В 1911 г. Хелен Келлер писала: «Мы голосуем? А что это означает?» Примерно тогда же Эмма Голдман сказала: «Наш современный фетиш — это всеобщее избирательное право». После 1920 г. женщины стали принимать участие в выборах наравне с мужчинами, но их подчиненное положение почти не изменилось.

Вскоре после того, как американки получили право голоса, степень их социального прогресса можно было пронаблюдать по появившейся в газетах по всей стране колонке советов Д. Дикс. По ее мнению, женщина не должна была быть лишь домашней рабочей лошадью:

… жена — это витрина, в которой муж выставляет свои достижения… Крупнейшие сделки заключаются за обеденными столами;… мы встречаемся за ужином с теми, кто может помочь нам сделать карьеру… Женщина, собирающая вокруг себя достойных людей, вхожая в клубы, интересная и приятная… является помощницей своего супруга.

Роберт и Хелен Линд, изучавшие в конце 20-х годов жизнь городка Манси (Индиана), отметили в работе «Мидлтаун» значение внешнего вида и одежды при оценке женщины. Они также обнаружили, что мужчины в откровенных разговорах между собой «часто говорили о женщинах как о существах более чистых и моральных, чем они сами, но одновременно и как о непрактичных, эмоциональных, непостоянных, подверженных предрассудкам, легкоранимых и чаще всего не способных смотреть в лицо фактам или крепко подумать».

В начале 1930 г. автор журнальной статьи, рекламируя косметический бизнес, начинал ее такими словами: «У средней американки — шестнадцать квадратных футов кожи». Далее он писал о том, что, хотя в стране насчитывалось 40 тыс. дамских салонов, а 2 млрд долл. ежегодно тратилось на женскую косметику, этого явно недостаточно: «Американки не расходуют и пятой части суммы, необходимой для улучшения своей внешности». Автор приводил также детальный список «ежегодных косметических потребностей каждой женщины»: 12 целебных процедур с теплыми маслами, 52 косметические маски, 26 процедур выщипывания бровей и т. п.

Похоже, что лучше всего свой первый побег из тюрьмы замужества, материнства, женственности, домашней работы, ухода за собой и изоляции американкам удавалось совершать тогда, когда в их услугах отчаянно нуждались: в промышленности, в военное время или в общественных движениях. Каждый раз, когда из практических соображений женщину вытаскивали из ее заточения (нечто вроде исправительных работ с условным освобождением), делалась попытка затолкнуть ее обратно, как только отпадала необходимость, что и приводило жительниц США к борьбе за перемены.

В годы Второй мировой войны больше женщин, чем когда-либо, оказались за пределами дома и начали работать. К 1960 г. 36 % американок в возрасте от 16 лет и старше, т. е. 23 млн человек, трудились и получали заработную плату. Но хотя 43 % работавших женщин имели детей школьного возраста, количество детских садов было рассчитано лишь на 2 % тружениц — остальным же приходилось самостоятельно решать подобные вопросы. Американки составляли 50 % избирателей, но (даже к 1967 г.) у них было лишь 4 % мест в законодательных органах штатов и 2 % судейских мест. Средний доход работающей женщины составлял примерно треть среднего дохода мужчины. Похоже, что отношение к жительницам США не сильно изменилось с 20-х годов.

«В 1964 г. в нашем обществе нет неприкрытого антифеминизма, — писала феминистка и социолог Элис Росси, — но не потому, что достигнуто равноправие полов, а потому, что у американок практически не осталось феминистской искорки».

Во время движения за гражданские права 60-х годов начали появляться признаки коллективного волнения. Женщины заняли свое место, которое они и обычно занимали в общественных движениях, — на передовой, как рядовые, а не как генералы. В офисе СККНД в Атланте студентка Колледжа Спелмана по имени Руби Дорис Смит, арестованная во время «сидячей» забастовки, выразила свое негодование по поводу того, что женщин низвели до рутинной канцелярской работы. К Руби присоединились две белые американки из упомянутого Комитета — Сандра Хейден и Мэри Кинг. Мужчины-активисты СККНД вежливо выслушали женщин, прочли меморандум, где говорилось об их правах, но мало что сделали. Элла Бейкер, ветеран политического движения из Гарлема, проводившая организационную работу на Юге, знала о такой тенденции: «Я с самого начала понимала, что как для женщины, пожилой женщины в группе священников, привыкших к тому, что женщины лишь оказывали им поддержку, для меня не было предусмотрено место лидера».

Тем не менее американки сыграли очень важную роль в эти первые и опасные годы организации общественного движения на Юге, и ими восхищались. Многие из этих женщин были пожилыми, например Элла Бейкер и Амелия Бойнтон из города Селма (Алабама), «Мама Долли» из города Олбани (Джорджия). Более молодые активистки — Глория Ричардсон из Мэриленда и Аннель Пондер из Миссисипи — являлись не только участницами движения, но и его лидерами. Женщины всех возрастов выходили на демонстрации, попадали в тюрьмы. Фанни Лу Хеймер, издолыцица из Рулвилла (Миссисипи), стала легендарным организатором и оратором. Она исполняла гимны; из-за прихрамывающей походки (в детстве Ф. Л. Хеймер перенесла полиомиелит), заметно выделялась в пикетах. Эта женщина доводила людей до исступления на массовых митингах: «Меня так достало то, что меня все так достало!»

Примерно в то же время белые представительницы среднего класса также начали поднимать голову. Одной из первых появилась новаторская, оказавшая большое влияние книга Б. Фридан «Загадка женственности».

Что же это была за проблема, у которой нет названия? Какие слова произносили женщины, пытаясь выразить ее? Иногда женщина могла сказать: «Я чувствую какую-то пустоту… чего-то не хватает». Или:

«У меня такое ощущение, будто меня нет». Иногда… «Чувство усталости… Я так злюсь на детей, что это пугает меня… Хочется плакать без всякой причины».

Фридан писала, отталкиваясь от своего опыта домохозяйки из среднего класса, но то, о чем она говорила, затрагивало чувства всех женщин:

«Она [проблема] давно не давала покоя американцам, но была спрятана настолько глубоко, что о ней не говорили. Она давала о себе знать каким-то странным ощущением беспокойства и неудовлетворенности, чувством тоски, от которого в середине двадцатого века страдали женщины в Соединенных Штатах. И каждая боролась с ним в одиночку.

Но чем бы она не была занята — стелила ли постели, делала покупки, подбирала материал на покрывало, ставила перед детьми сэндвичи с кокосовым молоком, отвозила на машине сына или дочку в клуб скаутов, лежала по ночам рядом с мужем, — она страшилась спросить даже себя: «И это все?».

Но однажды апрельским утром 1959 года в одном из пригородов Нью-Йорка я услышала, как мать четырех детей, сидя за кофе с другими матерями, с тихим отчаянием в голосе произнесла слово «проблема». И остальные знали, что то, о чем она говорит, не связано ни с мужем, ни с детьми, ни с домом. Они вдруг поняли: это общая проблема, которая не имеет названия. И тогда, пусть неуверенно, они начали говорить о ней. А позже, после того как отвели детей в садик и затем забрали домой, чтобы те могли поспать днем, две из них плакали слезами облегчения просто потому, что не одиноки.

«Загадка», о которой говорила Фридан, — это образ женщины как матери и жены, живущий в умах ее мужа и детей, ради которого она расстается со своими личными мечтами. Автор приходит к выводу: «Единственным способом для женщины найти себя, как, впрочем, и для мужчины, является самостоятельная творческая работа».

Летом 1964 г. в Мак-Коме (Миссисипи), в штаб-квартире «Фридом хауз», организации борцов за гражданские права, которые жили и работали вместе, женщины объявили бойкот мужчинам, поскольку те желали, чтобы за них готовили еду и стелили постель, пока они разъезжали на машинах, занимаясь организационной работой. Казалось, что волнение, о котором писала Б. Фридан, коснулось американок повсюду.

К 1969 г. жительницы США составляли 40 % всей рабочей силы в стране, но значительная их часть трудились секретаршами, уборщицами, учителями начальной школы, продавщицами, официантками и медсестрами. Каждая третья работающая американка была замужем, а ее супруг зарабатывал менее 5 тыс. долл. в год.

А как же женщины, у которых не было работы? Они очень много трудились дома, но это не воспринималось как работа, поскольку в капиталистическом обществе (или даже в любом современном обществе, где вещи и люди продаются и покупаются за деньги), если труд не оплачивается, если он не оценивается в деньгах, считается, что такой труд ничего не стоит. В 60-х годах американки стали больше задумываться над этим фактом, а М. Бенетон писала об этом в книге «Политическая экономия освобождения женщин». Домохозяйки находились за пределами современной экономической системы, поэтому, по словам Бенетон, они являлись кем-то вроде крепостных или крестьянок.

Женщины, у которых была типично «женская работа»: секретарши, регистраторы, машинистки, продавщицы, уборщицы, медсестры, — испытывали всевозможные унижения, которым подвергались мужчины на второстепенной работе, а также полный комплект унижений, связанных с их половой принадлежностью: насмешки по поводу умственных способностей, сексуальные шутки и домогательства, восприятие их исключительно в качестве сексуальных объектов, хладнокровные требования работать эффективнее. В коммерческом Справочнике стандартов для клерков печаталась колонка вопросов и ответов, где можно было найти следующее:

Вопрос. Я бизнесмен, мне кажется, что моя секретарша слишком медленно работает. Сколько раз в минуту она должна быть способна открыть и закрыть ящик с документами?

Ответ. Ровно 25 раз. Нормативы для других «операций по открытию и закрытию»… следующие: 0,04 минуты для открытия или закрытия папки; 0,026 минуты для открытия стандартного расположенного в центре ящика стола. Если вас беспокоит ее «активность на стуле», засеките время по следующим нормативам: «Встать со стула» — 0,033 минуты, «повернуться на вертящемся стуле» — 0,009 минуты.

В начале 1970-х гг. работница фабрики в Нью-Бедфорде (Массачусетс), принадлежавшей средней по размеру корпорации, где годовые дивиденды ее президента в 1970 г. составляли 325 тыс. долл., написала в профсоюзную газету, что 90 % сотрудников ее отдела составляют женщины, а все начальники — мужчины.

Пару лет назад меня на три дня отстранили от работы, поскольку мои дети были еще маленькими и мне приходилось отпрашиваться, когда они болели… Они [начальники] хотят видеть у себя людей, которые помалкивают, доносят друг на друга и являются хорошими маленькими роботами. Тот факт, что многим приходится принимать успокоительные таблетки и что неделя не проходит без того, чтобы двое или трое сотрудников не сломались и не расплакались, ничего для них не значит.

Эта женщина добавила: «Но времена меняются, и отныне все больше людей высказывают свое мнение и требуют от так называемых боссов такого же отношения, какое те хотели бы видеть применительно к себе самим».

Времена действительно менялись. Примерно в 1967 г. участницы различных движений — групп борцов за гражданские права, организации «Студенты за демократическое общество», антивоенных групп — начали проводить встречи женщин. В начале 1968 г. на женском антивоенном митинге в Вашингтоне сотни американок с факелами в руках пришли на Арлингтонское национальное кладбище и устроили «Похороны традиционной женственности». В этот момент и позднее возникли некоторые разногласия среди женщин и даже в большей степени среди мужчин по поводу того, должны ли жительницы США бороться за решение специфически женских вопросов или просто принимать участие во всеобщих движениях против расизма, войны и капитализма. Но идея поставить во главу угла феминизм становилась популярной.

Осенью 1968 г. члены группы, называвшейся «Радикальные женщины», привлекли внимание страны во время акции протеста против избрания «Мисс Америка», которую они считали «образом, угнетающим женщину». Все активистки выбросили в «Мусорный ящик свободы» бюстгальтеры, корсеты, бигуди, искусственные ресницы, парики и другие предметы, названные ими «дамским мусором». В качестве «Мисс Америка» была коронована овца. Но важнее оказалось то, что люди стали говорить об «Освобождении Женщин».

Часть деятельниц из нью-йоркской группировки «Радикальные женщины» вскоре образовала Женский международный террористический заговор от ада (Women's International Terrorist Conspiracy from Hell — WITCH — ВЕДЬМА), и члены этой организации, одетые как ведьмы, неожиданно появились в зале Нью-Йоркской фондовой биржи. В листовке, распространявшейся ВЕДЬМОЙ в городе, говорилось:

ВЕДЬМА живет и смеется в каждой женщине. Она является той свободной частью нас, что прячется за застенчивыми улыбками, за безропотным смирением с абсурдным господством мужчин, макияжем или стесняющей тело одеждой, на которых настаивает наше больное общество.

В ВЕДЬМУ нет необходимости «вступать». Если Вы женщина и осмеливаетесь заглянуть вглубь себя, то Вы — ВЕДЬМА. Вы сами устанавливаете себе правила.

Вашингтонское отделение организации выступило против деятельности «Юнайтед фрут компани» в странах Третьего мира и отношения корпорации к женщинам, работающим в офисе. В Чикаго ВЕДЬМА протестовала против увольнения радикальной учительницы-феминистки Марлен Диксон.

Малоимущие черные американки заявляли об универсальных женских проблемах своими методами. В 1964 г. Р. Коулз в работе «Дети кризиса» привел материалы интервью с чернокожей женщиной, недавно переехавшей с Юга в Бостон, которая говорила о своем отчаянном положении, о том, как трудно найти свое счастье: «Для меня единственное время, когда я чувствую, что живу, — это время, когда я вынашиваю ребенка».

Специально не подчеркивая женские проблемы, многие малоимущие американки поступали так, как делали всегда, — спокойно организовывали своих соседей, чтобы бороться против несправедливости и получать необходимые услуги. В середине 60-х годов около 10 тыс. жителей негритянского района Вайн-Сити в Атланте объединились с целью взаимопомощи: они открыли магазин дешевых товаров, детские ясли, клинику; организовали ежемесячные совместные семейные ужины, издание газеты, службу консультаций по вопросам семьи. Одна из организаторов, Хелен Говард, рассказала редактору книги «Чернокожие женщины в белой Америке» Герде Лернер о том, как это было:

Я создала эту местную организацию, а двое мужчин и шестеро женщин начали практическую деятельность. Поначалу было сложно. Позднее присоединились многие люди. В течение пяти месяцев мы проводили встречи почти каждый вечер. Мы научились работать с другими людьми… Многие просто боялись что-либо сделать. Боялись пойти в муниципалитет или попросить о чем-либо. Не просили ни о чем хозяина дома, потому что боялись его. Когда мы начали встречаться, нам больше не было так страшно…

…Вот как мы получили эту детскую площадку: мы заблокировали улицу и никого не пропускали; не пропускали даже троллейбусы.

В акции участвовали все жители района. Вынесли проигрыватели и танцевали; так продолжалось всю неделю. Нас не арестовали, нас было слишком много. А потом город сделал эту детскую площадку для ребятишек…

Патриция Робинсон написала памфлет «Бедная черная женщина», в котором связала женские проблемы с необходимостью элементарных изменений в обществе:

Бунт неимущих негритянок, прежде находившихся на дне классовой иерархии, поднимает вопрос о том, за какое общество будет бороться бедная чернокожая женщина. Уже сейчас она требует права контролировать рождаемость, как черные и белые представительницы среднего класса. Она сознает, что угнетение имеет две стороны, и она вместе с другими бедняками более не подчиняется порабощению, которое в данном случае равносильно геноциду. Неимущая афроамериканка вступает в союзы с другими бедняками, живущими по всему миру, присоединяясь к их революционной борьбе. Исторически сложившиеся условия заставили ее оградить детей от мужского влияния, давать им образование и поддерживать самостоятельно. В самом этом процессе серьезно ослабевают патриархат и эксплуатация со стороны мужчин. Более того, она осознает, что ее детей будут использовать так же, как всех детей бедняков на протяжении истории, — в качестве низкооплачиваемых наемников, сражающихся за то, чтобы сохранить у власти или привести к власти группу элиты. Идя этим путем… она начала ставить под сомнение агрессивный патриархат и классовое общество, которое способствует его сохранению, а именно капитализм.

В 1970 г. прачка из Атланты и мать шестерых детей Дороти Болден рассказала, почему в 1968 г. она начала организовывать женщин, занимавшихся работой по дому, в Национальный союз домработниц. Д. Болден сказала: «Я думаю, что женщины должны иметь право голоса при принятии решений, касающихся улучшения жизни в своем районе. Потому что такая женщина, живущая в трущобах, участвует в столкновениях, она очень умна и способна на многое, на нее не обращали внимание так много лет. Я думаю, что у такой женщины должно быть право голоса».

Создали свою организацию и теннисистки. Американка, боровшаяся за право быть жокеем, в конце концов победила и стала первой женщиной-жокеем. Художницы устроили пикет у Музея Уитни, обвинив его администрацию в дискриминации по половому признаку при организации выставки скульптуры. Журналистки пикетировали в Вашингтоне клуб «Гридайрон», в который не принимали женщин. К началу 1974 г. программы изучения женской проблематики существовали в 78 учебных заведениях, около 2 тыс. курсов о женщинах предлагались примерно в 500 колледжах и университетах.

Начали появляться женские журналы и газеты местного и общенационального значения, а публикации о женской истории и женском движении выходили в таких количествах, что в некоторых книжных магазинах для них стали выделять специальные отделы. Даже юмор на телевидении (некоторые шутки, произнесенные с симпатией, а некоторые — не без колкостей) свидетельствовал об общенациональном воздействии женского движения. После акций протеста из телеэфира были убраны рекламные ролики, которые, по мнению американок, унижали их.

В 1967 г. в результате лоббирования со стороны женских группировок президент Л. Джонсон подписал исполнительный приказ, запрещавший дискриминацию по половому признаку при приеме на рабочие места, которые финансировались из федерального бюджета, а в последующие годы женские организации настояли на контроле за исполнением этого приказа. Созданная в 1966 г. Национальная организация женщин (НОЖ) возбудила свыше 1 тыс. судебных исков против американских корпораций, обвиняя их в такой дискриминации.

Право на аборты стало важным вопросом. До 1970 г. каждый год делалось примерно 1 млн абортов, из которых лишь около 10 тыс. были легальными. Вероятно, треть женщин, делавших такие операции нелегально, — в основном малоимущие — помещались в больницы с осложнениями. Никто не знает, сколько тысяч женщин погибло в результате подобных абортов. Но запрет на аборты на деле был направлен против бедняков, поскольку богатые могли рожать или прерывать беременность в безопасных условиях.

В 1968–1970 гг. в более чем 20 штатах были инициированы судебные процессы, направленные на изменение законодательства, запрещавшего аборты. Усилилась общественная поддержка права женщин распоряжаться собой без вмешательства государства. В известном сборнике женских работ «Сила союза сестер», вышедшем примерно в 1970 г., в статье Л. Сислер «Контроль за рождаемостью: незавершенное дело» говорилось, что «аборт является правом женщины… никто не может наложить вето на ее решение и заставить ее выносить ребенка против воли…». Проведенный Службой Луиса Харриса весной 1969 г. опрос общественного мнения показал, что 64 % респондентов считали решение о том, делать аборт или нет, личным делом.

Наконец, в начале 1973 г. Верховный суд в делах «Роу против Уэйда» и «Доу против Болтона» постановил, что штат может запрещать аборт только в течение трех последних месяцев беременности, контролировать аборты в случаях, связанных с угрозой здоровью на четвертом — шестом месяцах беременности, а в первые три месяца беременности женщина и ее врач имеют право на самостоятельное решение.

Усилилось давление сторонников создания центров по уходу за детьми, и, хотя американкам не удалось получить от правительства существенную поддержку, открылись тысячи таких кооперативных центров.

Кроме того, женщины впервые стали открыто говорить о проблемах, связанных с сексуальным насилием. Каждый год сообщалось о 50 тыс. изнасилованиях, но гораздо большее количество подобных случаев оставалось неизвестным. Женщины начали ходить на курсы самообороны. Проводились акции протеста, связанные с тем, как полиция обращалась с потерпевшими, которые сообщали о случившемся, оскорбляя их при допросах. Стала широко популярной книга С. Браунмиллер «Против нашей воли», в которой со всей силой и негодованием показана история и дан анализ сексуального насилия, предлагающий как индивидуальные, так и коллективные средства самообороны:

Отвечать ударом на удар. На всех уровнях мы должны заниматься этим совместными усилиями, если мы, женщины, хотим компенсировать дисбаланс и избавить себя и мужчин от идеологии насилия. Сексуальное насилие можно устранить, а не просто держать под контролем или избегать его на индивидуальной основе, но подход к этому должен быть долгосрочным и совместным; его должны понимать и проявлять добрую волю как многие мужчины, так и женщины…

Множество американок прилагали усилия к тому, чтобы Поправка о равных правах к Конституции была одобрена достаточным количеством штатов. Но становилось ясно, что, даже если бы она была узаконена, этого было бы мало, и что женщины добились многого именно путем самоорганизации, решительных действий, акций протеста. Даже в тех случаях, когда соответствующий закон существовал, он помогал, если его подкрепляли действием. Член Конгресса США, чернокожая Ширли Чизхолм, сказала:

Закон за нас этого не сделает. Мы должны сделать все сами. Женщины в этой стране должны стать революционерками. Нам следует отказаться от старых, традиционных ролей и стереотипов… Мы должны заменить устаревшие, негативные представления о нашей женственности на позитивные идеи и позитивные действия…

Возможно, самым существенным результатом женского движения 60-х годов, помимо имевших место побед в таких сферах, как аборт и равноправие на рабочем месте, был так называемый «подъем самосознания», осуществлявшийся часто в рамках «женских кружков», которые собирались на дому по всей стране. Это означало переосмысление собственной роли, отказ от комплекса неполноценности, большую уверенность в себе, ощущение связи с другими женщинами, возросшую близость матери и дочери. Поэтесса из Атланты Эста Ситон писала в стихотворении «Ее жизнь»:

Впервые открыто обсуждалась чисто биологическая уникальность женщин. Некоторые теоретики (например, Суламифь Файерстоун в работе «Диалектика пола») считали, что таковая была более важной причиной их угнетения, чем существование любой конкретной экономической системы. Свобода проявлялась уже в самом факте откровенного обсуждения того, что прежде держалось в тайне, скрывалось, являлось причиной стыда и смущения: менструация, мастурбация, менопауза, аборт, лесбийская любовь.

Одной из наиболее важных книг начала 70-х годов была работа «Наши тела и мы сами», представлявшая собой сборник статей 11 женщин, организованных в Бостонский коллектив по книгам о женском здоровье. В ней содержалось огромное количество практической информации о женской анатомии, различиях полов и сексуальных связях, лесбийской любви, питании и здоровье, изнасилованиях, самообороне, венерических болезнях, контроле за рождаемостью, абортах, беременности, рождении ребенка и менопаузе. Даже более важным, чем информация, таблицы и фото, откровенное исследование ранее не упоминавшихся фактов, было то ощущение радости, которым пронизана вся книга, — наслаждение от собственного тела, удовлетворение от вновь обретенного понимания, нового, сестринского отношения к молодым женщинам, а также к женщинам среднего и пожилого возраста. Авторы цитируют английскую суфражистку Кристабель Панкхёрст:

Помните о женском чувстве собственного достоинства.

Не просите, не умоляйте, не пресмыкайтесь.

Отважно беритесь за руки, становясь рядом с нами.

Сражайтесь вместе с нами…

И, по словам многих американок, борьба началась с битвы за собственное тело, которое, кажется, было основой эксплуатации женщин как сексуальных игрушек (слабых и неопытных), как беременных (беспомощных), как женщин средних лет (которых более не считали красивыми), как старух (которых игнорировали и отодвигали в сторону). Мужчины и общество в целом создали биологическую тюрьму. Как выразилась в своей книге «Рождена женщиной» Адриен Рич, «женщин контролируют, загоняя нас в наши тела». Она писала:

У меня есть очень четкие, острые воспоминания о том, чем я занималась через день после свадьбы: я подметала пол. Возможно, полы и не нуждались в том, чтобы их подметали; возможно, я просто не знала, что еще мне делать. Но, подметая, я думала: «Теперь я женщина. Это вековая традиция; это то, что женщины делали всегда».

Я почувствовала, что подчиняюсь некоему древнему обычаю, слишком старому, чтобы в нем усомниться. Это то, что женщины делали всегда.

Как только моя беременность стала очевидной, я впервые за свое отрочество и взрослую жизнь почувствовала себя ни в чем не виновной. Атмосфера одобрения, в которой я купалась (казалось, что она исходит даже от незнакомых людей на улице), была подобна ауре вокруг меня, в которой сомнения, страхи, предчувствия встречались с абсолютным отрицанием. Это то, что женщины делали всегда.

Рич считала, что женщины могли бы использовать свое тело «скорее как ресурс, а не как предназначение». По ее мнению, патриархальные системы, будь то при капитализме или «социализме», приспосабливали женские тела к своим потребностям. Автор обсуждала вопрос о пассивности, которая воспитывалась в женщинах. Целые поколения девочек выросли на книжке «Маленькие женщины», в которой мать говорит Джо: «Я злюсь почти каждый день, Джо, но научилась не показывать это; я все еще надеюсь научиться не чувствовать этот гнев вообще, даже если это займет у меня еще сорок лет».

В эпоху «анестезированного, технологизированного деторождения» доктора-мужчины использовали для извлечения детей инструменты, заменив ими чувствительные руки акушерок. Рич была не согласна со своей коллегой-феминисткой С. Файерстоун, которая хотела изменить биологическую неизбежность деторождения, поскольку таковое приносит боль и служит источником подчинения. Через изменение социальных условий А. Рич высказывала желание превратить акт появления на свет ребенка источником физического и эмоционального удовольствия.

Нельзя, полагала Рич, чтобы кто-то позволял себе по-фрейдистски игнорировать женщин, считая это для себя «участком плохой видимости» (как при автомобильном движении) и одновременно говоря, что по другим вопросам его зрение безупречно; такое невежество искажает все остальное. Существует дилемма женского тела:

Я не знаю ни одной женщины, будь то девственница, мать, лесбиянка, замужняя или незамужняя женщина, зарабатывает ли она на жизнь, являясь домохозяйкой, либо подавая в кафе коктейли, либо сканируя мозг, — для которой собственное тело не являлось бы фундаментальной проблемой: его скрытое предназначение, способность к воспроизведению потомства, желания, так называемая фригидность, кровавая речь, молчание, изменения, увечья, насилие над ним и его созревание.

Вот предлагаемый А. Рич выход: «восстановление права на владение собственным телом… мира, в котором каждая женщина руководит своим телом» как основы не только для рождения детей, но и для новых взглядов и смыслов, нового мира.

Для большинства американок, не относящихся к интеллектуалкам, вопрос был даже более насущным: как избавиться от голода, страданий, подчинения, унижений здесь и сейчас. Джонни Тиллмон писала в 1972 г.:

Я — женщина, чернокожая, неимущая, толстуха, женщина средних лет. И я живу на пособие… Я вырастила шестерых детей… Я выросла в Арканзасе… работала там 15 лет в прачечной… переехала в Калифорнию… В 1963 г. я заболела и не смогла больше работать. Друзья помогли мне получить пособие…

Пособие сродни дорожной аварии. Она может случиться с каждым, но особенно часто происходит с женщинами.

Поэтому пособие — это женский вопрос. В этой стране многих женщин — представительниц среднего класса беспокоит Освобождение Женщин. Для тех из нас, кто сидит на пособии, это вопрос выживания.

Дж. Тиллмон считала, что программы вспомоществования сродни «… сверхнеравноправному браку. Вы меняете мужчину на Мужчину… Мужчина отвечает за все… контролирует ваши деньги…». Вместе с другими матерями, получавшими пособия, она создала Национальную организацию защиты прав получателей пособий. Эти женщины требовали, чтобы американками оплачивали труд — работу по дому и воспитание детей. «… Ни одна женщина не может считаться освобожденной, пока все женщины не поднимутся с колен».

В проблеме женщин было и средство для избавления от угнетения как их самих, так и кого бы то ни было вообще. В обществе контроль над американками был изобретательным и эффективным. Он не осуществлялся государством напрямую. Напротив, для этого использовался институт семьи: мужчины контролировали женщин, женщины — детей, и, таким образом, все были заняты друг другом, обращались друг к другу за поддержкой, обвиняли друг друга в неприятностях, совершали насилие друг над другом, когда что-то шло не так, как надо. Почему это нельзя было изменить? Могли ли женщины и дети освободиться, могли ли мужчины и женщины начать лучше понимать друг друга, найти источник общего угнетения, вместо того чтобы искать его друг в друге? Возможно, тогда и те, и другие смогли бы обнаружить сильные стороны собственных взаимоотношений, образовав миллионы очагов сопротивления. Они смогли бы осуществить революционные изменения в образе мышления и в поведении в той сфере замкнутой частной семейной жизни, на поддержку которой и рассчитывала система в деле контроля и внушения. И совместными усилиями, вместо того чтобы враждовать друг с другом, мужчины и женщины, родители и дети могли бы принять меры к изменению самого общества.

Это было время бунтов. И если восстание могло вспыхнуть в самой изысканной и сложной тюрьме — семье, было бы резонно ожидать мятежей и в самых жестоких и тривиальных тюрьмах, а именно в рамках пенитенциарной системы. В 60-х — начале 70-х годов многократно возросло число таких бунтов. Они также приняли беспрецедентный политический характер и обрели жестокость классовой войны, кульминация которой имела место в тюрьме города Аттика (Нью-Йорк) в сентябре 1971 г.

Пенитенциарная система в США развивалась как попытка квакеров-реформаторов заменить традиционные наказания колониальных времен: нанесение увечий, виселицы и изгнание. Предполагалось, что тюремное заключение путем изоляции приведет к раскаянию и спасению души, но узники, находясь в таком одиночестве, сходили с ума и умирали. К середине XVIII в. пенитенциарная система основывалась на каторжном труде в сочетании с различными наказаниями: карцером, железным ошейником, одиночным заключением. Такой подход был сформулирован начальником тюрьмы в городе Оссининг (Нью-Йорк): «Чтобы изменить преступника, надо сначала сломить его волю». Этот подход и практиковался.

Чиновники пенитенциарной системы каждый год собирались на конференцию, чтобы поздравить друг друга с достигнутыми успехами. Президент Американской ассоциации исправительных учреждений, выступая в 1966 г. с ежегодным посланием, так описывал новое издание Руководства по исправительным стандартам: «Оно позволяет нам, если угодно, задержаться у врат исправительной Валгаллы с чувством гордости за отлично сделанную работу! Мы можем гордиться, мы можем чувствовать удовлетворение, мы можем быть довольны». Это было сказано в период целой череды наиболее крупных тюремных бунтов за всю историю страны.

Такие волнения случались всегда. В 20-х годах они закончились подавлением мятежа в тюрьме города Клинтон (Нью-Йорк), где находились 1,6 тыс. осужденных; в результате было убито три человека. В 1950–1953 гг. в американских местах лишения свободы произошло более 50 крупных волнений. В начале 60-х годов скованные цепями заключенные в Джорджии, работавшие на каменоломнях, использовали свои кувалды, чтобы ломать себе ноги, тем самым надеясь привлечь внимание к обстановке повседневной жестокости, в которой они существовали.

В калифорнийской тюрьме Сан-Квентин, где содержалось 4 тыс. заключенных, в конце 60-х годов произошла целая серия выступлений: бунт на расовой почве в 1967 г., забастовка белых и чернокожих узников в начале 1968 г., из-за которой прекратилось практически все тюремное производство, вторая забастовка, имевшая место летом того же года.

Осенью 1970 г. заключенные захватили тюрьму в Куинсе на Лонг-Айленде (Нью-Йорк), взяли заложников и предъявили требования. Выбранный бунтовщиками для ведения переговоров комитет состоял из четырех чернокожих, одного пуэрториканца и одного белого; мятежники потребовали немедленно провести повторные слушания 47 дел по освобождению под залог, которые, как они считали, были примерами проявления расизма при принятии решений подобного рода. Судьи пришли, выдали разрешения на освобождение под залог, а в некоторых случаях сократили сроки содержания под стражей, и заложников отпустили. Но когда заключенные продолжили акцию, полиция взяла здание тюрьмы штурмом, используя слезоточивый газ и дубинки, и с бунтом было покончено.

Примерно в то же время, в ноябре 1970 г., в калифорнийской тюрьме Фолсом прекратились все работы, что стало началом самой продолжительной тюремной забастовки в истории Соединенных Штатов. Большинство из 2,4 тыс. заключенных продержались в своих камерах в течение 19 дней без еды, перед лицом угроз и шантажа. Забастовка была подавлена с использованием сочетания силы и обмана, и четырех узников отправили в другую тюрьму; в ходе 14-часовой перевозки они лежали на полу фургона обнаженными и закованными в цепи. Один из мятежников написал: «… возросло сознание… Семя было посеяно…»

В течение долгого времени тюрьмы США являлись ярким отражением самой американской системы: неприкрашенные различия между образом жизни богатых и бедных, расизм, использование жертв [системы] друг против друга, отсутствие у низших классов возможностей для высказываний, бесконечные «реформы», которые мало что меняли. Русский писатель Ф. М. Достоевский однажды сказал, что об уровне цивилизации общества можно судить по его тюрьмам.

Длительное время это было так, и заключенные знали об этом лучше всех остальных: чем беднее вы были, тем больше у вас имелось шансов оказаться за решеткой. И так происходило не потому, что бедняки совершали больше преступлений. Хотя они на самом деле совершали их больше. Богатым не приходилось преступать закон, чтобы получить желаемое; законы были на их стороне. Но когда богатые совершали преступления, их часто не преследовали по закону, а если и преследовали, то они могли выйти под залог, нанять умных адвокатов, рассчитывать на большую благосклонность судей. Каким-то образом тюрьмы оказались заполнены чернокожими бедняками.

В 1969 г. было вынесено 502 приговора за мошенничество в области налогов. В таких делах, которые относят к «беловоротничковой преступности», обычно участвуют люди, у которых много денег. Так вот, из тех, кого приговорили, 20 % оказалось в тюрьме. Средний размер мошенничества составлял 190 тыс. долл., а средний срок тюремного наказания — 7 месяцев. В том же году 60 % признанных виновными в краже со взломом или краже автомобиля (преступления бедноты) лишились свободы. Средняя стоимость украденной машины была 992 долл., тогда как средний срок тюремного заключения за это преступление — 18 месяцев. Стоимость похищенного путем кражи со взломом в среднем составляла 321 долл., а средний срок — 33 месяца.

Психиатр У. Гейлин в работе «Пристрастное правосудие» рассматривает дело, которое с некоторыми вариациями могло иметь место тысячи раз. Он только что опросил 17 членов секты «Свидетели Иеговы», отказавшихся зарегистрироваться на призывном пункте во время войны во Вьетнаме, и все эти люди получили по 2 года тюрьмы. Гейлин посетил молодого чернокожего, который уведомил призывную комиссию о том, что сознательно не согласен с призывом: у него вызывают отвращения зверства этой войны. Его осудили на 5 лет. Автор пишет: «Хэнк был первым, кто получил пять лет. Он оказался также первым черным». Но существовали и дополнительные факторы:

«А какая у тебя была прическа?» — спросил я.

«Афро [228] ».

«А что на тебе было надето?»

«Дашики [229] ».

«А ты не думаешь, что это повлияло на вынесенный приговор?»

«Конечно, повлияло».

«Стоило ли это года или двух твоей жизни?» — спросил я.

«Это и есть моя жизнь, — ответил он, глядя на меня одновременно с тревогой и смущением. — Ты что, мужик, не понимаешь? В этом-то и весь смысл! Свободен ли я, чтобы иметь свой стиль, волосы, цвет кожи?»

«Конечно, — ответил я. — Ты прав».

Гейлин обнаружил, что судьям даны огромные полномочия по вынесению приговоров. В штате Орегон из 33 человек, признанных виновными в нарушении Закона о призыве, 18 осудили условно. На юге Техаса из 16 нарушителей того же Закона на поруки не отпустили ни одного, а в южной части штата Миссисипи все обвиняемые были осуждены и получили максимальный срок — 5 лет лишения свободы. В одном конце страны (в Новой Англии) средний срок за любые преступления составлял 11 месяцев, а в другом (на Юге) — 78 месяцев. Но это не был просто вопрос различия между Севером и Югом. В городе Нью-Йорке из 673 человек, судимых за нахождение в общественном месте в нетрезвом состоянии (все это были бедняки; богатые напиваются за закрытыми дверями), судья снял обвинения с 531 человека. Другой судья, который провел 566 процессов по тому же обвинению, освободил от ответственности 1 человека.

При том что в руках суда концентрировалась такая власть, бедняки, чернокожие, люди со странностями, гомосексуалисты, хиппи и радикалы вряд ли были бы равны перед законом, попадая к судьям, которые почти все были белыми, принадлежали к верхушке среднего класса и придерживались консервативных взглядов.

В любой отдельно взятый год (возьмем, к примеру, 1972 г.) около 375 тыс. человек находятся в тюрьмах (графств или городов) либо в исправительных учреждениях штатов или федерального уровня, а 54 тыс. заключенных сидят в колониях для несовершеннолетних. Одновременно около 900 тыс. человек имеют статус осужденных условно, а 300 тыс. освобождены условно-досрочно. То есть всего 1,6 млн человек затронуты системой уголовного правосудия. С учетом текучести через эту систему проходили ежегодно несколько миллионов человек. Данная часть населения незаметна для Америки среднего класса, но если столь долго не обращали внимания на 20 млн черных, то почему бы не относиться так же к 4 или 5 млн «преступников»? Исследование, проведенное Фондом защиты детей (Т. Коттл. «Дети в тюрьме»), показало, что в середине 70-х годов свыше 900 тыс. молодых людей до 18 лет в течение года хотя бы раз попадали за решетку.

Любой, кто попытается описать реальную жизнь тюрьмы, содрогнется. Человек, находясь в Уолполской тюрьме (Массачусетс), писал:

Каждая программа здесь используется как оружие против нас. Право ходить в школу, в церковь, право на посещения, право писать и ходить в кино. Все это в итоге оказывается орудием наказания. Ни одна из программ не принадлежит нам. Все рассматривается как привилегия, которая может быть отобрана. Результатом всего этого является чувство неуверенности — безнадежность, которая разъедает вас.

А вот свидетельство еще одного заключенного Уолпола:

Я четыре года не ел в столовой. Я просто не мог этого вынести. Вы становитесь утром в очередь, а от подносов расползаются 100–200 тараканов. Подносы грязные, пища грубая, в ней грязь или личинки.

Часто по ночам я оставался голодным, питаясь арахисовой пастой и сэндвичами, ухватив то там, то сям батон хлеба или кусок болонской колбасы. Другие ребята не имели этого, поскольку у них не было таких связей, как у меня, или отсутствовали деньги на тюремную лавку.

Сложными являлись и контакты с внешним миром. Надзиратели разрывали письма. Другие письма перехватывали и читали. Сидевший в Уолполе в 1970 г. Джерри Суса отправил два прошения — одно судье, другое в совет по условно-досрочным освобождениям, чтобы рассказать о том, что его избили охранники. Они остались без ответа. Восемь лет спустя во время судебного слушания заключенный узнал, что тюремные власти перехватили его письма и никуда не отправили.

Семьи страдали вместе с узниками: «Во время последней отсидки мой четырехлетний сын пробрался во двор и сорвал мне цветок. Надзиратель на башне позвонил в кабинет начальника тюрьмы, и заместитель начальника пришел вместе с полицейскими штата. Он объявил, что, если еще какой-нибудь ребенок выйдет во двор и сорвет цветок, все посещения будут отменены».

Характер тюремных бунтов конца 60-х — начала 70-х годов разительно отличался от прежних волнений. Заключенные тюрьмы в Куинсе называли себя «революционерами». По всей стране на тех, кто сидел в тюрьмах, повлияли, очевидно, выступления за пределами мест заключения, акции чернокожих и молодежи, а также антивоенное движение.

События тех лет подтвердили то, что уже ощущали узники: какие бы преступления они ни совершили, гораздо более страшные преступления совершались властями, содержавшими тюрьмы, и правительством Соединенных Штатов. Президент страны ежедневно нарушал законодательство, отправляя на убийство бомбардировщики, посылая людей на смерть, попирая Конституцию — «высший закон страны». Чиновники на уровне штата и на местном уровне нарушали гражданские права чернокожих, что было противозаконно, но при этом не подвергались судебному преследованию.

Книги о движении чернокожих и войне начали проникать в тюрьмы. Пример, поданный на улицах черными американцами и участниками антивоенного движения, был опьяняющим — неповиновение являлось единственным ответом системе беззакония.

Это система бросила за решетку Мартина Состре, 52-летнего чернокожего владельца книжного магазина афроазиатской литературы в городе Буффало (Нью-Йорк), осудив на срок от 25 до 30 лет тюрьмы по обвинению в продаже героина стоимостью 15 долл. доносчику, который позднее отказался от своих показаний. Однако этот отказ не способствовал освобождению Состре. Ему не удалось найти ни один суд, включая Верховный суд США, который бы отменил приговор. Состре провел в заключении 8 лет, где его 10 раз избивали надзиратели, на 3 года помещали в одиночную камеру, но Состре боролся и не повиновался властям до момента освобождения. Такая несправедливость заслуживала только бунта.

Политзаключенные существовали всегда. Это были люди, которых отправляли в тюрьму за принадлежность к радикальным движениям и антивоенную деятельность. Но теперь появилась новая разновидность таких узников — у осужденных за обычное преступление мужчин и женщин в заключении пробуждалось политическое сознание. Некоторые осужденные начинали видеть связь между своими личными испытаниями и общественной системой. Тогда они прибегали не к индивидуальному сопротивлению, а к коллективным акциям. В условиях грубой среды, требовавшей концентрации внимания на собственной безопасности, в атмосфере жестокого соперничества, они находили возможность беспокоиться о правах и безопасности других.

Джордж Джексон был одним из таких новых политзаключенных. Он сидел в тюрьме Соледад (Калифорния) по приговору с неопределенным сроком наказания за ограбление, в результате которого он стал обладателем 70 долл. После отбытия 10-летнего заключения Джексон превратился в революционера. С яростью, отражавшей его состояние, он говорил:

Чудовище, которое они породили во мне, вернется, чтобы замучить своего создателя, поднимется из могилы, из ямы, из глубочайшей ямы.

Даже если отправить меня в мир иной, в ад — и это не свернет меня с пути… От них я потребую компенсации кровью. Я буду атаковать их, как взбешенный, раненый слон-отшельник, машущий ушами, поднимающий хобот и ревущий… Это будет война без правил.

Такой заключенный долго не проживет. И когда книга Джексона «Соледадский брат» стала одной из наиболее популярных работ, написанных чернокожим воинственным активистом — ее читали узники, афроамериканцы и белые, — это было еще одним признаком того, что он скоро умрет.

Всю свою жизнь я делал только то, что хотел и когда хотел, иногда меньше, иногда больше, и этим объясняется то, что мне пришлось оказаться в тюрьме… Я так и не адаптировался. Я не привык даже несмотря на то, что провел уже полжизни за решеткой.

Он осознавал, что может произойти:

Рожденный умереть раньше срока, раболепный, низкооплачиваемый работник, берущийся за любую работу; уборщик; арестант; человек, сидящий в заточении без права выхода под залог, — все это я, жертва колонизаторов. Любой, кто может сегодня сдать экзамен для поступления на госслужбу, может завтра убить меня… обладая полной неприкосновенностью.

В августе 1971 г. Дж. Джексона убили выстрелом в спину надзиратели в тюрьме Сан-Квентин, по их словам, при попытке к бегству. В версии властей штата (которую анализирует Э. Манн в книге «Товарищ Джордж») было полно дыр. Еще до получения результатов вскрытия и до того, как ставшие достоянием общественности позднее данные указали на разработанный властями план убийства Джексона, узники в тюрьмах графств и штатов по всей стране знали, что его убили за то, что в условиях неволи он посмел стать революционером. Вскоре после смерти этого человека по США прокатилась волна бунтов: в городской тюрьме Сан-Хосе, в тюрьмах графств Даллас, Суффолк в Бостоне, Камберленд в Бриджтоне (Нью-Джерси), Бексар в Сан-Антонио (Техас).

Непосредственным результатом убийства Джексона стало восстание заключенных в Аттике в сентябре 1971 г., которое было связано с длительным и глубоким недовольством, но точкой кипения являлась новость о Дж. Джексоне. Здание тюрьмы было окружено 30-футовой стеной толщиной 2 фута, вдоль которой было расположено 14 сторожевых вышек. Из содержавшихся там заключенных 54 % составляли чернокожие, тогда как 100 % надзирателей были белыми. Узники проводили от 14 до 16 часов в день в камерах, их почта перлюстрировалась, существовали ограничения на чтение, общение с членами семьи осуществлялось через решетку, медицинское обслуживание было позорным, система условно-досрочного освобождения — несправедливой, господствовал расизм. То, насколько администрацию волновали эти условия, характеризуется высказыванием начальника тюрьмы Винсента Манкузи после начала восстания: «Зачем они разрушают свой дом?»

Большинство узников этой тюрьмы попали туда в результате сделок о признании вины. Из 32 тыс. обвинительных заключений по тяжким уголовным преступлениям, ежегодно выносившихся в штате Нью-Йорк, от 4 до 5 тыс. дел попадали в суд. Решения по остальным (около 75 %) принимались на основании сделок по принуждению, называемых «сделками о признании вины», которые в докладе объединенного комитета палат законодательного собрания штата Нью-Йорк о преступности описаны следующим образом:

Кульминация процесса достижения сделки о признании вины — шарада, сама по себе имеющая аспекты бесчестности, которые могут во многих случаях поспорить по этому параметру с самим преступлением. Обвиняемого заставляют публично признать свою вину в конкретном преступлении, которого он во многих случаях и не совершал: иногда он признается и вовсе в несуществующем деянии. Более того, после этого обвиняемый должен подтвердить, что делает заявление добровольно… и не в связи к какими-либо обещаниями… данными ему.

В процессе заключения сделки о признании вины обвиняемый признает себя виновным, являясь таковым или нет, избавляя штат от забот по организации судебного процесса в обмен на обещание менее строгого наказания.

Когда заключенные тюрьмы в Аттике получали возможность условнодосрочного освобождения, то время слушания, включая чтение личного дела и обсуждение вопроса тремя членами суда, составляло в среднем 5,9 минуты. Решение выносилось безо всяких объяснений.

В официальном докладе о восстании в этой тюрьме говорится о том, как занятия заключенных социологией превратились в форум идей о переменах. Затем последовала серия организованных акций протеста, а в июле 1971 г. вышел составленный узниками манифест, в котором содержался ряд умеренных требований, после чего «продолжился рост напряженности в Аттике». Кульминацией стал день, когда пришла весть об убийстве Джорджа Джексона в Сан-Квентине. Лишь некоторые заключенные, тогда обедали и ужинали, а у многих на рукавах появились черные повязки.

Девятого сентября 1971 г. несколько конфликтов между узниками и надзирателями окончились тем, что группа заключенных прорвалась через ворота, в которых был дефектный сварной шов, и захватила один из четырех тюремных дворов, взяв 40 охранников в заложники. В последующие пять дней бунтовщики создали в этом дворе удивительное сообщество. В группу приглашенных ими граждан-наблюдателей входил обозреватель «Нью-Йорк таймс» Том Уикер, писавший в статье «Время умирать»: «Межрасовая гармония, царившая среди узников, была потрясающей… Этот тюремный двор стал первым в моей жизни местом, где отсутствовал расизм». Один чернокожий заключенный позднее сказал: «Я никогда не думал, что белые могут быть так охвачены энтузиазмом… Не могу описать вам, каково было находиться на этом дворе, но я по-настоящему плакал, так все были близки, все были вместе…»

Через пять дней у властей штата кончилось терпение. Губернатор Нелсон Рокфеллер одобрил нападение на тюрьму (посмотрите потрясающий фильм «Аттика», режиссер Синда Файерстоун). Бойцы национальной гвардии, тюремная охрана и местная полиция, вооруженные полуавтоматическими винтовками, карабинами и автоматами, штурмом взяли тюрьму, где находились безоружные узники. Тридцать один заключенный был убит. В первых рассказах представителей тюремной администрации, появившихся в прессе, прозвучала информация о том, что во время атаки заключенные перерезали горло девяти надзирателям-заложникам. Из официальных протоколов вскрытия вскоре стало ясно, что это ложь: эти девять человек погибли под тем же градом пуль, который поразил восставших.

Значение того, что произошло в Аттике, трудно оценить. Через два месяца после бунта начались волнения в тюрьме графства Норфолк (Массачусетс). Восьмого ноября 1971 г. вооруженные надзиратели и служащие полиции штата в результате неожиданного рейда проникли туда, выволокли из камер 16 человек и вывезли их из тюрьмы. Заключенный так описал эти события:

Примерно между часом и двумя прошлой ночью я не спал (у меня проблемы со сном после Вьетнама) и смотрел в окно. Там были полицейские. И вертухаи. Их было полно. Вооруженные пистолетами, большими дубинками. Они заходили в камеры и вытаскивали оттуда людей, всяких людей…

Они забрали моего друга… Его выволокли в одном белье, босиком, в 1. 30 ночи двое полицейских и вертухай. Я смотрел на этих бойцов с противогазами, экипированных оружием и дубинками; лунный свет отражался на их шлемах, а лица пропитаны ненавистью. Думаю, что это тот мир, в котором живут эти парни с их оружием и ненавистью, с их шлемами и противогазами, а тут вы — пытаетесь проснуться, вспоминая о Кентском университете [231] , Джексоне и Чикаго [232] . И об Аттике.

Больше всего об Аттике…

На той же неделе в тюрьме города Конкорд (Массачусетс) имел место похожий рейд. Как и везде в течение нескольких недель и месяцев после событий в тюрьме в Аттике, власти начали принимать превентивные меры с целью сломить попытки самоорганизации среди заключенных. Молодой вождь движения за пенитенциарную реформу в Конкорде Джерри Суса был посреди ночи переброшен в Уолполскую тюрьму и немедленно помещен в вызывающий ужас изолятор — 9-й блок. Узник находился там в течение непродолжительного срока, когда ему удалось передать сообщение друзьям. Содержание данного документа многое говорит о том, что происходило в сознании осужденных до и после бунта в Аттике:

Мы пишем в этом безрадостном сообщении об обстоятельствах и событиях, приведших к смерти Джозефа Чеснулавича, которая произошла здесь, в 9-м блоке, час назад.

В канун Рождества жестокие надзиратели, работавшие в блоке, начали создавать атмосферу ужаса среди нас, заключенных. Четверых наших товарищей избили, в том числе Доналда Кинга.

Пытаясь избежать постоянных издевательств и бесчеловечного обращения, заключенный Джордж Хейс съел бритвенные лезвия, а Фред Айхерн проглотил иглу… оба были доставлены в Массачусетскую больницу.

Сегодня в 6 часов вечера надзиратели Баптист, Сейнсбери и Монтега облили Джо струей химической пены из огнетушителя, после чего захлопнули за ним стальную дверь камеры и, угрожая, ушли со словами: «Мы достанем этого ублюдка».

В 9. 25 вечера Джо нашли мертвым… Тюремные власти и пресса приклеят к смерти маленького Джо ярлык самоубийства, но люди здесь, в 9-м блоке, которые стали свидетелями убийства, знают [правду]. Неужели черед за нами?

Происходил процесс самоорганизации заключенных, выражавшейся в заботе друг о друге, попытке обратить ненависть и гнев индивидуального бунта в коллективную борьбу за перемены. На воле тоже происходило нечто новое: по всей стране возникали группы поддержки заключенных, появилось много литературы о тюрьмах. Проводилось все больше исследований по проблемам преступления и наказания, росло движение за закрытие тюрем на том основании, что они не предотвращают правонарушения или не избавляют от них, а, наоборот, способствуют их распространению. Обсуждались также альтернативные варианты: в краткосрочном плане — коммуны-поселения (для всех, кроме неисправимо жестоких), в долгосрочной перспективе — гарантии минимальной экономической безопасности.

Заключенные размышляли не только о тюремных делах, о себе и своих друзьях, но и о других жертвах. В Уолполской тюрьме распространяли заявление с требованием вывода американских войск из Вьетнама. Этот документ, который подписали все без исключения узники, представляет собой удивительное проявление организаторского таланта. В День благодарения большинство узников не только Уолпола, но и других исправительных учреждений отказались от специального праздничного обеда, заявив, что они хотят привлечь внимание к голодающим в США.

Заключенные тщательно готовили судебные иски, и в судах было одержано несколько побед. Предание гласности событий в Аттике, появление сочувствующих — все это возымело эффект. Хотя участникам мятежа в этой тюрьме были предъявлены тяжелые обвинения и им грозили двойные и тройные сроки пожизненного заключения, в конце концов обвинения были сняты. Но в целом суды заявили о своем нежелании проникать в закрытый, строго контролируемый мир тюрьмы, и поэтому заключенные, как и прежде, оказались предоставлены сами себе.

Даже когда время от времени в судах удавалось одержать «победу», при внимательном рассмотрении оказывалось, что ситуация не очень менялась. В 1973 г. в решении по делу «Прокьюниер против Мартинеса» Верховный суд США счел неконституционными некоторые правила цензуры корреспонденции, введенные департаментом исправительных учреждений штата Калифорния. Но при более детальном изучении, при всех горделивых словах о «свободах, гарантированных 1-й Поправкой», в решении также говорилось: «… мы постановляем, что цензура тюремной переписки является оправданной, если удовлетворяет следующим критериям…». Иными словами, если цензура «преследует важные или существенные государственные интересы» либо «осуществляется в важных государственных интересах безопасности, порядка и восстановления в правах», то ее следует разрешить.

В 1978 г. Верховный суд постановил, что у средств массовой информации нет гарантированного права доступа в пенитенциарные учреждения. В решении говорилось также, что тюремные власти могут запрещать узникам общение друг с другом, собрания, распространение литературы о том, как создать свой союз.

Стало ясно (а заключенным это, похоже, было известно с самого начала), что их положение нельзя изменить законодательным путем. Такие перемены должны произойти в результате акций протеста, самоорганизации, сопротивления, создания собственной культуры и литературы, налаживания связей с людьми за пределами тюремных стен. Во внешнем мире начало появляться все больше людей, которые знали о положении дел в местах заключения. Десятки тысяч американцев побывали за решеткой, став участниками движения за гражданские права и антивоенного движения. Они узнали о пенитенциарной системе изнутри и вряд ли забыли о своем опыте. Возникла основа для прорыва длительной изоляции узников от общества и нахождения поддержки в нем. Начало процесса приходится на середину 70-х годов.

Это было время революционного подъема. Восстали женщины, запертые в собственных домах. Взбунтовались упрятанные за решктку заключенные. Но самый большой сюрприз еще не был преподнесен.

Считалось, что индейцы, которые некогда были единственными обитателями континента и которых затем отбросили и уничтожили белые поселенцы, больше не подадут признаков жизни. В последние дни 1890 г., вскоре после Рождества, произошла последняя массовая резня аборигенов в местечке Пайн-Ридж (Южная Дакота), у ручья Вундед-Ни. Великий вождь племени сиу Сидящий Бык незадолго до этого был убит индейской полицией, находившейся на службе у властей США, а оставшиеся сиу укрылись в Пайн-Ридж. Индейцев — 120 мужчин и 230 женщин и детей — окружили американские кавалеристы, разместившиеся на возвышенности у индейского лагеря и вооруженные двумя пулеметами Хочкисса, способными стрелять на расстояние 2 мили. После того, как солдаты приказали сиу сложить оружие, кто-то из индейцев выстрелил из ружья. Тогда солдаты разрядили в них свои карабины, а типи расстреляли из крупнокалиберного оружия, находившегося на холме. Когда все закончилось, из 350 мужчин, женщин и детей было убито от 200 до 300 человек. Двадцать пять солдат погибли преимущественно от собственной шрапнели и пуль, поскольку туземцы имели лишь несколько ружей.

Подвергавшиеся нападениям и подавленные, вымирающие от голода, индейские племена оказались разделены из-за вытеснения их в резервации, где они жили в нищете. В 1887 г. по Закону о распределении земли была предпринята попытка раздробить резервации на небольшие земельные участки, закрепляемые за отдельными индейцами, и превратить их в мелких фермеров подобных белым фермерам, однако большая часть этих земель досталась белым спекулянтам, а резервации продолжали существовать.

Позднее, во времена Нового курса, когда Бюро по делам индейцев возглавлял друг коренных жителей Америки Джон Коллир, была предпринята попытка восстановить племенной уклад. Но в последующие десятилетия крупных перемен не произошло. Многие индейцы остались в доведенных до нищеты резервациях. Молодежь часто уезжала оттуда. Антрополог, изучающий туземный быт, заявил: «Индейская резервация является наиболее ярким из известных мне образцов колониальной системы».

Некоторое время исчезновение или расовое смешение краснокожих казалось неизбежным — на рубеже XIX–XX вв. их оставалось только 300 тыс. человек из миллиона или более, живших первоначально на территории США. Но позднее их численность вновь увеличилась, напоминая растение, которое отказывается погибать и начинает пышно расти. К 1960 г. насчитывалось 800 тыс. индейцев; половина из них жила в резервациях, другая половина — в городах по всей стране.

Из автобиографий туземцев виден их отказ растворяться в культуре белого человека. В одной из них говорится:

Да, я ходил в школы для белых. Я учился читать по учебникам, газетам и Библии. Но со временем обнаружилось, что этого недостаточно. Цивилизованные люди слишком зависят от печатного слова. Я обращаюсь к книге Великого Духа, который является основой мироздания…

Индеец племени хопи по имени Вождь Солнца сказал:

Я выучил много английских слов и мог бы процитировать часть Десяти заповедей. Я знал, как спать на кровати, молиться Иисусу, причесывать волосы, есть при помощи ножа и вилки, пользоваться туалетом.

… Я также узнал, что человек думает головой, вместо того, чтобы думать сердцем.

В автобиографии «Из страны Пятнистого Орла», опубликованной в 1933 г., вождь Лютер Стоящий Медведь писал:

Это правда, что белый человек привнес много перемен. Но разнообразные плоды его цивилизации, хотя и раскрашены в разные цвета и выглядят маняще, на деле отвратительны и смертельны. И если принадлежность к цивилизации означает возможность калечить, грабить и разрушать, то в чем тогда смысл прогресса?

Рискну предположить, что человек, сидевший на земле в своем типи, размышляя о жизни и своем предназначении, признавая родство всех созданий, признавая единство со Вселенной, вселял в свое существо подлинный смысл цивилизации…

Пока в 60-х годах развивались движение за гражданские права и антивоенное движение, индейцы собирались с силами для сопротивления, раздумывая о том, как изменить свое положение, начиная самоорганизовываться. В 1961 г. 500 вождей племен и лидеров городских индейцев съехались в Чикаго. В результате этой встречи произошла другая — собрание получивших университетское образование молодых индейцев, которые сформировали Национальный совет индейской молодежи. Первый президент этой организации, пайют Мел Том, писал:

Индейцы проявляют все большую активность. Есть разногласия, насмешки, песнопения, вспышки гнева, иногда — планирование… Индейцы обретают уверенность и мужество в том, что их дело — правое.

Борьба продолжается… Индейцы собираются вместе, чтобы определить свою судьбу…

Примерно в это же время коренные жители Америки стали обращаться к правительству США по щекотливому вопросу, а именно по поводу договоров властей с индейскими племенами. В популярной книге 1969 г. «Кастер погиб за ваши грехи» Вайн Виктор Делория-младший заметил, что президент Линдон Джонсон любил говорить об «обязательствах» Америки, а президент Ричард Никсон рассуждал о неспособности России уважать подписанные ею договоры. Он пишет: «Индейцы падают со смеху, когда слышат такие заявления».

Правительство США подписало более 400 договоров с туземцами — и нарушило каждый из них. Например, еще во времена администрации Джорджа Вашингтона был заключен договор с ирокезами, обитавшими на территории штата Нью-Йорк, в котором говорилось: «Соединенные Штаты признают, что все земли в указанных границах являются собственностью народа сенека…» Но в начале 60-х годов, при президенте Кеннеди, США проигнорировали данное соглашение и построили на этих землях плотину, затопив большую часть резервации этого племени.

В различных частях страны сопротивление уже обретало формы. В штате Вашингтон существовал старинный договор, согласно которому у индейцев отбирались земли, но за ними сохранялись права на рыбную ловлю. По мере роста численности белого населения это положение стало непопулярным, так как пришельцы хотели закрепить только за собой территории рыбных промыслов. Когда в 1964 г. суды штата постановили закрыть речные районы для индейских рыбаков, последние устроили «рыбные демонстрации» на реке Нискуолли в знак протеста против этих решений и отправились в тюрьму, надеясь привлечь внимание общественности к своей акции протеста.

В следующем году судья местного суда постановил, что племя пуйаллуп не существует, поэтому его представители не могут ловить рыбу в реке, носящей имя этого племени, т. е. в реке Пуйаллуп. Полиция провела рейды в индейских рыбацких поселках, в ходе которых были уничтожены лодки, разрезаны сети, избиты люди и арестовано семь туземцев. В решении Верховного суда США от 1968 г. были подтверждены права индейцев по договору, но сказано, что власти штата могут «регулировать все вопросы рыболовства», если это не дискриминирует аборигенов. Однако эти власти продолжали добиваться судебных предписаний и арестовывать краснокожих за ловлю рыбы. Они поступали с решением Верховного суда так же, как белые южане в течение многих лет поступали с 14-й Поправкой, — игнорировали его. Протесты, рейды, аресты продолжились и в начале 70-х годов.

Некоторые индейцы, принимавшие участие в «рыбных демонстрациях», были ветеранами войны во Вьетнаме. Один из них — Сид Миллс, арестованный за участие 13 октября 1968 г. в такой акции у пристани Фрэнка на реке Нискуолли (Вашингтон). Он сделал следующее заявление:

Я — индеец якима и чироки, и я человек. В течение двух лет и четырех месяцев я был солдатом армии США. Я воевал во Вьетнаме, пока не получил тяжелое ранение… Настоящим заявляю об отказе от каких-либо обязательств службы или исполнения долга в рядах армии Соединенных Штатов.

Моя основная обязанность теперь — служить Индейскому Народу, защищающему согласно законному договору свои права на рыбную ловлю в традиционных и привычных водах Нискуолли, Колумбии и других рек Тихоокеанского Северо-Запада, и служить этому Народу в этой битве всеми доступными способами…

Мое решение основано на том факте, что мы уже похоронили индейских рыболовов, вернувшихся в гробах из Вьетнама, а живущие здесь индейцы-рыбаки не защищены и подвергаются постоянным нападениям…

В этот день, всего лишь три года назад, 13 октября 1965 г., 19 женщин и детей без всякого предупреждения подверглись жестокому нападению со стороны 45 вооруженных агентов штата Вашингтон у пристани Фрэнка на реке Нискуолли…

Интересно, что древнейшие останки человека, найденные когда-либо в Западном полушарии, были обнаружены недавно на берегах реки Колумбии, — ими оказались останки индейских рыбаков.

Что это за правительство или общество, которые тратят миллионы долларов на то, чтобы собрать наши кости, реставрировать предметы быта наших предков и защитить от повреждения их древние останки, одновременно пожирая живых представителей нашего Народа…?

Мы будем сражаться за свои права.

Индейцы отвечали не только физическим сопротивлением, но и методами, присущими культуре белого человека, а именно: книгами, словами, газетами. В 1968 г. могауки из резервации Аквесасне, расположенной между США и Канадой на реке Св. Лаврентия, начали издавать потрясающую газету, «Аквесасне ноутс», печатавшую новости, редакционные статьи, поэзию, пронизанные духом неповиновения. Делалось это с юмором, который нельзя подавить. В. В. Делория-младший писал:

Время от времени меня впечатляет образ мышления неиндейцев.

В прошлом году я был в Кливленде, и мне довелось пообщаться с таким человеком на тему американской истории. Он сказал, что очень сожалеет о случившемся с индейцами, но тому была хорошая причина. Надо было осваивать континент, и он считает, что туземцы стояли на пути, поэтому их требовалось устранить. «В конце концов, — заметил этот человек, — что вы делали со всей этой землей, когда она была в вашем распоряжении?» Я не совсем понимал, что он имеет в виду, пока не узнал, что река Кайахога, на которой стоит Кливленд, является в буквальном смысле легковоспламеняющейся.

В реку сливается столько горючих отходов, что летом местным жителям приходится предпринимать особые меры предосторожности, чтобы не поджечь ее. Оценив доводы моего друга-неиндейца, я решил, что, скорее всего, он был прав. Белые лучше распорядились землей. Много ли есть индейцев, которые додумались бы до того, чтобы создать горючую реку?

Девятого ноября 1969 г. произошло драматическое событие, которое привлекло внимание к недовольству коренных жителей Америки больше, чем что бы то ни было еще. Оно прорвало пелену, застилавшую предыдущие протесты индейцев, носившие местный характер, и показало всему миру, что эти люди все еще существуют и готовы отстаивать свои права. В тот день до рассвета 78 туземцев высадились на острове Алькатрас в заливе Сан-Франциско и оккупировали его. Там находилась заброшенная федеральная тюрьма; это ужасное место вызывало ненависть и было прозвано «Скалой». Еще в 1964 г. несколько молодых индейцев занимали остров, чтобы создать Индейский университет, но их выдворили оттуда, а событие не получило известность.

На этот раз все было иначе. Группу возглавляли могаук Ричард Оукс, руководивший индейскими исследованиями в штатном колледже в Сан-Франциско, и представительница племени сак и фокс Грейс Торп, дочь знаменитого Джима Торпа, индейской звезды студенческого футбола, в качестве бегуна, прыгуна и барьериста, участвовавшего в Олимпийских играх. К ним присоединились другие краснокожие, и к концу ноября на Алькатрасе жили около 600 человек, представлявшие более 50 племен. Они назвали себя «Индейцами Всех Племен» и выступили воззвание «Мы держим Скалу». В прокламации эти люди предложили купить Алькатрас за стеклянные бусы и красную материю, т. е. за эквивалент цены, уплаченной туземцам за остров Манхэттен более 300 лет назад. В воззвании говорилось:

Мы считаем, что так называемый остров Алькатрас более чем подходит для устройства индейской резервации в соответствии со стандартами, принятыми белым человеком. Под этим мы имеем в виду, что данное место похоже на большинство резерваций по следующим признакам:

1. Оно находится вдалеке от современных удобств и не связано с ними соответствующими видами транспорта.

2. Здесь нет свежей питьевой воды.

3. Здесь нет отвечающей современным требованиям системы канализации.

4. Здесь нет необходимости предъявлять права на нефть или другие полезные ископаемые.

5. Здесь нет промышленности, а потому очень высок уровень безработицы.

6. Здесь нет учреждений здравоохранения.

7. Почва каменистая и неплодородная; здесь не водится дичь.

8. Здесь нет образовательных учреждений.

9. Населения было всегда больше, чем земли.

10. Население постоянно содержалось в неволе и зависело от других.

Индейцы провозгласили, что создадут на острове Центр экологических исследований, которые будут вести коренные американцы: «Мы станем работать над очисткой воздуха и воды в районе Залива… восстановлением рыбных запасов и животного мира…»

В последующие месяцы власти отрезали Алькатрас от телефонной связи, отключили электричество и водоснабжение. Многим участникам акции пришлось покинуть остров, но другие настояли на том, чтобы остаться. Год спустя краснокожие все еще находились там и они отправили весточку «нашим братьям и сестрам всех рас и языков, живущим на Матери-Земле»:

Мы все еще удерживаем остров Алькатрас во имя истинной Свободы, Справедливости и Равенства, поскольку вы, наши братья и сестры, оказали поддержку нашему праведному делу. Мы простираем руки, открываем сердца и шлем послания духа каждому из вас —

МЫ ДЕРЖИМ СКАЛУ…

Мы узнали, что насилие порождает еще большее насилие, и поэтому оккупировали Алькатрас мирным путем, надеясь, что правительство этих Соединенных Штатов будет действовать таким же образом…

Мы — гордый народ! Мы — индейцы! Мы наблюдали и отвергли большую часть того, что предлагает так называемая цивилизация.

Мы — индейцы! Мы сохраним наши традиции и образ жизни, сами обучая наших детей. Мы — индейцы! Мы покажем пример ранее невиданного единства. Мы — индейцы! Наша Мать-Земля хочет услышать наши голоса.

Мы — Индейцы Всех Племен! МЫ ДЕРЖИМ СКАЛУ!

Спустя полгода федеральные силы захватили остров и выдворили живших там людей.

Думали, что о племени навахо больше никто уже не услышит. В середине XIX в. части армии США под командованием «Кита» Карсона сжигали деревни навахо, уничтожали их урожаи и сады, изгоняли туземцев с исконных земель. Но в районе плато Блэк-Меса в Нью-Мексико инцейцы так и не сдались. В конце 60-х годов XX столетия «Пибоди коул компани» начала на их земле добычу угля открытым способом — безжалостную выемку верхнего слоя почвы. Компания ссылалась на «контракт», подписанный с некоторыми навахо. Он напоминал прошлые «договоры», скрепленные подписями отдельных индейских представителей, по которым были отобраны земли всех индейцев.

Весной 1969 г. собрались 150 человек из племени навахо, чтобы заявить, что добыча открытым способом приведет к отравлению воды и воздуха, уничтожению пастбищных угодий, истощению скудных водных ресурсов. Молодая индианка, сославшись на брошюру, разработанную отделом по связям с общественностью «Пибоди коул компани», в которой были показаны озера для рыбалки, луга и леса, заявила: «У нас не останется ничего подобного тому, что вы видите на картинках… Каким будет будущее наших детей, детей наших детей?» Пожилая женщина-навахо, одна из организаторов собрания, сказала: «Монстры из "Пибоди" выкапывают сердце нашей Матери-Земли, нашу священную гору, и мы тоже чувствуем боль… Я прожила здесь много лет и не собираюсь уезжать».

Деятельность этой компании затронула и индейцев хопи. В знак протеста они написали президенту Никсону:

Сегодня священные земли, где живут хопи, оскверняются людьми, которые хотят извлечь уголь и воду, чтобы обеспечить больше энергии для городов белого человека… Великий Дух сказал, что не позволит этому случиться… Великий Дух сказал, что не надо забирать у Земли — не надо уничтожать живые существа…

Великий Дух говорил, что если бросить на Землю тыкву с пеплом, то многие умрут и что конец этого образа жизни близок. Мы считаем, что это было сказано об атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Мы не хотим, чтобы это вновь случилось в каком-либо месте и с каким-либо народом, поэтому должны обратить всю эту энергию в мирных целях, а не использовать для войны…

Осенью 1970 г. журнал «Раса» (одно из бесчисленных местных периодических изданий, выходивших по инициативе общественных движений тех лет с целью давать ту информацию, которую игнорировали обычные СМИ) рассказал об индейцах пит-ривер, обитавших на севере Калифорнии. Шестьдесят человек жили, по их словам, на своих землях; они отказались подчиниться предписанию Службы лесов США покинуть эти места. Один из индейцев этого племени, по имени Даррил Б. Уилсон, позднее вспоминал: «Когда танец оранжевого огня пробудил деревья, а холод выполз из темноты к говорящему костру и наше дыхание выдавали небольшие облачка, мы заговорили». Краснокожие спросили у властей, по какому договору те заявляют о правах на земли. Сослаться было не на что. Индейцы процитировали федеральный статут (25 USCA 194), согласно которому при земельном споре между туземцем и белым «бремя доказывания лежит на белом человеке».

Они построили барак из листового железа, однако судебные исполнители сказали, что это сооружение уродливо и нарушает красоту пейзажа. Д. Б. Уилсон позднее писал:

Весь мир погибает. Вода отравлена, воздух отравлен, политика искажена, земля разграблена, лес опустошен, берега разрушены, города сожжены, жизни людей уничтожены… а федеральные власти провели лучшую часть октября, пытаясь доказать нам, что барак «уродлив»!

Для нас это строение было прекрасным. Оно положило начало нашей школе. Это было местом собраний, домом для лишенных крова, прибежищем для тех, кто нуждается в отдыхе, церковью, штаб-квартирой, деловым офисом, символом приближающейся свободы. И он до сих пор стоит на месте.

Это также был центр, предназначенный для возрождения нашей пораженной, выхолощенной и изолированной культуры, нашим началом. Барак стал нашим солнцем, всходившим в ясный весенний день, когда на небе нет облаков. Это было что-то хорошее и чистое, приятное для сердца. Такое маленькое место на большой земле.

Наше место.

Но пришли 150 судебных исполнителей с автоматами, дробовиками, винтовками, пистолетами, дубинками, «Мейсом», собаками, цепями и наручниками. «Старики испугались. Молодые усомнились в собственной храбрости. Маленькие дети были подобны оленям, которых поразил гром. Сердца бились быстро, как будто после бега в летней жаре». Приставы пустили в ход свои дубинки, и пролилась кровь. Уилсона, схватившего дубинку одного из пришедших людей, повалили на землю и сковали наручниками; лежа вниз лицом, он получил несколько ударов по голове. До потери сознания избили 66-летнего человека. Был арестован белый репортер, его жена избита. Всех их бросили в грузовики и увезли, обвинив в нападении на представителей властей штата и федеральных властей и в вырубке деревьев, но не в нарушении владения, что могло бы привести к вопросу о том, кому принадлежит земля. Когда все закончилось, индейцы не покорились. Те из них, кто участвовал в войне во Вьетнаме, начали находить совпадения. Во время проводившихся организацией «Уинтер соулджер» расследований в Детройте, в ходе которых ветераны давали показания о своем опыте, индеец из Оклахомы Эван Хейни рассказал о себе следующее:

Сто лет назад происходили такие же расправы с индейцами. Тогда использовалось бактериологическое оружие. Они заражали вирусом оспы принадлежащие индейцам одеяла…

Мне пришлось узнать вьетнамцев, и они — такие же, как мы.

Мы разрушаем себя и мир вокруг нас.

Всю жизнь я был свидетелем расизма. Будучи ребенком, я смотрел по телевизору фильмы про ковбоев и индейцев и переживал за кавалерию, а не за туземцев. Вот как плохо все было. Я так далеко зашел в деле саморазрушения…

Хотя 50 % детей в сельской школе в Оклахоме, куда я ходил, были краснокожими, в школе, на телевидении или по радио ничего не говорилось об индейской культуре. Не было книг об истории индейцев, даже в библиотеке их не нашлось…

Но я знал, что что-то здесь не так. Я начал читать и узнавать о своей собственной культуре…

Я видел, как счастлив был индейский народ, когда они [индейцы) захватили Алькатрас или защищали свои права на рыбную ловлю в штате Вашингтон. Наконец они почувствовали себя людьми.

Коренные жители Америки начали что-то делать в связи с «саморазрушением», т. е. уничтожением их культуры. В 1969 г., на Первом собрании американских индейцев-ученых, его участники негодующе говорили о том, как по всей стране в школьных учебниках для маленьких детей игнорируют или оскорбляют краснокожих. В том же году было создано издательство «Индиан хисториан пресс». Оно проанализировало 400 учебников для начальной и средней школы и обнаружило, что ни в одном из них нет точного отражения роли индейцев.

В школах была предпринята контратака. В начале 1971 г. 45 учеников-индейцев из школы Коппер-Вэлли в Гленнейлене (Аляска) написали письмо своему конгрессмену, в котором высказались против строительства Трансаляскинского нефтепровода, разрушительного для экологии и представляющего угрозу «миру, спокойствию и безопасности нашей Аляски».

Другие американцы тоже стали обращать внимание на эти проблемы, размышлять над тем, чему их учили. Появились первые фильмы, в которых была сделана попытка иначе взглянуть на историю индейцев, например «Маленький большой человек» по роману Томаса Бергера. Выходило все больше книг по этой тематике, пока, наконец, не появился новый вид литературы. Преподаватели стали критичнее относиться к застарелым стереотипам, выбрасывали старые учебники и начинали использовать новые материалы. Весной 1977 г. учительница одной из нью-йоркских начальных школ Джейн Калифф рассказала о своем опыте работы с учениками 4—5-х классов. Она принесла на урок традиционные учебники и попросила детей выявить присутствовавшие в них стереотипы. Дж. Калифф прочла вслух тексты, написанные индейскими авторами, и статьи из газеты «Аквесасне ноутс», а также развесила в классе протестные плакаты. Затем школьники написали письма редакторам прочитанных ими книг:

Уважаемый редактор,

Мне не нравится Ваша книга «Плавание Христофора Колумба».

Мне она не понравилась, потому что Вы сказали некоторые вещи об индейцах, которые не соответствуют действительности… Еще мне не понравилось то, что сказано на странице 69; там говорится, что Колумб пригласил индейцев в Испанию, но на самом деле он выкрал их!

С уважением,

Раймонд Миранда

В День благодарения 1970 г., во время ежегодного празднования высадки пилигримов, власти решили поступить нетрадиционно: они пригласили коренного жителя Америки произнести праздничную речь, нашли индейца вампаноага Фрэнка Джеймса и попросили его выступить. Но когда представители властей увидели текст речи, которую тот собирался произнести, они решили, что не хотят это слушать. В его так и не состоявшемся в Плимуте (Массачусетс) вступлении, полностью опубликованном в «Хрониках протеста американских индейцев», были такие слова:

Я обращаюсь к вам как Человек — Человек племени вампаноаг… Я стою здесь со смешанными чувствами, чтобы поделиться мыслями… В течение четырех дней пилигримы едва изучили берега Кейп-Кода, но успели разграбить могилы моих предков, украли их кукурузу, пшеницу и бобы…

Наш дух отказывается умирать. Вчера мы ходили по лесным тропам и песчаным берегам. Сегодня — должны идти по мощеным шоссе и дорогам. Мы объединяемся. Мы поднимаемся не в наших вигвамах, а в ваших бетонных палатках. Мы с гордостью встаем во весь рост, и пройдет немного лун, как мы устраним несправедливость, которую позволили совершить по отношению к нам…

Аборигены Америки никогда не проводили четкую границу между прозой и поэзией. Когда обучавшегося в Нью-Мексико индейца похвалили за его стихи, он сказал: «В моем племени нет поэтов. Все говорят стихами». Однако есть «стихи», собранные в антологиях «Последние американцы» Уильяма Брэндона и «Путь» Ширли Хилл Уитт и Стэна Стайнера.

Вот перевод «весеннего стиха» с языка племени ашинабе, сделанный Джералдом Вайзнором:

В стихотворении «Последний снег» Джозефа Кончи, есть сроки:

А это стихи под названием «Это не так!», написанные пятилетними детьми, участвовавшими в Специальной программе навахо в 1940 г.

В марте 1973 г. появилось мощное подтверждение того, что индейцы Северной Америки все еще живы. На месте бойни 1890 г. в резервации Пайн-Ридж несколько сот индейцев оглала-сиу и их друзья оккупировали поселок Вундед-Ни в знак борьбы за индейские земли и права коренного населения. История этого события и слова его участников отражены в ставшей библиографической редкостью книге «Голоса Вундед-Ни, 1973», опубликованной издателями «Аквесасне ноутс».

В 70-х годах 54 % взрослых мужчин в резервации Пайн-Ридж были безработными, около трети семей получали пособия или пенсии, был широко распространен алкоголизм, высок уровень самоубийств. Средняя продолжительность жизни среди оглала-сиу составляла 46 лет. Незадолго до захвата Вундед-Ни в городке Кастер произошли кровопролитные столкновения. Индеец Уэсли Плохое Сердце Быка был убит белым работником бензоколонки. Этого человека выпустили из тюрьмы под залог в 5 тыс. долл., обвинив в непредумышленном убийстве, за которое возможен срок заключения 10 лет. Туземцы собрались в знак протеста, и это привело к стычке с полицией. Мать жертвы, Сару Плохое Сердце Быка, арестовали по обвинению в преступлении, за которое ей угрожал максимальный срок 30 лет.

Двадцать седьмого февраля 1973 г. около 300 оглала-сиу, многие из которых были членами новой радикальной организации Движение американских индейцев (ДАИ), вошли в поселок Вундед-Ни и провозгласили его освобожденной территорией. Эллен Передвижной Лагерь позднее заявила: «Мы решили, что нам нужна здесь поддержка Движения американских индейцев, поскольку наши мужчины были напуганы, они держались поодаль. В основном выступили женщины».

Через несколько часов более 200 агентов ФБР, федеральных судебных исполнителей и полицейских Бюро по делам индейцев окружили и заблокировали поселок. В их распоряжении имелись бронеавтомобили, автоматические винтовки, автоматы, гранатометы и снаряды со слезоточивым газом, и вскоре началась стрельба. Три недели спустя Глэдис Биссонетт сказала: «Пока мы находимся здесь, в Вундед-Ни, в нас постоянно стреляют, всегда — с наступлением темноты. Но прошлая ночь была самой тяжелой. Я думаю, что Великий Дух с нами, поэтому пулям не удается проникнуть в наши тела. Прошлой ночью мы бежали под градом пуль… Мы собираемся держаться до тех пор, пока не станем полностью независимым суверенным народом, народом оглала-сиу».

После начала осады истощились запасы пищи. Индейцы из штата Мичиган отправили продовольствие на самолете, который приземлился в лагере оглала-сиу. На следующий день агенты ФБР задержали пилота и мичиганского доктора, который арендовал самолет. В Неваде были арестованы 11 индейцев, собиравшие продукты питания, одежду и медикаменты для отправки в Южную Дакоту. В середине апреля еще три самолета сбросили 1,2 тыс. фунтов продовольствия, но, когда люди собрались, чтобы подобрать груз, их обстреляли с правительственного вертолета, а наземный огонь велся со всех сторон. Одна из пуль сразила индейца Фрэнка Клируотера, лежавшего на койке в здании церкви. Когда его жена поехала с ним в больницу, она была арестована и отправлена в тюрьму. Клируотер скончался.

Перестрелки продолжились, еще один человек погиб. Наконец было подписано мирное соглашение, в котором обе стороны согласились разоружиться (помня о резне 1890 г., индейцы отказывались сдавать оружие, будучи окружены вооруженными людьми). Правительство США обязалось изучить положение коренных американцев, а назначенная президентом комиссия должна была рассмотреть условия договора 1868 г. Осада окончилась, 120 участников акции арестовали. Позднее федеральные власти заявили, что упомянутый договор был изучен и признан законным, но заменен так называемым правом США на «отчуждение частной собственности», а именно полномочиями правительства отобрать земли.

Индейцы продержались 71 день, создав на осажденной территории удивительное сообщество. Были организованы общественные столовые, клиника и больница. Вот что сказал представитель навахо, ветеран войны во Вьетнаме:

Здесь царит удивительное спокойствие с учетом того, что другая сторона лучше вооружена и численно превосходит нас… Но люди остаются, потому что у них есть вера и цель. Вот почему мы проиграли во Вьетнаме, там у нас не было цели. Мы участвовали в войне богатых, для богатых… В Вундед-Ни мы держимся отлично, в смысле морального духа. Мы даже еще способны смеяться.

Послания поддержки приходили в поселок из Австралии, Финляндии, Германии, Италии, Японии, Англии. Одно письмо написали собратья из Аттики, двое из которых были индейцами: «Вы сражаетесь за Мать-Землю и Ее Детей. Наши души сражаются вместе с вами!» Уоллес Черный Олень ответил: «Маленький поселок Вундед-Ни превращается в огромный мир».

После этих событий, несмотря на смерти, испытания, использование полиции и судов с целью сломить сопротивление, движение коренных американцев в защиту своих прав продолжилось.

Индейцы, жившие в общине Аквесасне, где издавалась «Аквесасне ноутс», всегда утверждали, что их территория суверенна и на нее не должны распространяться законы белых. Однажды полиция штата Нью-Йорк выписала три штрафных талона могауку, водителю грузовика, и совет индейцев встретился с лейтенантом полиции. Поначалу последний настаивал на том, что ему необходимо было соблюдать инструкции и выписывать штрафы даже на территории Аквесасне, но при этом он старался действовать разумно. В конце концов лейтенант согласился, что не следует арестовывать индейцев в резервации или за ее пределами, не проведя перед этим встречу с советом могауков. Затем полицейский сел и закурил сигару. Индейский вождь Джоакуисо, человек с характерной внешностью и длинными волосами, поднялся и серьезным голосом обратился к этому человеку. «Есть еще один вопрос, перед тем как вы уйдете, — медленно произнес он, глядя прямо на лейтенанта. — Не найдется ли у вас лишней сигары?» Встреча закончилась смехом.

Газета «Аквесасне ноутс» продолжала выходить. На странице, посвященной поэзии, поздней осенью 1976 г. появились стихи, отражавшие дух того времени. Ила Абернати писала:

А вот строки Баффи Сент-Мари:

В 60-70-х годах не было просто женского движения, движения заключенных или движения индейцев. Имел место всеобщий бунт против гнетущего, искусственно насаждаемого, прежде не вызывавшего сомнений образа жизни. Он коснулся каждого аспекта жизни человека: рождения ребенка, детства, любви, секса, брака, одежды, музыки, спорта, языка, продуктов питания, жилья, религии, литературы, смерти, образования.

Новые нравы и манера поведения шокировали многих американцев. Они вызывали напряженность в обществе. Иногда это воспринималось как «пропасть между поколениями» — молодежь все больше отдалялась от образа жизни старшего поколения. Но через какое-то время оказалось, что это не столько вопрос возраста, — часть молодежи оставалась «ортодоксальной», в то время как некоторые люди среднего возраста меняли образ жизни, а старики начинали вести себя так, что поражали окружающих.

Сексуальное поведение изменилось радикально. О сексе до брака больше не молчали. Мужчины жили с женщинами вне брака, пытаясь найти верные слова, характеризующие их отношения: «Познакомьтесь, это… мой друг». Супружеские пары откровенно заговорили о своей жизни, появились книги, в которых обсуждался «открытый брак». О мастурбации стали говорить вслух, даже с одобрением. Гомосексуализм более не скрывали. Мужчины-геи и женщины-лесбиянки сообща боролись с дискриминацией, чтобы осознать свою общность, преодолеть стыд и изоляцию.

Все это нашло отражение в литературе и в средствах массовой информации. Суды признавали недействительными местные запреты на книги эротического и даже порнографического содержания. Появилась новая литература (книга «Праздник секса» и др.), которая обучала мужчин и женщин достижению сексуальной самореализации. В новом кино не стеснялись показывать наготу, хотя киноиндустрия, стремясь сохранить наряду с прибылями и принципы, ввела систему классификации фильмов (R — «просмотр в присутствии взрослых», X — «запрещен просмотр детям»). Язык секса стал обычным в литературе и в быту.

Все это было связано с новыми условиями жизни. Общины процветали в особенности среди молодежи. Действительно настоящих коммун, т. е. таких, где принято делиться деньгами и совместно принимать решения, создавая сообщество близких по духу людей, привязанности и доверия, было мало. Большинство их появилось из практических соображений — для совместной оплаты аренды, — и основывались они на разной степени дружбы и близости участников. Для мужчин и женщин стало обычным явлением быть «соседями по комнате» и проживать группами по два— три человека и более, исходя из практичности и общности интересов, не вступая в сексуальную связь.

Самой важной переменой в стиле одежды 60-х годов стала большая неформальность. Для женщин это являлось продолжением традиционных настойчивых требований феминисток убрать из обихода «женственную», стесняющую движения одежду. Многие американки перестали носить бюстгальтеры. Ограничивающий свободу «корсет» (фактически униформа 40 —50-х годов) стал редкостью. Юноши и девушки теперь одевались похоже — носили джинсы и поношенную военную форму. Мужчины прекратили носить галстуки, а женщины всех возрастов часто надевали брюки, чем безмолвно отдавали должное Амелии Блумер.

Возникла новая популярная музыка протеста. Пит Сигер пел песни протеста начиная с 40-х, но теперь он добился признания; его аудитория стала гораздо шире. Боб Дилан и Джоан Баэз, исполнявшие не только песни протеста, но и песни, отражающие новое одиночество, новую культуру, превратились во всеобщих кумиров. Жившая на Западном побережье женщина преклонных лет Малвина Рейнолдс писала и исполняла песни, соответствовавшие ее социалистическим воззрениям и духу борца за свободу личности и содержавшие критику современной коммерциализированной культуры. Она пела, что все теперь живут в «маленьких коробках», а вначале «все были одинаковыми».

Боб Дилан являлся феноменом сам по себе: он исполнял мощные песни протеста, личностные песни о свободе и самовыражении. В гневной песне «Хозяева войны» Дилан выражает надежду, что когда-нибудь эти хозяева умрут и он однажды «в тусклый полдень» пойдет за их гробом. В песне «Прольется ливень» певец вспоминает ужасающие истории последних десятилетий, голод и войну, слезы и трупы лошадей, отравленные воды и серые, грязные тюрьмы, — на них «прольется ливень». Дилан исполнил горькую антивоенную песню «Бог на нашей стороне» и еще одну, под названием «Лишь пешка в их игре» об убийстве чернокожего активиста Медгара Эверса. В своей песне «Времена-то меняются» он бросил вызов старому, заявил о надежде на обновление.

Выступления католиков против войны были частью общего бунта внутри Римско-католической церкви, долгое время являвшейся оплотом консерватизма, связанного с расизмом, ура-патриотизмом и войной. Священники и монахини отрекались от церкви, открывали себя для секса, брака и рожали детей, иногда даже не покинув лоно церкви официально. Правда и то, что имел место всплеск популярности религиозных возрожденцев прежних времен, а Билли Грэм призывал к послушанию миллионы, но уже появились небольшие быстрые потоки противоборства основному течению.

В отношении крупного бизнеса возникли новые подозрения в том, что ради прибылей корпорации разрушают окружающую среду. По-новому, как это сделано в книге Дж. Митфорд «Американский образ смерти», стали смотреть на «индустрию смерти» — похоронный бизнес и прибыли от производства надгробий.

С потерей доверия к сильным мира сего: предпринимательству, власти, церкви — возросла вера в себя, как индивидуальная, так и коллективная. На экспертов в любой области смотрели теперь со скептицизмом: росло осознание того, что люди сами могут решать, что есть, как жить, как позаботиться о своем здоровье. Усилилась подозрительность по отношению к медицинской промышленности, и стали проводиться кампании против производства искусственных пищевых добавок, бесполезных продуктов питания, рекламы. К этому времени имелись столь сильные доказательства вреда курения: рак, болезни сердца, — что власти запретили рекламировать сигареты по телевидению и в газетах.

Пересматривался и традиционный взгляд на образование. Целые поколения обучались в школе патриотизму, подчинению власти и при этом невежественно и даже презрительно относились к другим народам и расам, коренным американцам и женщинам. Вызов был брошен не просто содержанию, но и стилю образования: формализму, забюрократизированности, упорному стремлению заставить подчиняться власти. Это нанесло лишь незначительный ущерб огромной сложившейся общенациональной системе образования, но повлияло на появление по всей стране нового поколения учителей и новой литературы, призванной поддержать этих педагогов, — таких книг, как «Смерть в раннем возрасте» Дж. Козола, «Жизни детей» Дж. Денисона, «Освобождение от школ» И. Иллича.

Никогда еще в истории США в течение такого непродолжительного периода не существовало столько движений за перемены. Однако система в течение двух столетий хорошо научилась тому, как контролировать людей. В середине 70-х годов она применила эти познания на практике.