на язык, никогда не переходили черту, за которой таилась бы обида.

Скажу честно, в 1997‑м нам, игрокам, было непросто видеть на скамейке запасных сразу и Ярцева, и Романцева. С одной стороны. Георгий Саныч многим из нас дал путевку в настоящий футбол и привел к чемпионству, с другой — вновь главным стал Олег Иваныч, авторитет которого являлся просто заоблачным. Мы чувствовали, что для них обоих такое положение дел было серьезным испытанием. Но при всем при этом они предельно порядочно и корректно вели себя в коллективе. Я почти сразу же для себя решил: что бы там между ними ни происходило, для меня существуют два главных тренера — Романцев и Ярцев.

Единственное, я всегда понимал, что рано или поздно их пути разойдутся, и страшно этого опасался. И вот как–то в приватной беседе Георгий Александрович сказал мне, что у него есть предложение от «Динамо». Мне сделалось не по себе, но еще больше не по себе было самому Ярцеву. Я видел, как Саныч мучился, и догадался, что он заставит себя это предложение принять. Сердце его хотело остаться с нами, но мозг говорил, что надо уходить. На моем веку это была первая серьезная потеря «Спартака». Я долго переживал, потому что Ярцев оставил в каждом из нас не частичку, а огромную часть себя.

В то же время за будущее команды я был спокоен, потому что Олег Иванович никуда уходить не собирался: это такая глыба, которую не свернуть ничем и никем. Это было даже невозможно представить! Потому я был убежден: вся моя российская карьера будет связана только с именем Романцева, что гарантировало «Спартаку» безоговорочную гегемонию на долгие годы. Именно так я и уговаривал себя успокоиться по поводу потери Ярцева. И еще уверял себя, что когда–нибудь судьба сведет нас Георгием Александровичем. Ждать этого счастливого момента пришлось более пяти лет.

Когда в 2003‑м я первый раз приехал к Ярцеву на сборы национальной команды, испытал непередаваемый восторг. Словно окунулся в те 1990‑е, когда все мы были вместе. Я уже успел соскучиться по настоящим спартаковским тренировкам, по умным квадратам, забеганиям, стеночкам, ведь тогда в рядах «красно–белых» уже верховодил Андрей Чернышов, проповедующий совсем иные взгляды.

Как же Романцев и Ярцев, не в обиду им будет сказано, похожи в понимании футбола, в ведении тренировочного процесса! Конечно, каждый из них индивидуален и различий между ними хватает, но по сути своей они единомышленники.

* * *

Часто игроки боятся тренера, и это в общем–то ненормально. Тот, кто уступает своему страху, рано или поздно становится этому тренеру не нужен. И многие наши ребята, которые ушли из «Спартака» еще в 1990‑х, порой в своих интервью признавались, что боялись Романцева панически. Даже у таких железных людей, как Вадик Евсеев, при взгляде Олега Ивановича начинался мандраж, и они допускали детские ошибки. Мне, к счастью, хватило психологической устойчивости. А может, просто повезло. Лишь раз сердце убежало в пятки. Эту историю я часто рассказываю в прессе. Тогда я только начал привлекаться к основному составу. Валерий Владимирович Жиляев пожаловался Олегу Ивановичу, что я крайне нерегулярно посещаю институт, и Романцев перед всем строем заявил: «Титов, я тебя лично отправлю в армию». Мне тогда как раз восемнадцать лет исполнилось. До сих пор не знаю, чего я тогда испугался: то ли попадания в ряды Вооруженных сил, то ли того, что Романцев меня перед всеми отчитал.

Олег Иванович — великий психолог. Не встречал людей, которые так умели бы использовать метод кнута и пряника. Бывало, он будто замахнется — человек весь скукожится, зажмурится. Откроет полные ужаса глаза — а перед ним на вытянутой руке уже вкусный пряник. Откусит кусочек, и уже жизнь прекрасна. Проулыбался чуть больше положенного — опять вверх поднимается рука с кнутом. Это образное сравнение, но зато прекрасно передает суть романцевского руководства. У Иваныча мы постоянно были в тонусе. Малейшее расслабление тут же каралось.

В 1998‑м мы стали чемпионами за тур до финиша и уже ничего не значащий для нас матч играли в Новороссийске. Илюха Цымбаларь забил, но во втором тайме мы неожиданно пропустили два мяча, побежали исправлять положение и зевнули контратаку. Один–три. Что было в раздевалке, до сих пор вспоминать тягостно. Как же Олег Иванович кричал! Не дай бог кому–то попасть Романцеву под горячую руку! Мне тоже прилично досталось, и в общем–то заслуженно. Разбор полетов длился минут двадцать, мы не знали куда деться. Олег Иванович настолько максималист, что золотые медали сами по себе для него мало что значат. Ему нужна игра! Ему нужна победа в каждой встрече! Даже если человек выдавал классный матч, Романцев мог подойти к нему и сказать: «Ты сегодня сыграл неплохо, но что тебе мешало сделать это в предыдущем туре? Ты нестабилен. Причину ищи в себе. Может быть, что–то надо подправить с режимом. Наверное, тебе лучше будет поехать не домой, а на базу».

Я тоже один раз попал в подобную ситуацию. Шла осень 1997 года. Борьба за первое место развернулась конкретная. Нам во что бы то ни стало нужно было брать три очка у «Алании». И при счете один–один я забил победный гол. Перед этим не вылезал со сборов «молодежки», соскучился по дому до невозможности — вот на правах «героя матча» и решил рискнуть отпроситься съездить повидать родных. Однако не успел я зайти в раздевалку, как Олег Иванович меня подозвал: «Ты посмотри на себя, ты не имеешь права так безобразно играть. Никаких выходных. Анализируй, восстанавливайся, готовься». Я тогда жутко обиделся, но куда деваться: слово главного тренера — закон. Сейчас сознаю, что, обижаясь, я был не прав. Зато прав был в том, что всегда Романцева слушался. И это привело к тому, что примерно к середине 1998‑го я завоевал полное доверие Олега Ивановича. Он давал установку на игру, рассказывал, кто как в какой позиции должен действовать, а меня пропускал — просто не считал нужным давать мне какие–то советы. Иванович вообще очень бережно относился к словам. Он все говорил настолько по делу, что порой ему хватало пяти минут, дабы разложить соперника по полочкам. Причем советы были насколько лаконичными, настолько и мощными по значению. Например, в 1997 году, когда в матче против «Торпедо» Романцев поставил меня действовать персонально с Хохловым, совет прозвучал так: «У Хохлова левая нога для ходьбы. Перекрывай ему правую ногу, вынуждай его убирать мяч влево». Как же просто мне было играть — я Димку съел. Единственное, свой гол он все же забил, но то было после стандартного положения.

Другой мой тренер Георгий Саныч Ярцев в отличие от своего друга порой пять минут тратил на установку только одному игроку, а поскольку он никого не пропускал, даже вратарю объяснял, как тот должен поступать в том или ином эпизоде, мы могли по полчаса заседать перед матчами. Куда бежать, зачем, когда, под каким углом, к кому — все–все проговаривал. Нам, разумеется, тяжело было выдерживать такие длинные лекции, тем не менее результат эта методика тоже давала. Мне Георгий Александрович каждый раз повторял одно и то же: «Егор, бить! Би–и–ить! Шестнадцать метров до ворот, а ты все партнеров ищешь». И это возымело действие, вот «добился» до клуба «100».

Если футболист понимает, что тренер способен дать ему многое с точки зрения профессионального роста, то он, как губка, впитывает не только то, что ему объясняют на установке, но и то, что слышит на послематчевом разборе. Я благодарен судьбе, что мне довелось не один год быть очевидцем того, как Романцев целостное впечатление об игре расчленял на сотни составляющих и раскрывал человеку совсем иной, более глубокий смысл. Минутный отрезок могли обсуждать целый час. Иваныч был способен любой маневр раскритиковать. Я удивлялся этому: смотришь и не понимаешь, за что здесь–то можно зацепиться. Он находил.

Играли как–то в Ростове. Аленичев тогда впервые попал в состав то ли после травмы, то ли после болезни. Мы атакуем, а Димка на дальнем плане бежит в другую сторону — его там и не видно почти. Романцев: стоп, Дима, обрати внимание, вот этот игрок (и показывает на Апеня) делает неправильно. Каждый шаг его разложил по полочкам, каждый взмах руки. И так он был способен найти ошибку в любой ситуации, разжевывал нам футбол по крупицам.

Романцев очень редко переходил на личности. Он не был сторонником публичной порки. Если и позволял себе, то что–то вроде этого: вот посмотрите на Иванова, отработал как следует, отпахал все сборы, а ты. Петров — Сидоров, чем ты занимался?

Георгий Саныч в отличие от своего друга нагоняи устраивал — мало не покажется. Мы все шли на разбор с готовностью «огрести по полной программе». В 1996 году в команде не было человека, который не побывал бы на таком своеобразном эшафоте.

И дело здесь не в тренерском подходе, а в личностных особенностях Романцева и Ярцева.

Один замкнутый, другой эмоциональный. Замкнутый человек, как правило, более справедлив. Другое дело, что Олег Иваныч, даже если был не прав, никогда не извинялся, и футболисту нужно было обиды проглатывать. Георгий Саныч же, если чувствовал, что увлекся и воткнул игроку ни за что, то обязательно отыскивал какие–то теплые слова и сглаживал ситуацию.

Самые своеобразные разборы были в дубле у тренера Виктора Зернова. Он общался с футболистами примерно так: «Дима, ну ты и матрешка. Ты на себя посмотри, какой из тебя спортсмен?» или «Эй, два буратины, вы–то куда? Вы в футбол никогда не заиграете!» Разбор игры превращался в шоу одного актера. Мы все знали заранее, но все равно хохотали как безумные. Спектакль обычно развивался по такому сценарию. Евгеньич говорил: «Александр Иваныч, останови на этом эпизоде». Святкин останавливал «запись», и мы слышали: «Ну, матрешка, ты кому отдал мяч? Этому Петрушке? Да он хуже Буратино!» Не команда получалась, а труппа Карабаса — Барабаса. При этом тренер сам «угорал» вместе с нами. Тем не менее Зернов помог нам органично перебраться из дубля во взрослый футбол, за что ему хочется сказать слова благодарности. Многие подопечные Виктора Евгеньевича впоследствии стали чемпионами страны, основными игроками сборной, а некоторые еще и сделали неплохую карьеру на Западе.

Любой наставник, что бы он из себя ни представлял, непременно оставляет в жизни спортсмена след. Даже Скала, с которым мне суждено было поработать лишь пару месяцев, и тот успел что–то мне дать. Но, невзирая на это, первым тренером, кого я по–настоящему начал воспринимать после расставания с Ярцевым и Романцевым, стал Федотов. Владимир Григорьич — человек неземной доброты и искренности. Он сам был выдающимся нападающим, к тому же сыном великого бомбардира Григория Федотова и зятем легендарного тренера Константина Бескова. Каждая его клеточка пропитана футболом. Ему хотелось верить!

Опытный игрок улавливает границу дозволенного — те рамки, которые ему отводит тренер. Иногда футболист может потерять столь необходимое чувство меры, и тогда последствия будут плачевные, причем прежде всего для него самого. Это очень хлипкая материя. Я так и не понял, где грань у Олега Ивановича. В наших же отношениях с Владимиром Григорьичем она была тонкой. Мы общались как друзья. При всем при этом я настолько уважал Федотова, что никогда не позволял себе ничего лишнего — всегда помнил, что я всего–навсего игрок, а он мудрый человек и уважаемый тренер.

 

ГЛАВА 12

Как примерить себя к тренерской профессии

Федотов, впрочем, как и Скала, потрясающе грамотно принимал команду. Без пафоса, без суеты, с открытым сердцем и готовностью нас слушать и у нас учиться. Давно подметил: чем человек больше из себя представляет, тем меньше у него гонора.

Скала и вовсе был специалистом с мировым именем. Он словно с луны к нам спустился. А игроки все равно для него являлись в первую очередь людьми. Мне было любопытно поработать с итальянцем. Как–никак он являлся моим дебютным тренером–иностранцем. Он многое перестроил. Мы все должны были одеваться в одинаковые спортивные костюмы, носки, кроссовки. Никаких шортов и шлепок. Мы все вместе обязаны были приходить в столовую, сидеть за одним длинным столом и уходить оттуда тоже все вместе. В «Спартаке» же при Романцеве в этом плане была полная свобода: мы могли и на завтрак не просыпаться, и ограничений в продуктах у нас не было. Скала лично следил за питанием: нельзя сосиски, кока–колу, мучное. Не всем это нравилось, но я старался на такие мелочи внимания не обращать. Надо так надо. Кстати, у Хиддинка в сборной точно такие же требования, и в плане формы одежды, и в плане питания. Западная школа! У голландца за опоздание штраф — пятьсот рублей. Не выплатил вовремя — попадаешь на счетчик. Но все это с улыбками, да и суммы чисто символические. Нам каждому выдали список того, что можно, а что нельзя. Мы почитали, приняли к сведению, и никаких сложностей ни у кого не возникло. То есть тренер имеет право являться со своим уставом в чужой монастырь, но он должен делать это тактично, осуществлять задуманное поэтапно и объяснять мотивы своих решений. При этом рулевой просто обязан учитывать особенности той команды, в которую он попал.

Андрей Чернышов, когда сменил Олега Романцева, допустил, как мне кажется, ошибку в том, что ничего не захотел учитывать. Он начал продавливать свои решения, а решения эти порой вызывали у ребят отторжение. Особенно всех убили молниеносно введенные штрафы. Даже за пользование ноутбуком и за прослушивание музыки на базе полагались катастрофически серьезные денежные наказания. Суммы не называю, чтобы никого не шокировать. Я понимаю логику Андрея Алексеевича. Наверное, он рассчитывал, что, обложив команду такими высокими дисциплинарными «налогами», добьется беспрекословного подчинения. Но так не бывает. В основе взаимодействия тренерского штаба с коллективом лежит уважение, а оно деньгами не определяется.

В такую команду, как «Спартак — Москва», нельзя вваливаться с шашкой наголо. Если бы Чернышов собрал у себя шесть–семь лидеров и поинтересовался нашим видением ситуации, хуже от этого точно никому бы не стало, а авторитет наставника в наших глазах от этого только бы вырос.

Если я по окончании карьеры выберу профессию тренера, то непременно учту этот нюанс. Уже сейчас, основываясь на приобретенном опыте, я имею четкое представление о том, как не должен вести себя коуч.

Никогда нельзя критиковать футболиста прилюдно, да еще вдобавок и огульно. Ни в коем случае нельзя унижать подопечных и показывать им свое превосходство. Сильный человек никогда не станет кричать, что он сильный. Окружающие это и так почувствуют. Очень важно доверять своим игрокам, и не только на поле, но и за его пределами. Мы в XXI веке. Все! Сейчас иная жизнь. Выросло поколение людей с новым менталитетом. Ну нет сегодня у футболиста потребности напиться накануне важной игры. Теперь представители нашей профессии имеют миллионные контракты, им есть что терять. И дураков, которые готовы из–за минутной слабости пустить свою карьеру под откос, фактически не осталось.

Я вот сижу и уже не представляю, как это — заезжать на сборы за двое суток? Это же удавиться легче! Кому это нужно? А ведь раньше и по три, и по пять дней, а предыдущие поколения неделями сидели в этих четырех стенах. Весь советско–российский спорт существовал по казарменным законам. Люди зверели в тех условиях. И все прегрешения игроков, как правило, случались именно из–за этого. Тяжело же пребывать в изоляции. Некоторые спешили наверстать упущенное за тот единственный день, который можно было провести дома, что и оборачивалось срывами.

* * *

Подло и глупо пасти игроков. Да, наставник должен иметь общее представление о том, что с кем происходит. Олег Иванович, кстати, знал про нас абсолютно все. Порой нам в ресторане только счет приносили, а он уже располагал полной информацией, кто с кем и как провел время. Москва — маленький город. Здесь не скроешься. И ощущение того, что ты постоянно пребываешь «под колпаком», не из приятных. Но мы воспринимали все это нормально. Единственное, опасались, что сведения дойдут до Романцева в искаженном виде. Можно прийти с женой, выпить по бокалу красного вина, станцевать с ней медленный танец, а Иванычу доложат, что ты был в компании десяти человек, вы жрали водку ведрами, плясали на столах и уснули мордами в салат. Романцев же попрекать не будет. Он просто сделает выводы, и все. Вот этих выводов мы и боялись. Для нас с ребятами так и осталось загадкой, как Олегу Ивановичу удавалось быть в курсе всего. Мы никогда не замечали «шпиков», никто вроде бы ничего не вынюхивал. Пожалуй, можно сказать, что с нами поступали по–человечески.

После Романцева все было гораздо хуже. За нами банально следили. Мне известны случаи, когда главный тренер просил кого–то из своих помощников: разузнай, выведай, подслушай. Коллектив не обманешь. Футболисты все прекрасно видят и улавливают. И они презирают стукачей, да и тех, кто услугами этих стукачей пользуется, воспринимают не лучшим образом. Впрочем, бывает так, что инициатива исходит от низов. Так, помощник Старкова Клесов — человек, не имеющий представления о том, что команда — это живой организм, с которым необходимо обращаться бережно, вел себя как самый натуральный доносчик. Этот специалист был единственным за всю российскую историю «Спартака», кто породил у всех раздражение с первого же дня своего появления в Тарасовке. «Спартак» — это очень демократичное, терпимое общество. Здесь всем всегда давали шанс ощутить себя человеком. Клесову не дали.

По негласному правилу, тренер вообще не может заходить к игрокам в номер. Тем более без предупреждения. За всю мою карьеру лишь Олег Иванович переступал порог моей комнаты. Было это пару раз. В команде что–то не ладилось, и Романцев в неформальной обстановке ненавязчивыми вопросами пытался нащупать «болевую точку». Все было сделано по–людски. Клесов же чуть ли не каждый день старался найти любой предлог, чтобы «заглянуть в замочную скважину». У него была навязчивая идея, что все игроки нарушают режим и готовят «политический» переворот. Стучался в дверь и тут же, чтобы мы не успели спрятать гипотетическую тару, врывался внутрь. Подсовывал какой–нибудь плакатик: «Ребята, не распишетесь?» Не зря говорят, что человек ко всему привыкает. Вот и я со временем привык к неприятному явлению под названием «Клесов». Впоследствии, когда собирались компанией, кто–то садился или вставал около двери, чтобы бравый «сыщик» не вломился.

Расскажу две истории. Для сравнения. Как–то при Романцеве нас после игры загнали на базу. Мы с пацанами, человек десять нас было, собрались у кого–то в номере. Все равно после неудачного поединка уснуть нереально, вот мы и сидели пили пиво да семечки грызли. Матч анализировали. Общались, как и принято в подобной ситуации. В два часа ночи Сергеич Самохин зашел: «Ребят, уже поздно, давайте укладываться. А то Иваныч услышит — проблемы возникнут». На следующий день никто о наших ночных посиделках не вспомнил. И Самохин был нормальным мужиком, и Романцев — мудрым тренером. Полагаю, Иваныч все равно узнал о том, что мы нарушили режим, но сделал вид, что ничего не произошло. Вот если бы последующий матч мы проиграли, тогда бы нам все это аукнулось. Но мы, разумеется, победили.

И вот другой случай. Периода Старкова. В Испании на сборах сразу у двоих был день рождения. На мой взгляд, это серьезный повод, чтобы всей командой собраться и пообщаться в тесном кругу. Именно после таких праздников, совместных застолий и крепнет дух коллектива. Клесов разнюхал, в каком номере мы собрались, и побежал докладывать главному тренеру. Произошла неприятная история, от которой у всех остался осадок. После Клесов неоднократно напоминал Александру Петровичу тот эпизод и всячески подливал масла в огонь.

Благо Старков умел делать выводы. И с тем же Клесовым он в итоге все же расстался, потому что наконец–то осознал, что им не по пути.

Умение делать выводы было далеко не единственным достоинством латвийского специалиста. Еще он активно общался с футболистами. И это качество у него непременно нужно будет перенять, естественно, внеся необходимые коррективы.

Александр Петрович мог по пять раз на дню задать тебе свой коронный вопрос: «Как дела?» Поначалу такое внимание, конечно же, подкупало, потом многих стало тяготить. На мой взгляд, беда Старкова в том, что он боялся быть искренним. Он даже свою линию выдерживал как–то застенчиво и всегда очень опасался, что авторитетный футболист в случае непопадания в состав будет на него обижаться. Петрович пытался объяснить игроку свою позицию, но порой не находил нужных слов, отчего возникало недопонимание. И вряд ли это можно поставить Старкову в вину, просто такой уж у тренера был характер.

Признаться, подопечным легче работается с наставниками, которые или вообще ничего тебе не объясняют (да и не обязаны они это делать), или говорят все начистоту, и при этом конструктивно. Романцев ничего не объяснял. Нам нужно было на тренировках лезть из кожи вон и доказывать свою состоятельность. Зато никаких интриг и пустых разговоров! Федотов предпочитал с футболистами быть в тесном контакте. Откровенно говорил, что не так и что нужно подтянуть. Когда я буду тренером, скорее всего, изберу именно такую модель общения.

И еще один существенный момент. Если тренер вызывает игрока посоветоваться, то ему следует делать это только в том случае, если тот действительно нуждается в совете. Беседа ради заискивания только вызовет раздражение. В 2005 году на первом сборе в Испании у нас беда была со стандартными положениями. Пропускали с них во всех контрольных матчах, а все потому, что перешли на зонную оборону. Мы же всю жизнь в подобной ситуации использовали персоналку. Вот мы Александру Петровичу и попытались объяснить, что «зона» для нас губительна. Старков согласно кивал. Правда, периодически встревал его ретивый помощник Клесов, двигал стаканы на столе и принимался доказывать: если этот уходит сюда, а ты идешь за ним, то на освободившееся место врывается соперник. На все наши аргументы Клесов отвечал: если ты сыграешь плотно, то заработаешь пенальти в наши ворота. В итоге получилось, что Петрович, изначально солидарный с Клесовым, наше мнение проигнорировал. Закончилось тем, что со стандартов мы пропустили чуть ли не половину всех голов. Лучше бы того разговора не было!

Чернышева и Старкова объединяло одно, на мой взгляд, сильное и одновременно опасное качество — стремление быть прогрессивными. Они старательно отслеживали все тенденции современного футбола. Разумеется, являлись сторонниками зонного метода построения обороны, но, к сожалению, не до конца разбирались в нюансах. Алексеич выстраивал нас на поле и кричал: «Вот здесь мяч!» (бросал вправо) — мы бежали в ту сторону; «Вот здесь мяч!» (бросал влево) — мы неслись в другую сторону. Мы элементарно не успели загореться этой линией. Важно было вначале заразить нас идеей. Да. Чернышов проводил теоретические занятия, но ему не хватало опыта. Или, если быть уж совсем точным, то под те разъяснения ему недоставало качественного материала, способного схватывать все на лету. Андрей же этот фактор не учитывал.

Убежден: первостепенная задача тренера в плане постановки игры — это предельно четкое донесение своей концепции до подопечных. Причем здесь нельзя ничего форсировать, следует идти поэтапно. Если скакать семимильными шагами, могут образоваться белые пятна, а это всякий раз будет отражаться на результатах…

Ну и, конечно, успех тренера во многом зависит от его окружения. Если тренер рассчитывает на что–то серьезное, то у него должны быть помощники не просто умные и ответственные, но еще и порядочные, надежные и преданные. Также необычайно важно, чтобы люди, которых ты зовешь работать вместе, были близки тебе по духу и по футбольному восприятию. У меня уже есть такая команда единомышленников. Мы уверены друг в друге безгранично и сейчас потихонечку пытаемся планировать нашу совместную деятельность. Осталось заполнить докторскую вакансию, и хоть завтра можно браться за работу.

Если я хочу стать тренером, то обязан быть толерантным. Ничего в одночасье не появляется. Считаю, если у тебя подобрался хороший состав и не возникает никаких проблем с начальством, то можно за год–полтора слепить играющий коллектив.

И еще для наставника важно уметь быть хорошим психологом и не забывать при этом оставаться человеком. В этом плане самых лестных слов заслуживает Владимир Григории Федотов, да и Георгий Саныч Ярцев никогда не равнял всех под одну гребенку и мастерски использовал индивидуальный подход. Он разрешал Андрею Тихонову, живущему рядом с Тарасовкой, иногда ночевать дома, в то время как мы все сидели «на карантине». Горлуковичу он позволял относительно свободный режим, потому что не сомневался в профессиональных качествах Деда. И Андрей с Серегой за Саныча готовы были горы свернуть. Впрочем, как и любой из нас. Да, я бы очень хотел быть таким предводителем, за которым игроки хоть в огонь, хоть в воду…

 

ГЛАВА 13

Как взаимодействовать с административным штабом

Ехали мы как–то из Сокольников на базу в Тарасовку на нашем клубном автобусе. Автобус был новым, ярким и навороченным по самому последнему слову техники — тогда в России таких и не имелось ни у кого. В салоне на месте главного тренера — Валерка Чижов, через проход в другом ряду — я, на откидушке у двери — Серега Чудин. И больше никого! Благодать! Едем в приподнятом настроении, музыка играет, шутки, смех. Наш водитель Матвеич на нас отвлекся и при перестроении тонированную «девятку» невзначай подрезал. У поста ГАИ города Королева мы остановились на светофоре и вдруг видим: по встречной полосе нас огибает та самая подрезанная «девятка», оттуда высовывается крепкий лысый парень и со всего размаха бейсбольной битой бьет по боковому водительскому стеклу. Я опомниться не успел, как машина с визгом сорвалась с места. Матвеич за царапину на клубном автобусе любого удавит, а тут — целое стекло… Стряхнул он с себя осколки — и по газам! Это была настоящая погоня, как в культовом «Месте встречи», где Высоцкий кричал: «Давай, отец, поднажми!» Вот и мы с пацанами голосили: «Давай, Матвеич, поднажми!» Чудо орет: «Чиж, запомни номер!» Погоня! Азарт! Адреналин! Меня тогда поразило, что Матвеич на такой махине к бандитской «девятке» сумел существенно приблизиться. Может быть, мы бы даже и догнали «бейсболистов», только те под мост ушли, совсем в другую сторону от базы. Нам же опаздывать было нельзя, и, раздосадованные, мы проследовали по привычному маршруту. Как же Матвеич тогда расстроился! Он в «Спартаке» работает целую вечность — Романцева возил, когда тот еще игроком был. — и никогда с ним не приключалось ничего подобного.

Матвеич — это наша легенда. Если разобраться, вся жизнь команды крутится вокруг него. Куда бы мы ни ехали, откуда бы ни приезжали — без Матвеича не обойтись. И для меня основной состав родного клуба ведь фактически с Николая Матвеевича Дорошина начался. Он был первым человеком, кого я увидел, когда впервые попал в главный автобус. И вот уже больше двенадцати лет, отправляясь на игру, я жму ему руку. Это рукопожатие для меня является своеобразным сигналом: счетчик в голове тут же принимается отсчитывать время до стартового свистка.

Матвеич свое предназначение видит в том, чтобы максимально комфортно и быстро доставить нас в пункт назначения. Все остальное его волнует куда меньше. Например, когда едем в Ярославль, а перед нами плетутся фуры, то Дорошин выруливает на встречную полосу как к себе домой. Коля Писарев в таких случаях обычно говорил: «Матвеич, полтергейст!» Подразумевалось, что Матвеич умеет проезжать сквозь препятствия, не замечая их.

При Олеге Ивановиче в салоне всегда была гробовая тишина. Муха пролетала — было слышно. Но времена меняются. Теперь, когда мчимся на стадион, музыка играет, общение происходит. Наш водитель и тогда, и сейчас прекрасно чувствует состояние команды и всегда попадает в такт.

А еще Матвеич у нас раненый на трудовом фронте. Мотором нашего же автобуса ему отрубило полпальца. Можно сказать, что человек за родной клуб пострадал.

* * *

Для меня «Спартак» — это во многом непубличные люди, хранители традиций. Речь прежде всего о великолепной пятерке: менеджере Леониде Хаджи, начальнике Валерии Жиляеве, видеооператоре Александре Святкине, мастере по обуви Вячеславе Зинченко и об уже представленном вам Николае Дорошине. Они в клубе с незапамятных времен, почти все еще при Бескове работали. Убери любого из них, даже сапожника — аура моментально изменится. Я, например, не представляю, как без Славы команда будет веселиться. Вот недавно во время общей прогулки он на спор прямо в одежде сиганул в воду, и пускай мы с ребятами проиграли деньги, удовольствие получили немалое. А если мы вдруг лишимся чудо–оператора Космонавта Ивановича, кто будет ажиотаж вокруг второй звезды нагнетать? Представляете, вот уже лет пять человек каждый день на клубную эмблему показывал и спрашивал: «Егор, когда здесь вторая звезда появится?»

Вы уже догадались, что эта глава — о них. Надежных, незаметных и очень колоритных служителях красно–белой империи — служителях, которые жили «Спартаком» до моего появления в клубе, живут сейчас и наверняка будут жить после того, как моя карьера завершится. С этими людьми мы проводим бок о бок одиннадцать месяцев в году, я вижу их чаще, чем своих родных.

И это здорово, что они именно такие, какие есть.

* * *

Вячеслав Зинченко обижается, когда его сапожником называют, и всякий раз поправляет: я обувщик. Слава, дорогой, я тоже тебя поправлю: ты не просто обувщик, ты лучший обувщик в отечественном футболе. И, наверное, самый безотказный.

Благодаря Славке я вообще не знаю, что такое иметь проблемы с обувью. Просто привозишь ему любые ботинки или, допустим, туфли жены — он молча берет и делает из них конфетку. Ему можно отдать «разбить» новые бутсы и тут же без опаски выходить в них играть. «Разбивка» бутс — это, уверяю, очень больная тема для футболистов. У меня все пальцы на ногах перекорежены: здесь шишка, тут шрам, тут деформация. Бутсы же мы всегда берем впритык, чтобы мяч лучше чувствовать. И если без какой–либо подготовки их надеть, то ноги сотрешь в месиво. Поэтому процесс притирки длится долго. Слава же какими–то только ему известными манипуляциями умудряется добиваться того, что в кратчайший срок новая обувь в точности обретает контуры моей стопы.

За год у меня изнашиваются три–четыре пары бутс. В одних играешь, вторые «разбиваешь». Затем во вторых играешь, в первых тренируешься, третьи «разбиваешь». Затем в третьих играешь, во вторых тренируешься, четвертые «разбиваешь», первые кому–то презентуешь. Я поначалу предлагал человеку: «Зачем тебе никуда не годное старье, давай я тебе лучше новую пару подарю!» Но мне всякий раз отвечали: «Это же раритет! Представляешь, я смогу рассказать приятелям: вот в этих «лаптях» Егор Титов забил такой–то гол, отдал такую–то передачу».

Если разобраться, то бутсы — это и впрямь самое дорогое, что есть у футболиста. Наш рабочий инструмент. Молодые ребята этого не понимают. Я тоже в их годы приходил с поля, бросал бутсы в угол, они за сутки скукоживались, я их потом так крючками и натягивал. А в футболе–то мелочей не бывает. За обувью нужно ухаживать очень бережно. Слава как–то подарил мне специальный набор: губка, крем, масло. Как военные начищают свое оружие, так и я теперь начищаю бутсы. Для меня это еще и своеобразный ритуал. Бывает, прихожу с тренировки весь в грязи, пока переоденусь, бутс уже нет: Славка забрал, почистил, на растяжечку поставил.

Важно покупать «родные» бутсы. Если, например, это «Адидас», то он должен быть немецкий, если «Мизуно» — то японского производства. Вот тогда процесс притирки пройдет гораздо легче. Я, к слову, больше десяти лет выступаю в «Адидасе». Как–то пробовал перестроиться на другую марку — не пошло. Славка мне тогда сказал: «Фирма по производству бутс как жена. Просто так ее не меняют». И все же, наверное, еще раз рискну. «Умбро» предлагает мне хороший контракт, от которого вряд ли стоит отказываться.

Вячеслав Зинченко обладает особым взглядом на любой предмет. И только человек с его мироощущением способен столько лет доводить спартаковцев разных поколений до истерического хохота. На спор Слава сделает все, кроме подлости. А поскольку футболисты отличаются неплохой фантазией, то «послужной список» у нашего обувщика получился впечатляющим. Славка у нас и плавал неоднократно в самых неприспособленных для этого местах, и бананы с кожурой ел, и цветами питался, и здоровенные яблоки ртом ловил, и в одних трусах с трапа самолета спускался.

Как–то в Париже во вратарских бутсах на шести громадных шипах Зинченко проходил таможню — так французские таможенники только на ноги странного пассажира и смотрели — в полнейшем замешательстве были. Слава же, будто копытами цокая по плитке, делал вид, что именно так–то все и должно быть.

В последние годы я главный инициатор подобных аттракционов. Ну устали ребята, настроение неважнецкое — вот и выдумаешь что–нибудь забавненькое. Тут как–то в аэропорту подговорил я лучшего мастера по обуви вместе с багажом прокатиться. И вот представьте картину Солидные люди ждут свои сумки, всматриваются в конвейер, а там среди чемоданов с гордым видом восседает какой–то мужик. Люди пальцами у виска крутили, мы с пацанами за животы держались, а Зинченко не обращал ни на что внимание — он с присущей ему основательностью выполнял «специальное задание» и наматывал круги в обществе всевозможных баулов и тюков. И мы ему за это были благодарны. * * *

Слава Зинченко называет Александра Хаджи папой. А я — Салихом. Салих Лютфиевич — настоящее имя нашего извечного менеджера. Александром Леонидовичем его в 1980‑х сделал Николай Петрович Старостин, для удобства обращения. Хаджи — человек, который может что угодно достать и с кем угодно о чем угодно договориться.

Хаджи наделен очень тонким юмором (впрочем, люди без чувства юмора в «Спартаке» не задерживаются). Нужно не один год внимательно поизучать Салиха, чтобы научиться понимать, когда он шутит, а когда говорит искренне. Так, фразы «Тебе начислили премию», «Марсиане высадились в Тарасовке». «Зидан перебирается в «Спартак» и «Тренировка будет в одиннадцать» он произносит с абсолютно одинаковой мимикой, жестикуляцией и интонацией. После этого непременно стоит пойти и у кого–то переспросить, а правда ли? Я, к счастью, давно хитрющего Александра Леонидовича раскусил, хотя ручаться за то, что завтра вновь не попадусь на его фокусы, не могу.

Меня подкупает, что Хаджи на ты с мячом. Мы с ребятами любим садиться и смотреть, как тренеры и администраторы в дыр–дыр гоняют. Хаджи всегда играет с поднятой головой, сразу видно — спартаковец. Хотя, быть может, ему просто пузо мешает на мяч–то смотреть? (шутка).

Но вот кто меня на футбольном поле шокирует — так это наш оператор Александр Иванович Святкин. Мужичку за шестьдесят лет. Худенький, маленький, дважды между жизнью и смертью был. Да еще черный кофе в день кружек по десять выпивает. Спортом не занимается. Но когда его на газон выпускают, он весь матч носится как угорелый. Самый выносливый и самый травмоопасный. Ничего не боится. Наши новички при виде такой работоспособности ветерана дар речи теряют. После игры Александр Иваныч приходит в девятую комнату, где аппаратура стоит, и без раскачки принимается что–то искать, записывать, нарезать. Когда он спит — загадка!

Святкин — бывший сотрудник закрытого предприятия, связанного с космосом. И мысли, и идеи, и разговоры у него такие же, неземные. Поэтому старожилы его Космонавтом Ивановичем зовут.

Наш видеооператор и вправду не от мира сего. Баек про него тоже уже сложено немало.

Как–то Романцев в гостинице на сборах захотел видеокассету с каким–то матчем посмотреть и спросил у него: «Александр Иванович, ты в каком номере живешь?» А тот Олегу Ивановичу (!) ответил: «Все в нашей галактике относительно».

Когда главный тренер повторил свой вопрос, Святкин ему свою трактовку теории относительности объяснять стал. Чем закончился разговор, писать не буду. * * *

Начальник команды Валерий Владимирович Жиляев тот эпизод до сих пор Святкину простить не может. Владимирыч всегда за все переживает, хлопочет и жутко не любит никаких накладок. У меня ни один семейный вопрос без Жиляева не решается.

Прописки, регистрации, справки, корочки, пропуска, приглашения — все делает он. Допустим, захотела дочка попасть на Кремлевскую елку — набираю номер Владимирыча, и вечером на следующий день у Анютки уже есть билет.

Во многом благодаря Жиляеву все спартаковцы, выходцы из стран бывшего CCCR получили высшее образование. Владимирыч — он же дотошный. Скажет «надо» и не отстанет до тех пор, пока не сделаешь. Этот человек не признает слов «не могу», «нельзя». Для него препятствий вообще не существует. Уж как в свое время Андрей Тихонов не хотел учиться, но Жиляев и его за парту усадил. Когда наступает сессия, то такое впечатление, что это у Владимирыча экзамены. Несколько лет назад он в буквальном смысле брал футболистов, запихивал в машину и развозил по институтам. Все предметы освоил. Безродного, например, заставлял диктанты писать. После тренировок сажал в Тарасовке, давал тетрадку, ручку и диктовал текст из классического произведения.

Саню Мостового Жиляев вначале в техникуме контролировал, затем более десяти лет к диплому Института физкультуры вел и своего добился. И то, что в армию никто из спартаковцев не загремел и в ЦСКА не оказался, тоже его заслуга.

* * *

Юрий Сергеевич Васильков в отличие от вышеупомянутой пятерки несколько лет был вне «Спартака». Естественно, не по своей инициативе. До сих пор у меня свежо в памяти наше первое полноценное общение. Была весна, но холод стоял какой–то декабрьский. И вот в такой мороз мне в игре за дубль наступили на палец, а я не придал этому серьезного значения. Однако с каждым часом боль усиливалась, я же был совсем еще зеленый пацан, вот и стеснялся своими проблемами побеспокоить доктора. Палец у меня распух, его так выкручивало, что к двум часам ночи мое терпение лопнуло. Я набрался смелости и поковылял в номер к нашему эскулапу. Юрий Сергеич поинтересовался, почему же я, такой чудак, раньше не явился. Васильков вызвал массажиста Колю Ларина. Они отодрали ноготь, вскрыли палец, откачали сгустки крови, наложили повязку, и боль утихла.

В 1999‑м в Ростове нас принимал «Уралан», минуте на двадцать пятой я сделал подкат, а Раду Ребежа — тот, что впоследствии обрел известность, выступая за «Москву», подпрыгнул, ну и шипом вспорол мне ногу в области надкостницы. Было не просто больно, но еще и страшно. Мясо торчало во все стороны, я кость свою видел. Юрий Сергеич с Колей отнесли меня в раздевалку и в полевых условиях провели мини–операцию. Бережно запихнули мясо на место и, нанеся порядка двенадцати швов, ногу зашили. Я смотрел на то, как меня штопают, и поражался тому, с каким спокойствием и достоинством люди это делают. Ожидалось, что ориентировочно через две недели начну тренироваться, но я уже через шесть дней принял участие в официальном матче. Больше восьми лет минуло, а мою ногу по–прежнему украшает шрам длиной сантиметров пятнадцать.

В 2000 году в одном из матчей я боролся в воздухе и получил удар по макушке. Я тогда и значения этому факту не придал, рукой потер ушибленное место, и все. И только спустя несколько минут обнаружил, что рука в крови. И вновь Сергеич с Колей в раздевалке наживую меня латали. Если я сегодня побреюсь наголо, зрелище будет не для слабонервных. Как–то мы с Васильковым и Лариным устроили турнир прогнозистов. Перед каждым туром делали ставки на все матчи, а потом сообща подводили итоги. Вот эмоции–то бушевали! Я обязан был тот турнир выиграть, и я его выиграл. Но врач с массажистом были моими достойными противниками. В том «Спартаке» все неплохо разбирались в футболе. Так получилось, что Николай Ларин от нас перебрался в «Динамо», и вот в 2007‑м на предсезонных сборах я его увидел. Ком к горлу подкатил. Стоит наш Коля, точно такой же, как прежде, только весь седой. Мы крепко–крепко обнялись. Все–таки нас, людей романцевского «Спартака», независимо от того, кто выходил на поле, а кто ковал успех в тылу, слишком многое объединяет.

Мне хотелось бы поведать столько всего хорошего и о других достойных сотрудниках «Спартака», таких, как, например, врач–реабилитолог Володя Панников, просто в последние годы была такая кадровая текучка, что в книге не хватит места рассказать обо всех. Знаете, Николай Петрович Старостин уделял огромное значение атмосфере в коллективе, даже уборщицу боялся уволить. Мне кажется, что руководство любого клуба должно понимать: без грамотного персонала ни одна команда не покажет должного результата, и потому бойцами невидимого фронта нужно дорожить. Ну а некоторым футболистам я хотел бы посоветовать относиться к «работникам тыла» не как к обслуге, которая должна выполнять любую твою прихоть, а как к уважаемому обществу ярких личностей, без которых ты мало на что будешь способен.

…За время написания этой книги многое изменилось. И дорогих мне Хаджи, Зинченко, Святкина, Панникова, впрочем, как и меня самого, сегодня нет в «Спартаке». Но эту главу я не стал удалять и менять. В память об этих замечательных людях. Очень хочу пожелать Александру Леонидовичу, Вячеславу, Александру Ивановичу, Володе счастья и в постспартаковской жизни.

 

ГЛАВА 14

Как сочетать спорт с личной жизнью

Спорт и личная жизнь находятся в беспрерывном конфликте друг с другом. Так было всегда. Просто с опытом ты уже знаешь, как сделать, чтобы ни одна из этих сфер не пострадала. Необходимо научиться соблюдать баланс. Некоторые его не соблюдают и тогда теряют либо себя, либо семью, либо любимое дело. Был в «Спартаке» один парень таланта уникальнейшего. В свои двадцать лет в сборную стучался. Он увидел Москву, связался не с теми людьми — в итоге перестал соображать, где ночь, а где день. Поэтому и продержался мегаполузащитник у нас лишь год. Про него гуляли такие рассказы, что уцелеть в «Спартаке» у моего сверстника шансов не было никаких. Таких рассказов не прощали. И мне безумно жаль, что судьба этого самородка сложилась не так, как должна была бы сложиться.

Для карьеры не менее опасная вещь, чем нарушение режима. — это деньги. Когда ты играешь ради самого футбола, ради своей любви к нему, тогда у тебя все в порядке. Как только начинаешь думать, как бы побольше от этого футбола получить, он тебя жестоко наказывает. Это настолько тонкая грань, что порой холодок внутри пробегает. Как в прыжках в длину. Заступил на сантиметр — и начинай все заново. Но чтобы начать, тебе нужно осознать факт заступа и обвинить в этом самого себя, а не обстоятельства. Если ты будешь искать причины своих бед в ком–то другом, то уже никогда не выберешься на прежний уровень. И даже если ты все осознаешь, еще не факт, что тебе представится повторная попытка. Я всегда помнил одну из любимых фраз Романцева: «Если вы предали футбол, если о себе думаете больше, чем о нем, то от греха подальше повесьте бутсы на гвоздь. Потому что футбол не простит предательства и жестоко накажет».

Я долгое время не понимал сути этих слов. То есть понимать–то понимал. Но не принимал. Это была та прописная истина, которая открывается не всем и не сразу. Теперь я знаю, что Романцев имел в виду.

На каком–то этапе я не то чтобы изменил футболу — я немножечко по–другому расставил акценты. В моей голове поселились мысли о том, что пора перебираться в иностранный чемпионат, о том, что заслуживаю лучшей финансовой участи, что я вправе рассчитывать на хорошую квартиру, на новую машину. Дело всей жизни потихонечку откатывалось на второй план. Я так часто повторял в прессе, что в российском первенстве для меня ничего интересного не осталось и что разницы между шестью и семью золотыми медалями нет никакой, что прогневал судьбу. Я был уверен, что победы никуда от меня не денутся, и о самих победах думал куда меньше, чем о том, какие они должны принести дивиденды. Я никогда не был рвачом, но лет с двадцати пяти — двадцати шести стал отдавать себе отчет в том, что рано или поздно футбол закончится и потому мне нужно успеть обеспечить себя и свою семью.

Всевышний все–таки большой мудрец. Он наказывает тебя не сразу, а дает возможность исправиться. Наотмашь он бьет уже потом, если не исправишься. Я. увы, своим шансом не воспользовался. Здесь я уже поведал о самой тяжелой своей травме, но умышленно умолчал об одном дополнительном нюансе, о котором сейчас сказать самое время. Летом 2002 года тогдашний президент «Спартака» Червиченко сам предложил мне новый контракт на более выгодных условиях, за что ему огромное спасибо. Ни до, ни после мне никто ничего по своей инициативе не предлагал: ни Романцев, ни Первак, ни Шавло. А тут очень достойное предложение на четыре года. Супруга говорила, что принимать его не нужно: лучше уехать, такие деньги мы заработаем и на чужбине. Я возражал: нам в случае отъезда предстояло бы все поменять на сто восемьдесят градусов. Дня четыре пролетели в тягостных раздумьях. Я даже попросил у Андрея Владимировича дать мне еще время на переосмысление. У меня тогда не было никаких предложений от других клубов, но я не сомневался, что по окончании сезона они опять появятся. И все же решил не рисковать. Не хотелось мне срываться из «Спартака». Набрал номер Червиченко: «Владимирович, я согласен».

Я подписал бумаги, и прямо с того момента соглашение вступило в силу. До всех бед оставалось меньше месяца. Сколько раз потом погружался в те события: что было бы, если бы не подписал? Может, уехал бы и уберегся от всех неприятностей? А может быть, все эти три года простоя получал бы гораздо меньшую сумму? Не знаю. Знаю одно: между нашими мыслями и травмами есть какая–то связь. Дима Парфенов подписал новый контракт в те же сроки и через неделю после моей тяжелой травмы получил еще более тяжелую. Димку жалко. Его боль я переживал жутко. На Парфешин счет рассуждать не берусь. А вот в моем случае затяжные думы о контракте, о выгодах и были той самой роковой последней каплей. Футбол мне не простил, что я, пускай и ненадолго, отодвинул его с авансцены. Прощение я заслуживал более трех лет и теперь, конечно же, никогда не повторю былых ошибок. Как только почувствую, что остыл к своей профессии, тут же закончу, чтобы не испытывать судьбу.

* * *

Одна из самых больших опасностей для спортсменов — женское внимание. Я рано сделал вывод, что оно способно завести очень далеко. Да, был мимолетный период, когда я позволял себе совершать подвиги Казановы, но это происходило в обыкновенной жизни, в той, где Егора Титова воспринимали не игроком «Спартака», а просто приятным парнем. Там на меня никто не расставлял сетей.

В футбольной же среде соприкасаться с женским обществом я мало того что не хотел, так еще и стеснялся. На первых порах ведь в команде хватало «стариков», и я жутко тяготился своей хилой славой на их фоне. Всячески избегал внимания к собственной персоне. После матчей у выхода из–под трибунного помещения нас часто ждали фанатки. Так я сразу же нырял в автобус.

А к тому времени, когда спартаковские звезды разъехались, в моем сердце уже поселилась Вероника.

К тому же в 1990‑х за футболистами не устраивали такую дикую охоту, как сейчас, когда это стало модным. Сегодня необычайно престижно выйти замуж за спортсмена. Это путевка в совсем другую, светлую жизнь. Да и просто провести ночь с известным человеком для некоторых барышень XXI века так же «прикольно», как посетить концерт Мадонны. Теперь за звездной, да и не очень, молодежью гоняются ого–го как! Вот многие и перестают расти профессионально, тратя себя на бесконечные романы. Нам в этом плане все–таки было полегче.

Наше поколение игроков серьезнее относилось к этому вопросу: подавляющее большинство женились по любви, очень рано, на подругах детства или юности. Эта любовь была чистой, напрочь лишенной корысти.

У нас вообще все происходило быстрее, чем у далеких от спорта людей. Мы раньше взрослели, раньше становились самостоятельными. Пятнадцати–шестнадцатилетние пацаны, приезжая покорять столицу, перепрыгивали сразу ступенек через пять. Как Влад Радимов с Димой Хохловым, которые на Песчанке без душа, без еды тараканов давили. Я взрослел, наверное, не так стремительно, хотя с девятнадцати лет жил один и полностью нес за себя ответственность.

У меня и с мамой, и с отцом теплые отношения, но уже в 1995‑м мне «под присмотром» было тяжело. Я чувствовал себя голубем, который рвется на свободу. И в какой–то момент понял, что все, надо уезжать. Родители были на даче, я собрал сумку, взял музыкальный центр, и мой друг по спартаковской школе на старенькой «Волге» перевез меня в пустующую бабушкину квартиру в Бибиреве. Так я начал свое вольное плавание.

В нашей среде абсолютно нормальное явление, когда человек к восемнадцати–двадцати годам обзаводится своей крышей над головой.

Естественно, каждому из нас, оказавшемуся предоставленным самому себе, хотелось, чтобы дома его кто–то ждал. Чтобы на сборах и в затяжных поездках было о ком думать. Чтобы было кому посвящать свои победы. Мне, холостяку, например, слишком ощутимо не хватало семейной теплоты. Даже поесть было не с кем. Это сейчас ресторанов полно, а тогда вынужден был сам себе готовить. Да и с ранних лет я мечтал о том, чтобы меня встречали жена, ребенок и собачка. Вот класс! Еще одна разновидность мужской романтики!

Сейчас из моей жизни подобная романтика ушла, ее вытеснила проза. И в такой стабильности тоже есть свой кайф. Хотя порой ради этого нужно переступать через себя. Когда ты приходишь домой, то обязан запихнуть свое «я» себе в одно место. Твои злоба, досада от упущенной победы или незабитого гола должны остаться за дверью. Не всегда получается. Бывает, срываешься не по делу, а потом жалеешь.

* * *

Навязчивая идея обзавестись своей семьей поселилась во мне лет в тринадцать. Помню, тогда я для себя решил: надо как можно быстрее жениться. Безумно хотелось взрослой жизни, словами и не передать!

…До Вероники ни на какой другой девушке я жениться не мог. Не чувствовал, что встретил свою половинку. Да и ветер гулял в голове. Потом не представлял, как это я скажу своим родным: все, папа–мама, женюсь.

К двадцати двум годам стал смотреть на все происходящее со мной взрослым ясным взглядом. Понимал, что уже пора серьезно подумать о семье. Если не сейчас, то потом закручусь, затянет холостяцкий образ. Я боялся упустить момент.

Боженька, видимо, почувствовал все это и, к огромному счастью, свел меня с Вероникой. Я ни разу об этом не жалел, даже тогда, когда у нас не все было гладко.

Самое любопытное: я до самой свадьбы не отдавал себе отчета в том, что Вероника и есть моя судьбинушка. 1998 и 1999 года слились в один бесконечный марафон: сборы, разъезды, игры следовали через два дня на третий. Я превратился в автомат по штампованию побед. Осени для меня вообще не существовало. Элементарно не было повода остановиться, отдышаться и осмыслить, что со мной творится.

А снежный ком событий все ускорялся и ускорялся. Все происходящее напоминало вид из окна стремительно мчащегося поезда. В мозгу запечатлелись лишь отдельные «слайды» из того периода. 9 декабря 1999 года мы сыграли на выезде с «Лидсом». Сгорели: ноль–один. Ночь были в дороге. Затем мальчишник. Квартира мамы. Мои друзья по спартаковской школе: Вова Джубанов, Леша Мелешин, Дима Гунько. Меня отвозят домой. Я из последних сил ставлю будильник: у меня утром свадьба. Только бы не забыть. Как в кино! Утром открываю глаза: по комнате ходят Вовка и Димка. Думаю: откуда они взялись? Пацаны улыбаются: «Жених, вставай. У тебя сегодня свадьба». Я, как зомби, бреду в душ, стою и усердно соображаю: какая свадьба?!

Потом пришел–таки в себя: действительно, у меня сегодня важное событие. Настроился на серьезный лад Дальше опять все как в кино.

Поехали за Вероникой. Нужно было ее выкупать, но мне было не до этого. Я подвинул свидетельницу в сторонку: дайте же пройти! Мы быстро забрали невесту, так же быстро покатались по Москве. Частично я все еще пребывал в прострации. И только когда мы подъехали к ресторану, осознал, что сейчас нас будут поздравлять сотни гостей. Меня внезапно заколотило! Трясло так, будто бы предстоял финал чемпионата мира. Пришлось несколько внеплановых минут сидеть в машине — «саморегулироваться». Навыки спортивной психологии сделали свое дело, и предстартовое волнение исчезло. Олег Иваныч Романцев, Пал Палыч Бородин. Георгий Саныч Ярцев. Михал Данилыч Гершкович — было очень много уважаемых людей, и вроде бы все остались довольны.

На второй день мы гуляли в другом ресторане. Были все самые близкие. До сих пор стоит перед глазами картина, как мне навстречу идет Тихонов. Когда Андрей улыбается, глазки у него становятся, как у китайца, и от них идет какой–то теплый неземной свет. Мы обнялись: «Дорогой, как я рад, что ты приехал!» — «Егор, разве я мог не приехать?» Здорово погуляли.

А потом мы с Вероникой и с четой Мелешиных сели в машину и уехали в «свадебное путешествие». Через сорок минут оказались в «Бору», в том самом пансионате, где базировалась сборная России. Михал Данилович Гершкович помог снять там домик — Веронике–то из–за беременности уже нельзя было летать. Так стартовала наша официальная семейная жизнь. Хоть к тому моменту мы уже достаточно жили в гражданском браке, притирались друг к другу долго.

Женщина и в двадцать лет является женщиной. Она мудрее, серьезнее. А мужчина серьезным становится не сразу: ну, с этой не получится — найду другую. Только после рождения Анютки я начал меняться в лучшую сторону, но до окончательного моего становления как главы семейства все равно было достаточно далеко.

И вот как–то дочка подошла и что–то у меня попросила. Я посмотрел на Аню, и меня как молния ударила: это же МОЕ! А это «мое» надо воспитывать. В конфликтной обстановке нормального ребенка не вырастить. Я тут же сделал надлежащие выводы. И сейчас благодарен Богу за то, что он дал мне мою семью. Быть мужем и отцом — это блаженство!

Даже не верится, что из–за собственной глупости я мог все это потерять…

В конфликтах я злой. Порой и вовсе бываю жестким. Но если нагрубил не по делу, тут же понимаю, что не прав. Только вот сразу извиниться не получается. Минут через двадцать–тридцать урегулирую ситуацию. А пока мне надо переварить все внутри. Если вдруг по какой–то причине я уехал не помирившись, меня потом чувство досады будет точить изнутри. Я очень неловко ощущаю себя в конфронтации. Все бурлит, кипит, мечтаешь только о том, чтобы исправить положение. К счастью, с годами научился не доводить инцидент до крайности. Малейший разлад сразу перевожу в шутку. Считаю, это большое искусство, которым теперь владею почти в совершенстве.

К сожалению, осенью 2000‑го я им не владел. И с точки зрения нашего семейного благополучия это был самый сложный период. Настолько сложный, что я постоянно находился на взводе. Поразительно, но вопреки всякой логике играл я феерически и свой лучший матч в карьере провел именно тогда.

Помню, что в Лиссабон, где нам предстоял поединок Лиги чемпионов, я улетел весь в мрачных думах. Говорят, что личные неприятности негативно сказываются на игре. Но я, выходя на матч, забываю обо всяких неприятностях. Это во–первых. А во–вторых, тогда, видимо, настал такой этап, когда я нуждался в подзарядке положительными эмоциями, а запастись ими мог только на поле, вот и выдал со «Спортингом» футбол, который многие зарубежные специалисты оценили потрясающе высоко. Мы тогда победили — три–ноль, и я поучаствовал во всех трех наших голах. Я обрел дополнительные духовные силы и подавил в себе какие–то ненужные амбиции. Мы сели с Вероникой, спокойно обо всем поговорили. Вскоре как–то само собой пришло осознание того, что мы созданы друг для друга и обязаны нашей любовью дорожить.

* * *

Наличие семьи дисциплинирует и стимулирует одновременно. Бывает, откровенно хочется повалять дурака, ну хотя бы чуть–чуть. И тут же вспоминаешь, что ты не один. Есть близкие люди, с мнением которых ты должен считаться.

Я никогда не забываю, что я кормилец в доме. Что мне надо семью одеть, обуть, создать ей нормальные условия. Я сам так поставил. Когда–то Вероника порывалась пойти работать, на что я ей ответил: «Если ты будешь получать больше, чем я, вопросов нет. А из–за копеек — ни в коем случае. Лучше тогда домом и ребенком занимайся». Меня полностью устраивает, как моя супруга справляется со своими обязанностями. Мы притерлись друг к другу, и каждый занимается своим делом. Причем у нас сейчас настолько мощное взаимопонимание, что порой слова и не требуются.

Например, я тупо валяться на диване ненавижу, в потолок плевать не умею. Но если вдруг принял горизонтальное положение. Вероника знает, что в такие часы меня лучше не беспокоить. И дочке говорит: папа устал. Бывает, так выложишься, что эмоций — никаких. Мухи на меня садятся — сил нет их отогнать. Только механически щелкаю каналы в телевизоре, и все.

При всей своей любви к семье я слабо представляю, как это — провести несколько дней безвылазно дома. Мой организм быстро начинает требовать адреналинчика: во что–то сыграть, с кем–то поспорить, посостязаться.

Помню, в межсезонье 2005–2006 годов в Арабских Эмиратах сидим с Андреем Тихоновым, Максом Калиниченко и с нашими женами, морским пейзажем наслаждаемся. Весело общаемся, но чего–то нам не хватает. Аж свербит! Стали по сторонам оглядываться, а там парень на пляже чеканит мячом, и лицо у него знакомое–презнакомое. Ну мы и не удержались. Калина навел справки, и правда: «жонглер» оказался своим человеком — братом друга Димы Парфенова, в определенных кругах известный как Рауль.

Рауль предлагает: «Ребята, сгоняем в футбол!» Еще как сгоняем! Проходим метров пятьдесят по пляжу, а там Хомич с Георгием Базаевым: «Айда с нами!» Затем встретились Ашветия и Алдонин. Потом еще наших поднабралось — в Эмиратах тогда треть Премьер–лиги отдыхало.

Поделились, мы с Андреем попали в разные команды. Конечно, на первых порах мы старались себя и друг друга беречь, но побеждать хочется всегда, не важно, где, с кем и когда соревнуешься. Вот в одном эпизоде Тихон сгоряча под меня и прыгнул. Как мы уцелели — непонятно. Он сидит, надкостницу трет, весь в песке, сквозь зубы цедит: «Извини, Тит, я не специально». А у меня палец на глазах распухает. После этого мы с Тишкой побрели в море охладиться и решили завязать, иначе до добра такая рубка не довела бы. Нас ребята из «Томи» чуть погодя звали еще в волейбол поиграть, но я сказал: «Спасибо, с нас на сегодня хватит».

И подобных эпизодов, когда спорт врывался в личную жизнь и полностью ее вытеснял, были сотни. Однажды занятный случай произошел у нас с Димой Аленичевым, когда он после возвращения из «Порту» в «Спартаке» выступал. Лето. Жара. У нас двухразовые тренировки с приличной нагрузкой. Дома у меня никого (мои на курорте), вот и отправились к Аленю. У Димы на участке корт, и мы по–настоящему с ним зарубились в большой теннис. С традиционными нашими подначиваниями, со злым таким юмором! Играли три сета, упорные все: семь–пять, шесть–семь… Он освещение включил, время за двенадцать, а мы все бьемся. Ноги и руки уже не слушаются, но и проигрывать никто не хочет. И никто не хочет сдаваться, и каждому надо взять реванш. Утром приехали на базу выжатые как лимон. Перебор, конечно, был, но спортсмен — он во всем спортсмен. Главное — не уступить!

* * *

Не представляю, кем бы я был, если бы не футбол! Ну кем бы? Инженером, экономистом, официантом? Каждый день ходил бы на работу согласно оговоренному графику, каждый день выполнял бы одни и те же функции. Профессий миллион, но не факт, что среди них я отыскал бы свою.

Почти убежден, по–другому жить мне было бы не так интересно. Футбол мне дает так много, что иногда я просто не знаю, где работа, а где все остальное. Через футбол я столько всего познал! Посмотрел весь мир, побывал в краях, которые поистине считаются райскими. Как–нибудь сяду, прикину, какое количество стран я посетил. Полагаю, полсотни непременно наберется. Моя нога не ступала только на землю Австралии. Океании и Америки.

Я исконно русский человек, и поэтому политика, мировоззрение Америки мне не по душе. Но я горю желанием посмотреть Нью — Йорк. Тягой к этому городу, как ни удивительно, я обязан Вилли Токареву. В нашем дворе летом частенько крутили песни советских эмигрантов. И почти во всех текстах Токарева что–то рассказывалось про Брайтон — Бич. Я находил для себя сочетание этих слов весьма забавным. И как–то незаметно загорелся идеей пройтись по этой самой Брайтон — Бич. Уверен, что пройдусь. И как знать, допускаю, именно футбол мне подарит такую возможность.

 

ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ СЕКРЕТЫ

 

ГЛАВА 15

Как работать на тренировках

Это только кажется, что все так просто. Вышел на поле, выполнил все задания, которые тебе дал тренер, и уехал домой. На самом деле тренировка — процесс во всех отношениях исключительный. По молодости мне хотелось заниматься постоянно. Если бы было можно, я бы с мячом на поле ночевал, настолько был предан и влюблен в футбол. В такой одержимости и скрывается серьезная опасность для еще не сформировавшегося организма.

Ведь сам игрок по неопытности не чувствует своего предела. Все в диковинку. Ты, как розовый поросеночек, радуешься всему на свете и стремишься быть еще лучше. Ощущения усталости вообще не возникает. Ты не слышишь свой организм, не понимаешь, как он адаптируется к нагрузкам. Сейчас же я почти все про себя знаю. И с позиции прожитых в футболе лет наконец–то имею полное представление о своих ошибках. Раньше, когда Олег Иванович увозил нас на предсезонные сборы, Анатолий Федосеич Королев подсказывал мне: «Егор, ты форму набираешь быстро, а до старта сезона еще далеко. Поэтому ты себя побереги. Не спеши рвать жилы».

Раньше ведь никто не учитывал наши индивидуальные особенности, и всем нам давался одинаковый объем работы. На первом этапе большие нагрузки мне действительно были не нужны, но я все равно вкалывал по полной программе. За три месяца сборов расходовалось столько сил, что на концовку сезона их порой и не оставалось. Но тогда вся страна жила по такой системе, и деваться было некуда. Сачковать же я не умею. Да у Романцева это было и нереально.

Мы 4 января, в день рождения своего любимого наставника, всегда улетали на сборы и, не успев толком распаковать вещи,

попадали под колоссальные нагрузки. Олег Иванович так закручивал гайки, что у многих возникало желание навсегда закончить с футболом.

Представьте: сразу после отпуска нам давалась «максималка». Мы, дабы облегчить себе участь, скидывали с себя почти всю одежду, не обращая внимания на погодные условия. Команда выстраивалась в линию, и по свистку мы как угорелые неслись через все поле. Прибегаешь, разворачиваешься, и тут раздается очередной свисток. Восемь ускорений подряд без передышки. Глаза на лоб вылезали. После этого мы делали еще восемь рывков с минутными паузами, в ходе которых выполняли различные упражнения. Было тяжело, но во мне обычно появлялся азарт, который подталкивал к тому, чтобы финишировать первым. И таких азартных нас было человек двадцать.

Конечно, с середины тренировки в ход шли различные хитрости: кто–то чуть раньше времени стартовал, кто–то недобегал пару метров. Люди думали, что Романцев этого не видит. Однако он все видел и из любой мелочи был способен сделать вывод. Я быстро это понял и всегда все выполнял от и до.

Допускаю, что на меня как раз подействовали знаменитые методы Романцева. Когда я только начинал свой путь в большом футболе, Олег Иванович проделывал такой фокус. Он перед «максималкой» нас предупреждал: за всеми вами я уследить не смогу, поэтому я выбрал двух человек, за кем буду неизменно наблюдать. Имена этих двух «счастливчиков» он не сообщал, вот каждый из нас и корячился, опасаясь, что главный тренер наблюдает именно за ним. Я выполнял все упражнения очень старательно. Жутко боялся, что из–за меня Романцев остановит занятие и заставит всех пройти испытание повторно. Позора не оберешься. Таким образом в нас вырабатывался и командный дух тоже. Никто не хотел подвести партнеров.

Зато когда «максималка» заканчивалась и мы, изможденные, расползались по номерам, внутри все ликовало. Нас наполняло ощущение собственной значимости: мы выдержали! К концу сборов накапливалась убийственная усталость. Тогда уже мысли были не о том, как бы добежать первым, а как вообще добежать. Один наш прославленный партнер после очередного ускорения рухнул на газон, и его вывернуло всего наизнанку. Вот это была самоотдача!

В ходе же сезона довести себя до такого состояния на тренировках практически нереально. Лично мне при Романцеве нагрузки на занятиях не хватало. Тогда нам еще разрешалось трудиться индивидуально, и я оставался на «продленку», пополнял свою копилочку. Кто–то бил по воротам, кто–то оттачивал пасы. Я же, как правило, делал рывки на длинные и средние дистанции. Я отдавал себе отчет, что для позиции центрального полузащитника необходимо уметь выдерживать темп и совершать большой объем скоростной работы, вот и совершенствовался. Олег Иванович, видя наше с Андреем Тихоновым рвение, делал назидание молодежи. В прессе он любил говорить: «Титов с Тихоновым уже многого добились, но они все равно выходят на тренировку первыми, а уходят последними, не то что юное поколение». Остается надеяться, что эти романцевские заявления на кого–то из ребят подействовали должным образом.

Досадно, что после отставки Романцева индивидуальной работе стало отводиться все меньше места, а при Старкове ее и вовсе категорически запретили. Всей командой мы делали растяжку, и по свистку нас загоняли в корпус. Я так и не понял, почему нельзя было оставаться и при желании доводить какие–то свои качества до совершенства. А так приходилось, если возникала потребность, наверстывать упущенное в конспиративных условиях.

Признаться, после ухода Романцева у меня пропал прежде характерный живой интерес к тренировкам. Ни при Чернышеве, ни при Старкове я уже не получал такого граничащего с эйфорией удовольствия, а лишь механически выполнял свои профессиональные обязанности. Прежде всего мне не хватало эмоций. Не хватало энергетики, идущей от наставников. Во время работы с Ярцевым, например, глаза загорались сами собой. Георгий Александрович всегда очень громко подсказывал. Его голос заглушал шум проезжающих мимо Тарасовки поездов. При этом Ярцев мог остановить занятие и показать, как нужно делать то или иное упражнение. Меня всегда поражала физическая готовность Георгия Александровича. Казалось, что Ярцев вообще не меняется, остается таким же, как во времена своей молодости.

Олег Иванович тоже очень активно вел себя на тренировках. У него хватало помощников, но он всегда все делал сам. Ему было необходимо видеть игроков, чувствовать их. Романцев так выкладывался, что зачастую после окончания занятий терял голос. Олег Иванович тонко улавливал момент эмоционального упадка команды и всякий раз отыскивал возможности для того, чтобы нас встряхнуть.

Бывало, утром на сборах сидишь, зашнуровываешь бутсы, а глаза слипаются, тело вялое. Смотришь на партнеров — они такие же, ну просто сонное царство, а не боевой коллектив. В голове, хаотично сменяя друг друга, прыгают мысли: ну и кому это надо? Какая может быть тренировка, если мы все даже шага лишнего ступить не в состоянии? Ну Иваныч, неужели не видит, что наши организмы уже не переваривают получаемых нагрузок? Но что поразительно: через пять минут после выхода на поле я всякий раз ощущал прилив бодрости. Романцев был для меня своеобразным аккумулятором. Наверное, еще большую роль играло то, что все элементы тренировки носили состязательный характер, а я люблю быть первым во всем, вот и заводился. Впрочем, все спартаковцы того периода ненавидели быть вторыми даже среди своих. Поэтому любой квадрат, любой дыр–дыр у нас превращался в настоящую зарубу. В том золотом и легендарном «Спартаке» образца середины–конца 1990‑х годов, невзирая на любовь и уважение игроков друг к другу, драки и потасовки вспыхивали по нескольку раз в неделю. Для болельщиков, не исключено, такое откровение станет шоком, но я считаю, что здесь нет ничего страшного. Безразличие или лицемерие гораздо хуже. У нас же все убивались за любой мяч, вот кулаки и шли в ход. Как правило, секунд пять–десять бойцов никто не трогал — давали выпустить пар, а потом все подлетали и растаскивали сцепившихся в разные стороны. Поразительно, что нередко в корпус драчуны отправлялись в обнимку, обмениваясь любезностями и принося друг другу извинения.

Взять хотя бы наиболее громкий пример из последних. В конце сезона‑2006 прямо в присутствии журналистов схлестнулись Вова Быстрое и Квинси Овусу — Обейе. Вова вообще парень очень взрывной. У Квинси, полагаю, накопилось множество негативных эмоций, ведь при всех выдающихся талантах голландца дела у него не особо–то клеились. Вдобавок в конце года раздражения у всех в избытке: люди, на протяжении десяти месяцев видевшие лица друг друга почти каждый день, хотят сменить обстановку, отдохнуть от всего и ото всех, и в такой ситуации для ссоры бывает достаточно самого незначительного повода. Мы не сразу сумели разнять Быстрого и Квинси, но через два часа после инцидента в холле базы они сидели вместе и как ни в чем не бывало на смеси русского и английского обсуждали перипетии схватки.

В 2000‑х годах стычки между россиянами и легионерами носили массовый характер, но такого поединка, который состоялся между Димой Ананко и Кебе, я никогда не видел. Это была готовая сцена для голливудского боевика. В «Спартаке» всегда были жесткие защитники. Достаточно назвать Хлестова, Ковтуна. Горлуковича. Евсеева. И никто никогда никого не жалел. Так что мы все были привычные к боли, которую доводилось испытывать даже в самых безобидных квадратах. Однако грубости в «Спартаке» не было отродясь. Кебе же любил прыгать двумя ногами сзади, да еще на уровне колена. Складывалось впечатление, что у сенегальца задача — как можно больше наших ребят вывести из строя. Когда Кебе подобным образом прыгнул на Ананко. Димка попусту разговаривать не стал. Мы всей командой разнимали «кикбоксеров», но те умудрялись снова набрасываться друг на друга. Романцев тоже не смог их утихомирить и демонстративно выгнал обоих с тренировки. Пока Дима и Кебе ковыляли через все поле, они обменивались репликами и у дальнего углового флажка снова перешли к решительным действиям.

Здоровенный охранник встал между ними стеной и довел неугомонных спорщиков до здания базы. Действо продолжилось уже внутри: разгоряченный Кебе принялся крушить корзины для грязной формы.

Легионеры считают, что кто–то их притесняет, и пытаются отвоевать свое место под солнцем. Ветераны, в свою очередь, не согласны с тем, что иностранцы приходят в чужой монастырь со своим уставом и ведут себя без должного уважения к стране и к команде, в которых оказались. Я назвал бы этот конфликт вполне естественным столкновением менталитетов. Стычки порой сближают, позволяют посмотреть друг на друга совсем иными глазами.

Взять хотя бы случай, который произошел со мной. Я особо не замечал нашего очередного новичка Кахабера Мжаванадзе. Но однажды в квадрате горячий грузин стал куваться. После третьего эпизода я не выдержал и сам пожестче подкатился под Каху. И так по нарастающей. В итоге потолкались, наговорили друг другу не самых приятных слов. Однако когда страсти поутихли, я понял, что парень приехал в Москву не за деньгами — он приехал играть в футбол. А для этого ему нужно было самоутвердиться в команде. Я Каху признал, и в дальнейшем мы с ним относились друг другу с явным почтением. И самое главное — защитник–то он был неплохой. Просто выступал на позиции, которую закрывал Хлестов, а затем Парфенов. А разве кто–то был способен в качестве стоппера в те времена с двумя Димками сравниться?!

* * *

Я всегда четко осознавал, что каждый футболист, закрепившийся в «Спартаке», по своей природе уникален. У любого можно было отыскать качество, которое у меня было способно вызвать чувство хорошей зависти. Зависть — наверное, не совсем подходящее слово. Просто если бы я мог, например, владеть левой ногой так, как Илья Цымбаларь, то был бы этому рад. Левую ногу Цыли мы называли клюшкой, настолько ювелирно он «забрасывал» ею мячи в нужную точку. Андрей Тихонов тоже очень прилично колошматил, причем с двух ног, и на силу, и на точность. Всегда меня впечатляла «пушка» Миры Ромащенко. Про сумасшедший удар Юры Никифорова нет смысла даже заикаться. Никогда не забуду, как на сборах в Израиле мы «отбегали горку» и для выполнения следующих упражнений нам нужно было вернуться на поле. Когда я добрался до центрального круга, Ника только ступил на изумрудный газон, и, как назло, ему под ногу подвернулся мяч. Вот Юра и решил пробить по противоположным воротам. Мяч, словно ядро, пролетев метров сорок пять, угодил мне в ухо. Я тут же лишился слуха. Никифоров подбежал извиняться, а я был не в состоянии разобрать, что он говорит. Потом целый день у меня болела голова. Все признаки контузии. Зная сокрушительную мощь удара Ники, думаю, что я еще хорошо отделался. Полагаю. Юра вполне мог и убить человека. Скажу больше: за мои долгие годы в футболе я не встречал игрока, который был бы способен по силе удара конкурировать с Никой. Разве что Роберто Карлос на пике своей карьеры производил не менее внушительное впечатление.

У Васи Баранова тоже была неплохая колотушка. На тренировках, когда мы оттачивали удары с лета, Вася не раз перебивал не только заградительную сетку, но и забор базы, посылая мяч на участок к проживающему по соседству батюшке. Поп наверняка собрал из наших мячей солидную коллекцию, настолько часто мы его беспокоили. Сетку за полем с каждым годом поднимали все выше и выше, тем не менее батюшку это не спасало от наших бомбардировок. Вы только не подумайте, что мы мазилы какие–нибудь, в футболе всякое бывает.

Сейчас в Тарасовке все по–другому, и ворота уже стоят в той стороне, где наш жилой корпус. Теперь мячи попадают в окна наших же комнат, но поскольку стеклопакеты на базе сверхнадежные, то к помощи стекольщиков мы пока не обращались.

Лично я за все время своего пребывания в «Спартаке» за пределы зоны тренировочного поля мяч отправлял считаные разы. Дело в том, что я крайне редко бью на силу. Во–первых, и силы выдающейся нет. А во–вторых, и это в-главных, когда оказываешься на линии штрафной площади, то прежде всего уповаешь на точность.

Мне всегда хватало хладнокровия трезво оценить ситуацию и хорошенько прицелиться. И это позволяло часто выигрывать внутренние турнирчики по реализации голевых моментов. Просто уже в тот миг, когда мяч направлялся ко мне, я знал, что буду с ним делать. Олег Иванович всегда повторял: «В игре мяч может несколько раз поменять траекторию своего полета: вы ждете его в одной точке, а он окажется в другой, и вам надо будет успеть под него подстроиться. Вон там будет трудно. На тренировках же вам никто не мешает, так что будьте любезны попадать в ворота». Вот я и старался не промахиваться.

Был период, когда в СМИ регулярно говорилось о том, что в «Спартаке» отрабатывают только контроль мяча, забывая о шлифовке ударов. Это чушь! Мы много били по воротам, и при этом всегда били на результат.

Мне особенно нравилось, как в концовке нас делили на две команды и мы соревновались в результативности друг с другом и заодно с вратарями. Были серии по стоячему мячу, по катящемуся, с шага. Самое сложное — это удар с шага, без переступов. Там задействованы другие группы мышц, но я неизменно получал огромное наслаждение от этого процесса, который к тому же сопровождался шутками и поддевками. Стас Черчесов любил все происходящее комментировать, и надо признать, ему удавалось меня зацепить за живое. Стас ведь был неординарным голкипером. Пока игрок разбегался для удара, он, образно говоря, брал футбольную книгу, открывал ее на нужной странице и читал. Ему и прыгать порой было не нужно: он оказывался в нужном месте гораздо раньше мяча. Бывает, вроде бы здорово пробьешь, а Стас тебе тут же кричит: «Тит, а я уже здесь!» Черчесов по разбегу, по постановке стопы голеадора уже понимал, чем все закончится.

Руслан Нигматуллин футбольным оракулом не являлся, но обладал феноменальной прыгучестью. С ним тоже было интересно.

Жахнешь в дальнюю девятину и уже думаешь, что гол, а Руслан пролетит метра четыре и сотворит маленькое чудо.

Но самые принципиальные зарубы у нас были с Сашей Филимоновым. В свои лучшие годы Фил был сильнейшим в российском чемпионате, и, сражаясь с ним на тренировках, я получал потрясающую практику.

У Романцева всегда разрешалось добивать мячи. Пробьешь — кипер парирует мяч и рефлекторно бросится за ним, но и ты не дремлешь: вот мы с двух сторон несемся на таран. Для любого полевого игрока это был высший кайф — метров с шести расстрелять вратаря со всей дури. Но и вратари с нами не церемонились — если проиграешь забег и не успеешь вовремя отпрыгнуть в сторону, тебя размажут. Саша Филимонов мог и бетонную стену протаранить, не то что человека.

Часто с кем–то из нападающих мы спорили, кто больше забьет киперу с двадцати метров. Поверженный вез победителя в корпус на своем загривке. Супер! Эти эмоции всегда были значимы, особенно если на следующий день предстоял матч.

* * *

Раньше на тренировки мы выходили, как ополченцы: кто во что горазд. При этом были ребята, которые между собой чуть ли не соревновались в моде: у кого носки круче. В 2002 году произошел ошеломительный по своей нереальности случай. Был у нас в дубле один многообещающий во всех смыслах защитник. Как–то, будучи на базе, он нарядился в футболку своего любимого киевского «Динамо», но весьма некстати наткнулся на Стаса Черчесова, который чуть с ума не сошел от такой наглости и тут же объяснил Андрюхе — так звали защитника — «политику партии и правительства».

Сегодня подобные вещи исключены. Во всем у нас существует свой регламент. За несколько часов до каждой тренировки на этажах и в холле жилого корпуса вывешиваются специальные листочки, где не только все четко прописывается, но даже рисуется форма одежды, в которой все до единого обязаны выйти на поле. При Старкове несколько раз были случаи, когда игрока, облачившегося не в те гетры или не в те шорты, выгоняли с занятия.

Другое принципиальное отличие между нынешними временами и прошедшими заключается в том, что теперь каждый должен тренироваться в щитках. Поначалу некоторые ребята сопротивлялись, но был издан клубный приказ и определена система штрафов за неповиновение. Сегодня уже невозможно представить, чтобы кто–то щитки проигнорировал.

«Спартак» всегда был передовым клубом в России не только по результатам, но и по организационным моментам. Форму за нас стирали, мячи нам подавали, фишки за нас расставляли, однако в 1990‑х годах сетку с мячами таскали сами игроки. А поскольку долгое время я являлся самым молодым, то с этой авоськой буквально сроднился. В новейшей истории клуба молодежь уже не знает, что такое носить мячи. Весь инвентарь доставляют на поле администраторы, но я все равно иной раз, когда иду на занятие пораньше, хватаю столь милый сердцу багаж и не вижу в этом ничего зазорного.

На поле я всегда ступаю с левой ноги и так же с левой поле покидаю. Это мой маленький секрет, ритуал, если хотите. Больше примет в моем арсенале нет. Зато я, как правило, очень внимательно слушаю свой организм. И если за день–два до матча чувствую себя на тренировках в порядке, то уже знаю: сыграю хорошо. Конечно, человеческий организм настолько непредсказуем, в нем еще столько нераскрытых тайн, что ошибки случаются. Бывает, вопреки всякой логике в руках и ногах поселяется вялость, и ты уже ничего не можешь с ней поделать. Я общался на эту тему со многими опытными игроками, и все они жалуются на подобные «сюрпризы». Конечно, случается и наоборот: на тренировке еле–еле по газону бегаешь, а со стартовым свистком судьи вдруг замечаешь, что у тебя выросли крылья.

И все же с возрастом становлюсь все более точным предсказателем самого себя. В 2006‑м я, по–моему, ни разу не промахнулся в своих прогнозах о том, как для меня сложится игра. — настолько тренировки являлись абсолютным критерием оценки собственных возможностей.

Я научился сам подтягивать свою функциональную готовность. Умею, если необходимо, избавлять себя от лишних нагрузок. Сегодня мне даже не нужны тренер по физподготовке и все богатейшие методики по контролю за организмом спортсмена. При этом я убежден, что в любой команде должен быть наставник по «физике» и у него под рукой должна находиться великолепная аппаратура.

Когда в свое время Скала привез Джованни, я испытал шок от истинного профессионализма итальянца. В своем деле он был маэстро. Никогда прежде мне не было так любопытно истязать себя, как тогда. И я безумно сожалею, что из–за дисквалификации не сумел проверить результаты предсезонной работы. Да, я сам себя могу готовить к сезону, но у нас единый коллектив, потому я должен пахать вместе со всеми. Мне страшно интересно трудиться над собой и постигать что–то новое. Я умею найти свою прелесть чуть ли ни в любом футбольном элементе и считаю это умение своим достоинством.

Хотя до той степени интереса, которая присутствовала у меня при Романцеве и Ярцеве, вряд ли когда–то дотянусь. Да, из–за своей любви к этим наставникам, допускаю, я что–то прозевал, занимаясь в сборной у других тренеров. У каждого свои нюансы. Безусловно, я старательно выполнял все те упражнения, которые давали Бышовец, Газзаев и Семин, но не пропускал многие вещи через себя. Я знал, что лучший наставник в России — это Романцев, и, следовательно, его методика не имеет себе равных. Поэтому–то все другое и не воспринимал должным образом.

Признаться, сейчас я немного жалею. Повернуть бы годы вспять — я бы более внимательно наблюдал за тем, что дает команде Газзаев. Человек впоследствии выиграл Кубок УЕФА, а такой великой вершины достигают только большие тренеры — те, у которых есть чему поучиться.

В любом случае нужно стремиться получать максимальный объем информации хотя бы для того, чтобы, создавая свою систему, иметь больше пищи для размышлений. Запоздалое понимание этого привело к тому, что тренировочный процесс у Хиддинка и Федотова я стал изучать досконально. Никто не знает, что в будущем нам пригодится, а что нет.

 

ГЛАВА 16

Как готовиться к играм

Вот эта глава обещает получиться главой борьбы с заблуждениями и лукавством. Многие футболисты и тренеры уверяют, что, покидая стадион после матча, они уже начинают думать о следующем. Очень сильно сомневаюсь. Я, например, забегать вперед не тороплюсь, особенно если мы только что добились победы. Единственное, что я делаю из серьезных вещей. — это составляю себе условный планчик на ближайшие дни. Работа мысли идет таким образом: игра через неделю — значит остаток сегодня и завтра посвящу себе, своей семье и накопившимся делам.

Для полноценного восстановления организму требуется от сорока восьми до семидесяти двух часов. И вне зависимости от того, когда предстоит очередной поединок, я закладываю в свое подсознание необходимую программу: набраться сил и эмоций за такой–то срок. И затем сутки с лишним исполняю роль простого человека: делаю что хочу (разумеется, с оговорками)! И это время поистине незабываемое. Футбол, правда, периодически пробивается наружу, и полностью отключиться от него не удается. Бывает, хочется пойти с дочкой поплавать в бассейне или порезвиться на площадке, но я себя одергиваю. Знаю, что мой организм находится «на перезагрузке» и я должен его беречь.

Утром на второй день после минувшего матча, просыпаясь, начинаю морально «готовить себя к подготовке». О предстоящем сопернике на данном этапе не думаю совершенно. Думаю исключительно о себе, поскольку отдаю отчет в том, как важно правильно собой распорядиться. Положительные эмоции уже откатывают, а силы еще не прибавились. Все дается тяжело. И первая тренировка — сплошное мучение. Ты ни на что не способен, главная твоя задача не сломаться. Все упражнения выполняешь по минимуму, всячески себя жалея. В принципе само по себе такое занятие бесполезно. Но через него тоже нужно пройти. Оно, как генератор, запускает, хоть и со скрипом, все твои внутренние механизмы.

Впрочем, с недавних пор кардинально поменялась наша процедура восстановления. Теперь уже на следующий день после матча мы утром приезжаем на базу: пробежка, растяжка, баня, массаж. Эта методика в России в 1990‑е годы не использовалась. Но вот западное веяние докатилось и до Тарасовки. На первых порах это казалось диким: после бессонной ночи тащиться через всю Москву в общем–то для обычных мероприятий. Однако я достаточно быстро ощутил положительный эффект. Когда стану тренером, буду использовать именно такую систему.

* * *

Если грядущий поединок топовый, то уже дня за три–четыре до него пресса принимается подогревать ажиотаж. Лично я не боюсь быть «пришибленным» этим ажиотажем, поэтому в обязательном порядке изучаю газеты и даже захожу в Интернет почитать, что там пишут болельщики. В столовой с ребятами мы можем поделиться своими впечатлениями по поводу тех или иных статей. СМИ в сегодняшнем спорте имеют огромное значение. Раньше было гораздо больше футболистов, которые отстранялись от печатного слова. Теперь таковых единицы. Я, допустим, начинаю себя настраивать на предстоящую битву как раз «через газеты», говорю себе: я должен буду сыграть так, чтобы на следующий день у меня хватило мужества пройтись по улице.

Самое поразительное, что апогей моего восприятия надвигающегося испытания приходится на середину подготовительного цикла. Как только чувствую, что насытился эмоциями, что стал дышать ближайшей встречей, потихоньку успокаиваюсь. И чем меньше времени остается до матча, тем уютнее и увереннее себя ощущаю.

Мысли о сопернике я дозирую. Потихоньку прикидываю, с кем мне особенно часто предстоит сталкиваться на поле, вспоминаю манеру оппонента, изобретаю какие–то «сюрпризы». Эту процедуру могу проделывать в машине по дороге домой или перед тренировкой, пока шнурую бутсы. В общей сложности это занимает минут десять в сутки.

Образ жизни моей семьи также подчинен футболу. Супруга знает календарь игр, распорядок тренировок, время моего заезда на базу. Она подстраивается под меня, и, как правило, они с дочкой провожают меня на сбор. Картина получается трогательная, но ничего неординарного в ней нет.

Пока еду в лифте, непременно улыбаюсь, думая о своей семье. На душе тепло, но в то же время и уже немного грустно: расставаться–то не хочется. Выходя из подъезда и садясь на заднее сиденье своего автомобиля (я езжу с водителем), переключаюсь на профессиональный лад, мимолетно прокручиваю в голове сегодняшний и завтрашний дни, вплоть до стартового свистка судьи.

С того момента как оказываюсь на территории базы, превращаюсь в робота, потому что в сотый раз проделываю одно и то же.

Приветствие… Специальный обход по комнатам я не совершаю. Жму руки всем, кто встречается по пути к моему номеру. На третьем этаже изучаю вывешенный распорядок.

Взвешивание… Мой игровой вес — восемьдесят килограммов. Если весы показывают какую–то другую цифру, то она непременно меньше. И то не более чем на восемьсот–девятьсот граммов.

Обследование… Есть у нас специальная аппаратура, позволяющая врачам за несколько минут определить твое состояние. Отклонений у меня, если не считать бромантановый период 2004‑го, не бывает.

Обед… Столовая у нас шикарная. Выбор блюд огромный. Но я давно определил три заповеди того, как лучше подвести себя к матчу. И одна из этих заповедей — не переедать. Питаться надо так, чтобы оставалось небольшое чувство голода. Чтобы легкость была в теле.

Отдых… Можно или вздремнуть, или DVD посмотреть, или поговорить по телефону. Обожаю литературу. Я, конечно, не Олег Иванович — по две–три книжки за сутки «съесть» не способен, но читаю много. В тихий час всегда ложусь на кровать, обкладываю себя журналами и книгами, а там уж как получится.

Тренировка… На предыгровом занятии все буднично. Да и длится оно недолго. Затем по накатанной… Душ. Теория. Ужин. Общение. Посещение доктора. Чтение. Телевизор. Сон. Вот, кстати, и вторая заповедь — хорошенько выспаться. И на свидание с подушкой нужно отправляться вовремя: не поздно, но и не рано.

* * *

Просыпаясь в день матча, акцентирую внимание на своем состоянии. Сразу же иду на весы — до них метров десять. Этого расстояния хватает, чтобы поставить себе диагноз: артист я или, наоборот, «вялик». Раньше случалось, подмывало проковылять еще двадцать метров и сказать Олегу Ивановичу, что я разобран, внутренне опустошен. Естественно, я никогда этого не делал, а всякий раз приступал к ведению боевых действий по отношению к самому себе. С опытом накануне топ–поединков я научился разжигать в себе эмоции без особых проблем. Те же газеты или телевизор с сюжетом о предстоящем матче очень этому способствуют. Выясняется, что эмоции никуда не девались, просто за ночь покрылись слоем пыли. Тряпочкой эту пыль смахиваю — и я в порядке.

Время до отъезда на стадион тянется незаметно, но при условии, что встреча начинается рано. А если это Лига чемпионов, в которой на поле выходишь уже по–темному, мучаешься прилично. Слоняешься по комнате, вздыхаешь, не знаешь, куда себя деть. Некоторые ребята умудряются стабильно спать в тихий час. У меня адреналин в крови уже бурлит, порой я и лежать–то спокойно не могу.

И наконец–то долгожданный миг — приходит Георгий Степанович Чавдарь, переводчик команды. Вот уже десять лет, как его появление в моем номере означает, что шоу начинается! Тем не менее Степаныч не ленится и каждый раз произносит эту фразу: «Егор, установка через тридцать минут». У нас всех давно выработался рефлекс, так что я бы на месте Жоры ограничился молчаливым просовыванием головы в проем двери.

Сумка у меня собрана заранее. Для меня это своеобразный ритуал: и бутсы, и щитки, и косметичку, и даже наушники для прослушивания радио по телефону я кладу бережено, так, как будто они живые.

После уведомления Чавдаря не торопясь обуваюсь, беру свой багаж, окидываю номер взглядом и направляюсь на полдник. Спускаюсь на первый этаж и тут же улавливаю, как в воздухе витает торжественное напряжение. Все почему–то смотрят в пол — наверное, так настраиваться легче. В столовой шутим уже вполголоса, обмениваемся последними новостями, лично я ограничиваюсь минимумом самых ключевых фраз. Я же весь в предвкушении! Из столовой мы идем в «девятую» комнату на долгожданную установку. В процессе этого кульминационного действа тренер изучает нас, а мы его. В идеале мы должны быть удовлетворены настроением друг друга, и тогда уже особо можно ни о чем не беспокоиться.

В автобусе я не слушаю тишину или общую музыку. Сам выбираю себе музыкальный фон. Слов песен я не разбираю, потому что в последний раз в сознании прокручиваю предполагаемые эпизоды встречи. При этом на полпути важно суметь остановить поток мыслей и отвлечься на что–то безобидное — например, на пролистывание глянцевых журналов. И уже минут за пять до подъезда к стадиону я все лишнее отбрасываю и полностью сосредоточиваюсь на грядущем сражении.

Впрочем, однажды, осенью 2006 года, перед поединком Лиги чемпионов с «Интером», мысли мои работали совсем в другом направлении. Я думал лишь о том, как добраться до «Лужников». Это был особый день. Исключительнейший! Мы попали в страшную пробку, нам пришлось покинуть автобус и добираться на игру своим ходом.

Вы не сможете представить это событие, а я не смогу его описать! То, что испытали спартаковские болельщики, увидевшие нас бегущими вдоль Садового кольца в сторону метро, нельзя назвать даже шоком. Люди просто впадали в ступор. Двигались перебежками мы, кстати, не два километра, как написали некоторые СМИ, а метров пятьсот. Тем не менее с сумками, со всем необходимым багажом это было не так–то просто. Милиционер на входе в метро закричал: «Давайте, родные, зайцами», и мы без жетонов прошли через турникеты. Я не спускался в подземку с начала 1990‑х, так что было весьма интересно. Мы так спешили, что даже по эскалатору бежали. Вокруг — столпотворение: люди, едущие на футбол, вначале не могли поверить увиденному, а потом, придя в себя, бросались за автографами. Нас фотографировали на телефоны, фотоаппараты, камеры. Желали удачи!

Если бы снимали фильм, не важно кто и не важно о чем, и включили бы туда сцену «Спартак» в вагоне метро», она бы стала самой колоритной. Григорьич, как учитель, везущий своих учеников–школьников, кричит: «Все здесь? Никто не потерялся?» Представьте следующий кадр: вот сидит какой–то дедушка, а вот Родригес, вот девушка, а рядом Ковач. У людей, которые заходили в наш последний вагон, глаза чуть ли не вылезали из орбит. А потом, когда разлетелась весть, что в этом последнем вагоне едет «Спартак», метрополитен встал на уши. Меня настолько захватило все это действо, что я начал делать снимки на телефон. Единственное — было тяжело выдержать жару. В теплых куртках, с сумками, в этой давке — пот лил ручьем. В вагоне фанаты выстраивались в очередь обниматься, целоваться, брать автографы. Воцарился хаос. Нас напутствовали абсолютно все. В те минуты мы и впрямь были народной командой. Самой народной в мире! Как бы то ни было, на игру мы успели, только вот переключиться на нее после поездки не все из нас сумели сразу, а итальянцы таких вещей не прощают.

Впрочем, в 1997 году с нами приключился еще более забавный случай, в который сегодня даже я сам с трудом верю. Пробок тогда не было, от Тарасовки до Черкизова, где мы проводили домашние матчи, добирались минут за двадцать пять. На стадионе оказывались за час до стартового свистка. Изучали состояние газона, переодевались и прямо в игровой форме шли на разминку. Двадцать минут разминались, затем собирались у скамейки запасных, на весу умывались из бутылок, оглядывали внешний вид друг друга и под звуки марша Блантера возвращались на поле для построения.

И вот однажды, выйдя из автобуса, вдруг обнаружили, что забыли форму. У нас матч через пятьдесят пять минут, а играть не в чем. Сапожника Славу Зинченко отправили в Тарасовку восполнять потерю. Менеджер Александр Хаджи для подстраховки у директора стадиона раздобыл шестнадцать комплектов локомотивской формы, без эмблем и без фамилий на спине (тогда их еще не писали). Решили, что если Славка не примчится за пять минут до начала, облачимся во «вражескую шкуру».

Сидим в раздевалке, ждем. Без двадцати — Славы нет. Без пятнадцати — Славы нет. Без десяти — Славы нет. Надевать чужую форму совсем не хочется. И вот без восьми минут влетает наш спаситель. Мы за минуту влезли в родные одежки, пару минут потрусили на поле в виде разминки и… тот матч убедительно выиграли.

Сегодня все иначе. Наш нынешний администратор Алексей Терентьев заранее, с самого утра, раскладывает экипировку в раздевалке по нашим креслам. На гостевых стадионах мы садимся как бог на душу положит, и Леха умудряется «предугадывать» наши намерения. Я даже полюбопытствовал, как это ему удается. Оказывается, за день до матча, на предматчевой разминке, он записывает, кто на каком месте переодевался, и под эту схему подстраивается. Вообще это безумно красиво: ты заходишь в раздевалку, а она как живая. Она говорит с тобой и заставляет восхищаться ее красотой. Наглаженные с иголочки футболки с номерами ждут, когда мы их наденем. Рядом с трусами и гетрами — поддевочные майки. На сиденьях — программки. Чистота абсолютнейшая. На столиках чай, вода, лимоны, сахар. Тут же — медицинские принадлежности. Каждый предмет дышит грядущей битвой. Он помогает тебе.

Я пропитываюсь этой атмосферой, затем беру программку к матчу и, как и все, иду на поле для ознакомления. Состояние газона для меня необычайно важно — если поляна вязкая, значит, нужно надевать бутсы с шестью шипами. У меня они с детства вызывают ужас. Любопытно, но даже в «Лужниках» все исследуют газон. Казалось бы, зачем? Ведь он искусственный, секретов в нем не осталось. Но это привычка. Да и потом вот уже много лет мы приезжаем на стадион за полтора часа (на всякий пожарный). И получается, что почти целый час ты ничем не занимаешься. А поскольку ждать я не умею, то это «дуракаваляние» превращается для меня в серьезную проверку на прочность.

Шаркаю ногами по траве, рассматриваю пустые трибуны, общаюсь с соперниками (знакомые–то есть везде). У некоторых стрелки скачут вне логики, человеку пять минут кажутся то вечностью, то секундой. Я же время всегда чувствую одинаково, с той лишь разницей, что иногда оно бывает и не в тягость. Обычно это происходит тогда, когда уже стемнело. Свет прожекторов действует на меня торжественно. Кажется, что центр Вселенной именно здесь. Днем твой взгляд может улететь за пределы стадиона, и ощущение значимости растворится, поэтому я больше люблю играть вечером.

* * *

Проведя рекогносцировку, отправляемся переодеваться, после чего каждый приступает к индивидуальной разминке. В «Лужниках» наши места стабильные. Я восседаю у окна. Рядом — Калина, дальше — Павлик. Пацаны они общительные, веселые, но здесь уже никаких разговоров нет. И улыбок нет. Если из молодых или легионеров кто–то позволяет себе лишнего, ему быстро дают понять, чтобы не мешал другим концентрироваться. Тренеры лишь несколько минут стоят в уголочке, наблюдая за нами. Владимир Григорьевич был самым активным наставником. Он выбирал себе пятачок и перемещался по нему взад–вперед. Олег Иванович был самым незаметным. В эти пять–десять минут он, с его–то харизмой, умудрялся не притягивать к себе внимания. Смотрел и то как–то украдкой и очень быстро составлял представление о том, как сыграет команда. Даже если видел, что мы не в лучшем психологическом состоянии, все равно ничего не передергивал — доверял своему изначальному выбору. Ни один из спартаковских тренеров не находился в раздевалке от и до. Футболистов нужно оставить наедине с самими собой, чтобы ничей авторитет на них не давил.

Наиболее значимые люди в раздевалке — массажисты. Бедолаги трудятся в поте лица, за полчаса успевая промассировать 11–16 человек. Каждый из игроков разминается индивидуально. Мойзес чуть ли не гимнастику по системе йоги делал. Дольше всех на моем веку готовился Макс Левицкий. Помимо физических упражнений он выполнял аутогенные. Смотрелся в зеркало, бил себя по щекам, обзывал последними словами. Ему важно было разозлиться. Димка же Хлестов, наоборот, поражал своим миролюбием, граничащим с равнодушием. Переоденется, сядет и сидит. В лучшем случае в руках теребит пластырь, в худшем — дремлет. На поле уже пора выходить, а у него все такой же отсутствующий вид. Матч начинается — он вне конкуренции! Для меня такие метаморфозы до сих пор остаются загадкой.

Как бы активно я ни разминался, время все равно тянется долго. Вот я его и пытаюсь обмануть. Очень медленно натягиваю гетры. Очень медленно завязываю бутсы. Очень медленно причесываюсь… Это раньше было не принято вертеться перед зеркалом; сунул руку под воду, провел по волосам, и все. Сегодня же многие используют муссы, лаки, минут пять–семь на наведение красоты тратят. И это абсолютно нормально. На нас же смотрят миллионы, мы тоже хотим выглядеть достойно. Самый модный в этом деле, конечно же, Иранек. Неслучайно несколько лет его подругой была известная чешская модель. Мартин и сам как модель. У него на теле порядка девяти татуировок, в одном ухе четыре серьги, в другом вроде две. Плюс всякие веревочки, браслетики. Иранек любит стильно одеваться и экспериментировать с волосами. По количеству моделей причесок за время выступлений он давно обогнал Бекхэма. У Марти даже зеленый ирокез был. Мне импонирует то, что Иранек в открытую, с удовольствием ухаживает за своей внешностью и не стесняется своих ноу–хау. Ему наплевать, кто чего о нем подумает. Мартин уверен в себе потрясающе!

Знаю, что дорасти до такого состояния непросто. Это же своеобразный вызов обществу. По–моему, в 1999‑м я решился сменить прическу. Помню, ехал на базу и волновался: что команда скажет, как ребята отреагируют. Любые демонстративные изменения в имидже публичного человека приводят к обсуждению другими не только этих самых изменений, но и самого человека. Когда на первых порах кто–то подначивал меня с моими посветлевшими волосами, я несколько зажато себя чувствовал. А потом как отрезало: что хочу, то и ворочу! И волновать это должно только мою семью. Когда затем я покрасился в абсолютно белый цвет, уже не напрягался по этому поводу.

Сегодня за модой не гонюсь — мне это неинтересно. Хотя Вероника нередко подбивает меня к эпатажу. Но это уже наши маленькие семейные тайны.

* * *

Из–за Иранека пришлось отклониться от темы. Но вот мы с вами снова в раздевалке.

Я, конечно, улавливаю, как команда сегодня настроена, но по–настоящему ясновидящим стану, когда мы выйдем на поле и начнем работать с мячами. Если мяч у ребят будет валиться из ног, да и у меня самого многое станет не получаться, попытаюсь исправить ситуацию. Главное не допустить дальнейшего распространения апатии или чего–то еще в этом духе. Частенько нам бывает тяжело разгуляться, особенно если играем рано днем. Тогда даже водой холодной обливаешься, только вот помогает не особо. Но это, разумеется, имеет отношение только к рядовым встречам. Если дерби или еврокубки — тут ты уже весь на взводе.

С официальной разминки мы возвращаемся в свою «домушку». И вот здесь напряжение уже запредельное, поэтому важно исполнить третью заповедь: не запаниковать. Кто бы ни был соперником, что бы ни стояло на кону, надо держать себя в руках. Несколько раз видел, как у партнеров тряслись колени. Да и сам я перед своей дебютной встречей перенервничал изрядно. Когда меня Олег Иванович подозвал к себе, я хотел выкрикнуть: только не сегодня! Вот это уже была бы натуральная паника. С тех пор ничего ужасного с моим настроем не случалось, тем более что мне удалось вывести собственную формулу релаксации. Я говорю себе: «Егор, вот сейчас ты отыграешь 45 минут. Если что–то не получится, у тебя будет еще 45 минут для исправления положения. Но и если тогда ты потерпишь неудачу, это не будет означать, что жизнь закончилась. У тебя всегда будет возможность реабилитироваться».

Сегодня таких сеансов саморегуляции я уже не провожу. Пришли в раздевалку. Надели игровые футболки. Присели «на дорожку». Раньше как капитан я вставал со своего места, и мы начинали желать друг другу удачи. Каждый каждому жмет руку, обнимает, говорит приободряющие слова. Сейчас мы обходимся без патриотичных речей.

Те люди, которые не выходят на поле, — они тоже с нами. Мы превращаемся в единое целое! Это очень яркий момент. Мы выстраиваемся, переминаемся с ноги на ногу, раньше еще нюхали нашатырный спирт, но теперь он остался в прошлом. Тут в дверь стучат. Это означает, что судья дал команду на выход. Мы напоследок бросаем какие–то кличи: «Давайте, мужики! Сделаем их!» Дверь открывается, и мы попадаем в коридор. Судьи осматривают нас: проверяют размеры шипов на бутсах, отсутствие ювелирных украшений на руках и теле.

Процедура длится минуту–другую. Ты смотришь на соперников, они на тебя. Собираешься с мыслями, пихаешь себе, что надо, обязательно надо выиграть, а потом слышишь: «Внимание! На поле приглашаются…»

…Не верьте! И еще раз не верьте футболисту, если он убеждает вас, что для него все соперники равны, ведь за победу над любым из них дают три очка. Три очка тоже бывают разными. У нас, у спортсменов, своя арифметика, просто вслух говорить о ней не принято. Да и самолюбие многим не позволяет признаться, что команду X обыграть особенно радостно. Лично я обожаю принципиальные встречи. Принимать в них участие — это то же самое, что садиться в кресло, не зная, чем оно окажется: электрическим

стулом или царским троном. Обостренность чувств максимальная! Такими испытаниями живешь. Поглощаешь их в себя и… никогда не наедаешься.

Настраиваясь на сверхважный поединок, ты доводишь себя до абсолютной готовности умереть на поле. Ты отдаешь себе отчет, что после финального свистка окажешься со щитом или на щите. И та и другая перспектива подстегивает необычайно! И когда ты под звуки марша Блантера идешь на поле, пребываешь в каком–то особом измерении. Концентрируешься до предела. Единственное, что мы все себе позволяем, — это окинуть взором трибуны. Я всегда ступаю на газон только с левой ноги и параллельно смотрю на ложу VIR где сидят мои родные. Или киваю им, или машу рукой — в общем, показываю, что их вижу. Затем бросаю взгляд на фанатские секторы, на баннеры.

Многотысячная толпа заводит. Когда лицезреешь красно–белое людское море, начинаешь слышать удары своего сердца. Все, кроме самого надвигающегося матча, окончательно отступает на задний план. Растворяется. Теряет хоть какое–то значение. Все твои мысли подчинены одному: победить!

 

ГЛАВА 17

Как переключаться в игре

Для того чтобы победить, нужно хорошо начать. До сих пор, хоть и опыт у меня богатейший, волнение накрывает. Оно улетучивается после второго удачного касания мяча. Дебют — это наиважнейший период. Здесь ты усилием воли контролируешь ноги, голову, глаза и старательно прислушиваешься к тому, что принято называть шестым чувством. И когда все эти старания органично вплетаются в такт игры, ты уверенно становишься ее центром и обретаешь прилив дополнительной энергии. Тревога сменяется спокойствием — мудрым, внимательным спокойствием. Но если ни первое, ни второе касание у тебя не получаются, ощущаешь, как соперник начинает доминировать и потихонечку задавливать тебя и физически, и психологически. В такие переломные мгновения важно не потерять контроль над собой. Я обычно мобилизуюсь еще сильнее. Понимаю, что больше права на ошибку у меня нет. И тогда я всю душу вкладываю в самое обыкновенное касание мяча, пас на пять метров делаю так, будто от его точности зависит будущее цивилизации. В девяноста девяти случаях из ста я осаживаю противника, выравниваю чашу весов, и потом уже без лишнего волнения интрига противостояния пишется с чистого листа.

Девяносто минут беспрерывной войны. Одиннадцать на одиннадцать и один на один. Каждая микродуэль может оказаться решающей. Вы не представляете, какой это адреналиновый кайф! Какая проверка на прочность! Иногда усталость жутко накрывает, и тогда приходится откуда–то из глубины доставать «морально–волевые». Все больше и больше. И уже кажется, что все — сейчас упадешь и не встанешь, но все равно бежишь. А наперерез так же из последних сил уже несется — язык на плечо — и прыгает в ноги твой оппонент. Мы вместе падаем, жадно хватая воздух, встаем, украдкой смотрим друг на друга, чтобы понять, кто «сдохнет» первым, и снова бросаемся в борьбу. И борьба эта идет на всех уровнях, но я в любой ситуации стараюсь не забывать про голову. Да, я не раз и не два, когда был не в порядке, проигрывал физически, но не могу припомнить случая, чтобы кому–то уступил тактически. Мозг как компьютер, он тоже дымится от перенапряжения, там идет своя работа: оценка каждого эпизода, соизмерение этого эпизода с общей игровой стратегией. Ты просчитываешь, как тебе сэкономить силы, а в какой момент, наоборот, выжать себя на двести процентов.

Здесь важна любая мелочь. У меня такое амплуа, что я обязан видеть все, что творится не только на поле, но и за его пределами. Урывками в паузах бросаю взгляд на тренерские скамейки: свою и чужую. Если замечаю, что тренер соперников излишне нервничает, а то и вовсе пребывает на грани истерики, понимаю: он чувствует приближение проблем. И это всегда придает мне сил. Я и партнеров стараюсь завести: вот он, момент, когда надо поднажать и дожать. Иной раз даже по тому, как тебя толкают и бьют, осознаешь: оппоненту кранты. Он уже и ударить нормально не может. И вновь мобилизуешься даже не до предела, а сверх предела. Вот в такие мгновения зачастую и решается судьба поединков. Опередишь своего визави на долю секунды — и дело сделано.

Сейчас, когда опыта вагон, я и особого значения не придаю тому, кого обыграл, из–под кого сделал передачу и через кого забил. Думаю только о команде, а личные амбиции молчат. Это раньше начитаешься газет, где все только и пишут о принципиальной дуэли, допустим, Титов — Смертин, и восприятие футбола меняется. Ты, сам того не осознавая, начинаешь не играть, а доказывать, кто круче! Там, где можешь отдать пас, бросаешься обыгрывать своего «кровника». Часто получается, но все равно далеко не всегда это идет на пользу команде. Кстати, в противостоянии с друзьями ситуация точно такая же. Да, мы «не убиваем» друг друга, но из кожи вон лезем довольно выразительно… Пустое все это! Не нужно зацикливаться, необходимо помнить, что все это ерунда в сравнении с результатом матча. А на результат влияет прежде всего трезвый разум. Не захлебнуться эмоциями очень важно. Импульсивные команды больших побед почти никогда не одерживают. Они могут прибить середняков, размазать по газону аутсайдеров, но против тех, кто умеет держать удар и оставаться хладнокровным, они бессильны. В нашем деле можно пропустить гол, два, но главное — не дрогнуть. Если ты сохраняешь способность думать на поле, ты все можешь исправить.

* * *

Вообще же такие избитые понятия, как «инициатива» и «психологическое преимущество», слишком иллюзорны, и досконально объяснить их природу я не в состоянии. Ведь были исключения в моей практике: ничего не получается, и соперник тебя волтузит как хочет, но один эпизод, в котором ты внезапно даже для самого себя вспыхнул и изобрел что–то интересное, меняет все в противоположную сторону.

Бывает и наоборот: одно столкновение — и интерес к игре на какое–то время потерян. Никогда не забуду, как первый раз увидел тяжелую травму. Тчуйсе тогда выступал за «Черноморец». С Валеркой Кечиновым они неслись прямо на меня, и Кечин сделал вроде бы безобидный подкат. Наклоняюсь к лежащему камерунцу и чувствую, как сердце проваливается в пропасть. Я даже не сразу сообразил, что происходит, и только потом до меня дошло: стопа у Тчуйсе развернута в другую сторону.

Безумно страшно было, когда в 2002‑м в матче с «Динамо» Виталий Гришин пополам сломал ногу Димке Парфенову. Треск слышал весь стадион. Меня спасло то, что я сидел на трибуне. Те же ребята, которые стали очевидцами случившегося, впоследствии не раз видели Димкину изуродованную ногу по ночам.

Парфеше нередко жестоко доставалось. Однажды в матче с «Локомотивом» в верховой дуэли Дима получил удар по голове. Я подоспел к лежащему другу первым, и прямо на моих глазах у Димки стала расти по центру лба шишка. Она увеличивалась и увеличивалась в размерах, а я не знал, что делать. Состояние жуткое. Отдаю должное Парфешкиному мужеству: парню перебинтовали голову, и он продолжил матч.

Еще более ужасающее зрелище было в 2007 году в финале Кубка Первого канала с ЦСКА. Ромка Павлюченко и Серега Игнашевич столкнулись в воздухе. Удар был громким, сразу стало ясно, что без последствий не обойдется. У капитана ЦСКА за считаные секунды вырос «рог» даже массивнее, чем когда–то у Димки. Да еще и рядом с височной костью. Я за Серегудико перепугался. После смерти Сергея Перхуна удары в височную часть черепа шокируют всех в футбольном мире. То роковое столкновение Перхуна с Будуном Будуновым до сих пор часто всплывает в моем сознании, и сердце тут же начинает побаливать. Сережа, вечная тебе память! Дай бог, чтобы таких трагедий спорт больше не знал.

Когда в 2006‑м мне сломали одну из лицевых костей, я улавливал ужас в глазах партнеров и соперников. Отдавал себе отчет в том, что творилось с моими близкими, и беспокоился тогда только за них. О своем здоровье на поле не думаешь, плохие мысли гонишь поганой метлой куда подальше.

* * *

После того как кто–то получает страшную травму, минут десять–пятнадцать все играют на автопилоте. Я видел много крови, терпел много боли, сталкивался со многими неприятными вещами, но все это не так жестоко бьет по психике, как увечье, которое нанесли человеку только что на твоих глазах. И лишь спустя какое–то время путем неимоверных волевых усилий ты позволяешь игре вновь тебя захлестнуть.

Чтобы завершить разговор на неприятную тему травм, скажу, что меня всегда восхищали такие люди, как Дима Ананко, которые осознанно шли на мучения. По динамике эпизода было очевидно, что футболист, сунув в ту «мясорубку» ногу, покинет поле на носилках. Но того же Ананко это никогда не смущало.

Сейчас поймал себя на том, что Дмитрии — как правило, терпеливые, бесстрашные и не показывающие своих страданий настоящие мужики. Хотите вырастить бойца — назовите его Димоном.

Парфенов, Аленичев, Торбинский, Ананко и, конечно же, Хлестов… Хлест никогда не лежал на поле. Он никому не показывал, что ему больно. Вскакивал на ноги и тут же бежал как ни в чем не бывало. Бара не апеллировал к судьям, не выяснял отношения с партнерами, он просто делал свое дело. Максимум, на что он был способен, это что–то пробурчать себе под нос. Уж какие слова он себе говорил — загадка. Спорт невозможен без черного юмора. И так получалось, что когда Димке было больно, его партнерам становилось смешно. Потом мы в раздевалке часто Хлеста передразнивали, строя разные рожицы. Когда человек пытается скрыть боль и взять под контроль мимику, а та не поддается, это выглядит забавно.

Уникальный Хлестов и в своей немногословности был уникальным, потому что двадцать один из двадцати двух человек, находящихся на поляне, не умеют играть молча. Ор стоит такой, что уши закладывает. Это наша национальная традиция — ругаться, когда эмоций в избытке. Причем ругаться не друг с другом, а вообще. Абстрактно. Я, например, в повседневной жизни ненормативную лексику не использую, но на поле порой случается… Ну как же без этого? Во–первых, времени на культурную речь там у тебя нет. Во–вторых, ее никто не поймет и слова твои уйдут в пустоту. И в-третьих, мат — это конкретность, весьма эффективная. Да и потом, порой человеку трудно справляться с напряжением, а блеснул «великим и могучим» — уже полегче. Хотя есть мнение, что лучше не расплескивать себя, а беречь силы, концентрировать их, чтобы в нужный момент «выстрелить». Наверное, здесь есть доля истины, только это палка о двух концах. Интеллигент Витя Булатов, как и Димка Хлестов, играл молча, аккумулировал энергию. Но когда его выводили из себя, Булат превращался в разъяренного монстра. И в своем гневе для соперников он был чертовски опасен.

Я вообще очень настороженно отношусь к молчунам: в тихом омуте… Бывает, на международной арене встречаешься с кем–то и минуте на тридцатой замечаешь: вон тот парень ни на что не реагирует, «застегнут на все пуговицы» — будь с ним бдителен.

Такой может так треснуть, что мало не покажется. Одним из самых сложных противников в этом плане для меня оказался Кларенс Зеедорф. Носится эдакий «квадрат Малевича» без мимики, без жестов, и ты его не понимаешь, не можешь просветить. Пытаешься с ним перекинуться парой фраз — бесполезно, никакой реакции. Жутко неуютно.

В России–то я уже давно почти со всеми контакт наладил. Бывало, опекун мне заедет от души, а я улыбнусь: «Друг, мы один хлеб едим». Соперник посмотрит на меня, и что–то внутри у него поменяется: оказывается, Титов не Франкенштейн, каким его пытался преподнести тренер.

Случалось и такое, что парень носился за мной как угорелый, демонстративно скалил зубы, «кусал» ого–го как, а в паузах шептал на ухо: «Егор, извини, ради бога. У меня установка тебя «сожрать». Мне за тобой даже в туалет велено следовать».

Поведение команды преимущественно зависит от наставника. Валерий Георгиевич Газзаев еще несколько лет назад мог так завести и своих, и чужих, что искры по всему полю летели. Доходило до рукопашных стенка на стенку.

Не менее импульсивным был Юрий Павлович Семин. Как же он на «Спартак» людей настраивал, он про нас такие «легенды» слагал! Во время матча сам готов был выбежать на газон и броситься на кого–нибудь из нас с кулаками. Меня до глубины души поразило, как в 1995‑м в Черкизове Семин чуть не подрался с Колей Писаревым. Очень яркая сцена. Юрий Палыч в темных очках и со жвачкой во рту окликает уходящего Писарева и принимается ему пихать, Коля разворачивается и контрнаступает. Перепалка должна была перерасти в драку, да окружающие разняли. Тот эпизод повлек за собой длительную дисквалификацию Николая, которая и подтолкнула его к повторному отъезду за границу.

Впрочем, среди соперников были и стратеги, которые вместо агрессии сеяли хорошее настроение. Байдачный и Гамула — вот два истинных Цицерона. Мало того что нецензурные слова в их исполнении превращались в песню, так они изобретали выражения, из–за которых меня прямо во время матча пробивало на смех. Я намеренно уши торчком держал, чтобы послушать, как эти кудесники ораторского искусства своим подопечным благие советы дают. Привел бы сейчас пару их фирменных выражений, да не могу себе такую вольность позволить.

Романцев и в этом был нетипичен. Он единственный тренер в стране, чье настроение с поля было неуловимо. Сколько я на нашу скамейку ни смотрел, всегда одна и та же поза: нога на ногу, левая рука согнута в локте и лежит на бедре, правая — держит сигарету. Олег Иванович выкуривал до двух пачек за девяносто минут, то есть дымил практически без перерывов. Вот оно — напряжение большого матча. А для Романцева все матчи были большими, чего не скажешь о нас, футболистах. * * *

Можно сколько угодно кричать о профессионализме, но 99,9 % игроков в определенных ситуациях могут себе позволить чуть расслабиться, особенно если глыба такого масштаба, как Олег Романцев, исчезает со скамейки запасных. 1998 год. На кубковый матч с никому не известным тогда «Амкаром» наш «Спартак» из–за болезни главного тренера отправился под руководством Виктора Самохина. Поездка была отдыхающей. Мы все с уважением относились к Сергеичу, но в сравнении с Иванычем любой наставник казался нам обыкновенным, а не небожителем, которого принято бояться. В день игры мы с ребятами вовсю рубились в карты (Романцев бы нас за такие вещи стер в порошок), а Самохин за три часа до начала встречи лишь попросил нас серьезнее отнестись к делу. Мы его успокоили: «Сергеич, сейчас доиграем». «Сейчас» явно затянулось. В футболе есть золотое правило, только не все его признают: если решишь, что соперник заведомо слабый, а он окажется не из робкого десятка, то в игре ты свое сознание уже не переделаешь. Перестроиться под силу только уникумам. В Перми мы нанесли около сорока ударов по воротам, но из–за сидящей в нас расхлябанности вернулись в Москву униженными: ноль–один.

После того как в 2003‑м Романцев вынужден был уйти из «Спартака», я долго имел проблемы с настроем. Бегал по полю, а в голову лезли мысли, к футболу отношения не имеющие. Но это все исключения из правил. Я человек ответственный, прекрасно умею концентрироваться на себе и на своих партнерах. Да, по ходу матча я многое слышу и вижу, однако воспринимаю только ту информацию, которая для меня полезна. В паузах, которых в любом матче бывает предостаточно, всегда улавливаю выкрики зрителей. Кричат обо мне часто. Разное. И о команде тоже. В этом плане самым стабильным городом был Владикавказ. Там помимо прекрасной еды и лучшего газона в стране в «ассортимент услуг» входила безграничная «любовь» местных болельщиков. Только появляешься на предматчевой разминке — многотысячная толпа начинает скандировать непристойное «Спартак» — пи…с!» и на протяжении двух часов продолжает гнуть свою линию. Так происходило из года в год. Меня подобная слаженность масс и их завидное постоянство всегда искренне удивляли. Особенно в тот период, когда владикавказская команда тоже называлась «Спартаком».

Осетины — потрясающие люди. По отдельности очень заботливы и гостеприимны. Сообща — диаметрально противоположны. Впрочем, подобные перемены не раз доводилось наблюдать и в других городах, в том числе и в родной Москве.

В далеком 2001 году в «Лужниках» во встрече с ЦСКА при счете один–ноль в нашу пользу фанаты сошлись в рукопашной, а затем устроили невиданную ни до, ни после кресельную войну (двумя годами ранее в Раменском масштаб был поменьше). Потом они на какое–то время объединились против ОМОНа и милиции и закидывали креслами уже их. Эхо в «Лужниках» запредельное. Шум, дымовая завеса и летящие желтые, оранжевые, красные сиденья — как в самом ужасном триллере — повергли футболистов в настоящий шок. Мы все остановились, забыли об интриге матча и смотрели туда, где продолжали разворачиваться боевые действия. Затем, когда игра возобновилась, мы так и не смогли переключиться назад, отбегали до финального свистка на автопилоте. Каждый продолжал украдкой смотреть на фанатские сектора. Было как–то не по себе. И победе я потом даже толком не сумел порадоваться.

Тот выигрыш над «красно–синими» тогда представлялся рядовым, даже каким–то посредственным. Скажу больше: к тому моменту острота восприятия ЦСКА как сильного и извечного соперника в очередной раз притупилась. В школе я относился к «красно–синим» как к врагам, которых нужно размазать по поляне во что бы то ни стало. Помню, с каким восторгом реагировал на то, как в Высшей лиге наши крошили «заклятых» в мелкий винегрет: шесть–ноль! Хет–трик Ледяхова. И за первую пятилетку существования российского чемпионата, в ходе которого гегемония «Спартака» не вызывала сомнений, в Тарасовке ЦСКА должным образом уважать перестали. Но в 1998‑м армейцы врезали нам в челюсть: четыре–один, и страсти закипели с новой силой. И опять мы быстро взяли ситуацию под свой контроль. Казалось, что стоит нам только нормально настроиться, как у ЦСКА не будет и шанса. Однако мы, хоть этого и не замечали, уже потихонечку сдавали свои позиции, у армейцев же президентом стал Евгений Гинер.

Знать бы, что тот «кресельный» матч станет последним нашим победным над «красно–синими». Я бы наверняка по–другому его воспринимал. С тех пор вот уже семь лет мы не можем ничего с ЦСКА поделать. Досада страшная, хоть на стенку лезь! У нас в команде подобраны серьезные легионеры, но многим из них не хватало понимания того, что ЦСКА — это не «Амкар» и не «Ростов». В битве с ним нужно «умирать» на поле. Полагаю, что после того как в наш основной состав влилась масса молодых спартаковских воспитанников, за счет патриотизма мы неприятную традицию сломим. Вот увидите! Для меня сражения с армейцами носят особый подтекст еще и потому, что в 2005–2006 годах именно «красно–синие» мешали нам завоевать чемпионство.

Ну а пока, оглядываясь назад, морщусь от воспоминаний о матче 2002 года, когда в «Лужниках» армейцы сокрушили нас: ноль–три. Семьдесят пять минут неутихающего стыда! Бывают встречи, которые пролетают на одном дыхании. Ты их словно не замечаешь. Только погружаешься в состояние нирваны, как звучит финальный свисток. Случается, уступаешь в счете, но имеешь все шансы исправить положение. Тогда тоже время летит стремительно. И в такие отрезки, бросая взгляд на табло, ловишь себя на мысли, что кто–то самым наглым образом при всем честном народе крадет у тебя минуты. В том же кошмарном поединке 2002 года часы вообще «остановились». Такое же ощущение возникает, когда ведешь один–ноль и держишь оборону. Но тут–то нам нужно было отыгрываться. Однако не получалось вообще ничего. Мы были абсолютно беспомощны. Хотелось по страусиному инстинкту зарыть голову в песок, и многие из нас так бы и сделали, если бы поле в «Лужниках» это позволяло. С каким же нетерпением тогда я ждал окончания матча! Отчаяние просто душило.

Никогда не прощу себе безволия. И болельщики нам его не простят! Поэтому когда мяч валится из ног и соперник, как у нас говорят, тебя возит рылом, остается одно — рвать и метать. Бросаться в любое единоборство, как под танки. Как знать, и соперник может дрогнуть, и везение повернуться лицом. Но тогда все наши прыжки и подкаты были бесполезны. Такие матчи нужно анализировать и тут же забывать! Жить с ними в обнимку невозможно — сердце не выдержит.

Я многие воспоминания о той встрече путем титанических усилий воли сумел вырвать из своего сознания. Остались мелкие нюансы. Так, например, помню, что весь второй тайм мы отбегали молча. Это редкость неописуемая!

* * *

Вообще–то на поле постоянно идет подсказ. Предельно краткий. «Лево!», «Право!», «Сзади!», «Вперед!», «По своей!», «Вышли!». Только в игровых паузах можно относительно спокойно успеть что–то обговорить, поделиться с партнером какими–то придуманными хитростями. Но в переполненных «Лужниках» или на любом английском стадионе это бесполезно. Тебе что–то кричат, а кажется, будто это рыбы в аквариуме просто открывают рты. Иной раз так наорешься, что голос садится.

В «околозимний» период, особенно если ветерок продувает до костей, щеки замерзают и челюсть становится такой, словно стоматолог сделал тебе укол новокаином. Издаешь какие–то звуки и сам себя не понимаешь. И вот носятся двадцать два таких красавца с перекошенными физиономиями, и каждый пытается что–то сказать. Просто комедия. Я с годами научился читать по губам — хоть какое–то подспорье, большинство же в такие периоды действуют «вслепую», по наитию.

Потом, когда отогреваемся под душем и дар речи восстанавливается, начинаем друг над другом смеяться: «Тит, ну тебя и расколбасило! Ты чего кричал–то?!» Открывается импровизированный театр мимики и жеста. Я, кстати, если кого–то передразниваю, то, как правило, получается очень похоже. Попросите меня показать вам замерзшего Аленя или заледеневшего Юрку Ковтуна — не отличите от оригинала! Это разновидность нашего профессионального юмора.

Только вот после выездного матча с «Сибирью» в 2007 году мне было не до смеха. Никогда в жизни так не мерз. Мороз минус двадцать. Повышенная влажность. Северный, чуть ли не ураганный ветер. Задубевшее искусственное поле. Мы, когда попали в такие условия, все понять не могли: составители календаря когда–нибудь были в феврале в Новосибирске?

Я бегал как заведенный, но все равно превратился в сосульку. Очень испугался за уши. Они вначале дико болели от холода, а потом я их и вовсе перестал чувствовать. Тер их — все бесполезно, как будто нет у меня ушей. Тот футбол был сродни подвигу, тем более что мы победили. Безумно жалко Ромку Павлюченко. На ровном месте сломался. Абсолютно на ровном. Видимо, теплолюбивому Павлику были противопоказаны такие эксперименты над организмом.

Когда мы доковыляли до раздевалки, набились в душевой и я оказался под краном с теплой водой, испытал жуткую боль. Чудилось, что подожгли все тело.

* * *

Разумеется, я не собираюсь жаловаться, лучше процитирую Макаревича:

Мы в такие шагали дали, что не очень–то и дойдешь.

Мы в засаде годами ждали, невзирая на снег и дождь,

Мы в воде ледяной не тонем и в огне почти не горим.

Мы охотники за удачей — птицей цвета ультрамарин.

Возникло впечатление, что написано это про нас — профессиональных футболистов. Каждая строчка — в точку. И за удачей мы охотимся ого–го как! Увы, бывает и такое, что по ходу поединка сразу становится ясно: вместо удачи человек поймал за хвост диаметрально противоположную птицу. В кубковом матче 2007 года в Питере Лешка Ребко получил очередную долгожданную возможность в составе закрепиться — так схватил две глупейшие желтые карточки и еще в первом тайме оставил нас в меньшинстве. Я за Леху сильно встревожился, сразу в памяти всплыли аналогичные совершенно необъяснимые «проступки» других моих партнеров, которые оборачивались для них окончанием спартаковской карьеры. В 2001‑м на том же питерском стадионе «Петровский» Саня Ширко, сам не зная, с чего это вдруг, схватил мяч рукой. Удаление. Мы проиграли со счетом один–два, и Олег Иванович на Шире тут же поставил крест.

Кстати, в той встрече произошел и забавный эпизод. После того как Димка Парфенов реализовал пенальти и мы повели в счете один–ноль, на поле прорвался разъяренный питерский болельщик в одних трусах. Он бежал прямо на арбитра Сухину, а траектория его забега пролегала в метре от меня. Сработал рефлекс, и я шагнул наперерез. Фаната я приостановил, но, оглянувшись на судью, понял, что тот обошелся бы без моей помощи — не зря же Сухина работает в Институте физкультуры. У него высочайшая стартовая скорость. С места рефери набрал такие обороты, что, полагаю, сдал нормативы на десять лет вперед. Я потом долго дивился таким открывшимся спринтерским способностям человека и до сих пор улыбаюсь, воскрешая в памяти те подробности.

С арбитрами вообще случается немало любопытных эпизодов. Мы играли с «Динамо» на «Динамо». Побеждали. Под самый занавес встречи возникла пауза, и Писарев на первый взгляд ни с того ни с сего начал предъявлять Баскакову претензии. Судья ему говорит: «Коля, успокойся, а то дам тебе желтую карточку». Коля завелся: «Ну дай! Дай мне желтую!» Юра ему вновь: «Я тебя предупредил. Сейчас желтую покажу», а Коля вновь за свое: «Ну покажи! Покажи мне желтую! Что, кишка тонка?!» Я стоял рядом и смеялся «в ладошку». Знал, что Писарев своего добьется. И когда наконец–то, спустя секунд тридцать, Баскаков зажег желтый свет, Коля, с трудом скрывая удовольствие, побежал прочь. Просто ему было выгодно пропустить следующий матч. Нам предстоял фактически «проходной» выезд в какую–то глухомань, а Писаря от гостиниц «советской формации» всегда воротило, да и на карточках Коля висеть переставал и вновь обретал полную свободу на поле.

В ходе любого матча случается немало примечательных историй. И у каждой из них свой характер. Все вместе они образуют потрясающий спектакль, быть участником которого — высшее наслаждение. Поэтому–то даже с миллионными контрактами, оказываясь на скамейке запасных в «Челси» или «Барселоне», футболисты кусают губы от досады. Каждому из нас хочется быть там — на авансцене или, говоря нашим языком, в «мясорубке». Дай бог мне продержаться в ней еще годочков пять.

 

ГЛАВА 18

Как вести себя с судьями

Был период, когда мой отец по утрам с мужиками гонял мяч. Однажды они играли в манеже «Динамо», судьи у них не оказалось, тогда мне дали свисток в руки: «Дерзай. Егор!» И я, четырнадцатилетний, обслуживал матч с участием ветеранов. Сейчас понимаю, что правила по–настоящему мне были не знакомы, во многих вещах я совсем не разбирался, и если бы я не был сыном Ильи Титова, мне бы прилично досталось на орехи. Как бы то ни было, в тот же день на игру за свой год я приехал жутко собой довольный и с гордостью всем рассказал, что испытал себя в качестве арбитра. С тех самых пор судейская тема мне небезразлична. Сегодня и вовсе, когда смотрю любимый вид спорта по телевизору, ловлю себя на мысли, что анализирую действия «людей в черном»: здесь бы я дал штрафной. А здесь бы — нет.

Зато когда пробился в основной состав «Спартака», я, как и любой нормальный девятнадцатилетний футболист, не обращал внимания на то, кто будет нас судить. Потому что представителей этой профессии я лично не знал, да и не придавал столь серьезного значения роли служителей Фемиды. Только осенью 1996‑го впервые призадумался над тем, что каждому игроку необходимо учитывать особенности арбитража того или иного обладателя судейского свистка. Мы проводили тот самый легендарный матч с «Торпедо», в котором, уступая со счетом один–три, сумели вырвать победу: четыре–три. При счете два–три в штрафной площади соперника я получил по ногам, но для пущей убедительности постарался упасть покартиннее. Приземлился на газон в полной уверенности, что сейчас будет пенальти. Поворачиваюсь, вижу, как Хусаинов на бегу достает горчичник, внутренне уже ликую: сейчас нарушитель получит желтую, а Горлукович сравняет счет с одиннадцатиметровой отметки. И вдруг осознаю, что желтую карточку предъявляют мне. Тогда, к слову, за симуляцию еще не наказывали. Однако Хусаинов решил, что нужно преподать мне урок на будущее. И вот я, как побитый пес, возвращаюсь к своим воротам: от досады выть хочется, про себя костерю арбитра на чем свет стоит, а в голову закрадывается мысль: с Хусаиновым больше никакого артистизма. С ним нужно быть абсолютно честным: он свистит то, что видит. Считаю его одним из сильнейших арбитров, с которыми мне когда–либо доводилось пересекаться. Очень яркий! И как рефери, и как личность Хусаинов всегда вызывал у меня уважение. До сих пор помню, как в бушующем котле владикавказского стадиона он подошел к возмущающемуся Валерию Газзаеву и протянул тому свисток: дескать, суди сам! Валерий Георгиевич сразу угомонился, и Хусаинов спокойно доработал матч до конца.

Сегодня таких харизматических рефери почти не осталось. Вот недавно и Валентин Иванов свисток на гвоздь повесил. Большого калибра арбитр был. Единственное, меня настораживало, что все его скандальные промахи совершались почему–то против «Спартака». Достаточно вспомнить, как в 2003‑м, когда Семак в нашей штрафной площади фолил на Абрамидзе, Валентин назначил одиннадцатиметровый в спартаковские ворота, который перевернул все с ног на голову.

С опытом я стал понимать, что судьи тоже люди. Бывало же, что я не забивал с двух метров. Вот и у них случается «просто не день Бекхэма». Хотя по молодости на арбитров я злился настолько сильно, что был уверен: вот встречусь со «свистуном» случайно где–нибудь на улице — обязательно поквитаюсь за все обиды.

В 2006‑м в матче с «Москвой» Баскаков на ровном месте придумал пенальти в наши ворота. В итоге мы потеряли заветные очки, деньги и несколько литров эндорфина — гормона удовольствия, который вырабатывается в крови спортсменов после побед. Но я настолько сдержанно воспринял осечку Баскакова, что поразился сам себе. Я в последние годы уже не рвал на себе волосы из–за ляпов арбитров, но тут впервые почувствовал: то, что нас засудили, — нормально. Судейство всегда в какой–то степени лотерея, в которой на этот раз повезло не нам. Все равно изменить ничего уже не удастся. Так какой же смысл изводить себя напрасными переживаниями?!

Наверное, и по молодости тоже я говорил себе подобные слова, но тогда мне не хватало житейской мудрости, чтобы воспринимать их адекватно.

«Тот, кто прошел через пустоту смерти и не сошел с ума, ценит сам факт жизни в любом ее проявлении». Я не раз был на волоске от футбольной смерти. Если сложить все мои травмы и дисквалификацию, получится, что я два с половиной сезона не имел возможности играть. Два с половиной сезона тяжкой психологической ломки! После этого на многие вещи смотришь иначе, как будто сверху вниз. Боль тебе причиняют лишь поражения, все остальное — суета сует.

Тот же Баскаков — абсолютно нормальный мужик. Мне, например, с ним приятно общаться. Вот уже лет десять мы двигаемся параллельно. Примерно в одно время в вышке начинали: я — играть, он — судить. Знаем друг друга досконально. И это знание позволяет сделать вывод: в том роковом для нас эпизоде человек, как и подобает любому человеку, просто оказался не на высоте. Я считаю, что мы, футболисты, должны абстрагироваться от судейской темы и сосредоточиться на своей работе.

И еще я бы посоветовал моим коллегам заранее учитывать манеру работы арбитра предстоящей встречи. Вот сейчас российскую Премьер–лигу обслуживают порядка двадцати — двадцати пяти основных рефери, и для меня среди них нет загадок. Я имею четкое представление об уровне квалификации каждого из них, об их профессиональном почерке, об отношениях к «Спартаку» и непосредственно к Егору Титову. Как только в газетах печатаются списки назначений на ближайшие матчи, я тут же принимаюсь анализировать информацию. Иногда бросается в глаза то, что арбитра, напортачившего в прошлом году в матче, допустим, между «Спартаком» и «Динамо», почему–то вновь назначили обслуживать поединок между этими клубами. Это настораживает.

Тогда хорошенько обдумываю план действий: здесь лучше промолчу, здесь, наоборот, поднажму. Ромку Павлюченко предупрежу, чтобы руками от возмущения не махал, и так далее.

Для меня самый тяжелый рефери — Игорь Захаров. Мы с ним как кошка с собакой. Он то ли был военным, то ли просто привык командовать, но его отличает приказной тон, порой перетекающий в грубость. Я же такого обращения не переношу. Захаров и сам не скрывает, что ему нужно быть мягче. Потому что агрессия, которая идет от него в сторону футболистов, бумерангом возвращается назад. Обстановка на поле становится нервозной. В 2005‑м в «Лужниках», когда «Спартак» разгромил «Динамо» со счетом пять–один, мы с Игорем девяносто минут выясняли отношения. В 2006‑м я нисколько не удивился, что у Сереги Овчинникова тот самый нашумевший срыв, предопределивший окончание его карьеры, произошел именно в матче, который обслуживал Захаров. Босс ведь тоже терпеть не может грубости.

Молодые ребята любят возмущаться на поле, что–то пытаются доказать судье, зачастую используя ненормативную лексику. В случаях с Захаровым я особо строго предупреждаю наших пацанов: терпеть, не огрызаться, этот может спровоцировать и тут же дать карточку. Вообще нюансов множество. Один арбитр позволяет бороться, другой — нет. Один сразу зажигает желтую, другой ограничивается двумя устными предупреждениями. Один склонен назначать пенальти, другой лучше покажет горчичник за симуляцию.

* * *

Хоть и говорят, что для судей все равны, это все же не так. Да, некоторые арбитры предпочитают самоутверждаться за счет звезд, но обычно авторитетным игрокам позволено чуть больше, чем начинающим и легионерам. И это нормально. Если зеленый, еще ничего не добившийся салага будет учить судью уму–разуму, его просто необходимо наказать. Если же подойдет человек, уже не один десяток лет находящийся на плаву, познавший вкус чемпионата мира и Лиги чемпионов, то хочешь не хочешь с ним нужно как–то считаться. Футбол — это игра характеров. Кто кого: ты арбитра или он тебя. Некоторые рефери очень охотно «поддаются воспитанию», и когда футболисты на поле пытаются на них давить, те могут дать слабину. Но даже учитывая это, все равно считаю, что молодые не должны к судьям апеллировать. Их время придет с годами. Лично я не помню, когда впервые позволил себе заговорить со служителями Фемиды. Да и сегодня стараюсь вести себя с ними корректно. Свое мнение высказываю частенько, но на хамство никогда не перехожу.

Впрочем, был в моей карьере случай, когда я повел себя вызывающе. В 2001 году в матче с «Ростсельмашем» мяч попал мне в живот, после чего я нанес удар по воротам и открыл счет. Радовался сильно, но, оказалось, Николай Левников гол не засчитал: решил, что я сыграл рукой. Я долго пытался доказать свою правоту — разумеется, ничего не добился. Рассердился жутко. На этой злобе вскоре вновь послал мяч в сетку — удержать меня было нереально. В порыве эмоций подбежал к Левникову и начал стучать себя по руке: дескать, давай показывай, что я опять рукой сыграл. Все мои жесты были очень красноречивыми. Благо вовремя подоспел Эдик Цихмейструк и увел меня от греха подальше.

Поразительно, но с Левниковым связан и другой неприятный момент. В 1999‑м году в Волгограде при счете три–два в нашу пользу на добавленной минуте этот арбитр назначил нам свободный удар из района штрафной площади, и мы упустили победу. На самом деле мяч попал Валере Кечинову в ягодицу и отлетел в руки к нашему вратарю Андрею Сметанину. Левников почему–то посчитал, что Валера умышленно отдал пас голкиперу (скажите, как можно отдать точный пас пятой точкой, даже если твоя фамилия Кечинов?!). После финального свистка мы чуть ли не всей командой носились за судьей по полю, взывая к его совести. Пожалуй, даже не столько к совести взывали, сколько костерили его последними словами. В таких ситуациях страсти выплескиваются через край и в ход идут угрозы: я тебя поймаю, я тебе припомню. Разумеется, никто никого ловить не собирается, это лишь ритуал такой — запугивающий. Подобные ситуации никого не красят, поэтому кто–то из игроков или тренеров команды должен проявить мудрость и вовремя предотвратить назревающий инцидент.

К своим тридцати годам я созрел для роли миротворца, и в нашумевшем матче в Томске, где нас откровенно убил Павел Кулалаев, я за того заступился. Если бы столкнулся с подобным судейством несколькими годами ранее, то почти наверняка вместе с ребятами ринулся бы на арбитра врукопашную. А тут я уже понимал: рефери молодой и совершенно неопытный, он просто не сможет за себя постоять, и наши игроки рискуют зайти очень далеко и заработать дисквалификацию. Я видел, что все у нас были на взводе. Обида душила и затмевала рассудок. Драка казалась неминуемой, поскольку игроки «Томи» уже готовы были броситься на защиту судейской бригады. Оценив положение, я резко одернул Быстрова и Ковача. У Вовы были такие глаза, что не сомневаюсь: он бы этого Кулалаева разорвал на месте. Допускаю, Быстрый до сих пор жалеет, что я ему не позволил разобраться с рефери, потому что именно отобранных им двух очков нам как раз и не хватило для чемпионства. А с другой стороны, схвати тогда Вовка отсидку матчей в пять — мы могли бы набрать еще меньше очков, так как Быстрое несколько встреч вытянул на себе.

Что касается Кулалаева, то я не берусь утверждать, будто он судил предвзято и выполнял чей–то заказ. Он фактически дебютировал в Премьер–лиге, и его возможностей никто не знал. Скорее всего, ему элементарно не хватило квалификации или он примитивно не справился с нервами. Говорю так, поскольку считаю себя способным определить причины, по которым судья свистит в одну сторону.

Например, во Владикавказе в одном из последних матчей того неудачного сезона я с первых минут сделал вывод, что нас «заказали». Всякое в своей жизни повидал, но с таким произволом не сталкивался ни до, ни после. Нас буквально уничтожали. Во втором тайме рефери даже не позволял нам перейти на половину поля соперника. Находил любые предлоги, чтобы назначить штрафной в нашу сторону. Никогда я так не психовал, как тогда. Просто удивительно, как я не вцепился этому арбитру в глотку. Матч мы проиграли по всем статьям. После финального свистка чувствовали себя униженными и оплеванными. Мне потом сказали, что «лояльность» судьи оценивалась в двести тысяч долларов. Разумеется, фактов ни у кого нет и доказать это преступление не удастся, поэтому обвинять никого ни в чем не собираюсь.

Самое тяжелое во всей той истории было доиграть до конца. Когда ты осознаешь, что твоей команде не светит даже ничья, почти невозможно сохранять самообладание. Хочется опустить руки, но опускать руки ты не привык. Весь наполняешься злостью, думаешь уже не о мяче и не о голах, а только о том, как с этим беспределом совладать. И злость твоя выплескивается на соперников, которые, не исключено, ни в чем не виноваты, поскольку находятся в неведении. И именно в такие отрезки футболисты получают травмы, желтые и красные карточки. Не дай бог еще раз пройти через подобное.

Тогда меня добило отношение нашего руководства к случившемуся. Как будто ничего не произошло. Повторись тот кошмар сегодня — был бы грандиознейший скандал. Спартаковские боссы испробовали бы все законные способы, чтобы покарать судью. Тот бы моментально вылетел из футбола. И это было бы справедливо. Впрочем, того «мастера» и без нашего участия из профессии убрали.

Когда–то после убитых матчей хотелось зайти к арбитру — в глаза посмотреть. Сегодня мне его глаза на фиг не нужны. Не хочу в них смотреть. И в дерьме копаться — не хочу! Да даже если бы захотел, это было бы уже неосуществимо. Раньше в судейскую кто только ни заходил. Угрожали, материли, могли и в челюсть приложить. Теперь все иначе, безопасность высочайшая. Арбитры прибегают с поля под присмотром сотрудников правоохранительных органов, тут же закрываются у себя в комнате и никого не пускают. У дверей стоит охрана. В «Лужниках», когда мы играли с «Динамо». Баскаков попросил у меня мою футболку. Обычная в общем–то сувенирная практика. После матча я попытался зайти в судейскую — так меня секьюрити не пустил. И только после личного вмешательства Баскакова инцидент был исчерпан. Это я с добрыми намерениями шел, а представляете, как бы отреагировала охрана, если бы выражение моего лица таило в себе признаки недовольства?

* * *

Основное мое общение с судьями случается до или после матча, а порой и вовсе за пределами стадиона. Где–то шутками перекинемся, где–то о жизни побеседуем, где–то новости европейского футбола обсудим. Наш мир очень тесен, и нет смысла отворачиваться друг от друга, если судьба сводит нос к носу. К тому же с тех пор как я стал капитаном «Спартака», общение с судьями входит в мои обязанности. Когда мы ожидаем выхода на поле, то я, капитан соперника и арбитр образуем свой триумвират. Пространство ограниченное, как в лифте. Молчать неудобно, вот мы и разговариваем. Можем даже друг друга подколоть. Иногда бывают неприятные ситуации. Допустим, в прошлой игре с участием этого арбитра он ошибся, а я высказал ему свое недовольство. Осадок остался и у него, и у меня, и как от этого осадка избавиться, неизвестно.

Иногда накричишь на кого–то судью в разгар борьбы, а потом поостынешь и почувствуешь, что был не прав. Однажды я высказал претензии Петтаю, но после финального свистка понял: Володя отсудил здорово, а я погорячился. Поэтому тут же в знак признательности я подарил арбитру свою футболку. Кстати, Петтай относится к тому большинству судей, которые в процессе работы к футболистам обращаются на вы.

Сам я арбитров в жизни называю, как правило, по имени и на ты. На поле обращаюсь «рефери» и на вы. Молодым ребятам я бы тоже посоветовал следить за своим языком и соблюдать субординацию. Нет смысла настраивать арбитра против себя. Многим игрокам с некоторыми судьями не один год идти бок о бок, и лучше идти нормально, а не враждовать. К тому же среди рефери тоже встречаются люди злопамятные, и порой эта злопамятность может элементарно лишить тебя, твою команду и твоих болельщиков чемпионства. И виноват в этом будешь в первую очередь ты сам.

Напрасно кто–то думает, что Титов пребывает на исключительном положении. Если я дам повод — допустим, плюну в кого–то или прыгну двумя ногами сзади. — тут же увижу перед собой красный цвет. Другое дело, даже представить не могу, чтобы я поступил подобным образом. Считаю себя корректным игроком. Самое поразительное, что с юных лет я стремился как раз к тому, чтобы обходиться без предупреждений.

Помню, как моему любимцу истинному джентльмену Федору Черенкову однажды показали красную карточку. До сих пор стоит перед глазами эпизод, как его вынудили в матче с АЕКом отмахнуться от соперника. Вот для меня то удаление было личной трагедией. Я ужасно злился на судью, в голове не укладывалось: как можно было так поступить с Черенковым?! Ну как?! И я в юности мечтал быть таким, как Федя. — порядочным и дисциплинированным, не получать ни желтых, ни красных карточек. Если заканчивался год и в графе «Желтые карточки» я у себя обнаруживал ноль, то испытывал огромное удовлетворение. Думал: ну я почти как Черенков! А потом судейство стало меняться, а у меня изменились приоритеты. Да и тяжело это — постоянно себя контролировать. Иной раз так ответить кому–нибудь хочется, вы даже не представляете! Тем не менее заложенные внутренние установки по–прежнему крепко во мне сидят. За грубость больше одного горчичника в сезон не получаю. В 2006‑м, например, меня подвело мокрое поле. Не учел, что газон безумно скользкий, и метров семь ехал на спине, пока случайно не уперся в Дениса Колодина. Я тут же извинился перед динамовцем, но горчичник мне презентовали.

Все судейские обиды, коих, кстати, было не так уж и много, забываются, в памяти уцелели лишь две. Причем произошли они в течение двух недель. 1998 год. Лом — Али Ибрагимов показал нам с Цымбаларем по какому–то странному горчичнику, и из–за этого мы с Ильей вынуждены были пропустить важнейший матч с ЦСКА — тот самый, что закончился для «Спартака» разгромом. В Лиге чемпионов мы реабилитировались, красиво победив «Реал». В той встрече, уже при счете два–один, перед самым финальным свистком я подкатился на бровке под Роберто Карлоса. Вроде бы и не задел его. А этот бразилец — ушлый малый, как давай переворачиваться, строить из себя «убиенного», что судья передо мной тут же желтый свет и зажег. Ну ладно, зажег и зажег. И только в раздевалке выяснилось, что это вторая карточка в турнире, из–за чего встречу с «Интером» мне предстоит пропустить. Тогда я даже не так сильно жалел, как сейчас. С позиции лет осознаю, что игры с такими командами, как «Интер», — они наперечет. Именно они в первую очередь остаются с тобой на всю жизнь.

* * *

Были времена, когда армейцы всей командой гоняли судью по полю — и тот ничего не мог сделать. Теперь же, если к рефери для разговора одновременно бежит больше двух игроков, он должен двум из трех футболистов показать горчичники. Если восемь человек — то имеет полное право «порадовать» сразу семерых. Конечно, такой осенний листопад никто не устраивает, но игроки все равно лишний раз стараются не рисковать. После введения подобных рекомендаций гораздо легче задышалось лайнсменам. Раньше их на бровке окружала вся команда, и чего там с ним делали, никто не видел. В прежние времена на судью можно было замахнуться, и это зачастую сходило с рук. Теперь за любое резкое движение, сделанное в непосредственной близости от арбитра, полагается наказание.

Вместе с введением новых положений постепенно меняется и менталитет всего футбольного мира. И сейчас уже трудно представить, чтобы кто–то во время матча отвесил судье пинка, как это сделал когда–то уважаемый мной Игорь Семшов. Кстати, тот инцидент поразил меня до глубины души. Во–первых, я не ожидал такого от Игоря. Во–вторых, не представлял, что можно ударить Фролова. Фролов был одним из самых почитаемых мной арбитров.

В 1996‑м в Питере, когда мы выиграли наиважнейший матч у «Зенита», он отработал великолепно. Нападающий питерцев Денис Зубко был одним из лучших специалистов в стране по спорным пенальти. В той встрече он как только ни падал в нашей штрафной — Фролов ни разу не поддался на его уловки. В концовке встречи Денис вновь как подкошенный рухнул на газон. Переполненный «Петровский» взревел. Я был уверен, что сейчас мы получим одиннадцатиметровый в свои ворота, но судья показал: играть! Потом на повторе я увидел, что Фролов занимал в том эпизоде единственно верную позицию и из всех присутствующих на поле только он мог разглядеть, что Димка Ананко до Зубко не дотрагивался. После этого я очень сильно зауважал рефери Фролова. Он, как и оба Бутенко, был настоящим. Жаль, что быстро сошел с авансцены.

Судья должен быть способен противостоять давлению. Если арбитр даст слабину и позволит обращаться с собой пренебрежительно, он не выживет в своем ремесле, отношение всего футбольного мира к нему моментально изменится. Все будут думать, что с этим арбитром позволительно делать все что угодно. Каждый матч с его участием станет завершаться скандалом. Мы, футболисты. уважаем тех, кто умеет за себя постоять и не допускает панибратства.

Наш вид спорта стремительно движется вперед, и судейство обязано «петь в унисон». Даже невооруженным глазом видно, что современные судьи визуально существенно отличаются от своих предшественников. Раньше многие арбитры были с животиками, передвигались медленно. Теперь же, когда возросли скорости футбола, «люди в черном» тоже стали бегать быстрее. Среди них немало настоящих атлетов, которые не особо–то уступают профессиональным спортсменам. Сегодня без «физики» в судейской профессии не выживешь.

И еще очень важно знать футбол изнутри. Вот из меня мог бы получиться неплохой рефери. Я досконально разбираюсь во всех нюансах игры, мне прекрасно знакома психология представителей всех амплуа. Четко определяю, где человек симулирует, а где действительно натыкается на фол. Наверное, после окончания карьеры я даже поразмышлял бы над тем, а не стать ли мне арбитром, только вот логики никакой в этом не будет. Надеюсь поиграть годов до тридцати пяти — тридцати шести. В таком возрасте начинать заниматься судейством глупо. Я максималист, и если уж браться за что–то, то стремиться к самым вершинам. Я же физически не успею добраться до обслуживания международных матчей. Пока пройду все необходимые ступени, вынужден буду по возрасту отправиться на пенсию. Именно по этой причине среди судей практически не бывает знаменитых футболистов. Среди российских рефери только Каюмов и Ключников выступали по Высшей лиге.

Когда бывший футболист становится арбитром, возникает и еще одна сложность: его обвиняют в пристрастиях к той команде, цвета которой он защищал. В России доказать свою объективность очень трудно, потому что у нас, как нигде, умеют навешивать ярлыки. Тем не менее как ни крути, судьи тоже люди, и быть полностью независимыми от своего прошлого многим из них не удается. Примерно половина из них причастны к каким–то клубам: допустим, работали там в штате или тесно общались с руководством. Конечно, имеющаяся симпатия далеко не всегда пробивается наружу, но если это происходит, то мне сразу все становится ясно. Не должно быть двойных стандартов, и жалость необоснованная тоже никому не нужна! Сегодня футбол стал настолько грубым, что излишняя лояльность арбитров рискует обернуться тяжкими последствиями. Поэтому призываю рефери быть жесткими, но, естественно, справедливыми. Справедливость, к слову, — это правосудие, а не право судьи подминать под себя закон.

 

ГЛАВА 19

Как выстраивать контрактные отношения с клубным руководством

Все убеждены, что футболисты — люди богатые. Все в этом мире относительно, но спорить не буду — деньги сейчас в нашем виде спорта крутятся приличные. Однако так было не всегда. Лично я нормально зарабатывать стал с августа 2002 года. А до этого мой финансовый путь нельзя было назвать успешным.

Дебютную свою официальную зарплату получил в 1992 году — две тысячи рублей. Именно такой была ставка игрока дубля, и на протяжении трех лет она не изменялась. Но Николай Петрович Старостин о дубле все же сильно заботился и устраивал нам различные матчи, за победу в каждом платил полный оклад. А поскольку состав у нас был мощнейший, то мы почти всегда побеждали. В итоге был небольшой период, в течение которого за месяц у меня набегало тысяч по пятьдесят рублей. Я когда в первый раз принес такую «котлету» домой, родители чуть в обморок не упали. Правда, сказка кончилась достаточно быстро. Олег Иваныч узнал, сколько получают резервисты, и по этому поводу в клубе разразился маленький скандал. Вскоре нам перекрыли кислород.

В 1995‑м я уже сыграл немало матчей за основной состав, мне стали платить восемь тысяч рублей в месяц, плюс к концу года у меня набежало пять тысяч долларов премиальных. Прекрасно помню ту раскладку по всем играм, которую мне показали. Первая запись выглядела так: «Кубок России. Матч с «Уралмашем». Выход на замену. Триста долларов». Кстати, пятьсот долларов тогда был максимум. Так вот, на полученные деньги мы поехали с мамой и купили мне модный по тем временам «пилот». Отдали запредельные три тысячи долларов. У меня в голове не укладывалось, что куртка может стоить таких денег. Уж не знаю, почему я решился на эту трату, — наверное, хотелось поднять самооценку. А не исключено, что просто приучал себя к другой жизни, хотя делал это несколько преждевременно, ведь настоящего контракта с клубом у меня тогда не имелось и было непонятно, когда мне его предложат. Долгожданное событие случилось на сборах в Германии, перед стартом сезона 1996 года. Тогдашний вице–президент «Спартака» Григорий Есауленко позвал меня к себе в номер и там предложил подписать документ, состоявший из двух листочков. Это было грандиознейшее событие! Я тот документ толком и не изучал. Обратил внимание лишь на три пункта: оклад — он меня устроил. Клуб обязался купить мне двухкомнатную квартиру и машину ВАЗ‑99. Когда я ставил подпись под тем пятилетним контрактом, не думал ни об инфляции, ни о том, что доходы в футболе с каждым годом будут расти. Я чувствовал себя фантастически счастливым человеком. Переходил на совсем другой уровень своего финансового положения. Мегазвезды тогда в «Спартаке» получали в два раза больше, но «середнякам» из основной обоймы полагалось столько же, сколько предложили мне. То есть руководство клуба в мои девятнадцать лет воспринимало меня как игрока, на которого рассчитывает уже сейчас, а поскольку планировалось предоставить мне квартиру и машину, то было ясно, что со мной связывают серьезные надежды на будущее. Плюс премиальные тогда уже составляли одну тысячу долларов за победы над рядовыми соперниками, две — над сложными командами типа «Локомотива» и три тысячи долларов — за «Аланию» и «Ротор». В моем сознании, сменяя друг друга, возникали какие–то золото–бриллиантовые картины. Я радовался: жизнь удалась.

Тогда ведь игрок не имел возможности диктовать условия клубному начальству. Мы даже боялись что–либо просить. Что нам давали — тому и радовались. Тому, что мне «дали», я радовался долго. Ровно до первой зарплаты по новому контракту. Почему–то мне начислили лишь половину из оговоренной суммы. Я успокоил себя: наверное, не успели поменять ведомость и в следующий раз все будет нормально. Но и через месяц ничего не изменилось. Затем выплаты мне подняли на пятьсот долларов. И у меня даже не возникало мысли пойти и спросить: «В чем дело? Почему условия контракта до сих пор не выполняются?» Мы были совсем иначе воспитаны. Сейчас такого уже нельзя представить, а тогда считалось в порядке вещей. С машиной, кстати, меня тоже прокатили. Я о «девяносто девятой» модели долго мечтал. Тогда эта марка являлась очень престижной. Но постепенно надежда все таяла и таяла. Я как–то набрался смелости и, жутко краснея, заикнулся Григорию Есауленко — естественно, безрезультатно.

В общем, автомобиль пришлось покупать самому. За чемпионство 1996 года мне причитались первые мои внушительные деньги. Выдавали их уже в январе 1997‑го. Олег Иванович вызвал меня к себе: «Егор, завтра будем выплачивать премиальные, бери с собой отца». Когда я узнал, что мне выдадут целых тридцать тысяч долларов, у меня глаза стали размером с футбольные мячи. В тот момент я понял, что могу себе многое позволить. И когда я был на сборах в Турции, мы с папой постоянно созванивались, решали, какую машину брать. Я уже устал ездить на постоянно ломающейся «восьмерке», хотелось иномарку. Выбор пал на «пятерку» BMW. Спустя два года я ее продал Лехе Мелешину. И вскоре после этого обнаружилось, что она числится в угоне. Вот как бывает. Зато с квартирой все получилось удачно. В Раменках в соседнем с моей мамой доме клуб мне купил «двушечку». В двадцать лет я обзавелся собственной жилплощадью. Восторг был дикий!

В 1998 году я стал лучшим игроком страны, ко мне проявляли интерес западные клубы, да и общая атмосфера в футбольном мире менялась. Я уже ощущал себя иначе и чувствовал, что имею моральное право пойти и что–то у руководства клуба попросить. По–хорошему, конечно, идти должен был не я сам, а мой агент, который в таких случаях просто необходим. Но у меня агента не было, и, как всегда, все пришлось делать самому. Да, настроиться на разговор было нелегко, но спортсмен должен уметь себя преодолевать, и я преодолел. Обратился к Романцеву: «Олег Иванович. у меня есть любимая девушка, у нас будет семья, я должен думать о будущем. Хочу улучшить свои жилищные условия». Иваныч мой поступок воспринял адекватно и как человек, и как президент. В 1998‑м за границу уехал Дима Аленичев, и клуб должен был подстраховаться, чтобы не потерять еще одного центрального полузащитника. Вскоре мне предложили подписать новый пятилетний контракт, согласно которому моя зарплата увеличивалась вдвое. Но самое главное — клуб должен был приобрести мне четырехкомнатную квартиру.

Как раз в тот период мы с Вероникой вечерами выгуливали нашего Паджеро и часто с вожделением смотрели на так называемый болгарский дом по Мичуринскому проспекту. По тем временам тот дом казался островком жизни XXI века. Там было все: фактически государство в государстве. И вот наши мечты стали реальностью. Именно в том «государстве» я и отыскал подходящую квартиру. Юрий Владимирович Заварзин, тогдашний генеральный директор «Спартака», подтвердил готовность клуба выполнить свои обязательства. Шли недели, приближался тот день, когда я должен буду внести деньги за квартиру, но в клубе денег мне никто выдавать не спешил. Я почему–то совершенно не волновался, чувствовал, что все закончится хорошо. Так и получилось. Мне выделили причитающиеся доллары. Я вез их и все думал: это же какая–то космическая сумма! В 1999‑м в народном сознании еще не укладывалась информация, что жилплощадь может быть такой дорогой. Помню, как вносил деньги за квартиру: правой рукой я их отдавал, а левая тянулась, чтобы забрать их обратно. Мешок долларов сам по себе ничего не значит, однако мешок долларов, который ты можешь подержать, пощупать и понюхать. — это весьма серьезное испытание для психики. Расставаться совсем не хочется. Но вся эта внутренняя борьба длилась от силы секунду, потом я с облегчением вздохнул. Самое главное дело было выполнено — теперь у моей будущей семьи будут потрясающие бытовые условия. Я в то мгновение не подозревал, что основная нервотрепка еще впереди.

Дело в том, что ремонт я доверил не тому человеку. Он оказался непорядочным, недобросовестным и алчным, к тому же постоянно ставил меня в сложные ситуации. Мог позвонить и сказать: «Егор, через два дня нужно будет десять тысяч долларов на то–то и то–то». И я постоянно сталкивался с проблемой, где взять деньги. Жуткое положение. Спасибо Григорию Васильевичу Есауленко, который выручил меня в критический момент. Я объяснил ситуацию, попросил его выплатить мне деньги в счет будущей зарплаты, и он пошел мне навстречу.

Так жилищная эпопея была закончена. Осенью 1999‑го мы с Вероникой въехали в новые апартаменты. Казалось, что мы забрались на самую верхотуру финансового благополучия, и несколько месяцев нас не покидало фантастическое ощущение полного восторга от сказочного подарка судьбы.

* * *

Все познается в сравнении. Мир неумолимо движется вперед. Растут и наши аппетиты. Сегодня я уже обитаю на Кутузовском. Такой переезд стал возможен благодаря Андрею Червиченко. В августе 2002‑го он предложил мне новый контракт на новых, более выгодных условиях. Но куда важнее то, что мне полагалась квартира площадью… (Ох, не хочу никого смущать цифрами, скажу лишь, что площадь внушительная.) А еще в соглашении был пункт, согласно которому моей жене полагалась машина. С Червиченко было приятно иметь дело. Я ни разу ему ни о чем не напомнил. Все, что нужно было сделать, он сделал четко в срок, а что–то даже раньше. Например, машина появилась у Вероники уже через десять дней после подписания договора.

Квартиру я выбирал долго и основательно. Часто проезжая по Кутузовскому, обращал внимание на роскошный сорокапятиэтажный дом. Когда сунулся туда, выяснилось, что все квартиры давно распроданы. Но так получилось, что мой дядя знал одного видного политика, которому принадлежала квартира в приглянувшемся мне доме. Когда тот услышал о моем желании, то сказал: «Егору отдам, причем за те же деньги, что и брал».

Квартира оказалась гораздо больше оговоренных по контракту размеров, и мне пришлось доплачивать кругленькую сумму А потом вновь стартовала эпопея под страшным названием «евроремонт». Изначально не было даже стен, поэтому работа предстояла огромная. На этот раз я тщательно подошел к вопросу, кому доверить столь ответственную миссию, и остановил свой выбор на фирме, принадлежащей уважаемому спартаковскому болельщику. Ребята делали все очень надежно, кропотливо, каждую мелочь со мной согласовывали. Все собиралось по крупицам. В итоге через полтора года получилась квартира, которая нам с Вероникой очень дорога. Бывает, подойду к окну, с высоты птичьего полета посмотрю на огни ночной Москвы и подумаю: а ведь когда–то даже мечтать об этом не смел.

Впрочем, когда–то я не мечтал и о тяжелых травмах, прохождении моего организма через мучительные процедуры выведения из него бромантана, годичной дисквалификации, постоянном психологическом давлении, бессонных ночах и многих других атрибутах «красивой жизни». И тот, кто считает, что спортсменам все легко достается, сильно заблуждается, поскольку те психические и физические испытания, которые выпадают на нашу долю, способны преодолеть далеко не все.

При этом не надо забывать, что руководители клубов зачастую относятся к футболистам как к людям второго сорта. Нашего брата часто обманывают, унижают. У нас практически нет прав. По крайней мере раньше не было. В последние годы ситуация улучшается, но не везде и не такими темпами, как хотелось бы. Впрочем, грех жаловаться на то, что спартаковское начальство относилось ко мне пренебрежительно. Меня в общем–то всегда ценили и, как правило, выполняли свои обязательства.

Лишь раз меня по–настоящему задели за живое, когда после ухода Червиченко предложили переподписать новый контракт. Как я понимаю, на меня тогда не очень–то рассчитывали. Допускаю, от расставания со мной людей удерживало лишь опасение того, что потерю Титова болельщики могут им не простить. Первак дал мне бумаги, в которых была прописана та же сумма, что и в предыдущем контракте. Обычно контракты переподписывают на более выгодных условиях, к тому же в тот период в футболе появились необычайно богатые инвесторы и зарплаты стали расти как на дрожжах. Я уловил, что в отношении меня у новых боссов какие–то странные представления, и по поводу денег даже не стал торговаться. Спросил лишь про другие пункты: если вы говорите, что условия остаются те же, значит, я могу рассчитывать на те же бонусы, что подразумевались в предыдущем случае? На что услышал от Юрия Михайловича Первака далеко не тот ответ, на который, как мне казалось, был вправе рассчитывать.

Дело даже не в том, что мне фактически ухудшили условия, а в том, как все это было сделано. Вспоминать неприятно. Но я все свое будущее связывал только с родным клубом. Так сильно хотел выступать за «Спартак», что предпочел слова Юрия Михайловича пропустить мимо ушей. Конечно, через какое–то время друзья стали мне говорить, что я откровенно сплоховал. По их логике, да и по логике вообще не следовало мне переподписывать тот контракт. Я бы все равно не дал повода поставить на себе крест. При любом раскладе вернулся бы на свой уровень, восстановил бы свою подмоченную допинговым скандалом репутацию и затем смог бы вести конструктивный разговор с владельцами. Спрашивается: зачем я торопился? У меня ведь старый контракт должен был действовать еще два года.

Предпочитаю над такими вещами не размышлять. И когда каким–то образом финансовая тема всплывает в разговорах, как заклинание повторяю: далеко не все измеряется деньгами! Действительно, неизвестно, как бы оно все повернулось, откажи я тогда Перваку, — не исключено, меня в команде уже не было бы. Точно знаю, что если руководство захочет расстаться с игроком, то, невзирая ни на что, расстанется (так и получилось, кстати).

Некоторые сегодняшние веяния не укладываются у меня в голове. Совершенно очевидно, что теперь, после появления в нашем виде спорта людей из крупного бизнеса, многие из которых имеют весьма смутное представление о футболе, акценты расставляются неадекватно. Ценят не тех, кто приносит больше пользы, а тех, кто лучше умеет себя подать. Плюс установилась совершенно странная мода на молодых игроков и легионеров. Но ни те, ни другие не способны ни за что отвечать, хотя бы потому, что по статусу это положено отечественным исполнителям, уже понюхавшим пороха серьезных сражений.

Для меня дико то, как сейчас себя ведут некоторые сопливые звезды. Деньги безумно развращают, пацанов элементарно губят этими сумасшедшими контрактами. Игрок один раз по мячу попал — «О, смотри, ты, оказывается, по мячу попадаешь — на тебе!» И дают еще не сформировавшемуся юнцу здоровенную пачку зеленых. Он себе машину покупает навороченную, девчонок катает. Ему уже не до футбола. Потом парень бьет по мячу левой ногой, а люди уже в экстазе: «А ты еще и левой бить умеешь, на тебе вторую авоську долларов». Все, жизнь состоялась! Человек не привык что–то себе зарабатывать и за что–то биться, он только вышел на поле — у него все есть. Вот и начинает права качать: дайте еще, а то уйду в другую команду. Это патология!

Только не подумайте, что я всех такими считаю. Есть очень достойные ребята. И в ЦСКА, и в «Локомотиве», и в «Зените», и, конечно же, в «Спартаке». Главное не разбрасываться. На нашу долю, к счастью, выпало меньше соблазнов, да и воспитание заложено другое. Безусловно, у нас тоже много чего было, но я всегда чувствовал на себе ответственность. Знал, что завтра приду на тренировку — и «старики» будут мне претензии предъявлять, потому что я в плохой форме. А я ненавижу, когда мне предъявляют претензии, да и подводить людей не умею. Поэтому, как бы ни хотелось мне развлечься, помнил, что спорт на первом месте и что я всегда должен быть в порядке.

Еще меня задевает, что российских игроков в финансовом плане притесняют. Ну сделайте нашим ребятам хотя бы половину оттого, что делаете сопоставимым им по классу иностранцам. А то получается, среднестатистический легионер приезжает, восхищается циферками в своем контракте и потом, вместо того чтобы отрабатывать вложенное в него, наслаждается свалившимися благами. Через какое–то время команда начинает пробуксовывать — так спрашивают не с этого заморского гостя, а с нашего парня. Ну как такая несправедливость возможна?! Конечно, есть исключения. Но пока они лишь исключениями и остаются.

Очень неприятно, когда легионер приезжает не в какую–нибудь, а в твою команду, и ты по его поведению видишь, что ему на все наплевать, что его волнуют только доллары и евро. Уважения к такому партнеру нет, а в игре данный фактор все–таки имеет немалое значение. На поле люди должны доверять друг другу, а если ты кому–то не доверяешь и, более того, убежден, что вон тот «приятель» нас всех подставит, то это сказывается на стойкости команды, на ее умении держать удар.

Впрочем, все это сидит глубоко и наружу не вылезает. Когда я общаюсь с человеком, то не думаю о том, сколько он получает и заслуживает ли он то, что получает. Считаю, что во внутриколлективных отношениях не должно быть разделения людей по их финансовому статусу. В противном случае все должны ходить с табличками на груди. У этого написано «один миллион» — вот с ним буду разговаривать. У другого «восемьсот тысяч» — ну ладно, спрошу у него, как дела. А у этого — «двести тысяч»: «Ну и куда ты лезешь? Иди отсюда!» Бред полный!

Раньше все было стандартно. Два листочка, у всех написано одно и то же. Разброс в зарплатах был минимальным. Сегодня же самый низкооплачиваемый футболист основной обоймы любого московского клуба получает сто — сто двадцать тысяч евро в год. Манише, для сравнения, по сообщениям СМИ, получал в «Динамо» около трех миллионов. Мы делаем одно дело, а в финансовом плане нас будто раскидало по разным планетам. Думаю, уместнее будет, как в НХЛ, ввести потолок зарплат. Разброс все же необходим, но он должен быть справедливым.

За рубежом из зарплат спортсменов тайны никто не делает. У нас же такие вещи проходят под грифом «совершенно секретно». Но я всегда говорил, что футбольный мир — это большая деревня. Например, Аршавин только подписал с «Зенитом» новый контракт, а уже на следующий день все обсуждали основные пункты этого сногсшибательного документа. В 2006 году «Зенит» вообще вышел на первое место по зарплатам, и те условия, которые там создали Погребняку, значительно лучше, чем Пашка мог бы получить в Москве, в том же «Спартаке».

«Спартак», к слову, никогда не был самым благополучным в плане денег. Например, в 2000‑м за крупную победу над тем же лондонским «Арсеналом», когда нам пели оды в Европе, мы получили по три тысячи долларов. В тот период спартаковцы, постоянно становясь чемпионами страны и выступая в Лиге чемпионов, зарабатывали заметно меньше, чем в клубах–конкурентах.

Долгое время в этом неофициальном первенстве лидировали «железнодорожники» (премиальные у них и вовсе были космическими, особенно за победы над принципиальными соперниками), в 2004–2005 годах ощутимый шаг вперед сделали ЦСКА, «Спартак» и огромный рывок — «Динамо», и только потом фаворитом стал «Зенит». Думаю, эта своеобразная «долларовая война» не закончена и в ближайшие годы внутри «большой пятерки» может произойти очередное перераспределение сил. Сегодня по уровню дохода футболисты, выступающие в России, обогнали многих европейских коллег. Даже в Германии и во Франции людям до таких сумм далеко. Конечно, все это ненормально. Но у России всегда был свой путь.

Будь я лет на пять–шесть помоложе и будь у меня надежный и дерзкий агент да другие моральные принципы — я бы сейчас на очень многое мог рассчитывать. Но нисколечко не жалею о том, что все складывается именно так, как складывается. Мне не нужны иные моральные принципы и не нужен агент. То есть, наверное, он мне пригодился бы и в чем–то помог — я все–таки не профессионал в ведении переговоров. Однако среди специалистов данной сферы, функционирующих на нашем рынке, я близко ни с кем не знаком, и у меня нет оснований кому бы то ни было из них доверять. И дело даже не в том, что мне жалко отдавать пять–шесть процентов от суммы своего контракта. — я не хочу, чтобы меня кто–то использовал в личных целях. Есть десятки примеров, когда человек, заключая сделку, думал не об интересах своего клиента, а о собственной выгоде и, получив деньги, исчезал, оставляя игрока в одиночестве расхлебывать тот контракт, который агент ему насоставлял. Это ни в коем случае не значит, что все плохие. Просто я не знаю, кто из них хороший, а кто только прикидывается.

Так сложилось, что никто из отечественных агентов на меня никогда не выходил. Может быть, люди понимали, что меня будет нелегко заинтересовать, а может, просто их отпугивало то, что везде в прессе я озвучивал: мои дела ведет Бранкини. Вот ему я доверял безоговорочно. Он был проверен временем и людьми. Диме Аленичеву очень повезло, что именно Бранкини занимался его контрактами, и потому при каждом новом подписании Димкина зарплата возрастала. Но у нас с итальянцем была договоренность только о том, что он будет мной заниматься в случае моего отъезда за рубеж. Джованни меня сразу предупредил, что влезать во внутрироссийскую кухню с ее черными кассами и какими–то своими, чуждыми западным людям понятиями он не будет. Мэтр не хотел рисковать своей репутацией. Вот и пришлось мне все делать самому. Подписывая контракты, я всегда верил в людей. Не вчитывался в детали, потому что надеялся: меня не кинут. Пока все нормально. Но тем, кому еще только предстоит впервые поставить свою подпись под финансовым документом, я посоветовал бы изучать каждый пункт, чтобы при необходимости суметь защитить свои интересы. И еще было бы неплохо, чтобы футболист умел сохранять голову холодной. Потому что почти наверняка на него тем или иным образом будут давить обстоятельства, парень будет суетиться, а все его мысли будут сосредоточены на сумме зарплаты. На мой взгляд, лучше где–то уступить по деньгам, но подстраховаться в надежности. Это раньше контракты были предельно простые, сейчас же в них столько всего понапихано, что без соответствующей подготовки ни за что не разберешься. Напоминает гонку вооружений: одна сторона изобретает хитрое оружие, а другая вскоре открывает способ борьбы с ним. Вот так происходит и здесь. Игроки с агентами изобретают противоядие клубной политике, клубное начальство придумывает новые рамки, в которые пытается загнать своего потенциального работника. Теперь колоссальное внимание уделяется внутрикорпоративной этике. Так, появились пункты, согласно которым игрок не имеет права критиковать тренера, руководство, партнеров и совершать любые другие действия, наносящие урон репутации клуба. По–моему, это абсолютно нормально. Но есть вещи, с которыми я не смогу смириться. Меня просто убивает, что у некоторых игроков в контрактах прописано: за выход на поле полагается такая–то сумма. Это антиспортивный пункт. Игрок может специально скрыть травму, лишь бы попасть в состав, а потом через десять минут замениться. Игрок может выйти на поле и проходить девяносто минут пешком. В «Спартаке» всегда существовала такая поговорка: «Деньги не получают — их зарабатывают». Так вот, их надо зарабатывать каторжным трудом. Вначале на тренировках, а потом — в играх. Тогда будет результат. Я ни за что не унизился бы до того, чтобы получать деньги просто за выход на поле.

В любой профессии есть тонкая линия, за которую перешагивать нельзя, иначе потеряешь себя как специалиста, как творческую личность и тупо подчинишь свою жизнь добыванию денежных знаков. Так можно потерять самое главное и дорогое, что есть у человека, — себя. Уверен, что я себя уже не потеряю, что бы ни случилось!

 

ИСПЫТАНИЕ БРОМАНТАНОМ

 

ГЛАВА 20

Как не попасть под допинг

Скажу сразу: если руководство клуба или команды решает прибегнуть к помощи допинговых препаратов, то у футболиста практически нет шансов остаться чистым. Никто же тебе в открытую не признается, что вот эта таблетка содержит запрещенные элементы, за которые тебя могут дисквалифицировать. Тебе, если ты потребуешь отчета, покажут пузырек с безобидными витаминами, на аннотации к которым написано, что это легкий, всеми разрешенный восстановитель. Ну а о том, что в этом пузырьке лежали совсем другие пилюли, ты узнаешь только тогда, когда твоя допинг–проба даст положительный результат. Примерно так произошло в «Спартаке» в 2003 году. Впрочем, малюсенький шанс избежать печальной участи, наверное, у нас был. Но для того чтобы в этом разобраться, я должен совершить небольшой экскурс в историю.

В начале 1990‑х, когда я только появился в дубле, ни о каких таблетках мы не слышали. Не было их в «Спартаке» и в середине 1990‑х, когда меня стали подпускать к основному составу. Тогда в стане «красно–белых» еще не понимали, насколько велико значение фармакологии в большом спорте. К тому же у нас был колоссальный запас прочности, позволяющий обыгрывать всех, давая соперникам вот такую своеобразную фору. Но футбол совершенствовался, прогрессировал семимильными шагами, нагрузки возрастали, и оставаться в каменном веке мы уже не имели права. В Германии. Италии, ряде других стран Запада еще четверть века назад функционировали огромные лаборатории, в которых изобретали препараты, расширяющие возможности человеческого организма. Слышал, на клубной базе в «Милане» есть гигантский подземный этаж, где работают сотни медиков.

химиков, фармацевтов, помогающих клубу законным путем добиваться нужных результатов.

В общем, то, какие препараты долгие годы давали нам в «Спартаке», являлось необходимым минимумом. Олег Иванович всегда был категорически против того, чтобы мы пили что–либо, кроме общепринятых восстановителей. Врач команды, когда вводил какой–то новый препарат, обстоятельно рассказывал, что это такое и для чего вообще нужно. Мы ему доверяли безгранично, да и никому из нас в голову прийти не могло, что в «Спартаке» когда–нибудь будет использоваться какой–то там допинг.

Появлялись молодые футболисты, они смотрели на «стариков» и поступали точно так же, как те. Мне не хватает фантазии представить, чтобы новичок–россиянин пришел в команду и сказал: «Я вам не доверяю и никаких таблеток пить не буду!» Случись такое, наверняка он тут же был бы отправлен восвояси. Потому что отношения в коллективе основаны на доверии. Мы делаем общее дело. Мы связаны одной веревочкой. Человек на всех наплевал, пожалел себя, не выпил восстановитель, и во втором тайме решающего матча в кульминационный момент ему не хватило силенок закрыть соперника. В итоге мы проиграли. Кому это нужно?!

Да, было исключение из правил — Дима Хлестов. Но Хлест — он железный и слишком своеобразный человек. Он так убивался на поле, что ему можно было простить все что угодно. Доходило до того, что Димон по пять килограммов веса терял и все равно был одним из самых лучших и надежных.

Известны мне два случая, когда люди делали вид, что пьют таблетки, но вместо этого пилюли втихаря спускали в унитаз. И несмотря на то что у этих легионеров были очень неплохие данные от природы, их хитрость им же и мешала. После игры или после тяжелой тренировки, то есть уже после проделанной работы, спортсмены пьют препараты, которые укрепляют иммунную систему, а следовательно, снижают вероятность травм. При этом организм быстрее восстанавливается и мобилизуется для принятия следующей порции физической нагрузки. Эти же два хитреца частенько оказывались в лазарете с микроповреждениями, да и игровой стабильностью не отличались.

Все это я говорю к тому, чтобы простые люди понимали, какую роль в большом спорте в XXI веке играет фармакология. И потом, употребление специальных препаратов оказывает еще и психологическое влияние на человека. В тяжелые периоды, особенно по осени, когда позади осталось огромное количество матчей, таблетки и витамины обнадеживают. В подсознании сидит: примешь — организму будет легче.

В некоторых клубах футболисты поглощают так называемые восстановители — таблеток по двадцать пять три раза в день.

* * *

В «Спартаке» при Василькове мы регулярно сдавали допинг–тесты (все–таки выступали в еврокубках, за различные сборные), и всегда все было замечательно. В 2002‑м вице–президентом клуба стал Андрей Червиченко, который решил, что уровень знаний нашего медицинского штаба по современным меркам невысок, и пригласил Артема Катулина — молодого, одаренного, имеющего какие–то научные работы протеже Зураба Орджоникидзе. Врач — он как художник. Каждый убежден в своей правоте и с мнением коллеги считается с большим трудом. Немудрено, что между докторами началась негласная борьба за власть, которая, к их чести, не выходила за рамки приличия. Тем не менее у меня достаточно быстро возникло предчувствие, что кто–то один из них вынужден будет уйти. Нашлись люди, которые Олегу Ивановичу говорили о том, что Васильков — это прошлое. Надо шагать в ногу со временем!

Тучи над Юрием Сергеичем начали быстро сгущаться, а потом кто–то показал Романцеву статью в «Мегаполис–экспресс», где Васильков в своем интервью рассказывал о том, что сборная России в 2002 году на чемпионате мира в Японии была плохо готова функционально. Олег Иванович воспринял это как критику в свой адрес. И не просто как критику, а как нож в спину, поскольку Сергеич был его доверенным лицом. Через день после этих событий я пораньше приехал в Тарасовку, зашел к Василькову в номер и увидел, как Сергеич в спешном порядке пакует свои вещи.

Артем Кутулин получил всю полноту власти. Сергей Александрович Павлов вызвал из Элисты своего знакомого доктора в помощь к Артему. В обиход вошли пиявки и другие нетрадиционные методы лечения. Тогда все это выглядело дико, но сегодня те же пиявки — склизкие противные твари — практикуются весьма активно. Доктор в команде — это чуть ли не второй человек после главного тренера. Многие связанные с его деятельностью перемены приживались болезненно, однако никогда ни у кого не возникало сомнений в отношении предлагаемых им медицинских препаратов.

Летом 2003‑го Романцев подал в отставку, вместе с ним отправился Павлов, а вместе с Санычем — его элистинский доктор. На освободившуюся вакансию новый наставник Чернышов привел своего специалиста — доктора Щукина, который, будучи врачом «Торпедо — Металлурп», по совместительству трудился у Алексеича в молодежной сборной России. Через какое–то время среди привычных таблеток появились новые. За футбольные годы бдительность наша снизилась необычайно: все знали, что «Спартак» — эталон честности, это раз. Во–вторых, «Спартак» потерял самого Романцева, а новая власть предъявляла новые требования. Все думали о глобальном, и на такую мелочь, как незнакомый вид пилюль, внимания никто особо и не обратил. Кажется, я оказался единственным, кто подошел к Катулину за разъяснением. Я внимательно изучил упаковку лекарства, аннотацию к нему и ничего подозрительного не обнаружил. Да и Артем заверил, что все нормально.

Даже если бы интуиция мне активно сигнализировала: что–то здесь не так, я не знаю, как можно было тогда докопаться до правды и предотвратить надвигающуюся катастрофу. Разве что прибегнуть к «методу Кебе», но это не выход. Да и не было у меня оснований чего–то бояться. Так что, как позже выяснилось, в тот момент я уже был обречен.

* * *

Убежден, что больше допинговых историй у нас не будет. Сегодня на базе есть специальный столик, где выставлены все фармакологические препараты, необходимые спортсменам. Напротив каждой баночки написано, когда, как и сколько раз в день следует принимать те или иные витамины. Ясность полнейшая. Каждый сам для себя определяет, что ему надо. В чем–то сомневаешься — сходи проконсультируйся у доктора. Не хочешь — не пей вообще, никто слова не скажет. Но судя по тому, как быстро пустеют эти бутылочки, баночки и стаканчики, все профессионально подходят к данному вопросу. Особой популярностью пользуется «Креатин» — одна из самых известных пищевых добавок для спортсменов. Я вообще за то, чтобы использовались классические методы. Если когда–нибудь стану тренером, то предупрежу врачей, что с незнакомыми, подозрительными, а уж тем более запрещенными препаратами ни в коем случае нельзя дело иметь. И еще: у меня на широкую ногу будет поставлена просветительская деятельность, чтобы каждый футболист предельно четко знал, какой препарат для чего предназначен. При этом важен индивидуальный подход. Каждый сам должен для себя решить, для чего он употребляет те или иные таблетки и будет ли употреблять их вообще.

Ну а теперь я хочу рассказать о страшном — о том, что происходит с человеком, когда в его организм попадает допинг.

 

ГЛАВА 21

Как реагировать на известие о подставе

Нормальный человек так устроен: когда он слышит или видит нечто кошмарное, то думает, что с ним этого ни за что не случится. Вот и я, когда раньше читал в газетах или смотрел по телевизору репортажи о том, как у какого–то спортсмена обнаружен допинг, был убежден: это что–то нереальное и меня оно никак коснуться не может.

Теперь я знаю точно, что нельзя быть застрахованным практически от всего. Ты всегда рискуешь оказаться пешкой в чьей–то игре или стать заложником чьих–то просчетов, даже если будешь абсолютно ни в чем не виноват. И осознание этой страшной истины обрушилось на меня в тот день, когда Георгий Ярцев пригласил нас с Юрой Ковтуном в свой кабинет. Напомню, что это был первый сбор национальной команды России под руководством Георгия Саныча. Когда мы с Юрой шли в тренерскую, предполагали, речь пойдет об атмосфере в коллективе и о тактике на матч с Ирландией. Но как только мы очутились в номере Ярцева, я понял: случилось что–то из ряда вон выходящее. Георгий Саныч был мрачнее тучи. Руководители РФС — Вячеслав Колосков и Никита Симонян — тоже. Обстановка была какая–то гнетущая. Наконец Ярцев с усилием, словно перешагнув через какой–то барьер, сказал: «У вас обнаружен допинг. Лошадиная доза». Дальше все было как в тумане. Слово взял Колосков. Потом все вместе мы стали прикидывать, как из этой ситуации выбираться. По всем существующим раскладам получалось, что Титов с Ковтуном попадали в стартовый состав, и просто так оставить нас в Москве означало вызвать серьезные подозрения. Тогда был разработан такой план: мы с Юрой летим в Ирландию, и там у нас обнаруживаются проблемы со здоровьем. Мы о нашем незавидном положении не имели права говорить даже партнерам по команде.

потому что осознавали: если допинг есть у нас, значит, он есть у всех спартаковцев. А рисковать судьбой любимого клуба — это преступление. В общем, нам с Юрком было суждено стать главными актерами в театре имени Катулина и Щукина и сыграть роли, которые до нас никто в России не играл.

По сценарию, написанному руководством сборной. Ковтуну предстояло изобразить из себя простуженного. Юра в людных местах старательно кашлял и весьма правдоподобно хрипел. Каждый раз при виде такой душещипательной картины я тратил большие усилия на то, чтобы сдержать улыбку. Несмотря на трагичность положения, было очень смешно. У меня же, согласно тому же гениальному сценарию, «выплыла» микротравма ноги. Я вынужден был внаглую врать про внезапную боль. Чувствовал себя если не подлецом, то законченным дураком. Жуткое состояние! Уже за то, что я, человек, хронически не переваривающий лжи, из–за этого допинга стольких людей ввел в заблуждение, следовало бы навсегда занести чудо–троицу Чернышов — Катулин — Щукин в список личных врагов.

Еще раз повторюсь, футбольный мир — это деревня, где слухи разлетаются со скоростью света. А если что–то известно больше чем двоим, это становится достоянием всех. В общем, достаточно быстро весть распространилась. К чести сборников, никто из ребят не стал задавать нам никаких вопросов. Все сделали вид, что поверили в Юрину простуду и в мою травму. Тем не менее несколько дней мы с Ковтуном были как на вулкане. Мы расходовали последние запасы воли на то, чтобы продолжать играть отведенные нам роли. Внутри, конечно же, все клокотало. У меня было дикое, почти звериное желание разорвать виновных в клочья. Словно открылись глаза на все, что творилось с нами последнее время. Я посмотрел назад и ужаснулся. Ведь весь август спартаковцев страшно «колбасило». В теле не унималась необъяснимая дрожь, в каждом из нас сидело чувство агрессии, многие потеряли сон. Мы приезжали утром на базу, собирались у кого–нибудь в номере и начинали обсуждать наши метаморфозы: «Я заснул только на рассвете», «А я вообще не спал, километров десять по комнате намотал», «А мне морду набить кому–нибудь хотелось». Каждое утро все мы были похожи на работяг, которые всю ночь разгружали вагоны. В голове — сплошная муть. Моя жизнь была такой, будто бы я смотрел на нее через забрызганное стекло. Некоторые ребята уже начали терять ощущение реальности, засбоила психика. В матче с «Динамо», ставшем апогеем нашего бромантанового отравления, Макс Деменко откровенно посыпался. У него были глаза сумасшедшего. Когда его заменили, он, ничего не соображая, направился к динамовской скамейке, уверенный, что это скамейка спартаковская. Не исключено, что тот надлом, который вынудил Макса завязать с большим футболом, обусловлен именно бромантановой передозировкой.

Самое поразительное заключалось в том, что мы, десятки раз обсуждая наше состояние и выдвигая различные версии происходящего, ни разу не произнесли слова «допинг». Представляете, насколько была велика вера в то, что в «Спартаке» этой гадости быть не может?!

Когда мне объяснили, что бромантан, который обнаружили у нас с Юрой, лет десять назад использовался лыжниками и биатлонистами, тут же в центре моих подозрений оказался доктор Щукин. Я, когда он только появился у нас в команде, интересовался его послужным списком и запомнил, что лыжный этап в его карьере занимал основное место. Я быстро смекнул, что в одиночку Щукин такую махинацию с нами не провернул бы. Для этого ему должно было поступить распоряжение сверху. Поскольку Щукина привел Чернышов, то круг замкнулся очень быстро. Червиченко я, основываясь на уже сформировавшемся о нем мнении, сразу же из числа подозреваемых исключил. Какую функциональную нагрузку во всем этом нес Катулин, и тогда, и сейчас для меня тайна. Но он был главным врачом «Спартака» и, разумеется, оказаться в неведении не мог. Скорее всего, Артем просто не стал портить отношения с новым тренерским штабом и на определенные новшества закрыл глаза.

Но как бы там ни было, все это мои предположения. Правда мне не известна. Тешу себя надеждой, что когда–нибудь Сергей

Юран, работавший тогда у Чернышева помощником, возьмет и расскажет, как все было. Он–то наверняка во всем для себя разобрался. К тому же он такой человек, что взорвать бомбу — это вполне в его характере.

* * *

Прилетев из Ирландии в Москву, мы с Ковтуном рванули в клубный офис. Нам совместно с президентом клуба Андреем Червиченко предстояло во всем хорошенько разобраться и ответить на традиционные русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?». Разговор был тяжелый. Червиченко первым делом уволил Чернышова. За Чернышовым удрал Щукин, а мы остались расхлебывать всю эту грязь и делать вид, что у нас все хорошо. Хуже всего было то, что никто не имел точных сведений о том, сколько этот бромантан выводится из организма.

В свой самый катастрофический в истории период «Спартак» вступил с брошенным на амбразуру Владимиром Федотовым. Полагаю, никогда такой разобранной команды Григорьич не встречал. То ли от чудовищных доз, то ли от того, что этот чертов бромантан не был подкреплен какими–то другими препаратами, у нас произошел обратный эффект. Мы все дружно стали похожи на вареных куриц. Тренироваться вообще были не способны. Сил хватало минут на пятнадцать. После этого ноги подкашивались, головы кружились, ни о каком футболе думать не получалось. Многие ребята были всерьез обеспокоены состоянием своего здоровья, потому что никто ничего утешительного не говорил. Григорьич в такой ситуации был зажат в узкие рамки. У него не было возможности для выстраивания хоть какого–то тренировочного процесса. К тому же он абсолютно не располагал никакими сведениями насчет того, кто окажется в его подчинении завтра, потому что на тот момент главная и единственная задача для каждого спартаковца заключалась в выведении гадости из своего организма.

Мы разбились на две группы по восемь–десять человек. Одна группа утром направлялась в Тарасовку, где, напоминая собой сборище узников Бухенвальда, изображала некое подобие беговой работы. Другая — ехала в космический центр на Волоколамке, где в течение трех–четырех часов подвергалась не очень–то приятным процедурам. Троих закутывали во что–то теплое, укладывали в барокамеры и в них якобы опускали под землю на глубину двадцати метров. Другие две тройки находились в других темных комнатах, где наши тела также подвергались воздействию специальной аппаратуры. Одна процедура длилась порядка шестидесяти–восьмидесяти минут, и мы использовали это время на сон. Многих по–прежнему по ночам мучила бессонница. Даже если у кого–то и получалось уснуть, он все равно весь день клевал носом. Вот и восполняли силенки. Вдобавок в спеццентре на Осташковском шоссе нашу кровь перегоняли через плазму и таким образом ее очищали. Я при этом в больших количествах ел арбузы, пил соки и морсы, для того чтобы вымывать из организма бромантановую нечисть.

Вечером группы менялись местами. Одни ехали чиститься, другие — бегать. Я всякий раз заходил к Федотову в его номер и ужасался тому, какой Григорьич испытывал стресс. Но надо отдать ему должное: свой стресс он прятал и перед командой всегда представал бодрым и веселым.

Кошмар нашего положения заключался в том, что нужно было еще и проводить официальные матчи. Во–первых, нам категорически были противопоказаны нагрузки — существовала высокая вероятность осложнения на какой–нибудь орган. Но мы, стискивая зубы и отгоняя мысли о возможных последствиях, выползали на поле и бились — спасали честь клуба. Некоторые потом испытывали проблемы со здоровьем. Но это еще были цветочки. Нам ведь предстояло выступать в Кубке УЕФА, а в международных матчах часто проверяют на допинг. В нашем случае это было смерти подобно. Причем речь шла не о карьере одного футболиста, а о целом клубе. Я считаю это чудом, счастливейшим стечением обстоятельств, что «Спартак» сумел уцелеть. О том, что с нами не все в порядке, поговаривали даже в Европе, и комиссия УЕФА имела полное право в любой момент приехать к нам с обследованием. В общем, нетрудно догадаться, каким был психологический фон накануне матча с датчанами. Полагаю, каждый тогда многое бы отдал, чтобы не попасть в заявку на ту игру. Тем не менее никто не стал прикрывать свой зад. Все осмысленно пошли на риск и единогласно решили: будем играть, а там уж как Бог рассудит.

Перед выходом на поле сидим, всех малость потрясывает, впечатление такое, что идем на войну. В раздевалке появляется Андрей Червиченко: «Пацаны, не тревожьтесь. Допинг–контроля не будет. Я все понимаю, как сыграете — так сыграете».

И мы, обескровленные, затравленные, показали чудеса характера и прибили соперника; два–ноль. По всем раскладам нам безопаснее было вылететь из Кубка УЕФА, чем продолжать рисковать своей карьерой. Но мы не смалодушничали, и мне приятно осознавать, что я выступал в компании ребят, для которых в этой жизни существует что–то более важное, чем собственное благополучие.

Через неделю после того поединка клуб организовал секретную сдачу допинг–тестов, результаты которых стали для нас общим феерическим праздником. Помню, я ехал в тот день на машине домой и думал: «Какое это счастье, что все закончилось. Мы уцелели!»

Я так устроен, что плохое забываю очень быстро. Вот и та печальная история вскоре покрылась толстым слоем пыли в кладовой моей памяти. Жизнь вновь стала обретать присущий ей смысл. А тут и приглашение из сборной на стыковые матчи с Уэльсом подоспело. У меня была травма пальца, да и из–за допинговой эпопеи можно было подстраховаться, но я с радостью в сборную приехал. Там мы все прошли допинг–контроль, на основании которого было сказано: «С Титовым нет никаких проблем, разрешается использовать его в матчах за национальную команду».

Палец на ноге все еще болел. Ясно было, что в первом поединке с Уэльсом играть я не смогу, но меня все же включили в заявку. На всякий случай. И это еще одно звено в роковой цепи событий.

Тогда никто из нас не знал, что бромантан имеет свойство прятаться в клетках, но по мере возрастания нагрузки продукты его распада выбрасываются в кровь. А я же активно поработал на разминке, пропотел и фактически уже вновь был «заражен». Спасти меня в том положении мог только жребий. Из восемнадцати человек сдать анализ предстояло двоим. И по закону подлости выбор пал на меня.

Любопытно, что, обладая неплохой интуицией, я тогда даже не насторожился: был уверен, что у меня все хорошо. Сидя на скамейке запасных, я безумно замерз. Мне хотелось быстрее прийти в тепло, принять горячий душ и наконец–то согреться. В общем, я ускорил события. Сам того не подозревая, я сказал тогда нашему доктору Василькову пророческие слова: «Сергеич, пошли сейчас. Раньше сяду — раньше выйду». И вот мы направились по длинному коридору. Когда мы шли, у Сергеича раздался телефонный звонок. На проводе был Катулин: Артем что–то заподозрил и попросил Василькова внести в официальный реестр лекарств и препаратов, которые мне давались в сборной, некую «Амегу». Сергеич отказался. Поддайся он тогда — мог бы сам схватить дисквалификацию, и неизвестно, чем бы все обернулось для национальной дружины.

Я потом анализировал тот эпизод и пришел к выводу: Катулин догадывался, что бромантан может–таки вылезти, и заранее уточнил, в каком из разрешенных препаратов содержатся подобные продукты распада. Где же Артем со своими догадками был накануне матча? Позвони он тремя часами ранее да скажи о своих подозрениях — никто из руководства не стал бы рисковать и включать меня в заявку.

Полагаю, если судьба запускает механизм в виде негативных стечений обстоятельств, то только чудо может этот механизм остановить. Со мной никакого чуда не свершилось. Поначалу мне, конечно же, было любопытно, что там с результатами допинг–теста. Но все было тихо. Минул месяц, и я абсолютно успокоился. Когда уезжал в отпуск, еще раз сказал себе: как здорово, что «сериал ужасов» остался позади. Сейчас отдохну на славу, а с нового года черная полоса сменится белой.

Заблуждения порой бывают слишком опасными…

 

ГЛАВА 22

Как не наделать политических ошибок

Жизнь — сложная штука, порой она преподносит горькие сюрпризы. И как бы основательно ты себя ни готовил к встрече с неприятностями, они непременно придут в тот момент, когда ты этого меньше всего ожидаешь. Так случилось и со мной в истории с обнаружением в моей крови следов продуктов распада бромантана. Надо признать, я совершил массу ошибок. Спустя какое–то время после того, как меня дисквалифицировали, мне довелось пообщаться с очень авторитетными и грамотными людьми в вопросах допинга, и они в один голос сказали, что я все делал с точностью до наоборот.

Самый роковой промах я допустил в первый же день свалившегося на меня несчастья. Это был декабрь 2003 года, мы с четой Тихоновых нежились в солнечных лучах на отдыхе в Таиланде, и туда за двое суток до окончания тура дозвонился начальник «Спартака» Валерий Жиляев. Владимирович меня огорошил: «Тебя разыскивает Колосков, вот его номер — немедленно звони!» Президент РФС сообщил, что допинг–проба, которую взяли у меня после стыкового матча с Уэльсом, оказалась положительной. Я был уверен, что это какое–то недоразумение, да и Колосков был прекрасно осведомлен о том, что в сборной мне вынесли вердикт: «абсолютно чист». Вячеслав Иванович заверил, что все будет нормально, но для этого я под диктовку его помощника, вице–президента РФС Владимира Радионова, должен написать бумагу в УЕФА. Я тут же вышел на связь с Радионовым и дословно написал то, что он мне велел. В частности, в том тексте содержался мой отказ от пробы «В». У меня не было основания не доверять чиновникам из РФС. Они как–никак главные персоны нашего футбола, обладающие богатейшим опытом.

Затем мы бегали с Вероникой искали факс и переправляли документ в РФС. Так моя участь была предрешена. Отказавшись от пробы «В», я фактически признал себя виновным. Рано или поздно кто–то попадет в такое же положение, как и я. Хочу посоветовать взвешивать каждый свой шаг и в подобных ситуациях обязательно пользоваться услугами специализирующихся в данном вопросе юристов.

Отправив документ в Москву, я разыскал бывшего спартаковского доктора Юрия Василькова. Сергеич проживал в том же отеле, что и мы. Меня поразила его реакция: «Они тебя все же нашли!» Я понял, что Васильков был осведомлен о случившемся, так же как и руководство «Спартака». Просто люди пожалели меня: они не хотели портить мне отпуск и держали информацию в тайне. И как это ни странно, я благодарен им за такое решение. Праздник не был испорчен, и семьи Титова и Тихонова успели получить удовольствие от отдыха. А вот последние два дня в Таиланде определенная тяжесть на душе была у всех нас. Я старался не подавать виду, чтобы не расстраивать остальных. Параллельно размышлял над тем, какие последствия меня ожидают. Сейчас поражаюсь своей тогдашней наивности. Я ведь даже представить не мог, что меня дисквалифицируют. Казалось, что все обойдется: ну в крайнем случае «отсижу» месяца три, однако на чемпионат Европы все равно попаду.

…По приезде в Москву все было как всегда. С того момента, как у спартаковцев стартовала предсезонная подготовка, я уже и позабыл о допинговом призраке. Методика работы Скалы и селекционные планы нашего руководства вселяли в меня надежду, что скоро мы вернемся на чемпионские позиции.

И вот наступило 21 января — обычный в общем–то день. Мы только вернулись со сборов. Радость встречи с близкими перекрывала все остальные эмоции. Вечером мы накрыли шикарный стол, сели ужинать, и вдруг раздался телефонный звонок. Представители ведущего федерального канала поинтересовались моей реакцией на годичную дисквалификацию. Я воспринял это как злую шутку. Мне объяснили, что данное сообщение вывешено на официальном сайте УЕФА, но я все равно не придал этому серьезного значения. Только положил трубку, как последовал другой звонок, затем третий, а потом все мои телефоны трезвонили без передышки. И вот тогда я понял, что произошло нечто катастрофическое и непоправимое. Впервые возникло ощущение, что я влип по полной программе. Я, естественно, отказывался от любых комментариев, а потом и вовсе отдал все трубки Веронике. Мне необходимо было уединиться, для того чтобы хорошенько все проанализировать. Я ни в чем не был виноват. К тому же по натуре я оптимист, и эти два факта в совокупности дали мне основания рассчитывать на то, что можно будет добиться отмены приговора. И все равно мое внутреннее состояние было далеко от нормального. Лишь один Господь Бог ведает, скольких сил мне стоило, чтобы хоть как–то держать себя в руках. Поздно вечером ко мне примчалась «служба спасения» в лице Димы Парфенова, Юры Ковтуна и находящегося у Юры в гостях его тезки Калитвинцева. Ребята были в шоке не меньше моего, но всячески пытались меня поддержать. Мне в голову лезли всякие глупые мысли о том, что, быть может, я никогда больше не выйду на футбольное поле. После общения с друзьями я взялся за ум и пообещал сам себе: что бы ни случилось, вернусь в футбол и докажу всем, что Егор Титов — честный спортсмен.

Поскольку у нас было трое суток выходных, то на следующий день я с семьей уехал к своему дядьке на дачу. Телефоны по–прежнему хранились у супруги, сам же я отвечал лишь на звонки близких и клубного начальства. Отвлечься не получалось. Я постоянно видел перед своими глазами ухмыляющийся оскал злобной ведьмы по имени Дисквалификация и отчетливо представлял те ужасы, которые она должна была привнести в мою жизнь. Тем не менее удар я держал неплохо: улыбался, шутил и вообще всем своим видом показывал, что у меня все под контролем.

Вскоре «Спартаку» предстоял вояж в Испанию. С Андреем Червиченко мы договорились, что на сбор я обязательно поеду. Однако вместе с тем мы понимали, что в аэропорту журналисты устроят на меня облаву, а мне совершенно нечего им сказать.

У нас не было выработано никакой стратегии поведения, и каждым неверным словом я рисковал усугубить свою участь, поэтому пришлось совершить ход конем. Наши улетали из обычного зала, а меня провели через VIР, который располагался совсем в другом месте. Представители СМИ, как коршуны, окружили команду, выглядывая меня, но даже спартаковские игроки не ведали, где я и какие у меня планы. Когда я поднялся на борт самолета, все уже сидели на своих местах. Мне почему–то было жутко неудобно перед командой. Все наши прекрасно знали, что я стал заложником чьих–то нечистоплотных игр, но тем не менее мне все равно было стыдно: на допинге поймали именно меня, и из–за меня сейчас весь «Спартак» подвергается такому информационному прессингу. Ребята также не представляли, как себя вести со мной, что говорить, сочувствовать ли мне или, наоборот, шутить, дабы поднять настроение. Ведь это был уже не тот коллектив, в котором мы понимали друг друга без лишних слов. С некоторыми новичками я даже ни разу не общался…

Пока самолет готовился к отправке, наш новый доктор Зоткин подозвал меня для разговора: «Егор, я должен иметь полное представление о том, что здесь творится. Ты же понимаешь, что мне обязательно будут задавать вопросы о случившемся». Впервые я обстоятельно говорил на эту тему и чувствовал себя на удивление спокойно. Обида была заморожена внутри и наружу не прорывалась. Моя вера в благоприятное разрешение ситуации была запредельной.

В тот же день уже в отеле у меня состоялась беседа со Скалой. Бедный Мистер до самого последнего момента не знал о том, что в его распоряжении не окажется центрального полузащитника Титова. Скала, по его собственному признанию, изначально очень на меня рассчитывал и связывал со мной воплощение больших тактических планов. Конечно же, он заметно огорчился. При помощи переводчицы Кати я как на духу, этап за этапом, рассказал свою горькую историю. Мистер не мог сдерживать своих эмоций, он то и дело изумлялся, разводил руки в стороны и вскрикивал: «Мама миа!» Итальянец после всего услышанного был близок к нокдауну. Он всегда считал «Спартак» символом российского футбола, а тут такое… Накануне произошло еще несколько неприятных эпизодов, и мне почудилось, что Скала близок к тому, чтобы расторгнуть контракт с клубом. У Мистера не было ни времени, ни игроков, чтобы успеть построить команду. Если бы ему были созданы те условия, которые потом предоставили Старкову, полагаю, он сделал бы «Спартак» чемпионом.

Как бы то ни было, в конце января 2004 года я, хоть и тренировался, о футболе размышлял мало — куда больше думал о своем будущем.

Трудно сказать, был ли у меня тогда хотя бы малейший шанс на спасение. Мне был необходим грамотный и опытный адвокат. Как мне впоследствии сообщили, свои услуги предлагал человек, который умудрился отмазать Давидса, хотя голландец попал в переплет, пожалуй, более серьезный, чем я.

Я не в курсе, почему выбор пал на Николая Грамматикова и Александра Зотова. Это действительно толковые юристы и приятные люди, но на тот период они не обладали знанием всех нюансов по взаимодействию с УЕФА. У них элементарно не хватало опыта в подобных делах. К тому же бромантан слишком специфический препарат, и придумать какую–либо правдоподобную обеляющую меня версию было проблематично. Не могли же мы говорить, что осенью 2003 года весь «Спартак» исподтишка обкормили этой гадостью и Титов всего лишь один из тех пострадавших, над которыми провели такой изуверский эксперимент.

В итоге была выбрана какая–то совершенно нелепая линия защиты. Я с самого начала осознавал, что в ней отсутствует здравый смысл и в эту бредятину вряд ли кто–то поверит. Наша версия носила название «Амега», и в этом тоже я улавливал некий элемент фарса. Тем не менее не отчаивался. Когда мы летели на определяющее заседание в Женеву, я жутко волновался. А волнение — это показатель того, что я не собирался мириться со своим приговором. Как утопающий хватается за соломинку, так и я хватался даже за гипотетическую возможность выбраться из всей этой круговерти.

Когда мы прибыли на заседание, обстановка придавила меня своим официозом. По одну сторону баррикад располагались главные фигуры европейского футбола и лучшие специалисты антидопингового комитета, которые в лаборатории уже проверили оглашенную нами версию и пришли к выводу, что она неправдоподобна. То есть все эти высокопоставленные уважаемые персоны были уже настроены против футболиста Егора Титова и его представителя Николая Грамматикова. Стало ясно, что нас ждет полнейший провал: я говорил то, во что и сам бы никогда не поверил. Конечно, основной удар на себя принял Коля. Он блестяще все излагал на трех языках.

Когда пробил час для того, чтобы взять решающее слово, мы попросили паузу для размышления.

Вышли в коридор, где нас поджидал Андрей Червиченко, и решили, что апелляцию подавать не будем. Дров было наломано и так на целую поленницу, и больше рисковать не стоило. Грамматиков не сомневался, что если мы все–таки подадим апелляцию, то вскроются новые обстоятельства дела — и вместо года мне впаяют два.

Мы вернулись в зал, чтобы сообщить о своем согласии с ранее вынесенным вердиктом. Последняя надежда на чудо умерла, но в тот же миг я ощутил, что с моей души свалился тяжелейший камень. Я вместе с чувством облегчения испытал даже некое подобие радости: ведь не пострадали ни мой клуб, ни сборная.

* * *

Сегодня все отболело. Перемолол, перекрошил и поглубже в себя запрятал. Можно было бы, конечно, нянчиться со своими переживаниями и долгие годы тянуть их за собой. Однако мне этого не надо. Другое дело, и я это знаю точно, такие удары бесследно не проходят. Все они оседают в нас и в определенное мгновение могут вылезти наружу. Никто не даст гарантии, что через десять–двадцать лет наши организмы не станут рассыпаться, и никто точно не скажет, как это отразится на наших потомках. Несколько лет после той истории жены спартаковцев боялись рожать.

До сих пор одна вещь мне не позволяет окончательно забыть бромантановую историю. Когда что–то взрывается, как правило, какая–то группировка берет на себя ответственность за теракт. Ответственность за то, что произошло вообще и за мой потерянный год в частности на себя так никто и не взял. Если бы Щукин, Чернышев, Катулин или кто–то еще встал и признался: во всем виноват я, для меня это было бы значимо. Я бы уже никогда ту историю не вспоминал. А так живу с горьким осадком. Если человек не способен сделать официальное признание, то хоть бы втихаря извинился. Когда у меня обнаружился допинг, Чернышов мне позвонил: «Егор, думай что хочешь, но я здесь ни при чем». С Щукиным даже поговорить не удалось, он моментально исчез. С Катулиным я несколько раз пытался выяснить отношения, но Артем о своей роли в этой истории отмалчивался и все валил на Щукина. Ладно, господа, Бог вам судья.

А однажды, долгое время спустя после тех событий, я прочел интервью Андрея Червиченко, где он сказал, что никто не призывал Титова пить запрещенные таблетки. Признаться, в тот момент моя нервная система дала небольшой сбой. И потом долго перед глазами стояла картина, как спартаковские служители клятвы Гиппократа подошли ко мне и, еще раз объяснив законность и обоснованность введения новых витаминов, попросили, чтобы я как капитан показал пример. В перерыве между таймами, когда команда сидела в раздевалке и слушала тренера, доктора на корточках проползали перед ребятами и давали эти пилюли. Многие отказывались. Вот тогда–то меня и попросили собственным примером снять у команды все подозрения. Совершенно жуткая история…

 

ГЛАВА 23

Как прожить год без футбола

После того как мы отказались подавать апелляцию и всем окончательно стало ясно, что я действительно отлучен от футбола, началась моя новая жизнь. До возвращения в Россию нам предстояло провести целые сутки в Женеве. Наша потерпевшая крушение экспедиция отправилась гулять по городу. О чем–то говорили, даже шутили. Периодически я отвечал на телефонные звонки, а в висках пульсировало: только бы выдержать, только бы преодолеть этот год. Я ведь всегда боялся остаться без футбола, и теперь мне предстояло познать, «так ли страшен черт…». Мне даже запретили тренироваться с дублем и играть во второй лиге. Фактически я был обречен на тяжкие муки. Профессиональный спорт по всем своим свойствам гораздо сильнее наркотика, и в одночасье остаться без него — это значит подвергнуть собственный организм жуткой ломке. Гуляя по швейцарским улочкам и жадно глотая свежий воздух, я старательно настраивал себя на то, чтобы с достоинством перенести испытание.

Однако когда я прилетел в Москву и сошел с трапа самолета, меня стало душить ощущение пустоты и полного непонимания происходящего. Я не представлял, что буду делать. Ведь ничего другого, кроме того, чтобы играть в футбол, я по большому счету неумел, а год дисквалификации вполне естественно казался мне целой вечностью. К счастью, я с детства был достаточно высокого мнения о своих возможностях и никогда не сомневался, что выберусь из любой ситуации. Вот и в тот сложный момент я сказал себе: «Егор, ты сможешь! Все образуется!» Аэропорт я покинул в приободренном состоянии, и этот эмоциональный запал позволил мне окунуться в новую жизнь уже частично подготовленным к глобальным потрясениям.

Безусловно, мне помогла поддержка семьи и друзей. Близкие окружили меня заботой, создали мне атмосферу теплоты и уюта. В прессе, на сайтах болельщиков, да и везде, где я оказывался, раздавались слова в мою защиту. Никто от меня не отвернулся, никто не поставил под сомнение мою честность и порядочность. Люди верили в то, что бромантан попал в мой организм без моего ведома.

Тем не менее нашлись и такие, поведение которых стало для меня очередным шоком. Речь идет от тех самых людях, которые подставили меня перед УЕФА. За попадание сборной на чемпионат Европы каждому из игроков, защищавших ее цвета, полагались хорошие премиальные. Однажды я поинтересовался у знающего человека, когда могу приехать в банк, чтобы получить причитающиеся мне деньги, и тот ответил: «Егор, поступило распоряжение твои деньги попридержать». Я удивился: «В чем я виноват–то?» Ради того, чтобы сборная попала на чемпионат Европы, я, по сути, пожертвовал годом своей карьеры, а на мне кто–то попытался нажиться. Какое–то время спустя я попросил Георгия Ярцева разобраться в данном вопросе. Он обещал посодействовать, но ничего не изменилось. В РФС меня заверили, что денег я не получу. Причину объяснять никто не стал, сказали, сам должен понимать. А я не понимаю! Деньги — вещь важная, но здесь дело даже не в них, а в том, что это больно, когда с тобой поступают подло.

Даже сейчас неприятно вспоминать и другой эпизод, когда Колосков выступил в СМИ: «Титов сам виноват. Не надо было отказываться от пробы «В»!»

У меня даже слов нет, чтобы передать свою реакцию на услышанное.

Вполне естественно, что весной 2004‑го я окончательно для себя решил: при том руководстве РФС за сборную больше никогда играть не буду. Я перестал доверять этим людям. Знал, что они могут элементарно вытереть о человека ноги. Отец с детства меня учил: если кто–то засадил тебе нож в спину, вычеркивай его из своей жизни. Я довольно быстро этот постулат занес в свой внутренний компьютер и людей вычеркивать научился раз и навсегда.

* * *

Первое время в период дисквалификации во мне все же поселилась жуткая апатия, а на футбол и вовсе выработалась аллергия. Не было сил смотреть его, говорить о нем, воспринимать новости.

К жизни «на гражданке» я адаптировался примерно через месяц. В одно прекрасное утро почувствовал огромную потребность что–то делать, куда–то двигаться. Вскоре мы с моим другом и пресс–атташе Аленой Прохоровой обсудили дальнейшие перспективы. Она сказала: «Егор, перед тобой открываются прекрасные возможности познать иной мир. Пора выходить в свет. И пусть все видят, что у тебя все хорошо».

Я стал общаться с журналистами, принялся рассматривать варианты участия в различных проектах. Алена организовывала мне съемки в глянцевых журналах, я регулярно появлялся в телевизионных передачах. Моя жизнь забурлила и стала стремительно развиваться по новому сценарию. Я ощутил себя востребованным не меньше, чем на пике своей карьеры. Душа моя смягчилась, проблемы остались позади, хотя футбол по–прежнему мне был противен. Точнее сказать, не сам футбол, а футбол топ–уровня. Я испытывал своеобразный спортивный зуд и, пытаясь его заглушить, гонял мяч везде, куда меня приглашали. Но то был дыр–дыр. Развлечение. Разгрузка. Все это не имело ничего общего с тем футболом, воспоминания о котором вызывали приступ боли в моей груди. Это потрясающе, что я быстро научился заглушать боль. Да не традиционным русским средством, а своей активностью. Я больше ни дня не сидел на месте, постоянно придумывал себе разные занятия.

Мощнейшие эмоции я испытал от совместного проекта с моим близким другом Колей Трубачом. Вначале мы записали песню, на которую потом сняли клип на стадионе «Локомотив». Спасибо Давиду Шагиняну, взявшему с нас за аренду какие–то символические деньги. Впервые после своего «женевского Ватерлоо» я вышел на поле элитного стадиона. Причем в футболке под номером девять. Все было настолько по–настоящему, что меня буквально накрыла эйфория от свидания с любимым делом и оттого, в какой обстановке это свидание проходило. Мне безумно понравилось «сидеть» в шкуре профессионального актера. До этого я снимался в рекламе и в эпизодической роли в сериале. И вот получил очередной опыт общения с камерой. Команда «Мотор!» доставляла мне самый настоящий кайф. И этот кайф был таким мощным, что мне было трудно сосредоточиться. В итоге на каждый эпизод пришлось сделать далеко не по одному дублю.

По сценарию нам предстояло побывать в нескольких ипостасях сразу. Полчаса нас гримировали под комментаторов. Мне наклеили усы и бакенбарды. Колю тоже изменили до неузнаваемости. Когда нас повернули лицом друг к другу, мы забились в конвульсиях и минут тридцать, как малые дети, хохотали друг над другом. В итоге клип получился очень добрым и веселым. Недавно пересматривал его и поражался сам себе. Считаю, получилось все классно!

Через несколько месяцев мне представилась возможность вновь оказаться перед объективом телекамер — меня пригласили на съемки программы «Ключи от Форта Боярд». Впечатлений получил массу! Познакомился с приятными людьми, с которыми до сих пор поддерживаю отношения. В аэропорту мы с моим другом хоккеистом Ильей Ковальчуком приметили фигуристку Иру Слуцкую и актрису Катю Гусеву. Через какое–то время к ним подошел певец Вова Пресняков. Поскольку я близко знаком с Владимиром Петровичем, Бовиным отцом, знаменитым музыкантом и заядлым спартаковским болельщиком, то Володе я обрадовался. Мы с ним не раз общались по телефону и, естественно, в аэропорту встретились как старые приятели. Я познакомил Преснякова с Ильей Ковальчуком, а он пригласил нас в компанию Слуцкой и Гусевой. Во Франции выяснилось, что я оказался в одной команде как раз с Володей, Ирой и Катей. Еще за нас выступали репортеры канала «Россия» Хабаров и Бондаренко.

Съемки были организованы таким образом: час, пока одна группа выполняла задания, другая сидела в ожидании своего выхода на авансцену. И так по нескольку раз. И вот это время ожидания я, наверное, никогда не забуду. Общение было настолько живое, что мне показалось, будто знаю всех этих людей с самого детства. И конечно, за этот коллектив хотелось биться изо всех сил. На второй день мне выпало участвовать в конкурсе со скорпионами. Очень низкий и узкий коридор был облеплен этими огромными ядовитыми тварями. Когда я шагнул внутрь и перед моими глазами появилось большое мохнатое тело гигантского членистоногого, мне сделалось малость не по себе. На мгновение я почувствовал, как в душу закрадывается страх. Пришлось напомнить себе, что скорпионов «обработали» и их укусы вроде бы стали безвредными для человека. Из четырех нужных чисел я отыскал только два. С одной стороны, испытание выдержал, с другой — не принес команде существенной пользы, из–за чего мне было не совсем уютно. Но опять–таки доброжелательная обстановка заставила быстро забыть про неудачи.

В день нашего отлета в гостиницу заехала группа «Премьер–министр». Слава Бодолика — поклонник «Спартака». С ним и с Маратом Малышевым у меня установились приятельские отношения. Еще в нашей компании оказался актер Алексей Панин. Мы сидели в номере и постигали друг друга. Я поведал им о романтике, буднях и праздниках футбола, они мне — о своем видении искусства и жизни. Нам было очень интересно.

Там же я подружился с нашей прославленной легкоатлеткой Светой Мастерковой. Познакомились мы чуть раньше, на «Кинотавре» в Сочи, а во Франции развили возникшие человеческие симпатии. Когда осенью 2006 года Света соревновалась в шоу «Танцы со звездами», я самоотверженно за нее болел.

Участие в «Форте» заметно меня ободрило. Я больше не грустил и уже совсем не сомневался в народной мудрости: «Все, что ни делается, — к лучшему».

По возвращении со съемок передачи я с семьей заехал на четыре дня в Париж. Впервые гулял по этому фантастическому городу, наслаждался его особым духом. Мулен Руж. Эйфелева башня. Елисейские Поля. Я ощущал себя абсолютно свободным от всяких переживаний! Бромантановая нервотрепка навсегда осталась в прошлом.

* * *

Когда летел в Москву, на душе было светло. Я подводил промежуточные итоги своего бытия вне зеленого поля и был ими удовлетворен. Я испытал себя во многих ипостасях. Ездил. Встречался. Знакомился. Снимался. Участвовал в разных проектах. Готовил репортажи для «Лав–радио». Комментировал на «Первом канале» чемпионат Европы. Я был всем, кем хотел. Я не ограничивал себя и не загонял ни в какие рамки. Я жил!

Как–то невольно вспомнился день возвращения из Женевы и охватившее меня тогда состояние пустоты и апатии, идущее от невозможности представить свою полноценную жизнь в отрыве от футбола. Я улыбнулся: «Черт и впрямь оказался не так страшен». И в тот момент, как только я это понял, мысли о любимой игре, которые все эти месяцы были запрятаны во мне где–то очень глубоко, вырвались наружу. Я сидел в уютном кресле самолета и упивался ими. Я понял, что боль прошла: теперь я вновь смогу без волевых усилий следить за тем, что происходит на больших полях, смогу обсуждать новости и перипетии любого матча и, наверное, даже съезжу в Тарасовку пообщаться с ребятами.

Так получилось, что через несколько дней после моего прибытия из Франции «Спартак» в Кубке России уступил дорогу скромному липецкому «Металлургу». Скала был отправлен в отставку, а его обязанности доверены Федотову.

Через пару часов после того, как это известие было оглашено в средствах массовой информации, мне позвонил Владимир Григорьевич и сказал: «Егор, ты мне нужен. Приезжай. Будь в команде».

Если бы тогда я находился в космосе или на необитаемом острове, я бы все равно примчался. Ради Григорьича готов пожертвовать многим.

С той минуты, как окончательно стало ясно, что не смогу играть в 2004 году, я ни разу не приезжал на базу и любое приглашение перечеркивал на корню. Ну что мне там было делать? Душу травить? Итальянцы (Скала и К 0) — фактически незнакомые мне люди — они бы все равно меня не поняли. А Федотов — свой, родной. К тому же и в моем настроении произошли разительные перемены.

В общем, я примчался на базу. Ком подкатил к горлу, но эту секундную слабость я без труда в себе подавил. Поговорили с Владимиром Григорьевичем, он сказал: «Егор, час пробил. Надевай бутсы».

Так я стал тренироваться. Эмоции — непередаваемые! Каждая клеточка моего организма ликовала. Все то, чем еще неделю назад восхищался, отошло в тень, показалось каким–то незначительным. Даже изнурительные упражнения доставляли радость. Физическую форму набрал быстро. Я стал похож на ту самую скаковую лошадь, которая уже вся на взводе и бьет копытом для того, чтобы сорваться со старта. Но старт мой был намечен только на конец января следующего года. Признаться, это жутко тяжело: осознавать, что ты здоров, в полной боевой готовности, тем не менее играть тебе не суждено. Время засбоило. Я принялся считать дни.

Естественно, такое положение дел меня не устраивало. И вновь я стал искать отдушину в том, чужом мире. И вновь ее там отыскал. Достаточно быстро у меня установился внутренний баланс.

Считаю, что человек никогда не должен плыть по течению, особенно если оно уносит совсем в другую сторону. Нужно бороться за себя, за свой внутренний комфорт. Если у меня что–то не ладится, я обязательно отыщу способы, чтобы переломить ситуацию.

После выхода нашего с Колей Трубачом клипа журналисты примерно полгода Колю засыпали вопросами: «А своим ли делом занимается Титов?» — на что Трубач отвечал: «А вы что, предлагаете Егору закрыться дома и безвылазно там просидеть целый год? Он не такой!»

Коля прекрасно меня знает. Я благодарен ему за эти слова, за его поддержку. Благодарен всем, кто старался подставить мне плечо. Кто понимал меня и одобрял мои начинания.

За те непростые триста шестьдесят пять дней дисквалификации я взглянул на себя под иным углом зрения и убедился в одной важной вещи: я не пропаду без футбола! До этого я дышал только им. Он все заслонял. Был превыше всего! Но выяснилось, что нельзя питаться чем–то одним. Пока искал себя, я стал умнее. В принципе я всегда стремился к постижению прекрасного, но полностью не отдавал себе отчета в том, что живем–то мы на этой земле лишь раз. Есть множество всяческого великолепия, которое может пройти мимо. И теперь мне бы этого особенно сильно не хотелось.

Да, надо думать о завтрашнем дне, но с тех самых пор я еще больше полюбил жить настоящим и наслаждаться всеми его прелестями. Теперь я не хочу, чтобы мое сознание жило событиями, которые наступят через десять, пятнадцать, двадцать лет. При всем при этом окрепла и моя любовь к футболу. Хорошо помню, как весной Алексей Прудников пригласил меня, «отлученного» Егора Титова, на показательный турнир в Турцию. Там помимо нас с Прудниковым подобралась завидная компания: Колыванов, Кирьяков, Цвейба, Колотовкин, Сабитов. Разумеется, мы без особой сложности победили. Суть не в этом. Большой футбол для нас как для игроков остался в прошлом. Это нас сближало, но вместе с тем привносило в наши отношения грустную нотку. И вот тогда я подумал: а ведь в отличие от ребят у меня как у игрока есть еще и будущее. И я ощутил себя счастливым человеком.

Я хочу испытывать свое спортивное счастье как минимум до тридцати пяти лет. С остервенением буду наверстывать упущенное и отправлюсь на покой, только реализовав все свои амбиции.

Теперь я не жалею о том, что мне было суждено пройти столь сложное испытание игровой изоляцией. Я «отсидел свой срок». Еще раз понял свое истинное предназначение. Убедился, что футбольный мир в десятки раз чище мира шоу–бизнеса, а футбольные друзья — самые надежные и настоящие. Я стал крепче и выносливее. Мне вообще приятно осознавать, что очевидный минус я сумел превратить в не менее очевидный плюс!

* * *

Кстати, завершить эту главу хочу любопытной историей, которая произошла со мной как раз в тот самый год «отсидки».

Как–то мне позвонила очень взволнованная жена Вероника: «Егор, тут специалисты протестировали нашу дочку, и выяснилось, что в ней заложены гениальные, просто–таки феноменальные способности».

Ну я, естественно, возгордился: «Кто бы сомневался!» Вероника рассказала, что нам с ней необходимо самим обследоваться, чтобы узнать, в кого ребенок такой одаренный.

Выбрали время, и повезла меня супруга в какой–то безумно научный институт. Там серьезный дядечка объяснил, что такие способности, как у Анютки, встречаются в одном случае из сотен тысяч, что такие дети — будущее нации, и так далее и тому подобное. Так голову задурили, что я уже на весь мир стал через розовые очки смотреть. В общем, принялись нас с Вероникой исследовать по отдельности. Надели мне какой–то шлемофон, как у танкиста, только с антеннками и датчиками, для того чтобы улавливать импульсы и снимать показатели. Профессор просит скрестить руки, сцепить кисти — все с деловым видом выполняю. Потом дали листочки, чтобы исправлять какие–то ошибки в тексте. Чего только я там ни выделывал: и писал, и читал, и рисовал. Приходили разные люди — совещались, делали выводы. Затем с торжественным видом сообщили, что дочь унаследовала мои способности, начали меня поздравлять, говорить о «золотом генофонде страны» и о моей исключительности. Немного погодя появился представитель секретных служб. Вместе с профессором они мне объяснили, что в России есть несколько молодых здоровых женщин с такими же уникальными данными, как у меня. В завершение пламенной речи прозвучало заключение: «У вас будут дети, которые смогут вывести Россию на передовые рубежи в мире во всех областях». Я не сразу понял, к чему меня призывают. Тогда в кабинет вошли четыре симпатичные девушки в халатах, и представитель спецслужб сказал мне прямым текстом: «Одной из этих женщин вы должны зачать ребенка. Помните, что это необходимость государственной важности!»

Я, как дурак, сижу в этом шлемофоне, затуманенным взором смотрю на девчонок и не верю в то, что все это происходит со мной наяву. В конце концов отвечаю, что мне надо подумать. Давление усиливается: я, оказывается, должен срочно принять решение, пока луна и звезды находятся в какой–то там стадии. Далее следует совсем невообразимое. «Может быть, это поможет вам сделать правильный выбор?!» — любезно предлагает руководитель «проекта». Словно по команде, начинает играть музыка, девчонки вскакивают, сбрасывают с себя халатики и остаются в весьма соблазнительном нижнем белье. И вот красавицы уже старательно исполняют передо мной эротический танец. Я в замешательстве!

Тут открывается дверь и влетает Вероника: «Что здесь происходит?» Я опять–таки, как дурак, сижу в этом шлеме, будь он неладен, и тупо улыбаюсь. «Что ты улыбаешься?» — кричит жена. «Да у нас тут следственный эксперимент, тестирование, ничего такого», — говорю, но как–то неуверенно. Ситуация приобретает нежелательный оборот, эмоции закипают. Чувствую, сейчас что–то произойдет. И впрямь — в помещение вваливается толпа людей и кричит: «Розыгрыш!!!» Меня пробивает холодный пот, и я с чистой совестью снимаю этот надоевший головной убор. Во благо страны я уж лучше выложусь на футбольном поле!

 

ГЛАВА 24

Как вернуться в большой спорт

Сел размышлять над этой главой и неожиданно понял, что она обещает получиться самой тяжелой. Пока я просто не нахожу слов, чтобы точно описать все, что у меня творилось внутри в тот период, когда приближался срок окончания дисквалификации. И у меня есть подозрения, что вы меня не поймете. Поэтому для начала предлагаю такой психологический тренинг. Представьте: вас сонного вытащили из каюты класса люкс и сбросили с лайнера в открытом океане. Всюду до самого горизонта вода, волны накатывают, норовя накрыть вас с головой, и не факт, что у вас хватит мужества бороться и ждать. Но вы выдержали, не потонули и уже видите, как вдали появился плывущий назад корабль. Только вот корабль этот движется очень медленно, ваши силы на исходе, судорогой сводит ноги и руки, затуманивается голова. Тем не менее вы сдюживаете и это испытание. Но когда лайнер оказывается совсем рядом, вы обнаруживаете, что он не собирается останавливаться и бросать вам спасательный круг. На полном ходу он шпарит своим курсом, а вам с палубы кричат: «Твоя каюта занята. Прощай! Ты все равно уже никогда не будешь таким, как прежде». На тех, кто по какой–либо причине выпал из обоймы, везде и всегда старались поставить крест.

В Индии, например, говорят: «Когда книга, жена или деньги попадают в чужие руки, то они пропадают для нас; если же возвращаются, то книга — истрепанной, жена — испорченной, а деньги — по частям». В этом афоризме легко улавливается та горькая неполноценность, которая характерна для слова «возвращение». В одну реку дважды не войти. Серьезные специалисты пытались доказать, что люди, пропустившие в современном футболе хотя бы год, обречены. Я никогда не обращал внимания на все эти «невозможно», а ориентировался на великого Эдуарда Стрельцова, который более чем удачно воскрес через семь лет. Разумеется, я не Стрельцов, а простой смертный, но пропустил–то «всего» год. Я убеждал себя: их прогнозы — ерунда, я ни за что не стану той самой истрепанной книгой из индийской истории. Между тем я понимал, что меня поджидают серьезные проблемы. Когда год плаваешь, то, встав на твердую почву, замечаешь, что походка твоя стала какой–то лягушачьей. Но до поры до времени все эти предостережения и пессимистичные прогнозы не только не имели для меня никакого значения, но и казались бессмысленными, как только я начинал представлять свой первый матч после дисквалификации. Скажу откровенно, мечтал я достаточно часто. Те мечты согревали душу, придавали уверенность и улучшали настроение. В своих фантазиях я выходил на поле, отдавал голевые передачи и забивал победные голы.

В жизни все получилось куда прозаичнее. На то она и жизнь. Это в футбольном мире многие скептически были настроены по отношению к игроку, отмотавшему годовой срок, но в спартаковском мире меня ждали. Крепко ждали! И руководство клуба решило сделать мне и болельщикам подарок: провести матч в честь окончания моей дисквалификации. Сам–то я был против этого. «Возвращение после нелепости». Согласитесь, отдает легким фарсом. Но меня убедили, что «так надо», и я признателен всем, кто был причастен к организации той встречи в Сокольническом манеже, и всем, кто сумел туда попасть.

Безусловно, это очень символично, что матч проводился именно в том месте, где каждый сантиметр был родным. В тот злополучный год отлучения от футбола именно он, спартаковский манеж, дарил мне особую радость. Я приезжал сюда гонять мяч с певцами и артистами из команды «Старко». Я открывал те самые двери, которые открывал в детстве. Мне улыбались те же самые вахтерши, которые сидели на тех же самых стульях и десять, и двадцать лет назад. Я переодевался в тех самых раздевалках, в которых готовился к битвам за школу. В манеже точно так же висели сетки, такого же цвета был ковер, точно такие же окна.

Я не раз ловил себя на фантастической мысли, что мне наконец–то удалось попасть в мифическую машину времени и еще раз пережить все, что уже когда–то со мной было. Но тогда я и не подозревал, что мое официальное футбольное воскрешение состоится здесь!

* * *

21 января 2005 года предстояло стать одним из самых значимых дней в моей карьере. Мне еще в ночь с 20 на 21 января мать с сестрой начали кидать эсэмэски, поздравлять с возвращением в футбол. К тому моменту мной уже стало овладевать волнение. Даже уснул не сразу. Лежал в кровати и думал: я должен сыграть так же неожиданно и одухотворенно, как раньше. Предстать перед публикой таким, каким меня помнят. Безумно не хотелось никого разочаровать. Утром проснулся с предпраздничным настроением. В манеж я приехал пораньше, полчаса ходил один — не знал, чем заняться. Побродил по полю, повспоминал, как в юности творил здесь маленькие шедевры. Когда начали собираться ребята, волнение сменилось абсолютным спокойствием, об игре я уже не думал, прикидывал, что скажу на послематчевой пресс–конференции. На установке никто меня не выделял, призыва мне помочь не было.

Выйдя на поле, окинул взглядом балконы — они были забиты битком. Перед началом встречи диктор представил команду. Меня назвал последним. Когда прозвучало: «Егор Ти–и–и-итов — номер девять!» — зрители взорвались восторгом. Меня от такой поддержки за душу схватило, и я с трудом сдержал скупую мужскую слезу. Матч выдался непростым и малость сумбурным. А мне было практически нереально оценить самого себя. Очень разорванная и скомканная картинка получилась. Тем не менее пару раз я выдавал пасы, достойные лучших образцов фирменной титовской игры, и болельщики реагировали на них весьма эмоционально. Когда диктор объявил: «Гол забил Михайло Пьянович с передачи Егора Титова» и грянул гром оваций, впервые осознал: «Вот я и вернулся!»

На послематчевой пресс–конференции с удивлением обнаружил, что журналистов там гораздо меньше, чем я предполагал. Я же тогда не знал, что организационные накладки многим акулам пера помешали пробраться в эту комнату, точно так же, как и далеко не все желающие болельщики смогли попасть внутрь манежа. И это оставило осадок. Неприятно осознавать, что с кем–то, кто хотел сделать тебе приятное и поддержать тебя, поступили нехорошо.

После пресс–конференции состоялся небольшой фуршет, где продолжилась раздача интервью. В раздевалку я пришел без сил и без эмоций. Сел, сижу, пытаюсь хоть что–то переосмыслить. Ничего не получается, мысли перепрыгивают куда–то вперед — туда, где начинается футбол, большой и самый настоящий.

Из манежа я со своими близкими поехал в ресторан праздновать возвращение. И надо же такому случиться, за соседним столиком Витя Булатов отмечал свой день рождения. Естественно, мы объединились и вечер провели с некогда присущим нам спартаковским размахом.

А наутро началась моя новая старая жизнь. Я обрел статус полноценного спортсмена со всеми вытекающими отсюда буднями. Мне было безумно интересно все, что связано с моей профессиональной деятельностью. Я взахлеб поглотил календарь сезона и за считаные минуты буквально выучил его наизусть. Упивался предвкушением каждого матча, вспоминал, какие стадионы и какие гостиницы нас ждут. Я был счастлив тем самым пьянящим счастьем, которое испытывает живое существо, когда его выпускают на свободу! Мне хотелось всего и сразу, но в то же время я прекрасно осознавал, что «всего и сразу» не будет. Я стоял у подножия длинной крутой лестницы и отдавал себе отчет в том, что для восхождения наверх мне придется пройти по каждой ступеньке: крутые прыжки могут привести к падению.

* * *

Перед стартовым матчем чемпионата меня почему–то охватило опасение: что если игра у меня не заладится и трибуны начнут свистеть? Готовы ли люди морально к тому, что Титов на первых порах может оказаться не тот? Я и впрямь оказался не тот. Мы сгорели «Москве»: ноль–два. Просто потрясение какое–то! Сегодня горечи того поражения я не ощущаю, но мне до сих пор не по себе от того, что тот матч так и остался единственным официальным, в котором мы с Димой Аленичевым вместе появились в стартовом составе после его перехода из «Порту». Не таким нам с Аленем виделся наш совместный футбол. И того разочарования уже не исправить. Зато мне удалось подправить впечатление от своей личной игры. Я в очередной раз доказал, что могу держать удар. Сколько раз я получал в челюсть от обстоятельств, и сколько раз злопыхатели предсказывали, что следующий хук закончится для меня нокаутом, но я всегда находил в себе силы выстоять и перейти в контратаку. И уважаю себя за это. Во втором туре я забил казанцам. Радость была такой дикой, что я с трудом уберег себя от соблазна не вспорхнуть на трибуну и не приняться целовать там всех подряд. Дубль в ворота «Рубина» позволил мне отмахнуться от зарождающегося негатива общественности, я словно предоставил себе право на адаптацию на ближайшие три–четыре матча. И вот в ходе этой адаптации выяснилось много чего любопытного, в том числе и то, что футбол за год моего отсутствия заметно стал другим.

Наши великие ветераны сейчас пишут (я без иронии говорю, действительно великие): вот мы раньше играли! Но раньше не было футбола, раньше люди ходили по полю пешком. У меня есть кассеты со старыми матчами, и я среди них откопал шестьдесят какой–то год. Так там бразильцы просто вставали по точкам и вообще не бегали. Перекатывали мяч туда–сюда, потом доставляли его в штрафную, раз — гол! Или знаменитый гол Марадоны англичанам, когда он человек пять–шесть обвел. Если виртуально тот рейд перенести в сегодняшнее время, то аргентинцу еще в центре поля должны были ноги оторвать, потом при подступах к штрафной площади ему бы руки оторвали, он уже катился бы вперед, но тут ему отбили бы голову, и ничего бы не было. Я согласен, что Марадона — величайший футболист, на мой взгляд, именно он король нашего вида спорта. Но сейчас все иначе. Вряд ли и он, и Пеле смогли бы блистать сегодня, как в свое время. Я помню, как мы сражались с «Реалом» в 1998 и в 2000 годах. Первая команда была вся из звезд, вторая поменялась лишь процентов на двадцать, но играла уже совсем по–другому. И то был ошеломительный прогресс испанцев. Мне кажется, что это сборная Франции своей победой на чемпионате мира 1998‑го поменяла стиль футбола. Трехцветные отделали бразильцев, которые считали себя богами, именно за счет качества игры. Они придали игре дополнительный импульс. Плюс новые технологии: в медицине, подготовке, тактике. Год простоишь на обочине, а выйдешь на трассу — ничего не узнаешь.

Фактически спустя десятилетие мне пришлось заново делать свои первые шаги в Премьер–лиге. Имеющийся опыт не особо–то помогал. Да, многие соперники при встрече обнимали и радовались тому, что я вновь в строю. Было приятно. И вне поля, безусловно, я чувствовал себя уютно. На поле же все давалось с большим трудом.

Огромная сложность заключалась в том, что Старков начал меня учить играть в футбол, а предыдущие лет пять–шесть никто не давал установок: мне доверяли. Тут же Александр Петрович, сторонник наличия в составе двух опорников разрушительного плана, стал требовать от меня прежде всего игры в обороне. Идеальным вариантом для него была бы схема «четыре–четыре–два», где в центре полузащиты действовали бы Моцарт и Ковач (Ковальчук). Но отказаться от меня он тоже просто так не мог. Вот и пытался сделать из меня Ковача — после каждой атаки я обязан был, как сайгак, нестись назад и блокировать наступление соперника. Поскольку я человек очень ответственный, то всячески старался выполнить установку наставника, и зачастую сил на созидание у меня не оставалось. Да при том объеме функций их и не должно было оставаться на что–то путное. У Романцева я тоже когда–то был опорником, но там мы с Цымбаларем или Аленичевым заменяли друг друга по ситуации. Здесь же мою зону никто не страховал. Фактически я должен был быть Макелеле (по воле тренера) и Зиданом (по воле народа) в одном лице, а погоня за двумя зайцами, как известно, оборачивается печальными последствиями. То и дело доводилось слышать крики с трибун, читать статьи в газетах о том, что я кончился. Когда чаша терпения переполнялась, я напрочь отключал эмоции: в состоянии апатии человек непробиваем. Я вновь держался. Летом Александр Петрович невольно нанес мне очередной болезненный удар, и тогда многие посчитали, что теперь–то я точно упаду. Главный тренер усадил меня на скамейку запасных. Самолюбие мое было уязвлено настолько, что боль разрывала изнутри. Расспросы окружающих о том, почему это произошло, подливали масла в огонь. Это был сущий ад! К моей чести, я справился и с этим испытанием. Отвоевал себе место в основе и второй круг провел на высоком уровне. Серебряный поединок с «Локо» стал апофеозом сезона. Для того чтобы спустя четыре года завоевать путевку в Лигу чемпионов, нам достаточно было взять одно очко. Такой поддержки, как была у нас в Черкизове, не было со времен битвы против «Арсенала».

Мой гол получился похожим на кубковый гол «Ростову» в 2003‑м, только более усложненным по исполнению. Мяч летел сбоку, периферийным зрением я видел, что Босс стоит по центру. Значит, надо было либо чуть–чуть задеть мяч, чтобы он улетел в дальний от меня угол, либо бить сильно — в ближний. Но бить сильно было рискованно — такой мяч плохо видно, запросто можно промахнуться. Поэтому я лишь немного его подправил, так получилось, что попал хорошо.

Газет после той игры не покупал. Телепередач тоже не смотрел. Даже ничего о том матче не прочитал и не узнал. Смешно получилось на сайте наших болельщиков. Они определяли лучший гол ноября: а там их всего два было, и оба мои — сумасшедший выбор. И в итоге написано: «Большинством голосов лучшим признан гол Егора Титова в ворота «Локомотива».

После матча эйфория была у всех, ко мне столько народу приезжало с поздравлениями! Говорят, что у победы много отцов, так вот у этого нашего успеха в тот раз были и дедушки, и прадедушки. Почему–то, кстати сказать, все восприняли эту ничью как победу. Подходили люди, говорили спасибо за победу над «Локо». При чем тут победа? Видимо, эмоции все перекрыли.

Моя эйфория закончилась на следующий день. Я солидарен с Димой Аленичевым, что для настоящего спартаковца существует только первое место. Второе не для нас! Я сел переосмыслить сезон. Обладая склонностью к оптимизму, нашел в нем позитивные моменты, такие как сокрушительная победа над «Динамо» со счетом пять–один и завоеванное право выступать в самом престижном турнире. Но вместе с тем я еще и максималист, и этот факт не позволял мне радоваться. Я провел год не так, как мне хотелось, был уверен, что способен на большее. Я сделал надлежащие выводы и сказал себе: «Проехали! Теперь надо хорошенько отдохнуть в отпуске с Тихоновым и начать готовиться к новому сезону». В 2006‑м я рассчитывал наверстать упущенное. И в общем–то надеялся не зря!

 

ЗА КРОМКОЙ ПОЛЯ

 

ГЛАВА 25

Как разобраться в своем окружении и сохранить дружбу со знаменитостями в чистоте

Как–то были с командой на выезде, уж не помню где, и позвонил мне Михаил Круг: «Егор, у меня концерт в Олимпийской деревне. Хочу тебя видеть в зрительном зале». «Да, Миш, — отвечаю, — мы с Парфенчиком будем. Только можем опоздать: у нас же игра в другом городе. Пока долетим… Сам понимаешь». — «Не волнуйтесь. Я без вас не начну».

А Миша человек слова, с необычайно серьезными принципами. Я таких и не встречал! Услышав от него обещание нас дождаться, я тут же почувствовал себя ответственным за судьбу концерта. Пришлось мобилизоваться. «Гражданки» у нас с собой не было, а в спартаковских спортивных костюмах в людное место не пойдешь — привлечешь к себе слишком много ненужного внимания. Я набрал номер своего близкого друга Сани и попросил его прикупить нам с Димкой по полному комплекту одежды. После матча мы подгоняли всю команду, ребята все делали оперативно. Быстро уехали со стадиона, так же быстро погрузились в самолет.

В Москве во Внуково мы с Парфешей прыгнули в машину к Сане и прямо в салоне, проявив недюжинные гимнастические способности, переоделись. По дороге созвонились с Мишиным директором: «Мы опаздываем! Ради Бога, пусть Миша начинает без нас». — «Бесполезно, без вас он не начнет».

Были пробки, мы мчались по встречной полосе, пролазили на красный свет, нарушали правила дорожного движения так, что за границей нас бы всех троих за такие вольности лишили прав пожизненно.

Подъехали к залу с получасовым опозданием, поднялись со служебного входа, бежим по коридору, и вдруг навстречу нам выходит Миша, голый по пояс. Мы обнялись. «Вот теперь пойду одеваться», — сказал довольный Круг и скрылся в гримерке.

Билетов у нас не было, а зал набился под завязку. Нам поставили стулья где–то на возвышенности, мы сели и украдкой стали рассматривать людей, которые в итоге из–за нас просидели час в ожидании.

Миша появился на сцене, извинился и запел. Его песни пробирали до самого нутра, переворачивали душу. И тут он сказал: «В зале присутствуют мои друзья, футболисты московского «Спартака» Егор Титов и Дмитрий Парфенов!» Грянул гром оваций. Мы встали со своих мест, аплодисменты усилились. Мыс Димкой жутко засмущались. Ни он, ни я не любим, когда нас выпячивают, тем не менее Мишины слова были безумно приятны.

А после концерта нас — таких «популярных и узнаваемых» — опустили на грешную землю. Мы сидели в гримерке. Миша громко ругался на организаторов за проблемы со звуком, чуть ли не в бараний рог стирал звукорежиссера. Потом для урегулирования конфликта появился Александр Кальянов. Когда страсти улеглись, Кальянов показал на нас и спросил у Круга: «Твои новые музыканты?» Мишу задело, что Александр не узнал Титова с Парфеновым, и он завелся по новой. Думаю, бедный Кальянов наши с Димкой физиономии после этого запомнил надолго.

Михаил Круг был очень настоящим. Справедливым до потрясения. До него я ни с кем из «нефутбольного мира» и не дружил. И даже не представлял, как это. С Мишей мы познакомились в 1999‑м…

Тогдашний пресс–атташе «Спартака» и сборной Александр Львов, известный в наших кругах как Львович, тесно общался с писателем–сатириком Аркадием Аркановым, и вот через него Львович организовал приезд Круга в расположение национальной команды. С Аркановым, к слову, я познакомился позже. Мы проводили с Алсу «показательный ужин» и со съемок возвращались вместе с Аркадием Михайловичем. Несмотря на то, что у нас гигантская разница в возрасте, нам было очень интересно друг с другом. Классный дядька! Живой, веселый, с тонким чувством юмора, заставлял общаться с ним на ты. Арканов хоть и «торпедовец», хочу сказать ему спасибо за то, что, сам того не подозревая, он поспособствовал нашему с Мишей знакомству.

Прекрасно помню, как Круг в столовой в Бору дал импровизированный концерт, затем сошел со сцены и сел за тот столик, где сидел я. Когда мы начали с Мишей разговаривать, у меня возникло ощущение, что я его знаю тысячу дет. Что мы росли в одном дворе. Играли в одной команде. Все делили на двоих. Мы воспитывались с ним в разных городах и в разное время, но фактически в одних и тех же условиях. Мы говорили на одном языке. Единственное — мне тогда было чуть неудобно от того, что популярный на всю страну исполнитель, уже тогда нареченный чуть ли не королем русского шансона, так ко мне проникся. На прощание мы обменялись телефонами и стали созваниваться и встречаться в неформальной обстановке.

Миша был рьяным болельщиком «Спартака», он дышал футболом. Сколько раз хотел вырваться на наши матчи, но как–то не сложилось. Зато он без проблем откликнулся на приглашение поучаствовать в мероприятиях, связанных с нашей командой.

Последний раз мы виделись на дне рождения Вовы Бесчастных 1 апреля 2002 года. Была своя, тесная компания. Фактически никто не пел и не танцевал. Мы сдвинули столы поближе, сидели и просто разговаривали. Очень душевно. Удовольствия все получили море. Миша произнес много трогательных, запоминающихся слов. Мы общались, общались и никак не могли остановиться. И расставаться нам тогда совсем не хотелось. Прощаясь, долго обнимались. Помню эпизод, как мы стояли втроем — Вова, Миша и я — жали друг другу руки, расходились, делали по нескольку шагов, потом кто–то что–то говорил, и мы вновь возвращались на прежние рубежи, а беседа вспыхивала с новой силой. Так было не один раз и не два.

А ровно через три месяца я мчался на тренировку, и вдруг по радио прозвучало экстренное сообщение: убит певец Михаил Круг. Шок. Пустота. Паника. Я был не способен принять в себя такое известие и предпочел в него не поверить. Позвонил своей жене: «Вероника, разузнай все подробно». Она подтвердила. Я приехал на базу, на ватных ногах выбрался из машины и увидел, как ко мне идет Вова Бесчастных. «Слышал?» — «Слышал…» Возникла тяжелейшая пауза. Мы стояли, смотрели куда–то вдаль за горизонт, молчали, как молчат только в такие минуты, и не знали, что делать. Когда случается трагедия и ты уже ничего не в состоянии исправить, всегда возникает ощущение, как мал и беззащитен человек в этом огромном непредсказуемом мире.

У меня еще долго всплывал в сознании наш с Кругом разговор за день до его смерти. Мы искали возможность повидаться. Миша сказал: «Егор, я завтра должен быть в Твери, хочу выступить на Дне города. Для меня это святой праздник. Вернусь, и мы с тобой встретимся. Послезавтра у меня концерт в «Тропикане». Надеюсь, ты придешь».

На том и порешили. Я думаю, это чудовищная несправедливость, что мы никогда наперед не ведаем: вон та встреча или вон тот разговор будут последними. Знать бы заранее… После ухода Миши я еще сильнее дорожу близкими людьми и теперь прекрасно помню о том, что каждый раз расставаться надо так, как будто увидеться уже не суждено.

Я не был на похоронах Круга. Оказался морально не готов. Я и сегодня не могу представить Мишу в гробу. Не могу! Важный матч, который предстоял «Спартаку» в тот период, избавил меня от необходимости ломать себя. Думал, так будет лучше. Но потом я долго мучился из–за этого. Постоянно ловил себя на мысли, что не сделал что–то очень важное. Я даже дал себе клятву: приехать к Мише на кладбище, признать, что его больше нет в живых, и попросить у него прощения за то, что в день его похорон я не был с ним рядом.

И вот я выбрался к Илье Ковальчуку, который проводил свой благотворительный вечер в родной Твери. Илья вручал мальчишкам из хоккейной школы двести комплектов формы. В акции участвовали многие знаменитые люди. Между мероприятиями, когда все перебирались из одного здания в другое, я попросил Илью отвезти меня к Мише. Что со мной в те минуты творилось!..

Время, конечно, лечит, но оно не вылечивает до конца. Когда мы вошли на кладбище, в глаза сразу же бросился огромный шикарный памятник, возвышающийся над остальными плитами. На могиле было множество свежих цветов. Мишу помнили, по–прежнему любили. Я убедился, что моему другу все эти годы не было одиноко. Я смотрел на надгробие и говорил с Мишей. Как–то незаметно все встало на свои места, и я почувствовал, как тяжеленный камень упал с моей души.

Когда мы покидали кладбище, у меня в сознании всплыла картина: сияющий Михаил Круг распахивает рубаху на груди и говорит: «Егор, да ты посмотри на меня, я весь «мясной». Вот он. «Спартак», пульсирует в моем сердце».

…А тот золотой браслет с двадцатью двумя бриллиантами, который Миша подарил мне на праздновании по случаю чемпионства 2001 года, по–прежнему у меня. Храню его как память в надежном месте. Недавно узнал, что вроде бы собираются создавать самый настоящий музей Михаила Круга. Наведу справки, и если выяснится, что это правда, то скоро у музея одним экспонатом станет больше.

* * *

Природа дружбы, как и природа любви, до конца не изучена. Как? Почему? Отчего? Общаешься с человеком, и вдруг в какой–то момент понимаешь, что он для тебя значит уже слишком много. И вот этот «переход» от знакомства к дружбе отследить бывает практически нереально. По крайней мере именно так получилось у нас с Колей Трубачом. Мне всегда импонировало его творчество, но я как–то никогда не задумывался, что Коля может стать в моей жизни одной из самых главных фигур.

В 1998–1999 годах мы с Трубачом, тоже, к слову, заядлым спартаковцем, пересекались на разных мероприятиях, и когда я готовился к своей свадьбе, то решил, что Коля должен обязательно быть в числе приглашенных для выступления артистов. Бюджет у меня был ограничен, и я попросил одного своего друга (того самого, который возил нас с Парфешей на концерт Круга) уложиться в отведенную смету и при этом обязательно пригласить Трубача и Саруханова.

Игорь Саруханов поначалу запросил гонорар, который как раз и «накрывал» всю эту смету, но друг Саня сумел найти компромисс, чему я был искренне рад. С Трубачом все было проще: он сказал, что готов выступить бесплатно. Только вот в последний момент выяснилось, что придется обойтись без Коли, который якобы срочно улетел на какой–то концерт.

Потом мне поведали историю о том, что продюсер Трубача Фридлянд запретил Коле выступать на моей свадьбе, и по условиям договора Коля ослушаться не имел права. Когда спустя какое–то время мы случайно встретились. Трубачу было жутко неудобно передо мной. Он попытался мне объяснить ситуацию, но я не стал его слушать: «Да ладно. Все в прошлом. Забудь. Никаких обид нет и не было».

С тех пор мы с Колей вместе прошли через многое. Я несказанно рад, что сегодня Николай Трубач предоставлен сам себе и своей чудесной семье. Он может петь, где и когда захочет.

И в этом плане я ему поражаюсь. У нас однажды был уникальный для окружающих случай. У Трубача 11 апреля день рождения. Я прилетел с игры и помчался к нему в ресторан. Колины друзья дождались меня, поприветствовали и ушли. Мы столик передвинули поближе к сцене, Коля поднялся, спел несколько своих новых песен, и воцарилась какая–то особая атмосфера. Я тоже взял в руки микрофон, и мы перепели весь его репертуар. Сидели и пели, причем, не сговариваясь, понимали, какой хит будем исполнять следующим. Через несколько часов пошли на второй круг. Мы словно через те песни общались. Так классно не было ни до, ни после.

Я люблю проводить аналогии. Представьте, будто я отпахал матч Лиги чемпионов, потом явился бы к себе во двор, посмотрел, как там гоняют мяч пацаны, и бросился бы составлять им компанию. А потом с каким–нибудь мужиком еще бы стал играть один на один. Трубач — он все–таки одержимый. Часто в ресторанах звучит его музыка, и всякий раз в таких случаях Коля встает из–за стола, подходит к оркестру и исполняет вживую только что прозвучавшее произведение. Видели бы вы в эти минуты лица окружающих!

Вот уже несколько лет Трубач — самый близкий для меня человек из нефутбольной среды. К нему в гости я могу завалиться без предварительного звонка, благо дело живем мы рядом. Коля мне как брат. Если кого–то из нас нет в Москве, мы каждый день переписываемся эсэмэсками. Часто после матчей ходим вместе ужинать. Обожаем смотреть футбол и обсуждать происходящее на поле. У нас полнейшее взаимопонимание.

Сейчас вспомнилось, как мы собирались у Игоря Саруханова дома. Живет он под Зеленоградом, постоянно к своему «замку» что–то пристраивает. Из окна — вид на реку. Природа восхитительная. Семья такая же доброжелательная и приятная, как и у Коли Трубача.

Съездить в гости к Саруханову — все равно что посетить дом отдыха. Коля с Игорем поют «Лодочка, плыви», я восторгаюсь их пением, вдыхаю чистейший воздух, смотрю на зеленые деревья и думаю: как же здорово! Такие посиделки, под шашлычок, под гитару, — удовольствие, ни с чем не сравнимое!

* * *

Говоря о звездах сцены, естественно, не могу обойти стороной Олега Митяева. На его творчество я «подсел» совершенно случайно в 2000 году. Как–то в ресторане услышал: «С добрым утром, любимая…», поинтересовался, чье это произведение, примчался в музыкальный магазин и приобрел диск лучших песен Олега. Буквально через два месяца я уехал отдыхать в Мексику и там с этим диском ложился и вставал. Заучил его наизусть. По возвращении в Москву узнал, что творчество Митяева гораздо шире. Так я обзавелся еще одним диском, который захватил с собой, когда мы с Димкой Парфеновым отправились к нему в Одессу. Чтобы слушать Олега, мы купили магнитолу и раз по тридцать на дню крутили песню «Алыкель». Мы ездили по городу на такси, делали звук на полную громкость и сами голосили в два голоса.

Все это время для таксистов мы с Димкой были самими обсуждаемыми пассажирами во всей Одессе.

Конечно, мне хотелось познакомиться с Митяевым, но никаких шагов для этого я не совершал. Тем не менее продолжаю настаивать на том, что мысли материальны. Судьба довольно быстро свела нас и сделала друзьями. Олег Митяев, наверное, не состоялся бы в полной мере, если бы рядом с ним не было уникального соратника Леонида Марголина, играющего, к слову, на всех инструментах. Леонид — настоящий футбольный дока, спартаковец до мозга костей, душевный и общительный собеседник, на каком–то этапе стал для нас с Олегом (к слову. Митяев абсолютно равнодушен к футболу) эдаким связующим звеном. Впрочем, теперь благодаря нашим с Леней усилиям Митяев уже кое–что в футболе понимает.

Помню, как мы проводили ликбез. Олег пригласил к себе на дачу. Сидели на улице, ели и общались. А потом Олег с Леонидом запели под гитарку. Там между участками нет заборов, и из окон всех близлежащих домов повысовывались люди и превратились в самых внимательных слушателей, какие только могут быть. Казалось, что даже комары перестали пищать, боясь вспугнуть исполнителей. Мне было радостно за всех, кто нежданно–негаданно получил возможность насладиться настоящим творчеством. И я — единственный официальный зритель — был благодарен соседям за их «оконную» тактичность.

Я побывал на многих концертах Олега и всякий раз, сидя в зрительном зале, улавливал на лицах окружающих то самое возвышенно–трогательное выражение, которое видел тогда у дачников. Полагаю, у каждого, кто слушает Митяева, возникает ощущение, что Олег поет именно для него. Мне бы тоже хотелось, чтобы хотя бы иногда каждому спартаковскому болельщику казалось, что я играю исключительно для него одного.

* * *

Это, конечно, огромная удача, что жизнь, опять–таки благодаря родному «Спартаку», свела меня со многими фундаментальными, великими людьми — теми, у которых я могу перенимать что–то важное и полезное. Большинство из них старше и мудрее меня, но нам интересно друг с другом.

…Был период, когда мой отец подрабатывал в «Табакерке», и я, пользуясь ситуацией, посещал почти все спектакли, идущие тогда в театре. Мне посчастливилось несколько раз посмотреть «Полоумного Журдена». Прошло больше пятнадцати лет, но мне думается, что никогда так сильно, на грани обморока, как тогда, я не смеялся. С тех пор более гениального и любимого артиста, нежели Олег Табаков, для меня не существует. Я восторгаюсь его талантом. Здорово, что с детства мы впитываем в себя его дар. Кот Матроскин — это вообще высший пилотаж в искусстве. Для наших детей Олег Павлович озвучил кота Гарфилда — тоже бесподобно.

Надо же такому случиться, что как–то я, просматривая наш матч в записи, увидел, как Олег Табаков на трибунах радуется спартаковским голам. Мне было безумно приятно, что он — величина европейского масштаба — ярый поклонник «красно–белых». Все–таки недаром раньше была популярной кричалка:

«Спартак» — это я.

«Спартак» — это мы.

«Спартак» — это лучшие люди страны!»

И теперь представьте мои чувства, когда в 2000 году перед церемонией подписания договора с «Лукойлом» к нашей шумной компании (я, Андрюша Тихонов и Женя Бушманов были с женами) подошел Олег Палыч, подарил моей Веронике грандиозный букет и сказал: «Это вам за то, что вы подарили нашему любимцу ребенка».

Впоследствии в прессе я не раз читал лестные отзывы маэстро обо мне. И всякий раз мне тут же хотелось выйти на поле и своей игрой доставить Олегу Палычу такое же удовольствие, какое мне когда–то доставил «Полоумный Журден».

Это необычайно важно, когда за тебя болеют личности, которыми ты сам восхищаешься. Серьезнейший стимул в работе!

Рассказ о дорогих мне знаменитостях завершу еще одним спартаковским фанатом — Петровичем. Владимиром Петровичем

Пресняковым. Он мне в отцы годится и общается со мной так же, как со своим сыном Вовкой. Володя, к слову, впитал в себя все самые лучшие качества своего папы. Бывают такие люди, которых невозможно называть по имени–отчеству. Петрович как раз из их числа. Он настолько свой, что никакая разница в возрасте не придаст ему официоза.

У Петровича потрясающее чувство юмора. Когда в 2004‑м я отбывал дисквалификацию, это легендарное пресняковское чувство юмора помогало мне бороться с ностальгией и апатией. Каждый четверг мы с матерым балагуром играли в одной команде. Петрович на поле «заставлял» величать его не иначе, как «быстрый краек». Конечно, он был не такой уж быстрый, но его понимание футбола отчетливо говорило: для этого человека «Спартак» — религия.

* * *

Я намеренно не стал рассказывать обо всех звездах, знакомством с которыми имею моральное право гордиться. Поведал лишь о самых близких и дорогих. Я убежден: как бы ни складывались наши карьеры, кто бы на какое расстояние ни отдалялся от Успеха, наши отношения не пострадают. Мы не делаем рекламу друг другу. Мы дружим. И когда журналисты у меня спрашивают, как мне это удается, я не нахожусь, что ответить. Если бы я искусственно цеплялся за эти отношения, я бы, конечно же, обладал особым рецептом. Но рецепта не существует. Дружба не что иное, как подарок свыше. Этим подарком надо дорожить.

Давно, году в 1997–1998‑м, когда Егор Титов начал становиться «модным персонажем», вокруг появилось много новых людей. Десятки, сотни личностей из разных сфер деятельности старательно набивались мне в друзья. Я был польщен и вместе с тем слеп. Казалось, что всех их я привлекаю сам по себе как человек, а не как футболист народной команды. Кто–то откровенно льстил, кто–то был натуральным прилипалой. Безусловно, многие из них верили в искренность собственных намерений, но на деле не были готовы чем–то жертвовать ради меня. Однако дружба — это процесс обоюдный. Она, как и настоящий футбол, в одну калитку не бывает. К своей чести, я быстро прозрел. Понял: то, что окружало меня в тот период. — бутафория.

Я бы посоветовал молодым пацанам, у которых уже есть имя, быть разборчивее в своем окружении, а то велика вероятность в период неудач остаться в одиночестве. Дружба — это наслаждение. Наслаждение от общения и просто от осознания того, что этот человек присутствует в твоей жизни. Дружба — это талант. Талант радоваться за удачи друга и переживать за его промахи. Дружба — это готовность в любую минуту броситься на помощь, и самое главное — это честность во всем. С другом нельзя лукавить, недоговаривать, малодушничать.

Сейчас рядом со мной люди, на которых я действительно могу положиться. Мы проверены временем и обстоятельствами. Дай Бог, чтобы так было всегда! И чтобы ни с кем из моих друзей — не важно, из эстрадного они мира, театрального или футбольного — ничего плохого не происходило.

 

ГЛАВА 26

Как сохранить верность в футбольной дружбе

С теми, с кем ты долгое время защищал честь клуба, не может быть прохладных отношений. Потому что ты обязан уважать всех, с кем испытывал радости и горести. Да, нельзя любить всех. И тебя могут любить не все. Но у меня никогда ни с кем не было трений. Я не объявлял войн. Вдрызг не ссорился. Надолго не ругался. Хотя, допускаю, не каждый отзовется обо мне лестно. Я все–таки всегда говорю то, что думаю. И некоторым доводилось слышать от меня не очень–то приятные вещи. Зато я уверен в том, что такие люди, как Тихонов, Аленичев, Парфенов, Ковтун, то есть те, кого я считаю своими настоящими друзьями, никогда не скажут про меня дурного слова. Потому что наши отношения не запятнаны. Это те люди, к которым я могу прийти за помощью и иногда прихожу за советом. Кстати, как правило, получаю достойный ответ и прислушиваюсь. Для меня важно, чтобы в этой книге была глава об этих особенных — футбольных — людях, которыми я дорожу и всегда дорожить буду. Я хочу рассказать о нашей дружбе…

Даже не верится, но в середине 1990‑х я не мог представить, что Андрей Тихонов когда–нибудь станет для меня близким человеком. Прекрасно помню стычку между нами. 1995 год. Все лидеры под руководством Олега Ивановича уехали в сборную. Нас у Георгия Саныча осталось мало: Кечинов. Ананко. Мелешин, Тихонов, я. И вот под занавес тренировки мы исполняли серии ударов. Так мы с Тишкой зарубились не на шутку. Он мне слово — я ему два. Он мне пять — я ему десять. Андрей меня предупредил, что, если я не угомонюсь, он меня сам угомонит. Я от этого еще больше распалился. Ярцев с ребятами нас чудом разняли. Понимаю, что я тогда легко отделался. Тихон после армии, прошел страшную школу выживания на зоне, а я девятнадцатилетний салага. Конечно, Андрей меня закопал бы.

Тихонов дружил с Кечиновым, я — с Мелешиным. В последующие пару–тройку лет мы с Андреем пересекались нечасто. Близко начали общаться лишь в 1998 году, когда после отъезда Димы Аленичева нам прибавилось ответственности за команду. Но истинное сближение произошло после одной истории. Наши вторые половинки, Вероника и Надя, улетели за границу, и мы с Тишкой заранее решили, что после предстоящего матча поедем в казино. Тогда только–только появились игровые заведения, и было очень любопытно испытать все это на себе. Мы с Андреем безвылазно сидели там двое суток. Я тогда вкусил такой азарт, какого раньше не испытывал. Наверное, это то же самое, что оказаться на тонущем «Титанике»: выживешь или нет. В определенные мгновения я чувствовал страшную готовность ко всему: или порву сейчас всех в клочья, или вдрызг проиграюсь. Хватало ума останавливаться на краю. Отходил в машину поспать. Через два часа возвращался, умывался в туалете и снова за стол. Я даже домой хотел поехать, еще денег взять. Меня тогда Андрей отговорил: «Тит, хватит. Надо перемолоть это поражение и забыть». Я послушался. Приехал домой и несколько часов просидел в оцепенении: проводил анализ игры. Где я сделал ошибки, где следовало поступить по–другому. Прокрутил эти двое суток от начала до конца, все разложил по полочкам. Больше в казино я так существенно не проигрывался. Это во–вторых. А во–первых, я осознал, что нельзя прикасаться к той опасной грани, за которой вся твоя предыдущая жизнь становится малозначимой и твой разум отступает под напором азарта. Искренне сочувствую тем, кто перешел эту грань. Я же к ней с тех пор больше никогда не приближался. Я переболел.

А те двое суток стали определяющими в наших отношениях с Андреем. Последние барьеры между нами рухнули. К тому же Тихон уже был моим соседом на базе. Со мной столько людей жило и до, и после Андрея, и все они вынуждены были покинуть команду. Сейчас я живу один и, бывает, долгими вечерами с особой теплотой вспоминаю, как классно было, когда рядом обитал

Тишка. Тогда мы настолько с ним приклеились друг к другу, что с тех пор, как бы судьба ни разбрасывала нас в разные стороны, мы всегда вместе. Мы уже давно дружим семьями. У наших жен завязались свои отношения. У детей — свои.

Помню, когда я впервые оказался в новом жилище Тихоновых, испытал огромный прилив позитивных эмоций. Это был восторг от того, что моему другу хорошо. Полноценная дружба и возможна только там, где нет зависти. Кстати, я очень люблю ездить к Андрею в гости, возиться с детьми, болтать в уютной обстановке. Часов по пять можем сидеть в сауне. Мы там теряем ощущение времени. Каждая встреча все равно что последняя. Никак не можем наговориться.

Однажды с нами произошел случай, по которому было бы неплохо снять комедию. Мы поехали на дачу знакомых Андрея. Была зима. Мы парились в бане, потом выбегали голышом на улицу и прыгали в снег. Затем вновь сидели в бане и вновь ныряли в сугроб. Наши жены и дети уже давно ушли спать, а мы все никак не могли угомониться. И вот ночью я говорю: «Ну давай по последнему разочку нырнем и будем закругляться». Выхожу из парилки в предбанник и оказываюсь… по щиколотку в фекалиях. Пока мы сидели, прорвало канализацию. Я кричу: «Беги звонить, вызывай сантехника!» Пока Тишка бегал, я мужественно боролся с аварией, ведром отчерпывал все это безобразие. Потом, когда вернулся Андрей, мы с ним взяли тазики, лопаты и стали вычищать эти авгиевы конюшни. Представьте, шестикратный и восьмикратный чемпионы страны в абсолютно голом виде стоят по колено в дерьме и до утра наяривают совковыми лопатами. Согласитесь, забавное зрелище! Впрочем, ради Андрея готов и не таким неприятным делом заниматься.

Если не считать стычку 1995 года, то у нас с Тихоном не было ни одного повода для трений. Я не представляю, как и из–за чего мы с ним можем поссориться. По–моему, это нереально.

У нас с Андреем накопилось множество своих фирменных фраз, жестов и даже традиций. Жаль, что самой любимой моей традиции уже не существует. Раньше после каждой домашней игры мы с Тихоновым ехали в ресторан «Ангара», где, попивая пиво и обсуждая перипетии прошедшего матча, сидели до поздней ночи. Случалось, когда летом в лужниковском парнике было легко свариться, я придавал себе сил как раз мыслями о том, что после финального свистка эта пытка закончится и мы поедем с Андреем и с кем–нибудь из ребят в ресторан, в уютную атмосферу, где для нас созданы идеально комфортные условия. И близость таких перспектив помогала добиваться побед тогда, когда у нас на поле далеко не все получалось. В «Ангаре» управляющим был классный дядька, спартаковский болельщик. И все шесть чемпионств в период с 1996 по 2001 год наша команда отмечала у него. В 1996‑м, когда все уже были навеселе, кто–то крикнул: «А теперь слово молодым!» Наше поколение решило делегировать Джубанова. Вовку водрузили на какую–то тумбочку, сунули в руки рюмку. Он сказал речь, выпил и тут же с тумбочки рухнул. Со всеми была жуткая истерика. Десяток лет минул с тех пор, но когда у меня в памяти всплывает тот эпизод, я снова и снова начинаю хохотать. В 2002‑м наш культовый ресторан закрыли, вот мы и перестали становиться чемпионами. Отмечать–то негде! А если серьезно, жаль, что многие славные моменты нельзя воскресить. Слава богу, нам с Тихоновым хватает изобретательности находить новые увлечения и радости. Мы ни разу с ним не провели банальный вечер. Обязательно придумываем что–то особенное. Мы вообще очень здорово воздействуем друг на друга.

И еще: я всегда уважал Андрея за его несгибаемый дух. После «Спартака» он нашел себя вначале в самарских «Крыльях Советов», а потом стал «нашим всем» для «Химок», теперь Андрей снова в Самаре. Молодчина!

* * *

Димка Апеничев потрясающе надежен во всем. Но в 1990‑х, выступая бок о бок за «Спартак», мы не были друзьями. Тогда Дима мне казался каким–то далеким, и я не находил у нас вообще ничего общего. Отчетливо отложилось мое первое впечатление о нем. Году в 1995‑м мы вместе, уже и не скажу, как так получилось, оказались в ресторане. Тогда «Спартаку» только выдали самую настоящую адидасовскую экипировку. Шик редкостный! Алень облачился в этот сверхмодный спортивный костюм. При этом у него была сломана ключица и одна рука подвязана на груди, так что рукав болтался. Это сейчас кажется, что вид у Димки был забавный, а мне он тогда представлялся чуть ли не героем из западного боевика. И вот настала кульминация: появился какой–то факир. Он показывал потрясающие фокусы. Все смеялись до одурения, а Алень в порыве восторга забыл о своей травме, подтягивал здоровую руку к больной и от души хлопал в ладоши. Я потом уже и на фокусы не смотрел, за Димкой наблюдал. Все думал: «Ни фига себе пацан. Со сломанной рукой такие номера вытворяет! Он явно способен на многое!»

В середине 1990‑х, когда еще Титов и Аленичев лишь пробивались в основной состав «Спартака», Дима вместе со своими приятелями Саней Липко и Андрюхой Коноваловым на какой–то период попали к Олегу Ивановичу в немилость. И вот перед тренировкой Романцев усадил всю команду на газон для разжевывания нам тактических нюансов. Я сел рядом с «опальной троицей». Иваныч случайно кинул в нашу сторону взгляд и замер. А потом сказал моим соседям: если вы мне его испортите (и кивнул на меня), пеняйте на себя!

* * *

Дима Аленичев — человек–поступок, обладатель неповторимой харизмы. Он из тех, кто умеет удивлять. Он был единственным, кто в 1990‑х покинул «Спартак» торжественно. Позвал всю команду и закатил грандиозный прощальный ужин. Дело происходило в центре столицы в богемном месте. В самый разгар праздника Дима говорит нашему мастеру по обуви: «Слава, вон видишь на середине Москвы–реки фонтан. Готов поспорить на штуку баксов, что ты туда не доплывешь». А летом 1998‑го тысяча долларов казалась какой–то космической величиной. Одна половина собравшихся подхватила Димкин клич и стала подначивать Славку. Другая принялась отговаривать Диму: «Алень, ты что?! Такие деньжищи выкинуть!» Затем на авансцену вышел Хаджи, легендарный спартаковский менеджер, и сказал: «Слава, сынок, порадуй ребят. Я выступлю гарантом и, пока ты будешь плыть, подержу тысячу долларов при себе. А ты мне за это соточку отстегнешь». На том и порешили. Алень отдал Хаджи тысячу зеленых. Слава разделся до трусов и при всем честном народе пошел к реке. А вода в центре Москвы загрязнена настолько, что никому в голову не придет в нее залезть. Мы тоже все вывалили на улицу и принялись поддерживать все это мероприятие криком. Ор стоял такой, что собралась приличная толпа зевак. Наш доблестный обувщик нисколько не смутился, прыгнул и поплыл. На противоположном берегу странного пловца приметили два милиционера и стали внимательно за ним следить. Но Слава их огорчил: накрыв на середине фонтан рукой, он рванул назад. Мы так смеялись, что я и сейчас при воспоминании о том случае улыбаюсь. Славик как ни в чем не бывало вылез из воды, в мокрых семейных трусах поднялся обратно в ресторан, забрал причитающиеся деньги и залпом пропустил стаканчик за успешное окончание мероприятия. Тот «заплыв» стал спартаковским фольклором, мы часто в разговорах друг с другом воспроизводим его в деталях.

Отбытие Дмитрия Анатольевича за рубеж отложилось в моей памяти еще и потому, что в последний Димкин приезд на базу у него в номере мы осуществили «сделку века». Алень всегда умел выбирать вещи и аппаратуру, и на базе в номере у него стоял суперсовременный музыкальный центр, являющийся по тем временам какой–то несусветной роскошью. И вот я Диме предложил: «Алень, не повезешь же ты эту махину с собой. Подари». На что новоиспеченный итальянец мне ответил: «Подарить не могу. Могу продать. За полцены». Для меня пятьсот долларов — это было что–то запредельное, но я нашел деньги. Сейчас, если расскажу Димке ту историю, он, наверное, мне не поверит. Да я и сам уже слабо верю в то, что такое могло быть. Но музыкальный центр до сих пор цел. Глядишь, когда–нибудь отдам его в музей прославленного футболиста Апеничева. А у нас в стране такой музей просто обязан быть.

* * *

После отъезда Димы в Италию наши приятельские отношения вышли на новый, совершенно неожиданный для нас обоих уровень. Мы стали переписываться эсэмэсками, созваниваться. Я ему рассказывал о спартаковской жизни, гасил его чувство ностальгии. Мы общались каждую неделю. Я и сегодня без труда назову номер Диминого итальянского мобильника. Как у понравившихся друг другу мужчины и женщины из телефонного общения возникает роман, так и у нас возникла дружба. С 2000 года, после того как Андрея прекратили вызывать в сборную, мы с Димкой стали постоянно жить в одном номере. Признаться, жить в одном номере с Аленем — это серьезная проверка на прочность. Помню, первый раз я не спал почти всю ночь. Дело было в Новогорске, там комнаты огромные и кровати стоят на расстоянии семи–восьми метров. Мы после отбоя с Димой чуть поговорили, и только я начал засыпать, как услышал жуткий храп. Я раньше никогда не спал в номере со столь шумным человеком и долго не мог приноровиться. В середине ночи я не выдержал — нащупал около кровати шлепки и бросил один в Аленя. На удивление это принесло свои плоды. В дальнейшем я ставил шлепки поближе и недолго думая пулял ими в Диму. Первый залп был предупредительный. Второй — уже капитальный. Будущий победитель Кубка УЕФА и Лиги чемпионов просыпался, переворачивался на другой бок, а передо мной стояла задача успеть уснуть, пока мой друг вновь не примется храпеть. В Бору и в гостиницах было гораздо проще — кровати там располагаются на расстоянии вытянутой ноги, вот я и занимался балетом. Ткнешь Димку стопой и, как подводник при аварийном погружении, моментально проваливаешься в пучину сна. Удивительно, что все это меня ни капли не раздражало. Ради дружбы я способен простить и не такие вещи.

У нас даже дошло до того, что мы уже не могли большие праздники представить друг без друга. В 2002‑м Аленичеву исполнялось тридцать лет, и он позвонил мне: приедешь ко мне в Португалию? У меня тогда накрылась передняя крестообразная связка, я не играл, взял жену с дочкой и махнул к Аленю. Жили у него дней пять–шесть. Отметили день рождения. Вот сейчас думаю: «Это же надо лететь через всю Европу, а мы летели с двумя пересадками, чтобы отметить день рождения. Это же символично, что я был у Аленя на тридцатилетии!» И сейчас, если мне плохо, я сразу пишу эсэмэску Диме. Тут же приходит ответ, от которого грех не улыбнуться.

Когда Димка выиграл Кубок УЕФА, я испытал необыкновенные чувства. У меня было ощущение, что все это происходит не с Апенем, а со мной. Я выходил на поле, отдавал голевую передачу, забивал гол, радостный носился по стадиону. Я сам там играл! У меня бегали мурашки, и ком стоял в горле. Когда Димка взял в руки кубок УЕФА, у меня на глазах выступили слезы. Я настолько был рад, настолько горд, что не мог сдерживать своих эмоций.

* * *

Я возражу тем, кто считает: дружбы между спортсменами не бывает. Не верьте! Бред!! Бывает!!! И наш пример с Тихоновым и Аленичевым яркое доказательство того, что дружба между футболистами может быть очень крепкой и настоящей. Нам нечего делить. У нас вся жизнь впереди. Я, когда пришел в «Спартак», искал себе таких друзей, опору, и мечтал о том, чтобы это было навсегда, а не на год–два. Мы многое преодолели. Футбол рано или поздно уйдет, а мы останемся. В новой жизни по одному мы не уцелеем. Мы должны поддерживать друг друга. Мы настроены на единую волну. Я привык к нашему общению, и Дима с Андреем, полагаю, тоже привыкли. Да, есть семья, но мужчина нуждается в друзьях. Даже на отдыхе мне необходимо наше спортивное общение, поэтому–то мы, как правило, и проводим отпуск в компании. Побуду с женой и дочкой, а потом говорю: «Ребят бы повидать. Я сейчас приду; пять минут». Затягиваются эти «пять минут» на три–четыре часа, а то и больше. Я окунаюсь в свой мир, и мне трудно вылезать из него.

После матчей меня обязательно тянет побыть с кем–то из наших, и я со своим окружением направляюсь в какой–нибудь ресторан. Мы просто говорим, и душа моя оттаивает, поет. Мне важно переварить все новости, все то, что происходило «на гражданке» в тот период, когда я был на базе.

Если не получается ни с кем встретиться, то приходится рассказывать футбольные нюансы Веронике. Она, конечно, слушает мою белиберду, но я‑то понимаю, что ей это не особо интересно. Что она старается только ради меня. Моя жена — мудрая женщина. Меня бесят люди, которые не умеют слушать…

Настоящие спартаковцы слушать умеют. Мы одной крови, мы «читаем» друг друга с полуслова. Мы повязаны одними ниточками, которые прочнее тросов.

Сейчас по телевидению часто показывают старые матчи. Я помню все наши игры, каждый их эпизод, и вот они воскрешаются на голубом экране. Дикий восторг! Внутри разрываюсь от переполняющих чувств. Недавно смотрел, как мы выиграли у «Арсенала»: четыре–один. Я тут же схватил телефон, звоню Парфеше: Димон, включай телек. А он в ответ: я тоже смотрю, как раз хотел тебе набрать. Класс! И вот мы сидим, заново все переживаем, обсуждаем. Это и есть те ниточки, которые не разорвать временем.

Лет через десять–двадцать мы все равно будем вместе. И будем смотреть эти матчи. Уже сейчас представляю, как соберемся своей тесной чемпионской компанией: Тихонов. Аленичев, Ковтун, Парфенов, Титов… Включим DVD и уткнемся в экран. Как бы не захлебнуться той ностальгией! Вот настоящий наркотик!

* * *

Обидно, когда кто–то отваливается. Так Ваську Баранова потеряли. Жалко. Может быть, Вася посчитал, что мы виноваты в его отлучении из команды: не вступились, не уберегли. Не знаю. Загадка. После его ухода мы не виделись почти год. В 2004‑м встретились 28 мая. Посидели в его машине. Я говорю: «Вась, у меня завтра день рождения, жду тебя». — «Конечно. Егор. Но подарок подарю тебе сейчас». И протягивает мне пистолет. На следующий день он так и не объявился. Больше я его не видел и не слышал. Я ему набирал не раз, но он так и не взял трубку. Мне бы хотелось, чтобы Васька вернулся к нам. Мне безумно интересно: как он живет.

изменился или нет? Мы же с ним столько раз вместе на поле выходили. Побывали в таких переделках, что удивительно, как мы можем потерять друг друга.

Вити Булатова тоже было тяжело лишиться. Как–то отдалился он ото всех. И все же иногда спрашиваю про Витюшку у Юры Ковтуна. Они во Владикавказе вместе выступали, изредка перезваниваются. А мы с Юрком общаемся регулярно. Скучает человек по былому спартаковскому футболу. Мне очень приятно, что он стал главным тренером многообещающего футбольного клуба МВД России и учит своих подопечных нашим классическим стеночкам и забеганиям. Желаю ему и его клубу огромных успехов.

Кстати, это же просто поразительно, насколько Юра сделался спартаковцем. Когда он в 1999‑м к нам только пришел перед самым началом сезона, я сильно удивился: кого–кого, а Ковтуна в «Спартаке» я увидеть не ожидал. У всех игроков–созидателей на Юрку был большой зуб. Меня он в свою динамовскую бытность тоже изрядно колошматил. Я на него часто злился, а однажды в Петровском парке в дождь и слякоть он так меня в грязи вывозил, что я чуть с кулаками на него не набросился. Ковтун в меня прыгнул — боль сильная, поднимаю глаза, а Юра свой излюбленный жест показывает: руки по сторонам разводит, дескать, ничего не знаю, в мяч играл. И вот этого защитника обменяли на одного из спартаковских символов — Колю Писарева. Газеты тогда неделю с ума сходили, а я тем временем пытался все хорошенько проанализировать. Первый плюс в таком обмене я отыскал достаточно быстро: теперь этот «цепной пес» будет кусать не нас, а наших соперников. При близком знакомстве с Юрой я был просто потрясен его личностными качествами! Уникальнейший человек: добрый, сверхнадежный, скромный. Очень хотел научиться спартаковскому искусству. Как губка впитывал в себя все советы, и на стыке тысячелетий лучше, чем Ковтун, левого защитника в отечественном футболе уже не было.

В 2005‑м на одном из предсезонных сборов Юра получил травму, и потом у него практически не было шансов сломать нелепый стереотип о том, что возрастные спортсмены не могут приносить пользу. В итоге клуб лишился суперзащитника — и это трагедия «Спартака». Нам таких бойцов очень не хватает до сих пор. Будь я руководителем какой–нибудь команды, сделал бы все, чтобы Ковтун выступал у меня. Он всегда и везде бьется от и до. А как он любит свою семью — это вообще фантастика!

Юра со своей супругой Людой несколько лет строили загородный дом. Если он в Москве, можно не сомневаться — человек решает какие–то бытовые вопросы. Когда Юра на своем джипе заезжал на базу в Тарасовке, я всегда его травил: «Юрок, танки грязи не боятся? Помой машину». Ковтун объездил все строительные рынки столицы и собственноручно перевез десятки тонн разных труб, шлангов, смесей, досок и так далее.

Мне часто хочется сказать Юрке любимую фразу Вити Гусева:

«Береги себя!» Юра, правда, будь к себе повнимательнее.

* * *

Завершить разговор о своих близких друзьях хочу Димой Парфеновым. На его долю выпало испытаний, пожалуй, поболее, чем на долю любого из нас. Парфеша — очень мужественный человек, и я преклоняюсь перед ним, потому что большинство людей на его месте давно бы морально сломались, а Димка по–прежнему в строю и по–прежнему ставит новые цели. Парфенчик по характеру очень легкий и очень настоящий! У нас с самого начала установились теплые отношения, но году в 2001‑м, когда многих из нашей славной дружины в «Спартаке» уже не стало, мы с ним притянулись друг к другу капитально. С тех пор все мероприятия обязательно заканчиваем с ним вместе. Дима — одессит, парень веселый, большой мастак на разные выдумки. Мне бы хотелось рассказать хотя бы пяток историй, которые с нами приключались. Но мы пока оба в футболе, и, уж извините, шокировать общественность я не буду. Впрочем, и после завершения карьеры вряд ли стану такие вещи рассказывать.

Я несколько раз ездил к Диме на родину, и его папа с мамой относились ко мне как к сыну. Я настолько сильно впитывал в себя одесский колорит, что даже пытался общаться соответствующе.

Причем меня так пробило на эту тему, что как–то в беседе с таксистом я даже попытался выдать себя за местного жителя.

У Димки, кстати, русская душа. Я не верю, что он когда–нибудь вернется жить на Украину. Убежден, он будет своим присутствием радовать Москву и обязательно будет заниматься чем–то полезным. Здорово, что вот уже год наши квартиры располагаются в пяти минутах езды друг от друга. Я со своего тридцать седьмого этажа даже его дом вижу. Очень часто созваниваемся, решаем поужинать в каком–нибудь заведении и тут же мчимся навстречу друг другу. Хотелось бы, чтобы так было всегда!

 

ИГРАЙ ПО-КРУПНОМУ

 

ГЛАВА 27

Как сохранить свежесть в восприятии жизни и мотивацию в спорте

Эта глава, так уж получилось, создавалась за несколько дней до моего тридцатиоднолетия. И невольно я раз за разом на себя этот возрастной костюм примерял. Строгий он какой–то. Тяжелый. Эмоции не те, что прежде. И сам я уже далеко не тот Тит, который в середине 1990‑х беззаботно наслаждался футболом. Тогда я жил для себя. Занимался любимым спортом, победы одерживал, получал неплохие деньги, находил возможность потанцевать вдоволь да в компании с ребятами повеселиться. И большего мне было не надо.

Да, славные годы! Тогда казалось, что вся жизнь еще впереди! Надо же, десятилетие как одно мгновение пролетело. Вроде бы столько всего произошло и столько всего изменилось, даже краски совсем другие оттенки приобрели. Но вот ведь парадокс: по большому счету мое место в жизни осталось тем же. Просто ощущается оно совсем иначе.

Все чаще уставать стал. Причем прежде всего вне поля. Другое дело, что усталость свою я стараюсь никому не показывать. Будешь вареным на тренировках — ни сам себя не поймешь, ни команда. С друзьями встречаешься тоже не для того, чтобы сидеть с высунутым на плечо языком. Ну а когда с родными нахожусь, то и подавно пытаюсь свое не лучшее состояние скрыть: они–то ни в чем не виноваты. Случается, специально не торопясь от машины к дому иду, дабы настроить себя на добродушный лад. Убежден, мужчина со своим настроением должен уметь справляться. Не очень–то понимаю людей, которые кричат: я устал, мне плохо, всем стоять по стойке смирно!

Любопытно другое: когда усталость свою запрятываешь куда подальше и стремишься выглядеть максимально бодро и весело, быстро обретаешь имитируемое состояние. Жить становится легче.

Да, иногда, особенно после игр и тяжелых тренировок, я могу позволить себе запрятаться в панцирь. Дом для меня — потрясающая отдушина. С женой пообщаюсь, с дочкой поиграю, с собаками повожусь. Еще в такие периоды люблю «прикладываться» во всех подходящих и не очень местах. Даже на кушетке способен свернуться калачиком, взять какой–нибудь журнал и погрузиться в чтение. Читать обожаю: я вообще с удовольствием впускаю в себя свежую информацию и новые впечатления. И в эти минуты я придирчиво отношусь к телефонному общению, безумно признателен определителю номера: на незнакомые номера не реагирую. Общаюсь лишь со своим привычным окружением и в этих разговорах никогда не убегаю от футбольных тем. Даже «ведусь» на обсуждение самого неудачного матча, потому что этим людям я доверяю, и с точки зрения их футбольных взглядов тоже. Я же не Господь Бог, я никогда не считал свое мнение истиной в последней инстанции, и зачастую это позволяло и позволяет узнать от других что–то полезное. В том числе и о своей собственной игре.

Вот как бывает: без футбола я не могу! Не могу, и все! Но в тот день, когда у меня выходной и не нужно ехать на базу, всегда просыпаюсь в восхитительном настроении.

Зато в будни по утрам любимая работа представляется мне нелюбимой. Особенно если спал чутко. Такое, как правило, случается, когда требуется рано вставать. Нередко бывает, что какое–нибудь завидное достоинство, когда приобретает гипертрофированную форму, превращается в недостаток. Вот так и у меня. Я хронически ненавижу опаздывать. И это чувство ответственности, особенно после того как у меня дважды не срабатывал будильник, заставляет несколько раз за ночь выбираться из сна и смотреть на циферблат: все ли нормально, а через сколько у меня подъем, а как мне подстраховаться, дабы не опоздать?

На мое двадцативосьмилетие Андрей Тихонов очень солидные и огромные часы подарил. Они у меня в спальне на комоде стоят. Утром пробуждаюсь и первым делом смотрю на них. То есть фактически я уже несколько лет живу по часам Тихонова.

И знаете, неплохо живу! От этих часов каким–то величием, могуществом веет. Я стараюсь от всего подзаряжаться энергией, вот и от этого красивого счетчика времени тоже.

Я обычно опережаю будильник, вскакиваю хотя бы за секунду до того, как он начнет свое пиканье. Если есть утренняя тренировка, то я никогда не завтракаю, чтобы раньше намеченного срока из дома выйти и создать себе дополнительный задел в борьбе с пробками. Из–за этой чумы всех мегаполисов я в среднем раз в год добираюсь до базы с опозданием. Воспоминания о тех моих переживаниях постоянно меня стимулируют действовать молниеносно: принял душ, оделся, покормил рыб, и все — я уже готов выходить.

Кстати, когда кормлю рыб, всякий раз поражаюсь: вот участь этим существам досталась — целый день плавать в ограниченном пространстве вперед–назад. Пожрали, поспали, от стенки до стенки прогулялись. А как же пища для души? А как же расширение своего кругозора? А как же эмоции? Не знаю, как вам, а мне этих бедолаг жаль. Я бы так необремененно жить не смог. Понятно, что любая «клетка» — это та же тюрьма, но, чтобы хоть как–то компенсировать рыбам их незавидное положение, «клетку» мы им сделали фактически золотой. Аквариум гигантский, и настолько внутри все сказочно, что я и сам иногда замираю как вкопанный, любуясь этой картиной. Кораллы обожаю. Не зря же говорят, что человек может бесконечно смотреть на огонь и на воду. Иной раз я себя одергиваю: пора, Егор, пора.

Сев в машину, непременно слушаю по радио информацию о пробках. Ну, и пока еду, мысленно прокручиваю весь предстоящий день: как я буду тренироваться, то есть какие восстановительные мероприятия выполнять, какие дела меня ждут в нефутбольной среде — съездить туда–то, проплатить то–то, встретиться с тем–то.

Это огромное счастье, что я защищаю красно–белые цвета. Нам, футболистам «Спартака», и думать ни о чем таком не надо. За нас все делали, делают и будут делать. Нас кормят, поят, возят, обеспечивают билетами и всем необходимым. Такие люди.

как Жиляев. Хаджи и весь персонал клуба, освобождают нас от рутины. И мы настолько привыкли к хорошей жизни, что, когда при Юрии Михайловиче Перваке нас «лишили» чартера и усадили на обычный рейс, да еще с пересадками и ожиданиями, у нас волосы дыбом встали. Команда уровня «Спартака» обязана держать марку при любых обстоятельствах. Это мое твердое убеждение! Сейчас с этой маркой опять полный порядок. И даже лучше!

Тем не менее всегда набирается ворох таких забот, которые никто за меня не устранит. Мы с Вероникой планируем и расписываем их на две недели вперед. И вот каждый раз после тренировки я лечу решать бытовые вопросы. Имя мне, безусловно, помогает. В очередях практически не стою. Тем не менее почти всегда освобождаюсь поздно и, подъезжая к дому, чувствую себя опустошенным. При этом я нахожу в себе силы радоваться тому, что удалось осуществить.

У Вероники график ничуть не легче моего. Она неизменно поднимается в семь утра, ведет Аню в школу. На супруге не только ребенок, но и весь дом. И вот мы, пара выжатых лимонов, вечером встречаемся на кухне. Вероника готовит, а я сижу рядом. Вползвука работает телевизор, дочка возится с собаками, и мы общаемся, обсуждаем день минувший. Вроде бы ничего такого выдающегося не происходит, но в этой тихой семейной идиллии и скрывается настоящий кайф.

В такой обстановке мне хватает десяти–пятнадцати минут, чтобы почувствовать себя лучше. Особенно большое влияние на меня оказывает дочка. Представьте, у Ани после школы, двух интенсивных тренировок по теннису и плаванию, после выполнения домашних заданий энергия бьет через край. Я гляжу на нее, улыбаюсь и всякий раз удивляюсь ее выносливости и азарту. Поделилась бы чуточку со мной — футбольный мир содрогнулся бы!

Почему я так часто говорю об эмоциях? О внутреннем состоянии? Не потому, что мне себя вывернуть перед кем–то хочется, а потому что я профессиональный спортсмен. Для меня эмоции — это все. Не будет их — футбол превратится в мучение, а следом за ним и «гражданская» моя жизнь существенно поблекнет. Я не хочу быть бледной тенью себя самого! Не хочу и не буду!

Эмоции — как стакан с водой. Чем температура воздуха становится выше, тем быстрее вода испаряется. Я же фактически четырнадцать лет играю на вулкане. Здесь парниковый эффект настолько мощный, что упустишь чуть ситуацию из–под контроля — и спечешься.

Я за свою карьеру на сборах провел в сумме около пяти лет. А сборы — это четыре стены, одни и те же лица и одна и та же монотонная работа.

Я не единожды был на краю, когда казалось, что от меня осталась лишь одна оболочка. Но всякий раз чего–то изобретал и наполнял себя новой энергией.

Сегодня в плане подзарядки я полушутя могу назвать себя настоящим профессором. Открыл утром глаза, солнышко светит — и уже на душе становится тепло. Бывает, лежишь в кровати и думаешь: тренировка только вечером, значит, сейчас надо встать, яичницу приготовить, тосты «напилить». Приходишь на кухню, а жена тебя уже завтраком встречает. И снова красота! А был период, не поверите, мой интерес к футболу успешно поддерживал факт работы лифта. У нас новый дом, а лифт в нем навороченный, «бентли» какой–то, приезжает прямо в квартиру. Тогда на полную мощность он еще не функционировал. Вот утром я нажимал на кнопку и ждал: повезет — не повезет. И если вдруг лифт приезжал, то я получал прямо заряд бодрости на целый день.

Как–то вечером возвращались домой с женой и дочкой, и этот, как бы его помягче назвать… лифт не работал. Поднялись через запасной вход. Вторая дверь в квартиру оказалась закрыта изнутри. Как назло, была суббота — никого не найдешь. Вызвали какого–то монтажника, который ничего не понимает — не его профиль. Три часа прождали внизу. Уже ночь наступила. Потом чудак как–то вручную смог подключить лифт, а внутрь–то не зайдешь. Я залез на крышу кабины и на ней проехал тридцать шесть этажей. В шахте темно, и куда тебя поднимают — не видно. Острые ощущения. В итоге домой мы все–таки попали. Вот из таких ситуаций по крупицам и набираю нужных эмоций, которые дают мне возможность играть в футбол, а не отбывать на поле номер.

* * *

Здесь нужно внести одно уточнение. Мало зарядиться энергетически, необходимо еще и «голову подготовить» непосредственно к матчу. На неделе все время мой мозг забит мыслями о родных. Вероника беременна, как у нее самочувствие? Папа строит себе дом, надо ему тем–то и тем–то помочь. У мамы на работе сложности. Как их устранить? Сестра опять в аварию попала. И зачем я ей машину подарил? Аня вроде бы начала топтаться на месте. Надо будет заехать, с тренером пообщаться. И от череды подобных проблем никуда не уйти. С годами я стал принимать слишком близко к сердцу все, что творится с моим окружением. За сутки до предстоящего поединка старательно возвожу редуты, которые позволили бы всю «бытовуху» забаррикадировать в самом отдаленном уголке моего сознания. Потому что появляться на поле с думами об автомобильной аварии или недостроенном доме — преступление. Я вот уже несколько лет на грани балансирую, с огромным трудом до «преступления» не опускаюсь.

Раньше телевизор помогал отвлечься. Но уже второй год я плотно сижу на новостях. Смотрю их по всем каналам и при любом удобном случае. Прежде–то я их мимо ушей пропускал, а теперь как гражданин становлюсь более зрелым. Мне важно знать, что творится в стране и в мире. Но наши новости — одни катаклизмы: там–то прогремел взрыв, там–то упал самолет, там–то обрушилось здание. Сплошной фильм ужасов, от которого мне как спортсмену вреда больше, чем пользы.

И я вроде бы понимаю, что не нужен мне этот негатив, но уже «соскочить» не могу. Я пытаюсь мыслить глобально, задумываюсь о том, что будет в нашей стране и что будет с ней самой. Кто–то скажет, что все решат без нас и мое отдельное мнение значения иметь не будет. Но я четверть века в командном спорте. Я отдаю себе отчет в том, что ни в чем нельзя оставаться равнодушным. Если каждый понадеется, что за него все сделают другие, команда проиграет. И страна, если пустить все на самотек, проиграет тоже. А я мечтаю о том, чтобы Россия была великой державой не в теории, а на практике.

Да и потом любое потрясение во власти обернется потрясением для простого населения. Я, например, очень опасаюсь дефолта, обвала доллара и подобных финансовых ударов. Прекрасно помню, как в 1998 году я из категории обеспеченных людей перекочевал на несколько этажей ниже. У меня поднакопилась приличная сумма, а «Спартаку» предстоял выезд. Дабы не рисковать и не оставлять деньги дома, я положил их в банк. А когда через два дня вернулся, мне показали фигу. Деньги пропали, и все наши коллективные старания привели лишь к тому, что через несколько лет мне стали выплачивать какую–то компенсацию.

В двадцать два года потерять все сбережения не так страшно, как в тридцать два. В двадцать два года ты убежден, что впереди у тебя как минимум десять лет, за которые ты успеешь сколотить себе состояньице. А в тридцать два ты уже готовишься подбивать баланс.

Разница в психологии на старте карьеры и на финише огромна. Но только лишь в каких–то отдельных аспектах. Когда я еще был двадцатилетним «щенком», то смотрел на тех, кому за тридцать, как на посланников с далекой планеты. А то и как на ископаемых. Тогда тридцатилетняя отметка казались своеобразным Рубиконом, который, безусловно, пугал.

Но теперь выясняется: ничего для спортсмена в этом возрасте ужасного нет!

Сегодня же четко знаю, что итоги — их надо лет в сорок подводить. А пока все такая же неопределенность, как и тогда. Просто ожидания нынче скромнее, чем раньше. Я имею в виду — ожидания футбола. А теперь уже и того, что придет футболу на смену. Вот там будет по–настоящему интересно. Нам ведь всем предстоит себя за пределами поля найти. Как–то ехал с Валерой Масалитиным и спросил: «ну как там, «на гражданке»? Оказалось, что человек на видавшей виды «шестерке» какие–то продукты возил, по каким–то рынкам крутился. И это еще очень удачный вариант. Слава богу, у нашего поколения возможностей поболее будет, но тоже испытание предстоит — не позавидуешь.

Нельзя сказать, что я так уж обеспокоен этим вопросом: есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе? В смысле «вне футбола». Просто друзья мои один за другим бутсы на гвоздь вешают, вот за них прежде всего и переживаю. А за себя?..

Ерунда все это — тридцать лет, тридцать один год, тридцать два. Если начнешь о себе как о старике думать, то и в двадцать закончишь. В этом плане у меня психология европейская, а не советская.

Конечно, было бы неплохо уже сейчас научиться зарабатывать деньги вне спорта. Но жилки бизнесмена в себе пока не улавливаю. И это здорово, что мне хватает трезвости восприятия действительности, дабы понять: на данном этапе не стоит строить из себя Билла Гейтса. Или Абрамовича. По молодости мне поступало множество предложений вложить средства во что–либо, но я всякий раз отвечал отказом. Сейчас узнаю, что у Семака, Хохлова, Радимова, Панова и многих других коллег есть свой бизнес. Рад за ребят. Мне кажется, что масштабные проекты просто так не запускаются. На человека должно снизойти озарение, он должен почувствовать, что хочет заняться новым делом. Полагаю, нечто подобное когда–нибудь произойдет и со мной. И если попаду в струю, то, наверное, смогу и состояться в иной роли.

К счастью, повода для запуска в другое измерение у меня нет. Меня пока устраивает абсолютно все. И в личной, и в спортивной жизни.

Для каждого времени у человека своя мотивация. У меня она, если не брать в расчет коротких перерывов, была всегда. Как достигаю какого–то рубежа, тут же замахиваюсь на покорение следующего. И если говорить о стимулах в футболе, то на данном этапе я их себе отыскал множество. Чемпионом жажду стать. В еврокубках выступить так, чтобы вновь получить от этого удовлетворение. Но больше всего я хочу играть так и достигать таких результатов, чтобы оставить след в истории «Спартака». Помните, как в «Василии Теркине»:

Нет, ребята, я не гордый.

Не загадывая вдаль.

Так скажу: зачем мне орден?

Я согласен на медаль.

Вот и я не гонюсь за местом в зале славы российского футбола, мне куда важнее завоевать это место в зале славы родной команды. Судя по тем клубным рекордам, которые установил, кое–чего я уже добился. Но стремлюсь к большему. Хочу, чтобы тот самый мифический след в истории был более глубоким и ярким. Чтобы Титова знали и через десять лет, и через двадцать, и через пятьдесят. Я буду безмерно счастлив, если спустя полвека какой–нибудь дедушка приведет своего внука на стадион и скажет ему: «Твой нынешний герой немного похож на Егора Титова. Был в наше время такой футболист, до мозга костей преданный «Спартаку». Тогда–то окончательно и станет ясно, что свою жизнь в спорте я прожил не зря.

* * *

Вот на этом хотел данную главу закончить, да, проходя мимо своей гардеробной, поморщился: вспомнил, как по молодости огромные деньжищи отдавал за лейблы. Эх, молодость, молодость! Покупал я тогда вещи не просто удобные, а еще и безумно модные. Сейчас думаю: какой же я был глупец! Кому эти понты были нужны? Столько лишнего я совершал, что сегодня от этого мне слегка не по себе. Успокаиваю себя тем, что я должен был через это пройти.

Я никогда не был и не буду Скруджем. Просто теперь я убежден: деньги надо тратить не только красиво, но еще и умно. Более того, не надо бояться с ними расставаться. Не исключено, там, в новом постфутбольном измерении, у тебя уже такой возможности не будет. В общем, на данном этапе я стараюсь создать хороший плацдарм для семейного благосостояния и при этом не забываю о полезных удовольствиях. Например, в ресторанах мы с супругой и дочкой питаемся примерно через день. Трапезу мы превращаем в некий культ. Я хоть человек не привередливый, люблю вкусно покушать и люблю разнообразие в меню. А еще я обожаю общение за столом. И вот что здорово, в ходе таких кулинарных посиделок я хотя бы разок, но непременно поймаю себя на мысли: жизнь прекрасна!

И пока такие мысли будут возникать в моей голове, и сил и эмоций для игры в футбол у меня будет достаточно.

 

ГЛАВА 28

Как не испугаться звезд мирового уровня

В 2001‑м мы «Арсеналу» на выезде по всем статьям влетели. После матча сижу в раздевалке грустный–прегрустный, тут заходит наш спец по обуви Слава: «Егор, там Вьейра с тобой майками поменяться хочет. Вот держи!» — и протягивает мне презент от знаменитого француза. Я, конечно, опешил, до сих пор не пойму: чем я Патрику тогда приглянулся?

А футболка та с надписью «Вьейра» в рамочке на стене висит в моем домашнем кабинете. В эту самую минуту на нее смотрю и в воспоминания погружаюсь. Сколько же звезд, против которых играл, сейчас в сознании всплывает. Бесконечный список! Жалею лишь о том, что в этом феерическом перечне отсутствует английская фамилия Бекхэм. Все–таки долгие годы именно Дэвид был самым популярным футболистом мира. Мне было любопытно в тот период с ним в очном противостоянии сойтись.

Как игрок Бэкс, хоть и наделен «золотой» правой ногой, никогда выдающимся не был. Даже на пике своей карьеры он являлся звездой постановочной, но все равно мой профессиональный интерес к нему был достаточно высок.

Сегодня Бекхэм, как мне кажется, подустал быть полузащитником. Он превратился в коммерческий проект с годовым доходом, если считать рекламные контракты, более чем в семьдесят миллионов долларов. И я рад за него. В нашем деле каждый выжимает что может. Если не осталось былых стимулов и твоя игра все чаще разочаровывает болельщиков и специалистов, то нет смысла обыденно доживать свой футбольный век и принижать собственное имя. Надо или уходить, или менять ориентиры. Дэвид предпочел второй вариант с максимальным количеством дивидендов.

Вообще грустно осознавать, что глыбы последнего десятилетия постепенно исчезают с авансцены. Безусловно, потеря для футбола и для меня лично — это Зидан. Мог Зизу еще попылить, ох как мог! Мой дебют в сборной России, я это уже здесь говорил, состоялся в 1998 году в матче с чемпионами мира. Вот тогда–то и столкнулся я с Зиданом. Там много знаменитостей было: Пирес, Блан, Десайи, Бартез. Но мне все они были до лампочки. В том плане, что для двадцатидвухлетнего пацана, каковым я тогда являлся, среди соперников авторитетов не существует вовсе. Подумаешь. Зидан — ничего особенного! К тому же тогда Зизу за «Ювентус» выступал, а «Юве» — это не команда звезд, а команда–звезда. И ореола особенного у Зидана не наблюдалось. Сейчас понимаю, что «Старая сеньора» — просто не его клуб. Француз создан для «Реала», «Барсы» или «Арсенала» — в общем, для тех, для кого футбол игра, а не наука. Так что тайма полтора нашей первой встречи какого–то супервеличия за Зинедином я не замечал, а потом человек заработал пенальти и отдал голевой пас–конфетку на Богосяна. Французы выиграли, а я Зидана сильно зауважал. Уже не сомневался, что это футболист с приставкой «мега».

Конечно, здорово, что в 1999‑м в Париже Зизу матч с нами пропускал (это когда мы их сенсационно на лопатки положили), однако мне досадно: все–таки с такими титанами хочется видеться чаще.

Зато в 2000‑м перед чемпионатом Европы представился очередной шанс себя на уровень Зидана спроецировать. Классная битва была — искры летели! Мы ведь действующим чемпионам мира трехлетнюю беспроигрышную серию прервали, вот они и горели желанием с нами поквитаться. Колоссальное напряжение привело к тому, что всегда спокойный Зидан весь второй тайм отношения с Валерой Карпиным выяснял. И настолько сильно Карп французов достал, что нервы у тех после матча сдали. Иду я в раздевалку по туннелю, а он длинный — метров сто, и вдруг впереди меня люди куда–то ускоряются — я за ними. Когда догнал, увидел, как уводят рассвирепевшего Зидана, которому, говорят, Валера Карпин от души врезал. Была грандиозная потасовка, охранники сумели разнять дерущихся, но с нашей стороны Дима Хохлов и Витя Онопко еще стояли в боксерских стойках, а против них в таких же стойках располагались Вьейра и Тюрам.

В раздевалке страсти кипели через край. Охранники стояли у нашей двери, а ребята кричали: «Вы нас сначала обыграйте, а потом руками махать будете!» При Романцеве сборная России была очень дерзкой. Приятно вспомнить!

Когда в 2006‑м Зидан совершил свой знаменитый «удар быка» в грудь Матерацци, я, помня о нашем парижском вояже 2000‑го, не удивился. Знал, что при всей своей интеллигентности Зидан на такие вещи ох как способен. А вообще за Зизу всегда было приятно наблюдать не только как за футболистом, но и как за личностью. Он молча делал свою работу. Крайне редко разговаривал с кем–то на повышенных тонах или красноречиво апеллировал к арбитрам. Зизу был уверен, что он лучше всех, и свою правоту доказывал игрой. Так и подмывает заявить, что Зинедин — самый выдающийся футболист из тех, с кем я когда–либо пересекался на поле. Но…

Вот мой взгляд упал на майку «Интера», а «Интер» до сих пор ассоциируется у меня с Роналдо. Это не нападающий, а сущий дьявол! Могильщик спартаковских надежд. Весной 1998‑го мы легко убрали со своей дороги «Аякс», который считался одним из ведущих клубов мира. Многие специалисты были убеждены, что с такой игрой Кубок УЕФА у нас в кармане. В полуфинале нам достался «Интер». Футбол мы показали достойный, и все было бы нормально, если бы не Зубастик. Он большую часть матча простоял, но, когда понадобилось, словно на тренировке, забил нам два гола. В «СЭ» даже заголовок такой вышел: «Спартак» — Роналдо — 1:2». Потом в финале турнира бразилец в таком же стиле поиздевался над «Лацио» и принес миланцам заветный трофей. Убежден, «Интер» тогда не был достоин этого кубка. Кубка был достоин именно Роналдо.

Осенью нам выпал шанс поквитаться с «черно–синими» уже в рамках Лиги чемпионов. За выход из группы нам предстояло вести ожесточенную борьбу не только с действующим обладателем

Кубка УЕФА, но и с действующим победителем Лиги чемпионов — «Реалом». Ни страхов, ни комплексов у нас не было никаких. И мы бы совершили подвиг, если бы… не Роналдо. В ключевой момент он вновь нас огорчил, сведя все наши старания на нет. Противостоять ему в те годы было невозможно!

Боже, а какой мяч Зубастик в свою барселоновскую бытность забил на выезде «Саламанке»! Он рванул с центра поля и, накрутив пятерых соперников, не обращая внимания на вратаря, обеспечил своей команде результат. У бразильца были самые быстрые ноги из всех, что мне доводилось видеть. Роналдо с мячом бежал с такой же скоростью, а может, и еще быстрее, нежели без мяча. Это качество присуще только гениям. При этом пятнистый был словно привязан к его бутсам.

Теперь гениальнейший Роналдо уже не блещет, как в свои лучшие годы. Ноги болят. Глаза не горят. Слава приелась. Наград — море. Рекордов — не меньше. Место в истории — в одном из первых рядов. Сегодняшний Роналдо будто играет в десятикилограммовом скафандре, от былой легкости не осталось и следа. Вы не представляете себе, насколько мне жаль всего этого. Вот уже десять лет я слежу за бразильцем, как за родным, и никогда мне не было за него так горько, как в последний год его пребывания в «Реале». Ему бы раньше в «Милан» перейти, может быть, не растратил бы себя так жестоко!

Сейчас звезд подобного масштаба нет. И когда появятся — загадка. Разве что с определенной натяжкой к разряду великих можно причислить Анри, который все еще держится на плаву. Это была Лига чемпионов 2000–2001 годов. Дома над «Арсеналом» мы одержали эпохальную победу: четыре–один. Анри, конечно, был хорош, но не более того. В Лондон на ответную встречу мы приехали со спокойной душой, однако поединок для нас совсем не задался. Канониры делали с нами все что хотели: подали около двадцати восьми угловых, нанесли по нашим воротам ударов двадцать пять — двадцать шесть. Просто караул!

Накануне я отравился, всю ночь не спал. Утром врачи меня кое–как на ноги поставили… Заменил меня Олег Иванович минут за двадцать пять до конца и даже руки мне не подал. Я сел и с чудовищной ясностью поразился происходящему. Нас прессинговали по всему полю. Мы начинали атаки, но не выдерживали этого прессинга и возвращались на исходные рубежи. На английских стадионах нет скамейки запасных, там для команд выделяются места на трибунах. Я расположился на следующем ряду за нашим тренерским штабом и невольно слышал все, о чем говорили Романцев с Грозным. Так Олег Иванович сказал: «Слав, не переживай, нам забьют в любом случае».

Потом нас обложили стандартными положениями: мяч метался по штрафной, но в ворота не шел. И вот «Арсенал» получил право на очередной угловой, а Иваныч, повернувшись к Грозному, произнес: «Ну все. Вот и отыгрались».

Робсон был самым быстрым и самым прыгучим в том «Спартаке», но Анри, забивая нам, перепрыгнул его настолько, что у меня глаза вылезли на лоб, а Романцев рассмеялся. Я понял тот смех: ну как можно тягаться с такими монстрами?! Стопы Анри в эпизоде, когда он наносил победный удар, были на уровне груди Робсона, который тоже взмыл достаточно высоко.

Француз, конечно, не такой яркий, как Роналдо и Зидан, но данные у него инопланетные. По телевизору подобные вещи не прочувствуешь, только воочию. И футбол после этого начинаешь воспринимать совсем иначе.

* * *

Международный опыт — великая вещь. Я это осознал лет в двадцать семь — двадцать восемь. Сегодня иной раз читаю интервью молодых дарований, так ребята говорят, что сетования на нехватку опыта — это все пустые слова. Дескать, при чем тут опыт? Вот он, мяч. Играй как умеешь, выкладывайся полностью, и никакой разницы нет, кто тебе противостоит — русский или англичанин.

Я понимаю, почему парни так говорят. Акинфеев, например, с семнадцати лет действует как зрелый мастер. Он не суетится, не совершает головокружительных сейвов, он занимает такую позицию, что мяч сам летит к нему в руки. У Квинси, уже Россию покинувшего, ошеломительная скорость и не менее ошеломительная техника. Все это от Господа Бога. Божий дар — альтернатива опыту. Но если взять обычного футболиста, так называемое полено, которое нужно было обтесать, убрать сучки, отшлифовать, то ему опыт необходим. Противостояние с серьезными соперниками, когда все происходит по высшему разряду, когда ты получаешь возможность учиться у звезд первой величины, позволяет игроку расти и смотреть на профессиональный спорт несколько под другим углом зрения.

Мой полученный опыт сегодня мне изрядно помогает. Меньше носишься — больше думаешь. Мяч все равно летит быстрее, нежели бежит самый быстрый человек в мире. Ты просто знаешь, где с мячом встретиться и когда и как с ним расстаться. Вот главный принцип моего нынешнего футбола.

Свой международный опыт на клубном уровне я начал приобретать в 1996‑м. Приехали мы в Хорватию, в квалификационном раунде выяснять, кто из нас с «Кроацией» более достоин в Кубке УЕФА выступать. Сгорели мы тогда со спасительным счетом один–три, хотя по логике матча должны были пропустить раза в три больше. После финального свистка пришли в раздевалку в полном замешательстве: что это такое было? Тут появился Олег Иванович и все нам подробненько объяснил. Он в тот год не был главным тренером, но на правах президента клуба, как правило, находился с командой. За каких–то двадцать минут мы столько нового о себе узнали! Еще пару минут, и моя самооценка упала бы до уровня плинтуса. Многие из нас в самовосприятии вернулись на несколько ступеней назад. Судя по тому, что «Кроацию» мы в итоге преодолели, выступление Романцева оказалось эффективным. Впрочем, как и всегда. Но тогда, возвращаясь из Хорватии, я думал про себя: «Какой же я недотепа! Возомнил о себе! А на самом деле…»

И с тех пор вот уже более десяти лет я очень твердо стою на ногах. Одним словом, не обольщаюсь. Но при всем при этом у меня никогда не было заискивания перед соперником. Никогда я никого не боялся и всегда верил в нашу победу. Даже тогда, когда верить было просто глупо. Я имею в виду все матчи с «Баварией» — мою неутихающую боль. Оглядываясь назад, понимаю, у нас ни разу не было и шанса на выигрыш у мюнхенцев. Потому что «Спартак» способен обыграть любую команду, но «Бавария» — это не команда. Это неодухотворенный пресс. Когда пресс высоко, ты тешишь себя иллюзиями, что все нормально, но потом он постепенно начинает опускаться вниз, придавливает тебя и расплющивает. Не стану скрывать, у меня теперь комплекс перед «Баварией». Хотя комплекс не самое точное определение. Комплекс — это когда боишься и не можешь своему страху противостоять. Я не боюсь. Но я не представляю, как «Спартаку» с этой бронированной машиной расправиться.

У немецкого гранда, конечно, больших игроков всегда было в избытке. Мне же больше других Эффенберг нравился. По своей харизме он Кану ни в чем не уступал. И взгляд такой же — в никуда. Как–то в паузе, прямо по ходу матча, поймал я этот эффенберговский взгляд и задумался: «Что у человека на уме? Что его в этой жизни волнует? Загадка!» Но при всем при том, что Эффи вроде бы никуда и не смотрел, он всю поляну прекрасно видел и пасы выдавал на загляденье. Ничего лишнего не делал. Получал мяч и бандеролью доставлял его именно туда, куда было нужно.

И все как–то уж на удивление легко у него получалось.

* * *

Немцы — это дисциплина, характер, отлаженность и синхронность. Однако, невзирая на свою машиноподобность. у Германии всегда имелись яркие плеймейкеры — творцы, которые играли за счет мысли, а не за счет присущих немцам качеств. И первой звездой мирового масштаба, с которой мне довелось сойтись лицом к лицу, был как раз представитель данной категории — уникальный Хесслер.

1997 год. Кубок УЕФА. В Москве мы принимали «Карлсруэ». Тогда подогрева на стадионе «Динамо» не имелось. Мороз минус десять. Травы нет. Для немцев такое поле — шок. Я думал, что Хесслер сейчас посмотрит на наш бетон и скажет: «Ребята, давайте сегодня без меня как–нибудь». Но он словно не замечал издержек поля. А роста он был действительно очень маленького, ниже меня на голову с лишним. Казалось, что все его козыри на таком «аэродроме» должны нивелироваться, ан нет. Держался Томас Хесслер очень достойно. В игре–то я к нему без пиетета относился, но после финального свистка, конечно, отдал ему должное. Приятно было перешагнуть через такого мастера. Я ведь до сих пор могу в деталях описать гол, который Хесслер в 1992‑м на чемпионате Европы забил в ворота сборной СССР/СНГ На последних минутах. В девятку. Обидно было до невозможности. Как бы то ни было, после матча с «Карлсруэ» я поймал себя на мысли: и такие монстры не застрахованы от падений.

Самую выдающуюся свою победу мы одержали в том же розыгрыше Кубка УЕФА, в Амстердаме, когда в буквальном смысле поглумились над самим «Аяксом». «Аякс» того времени славился тем, что в его составе звезды были на всех позициях без исключения. Ван дер Сар, Блинд, братья де Буры, Вичге, Литманен, Шота Арвеладзе, Бабангида и так далее и тому подобное. Кстати, я и сегодня сочувствую Бабангиде. Олимпийский чемпион попал под Хлестова, и Димка сожрал того с потрохами. Когда бедного нигерийца меняли, на него было страшно смотреть.

Матч «Аякс» — «Спартак» — это торжество российского футбола и красный день календаря для всех, кто причастен к нашей команде. Тогда состоялся самый массовый к тому моменту выезд в истории отечественного спорта. Весной 1998‑го в Амстердам прилетело четыре тысячи российских болельщиков. И когда мы забили второй гол, эти четыре тысячи заставили замолчать сорок восемь тысяч голландцев. До самого финального свистка наши умудрялись доминировать на трибунах. У меня ком стоял в горле. С такой поддержкой мы этот хваленый «Аякс» обязаны были раскатывать. Когда Валерка Кечинов посадил на пятую точку Ван дер Сара и закатил в сетку третий мяч, я понял, что мы подарили нашим фанатам событие, которым они будут гордиться и спустя десятилетия. Потому что на амстердамской арене мы, спартаковцы, были хозяевами. И на поле, и за его пределами.

Мы заставили себя уважать, и все эти литманены и де буры были чужими на нашем празднике жизни!

Поразительно, но был у нас в том Кубке УЕФА и еще более яркий матч, нежели в Амстердаме. Со «Сьоном». Мы разобрались со швейцарцами; те же, ссылаясь на недостаточную высоту перекладины ворот, опротестовали исход встречи и добились переигровки. Что творилось в России — ни в какой книге не описать! Все считали, что нас унизили. Мне кажется, впервые после распада Союза наша страна тогда объединилась. Даже далекие от футбола люди требовали разорвать швейцарцев в клочья и показать всей Европе, что русские могут за себя постоять. Нас всячески поддерживали и те, кто считает спартаковцев своими врагами: армейцы, динамовцы и зенитовцы. А в молодежной сборной все ребята нас напутствовали: «Спартачи», просим вас, опустите этих козлов!»

На телевидении, радио, в газетах наша предстоящая переигровка преподносилась как дело государственной важности. Билеты на матч разлетелись мгновенно. Когда мы вышли на разминку, стадион вызвал у меня ассоциации с разбуженным Везувием. Естественно, что настрой у нас был ошеломительный. В раздевалке никто ничего не говорил. Стояла полнейшая тишина. Как в фильмах про войну, когда бойцы готовятся к смертельному бою. Каждый разбирался со своими мыслями в одиночку. Все мы понимали, что победа со счетом один–ноль и два–ноль никого не устроит. Более того, она будет означать, что мы не оправдали надежд миллионов.

Когда судья дал свисток к началу поединка, я почувствовал, как какая–то незнакомая сила меня подхватила и понесла вперед. Мы все как заведенные носились по полю — швейцарцы были обречены. Мы проехались по ним катком, забив пять красивых мячей. По идее счет должен был быть крупнее, но и этого для сладостной мести вполне хватило. Мы сумели постоять за свою честь и, уж простите за пафос, за честь нашего народа. После этого, наверное, неделю нас всех называли чуть ли не спасителями нации.

* * *

Еврокубки — фантастический подарок судьбы. Безумно здорово играть с ЦСКА. «Локомотивом», но все же по ощущениям это нельзя сравнить с теми матчами, в которых ты отстаиваешь интересы России. Международных встреч всегда ждешь с особым желанием. В промежуток с 1999 по 2001 год, когда в национальном чемпионате мы безоговорочно были лучшими и интриги как таковой не существовало вовсе, я утешал себя тем, что осенью начнется настоящее испытание. Тогда лишь еврокубки дарили мне истинные эмоции, и я благодарен судьбе, что мне довелось сыграть такое огромное количество матчей с зарубежными соперниками. Впрочем, как оказывается, даже такие вещи приедаются. Сейчас мне самому кажется дикостью, но в 2001‑м мы с ребятами не горели желанием побеждать «Фейеноорд». Тот год начался рано, уже в феврале мы сражались с «Баварией» в рамках второго группового этапа Лиги чемпионов. Затем были длинное первенство, участие в двух розыгрышах Кубка страны, завоевание путевки на чемпионат мира в составе сборной, осенние баталии в Лиге чемпионов. Скамейка запасных у «Спартака» тогда была короткая, и на долю основных игроков выпала колоссальная нагрузка. Невзирая на все сложности, мы мечтали пройти в следующий раунд самого престижного еврокубкового турнира, но не получилось. Максимум, на что мы могли рассчитывать, — это завоевание третьего места в группе и автоматическое попадание в Кубок УЕФА. Однако что такое Кубок УЕФА в сравнении с Лигой чемпионов?! А все мы уже находились на последнем издыхании, некоторые из нас были настолько обессилены, что спали на ходу. В общем, в Роттердам команда прилетела с единственной мыслью: «Быстрей бы в отпуск!» Ни о каком продолжении сезона речи быть не могло!

Сейчас думаю: какие же мы были дураки, что не сумели себя заставить потерпеть еще чуть–чуть. Неудобно перед болельщиками. Все–таки приехало их в Голландию необычайно много.

И именно наши болельщики заставили нас пересмотреть свое отношение к тому матчу. Когда мы вышли на поле и увидели на трибунах спартаковский сектор, яростно слагающий оды в нашу честь, то, конечно же, возникло желание ради этих людей победить. Но футбол не обманешь. Разрушающий механизм, работавший все дни на полных оборотах, оставил после себя жуткие последствия. Фортуна от нас начисто отвернулась, и матч, который по характеру игры должен был закончиться в нашу пользу, завершился в пользу соперника. Прекрасно помню, как Вова Бесчастных и Эдик Цихмейструк своими ударами проверили на прочность перекладину ворот роттердамцев.

Не менее гнетущие впечатления остались после мадридского поражения от «Реала» в 2000 году — того самого поражения, после которого клуб расстался с Андреем Тихоновым. Единственное, что подсластило горечь того кошмарного вояжа, так это похвала Йерро. Когда мы покидали газон после финального свистка и шли по специальному коридору, разделенному металлической сеткой, капитан мадридцев меня окликнул. Я посмотрел через сетку и увидел, как на той стороне Фернандо поднял вверх большой палец. Знаменитый испанец сказал несколько приятных слов о «Спартаке» и лично обо мне.

Йерро, кстати, один из тех зарубежных маэстро, с кем доводилось встречаться особенно часто. Но абсолютным рекордсменом в этом компоненте является Хавьер Дзанетти из «Интера», с которым мы пересекались целых шесть раз. В 2006 году в миланском матче получилось так, что финальный свисток раздался в то мгновение, когда мы находились рядом. Мы с Хавьером не сговариваясь шагнули навстречу друг другу и стали снимать с себя футболки. Полагаю, что оба вспомнили, как в 1998‑м мы уже производили подобный обмен. Самое любопытное то, что в ответном поединке 2006‑го свисток арбитра вновь застал нас в непосредственной близости друг от друга. Мы переглянулись, и возникла небольшая пауза. Я задумался, нужна ли мне третья по счету майка Дзанетти. Аргентинец, видимо, тем временем прикидывал, что он будет делать с таким количеством презентов от Титова. Мы поняли мысли друг друга. Улыбнулись и разошлись в разные стороны, так и не совершив очередного бартера.

Я тешу себя надеждой, что нам доведется вновь пересечься. Дело в том, что я ни разу не обыгрывал «Интер», хотя во всех шести случаях шансы для этого нам представлялись очень неплохие. «Интер» чертовски силен, но он не так смертельно опасен, как «Бавария». Я верю в то, что мы с ним можем расправиться.

* * *

Роберто Карлос, Саморано, Касильяс, Миятович, Морьентес. Иллгнер, Шолль, Кемпбелл… Вот, кстати, человек, при виде которого я в буквальном смысле оцепенел. Кемпбелл — это два Жедера. Не меньше! Самая натуральная скала. Вступать с ним в единоборство бесполезно, и мокрого места от тебя не оставит.

Адаме, Пирес, Юнгберг, Матерацци, Шевченко, Мику, Макманаман, Пети, Зеедорф… Зеедорф — это мощь, скорость, техника и потрясающий ум. Его майку храню на почетном месте. В 1998‑м, когда в Мадриде со счетом один–два уступили «Реалу», после финального свистка мы с голландцем тут же протянули друг другу руки и обменялись майками. Зеедорф тогда в жутком фаворе был.

Нередко получалось так, что я совершал обмен с понравившимся мне, но на тот период малоизвестным футболистом, а через какое–то время он становился звездой как минимум европейского уровня. В феврале далекого 1996‑го в Германии мы немецкую молодежку — четыре–два — хлопнули. Леша Бахарев тогда еще дубль сделал. По окончании встречи я махнулся майками с высоким темноволосым парнем, с которым мы друг против друга действовали. Видно было, что голова у немца светлая. Взял я его футболку с написанной на спине фамилией Баллак, перекинул через плечо и побрел в раздевалку. А играли мы на стадионе, находящемся в низине, и тут с холмов стали спускаться зрители. Так один пацаненок неожиданно сорвал у меня с плеча майку Баллака и в толпе скрылся. Я стою — не знаю, как поступить. Не буду же я за парнем носиться, но, с другой стороны, на глазах у всех меня обокрали, а я ничего не предпринял. В общем, жутко мне неудобно было, да и трофей жалко — майка молодежки ничем от майки первой сборной Германии не отличалась.

Дал я «путевку в жизнь» и Харгривзу, признанному в 2006 году игроком года в Англии. Когда мы с «Баварией» встречались, Харгривз статусу мюнхенцев никак не соответствовал, а после нашего обмена дела у полузащитника резко пошли в гору.

И подобных шутливых примеров могу назвать предостаточно.

Что бы там ни говорили, международные матчи — это великая вещь. Это потрясающие эмоции и незабываемые эпизоды. Но только при одном условии… В противостоянии с мировыми звездами ты должен оставаться самим собой. Потому что если дашь слабину, то приятных воспоминаний у тебя не сохранится. Лишь жгучее чувство досады. Слава богу, мне себя упрекать в общем–то не в чем. Играл как мог…

 

ГЛАВА 29

Как не сделать чемпионат мира своим разочарованием

До 1996 года попадание на чемпионат мира было для меня мечтой, после первенства Европы в Англии оно стало целью. Дело в том, что на европейском форуме в основном составе сборной России выступили мои сверстники, все те же первопроходцы Влад Радимов и Дима Хохлов. Я по традиции радовался за ребят и думал: ну вот, наша молодежка вышла на новый уровень. Раз Влад с Димкой смогли, то и у меня получится: может быть, в 1998‑м на мундиале вместе сыграем.

Но мундиаля 1998‑го для России не было. В решающем отборочном матче с болгарами судья Крондл (вот кто настоящий «редиска») откровенно нашу команду сплавил. Я тогда в сборную еще не вызывался и за всем происходящим наблюдал по телевизору. Многих ребят я знал лично, и мне было обидно, что с ними так поступили. В стыковых встречах Италия, что вполне естественно, оказалась сильнее, и Россия впервые не попала на самый крупный футбольный турнир. В стране была трагедия. Сейчас–то такие удары судьбы воспринимаются гораздо легче, а тогда в голове не укладывалось, что мы оказались на обочине большого спорта.

На стыке 1997 и 1998 годов состоялась акция под названием «Спасем российский футбол», и национальную дружину возглавил Анатолий Федорович Бышовец. Он–то и дал мне шанс себя проявить на высоком уровне. Я, откровенно говоря, полагал, что все у нас будет нормально и в 2000‑м мы на континентальное первенство обязательно пробьемся. Но в трех стартовых матчах отборочного цикла мы набрали ноль очков, и вскоре Анатолия Федоровича отправили в отставку — таких осечек не прощают.

Когда выяснилось, что сборную во второй раз примет Романцев, я испытал восторг. Понял, что теперь–то ситуация непременно выправится/Ктому же я почти не сомневался, что окажусь в числе тех, на кого Олег Иванович сделает ставку.

Для выхода из группы нам тогда нужно было в семи матчах одержать семь побед. Болельщики и специалисты в это не верили, но внутри команды все настраивались на то, чтобы совершить невозможное.

И вот началась наша безумная полоса препятствий. В Армении Романцев выпустил меня с первых минут на позиции опорного хавбека. Сыграл я без изысков, но мы своего добились: три–ноль. Через четыре дня мы принимали «Андорру», и, как мне потом сказали, комментаторы Витя Гусев и Андрей Голованов, давая экспресс–оценку встречи с армянами, обо мне очень лестно отозвались. Вдобавок мы еще и «Андорру» разгромили. Не бог весть какое достижение, но потенциал у команды просматривался огромный, и мне в этой команде отводилась не самая последняя роль. «Андорре», кстати, я забил гол со штрафного, чему порядком удивился. Если точнее, то удивился я не голу, а тому, что мне предоставили право тот «стандарт» исполнить. Были там ребята достойнее меня, но все пробежали мимо мяча, и я в полной убежденности, что не промахнусь, послал пятнистого в девятку.

Футбол сборной опять стал всем нравиться, но тешить себя иллюзиями никто не спешил. Нам предстоял выезд в Париж, в гости к сильнейшему коллективу мира. Меня потрясло, что, после того как перед матчем был исполнен российский гимн, восемьдесят тысяч болельщиков принялись дружно аплодировать. У меня сердце от такой сцены бешено заколотилось, и я почувствовал, как мурашки покрыли мою спину.

А потом те же восемьдесят тысяч в едином порыве запели «Марсельезу». Я стоял и думал: «Какая Франция все–таки великая футбольная держава, и… как классно будет ее сегодня обыграть».

Уже на стартовом отрезке встречи я задел ногу Джоркаеффа, и судья с фамилией Даркин зажег передо мной желтый свет. Не скажу, что я напрягся из–за этого факта, но все равно, когда над тобой нависает угроза удаления, хорошего мало. Чуть промахнешься в подкате — и подведешь Россию. Тем не менее считаю, что с ситуацией я справился и выдал классный матч. Даже в первом голе поучаствовал. Впрочем, в той встрече у нас все отыграли блестяще. Сашка Панов, конечно, шокировал своим дублем. Леха Смертин просто придушил грозного Анелька. Именно в том противостоянии Леша по–настоящему открыл себя для специалистов, а может быть, и для себя самого.

У меня отчетливо отложился в памяти эпизод, как Валера Карпин с восхитительной подачи Ильи Цымбаларя забил третий мяч. Радость была дикой. Я потерял ощущение времени и пространства. Летел в нашу бьющуюся в экстазе кучу–малу, что–то кричал, а в голове сидела только одна мысль: «Мы их сделали! Мы их сделали!! Мы их сделали!!!»

Но для того чтобы одержать победу, нужно было в оставшееся время не пропустить. В какой–то момент «собаки стали покусывать икры». То есть я очутился в пограничном состоянии: в любую секунду могло свести ногу. Видел, что все мы передвигались на последнем издыхании. Я не ведал как, однако был уверен, что мы продержимся. Когда мне стало совсем невмоготу, на газон внезапно рухнул Юри Джоркаефф. Француз от перенапряжения потерял сознание. Конечно, мы все переживали за коллегу, но внутри ухмыляющийся чертик самодовольно констатировал: загнали мы чемпионов мира за можай! Заставили выложиться на двести процентов. Перебегали их и переиграли.

Пока Джоркаеффу оказывали помощь, мы пришли в себя и затем уже спокойно довели матч до победного конца. В раздевалке от переполняющих эмоций многие из нас чуть не разделили участь Джоркаеффа. Все–таки когда слишком много радости — это тоже опасно. Не каждый организм выдюжит!

Телефон мой разрывался от поздравлений, родные и близкие рассказывали, что страна стоит на ушах. Тысячи людей высыпали на улицы. Был ошеломительный праздник. Я слушал это, и мне до скрежета зубов хотелось оказаться там, на этих улицах, и вместе с болельщиками сходить с ума.

В Москву мы прилетели героями. На родине начался футбольный бум. Все в одночасье прониклись идеей попадания на чемпионат Европы. Перед встречей с Исландией ажиотаж царил неимоверный. Я дни и часы до стартового свистка считал, однако за сутки до матча мне сообщили, что из–за перебора желтых карточек я сыграть не смогу. Разочарование страшнейшее! Тот поединок я наблюдал, стоя за воротами. Пот, то ли от жары, то ли от волнения, лил ручьем. Я каждые пять минут смахивал капельки со лба и сокрушался, как же тяжело должно быть пацанам.

Но потрясающий Карп вновь забил. Как мне хотелось перемахнуть через рекламный щит, рвануть на поле и заключить Валеру в свои объятия! Как я корил себя тогда за желтую парижскую карточку и за нелепую дисквалификацию. Это все–таки пытка — стоять за воротами. Единственное, чем я был способен помочь, — держать за ребят кулаки.

Свою игровую жажду я сумел утолить лишь через месяц, когда в Москву приехала сборная Армении. Представляете, на матч со столь скромной командой в «Лужниках» собралось шестьдесят тысяч зрителей! Это говорит о том, насколько возрос интерес к нашей дружине. Армяне все девяносто минут действовали очень грамотно, почти идеально. К счастью, Вова Бесчастных и все тот же Валера Карпин свои мячи забили.

* * *

Итак, у нас в активе было пять побед в пяти матчах. Осталось добрать две. В том, что мы одолеем «Андорру», никто не сомневался, хотя лично у меня определенная тревога имелась. «Карлик», выступая на нейтральном стадионе в Барселоне, чуть было не отобрал у французов два очка. А нам в отличие от тех же французов предстояло лететь непосредственно в Андорру. Долгий перелет. Маленькая страна. Маленькое поле. Маленькое количество зрителей и такая же маленькая игра. Девяносто минут сплошного мучения.

Забили легко (Витя Онопко отличился), но и пропустили без особых усилий. И потом лезли из кожи вон, пока Виктор опять нас не спас. Наши ветераны — супер! Они вели команду за собой, на жилах втаскивали нас в европейское первенство. Полагаю, никто из моего поколения не принес сборной столько пользы, как наши предшественники. Это были настоящие вожаки.

Когда возвращались в Москву, все уже находились в предвкушении битвы с Украиной. Мы, конечно, знали, что все постсоветское пространство будет месяц томиться в ожидании столь принципиального противостояния, но никто не мог предположить, что футболомания достигнет таких грандиозных масштабов. По мере приближения к «матчу века» страсти накалились настолько, что сложилось впечатление, будто ничего более важного, чем победа над друзьями–соперниками, в природе не существует. Тогда в «Лужники» поступило заявок более чем на полмиллиона человек. То есть если бы на стадионе было пятьсот тысяч мест, то все они были бы заполнены. Фантастика!

Не помню, как я спал накануне той встречи. Вроде бы все было нормально. Кошмары не одолевали, коленки не тряслись. Просто во всем теле ощущалось жгучее желание сделать этот последний шаг и добиться–таки поставленной цели.

Когда за полтора часа до стартового свистка мы по традиции вышли оценить качество газона, на трибунах уже расположилось тысяч двадцать зрителей, которые при виде нас устроили овацию. У меня ком подступил к горлу от сознания того, что сегодня нас ожидает что–то из ряда вон выходящее: или безграничное счастье, или все затмевающее горе. Третьего не дано! Это ощущение можно сравнить с тем, когда в рулетку ты ставишь все свои заработанные деньги. С той лишь разницей, что 9 октября 1999 года наша собственная судьба от нас самих зависела гораздо больше, нежели от фортуны. Впрочем, эта непредсказуемая дама свое решающее слово все–таки сказала. До этого было восемьдесят пять минут самой настоящей битвы, когда каждый стелился в подкатах и убивался за каждый сантиметр поля. Болельщики неистовствовали, барабанные перепонки закладывало от непрекращающегося шума. Когда величайший Валерка Карпин со штрафного вогнал мяч в сетку ворот Шовковского, я подумал, что столица не выдержит такого напряжения. Показалось, что грянул гром. Меня словно контузило, я перестал что–либо слышать. Будто во сне, несся я тогда за Валерой, пытаясь его поймать. А Карп ускользал и ускользал от меня. Я задыхался от радости, мысли крутились в голове, словно карусель. Я представлял наше всеобщее счастье. Одно на всех! Я уже видел, как наша команда бежит круг почета. Как она летит на европейское первенство. Как триумфально возвращается назад! Стоп! Я одернул себя. Еще играть и играть. Надо собраться. Хохлы упертые, сейчас полезут вперед и будут монотонно нас прессовать. Впрочем, запас прочности у нас все же был, и я вплоть до восемьдесят пятой минуты не сомневался, что все для нас закончится хорошо.

А потом произошел тот эпизод, который перевернул все на сто восемьдесят градусов. Многие ребята, вспоминая его, говорят, что все получилось как в тумане. Я же видел и осознавал ту картину с чудовищной трезвостью. Вот Шева разбегается и бьет. Я слежу, как Саша Филимонов идет на мяч: вот сейчас он выбьет его кулаком, но Саня начинает его ловить. Мяч идет по странной траектории, заваливается киперу за спину, Фил теряет ориентацию и, схватив мяч, падает с ним в ворота. Вот этот момент действительно показался мне вечностью. Саня падал в ворота, как в замедленной съемке. Ему ничего не оставалось, как попытаться отбросить предательскую сферу в сторону. Но было уже поздно, и получилось, что Фил выронил мяч в свои ворота.

Я, не желая мириться с действительностью, тут же отвел взгляд в сторону, и первое, что попало в поле моего зрения, — это психоз Вовы Бесчастных. Я перевел взгляд дальше. Железный и непробиваемый Витя Онопко стоял с потерянным недоумевающим видом. Я не знал, что мне делать в эту минуту. Не было ни сил, ни злобы. Пустота! Я понимал, что сборная Украины своего уже не отдаст. Да, мы попытались исправить положение, но чуда не произошло. Потом мне рассказывали, что на трибунах мужчины плакали. А когда горько плачут мужчины, да еще и не скрывая своих слез, это означает, что стряслась самая настоящая беда.

В раздевалке стояло гробовое молчание. Мы все до одного походили на мумий. Казалось, что наши души умерли или как минимум впали в летаргический сон. Фил извинился перед всеми и тоже сел. Не бывает такого взаимопонимания между людьми, которое было тогда между нами. Естественно, Саше Филимонову никто не сказал ни слова упрека. Всем было ясно, что ему сейчас тяжелее всех. Фил — очень мужественный человек. Я восхищаюсь им. Мне даже страшно представить, что было бы со мной, если бы я оказался на его месте. Саня же фактически побывал в аду, и я считаю, что выбрался он оттуда с честью.

Запомнилось, как в раздевалку влетел всегда жизнерадостный Пал Палыч Бородин: «О, мужики, сейчас вам новый анекдот расскажу». Пал Палыч старался вывести нас из оцепенения и хоть как–то облегчить наши страдания, но его никто не слушал. Я тоже не сумел уловить ни единого слова. Сознание включилось лишь тогда, когда Бородин сказал менеджеру сборной Вотоловскому: «Витя, премиальные ребятам раздай как за победу».

Меня те слова и впрямь немного приободрили. Не из–за денег, а из–за того, что появилась надежда: не все так плохо, болельщики, быть может, нас простят.

Давно известно, что лучше вовсе не дарить надежду, чем подарить, а потом отобрать. Получилось, что мы надежду отобрали, да еще сделали это в изощренной форме. И я опасался, что народ от нас отвернется, мы станем изгоями.

Знаю, что в подобные часы потрясений даже самые стойкие спортсмены не в состоянии совладать с эмоциями. Эти эмоции подталкивают принять решение о завершении карьеры, и я очень боялся, что наша команда–мечта развалится. Это и впрямь был великолепный коллектив с колоссальным потенциалом и вместе с тем с богатейшим опытом. На чемпионате Европы мы могли бы навести немало шороху, и вполне допускаю, что для многих из нас футбольная жизнь тогда сложилась бы совсем иначе.

На следующий день после трагедии я был сам не свой. Вообще ничего не хотелось. Но ближе к вечеру взял себя в руки: на носу был матч с «Локомотивом», и я принялся себя накручивать: это будет фактически «золотой» поединок. Мы обязаны его выиграть, и выиграть убедительно. Тогда хоть как–то удастся заглушить постукраинскую боль.

Когда мы вышли на игру с «Локомотивом», сразу же в глаза бросился плакат: «Филя, мы с тобой!» Я был признателен болельщикам за поддержку. Я понял, что народ нас простил. Никто никогда не узнает, что тогда творилось в душе Фила. Полагаю, там не кошки скребли, а тигры рвали эту душу в клочья. Но Саша действовал идеально, и мы не оставили от «железнодорожников» камня на камне: три–ноль!

После финального свистка я как–то с оптимизмом стал смотреть в завтрашний день. Решил, что Господь Бог за все наши старания и переживания нам воздаст, и в 2002 году мы непременно на чемпионат мира поедем!

К тому же достаточно быстро выяснилось, что и Олег Романцев, и все игроки в сборной остаются. В общем, вспоминать встречу с Украиной уже можно было без колоссальных энергетических затрат.

Когда потом смотрел поединки континентального первенства, не раз себя ловил на мысли: а ведь на их месте должны были быть мы! Но по усам текло, а в рот не попало…

* * *

Отборочный цикл к мировому форуму мы начали со злобой на все человечество. 2 сентября 2002 года нам предстоял выезд в Цюрих. Швейцарцы тогда были сильны как никогда, а нам как никогда было важно стартовать с победы. И мы там буквально ложились костьми под танки. Вовка Бесчастных, которого из–за отсутствия игровой практики называли футбольным бомжом, умудрился забить. Один–ноль в нашу пользу! Валерка Карпин выдал ошеломительный матч: он вспахал свою бровку вдоль и поперек, девяносто минут носился на максимальных оборотах, и это в тридцать один год! Я шок испытал: в раздевалке все радовались, а Валерка сидел и плакал. Он везде всегда выкладывался по полной, вот и произошел у него психологический и физический перегруз. Как же мне тогда было жалко Валеру! А еще мне в ту минуту вдруг стало жаль Ролана Гусева, тоже классного правого полузащитника. Он был достоин выступать в основе сборной, но у сборной был Карп — глыба, титан. Непотопляемый! В итоге получилось, что Ролан в Японию так и не попал — какая разница, кому сидеть под Карпиным?!

Символично, что официально путевку на мировое первенство мы завоевали в домашнем поединке все с той же Швейцарией. Накануне я был убежден, что все пройдет как по маслу. Вова Бесчастных буквально смял «сырников» и достаточно быстро оформил хет–трик, а я ударом со штрафного поставил точку в восклицательном знаке! Странно, какой–то дикой радости после финального свистка я не испытал. Потом размышлял почему и отыскал две причины. Во–первых, мы по всем раскладам заслуживали первого места, и я воспринял его как закономерное. Во–вторых, уже после гола в дебюте встречи стало очевидным, что мы своего добьемся. Интересно, что когда я потом смотрел матч в записи, то услышал, как комментатор Витя Гусев своим неповторимым голосом воскликнул: «Все, мы на чемпионате мира!» — и вот в этот момент во мне что–то дрогнуло по–настоящему.

* * *

В том, что я окажусь на борту самолета, летящего в Японию, с тех пор ни капли не сомневался. Да, за оставшиеся до чемпионата мира восемь месяцев в общем–то могло случиться все что угодно. Неспроста ведь многие опасались травм, но мне было двадцать пять лет. На жизнь смотрелось легко, природный оптимизм даже не позволял появиться мыслям о том, что на свете хватает неприятностей. Однако за несколько дней до отлета в Страну восходящего солнца я осознал, что все это время передвигался по минному полю. В товарищеском матче с белорусами Саша Мостовой в безобидном эпизоде порвал мышцы задней поверхности бедра. Я смотрел, как его бедро синеет, и понимал: Мост остался без чемпионата мира. Вот ведь как бывает, один из самых талантливых и авторитетных игроков российского футбола за всю свою полную подвигов карьеру так и не сумел полноценно выступить ни на одном крупном форуме. Господи, насколько же все шатко в нашем деле! Только что человек был основным в команде, а спустя секунду его место в составе опустело. Происшествие с Мостовым оставило осадок от процесса подготовки к турниру, а в остальном все было замечательно.

Очень приятные воспоминания сохранились от того, что в последние сутки творилось на базе в Бору. К нам приехали хоккеисты, которые только–только вернулись со своего чемпионата мира и фактически передали нам эстафетную палочку. Провожал нас и министр спорта Вячеслав Александрович Фетисов. Более того, президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин выступил с напутственной речью. Насколько у меня сложилось представление, Владимир Владимирович обладает отменным чувством юмора. Но на этот раз все было официально. Торжественность в воздухе Taii и витала. Все мы чувствовали, что отправляемся на важное государственное задание и сесть в лужу права не имеем. Серега Семак сказал ответное слово. Наверное, это должен был сделать кто–то другой — Витя Онопко или Валера Карпин, например, но Сэм говорит шикарно, и, самое главное, ему самому это доставляет удовольствие. Серега — прирожденный оратор! Именно выступление Семака и стало моим последним впечатлением перед отлетом на чемпионат мира.

Дальнейшее, что отложилось в памяти, — самолет гигантских размеров со сногсшибательным интерьером. Как выяснилось, этот летающий «дом отдыха» нам предоставил один из членов правительства. Таким образом, на протяжении всего многочасового перелета мы пребывали в роли высокопоставленных персон. Одним словом, классно! Только вот я не улавливал в своем состоянии чего–то необычного. Все как всегда. Спать в воздухе я не умею, вот и тогда не уснул. Искрутился весь. Мозг фактически бездействовал и никаких радужных картин ближайшего будущего не рисовал.

Плюс смена часовых поясов наложила отпечаток, так что Японию я воспринял без цветовых гамм, в черно–белых тонах.

Зато когда сборную России наконец–то привезли на базу, у ворот которой нас встречало около трехсот японских то ли школьников, то ли студентов с российскими флагами в руках, я словно вышел из спячки. Нахлынули эмоции. Каждому из нас надели на шею по шикарному цветочному венку, и до меня наконец–то дошло: я на чемпионате мира!

Но это озарение, как потом выяснилось, ничего кардинальным образом не изменило. Вскоре ко мне вернулось ощущение, что мы прилетели на самые обычные сборы, где нужно ежечасно настраиваться на серьезную работу. Я не отдавал себе отчета в том, что это мой первый и, быть может, последний крупный турнир. Сейчас немного об этом жалею. Наверное, надо было вести себя несколько иначе.

Самое поразительное, что исключительности происходящего я не почувствовал даже тогда, когда турнир начался. У нас были сложности с просмотром матчей: то каналы нужные не находились, то тренировка на чужие игры наслаивалась. Новости какие–то узнавали, что–то обсуждали. Да, все мы понимали, что наступит день, когда и нам придется вступить в схватку, но и это понимание было каким–то обыденным.

В Японии мы провели адаптационный спарринг, и я поразился тому, как же сложно там бегать. Полполя маленького стадиончика заливало палящее солнце, другие полполя скрывались в тени от трибуны. Вот в этой тени мы и разминались, и выбираться из нее ох как не хотелось.

Я уже тогда заподозрил неладное. Мой организм легко воспринимает любые перемены, но японский климат с чудовищной влажностью ему было крайне трудно переварить. Наши тренеры сидели на скамейке запасных, и я видел, как их лица заливал пот. Можете представить, каково было в таких условиях носиться девяносто минут. По окончании той встречи мне стало тревожно: по–моему, я не готов. Да ладно бы один я, все мы с трудом справлялись с нагрузками в незнакомых для себя погодных условиях.

За оставшиеся несколько дней до нашего старта вроде бы удалось поправить ситуацию. Мы жили в идеальном мире. База шикарная. Еда русская. Компания замечательная. Все как всегда. И былая уверенность вроде бы совсем вернулась, а то без нее, как известно, и Тунис не обыграешь.

Поразило, что на наш матч с африканцами пришло сорок пять тысяч человек. Стадион битком. Ажиотаж впечатляющий. Побеждать надо — кровь из носа. При счете ноль–ноль на последней минуте первого тайма Валера Карпин отдал мне классную передачу — я зряче пробил в угол, но мяч пролетел в сантиметрах от штанги. Из выгодного положения не попасть в ворота на чемпионате мира — это, скажу я вам, потрясение не из приятных. Хорошо, что во втором тайме исправился. Димка Сычев, вышедший на замену, молодчина, здорово поборолся. Мяч у меня, до ворот девятнадцать метров, я успеваю обстановку оценить и аккуратно в правый от вратаря угол пробиваю. Удар получился не совсем таким, как я запланировал. Я это сразу понял и, пока мяч летел, гадал, дотянется кипер или нет, — он дотянулся. Но мяч, решивший сыграть в том эпизоде за нас, почти не изменил траекторию и оказался в сетке.

Это был первый гол сборной России на самом престижном форуме за последние восемь лет! Вот тут веете эмоции, которых мне недоставало в предыдущую неделю, разом на меня навалились. В те мгновения я вряд ли чем–то отличался от первобытного человека: размахивал руками, как обезьяна, и кричал какую–то несуразицу. Андрюха Соломатин поймал меня за шею, потянул к себе, и на этом мой дикий забег завершился. Ребята меня обнимали и целовали, а я с восторгом осознавал, что становлюсь всемогущим.

Гол на чемпионате мира — это самый мощный допинг из всех существующих в природе. Круче ничего быть не может! От накопившейся усталости не осталось и следа. От пота по–прежнему щипало глаза, но я этого не замечал. Мне было очень хорошо! Просто сказочно!

А когда Карп с пенальти удвоил счет, я и вовсе почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Я уже знал, что победа никуда от нас не денется. Будущее представлялось в розовых тонах. «Что такое сборная Японии? — думал я. — Мы же с ней не в карате и не в сумо будем соревноваться, а в футбол играть. И здесь «самураи» нам, разумеется, не конкуренты!»

По окончании матча с хозяевами турнира мысли мои были диаметрально противоположными. Сидел в раздевалке с поникшей головой и поражался тому, как я мог так сильно заблуждаться?! Ладно бы японцы нас за счет выносливости сделали, но нет — они оказались лучше и в других ключевых компонентах.

Тем не менее все было не так уж плохо. В заключительном групповом поединке с бельгийцами нас устраивала ничья. Однако начало той встречи получилось для нас обескураживающим. Мы пропустили сумасшедший гол в девятку — пришлось приложить огромные усилия, чтобы отыграться. Когда после меткого выстрела Вовы Бесчастных мы устроили кучу–малу, я вдруг понял, что на девяносто минут нас не хватит. Даже гол не добавил нам сил, ноги с каждой минутой слабели и становились ватными. Влажность — девяносто два процента. Душегубство натуральное! А когда бельгийцы после подачи углового вновь вырвались вперед, показалось: матч нам не вытянуть! Странное такое ощущение. Мы привыкли бороться до конца, и я уже не сомневался, что до финального свистка будем лезть вперед, но вместе с тем холодный разум зловеще шептал: «Это конец…» После того как соперник в третий раз послал мяч в наши ворота (вновь гол получился нелогичным), шепот разума сменился криком: «Это — конец!» Оставалось только рассчитывать на чудо, потому что все мы уже откровенно «поплыли». Хотелось упасть на газон и не шевелиться, однако характер у сборной России имелся, и за счет этого характера мы один мяч сумели–таки отыграть. Появилось некое подобие надежды, которую матерые бельгийцы тут же и похоронили.

Финальный свисток как осуществление смертного приговора. С одной стороны, облегчение от того, что тягостное ожидание завершилось. С другой — темнота. Жуткие мысли на меня буквально нахлынули, и я по дороге в раздевалку то и дело тряс головой, стараясь их отогнать куда подальше. Когда плюхнулся в свое кресло и, как и водится в таких случаях, уставился в пол, мрачные думы все–таки взяли надо мной верх. Я представил, что теперь творится в России, и мне стало жутко от того, какой прием нас там поджидал. Я даже съежился от воображаемой картины. Безумно захотелось домой, чтобы через секунду очутиться в родных стенах и забаррикадироваться там от внешнего мира.

Уже в автобусе по дороге со стадиона узнал, что Олег Иванович подал в отставку. В голове — хаос.

На следующий день было собрание, приехал довольный президент РФС Вячеслав Иванович Колосков. Настроение у него было такое, будто бы мы только что пробились как минимум в полуфинал. Такой уж Колосков человек. К тому же ему как раз исполнилось шестьдесят лет, и портить собственный юбилей он явно не собирался. В общем, все было достойно. Никто нас не отчитывал, но от этого легче не становилось. К счастью, вскоре приехали наши жены, и этот момент встречи стал для меня одним из самых ярких на том турнире. Вот оно, любимое существо! Мы обнялись, на душе стало светлее. В течение последнего месяца я видел фактически лишь партнеров по команде, да и однообразие сборов уже порядком надоело. А тут — моя вторая половинка. Улыбается, говорит теплые слова…

Потом был совместный ужин, на котором мы прощались со своими иллюзиями. Никто соль на раны не сыпал, но во взглядах, интонациях каждого из нас улавливались отголоски пережитого разочарования. При всем при этом атмосфера царила необычайно родственная. Мы все–таки проделали огромный путь и за это время с ребятами близко притерлись друг к другу. Всем было ясно, что этой команды больше не будет, и тот заключительный вечер фактически стал поминками по самому яркому и упертому созыву сборной России. Мне, кроме всего прочего, было горько за то самое талантливое «золотое поколение», которое по нелепому стечению обстоятельств на уровне национальных дружин так ничего и не выиграло. Почти не было шансов на то, что Онопко, Карпин, Мостовой, Никифоров, Черчесов, Ковтун, Чугайнов, Филимонов получат возможность сыграть на следующем крупном турнире. Не было никаких сомнений, что так называемая общественность спишет ветеранов в утиль, призвав делать ставку на подрастающую молодежь. Несправедливо, но в России так принято.

Ночь была какая–то сумбурная. Толком никто не спал. Ходили из номера в номер. О чем–то говорили. Автографы друг у друга на память собирали. Женам внимания уделяли мало — все–таки наутро мы вылетали домой.

Как только в аэропорту прошли паспортный контроль, сердечко защемило. Долгожданное футбольное счастье не состоялось. И до сих пор во мне крепко сидит ощущение: что–то очень важное я упустил. Держал в руках, но не удержал. Конечно, хотелось много большего, а получилось, что прилетели, откатали обязательную программу и отправились восвояси, так никакого следа в истории и не оставив. Вместо наград и положительных эмоций в багаже памяти осталась та грязь, которой нас обильно полили. Порой кажется, что чемпионата мира в моей жизни и не было. Как–то уж обыденно он канул в Лету.

Впрочем, вот наблюдал я по телевизору мировое первенство в Германии и, представляете, спустя четыре года после возвращения из Японии понял: а я ведь должен радоваться, что там был и дышал настоящим футболом изнутри. Чемпионат мира — самое великое событие в нашем виде спорта. Все им грезят, но далеко не всем удается испробовать это лакомство на вкус. Да, я не насытился этим лакомством, но отведал его вкус, и уже один этот факт перевешивает все остальные негативные нюансы.

Люди после мирового форума меняются капитально. Читал интервью нашего Макса Калиниченко, который в Германии стал откровением для многих, и еще раз в этой прописной истине убеждался.

Когда ты возвращаешься оттуда, с этого съезда звезд, то моменты, на которые раньше обращал внимание, кажутся никчемностью. Ты на все смотришь более мудрым взглядом, и тебя уже ничего в своей профессии не пугает. Но когда мы покидали Японию, я всего этого не осознавал. Было жутко, и мрачные мысли никак не давали покоя. Поэтому, чтобы не скиснуть, я десять часов полета провел за игрой в карты. Ни о чем не думал. Ходы совершал механически. Постепенно процесс захватил, дух состязательности пробудился, и страсти в салоне закипели.

Как только самолет стал снижаться, тревога вернулась. Появилась информация, что в Москве беспорядки, что нам уготован «радужный» прием. Служба безопасности перестраховывалась, в аэропорту нас вывезли через запасные ворота. А потом выяснилось, что огромное количество болельщиков приехало в аэропорт, чтобы нас поддержать. Было очень много хороших простых людей, которые нам искренне сочувствовали, и я благодарен им за это. К сожалению, зла на свете тоже хватает, и зло это мешает жить. Мерзости впоследствии довелось услышать немало, но об этом я вспоминать не хочу.

* * *

Знаете, какое самое убедительное утешение я тогда для себя отыскал? Если бы мы добились с бельгийцами нужного результата, то попали бы на Бразилию. Бразильцы тогда были неудержимы, и тягаться с ними не могла ни одна сборная. Когда я смотрел поединок кудесников с нашим бывшим соперником, то постоянно приходил к выводу: вот мы отскочили! Бельгийцам я тогда искренне сочувствовал: Роналдо и компания возили их так, что «красные дьяволы» к концу встречи напоминали побитых уличных псов. Я даже порадовался тому, что «приглашение на казнь» получили бельгийцы, а не мы.

Хотя, разумеется, все это лукавство, самообман. Судьба сложилась так, что на мундиаль я в качестве действующего игрока больше не попал. И будь возможность сейчас вернуться назад, я бы многое отдал, чтобы сразиться там с бразильцами, пускай и заранее зная, что нам уготована роль боксерской груши.

Я ведь, наверное, как и любой мальчишка, рос в обнимку с постоянным ожиданием футбольной феерии. В 1990 году дни до начала мирового первенства считал. Марадона, Маттеус, Кпинсманн — боги! Я впивался глазами в телевизор и не пропускал ни одной малейшей детальки. Все игры того турнира сохранились в базе моей памяти и сегодня. Я никогда по–настоящему не болел ни за одну сборную, кроме нашей, лишь симпатизировал кому–то в зависимости от демонстрируемой игры. В 1990‑м я увлекся итальянцами. У них двадцать две звезды в составе — ослепнуть от их блеска можно было. Во время просмотра матча с участием «Скуадры Адзурры» я впервые зажегся сказочной мечтой попасть на чемпионат мира. Чтобы на меня так же мальчишки смотрели, а я там голы забивал. Так что к мечте своей я все же прикоснулся… Но, увы, не более того.

А еще мне всегда было любопытно, насколько реальность мирового форума соответствует моим представлениям о нем. Выяснилось, что провести параллели не получается. Ну нет в современном футболе Марадоны и Матеуса. Нет таких харизматических личностей, как прежде. Нет той игры безрассудно–зажигательной. Да, в организационном плане 1990 год — это каменный век. Но все остальное не в пользу современности. Безусловно, футбол ушел далеко вперед. Теперь такие скорости, что тому же Марадоне образца семнадцатилетней давности и не снились. Если перебросить добротного игрока XXI века в прошлое, он бы наверняка всех там поверг в шок своими уникальными данными. Однако вот в чем загвоздка. Сегодня скорость столь высока, что мысль и мастерство за ней не поспевают. Раньше же все было гармонично, и именно в этой гармонии заключался секрет того фантастического впечатления, которое футбол производил на зрителей.

* * *

Я, как вы уже догадались, в любой ситуации стараюсь найти позитив. Так было и в 2004 году, когда из–за дисквалификации был вынужден пропустить чемпионат Европы. Полагаю, разница между континентальным и мировым первенством минимальная. По сути, они одного поля ягоды. Так же напряжение висит в воздухе, так же кипят страсти и так же игра тебя не отпускает. В общем, мне повезло в том, что я получил возможность посмотреть на турниры мегауровня с четырех ракурсов. Вначале как рядовой болельщик–мечтатель, затем как человек, который примеряется к выступлению на форуме, наконец — как участник действа, и вот настал черед побыть в шкуре комментатора. Очень необычные ощущения. Будто за столом сидишь наравне со всеми, а вот угощаться права не имеешь. Вдыхаешь лишь аромат блюд и по этому аромату пытаешься угадать вкус. Конечно, интересно. Но как же есть хочется!

Быть комментатором непросто. И эмоции, сидя у микрофона, порой тяжелее контролировать, чем где–либо. Мы работали в паре с Витей Гусевым, и в одном из репортажей он обстоятельно рассказал зрителям о греческом форварде Карагунисе (может быть, фамилию я и напутал). Этот так называемый Карагунис был действующим игроком сборной и вместе с тем являлся президентом футбольного клуба. И вот минут через двадцать после Витиного рассказа этот парень получил хороший пас. Если бы он поаккуратнее обошелся с мячом, то вывалился бы один на один. Витя при виде этой сцены только развел руками, на что я заметил: «Так это же президент! Что мы от него хотим? Будь он футболистом, убежал бы и забил». Вроде бы ничего выдающегося в той фразе не было, но нас с Гусевым разобрал смех, причем весьма конкретный! И нам, глядя друг на друга, с огромным трудом удалось удержаться от того, чтобы не расхохотаться прямо в эфире. Этот тщательно «замурованный» смех стал одним из ярких впечатлений от чемпионата Европы.

А вообще турниры столь грандиозного масштаба друг другу рознь. Могу утверждать, что их уровни, и игровой, и организационный, каждый раз разнятся. То мировое первенство, на котором побывал я, считаю малоубедительным. Все–таки чувствовалось, что проходило оно в не футбольных странах, в связи с чем было много искусственного. То–то дело в 2006‑м в Германии! Вообще–то вряд ли кто–то объяснит вам принципиальные различия. Все определяет эмоциональность восприятия, а для этого уже нужно обращаться к подсознанию. Так вот, чемпионат в Германии произвел на меня достойное впечатление. Допускаю, еще и потому, что разочаровать он меня не мог по определению. Я смотрел все матчи как болельщик. Просто наслаждался игрой миллионов. В некоторых встречах переживал за своих одноклубников, и прежде всего за Макса Калиниченко. Ну а после группового этапа я вдруг стал болеть за французов. С какой самоотдачей играли «старички», как неподражаем был Зидан!

…Я вот уже два часа рассуждаю о мундиале. Вспоминаю, анализирую, обобщаю и теперь прихожу к выводу, что не сказал про самое главное.

В Японии мы перед встречей с хозяевами турнира переезжали в другой город и на вокзале, к своему восторгу и изумлению, услышали родные голоса. Наши жены, как жены декабристов, следовали за нами, и им удалось на пару минут к нам прорваться. Я поцеловал Веронику, крепко–крепко ее обнял, и мы тут же разошлись по разным поездам. Чемпионат мира — это грандиозное испытание разлукой. Экспресс со скоростью двести километров в час нес нас навстречу трудностям, а я понимал, что есть вещи важнее футбола, но именно ради футбола порой приходится жертвовать абсолютно всем. Это и есть парадокс нашей великой игры. А на крупных турнирах этих парадоксов так много, что, окунаясь в прошлое, каждый раз будешь воспринимать его совершенно иначе…

 

ГЛАВА 30

Как не поблекнуть в сборной страны

Ну вот и все! Футболку сборной никогда больше не надену. Да, не допел — не доиграл. Наверное, еще мог бы попылить и даже на чемпионате Европы выступить. Но цепляться за то, что не греет душу, не по мне.

Сейчас у меня на всех телефонах отключен звук. Сорок девять неотвеченных вызовов и двадцать семь непрочитанных СМС-сообщений. Все хотят знать, почему я отказался от вызова в национальную команду. Я уже устал рассказывать про то, что Вероника на пятом месяце беременности, что я стремлюсь больше времени проводить с семьей, что мне уже эмоционально тяжело выступать на всех фронтах. Это все правда. Единственное, пока я нигде не заявлял, что мой отказ не временный, а окончательный. Уж больно внезапно я принял это решение.

Вообще–то близок я к нему был уже не раз. И морально, можно сказать, созрел. Но целенаправленно над этой ситуацией я не раздумывал. День накануне так и не состоявшегося отъезда в сборную я провел с дочкой Анюткой. С утра до вечера играли, резвились. Тысячу лет такого не случалось: мы не расставались ни на минуту. Мне было так хорошо — настоящая нирвана! Вечером перед ужином Аня подошла ко мне, обняла: «Папа, ты у меня классный–преклассный!»

От таких слов мурашки побежали по спине, как во время гимна Лиги чемпионов. Семья для меня давно была на первом месте, но никогда прежде я не осознавал этого с такой отчетливой ясностью. Я тут же выпалил: «Завтра я не поеду на сборы, останусь с вами. И вообще отныне буду уделять дому больше времени».

С того момента как Вероника забеременела во второй раз, я стал очень чувствительно ко всему относиться. Такое впечатление, будто внутри меня что–то разморозилось. Когда супруга вынашивала Аню, я многого не понимал. Отцовский инстинкт дремал, а теперь он проснулся. Мир окрасился в другие, более нежные тона. Я уже распознал их в себе и поэтому своему порыву не удивился.

Мы с Вероникой спокойно все обсудили. Я беспристрастно заглянул внутрь себя и наконец–то позволил себе признаться в том, что мне уже неинтересно выступать за сборную. Большая честь превратилась для меня в повинность, от которой не получаю удовольствия. Притворяться я не умею. Пусть все будет по–честному! Я позвонил Бородюку и объяснил ситуацию. Мы договорились, что я приеду в гостиницу к намеченному сроку, там окончательно во всем разберемся.

Ночь была непростой, и утром я тоже пребывал не в своей тарелке. Я не собирался менять принятое решение, о чем и сказал жене, но вместе с тем прекрасно отдавал себе отчет, насколько же нелегко будет довести его до конца. Когда ехал в машине, все сомнения, которые меня одолевали, выжигал каленым железом. Прокручивал в голове предстоящий разговор с Хиддинком, искал слова, которые лучше бы позволили мне передать свое состояние. Из автомобиля вылез с тяжелым сердцем, и, когда вошел в холл отеля, где нас собирали, вдруг позвонил Бородюк. Александр Генрихович был краток: «Егор, я Гусу поведал о нашем разговоре. Он сам все скажет прессе. Разворачивайся и поезжай домой, пока на тебя журналисты не набросились».

Не успела секундная стрелка сделать полный круг, как я уже ехал назад. Я ощущал, как мне становится легче, как исчезает беспокойство, как падает камень с моей души. Состояние тревоги сменилось легкостью. Я был доволен тем, что сделал это и, самое главное, что тренеры сборной восприняли мой поступок должным образом.

* * *

Теперь подведем итоги. Промежуточные–то я подводил не раз. В общем–то ничего с тех пор не изменилось. Реализовал я себя от силы на пятьдесят процентов. К сожалению, это обычное для России явление — под знаменами главной дружины многие блекли и полностью свои возможности не раскрывали. Причины у каждого свои, но есть одна универсальная, с которой большинству так и не суждено было справиться. — это гипертрофированное чувство ответственности. Наше поколение воспитывали так, что в сборной нельзя рисковать. Здесь ты отвечаешь за страну. Цена каждой ошибки возрастает в несколько раз, так как в отличие от клуба тут катастрофически мало игр, и времени на исправление ситуации может не остаться. Психологически это накладывает о–го–го какой отпечаток. В каждом эпизоде ты стараешься подстраховаться. Надежность возводишь в десятичную степень. Естественно, со стороны это выглядит как–то угловато, да и внутренне ты сам собой бываешь доволен редко. Часто после матчей национальной команды я корил себя за то, что пошел на поводу у обстоятельств, поддался всей этой атмосфере и частично наступил на горло собственной песне. Неоднократно в моем сознании всплывали эпизоды, когда я мог сыграть на грани, проскочить по тоненькому лезвию бритвы и создать голевой момент, но вместо этого одергивал себя и действовал наверняка.

Игра в сборной — это какой–то массовый психоз. На том же моем единственном чемпионате мира мы все безумно хотели себя проявить, но, выходя на поле, дружно зажимались. И зажимы эти были такими сильными, что они помогали нашим соперникам.

Я не раз и не два пытался понять, как же с этим «безобразием» бороться. Дело 8 том, что мы, игроки 1968–1978 годов рождения, застали время октябрят и пионеров, в нас успели вбить понятие «государственной важности». В принципе «накачка» предыдущих поколений была еще более существенной, но тогда все было стабильнее. Мы же неокрепшими попали в самую настоящую мясорубку смены государственного строя. Нам, недополучившим футбольного образования и оказавшимся на передовой развала спорта, пришлось двигаться вперед, опираясь на то, что в нас уже было заложено. И это чувство ответственности за коллектив было одним из самых крепких. Чтобы преодолеть столь жуткий психологический барьер, нам необходимо было победить в каком–нибудь крупном турнире или раза три в течение короткого срока положить на лопатки команды уровня сборной Франции. Но не сложилось, что, впрочем, и неудивительно.

Вот почему Сычев столь ярко дебютировал в сборной, почему Аршавин и Акинфеев творили там чудеса? Мало того что они раскрылись в том возрасте, в котором еще не умеешь признавать авторитетов, так они еще и воспитывались в ту эпоху, когда человека учили ставить собственное «я» на первое место. Жизнь вынуждала их грызться прежде всего за самих себя, и такая дерзость им помогала. И пускай эти ребята, быть может, где–то уступают своим предшественникам, у них все–таки больше шансов, чем у нас, на то, чтобы выстрелить по–крупному.

* * *

Кстати, скованность в сборной мешает не только на поле, но и в повседневной жизни. Девяносто девять человек из ста поначалу обязательно чувствуют дискомфорт, и от этого никуда не деться. Я, например, парень общительный, без комплексов, стабильным игроком национальной команды стал в 1999 году, в возрасте двадцати трех лет. В сборной были тот же главный тренер, тот же административно–медицинский штаб, та же атмосфера и практически те же люди, что и в клубе. Казалось бы, никакой разницы. Помнится, я внушал себе, что мне под национальными знаменами так же уютно, как под «красно–белыми», хорохорился перед журналистами. Но на самом деле по–настоящему уютно мне не было. Возможно, тогда я просто боялся сам себе в этом признаться, но теперь–то я дорос до того, что могу признаться себе в чем угодно. Да, были какие–то периоды, в том же 1999‑м, в 2002‑м, когда я морально не загонял себя ни в какие рамки, но то лишь эпизоды. После же ухода из сборной Олега Романцева к состоянию психологической легкости в сборной я больше не приближался ни разу. То есть речь идет не о том, что я чего–то там боялся или сторонился людей, а о том, что душа не пела. Вообще после отставки Олега Ивановича для меня начались очень серьезные испытания. Вполне логично сложилось твердое мнение, что я, скорее, художник, чем ремесленник. Сегодня я с этим уже не соглашусь, поскольку стал игроком разноплановым. Впрочем, сейчас не о моем видении, а о стереотипах. Так вот, ремесленники нужны всем и всегда, и подходят они под любую концепцию. Такие же «специфические» игроки, как я, не у всех тренеров могут быть востребованы. И хоть в том же 2002‑м никто из специалистов не представлял состав сборной без меня, я догадывался, что в видение футбола Газзаевым могу не вписаться. Как бы то ни было, почти сразу у меня возникли проблемы с передней крестообразной связкой. Потом я долго лечился, а Валерий Георгиевич меня поддерживал в прессе, говорил, что на меня рассчитывает. Не исключено, что лукавил, но тогда я ему за это лукавство был благодарен.

В спорте, кстати, как и в жизни, многое определяет такое полуофициальное понятие, как обойма. Находишься ты в этой обойме, и даже если что–то у тебя не очень–то получается, все равно без тебя вроде бы и обойтись нельзя. Но стоит тебе по каким–то причинам из заветного круга выпасть, как тут же тебя перестают принимать в расчет. Для того чтобы вернуться назад, нужно совершить что–то незаурядное. К тому моменту как я поправился и набрал форму, было очевидно: у Валерия Георгиевича сложилась своя обойма, в которую я не вписываюсь. И приглашение на матч с Грузией было в какой–то степени данью общественности и, допускаю, просто желанием убедиться в том, что для газзаевской концепции я фигура лишняя.

С тех пор мои отношения со сборной напоминали брак, в котором супруги не любят друг друга, но из–за взаимного уважения не решаются подать на развод. И чем дольше это тянулось, тем сильнее я к национальной команде охладевал. Когда приезжал в ее расположение, глаза мои не горели. Я все делал на совесть и очень старался, но сердце мое молчало. Да и игра наша была натужная — все–таки плохо, когда разрывают клубные блоки. За считаные дни научиться понимать друг друга людям, привыкшим смотреть на футбол с разных сторон, совсем непросто.

И уже при Семине мелькнула мысль о том, что пора. Егор Ильич, и честь знать. Однако Юрий Палыч довольно быстро покинул свой пост, и когда пошли слухи о том, что его место займет Хиддинк, я решил не торопиться. Было интересно поработать под руководством полководца, тренировавшего когда–то великий «Реал» и добившегося в своей карьере впечатляющих достижений. Появилась надежда, что этот профессиональный интерес реанимирует эмоции. Хиддинк мне понравился и как человек, и как тренер. Но когда он меня вызвал на матч с Израилем и оставил в запасе, я словно получил удар по рукам. И дело не в том, что меня прокатили мимо основы, а в том, что в разговоре с тренерским штабом выяснилось: голландец рассчитывает на меня как на эдакого дядьку, который будет создавать атмосферу в коллективе и передавать свой опыт молодежи. Быть свадебным генералом мне не хотелось, и я решил, что если и в домашней встрече с эстонцами мои услуги не понадобятся, извинюсь и сосредоточусь на клубе. Единственное, мне принципиально хотелось доказать Хиддинку свою состоятельность как действующего игрока. И в Питере, во втором тайме надев капитанскую повязку, я поучаствовал в двух голевых комбинациях. Так я вернул себе право выходить на поле в основном составе. В Македонии мы провели чудо–матч и победили со счетом два–ноль. Гус меня хвалил, да и мне самому игра понравилась. Только вот беда — даже тогда я не испытал никаких эмоций. Взяли три очка — ну и хорошо.

После разгрома в Голландии кто–то запустил слух о конфликте между мной и Хиддинком, якобы предъявившем мне претензии как капитану. Мне незачем врать: конфликта никакого не было. Наоборот, тренеры нас утешали: объясняли, что ничего страшного не произошло. Я благодарен Гусу за совместную работу, за его отношение ко мне, за то, что он в меня поверил.

* * *

Любопытно, что не только последний, но и мой первый матч за сборную тесно связан с именем Хиддинка. В 1998‑м «Спартак» обыграл возглавляемый им «Реал», после чего Анатолий Бышовец тут же включил меня в состав на поединок с французами. В итоге за десять лет я провел за главную команду страны сорок одну встречу. Говорят, для игрока моего уровня это немного. Я же считаю эту цифру вполне нормальной. Еще раз повторюсь: я никогда не гнался за цифрами и до сего момента даже не следил за статистикой. Я жил одним днем и гордился тем, что имел. Не всем дано постоянно смотреть в будущее. Вот Витя Онопко стремился к отметке в сто матчей. Это была его цель, и я искренне радовался за Витю, когда ему заветный рубеж покорился. Он это заслужил. Что заслужил я — большой вопрос.

Наверное, я мог бы достигнуть куда более внушительных показателей, чем сорок один матч, но постоянно вмешивались какие–то обстоятельства. То Шева фантастический гол забил и мы на Европу не поехали, то травмы, то дисквалификации, то тренерская чехарда. Если посмотреть внимательно, львиную долю всех своих матчей я провел в период с 1999‑го по июнь 2002‑го. За последние пять лет набралось лишь игр семь. Что и говорить, концовка получилась смазанной, оставившей весьма ощутимый неприятный осадок. Тем не менее мне будет что вспомнить. Я знаю, каково это — стоять на поле и слышать, как звучит гимн твоей страны. Я никогда не забуду то, что творилось в моей душе в те минуты. И уж подавно со мной навсегда останется вкус наших потрясающих побед. Да, их было немного, но они были! И та же феерия в Париже, когда мы сокрушили чемпионов мира — три–два, — будет жить во мне вечно.

Минует несколько лет. На многие вещи я стану смотреть иначе. Выделю себе день, залезу в шкаф, извлеку оттуда все свои майки российской сборной разных поколений. Буду глазеть на них, вспоминать все до мельчайших подробностей и анализировать свой путь. Не исключено, мне откроются новые нюансы — те, которые уловить я пока не созрел…

 

ГЛАВА 31

Как забить сто голов

В детстве я всегда следил за клубом Григория Федотова. Помню, как радовался, когда в него попал Сергей Родионов. Сто мячей — это все–таки вершина. Сам же я никогда не мечтал о том, чтобы до столь знаковой отметки добраться. Тем не менее, добрался и получилось это как–то ненатужно. Играл, удовольствие получал, что–то забивал, и вдруг — бац, все вокруг стали говорить, что я нахожусь в шаге от магического рубежа. Родные, друзья, близкие, да и просто незнакомые люди постоянно давление нагнетали: ну когда, когда наконец?! И вот это уже меня напрягало. Так что, когда свой сотый мяч забил, испытал облегчение — пудовый камешек с души сбросил. Если откровенно, тот юбилейный гол — он, скорее, для окружающих. Сам я к нему не стремился. Знал, что не сегодня так завтра, не завтра так послезавтра он от меня все равно никуда не денется.

Теперь же можно вообще о голах не думать (шучу, конечно). Я попал в заветный список, в так называемый звездный состав. И это несмотря на то что фактически не бью пенальти и не исполняю штрафные. Да, наверное, это все–таки солидное достижение!

На стыке тысячелетий голы мне очень легко давались. Когда команда играет и создает кучу моментов, а ты себя при этом уютно чувствуешь, то все идет как по маслу. Особенно классным выдался 2000 год. В феврале у меня родилась дочка Аня, и в первом же матче сезона с «Аланией» мне хотелось забить в честь нее гол. Забил. И это, конечно, был сладкий миг, когда мы с ребятами на поле «колыбель качали». У меня есть и запись того эпизода, и фото. Потрясающие эмоции!

Гол в ворота «Алании» стал памятным еще и потому, что он дал мне приличный импульс для дальнейшей результативности. Той весной я как никогда часто огорчал соперников. В итоге в девяти стартовых матчах отгрузил порядка восьми мячей. Еще за сборную в Германии сделал дубль, жаль только, что статус того матча не был признан официальным. Нуда ладно. Как говорил Бурков в «Иронии судьбы», сейчас не об этом. Я хочу сказать о том, что для бомбардира очень важно суметь разогнаться, набрать силу инерции, тогда и изобретать ничего не надо, мяч сам будет залетать в сетку. При этом у тебя порой будет складываться впечатление, что на трибунах сидит старик Хоттабыч и активно тебе помогает.

Ну вот, например, в матче с «Крыльями Советов» кто–то из наших ребят ошибся, и мяч стал выкатываться за лицевую линию, так самарский голкипер зачем–то устремился в погоню. Мяч он все–таки догнал, но уже, как потом выяснилось, когда тот покинул пределы поля. Лайнсмен эпизод прозевал и игру не остановил. В итоге вратарь, не видя меня, сделал передачу точно мне на ногу. Я не растерялся и в одно касание пробил по воротам. Дальше ситуация стала развиваться по совсем уж нелепому сценарию. Защитники бросились исправлять положение, мяч попал в ногу одному из них, изменив направление, пролетел между ног второго, затем между ног третьего и вкатился в сетку. Фантастика! Наверное, «Спартак» в тот период заслуживал подобных сюрпризов.

Когда входишь в раж, достигаешь такого состояния, при котором футбол становится не просто праздником, а настоящей феерией. И чем дольше ты в этом состоянии пребываешь, тем больше вырастают у тебя за спиной крылья. И безумно жалко, когда, находясь на таком кураже, ты получаешь травму. Кажется, что тебя посадили на цепь. Затем, возвращаясь на поле, приходишь к выводу, что все стало по–другому и чего–то тебе уже не хватает. Но в 2000‑м я сумел преодолеть и это препятствие. В итоге тот сезон стал для меня самым результативным. В общей сложности на свой лицевой счет я записал двадцать мячей, что для полузащитника очень приличный показатель. Свою среднестатистическую норму я превысил тогда почти вдвое.

Большинство голов в своей карьере я забил примерно с линии штрафной площади, аккуратно уложив мяч подъемом или щечкой в угол ворот. Хотя, безусловно, немало мячей забил, даже не глядя на вратаря. Это было как раз в те периоды, когда у меня все получалось. Когда все получается — нечего мудрить. Бог все видит, и раз он встал на твою сторону, то по–прежнему можешь рассчитывать на его благосклонность. Просто бей в створ — и все

Так, в 1999‑м осень у меня выдалась отличная. Я чувствовал себя на пике формы. И вот в Нижнем Новгороде при счете один–ноль в нашу пользу мяч оказался у меня под левой ногой. И я с шага, с тридцати метров, послал его в дальнюю девятку. Поступил я тогда вопреки логике. Ведь издалека я вообще не бью, да и осмысленно попасть в дальнюю девятку с такого расстояния в игре вряд ли кто–то в мире способен. Но у меня все получилось органично, потому что тогда я заслуживал право ни над чем не задумываться: ударил — попал. Все!

Между прочим, тот гол не просто вошел в пятерку моих лучших голов в карьере, но и стал самым памятным моим голом для Тихонова. Андрей ведь рекордсмен у нас в стране по количеству мячей, посланных в паутину. И когда на эту тему заходит речь, он любит полушутя говорить: «Да я‑то что, вот один парень в 1999‑м в Нижнем Новгороде с тридцати метров попал — так попал…»

Самый же красивый свой гол я отгрузил в «Лужниках» во встрече с «Факелом», которую мы выиграли со счетом три–один. Игор Митрески отдал мне навесную передачу через полполя, я принял мяч на грудь и в касание, с лета, парашютом отправил пятнистого под перекладину. Шедевральный гол! Только вот даже не отпраздновал его: метров десять протрусил в обнимку с Колей Писаревым — и вся радость.

Глупости, когда говорят, что футболист на поле не понимает, каким получился гол. Я по крайней мере все прекрасно понимаю. Просто в игре не придаешь этому факту значения. Зато идя в раздевалку после финального свистка, если гол и впрямь получился на загляденье, думаешь о том, что нужно быстрее посмотреть на него со стороны. Это, разумеется, происходит только в случае победы (после неудачного результата о своих голах порой и не вспоминаешь). Так вот, приезжаешь домой, ставишь запись и первым делом пытаешься с эстетической точки зрения оценить этот эпизод. Прокручиваешь раза четыре, получаешь удовольствие и откладываешь впечатление на специальную полочку в своей голове.

Если же отгородиться от пустых мелочей, то абсолютно не имеет значения, каким образом ты послал мяч в ворота. Хоть ушами это сделай, лишь бы по правилам. И в этом плане я адекватный человек. Я не собираюсь излишне рисковать, гонясь за какой–то там красотой. Порой гол, забитый на добивание с пары метров, имеет куда большее значение, чем тот, который ты создал, издевательски обыграв трех–четырех защитников.

В 2001 году «Крылья Советов» с приходом Андрея Тихонова и Жени Бушманова показывали классную игру и весной вполне справедливо занимали верхнюю строчку в турнирной таблице. Матч в «Лужниках» должен был продемонстрировать, кто же в доме хозяин. Игра выдалась «на ножах», была равной и очень тяжелой, а судьбу ее решил один откровенный «горбыль». Саша Ширко жахнул с острого угла. Я «прочитал», что вратарь удар парирует, и заранее устремился на пятачок. Мяч отлетел неудобно, не в ту точку, в которой я ожидал его увидеть. Казалось, мыс Самарони, который опекал меня в том эпизоде, уже пробежали мимо, но я, вопреки всем законам физики, каким–то чудом изловчился выкинуть ногу назад. Мяч коряво запрыгал в ворота. Саша Лавренцов его успел достать, однако пятнистый на считаные сантиметры пересек линию. Я не разобрался, был гол или нет, однако судья показал на центр, и я с радостью ему поверил. Мы выиграли со счетом один–ноль и вскоре скинули самарцев с первого места. Для очистки совести я потом изучил этот эпизод в записи и убедился, что все было справедливо.

Сегодня спорт представляет собой жесткую индустрию. В ход идут все средства. Но я не собираюсь одерживать победы любой ценой. Если в каком–либо эпизоде я на сто процентов буду уверен, что гола не было, то никогда не стану доказывать обратное.

В 1996 году мы бились в гостях с «Аланией». При счете один–ноль в пользу владикавказцев Илья Цымбаларь перехитрил двоих опекунов и мастерски пробил в самый угол. Мяч влетел в ворота и попал в мяч, который лежал с противоположной стороны сетки. Мяч–дублер, разумеется, отлетел и покатился дальше. И тут Заур Хапов быстро вытаскивает игровой мяч из ворот, потом хватает угол сетки и показывает, что там дырка. Дескать, Цымбаларь пробил мимо, а Хапов через дырку в сетке взял запасной мяч, для того чтобы ввести его в игру. Ситуация получилась запутанной. И мы, и владикавказцы кинулись к арбитру доказывать свою правоту. Тот втопил к лайнсмену. Так минуты две–три и перемещались туда–сюда. Я порядком поднапрягся: думал, отнимут у нас гол. К счастью, истина восторжествовала.

У меня нет ни малейшего желания обвинять в чем–либо Заура Хапова. В конце концов он беспокоился о судьбе своей команды и всего огромного осетинского региона. Не исключено даже, что он совершенно искренне верил в свою версию, но в любом случае получилось, что он использовал маленькие футбольные хитрости. Для меня же вот такие хитрости — за гранью допустимого.

* * *

Я помню все свои мячи. Может быть, из сознания вывалилась лишь парочка тех, что записал на свой счет на Кубке чемпионов Содружества. Я до сих пор являюсь лучшим бомбардиром этого турнира за всю историю. Отличался я там постоянно и в таких количествах, что не грех что–то и позабыть. Хотя, если бы те голы шли в официальный зачет, наверняка они в моем внутреннем компьютере не затерялись бы.

Я футболист двуногий. Достаточно наколотил и с левой, и с правой. А начиная года с 2003‑го нередко стал головой посылать мяч в сетку, и львиная доля этих голов оказалась потрясающе значимой. Я никогда не был прыгучим игроком. В молодости так «взлетал», что и газетку подо мной было непросто просунуть. Со временем кое–каких сдвигов добился, но самое главное, ко мне пришла мудрость борьбы на втором этаже. Я стал чувствовать, где и в какой момент должен очутиться и когда именно взмыть в воздух.

Если же говорить о рецепте голов в целом, то на первое место в комплексе с голевым чутьем и удачей поставлю хладнокровие. Чтобы не загубить эпизод, надо за доли секунды успеть оценить обстановку, принять правильное решение и это решение выполнить. И здесь как раз нужно уметь сохранить мозг холодным. Если у тебя все нормально и уверенность с тобой, тогда действуй по науке и бей на исполнение. Если какой–то психологический сбой, то, находясь в штрафной площади, ничего не изобретай, а просто «стреляй» на силу. Попадешь — будет гол.

Бывает такое, что, нанеся удар, ты уже знаешь, что мяч затрепыхается в сетке. Разворачиваешься и, не глядя, пересекла ли кожаная сфера заветную черту, бежишь праздновать. Со мной, к счастью, конфузов не было, траекторию полета мяча я определяю четко, но иногда футболисты слишком опережают события.

Прекрасно помня, как забивал свои голы, я, вот уж досада так досада, практически не помню, какие ощущения испытывал. Даже после мячей, посланных в ворота «Реала», «Спортинга», «Арсенала». Но я точно знаю одно: человек после гола не в состоянии себя контролировать. Эмоции настолько переполняют, что все происходит спонтанно. Невозможно что–то планировать. Другое дело, если у человека существуют установки, годами вбитые в подсознание. Так, мне иной раз кажется, что на Западе празднование голов сродни прекрасно поставленному шоу. Там культивируется любой элемент зрелищности, эмоциональность поощряется, к ней все стремятся. Обожаю смотреть, как отмечают свои голы африканцы. Ни с чем не сравнимый спектакль! Нравятся фирменные жесты Роналдо, Рауля, Ширера.

Мы же дети страны, где за проявление эмоций долгие десятилетия жестоко наказывали. Демонстрация радости советским спортсменам была не свойственна. И когда я начинал свой путь в футболе, то и речи не могло быть о том, чтобы выйти за пределы победно вскинутой вверх руки и обнимания с партнером.

При мне несколько лет красно–белые цвета защищал Тема Безродный — кандидат в мастера спорта по акробатике. Он умел делать сальто и прочие эффектные пируэты, но стеснялся показывать их нам — боялся, что это кому–то не понравится. Жаль, мог стать первым россиянином, который в акробатическом искусстве ничем не уступает африканцам.

И все же именно спартаковцы в конце 1990‑х захватили пальму первенства в попытке изменить наш сухой менталитет. Принципы советских времен все дальше откатывались в прошлое, у нас же была яркая команда, ни один из игроков которой не сомневался в возможностях друг друга. Мы четко знали, что обязательно победим и забьем столько, сколько потребуется. А поскольку требовалось нам тогда немало, то и праздновали голы мы довольно часто. Забить прямым конкурентам три мяча для нас считалось рядовым явлением. В общем, мы потихонечку стали что–то изобретать и о праздновании голов договариваться. Та же «лодка» наша знаменитая… Принято считать, что мы ее выдумали прямо на поле. Однако мы с ребятами обо всем условились заранее. И когда настал момент для того, чтобы порадовать публику, двое из нас вспомнили о намеченной процедуре, остальные побежали за ними, сели друг за другом и дружно начали грести, тем самым показали: мы в одной лодке, мы равны, мы — единое целое.

В 2001 году ситуация в чемпионате складывалась таким образом, что судьба золотых медалей решалась в нашей «лужниковской» встрече с «Зенитом». Я был убежден в том, что выиграем мы, поэтому за два дня до матча мы с Димой Парфеновым стали ломать голову над тем, как «сотворить что–то такое эдакое».

Тогда такие слова, как «мясо» и «кони», считались оскорбительными. И нам с Димкой очень захотелось слово «мясо» легализовать, перевести в другое измерение. «Мясо» должно звучать гордо! В общем, мы загорелись желанием лишить наших врагов их самого излюбленного орудия выпада.

Я взял белую поддевочную майку и красным маркером написал на ней «Кто мы? Мясо!» Первая попытка получилась неудачной. Я не рассчитал расстояние между буквами, смотрелось сие произведение неубедительно, и пришлось его выбросить. Второй экземпляр произвел куда лучшее впечатление. Именно тот продублированный вариант впоследствии и прославился на всю страну.

Перед выходом на поле я еще раз заострил свое внимание на том, что буду делать после забитого гола. И когда я отличился, то снял игровую футболку и побежал к камерам: «Кто мы? Мясо!» Мы принимаем вызов, и нам нечего стыдиться. Да, мы — мясо!

С тех пор в фанатской культуре произошли разительные перемены. Раньше за выкрик «Мясо!» «спартач» был готов разорвать противника в клочья, а тут наши болельщики сами стали выкрикивать это слово. Сделали его частью нашей «красно–белой» идеологии. Армейские и динамовские фаны были ошарашены подобным поворотом событий. Потом, когда «красно–синие» обрели силу, они тоже позволили себе перевести «коня» в ранг своего божества.

А наше с Парфешей «Кто мы? Мясо!» широко ушло в народ. Этот слоган гремел несколько лет. По подобию той моей майки было выпущено огромное количество сувенирной продукции. И по сей день на трибунах встречаются болельщики, облаченные в белые футболки с такой до боли родной, уже несколько выцветшей красной надписью. Где–нибудь в Америке я бы, наверное, благодаря созданию столь популярного слогана заработал немалые деньги. В России — лишь осознание того, что внес лепту в «культурную фанатскую революцию». Но, пожалуй, это ценнее денег.

Кстати, «Кто мы? Мясо!» у меня ассоциируется еще и с последним спартаковским чемпионством. Когда в следующий раз будем завоевывать «золото», надо будет опять постараться «сотворить что–то такое эдакое».

Сегодня мне говорят, что такой футболист, как Титов, должен иметь свой фирменный, узнаваемый ритуал по части празднования голов. Я никогда над этим не задумывался, да и не хочется мне ничего искусственного. Пусть в такие сладкие минуты остается потрясающий полет чувств, который заставляет разум отключаться. Лучше наслаждаться этим сказочным мгновением, а не ставить его на жесткие рельсы. Тем более лишь для того, чтобы произвести впечатление.

Единственное, что я совершаю регулярно, так это после забитого гола бегу благодарить человека, который отдал мне голевой пас. Да и вообще, как правило, возникает желание разделить радость с кем–то, а не выписывать в одиночестве кренделя где–нибудь у углового флажка. Причем случается и такое, что ноги несут тебя к кому–то из запасных.

В 2005‑м, в серебряном матче, когда забил «Локомотиву», я помчался к Юре Ковтуну. И у того моего вояжа была длинная предыстория. Вначале перед матчем с «Сатурном» я никак не мог надеть капитанскую повязку. Она узкая и постоянно застревала на локте. Подошел Юра Ковтун, натянул ее мне на руку, похлопал меня по плечу и говорит: «Тит, забьешь сегодня!» Все точно так же произошло и перед встречей с «Локо»: Юра вновь заверил, что я забью. И вот я забиваю, поворачиваюсь в сторону скамейки запасных и вижу, Юрок стоит: руки вверх, рот перекошен — тридцать пять лет мужику, радуется как ребенок. Как можно было не подбежать? Такие объятия — это что–то непередаваемое.

Бывает и так, что объект для объятий очень трудно выявить, и тогда с футболистом творится настоящая паника: не знаешь, куда себя деть. По–моему, в 1997‑м мы в переполненном Черкизове играли суперпринципиальный матч с «Аланией». При счете один–один мы провели многоходовую комбинацию веером, в завершающей стадии которой Аленичев отдал на Бахарева, тот вернул Аленичеву, и Дима парашютом аккуратненько доставил мяч ко мне. Так вот когда я забил, не представлял, к кому бежать, — достойных–то много.

В подобной ситуации все происходит молниеносно. Удар — и внутри взрыв адреналина. Думал, что сейчас сойду с ума от захлестнувших эмоций. Скинул перчатки, вцепился в собственную футболку, трясу ее, чего–то кричу. В непонимании метался по полю, как заяц, за которым мчатся охотничьи собаки. Десять лет минуло, а Дима Аленичев до сих пор передразнивает меня в том эпизоде. Но и мне есть что ответить. Телерепортаж с того поединка вел Витя Гусев, и когда Димка Аленичев отдал мне голевой пас, Гусев закричал: «Двужильный Аленичев!» Вот я, передразнивая Витю, и подтруниваю над Аленем. Как только Димка начинает показывать меня в роли косого зайца, я голосом Гусева кричу: «Двужильный Аленичев!!!»

С Димой у нас, кстати, связано множество «голевых» историй. У меня неплохо развита интуиция, и порой я заранее знаю, что забью. А тут у меня никакого предчувствия не было. И Алень, после окончания сезона в «Порту» приехавший в отпуск в Москву, решил меня подначить: «Забьешь в ближайшей встрече — с меня ресторан. Не забьешь — ресторан с тебя». В ту же секунду я уже не сомневался: голу быть! В итоге я спор выиграл, выбрал ресторан подороже, собрал компанию, и Димка повез нас угощать. Мы назаказывали там всякой всячины, а он не моргнув глазом расплатился. Я потом ему еще предлагал поспорить, но как–то не сложилось. Если бы Алень все время подобным образом меня стимулировал, я бы уже сотни две наклепал. Но это, как вы сами понимаете, шутка.

* * *

Мне кажется, не столь уж важно, как праздновать голы. Как говорится, было бы что праздновать. И все же не стоит падать на газон спиной вниз. Очень опасно! В 1998 году для российского футболиста забить гол «Реалу» было пределом мечтаний. И вот я забил, да еще вывел свою команду вперед, прекрасно понимая, что мы добьемся победы. Событие на всю жизнь! В экстазе я побежал к угловому флажку, проехался на пятой точке несколько метров, и вдруг на меня сверху посыпались парни в красно–белых футболках. Мою голову прибило к траве. В солнечное сплетение уперся чей–то локоть. Я уже ничего не видел, а на нашу кучу–малу продолжали прыгать. Я лежал, и единственной мыслью было: уцелеть. Получилось, на своем теле я держал десять здоровенных мужиков, которые вдобавок еще по мне и прыгали.

Когда ребята стали подниматься, я понял, что кошмар закончился. Андрюша Тихонов «выковырял» меня из газона, в который я уже основательно вдавился, я поднялся на ноги и тут же зарекся: больше никогда не попадать в подобную переделку! У меня ведь был подобный случай двумя годами раньше, но тогда я должных выводов не сделал.

В 1996‑м в составе молодежки я забил роскошный гол Израилю (я его здесь уже описывал) и тут же улегся на газон в форме звезды, раскинув руки и ноги в стороны. И откуда–то с неба на меня обрушились партнеры по команде — ладно бы ребята просто ложились, они же разбегались, отталкивались и со всего размаха приземлялись на меня. Когда на меня приземлился крепыш Андрюша Соломатин, я чуть не задохнулся. Мне стало не хватать воздуха, хорошо, что сумел продержаться до того момента, как нужно было подниматься.

Когда ликование заканчивается и я трусцой передвигаюсь на свою половину поля, то никогда не думаю о самом голе. Начинаю анализировать ситуацию: прикидываю, как теперь поведет себя соперник, что нужно предпринять нашей команде и лично мне. То есть прокручиваю в голове дальнейший тактический план. Но для того чтобы четко оценивать происходящее, следует уметь держать себя в руках. Эмоций море, адреналин бурлит, хочется выкинуть какой–нибудь номер, но этого делать нельзя. Надо приложить максимум усилий для того, чтобы дальше все развивалось исключительно по нашему сценарию. И при трезвом подходе этого в общем–то нетрудно добиться, поскольку гол оказывает на любого игрока огромное психологическое влияние. Даже если ты очень устал и только что с трудом волочил ноги, после гола чувствуешь переизбыток сил. Не зря же существует выражение: вырастают крылья. Внутри у тебя все искрится. Когда соперник разыгрывает мяч с центра, ты хочешь больше всего на свете отнять у него этот мяч и забить еще. Гол — это уникальный допинг, дающий импульс, которому порой невозможно противостоять. И причем действует он не только на автора гола, но и на всю его команду.

Для меня желательно отличиться в первом тайме, а еще лучше–в самом дебюте встречи. Тогда дальше все пойдет по накатанной, по крайней мере обычно так оно и было. При всем при этом гораздо приятнее забивать на последних минутах, особенно победные голы. Вот тогда душа твоя заходится в безудержном плясе. В такие мгновения ощущаешь себя чуть ли не великим.

 

ГЛАВА 32

Как отдать сто голевых передач

Гол — это слова футбольной песни, а пас — музыка. Только человек, от рождения наделенный слухом, способен ее чувствовать и сочинять. Можно натаскать хавбека делать фланговые навесы, можно добиться от игрока качественных прострелов, но научить кого бы то ни было проникающим пасам из глубины — нельзя. Я благодарен папе с мамой и Господу Богу за то, что они наградили меня этим уникальным даром — видеть поле. Бывает, меня спрашивают: «Егор, а как ты отдал вот такой–то пас?» — а я не могу это объяснить. Я вроде бы здесь и ни при чем. Ничего не думал, никаких намеренных решений не принимал, просто взял мяч и доставил его в нужную точку На инстинктивном уровне. На первых порах я приезжал домой, включал запись только что закончившейся встречи и раз по десять прокручивал свои особо удачные передачи. Затем, анализируя увиденное, частенько удивлялся тому, как я сумел заметить партнера и успел сориентироваться. Впрочем, так же искренне я удивляюсь и шедеврам моих коллег.

Представьте, идет матч, плотность повышенная, темп — ошеломительный. И вдруг кто–то в центральном круге одним касанием вспарывает все оборонительные порядки соперника. Мяч проходит, как нож сквозь масло, и оказывается на ноге у форварда. Судьба поединка предрешена. Потом в телевизионных повторах десятки раз крутят эпизод, как нападающий направляет мяч в ворота. Автор голевой передачи, как и сама передача, остается за кадром — истинное искусство, как правило, не бывает популярным. И только большие любители спорта умудряются разглядеть в ее величестве Игре это искусство и отдать ему должное. Непосредственно сами футболисты, тренеры, специалисты особенно ценят тех, кто способен превращать мяч в тот самый нож, который проходит сквозь масло.

Обычно люди, у которых есть ассистентское чутье, становятся плеймейкерами. И все они понимают друг друга без слов. Я всегда восхищался мастерством Димы Аленичева, Димы Лоськова, Влада Радимова. И надо же такому случиться — они стали моими друзьями, у нас с ними свое особое общение. На поле я все о них знаю. И даже в некоторых их ошибках улавливаю неординарность их мысли. Просто для того чтобы плеймейкер заблистал, ему нужны партнеры, которые будут в состоянии его «фокусы» разгадывать, иначе он станет белой невостребованной вороной.

Вот в чем была исключительность и неповторимость романцевского «Спартака»? У нас игроки делились на две категории: на тех, кто умел отдать гениальную передачу, и тех, кто мог их замысел прочитать. Потому и была гармония. Мы чувствовали друг друга и играли чуть ли не с закрытыми глазами. Романцев всегда от нас требовал «давать варианты выбора». То есть под того человека, который владел мячом, обязаны были открываться сразу трое–четверо. И здесь уже следовало принять единственно верное решение, а остальным членам команды под это решение подстроиться, причем нередко еще до того, как оно начнет воплощаться в жизнь. Высшая математика! То есть если партнеры не догонят твою мысль, то эта пусть и ярчайшая мысль не будет стоить и ломаного гроша. Олег Иванович призывал нас не просто думать тонко, а еще и думать за партнера. То, какие шедевры мы создавали в «квадратах», когда важно было просчитывать друг друга на четыре хода вперед, мало кто повторит. Я в этом убежден совершенно точно.

Кстати, знаете, чем мегазвезда отличается от обыкновенного качественно обученного футболиста? Высоким процентом верно принятых решений, направленных на обострение ситуации. Потому что когда у тебя есть доля секунды, то практически нереально что–либо придумать, возникает соблазн подстраховаться — сыграть попроще. И только лидеры, наделенные даром «третьего глаза», не идут на поводу у соблазнов. Они переворачивают ситуацию на сто восемьдесят градусов.

Я доводил себя чуть ли не до потери сознания, наблюдая за Черенковым. Федор делал такие передачи, что на какое–то мгновение в мире, кроме них, ничего не имело значения. Это были шедевры, подобные тем, что на полотнах создавал Леонардо да Винчи. Если бы Федор Федорович играл в XXI веке, когда появились все условия для того, чтобы осветить его уникальные способности, он бы затмил Зидана. У того же Зинедина, с которым в современной истории в плане раздачи пасов никто не сравнится, правильные решения составляют порядка восьмидесяти пяти–девяноста процентов. У Черенкова этот процент был близок к ста.

Кстати, очень приличные показатели, на мой взгляд, были у нынешнего наставника «Динамо» Андрея Кобелева. Я всегда улавливал в нем спартаковские гены и нередко Андреем восторгался.

Футбол — такой вид спорта, где каждый отыскивает для себя что–то свое. Одних привлекают жесткие подкаты, других — красивые прыжки вратарей, третьих — голы, а я всегда неотрывно следил за теми, кто способен быть не как все. Мне крепко нравились ранний Тотти, нынешний Пирло и Руй Кошта без ограничения во времени. С Руем Коштой, между прочим, нас объединяет один любопытный факт.

* * *

В 2003–2004 годах наши специалисты повадились ездить в зарубежные клубы на стажировку, в том числе и в Италию. И по приезде оттуда мне несколько человек поведали о том, как я должен был оказаться в «Милане». Вкратце история звучит так: «Милан» долгое время меня «вел», отслеживал каждый мой шаг, и в один прекрасный день окончательно надумал меня приобрести. У функционера миланцев по Восточной Европе уже был куплен билет на Москву, но тут на грани банкротства оказалась «Фиорентина». Хозяин «Милана» Сильвио Берлускони постарался облегчить участь своему флорентийскому другу и купил у него за приличные деньги Руя Кошту. Португалец в списке потенциальных плеймейкеров числился лишь четвертым… На первом месте в том списке шел Титов, который должен был помочь своему украинскому приятелю Андрею Шевченко повысить созидательно–атакующую мощь итальянского гранда.

Я даже никогда не размышлял над тем, каков процент правды в том, что мне рассказали. Нет ни досады, ни злобы на судьбу. Да и потом, если бы итальянцы на эту позицию взяли какого–то, на мой взгляд, заурядного игрока, может быть, и было бы обидно. Но они взяли Руя Кошту!

Я вообще люблю радоваться за других, особенно если улавливаю в ком–то родственную игроцкую душу. Например, я могу совершенно спокойно смотреть волейбол, и вдруг какой–нибудь парень возьмет да и отдаст скрытую передачку за спину. Прочитает ситуацию так, как будто у него глаза на затылке. Мое настроение сразу же улучшается. Потом я начну наблюдать за этим парнем. То же самое происходит и в баскетболе, и в хоккее, и в гандболе. Я всегда выделяю для себя людей с «нестандартно правильным мышлением» — они словно Богом помечены.

Этот дар в спортсменах я ценил особенно уже с первых своих шагов в футболе. И, естественно, свое предназначение видел всегда в том, чтобы создать партнерам возможности для гола. Именно в этом заключался, да и заключается сейчас, смысл работы центрального полузащитника созидательного плана. И вспоминая о том, какие в 1990‑х годах у меня были ресурсы для достижения таких целей, испытываю абсолютное умиление. Тогда «Спартак» применял тактику с двумя форвардами, которые не просто умели открываться, но и умели использовать то, что мы для них создавали. Плюс постоянно подключались фланговые хавы и защитники, да еще второй центральный полузащитник в любой момент готов был ворваться в свободную зону. Я от всего этого многообразия выбора получал ни с чем не сравнимый кайф. И партнеры мне доверяли — они знали: тот, кто лучше откроется, обязательно получит пас. А какие форварды у нас блистали: Шира. Роба. Вова Бесчастных! Они были не похожи друг на друга, но они мне всегда предоставляли выбор.

Игровое счастье закончилось в последний год работы Олега Ивановича. Тогда у «Спартака» был лишь один форвард уровня основного состава — Рома Павлюченко, и мне пришлось переквалифицироваться в оттянутого нападающего. Это не мое! Ключевые мои качества в этой позиции и при такой модели часто оставались не задействованы, и все последние годы мне приходилось наступать на горло собственной песне. Разумеется, для того чтобы выжить в новых условиях, я пытался отыскать другие козыри. Так я стал куда чаще забивать, нежели отдавать голевые передачи. Немудрено, что с некоторых пор во мне поселилась легкая ностальгия. Хотелось вновь оказаться в глубине поля, чтобы впереди форварды готовили себе зоны, а фланговые хавы на всех порах резали углы и внедрялись в образовавшиеся бреши.

В 2006‑м в набросках для этой книги я написал следующее: «Мой диспетчерский дар все меньше востребован. Беда в том, что мы с ребятами мыслим совершенно по–разному. Это раньше свой досуг мы всей командой проводили на третьем этаже базы — у телевизора. Включали любой матч и начинали сообща его обсуждать. Нам было важно говорить на одном созидательном языке. Теперь такого нет. Большинство ситуаций на поле мы с легионерами, да и с молодыми россиянами, воспринимаем диаметрально противоположно. Не в том плане, что интеллект у нас разный. У нас взгляды разные! Футбол XXI века куда проще и рациональнее, чем тот, который проповедовал романцевский «Спартак». Раньше мы действовали все время на острие, не боясь порезаться. Теперь же, наоборот, все делается с зазором, с перестраховкой. Ходы на третьего, а уж тем более на четвертого в российском чемпионате больше вообще никто не использует. В общем, зачастую я себя одергиваю и заставляю быть практичнее. Пытаюсь мыслить так же, как основная масса. И все же иногда нечто из прошлого проскакивает в наших действиях, и это доставляет непередаваемый восторг».

Тем не менее все самые памятные мои передачи пока еще относятся к романцевской эпохе. Ну а лучший свой пас, наверное, я отдал в Белграде, когда мы с «Партизаном» выясняли, кто из нас более достоин выступать в Лиге чемпионов. Еще до приема мяча — а это было на своей половине поля — я уже знал, что сейчас будет гол. Я увидел щелочку в оборонительных построениях соперника и туда молниеносно покатил мяч с таким расчетом, чтобы он пришелся точно в ногу уже набирающего ход Сани Ширко. Шира моментом распорядился мастерски, за что хочу сказать ему огромное спасибо. И в Амстердаме оба моих памятных фланговых прострела, когда все было рассчитано до сантиметра, тоже реализовал он. И… перечислять можно долго, только вот вряд ли вы те пасы вспомните — это же не голы.

Если кто–то из начинающих футболистов ставит себе цель отдать сто голевых передач за профессиональную карьеру, то хочу пожелать ему оттачивать точность, шлифовать прострелы и навесы, отрабатывать исполнение угловых и штрафных. Еще не факт, что в будущем скрытые тонкие передачи будут востребованы в полной мере, а вот названные мной компоненты ни от моды, ни от времени, ни даже от географии не зависят. Они всегда будут в почете. Я, к сожалению, стандартные положения не исполняю, а то бы дополнительных пять–шесть голевых передач имел бы в каждом сезоне. Впрочем, мне грех жаловаться: до магической отметки я, сам того не подозревая, все же добрался.

 

ИМПЕРИЯ «СПАРТАК»

 

ГЛАВА 32

Как провести четверть века в одном клубе

В 2008‑м исполнилось четверть века, как я выступаю в одном клубе. Это, конечно, срок, особенно если учесть, что клуб этот называется «Спартак». Вдумайтесь: «Спарт–а–а-ак»! И это мое счастье!

Сейчас уже и не верится, но в раннем детстве я не осознавал, в какой великой империи воспитываюсь. Понимание пришло с годами, когда появилась возможность смотреть на Черенкова и Родионова. Смотрел на них я исключительно с открытым ртом, вот в тот период и возникло огромное желание быть таким, как они. Выходить с ромбом на груди на поле переполненных стадионов. И побеждать! И я благодарен сам себе за то, что однажды мне хватило запаса любви к родным красно–белым цветам, чтобы не отвернуть в сторону. Я был еще дублером, и Саша Бубнов, тогда возглавивший «Тюмень», стал меня к себе переманивать: «У тебя здесь шансов нет! Поехали ко мне в Тюмень, будешь у меня постоянно играть, обобьешься, мужиком станешь». И я задумался. Но хоть до спартаковской основы мне было как до Луны, в конечном счете Бубнову я отказал. А его вскоре отправили в отставку. Ответь я тогда согласием — мог бы до настоящего футбола так и не добраться. Пошел бы по рукам, слонялся бы по первым–вторым лигам. В общем, могу сказать одно: если есть цель, нужно к ней идти. Невзирая ни на что!

Затем, уже когда я заиграл–таки в той романцевской дружине, ни один российский клуб ко мне даже не обращался, потому что люди прекрасно понимали: переманить Титова нереально. В 2002‑м, когда выстроенная спартаковская система начала давать сбои и атмосфера ухудшалась, а особенно в 2003‑м, после отставки Романцева, когда легендарный клуб уже не просто перестал быть непобедимым, а упал в пропасть, появились разговоры о том, что ко мне проявляют интерес «Сатурн», «Динамо» и даже «вражеский» ЦСКА. Я знаю, что определенные предложения руководству поступали, но для меня это не имело никакого значения, потому что я и мысли на сей счет не допускал. Впрочем, в том же 2003‑м мысль однажды все же мелькнула. Много несправедливости было, и обида душила: нас, россиян, в «Спартаке» не очень–то ценили, зато второразрядным легионерам создавали все условия. Чувствуя мое состояние, некоторые «доброжелатели» пытались мне внушить, что я могу набрать номер телефона президента чуть ли не любого российского клуба, и в тот же вечер мне предложат контракт, который «Спартак» ни одному из лидеров ни при каких обстоятельствах не сделает. И вот я призадумался: как, собственно, жить дальше?! Но как только представил себя в форме ЦСКА, выходящим на матч против родной команды, я чуть не свихнулся и выкинул такие бредни из головы. В 2004‑м, когда Андрей Червиченко продавал «Спартак» Леониду Федуну, я во всех документах числился отдельным пунктом и до последнего принадлежал Андрею Владимировичу. Новое руководство не спешило выкладывать за меня ту сумму, которую просило старое. И тогда действительно была велика вероятность, что мой трансфер выкупит кто–то из спартаковских конкурентов. Я занял твердую позицию и сказал, что в моих жилах течет красно–белая кровь и что в России никакие другие цвета я защищать не буду. К чести Андрея Червиченко, он учел мою позицию и согласился на определенные уступки. * * *

При всей своей любви к «Спартаку» на стыке тысячелетий я все же готов был его покинуть. Примерно в тот период мне стало в нашем чемпионате тесновато. Появилась мысль границы расширить. У каждого человека в жизни наступает переломный момент, когда ты можешь резко взлететь вверх или начать падать вниз. В конце 2000 года я слабо, но все же осознал, что следующий сезон будет для меня определяющим. Мне уже было мало российского признания и тех титулов, которые я выигрывал на Родине.

Все по–настоящему серьезное ждало меня за рубежом. Но я находился в числе неприкасаемых, то есть тех, кого Олег Иванович продавать не собирался ни при каком раскладе. Все многочисленные предложения о продаже Титова (говорят, их были десятки, одно другого краше: «Реал», «Бавария», «Арсенал», «Аякс», «Интер»…) поступали руководству. Факсы выкидывались, звонки замалчивались. Нас держали в абсолютном неведении. Не знаю, кто трансферами заведовал, но цены на меня росли как на дрожжах. Только появится покупатель — цифра миллиона на три сразу возрастет, люди уже и те деньги готовы отдать, а за меня тут же еще пять миллионов сверху просят. Делалось все, чтобы «заморских купцов» отвадить. Если бы с нами считались как с людьми, это было бы гораздо лучше не только для нас, но и для клуба. На ту сумму, которую можно было выручить за меня, «Спартак» мог бы несколько лет жить припеваючи и, допускаю, не угодил бы в ту яму, которая сбросила нас с вершины на долгие годы.

Признаться, я сейчас удивляюсь, как при тех диких методах работы «Бавария» смогла так далеко продвинуться в переговорах. Здесь, наверное, нужно сказать спасибо Игорю Шалимову и Диме Аленичеву, которые делали многое для того, чтобы я уехал за границу и стал на Западе звездой. Шаля поспособствовал тому чтобы моими делами, точно так же как и делами Апеня, занимался знаменитый итальянский агент Бранкини. В 2000 году в отпуске мы с Вероникой и Парфешей летали на несколько дней в Милан — с Андреем Шевченко повидались, по бутикам прошвырнулись, и, самое важное, я встретился с Бранкини. Несколько часов длился наш разговор. Джованни мне все разложил по полочкам. Объяснил принципы своей деятельности, и я, помнится, поразился его профессионализму. Да и сам факт того, что человек, работающий с топовыми футбольными персонами, такими как Роналдо, относится ко мне с большим интересом, был весьма приятен.

Несколько месяцев спустя, когда в рядах сборной я находился на базе в Тарасовке, Димка Аленичев разыскал меня на улице и позвал к нам в номер: пойдем, сейчас тебе Бранкини будет звонить. Действительно, почти тут же раздался звонок. Дима взял на себя роль переводчика и посредника в переговорах. Суть была в том, что Бранкини посчитал: час для отъезда пробил, и намеревался обговорить со мной финансовые условия. Когда Алень мне перевел: «Тебя устроит оклад в пределах одного миллиона пятисот тысяч долларов в год?» — я, изумившись, естественно, согласно кивнул. В «Спартаке» я тогда получал в десятки раз меньше.

Итальянец достаточно быстро достиг договоренности по всем вопросам с боссами «Баварии». Немцы официально предложили «Спартаку» восемнадцать миллионов долларов. Наши подняли сумму до двадцати двух миллионов. Немцы согласились. Но спартаковским руководителям и этого показалось мало, в ход пошли совершенно запредельные цифры. Педантичных немцев такое «странное» отношение русских смутило, и они предпочли без особых проблем взять у «Байера» Баллака. Сам я всех подробностей той запутанной истории не знаю. А вот Игорь Шалимов, который за меня переживал и который пытался утрясти многие вопросы, в курсе всего происходящего. Шаля настолько сильно грезил моим отъездом, что даже на презентации своей книги написал мне: «Не забывай о нашей цели». Он постоянно рассказывал мне о загранице: как в разведывательном управлении готовят шпионов, так и он готовил меня к отправке на Запад, в чуждый мне футбол.

Помню тот день, когда руководство «Баварии» должно было вылететь в Москву. Бранкини намеревался примчаться следом из Италии. Нужна была лишь отмашка от «Спартака», но ее все не было. Признаться, тогда я находился в подвешенном состоянии. Понимал, что образовавшаяся пауза не сулит ничего хорошего, но в глубине души все же надеялся на благоприятное разрешение ситуации. Старался не зацикливаться на этой теме — занимался своими делами, общался с людьми как ни в чем не бывало, но каждую секунду ждал звонка. Думал, вот сейчас мне скажут: «Егор, пулей приезжай в офис». Через несколько дней надежда иссякла, и я приложил немало сил к тому, чтобы у меня в душе не поселилось разрушительное чувство разочарования. Было нелегко. Свой шанс перебраться в другое измерение я упустил. Вернее сказать, не получил его вовсе.

Единственное, что можно было сделать — по примеру Димы Аленичева напрямую договориться с заграничным клубом и поставить Романцева перед фактом: я уезжаю, и вы меня не удержите! Но я был на это не способен. Олег Иванович с восемнадцати лет в меня душу вкладывал, делал на меня ставку, и больше всего на свете я боялся его подвести. Я несколько раз представлял себе, как приду к нему и скажу: «Хочу уехать». Тут же задавал себе вопрос: а смогу ли я посмотреть Иванычу в глаза? На этом тема о загранице исчерпывалась.

Однажды, после того как я в 1998‑м стал лучшим футболистом страны, одна солидная фирма предложила мне рекламный контракт на кругленькую сумму плюс бонусы и экипировку. Я набрался смелости и отправился к Романцеву просить разрешения. Олег Иваныч молча выслушал, затянулся сигареткой: «Сколько–сколько тебе предлагают?» Я еще раз назвал цифру. «А ты знаешь, что Роналдо они платят три миллиона? Вот когда тебе предложат хотя бы половину той суммы, я тебе сам скажу: соглашайся. Теперь иди!» Я шел от него как в тумане, настолько мне было неудобно. Десятки раз потом жалел, что не отказал известной фирме сразу. Все переживал, как бы наши отношения с Иванычем не испортились.

* * *

В 2002‑м моя психология стала потихонечку меняться. Эмоций катастрофически не хватало. Играл на автопилоте. Чувствовал, что годы проходят впустую. И тут меня разыскал очень известный болгарский агент, работающий по Англии, и от имени руководства «Астон Виллы» сделал серьезное и предельно конкретное предложение, на которое я тут же дал предварительное согласие. Это было в тот период, когда у меня уже полетели «кресты», но врачи меня уверяли, что все быстро образуется. Когда же случился рецидив и появилась вероятность, что я стану натуральным инвалидом, «Астон Вилла» вполне логично с горизонта исчезла.

Сейчас, оглядываясь назад, локти, конечно, не кусаю, но что–то меня за душу тянет. Вернись я сейчас назад, наверное, рискнул бы и поступил, как Аленичев. Не зря же говорят: лучше попробовать и жалеть, чем не попробовать — и жалеть. Очень мне любопытно: какие бы высоты мне покорились на Западе? Ведь в 2000–2001 годах, когда посмотреть на меня скауты слетались со всей Европы, можно было принимать первое попавшееся предложение и быть уверенным, что оно более чем приличное.

А с другой стороны — что мне еще надо? Семья, друзья, любимый «Спартак». Это же тоже счастье! Причем самое настоящее! К тому же мне приятно осознавать, что я сумел выдержать все удары, которые за последнюю пятилетку судьба на меня обрушила. С улыбкой вспоминаю, как после несложившегося моего романа с «Баварией» утешал себя тем, что меня дома все устраивает, что впереди очередная Лига чемпионов, в национальной команде опять–таки я не на последнем счету. Тогда еще подспудную причину себе выдумал: если уеду — Иваныч меня в сборную вызывать перестанет. Конечно, этого не было бы, но я себя специально накручивал, чтобы досаду в себе заглушить. А деньги… как говорится, всех не заработаешь.

К тому же я не ставил перед собой цели добиться всемирной популярности, как сделал это Бекхэм. Россия — моя Родина, и признание мне важно все–таки в первую очередь здесь. Я долго и старательно работал с собой, пугал себя тем, что за границей могу стать очередной посредственностью. Я не хочу кануть в безвестности, как многие наши талантливые пацаны. Лучше уж синица в руках…

Да, был момент, когда я утратил интерес к нашему чемпионату. Знал все наперед: обыграем тех и этих, вновь в январе золотые медали получим. Может быть, и хорошо, что меня так тряхануло: «кресты» накрылись, потом вот дисквалификацию схватил. Наконец–то я опять почувствовал свежее дыхание футбола, глаза заблестели. В 2005‑м накануне матча с «Ростовом» впервые за последние годы я не смог днем уснуть, так радостно было ощутить подзабытые предстартовое волнение и тревогу за результат. Очень любопытно! Я бы даже сказал, безумно любопытно не ведать, что с твоей командой будет, и переживать из–за этого.

Считаю, о какой–то несправедливости нельзя говорить, не буду Бога гневить. Мне жаловаться и не на кого, и не на что. Конечно, были и минусы, причем некоторые минусы очень жирные. Даже заканчивать с футболом собирался, но видите, жизнь продолжается. И это прекрасно! Проходит все, даже старость. И неприятности проходят. Сейчас вот жду, как мы вновь будем бороться за «золото». Очень трепетные ожидания!

 

ГЛАВА 34

Как не потерять себя, когда исчезает команда

Я уже рассказывал о том, что послужило толчком для выставления Тихонова на трансфер. Сейчас хочу рассказать, как об этом узнал я. На следующий день после злополучного матча с «Реалом» я обедал в столовой на базе. Приехал Андрюша, сел рядом, улыбка до ушей. Ничего не ест и беспрерывно улыбается! Я посмотрел на эту картину и спрашиваю: «Ты обедать–то будешь?» — «Мне нельзя, меня больше нет в команде». И дальше улыбается. «Как тебя нет в команде?» — «А вот так. Меня отчислили». — «Как отчислили?»

В таком тоне и разговаривали. Мне никак не удавалось понять, зачем Андрею понадобилось так зло шутить. В серьезность его высказываний я, как любой нормальный человек, не верил. Примерно час я проходил по базе, размышляя над природой странного тихоновского юмора. И только после того как Андрей, собрав в коробку свои вещи, уехал, я осознал всю реальность случившегося. Испытал та–а–акой шок, что не мог от него отойти целую неделю. Я не помню, как тренировался, как играл, с кем общался. Все как в кошмарном сне. У меня в голове не укладывалось: как и за что можно было убрать Тихона? Как?! Для меня это была трагедия. Потому что команда потеряла своего лидера, незаменимого игрока, а я лишился лучшего друга и любимого партнера, с которым на поле был способен взаимодействовать с закрытыми глазами. Я не глядя отдавал ему передачи в определенную зону, знал, что Андрей уже там дожидается мяча. Я вслед за мячом мчался туда же, делал забегание и ждал ответного паса. Весь спартаковский футбол тогда был построен вот на этих самых «знал». С исчезновением Тихона в командный механизм вкропили новую детальку, которая работала совсем по–другому. Тема

Безродный — талантливый парень, но, отдавая ему мяч, я не делал под него забеганий. Артем играл в иной футбол. Он многое умел, но мы с ним не дышали в унисон. Потом людей с иным «темпом дыхания» становилось все больше, и десятки наших фирменных секретиков, читаемых только людьми романцевской закваски, как элементы командной игры пропадали. Мы начали тускнеть, потихонечку расползаться. Адекватной замены ушедшим, по крайней мере с точки зрения образа мышления, не было.

Так почти за девять лет, минувших с момента отчисления Тихонова, на позиции левого хавбека пробовалось порядка двадцати человек, и никто из них полноценной заменой Андрею стать пока не сумел. Во–первых, трудно найти выносливого челнока, который в равной степени владел бы двумя ногами, мог бы и забивать, и отдавать, был бы оснащен и технически, и тактически, успешно участвовал бы в оборонительных действиях и «съедал» бы любого своего оппонента. И вдвойне трудно отыскать футболиста, который при наборе подобных качеств был бы профессионалом, лидером по духу и обладал бы тонким игровым умом.

«Спартак» — такой клуб, где руководство, невзирая на звездный статус игроков, расстается с ними достаточно легко (по крайней мере до недавнего времени именно так оно и было). Хоп — и в команде больше нет человека, без которого еще вчера вечером эту команду было трудно представить. Отчисление Тихонова стало далеко не первым в этом длинном списке.

Годом ранее мы лишились фигуры сопоставимого масштаба — Цымбаларя. Другое дело, что еще имелся запас людей спартаковской выдержки, да и мы с Ильей не являлись такими близкими друзьями, как с Андреем. Так что переживал я тогда гораздо меньше. Может быть, еще и потому, что поначалу не до конца осознавал, насколько это внушительная потеря. Жизнь показала, что весьма внушительная, и прежде всего сточки зрения атмосферы в коллективе. Илюха как магнит, он всегда всех притягивал к себе. Даже Робсон, не владеющий на первых порах русским языком, когда ему становилось грустно, брал кулек семечек и шел к Цыле. Сидел рядом, грыз эти семечки и наслаждался приятным обществом. Это тоже очень показательный факт: ведь бразилец тогда жил не головой, а чувствами. Он интуитивно улавливал, что Цымбаларь хороший. Илья умел сплачивать людей, он умел в нужный момент зажечь и потребовать, но при этом всегда оставался справедливым. Считаю, что с уходом Цыли мы потеряли немалую частичку спартаковского духа. Сегодня, когда встречаемся с Ильей, всегда искренне обнимаемся. Мы все–таки были членами той большой семьи — семьи победителей. И память о тех годах останется навсегда.

Я командный игрок. И команда для меня важна необычайно. Вот когда «Спартак» остался без Тихонова. Цымбаларя, Кечинова, Ширко и многих других, с кем мы были одной крови, какая–то невидимая пружинка во мне сломалась. Я терпел–терпел, переваривал все это в себе, а потом ощутил: что–то стало не так. Взамен нашим ребятам приглашали тех, кто не мог быть им полноценной заменой. Я порой в ступор впадал от вопроса: ну как люди наподобие Огунсаньи у нас оказались? Человек натурально вырос в племени каннибалов. Когда вечером в полумраке базы он прогуливался по коридору, начальник команды Валерий Владимирович Жиляев изнутри закрывал дверь своего номера на замок. У Огунсаньи были все данные, чтобы не заиграть в «Спартаке», и он полностью их использовал. В Лиге чемпионов вышел на позиции то ли лыжника, то ли конькобежца. Падал на каждом повороте, два гола нам привез.

Впрочем, были и такие «игроки», которые произвели на меня еще более неизгладимое впечатление, и здесь, безусловно, стоит упомянуть уже ставших легендарными нигерийцев. Их нам подвезли в баскетбольных майках: «Майами — Хит», «Лос — Анджелес Лейкерс». Когда они ели курицу, кости под кровать и под стол бросали. Придушить хотелось всю троицу! В «Спартаке» всегда была высоко развита внутренняя культура, невеж наш коллектив не принимал, и немудрено, что «баскетболистов» моментально отправили восвояси.

Вся эта чехарда сказывалась не только на игровом потенциале команды, но и на атмосфере в коллективе. Раньше мы все время старались быть вместе, нам было интересно друг с другом. У поколения же нового века интересы другие: компьютеры, машины. Все стало более чопорным. Розыгрыши наши знаменитые спрятались на задворках. Ты мог выдать шутку, достойную лучших традиций КВН, но тебя мало кто понимал. Потому что процентов восемьдесят спартаковцев не то что русский юмор — русский язык не спешили осваивать. Тем не менее года три я жил в заблуждении. Думал, что «Спартак» — кто бы из него ни уходил, кто бы ни приходил (даже если новобранца сняли с пальмы) — будет всегда оставаться «Спартаком». Место этого клуба — на самой верхотуре. А потом мы начали падать. Я был не способен в это поверить! Казалось, вот–вот все вернется на свои места. И только когда мы плюхнулись в лужу, наступило прозрение. Откровенно скажу, оно было тяжелым. Я вдруг понял, что той команды и того футбола больше не будет. Никогда! Едва я это осознал, как у меня полетели «кресты». Полгода мучений. Потом только вернулся, мы выиграли Кубок страны, бац — убрали Олега Ивановича.

Вот это для меня было страшной трагедией. Фактически мой второй футбольный отец (после Королева) пятнадцать лет работал успешно, был для нас всем, а потом за день–два его отправили в отставку. Мы даже переосмыслить ничего не успели, как Иваныч приехал с нами прощаться. Слезы в глазах стояли почти у всех. Ту картину даже воспроизвести не получится. Все перевернулось с ног на голову. И вплоть до возвращения Григорьича Федотова я жил, потеряв ощущение реальности (проблески ясности случались крайне редко).

Слишком жестоко получилось и слишком быстро: многие игроки, в том числе и я, не успели себя подготовить к переменам. Потому что после того как Иваныч сказал прощальную речь и они с Санычем Павловым покинули комнату, почти тут же вошли Чернышов с Юраном. Я еще пребывал в прострации, как Андрей Червиченко показал на Чернышова: вот ваш новый главный тренер. Я поднимаю глаза и не пойму, что творится: кого это нам привели? У меня никак не укладывалось в голове, что Чернышов, которого помню по совместным матчам за спартаковский дубль, теперь будет работать Романцевым! Нонсенс! Бред! Неудачный розыгрыш! Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Все вмиг развалилось как карточный домик. Я прятался в себя, старался быть «солдатом» и поменьше думать, потому что, если бы все, что тогда происходило, пропускал через себя, сошел бы с ума. Знаете, как на DVD можно нажать на кнопку и за секунду проскочить какой–то эпизод. Так получилось и у меня. Я нажал на кнопку, а когда в моем сознании появилось четкое изображение, обнаружилось, что на дворе 2004 год. Я огляделся по сторонам: батюшки, теперь главный Старков, из нашего состава почти никого не осталось, очень много легионеров вокруг. До того как я обрел истинную радость спортивной жизни, оставалось полтора года, но уже веяло оттепелью. Устанавливалась какая–то стабильность, и в конце туннеля брезжил лучик света.

Сейчас пытаюсь воскресить на бумаге, что же я проскочил на своем «внутреннем DVD», и все это у меня укладывается в один абзац. Осень 2003‑го как в тумане. «Фокусы» Чернышева и Ко. Бромантановая эпопея. Какие–то передряги. Все время было что–то не так. Постоянно над моими планами на будущее кто–то словно глумился. В тот же год при Федотове только дела наши налаживаться стали, сборная на чемпионат Европы пробилась, у меня опять надежда появилась: похоже, черная полоса окончательно осталась позади, и тут как обухом по голове — дисквалификация.

Так и кувыркался.

* * *

Юру Ковтуна и Диму Парфенова мы потеряли, когда мое сознание уже работало на полную катушку. Вновь долго пришлось избавляться от щемящего ощущения горькой утраты. Ну а затем… затем моя душа подверглась совсем уж жестокой операции. Поковырялись в той ее части, которая была отдана очень близкому другу, Диме Аленичеву.

В какой–то момент я почувствовал себя чуть ли не роковым футболистом. Потеряв все свое старое окружение, я остался один. И особо сильно это было заметно в столовой на базе в Тарасовке.

За нашим столом всегда было весело. Потом стали исчезать люди, на их место садились новые. Потом и те тоже стали исчезать. И вот за каких–то пять месяцев я лишился троих своих друзей. После этого в команде даже появилась полушутливая примета: хочешь покинуть «Спартак» — пересядь к Титову.

Для организма, подобного великому футбольному клубу, самым страшным явлением, на мой взгляд, является хаос. Свои истоки он берет еще с той самой поры, когда власть поделилась между Романцевым и Червиченко. Это было противостояние двух необычайно волевых неуступчивых Козерогов, каждый из которых был уверен в своей правоте и не собирался считаться с мнением другого. Тем не менее официальной точкой отсчета в потере системы координат стоит считать тот день, когда Олег Иванович покинул клуб. С приглашением Чернышева, на мой взгляд. Андрей Владимирович капитально промахнулся. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что ему было трудно не ошибиться. Нелегко было понять, кто может заменить Романцева. Так вот Романцева заменить было нереально! Знаю, рассматривался вариант с Эктором Купером. Но тогда было очень много посторонних людей в команде и слишком нездоровая атмосфера царила в клубе. Ничего серьезного аргентинец достичь бы не сумел. Да, во времена президентства Романцева хватало недочетов, но был костяк, работал коллектив единомышленников. Червиченко же, как и я, слишком доверчивый. Многие его подводили, он с ними расставался. А для меня отсутствие стабильности — большая проблема, впрочем, как и для всего «Спартака».

Я десятки раз возвращался к тем событиям, когда Олег Иванович с нами простился, и утвердился во мнении: в тот период только Георгий Ярцев мог уберечь нас от резкого падения. Я был уверен, что именно Саныч и возглавит команду, но он отказался покидать сборную. Какие еще были варианты? Наверное, что–то могло получиться у Шалимова, но в футбольных кругах крайне негативно оценивалась работа Игоря в «Уралане». Полагаю, такая оценка несправедлива — у Шали очень интересное видение футбола. Папаев? Ловчев? Они изначально были слишком критично настроены к руководству клуба. Вот и получается, что Червиченко фактически тыкал пальцем в небо и… попал совсем в другое место.

Подбор кадров для такого клуба, как московский «Спартак», — задача повышенной сложности. Руководить подобной «империей» должен человек с именем и авторитетом, прекрасно понимающий, что такое спартаковский дух. После ухода Червиченко все ждали, что придет именно такая фигура, но пост гендиректора занял Первак. У Юрия Михайловича немало достоинств, он не жадный человек, конкретный мужик, однако он даже по своей харизме в «Спартак» никак не вписывался.

Никогда не забуду, как в перерыве матча в Томске он грозился, что мы у него пешком до Москвы пойдем. Тогда уже были Иранек, Видич, Родригес — у них глаза на лоб повылезали.

Признаться, не помню, кому принадлежит высказывание, но оно точно отображает суть всего того, что случилось с народной командой: «Государства погибают тогда, когда не могут более отличать хороших людей от дурных». Единственное, я бы внес изменение во вторую часть этого афоризма: «когда не могут более отличать своих людей от посторонних».

Смотрите, что получилось. «Спартаковских» игроков стали заменять сомнительными легионерами. Постепенно власть в клубе перешла к Андрею Червиченко. Тот угадал далеко не со всеми людьми, которых позвал к себе в помощники: ошибся с главным тренером. Когда хозяином стал Леонид Федун, тот назначил на пост генерального директора Первака. Юрий Михайлович, в свою очередь, выбрал не того наставника. Как снежный ком одно на другое накрутилось. Слава богу, наконец–то все стабилизировалось. Днем окончания «черного периода» могу считать тот день, когда официально в должности главного тренера был утвержден Владимир Григорьевич Федотов.

Это как победа в какой–то холодной войне. Долгожданная победа, на которую мы были вправе рассчитывать еще в декабре 2005‑го. Александр Петрович Старков и сам тогда догадывался: что–то будет. Он убрал двух ветеранов. Юру Ковтуна и Диму Парфенова, и тем самым подписал себе приговор. Правда, с отсрочкой.

Из хранителей традиций остались только мы с Аленем. Старков, конечно, отдавал себе отчет в том, что при желании мы можем повлиять на его судьбу, но что делать с нами, он не представлял, потому как убрать нас в той ситуации означало бы вызвать ненависть у болельщиков. Варягу не простили бы даже не то, что он убрал Титова и Аленичева, а то, что он покончил с теми, кто связывал настоящее со славной золотой эпохой. В то же время латвийский специалист уже привык ощущать себя в клубе уютно. Он думал, что будет здесь вечным и незаменимым. Единственное, его смущало народное недовольство. На каком–то этапе Александр Петрович даже пытался найти контакт с болельщиками, однако это шло не от чистого сердца, а спартаковские болельщики — люди чуткие, их трудно обмануть. Тем не менее, улавливая поддержку со стороны руководства, Старков решил не забивать себе голову по поводу фанатской любви. И совершенно напрасно! Недовольство многочисленной армии спартаковских поклонников давало Леониду Федуну лишний повод для дополнительного анализа. К тому же своим доверием у Леонида Арнольдовича Александр Старков должен был быть обязан бывшему генеральному директору Перваку, который привел его в клуб и всячески подчеркивал перед Федуном высокую компетентность варяга. Но Юрий Михалыч себя дискредитировал, и в 2006‑м о Перваке уже не вспоминали. Так что под Старковым, несмотря на его иное представление о ситуации, кресло шаталось давно. Дима Аленичев это кресло расшатал до такого состояния, что главный тренер из него вывалился. И вот на этой истории нужно остановиться подробнее.

* * *

Я очень ждал возвращения Аленя и постоянно подбивал Димку к приезду в Россию. Разговоры на уровне руководства клуба шли в 2001, и в 2002, и в 2003 годах. И вот наконец летом 2004‑го давняя мечта болельщиков осуществилась. У меня возникло ощущение, что день подписания Димой контракта со «Спартаком» — это и есть отправная точка для воскрешения настоящего «Спартака». Я даже подумал: мы долго пили концентрированный нектар из пакетиков, а теперь наша игра станет свежевыжатым соком. Я ждал, что теперь мы будем показывать фреш–футбол, и матч с ЦСКА, тот самый, когда назначенный на пост главного тренера Петрович Старков сидел на трибуне, а Григорьич Федотов руководил процессом, подтвердил мои предположения. Я тогда не мог принять участие во встрече и первый тайм провел в VIP-ложе в обществе Евгения Гинера, Михаила Танича и других армейцев. Когда наши забили гол, я так в этой ложе скакал и кричал, что мне самому стало неудобно. Высокопоставленные люди в красно–синих шарфах смотрели на меня косо, и в перерыве я перебрался к кромке поля. От кромки поля ты видишь то, что нереально увидеть ни восседая на трибуне, ни находясь в гуще событий. Я следил за Аленем и буквально был заворожен его действиями. Это был футбол в исполнении супермастера. В тот день по дороге домой я буквально захлебывался надеждами: ну теперь мы с Димоном наведем шороху. Мы с ним в центре спартаковской полузащиты проиграли три с половиной года бок о бок, и я ни капли не сомневался, что мы моментально вспомним все наши фирменные ходы. Но на деле получилось, что мы с Аленичевым вместе сыграли считаное число матчей. И вины нашей в этом не было, это было всеобщей спартаковской бедой. Как позже выяснилось, у нас изначально не имелось шансов выступать вместе, потому что Старков быстро решил, что мы с Димкой — игроки одноплановые, и если будем оба в составе, то оборонительный потенциал команды ослабнет. Но тогда нам никто об этом не сказал. Мы с Аленем сокрушались: что ж нам так не везет! Мы не могли понять, почему всякий раз возникают какие–то странные причины, мешающие нам сообща помочь «Спартаку». Я долгое время ходил в розовых очках, не отдавая себе отчета в том, что нами откровенно манипулируют. Дима гораздо быстрее разобрался в том, что столько случайностей кряду не бывает. И все же он верил, что сумеет доказать Александру Петровичу состоятельность спартаковского футбола.

Я, хоть и снял розовые очки, старался над смущающими меня вещами не задумываться. Намеренно не замечал негатив, а наслаждался теми позитивными моментами, которые возникали.

Помню, на сборах в Испании я был настолько счастлив, что меня вообще ничего не волновало. Мы жили вчетвером: я, Алень, Юрок Ковтун и Парфеша в одном номере. Условия райские. Мы вместе. Каждая минута — настоящий праздник! После всех неурядиц для меня это было поистине отдушиной. Тогда мы еще пытались играть в наш футбол, вечером сидели своим дружным квартетом и рисовали радужные картины спартаковского будущего. Мы и не предполагали, что на троих из нас поставлен крест и, естественно, не подозревали, что это последние наши совместные сборы. Старуха с косой не просто вцепилась в наши спартаковские жизни, она уже взялась за реализацию своего адского плана.

То, что с Парфеновым и Ковтуном не продлили контракты, наэлектризовало обстановку. И уже с начала 2006 года Аленичев был готов к решительным действиям.

Прекрасно помню тот день, когда Дима эти решительные действия стал воплощать в жизнь. У нас было общекомандное фотографирование. Я оделся в игровую форму, спустился в холл базы, но там никого не обнаружил. Тогда я направился в столовую и сразу же обратил внимание на тренерский стол, за которым сидели Аленичев и Старков. Димка расположился спиной к двери, я не видел выражения его лица, но по повышенному тону понял: что–то за этим разговором последует. Когда капитан с главным тренером выясняют отношения, нельзя быть третьим лишним. Я быстро вышел на улицу. На поле вся команда была уже расставлена так, как этого требовали правила фотосессии. Я сел на свое место, справа от меня пустовало место Аленичева, а сзади Димы — место Александра Петровича. Я с нетерпением ждал, когда же эти пустоты будут заполнены. Через пару минут увидел Диму. Он был предельно сосредоточен. Знаю его очень хорошо и по выражению лица, по багровому цвету кожи понял: очаг войны разгорелся еще сильнее. Я впился взглядом в наставника, но Петрович умеет сохранять невозмутимый вид, и ничего в его лице я прочитать не сумел.

Пока фотографировались, я у Димки спросил, что случилось. Он сквозь зубы мне ответил: «Потом!»

Когда все направились назад в корпус, Петрович окликнул Аленя: «Дима, мы с тобой не договорили». — «Нам больше не о чем говорить. Все уже сказано». Старков предпринял повторную попытку, но Дима, не обращая на это внимания, устремился в номер. Все события разворачивались на моих глазах, и я был в шоке от увиденного. Никогда не сомневался, что Димка способен на поступок. Я предполагал, что он может пойти на открытую конфронтацию с Александром Петровичем, но не ожидал, что это произойдет так стремительно.

Дима все мне рассказал и добавил: «Я предупредил Старкова, что завтра поеду в «Спорт–экспресс» и дам правдивое интервью». Его слова укладываться у меня в голове не спешили: «Ты переодеваться–то будешь, сейчас уже тренировка начнется?!» — «Какая, на хрен, тренировка?! Он знает, что я на поле не выйду».

И занимались мы в тот день уже без Димы.

Через два дня в девять утра все мои телефоны дружно затрезвонили. На меня обрушился сногсшибательный шквал звонков, все только и говорили об интервью Аленичева. В одиннадцать часов по дороге на базу я чуть ли не трясущимися руками купил «Спорт–экспресс» и проглотил статью залпом. Я совершенно не помню, как добрался до Тарасовки. Помню только, что перечитал Димины откровения еще раз. Придя в номер, первым делом убрал газету в верхний ящик своей тумбочки. Сейчас, анализируя то свое состояние, делаю вывод: газету я сохранил на память. Я заранее знал, что Аленя в команде не оставят. Таких вещей не прощают. Более того, не представляю, как бы я сам на месте руководства клуба поступил. Ведь ограничиться штрафом было бы нечестно по отношению к Старкову. Получилось бы, что руководство клуба сдало главного тренера, фактически избавилось от него руками своего капитана. Тем не менее надежда на то, что хоть какой–то компромисс будет найден, во мне жила довольно долго. И даже когда Дима мне сказал, что он заканчивает свою карьеру, я еще во что–то верил. Думал, время прошло, страсти улеглись, почему бы теперь Димку не вернуть? Но мое изначальное предчувствие все же оправдалось. Футбол потерял игрока, который еще многое бы этому футболу мог дать. Мне досадно, что все так получилось. Пройдут десятилетия, я достану тот номер «Спорт–экспресса» и поведаю своему потомству о том, как великий спортсмен боролся за будущее своего клуба. Ведь Димкин демарш даже круче, чем конфликт Ловчева и Бескова, хотя бы потому, что Аленичеву удалось снять тренера, а Ловчеву нет.

Приехав на базу в тот день, когда вышло интервью, я сразу догадался, что Александр Старков в «Спартаке» не жилец. Я видел, что Петровича Димино интервью основательно подкосило. Болельщики не могли простить чужаку расставание с любимым Аленем, и сил, чтобы противостоять той лавине, которая на латвийского наставника уже накатывалась, у того не было. В команде все шептались между собой. Даже легионеры, не понимающие по–русски, были в курсе случившегося. Внутренне команда встала на сторону Аленя. Димку ценили, уважали и ему верили, к тому же мнение капитана разделял почти весь коллектив. Но вместе с тем нам по–человечески было жаль Старкова. Убежден, каждый из нас тогда ставил себя на место главного тренера и с ужасом обнаруживал, что нет ничего хуже, чем на этом месте оказаться. Петрович созвал собрание и сказал: «Это нож в спину». В его голосе звучало отчаяние. Против него пошел не простой игрок, а харизматический футболист с множеством громких титулов. Во всех жестах Старкова читалось, что он «поплыл».

Я, забив гол в ближайшем матче, побежал к фанатской трибуне и сорвал с себя капитанскую повязку. Несколько секунд, находясь в окружении партнеров, я держал ее в вытянутой вверх руке, как бы показывая, что у нас есть капитан, но в этот момент он почему–то отсутствует на поле. На тренера в тот момент я не смотрел.

Признаюсь, для меня это была очень сложная ситуация. Я всеми фибрами своей души был за Аленя и уже заранее не мог простить Александру Старкову Димкину потерю. Но при всем при этом мне хотелось поддержать Петровича. Я всегда сочувствую тем, кто оказывается в одиночестве. Наверное, Старков уловил такое мое отношение к себе. Когда уже было объявлено об его отставке, он подошел ко мне: «Егор, хочу видеть тебя у себя в кабинете».

Я не умею расставаться с людьми. Мы с Петровичем сказали друг другу спасибо и обнялись. Причем совершенно искренне.

Когда я покинул тренерский кабинет, в душе творилось что–то несуразное. В тот день я так и не сумел отделаться от ощущения чего–то постыдного и неприятного, но внятно растолковать себе природу этого осадка у меня так и не получилось.

Александра Старкова с тех пор я больше не видел. А Диму мы все–таки потеряли. В «Спартаке» всегда умели «резать мясо». Это наша клубная традиция! Очень надеюсь, что она прервалась. В любом случае Дима не зря совершил ту революцию. Благодаря его стараниям «Спартак» возглавил Владимир Григорьевич Федотов, и в нашей игре постепенно стали проскальзывать уж было подзабытые черты. А новоиспеченный сенатор Дмитрий Анатольевич Аленичев в «Спартак» еще вернется. Из него получится тренер–победитель, и работать этот тренер–победитель должен в своем любимом клубе.

 

ГЛАВА 35

Как воскресить спартаковский футбол

Спартаковский футбол… Кружевной. Изящный. Отчаянный. Я боготворю его. Вижу в своих снах и скреплю зубами, когда отбиваюсь от очередного приступа ностальгии по нему. Он как солнце. Все о нем знают, но далеко не каждый способен объяснить природу его происхождения и дать четкие характеристики. Истинный спартаковский футбол не укладывается в обтекаемые фразы. Это и искусство. И философия. И очень специфичная психология. Одним словом, это и есть те самые «кружева», которые Черенков и Гаврилов плели на зеленом газоне. Вот с Алексеем Зининым мы и попытались эти кружева расплести, а самое главное, разобраться, что от них осталось в новом тысячелетии.

Внешнюю особенность понять в общем–то несложно, и сделать это может рядовой болельщик без особых проблем. Достаточно взять выдержки из интервью ветеранов «красно–белых». Так, Геннадий Олегович Логофет поведал такую историю:

— В сборной Советского Союза Николай Петрович Морозов говорил мне: «Гена, отдашь пять диагональных передач на полполя — получишь пятерку». На что я ему возражал: «Нас в «Спартаке» учат дорожить мячом». Он закипал: «Ты мне здесь свою спартаковскую пластинку не крути. Используй длинные передачи». Да это же проще всего! Не ломая голову, запустил мяч подальше, и пускай твои партнеры там бьются в воздухе. Только я все равно ребят втихаря предупреждал: при случае через короткий пас выходить из обороны буду.

Димка Парфенов, тоже, к слову, правый защитник, только уже моего поколения, как штришок привел такой пример:

— В квалификационных матчах Лиги чемпионов за «Партизан» играл Томич, друг Пьяновича. И вот он Михайле на нас с Васей

Барановым жаловался: «Так, как меня возили в Белграде эти два сумасшедших, никто никогда не возил! А этот маленький, Парфенов… тренер сказал, что он защитник, а он совсем не защитник! Он все время в атаке». У нас тогда действительно все атаковали. Романцев говорил: вы обороняться не умеете — идите, наступайте.

Много таких рассказов довелось услышать. Не десятки. И наверное, даже не сотни. И независимо от того, из чьих уст они звучали, суть всегда была одна. Какой–то игровой непосредственностью от них веяло, романтикой, а глаза у рассказчика обязательно горели. Точно так же, как горят у меня сейчас, когда я вспоминаю все наши фантастические комбинации и грандиозные победы. Тем же «Реалу» с «Арсеналом» мы так головы кружили, что они отказывались понимать, куда попали.

Откуда все это? С каких таких времен? С кем из матерых «красно–белых» ни поговоришь, все убеждены, что комбинационный стиль у команды был с момента ее образования! И Бесков, и Романцев считаются лишь гениальными наследниками. То есть они не создавали легендарный стиль, они его сохраняли и пытались улучшить.

«Впервые живьем я увидел этот «кружевной» футбол ровно полвека назад, — это еще одна выдержка из рассказа Логофета, — в 1956 году в «Лужниках». Я был поражен тем, что спартаковцы в чужой штрафной делали по пять (!) точных передач друг другу и не оставляли сопернику шанса отобрать мяч. Все девяносто минут крутили такую карусель, что дух захватывало. «Спартак» представлялся какой–то сказкой, чем–то неземным. И когда в конце 1959 года я попал в эту команду, в составе которой выступали десять олимпийских чемпионов, испытал состояние абсолютного счастья. Кстати, уже тогда наши игроки были убеждены, что спартаковский футбол существовал испокон веку».

Мне, так же как и Олеговичу, кажется, что он был вечно. Такое впечатление, будто спартаковский футбол появился на свет гораздо раньше, чем англичане придумали саму игру.

Главнейшая составляющая нашего стиля — мысль. Представьте, что вы ведете машину. На сложном участке дороги пытаетесь предугадать, что шофер едущего впереди автомобиля будет делать, если сейчас возникнет экстремальная ситуация. И чтобы это понять, смотрите на машины, которые едут перед ним. То есть, дабы не угодить в аварию, вам нужно просчитывать эпизод на два, три, пять ходов вперед. У нас это получалось!

Если в «Спартак» попадал человек, который носился по полю, пускай и безостановочно, но «не включая голову», то, каким бы он талантом ни являлся, можно было не сомневаться — в команде не задержится.

Романцев по десять раз за тренировку кричал: «Думайте! Думайте!» Если кто–то тормозил, Иваныч останавливал занятие и пихал нам: «Хотите пустой беготней заниматься?! Тогда мне будет проще забрать у вас упражнения с мячами и заменить их максималкой». Максималку все боялись как огня. После таких слов, да после романцевского крика, хочешь не хочешь начнешь думать.

Безусловно, без техники в классическом «Спартаке» также делать было нечего. В середине 1990‑х у нас были собраны сплошь техничные ребята. По окончании тренировки, бывало, станем возиться с мячом — собаки в Тарасовке замолкают. Сочетание мысли и техники позволяло нам брать игру под свой контроль. Даже в самом принципиальном поединке мы обязаны были держать мяч на любом участке поля. За боковую можно было выбить или сделать безадресный вынос лишь в самом крайнем случае. И то была велика вероятность за это попасть под раздачу. Раньше все тренировочные упражнения были со своим глубоким смыслом. Они, как мозаика, дополняя друг друга, складывались воедино, что и давало картину под названием «спартаковский футбол».

Наши «кружева», к слову — это не только стеночки и забегания. Был у нас еще такой шикарный прием, как оставление мяча пяткой. С «Партизаном» в Москве я увел за собой полкоманды гостей и оставил пяткой мяч Тихону. Андрей ворвался и перекинул вратаря. Красивейший гол! Настоящий спартаковский. В Европе он произвел на специалистов сильное впечатление. И основной элемент для отработки всех этих элементов — квадрат.

* * *

У нас даже в школе был культ квадрата. Федосеич Королев играл с нами нейтрального и каждому за тренировку раз по пять просовывал мяч между ног. Такое наслаждение получал. У Романцева квадрат был вообще важнее всего на свете. Когда у нас по осени матчи шли через два дня на третий и сил уже не оставалось, Иваныч давал нам только разминку и это упражнение. Квадрат — это ведь, помимо всего прочего, и объединяющий фактор в команде, поэтому о нем необходимо говорить обстоятельно.

Когда в семнадцать лет я начал тренироваться с основой, сразу заболел квадратом. Специально на поле пораньше выходил, впрочем, как и все. На первых порах, конечно, боялся лезть к звездам. Крутился в своем молодежном обществе. Играешь здесь — сам туда одним глазом смотришь. Кто как себя ведет, какие шутки отпускает. Потихонечку шла ротация состава, и я плавненько перебрался в тот большой квадрат. Обошлось без потрясений — выдержал. С нами очень любил играть Романцев. Возьмет мяч: ну, кто со мной? И «старики» к нему уже летят. Иваныч щелкал квадрат как орешки. За семь–десять минут лишь раз мог войти в круг.

Разминочный квадрат 6 х 2 мы использовали до начала занятий. Его специфика — покатить мяч между ног водящего. По неопытности люди, когда попадают внутрь, хотят побыстрее отнять мяч. Ноги расставляют широко. Им «между» накидают авоську — народ в экстазе! Смех на всю Тарасовку. И вот что интересно: если человеку пару раз «между» просунуть, то он вроде уже и поближе к коллективу. Мы смеемся. Он улыбается. Эти улыбки и роднят. Помню, когда Робсон только появился, мы ему тут же раз семь мяч в «очко» закатили. Он потом бегал «со связанными» ногами. Мы просто умирали от хохота и Робу сразу признали. Он стал своим. Ни один праздник без него не обходился.

Правда, однажды «погоня за прекрасным» привела к очень щекотливой ситуации. По–моему, в 1999 году в Ростове за день до матча Иваныч решил с нами порезвиться и попал в круг. Так я возьми и покати ему мяч между ног. Иваныч только развернулся, Цыля ему в оборотку в «очко» прокинул. Со всеми — истерика.

Точнее будет сказать — скрытая истерика. Всем хотелось хохотать, настолько все забавно получилось, но позволить себе это в открытую никто не посмел, вот и давились смехом. Но Иваныча все равно это задело. Он побагровел на глазах, дал свисток: «Тренировка закончена!» — и ушел в корпус. Нам всем было очень неприятно, что так получилось, но все равно даже на следующий день при виде Иваныча каждому из нас приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы сдержать смех.

Зато когда начиналась серьезная работа, шутки заканчивались, и тогда для новичка уже ничего страшнее квадрата не существовало — мозги кипели от перенапряжения.

Тот, кто со своими мозгами не справлялся и постоянно оказывался водящим, очень быстро Романцева разочаровывал, и главный тренер на этом человеке фактически ставил крест.

* * *

Требования у нас предъявлялись высочайшие. И здесь мне хочется привести кусочек из рассказа Тишки, хотя бы потому, что его история куда более характерна для «Спартака», чем моя. Вот как Андрей Тихонов вспоминает свои первые годы под красно–белыми знаменами:

— Романцев никогда не был подарком. И у меня с ним отношения с самого начала складывались своеобразно. Вне поля Иваныч нормально со мной разговаривал, давал понять, что из меня может получиться ФУТБОЛИСТ. Но на первых порах на тренировках он на меня кричал чуть ли не истерически. Я, к счастью, быстро понял: Олег Иванович давит только на тех, на кого делает ставку, в ком видит какие–то предпосылки. Те, на чьи промашки он закрывал глаза, в команде не задерживались. Полагаю, если бы Романцев постоянно не предъявлял ко мне повышенных требований, я мог бы и не состояться. Когда наставник с тобой все время жестко, ты в постоянном тонусе.

Иваныч комментировал все мои действия на поле. Установки давал такие, что я изначально знал: попаду под раздачу. Тогда еще я был нападающим и должен был преследовать любого защитника, если тот идет вперед, вплоть до нашей вратарской площади. Я должен был «гонять» весь квартет оборонцев, когда соперники начинали атаки. Должен был цепляться за мяч, правильно открываться и принимать верные решения, оказываясь на ударной позиции. В общем, я должен был делать абсолютно все. Так вот, при всех моих титанических усилиях избежать ошибок не получалось. И тогда я оказывался под перекрестным огнем Романцева и Пятницкого. Испытание, поверьте мне, не из легких. Через нечто подобное прошел каждый. Тот, кто выдерживал морально, — рос, кто нет — отваливался.

* * *

У меня в отличие от Андрея все протекало более или менее гладко. Я попал в ту редкую категорию игроков, на кого Олег Иванович старался не кричать. Но сей факт еще выше поднимал планку требований ко мне. Я знал, что не имею права подвести. Более того, не имел права даже на то, чтобы хотя бы один матч провести средне. Максимализм во всем.

Спартаковский футбол — это, может быть, даже в первую очередь исключительная психология. Не просто победная, а отчаянно победная. Мы настраивали себя на то, что мяч будет у нас постоянно. Девиз был, как у бразильцев: соперник забьет, сколько сможет, мы — сколько захотим. Побеждая с минимальным преимуществом, мы и на последних минутах все равно неслись вперед.

Мы были Командой с большой буквы! Никто не думал о собственной выгоде, мы думали друг о друге. И это был спартаковский принцип.

С того момента как человек регулярно попадал в состав, он начинал ощущать себя игроком основы. У Романцева во всем свои методы. Олег Иванович не ждал, когда его ключевой футболист восстановится и наберет форму. Боль утихла — сразу в пекло. То есть каждый из нас твердо знал, что на него рассчитывают. Никакой волокиты, никакой обкатки в дубле. Может, это и негуманно, но с психологической точки зрения подход очень сильный. На подсознательном уровне не было боязни того, что сломаешься и на твоем месте «выстрелит» другой. Другой будет играть до тех пор, пока ты не вылечишься. Наверное, и поэтому тоже мы играли как одержимые.

Как в Шаолиньском монастыре из поколения в поколение передавали тайное боевое искусство, точно так же в спартаковской обители передавали искусство футбольное. «Красно–белые» прежде были сильны своей преемственностью и среди наставников, и среди подопечных.

«Спартак» всегда был силен своей дедовщиной — мудрой, грамотной, необходимой для больших побед. Романцеву лишний раз и голову не надо было забивать вопросом формирования микроклимата в коллективе, ведь был костяк, который держал все под контролем. Все новички и молодые, приходя в «Спартак», тут же осознавали, куда они попали, и безоговорочно принимали законы «красно–белых». Атмосфера была такой, что не принять эти законы просто было нереально.

И еще было важно, что дубль жил и тренировался вместе с основой. Переход из второй команды в первую осуществлялся органично. А год–два спартаковской науки в одном составе исполнителей приводил к тому, что мы действовали на автомате, как умный компьютер. И очень важную роль играла импровизация. На всем протяжении времени от Чернышова до Федотова у нас ее было слишком мало. Играли по схемам: бежать, подавать, «крест» замыкать. Мысль появлялась редко. Взаимопонимание хромало.

Первый тревожный звоночек, заставивший задуматься о том, что наш футбол может дать трещину, я услышал в день выставления на трансфер Тихонова. И уже за год до отставки Романцева ощутил, что мы теряем свой непередаваемый стиль. А когда клуб покинул Иваныч, надежда на лучшее пропала. Подъехали «суперфутболисты» из дубля «Шинника», «высококлассный» хорват. Даже просматривали нападающего, который до этого играл в любительской лиге то ли Албании, то ли Ливии. Я когда услышал, просто обалдел: откуда вы их берете?! Две недели это «тайное оружие» тренировалось с нами. Удивительно, что с ним так и не подписали контракт! При Чернышове вообще стало все иначе. Он строил другой футбол, со спартаковским ничего общего не имеющий. К тому же Алексеич был сторонником зонного метода, и на тренировках мы в основном эту зону и отрабатывали. Вот тогда команда и стала «пустышкой».

Скала был приличным дядькой и сильным специалистом, но что он мог знать о «красно–белых» «кружевах»? Квадрат у Скалы меня убивал. 18 х 2. Ни мысли, ни динамики. Уснуть можно. Я этого не понимал. Старков и вовсе квадрат запретил: ребята, вы рискуете сломаться! Забываться все это стало.

Когда кто–то говорит, что Старков на первых порах вроде бы порывался воскресить спартаковский футбол, я скептически улыбаюсь. В моей памяти отложилось только то, как Петрович психовал из–за этого: кто вам сказал, что есть спартаковский футбол? Напридумывали себе! Старкова такие вопросы задевали. Человек, который через это не прошел, никогда никакой спартаковский футбол команде не поставит. Это утопия!

При Александре Петровиче еще очень сильно пострадала наша психология. Мы стали думать: самое главное — сзади сыграть на ноль. А там уж как–нибудь забьем. И отголоски той ущербности сказывались вплоть до окончания 2006‑го. Иногда возникало ощущение, что, забив мяч, мы больше не сможем этого сделать, поэтому сосредоточивались на обороне. А защищаться толком не умели, начинали нервничать.

В межсезонье 2006–2007 в своей рукописи я написал следующее: «Сегодня в клубе прекрасная организация дела, для нас созданы потрясающие условия, и я не вправе обсуждать кадровую политику. Скажу лишь, что в середине этого десятилетия футболисты подбирались по другим критериям: масса, рост, жесткость. Это немаловажно. Но в исконный спартаковский футбол научить играть нынешнее легионерское поколение практически невозможно. К слову, раньше совсем не обязательно было, чтобы на поле были слоны, которые всех затаптывали бы. Слава богу, Федотов все это прекрасно осознает. Григорьич — наш человек! Он многое пытается воскресить. У него, конечно, хватает своих нюансов, но квадрат он использует регулярно. Юрьич Родионов играет с нами нейтрального. Человек знает все «от» и «до». Подсказывает очень грамотно. Только его подсказки долгое время имели низкий КПД, поскольку и русский–то человек на такой скорости мышления улавливает далеко не все, а иностранец, не владеющий русским языком, обречен. «Дальняя! Угол! Пятка! Влево!» За те доли секунды, что идет пас на расстоянии пять–десять метров, иностранец в лучшем случае может только смекнуть, где лево, а где право. Но осознать это, пропустить через себя и записать на подкорку — вряд ли. А при таком раскладе смысл упражнения теряется. Ну или по крайней мере становится другим.

Скажу честно, мне теперь не так интересно. Это раньше была фенька. Наша четверка — Тихонов, Апеничев, Кечинов и я — в общей сложности восемь минут из десяти могла удерживать мяч в противостоянии с любой другой четверкой. Помню, мы как–то на ограниченном участке сделали непрерывно пятьдесят восемь передач. Те, кто знает, о чем идет речь, поймут всю уникальность. Это фантастика! У нас еще было так: за десять передач тебе давалось право дополнительного розыгрыша. А тут после этих пятидесяти восьми передач, чтобы завладеть мячом, нашим оппонентам нужно было сделать шесть отборов. Люди из того квадрата на карачках выползали.

Так что, резюмируя вышесказанное, считаю, что с 2003 года спартаковский футбол оказался в подполье. С уходом Романцева ушла система. Если в последующие три года что–то спартаковское и проскальзывало в игре, это носило стихийный характер — традиции периодически прорывались наружу. Больше комбинационному футболу было неоткуда взяться, у того же Старкова любимое упражнение было — подача с фланга. Подали — замкнули. Да стандарты отрабатывали.

Тем не менее верю, что когда–нибудь настоящие «кружева», те, которые дарят массу эмоций, вернутся. Чтобы полноценно поставить спартаковский футбол, у руля должен быть спартаковец, долгие годы играющий у Романцева. И чтобы два помощника у него были тоже свои в доску, съевшие на фирменных спартаковских приемах не одну собаку. Чтобы они являлись единомышленниками. И очень важно, чтобы игроков подбирали соответствующих. Думаю, спартаковский футбол вернется, когда к руководству командой придет уже наше поколение — поколение Тихонова — Цымбаларя. Нам ничего и записывать не надо — все в голове. Вбито и выдержано временем. Нужно будет адаптировать все эти знания к веяниям современного футбола, и все! Сейчас же у нас оттепель. Переходный период возвращения к истокам. И для Владимира Федотова, как мне кажется, главная задача заключается именно в том, чтобы не допустить того отдаления от стиля, которое началось при Чернышеве. Считаю, Григорьичу, особенно после привлечения к основному составу весной 2007 года наших доморощенных воспитанников, это отчасти удается. Федотов — вообще первый тренер после Романцева, который вызвал в команде всеобщее уважение. И первый тренер, который имеет представление о том, что же такое знаменитый спартаковский футбол, и при этом верит, что наш футбол неподвластен времени. Считаю, что это глупость, когда кто–то говорит, что «кружевной» стиль — это стиль прошлого. Сегодня финалисты Лиги чемпионов 2005–2006 годов «Барселона» и «Арсенал» играют именно в такой футбол, только исполнители у них уровнем повыше. Как–то я прочитал интервью Арсена Венгера, где он вспоминал, как в Москве «Спартак» не оставил от его команды камня на камне, и с тех пор он кое–что в своих взглядах пересмотрел. И теперь, когда я наблюдаю за «Арсеналом», который к тому же выступает в красно–белых цветах, с удовольствием отмечаю: у нас есть последователи и единомышленники.

Февраль 2008‑го… Я перечитываю свои записи и невольно отмечаю: Егор, ты был прав, когда писал те строки. Сегодня я говорю спасибо Григорьичу за все, что он для нас сделал. И как бы горько мне ни было расставаться со столь замечательным и родным наставником, признаю, что это вполне логичный шаг.

Апрель 2009‑го… С того момента, как Владимир Григорьевич покинул «Спартак», наши с ним отношения не изменились. Я всегда за него переживал, да и он за меня тоже. А сегодня Григорьича уже нет в живых. Страшно и горько. Морально я не был к этому готов. Совсем. И тем не менее, вспоминая Григорьича, я всякий раз не только испытываю болевые ощущения в левом подреберье, но и ловлю себя на том, что невольно улыбаюсь. Владимир Григорьевич Федотов был настолько солнечным и жизнерадостным человеком, что и память о нем осталась такая же светлая.

 

ГЛАВА 36

Как проникнуться спартаковским духом

Признаюсь, эту главу мы изначально не планировали. И уже под занавес, за несколько дней до того как поставить последнюю точку, возникло ощущение, что о чем–то важном и очень для меня значимом я не сказал. И это важное и значимое не что иное, как спартаковский дух. Им пропитана эта книга. Он повсюду витает в моей квартире. Он всегда со мной. Он придает мне силы и постоянно стимулирует к дальнейшей работе над собой. Я дышу им. Полагаю, многие недоуменно поморщатся: пафос все это, никому не нужная лирика! Прожженные материалисты и вовсе будут смеяться. И это совершенно нормально, потому что спартаковский дух, как и спартаковский футбол, понятен далеко не каждому. Даже то, что можно потрогать руками, и то всеми трактуется по–разному, а спартаковский дух руками–то не ухватить. Его в душу впустить надо.

Я постоянно вижу великих людей, сраженных наповал «красно–белой» болезнью. Любого из них в состоянии слушать часами, потому что они умеют не просто быть интересными, они умеют при этом оставаться самими собой.

Разумеется, я всегда читаю интервью настоящих спартаковцев прошлого и нынешнего и всегда улавливаю наш неповторимый стиль.

«Когда Георгий перебрался в «Локомотив». — поведала Любовь Ивановна Ярцева, — он получил одну травму, потом другую. И тогда я взмолилась: «Жора, милый, давай уйдем отсюда. Это не наша команда!» — хотя прекрасно понимала, что толкаю мужа в никуда, ведь второго «Спартака» в природе не существует».

Любовь Ивановна, признаться, меня поразила. Я редко встречал женщин, которые бы так фактурно и обстоятельно были способны размышлять о спартаковском духе. Смысл высказывания большинства сводится к общим фразам, наподобие: «Это миф, это загадка, это феномен». Любовь Ивановна же сумела изложить саму суть: «…Я до сих пор, когда прохожу мимо метро «Сокольники», ощущаю, как убыстряется сердцебиение. Я ощущаю этот дух, он проникает не только в людей, но и в предметы. И вот я подхожу к тому месту, где останавливается спартаковский автобус, и замираю. Когда–то здесь, вот под этими часами, переминались с ноги на ногу Старостин, Бесков, Нетто, Романцев, мой муж и многие–многие близкие мне люди. Мне сразу делается тепло на душе — такое впечатление, что побывала в храме».

Спартаковский храм. Вполне подходящее название. И никакой притянутости за уши. Ведь храм — это и очищение, и поклонение, и наслаждение, и забота о других. Это то, куда тебя, если ты, конечно, верующий человек, тянет в минуты крайней радости, тяжелой горести или просто серой монотонности. Так и «Спартак», если ты заразишься им, примешь его в себя как религию, то уже никогда не забудешь. Вы станете повязаны друг с другом на века.

«Спартак» — это страшная сила, способная перевернуть всю твою жизнь. Это мерило всего, что будет встречаться на твоем пути потом. Проведя несколько лет в футболке с полосой на груди, ты станешь «зомбированным» человеком: уже никогда не сможешь с такой же искренностью и легкостью общаться с партнерами по новой команде, будешь раздражаться оттого, что их менталитет и психология тебе чужды. Слыша, как поддерживают тебя болельщики, ты не будешь испытывать блаженства, потому что болельщики эти из другого, отнюдь не «красно–белого» теста. Твой послеспартаковский период вряд ли будет абсолютно счастливым, поскольку ты познал прелесть настоящего счастья, когда садился в тот самый автобус около метро «Сокольники» и въезжал на нем в ворота тарасовской базы.

…Однажды я забрел на территорию буддийского монастыря и чуть не задохнулся от обрушившегося на меня шквала событий, произошедших в тех местах за тысячелетия. Никто мне о них не рассказывал, никаких надписей я не читал — я просто сидел и видел, как перед глазами проносится история. Там и воздух какой–то другой, и себя воспринимаешь совсем иначе. Делаешься мудрее и сильнее. И мысли в голове рождаются возвышенные.

Так что ДУХ не пустое слово, придуманное для украшения действительности. И спартаковский дух, обрушивающийся на наших новичков, он особый. Равного ему в отечественном футболе, уж простите за банальность, нет. Его отличительная черта в том, что он существует как внутри, так и вне «красно–белой» среды. С раннего детства он вбивается в сознание. Это как легенда, передающаяся от отцов к сыновьям. Ну а кто же не хочет прикоснуться к легенде? И это до недавнего времени, пока спорт совсем не стал коммерческим, срабатывало: «В «Спартак» два раза не зовут».

В то же время мир делится на две категории, одна из которых очень не любит все «неосязаемое» и плюет на традиции. Вот такие циники, как это ни парадоксально, сами того не подозревая, возносят спартаковский дух до заоблачных высот и делают его еще более величавым. Когда не получается кого–то сломить, то к нему испытываешь уважение, пускай и затуманенное ненавистью. Ненависть ведь только подтверждает и укрепляет статус того, на кого ее направляют.

Я знаю, что это такое, когда тебя ненавидят каждой клеточкой своего организма. Я видел людей, которые теряли сознание от своей злобы по отношению к нам — парням в красно–белых майках. И горжусь тем, что мы играли так, что были способны вызвать шквал этой лютой ненависти у наших недругов.

Да, бьют по психике времена, когда спартаковский дух вынужден был скрываться в подполье. 2003–2004 годы можно считать одними из самых черных в истории клуба, но даже тогда, когда многое рушилось, в команде и рядом с ней оставались люди, которые оберегали традиции и делали все для того, чтобы спартаковский характер вновь вырвался наружу.

Когда в 2001‑м Макс Левицкий пришел в «Спартак», то, сравнив условия подготовки со знакомым ему «Сент — Этьеном», в недоумении спросил у Вити Булатова: «Как же вы умудряетесь постоянно побеждать?» — «Сам ломаю над этим голову, — не менее удивленно ответил тот и добавил: — Но я знаю одно, что завтра мы выйдем на поле и выиграем, а зимой будем получать очередные золотые медали».

Мы из кожи вон лезли, жилы рвали, подставляли друг другу плечи и в конечном счете пришли к логическому финишу. Булат оказался прав. Да он и не мог ошибиться, потому что эту истину он впитал с первого дня своего пребывания в Тарасовке.

Помню, когда в «Спартак» приехал Мойзес и провалил пару матчей, Вовка Бесчастных взялся за его патриотическое воспитание: «Мойзес. усвой одну простую вещь: ты играешь не в каком–нибудь «Сантосе» или «Гойясе», ты защищаешь честь самого великого клуба — «Спартак». Не думай о деньгах, о карьере, о травмах, неудачах и прочей белиберде. Думай лишь о победе. Пропитывайся ею. Знай, что уступать стыдно, жаловаться на боль противно, бросать партнера в трудной ситуации — предательство».

Через пару месяцев после этого, когда зашел разговор о морально–волевых качествах бразильца, Олег Иванович тонко подметил, что этот парень не подведет и, если надо, металлические шипы на бутсах соперника перегрызет.

В ходе своего первого отпуска на родине Мойзес рассказывал взахлеб близким не об экзотической России и своих впечатлениях от увиденного — он рассказывал им о «Спартаке» и спартаковском духе. Правда, растолковать смысл последнего понятия так и не сумел.

Сегодня в наших рядах много доморощенной молодежи, и это огромная наша удача. Мне очень интересно наблюдать за этими мальчишками: они попадали в дубль как раз в период «смуты». Они успели застать самое худшее, и тогда каждый из них мечтал о том, что когда–нибудь вернется настоящее спартаковское время. И сегодня эти пацаны полны дерзости, они соперника не боятся, они за имя родного клуба бьются. И духа в них спартаковского предостаточно. Другое дело, что мастерства многим не хватает, но это поправимо.

Главное, что ребята знают, кто такие Нетто. Гаврилов, Черенков, Цымбаларь, Тихонов, и они хотят стоять с ними в одном ряду.

Сказать, что спартаковская среда особая, — значит расписаться в скудности своего лексикона. Она уникальная! Если хотите, это в какой–то степени детектор порядочности. Фальшивые люди здесь никогда не приживутся. Зато если тебя признали своим, то ты вправе считать, что у тебя появилась семья.

Общаясь со спартаковскими ветеранами, я каждый раз убеждаюсь: друг за друга они перегрызут глотки.

Неприятности они встречают с улыбкой и растворяют их в своем бесподобном юморе. А еще «красно–белые» всегда смотрят людям в глаза, и такое впечатление, что видят их насквозь.

И в пятидесяти–, шестидесятилетнем возрасте они не позволяют себе уступать молодым и здоровым. Они ложатся костьми даже в никому не нужных матчах. В них живет этот самый хваленый бунтарский дух победителей, который не позволяет им сгибаться перед трудностями!

Пройдут годы, жизнь, скорее всего, разбросает нынешнее поколение футболистов по городам и весям, многие из нас не раз еще сменят прописку, но память о «Спартаке» и закаленный здесь характер останутся навсегда, как остались с Бесчастных и Левицким, Булатовым и Филимоновым, Аленичевым и Карпиным, Мойзесом и Митрески. И эти люди никогда не будут друг другу чужими, потому что все мы знаем не понаслышке природу этого загадочного и неповторимого духа единения.

Легендарная песня о «команде молодости нашей, команде, без которой мне не жить», была написана не про «Спартак». Но я, когда слышу эти строки, всегда представляю гордо реющий красно–белый флаг, ворота Тарасовки, и в сознании у меня проплывают лица тех ребят, с кем мы вместе выходили на поле и добивались больших побед. И дай бог, чтобы побед этих с каждым годом было больше, а дух наш становился еще крепче.

 

ГЛАВА 37

Как стать «нашим всем»

Сегодня у меня была очередная фотосессия для глянцевого журнала. Меня заранее предупредили, что в кадре со мной будет хрюшка. Я‑то думал, речь идет о плюшевой игрушке, но оказалось, что хрюшку раздобыли самую настоящую. Я таких огромных даже и не видел! Свинюшка была очень ухоженной. Выяснилось, что она живет в домашней обстановке и работает профессиональной моделью. Ее продвижением занимается целая семья, а на съемки сопровождают двое пацанят лет по тринадцать–четырнадцать. Так вот они, узнав, с кем их питомице предстоит фотографироваться, привезли с собой целый пакет спартаковской символики. Когда по окончании мероприятия один из мальчишек подошел ко мне с просьбой дать автограф, он жутко волновался — типичная в общем–то реакция в подобных случаях. Для человека это событие, он, судя по всему, о нем долгие годы мечтал.

Я постарался паренька успокоить: «Все нормально, дружище, доставай свои буклеты». «Дружище» полез в пакет за маркером и журналами, а я смотрю, у него руки трясутся так, что он ничего ими сделать не может. Тогда я сам стал доставать из пакета шарфы, майки, флаги и оставлять на них надписи. После каждого моего автографа мальчуган произносил: «Вау!» Я расписывался минут десять и каждый раз слышал это загадочное «вау». Мальчик в порыве восторга осмелел и даже поведал о том, что в школе все теперь сойдут с ума, когда он расскажет об этой встрече и покажет всю «освященную» атрибутику.

Я практически никогда не отказываю болельщикам в их безобидных просьбах, а уж детям и старикам подавно. Это особая категория людей: они эмоциональны и чувствительны. Они все воспринимают острее, чем обыкновенные взрослые. И осознание того, что я могу поднять им настроение и сделать их хотя бы чуточку счастливее, позволяет мне общаться с ними «без напряга» даже тогда, когда я совершенно не расположен к какому–либо общению.

Почему–то так получается, что старички и старушки особенно часто подмечают меня у газетных киосков. Опять–таки сегодня с утра объясняю продавщице, какие издания мне нужны, а сам периферическим зрением замечаю, что кто–то застыл рядом. Оказалось, бабулька лет семидесяти пяти. Она улыбалась такой светлой улыбкой, что мне тут же захотелось сделать для нее что–то доброе. Бабушка отреагировала на мой взгляд и попросила: «Егорушка, родненький, можно автограф для внучека?» — «Да, какие вопросы, конечно, можно! Сколько угодно!»

И тут женщина проявила такую прыть, что я даже опомниться не успел. Она чуть ли не на полкорпуса влезла в окошко киоска, купила там ручку и спортивную газету и даже не позволила мне за нее заплатить. Бабушка очень сильно волновалась, и я дружески взял ее за руку. Мы постояли чуть–чуть, поулыбались друг другу. Я написал ее дорогому внуку послание и пошел к машине. Когда сел в автомобиль, бабушка продолжала стоять на том же месте, а мое сердце переполняли чувства, и эти чувства трудно объяснить. Было настолько приятно, настолько тепло и настолько волнительно, что хотелось позвать старушку, вместе с ней поехать к ее внуку и с этим мальчуганом поиграть в футбол.

У каждой медали, как известно, две стороны. И оборотная сторона народной любви заключается не только в том, что ты должен контролировать каждый свой шаг, а прежде всего в том, что ты не можешь всем людям ответить такой же любовью. Наверное, мне хотелось бы стать черствее и обезопасить свою душу от лишних переживаний, но не получается. Иногда мне бывает так кого–то жаль, что не знаю, куда себя деть.

Лет десять назад, когда мне стали приносить почту мешками, я изучал все письма до единого. Иной раз видел обратный адрес, и сердце уже сжималось, ведь многие живут в такой глуши и в таких условиях, в которых и выжить–то можно с трудом. Открывал конверт, а на измятом листочке пятнышки от слез. Маленький человечек пишет, что «Спартак» его единственная отдушина, и искренне делится своей радостью — как ему удалось достать вырезку из газеты с моей фотографией. Умоляет прислать мое цветное фото с автографом. На первых порах меня просто шокировали вложенные в конверты снимки, на которых разные детишки были запечатлены в комнатах, полностью обклеенных моими плакатами и постерами. Читал послания от них, и выяснялось, что ребенок в буквальном смысле недоедает: деньги от школьных завтраков тратит на портреты Егора Титова. Сотни, тысячи писем, одно другого трогательнее. И мне было очень непросто смириться с тем, что у меня нет возможности ответить всем и хоть как–то им помочь.

Единственное, что я мог — так это оставлять себе на память то, что мне присылали. Но уже году в 1999‑м весь мой номер на базе оказался забит весточками и подарками от болельщиков. Мягких игрушек было столько, что мне самому места в комнате уже не находилось. Если бы мне было суждено вернуться назад, я бы обязательно создал «отдел писем», где специальные люди покупали бы конверты, наклеивали марки, занимались отправкой ответов, а я на этих ответах ставил бы свои автографы и приписывал бы какие–нибудь занятные слова. Да и подарки все многочисленные тоже хранил бы по сей день.

До сих пор иногда меня одолевает порыв откликнуться на призыв кого–нибудь из юных болельщиков и набрать указанный в послании номер телефона. Но всякий раз себя одергиваю: понимаю, что никто не поверит, если услышит в трубке: «Здравствуй, это Егор Титов. Ты просил(а) позвонить, вот я и звоню». Человечек наверняка решит, что кто–то потешается над его футбольным увлечением.

* * *

По улице просто так я стараюсь не ходить, особенно после 2004 года, — узнают. Но совсем–то изолироваться от общества не получается, поэтому все равно каждый день «попадаюсь». Ну вот, например, абсолютно привычная картина: вышел на заправке. Бейсболку надел так, что сам ничего не вижу. Оплатил бензин. Возвращаюсь к машине, а уже весь персонал в очередь за автографами выстроился. И такая ситуация везде — в магазине, в ресторане. И маскироваться бесполезно. Частенько незнакомые люди при встрече откровенно говорят: «Егор, вы нас, конечно, извините, но черные очки вас не спасают».

При всем при этом я до сих пор стесняюсь быть узнаваемым. И слушать гул «О, Титов!» я все еще не научился. Не люблю, когда собирается толпа, а толпа в нашей стране, замечу вам, собирается моментально.

Узнали тебя один–два человека, вежливо попросили сфотографироваться, привлекли внимание окружающих — пронесся шепоток, люди стали стягиваться, просить автографы. Остальные присутствующие, далекие от футбола и меня не узнавшие, подошли полюбопытствовать: кто это? Выяснили, что Титов, футболист «Спартака». А за «Спартак» у них кто–нибудь обязательно болеет, и вот они уже выстраиваются в очередь: Егор, распишитесь для брата, свата, друга, дяди и так далее.

В ресторане, случается, ужинаешь с семьей, и вдруг официант приносит бутылку какого–нибудь элитного вина: подарок вон от тех господ, сидящих за соседним столиком. Тоже ситуация щекотливая. И отказать нельзя, и отблагодарить как–то нужно.

В целом народу нас с годами становится более воспитанным. Многие обращаются на вы. Тут же, как правило, предлагаю перейти на ты. Я все–таки открытый человек, без пафоса и комплексов, мне проще, когда по–свойски, без пиетета. Единственное — не терплю панибратства и бестактности. Они меня напрягают и всегда напрягать будут. Идешь куда–нибудь с женой и дочкой, и вдруг кто–то пьяненький: «О, извини, я выпил, но давай поговорим о футболе…» А я‑то в кои веки выбрался с семьей как раз от футбола отключиться! Но «пьяненькому» дел до этого никаких нет, он решил объяснить мне, как играть нужно. Огрызаться я не люблю, хамить тоже. Если человек не понимает, стараюсь побыстрее уйти и не связываться.

Обычно мне хватает одного взгляда, чтобы определить степень интереса человека и его намерения по отношению ко мне. Даже вскользь улавливая какое–то движение, знаю, что за этим последует. Опыт!

Разумеется, никакой опыт не застраховывает от курьезов. Сейчас такая мода — на одежде швы снаружи. Я стою покупаю в киоске газеты вот в такой модной футболке и в нахлобученной на глазах бейсболке, а сам боковым зрением вижу, что кто–то на меня пристально смотрит. Поворачиваюсь — женщина лет шестидесяти широко мне улыбается. Но улыбка какая–то хитрая. А это как раз после поражения от ЦСКА было. Ну, думаю, сейчас опять начнутся разговоры: что ж вы не смогли?! А она: «Сынок, ты майку наизнанку надел. Иди переоденься в машине, а то ходишь как балбес». Я ее успокоил: мода, говорю, такая. Просветил женщину, она меня еще и поблагодарила.

Вообще забавные случаи происходят чуть ли не каждую неделю. Особенно занятно, когда с кем–то из таких же узнаваемых футболистов (Аленичевым, Тихоновым, Парфеновым) оказываемся в местах, где болельщики нас увидеть никак не ожидали. Люди столбенеют. Глаза у них вылезают из орбит. И если кто–нибудь из нас такого наблюдателя заметит, то непременно скажет другим. Нам становится весело. Мы все можем к человеку повернуться и демонстративно ему подмигнуть. И здесь нужно не переусердствовать, потому что велика вероятность повергнуть «наблюдателя» в самый натуральный шок.

Поначалу меня такой ажиотаж поражал, я отказывался осознавать: что здесь особенного, если Титов или, допустим, Тихонов купит в магазине продукты или встанет в очередь за мороженым?! Что мы, не люди, что ли?!

Но однажды на меня нашло прозрение. Случилось это в ЮАР Мы с Витей Булатовым лежали, грелись на солнышке, и — бац! — на противоположном конце бассейна появился всемирно известный судья Нильсен, обслуживающий матчи самого серьезного накала. Мы с Витей уставились на датчанина и никак не решались поверить, что судьба нас с ним свела, да еще в далекой африканской стране. Нильсен был со своим отцом, точно таким же Нильсеном. Они улеглись по соседству и стали о чем–то разговаривать, а мы, не переставая улыбаться, смотрели на них. Хотелось перекинуться парой слов, элементарно спросить, как дела. Но мы сами не раз побывали в этой «шкуре» и беспокоить датчанина не стали.

После той истории я гораздо лучше стал понимать людей, которые, встретив меня на улице, впадают в прострацию. Каждому из нас не хватает чудес и в каждом живет ребенок, стремящийся к чему–то «из телевизора», и когда возникают определенные ситуации, эти сидящие глубоко внутри любопытство и ожидание необычного выпрыгивают наружу.

Вспоминаю сейчас случаи из прошлого, и в сознании всплывают лица людей. Их целая армия. Вот, например, необычная встреча в Эмиратах на пляже. Там мы встретили соотечественников из Карелии. Статные, солидные, обеспеченные мужики. Увидев нас с Андреем Тихоновым, они поздоровались и убежали. Их как будто ветром сдуло. Мы с Андреем переглянулись: чем это мы их так напугали? Оказалось, что мужики рванули за фотоаппаратом, а когда вернулись, нас уже не было. Тогда они «пошли по следу», опрашивая окружающих, и, отыскав нас, чуть ли не бросились обниматься.

У Михаила Николаевича Задорнова много рассказов о поведении русских за границей. Мне хочется за наш народ вступиться. Конечно, наши люди нестандартны и в чем–то очень непосредственны, но в целом россияне предельно тактичны. На том же отдыхе подходят только тогда, когда мы куда–то идем. А если сидим сами по себе, редко кто обращается с какими–то вопросами. Стараются не тревожить. Те же итальянцы или испанцы гораздо чаще вступают в разговор. Только не подумайте, я не жалуюсь. Наоборот, очень приятно, что иностранцы меня узнают.

Сейчас даже и не верится, что когда–то было иначе… По итогам 1996 года «Надеждой сезона» признали Олега Гараса из «Локомотива». Я тогда здорово расстроился. Точнее, разозлился: считал, что я более достоин такого титула. Ярцев меня по этому поводу даже утешал: «Егор, конечно, ты лучший, но это сейчас не имеет значения. Не торопи события. Жизнь все расставит по своим местам. Придут к тебе и признание, и популярность…» Как же вы были правы. Георгий Саныч!

* * *

Быть популярным я учился у Цымбаларя, Онопко и Тихонова. 1995–1996 годы: после игры сядешь в автобус и смотришь, как звезды с фанатами общаются. Я верил, что рано или поздно сам окажусь там, в окружении болельщиков, и потому на примере старших ребят выявлял алгоритм действий. Вот тогда–то и дал себе установку: «Никого не обижай, если есть возможность, дай автограф всем и со всеми сфотографируйся!» Стремление никому не отказывать впоследствии приводило к тому, что я подолгу не мог покинуть стадион после матча. Мои друзья и родственники вынуждены были меня ждать, я торопился к ним, а люди мне все протягивали и протягивали листочки, а я расписывался и расписывался.

Окунаясь в прошлое, пытаюсь вспомнить свой первый автограф, и не очень–то получается. Знаю, что это было в дубле. Как–то стихийно. По–настоящему народ стал подходить где–то с весны 1996 года. После моего первого чемпионства поток интересующихся значительно увеличился, но вплоть до лета 1997 года меня нередко путали то с Костей Головским, то с Саней Липко. Были и уникальные случаи: меня принимали за Бузникина и обращались ко мне как к Максиму. Я улыбался и расписывался за Бузю автографом Титова.

Популярность набирала обороты без рывков, очень постепенно и гармонично. И уже осенью 1997‑го я почувствовал, что у меня появилась своя ниша. Секрет бешеной любви народа к «Спартаку» в какой–то степени всегда объяснялся еще и тем, что в этой команде были собраны личности. И люди, помимо того что болели за «красно–белых» в целом, параллельно переживали еще и за отдельных исполнителей. Во второй половине 1990‑х у большинства спартаковцев были свои фан–клубы. В том числе и у меня.

По окончании сезона‑1997 я уехал отдыхать на Мальдивы, и о том, каким образом распределились голоса журналистов в опросе на звание лучшего игрока года, я там узнать не сумел. По ощущениям мне казалось, что я должен войти в первую десятку. Когда вернулся, любопытство меня прямо–таки душило, но тогда Интернет не был развит и информацию почерпнуть было неоткуда. Лишь через несколько дней удалось выяснить: я и впрямь вошел в первую десятку! Вот тогда–то подумал, что большое, истинное признание не за горами.

Тем не менее на свой счет я не обольщался и отчетливо понимал, как я далек от того же Тихонова. И надо же такому случиться, вскоре нас с Андреем Миша Грушевский пригласил в свою радиопрограмму «15 минут со звездой». Мы с Тишкой были призваны стать талисманами тех радиослушателей, которые дозванивались в прямой эфир и делали ставки в рулетку. Я чувствовал себя не совсем уютно. Андрею двадцать семь лет. Он лучший футболист страны, народный любимец, а я — двадцатиоднолетний пацан без особых регалий. Улавливаете разницу? Но и ведущий, и радиослушатели почему–то никоим образом не подчеркивали между нами различий и, более того, ставили нас как бы на одну ступеньку. Я дико удивился и по дороге домой призадумался: «Егор, кажется, скоро для тебя начнется совсем другая жизнь».

И эта «другая жизнь» проявилась во всем своем великолепии не поздно и не рано — через полгода, когда я забил «Реалу». Как у актеров бывают самые значимые роли в их карьере, роли, которые являются их визитной карточкой, так и у футболистов есть голы, которые проходят через весь их творческий путь. Скоро будет десять лет, как мяч, пущенный мной в ворота самого культового клуба мира, показывают в программах обо мне. Тот гол проложил мне дорогу в основной состав сборной России, открыл мое имя европейским специалистам, помог получить титул игрока года в стране. Именно тогда моя спартаковская популярность взлетела до очень ощутимых высот, и. уверяю вас, уже тогда она была сопоставима с нынешней. Я еще раз уточняю: речь идет именно о нашей «красно–белой» среде. Потому что моя узнаваемость у других слоев населения десятилетие назад была в общем–то заурядной.

И если бы в тот период, допустим, на своем концерте в Минске Коля Трубач представил меня публике, вряд ли реакция была бы такой, как в новом тысячелетии. Кстати, нынешнее отношение белорусов ко мне приятно поражает. На каждом шагу просят автографы, и на том же упомянутом концерте в Минске меня подобными просьбами просто засыпали. Когда Коля сказал, что в зале присутствует Егор Титов, и я поднялся со своего места, грянул такой гром аплодисментов и восторженных криков, что у меня заложило уши. И полтора часа со всех концов зала мне присылали клочки бумаги, билетики, книги, газеты для автографов. Я, расписываясь, выложился так, словно эти девяносто минут провел на поле.

Вот эта популярность — «непрофильная». Я никогда за ней не гонялся, искусственно ее не создавал и потому рецептов как таковых не знаю. Но при этом убежден: одной причины, единственного секрета народного признания не существует. Здесь присутствует целый букет слагаемых успеха.

* * *

Опираясь на собственный опыт, могу вас заверить: каким бы ярким и талантливым ни был футболист, если он не имеет возможности защищать честь страны на международной арене, то известности в широких кругах он никогда не обретет.

Сборная — это действительно вершина. А уж если ты еще и на чемпионате мира «выстрелишь», как в 2002 году это сделал Димка Сычев, то совершишь грандиозный скачок в плане популярности. Я, к слову, всех этих скачков тяготился. А когда Олег Иванович сделал меня капитаном сборной, я вообще не представлял, куда мне от смущения деваться. Когда считаешь, что тебя награждают какими–то фантастическими почестями, которых ты еще вроде бы не достоин, становится крайне неловко.

Мне было всего–то двадцать четыре года, в национальной команде выступало достаточно ребят и старше, и опытнее меня, но после ряда замен, в перерыве матча со сборной Греции, наш доктор Юрий Сергеич Васильков принес мне капитанскую повязку. Я взбунтовался: «Сергеич, мне еще рано!» И даже аргумент, что это личное распоряжение Романцева, на меня не подействовал. Васильков вернулся к Олегу Ивановичу и передал ему мои слова. По суровому взгляду любимого наставника я понял, что упираться бесполезно. Я шел на поле, и повязка жгла мне руку. Хотелось ее чем–нибудь прикрыть: «Ладно бы меня команда выбрала, а то тренер назначил волевым решением. Будут говорить, что Романцев своих любимчиков за уши тащит». Так я себя тогда накрутил, что минут десять чувствовал скованность. Потом игра захватила и стало полегче.

Второе слагаемое общественного признания заключается как раз в умении если уж не преодолевать свою скромность, то хотя бы просто с ней уживаться. Не следует избегать прессы. Более того, общаться с журналистами нужно не из–под палки, а с удовольствием, и при этом желательно быть интересным и непосредственным.

Отчетливо помню свое первое интервью. Это был 1994 год. Манеж ЛФК ЦСКА. После тренировки юношеской сборной меня поджидал пожилой дядечка, корреспондент «Вечерней Москвы». Я напустил на себя спокойный вид и откровенно стал умничать. Держался я молодцом, был искренен и свеж в своих высказываниях. Когда мои родители прочитали интервью, были потрясены тем, что все эти глубокие вещи произнес их сын. Поскольку первый блин не получился комом, то и в дальнейшем мое общение с журналистами протекало вполне нормально. Конечно, шишек я себе тоже набил немало. По молодости тебе нашвыряют вопросов, ты на все ответишь как на духу, а потом выяснится, что кое–где была запрятана «мина». Теперь у меня имеется внутренний «миноискатель», я научился чувствовать, кто и какую фразу намеревается вырвать из контекста моих слов. Сегодня я могу позволить себе общаться далеко не со всеми журналистами и не со всеми изданиями. Я прекрасно знаю, что такое репутация, и стараюсь сделать так, чтобы мне ее не подмочили. Это гораздо лучше, чем вечный обет молчания.

Дима Хлестов — уникальнейший защитник, когда к нему обращались с просьбой об интервью, всегда отвечал отказом: «Мне слава не нужна. Я тихо пришел — тихо уйду». При своих неординарных бойцовских качествах Хлест мог стать настоящим идолом футбольного мира, а получилось, что этого восьмикратного чемпиона сегодня помнят и ценят лишь особо преданные поклонники «красно–белых». Даже когда Бара был на своем пике, фанаты не одолевали его просьбами об автографах и у ворот нашей базы в Тарасовке на неподражаемого Димку не набрасывались толпы детишек, хотя он–то был этого достоин поболее многих.

Дети у ворот базы — вот, кстати, наболевшая тема. Я застал времена, когда на нашу тарасовскую территорию пускали всех. Люди туда приезжали выходной день провести и родной командой полюбоваться. Потом со страной что–то случилось: у игроков стали угонять машины. Тогда–то и сделали КПП. Вот с этого КПП и зарождалась популярность каждого из спартаковцев. Раньше для любого из нас было ритуалом: подъехал, остановился, расписался всем, поехал дальше. Мальчишки и девчонки дежурили там часами: с тетрадочками, плакатиками, фотоаппаратами. Дети очень непосредственны. Они, пока мы оставляли автографы на их сувенирах, говорили нам много трогательных, а порой и мудрых вещей.

С некоторых пор охрану на базе ужесточили. Везде камеры. Каждый сантиметр просматривается. Но причина того, что на каком–то этапе ниточка между нами и детьми существенно ослабла, наверное, не только в этом. Все стало цивилизованнее, душевность была утеряна. Для мальчишек и девчонок важно привыкнуть к игрокам. Я не сомневался: как только почувствуют, что наступила стабильность, они обязательно вернутся и приведут с собой своих друзей.

И пока мы работали над этой книгой, начали происходить сдвиги к лучшему, в чем немалая заслуга Владимира Григорьича Федотова. Школьники и школьницы опять потянулись к воротам нашей базы. Не в таких количествах, как в 1990‑х, но какая–то преемственность уже наблюдается, чему я необычайно рад.

Единственное — забор окончательно перестал быть составляющей спартаковского фольклора. В какой–то период его так часто красили, что болельщики отчаялись наносить различные надписи. Раньше же этим забором зачитывались. Даже мы, игроки, могли выйти и изучить новые шедевры: «Артем, я тебя люблю», «Кечинов — лучше всех», «Тихонов — наша гордость», «Калина — the best», «Шира — наш Ширер!». Про Робу было очень много лозунгов. Пожалуй, даже больше, чем про любого из нас. Как–то все это здорово воспринималось.

* * *

Спартаковский фольклор — это не только надписи на заборах. Это баннеры на стадионах. Это песни и стихи, мощнейшие по своей сути. Это рисунки, забавные до невозможности. Это острые речовки и, конечно же, энергетически бронебойные по значению кричалки.

Для любого футболиста огромная честь, если его имя попадает в кричалку. Кажется, вот уже второй десяток лет, как на наших матчах фанаты скандируют до боли знакомое:

«Цымбаларь Илья забьет, и коням ****ец придет!»

После ухода Илюхи стали кричать: «Тихонов Андрей забьет», ну а с осени 2000‑го наступил мой черед. На первых порах мне было жутко неудобно, я считал, что еще не достиг масштабов Ильи и Андрея (признаться, порой и сегодня испытываю подобные «угрызения»). А когда стадион принялся скандировать: «Ти–тов! Ти–тов!» — я и вовсе ощутил вину перед своими партнерами. Они бьются не меньше, а трибуны почему–то выделяют меня одного. Это ко многому обязывает. И те до боли знакомые слова «И Егор Титов забьет, и коням … придет» каждый раз вынуждают меня думать о том, как бы огорчить армейцев. В какой–то степени я оправдываю доверие и в российской истории, если суммировать все турниры, никто в «Спартаке» чаще меня не заставлял голкиперов ЦСКА выуживать мяч из сетки. Удачную игру против принципиальных соперников, пожалуй, тоже стоит включить в слагаемые популярности.

Мне всегда было любопытно понять психологию людей, воспевающих мое имя. Ведь среди них хватает и тех, кто старше меня. Немало там и миллионеров, и чиновников, и разного рода успешных бизнесменов. Они обладают своим четким взглядом на все вопросы, и их признание заслужить совсем непросто. Эти люди немало повидали, им есть что рассказать, и я получаю позитивные впечатления от нашего общения.

Раньше это общение носило исключительно «гастрольный» характер. Мы же запоминаем лица болельщиков, которые всюду следуют за нами, пробивают «золотые» и «бриллиантовые» выезды. Затем в гостиницах, у автобуса обмениваемся какими–то фразами, поддерживаем друг друга, говорим слова благодарности. Так зарождаются отношения, которые уже переносятся на Москву, превращаются в приятельские. В частности, мы с Сергеем Круподеровым, известным в фанатской среде как Крупский, уже не первый год дружим семьями. Подобные отношения позволяют футболистам и болельщикам находить взаимопонимание даже в не самые удачные для клуба периоды.

Я хорошо знаю почти всю элиту спартаковского фанатского движения. Особая порода людей! Некоторые из них могут одним звонком на сектор поднять весь стадион, завести массы на такую поддержку, что лужниковское эхо будет слышно чуть ли не в Петровском парке.

Особенно меня вдохновляет скандирование десятками тысяч «красно–белых» такой простой, но такой сильной фразы: «Вперед. «Спартак»!» Сколько раз было, что под этот рокот команда бросалась вперед и продавливала соперника. Что бы там ни утверждали игроки других команд, на мой взгляд, лучший «двенадцатый игрок» — у «Спартака».

И быть для таких болельщиков «нашим всем» — это главное мое достижение. Оно, пожалуй, гораздо существеннее, чем даже звание «Футболист года». «Наше все» — это доверие, голос сердца и признание тебя как человека. Мне по причине природной скромности нелегко говорить на данную тему, но я считаю себя обязанным это сделать. Старостин, Бесков, Романцев. Дасаев,

Черенков. Родионов. Цымбаларь. Тихонов. Аленичев — все они тоже были «нашим всем»! «Наше все» — это такой традиционный переходящий титул, и мне безумно приятно оказаться в одном ряду со столь видными спартаковцами. Я должен держать марку. Я не имею право повести себя недостойно.

Вот уже второй год как люди подходят со словами: «Егор, просим тебя, не покидай нас. Ты у нас один остался». Спартаковские традиции — это нечто. И я ощущаю себя носителем этих традиций, передаточным звеном.

Конечно, никогда по своей воле я в другой российский клуб не перейду. Это исключено абсолютно! Но даже если бы у меня такие мысли возникали, то после общения с нашими поклонниками они быстро бы улетучились.

Я прекрасно понимаю Диму Аленичева, который сказал, что завершит свою карьеру в «Спартаке», и, несмотря на наличие неплохих предложений, так и поступил. Дима знает, что такое быть «нашим всем», и знает, к чему это обязывает.

Те, кого болельщики награждают таким огромным доверием — клубные патриоты до мозга костей. Никто из нас на предательство не способен! Тихонов и Цымбаларь вынуждены были команду покинуть, но так сложились обстоятельства. Народ их понял и стал боготворить еще сильнее, как и принято боготворить несправедливо пострадавших любимцев.

Когда–нибудь наступит тот день, когда и передо мной возникнет дилемма, как быть дальше. Мечтаю завершить большую карьеру, как Черенков. То есть остаться самим собой — человеком, в чьих жилах бурлит спартаковская кровь. Но если скажут, что я лишний и больше клубу не нужен, тогда унижаться не стану, уйду.

С некоторых пор наши болельщики называют меня Егор Ильич. Мне это приятно, и такое обращение я воспринимаю как аванс на будущее. На будущее именно в родном «Спартаке». Другого мне не надо. И еще, поскольку титул «наше все» переходящий, мне безумно интересно, кому он достанется после меня. Сейчас заявляет о себе целое поколение «красно–белых» воспитанников. Но на кого бы ни пал выбор, я не сомневаюсь, это будет достойный футболист, истинный патриот «Спартака». Наши болельщики не ошибаются.

Я также убежден вот в чем: «Спартак» и через сто, и через двести лет будет «Спартаком», потому что те, кто станет нашими преемниками и преемниками тех преемников, всегда будут пропитаны несгибаемым спартаковским духом и будут приумножать незаурядные и славные традиции «красно–белых». И я очень–очень горд тем, что являюсь частью спартаковской истории. Я прошел через многие знаковые этапы клуба и всегда был ему верен. В команде и впредь будут игроки, которые не позволят ей провалиться в пропасть. И я, кстати, рассчитываю быть одним из них, потому что пока на покой не собираюсь!

 

ГЛАВА 38

Как открыть для себя Черчесова

Мы уже подумывали сдать эту рукопись в печать, как произошло событие, которое заставило нас кардинальным образом изменить наши планы и задержать выход книги на многие месяцы. Имя этого события — Станислав Саламович Черчесов.

Но прежде чем детально погрузиться в подобные размышления, давайте вернемся в те дни, когда «Спартак» оказался на пороге очередных кардинальных перемен. Признаться, находясь внутри коллектива и зная абсолютно все, что там творилось, я не сумел четко отследить тот момент, когда команда засбоила. Вроде бы мы шли на первом месте, все у нас получалось, Владимир Григорьевич Федотов, бросивший в бой спартаковских воспитанников, был в фаворе, и вдруг все перевернулось с ног на голову. Пропала игра, в воздухе повисло напряжение. Мы стали терять очки, а разгромное поражение от «Химок» у многих спартаковцев до сих пор вызывает чувство стыда. Григорьич, прежде отличавшийся спокойствием и философским отношением к жизни, излишне занервничал. Возможно, его силы были на исходе, и ему все труднее было себя контролировать. На всем протяжении совместной работы мы с Григорьичем были в постоянном контакте, а в те тяжелые дни он и вовсе постоянно меня вызывал к себе, чтобы посоветоваться о том, как лучше поступить. Я все отчетливее ощущал, что на этот раз Федотов действительно близок к отставке. Более того, я уже понимал, в чем главная ошибка Григорьича, но не знал, как тактично ему об этом сказать. Если главный тренер начинает обижаться на игроков, он невольно расписывается в собственном бессилии. Коллектив в такой ситуации не удержать. А тут еще и конфликты с достаточно авторитетными Максом Калиниченко и Войцехом Ковалевски вышли на новый виток.

Неправильно повели себя некоторые легионеры. Моцарт попал под влияние Квинси. Они жили в одном доме, и голландец постоянно «разлагал» бразильца. Квинси уже давно не работал на тренировках, он отбывал номер, а Григорьич, вместо того чтобы вправить пижону мозги, молчал. Моцарт тоже начал валять дурака. Остальным ребятам в такой ситуации уже очень сложно было выкладываться на занятиях на все сто. Если бы Владимир Григорьевич жесткой рукой убрал гнойник в ранней стадии, то все бы для него могло сложиться иначе. Новый тренер это прекрасно понимал, потому первым делом и изолировал Квинси от команды, а с Моцартом поговорил по–мужски и сумел парня мотивировать.

Наблюдая за мучениями Григорьича и пытаясь ему хоть как–то помочь, я вновь убедился в том, насколько же нелегок хлеб главного тренера, особенно если его команда — «Спартак» (Москва). Федотов все последние дни казался мне человеком, который несет непомерный груз. После ничьей с «Нальчиком» (два–два) мы с Владимиром Григорьевичем шли вдоль поля, и он, глядя себе под ноги, сказал: «Все, Тит, больше не могу. Устал. Еще и руководство меня полощет. Надо уходить». А я перед этим прочитал в газете интервью Федуна, в котором Леонид Арнольдович сказал, что команду к матчу с «Москвой» будет готовить Федотов. Вот я и привел наставнику эти слова. И добавил: «Григорьич, не надо уходить. Есть шанс, что все нормализуется. Надо только выиграть у «Москвы».

Но с «горожанами» мы сыграли безобразно. Будто специально Федотова сплавили. Трибуны свистели и скандировали: «Позор!» — и все уже было ясно. В раздевалке на Григорьича многие смотрели фактически как на бывшего главного тренера, да и сам он мысленно прощался с нами.

Уже не помню, кто именно мне позвонил, помню лишь, что, когда услышал в трубке новость об отставке Владимира Григорьевича Федотова, воспринял ее как должное. Уже накануне все в команде знали, что к власти приходит Черчесов. Прошлое осталось в прошлом. Все уже готовились к переменам и, разумеется, беспокоились о том, смогут ли они соответствовать требованиям нового наставника. Про Станислава Саламовича ходило много домыслов. Я, например, не раз от приближенных к команде людей слышал, что Черчесов очень критично настроен по отношению ко мне (так оно и получилось). Не знаю, испытывал ли я беспокойство на сей счет. Скорее всего, это было обыкновенное предстартовое волнение — хотелось вновь доказать себе, что я могу, оставаясь самим собой, уцелеть в любой обстановке и адаптироваться к любой тренерской концепции.

Через два дня после официальной отставки Владимира Григорьевича на базу приехало руководство клуба во главе с генеральным директором Сергеем Шавло. Для меня подобная процедура уже вошла в привычку. Опять были лозунги, помпезное представление нового рулевого. Это нормально. Но вот вступительное слово Черчесова оказалось необычным. Станислав Саламович не стал говорить каких–то глобальных вещей, он сразу дал понять, что не собирается тратить время понапрасну: «Ребята, давайте без горячки. Готовимся к ближайшему матчу. Чуть подтянем физические кондиции и немного поработаем над тактикой».

С собрания мы вышли молча. Некоторые недоуменно переглядывались. Недопонимание и ощущение неизвестности господствовали повсюду.

К матчу с «Сатурном» мы подошли с ясным представлением того, что мы хотим и каким образом будем этого добиваться. Тем не менее первый тайм с игровой точки зрения показался мне ужасным. В перерыве Саламович вновь был краток и полон уверенности: «Все идет по плану. Терпим! Обещаю: все будет хорошо!»

В итоге ценой травмы Кудряшова мы вырвали три очка. На зубах. На крови. На жилах. Такие победы дорогого стоят. Они придают команде уверенности, повышают самооценку каждого футболиста.

Когда мы забили «Сатурну», я видел, как Стае радуется.

Мы на–гора выдали серию из шести приличных матчей, и все о нас заговорили как о главном претенденте на чемпионство. Я улавливал эту пьянящую близость долгожданного свидания с золотыми медалями. И это было потрясающе!

* * *

…Сегодня я уснул под утро. Вчера «Зенит» стал чемпионом, а мы вновь вынуждены были довольствоваться «серебром». Третий раз кряду. Друзья звонят со словами поддержки. Дорогие мои, я в этих словах не нуждаюсь! Сейчас я, наоборот, испытываю облегчение оттого, что эта сумасшедшая гонка закончилась. Последние две недели я, впрочем, как и любой в «Спартаке», жил словно на вулкане. Ажиотаж был такой, что порой возникали мысли: еще чуть–чуть — и кто–то из нас не выдержит.

Так получилось, что восхождение «Спартака» к золотой вершине началось в матче с «Сатурном». И в противостоянии с тем же «Сатурном» оно, по сути, закончилось. Причем такие футбольные аналитики, как Юрий Севидов, именно главного тренера обвинили в поражении. Черчесов отстранил от игры в Раменском Дмитрия Торбинского, и эта ошибка стала роковой. За два тура до финиша мы пропустили вперед «Зенит», а нет ничего хуже, чем надеяться на осечку конкурента.

Боль разочарования, хоть и готовились мы к ней на подсознательном уровне, была дикой. Помогло то, что поехали всей командой в ресторан. Полночи просидели в тесной компании. Выговорились друг другу. Освободились от лишнего груза. И вот теперь, на следующий день, я чувствую, что жизнь не остановилась. Я без особых эмоциональных потрясений оглядываюсь назад и осмысливаю все, что с нами в 2007 году произошло.

С августа я получал постоянное удовольствие от футбола. Мы играли, а не мучились! Даже такие трагичные встречи, как с «Селтиком» и ЦСКА, провели на высоком уровне. Осень получилась и вовсе лучшей для меня за последние годы. Руководство клуба окончательно поверило в меня и предложило мне четырехлетний контракт на более выгодных условиях. Впереди открываются роскошные перспективы. Дай Бог, чтобы они не оказались иллюзиями!

P. S.

До самых последних лет Николай Петрович Старостин поддерживал себя в спортивной форме. Как–то приехал «Спартак» на игру в Корею. Идет разминка, телекамеры стоят, фотографы с аппаратурой, стадион битком. И вдруг все разом разворачиваются в одну сторону и замирают как вкопанные. Николай Петрович, 90-летний президент знаменитого клуба (!), высоко поднимая ноги, рвет двести метров по бровке. И не просто бежит, а еще и в поворот на скорости входит, угол режет. Корейцы просто в шоке были от этой сцены. у них всех глаза от изумления круглые стали по пять копеек.

Сколько раз слышал ту историю, и каждый раз она у меня вызывала не только улыбку, но и очень трепетные чувства. В какой–то степени она для меня была и остается ориентиром. Хочу всем нам пожелать и в 90 лет быть востребованными, полными сил и желания бежать вперед.

По–моему, это очень важно — двигаться, дышать полной грудью, приносить пользу и не терять себя. Сейчас май 2009‑го, иллюзии все же не обошли меня стороной. Теперь я игрок «Локомотива» из Астаны. На пару дней прилетел в Москву, сижу вот перечитываю по диагонали главы из этой книги и в очередной раз переосмысливаю весь свой путь. Во что–то уже и не верится. В чем–то жизнь меня удивила, где–то я ее шокировал. «Спартак» теперь люблю на расстоянии. Со стороны вообще многое воспринимается иначе. Но я ничего не хочу менять в своем прошлом. И даже здесь, на страницах данного произведения, несмотря на возникающие соблазны, не буду вносить серьезных корректив. Что бы обо мне ни говорили, что бы ни писали, я остаюсь верен самому себе и тем принципам, которые для меня значимы.

Возможно, поэтому последняя глава, на написание которой достаточно и пары часов, заняла у нас около двух лет. Вдумайтесь, около двух лет! Но так и не была завершена. Я не стал рассказывать о своем уходе из родного клуба и о химкинской эпопее во многом потому, что никого не хочу обидеть понапрасну. С годами я понял, что не стоит торопиться с выводами, чтобы оценить ситуацию и поступки людей: должно пройти время, которое очистит разум от эмоций. Так что свет на оставшиеся без ответа неоднозначные вопросы я пролью в следующей книге — мы с Алексеем Зининым уже наметили, какой она будет.

…А «Спартак» сегодня опять другой. В последние годы «Спартак» был «Спартаком» Скалы, Старкова, Черчесова, Лаудрупа. Да чьим он только не был! Но не может быть «Спартака» Лаудрупа, точно так же как не может быть «Спартака» Черчесова. «Спартак» — он и в Африке «Спартак». Народный! Яркий! Боевитый! Умный! Один на всех. Именно таким мы его любим, именно о таком мечтаем. И я рад, что у руля команды наконец–то собрались самые настоящие спартаковцы во главе с Валерием Карпиным и отчасти Олегом Романцевым. Больших побед «Спартаку»! Новых Аленичевых, Тихоновых и… Титовых нашему футболу! И удачи всем, кто ее заслуживает!

Май 2009 г.

 

ГЛАВА 39

«В стеночку» с Титовым

ЛЮБИМЫЙ АВТОМОБИЛЬ — перепробовал все ведущие марки, но вот уже несколько лет храню верность «ауди».

ПРАЗДНИК — Новый год. Со снегом, елкой и салатом оливье. Этот праздник из детства мы проносим через всю свою жизнь.

ТОСТ — «За друзей!». Они огромная составляющая меня.

ФИЛЬМ — «Сирота казанская». В этом фильме очень много теплоты. Плюс музыка потрясающая, ну а подбор актеров и вовсе ошеломительный.

АКТЕР — Олег Табаков. И не потому, что он спартаковский болельщик, и даже не потому, что личность харизматическая. Просто я верю ему в любой его роли.

АКТРИСА — Катя Гусева. Моя хорошая знакомая и просто приятная девушка.

ПЕВЕЦ — Коля Трубач, Игорь Саруханов и Олег Митяев. Это мои друзья. Мало того что они и люди настоящие, так еще и их творчество согревает мне душу.

ПЕВИЦА — Кристина Орбакайте. Она самодостаточна, самобытна и талантлива. Отношусь к ней с большим уважением.

ПЕСНЯ — «Желаю тебе» Игоря Саруханова. Часто эту песню пою под караоке.

ПОЭТ — Коля Трубач. Мало кто знает, но он свои песни от начала до конца создает сам. Стихи у него необычайной глубины. Откуда–то из недр Коля достает основную суть и вкладывает в твой мозг. Я одним из первых знакомлюсь с его новинками и всякий раз поражаюсь, насколько же Трубач многогранен.

ПИСАТЕЛЬ — Джон Фаулз. Это еще один человек, который может забраться к тебе в голову и многое там перевернуть.

КНИГА — «Волхв». Не случайно же Фаулз мой любимый писатель.

ТВ-ПЕРЕДАЧА — есть две программы, которые я никогда не пропускаю: КВН и «Человек и закон». Среди кавээнщиков у меня, к слову, немало приятелей и хороших знакомых.

НАПИТОК — люблю пиво. К тому же в разумных пределах оно полезно для восстановления после физических нагрузок.

БЛЮДО — пельмени. Хоть я и всеяден, не люблю повторений в пище. Пельмени же еще ни разу не надоедали.

ТОРТ — «Тирамису». Когда первый раз попробовал, думал, что и блюдце съем за компанию.

МОДЕЛЬ ТЕЛЕФОНА — Sony Ericsson. Пришел к нему опытным путем.

ЖИВОТНОЕ — собаки ши–тцу. Случайно купил два беленьких шарика этой породы, которые выросли в тявкающих любимцев нашей семьи. Теперь два раза в день при любой погоде с ними гуляю.

ЦВЕТОК — я предпочитаю покупать букеты в корзинах. А розы это или что–то другое — не принципиально.

ДЕРЕВО — береза. Я же русский человек!

ЦВЕТ — тут все банально: сочетание красного и белого.

ГОРОД — Москва. Обожаю все, что с нашей столицей связано. Даже пробки и суету эту бесконечную.

СТРАНА — Россия. Много чего повидал, много чему подивился, но по–прежнему убежден: в гостях хорошо, а дома лучше.

ФОРМА ОДЕЖДЫ — Fashion. Хотя ношу в общем–то все. И в строгом костюме, и в джинсах, и в спортивной кофте чувствую себя одинаково уютно.

ВИД ОТДЫХА — без разницы, главное, чтобы вместе с Андреем Тихоновым.

ВИД СПОРТА — теннис и хоккей. Футбол для меня уже не вид спорта, а образ жизни.

ЗАРУБЕЖНАЯ КОМАНДА — «Барселона» и одесский «Черноморец». «Барселона» близка мне по духу, по своей игровой философии, а с «моряками» у меня связано много приятных воспоминаний. Из этой команды вышло немало замечательных людей. Достаточно назвать Никифорова, Парфенова и Цымбаларя. Кстати, прекрасно помню, как пацаном ездил в Одессу на детско–юношеский турнир и видел, как в рамках чемпионата СССР Цыля, будучи игроком «Черноморца», забил «Спартаку».

ЗАРУБЕЖНЫЙ СПОРТСМЕН — лыжники Вегард Ульванг и Бьорн Дели. Они стальные люди! Еще безмерно уважаю теннисистов Пита Сампраса и Андре Агасси. Весть о смерти любимого тренера настигла Сампраса прямо на корте, во время важного поединка. Слезы мешали Питу, ухудшали видимость, но он попадал и попадал по мячу и в итоге выиграл партию. Настоящий русский мужик. Хоть и американец. Когда Агасси уходил из спорта, он рыдал навзрыд. Слезы были лошадиные, а Андре был настолько силен, что этих слез не стеснялся. Я смотрел на него и ощущал его величие.

ЗАРУБЕЖНЫЙ ФУТБОЛИСТ — Зинедин Зидан. Для нашего плеймейкерского амплуа Зизу сделал много и в какой–то степени продлил существование этой позиции в современном футболе.

ФУТБОЛЬНЫЙ ЭЛЕМЕНТ — истинное наслаждение приносят голевые передачи, но главное в футболе — это гол. И любой элемент, который к голу приводит, — он для меня в тот момент самый любимый.

СОПЕРНИК — есть принципиальные соперники, такие как ЦСКА, с которыми мне нравится играть всегда. Но самые приятные противники — те, которых можно постоянно обыгрывать.

КРИЧАЛКА — «Спартак — чемпион!». Я вырос на этом приятном слуху словосочетании. Сам скандировал его неоднократно и, наверное, тысячи раз слышал от других. Бывает, идешь по улице, а тебе вслед кричат: «Спартак — чемпион?!»

РУГАТЕЛЬНОЕ СЛОВО (ЦЕНЗУРНОЕ) — блин! Обычно на досаду именно «блинами» и реагирую.

ЖЕНСКОЕ ИМЯ — здесь все предельно просто: Анна, Вероника и вот теперь Ульяна.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ПЕРСОНАЖ — Юрий Долгорукий. В пояснениях не нуждается.

СОВРЕМЕННЫЙ ПОЛИТИК — Жириновский. Потому что он прикольный. При этом политическим сподвижником Владимира Вольфовича я не являюсь.

БЛИЦ-ОПРОС

— Вне футбола есть что–то, чего Вам не хватает?

— Общения с родными и близкими. Жизнь бежит вперед с каждым годом все быстрее, и времени для самых дорогих людей остается все меньше. Чувствую, что–то значимое упускаю, но профессиональный спорт — штука жестокая.

— О какой старости мечтаете?

— «Хорошо иметь домик в деревне», наслаждаться природой в обществе многочисленных детей и внуков.

— Верите ли в любовь с первого взгляда?

— Наверное, да. Правда, в свою жену я влюбился не с первого взгляда и даже не со второго. Мы были знакомы с детства, но зато когда вновь увиделись после долгого перерыва, я был очарован ею с первых же минут общения.

— Самые существенные повреждения в драках?

— Я очень миролюбивый человек. Всегда стараюсь сгладить углы, а не обострять их. Стычки у меня были, но до драк дело никогда не доходило.

— С какой максимальной скоростью гоняли на машине?

— Около двухсот километров в час. Я бы и сильнее разгонялся, просто боюсь за свою семью. Не дай бог, со мной что–то случится — что с ними–то тогда будет?

— Ходите ли на выборы?

— В этом плане я необычайно ответственный гражданин. Как–то сборников собирали сразу в аэропорту, и оттуда мы вылетали на какой–то важный матч. Так я специально встал пораньше, чтобы до отлета успеть заехать проголосовать за Путина.

— Какой фильм чаще всего смотрели?

— Как и большинство россиян — «Иронию судьбы, или С легким паром». От одного названия пробивает на улыбку.

— Писали ли когда–нибудь стихи?

— В детстве много писал. Преимущественно посвящал своей собаке. Маме мои стихи нравились. Но на более серьезный поэтический уровень я не перешел.

— Любите ли делать зарядку?

— Никогда! И ни за что!

— В каком проекте приняли бы участие?

— Сыграл бы в «Что? Где? Когда?». Мне нравятся интеллектуальные испытания.

— Если бы Вы были актером, кого хотели бы сыграть?

— Крестного отца. Впрочем, согласился бы на любую роль из репертуара незабвенного Аль Пачино.

— Часто ли бываете довольны собой?

— Как поет Алсу — иногда…

— Что бы Вы хотели в себе изменить?

— Поздно что–то менять. Да и незачем!

— Каких качеств не может быть в Титове–человеке?

— Многих, но в первую очередь — жадности.

— На чем, на Ваш взгляд, построены отношения между мужчиной и женщиной?

— На доверии. А потом уж на всем остальном.

— Как научиться экономить время?

— Не спать. Ну и еще неплохо было бы с вечера строить планы на следующий день.

— Как научиться экономить деньги?

— А вот здесь как раз лучше больше спать. Во сне ты деньги не тратишь.

— Сколько у вас было автомобилей?

— О, достаточно. БМВ, «лексус». «мерседес», «крайслер»… В общей сложности явно больше десятка.

— В каких местах хотели бы побывать?

— Из тех, что не называл в этой книге, посетил бы Ниагарский водопад.

— Что можете сделать по хозяйству?

— Все, что нужно в конкретный момент. Надо готовить — буду готовить. Посуду помыть — без проблем. Убрать в квартире — тоже пожалуйста. Другое дело, такие ситуации возникают редко.

— Как часто наступаете на одни и те же грабли?

— Стараюсь этого не делать, но приходится. С возрастом обзавелся каской мудрости, она позволяет получать по лбу, но не набивать шишки.

— Сколько у Вас врагов?

— Тешу себя иллюзией, что немного. Но у публичного человека обычно их бывает в избытке. Так уж устроен мир.

— Как принимать верные решения?

— В футболе есть универсальный совет: вовремя включи голову. Моя голова, к счастью, включается достаточно быстро. Но главное не то, какое вы решение принимаете, а как вы его принимаете. Необходима уверенность в правильности своих шагов. И ни в коем случае нельзя бояться падений.

— Какой вопрос чаще всего себе задаете?

— Исконно русский: «Что делать?»

— Когда чувствуете себя наиболее естественно и уютно?

— Когда нахожусь в обществе близких людей. И абсолютно не важно, что мы при этом делаем.

— Разрешаете ли себе поваляться в кровати?

— Только в выходной день, и то очень мало. Обычно же поднимаюсь одновременно с будильником, потому как знаю: каждая минута у меня на счету, а опаздывать я не умею.

— Что такое поражение?

— Своеобразный инфаркт, который оставляет зарубку не на сердце, а на душе.

— Часто ли перед Вами стоял вопрос, идти ли на сделку с совестью?

— Другие этот вопрос пару раз передо мной пытались поставить, но сам перед собой я его никогда не ставил. Потому что понятия белого и черного для себя очертил предельно четко. Я заранее знаю: вот этого не сделаю и через вот это не перешагну.

— Чего Вы боитесь?

— Высоты. Наверное, поэтому живу на тридцать седьмом этаже. Когда мы впервые поехали смотреть свою квартиру, то поднимались на строительном лифте, который идет по стене дома. И чем дальше земля удалялась из–под ног, тем страшнее мне становилось. Натерпелся я тогда на несколько лет вперед.

— Смогли бы выступить с речью в правительстве?

— Я слабо интересуюсь политикой, а политиков мало волнует спорт. Вряд ли мы бы поняли друг друга.

— Как часто поете?

— Регулярно. У меня много друзей–музыкантов, и общение с ними стимулирует к сольным партиям под караоке.

— Бывает ли у Вас плохое настроение?

— После поражений. В остальные дни, если и бывает, то я его ото всех прячу. И от себя тоже.

— Есть ли у Вас комплексы?

— Раньше имелись. В какой–то момент я понял, что место человека в этой жизни определяют его достоинства, а не недостатки. С тех пор я не боюсь быть смешным или непонятым. Такое мое мировоззрение перестало устраивать мои комплексы, и они ретировались.

— Есть вещи, которые Вам кто–то запрещал?

— Родители мне запрещали курить. И я с ними солидарен. Убежден, моим детям тоже никотиновая зависимость не грозит.

— Сколько ролей Вы играете? Сколько Вас?

— Это не модно и даже вызывающе, но я один. Я везде одинаков: и на поле, и в раздевалке, и за столом, и в кровати.

— Самое великое заблуждение о Егоре Титове?

— Кто–то считает меня медленным игроком, кто–то — мягким. Тесты на скорость опровергают первых, мои перебитые ноги — вторых.

— Как родители называли Вас в детстве?

— Пузатрон. Я был весьма упитанным карапузом.

— Как окликаете жену и дочек?

— Анюту — Анютой. Вероничку — Вероничкой. Ульяну, пока она совсем кроха, называю по–разному.

— Сколько золотых медалей планируете иметь после окончания карьеры?

— Больше шести. А лучше десять. Очень красивая цифра.

ИГРА В СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ

— Если бы Вы были президентом России?

— Сделал бы спорт профессиональным во всех отношениях и приложил бы сверхусилия для того, чтобы мы вновь господствовали в мире.

— …Ипполитом из «Иронии судьбы»?

— Я бы не стал мыться в меховой шапке.

— …вашей старшей дочкой Анечкой?

— Я бы гордилась своим отцом и стремилась бы доказать, что его достойна.

— …ясновидящим?

— Заглянул бы в ближайшую пятилетку и узнал бы, сколько еще золотых медалей мне суждено выиграть.

— …Романом Абрамовичем?

— Продал бы «Челси» и все эти деньги вложил в российский футбол. Может быть, тогда и Дрогба с Лэмпардом приехали бы нас с вами порадовать.

— …президентом РФС?

— Построил бы мегасовременный стадион для сборной.

— …главным тренером «Барселоны»?

— Хочу быть главным тренером только одного клуба во Вселенной. Клуб этот называется «Спартак — Москва».

— …Дэвидом Бекхэмом?

— Взял бы себе хорошего финансиста. Впрочем, у Дэвида с этим вроде бы и так проблем нет.

— …Олегом Романцевым?

— Никогда и никому не продал бы акции «Спартака» и хранил бы их всю жизнь в потайном сейфе.

— Что если «Спартак» облачить в зеленую форму?..

— Тысячи людей заподозрят себя в дальтонизме, а спартаковцы перестанут давать друг другу пасы, и в итоге «Спартак» перестанет быть «Спартаком».

— Что если Егора Титова сделать центральным защитником?..

— В команду срочно нужно будет покупать сверхнадежного вратаря.

— Что если свести в одном чемпионате «Спартак‑1995», «Спартак‑1999» и «Спартак‑2006»?..

— Тогда весь пьедестал украсят красно–белые цвета.

— Что если «Спартак» на год перевести в английскую Премьер–лигу?..

— В Британии нужно будет открыть множество новых пабов, потому что наши болельщики быстро выпьют все пиво и местным жителям ничего не достанется.

— Что если поставить себе цель доиграть до сорока лет?..

— Моя семья сойдет с ума.

— Что если Ваша супруга будет знать каждый ваш шаг?..

— Она и так знает.

— Что если Андрей Тихонов переедет жить к вам?..

— Я буду безумно рад. А вот как к этому отнесутся наши жены — большой вопрос.

— Что если у Вас пропадет чувство юмора?..

— «Человек, который хотя бы отчасти юморист, — лишь отчасти человек». Полагаю, такого серьезного наказания я не заслужил.

— Что если Вам год поработать режиссером?..

— Надо попробовать. Мне было бы несказанно интересно снять фильм. Он был бы избавлен от всяких штампов.

— Что если футболисты перестанут ругаться матом?..

— Нам нужно будет научиться пищать: пи–пи–пи–пи. А если серьезно, без брани футбол встанет в один ряд с шахматами и балетом. Мат — это естественное и фактически единственное средство коммуникации на поле. При этом за пределами стадиона мы ненормативную лексику используем только в исключительных случаях.

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

1. Словарь футбольных жаргонизмов

Некоторые слова профессионального языка футболистов, такие как «паутина», «рама», «горчичник», крепко вошли в лексикон болельщиков. Современный же сленг игроков еще недостаточно известен. Приводим наиболее распространенные выражения. Только не подумайте, что футболисты говорят исключительно на жаргоне. Просто иногда при обсуждении матча они используют эти специфичные термины.

АРТИСТ — человек всем доволен, находится в идеальном состоянии для той ситуации, в которую попал. Часто это игрок, который творит на поле чудеса.

ВЕЛИКИЙ — чаще шутливая оценка после прекрасно проведенного матча. Это то же самое, что сравнение с Пеле и Марадоной.

ВЯЛИК — оценка игроком своей готовности. Означает вялость, нежелание выходить на футбольное поле (см, также «раскладушка»),

ГРОХНУТЬ — одержать либо неожиданную, либо крупную победу в принципиальном матче (см, также «сгореть»),

ДЕВОЧКА — игрок, падающий при малейшем контакте с соперником и долго валяющийся на газоне.

ЗАВОДСКАЯ КОМАНДА — команда, испытывающая большие проблемы в тактическом и техническом оснащении.

ЗАТРАВИТЬ — перегнуть палку (см, также «травить»).

КЛОУН — нечто среднее между чайником и Петрушкой, означающее, что человек пытается быть значимым, не имея для этого веских оснований.

КОЛХОЗНИКИ — откровенные слабаки, соперники, не способные доставить проблем, употребляется применительно к отечественным клубам.

КОРОЛИ — то же самое, что пижоны. Только короли никогда не наказываются за свое пижонство и всегда добиваются нужного результата (см, также «пижоны»).

КРАСАВЕЦ (он же красавчик) — самый лестный отзыв об игре или возможностях футболиста.

МЕРТВЫЙ — самый негативный отзыв об игре футболиста (см, также «чайник»),

МУЖИК — бесстрашный боец, человек, не показывающий боли, продолжающий играть, несмотря на полученную травму.

НАВОЗИТЬ — довести соперника до сильного утомления посредством лучших функциональных возможностей или благодаря прекрасной комбинационной игре.

НАЕСТЬСЯ — быстро устать, выдохнуться и быть неспособным приносить пользу команде.

НЕ ПЕРЕБАРЩИВАТЬ — просьба–противоядие против травли, настоятельно рекомендующее закрыть ту или иную тему (см, также «травить»),

ОТМОРОЖЕННЫЙ — игрок, не знающий чувства страха, идущий, зачастую неоправданно, в единоборство и не думающий при этом о возможных последствиях ни для себя, ни для противника.

ОТСКОЧИТЬ — добиться нужного результата, того не заслуживая.

ПЕТРУШКА — 1) нечистоплотный или неквалифицированный судья (иногда футбольный функционер), повлиявший на результат матча; 2) балбес, пустой и некомпетентный человек.

ПИЖОНЫ — футболисты, действующие на половину своих возможностей ввиду уверенности в своем превосходстве и окончательной победе.

ПИХАТЬ — высказывать претензии, критиковать в резкой форме.

ПОКУСАТЬ — доставить множество серьезных хлопот оппоненту.

ПРИДУШИТЬ — не дать футболисту или команде развернуться и показать свои лучшие игровые качества. Душить могут как защитники, так и судьи.

РАСКЛАДУШКА — примерно то же самое, что вялик. С той лишь разницей, что ощущается забитость мышц.

СГОРЕТЬ — потерпеть обидное поражение. Сгорает тот, кого грохают (см. «грохнуть»).

СОБАКА — цепкий защитник–персональщик, под чью опеку лучше не попадать.

ТОРМОЗ — футболист, принимающий медленные или очевидно неверные решения.

ТРАВИТЬ — регулярно подшучивать на одну и ту же тему, зачастую на грани фола. Очень распространено между партнерами по команде.

ЧАЙНИК — если мертвый в потенциале может заиграть нормально, то чайнику этого не дано. Он чужак для футбола. Часто именно такую характеристику наши игроки дают приезжающим на просмотр легионерам.

ЦЕПНОЙ ПЕС — игрок таранного типа, постоянно прессингующий оппонентов.

 

2. Прозвища футболистов

АЛЕНЬ, АЛЕШКА — Дмитрий Аленичев

БОСС — Сергей Овчинников

ГОРЛУК, ДЕД — Сергей Горлукович

ДРОЗД — Юрий Дроздов

ЕВСЕЙ — Вадим Евсеев

ЗИЗУ — Зинедин Зидан

КАЛИНА — Максим Калиниченко

КАРП — Валерий Карпин

КОНЬ — Андрей Коновалов

ЛЕДЯХ — Игорь Ледяхов

ЛОСЬ — Дмитрий Лоськов

ЛИПА — Александр Липко

МАЛОЙ, МАЛЫШ — Артем Безродный

МАМЕД, МАМА, МАМОЧКА — Рамиз Мамедов

МОСТ — Александр Мостовой

НИГМА — Руслан Нигматуллин

НИКА — Юрий Никифоров

ПАВЛИК — Роман Павлюченко

ПАВЛУХА — Александр Павленко–мл.

ПАРФЕН, ПАРФЕШКА, ТОША — Дмитрий Парфенов

ПЯТА — Андрей Пятницкий

РАДИМ — Владислав Радимов

РОБА — Луис Робсон

СЫЧ — Дмитрий Сычев

СЭМ — Сергей Семак

ТИХОН, ТИШКА — Андрей Тихонов

ФИЛ — Александр Филимонов

ХЛЕСТ, БАРА, БАРЕЗИ — Дмитрий Хлестов

ХОХОЛ — Дмитрий Хохлов

ЦЫЛЯ — Илья Цымбаларь

ЧИЖ — Валерий Чижов

ШАЛЯ — Игорь Шалимов

ШИРА, ШИРЕР — Александр Ширко

 

3. Термины спартаковской игры

КВАДРАТ — это контроль мяча в одно–два касания на ограниченном участке поля. Похожая детская игра называется «собачки». Квадраты бывают разной модификации. В «Спартаке» наиболее популярными являлись 6 х 2 в одно касание (шесть за кругом, двое водящих пытаются отобрать мяч). 4х 2 и 4х 4с нейтральным. Квадрат «четыре на четыре» помимо мышления развивал выносливость, потому что десять минут беспрерывно совершать ускорения, да еще борясь со своим оппонентом, под силу далеко не каждому.

СТЕНОЧКА. Игрок А, находясь перед соперником, отдает мяч своему партнеру В под дальнюю ногу. Игрок В, получив мяч в одно (максимум в два) касания, переадресовывает его на ход в свободную зону по линии движения игрока А. Игрок А тем временем обегает своего оппонента и, получив мяч, оказывается без опеки.

Порой за счет стеночек двое спартаковцев проходили с мячом через все поле.

ЗАБЕГАНИЕ. Игрок А останавливается с мячом перед соперником и, находясь начеку, не предпринимает активных действий. Игрок В делает забегание за спину игрока А и получает от того мяч четко в дальнюю ногу. Игрок А должен рассчитать момент передачи с точностью до десятых долей секунды.

Этот элемент оставлял спартаковцам массу вариантов развития комбинации. Например, игрок, ожидавший забегания от партнера за счет движения этого самого партнера, на которое реагировали защитники, мог взять инициативу на себя и фактически спокойно пройти с мячом вперед.

ПЯТКА (оставление мяча пяткой). Игрок А движется на соперника и имитирует финт или удар, а сам оставляет мяч пяткой своему партнеру. Защитники по инерции реагируют на игрока А, а игрок В беспрепятственно и неожиданно для оппонентов оказывается на ударной позиции. Очень эффективно перед входом в штрафную площадь соперника.

ПАС НА ТРЕТЬЕГО. 1. Игрок А, находясь спиной к воротам соперника, получает передачу с фланга и, фактически не глядя, в одно касание переводит ее на ход своему третьему партнеру С. Особенно эффективен при проведении контратак.

2. Схожий элемент, с той лишь разницей, что добавляется один дополнительный игрок D, которому в одно касание откатывается мяч. Игрок D находится лицом в поле, и ему легче сделать точную передачу на партнера С, чем партнеру А.

Порой за счет подобных комбинаций спартаковцы умудрялись выходить из обороны столь стремительно, что соперник не успевал перестраиваться.

Содержание