Читая стандартные учебники истории, вполне возможно забыть о женщинах, составляющих половину населения страны. Мужчинами были первопроходцы, землевладельцы и купцы, политики и военные. Сама незаметность женщин, тот факт, что их роль не принимают во внимание, являются признаками подчиненного статуса женщины в обществе.

В этой своей незаметности они были похожи на чернокожих рабов (таким образом, рабыни подвергались двойному угнетению). Женская биологическая уникальность, подобно цвету кожи и физиогномическим характеристикам негров, стала основой для отношения к ним как к людям второго сорта. В биологическом устройстве женщин было нечто более важное, чем цвет кожи, — их детородная функция, но этого недостаточно, чтобы объяснить то, что всех женщин отодвинули на задворки общества, даже тех, кто не рожал детей или кто был слишком молод, либо слишком стар для этого. Похоже, что упомянутые физические характеристики стали удобны для мужчины, который мог использовать, эксплуатировать и лелеять ту, которая одновременно была служанкой, сексуальным партнером, компаньонкой и матерью-учительницей-наставницей его детей.

Общества, основанные на частной собственности и конкуренции, в которых моногамная семья являлась практичной ячейкой работы и социализации, считали особенно полезным установить особый статус женщин, уподобляя их домашним рабыням в вопросах интимной близости и подавления, требуя, как раз из-за этой интимной близости и долгосрочной связи с детьми, особого покровительственного отношения, которое иногда, особенно перед лицом проявления силы, могло бы превратиться в общение на равных. Угнетение, совершаемое столь приватно, окажется трудно искоренить.

В более ранних обществах — в Америке и в других странах, — где имущество оставалось общим, а семьи представляли собой большие и сложные структуры, в рамках которых под одной крышей жили тетки и дядья, бабушки и дедушки, отношение к женщинам как к равным было более выражено, чем в созданных позднее на их месте сообществах белых людей, принесших с собой «цивилизацию» и частную собственность.

Например, в индейских племенах зуньи на Юго-Западе расширенные семьи — крупные кланы — основывались на женской линии (муж приходил в семью жены). При этом женщины владели домами, поля принадлежали кланам, и индианки имели равные с мужчинами права на урожаи. Кроме того, женщина чувствовала себя в большей безопасности, поскольку жила в собственной семье и могла по своему усмотрению разойтись с мужем, сохранив при этом совместное имущество.

Женщины в племенах индейцев Великих равнин на Среднем Западе не имели обязанностей по обработке земли, но играли в племени очень важную роль как лекари, травники, а иногда и как святые, дававшие советы. Когда общины теряли вождей-мужчин, женщины возглавляли кланы. Женщины научились пользоваться небольшими луками, носили ножи (у сиу было принято, чтобы индианка могла защитить себя в случае нападения).

Церемония наступления половой зрелости была построена у индейцев сиу таким образом, чтобы внушить девушке гордость:

Иди добрым путем, дочь моя, и стада бизонов, большие и темные, как тени от облаков, будут следовать за тобой по прерии… Будь почтительной, исполнительной, мягкой и скромной, дочь моя. Шагай гордо. Если женщины потеряют гордость и добродетель, то с наступлением весны бизоньи тропы порастут травой. Будь сильной, обладай теплым, крепким сердцем Матери-Земли. Ни один народ не сдастся до тех пор, пока его женщины не ослабеют и не будут обесчещены…

Было бы преувеличением сказать, что женщины имели равные права с мужчинами, но относились к ним с уважением, а общинная суть индейского образа жизни отводила индианкам более важное место в обществе.

Условия, благодаря которым в Америке появились белые колонисты, создавали для женщин разное положение. При том что первые поселения практически полностью состояли из мужчин, женщин везли туда как сексуальных рабынь и подружек, а также для продолжения рода. В 1619 г., когда в Виргинии впервые появились чернокожие невольники, на одном из судов в Джеймстаун прибыли 90 женщин:

«Милые персоны, молодые и неиспорченные… проданы с их согласия в качестве жен поселенцам по цене, равной стоимости переезда».

В эти ранние годы многие женщины, часто девочки-подростки, прибывали в качестве законтрактованных сервентов, и условия их жизни мало чем отличались от условий жизни рабынь, за исключением, пожалуй, лишь того, что срок действия договора ограничивался временными рамками. Они должны были послушно вести себя по отношению к хозяевам и хозяйкам. В книге «Работающие женщины Америки» под редакцией Р. Баксандолл, Л. Гордон и С. Реверби так описывается их положение:

Им мало платили и часто обращались с ними грубо и жестоко, лишая нормальной пищи и личной жизни. Разумеется, эти ужасные условия порождали сопротивление. Поскольку они жили в семьях, без особых контактов с другими себе подобными, законтрактованным сервентам был доступен один основной метод протеста — пассивное сопротивление, попытка выполнять как можно меньше работы и создание проблем хозяевам и хозяйкам. Конечно, хозяева и хозяйки воспринимали это несколько иначе: непокорное поведение слуг воспринималось ими как угрюмость, леность, недоброжелательность и глупость.

К примеру, в 1645 г. законодательное собрание Коннектикута постановило, чтобы некую «Сьюзан С. за непокорное отношение к хозяйке отправили в исправительный дом, заставили тяжело работать и кормили только хлебом, а также привели бы на следующий день, дабы прочесть ей публичное наставление, и делали бы это еженедельно, пока не будет получено иное распоряжение».

Сексуальное насилие хозяев над молодыми служанками стало обычным делом. Из судебных протоколов Виргинии и других колоний видно, что первых за это привлекали к суду, и есть основания предполагать, что такое происходило лишь в особо вопиющих случаях; гораздо чаще общественность ничего не знала о происшедшем.

В 1756 г. Элизабет Спригс писала отцу о своем порабощении:

То, как мы, несчастные англичане, страдаем здесь, вам в Англии и не представить, но пусть успокоит то, что я лишь одна из несчастных, работающая с утра до ночи, очень часто выполняя тяжелейшую работу, порой с единственной мыслью, что не одна я такая, часто связанная и избитая кнутом так, как вы бы не поступили с животным, питающаяся маисом с солью и завидующая даже многим неграм, с которыми обращались лучше; я же была почти нагая, без башмаков и чулок… единственный отдых, который нам доступен, — завернуться в одеяло и лечь на землю…

Какие бы ужасы ни представлялись во время перевозки черных невольников в Америку, их можно помножить применительно к чернокожим женщинам, которые часто составляли до трети живого груза. Работорговцы сообщали:

Я видел, как беременные женщины рожали младенцев, будучи прикованными к трупам, которых не убрали наши пьяные надсмотрщики… уложенные, как ложки, они рожали детей в едком запахе пота человеческого груза… На борту судна была молодая негритянка, прикованная к палубе, потерявшая рассудок вскоре после того, как ее купили и посадили на корабль.

Женщина по имени Линда Брент, бежавшая от рабства, рассказывала и о другой беде:

Сейчас мне исполнилось 15 лет — печальная пора в жизни девушки-рабыни.

Мой хозяин начал шептать мне на ухо отвратительные слова.

Как бы я ни была молода, я не могла оставаться безразличной к их смыслу… Мой хозяин попадался мне на каждом шагу, напоминая мне, что я принадлежу ему, и клялся землей и небесами, что заставит меня подчиниться ему. Если я выходила вдохнуть глоток свежего воздуха после дня неустанного труда, его шаги преследовали меня. Если я припадала к могиле матери, его темная тень была надо мной и там. Беззаботное сердце, коим меня одарила природа, тяжелеет от печальных предчувствий…

Даже свободные белые женщины, привезенные в Америку не в качестве служанок и рабынь, а как жены первых поселенцев, сталкивались с особыми трудностями. На борту «Мейфлауэра» прибыли 18 замужних женщин. Три были беременны, одна родила мертвого ребенка в пути. Роды и болезни были настоящей бедой; к весне выжили только четыре из этих 18 женщин.

К тем, кто остался жив, разделяя с мужчинами тяготы строительства новой жизни в диких местах, часто относились с особым почтением, поскольку в них крайне нуждались. А когда мужчины гибли, женщины зачастую выполняли их работу. Кажется, что в течение первого столетия существования колоний и позднее женщины американского фронтира были близки к равноправию с мужчинами.

Но всех колонисток тяготили идеи, привнесенные на новый континент переселенцами из Англии, — идеи христианского учения. Английское право было суммировано в документе «Законодательные решения о правах женщин», датируемом 1632 г.:

В этом объединении, которое мы называем брачным союзом, правда то, что муж и жена едины, но понимать это надо так. Когда ручеек или речка впадают в Роданус, Хамбер или Темзу, малая речушка утрачивает имя свое… Женщина, выйдя замуж, получает статус находящейся под покровительством мужа… «закрывает лицо вуалью», то есть уходит в тень; она лишается своего течения. Я могу правдивее сказать замужней женщине, что ее новое «я» — это ее наставник, ее партнер, ее хозяин…

Джулия Сприлл так описывает юридический статус женщины в колониальный период: «Контроль мужа над женой предполагал право выпороть ее… Но он не мог изувечить жену или лишить ее жизни…».

Что же касается имущественных прав, то «помимо абсолютного распоряжения личным имуществом жены и недвижимостью, которой она обладала, супруг мог присвоить любой ее доход. Он забирал средства, заработанные ее трудом… Естественно, из этого следовало, что и вырученные от совместной работы мужа и жены деньги принадлежали первому».

Родить внебрачного ребенка для женщины было преступлением, и архивы колониальных судов переполнены материалами дел женщин, которых привлекли к уголовной ответственности за «блуд», — при этом отца ребенка закон не трогал и оставлял на свободе. В колониальной газете за 1747 г. воспроизводится выступление «мисс Полли Бейкер перед судом в Коннектикуте, возле Бостона, что в Новой Англии, которая в пятый уж раз судится за появление на свет незаконнорожденного ребенка». (Эта речь была иронической выдумкой Бенджамина Франклина):

Да позволит достопочтенная судейская коллегия сказать мне несколько слов к ее удовольствию. Я бедная, несчастная женщина, у которой нет денег на оплату адвокатов, чтобы они выступили за меня в суде.

… Уже пятый раз, джентльмены, я предстаю перед вашим судом по тому же обвинению, дважды я платила большой штраф и дважды подвергалась публичному наказанию за желание получить деньги, дабы оплатить эти штрафы. Это, наверное, соответствует закону, и я не спорю, но иногда законы неблагоразумны сами по себе и потому отменяются, а иные в определенных обстоятельствах слишком тяжки для подданных… осмелюсь сказать, что считаю этот закон, по которому меня подвергают наказанию, и сам по себе неблагоразумным, и особо жестоким по отношению ко мне… Вне зависимости от закона, я не могу понять… суть моего преступления. Я привела в этот мир с риском для своей жизни пятерых прекрасных детей, помогала им своим трудом, не обременяя городские власти, и делала бы это еще лучше, если б не тяжкие обвинения и штрафы, которые мне пришлось платить… никто и не жаловался на меня, до того пока слуги правосудия не обратили внимание на то, что детей я родила, будучи незамужней, из-за чего они забыли взять с меня взнос за регистрацию брака.

Но разве это моя вина?.

Что же должны делать бедные молодые женщины, которым обычаи и природа их запрещают домогаться мужчин и которые не могут насильно овладевать мужьями, когда законы не заботятся о том, чтобы их этими потребностями обеспечить, но жестоко наказывают их, если они исполняют свои обязанности без таковых законов, прежде всего обязанность первейшую и величайшую, которую возлагает на них природа и Господь, — плодиться и размножаться. От постоянного исполнения сей обязанности ничто не могло меня удержать, и во имя ее я пострадала, потеряв уважение общества, и все время сталкивалась с общественным порицанием и наказанием, а потому мне, по моему скромному разумению, вместо розог должны воздвигнуть памятник.

Положение отца в семействе было описано во влиятельном как в Америке, так и в Англии периодическом издании — «Спектейтор»: «Ничто не доставляет такую радость мужчине, как возможность власти или доминирования; и… я, будучи отцом семейства… постоянно раздаю указания, распределяю обязанности, выслушиваю стороны, отправляю правосудие, распределяю вознаграждения и наказания… Короче говоря, сэр, я рассматриваю собственное семейство как патриархальное государство, в котором я — и король, и священник».

Неудивительно, что эта зависимость женщин была перенесена в пуританскую Новую Англию. На судебном процессе над женщиной, посмевшей пожаловаться на качество работы, которую выполнил по ее заказу столяр, один из всемогущих бостонских отцов церкви — преподобный Джон Коттон заявил: «… то, что муж должен подчиняться жене, а не жена — мужу, есть ложный постулат. Ибо Господь предписал женщинам иной закон: жены, во всем подчиняйтесь своим мужьям».

В XVIII столетии в американских колониях был широко распространен бестселлер «карманного формата» «Советы дочери», опубликованный в Лондоне:

Сначала тебе следует принять общие основы, состоящие в том, что есть неравенство полов, и в том, что для улучшения экономики в мире мужчины, созданные быть законодателями, наделены большей долей разума. А посему ваш пол лучше подготовлен к уступчивости, необходимой для исполнения тех обязанностей, которые вам можно наилучшим образом поручить… Вашему полу надобен наш разум для руководства действиями и наша сила, чтобы защитить вас, мы же нуждаемся в вашей доброте для нашего смягчения и развлечения…

Несмотря на столь мощное педагогическое воздействие, удивителен тот факт, что женщины восставали. Бунтарки всегда сталкивались с особыми трудностями: они жили под постоянным присмотром хозяина, были изолированы друг от друга в своих домах, тем самым не имея возможности проявлять ежедневную солидарность, которая вдохновляла мятежников из других угнетенных категорий населения.

Энн Хатчинсон являлась религиозной женщиной, матерью 13 детей, имевшей познания в лечебных свойствах трав. В первые годы существования колонии Массачусетской бухты она бросила вызов отцам церкви, настаивая на том, что она, равно как и другие простые люди, в состоянии самостоятельно интерпретировать текст Библии. Будучи хорошим оратором, Энн проводила собрания, в которых участвовало все больше женщин (и даже некоторые мужчины), и вскоре в ее доме в Бостоне стали собираться группы из 60 и более человек, чтобы послушать критику деятельности местных священников. Губернатор Джон Уинтроп описывал Э. Хатчинсон «женщиной надменного и неистового нрава, сообразительной и деятельной, с хорошо подвешенным языком, более храброй, чем иной мужчина, хотя в своем понимании и суждениях уступающей многим женщинам».

Энн Хатчинсон дважды подвергалась суду: в первый раз — за ересь, во второй — за противостояние властям. Во время гражданского процесса она была беременна и больна, но ей не разрешили сесть, пока подсудимая чуть не потеряла сознание. В ходе церковного суда Энн допрашивали неделями, и вновь она была больна, но бросила вызов допрашивающим своими подробными познаниями в Библии и удивительным красноречием. Когда наконец женщина письменно раскаялась в содеянном, судьи не были удовлетворены и заявили: «По выражению ее лица о раскаянии не скажешь».

Энн была изгнана из колонии, и, когда в 1638 г. она отправилась в Род-Айленд, за ней последовали 35 семей. Затем Хатчинсон перебралась к берегам Лонг-Айленда, где лишенные своих земель обманным путем индейцы приняли Энн за одного из своих врагов и убили ее и ее семью. Двадцать лет спустя одна из последовательниц этой женщины — Мэри Дайер, свидетельствовавшая в пользу Энн Хатчинсон во время суда, вернулась в колонию Массачусетской бухты и наряду с двумя квакерами была приговорена к повешению за «бунт, подстрекательство и дерзкое навязывание своей точки зрения».

Колонистки редко открыто участвовали в общественных делах, хотя в южных и западных районах фронтира это было время от времени возможно. Дж. Сприлл нашла в архивах Джорджии раннего периода историю Мэри Масгроув Мэттьюз, дочери индианки и англичанина, которая могла говорить на языке племени крик и стала советчицей губернатора колонии Джеймса Оглторпа по отношениям с индейцами. Сприлл обнаружила, что по мере увеличения численности населения поселков женщин все больше оттесняли из общественной жизни и они стали вести себя более робко, чем раньше. Вот что сказано в одной из петиций: «Не в компетенции нашего пола глубоко размышлять о действующих порядках».

Однако, как отмечает эта исследовательница, в революционный период военные нужды дали женщинам возможность вернуться к общественным делам. Американки создавали патриотические группы, осуществляли антибританские акции, писали статьи в защиту независимости. Они активно проявляли себя в кампании протеста против английской пошлины на чай, из-за которой непомерно выросла стоимость этого товара. Появились ячейки организации «Дочери свободы», бойкотировавшие британские изделия, призывая женщин самим изготавливать одежду и покупать только американские товары. В 1777 г., как отклик на «Бостонское чаепитие», имела место «Кофейная вечеринка», описанная Абигейл Адамс в письме своему супругу Джону:

Один высокопоставленный, состоятельный, прижимистый купец (который, между прочим, не женат) имел в своей лавке бочку кофе, который он отказывался продать комитету по цене 6 шилл. за фунт.

Группа дам, по словам некоторых, сотня, а возможно, и более, собрались, прихватив повозку и сундуки, пришли к складу и потребовали ключи, которые он выдать отказался. После этого одна из женщин схватила купца за шею и швырнула в телегу. Не найдя прибежища, он отдал ключи, когда они перевернули повозку и вытряхнули его оттуда; после этого дамы вскрыли склад, сами извлекли оттуда кофе, поместили его в сундуки и уехали… Большая группа мужчин в удивлении молчаливо наблюдала за всем происходящим.

В последние годы женщины-историки отмечают, что вклад представительниц рабочего класса в Американскую революцию по большей части игнорируется в отличие от вклада светских дам, жен лидеров (Долли Мэдисон, Марты Вашингтон, Абигейл Адамс). Маргарет Корбин по прозвищу Грязнуля Кейт, Дебора Сэмпсон Гарнет и Молли Питчер были грубоватыми женщинами из нижних сословий, чьи образы приукрашены историками, сделавшими из них леди. При том что простые американки участвовали в сражениях в последние годы войны, жили в армейских лагерях, помогали чем могли и воевали, их представляли позднее как шлюх, а Марте Вашингтон в учебниках истории уделялось особое внимание за то, что она посетила своего мужа во время зимовки в Вэлли-Фордж.

Когда же регистрировались феминистские импульсы, то они почти всегда сводились к произведениям привилегированных дам, обладавших достаточным положением, с высоты которого они могли говорить свободнее, имея возможность оставлять после себя записи. Еще до провозглашения Декларации независимости Абигейл Адамс писала своему мужу в марте 1776 г.:

… в новом своде законов, который, я полагаю, вам необходимо принять, я желала бы, чтобы ты помнил о дамах и был к ним более благосклонен, чем твои предшественники. Не отдавай столь неограниченную власть в руки мужей. Помни о том, что все мужчины были бы тиранами, если бы выдалась такая возможность. Если же не уделить особой заботы и внимания дамам, то мы полны решимости устроить мятеж и не будем считать себя связанными соблюдением законов, при принятии коих наши голоса не были услышаны.

Тем не менее Т. Джефферсон подчеркнул смысл своей фразы «все люди созданы равными» заявлением о том, что американские женщины «слишком мудры, для того чтобы морщить лоб от политики». А после обретения независимости право голоса для женщин не было предусмотрено ни в одной из новых конституций штатов, кроме Нью-Джерси, да и там его отменили в 1807 г. В конституции штата Нью-Йорк четко говорилось о лишении женщин избирательных прав — в тексте используется слово «мужчина».

При том что в середине XVIII в. около 90 % белого мужского населения было грамотным, этот показатель среди женщин составлял лишь 40 %. У представительниц рабочего класса имелось мало способов общения, а средств фиксирования на бумаге своих бунтарских чувств, которые они могли испытывать в своем подчиненном положении, не было вообще. Им приходилось не только с огромными трудностями производить на свет множество детей, но и выполнять работу по дому. Примерно в то же время, когда была принята Декларация независимости, в Филадельфии 4 тыс. женщин и детей работали на дому для местных «рассеянных» мануфактур. Женщины владели также лавками и тавернами, занимались многими ремеслами. Они пекли хлеб, изготовляли оловянную посуду, варили пиво, дубили кожу, вили веревки, плотничали и столярничали, печатали в типографиях, работали гробовщиками, мастерицами по изготовлению корсетов и т. п.

Идеи равноправия женщин витали в воздухе во время и после Революции. За женское равноправие выступал Т. Пейн. Вышедший в Англии новаторский труд Мэри Уоллстонкрафт «В защиту прав женщин» был переиздан в США вскоре после Войны за независимость. Автор отвечала английскому консерватору, противнику Французской революции Эдмунду Бёрку, который в своей работе «Размышления о революции во Франции» заявлял, что «женщина — не более чем животное; а животные не относятся к существам высшего порядка».

Уоллстонкрафт писала:

Мне хотелось бы убедить женщин стремиться к обретению сил, и душевных, и телесных, убедить их в том, что мягкие фразы, впечатлительность, ранимость чувств и утонченность вкуса почти синонимичны эпитетам слабости, в том, что существа эти, которые могут быть лишь объектами жалости и своеобразной любви… вскоре становятся объектами оскорблений…

Мне хотелось бы показать, что тот, кто обладает похвальными амбициями, будет первым, кто обретет человеческий характер, вне зависимости от своей половой принадлежности.

В период между Войной за независимость и Гражданской войной в американском обществе изменилось многое — происходил рост численности населения, освоение Запада, развитие фабричной системы производства, расширение политических прав белого мужского населения, повышение образовательного уровня для соответствия новым потребностям экономики, — и эти перемены не могли не отразиться на положении женщин. В доиндустриальной Америке практические потребности в женщинах в приграничных районах привели к некой доле равноправия; американки занимались важными делами: издавали газеты, руководили сыромятнями, владели тавернами, занимались работой, требующей квалификации. В некоторых профессиях, например в акушерстве, они обладали монополией. Н. Котт рассказывает нам о старушке по имени Марта Мур Баллард, жившей в 1795 г. на ферме в Мэне, которая «пекла хлеб и варила пиво, делала соления и варенья, пряла и шила, варила мыло и изготавливала маканые свечи» и которая, будучи акушеркой в течение 25 лет, приняла более 1 тыс. младенцев. Поскольку образование зачастую носило домашний характер, женщины играли особую роль в семье.

Происходили сложные, разнонаправленные процессы. Отныне американки были вынуждены покидать дома и участвовать в промышленном производстве, но в то же время на них оказывалось давление, чтобы женщины оставались у домашенго очага, где за ними было намного легче следить. Внешний мир, прорываясь в тесное жилище, порождал страхи и конфликты в среде, где доминировали мужчины, привнося идеологический контроль на место ослабевавшего внутрисемейного: идея «места женщины», пропагандируемая мужчинами, была для многих жительниц США вполне приемлемой.

По мере развития экономики возрастала роль мужчин в ремеслах и торговле, а напористость становилась все больше мужским уделом. Женщинам, возможно именно потому, что все большему их числу приходилось входить в опасный внешний мир, приказывали быть пассивными. В одежде стали развиваться стили — прежде всего для богатых и представительниц среднего класса, — но, как всегда, даже здесь находилось место для унижения бедных, поскольку играл роль вес женской одежды, корсетов и нижних юбок, подчеркивавший отход женщин от деятельного внешнего мира.

Важную роль стала играть выработка идей, с помощью которых через церковь, школу, семью стремились убедить, что женщинам следует сохранять свое прежнее положение в непростые для них времена. Б. Уэлтер в книге «Домотканые убеждения» показывает, каким сильным был «культ истинной женственности» после 1820 г. От женщины ожидалось, что она будет набожной. Мужчина писал в журнале «Лейдиз рипозитори»: «Религия — как раз то, в чем нуждается женщина, поскольку она придает ей достоинства, наилучшим образом отвечающие ее зависимому положению». Миссис Джон Сэндфорд в своей работе «Женщина в обществе и дома» заявляла: «Религия — именно то, что необходимо женщине. Без таковой она всегда будет беспокойной или несчастной».

Непорочность рассматривалась как особая женская добродетель. Предполагалось, что мужчины в силу своей биологической природы могут грешить, но женщина не должна поддаваться своим желаниям. Как отмечал один автор-мужчина: «Если это произойдет, ты останешься наедине с собой в молчаливой печали, оплакивая свое легковерие, слабоумие, двуличие и поспешную продажность». Женщина же писала, что женщины попадают в неприятности, будучи «высокодуховными, но неосторожными».

Женщине с юности предписывалось играть определенную роль. Чувство покорности готовило девушку к подчинению первому подходящему партнеру. Б. Уэлтер так описывает это явление:

Предположение двояко: американка должна быть столь безгранично любвеобильной и соблазнительной, что любой здоровый мужчина с трудом может контролировать себя, находясь с ней в одной комнате, а с другой стороны, та же девушка, «вылупившись» из кокона семейной защиты, так трепещет от ненаправленной на конкретный объект привязанности, так переполнена нежными чувствами, что отдает свою любовь первому встречному. Однажды в летнюю ночь она просыпается после сна юности, и семья и общество обязаны убедиться в том, что взгляд ее падает на достойную пару, а не на какого-то клоуна с головой осла. Семья и общество вносят свою лепту такими запретительными мерами, как раздельные школы для представителей разных полов и/или классов, уроки танцев, путешествия и другие меры внешнего контроля. От девушки же требуется самоконтроль — подчинение правилам. В результате сочетания этих мер образуется некий общественный пояс целомудрия, с которого не снимают замок до тех пор, пока не найден партнер для брака и юность не закончилась официально.

Когда в 1851 г. Амелия Блумер предложила в своем феминистском издании, чтобы женщины носили нечто вроде короткой юбки с шароварами, дабы освободить себя от неудобств, связанных с традиционной одеждой, это предложение подверглось нападкам в популярной дамской литературе. В одной истории рассказывается о девушке, которой понравились «блумерсы», но преподаватель предостерег ее, заявляя, что эта одежда «лишь одно из многих проявлений дикого духа социализма и аграрного радикализма, раздирающих нашу страну в настоящее время».

В «Книге молодой женщины», изданной в 1830 г. говорится: «… в какую бы жизненную ситуацию ни попадала женщина с колыбели до могилы, от нее требуется дух покорности и подчинения, сдержанность характера и смиренность ума». В 1850 г. одна дама в книге «Листья леса в зеленом наряде» писала: «Истинный гений женственности — в извечной робости, сомнениях, верной зависимости; бесконечное детство». В другой книге, «Воспоминания южной матроны», отмечается: «Если какая-то из его привычек раздражала меня, я тихо говорила об этом один раз или дважды, а затем спокойно переносила это». Предназначенные для женщин «Правила супружеского и домашнего счастья» заканчивались словами: «Не ожидайте слишком многого».

Женской считалась работа по сохранению домашнего очага, поддержанию религиозности, а также труд сиделки, кухарки, уборщицы, швеи, аранжировщицы цветов. Женщине не следовало слишком много читать, а некоторых книг вообще надо было избегать. Когда реформатор 30-х годов XIX столетия Гарриет Мартино написала книгу «Общество в Америке», один из рецензентов предложил, чтобы эту публикацию держали подальше от женщин: «Таковое чтение расшатает их представления о своем истинном предназначении и целях, и они вновь повергнут мир в смуту».

А вот текст проповеди в штате Нью-Йорк, датируемой 1808 г.:

Как интересны и важны обязанности, возложенные на женщину как на супругу… как на советчицу и подругу мужа своего; она делает своей повседневной заботой облегчение его забот, сожаление его горестям и прибавление его радостей; она, подобно ангелу-хранителю, следит за соблюдением его интересов, предупреждает его об опасностях, утешает его в тяжелые минуты, а своей благочестивостью, усердием и привлекательностью постоянно стремится отплатить ему еще большей добродетелью, пользой, честностью и счастьем.

Жительниц США также призывали, особенно потому, что они занимались обучением детей, быть патриотичными. В одном из дамских журналов предлагался приз за написание лучшего очерка на тему «Как американка может лучше всего проявить свой патриотизм».

Н. Котт в своей книге «Узы женственности» пишет, что в 20 — 30-х годах XIX в. имел место всплеск романов, стихов, эссе, проповедей и наставлений на темы семьи, детей и роли женщины. Внешний мир становился более жестоким, коммерциализированным, требовательным. В каком-то смысле дом продолжал оставаться напоминанием о некоем утопическом прошлом и прибежищем от сиюминутных забот.

Возможно, реалии новой экономики легче принимались, когда выглядели лишь как часть жизни, гаванью в которой был дом. В 1819 г. благочестивая замужняя дама писала: «… воздух мира отравлен. Вы должны иметь при себе противоядие, иначе инфекция окажется смертельной». Как подчеркивает Н. Котг, все это было предназначено не для того, чтобы бросить вызов миру коммерции, промышленности, конкуренции, капитализма, а лишь для того, чтобы смягчить его восприятие.

Превращение в культ домашней жизни, уготованной женщине, было также способом ее примирения с доктриной «разделенные, но равные», согласно которой именно представительнице слабого пола поручалось столь же важное дело, как и работа мужчины, но трудиться американка должна была отдельно от него и ее работа имела другой характер. Ядром этого «равенства» являлся тот факт, что женщина не выбирала себе супруга, а после бракосочетания ее жизнь предопределялась заранее. В 1791 г. одна девушка писала: «Вскоре будет брошен жребий, который, скорее всего, определит, станет ли мое будущее счастливым или жалким… Я всегда ожидала этого события с долей серьезности, соответствующей тому, что моей нынешней жизни придет конец».

Брак заковывал в цепи, а наличие детей делало эти цепи еще более тяжелыми. В 1813 г. одна женщина призналась: «Мысль о том, что вскоре мне предстоит родить третьего ребенка, и связанные с этим обязанности, которые мне надо будет выполнять, так тревожат меня, что я чувствую, будто утопаю». Эта подавленность облегчалась пониманием того, что у женщины есть важное предназначение — поделиться со своими детьми такими моральными ценностями, как скромность и достижение успехов благодаря высоким личным качествам, нежели посредством общественной деятельности.

Новая идеология делала свое дело — она помогала создавать стабильность, необходимую для развития экономики. Но само существование такой идеологии показывало наличие других подводных течений, которые не так просто было сдержать. Предоставление же женщине собственной сферы интересов делало возможным то, что американка сможет использовать это пространство и время для подготовки к иной жизни.

«Культ истинной женственности» не мог полностью уничтожить следы того, что было свидетельством подчиненного положения женщины: она не имела ни права голоса, ни имущественных прав; если она работала, то получала от четверти до половины заработка мужчины за такой же труд. Женщин не допускали в такие области, как право и медицина, преподавание в колледжах, к церковным постам.

Как отмечает Н. Котт, отнесение всех американок к одной категории — домохозяйкам создавало классификацию по признаку пола, которая делала менее значимыми классовые различия. Однако действовали и иные силы, выдвигавшие эти различия на передний план. В 1789 г. Сэмюэл Слейтер внедрил в Новой Англии промышленный прядильный станок, и теперь для работы требовались молодые девушки — «прядильщицы», способные это оборудование освоить, работая на фабриках. В 1814 г. в городе Уолтеме (Массачусетс) стал действовать механический ткацкий станок, после чего все операции по преобразованию хлопковой нити в ткань можно было осуществлять под одной крышей. Начался быстрый рост текстильных фабрик, от 80 до 90 % работников которых составляли женщины, причем большинство в возрасте от 15 до 30 лет.

Одни из первых забастовок промышленных рабочих произошли в 30-х годах XIX в. как раз на этих текстильных производствах. Э. Флекенер в работе «Столетие борьбы» приводит цифры, позволяющие сделать предположение о причинах этого явления: средний дневной заработок женщины в 1836 г. составлял менее 37,5 цента; тысячи получали 25 центов в день, отрабатывая по 12–16 часов. В городке Потакет (Род-Айленд) в 1824 г. произошла первая известная забастовка фабричных работниц. Двести две женщины присоединились к мужчинам, протестовавшим против сокращения зарплаты и увеличения продолжительности рабочего дня, но провели свою акцию отдельно. Четыре года спустя работницы в Довере (Нью-Гэмпшир), опять провели свою забастовку. В 1834 г. в Лоуэлле (Массачусетс), когда одну из девушек уволили с предприятия, другие оставили свои рабочие места у ткацких станков, а одна из работниц взобралась на городскую водонапорную башню и произнесла, как написано в газете, «зажигательную речь в духе Мэри Уоллстонкрафт о правах женщин и беззакониях "денежной аристократии", что произвело мощное воздействие на ее слушательниц, которые готовы были умереть за свои убеждения».

В дневнике, который вел житель городка Чикопи (Массачусетс), явно без симпатий относившийся к происходящему, так описаны события 2 мая 1843 г.:

Крупная забастовка девиц… сегодня утром после завтрака процессия из 16 человек, впереди которой вместо знамени несли раскрашенную оконную занавеску, двинулась к площади. Вскоре они опять прошествовали мимо… теперь их было 44 человека. Так они помаршировали и разошлись. После ужина опять собрались вместе 42 девицы и двинулись к Кэботу… Так они ходили по улицам, не делая себе чести.

В 40-х годах XIX столетия в разных городах происходили забастовки, носившие более воинственный характер, чем те, которые имели место в Новой Англии ранее, но по большей части они оказались безуспешными. Выступления на фабриках в районе Аллеган под Питтсбургом имели целью добиться сокращения рабочего дня. Во время нескольких таких забастовок женщины, вооруженные палками и камнями, прорывались через деревянные ворота текстильной фабрики и останавливали ткацкие станки.

Сторонница реформ того времени Кэтрин Бичер писала о фабричной системе:

Позвольте мне представить факты, о которых мне удалось узнать благодаря наблюдениям или расспросам на местах. Я была там в середине зимы и каждое утро просыпалась в 5 часов от звона колоколов, звавших на работу. Времени, отведенного на одевание и завтрак, было столь мало, что, как некоторые рассказывали мне, и то и другое делалось второпях, а затем при свете ламп начиналась работа на фабрике, которая без перерыва продолжалась до полудня, и большую часть этого времени приходилась стоять. Всего лишь полчаса отводилось на обед, и при этом вычиталось время, которое занимали уход и возвращение. Затем надлежало вернуться на фабрику, чтобы работать до 7 вечера… при этом следует помнить, что все рабочие часы проводятся в душных нездоровых помещениях с масляным освещением, где находятся от 40 до 80 человек… воздух наполнен частичками хлопка, выбрасываемого из тысяч лент, веретен и ткацких станков.

А как жили представительницы высшего класса? Англичанка Фрэнсис Троллоп в своей книге «Национальные нравы американцев» писала:

Да будет дозволено мне описать один день из жизни дамы из высшего общества Филадельфии…

Эта леди — супруга сенатора и адвоката с наилучшей репутацией и широкой практикой… Она пробуждается и проводит первый час бодрствования в скрупулезном приведении в порядок своего платья; она спускается в свою гостиную, приятную, чистую и безмолвную. Чернокожий лакей приносит ей завтрак; она ест жареную ветчину с соленой рыбой и в тиши пьет свой кофе, пока ее муж читает одну газету, подложив под локоть вторую. Затем, возможно, она вымоет чашки и блюдца. Ее экипаж прибудет к 11 часам; до этого она занята изготовлением пирожных, прикрыв шелка мышиного цвета белоснежным передником. За 20 минут до прибытия экипажа она удаляется в свои палаты, как она их называет, отряхивает и сворачивает свой все еще белоснежный передник, оглаживает свое богатое платье и… надевает элегантную шляпку… после чего спускается вниз, как раз в тот момент, когда ее свободный чернокожий кучер объявляет свободному черному лакею, что экипаж подан. Она садится в него и приказывает: «В Общество Серны» [57] .

Женская ассоциация рабочей реформы выпустила в Лоуэлле серию «Фабричных трактатов». Первый назывался «Жизнь на фабрике глазами ее работницы», и в нем женщины, работавшие на ткацких фабриках, характеризовались «ни больше ни меньше как рабыни во всех смыслах этого слова! Рабыни системы условий труда, требующей от них тяжелой работы с 5 часов утра до 7 часов вечера с часовым перерывом на естественные надобности, — рабыни, исполняющие волю и требования "сильных мира сего"».

В 1845 г. в нью-йоркской газете «Сан» было опубликовано следующее объявление:

«Массовый митинг молодых женщин». — Мы призываем ко вниманию молодых женщин, занятых на промышленных предприятиях города, собраться на массовый митинг в Парке сегодня днем, в 4 часа.

Мы также апеллируем к учтивости мужчин этого города… и убедительно просим их не присутствовать на этом митинге, поскольку те, для кого он созывается, предпочитают обсудить все в своем кругу.

Примерно в то же время в репортаже нью-йоркской газеты «Гералд» говорилось о приблизительно «700 дамах весьма приятного вида», которые собрались «в стремлении исправить зло и условия угнетения, в которых они работают». В редакционной статье эта газета писала о таких собраниях: «… мы очень сомневаемся, что оно закончится с какой-либо пользой для любого женского труда… Все союзы ни к чему не приводят».

Название книги Н. Котт «Узы женственности» отражает неоднозначное восприятие автором того, что происходило с женщинами в начале XIX в. Они попали в капкан новой идеологии «женской доли» в доме, а будучи вынуждены трудиться на фабриках либо на рабочих местах, ассоциируемых с принадлежностью к среднему классу, столкнулись с иным видом зависимости. С другой стороны, эти условия способствовали тому, что у американок возникало общее понимание ситуации и укреплялись узы женской солидарности.

Представительницы среднего класса, которым был закрыт доступ к высшему образованию, постепенно начали монополизировать сферу преподавания в начальной школе. Будучи учительницами, они больше читали и общались, а образованность сама по себе стала подрывать устои прежнего мышления. Эти жительницы США начали писать для газет и журналов, основали некоторые женские издания. В 1780–1840 гг. показатель грамотности среди американок вырос вдвое. Женщины становились реформаторами и в области здравоохранения. Они создавали общественные движения, боровшиеся против двойных стандартов в сексуальной сфере и преследования проституток. Американки вступали в религиозные организации. Некоторые из наиболее влиятельных представительниц слабого пола присоединялись к движению за отмену рабства. Таким образом, к 40-м годам XIX в., когда появилось реальное феминистское движение, женщины уже имели практический опыт организаторов, агитаторов и ораторов.

Когда в 1819 г. Эмма Уиллард выступила с речью о проблемах женского образования в легислатуре штата Нью-Йорк, она оппонировала заявлению, сделанному за год до этого Т. Джефферсоном (в его письме), в котором он предложил женщинам не читать романы, являвшиеся, за редким исключением, «кучей мусора». «По той же причине не стоит слишком увлекаться поэзией». По мнению Джефферсона, женское образование должно концентрироваться вокруг «орнаментов и всяческих забав… коими для женщин являются танцы, рисование и музыка».

Э. Уиллард сказала законодателям, что женское образование «целиком направлено на то, чтобы подготовить женщин к демонстрации чар молодости и красоты». Она видела проблему в том, что «вкусы мужчин, каковы бы они ни были, стали стандартом для формирования женского характера». В то же время оратор отметила: разум и религия учат нас, что «мы тоже являемся первичными существами… а не просто спутницами мужчин».

В 1821 г. Уиллард основала в городе Трой женскую семинарию — первое признанное учебное заведение для девушек. Позднее она писала, как расстраивало некоторых то, что ее студентки изучали на занятиях особенности строения человеческого тела:

Матери, посещавшие занятия в семинарии в начале 30-х годов, были так шокированы видом ученицы, рисующей на доске сердце, артерии и вены, чтобы объяснить циркуляцию крови, что от стыда и смятения выходили из класса. Дабы сохранить благопристойность девушек и избавить их от слишком частого волнения, страницы учебников, на которых изображалось человеческое тело, были заклеены толстой бумагой.

Американки боролись и за то, чтобы попасть в мужские профессиональные школы. Доктору Хэрриот Хант, женщине-врачу, начавшей практиковать в 1835 г., дважды отказывали в приеме в Гарвардскую медицинскую школу. Но она продолжала работать в основном с женщинами и детьми. X. Хант была убежденной сторонницей диеты, физических упражнений, гигиены и заботы о психическом здоровье. В 1843 г. она основала Дамское физиологическое общество, где ежемесячно выступала с лекциями. X. Хант не выходила замуж, и в этом отказавшись от привычных норм.

Элизабет Блэкуэлл получила диплом медика в 1849 г., преодолев немало преград, чтобы быть принятой в Дженивский колледж. Позднее она основала в Нью-Йорке диспансер для бедных женщин и детей, чтобы «дать неимущим женщинам возможность консультироваться у женщин-врачей». В первом «Годовом отчете» Э. Блэкуэлл писала:

Моя первая медицинская консультация представляла собой любопытный опыт. В тяжелом случае пневмонии у престарелой дамы я позвала на консультацию имеющего отличную репутацию добросердечного доктора… Осмотрев пациентку, этот джентльмен вышел со мной в коридор. В некотором смятении он начал прогуливаться по комнате, восклицая: «Невероятный случай! Такого у меня никогда не было!

Я и вправду не знаю, что мне делать!» Я слушала его с удивлением и в полном замешательстве, поскольку это был явный случай пневмонии и здесь существовала обычная опасность, пока наконец я не поняла, что его растерянность связана не с больной, а со мной и с необходимостью консультации с женщиной-врачом!

Оберлинский колледж стал первым, где разрешили принимать на учебу женщин. Но Антуанетта Браун, первая девушка, принятая в теологическое училище при колледже и окончившая курс в 1850 г., обнаружила, что ее имя вычеркнуто из списков. В лице Люси Стоун этот колледж встретил достойное сопротивление. Она была активисткой пацифистского общества и аболиционисткой, преподавала цветным школьникам, организовала дискуссионный клуб для девушек. Ее избрали для написания обращения к выпускникам, но затем сказали, что его зачитает мужчина. Стоун отказалась писать текст.

В 1847 г. она начала выступать с лекциями о правах женщин в церкви городка Гарднер (Массачусетс), пастором которой был ее брат. А. Стоун — хрупкая женщина, весом около 100 фунтов — являлась превосходным оратором. Ее, как лектора Американского антирабовладельческого общества, неоднократно обливали холодной водой, заставляли пошатнуться от удара брошенной книги, атаковали толпы недовольных.

Когда Л. Стоун выходила замуж за Генри Блэкуэлла, во время церемонии бракосочетания они, взявшись за руки, зачитали следующее заявление:

Удостоверяя нашу взаимную любовь путем публичного вступления в брак, мы, тем не менее, в знак уважения к себе и к великому принципу считаем своим долгом заявить, что этот акт с нашей стороны не означает никакого одобрения и не предполагает никаких обещаний добровольного подчинения тем действующим брачным законам, которые не признают жену независимой и разумной личностью и одновременно приписывают мужу губительное и неестественное превосходство…

Люси Стоун была одной из первых, кто отказался менять фамилию после вступления в брак. Ее звали «миссис Стоун». Когда Люси отказалась платить налоги, объяснив это тем, что ее интересы не были представлены в правительстве, чиновники забрали в качестве уплаты весь домашний скарб, в том числе детскую колыбель.

После того как жена почтмейстера небольшого городка в штате Нью-Йорк Амелия Блумер ввела в обиход «блумерсы», активистки стали носить их вместо сделанных из китового уса корсажей, корсетов и нижних юбок. Элизабет Кэди Стэнтон, которая была одной из руководительниц феминистского движения этого периода, вспоминала о том, как впервые наблюдала свою двоюродную сестру в новом наряде:

Когда я увидела, как моя кузина с лампой в одной руке и младенцем в другой поднимается по лестнице с легкостью и грацией, в то время как я с трудом передвигаюсь, не говоря уж о светильнике и ребенке, тогда я убедилась в том, что есть острая потребность в реформе женской одежды, и немедленно облачилась в похожий костюм.

Женщины, уже участвовавшие в других движениях за реформы: аболиционистском, за трезвость, за изменение фасонов одежды, за улучшение условий содержания в тюрьмах, набравшись смелости и опыта, начинали присматриваться к собственному положению. Белая южанка Ангелина Гримке, ставшая страстным оратором и организатором борьбы с рабством, увидела, куда ведет это движение:

Давайте все мы сначала пробудим нацию, подняв из пыли миллионы рабов обоего пола, сделаем из них людей и затем… будет легко поднять миллионы женщин с колен и поставить их на ноги, иными словами, превратив их из маленьких девочек в женщин.

Среди феминисток Маргарет Фуллер являлась, по всей видимости, наиболее грозной интеллектуалкой. Отправной точкой ее работы «Женщина в девятнадцатом столетии» было понимание того, что «в мужской душе укоренилось представление о женщине как о рабыне…». Она продолжает: «Необходимо смести любые барьеры. Открыть Женщине все дороги, по которым она пойдет так же свободно, как и Мужчина». И далее: «Женщине нужно быть женщиной не для того, чтобы действовать каким-то образом или управлять кем-то, ей нужно расцветать, как природе, развиваться, как интеллекту, жить свободно и раскованно, как душе…»

А преодолеть нужно было немало преград. Среди наиболее популярных авторов середины столетия был преподобный Джон Тодд (в одном из его многочисленных бестселлеров молодым людям давались советы по поводу мастурбации: «Ум от этого сильно повреждается»), так комментировал новую феминистскую манеру одеваться:

Некоторые пытаются стать полумужчинами, надев на себя блумерсы. Позвольте мне в двух словах сказать, почему этого никогда нельзя делать. Вот в чем дело: женщина, которая облачена и окутана в свое длинное платье, прекрасна. Она идет изящной походкой… Если же она пытается перейти на бег, этот шарм исчезает… Снимите платье и наденьте штаны, заодно показав конечности, — и грация и тайна исчезнут.

В 30-х годах XIX в. пасторское послание Генеральной ассоциации священников штата Массачусетс предписывало духовенству запретить женщине выступать с кафедры: «… когда она занимает место мужчины и говорит на его манер… мы оказываемся в положении самообороны, защищаясь от нее». Сара Гримке, сестра Ангелины, в ответ написала серию статей под названием «Письма о равенстве полов и положении женщин»:

С ранних лет по воле судьбы я жила среди бабочек светского общества и знаю по собственным наблюдениям, что женщины этого круга получают, к величайшему сожалению, очень жалкое образование.

Их учат почитать замужество единственной достойной целью существования…

Она говорила: «… я не прошу милостей для своего пола. И не отказываюсь от нашего права на равенство… Единственное, о чем я прошу наших братьев, — так это чтобы они слезли с наших шей и позволили нам прямо стоять на земле, которую Бог для нас создал… на тех и других [мужчин и женщин] возложена одна и та же мораль и ответственность, и что правильно для мужчины, то правильно и для женщины».

Сара убедительно писала, Ангелина была зажигательным оратором. Однажды она шесть вечеров подряд выступала в Бостонской опере. Вот как Ангелина отреагировала на тезис некоторых доброжелательных собратьев-аболиционистов о том, что они не должны бороться за равноправие полов, поскольку это настолько возмутительно для среднего человека, что повредит кампании за отмену рабства:

Мы не можем со всей силой продвигать вперед идею аболиционизма, пока мы не уберем с пути камень преткновения… Если в этом году мы откажемся от права публично выступать, то в следующем году должны будем отказаться от права на петиции, а еще через год — от права на свободу печати, и так далее. Что может сделать для раба женщина, сама находящаяся под пятой у мужчины и вынужденная стыдливо молчать?

Ангелина стала первой женщиной, обратившейся в 1838 г. к комитету легислатуры Массачусетса по поводу аболиционистских петиций. Позднее она сказала: «Я была так близка к обмороку из-за невероятного наплыва чувств…» Ее выступление привлекло огромную толпу, а законодатель из Сейлема предложил, чтобы «был созван комитет для изучения фундамента здания законодательного собрания Массачусетса, который выяснил бы, выдержит ли оно еще одну лекцию мисс Гримке!».

Высказывания по другим проблемам подготовили почву для разговора о положении женщин. В 1843 г. Доротея Дикс поведала легислатуре Массачусетса о том, что она увидела в тюрьмах и богадельнях бостонских пригородов:

Я расскажу вам о том, что мне довелось наблюдать, какими бы болезненными и шокирующими ни были подробности… Я продолжу, джентльмены, чтобы вкратце обратить ваше внимание на нынешнее состояние умалишенных, содержащихся в этом Содружестве в клетках, чуланах, подвалах, хлевах и загонах; их заковывают в цепи, держат голыми, избивают розгами и связывают, заставляя подчиняться!

Фрэнсис Райт была писательницей, приехавшей в США из Шотландии в 1824 г. и основавшей общину утопистов. Она боролась за освобождение рабов, контроль за рождаемостью и свободу сексуальных отношений, Ф. Райт выступала за бесплатное государственное образование для детей старше двух лет в школах-интернатах, которые поддерживали бы власти штатов. В Америке она выражала взгляды, которые во Франции высказывал социалист-утопист Шарль Фурье, говоря о том, что прогресс цивилизации зависит от прогресса женщин. Вот как это звучало в устах Фанни:

… я рискну утверждать, что до тех пор, пока женщины не займут подобающего места в обществе, определенного здравым смыслом и добрыми намерениями, человек едва ли будет заметно совершенствоваться… Мужчинам суждено то возноситься, то низко падать в зависимости оттого, высоко или низко положение женщины… Пусть не думают, что им [мужчинам] что-то ведомо о радостях половой жизни, покуда они не испытали близости духовной, сердечной, покуда не привнесли в союз полов всю свою любовь, свои таланты, доверие, нежность, утонченность и уважение к женщине. Покуда на одной стороне не будет уничтожена сила, а на другой — страх и покорность, до тех пор не восторжествует равенство как исконное право обеих сторон.

Американки проводили огромную работу в аболиционистских обществах по всей стране, собирая тысячи петиций в Конгресс. В своей книге «Столетие борьбы» Э. Флекснер пишет:

Сегодня бесчисленные коробки с документами в Национальном архиве в городе Вашингтоне — молчаливые свидетели анонимного и душераздирающего труда. Петиции пожелтели и рассыпаются, их страницы склеились между собой, покрыты чернильными кляксами, подписаны скрипучими перьями, кое-где подтерты теми, кто со страхом думал о такой смелой акции… На них — названия женских аболиционистских обществ от Новой Англии до Огайо.

В ходе этой деятельности происходили события, ставившие женское движение за равноправие рядом с борьбой против рабства. В 1840 г. в Лондоне проходил Всемирный антирабовладельческий конгресс. После жесточайших споров было проведено голосование об исключении женщин, но им позволили посещать заседания и находиться в отгороженной занавесом части помещения. В молчаливом протесте женщины сели на галерке, а один из аболиционистов — Уильям Ллойд Гаррисон, который боролся и за права женщин, сел с ними рядом.

Именно тогда Элизабет Стэнтон познакомилась с Лукрецией Мотт и другими активистками женского движения, и они начали планировать проведение первого в истории съезда, посвященного проблеме равноправия. Съезд состоялся в городе Сенека-Фолс (Нью-Йорк), где жила Стэнтон — мать, домохозяйка, полная недовольства своим положением и заявившая: «Женщина — никто, жена — всё». Позднее она писала:

Теперь я полностью понимаю те практические трудности, с которыми большинству женщин приходилось сталкиваться в изолированном от внешнего мира доме, и невозможность наилучшего пути развития для женщины, если основные ее контакты большую часть жизни были со слугами и детьми… Общее недовольство, которое я чувствовала относительно роли женщины как жены, матери, домохозяйки, врачевателя и духовного проводника, хаос, который воцарялся во всех делах без ее постоянного присмотра, усталый, озабоченный вид большинства женщин привели меня к твердому убеждению в том, что необходимо предпринять активные меры к тому, чтобы поправить несправедливость общества в целом и по отношению к женщинам в частности. Мои впечатления от Всемирного антирабовладельческого конгресса, все, что я читала о юридическом статусе женщин, угнетение, которое я видела повсюду, — все эти чувства овладели мною… Я не знала, что делать и с чего начать, — мои единственные мысли были о собрании общественности с целью протеста и обсуждения сложившегося положения.

В газете «Сенека каунти курьер» было напечатано объявление о созыве 19–20 июля собрания для обсуждения «прав женщины». На съезд прибыло 300 участниц и немногие мужчины. В итоге была принята Декларация чувств, которую подписали 68 женщин и 32 мужчины. В ней используется язык и ритмический строй Декларации независимости США:

Когда в процессе истории у какой-то части человеческого сообщества возникает необходимость утвердить за собой положение, отличное от того, которое эти люди занимали первоначально…

Мы считаем самоочевидными следующие истины: все мужчины и женщины рождены равными: Господь наделил их определенными неотъемлемыми правами: к таковым относятся жизнь, свобода и стремление к счастью…

История человечества есть история постоянных обид и унижений, наносимых женщине мужчиной с непосредственной целью подчинения ее абсолютной тирании. И пусть факты, представленные на суд беспристрастного мира, послужат тому доказательством.

За этим следовал перечень того, что вызывало недовольство: отсутствие права голоса и права распоряжаться своим заработком или имуществом, бесправие в бракоразводных делах, отсутствие равных возможностей при найме на работу, а также права поступать в колледж. Заканчивался перечень так: «Он [мужчина] предпринял все возможное, чтобы разрушить ее [женщины] веру в собственные силы, убить самоуважение, заставить добровольно смириться с зависимой и унизительной участью».

Затем был принят ряд резолюций, в том числе и такая: «… все законы, препятствующие достижению женщинами того положения в обществе, которое диктуется их совестью, или же ставящие их в позицию, низшую в сравнении с мужчиной, противоречат великому предписанию природы и, следовательно, не имеют силы и неправомочны».

За съездом в Сенека-Фолс последовали собрания женщин по всей стране. На одном из них в 1851 г. пожилая негритянка, рожденная рабыней в Нью-Йорке, высокая, худая, в сером платье и белом тюрбане, сидела и слушала выступления мужчин-священников, которые доминировали в ходе дискуссии. Это была Соджорнер Трут. В конце концов она встала, и негодование ее расы соединилось с негодованием ее пола:

Вон тот мужчина сказал, что женщин нужно подсаживать в экипаж, переносить через лужи… Никто и никогда не подсаживал меня в экипаж, не помогал переступить через лужу и не уступал никакого места!

А разве я не женщина?

… Посмотрите на мои руки! Я пахала, сеяла и наполняла амбары, и ни один мужчина не взял это на себя! А разве я не женщина? Я могу работать столько же, сколько мужчина, и есть столько же — когда есть еда.

Я даже могу, как он, отведать порки! Разве я не женщина?

Я родила тринадцать детей, и почти всех их продали в рабство, но, когда я рыдала от горя, никто, кроме Христа, не слышал меня! А разве я не женщина?

Таковы были американки, начинавшие сопротивляться в 30 — 50-х годах XIX в. попыткам удержать их в рамках «женской доли». Они принимали участие в самых разнообразных движениях, помогая заключенным, психически больным, чернокожим рабам, а также всем остальным женщинам.

В разгар деятельности этих общественных движений в стране при непосредственном участии властей и благодаря деньгам возникло стремление к приобретению большего количества земель и был дан толчок территориальной экспансии.