«Мы, правительства Великобритании и Соединенных Штатов, от имени Индии, Бирмы, Малайзии, Австралии, Британской Восточной Африки, Британской Гвианы, Гонконга, Сиама, Сингапура, Египта, Палестины, Канады, Новой Зеландии, Северной Ирландии, Шотландии, Уэльса, а также Пуэрто-Рико, Гуама, Филиппин, Гавайев, Аляски и Виргинских островов торжественно заявляем, что данная война не является империалистической». Так звучала пародия, распространявшаяся Коммунистической партией США в 1939 г.

Два года спустя Германия вторглась в Советскую Россию, и американская Компартия, постоянно характеризовавшая войну между государствами «оси» и союзными державами как империалистическую, уже стала называть ее «народной войной» против фашизма. И в самом деле, практически все американцы: капиталисты и коммунисты, демократы и республиканцы, бедные и богатые, представители среднего класса — были едины во мнении, что война эта — народная.

Так ли это?

Судя по некоторым признакам, она, в сравнении с любыми другими войнами, которые когда-либо вели Соединенные Штаты, пользовалась среди граждан страны наибольшей поддержкой. Никогда прежде в войне не участвовала непосредственно столь значительная часть населения: 18 млн человек находились в рядах вооруженных сил (из них 10 млн за пределами США), 25 млн рабочих и служащих регулярно жертвовали известную долю заработка на приобретение облигаций военного займа. Но не было ли это искусственно вызванным патриотическим подъемом? Ибо все национальные институты — не только правительство, но также средства массовой информации, церковь и даже ведущие радикальные организации — настойчиво призывали к объединению усилий. Не существовало ли все же определенной доли скрытого нежелания и признаков неафишируемого сопротивления?

Сражение велось с противником, грозившим миру неисчислимыми бедами. Гитлеровская Германия насаждала тоталитаризм, расизм, милитаризм и использовала крайне агрессивные методы ведения военных действий, превосходившие по своей жестокости весь прежний опыт не очень-то щепетильного мира. Но представляли ли собой участвовавшие во Второй мировой войне государства: Англия, Соединенные Штаты и Советский Союз — нечто существенно другое, позволявшее ожидать, что в случае их победы будет нанесен удар по империализму, расизму, тоталитаризму и милитаризму?

Можно ли было надеяться, что при ведении войны за рубежом и при обращении с национальными меньшинствами внутри страны американское правительство станет действовать в соответствии с концепцией «народной войны»? Будет ли оно в своей политике военного времени уважать права простых граждан на жизнь, свободу и стремление к счастью? И станет ли послевоенная Америка в своей внутренней и внешней политике отдавать предпочтение ценностям, ради которых, как считалось, и велась война?

Все эти вопросы заслуживали пристального внимания, однако атмосфера того времени, слишком насыщенная патриотическим пылом, не позволяла открыто их обсуждать.

Если роль Соединенных Штатов как защитника слабых и угнетенных государств и соответствовала образу страны в американских школьных учебниках по истории, то послужной список ее практических дел на международной арене выглядел совсем иначе. В начале XIX в. США противодействовали революции на острове Гаити, добивавшегося независимости от Франции. Позднее американцы развязали войну с Мексикой и захватили половину территории этой страны. Они помогли Кубе добиться независимости от Испании, но затем сами утвердились на острове посредством военной базы и инвестиций в экономику, обеспечив себе право на вмешательство во внутренние дела. США захватили Гавайи, Пуэрто-Рико и Гуам и вели жестокую войну с целью подчинения Филиппин. Угрозами и канонерками они «открыли» Японию для своей торговли и провозгласили политику «открытых дверей» в Китае, ставшую средством эксплуатации этой страны как для США, так и для остальных империалистических держав. Вместе с другими государствами Соединенные Штаты послали свои войска в Пекин для утверждения господства Запада в Китае и держали их там более 30 лет.

Требуя «открытых дверей» в Китае, США всеми возможными способами (с помощью доктрины Монро и многократных военных интервенций) добивались от стран Латинской Америки «закрытых дверей», — закрытых для всех, кроме Соединенных Штатов. Организовав революцию в Колумбии, американцы создали «независимое» государство Панаму, что позволило построить и впоследствии контролировать Панамский канал. В 1926 г. США направили 5 тыс. морских пехотинцев для подавления революционного восстания в Никарагуа и сохраняли там свое военное присутствие на протяжении семи лет. В 1916 г. США в четвертый раз вмешались во внутренние дела Доминиканской Республики, и их войска оставались в этой стране в течение восьми лет. В 1915 г. Америка вторично вторглась на Гаити и продолжала оккупировать остров 19 лет. Между 1900 и 1933 гг. США четырежды вмешивались во внутренние дела Кубы, дважды в дела Никарагуа, шесть раз в дела Панамы, один раз в дела Гватемалы и семь раз в дела Гондураса. К 1924 г. финансы половины из 20 латиноамериканских государств в той или иной степени управлялись Соединенными Штатами. К 1935 г. более 50 % экспорта стали и хлопка из США вывозилось в страны Латинской Америки.

В 1918 г., перед самым окончанием Первой мировой войны, семитысячный американский корпус, являвшийся частью союзнических интервенционистских сил в России, высадился во Владивостоке, где находился вплоть до весны 1920 г. Другой американский контингент, численностью 5 тыс. человек, вместе с экспедиционными войсками союзников тогда же занял Архангельск, еще один российский порт, который оккупировал почти целый год. Представитель государственного департамента заявил в Конгрессе: «Все эти операции должны смягчить последствия большевистской революции в России».

Короче говоря, если вступление Соединенных Штатов во Вторую мировую войну обусловливалось (как считали многие американцы, следя за вторжениями нацистов) стремлением защитить принцип невмешательства во внутренние дела других государств, то практическая деятельность США на международной арене заставляла усомниться в способности Америки самой соблюдать этот принцип.

Конечно, Соединенные Штаты являлись демократической страной с определенными гражданскими свободами. Германия же представляла собой диктатуру, где подвергались преследованиям евреи, заключались в тюрьмы инакомыслящие независимо от их вероисповедания и провозглашалось превосходство «нордической расы». Вместе с тем чернокожие американцы, наблюдая за антисемитскими выступлениями в Германии, не могли не видеть сходства с собственным положением на родине.

В свою очередь Соединенные Штаты почти ничего не предприняли против политики гонений и преследований, проводимой Гитлером. Более того, еще в 30-х годах США вместе с Англией и Францией всячески старались умиротворить диктатора. Ф. Д. Рузвельт и его государственный секретарь Корделл Хэлл не решались публично критиковать гитлеровскую антисемитскую политику. Когда в январе 1934 г. в сенат поступил проект резолюции, призывавшей сенат и президента выразить «удивление и боль», вызванные отношением немцев к евреям, и потребовать восстановления последних в их правах, то, по словам А. Оффнера в книге «Американское умиротворение», госдепартамент сделал все, чтобы эта «резолюция застряла в комитете».

Когда Италия Муссолини в 1935 г. вторглась в Эфиопию, правительство США объявило эмбарго на поставки вооружений, однако это не мешало американским бизнесменам снабжать итальянцев нефтью в огромных количествах, что было очень важно для страны, которая вела военные действия. Во время фашистского мятежа против законно избранного правительства социалистов и либералов, вспыхнувшего в Испании в 1936 г., администрация Ф. Д. Рузвельта инициировала принятие Закона о нейтралитете, по сути лишившего испанское правительство всякой помощи, хотя Гитлер и Муссолини оказывали масштабную поддержку Франко. В связи с этим Оффнер пишет:

…Соединенные Штаты даже вышли за рамки формальных требований законодательства о нейтралитете. Учитывая, что по крайней мере до ноября 1936 г. позиция Гитлера относительно оказания помощи Франко была еще недостаточно твердой, действенная поддержка со стороны США, Англии и Франции испанским республиканцам обеспечила бы им победу. В итоге Германия извлекла из гражданской войны в Испании все возможные преимущества.

Было ли это просто убогое суждение, досадная ошибка? Не являлось ли это логикой политики правительства, прежде всего заинтересованного не в том, чтобы остановить фашизм, а в том, чтобы продвинуть вперед империалистические интересы Соединенных Штатов? В 30-х годах казалось, что лучше всего этим интересам соответствует антисоветская политика. Позднее, когда Япония и Германия стали угрожать американцам по всему миру, предпочтение было отдано действиям просоветской и антинацистской направленности. Ф. Д. Рузвельт настолько же беспокоился относительно того, чтобы положить конец притеснению евреев, насколько А. Линкольн был озабочен вопросом ликвидации рабства в годы Гражданской войны; приоритетами в их политике (независимо от личного сострадания жертвам угнетения) являлись не права меньшинств, а мощь страны.

Гонения Гитлера на евреев не стали причиной вступления Соединенных Штатов во Вторую мировую войну, как пребывание в рабстве 4 млн чернокожих не привело в 1861 г. к Гражданской войне. Нападение Италии на Эфиопию, вторжение Гитлера в Австрию, захват им Чехословакии, нападение Германии на Польшу — ни одно из этих событий не повлекло за собой вступление США в войну, хотя Рузвельт начал оказывать Англии очень важную для нее помощь. Тому, что страна приняла участие в военных действиях, способствовало нападение японцев 7 декабря 1941 г. на американскую военно-морскую базу в бухте Пёрл-Харбор (на Гавайских островах). Несомненно, призыв к войне, который в нарушение законодательства высказал президент, вовсе не был проявлением беспокойства гуманитарного характера в связи с бомбардировками Японией гражданских лиц, поскольку японское нападение на Китай в 1937 г. и бомбежка мирных жителей Нанкина не вызвали в США желания воевать. Однако это произошло, когда японцы атаковали одно из звеньев американской империи на Тихом океане.

Пока Япония вела себя как подобало члену имперского клуба великих держав, который, поддерживая политику «открытых дверей», участвовал в эксплуатации Китая, Соединенные Штаты не возражали против ее действий. В 1917 г. США и Япония обменялись нотами, и в американском документе говорилось, что «Соединенные Штаты признают особые интересы Японии в Китае». По мнению автора книги «После империализма» А. Ирайэ, в 1928 г. американские консулы в Китае поддержали приход японских войск. Лишь когда Япония стала угрожать потенциальным рынкам, в которых были заинтересованы США, пытаясь захватить Китай, и особенно когда она двинулась в богатую оловом, каучуком и нефтью Юго-Восточную Азию, тогда Соединенные Штаты встревожились и приняли меры, приведшие к нападению японцев. Летом 1941 г. американцы ввели полное эмбарго на вывоз железного лома и нефти.

В книге «Необнаруженная и существующая опасность» Б. Рассет пишет: «В 30-х годах правительство США очень мало сопротивлялось продвижению японцев по азиатскому континенту». И далее он продолжает: «Юго-западная часть Тихого океана бесспорно имела большое экономическое значение для Соединенных Штатов, так как в то время наибольшее количество олова, каучука, а также существенные объемы других видов сырья поступали в Америку из этого региона».

Нападение на Пёрл-Харбор было представлено американской общественности как внезапный, шокирующий и аморальный акт. Он являлся аморальным, как и любая бомбежка, но никак не внезапным или шокирующим для правительства США. Б. Рассет отмечает: «Японский удар по американской военно-морской базе стал кульминацией в длинном ряду взаимных враждебных акций. Вводя экономические санкции против Японии, Соединенные Штаты предприняли действия, которые, как широко признавалось в Вашингтоне, увеличивали степень военных рисков».

Оставляя в стороне дикие обвинения, выдвинутые против Ф. Д. Рузвельта (будто он знал о Пёрл-Харборе и ничего не сказал или будто он умышленно спровоцировал налет — все это бездоказательно), ясно: он сделал то, что до него сделал Джеймс Полк во время войны с Мексикой, а после него — Линдон Джонсон в годы вьетнамской войны, а именно: президент лгал общественности относительно того, что считал верной причиной. Симпатизировавший Рузвельту историк Т. А. Бейли пишет:

Франклин Рузвельт неоднократно обманывал американский народ в период, предшествовавший Пёрл-Харбору… Он уподобился врачу, который должен лгать пациенту для его же блага… потому что массы заведомо недальновидны и в целом не могут увидеть опасность, до тех пор пока она не схватит их за горло…

Радхабинод Пал, один из судей на Токийском процессе над военными преступниками, состоявшемся после Второй мировой войны, не поддержал общий вердикт в отношении японских официальных лиц и доказывал, что Соединенные Штаты явно спровоцировали Японию на войну и ожидали ее действий. В работе «Справедливость победителя» Р. Майнар суммирует взгляды Р. Пала на американское эмбарго, касавшееся вывоза железного лома и нефти, и пишет, что «эти меры представляли собой явную и потенциальную угрозу самому существованию Японии». Стенограммы показывают, что на состоявшемся за две недели до нападения на Пёрл-Харбор совещании в Белом доме ожидали начала войны и обсуждали вопрос о том, чем его оправдать.

В меморандуме госдепартамента США о японской экспансии, составленном за год до событий в Пёрл-Харборе, не говорилось о независимости Китая либо о принципе самоопределения. В нем отмечалось:

…наши общие дипломатические и стратегические позиции существенно ослабеют из-за потери рынков Китая, Индии и южных морей (и из-за потери японского рынка для наших товаров, по мере того как Япония будет превращаться во все более самодостаточную страну), равно как и в связи с непреодолимыми преградами нашему доступу в азиатские регионы и районы Океании, богатые каучуком, оловом, джутом и другими жизненно важными материалами.

Вскоре после нападения японцев на Пёрл-Харбор Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам, которые таким образом сделались важным союзником Англии и России. Но какие задачи ставила перед собой Америка, вступая в войну? Исходила ли она из соображений человеколюбия или стремилась к получению власти и выгод? Сражались ли американцы за то, чтобы прекратить господство одних государств над другими, или же ради обеспечения дружественных отношений подконтрольных государств с Соединенными Штатами? В августе 1941 г. Рузвельт и Черчилль, встретившись на острове Ньюфаундленд, подписали так называемую Атлантическую хартию, в которой сформулировали благородные цели послевоенного устройства мира. В ней, в частности, говорилось, что стороны отказываются от «расширения, территориального или иного», что они уважают «право всех народов избрать себе форму правления, при которой они хотят жить». Хартия торжественно декларировала право наций на самоопределение.

Вместе с тем за две недели до подписания этого документа Самнер Уэллес, исполняющий обязанности госсекретаря Соединенных Штатов, заверил французское правительство в том, что и после войны французы смогут сохранить свои колонии: «Наше правительство, учитывая традиционные дружественные связи с Францией, глубоко сочувствует стремлению французского народа сохранить за собой заморские территории в неизменном виде». В «Документах Пентагона» министерства обороны США, посвященных истории вьетнамской войны, обращается внимание на американскую «двусмысленную» политику в отношении Индокитая и отмечается, что «в Атлантической хартии и других документах США заявляли о праве наций на самоопределение и независимость» и в то же время «уже в самом начале неоднократно демонстрировали французам свое желание вернуть Франции ее заморские владения после войны».

В конце 1942 г. личный представитель президента Ф. Д. Рузвельта заверил французского генерала Анри Жиро: «Совершенно ясно, что французский суверенитет будет восстановлен как можно скорее над всеми территориями (метрополией или колониями), над которыми в 1939 г. развевался флаг Франции». (Эти страницы, как и все другие опубликованные в «Документах Пентагона», имеют гриф «Совершенно секретно».) В 1945 г. от «двусмысленности» не осталось и следа. Как заявил Гарри Трумэн в мае, он никогда не ставил под сомнение «суверенитет Франции над Индокитаем». Осенью того же года Соединенные Штаты потребовали от националистического Китая, по решению Потсдамской конференции временно управлявшего северной частью Индокитая, передать эту территорию Франции, несмотря на явное стремление вьетнамцев к независимости.

Это было любезностью по отношению к французскому правительству. А как обстояло дело во время войны с имперскими амбициями самих Соединенных Штатов? Как обстояло дело с «расширением, территориальным или иным», которое Рузвельт отверг в Атлантической хартии?

Заголовки газет пестрели сообщениями о сражениях на фронтах и о передвижениях войск: вторжение в Северную Африку в 1942 г. и в Италию в 1943 г., массированный сенсационный бросок союзников через Ла-Манш в оккупированную немцами Францию в 1944 г., ожесточенные бои по мере продвижения к границам Германии, усиление бомбардировки немецких городов английской и американской авиацией. Говорилось также о победах русских над нацистскими армиями (ко времени десанта через Ла-Манш русские полностью изгнали немцев со своей территории и сражались против 80 % всех вооруженных сил Германии). На тихоокеанском театре военных действий в 1943–1944 гг. происходило постепенное продвижение американцев от острова к острову в сторону Японии, что позволяло с более близкого расстояния совершать разрушительные налеты на японские города.

В то же время за кулисами, не привлекая особого внимания, дипломаты и бизнесмены США, усердно трудились над тем, чтобы после войны экономическая мощь Соединенных Штатов не имела равных в мире. Американские компании стали проникать на те территории, где прежде доминировала Англия. Политика «открытых дверей», обеспечивавшая равный доступ к рынкам, охватывала теперь все страны Европы и Азии, а это означало, что США вознамерились отодвинуть Англию в сторону и занять господствующее положение в мире.

Именно это произошло с Ближним Востоком и нефтью этого региона. В августе 1945 г. один из высокопоставленных чиновников госдепартамента констатировал, что «анализ истории дипломатии за последние 35 лет убедительно показывает, что нефть играла во внешней политике США куда более важную роль, чем любой другой сырьевой товар». Крупнейшими запасами нефти на Ближнем Востоке располагала Саудовская Аравия. Нефтяная корпорация АРАМКО, действуя через министра внутренних дел Гарольда Икеса, убедила президента Рузвельта оказать этой стране помощь по ленд-лизу, что должно было связать американское правительство с данным регионом и защищать интересы АРАМКО. В 1944 г. Великобритания и США подписали пакт, касавшийся нефти, в котором по обоюдному согласию зафиксировали «принцип равных возможностей». В связи с этим Л. Гарднер писал в книге «Экономические аспекты дипломатии Нового курса», что «политика "открытых дверей" восторжествовала на Ближнем Востоке».

Историк Г. Колко, подробно проанализировав действия США военного времени в работе «Политика войны», пришел к выводу, что «американская экономическая политика в тот период имела целью спасти и сохранить капиталистическую систему у себя дома и за границей». В апреле 1944 г. чиновник госдепартамента сказал: «Как вы знаете, нам нужно готовиться к колоссальному увеличению производства в стране после войны, но американский внутренний рынок не сможет бесконечно долго вбирать в себя всю произведенную продукцию. Нет сомнений в том, что нам потребуется значительно расширить зарубежные рынки».

В книге «Семь сестер», посвященной международному нефтяному бизнесу, Э. Сэмпсон пишет:

К концу войны доминирующее влияние в Саудовской Аравии безусловно принадлежало Соединенным Штатам. Короля Ибн Сауда уже считали не диким воином пустыни, а ключевой фигурой в игре различных сил, которую Западу стоило всячески обхаживать и ублажать. Возвращаясь с Ялтинской конференции в феврале 1945 г., президент Рузвельт устроил королю и его свите из пятидесяти человек, включавшей двух принцев, его премьер-министра и астролога, пышный прием на борту своего крейсера «Куинси».

Позднее Рузвельт сообщал Ибн Сауду, что Соединенные Штаты не станут менять своей политики в отношении Палестины, не проконсультировавшись предварительно с руководителями арабского мира. В последующие годы забота об обеспечении интересов нефтяного бизнеса будет постоянно сталкиваться с обеспокоенностью судьбой еврейского государства на Ближнем Востоке, однако в тот момент нефть представлялась более важной проблемой.

В связи с упадком британской имперской мощи в период Второй мировой войны США были готовы занять освободившееся место. Еще в начале войны К. Хэлл заявил:

Ведущая роль в новой системе международных торговых и иных экономических отношений будет несомненно во многом принадлежать Соединенным Штатам благодаря их огромной экономической мощи. Мы должны взять на себя это руководство и связанную с ним ответственность, исходя главным образом из собственных национальных интересов.

Еще до окончания войны американская администрация приступила к созданию контуров нового международного экономического порядка, основанного на партнерстве правительства и крупного бизнеса. Говоря о Гарри Гопкинсе, ближайшем советнике президента Рузвельта, Л. Гарднер замечает: «Ни один консерватор не превзошел Гопкинса в борьбе за иностранные инвестиции и в их защите».

Поэт Арчибалд Маклиш, тогдашний помощник госсекретаря, критически отозвался о том, что ему пришлось наблюдать в послевоенном мире: «Судя по тому как развиваются события, в том общественном порядке, к которому мы стремимся и который устанавливаем, главную роль будут играть нефть, золото, международная торговля… но в нем не будет духовности или простых человеческих отношений…»

Во время войны Англия и Соединенные Штаты создали Международный валютный фонд, призванный регулировать международный валютный обмен. Голоса делились пропорционально размерам вносимого капитала, что гарантировало США доминирующее положение. Был также учрежден Международный банк реконструкции и развития, предположительно для помощи в восстановлении разрушенных войной регионов, однако одна из главных задач Банка, по словам его создателей, заключалась в том, чтобы «способствовать иностранным инвестициям».

Послевоенные потребности стран в экономической помощи уже рассматривались с учетом политических факторов. Аверелл Гарриман, посол США в России, в начале 1944 г. заявил: «Экономическая помощь наиболее эффективное наше оружие, с помощью которого мы сможем влиять на развитие политических процессов в Европе в нужном нам направлении…»

Созданная во время войны Организация Объединенных Наций (ООН) была провозглашена органом международного сотрудничества для предотвращения войн в будущем. Однако в ней с самого начала доминировали западные империалистические государства: Соединенные Штаты, Англия и Франция, а также новая империалистическая держава — Советский Союз, располагавший военными базами и огромным влиянием в странах Восточной Европы. Известный консервативный сенатор-республиканец Артур Ванденберг, комментируя Устав ООН, в своем дневнике записал:

Поражает прежде всего его консервативность с националистической точки зрения. Он, по сути, базируется на альянсе четырех держав… Это не что иное, как безумная интернационалистская мечта о мировом Государстве… Меня глубоко поражает (и удивляет), что Хэлл, согласно своей схеме, так заботливо оберегает наше американское вето.

Ужасное положение евреев в оккупированной немцами Европе, являвшееся, по мнению многих, одной из главных причин войны против государств «оси», не особенно волновало Рузвельта. Как свидетельствует исследование «Политика спасения», проведенное Г. Файнголдом, когда евреев стали свозить в концентрационные лагеря и начался страшный процесс уничтожения 6 млн евреев и миллионов людей других национальностей, президент США не принял никаких мер, которые бы помогли спасти тысячи жизней. Не считая это своей приоритетной задачей, он предпочитал, чтобы действовал государственный департамент. Преобладавшая в этом учреждении атмосфера антисемитизма и чиновничьей бюрократии серьезно препятствовала успешному решению проблемы.

Велась ли эта война с целью опровержения идей Гитлера о превосходстве белых людей нордического типа над «неполноценными» расами? В Вооруженных силах США существовала жесткая расовая сегрегация. Когда в начале 1945 г. войска, отправлявшиеся на европейский театр военных действий, грузили на корабль «Куин Мэри», чернокожих солдат разместили глубоко в трюме, рядом с машинным отделением, подальше от свежего воздуха верхних палуб, — невольное напоминание о старых временах работорговли.

С одобрения правительства Красный Крест раздельно хранил донорскую кровь черных и белых американцев. По иронии судьбы систему консервации крови придумал чернокожий врач Чарлз Дрю, руководивший донорской службой военного времени и уволенный со своего поста за попытку покончить с сегрегацией при хранении донорской крови. Хотя военное производство испытывало крайнюю нужду в рабочей силе, черные американцы подвергались расовой дискриминации при найме на работу. Представитель одного из авиационных предприятий, расположенных на Западном побережье, выразился так: «Негров можно использовать только в качестве уборщиков и на похожих вспомогательных работах… Независимо от их опыта и специальных знаний как рабочих-авиастроителей мы никогда не возьмем их». Рузвельт ни разу не пытался претворить в жизнь рекомендации учрежденной им Комиссии по справедливым условиям найма.

Фашистские государства упорно настаивали на том, что удел женщины — домашнее хозяйство. И хотя война против фашизма привела многих женщин на работу в оборонную промышленность, где ощущалась крайняя необходимость в рабочих руках, это обстоятельство нисколько не изменило их подчиненного положения. Военная комиссия по рабочей силе не допускала американок в свои учреждения, где принимались решения. И это несмотря на то, что очень много их трудилось в военных отраслях экономики. Как указывалось в докладе, представленном Мэри Андерсон, директором Бюро по делам женщин министерства труда, в Комиссии испытывают «сомнения и беспокойство» по поводу «растущих воинственных настроений и готовности к борьбе у части лидеров женских организаций…».

В одном из своих политических мероприятий Соединенные Штаты почти скопировали практику фашистских режимов. Речь идет об обращении с американцами японского происхождения, проживавшими на Западном побережье. После нападения на Пёрл-Харбор антияпонская истерия охватила правительство. Один из членов Конгресса заявил: «Я за то, чтобы собрать всех японцев, живущих в Америке, на Аляске и на Гавайях, и поместить их в концентрационные лагеря… Да будут они прокляты! Давайте избавимся от них!»

Ф. Д. Рузвельт не разделял столь радикальных взглядов, однако в феврале 1942 г. без колебаний подписал исполнительный приказ № 9066, предоставивший армии право без соответствующего ордера, без предъявления конкретного обвинения и без судебного слушания арестовать всех американцев японского происхождения Западного побережья — 110 тыс. мужчин, женщин и детей, — вывезти в лагеря в глубине страны и держать их там в условиях близких к тюремным. Три четверти этих людей родились в Америке от родителей-японцев, а потому по праву являлись американскими гражданами. Оставшаяся четверть интернированных родилась в Японии и по закону не могла приобрести американское гражданство. В 1944 г. Верховный суд подтвердил правомочность принудительной эвакуации, ссылаясь на требование военного времени. Японцы оставались в лагерях более трех лет.

Мичи Уэглин была маленькой девочкой, когда ее семью вывезли и поместили в лагерь. В своей книге «Годы бесправия» она рассказывает о тяготах депортации, страданиях, неразберихе и возмущении, но также о сохранении человеческого достоинства и попытках противиться насилию. Имели место забастовки, петиции, массовые сходки, отказы подписывать клятву верности, бунты против лагерного начальства. Японцы сопротивлялись до самого конца.

Только после войны история японо-американцев стала известна широкой публике. В сентябре 1945 г., через месяц после окончания военных действий в Азии, в журнале «Харперc мэгэзин» появилась статья профессора права Йельского университета Ю. В. Ростоу, в которой он назвал принудительную эвакуацию «нашей грубейшей ошибкой военного времени». Было ли это в самом деле «ошибкой» или же акцией, вполне ожидаемой от государства с длительной историей расизма, которое сражалось вовсе не ради того, чтобы положить конец этому явлению, а ради сохранения фундаментальных элементов американской системы?

Из войны, которую вело правительство, главную выгоду — несмотря на многочисленные реформы — извлекала богатейшая верхушка общества. Союз крупного бизнеса и администрации берет начало с первых же рекомендаций, предложенных Александром Гамильтоном Конгрессу после окончания Войны за независимость. В период Второй мировой войны этот альянс получил дальнейшее развитие и стал более тесным. Во время Великой депрессии Рузвельт однажды осудил «экономических роялистов», но неизменно продолжал пользоваться поддержкой влиятельных руководителей бизнеса. В годы войны Брюс Кэттон, член Управления военного производства, заметил: «Экономические роялисты, которых высмеивали и осуждали… также должны были теперь сыграть свою роль…»

Кэттон в работе «Боги войны из Вашингтона» подробно описывает процесс мобилизации промышленного производства для военных нужд и постепенную концентрацию богатств в крупных корпорациях, число которых, по мере их слияния, неуклонно уменьшалось. В 1940 г. Соединенные Штаты начали поставлять значительные количества военного снаряжения Англии и Франции. В 1941 г. три четверти общего объема военных заказов (в денежном выражении) приходилось на долю 56 крупных корпораций. В сенатском докладе «Концентрация экономики и Вторая мировая война» отмечалось, что в военное время научно-исследовательскую работу по правительственным контрактам вели около 2 тыс. компаний, однако из выделенных на эти цели 1 млрд долл., 400 млн получили 10 корпораций.

Последнее слово при принятии решений по-прежнему оставалось за руководством предприятий, и, хотя 12 млн рабочих являлись членами КПП и АФТ, их положение оставалось подчиненным. На 5 тыс. предприятий были созданы в качестве символов производственной демократии комитеты по трудовым отношениям, однако они в основном вырабатывали меры по укреплению дисциплины и увеличению выпуска готовой продукции. Кэттон пишет: «Владельцы и управляющие больших компаний, принимавшие текущие решения, пришли к выводу, что никаких перемен не требуется».

Несмотря на атмосферу всеобщего патриотического подъема и стремления во что бы то ни стало выиграть войну, несмотря на обязательства АФТ и КПП не устраивать стачки, многие американские рабочие, возмущенные фактом замораживания зарплаты в то время, когда компании получали колоссальные прибыли, все же решались бастовать. За время войны произошло 14 тыс. забастовок, в которых участвовало 6,77 млн рабочих, т. е. больше, чем в любой другой период американской истории. Только в 1944 г. бастовал 1 млн рабочих из числа шахтеров, сталелитейщиков, работников автомобильной промышленности и предприятий транспортного оборудования.

Забастовки продолжались в рекордных количествах и после окончания войны. Только в первой половине 1946 г. в них участвовало 3 млн человек. По мнению Дж. Брешера, высказанному в книге «Стачка!», если бы не дисциплинирующая рука профсоюзов, дело могло дойти до «всеобщей конфронтации между рабочими многих отраслей промышленности и правительством, поддерживающим работодателей».

Согласно сведениям, содержащимся в неопубликованной рукописи М. Миллера «Ирония победы. Лоуэлл в годы Второй мировой войны», в этом городе в штате Массачусетс в 1943–1944 гг. состоялось столько же забастовок, как и в 1937 г. Возможно, война и была «народной», но многих сильно раздражал тот факт, что в текстильной промышленности в 1940–1946 гг. прибыль увеличилась на 600 %, а зарплата работников фабрик, производивших хлопчатобумажные изделия, выросла всего на 36 %. Насколько мало изменились нелегкие условия труда женщин, имевших детей говорит тот факт, что в Лоуэлле лишь 5 % работниц, занятых в военном производстве, имели возможность отдать малышей в детские сады, прочие приспосабливались как могли.

Невзирая на проявления восторженного патриотизма, встречалось немало людей, считавших эту войну неправильной — даже перед лицом фашистской агрессии. Из 10 млн призывников Второй мировой войны лишь 43 тыс. отказались взять в руки оружие, однако и это число в 3 раза превышало количество отказников по убеждению времен Первой мировой войны. Шесть тысяч (из 43 тыс.) подверглись тюремному заключению, что в 4 раза превысило аналогичный показатель за годы Первой мировой войны. Из каждых шести заключенных федеральных тюрем один человек был отказником по убеждению.

Помимо этих 43 тыс. человек, многие просто не явились на призывные пункты. Правительственные службы зарегистрировали примерно 350 тыс. подобных случаев, связанных с различными уловками и прямым дезертирством, поэтому трудно назвать точную цифру. Однако число тех, кто либо не пришел на призывные пункты, либо потребовал для себя статус отказника по убеждению составляло сотни тысяч — количество довольно внушительное. И это в условиях, когда почти все американское общество единодушно поддерживало войну.

Трудно оценить масштаб недовольства начальством среди солдат, согласившихся воевать, но вынужденных сражаться за цели, которые были им не совсем ясны. Не улучшало общую атмосферу и свойственное военной машине полное отсутствие демократии. Никто не описал горечь простых солдат, увидевших особые привилегии, которыми обладали офицеры армии страны, известной своими демократическими традициями. Например, придя в перерывах между боевыми вылетами в кино на американской военно-воздушной базе в Европе, можно было обнаружить две очереди в кассу: для офицеров (короткая) и для рядового состава (очень длинная). Существовали раздельные столовые, и даже перед боем солдат кормили значительно хуже, чем офицеров.

В послевоенной литературе («Отныне и вовек» Джеймса Джонса, «Уловка-22» Джозефа Хеллера, «Нагие и мертвые» Нормана Мейлера) нашло отражение сильное недовольство солдат армейским «начальством». В романе «Нагие и мертвые» есть разговор солдат перед боем. Один из них говорит:

«Единственное, что плохо в нашей армии, так это то, что она никогда не проигрывала войны».

— Ты что же, полагаешь, что мы должны проиграть эту войну? — удивился Толио.

Реда как прорвало:

А что, по твоему, я должен иметь против этих проклятых японцев?

Ты думаешь, я опечалюсь, если они удержат вот эти джунгли? А какая мне польза от того, что Каммингс получит еще одну звезду на погоны?

А что генерал Каммингс? Он хороший человек, — вмешался Мартинес.

Хороших офицеров не бывает вообще, — убежденно заявил Ред [201] .

В черном сообществе повсеместно наблюдалось безразличное, а порой и враждебное отношение к войне, несмотря на попытки негритянских газет и лидеров воздействовать на патриотические чувства чернокожего населения. В своей книге «Восставшие против войны» Л. Уиттнер приводит следующее высказывание чернокожего журналиста: «Негр… раздражен, обижен, к войне относится с безразличием. „За что воевать? — спрашивает он. — Эта война для меня ничего не значит. Если мы выиграем, то я опять проиграю. Так что?“» Один чернокожий офицер, находясь дома в отпуске, рассказывал друзьям в Гарлеме, что, участвуя в сотнях разговорах с солдатами-неграми, он убедился в полном отсутствии у них какой-либо заинтересованности в этой войне.

Учащийся колледжа для черных заявил своему преподавателю: «В армии нас дискриминируют. Во флоте допускают лишь к работе на кухне. Красный Крест отказывается принимать нашу кровь. Работодатели и профсоюзы отвергают нас. Линчевания продолжаются. Мы лишены элементарных гражданских прав, нас всячески унижают и оплевывают. Что еще смог бы сделать Гитлер?» Уолтер Уайт, руководитель НАСПЦН, повторил эти слова, выступая на Среднем Западе перед аудиторией в несколько тысяч человек; он полагал, что собравшиеся осудят высказывание учащегося. «К моему удивлению и страху, — вспоминал Уайт, — присутствующие встретили процитированные слова взрывом аплодисментов, и потребовалось 30 или 40 секунд, чтобы успокоить собравшихся».

В январе 1943 г. в одной из негритянских газет появилась следующая «Молитва призывника»:

Однако организованной негритянской оппозиции войне не существовало. По сути, в стране почти не было организованной оппозиции. Компартия безоговорочно выступала в поддержку военных действий. Социалисты раскололись, будучи не в состоянии ясно определить свою позицию по отношению к войне.

Против нее выступили лишь несколько небольших групп анархистов и пацифистов. Международная женская лига за мир и свободу заявила: «… война между народами, классами или расами не в состоянии навсегда уладить конфликты либо залечить нанесенные ими раны». Газета «Католик уоркер» писала: «Мы по-прежнему пацифисты…»

Трудности, сопровождавшие абстрактные призывы к «миру» в мире капитализма, коммунизма и фашизма с их динамичными идеологиями и агрессивными действиями, беспокоили некоторых пацифистов. Они начали говорить о «революционном ненасилии». А. Дж. Маст, член Братства примирения, позднее сказал: «На меня не произвел впечатления сентиментально-добродушный пацифизм начала столетия. Тогда люди полагали, что стоит им сесть и мило потолковать о мире и любви — и они решат все проблемы на свете». Мир переживал революцию, и Маст понимал: всем противникам насилия необходимо действовать по-революционному, но без применения силы. Движению революционного пацифизма следовало «наладить действенные контакты с угнетенными группами населения и меньшинствами, такими как негры, издольщики, индустриальные рабочие».

Только одна организованная группа социалистов безоговорочно выступила против войны — Социалистическая рабочая партия. Закон о шпионаже, принятый в 1917 г., продолжал действовать в отношении книг, а в военное время применялся и к некоторым публичным заявлениям. Однако в 1940 г., когда Соединенные Штаты еще не начали воевать, Конгресс принял закон Смита, в который вошли статьи прежнего Закона о шпионаже, запрещавшие всякие устные или письменные высказывания, побуждающие к отказу от воинской службы, в том числе и в мирное время. Закон Смита также квалифицировал как уголовное преступление призывы к свержению законного правительства силой, присоединение к любой группе или организации, выступающей с такими призывами, а также любые публикации, содержащие подобные идеи. В 1943 г. в Миннеаполисе 18 членов Социалистической рабочей партии были осуждены за принадлежность к организации, идеи которой, выраженные в ее Декларации принципов и в «Манифесте Коммунистической партии», подпадали под действие закона Смита. Все они получили сроки лишения свободы, а Верховный суд отказался рассматривать апелляцию.

Были слышны немногие голоса, утверждавшие, что подлинная война происходит внутри каждого государства. В начале 1945 г. журнал «Политике», издававшийся в военные годы Дуайтом Макдоналдом, опубликовал статью французского рабочего-философа Симоны Вайль, в которой говорилось:

Какой бы ярлык ни украшал маску — будь то фашизм, демократия или диктатура пролетариата, — нашим главным противником был и остается Аппарат: бюрократия, полиция, военные. Наш подлинный враг — не тот, кто находится по другую сторону границы или поля битвы, а тот, кто объявляет себя нашим защитником и превращает нас в своих рабов. Как бы ни складывались обстоятельства, наихудшее предательство — подчинить себя этому Аппарату и, ему в угоду, растоптать в себе самом и в других все человеческие ценности.

Между тем значительная часть населения США оказалась мобилизована, чтобы вести войну в составе вооруженных сил или на гражданской службе, и американцы все глубже и глубже погружались в военную атмосферу. Опросы общественного мнения показывали, что большинство солдат выступает за сохранение призыва и в послевоенный период. Ненависть к врагу, в особенности к японцам, получила широкое распространение. Сказывались и расистские предубеждения. Сообщая о битве с японцами за остров Иводзима, журнал «Тайм» писал: «Простой нерассуждающий япошка невероятно темен. Быть может, он и человек. Однако ничто… не указывает на это».

Итак, существовала благоприятная почва для массового одобрения самых жестоких бомбардировок гражданского населения в истории войн — воздушных налетов на немецкие и японские города. Кто-то, возможно, скажет, что эта всеобщая поддержка и делала войну «народной». Но если под «народной войной» понимать войну народа против агрессора, оборонительную войну — за сохранение человеческих ценностей, а не привилегий правящей верхушки, войну против немногих, — то тактика массированных воздушных атак на немецкое и японское гражданское население полностью опровергает данное утверждение.

Воюя с Эфиопией, Италия бомбила селения. Германия и Италия разрушали с воздуха мирные объекты во время гражданской войны в Испании. В начале Второй мировой войны немецкие самолеты бросали бомбы на голландский Роттердам, английский Ковентри и на другие города. Рузвельт назвал это «бесчеловечным варварством, противоречащим всякому представлению о гуманности».

Но эти немецкие бомбардировки кажутся куда менее значительными по сравнению с налетами английской и американской авиации на города Германии. В январе 1943 г. на конференции в Касабланке союзники договорились о проведении широкомасштабных воздушных атаках с целью «разрушения и нарушения функционирования германской военной, индустриальной и экономической системы и подрыва морали немецкого народа до такой степени, что его готовность к вооруженному сопротивлению будет решительно ослаблена». Так начались массированные бомбардировки: тысячи самолетов совершили налеты на Кёльн, Эссен, Франкфурт, Гамбург. Англичане летали по ночам, даже не стараясь делать вид, будто их целью являются «военные» объекты, американцы предпочитали дневное время и уверяли, что бомбят конкретные цели, хотя при бомбежках с больших высот ни о какой точности не могло быть и речи. Пиком этого воздушного террора явилось нападение на Дрезден в начале 1945 г. Ужасающий жар, вызванный взрывами бомб, создал вакуум, в который быстро устремилось пламя; чудовищная огненная буря бушевала по всему городу. Погибло более 100 тыс. жителей Дрездена. (Уинстон Черчилль в своих военных мемуарах ограничился следующим описанием этого эпизода: «В последний месяц мы совершили массированный воздушный налет на Дрезден, который являлся важным центром коммуникаций германского Восточного фронта».)

Бомбардировки японских городов продолжали ту же стратегию массированных ударов с целью подрыва морального духа гражданского населения. Один ночной налет на Токио с применением зажигательных бомб унес 80 тыс. жизней. Шестого августа 1945 г. в небе над Хиросимой появился один-единственный американский самолет, сбросивший первую атомную бомбу. Результат: более 100 тыс. погибших на месте и десятки тысяч медленно умирающих от облучения. Погибли и 12 американских морских летчиков, находившихся в то время в тюрьме Хиросимы, — факт, который, по словам автора работы Разрушенный мир» историка М. Шервина, правительство США официально так и не признало. Через три дня атомная бомба была сброшена на Нагасаки: погибло около 50 тыс. человек.

Эти жестокости оправдывали тем, что благодаря им якобы быстрее закончилась война и отпала необходимость прямого вторжения в Японию. Как уверяло правительство, подобное вторжение неизбежно привело бы к огромным людским потерям: не менее миллиона человек, по оценкам госсекретаря Джеймса Бирнса; Трумэн, сославшись на генерала Джорджа Маршалла, называл цифру в полмиллиона. (Когда годы спустя были опубликованы документы Манхэттенского проекта по созданию атомной бомбы, стало известно, что Маршалл требовал заранее предупредить японцев о характере бомбы, чтобы гражданское население было заблаговременно эвакуировано и удар пришелся бы только по военным объектам.) Оценки возможных потерь при вторжении были далеки от реальных и, по-видимому, просто придуманы, чтобы оправдать бомбардировки, которые, когда стали известны их последствия, приводили в ужас все больше и больше людей. К августу 1945 г. Япония находилась в отчаянном положении и уже выражала готовность капитулировать. Вскоре после войны военный обозреватель Хэнсон Болдуин писал в «Нью-Йорк таймс»:

Когда в Потсдаме 26 июля выдвинули требование о безоговорочной капитуляции, противник с военной точки зрения находился в безнадежном стратегическом положении.

Такова была ситуация, когда мы стерли с лица земли Хиросиму и Нагасаки.

Была ли в этом необходимость? Сказать утвердительно, конечно, нельзя, но ответ почти наверняка будет отрицательным.

Американская служба стратегических бомбардировок авиацией стратегического назначения, созданная военным министерством США в 1944 г. для изучения результатов воздушных налетов, опросила после капитуляции Японии сотни гражданских и военных должностных лиц этой страны и представила подробный отчет о своих изысканиях. В нем, в частности, указывалось:

Основываясь на детальном рассмотрении всех имеющихся фактов и на показаниях оставшихся в живых японских руководителей, Служба полагает, что безусловно к 31 декабря 1945 г., а по всей вероятности, до 1 ноября 1945 г. Япония капитулировала бы при любых обстоятельствах: не понадобилось бы ни атомных бомбардировок, ни вступления в войну России, ни планирования или рассмотрения вопроса о вторжении.

Но могло ли американское руководство знать это в августе 1945 г.? Вне всякого сомнения. Взломав японский шифр, американцы перехватывали японские донесения. Из телеграмм было известно, что японский посол в Москве получил указание добиваться мирных переговоров с союзниками. Руководители Японии заговорили о капитуляции еще за год до этого, и сам император с июня 1945 г. советовал искать приемлемую альтернативу борьбе до конца. Министр иностранных дел Сигенори Того, 13 июля направил послу в Москве телеграмму: «Безоговорочная капитуляция — единственное препятствие к миру…» После тщательного изучения относящихся к делу исторических документов М. Шервин пришел к выводу: «Раскрыв японский шифр еще до войны, американские спецслужбы могли передавать (и передавали) все расшифрованные послания президенту, но это никак не сказалось на усилиях, направленных на окончание войны».

Если бы только американцы не настаивали на безоговорочной капитуляции, т. е. если бы они приняли единственное условие японской стороны — сохранение за императором, этой священной для японцев личностью, его престола, — Япония согласилась бы прекратить военные действия.

Так почему же Соединенные Штаты не сделали этого небольшого шага навстречу, который мог спасти американские и японские жизни? Не потому ли, что уже нельзя было отказаться от испытания атомной бомбы, стоившей стольких денег и усилий? По словам генерала Лесли Гроувса, руководителя Манхэттенского проекта, механизм был запущен и Трумэн не мог его остановить. Или, быть может, прав британский ученый П. М. С. Блэкетт, утверждавший в книге «Страх, война и бомба», что американцы торопились сбросить бомбу до того, как в войну с Японией вступят русские?

По секретному соглашению русские (не сражавшиеся с Японией) должны были объявить ей войну через 90 дней после прекращения боевых действий в Европе, что произошло 8 мая. Таким образом, 8 августа русским надлежало объявить войну Японии. Но 6 августа была сброшена первая атомная бомба на Хиросиму, на следующий день после 8 августа еще одна, на Нагасаки; японцы сложили оружие и капитулировали перед Соединенными Штатами, а не перед русскими, и после войны именно США оккупировали Японию. Другими словами, Блэкетт утверждает, что атомная бомбардировка была «первой крупной операцией в холодной дипломатической войне с Россией…». Британцу вторит американский историк Г. Алпровиц в работе «Атомная дипломатия». Он ссылается на запись в дневнике министра военно-морского флота Джеймса Форрестола от 28 июля 1945 г., в которой говорится, что государственный секретарь Дж. Бирнс «стремится во что бы то ни стало покончить с японскими делами, прежде чем в войну вступят русские».

По этому поводу Трумэн сказал: «Мировое сообщество отметит, что первая атомная бомба была сброшена на Хиросиму, военную базу. Мы хотели в этом первом налете по мере возможности избежать жертв среди гражданского населения». Это заявление было абсурдным. Из 100 тыс. убитых в Хиросиме почти все являлись гражданскими лицами. Как отметила в своем отчете Американская служба стратегических бомбардировок: «Хиросима и Нагасаки были выбраны в качестве целей из-за высокого уровня концентрации производства и плотности населения».

Бомбардировка Нагасаки, судя по всему, планировалась заранее, и никто впоследствии не смог толком объяснить, зачем понадобилось сбрасывать вторую атомную бомбу. Быть может, это произошло потому, что первая была урановая, а вторая — плутониевая? Быть может, подвергшиеся воздействию радиации жители Нагасаки — это всего лишь научный эксперимент? По мнению М. Шервина, среди погибших в Нагасаки, вероятно, были и американские военнопленные. Он приводит адресованное военному министерству донесение размещавшегося на острове Гуам штаба стратегической авиации армии США от 31 июля:

По имеющимся данным, не подтвержденным воздушной фотосъемкой, лагерь союзнических военнопленных находится в одной миле к северу от центра Нагасаки. Повлияет ли это на выбор цели для операции «Сентерборд»? Просим немедленно ответить.

Ответ на запрос гласил: «Ранее выбранные цели для операции "Сентерборд" остаются прежними».

Слов нет, война после этого быстро закончилась. Италию разгромили годом ранее. Только что безоговорочно капитулировала Германия, сокрушенная главным образом войсками Советского Союза на Востоке, которым помогали союзные армии на Западе. И вот теперь капитулировала Япония. Фашистские державы повсюду были уничтожены.

Но как быть с фашизмом — как идеей и реальностью? Исчезли ли его основные составляющие элементы: милитаризм, расизм, империализм? Или же они вошли в уже отравленные плоть и кровь победителей? Революционный пацифист А. Дж. Мает еще в 1941 г. предсказывал: «После войны проблема возникнет уже с победителем. Ведь, по его мнению, он только что убедительно доказал: война и сила дают плоды. Кто теперь преподаст ему урок?»

Победителями стали Советский Союз и Соединенные Штаты Америки (но также Англия, Франция и националистический Китай, однако они были гораздо слабее). Оба государства — без свастик, гусиного шага и официально провозглашаемого расизма, но под прикрытием идей «социализма», с одной стороны, и «демократии» — с другой, — приступили к созданию собственных империй или сфер влияния. Они начали соперничество за господство над миром и создание военной машины куда более мощной, чем та, что когда-либо имели фашистские страны; они определяли судьбы куда большего количества государств, чем когда-то Гитлер, Муссолини и Япония. Для укрепления собственной власти оба главных победителя стремились также поставить под контроль собственное население: в Советском Союзе использовали методы довольно грубые, в Соединенных Штатах действовали гораздо тоньше.

Война не только позволила Америке занять доминирующие позиции в значительной части мира, но и создала благоприятные предпосылки для эффективного контроля в стране. Безработица, экономический спад и всеобщий хаос, лишь частично смягченные в ходе осуществления Нового курса, были преодолены с помощью еще большего хаоса, именуемого войной. Она позволила фермерам поднять цены на свою продукцию, увеличить зарплату работникам, повысить общее благосостояние значительной части населения и в итоге приглушить недовольство, грозившее в 30-х годах серьезными волнениями. По словам Л. Уиттнера, «война омолодила американский капитализм». Существенно вызросли и прибыли корпораций: с 6,4 млрд долл. в 1940 г. до 10,8 млрд долл. в 1944 г. На долю рабочих и фермеров пришлось вполне достаточно, чтобы они почувствовали, что существующая система их устраивает.

Правительство усвоило давний урок: война решает проблему контроля. Чарлз Э. Уилсон, президент «Дженерал электрик корпорейшн», был так доволен ситуацией, сложившейся в годы битв, что предложил сохранить альянс между бизнесом и военными с целью поддержания «перманентной военной экономики».

Так и произошло. Когда с окончанием военных действий уставшие американцы с надеждой ожидали демобилизации и разоружения, администрация Трумэна (Рузвельт умер в апреле 1945 г.) постаралась создать атмосферу кризиса и холодной войны. Конечно, соперничество с Советским Союзом было вполне реальным. Эта страна вышла из войны с разрушенной экономикой, потеряв 20 млн погибшими, но удивительно быстро восстанавливалась, наращивала промышленное производство и военную мощь. Администрация Трумэна, однако, изображала СССР не просто как соперника, а как непосредственную угрозу.

В некоторых кинофильмах, демонстрировавшихся за рубежом и внутри страны, нагнетался страх и антикоммунистическая истерия. Такая обстановка способствовала постепенному увеличению военного бюджета, а оборонные заказы стимулировали производство. Подобная политика позволила действовать агрессивнее за границей и жестче у себя дома.

Революционные движения в Европе и Азии объяснялись американской общественности экспансионистскими поползновениями Советского Союза, что воскрешало в памяти былое негодование против агрессии Гитлера.

В Греции, где до войны существовал монархический диктаторский режим правого толка, британская армия сразу же после окончания военных действий разгромила популярный среди населения Национально-освободительный фронт (ЭАМ) левой ориентации. Правая диктатура была восстановлена. В ответ на заключение в тюрьму противников режима и изгнание профсоюзных лидеров со своих постов начало шириться антиправительственное левое партизанское движение. Вскоре в его рядах насчитывалось 17 тыс. бойцов и 50 тыс. активных помощников, которые, пожалуй, имели не менее 250 тыс. сочувствовавших — и это в стране с населением 7 млн человек. Великобритания заявила, что не в состоянии самостоятельно справиться с мятежом, и попросила американцев вмешаться. Как выразился впоследствии один из чиновников госдепартамента: «За какой-нибудь час Великобритания передала работу мирового лидера… Соединенным Штатам».

США ответили доктриной Трумэна, которую президент изложил в своей речи в Конгрессе весной 1947 г. В ней Трумэн попросил выделить 400 млн долл. на военную и экономическую помощь Греции и Турции. По словам президента, США обязаны помочь «свободным народам, которые сопротивляются попыткам поработить их вооруженным меньшинством или путем давления извне».

В действительности же самое мощное внешнее давление исходило от Соединенных Штатов. Греческие партизаны получали некоторую помощь от Югославии, но не от Советского Союза, руководство которого еще во время войны пообещало Черчиллю свободу рук в Греции, если тот не станет препятствовать СССР распоряжаться в Румынии, Польше и Болгарии. Подобно Соединенным Штатам, Советский Союз, похоже, не был склонен поддерживать революции, которые не мог контролировать.

Как сказал Трумэн, мир «должен выбирать между двумя альтернативными образами жизни». Один основывался «на воле большинства… при наличии свободных институтов», другой же определялся «волей меньшинства… террором и угнетением… и подавлением личных свобод». Кларк Клиффорд, советник Трумэна, предложил тому в своем послании Конгрессу увязать интервенцию в Греции с менее риторическими, но более практическими темами, например с «огромными природными ресурсами Ближнего Востока» (Клиффорд имел в виду нефть), но Трумэн об этом не упомянул.

Соединенные Штаты вмешались в гражданскую войну в Греции, послав туда не солдат, а вооружение и военных советников. За последние пять месяцев 1947 г. США передали правому правительству в Афинах 74 тыс. тонн различного военного имущества и снаряжения, в том числе артиллерийские орудия, пикирующие бомбардировщики и солидные запасы напалма. Двести пятьдесят американских офицеров во главе с генералом Джеймсом Ван Флитом помогали греческой армии на поле боя. Ван Флит инициировал принудительное выселение тысяч греков из домов в сельской местности с целью изолировать партизан и лишить их источников снабжения и поддержки. Такая политика применялась при подавлении народных восстаний повсеместно.

Эта помощь позволила к 1949 г. сломить сопротивление восставших, однако США продолжали оказывать греческому правительству экономическую и военную поддержку. В Грецию хлынул инвестиционный капитал от таких компаний, как «Эссо», «Доу кемикэл», «Крайслер», а также от других крупных американских корпораций. Однако в стране, в которой, по словам Ричарда Барнета, автора исследования «Интервенция и Революция», заправляла «особенно жестокая и примитивная диктатура», население по-прежнему голодало, погрязнув в невежестве и нищете.

В Китае к концу Второй мировой войны уже шла полным ходом революция, которой руководили коммунисты, поддерживаемые огромными массами населения. Китайская Красная армия, прежде воевавшая с японцами, теперь сражалась, чтобы свергнуть коррумпированную диктатуру Чан Кайши. Поддерживавшие Чан Кайши Соединенные Штаты к 1949 г. предоставили ему военную помощь на общую сумму 2 млрд долл. Однако, согласно «Белой книге» о Китае, изданной госдепартаментом, к тому времени правительство Чан Кайши полностью утратило доверие собственных вооруженных сил и народа. В январе 1949 г. коммунистические войска вошли в Пекин, гражданская война закончилась, революционное движение в Китае победило. Впервые за долгую историю этой древней страны в ней было сформировано нечто похожее на народное правительство, свободное от контроля извне.

В послевоенное десятилетие Соединенные Штаты стремились добиться общенационального консенсуса консерваторов и либералов, республиканцев и демократов (исключая радикалов, выступавших против участия США в подавлении революций), сплотив их вокруг политики холодной войны и антикоммунизма. Создать подобную коалицию, скорее всего, мог либеральный президент из демократов, чей агрессивный внешнеполитический курс одобрили бы консерваторы, а программы вспомоществования («справедливый курс» Трумэна) могли бы привлечь либералов. Если бы при этом последние и традиционные демократы — недавняя война была еще свежа в памяти — поддержали также и внешнюю политику противодействия «агрессии», то сложившийся во время Второй мировой войны радикально-либеральный блок был бы ликвидирован. И если бы антикоммунистические настроения сделались достаточно сильными, то либералы смогли бы поддержать репрессивные меры внутри страны, которые в обычные времена выглядели бы как нарушение либеральных традиций терпимости. В 1950 г. произошло событие, ускорившее формирование либерально-консервативного консенсуса: Трумэн начал необъявленную войну в Корее.

Эта страна, на протяжении 35 лет оккупированная Японией, была освобождена в конце Второй мировой войны и разделена на Северную Корею, которая после установления социалистической диктатуры вошла в советскую сферу влияния, и Южную Корею, правый режим которой относился к американской сфере. Обе Кореи постоянно обменивались взаимными угрозами, а 25 июня 1950 г. северокорейские войска пересекли 38-ю параллель, вторглись в пределы Южной Кореи и стали продвигаться в южном направлении. Организация Объединенных Наций, где доминировали США, попросила своих членов помочь «отразить вооруженное нападение». Трумэн приказал Вооруженным силам США оказать помощь Южной Корее, и таким образом американские войска стали воинским контингентом ООН. Президент заявил: «Возвращение к господству силы в международных делах чревато далеко идущими последствиями. Соединенные Штаты будут и впредь защищать господство права».

Противодействуя «господству силы», США за три года интенсивных бомбардировок и артиллерийских обстрелов превратили обе Кореи в груду развалин. Применялся и напалм. Вот как один журналист Би-би-си описывал результаты действия этого горючего вещества:

Перед нами находилось странное подобие человека, согнувшегося на широко расставленных ногах и с отведенными в стороны руками.

На месте глаз у него зияли пустые глазницы, и его тело, видневшееся сквозь висевшие на нем куски обгоревшей одежды, было покрыто сплошной черной коростой, через которую местами проступал желтый гной… Он вынужден был находиться только в вертикальном положении, потому что вместо кожи у него осталась только тонкая, легко разрывающаяся сухая пленка… Я подумал о сотнях виденных мною сожженных дотла селений и ясно себе представил, как выглядят убитые и раненные, число которых по всему корейскому фронту непрерывно возрастало.

В этой войне в Северной и Южной Корее погибло, вероятно, не менее 2 млн человек, все во имя противодействия «господству силы».

Что же касается принципа господства права, о котором говорил Трумэн, то американские войска явно выходили за его рамки. Резолюция ООН призывала «отразить вооруженное нападение и восстановить мир и безопасность в регионе». Однако, отбросив северокорейцев за 38-ю параллель, американцы не остановились, а продвинулись дальше на север, вплоть до реки Ялуцзян на границе с Китаем, что спровоцировало китайцев на вступление в войну. Китайские армии устремились к югу. Боевые действия у 38-й параллели продолжалось до 1953 г., когда после мирных переговоров была восстановлена прежняя граница между Северной и Южной Кореей.

Корейская война мобилизовала либеральное общественное мнение в поддержку войны и президента. Создалась коалиция, необходимая для продолжения интервенционистской политики за рубежом и милитаризации экономики в стране. Это означало трудности для тех радикальных критиков, кто оказался вне альянса. Как отмечал А. Хэмби в книге «За пределами Нового курса», корейскую войну поддержали такие издания, как «Нью рипаблик» и «Нейшн», а также Генри Уоллес, кандидат от созданной левой коалицией Прогрессивной партии Америки (ППА) и соперник Трумэна на президентских выборах 1948 г. Либералам не нравился сенатор Джозеф Маккарти, развернувший кампанию преследования коммунистов, которых он находил даже в либеральных кругах, однако корейская война, по словам Хэмби, «дала маккартизму новую путевку в жизнь».

В тяжелые 30-е и в период войны против фашизма влияние левых резко возросло. Количество действительных членов Компартии было относительно невелико — вероятно, не более 100 тыс., — но она пользовалась серьезным влиянием в профсоюзах, объединявших миллионы трудящихся, среди творческих работников и бесчисленного количества простых американцев, которых провал капиталистической системы в 30-х годах побудил благосклонно посмотреть на коммунизм и социализм. Следовательно, если истеблишмент после Второй мировой войны хотел укрепить в стране капитализм и добиться согласия в поддержку американской империи, ему было необходимо ослабить и изолировать левых.

Двадцать второго марта 1947 г. спустя две недели после изложения согражданам своей доктрины в отношении Греции и Турции, президент Трумэн подписал исполнительный приказ № 9835, согласно которому следовало выявлять «нелояльных личностей, проникших» в правительственные структуры США. В своей книге «50-е годы» Д. Миллер и М. Новак пишут:

Хотя Трумэн впоследствии и жаловался на «мощную волну истерии», захлестнувшую нацию, его чрезмерное усердие в борьбе с коммунизмом в стремлении обезопасить Соединенные Штаты от внешних и внутренних угроз во многом способствовало появлению этой самой истерии. С момента опубликования в марте 1947 г. его программы безопасности и до декабря 1952 г. расследование было проведено в отношении 6,6 млн американцев. Не было раскрыто ни одного случая шпионажа, хотя около 500 человек уволили с сомнительной формулировкой: «за недостаточную лояльность». Расследования велись на основании секретных сведений, полученных от тайных и часто оплачиваемых информаторов, без участия судей и присяжных. Несмотря на отсутствие доказательств какой-либо подрывной деятельности, широкомасштабная официальная охота на «красных» заставила население поверить, будто правительственные органы буквально кишат шпионами. Консервативная и трусливая реакция захлестнула страну. Американцы твердо уверовали в необходимость абсолютной безопасности и сохранения установленного порядка.

События в мире после войны помогли заручиться общественной поддержкой антикоммунистического крестового похода внутри страны. В 1948 г. Компартия Чехословакии изгнала из правительства всех, кто не был коммунистом, и установила в стране свою собственную власть. В том же году Советский Союз организовал блокаду Берлина, который представлял собой город хотя и находившийся под совместной оккупацией союзников, однако изолированный в пределах советской оккупационной зоны в Восточной Германии. Это вынудило американцев осуществлять снабжение своей части Берлина по воздушному мосту. В 1949 г. коммунисты победили в Китае, а Советский Союз взорвал свою первую атомную бомбу. В 1950 г. началась корейская война. Все это преподносилось американцам в качестве доказательств наличия всеобщего коммунистического заговора.

Не рекламируемыми столь громко, как очередные победы коммунистов, но не менее тревожными для правительства США были все более настойчивые требования колониальных народов, добивавшихся независимости. Ширились революционные движения: в Индокитае против французов, в Индонезии против голландцев; на Филиппинах произошло вооруженное восстание против Соединенных Штатов.

В Африке недовольство выражалось в форме забастовок. Б. Дэвидсон в книге «Да придет свобода» сообщает о самой длительной (160 дней) зафиксированной в истории континента стачке, которую в 1947 г. устроили 19 тыс. железнодорожных рабочих и служащих Французской Западной Африки. В послании губернатору отразился новый воинственный настрой бастующих. «Открывайте ваши тюрьмы, — писали они, — готовьте ваши пулеметы и пушки, но, если наши требования не будут выполнены, мы все равно в полночь на 10 октября объявим всеобщую забастовку». За год до этих событий в Южной Африке 100 тыс. горняков золотодобывающих шахт прекратили трудиться, требуя ежедневной оплаты труда в размере не менее 10 шиллингов (около 2,5 долл.). То было самое грандиозное выступление за всю южноафриканскую историю, которое удалось подавить лишь военной силой. В 1950 г. в Кении состоялась всеобщая забастовка против нищенской оплаты труда.

Таким образом, в качестве угрозы правительству США и американским деловым интересам воспринималась не только советская экспансия. Фактически, в Китае, Корее, Индокитае и на Филиппинах развивались собственные коммунистические движения, происхождение которых нельзя было объяснить подстрекательством со стороны Москвы. В мире поднималась общая волна антиимпериалистических выступлений; чтобы ее сдержать, требовались неимоверные усилия Соединенных Штатов и прежде всего национальное согласие в вопросе милитаризации бюджета и в деле подавления внутренней оппозиции по отношению к подобного рода внешней политике. Трумэн и либералы в Конгрессе стали добиваться этого согласия, используя исполнительный приказ, предписывавший всем государственным чиновникам давать клятву верности, а также карательные возможности министерства юстиции и антикоммунистическое законодательство.

В сложившейся обстановке сенатор от штата Виконсин Дж. Маккарти смог пойти еще дальше, перещеголяв даже Трумэна. Выступая в начале 1950 г. в городе Уилинг (Западная Виргиния) перед членами Женского республиканского клуба, он, потрясая над головой пачкой каких-то бумаг, воскликнул: «Здесь у меня в руке список из 205 имен людей, о которых госсекретарю стало известно как о членах Компартии, но которые, тем не менее, продолжают работать и определять политику государственного департамента». На следующий день на собрании в Солт-Лейк-Сити Маккарти говорил уже о наличии у него списка на 57 коммунистов (количество менялось), служащих в госдепартаменте. Вскоре Маккарти пришел в сенат с фотокопиями примерно сотни личных досье сотрудников внешнеполитического ведомства, проходивших проверку лояльности. Дела были трехлетней давности и большинство лиц, на которых они заводились, в этом учреждении уже не служили. Однако Маккарти все-таки стал приводить выдержки из досье в качестве примеров, на ходу что-то изобретая, добавляя от себя и произвольно изменяя содержавшиеся в них сведения. «Либерал», например, превратился у него в человека «с коммунистическими наклонностями», а «активный попутчик» в «активного коммуниста» и т. д.

Подобным образом сенатор действовал на протяжении последующих нескольких лет. В качестве председателя постоянного подкомитета по расследованиям сенатского Комитета по вопросам деятельности правительственных учреждений он расследовал информационную программу госдепартамента, работу его радиостанции «Голос Америки» и заокеанских библиотек, где имелись книги авторов, которых Маккарти считал коммунистами. Государственный департамент запаниковал и направил целый поток директив в свои библиотеки по всему миру. Было изъято 40 книг, в том числе «Избранные сочинения Томаса Джефферсона» (под редакцией Ф. Фонера) и «Детский час» Лиллиан Хелман. Некоторые произведения были сожжены.

Маккарти становился все более самонадеянным. Весной 1954 г. он инициировал слушания с целью расследования предполагаемой подрывной деятельности среди военных. Когда же Маккарти начал нападать на генералов за их якобы недостаточно твердое отношение к подозреваемым коммунистам, то это в равной степени возмутило и республиканцев, и демократов, и в декабре того же года сенат подавляющим большинством голосов указал Маккарти «на поведение… недостойное члена сената Соединенных Штатов». В принятой резолюции не упоминалось о его антикоммунистической лжи и преувеличениях; внимание в ней было сосредоточено на незначительных проступках: его отказе явиться в сенатский подкомитет по привилегиям и выборам, а также грубом обращении с одним армейским генералом во время слушаний.

В то самое время, когда сенат осуждал Маккарти, Конгресс принимал целый пакет антикоммунистических законопроектов. Либерал Губерт Хэмфри предложил поправку к одному из них, объявлявшему Компартию США вне закона. Он заявил: «Я не намерен быть полупатриотом… Или сенаторы признают Коммунистическую партию тем, чем она является, или же они будут продолжать спотыкаться о юридические формальности и тонкости».

Либералы в правительстве сами прилагали усилия к тому, чтобы исключать, преследовать, увольнять и даже сажать в тюрьму коммунистов. Маккарти просто зашел слишком далеко, атакуя не только коммунистов, но и либералов и тем самым угрожая либерально-консервативной коалиции, имевшей важное значение. Например, Линдон Джонсон, руководитель сенатского меньшинства, работал не только над тем, чтобы резолюция, порицающая Маккарти, прошла, но и над тем, чтобы в документе упоминалось лишь «поведение… недостойное члена сената Соединенных Штатов», не касаясь его воинствующего антикоммунизма.

Дж. Ф. Кеннеди занял осторожную позицию по проблеме, не высказываясь против сенатора (он не участвовал в голосовании по резолюции и никогда впоследствии не говорил, как бы проголосовал сам). Утверждение Маккарти о том, что «красные» победили в Китае только благодаря недостаточно твердой позиции американского правительства по отношению к коммунизму, почти соответствовало взглядам Кеннеди, которые он высказал в палате представителей в январе 1949 г. после взятия китайскими коммунистами Пекина. Кеннеди, в частности, сказал:

Господин председатель, в конце недели мы узнали о масштабах катастрофы, постигшей Китай и Соединенные Штаты. Ответственность за провал нашей внешней политики на Дальнем Востоке целиком и полностью ложится на Белый дом и государственный департамент.

Постоянные требования, чтобы помощь не предоставлялась до тех пор, пока не будет сформировано коалиционное правительство с участием коммунистов, стало сокрушительным ударом для национального правительства.

Наши дипломаты и их советники, все эти Латтиморы и Фэрбенки [оба были специалистами в области китайской истории: Оуэн Латтимор являлся любимым объектом нападок Маккарти, Джон Фэрбенк — профессором Гарвардского университета], были до такой степени озабочены несовершенством демократической системы в Китае, пережившем 20-летнюю войну, и рассказами о коррупции в высших эшелонах власти, что совершенно упустили из виду нашу громадную заинтересованность в некоммунистическом Китае…

Палата представителей должна теперь принять ответственные меры и не допустить, чтобы сокрушительная волна коммунизма захлестнула всю Азию.

Когда в 1950 г. республиканцы проводили Закон о внутренней безопасности, требовавший регистрации всех организаций, признанных группами «коммунистического действия» или «коммунистического фронта» либеральные сенаторы не возражали против таких положений напрямую. Вместо этого некоторые из них, в том числе Губерт Хэмфри и Герберт Лемен, предложили другие меры: устройство центров интернированных (по сути концентрационных лагерей), куда в случае объявления президентом «в стране чрезвычайного положения» следовало во внесудебном порядке отправлять подозреваемых в подрывной деятельности. Законопроект о лагерях интернированных не заменял Закона о внутренней безопасности, а дополнял его, и предлагавшиеся учреждения действительно были организованы и вполне готовы к применению. (В 1968 г., в период всеобщего разочарования в политике антикоммунизма, Закон о внутренней безопасности был отменен.)

Исполнительный приказ президента Трумэна о проверке лояльности (1947) предписывал министерству юстиции составить перечень организаций, которые, как оно считает, являются «тоталитарными, фашистскими, коммунистическими или подрывными… или стремятся изменить существующую в США форму правления неконституционными методами». Не только членство, но и просто «сочувствующая связь» с организацией, упомянутой в перечне генерального прокурора, являлись признаком отсутствия надлежащей лояльности. К 1954 г. в этом списке значились сотни различных групп. Помимо Компартии и Ку-клукс-клана в него вошли также Культурный центр им. Шопена, Братское общество им. Сервантеса, Комитет негров — работников искусств, Комитет защиты Билля о правах, Лига американских писателей, «Американские друзья природы», общество «Народная драма», Вашингтонская ассоциация книготорговцев, Клуб югославских моряков.

Не Маккарти и не республиканцы, а министерство юстиции либерально-демократической администрации Трумэна инициировало ряд судебных процессов, усиливших антикоммунистические настроения в стране. Наиболее громким стал суд над Юлиусом и Этель Розенберг летом 1950 г.

Супругов обвинили в шпионаже. Немногими главными свидетелями обвинения выступали разоблаченные шпионы, находившиеся в тюрьме или под следствием. Главным свидетелем являлся Дэвид Грингласс, родной брат Этель Розенберг. В 1944–1945 гг. он работал механиком в лаборатории Манхэттенского проекта в Лос-Аламосе (Нью-Мексико), где создавалась первая атомная бомба. По словам Грингласса, Юлиус попросил его добыть информацию для русских. С этой целью Грингласс по памяти сделал для своего зятя схемы экспериментов с линзами, использовавшимися в качестве детонатора для подрыва атомных бомб. Как сказал свидетель, Розенберг дал ему половину разорванной надвое крышки от картонной коробки с товарным знаком «Джелло» и пояснил, что к нему в Нью-Мексико придет человек, который предъявит недостающую половинку. С ней в июне 1945 г. явился Гарри Голд, и Грингласс передал ему воссозданную по памяти информацию.

Голд, уже осужденный на 30 лет по другому делу о шпионаже, был доставлен из тюрьмы и подтвердил показания Грингласса. Он, мол, никогда не встречался с Розебергами, а половинку картонки дал ему сотрудник советского посольства, который поручил установить контакт с Гринглассом по паролю: «Я от Юлиуса». Полученные от Грингласса наброски Голд, по его словам, передал русскому чиновнику.

Ряд аспектов этого дела вызвал неприятные вопросы. Не согласился ли осужденный помогать обвинению в обмен на досрочное освобождение? И действительно, отсидев 15 лет из тридцати, он получил свободу условно. Не повлияло ли на поведение Грингласса, находившегося в тот момент под следствием, четкое осознание того, что его жизнь целиком и полностью зависела от готовности сотрудничать с судебными органами? В конце концов его приговорили к 15 годам тюрьмы, но в заключении он провел лишь половину срока, после чего был освобожден. Насколько достоверными могли быть схемы, составленные по памяти Д. Гринглассом, не ученым, а простым механиком, который записался на 6 курсов в Бруклинском политехническом институте и пять из них провалил? Версии Голда и Грингласса поначалу не совпадали, но обоих еще до суда поместили на одном этаже нью-йоркской городской тюрьмы Томбс, давая им возможность скоординировать показания.

В какой мере можно было полагаться на высказывания Голда? Как стало известно, готовя его к судебному процессу, сотрудники ФБР вели допросы в общей сложности в течение 400 часов. Также выяснилось, что Голд невероятный лжец и фантазер. Позднее на судебном процессе по другому делу защитник обвиняемого, напоминая ему о придуманных им несуществующих жене и детях, спросил: «… и вы лгали на протяжении шести лет?» На это Голд ответил: «Я лгал не шесть, а шестнадцать лет». Голд был единственным свидетелем, который связал Юлиуса Розенберга и Дэвида Грингласса с русскими. В одном из интервью, взятом 20 лет спустя, журналист поинтересовался у сотрудника ФБР, в свое время руководившего допросом Голда, относительно пароля «Я от Юлиуса». Тот ответил:

Голд не мог вспомнить имени, которое ему назвали. Он думал, что сказал:

«Я от… или что-то в этом роде». Тогда я намекнул: «Не могло ли оно звучать как Юлиус?»

Это освежило его память.

Когда супругов Розенберг признали виновными, судья Ирвинг Кауфман, оглашая приговор, сказал:

Я считаю, что передача вами в руки русских секретов атомной бомбы, происшедшая на годы раньше, чем, по расчетам наших лучших ученых, они смогли бы самостоятельно ее создать, уже позволила коммунистам осуществить агрессию в Корее, стоившую жизни пятидесяти тысячам американцев, и, кто знает, быть может, за вашу измену еще заплатят миллионы невинных людей…

Судья приговорил обвиняемых к смертной казни на электрическом стуле.

Вместе с ними судили как соучастника и Мортона Собелла. Главным свидетелем был его давний друг, шафер на свадьбе, которому грозило обвинение со стороны федерального правительства в лжесвидетельстве относительно своего политического прошлого. Речь идет о Максе Эличере, показавшем, что однажды он отвез Собелла в квартал Манхэттена, где жили Розенберга, и что из ящичка на панели автомобиля тот взял нечто похожее на алюминиевый футляр для фотопленки и удалился, а вернулся уже без этого футляра. Никаких доказательств наличия в нем фотопленки не существовало. Обвинение против Собелла казалось настолько слабым, что его адвокат не счел нужным излагать доводы защиты. Однако присяжные объявили Собелла виновным, а судья Кауфман приговорил его к 30 годам тюремного заключения. Его отправили в тюрьму Алькатрас. Все прошения об условном освобождении неизменно отклонялись, и Собелл, прежде чем его выпустили на свободу, провел в различных местах заключения 19 лет.

Официально затребованные в 70-х годах документы ФБР свидетельствуют, что судья тайно совещался с представителями обвинения относительно приговоров, которые ему предстояло вынести по этому делу. Как видно из другого документа, после трех лет апелляций состоялась встреча генерального прокурора Герберта Браунелла и председателя Верховного суда Фреда Винсона, во время которой последний заверил, что, если какой-нибудь член Суда распорядится приостановить приведение приговора в исполнение, он немедленно созовет всех судей на заседание и отменит решение.

В мире ширилась кампания протеста. За Розенбергов просил Альберт Эйнштейн, чье письмо президенту Ф. Д. Рузвельту в начале войны послужило отправной точкой работам по созданию атомной бомбы, а также Жан Поль Сартр, Пабло Пикассо и сестра Бартоломео Ванцетти. Обращение к президенту Трумэну, покидавшему свой пост весной 1953 г., осталось без внимания. Другое обращение, направленное вновь вступившему должность президента Дуайту Эйзенхауэру, также не возымело действия.

В последний момент член Верховного суда Уильям О. Дуглас согласился отсрочить казнь. Тогда председатель Суда Винсон разослал во все концы страны специальные самолеты, чтобы доставить находившихся в отпуске судей в Вашингтон. Они отменили решение Дугласа, и 19 июня 1953 г. супруги Розенберг были казнены. Этим администрация продемонстрировала народу — хотя лишь немногие им сочувствовали, — что ожидает тех, кого правительство сочтет изменниками.

В тот же самый период, в начале 50-х годов, Комитет палаты представителей Конгресса США по антиамериканской деятельности переживал свою лучшую пору, допрашивая американцев об их связях с коммунистами, преследуя тех, кто отказывался отвечать, распространяя миллионы брошюр среди населения под названием «Сто фактов, которые нужно знать о коммунизме» («Где можно обнаружить коммунистов? Повсюду»). Либералы часто критиковали этот Комитет, однако в Конгрессе как либералы, так и консерваторы ежегодно дружно голосовали за выделение денег на финансирование его работы. К 1958 г. лишь один член палаты представителей (Джеймс Рузвельт) проголосовал «против». Хотя Трумэн и подвергал Комитет критике, генеральный прокурор ГИТА в 1950 г. высказывал идеи, обосновывавшие необходимость подобных расследований. Он сказал: «Сегодня в Америке множество коммунистов. Они везде: на предприятиях, в учреждениях, в мясных лавках, на уличных перекрестках, в частном бизнесе — и каждый несет в себе смертельный для общества вирус».

Либеральная интеллигенция не уступала консерваторам в своем антикоммунизме. Журнал «Комментарий осудил Розенбергов и их сторонников. Один из его авторов, Ирвинг Кристол, в марте 1952 г. писал: «Разве мы, потакая коммунистам, отстоим свои права? Ни в коем случае».

Это при Трумэне министерство юстиции, используя положения закона Смита, организовало судебное преследование руководителей Компартии, обвинив их в подстрекательстве к насильственному свержению государственного строя. Уликой служил главным образом факт распространения коммунистами марксистско-ленинской литературы, призывавшей, по мнению обвинения, к насильственной революции. Конечно, непосредственной опасности революционных действий со стороны Компартии не существовало. Решение Верховного суда сформулировал назначенный Трумэном председатель Суда Ф. Винсон. Он руководствовался старой доктриной «явной и непосредственной угрозы», заявляя, что очевидно существование заговора с целью совершения революции в походящее для этого время. В итоге высшие руководители Компартии отправились в тюрьму, а большинство ее активных организаторов вскоре ушли в подполье.

Нет никакого сомнения в том, что попытки запугать население коммунистами и добиться одобрения жестких мер против них — тюремных заключений в США и вооруженных акций за рубежом — оказались весьма успешными. Вся культура буквально пропиталась антикоммунизмом. Многотиражные журналы пестрели заголовками: «Происки коммунистов», «Коммунисты нацелились на вашего ребенка». В 1956 г. в «Нью-Йорк таймс» появилась передовая статья, в которой говорилось: «Мы никогда сознательно не примем на работу в наши информационный или редакторский отделы члена Коммунистической партии… ибо не верим в его способность объективно освещать события либо беспристрастно их комментировать…» Рассказ о своих похождениях бывшего коммуниста, завербованного ФБР в качестве агента («Я вел три жизни»), печатался с продолжением в 500 газетах и, кроме того, транслировался как телевизионный сериал. В Голливуде снимались фильмы под названиями: «Я вышла замуж за коммуниста», «Я был коммунистом на службе у ФБР». В 1948–1954 гг. Голливуд выпустил более 40 антикоммунистических кинолент.

Даже Американский союз в защиту гражданских свобод, созданный специально для защиты политических прав коммунистов и членов всех других политических группировок, стал заметно снижать свою активность в атмосфере холодной войны. Начался этот процесс еще в 1940 г., когда за принадлежность к Компартии Союз исключил из своих рядов Элизабет Флинн, одного из организаторов АСЗГС. В 50-х годах Союз не решился защитить от нападок Корлисса Ламонта, члена собственного совета, и Оуэна Латтимора, отказался поддержать лидеров коммунистов во время первого суда над ними на основании закона Смита и полностью игнорировал дело супругов Розенберг, которое якобы не затрагивало проблему гражданских свобод.

Молодым и старым внушали, что быть антикоммунистом — это геройство. В 1951 г. было напечатано 3 млн экземпляров книги Мики Спиллейна «Одна унылая ночь», главный герой которой Майк Хэммер говорит: «Сегодня ночью я убил людей больше, чем у меня пальцев на руках. Убил преднамеренно, и испытывал при этом наслаждение… Это были комми… красные сволочи, которым следовало подохнуть давным-давно…» Герой комиксов, капитан Америка, заявлял: «Берегитесь комми, шпионы, предатели и иностранные агенты! Вас ищет капитан Америка, которому помогают все лояльные и свободные люди…» В 50-х годах школьники учили правила поведения при воздушном нападении СССР на США; при звуках сирены им надлежало прятаться под партами до сигнала «отбой».

В этой атмосфере правительству ничего не стоило заручиться массовой поддержкой политики перевооружения. Система, довольно неустойчивая в 30-х годах, поняла, что военное производство может обеспечить стабильность в обществе и высокую прибыль. Антикоммунизм Трумэна оказался привлекательным. Как писал деловой журнал «Стил» в ноябре 1946 г. (еще до оглашения доктрины Трумэна), политика президента «твердо убеждает в том, что наращивание усилий по подготовке к войне — это большой бизнес для Соединенных Штатов по крайней мере на довольно длительный период».

Пророчество сбылось. В начале 1950 г. бюджет США составлял 40 млрд долл. Из них 12 млрд выделялось на военные нужды. Но уже в 1955 г. только военные расходы составили 40 млрд при общем бюджете 62 млрд долл. Мужественное сопротивление наращиванию вооружений, которое оказывали Лига противников войны и другие аналогичные группировки, не смогло остановить этот процесс.

В 1960 г. военные расходы достигли уже 45,8 млрд долл. или 49,7 % всего бюджета. В том же году президентом был избран Дж. Ф. Кеннеди, немедленно увеличивший затраты на военные нужды. Согласно Э. Ботгому, автору книги «Баланс страха», за 14 месяцев они выросли еще на 9 млрд долл.

К 1962 г. Соединенные Штаты, используя искусственно вызванные страхи, связанные с мнимым отставанием от СССР по стратегическим бомбардировщикам и ракетам, добились подавляющего превосходства в ядерном вооружении и располагали арсеналом, равным 1,5 тыс. атомным бомбам, сброшенным на Хиросиму, и достаточным для того, чтобы разрушить все главные города мира. Это было эквивалентно тому, что на каждого живущего на Земле мужчину, женщину и ребенка приходилось по 10 тонн тротила. Для доставки этих бомб к цели США имели 50 межконтинентальных баллистических ракет, 80 ракет на атомных подводных лодках, 90 ракет на базах за рубежом, 1,7 тыс. бомбардировщиков, которые могли достичь территории Советского Союза, 300 способных нести ядерное оружие истребителей-бомбардировщиков на авианосцах и 1 тыс. самолетов, могущих нести такое оружие, на сухопутных аэродромах.

Советский Союз явно отставал: у него было от 50 до 100 межконтинентальных баллистических ракет и менее 200 бомбардировщиков дальнего действия. А между тем военный бюджет США все увеличивался, истерия усиливалась. Прибыли корпораций, выполнявших военные заказы, многократно возросли, безработица резко уменьшилась, зарплата достигла уровня достаточного, чтобы обеспечить семьям занятых в военной промышленности нормальный уровень жизни.

К 1970 г. оборонный бюджет уже составлял 80 млрд долл., и компании, выпускавшие военную продукцию, получали баснословные прибыли. Две трети из 40 млрд долл., потраченных на создание систем вооружений, достались 12–15 гигантским индустриальным корпорациям, чья деятельность целиком и полностью была посвящена выполнению правительственных военных контрактов. Сенатор Пол Дуглас, экономист и председатель объединенного Экономического комитета палат Конгресса США, отмечал, что «шесть седьмых подобных контрактов заключаются не на конкурентной основе… Якобы в целях сохранения тайны, правительство выбирает компанию и подписывает с ней договор после более или менее секретных переговоров».

Ч. Р. Миллс в своей опубликованной в 50-х годах книге «Властвующая элита» называет военных частью элиты наряду с политиками и ведущими руководителями корпораций. Эти элементы все сильнее срастались. В одном из сенатских докладов указывалось, что 100 крупнейших компаний, на долю которых приходилось 67,4 % всех оборонных контрактов, имели среди своих сотрудников свыше 2 тыс. бывших высокопоставленных офицеров.

Одновременно Соединенные Штаты, оказывая определенным странам экономическую помощь, создавали вокруг земного шара целую сеть корпоративного контроля и политического влияния. Принятый в 1948 г. план Маршалла, по которому государства Западной Европы за 4 года получили 16 млрд долл. экономической помощи, имел цель в сфере экономики: создать рынки для американского экспорта. В начале 1948 г. в одном из бюллетеней государственного департамента приводились следующие слова Дж. Маршалла (генерала, затем госсекретаря): «Напрасно думать, что предоставленная самой себе Европа… останется открытой для американского бизнеса в такой же мере, как и прежде».

План Маршалла имел также политическую мотивировку. Компартии Италии и Франции были довольно сильными, и Соединенные Штаты решили использовать давление и деньги, чтобы не допустить их участия в правительствах этих стран. Когда план начал осуществляться, государственный секретарь в администрации Трумэна Дин Ачесон сказал: «Наша помощь по восстановлению лишь отчасти продиктована филантропией. Ваш Конгресс санкционировал и ваше правительство проводит политику помощи и восстановления, руководствуясь главным образом собственными национальными интересами».

Начиная с 1952 г. становилось все более очевидным, что иностранная помощь предназначалась для усиления военной мощи некоммунистических стран. Из 50 млрд долл., выделенных в последующие десять лет Соединенными Штатами 90 государствам, лишь 5 млрд пошли на чисто экономическое развитие.

Когда президентом стал Дж. Ф. Кеннеди, он запустил в действие программу «Союз ради прогресса», предполагавшую оказание поддержки Латинской Америке с упором на социальные реформы, призванные улучшить условия жизни местного населения. Но на деле все свелось к военной помощи, чтобы сохранить у власти правые диктатуры и дать им возможность предотвратить революции.

От военной помощи до вооруженной интервенции был всего один шаг. Слова Трумэна о «господстве силы» и «господстве права», сказанные в начале корейской войны, постоянно противоречили практическим действиям американцев как при нем самом, так и при последующих президентах. В 1953 г. ЦРУ сумело свергнуть иранское правительство, национализировавшее нефтяную промышленность. В 1954 г. в Гватемалу вторглись наемники, обученные на базах ЦРУ в Гондурасе и Никарагуа; поддержанные истребителями ВВС США, они изгнали законно избранное правительство. Во главе государства был поставлен полковник Карлос Кастильо Армас, который ранее прошел военную подготовку в Форт-Левенуэрте (Канзас).

Свергнутое усилиями американцев правительство было самым демократичным за всю историю Гватемалы. Президент Хакобо Арбенс Гусман являлся левоцентристским социалистом. В Конгрессе коммунисты занимали только 4 из 56 мест. Но американский бизнес не устраивал тот факт, что Арбенс Гусман экспроприировал 234 тыс. акров земель, принадлежавших «Юнайтедфрут компани», предложив компенсацию, которую компания назвала «неприемлемой». Придя к власти, Армас вернул земли «Юнайтед фрут компани», отменил налог на прибыль и дивиденды иностранных инвесторов, ликвидировал выборы путем тайного голосования и заключил в тюрьму тысячи своих политических оппонентов.

В 1958 г. правительство Эйзенхауэра послало в Ливан несколько тысяч морских пехотинцев, чтобы не допустить там революции и свержения проамериканского режима, а также сохранить свое военное присутствие в богатом нефтью регионе.

Либерально-консервативное соглашение демократов и республиканцев нигде не допускать к власти революционные правительства: коммунистические, социалистические или направленные против «Юнайтед фрут компани» — особенно наглядно проявилось в 1961 г. на Кубе. На этом небольшом острове, в 90 милях от Флориды, повстанцы во главе с Фиделем Кастро в 1959 г. совершили революцию и изгнали поддерживаемого американцами диктатора Фульхенсио Батисту. Это революционное движение представляло прямую угрозу американским деловым интересам. В результате проводимой Ф. Д. Рузвельтом политики «доброго соседа» была отменена поправка Платта, позволявшая США вводить войска на Кубу, однако американцы продолжали удерживать военно-морскую базу в бухте Гуантанамо, и их деловые интересы по-прежнему доминировали в кубинской экономике. Американские компании контролировали от 80 до 100 % местного коммунального хозяйства, горных разработок, скотоводства, нефтеперерабатывающих предприятий, 40 % сахарной промышленности и 50 % государственных железнодорожных дорог.

После неудачного нападения на армейские казармы в Сантьяго-де-Куба в 1953 г. Ф. Кастро некоторое время провел в тюрьме. Освободившись по амнистии, он отправился в Мексику, где познакомился с аргентинским революционером Че Геварой, а затем вернулся на Кубу. Его небольшой отряд, скрываясь в джунглях и горах, вел партизанскую войну против войск Батисты, опираясь на все более широкую поддержку местного населения. Затем, покинув горы и пройдя через всю страну, повстанцы вошли в Гавану. Первого января 1959 г. правительство Батисты пало.

Придя к власти, Кастро первым делом приступил к созданию системы всеобщего образования, строительству жилья и наделению землей безземельных крестьян. Его правительство конфисковало свыше миллиона акров земель, принадлежавших трем американским компаниям, в том числе и «Юнайтед фрут компани».

Куба остро нуждалась в деньгах, чтобы финансировать свои программы, а Соединенные Штаты не спешили помочь. Международный валютный фонд, в котором доминировали США, отказался выделить кредит, поскольку страна не соглашалась на «стабилизационные» условия, подрывавшие начатые революционные реформы. Когда же кубинское правительство подписало торговый договор с Советским Союзом, американские нефтяные компании на острове отказались перерабатывать поставляемую СССР сырую нефть. Кастро национализировал эти компании. Соединенные Штаты также резко сократили объемы закупок кубинского сахара, от которого в значительной степени зависело хозяйственное благополучие Кубы, однако Советский Союз немедленно согласился купить все оставшиеся 700 тыс. тонн сахара.

Куба стала другой, и политика «доброго соседа» оказалась к ней неприменима. Весной 1960 г. президент Эйзенхауэр дал секретное указание ЦРУ тренировать и вооружать антикастровских кубинских эмигрантов, обосновавшихся в Гватемале, и готовить их к предстоящему вторжению на остров. Когда должность президента занял Дж. Ф. Кеннеди, в распоряжении ЦРУ уже имелось 1,4 тыс. обученных и вооруженных эмигрантов. В соответствии с ранее разработанным планом 17 апреля 1961 г. отряд, в рядах которого были и американцы, высадился на южном побережье Кубы, в заливе Кочинос (залив Свиней), в 90 милях от Гаваны.

Интервенты надеялись вызвать общее восстание против Кастро, но этого не произошло. Режим пользовался широкой поддержкой местного населения. Войскам Фиделя понадобилось всего три дня, чтобы разгромить силы ЦРУ.

Авантюра в заливе Кочинос сопровождалась целым потоком лицемерных заявлений и лжи. Вторжение явно противоречило провозглашенному Трумэном «господству права», нарушало положения подписанного США Устава Организации американских государств, в котором говорилось: «Никакое государство или группа государств не имеет права вмешиваться, прямо или косвенно, по какой бы то ни было причине во внутренние или внешние дела любого другого государства».

За четыре дня до вторжения, комментируя сообщения печати о секретных базах ЦРУ, где проходило обучение кубинских эмигрантов, президент Кеннеди на пресс-конференции заявил: «… ни при каких условиях Вооруженные силы Соединенных Штатов не станут вторгаться на Кубу». Действительно, высаживались кубинцы, однако операцию организовали США, и, кроме того, в ней участвовали американские военные самолеты, пилотируемые американскими летчиками. Кеннеди санкционировал использование военно-морской авиации без опознавательных знаков. При этом погибли четверо пилотов-американцев, и их семьям не сказали правды об обстоятельствах гибели летчиков.

Успех либерально-консервативной коалиции в создании национального антикоммунистического консенсуса был наглядно продемонстрирован на примере готовности главных информационных агентств участвовать вместе с администрацией Кеннеди в обмане американской общественности в связи со вторжением на Кубу. За несколько недель до высадки журнал «Нью рипаблик» подготовил статью об обучении сотрудниками ЦРУ кубинских эмигрантов, переданную для предварительного просмотра историку Артуру Шлезингеру-младшему. Тот показал статью Кеннеди, который попросил ее не печатать, и «Нью рипаблик» пошел навстречу этому пожеланию.

По требованию правительства Джеймс Рестон и Тернер Кэтлидж из «Нью-Йорк таймс» не стали публиковать подготовленный материал о предстоящем вторжении. Шлезингер-младший заметил по поводу таких действий газеты: «Это был патриотический поступок, но, зная последствия, я задался вопросом, не спасла бы пресса нашу страну от катастрофы, если бы повела себя безответственно». Его и других либералов, достигших консенсуса в годы холодной войны, как видно, беспокоило не само вмешательство США в деятельность зарубежных революционных движений, а то, что Америка терпела при этом неудачи.

К 1960 г. пятнадцатилетние усилия по разгрому радикального коммунистического движения, получившего развитие в эпоху Нового курса и во время Второй мировой войны, казалось, увенчались успехом. Компартия пребывала в замешательстве: ее руководители сидели в тюрьме, количество членов резко сократилось, влияние в профсоюзах заметно уменьшилось. Само профсоюзное движение сделалось более управляемым и консервативным. Военные расходы поглощали половину национального бюджета, но общество соглашалось с этим.

Радиация от испытаний ядерного оружия представляла опасность для здоровья людей, но широкая общественность оставалась в неведении. Комиссия по атомной энергии постоянно утверждала, что вредное воздействие атомных испытаний сильно преувеличено, и в одной из статей, опубликованной в 1955 г. в «Ридерз дайджест», самом распространенном журнале США, говорилось: «Ужасные истории об атомных испытаниях, которые проводятся в нашей стране, просто не соответствуют истине».

В середине 50-х годов наблюдалось повсеместное увлечение бомбоубежищами. Население уверяли, что они спасут от атомных взрывов. Правительственный консультант и ученый Герман Кан в своей книге «О термоядерной войне» доказывал, что можно вести ядерную войну без тотального уничтожения человечества, что людям не следует ее бояться. Политолог Генри Киссинджер опубликовал в 1957 г. книгу, в которой утверждал: «При правильной тактике ядерная война не обязательно будет столь разрушительной, как кажется на первый взгляд…»

В стране была создана мощная военная экономика: хотя сохранялись значительные очаги бедности, множество людей имели хороший заработок и были довольны своим положением. Правда, материальное богатство по-прежнему распределялось неравномерно. С 1944 по 1961 т. пропорции изменились лишь незначительно: беднейшая пятая часть всех семей получала всего 5 %, а богатейшая пятая часть американских семей — 45 % совокупного дохода. В 1953 г. 1,6 % взрослого населения владели более чем 80 % корпоративных акций и примерно 90 % корпоративных облигаций. Из 200 тыс. существовавших в США корпораций около 200 гигантов или одна десятая часть от 1 % этих компаний контролировали приблизительно 60 % всех произведенных богатств страны.

Когда Дж. Ф. Кеннеди, пробыв в должности один год, представил нации свой бюджет, стало ясно, что при любой администрации — будь то либерально-демократическая или иная — никаких радикальных изменений в распределении доходов, богатств или налогового бремени не предвидится. По мнению обозревателя «Нью-Йорк таймс» Дж. Рестона, бюджетное послание Кеннеди свидетельствовало о намерении избегать «внезапных резких перемен внутри страны» и о стремлении «вести более амбициозное фронтальное наступление на проблему безработицы». Рестон, в частности, писал:

Он [президент] согласился на налоговые послабления для инвестиций, направленных на расширение и модернизацию производства. Он не собирается сражаться с южными консерваторами из-за гражданских прав и призывает профсоюзы умерить требования о повышении зарплаты, чтобы цены на американские товары помогали США конкурировать на мировых рынках и повышать уровень занятости населения у себя дома. Президент постарался убедить деловое сообщество в том, что совсем не желает холодной войны на домашнем фронте.

… на этой неделе во время очередной пресс-конференции он отказался выполнить свое обещание относительно устранения дискриминации в государственной жилищной программе, финансируемой правительством. Вместо этого он говорил о необходимости отложить решение этого вопроса до достижения «всеобщего консенсуса» в поддержку [программы]…

За 12 месяцев пребывания у власти президент определенно сдвинулся в американской политике на центристские позиции…

На этой центристской почве все выглядело прочным и надежным. Ничего не нужно было делать для чернокожих, не требовалось менять структуру экономики. Можно было продолжать агрессивную внешнюю политику. Страна, казалось, находилась под контролем. Но затем, в 60-х годах, неожиданно произошел целый ряд внезапных бунтов во всех сферах жизни США, показавших, что любые официальные оценки внутренней безопасности и благополучия являются неверными.