Глава 5. Правосудие
Теперь, когда мы проанализировали различные аспекты либерального кредо и показали, что даже «благороднейшие» из своих войн США на самом деле вели из самых низменных побуждений, что претензии на «глобальную ответственность» США предъявляли просто из алчности, что американская парламентская демократия держится на долларе и что достигнутый якобы «прогресс» в расовых отношениях означает не что иное, как попытку белых расистов установить свой диктат над черным народом, не следует ли нам думать, что есть один, последний оплот американского либерализма — конституционные права, — который остается незыблемым? В самом деле, свобода слова, свобода печати, свобода собраний, законность — все это выдается за уникальные достоинства американского общества, говорящие о его превосходстве над всеми другими системами. Однако в этой главе мы как раз и хотим доказать, что и этот последний оплот американского либерализма, подобно другим элементам либерального кредо, внушителен только в теории, а на самом деле очень ненадежен.
Многие американцы, возможно, согласятся, что временами конституционные права нарушались, как это было во время «крестовых походов» против «красных» и «иностранцев», устроенных министром юстиции Митчелом Палмером после первой мировой войны, или в 50-е годы, когда сенатор Джозеф Р. Маккарти затеял памятную всем «охоту на ведьм». Но то, скажут они, были временные отклонения, после которых все вновь приходило в «нормальное положение». Вслед за ущемлением прав в годы Маккарти, как гласит любой конформистский анализ послевоенного периода, наступило новое расширение американских свобод.
Бесспорно, в 60-х годах американцы начали с презрением отвергать маккартизм, и Верховный суд расширил процессуальные права. Но стоило «стрелке» гражданских свобод после лихорадочных качаний в годы маккартизма вернуться в нормальное положение, как она опять стала указывать на непреходящую историческую реальность: судебная система Соединенных Штатов как была, так и осталась пристрастной по отношению к беднякам, радикалам, инакомыслящим. Свобода выражения и правосудие по-прежнему были лишь ласкающими слух мифами. Дубинка полицейского и всемогущество доллара продолжали ограничивать конституционные права настолько эффективно, что богатство и власть имущие в Америке могли нисколько не бояться за свои привилегии. Да, Маккарти был разоблачен и отвергнут. Но как «новый курс» Рузвельта положил конец кризису, но не экономической эксплуатации, как Верховный суд США объявил незаконной расовую сегрегацию, а против расизма, как такового, был бессилен что-либо сделать, так и либерализм в послевоенных США нанес поражение только лично Маккарти, а не его принципам.
Американский либеральный капитализм обладает удивительным защитным механизмом, который до сих пор спасал его от крайностей. Этот механизм корректирует его форму, но не содержание. Историк Ричард Дриннон показал, что в политической сфере США считается аномалией, а что нормой. В 1955 г. некий Фармер пробрался в один из кабинетов Калифорнийского университета и открыл там стрельбу из дробовика, убив аспиранта и ранив преподавателя. Когда полицейские схватили его, он уверял, что его действия — это борьба против коммунизма. Его сочли шизофреником и отправили в сумасшедший дом. В то же самое время, подчеркивает Дриннон, правительство Соединенных Штатов в целях «сдерживания коммунизма» принялось наращивать запасы термоядерного оружия, способного уничтожить сотни миллионов людей. Фармера с его дробовиком признали сумасшедшим. Членов же правительства с их складами водородных бомб считают нормальными людьми.
Джозеф Маккарти был заурядным судьей в Висконсине, который преувеличивал свои заслуги во время второй мировой войны и в 1946 г., когда к власти пришла республиканская партия, был избран в сенат. Маккарти уже тогда обнаружил черты заядлого лжеца и беспардонного фальсификатора, которые окончательно утвердились за ним на более поздней стадии развития его политической карьеры. Будучи судьёй, он уничтожил часть одного судебного протокола, был в этом уличен, но верховный суд штата Висконсин тем не менее оправдал его. На выборах в сенат он всюду хвалился своими военными подвигами, преувеличивая их.
В начале 1950 г. Маккарти занялся вопросом о «коммунизме». То было время «холодной войны» и самого махрового антикоммунизма, и американская пресса была полна всяких историй о шпионаже и подрывной деятельности против США. Бывший служащий государственного департамента Олджер Хисс, которого еще до этого, в ходе сенсационных слушаний в комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности, обвинили в шпионаже, был признан виновным в даче ложных показаний, а руководители Коммунистической партии США были приговорены к различным срокам по обвинению в заговоре с целью насильственного свержения правительства.
Маккарти ринулся в первую атаку 9 февраля 1950 г., когда он выступил в женском республиканском клубе в Уилинге (штат Западная Виргиния). Говоря о якобы действующих в государственном департаменте коммунистах, Маккарти заявил, что «США имеют дело не просто со шпионами, которые за 30 сребреников крадут чертежи нового оружия, а с деятельностью, гораздо более опасной, поскольку она позволяет противнику контролировать политику США и руководить ею». Правда, это были не собственные слова Маккарти. Он почти слово в слово повторил то, что двумя неделями раньше сказал, выступая в палате представителей, член комиссии по расследованию антиамериканской деятельности конгрессмен Ричард Никсон.
По словам репортеров местной газеты «Уилинг интеллиндженсер» и радио, Маккарти после этого выбросил вперед руку с какими-то бумагами и прокричал: «То, что я держу в руке, — это список 205 человек, о которых государственному секретарю доложено, что они — члены коммунистической партии, но которые тем не менее продолжают работать в государственном департаменте и разрабатывать нашу политику». На следующий день, выступая в Солт-Лейк-Сити, Маккарти утверждал, что у него есть список таких людей, содержащий 57 имен. Спустя немного времени Маккарти вышел на сенатскую трибуну с фотокопиями около 100 досье — личных дел сотрудников государственного департамента, проходивших «проверку лояльности». Досье были трехгодичной давности, большинство людей, на которых они были составлены, уже не работали в департаменте, но Маккарти все-таки зачитывал их, на ходу придумывая и прибавляя кое-что от себя или просто искажая данные, которые цитировал. Так, в одном случае характеристику «либерал» он переиначил на «прокоммунист», в другом вместо написанного «активный попутчик» прочел: «активный коммунист»; «информация отрицательного свойства» превратилась у него в «явные доказательства… коммунистической деятельности» и т. п.
В ответ на обвинения Маккарти сенат принял резолюцию, в которой сенатской комиссии по иностранным делам поручалось провести расследование. За дело взялась подкомиссия, которую возглавил сенатор Миллард Тайдингс от штата Мэриленд, а, пока шло расследование, Маккарти заявил журналистам, что известный американский ученый, специалист по Дальнему Востоку Оуэн Латтимор — это «главный русский шпион» в Соединенных Штатах. Потом Маккарти «немного» изменил эту характеристику, сказав, что Латтимор — это «главный архитектор американской дальневосточной политики». Однажды он заявил: «Уверен, что, если вы спросите у любого школьника, кто является архитектором нашей дальневосточной политики, он вам ответит: «Оуэн Латтимор». Маккарти выдвигал также туманные обвинения, которых не мог доказать, против многих служащих государственного департамента. Был случай, когда он отозвался об одном из руководителей трумэновской программы помощи другим странам (служившей дополнением к «плану Маршалла») как о человеке, поставившем перед собой цель «сделать весь мир коммунистическим»; Маккарти сказал, что основывает свое заявление на цитатах из книги, которую тот написал. Под градом дальнейших вопросов подкомиссии Тайдингса Маккарти сознался, что не знает, как называется эта книга, но постарается выяснить и проверить себя.
За все то, что Маккарти не мог доказать в узком кругу своих слушателей, он, однако, отыгрывался все новыми публичными обвинениями. Он говорил о «подхалимничающих лжелибералах», которые «повторяют как попугаи московскую партийную пропаганду», а потом стал замахиваться и на крупные политические фигуры, вроде государственного секретаря Дина Ачесона, — он назвал их «дипломатами-дилетантами», которые «дрожат от страха» перед лицом коммунизма. Предшественника Ачесона на посту государственного секретаря генерала Маршалла он охарактеризовал как «жалкое существо» и как человека, «совершенно не подходящего» для занятия высокой должности.
Подкомиссия Тайдингса в своем докладе пришла к заключению, что Маккарти «возводит клевету» на сенат и страну, и обвинила его в заведомой лжи. Сенат одобрил доклад, но голосовали за это только демократы, а республиканцы были против. Для Маккарти, однако, это было лишь кратковременное поражение. Он заручился поддержкой многих кругов, начиная с влиятельных республиканцев, таких, как сенатор Роберт Тафт и председатель национального комитета республиканской партии, и кончая союзами ветеранов и некоторыми женскими организациями. Принятие в сентябре 1950 г. закона Маккаррэна о внутренней безопасности — закона, который даже Трумэн назвал «большим шагом на пути к тоталитаризму», — было не только реакцией на начавшуюся войну в Корее, но и еще одним доказательством того, что Маккарти не отставал от своего времени, а шел с ним «в ногу». Он продолжал составлять свои списки «подрывных элементов», будто бы пробравшихся в государственный департамент, и продолжал нападать на Маршалла и Джессепа за то, что они якобы в числе прочих позволили коммунистам овладеть Китаем. Но прежде всего он ополчился на сенатора Тайдингса. Тайдингс рассчитывал на свое переизбрание в ноябре 1950 г., но в канцелярии Маккарти помогли состряпать фальшивку — фотографию, на которой сенатор беседовал с одним из руководителей коммунистической партии, — и Тайдингс в сенат не прошел.
Маккарти был председателем постоянной следственной подкомиссии сенатской комиссии по изучению действий правительства, а большинство членов этой подкомиссии принадлежало к числу его самых горячих сторонников: Эверет Дирксен от Иллинойса, Карл Мундт от Южной Дакоты и Чарльз Поттер от Мичигана. В 1953 г., когда война в Корее подходила к концу, Маккарти начал ряд расследований по вопросу о «проникновении коммунизма» в различные правительственные органы, причем 17 таких расследований были доведены до стадии публичных слушаний. Снова взялись за государственный департамент, причем на этот раз предметом расследования стала его информационная деятельность, включая передачи «Голоса Америки» и работу зарубежных информационных служб, на полках библиотек которых стояли и книги, написанные авторами, которых Маккарти причислял к «подрывным элементам» или к коммунистам. Как писал в своей книге «Политика страха» Роберт Гриффит, «государственный департамент, словно какое-нибудь раненое доисторическое животное, сначала остолбенел от удивления, а потом его охватила паника. С февраля по июнь шел непрерывный поток директив и контрдиректив насчет «книжной политики» департаментских библиотек, разбросанных по всему миру. Книги изымались, заменялись и в некоторых случаях даже сжигались».
Весной 1954 г. Маккарти открыл слушания, которым суждено было стать низшей точкой его падения, — «Слушания по возбужденному Маккарти делу об армии», в ходе которых он намеревался расследовать действия подрывных элементов, якобы проникших в армию и министерство обороны. Он постарался как можно больше раздуть историю с одним врачом-дантистом, призванным в армию и являвшимся членом Американской рабочей партии в Нью-Йорке, и в связи с этим накинулся на генерала Ральфа Цвиккера за то, что тот просто уволил этого дантиста со службы, вместо того чтобы предать его военно-полевому суду, заявив, что этот генерал «не достоин носить военную форму» и что ума у него «меньше, чем у пятилетнего ребенка». Целый месяц американцы следили за этим делом по телевидению. И чем больше Маккарти неистовствовал, тем больше у него становилось врагов уже не только среди демократов, но и среди высокопоставленных республиканцев. В декабре 1954 г. сенат подавляющим большинством голосов вынес против него обвинительный приговор: «Постановили: считать поведение сенатора от штата Висконсин мистера Маккарти недостойным члена сената Соединенных Штатов, противоречащим сенатским традициям и компрометирующим сенат, и в силу этого осудить его поведение».
Маккарти, который после этого был всеми забыт и через три года умер, зашел слишком далеко. Его отстранили не потому, что он отстаивал какую-то другую политику, нежели та, которую проводили руководители страны, а потому, что он эту внутреннюю и внешнюю политику антикоммунизма довел до точки, на которой она стала смешной. Свои нападки на либералов и радикалов он переносил на высокопоставленных членов «истэблишмента». Он ставил в затруднительное положение сенат, армию, государственный департамент, а также значительную часть средств массовой информации тем, что толковал принцип их деятельности таким образом, что они могли этим быть только дискредитированы. Он стал опасным даже для своих единомышленников. Но реакция руководителей страны на такое явление, как Маккарти, так же как и существо самой политики США, какой она была идо, и после шумного появления на сцене этого деятеля, показывают, что сенатор вовсе не был анахронизмом. Гриффит в своих комментариях прав, утверждая: «Некоторые отмахиваются от «маккартизма» как от скоропреходящего отклонения, политической химеры середины столетия. Но ни тем ни другой он не был. В нем надо видеть естественное выражение американской политики и логический, хоть и из ряда вон выходящий, продукт американского политического механизма. «Маккартизм» основывается на взглядах, позициях и суждениях, глубоко уходящих своими корнями в американскую историю».
Политические лидеры страны осуждали не «ценности» маккартизма, а его ошибочную тактику, неосторожность… Сенат осудил Маккарти не за его «принципы», а за гораздо менее важные вещи: за его отказ явиться в 1952 г. в подкомиссию по выборам и за его оскорбительные слова в адрес генерала Цвиккера.
Один из главных элементов действующего кредо американских либералов — примитивный прагматизм, в соответствии с которым ликвидируют наиболее одиозные проявления какого-либо общественного порока, а само зло остается в неприкосновенности. Гриффит писал: «Те, кто боролся с Маккарти, не были ни идеалистами, ни особенно мужественными людьми. Они не произносили страстных речей против «маккартизма» или в защиту гражданских свобод. Они выступали даже не против самого Маккарти, а скорее против его подручных, Тем не менее они вели политически дальновидную борьбу из-за процедурных вопросов и назначений, результатом которой была изоляция сенатора от Висконсина почти по любому вопросу».
Например, Линдон Джонсон, как лидер меньшинства в сенате, помогал не только принятию резолюции, осуждающей Маккарти, но также и тому, чтобы это осуждение было мотивировано просто «недостойным поведением», не больше. «Линдон Джонсон и другие буквально требуют, чтобы мы не раскачивали лодку», — писал один вашингтонский деятель, добивавшийся осуждения Маккарти. Этот деятель был либералом и, хоть и критиковал Джонсона, поддержал все же его основную тактику, заявив: «Я против того, чтобы весь этот вопрос решался на узкой основе… но я почти совершенно уверен в том, что число голосов, поданных за резолюцию, важнее аргументов, выдвигающихся в ее поддержку».
Джон Ф. Кеннеди был также осторожен в своей оппозиции относительно Маккарти. По ключевым вопросам он голосовал против него, но при этом никогда не высказывался открыто. Кеннеди был в больнице, когда сенат обсуждал резолюцию об осуждении Маккарти, и он никогда никому не говорил, как бы он голосовал, если бы присутствовал в тот день в сенате. В период, когда антикоммунистическая волна в стране поднималась все выше, между ним и Маккарти больших расхождений во взглядах не было. И если Маккарти считал американских ученых, занимавшихся проблемами Дальнего Востока, виновниками победы коммунистов в Китае, то это было лишь перепевом того, о чем ранее говорили Кеннеди й другие ведущие либералы и консерваторы. В январе 1949 г., выступая в палате представителей, Кеннеди сказал: «Ответственность за провал американской внешней политики на Дальнем Востоке прямо ложится на Белый дом и государственный департамент.
Настойчивые предупреждения, что США откажут китайским националистам в помощи, если не будет создано коалиционное правительство с участием коммунистов, явились таким ударом для правительства националистов, который парализовал его действия.
Американские дипломаты и их советники… были настолько озабочены несовершенством демократической системы в Китае после 20 лет войны и разговоров о коррупции в верхах, что совершенно упустили из виду чрезвычайную заинтересованность США в том, чтобы Китай остался некоммунистическим..
И палата ныне должна взять на себя ответственность за предотвращение угрозы поглощения всей Азии надвигающейся волной коммунизма».
Деляческий прагматизм либерального кредо, предлагавшего хитрость и осторожность там, где нужна была смелая критика, еще никогда не проявлялся так ярко, как во время разгоревшихся в 1950 г. споров вокруг законопроекта Маккаррэна о внутренней безопасности. Этот билль, в котором предлагалось создать сложнейшую систему регистрации для организаций, носивших приклеенный к ним властями ярлык «используемых коммунистами» или «служащих «крышей» для коммунистов», поверг в смущение либеральных членов конгресса. Но вместо того чтобы атаковать его в лоб, некоторые из них, и прежде всего Пол Дуглас, Хэрли Килгор, Губерт Хэмфри и Герберт Лимэн, предложили «замену». Они предлагали создать тюремные центры, в которые, как только президент объявил бы «чрезвычайное для внутренней безопасности положение», можно было бы без суда запрятать всех заподозренных в подрывной деятельности. Один служащий Белого дома, выражаясь с большей честностью и прямотой, чем либеральные сенаторы, назвал их предложение «биллем о концентрационных лагерях». Помощник Лимэна оценил законопроект как «очень плохой, а возможно, и противоречащий конституции билль», но тем не менее сказал Лимэну, что этот законопроект «наверняка произведет впечатление на публику, ибо покажет, что правительство решительно вознамерилось действовать против коммунистов». Однако либералы не достигли даже и той ограниченной цели, которую ставили перед собой: их билль о тюремных лагерях не был утвержден, но его приняли в качестве дополнения к законопроекту Маккаррэна.
Борьба с Маккарти без борьбы с маккартизмом стала стратегией либералов. Они хотя и утверждали, что их возмущают методы, используемые сенатором от Висконсина, охотно подписывались под его идеями. Морис Розенблатт, член национального комитета движения за дееспособный конгресс, созданного в 1948 г. для оказания помощи либералам в ходе кампаний по выборам в конгресс, в 1953 г. предложил либералам (поскольку принятие новых законов против подрывных элементов представлялось неизбежным), чтобы они разработали свой собственный «хороший билль», вместо того чтобы соглашаться с предложениями «тоталитаристов». В 1954 г., когда утверждалось антикоммунистическое законодательство, Хэмфри внес поправку к законопроекту об обязательной регистрации групп, в которые «проникли коммунисты», чтобы сделать его еще более жестким. Он требовал запрещения коммунистической партии и лишения ее всех тех прав и привилегий, которыми пользуются другие политические партии и организации. Хэмфри заявил: «Я не намерен быть патриотом только наполовину. Я не размякну… Либо сенаторы признают, что собой представляет коммунистическая партия, либо они будут продолжать барахтаться в разных юридических тонкостях». Уэйн Морс, либеральный демократ от Орегона и соавтор поправки Хэмфри, сказал: «В сенате между либералами, консерваторами и центром нет разногласий, когда всем нам, сенату в целом, надо единодушно выступить и заявить, что мы будем бороться с распространением коммунистического заговора».
Какая бы резолюция осуждения Маккарти ни была принята, американские либералы в годы маккартизма, а также до и после этого находились в плену антикоммунистической истерии. Гарри Трумэн не любил Маккарти, но в марте 1947 г. утвердил федеральную программу проверки лояльности — акция, которой во время войны предшествовали распоряжения Франклина Д. Рузвельта о выяснении политической принадлежности и деятельности федеральных служащих. С этого момента миллионы американцев, работавших в правительственных учреждениях, стали менее свободны в своих высказываниях, действиях и выборе организаций, членами которых они желали бы быть. По программе Трумэна были созданы бюро проверки лояльности, а комиссия гражданской службы составила сводный список всех лиц, подвергшихся такой проверке начиная с 1939 г.
Своим президентским распоряжением № 9835 Трумэн потребовал у министерства юстиции также подготовить список организаций, характеризовавшихся как «тоталитарные, фашистские, коммунистические или подрывные, проповедующие или одобряющие акты насилия с целью помешать гражданам пользоваться своими конституционными правами или добивающиеся изменения формы правления в Соединенных Штатах неконституционными средствами». В категорию «нелояльных» граждан попадали не только члены и кандидаты в члены определенных организаций, но и просто «сочувствующие» тем из них, которые попали в список министерства юстиции. А этот список очень быстро рос. К 1954 г. в нем уже значились сотни всевозможных организаций. На первом месте стояла, конечно, коммунистическая партия, но были включены и такие, например, организации, как Лига социалистической молодежи, Культурный центр им. Шопена, Братское общество им. Сервантеса, Комитет негров — работников искусств, Комитет защиты Билля о правах, Лига американских писателей, «Американские друзья природы», общество «Народная дума», Вашингтонская ассоциация книготорговцев, Клуб югославских моряков, и т. п. и т. д.
В руках правительства одним из главных орудий для поддержания накала антикоммунистической истерии в послевоенный период стала комиссия палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности. Как либералы ни критиковали — и иногда очень резко — тактику и цели этой комиссии, она продолжала действовать и подавляющим большинством голосов обеих палат конгресса ей предоставлялись все более крупные суммы. Бывало, что Верховный суд США отменял то или иное решение комиссии, но на протяжении всех послевоенных лет и даже в пору своего наибольшего либерализма, в 60-е годы, когда его председателем был Эрл Уоррен, суд так и не решился объявить комиссию неконституционной. Действуя в духе либеральных традиций, суд иногда решал дела, касающиеся гражданских свобод, таким образом, что давал ей возможность продолжать свою реакционную деятельность.
Комиссия была учреждена как временная организация в 1938 г. Вначале, когда в Италии и Германии у власти стоял фашизм, были некоторые сомнения насчет того, что должно интересовать комиссию в первую очередь. К 1945 г., когда фашистские державы проиграли войну, а Советский Союз оказался одним из победителей, она стала постоянной организацией с определенной линией действий. Кампанией за превращение комиссии в постоянный орган палаты представителей руководил Джон Рэнкин, конгрессмен от штата Миссисипи, заявивший, например, следующее; «Коммунисты и их ставленники, эти чуждые нам люди, враги христианства, стараются завладеть прессой нашей страны».
Имея от конгресса указание заниматься расследованием того, «как в Соединенных Штатах распространяется подрывная и антиамериканская пропаганда», комиссия так никогда и не смогла дать удовлетворительное объяснение термина «антиамериканская пропаганда». Один из председателей комиссии сказал, что, как он понимает, этот термин означает «всякую деятельность, направленную против идеологии, господствующей в США». Но хотя комиссия и сама точно не знала, чего она хочет, и ее функции были неясны, она проводила свои «расследования», вызывала сотни американцев, которые должны были давать ей показания о том, каковы их политические убеждения и в каких политических организациях они состоят, потом выслушивала десятки осведомителей, дававших ей показания о допрашиваемых, потом отдавала последних под суд за «неуважение к конгрессу», если они отказывались отвечать на ее вопросы об их политических убеждениях и принадлежности к каким-нибудь партиям или организациям.
Одним из самых колоритных примеров деятельности комиссии было затеянное ею в 1947 г. расследование «коммунизма в Голливуде». К участию в этом деле были привлечены такие «эксперты» по коммунизму, как Лила Роджерс, мать актрисы Джинджер Роджерс, и актер Адольф Менжу. Еще до того, как комиссия заслушала их показания, один из ее членов, Джон Макдоуэлл, конгрессмен от штата Пенсильвания, сказал, что г-жа Роджерс «стала, по моему мнению, одним из выдающихся специалистов по коммунизму в Соединенных Штатах». Уже в предварительном докладе комиссии о «коммунистах в Голливуде» было сказано, что они «прибегают в своих картинах к утонченным техническим приемам пропаганды коммунизма и критики существующего строя США». Подтверждением точки зрения конгрессмена Макдоуэлла и выводов, сделанных в докладе, должны были служить такие, например, показания Л. Роджерс:
«Член комиссии Роберт Э. Стриплинг. Г-жа Роджерс, поскольку Вы, так сказать, заведуете всеми делами Вашей дочери, то не могли бы Вы нам сказать, были ли у Вас с дочерью возражения против какого-нибудь сценария, и не было ли случаев, когда Вы отвергали какой-нибудь сценарий из-за того, что в нем были строки, которые Ваша дочь должна была произносить и которые, как вы обе чувствовали, являются антиамериканской или коммунистической пропагандой?
Л. Роджерс. Да, сэр. Мы отвергали сценарий кинофильма «Сестра Кэрри», по роману Теодора Драйзера».
У Менжу, которого Макдоуэлл назвал «одним из самых горячих патриотов, каких я когда-либо встречал», комиссия спросила, как он распознает коммунистов. Он ответил: «Коммунист — это всякий, кто ходит на вечера, где появляется Поль Робсон, и аплодирует ему». (П. Робсон активно поддерживал Советский Союз и Коммунистическую партию США.) Другим свидетелем из кинозвезд был Гарри Купер. Вот отрывок из его показаний:
«Купер: Несколько сценариев я отклонил, потому что мне казалось, что они пронизаны коммунистическими идеями.
Член комиссии Стриплинг. Не могли бы Вы назвать некоторые из таких сценариев?
Купер: Не думаю, что смогу, потому что в большинстве случаев я читаю сценарии по ночам».
10 голливудских сценаристов и режиссеров, отказавшихся дать комиссии показания о своих политических идеях и связях, были отданы под суд за «неуважение к конгрессу», осуждены и посажены в тюрьму. Верховный суд отклонил их апелляцию. И потом еще много лет Верховный суд отказывался признавать 1-ю поправку к конституции, гарантирующую свободу слова, печати и собраний, в качестве основания для отказа от дачи показаний этой комиссии.
В 1959 г., в связи с делом об «оскорблении конгресса», начатым против Ллойда Бэйренблатта, преподавателя математики в колледже Вассар, три члена Верховного суда (Блэк, Дуглас и Уоррен) высказали особое мнение, заявив: «Первая поправка недвусмысленно гласит, что конгресс не должен издавать законов, ограничивающих свободу слова, печати, собраний и петиций. А эта комиссия, действующая с разрешения конгресса, как раз и устанавливает такие ограничения, выставляя людей на публичное оскорбление и унижение». Однако большинство членов суда подчеркнули, что, хотя раньше в ряде случаев суд и отменял, по чисто процессуальным мотивам, решения комиссии о возбуждении судебных дел за «неуважение к конгрессу», это еще не означает, что зачеркивается основное в работе комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности.
Рассматривая дело Бэйренблатта, Верховный суд использовал «принцип соразмерности»: при решении дел, затрагивающих права, предусмотренные 1-й поправкой, «судам приходится соразмерять частные и государственные интересы всякий раз, когда они сталкиваются в тех или иных конкретных обстоятельствах». Для данного случая этот принцип подходил как нельзя лучше, потому что если право свободно выступать было лишь частным интересом, то как можно было поставить его выше огромного государственного интереса страны, которой угрожает подрывная деятельность и возможное нападение извне?
Своим решением по делу Бэйренблатта Верховный суд сделал ясным для всех, что влияние «холодной войны» не миновало и его. Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности было крайне важно получить от подсудимого ответ на вопрос, является ли он членом коммунистической партии. Поэтому суд в своем решении записал:
«Считать, что, поскольку и коммунистическая партия может выступать инициатором мирных политических реформ, и стоящие сейчас перед нами конституционные вопросы должны решаться так, как если бы эта партия являлась, с точки зрения национальной безопасности, обыкновенной политической партией, равносильно требованию, чтобы суд закрыл глаза на совеременное международное положение, которое как раз и определило курс всей нашей внешней политики после окончания второй мировой войны…
Мы приходим к заключению, что, если соразмерить сталкивающиеся в данном случае личные и государственные интересы, то предпочтение должно быть отдано последним, вследствие чего положения 1-й поправки не должны в данном случае считаться нарушенными».
Антикоммунизм, который разожгли в стране проверки лояльности правительственных служащих и активность комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности, доходил до совершенного абсурда, но в то время это не казалось абсурдным: антикоммунистическая истерия охватила всю страну. Одному резервисту-моряку было отказано в присвоении офицерского звания, так как он продолжал поддерживать «тесную связь» с бывшим коммунистом; этим «бывшим коммунистом» была его мать. «Вашингтон пост» в номере от 20 ноября 1954 г. сообщала, что одному молодому учителю музыки, ставшему агентом по покупке-продаже пианино, здесь на прошлой неделе было отказано в выдаче патента на продажу подержанных пианино, так как, будучи вызван в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, он отказался отвечать.
В 1957 г. председатель названной комиссии конгрессмен от штата Пенсильвания Фрэнсис Э, Уолтер сам дал очень яркий пример фантазий, которые распространялись тогда насчет якобы существующих планов захвата коммунистами власти в США. Уолтер утверждал, что в Соединенных Штатах насчитывается 200 тыс. коммунистов, хотя ФБР, никогда, как известно, не преуменьшавшее их численности, называло цифру около 20 тыс. Он заявил: «Все, кто считает, что коммунизм больше не является угрозой для США, представляют собой серьезную опасность. Им надо бы знать, что в настоящий момент на американской земле действует сила, эквивалентная 20 боевым дивизиям вражеских войск, занятая пропагандой, шпионажем, подрывной работой и лояльная только в отношении Советского Союза».
В 1968 г, три чикагца поставили под вопрос законность существования комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности. Среди них был и специалист по операциям на сердце хирург Джеремиа Стэмлер, отказавшийся отвечать на вопросы комиссии, а потом потребовавший через суд ее упразднения на том основании, что она противоречит 1-й поправке к конституции США. Апелляционный суд в Чикаго голосами двух судей против одного отклонил это требование. В ноябре 1968 г. Верховный суд (хотя его состав был в то время самый «либеральный»: в него входили Эрл Уоррен, Тергуд Маршалл, Уильям Дж. Бреннэн-младший и Эйб Фортес) отказался принять к рассмотрению заявление этих чикагцев и без всяких комментариев поддержал решение апелляционного суда. Но через два года, когда Верховный суд все еще не находил в себе сил признать действия названной комиссии противоречащими 1-й поправке, многим американцам они начали представляться нелепыми и в то же время опасными. Поэтому конгресс переименовал ее в комиссию по внутренней безопасности, но ее суть от этого не изменилась.
Американцы долгое время тешили себя мыслью о том, что, какой бы кризис ни переживали США в области внешней политики, экономики, положения негров, правом на свободу слова — эту мощную основу демократии, охраняемую конституцией и Верховным судом США, — обладает каждый американец. Но Верховный суд только в 1925 г. впервые признал, что к 1-й поправке имеют какое-то отношение и посягательства государства на свободу слова, которые часто имели место в истории США. В военное время — первая мировая война дала тому первый пример — Верховный суд оберегал правительство от критики и сформулировал правила (включая доктрину «явной и непосредственной опасности») которые выглядели очень «либерально» на бумаге, а на практике помогали бросать противников войны в тюрьму. Даже самые либеральные члены суда, Оливер Уэнделл Холмс и Луис Брэндейс, участвовали во время войны в этом урезывании прав, предусмотренных 1-й поправкой. После второй мировой войны Верховный суд утвердил еще больше всяких юридических уверток, позволявших ограничивать свободу слова для радикалов и инакомыслящих. Президента Трумэна считали либералом, но Верховный суд никогда еще не вел себя так консервативно, как в тот период, когда в нем господствовали ставленники президента (когда, в частности, его представителем был Фред М. Уинсон, политический протеже Трумэна). Суд признал конституционным закон Смита, который позволял преследовать коммунистов как «участников заговора» с целью насильственного свержения правительства, активно помог властям расправляться с коммунистической партией и упрятать ее руководителей в тюрьму: 141 американский коммунист был отдан под суд, из них 29 человек были посажены в тюрьму, а над всеми остальными нависла угроза оказаться в тюрьме.
Последующие решения Верховного суда внесли небольшое изменение в решение Уинсона от 1951 г. по поводу закона Смита, и в 1961 г. суд уже заявлял, что заключить в тюрьму по этому закону можно только того, кто «известен как активный член» коммунистической партии. Антикоммунистические настроения продолжали нагнетаться, и либералы в этом отношении были активнее других. Поэтому, когда встал вопрос о том, чтобы похоронить на Арлингтонском национальном кладбище ветерана второй мировой войны Роберта Томпсона, одного из руководителей компартии, осужденного по закону Смита, правительство возразило. За героизм, проявленный в боях на Тихом океане, Томпсон был награжден крестом «За выдающиеся заслуги». Но Николас Катценбах, министр юстиции в правительстве Линдона Джонсона, разыскал какое-то правило вдобавок к «какому-то замысловатому юридическому меморандуму на семи страницах», как его назвала «Нью-Йорк тайме», на основании которых он запретил похороны Томпсона на Арлингтонском кладбище.
Исчезла ли антикоммунистическая истерия периода Маккарти вместе с самим Маккарти? Или же он лишь пролил более яркий свет на эту черту американского общества? Два сообщения, появившиеся в 1968 г., свидетельствуют скорее именно об этой черте. В одном из них, напечатанном в «Нью-Йорк тайме», говорилось, что кандидат в президенты от коммунистической партии не будет охраняться секретной службой, хотя после убийства сенатора Роберта Кеннеди был принят закон, обязывающий правительство обеспечивать охрану всем кандидатам в президенты. «Как сказал представитель министерства, надо полагать, что консультативная комиссия, созданная по новому закону об охране кандидатов, отрицает, что коммунистическая партия имеет по этому закону право претендовать на охрану своего кандидата». Другое сообщение касалось письма, которое направил коммунистической партии помощник прокурора штата Аризона Филип М. Хэггерти, заявляя, что законы Аризоны «категорически запрещают» коммунистам выдвигать своих официальных кандидатов на выборах в этом штате. Хэггерти добавлял: «О подрывном характере вашей организации еще ясней говорит тот факт, что в вашем письме вы даже не указали ваш почтовый индекс».
Во время первой мировой войны многие американцы, выступавшие против вступления США в войну, были осуждены на основании закона 1918 г. о запрещении антиправительственной агитации. Закон должен был действовать только в военное время, и поэтому к 1921 г. стал считаться потерявшим силу. Но когда в 1950 г. президент Трумэн объявил в стране «чрезвычайное положение» — в 1972 г. оно все еще не было отменено, — вновь возымели силу все законы военного времени, в том числе и закон 32-летней давности о запрещении антиправительственной агитации. И не кто иной, как «либеральный» министр юстиции Роберт Кеннеди, попросил конгресс распространить действие этого закона также и на заявления, с которыми американцы выступают за границей; в числе других наказаний закон предусматривал тюремное заключение на срок до 20 лет за заявления с целью «воспрепятствовать набору» в вооруженные силы. Палата представителей подавляющим большинством голосов приняла эту поправку, но в сенате она не прошла. Подобные акции Р. Кеннеди были не очень-то обнадеживающими для тех, кто верил, что либеральные политические деятели всегда будут готовы защищать свободу слова.
Свобода слова в Соединенных Штатах обеспечена вовсе не так надежно, как это, казалось бы, должно явствовать из слов 1-й поправки: «Конгресс не должен издавать законов… ограничивающих свободу слова или печати или право народа мирно собираться и обращаться к правительству с петициями о прекращении злоупотреблений». Эти слова — только риторика американского либерализма. Однако действующее кредо либерализма гласит, что свобода слова должна ограничиваться в зависимости от обстоятельств и от того, кто именно хочет этой свободой пользоваться. В принципе, конечно, каждый американец может выйти на улицу, встать на ящик из-под мыла и высказать людям все, что у него наболело. Но был такой случай. В 1949 г. студент Сиракузского университета (штат Нью-Йорк) Ирвинг Фейнер взобрался на деревянный ящик и стал в своей речи критиковать президента Трумэна, «Американский легион», мэра города и местных политических боссов; он сказал, что «цветные в США не имеют равных прав и им надо с оружием в руках подняться на борьбу за них». Кто-то из толпы позвал полицейского. Он несколько раз предлагал Фейнеру замолчать, но тот не послушался; тогда оратора стащили с ящика, арестовали за «нарушение общественного порядка» и приговорили к тюремному заключению. Когда апелляция дошла наконец до Верховного суда, его председатель Уинсон, выступая от имени большинства, заявил, что арест был произведен «в рамках того, что дозволено полиции штата». Хьюго Блэк, выступивший от имени трех не согласившихся с этим решением членов суда, назвал вынесенный Фейнеру приговор «насмешкой над конституционными гарантиями свободы слова». Но Верховный суд так никогда и не пошел на то, чтобы оспорить и перечеркнуть основную предпосылку вынесенного по делу Фейнера решения, а именно что служащие полиции могут в каждом случае действовать по своему усмотрению и это не будет считаться нарушением 1-й поправки.
А если бы даже Верховный суд и стал решительным сторонником свободного произнесения речей на улицах, чего бы эта его поддержка стоила, если полиция все равно могла бы арестовать любого, чья речь ей бы не понравилась? Арестованный мог в конечном счете добиться в судах своего оправдания и освобождения, но ему все равно пришлось бы отсидеть какое-то время в тюрьме, израсходовать десятки тысяч долларов на адвокатов и, может быть, несколько лет прождать, пока его дело дойдет до Верховного суда. Другими словами, надо долго ждать, когда конституция тебя защитит, прямую же власть над твоим «свободным» словом имеют те, у кого в руках дубинка и револьвер в кобуре и кто обязательно появится в том самом месте, где ты этой «свободой» захочешь воспользоваться.
Власть полиции над конституционными правами, может быть, еще более очевидна в свете ее действий против тех, кто решается воспользоваться правом на свободу печати, — правом, которое Верховный суд ограничивает своими решениями не так жестко, как свободу слова. Насчет права на свободу печати — в частности, права распространять листовки в общественных местах — Верховный суд всегда высказывался ясно. В целом ряде своих решений он подтвердил право граждан распространять листовки без специального на то разрешения, даже если они анонимны и даже если раздаются они не только в местах, которые называют общественными, но и, например, в кооперативных поселках, жилых массивах, построенных за счет правительства, универсальных магазинах или просто по квартирам. Но местная полиция собственной властью вполне может аннулировать эти решения. Так, например, в Линне (штат Массачусетс) в 1970 г. полиция арестовала нескольких молодых людей, раздававших антивоенные листовки перед зданием средней школы. В конечном счете Верховный суд, может быть, и встал бы на их защиту, но в тот момент, когда они раздавали листовки, полиция своей властью лишила арестованных права на это.
Утверждения либералов, будто в Соединенных Штатах существует свобода слова, — это только претензии, тогда как власть полиции над конституционными правами — это реальный факт. В американском обществе после второй мировой войны с его сложными и дорогостоящими формами коммуникаций свобода слова приобретает серьезный экономический характер. Резонно не только спрашивать, пользуетесь ли вы свободой слова, но и в какой степени вы ею пользуетесь, как слышен ваш голос и сколько людей могут его услышать? Право человека свободно высказываться ограничивается его доходом и политическим весом. Какой-нибудь радикал может использовать ящик из-под мыла и обратиться с речью к сотне людей в парке. Кто-нибудь еще может взять на прокат систему громкоговорителей, и его голос дойдет до нескольких тысяч людей. Корпорация может купить лучшее время на телевидении, и в один вечер ее услышат десять миллионов зрителей. Тому, кто захочет критиковать президента, придется истратить чуть не все свои средства, чтобы купить минуту телевизионного времени, президент же может, когда ему захочется, занять все главные каналы телевидения, говорить, сколько пожелает, и ему будут внимать 50 млн. человек. Инакомыслящие могут издавать свои крохотные журналы и газеты. Но те, кто владеет журналами «Тайм», «Йьюсуик», «Макколлс» или «Ридерс дайджест», газетами «Нью-Йорк тайме» или «Лос-Анджелес тайме», имеют свободу выражения своих взглядов в совсем иных, огромных масштабах.
Теоретическая свобода слова ограничивается и другими фактами реальной действительности. Те, кто работает в конторе, на фабрике, учится в университете, боятся, что, если они скажут не то, от них могут избавиться. В декларируемой Америке, просторной и вольной, люди могут говорить все, что захотят, но в ее реальных ячейках, там, где американцы живут, работают или учатся, по существу, больше тирании, чем демократии. В школе всеми командует учитель, на работе — хозяин, дома — родители, в зале суда — судья.
Увольнение Джонатана Козола, молодого школьного учителя из Бостона, может служить убедительным примером того, как власти контролируют живое слово, Козол, автор книги «Ранняя смерть» о бостонской школьной системе, однажды прочел своим ученикам стихотворение Лэнгстона Хьюза «Баллада о домохозяине». В нем говорилось:
Домохозяин,
Моя крыша протекает,
Помните, я вам об этом говорил Еще на прошлой неделе?..
Десять долларов, говорите, я должен вам?
За мной десять долларов?
Так нет же, не отдам я их вам,
Пока не почините крышу…
Полиция! Полиция!
Скорей сюда, хватай этого человека!
Он замахивается на власть,
Он хочет устроить переворот…
Полицейский участок.
Камера за железной решеткой.
Заголовки в газете:
ЧЕЛОВЕК УГРОЖАЕТ ДОМОВЛАДЕЛЬЦУ
ЖИЛЬЦУ НЕЧЕМ УПЛАТИТЬ ЗАЛОГ
СУДЬЯ ЗАКЛЮЧАЕТ НЕГРА НА ТРИ МЕСЯЦА В ТЮРЬМУ
Козола уволили с работы постановлением школьного комитета, указавшего в своей докладной записке следующее: «Был установлен тот факт, что мистер Козол читал стихотворение «Баллада о домохозяине» своему классу, а потом раздал ученикам копии, отпечатанные на мимеографе, чтобы они выучили его дома наизусть».
1-я поправка к конституции США дает гражданам право «мирно собираться и обращаться к правительству с петициями о прекращении злоупотреблений». Из всех конституционных прав это — самое хрупкое, суды могут интерпретировать его двояким образом, а полиция — и это самое важное — нарушает его изо дня в день. Вместе с тем право на собрания является, может быть, и самым важным, потому что оно вырастает в политическую проблему всякий раз, когда гражданам бывает необходимо употребить свою силу и свое влияние, чтобы воспротивиться злоупотреблениям правительства. Со свободой слова и свободой печати система еще может как-то мириться, поскольку сами собой они не ведут к организованным движениям, которые могут представить угрозу для статус-кво. Такие движения требуют совместных действий. Без свободы собраний граждане не смогут когда надо оказать сопротивление властям, накопить и поддерживать в себе силы, необходимые для осуществления политических перемен, вследствие чего эта свобода является, по-видимому, самым существенным из всех конституционных прав.
Верховный суд своими решениями внес лишь неопределенность в отношении этого права. Только в 1937 г. — в конце долгого периода бурных, диктовавшихся необходимостью «собраний», начиная со стачек железнодорожников 1877 г. и кончая сидячими забастовками 1936–1937 гг., — Верховный суд решил, что на это конституционное право можно ссылаться также и в случаях, когда свободу собраний ограничивают власти штатов, — а именно такие случаи происходили особенно часто. Но в том же году в своем решении о сидячих забастовках суд заявил, что всякое собрание, превращающееся в движение протеста, например такое, как занятие рабочими предприятий, чтобы усилить свой нажим на хозяев и еще ярче подчеркнуть свои требования, нетерпимо.
Решения Верховного суда, принятые в 60-х годах, — по делам, чаще всего связанным с движением за гражданские права, — не внесли ясность в вопрос, когда мирные собрания допускаются, а когда нет. В 1963 г., рассмотрев дело Эдвардса из штата Южная Каролина, суд снял обвинение в нарушении общественного порядка со 187 негритянских студентов, устроивших демонстрацию перед зданием законодательного собрания штата. Студенты вели себя прилично, пели государственный гимн США, когда же полиция приказала им разойтись, они отказались это сделать. Но через три года, по делу Эддерли из штата Флорида, суд поддержал обвинение в нарушении общественного порядка против другой группы негритянских студентов из 32 Человек, постановив, что собираться, даже мирно, около тюрьмы недопустимо. Судья Дуглас, выступая от имени не согласившегося с этим меньшинства (кроме него, это были Фортес, Бреннэн и Уоррен), сказал: «Здание тюрьмы, как и резиденция губернатора, здания законодательного собрания, суда или другого учреждения штата, принадлежат к числу правительственных зданий, идет ли речь о лондонской тюрьме Тауэр, Бастилии или небольшой тюрьме графства. И когда в нем содержатся политические заключенные или те, кого, по мнению многих, арестовали несправедливо, то естественно, что оно становится центром притяжения для протестующих. Право обращаться с петициями о прекращении злоупотреблений имеет давнюю историю и не может ограничиваться посылкой письма или телеграммы конгрессмену; оно не может сводиться также к явке с какой-нибудь жалобой в местный муниципальный совет или к отправлению писем президенту, губернатору или мэру. Обычные методы обращения с петициями могут быть, и часто бывают, закрыты для больших групп наших граждан. Законодатели могут оставить петицию без внимания; официальные жалобы могут теряться в бескрайних бюрократических дебрях; колеса судебной машины могут крутиться очень медленно. Те, кто не имеет доступа к радио и телевидению, те, кому не по средствам давать объявления в газетах или выпускать в обращение брошюры с подробным изложением своих жалоб, могут дать знать о себе должностным лицам только другими способами. Но эти их методы не должны осуждаться как обструкционистская или беспокоящая тактика, если их собрания и петиции являются мирными по своему характеру, как это было в данном случае».
Мнение Дугласа было очень убедительно обосновано, но большинство с ним не согласилось. Более благоприятными для протестующих были другие решения Верховного суда. В решении 1965 г. уличная демонстрация у здания суда в штате Луизиана была сочтена законной (дело Кокса из штата Луизиана). В том же году суд реабилитировал одного руководителя движения за гражданские права, осужденного за то, что он не послушался полицейского, который приказал ему «проваливать» оттуда, где он находился; в решении суда было сказано, что право человека находиться на улице не должно зависеть от прихоти представителя полиции (дело Шаттлсуорта из Бирмингема).
Но сама неопределенность в отношении того, насколько решительно суды будут защищать гражданские права в том или ином случае, отпугивает людей от того, чтобы свободно пользоваться этими правами. Откуда какой-нибудь группе людей знать, что Верховный суд, не найдя ничего предосудительного в демонстрации перед зданием суда, одобрит арест собравшихся около здания тюрьмы?
Как подействовала на других (кто, может быть, хочет реализовать свое право на собрания) созданная этими двумя решениями неясность? Не могло ли благоприятное для Эдвардса решение по его делу, принятое в основном потому, что демонстрация не очень вывела из себя присутствовавших при этом белых, быть иным, если бы зрители повели себя по-другому, набросились бы на негров и т. д.? И могли ли демонстранты точно предвидеть, какой эффект произведет их собрание на других? Что было бы, если бы демонстранты пели не гимн США, как в деле Эдвардса, а «Интернационал»? Неопределенность в отношении того, какие действия суды будут оправдывать, а какие нет, сама по себе страшит, так же как несчастный заключенный, с которым обращаются то жестоко, то мягко, бывает напуган куда больше, чем тот, кто знает, что его ждет.
Есть и другие проблемы, связанные с осуществлением и защитой конституционных прав в рамках американской юридической системы. Требуется, к примеру, необыкновенно много и времени, и денег для того, чтобы довести какое-нибудь дело до конца, пройдя через все инстанции вплоть до Верховного суда. Подсчитано, что на это необходимо потратить от 25 до 40 тыс. долл. и от двух до четырех лет. Но даже и после этого Верховный суд, который разбирает меньше 5 % передаваемых ему дел, может решить не пересматривать то или иное из них. Другая проблема состоит в том, что каждое решение Верховного суда применимо только к тому конкретному делу, которое он рассмотрел, поэтому всякое аналогичное дело, поступающее к нему потом, всегда может быть сочтено чем-то отличающимся от прежнего и потому заслуживающим иного решения. И третья большая проблема заключается в том, что местные суды, первыми решающие, заключать человека в тюрьму или нет, потому что его поступок является его конституционным правом, могут либо не знать решений Верховного суда по аналогичным делам, либо просто не хотеть с ними считаться.
Весной 1963 г. Верховный суд снял обвинение в нарушении общественного порядка с шести негритянских юношей в г. Саванна (штат Джорджия), которые играли в баскетбол в парке «только для белых» и не выполнили приказа полиции уйти оттуда. Председатель суда Уоррен заявил, что непослушание было в данном случае оправданным, потому что приказ полиции противоречил конституции и был незаконен. Через два месяца в Гринвиле (штат Миссисипи) по такому же обвинению было арестовано несколько молодых негров, протестовавших против сегрегации. Решения Верховного суда по делу негров из Саванны как будто бы и не существовало, потому что городской суд в Гринвиле признал местных негров виновными.
В знак протеста против такого решения 50 негров собрались перед зданием суда, где к ним обратился с речью секретарь местного отделения Студенческого координационного комитета ненасильственных действий (СККНД) Чарльз Маклорин, критиковавший вынесенный приговор и призвавший негров регистрироваться в качестве избирателей, чтобы потом иметь возможность что-то делать против таких несправедливостей. Местный полицейский велел Маклорину «убираться вон», но тот, считая, что никто не имеет права посягать на его свободу слова, продолжал говорить. Он был арестован, обвинен в нарушении общественного порядка и сопротивлении властям и приговорен к 180 дням тюрьмы. Вышестоящие суды штата его апелляцию отклонили, после чего дело было передано в Верховный суд США. Для пересмотра дела требуется согласие четырех его членов, в данном случае за пересмотр проголосовали трое, так что Маклорину пришлось сесть в тюрьму — после того как судебная волокита отняла у него почти четыре года.
Ограничения конституционного права на собрания — результат не только прихотей американской судебной системы, но и полицейского произвола. За участие в демонстрациях борцов за гражданские права начала 60-х годов тысячи мирно собиравшихся людей были арестованы, и конституция их не защитила, потому что, по существу, она была отдана на полный произвол местной полиции. А федеральное правительство, которому вменено в обязанность защищать конституционные права граждан от посягательств на них со стороны местной полиции, ничего не сделало для того, чтобы защитить свободу собраний.
В Олбани (штат Джорджия) в 1961 и 1962 гг. было арестовано 700 человек за то, что они устроили уличную демонстрацию против расовой дискриминации. Несколько сот человек было арестовано за участие в пикетах и собраниях, которые устраивались в городских парках, в «маршах» к мэрии, в общих молитвах у зданий мэрии и публичной библиотеки. Что на этот счет было записано в конституции или решениях Верховного суда, было неважно; право этих людей на собрание отменил местный начальник полиции, а когда они настаивали на нем, их лишили свободы. В Бирмингеме в 1963 г. тысячи людей были арестованы за то, что они собирались на улицах с целью, специально указанной в конституции: «обращаться к правительству с петициями о прекращении злоупотреблений». В Селме двумя годами позднее демонстрантов атаковала и беспощадно избивала дубинками конная полиция.
Чего стоит в действительности право мирно собираться, уже достаточно хорошо выяснилось во время движения за гражданские права в начале 60-х годов, но еще ярче это обнаружилось в конце прошлого десятилетия, когда в стране поднялась волна антивоенных демонстраций. Снова и снова отряды полиции и национальной гвардии нападали, применяя обычно дубинки и слезоточивый газ, а иногда и огнестрельное оружие, на участников демонстраций и митингов, собиравшихся, чтобы выразить протест против продолжения войны во Вьетнаме. Иногда полиция могла сослаться на провокационные акты из толпы — ругательства или брошенный камень, — но ее ответными действиями были такие зверства, что какой-нибудь мелкой провокацией их нельзя было оправдать. Полиция в Америке использовала провокационные акты одиночек, скрывавшихся в массе людей, в качестве предлога для того, чтобы избивать людей дубинками, травить газом или стрелять во всех без разбора, подобно тому как американские войска во Вьетнаме порой стирали с лица земли целую деревню только за то, что из нее раздались выстрелы.
Столкновения, вспыхнувшие на улицах Чикаго во время происходившего там в 1968 г. национального съезда демократической партии, комитет, который расследовал эти события, назвал «полицейским бунтом». В его докладе, представленном Национальной комиссии по изучению причин и средств предотвращения насилий, было сказано: «В течение недели, пока работал съезд, чикагская полиция была объектом все новых и новых провокаций, выражающихся как в словах, так и в делах. Демонстранты осыпали полицейских нецензурной бранью, бросали в них камни, поленья, кафельные плитки и всякие нечистоты. Некоторые из этих действий были преднамеренными, другие совершались «стихийно» или же были спровоцированы самой полицией. Кроме того, полицию вывели из себя широковещательные угрозы расстроить всю жизнь в городе и сорвать съезд.
Таков был характер провокаций. О характере ответных действий полиции говорят безудержные и повальные насилия, которые она чинила во многих случаях, особенно по ночам. Эти насилия были тем более отвратительны, что творились они зачастую над людьми, не нарушавшими никаких законов или приказаний и никому не угрожавшими. К ним относились участники мирных демонстраций, случайные свидетели этих сцен и многие чикагские граждане, которым просто случилось быть или которые жили в тех районах, где имели место столкновения».
Это резюме дает лишь самое слабое представление о кровавых побоищах и расправах, которые устраивала полиция и описания которых содержатся в докладе комитета, занимавшегося данным расследованием; возглавлял этот комитет видный бизнесмен и юрист, человек консервативных взглядов, Дэниэл Уокер, собравший показания более чем 3 тыс. участников и свидетелей чикагских событий. Вот некоторые примеры полицейских насилий, взятые из его доклада: «Находившийся в толпе священник сказал, что видел мальчика лет 14–15, который забрался на крышу автомобиля и оттуда кричал что-то неразборчивое. Вдруг подбежавший полицейский стащил его с автомобиля, повалил наземь и три или четыре раза ударил дубинкой. К нему присоединились другие полицейские…
Хорошо одетая женщина видела этот инцидент. Она подошла к стоявшему рядом капитану полиции и сердитым тоном стала что-то ему говорить. Тут из-за ее спины выскочил другой полицейский, прыснул ей в лицо аэрозолем, а потом ударами дубинки свалил на землю. Он и двое других полицейских поволокли ее по земле к полицейскому фургону и бросили в него…»
«Группа полицейских набросилась на некоего Джексона, — рассказывает другой свидетель. — Обратившихся в бегство демонстрантов избивали всех подряд… Два человека остались лежать в лужах крови: их головы были размозжены полицейскими дубинками».
Другой доклад, под названием «Политика протестов», представил Национальной комиссии по изучению причин и средств предотвращения насилий социолог Джером Сколник. Он также обратил внимание этой комиссии на широко распространившуюся практику полицейских насилий против мирных собраний людей, заявив: «В марте
г. на центральном вокзале в Нью-Йорке, где демонстранты вели себя как типичные хиппи, то есть не совершали никакие насильственные действия, а только кричали и дурачились, появившаяся вдруг полиция даже не дала толпе возможности рассеяться, а сразу принялась избивать дубинками всех без разбора демонстрантов. Месяцем позже такая же расправа была учинена на Вашингтон-сквере, и теперь, конечно, все знают… как полиция неистовствовала в Колумбийском университете. Разгон многотысячной демонстрации в Лос-Анджелесе летом 1967 г. — другой типичный пример. Там, как сообщалось в докладе под названием «День протестов, ночь насилий», который подготовил Американский союз борьбы за гражданские свободы, созданный в южной Калифорнии, разгон сопровождался такими же полицейскими насилиями против демонстрантов; дубинками избивали даже детей и инвалидов».
Одним из самых вопиющих примеров насилия, применяемого властями против мирно собирающихся людей, явились события в Кентском университете штата Огайо, где студенты устроили демонстрацию протеста против вторжения американских войск в Камбоджу по приказу администрации Никсона. За день до этого национальных гвардейцев послали в университетский городок, после того как студенты сожгли здание местного центра подготовки офицеров резерва. Солдаты открыли огонь по шумящей, но безоружной толпе, убив четырех студентов. Результаты проведенного ФБР расследования этого происшествия сенатор от штата Огайо Стивен Янг, выступая в сенате 13 октября 1970 г., суммировал так: «Большинство национальных гвардейцев, применивших оружие, вовсе не утверждают, что открыли огонь вследствие какой-то угрозы их жизни. В своих рассказах они единодушны скорее в том, что стреляли потому, что услышали, как стреляют другие. Есть основания считать, что версия национальной гвардии, согласно которой студенты поставили под угрозу жизнь солдат, была сфабрикована уже после события». Однако большое жюри штата Огайо не признало национальных гвардейцев виновными, а 25 студентов были привлечены к судебной ответственности по различным обвинениям.
Через год после трагедии в Кенте, в мае 1971 г., на улицах столицы США было арестовано около 13 тыс. человек. Эти люди прибыли в Вашингтон протестовать против войны в Индокитае, причем многие из них были готовы совершать акты ненасильственного гражданского неповиновения. Но лишь немногие из них были действительно арестованы за совершение таких актов, как блокирование уличного движения. Большинство подверглось арестам просто за то, что ходили по улицам, в одиночку или группами. Одного молодого человека арестовали, когда он шел по улице; он был длинноволос и одет в джинсы, а уже одно это служило в то время основанием для арестов. Автор этих строк, который видел это и остановился, чтобы спросить у полицейского, за что он избивает молодого человека, был тоже арестован. Арестовали и другого человека, который остановился, чтобы сфотографировать эту сцену, а также еще двух граждан, остановившихся, чтобы узнать, что происходит. Затем арестовали еще шесть человек, которые шли по улице и пели песню «Америка, ты прекрасна».
Какая польза была тысячам людей от того, что в 1960 г. Верховный суд, рассмотрев дело Томпсона из Луисвилла, постановил, что полицейский не имел права арестовывать негра, находившегося в кафе и отказавшегося выйти из него? Суд информировали о том, что Томпсона арестовали по закону о бродяжничестве, не за то, что он что-то делал, а за то, что он негр. И как подчеркивает профессор Милтон Конвитц, «приговоры вроде этих, когда людям вменяется в вину их положение, а не какие-нибудь совершенные ими поступки… американские суды бесцеремонно выносят тысячами, и это не вызывает никакого возмущения и протеста…»
Стало уже стандартом цитировать в лекциях и книгах по конституционному праву в качестве доказательства неуклонного расширения конституционных свобод в США за последние годы решение Верховного суда по делу Хэйга против Конгресса производственных профсоюзов (КПП), принятое в 1939 г. Дело было передано в Верховный суд после того, как мэр Джерси-Сити Фрэнк Хэйг пытался помешать гражданам собираться в период проведения кампании за организацию профсоюзов, Слова судебного решения по этому делу внушают иным гордость за американскую юридическую систему: «Улицы и парки, как бы они ни назывались, всегда содержались на пользу публике и с незапамятных времен использовались для того, чтобы граждане могли там собираться, обмениваться мыслями между собой и обсуждать общественные дела».
Но какую пользу принесло это решение тем 19 борцам за мир, которые, проходя в 1961 г. через г. Гриффин (штат Джорджия) и возвещая своими плакатами, что они совершают «марш мира» по маршруту Квебек — Вашингтон — Гуантанамо, были арестованы полицией, когда начали раздавать листовки. Полицейские, которые вели арестованных, подгоняли их, как скотину, и избивали. Какая польза была от этого решения тем многим тысячам людей, которых 10 лет спустя, во время повальных арестов в Вашингтоне, сгоняли и запирали за оградами и решетками, и не стало ли в их глазах пустой риторикой право собираться и подавать петиции о прекращении злоупотреблений?
В мае 1970 г. Верховный суд (против был лишь один его член) подтвердил, что мэры вправе запрещать публичные сборища во время городских волнений. Мэр Филадельфии запретил кому-либо собираться на улицах группами в 12 и более человек. «Нью-Йорк тайме» писала: «Запрет был в силе пять дней, и за это время полиция разогнала три мирных собрания и арестовала более 100 человек…
В числе разогнанных были: группа борцов за гражданские права, собравшаяся, чтобы отправиться к дому конгрессмена Уильяма А. Барретта и вручить ему петицию с требованием принять внесенный законопроект о гражданских правах 1968 г.; приблизительно 100 человек, собравшихся для того, чтобы посадить дерево как символ мира на земле; и около 250 студентов Пенсильванского университета, устроивших митинг протеста против запрещения собраний.
В апелляции указывалось на то, что, в то время как группу, сажавшую дерево, разогнали, на происходившей поблизости церемонии по случаю ввода вновь в строй линкора «Нью-Джерси» собралось 10 тыс. человек. Отмечалось также, что группа, подошедшая к дому Барретта, стояла спокойно и в ней было всего 11 человек. Полиция их не трогала, пока не подошел двенадцатый, после чего были произведены аресты. Кратким распоряжением Верховный суд отклонил апелляцию, как поданную «не по существенному в федеральных масштабах вопросу».
Пожалуй, самую реалистическую оценку конституционного права на собрания сделал специалист по конституционному праву Э. С. Корвин. Сказав о том, что начиная с 30-х годов Верховный суд стал считать право мирно собираться «родственным таким правам, как свобода слова и свобода печати, и в равной степени важным», Корвин далее заметил: «Даже если это так, данное право не является неограниченным. По обычному праву, незаконным является всякое сборище, вызывающее опасения у «людей с твердыми и рациональными убеждениями, имеющих здесь семьи и собственность».
Упор, который американский либерализм обычно делает на свободы, предусмотренные конституцией и якобы защищаемые судами, просто не вяжется с действительностью — с противоречивыми судебными решениями, двусмысленностями, возможностями судов низших инстанций игнорировать решения Верховного суда, с правом полиции игнорировать все конституционные права и судебные постановления, с привилегиями собственности и богатства. Гораздо ближе к истине действующее кредо либерализма, выработанное в судах и на улицах.
Гражданские свободы, гарантируемые 4, 5, 6 и 8-й поправками, тоже ущемлялись. Могут ли узаконенные обыски, подслушивание телефонных разговоров, повальные аресты служить подтверждением «права народа на охрану… от необоснованных обысков или арестов», провозглашенного 4-й поправкой? Не имеют ли целью слова 5-й поправки о том, что никого нельзя «лишать жизни, свободы или имущества без законного судебного разбирательства», утвердить это право только за богачом, а бедняка лишь ввести в заблуждение? Сколь долго еще бедняки будут томиться в американских тюрьмах вопреки положению 6-й поправки, которое гласит, что «обвиняемый имеет право на скорый и публичный суд?» И в какой мере бедняк может в суде «пользоваться помощью адвоката», как сказано в этой же поправке? Так ли уж правительство США не повинно в «жестоких и необычных наказаниях» по отношению к сидящим в тюрьмах, несмотря на то что 8-я поправка запрещает такие наказания? Сколько прав, сколько законов, сколько всевозможных положений конституции США американское правительство нарушило ради поддержания «правопорядка»?
Еще одним поводом для восхваления американской юридической системы явилось для либералов принятие Верховным судом совпадающих решений, расширявших право обвиняемых по уголовным делам иметь адвоката. Либеральные поборники гражданских свобод всячески приветствовали в 1963 г. решение Верховного суда, в котором было сказано, что отныне суды отдельных штатов и городов обязаны обеспечивать адвокатской защитой тех обвиняемых в уголовных преступлениях, которые не имеют средств для того, чтобы самим нанимать себе адвокатов; до этого решения адвокат назначался только для тех обвиняемых, которым грозила смертная казнь. Но те, кто гордится этим «прогрессом», должны были бы прежде спросить, почему на это понадобилось так много времени? Только в 1932 г. — через 140 лет после принятия Билля о правах — предусмотренное 6-й поправкой право обвиняемых в уголовных преступлениях иметь адвоката было вменено в обязанность соблюдать и судам отдельных штатов, в которых как раз и рассматривается большинство уголовных дел. И только в 1963 г. это записанное в конституции право было наконец распространено на все уголовные дела. Однако решение Верховного суда не было распространено на дела о мелких преступлениях, хотя бывает, что суды и за них карают тех, кто признан виновным, несколькими годами тюрьмы.
Решение по делу Гидеона распространило, по крайней мере теоретически, право иметь адвоката и на неимущих обвиняемых по всем серьезным уголовным делам, в чем те очень нуждались. Но еще слишком часто адвокат назначается самим судом, а большинство таких назначаемых адвокатов бывают заинтересованы не столько в защите своих неимущих клиентов, сколько просто в скорейшем решении дела. В 1970 г. в одном из городов Восточного побережья назначенные судом защитники тратили в среднем по семь минут на беседы со своими клиентами с момента назначения до объявления ими судье, что их подзащитные — так бывает в большинстве случаев — признают себя виновными. Такие назначенные судом адвокаты чаще всего дают своим подзащитным совет признать себя виновным (обычно в менее тяжком из инкриминируемых преступлений), В большинстве своем эти защитники — фигуры, примелькавшиеся в зале суда, политические друзья судьи и прокурора, и их задача — устроить так, чтобы прокурор довольствовался признанием подсудимым своей вины по менее тяжкому из обвинений, то есть чтобы восторжествовала, как говорят, «справедливость по договоренности» «или справедливость по согласованию». Задача такого адвоката — уговаривать подсудимого, чтобы все заинтересованные стороны скорей могли прийти к «концу дела».
Многие подсудимые, настаивающие на своей невиновности, в конце концов соглашаются признать себя виновными просто потому, что им говорят, что если они не признают себя виновными, а жюри (суд присяжных) все-таки их осудит, то его приговор будет гораздо более суровым. Довод, используемый при уговорах, таков, что подсудимый рискует быть наказанным дополнительно, если будет слишком настаивать на соблюдении всех правил судебной процедуры, в то время как суды и адвокаты уже и так очень заняты. Джордж Джексон, автор книги «Соледадский брат», не признал себя виновным, когда его обвинили в краже 70 долларов у заправщика на бензоколонке, но назначенный судом адвокат уговорил его признать свою вину. 18-летнего парня приговорили к тюремному заключению на неопределенный срок — от годичного до пожизненного. Вместо того чтобы через год, в 1961 г., быть освобожденным, он и следующие десять лет просидел в тюрьме. Каждый год его просьбы об освобождении судебные власти отклоняли, потому что из тюрьмы не давали о нем отзыва как о послушном, желающем искупить свою вину заключенном. 21 августа 1971 г. Джексон был застрелен часовыми в тюрьме Сан-Квентин.
Через год после решения по делу Гидеона Верховный суд, рассмотрев дело Эскобедо, обязал и полицейские власти обеспечивать арестованному юридическую защиту, а в 1966 г., когда ему было передано дело Миранды из штата Аризона, суд объявил, что полицейские обязаны информировать тех, кого они арестовывают, об их праве на адвокатскую защиту и молчание на допросах. Решение Верховного суда по делу Эскобедо было вынесено для пресечения случаев, когда у арестованных силой вырывали признания, не давая им возможности обратиться к адвокату. Но через два года после этого решения «Нью-Йорк тайме» сообщала: «Многие самые видные в стране прокуроры согласились на днях, что в судах и полиции мало что изменилось после того, как в 1964 г. Верховный суд США вынес свое двусмысленное решение относительно признаний подсудимых.
На 60-й годичной сессии Национальной ассоциации главных прокуроров штатов четко выявилось единодушное мнение о том, что решение Верховного суда по делу Эскобедо против властей штата Иллинойс почти не повлияло на существующую практику получения признаний».
Что касается решения по делу Миранды, то проведенное в 1968 г. Институтом уголовного права и судопроизводства при Джорджтаунском университете изучение арестов в столице США показало, что его практические результаты невелики. Большинство полицейских в своей практике не руководствуются решением по делу Миранды, и почти в таких же масштабах, как и до этого, арестованные допрашиваются и признаются в своей «вине», не повидавшись с адвокатом. Профессор юридического факультета Стэнфордского университета Джон Каплан в 1970 г. писал, что «решения Верховного суда насчет прав арестованных по подозрению фактически в очень малой степени ограничили произвол полиции… Можно сказать, что главное значение этих решений было в том, что они позволили американскому обществу выглядеть так, что теперь оно хранит еще большую верность конституционным правам — по крайней мере, формально, — не создавая в то же время для себя больших практических неудобств…».
Качество судопроизводства в американских судах по-прежнему в огромной степени определяется деньгами. Именно доллары решают вопрос, получит ли обвиняемый адвоката, назначенного судом, который все будет делать наспех, или опытного защитника, который поведет дело не торопясь, тщательно подготовившись и собрав все нужные материалы. Именно от денег зависит, будет ли обвиняемый освобожден под залог или будет оставаться в тюрьме до начала суда — а этот период может длиться два года. Рональд Голдфарб в своей книге «Выкуп», о залоговой системе в США, отметил, что в 1963 г. около 1,5 млн. подсудимых сели в тюрьму до вынесения им приговора, потому что не имели денег для внесения залога (или для того, чтобы заплатить поручителям, которые внесли бы за них этот залог; этот поручительский бизнес приносит до четверти миллиарда долларов в год). В 1970 г. один нью-йоркский судья подсчитал, что лица, обвиненные в уголовных преступлениях и не имеющие возможности внести залог, в среднем по девять месяцев просиживают в тюрьме до суда, что вряд ли соответствует 6-й поправке. 8-я поправка, согласно которой «не должны требоваться непомерно большие залоги», не очень-то волнует людей состоятельных. Короче говоря, богатых отпускают под залог на свободу, а бедняков сажают в тюрьму. Опытные юристы, врачи, психологи оказывают богатым правонарушителям всякого рода помощь, чтобы смягчить приговор; беднякам же приговоры выносятся без какого бы то ни было снисхождения. Профессор Ричард Корн, криминолог из университета в Беркли, как-то отметил, что «для провинившихся отпрысков богачей издавна существует — не официально, а секретно — особый, льготный тюремный режим… Бедным это недоступно…»
Для некоторых американцев разрыв между словами Билля о правах и действительностью американской жизни — это не просто вопрос теории и практики. На любой день любого года приходится несколько сот тысяч заключенных (в тюрьмах федерации и отдельных штатов, графств и городов), лиц, помещенных в камеры, подземелья, изоляторы. Для них конституционных прав не существует. Они живут в своем замкнутом мире, где каждая минута их времени, любая сторона их жизни находится под контролем тюремных властей.
Нынешний век американцы считают столетием реформ в США. Но если об уровне цивилизации общества можно судить по его тюрьмам, то американские тюрьмы дают еще один яркий пример того, что никакие либеральные реформы не смогли что-либо существенно изменить в США. В 1956 г. заключенные тюрьмы Бафорд-Рок-Куорри в Джорджии, которых осыпали ругательствами и били, в которых стреляли за то, что они-де слишком долго задерживались в туалете, расположенном во дворе, и которые вообще повседневно подвергались жестокому обращению, в конце концов не выдержали. Они могли дать знать о себе внешнему миру только каким-нибудь актом отчаяния. И вот 40 человек из них сели во дворе у каменной стены и десятифунтовыми молотками сами перебили себе ноги, чтобы привлечь чье-нибудь внимание к своей участи.
В марте 1971 г. Стивен Клэпп, постоянный сотрудник Информационного центра в Вашингтоне, описывая американские тюрьмы, подчеркивал: «В большинстве из 187 тюрем отдельных штатов творится столько беззаконий, что их можно считать скорее рассадниками преступности, чем средством ее искоренения». Спустя девять месяцев это заявление подтвердил один федеральный судья в Виргинии, который привел несколько примеров зверского обращения с заключенными в тюрьмах этого штата: одного заключенного 14 часов держали прикованным к решетке его камеры, а потом на 17 дней оставили сидеть в этой камере нагишом; другого заставили просидеть 226 дней в одиночном заключении; третий умер в одиночной камере после того, как целую неделю тщетно молил об оказании ему медицинской помощи.
Суды, как правило, смотрят сквозь пальцы на то, что делается в тюрьмах. В 1966 г., например, к одному федеральному суду обратились с просьбой сделать что-нибудь для заключенного, которого 27 часов продержали голым в одиночной холодной камере, не дав ему ни матраса, ни одеяла; ему же потом 16 дней не давали мыться. Суд штата Мэриленд заключил, что, даже если это и соответствует действительности, сообщенные факты не являются исключительными в такой мере, чтобы нарушать принцип, согласно которому обеспечение тюремной дисциплины является функцией только тюремных властей. В мае 1970 г. произошел редкий случай, когда нью-йоркский судья Констанс Мотли приказал тюремщикам выпустить из одиночной камеры одного заключенного, которого посадили за то, что он подготовил и пытался отправить по почте юридические документы для другого обвиняемого по его делу. Но потом решение этого судьи было отменено.
В конце 60-х — начале 70-х годов по всей стране участились случаи тюремных бунтов, причем они стали приобретать все более серьезный характер. 3 октября 1970 г. «Нью-Йорк тайме» сообщала: «Бунты заключенных в этом городе (Нью-Йорке), требующих ускорения суда над ними, снижения залоговых сумм и улучшения тюремных условий, перекинулись вчера из тюрьмы в Куинсе на тюрьму в Манхэттене, где заключенные захватили 18 заложников…
…В тюрьме Томбс, построенной на 932 человека, находилось больше 1400 заключенных. В августе прошлого года здесь восстали заключенные, протестуя против скученности, жестокого обращения с ними охраны и долгого оттягивания суда».
В сентябре 1971 г. восстали заключенные тюрьмы штата Нью-Йорк в Аттике, чтобы выразить протест против существовавших там условий. Они овладели частью тюрьмы и взяли 38 охранников и тюремных служащих в качестве заложников. После четырех дней безуспешных переговоров полиция штата ворвалась в тюрьму и пустила в ход слезоточивый газ и пулеметы. 30 заключенных и 10 заложников были убиты.
События в Аттике не представляли собой ничего необычного для американской пенитенциарной системы. Просто они были особенно вопиющим примером того, как эта система функционирует изо дня в день. А действует она так, что из огромного числа американцев, виновных в преступлениях, отбираются некоторые, кого сажают в тюремные клетки, с кем обращаются как с дикими зверями, кого можно на законном основании убить. Заключенный — это вечный заложник закона, и жизнь у него может отнять любой, не боясь предстать за это перед судом. Аттика была молнией, осветившей будни американской тюремной системы так же ярко, как Вьетнам осветил будни американской внешней политики. «Я подозреваю, — сказал однажды психиатр Карл Меннинджер, — что даже все преступления, которые совершили все сидящие в тюрьмах преступники, не нанесли нашей стране такого социального вреда, как преступления, совершенные против заключенных». Показателем того, какой «прогресс» был достигнут в этом отношении в послевоенной Америке, служит тот факт, что это заявление Меннинджера так же верно для 1971 г., как для 1945 г. и 1845 г.
Из истории прошлого десятилетия каждый американский заключенный может сделать один полный горькой иронии вывод: самым главным и злостным нарушителем закона, Билля о правах, является правительство Соединенных Штатов. В США перед законом неравны черные и белые, бедные и богатые, радикалы и консерваторы, инакомыслящие и конформисты, но прежде всего — рядовые граждане и правительство. Оно диктует закон, проводит его в жизнь, а граждане должны его соблюдать. Но тому же правительству принадлежит право решать, кого судить, а кого нет. Как может правительство утверждать, будто все граждане равны перед законом, если власть имущие, те, кто сидит в правительстве, решают, что является преступлением, и объявляют во всеуслышание, кто в нем «виновен»?
В конце 60-х годов в связи с американской военной интервенцией во Вьетнаме многим в США приходила в голову тревожная мысль о том, что их правительство может безнаказанно нарушать закон. Авторитетные юристы указывали на то, что своими односторонними действиями, такими, как отправка в Южный Вьетнам с санкции президента — полумиллиона американских солдат, разрушение бомбами и снарядами сел и деревень в Индокитае, насильственное выселение крестьян из их домов (к 1970 г. 5 млн. южновьетнамцев стали беженцами), уничтожение ядовитыми химикатами рисовых посевов и растительности, пытки военнопленных и т. д. и т. п., Соединенные Штаты нарушают Гаагскую конвенцию 1907 г., Женевскую конвенцию 1949 г. и Нюрнбергские принципы, единогласно одобренные Генеральной Ассамблеей ООН. Это делается в нарушение конституции США, которая наделила только конгресс правом объявлять войну.
Когда в Нюрнберге состоялся суд над нацистскими военными преступниками, США и их союзники во время второй мировой войны провозгласили ряд принципов. Один из них объявил преступными такие действия, как «вторжение в другие страны… зверства и другие преступления против личности и собственности… включая убийства людей, жестокое обращение с ними или депортацию… гражданского населения с оккупированных территорий… жестокое обращение с военнопленными… бессмысленное уничтожение городов, сел и деревень…». Но именно эти преступления совершали Соединенные Штаты во Вьетнаме, и такое совпадение трудно объяснить поколению людей, которое еще помнит вторую мировую войну и Нюрнбергский процесс. Профессор Ричард А. Фолк из Принстонского университета, специалист по международному праву, писал: «Теперь уже стало обычным, что какая-нибудь группа американских юристов-между-народников, собравшись вместе, высказывает единодушное мнение, что их собственное правительство ведет войну в нарушение международного права». Не было необычным и то, что в 1971 г. многие возвратившиеся в США ветераны войны во Вьетнаме не только рассказывали со всеми подробностями о зверствах, которые они там видели или в которых сами участвовали, но и сами начинали агитировать против войны. Что касается «конституционности» американской интервенции в Юго-Восточной Азии, то Верховный суд вопреки предложениям таких его членов, как Уильям Дуглас и Поттер Стюарт, отказался рассматривать этот вопрос.
Можно было бы привести много случаев, когда сами власти безнаказанно нарушали закон. Так, например, в мае 1971 г. в Бостоне полицейские набросились на мирных демонстрантов, которые сидели на тротуарах вокруг одного из федеральных учреждений. Демонстрантов обвинили в нарушении общественного порядка, но ни один полицейский не был привлечен к ответственности за нападение на невиновных. Несколько полицейских прямо под окнами суда стали избивать ногами одного из арестованных демонстрантов, а находившийся там в это время главный судья Э. Эдлоу, не обращая никакого внимания на стоны избиваемых, продолжал вести очередное дело.
Еще одним изъяном риторической концепции «равенства всех перед законом» — изъяном, на который редко обращают внимание, — является неуязвимость местных властей и должностных лиц во всех случаях, когда кто-нибудь решит на них пожаловаться. В 60-х годах имели место, например, случаи:
В Атланте (штат Джорджия) принадлежавший муниципалитету легкий грузовик (водитель был муниципальный служащий) сбил одного человека. Тот переходил улицу в положенном месте и потому предъявил городским властям иск. Но суды Джорджии его отклонили, причем один судья заявил, что муниципалитет не обязан возмещать ущерб пострадавшим из-за небрежного выполнения своих обязанностей кем-то из его служащих.
В Фейетвиле (штат Северная Каролина) ребенок упал в канаву и утонул. Некоторые жители еще до этого предупреждали городские власти, что вода, накапливающаяся в канаве, создает опасность. Судья отклонил иск, предъявленный родителями ребенка городским властям, сказав, что водосточные канавы прорыты для общественной пользы и что муниципалитет следил за порядком в городе, прорывая их, так что ни в чем предосудительном его обвинять нельзя.
Пациентка, лежавшая в городской больнице Сан-Франциско, умерла из-за халатности медицинского персонала, делавшего ей переливание крови. Когда ее семья предъявила иск муниципалитету, судья заявил, что муниципалитет «не несет ответственности за ущерб, причиненный пациенту по небрежности кого-либо из служащих городской больницы».
Рональд Голдфарб, приводя эти случаи, комментирует их следующим образом: «В каждом из этих трех случаев суды защищали положение, уже ставшее теперь общим правилом для большинства американских судов: власти отдельных штатов и муниципалитеты не несут ответственности перед гражданами за должностные преступления своих служащих. Это странное явление, столь противоречащее новейшим американским концепциям прав и обязанностей властей, коренится в старом мифе о том, что «король ошибаться не может». Этой отжившей привилегии не должно было бы быть места в американском обществе. Тем не менее эта доктрина об иммунитете суверена как-то проникла в американское право и в большинстве случаев остается правилом».
Считается преступлением против федерального закона читать чужую почту, но кто займется этим преступлением, если оно совершается правительством? В 1970 г. министерство почт открыто издало правила, разрешающие его служащим вскрывать и прочитывать все письма из-за границы. Газета «Сент-Луис пост диспэтч», обнаружившая этот факт, писала: «Новые правила позволяют вскрывать почту без каких-либо ссылок на возможные причины, без каких-либо специальных ордеров на обыск — достаточно лишь убеждения почтового служащего в том, что почта должна быть вскрыта и проверена». Представитель почтового ведомства сказал, что новые правила оказались нужны главным образом для того, чтобы остановить поток «особенно откровенной порнографии» из-за океана. Но напрашивается вывод, что их можно использовать и для других целей. Правила делали исключение для почты, адресованной послам и высокопоставленным правительственным служащим; предполагалось, видимо, что «особенно откровенная порнография» им будет не во вред.
Ни один министр юстиции в послевоенные годы не высказывался более твердо насчет необходимости соблюдения правопорядка, чем ставленник президента Никсона Джон Н. Митчелл. Однако именно при Митчелле, в 1970 г., министерство юстиции объявило, что оно не будет возбуждать судебные дела против тех комитетов по сбору средств на проведение избирательной кампании, которые во время президентских выборов 1968 г. не соблюдали федеральные законы о представлении финансовой отчетности. Министерство признало, что эти законы неэффективны и никогда не выполнялись; верно было и то, что 20 из 21 комитета, обвиненного в нарушении этих законов, собирали средства на избирательную кампанию Никсона и Агню.
Другим разительным примером нарушения американским правительством законов США является история с подслушиванием телефонных разговоров. Параграф 605 федерального закона 1934 г. о коммуникациях запрещает перехватывать, разглашать, использовать телефонные и телеграфные сообщения. Однако ФБР делало это тысячи раз, утверждая, что: подслушивание является законным, если содержание перехваченного разговора или сообщения не разглашается; передача подслушанной (перехваченной) информации одним правительственным служащим другому такому служащему не является разглашением. Ни один агент ФБР еще ни разу не привлекался к ответственности за нарушение названного закона.
В 1937 г. Верховный суд вынес решение о том, что федеральные агенты не должны заниматься подслушиванием и перехватами сообщений и что полученная таким образом информация не может использоваться в судах. В 1957 г. он подтвердил, что информация, перехваченная должностными лицами отдельных штатов, также не может быть использована в федеральных судах. В 1967 г. он постановил, что электронное подслушивание разговоров, когда ни к каким проводам никто не прикасается, подлежит запрещению наравне с перехватом телефонных и телеграфных сообщений. Иными словами, правительство продолжает нарушать закон и воздерживается лишь от передачи плодов своих правонарушений судам. Возможен ли такой же подход американской юстиции к какому-нибудь частному лицу? Было бы ему позволено, скажем, красть, при одном лишь условии, что он не будет пытаться класть украденные деньги в банк?
Правительству, кажется, совсем безразлично, что гласит закон или что решает Верховный суд. Правительственные органы, особенно ФБР, не только нарушают закон, все время занимаясь подслушиванием, но всегда и везде еще и утверждают, будто они не делают этого. Так, например, член Верховного суда Байрон Уайт отметил, что само правительство США в одном из своих отчетов признало факт подслушивания телефонных разговоров с помощью запрещенного электронного устройства.
Ален Уэстин в своей книге «Личная жизнь и свобода» о вторжениях в частную жизнь американцев рассказывает, как после запрещения Верховным судом перехватов телефонных и телеграфных сообщений «федеральные агенты просто игнорировали это судебное постановление и продолжали подслушивать телефонные разговоры, так как были уверены в том, что, хотя Верховный суд и принял свое решение, министр юстиции будет на их стороне». Касаясь дела Джудит Коплен, выпускницы колледжа Барнарда, работавшей в министерстве юстиции составительницей «политических анализов», которую обвинили в краже секретных документов, Уэстин пишет: «В 1948 г. дело Джудит Коплен привлекло внимание всей страны к вопросу о подслушиваниях, ибо обнаружилось, что агенты ФБР не только подслушивали все разговоры обвиняемой, которые она вела по домашнему и служебному телефонам, но и разговоры между нею и ее адвокатами, когда ее судили за передачу правительственной информации иностранцу. Отменив из-за этих подслушиваний свой приговор, судья Силвестер Райэн напомнил министру юстиции, что подслушивания, которыми занимается ФБР, остаются «незаконными и запрещенными», несмотря на то, что министр юстиции и разрешал эти перехваты».
В 1965 г. юридическая подкомиссия сената заслушала показания о незаконных подслушиваниях разговоров правительственными агентами. Служащие Налогового управления признали, что подслушиваются телефонные разговоры не только лиц, находящихся на подозрении, но и его собственных агентов. Дж. Эдгар Гувер часто говорил, что ФБР подслушивает только в тех случаях, когда этого требуют интересы национальной безопасности, но из показаний в сенатской подкомиссии выяснилось, что «Саут-Уэстерн Белл телефон компани» предоставила в распоряжение ФБР специальные линии связи, которые вели в его штаб-квартиру для облегчения подслушивания телефонных разговоров подозрительных лиц. ФБР несколько лет подслушивала телефонные разговоры Мартина Лютера Кинга вплоть до его гибели в 1968 г. Это раскрылось в июне 1969 г., когда один агент ФБР показал в суде, что до мая 1965 г. он отвечал за телефонную слежку за Кингом, которая продолжалась и после названного времени. ФБР признало, что занималось подслушиванием телефонных разговоров как Кинга, так и лидера черных мусульман Илайджи Мухаммеда.
Когда требование соблюдать правопорядок стало приобретать все большую политическую важность, конгресс в 1968 г. легализовал перехват телеграфных сообщений и электронное подслушивание. Конгресс просто узаконил то, что уже давно практиковалось. Для формы он требовал получения судебного ордера на слежку и перечислял лишь некоторые преступления, для раскрытия которых мог использоваться такой ордер. Но список этих преступлений был довольно велик, и ордер выдавался на 30 дней, причем его можно было бесконечно продлевать. Как сказал после принятия этого закона видный вашингтонский адвокат и политический деятель Джозеф Л. Раух, «установленные в нем ограничения ничтожны, и судебные ордера бессмысленны. Судья не может взвесить все данные. И потом всегда можно найти симпатизирующего вам, сговорчивого судью». Были в этом законе и лазейки. Так, в одном параграфе говорилось, что «любому должностному лицу, ведущему следствие или охраняющему закон», разрешалось подслушивание и электронная слежка без судебного ордера в течение 48 часов до обращения в суд за ордером во всех случаях, когда раскрытие «заговорщических действий, угрожающих интересам национальной безопасности», не терпит отлагательства. Здесь этот закон пошел дальше того, что было сказано в решениях Верховного суда 1967 г. (по делу Берджера и по делу Катца), допускавших такого рода слежку лишь по выдаче судебного ордера с указанием места, времени и имен лиц, чьи разговоры разрешалось подслушивать.
Хотя закон 1968 г. открывал широкие возможности для подслушивания, правительство тем не менее продолжало действовать, игнорируя его предписания. В июне 1968 г. правительство созналось, что сразу же после принятия закона 1968 г. оно вело подслушивание телефонных разговоров Дэвида Деллинджера и трех других обвиняемых по делу о «чикагском заговоре», суд над которыми состоялся после беспорядков во время национального съезда демократической партии 1968 г., без судебного ордера и игнорируя требование закона о получении такого ордера в 48-часовой срок после начала подслушивания. На следующий год, когда происходил суд над радикалами из организации «Белая пантера», власти опять сознались, что занимались подслушиванием в обход положений закона 1968 г. Министерство юстиции доказывало, что исполнительная власть, несмотря на 4-ю поправку к конституции, имеет неотъемлемое право заниматься подслушиванием без контроля со стороны судов, причем это право основано на обязанности президента защищать страну от тех, кто «собирается напасть на нее и свергнуть ее правительство незаконными средствами».
Апелляционный суд шестого судебного округа США отклонил этот довод министерства юстиции, заявив, что ни в конституции, ни в законах «ничего не сказано» в подтверждение подобного заявления министра юстиции Митчелла. Министр, однако, защищал американскую «либеральную традицию» не в риторическом плане, как она выражена в конституции, а в ее практическом воплощении. Редактор «Нью-Йорк тайме» Виктор Наваски, изучавший работу министерства юстиции при Роберте Кеннеди, писал: «Президент Франклин Д. Рузвельт перехватывал сообщения во имя «серьезных дел, связанных с обороной страны», «саботажем», «подрывной деятельностью». Гарри Трумэн занимался тем же по соображениям «внутренней безопасности». Оба Кеннеди говорили о «национальной безопасности», но кончили тем, что приказали подслушивать разговоры Мартина Лютера Кинга. Разница в том, что на протяжении по меньшей мере 30 лет министры юстиции разрешали ФБР перехватывать без судебных ордеров сообщения по делам, связанным с национальной безопасностью, причем свою аргументацию, обосновывающую эти действия, они излагали только в документах, не выходивших за стены их министерства. Митчелл же был первым министром юстиции, заявившим в суде, что все прежние министры юстиции (по крайней мере начиная с Роберта Джексона) не признавали в судах, что правительство без судебных ордеров подслушивает телефонные разговоры и перехватывает другие сообщения.
Так как законы и судебные решения практически не имеют значения по сравнению с колоссальной полицейской властью правительства, то, может быть, стоит лишь мимоходом упомянуть, что в 1971 г. Верховный суд заявил, что осведомителю не возбраняется без всякого ордера или другого официального разрешения записывать свои разговоры с теми или иными лицами при помощи потайного электронного устройства. Даже такой консервативный член суда, как Джон Харлэн, выражая свое несогласие с подобной практикой, говорил, что «простой гражданин, никогда в жизни не совершавший ничего противозаконного, привык считать, что он может вести свои частные разговоры свободно, откровенно и непринужденно, не думая о том, какие смысловые оттенки может иметь каждое произнесенное им слово для других, тех, кого он не знает и кто сам не знаком с его положением, — кто его вдруг подслушает и спустя годы после состоявшегося разговора включит его звукозапись и подвергнет его холодному и формальному анализу».
Итак, на местах конституционные права находятся в руках полиции, но в столице их используют исключительно по своему усмотрению ФБР и министерство юстиции. Выборные должностные лица и законодатели приходят и уходят, а полиция остается могущественной силой, перед которой часто заискивают и те, кто занимает выборные должности. Это особенно верно в отношении ФБР, не только потому, что шефом этого бюро долгое время был Дж. Эдгар Гувер, но и потому, что перед тайной полицией в любом обществе трепещут даже самые высокопоставленные лица.
Многие годы ФБР собирало сведения на американских граждан — из разных источников, проверенные и непроверенные, поступившие от разных осведомителей, известных по именам или анонимных, — и они до сих пор хранятся в секретных досье, заведенных чуть не на каждого из них. Эти досье ФБР используются при проверках «лояльности» правительственных служащих, а в 50-х годах в одном исследовании о такого рода «чистках» были воспроизведены выдержки из протоколов некоторых заседаний, на которых шла проверка «лояльности». Был случай, когда одному служащему бросили в лицо такое обвинение: «Поступили сведения, будто вы говорили другим, что вы против института брака, а ведь это значит, что вы разделяете один из догматов коммунистической партии», В другой раз «компрометирующей информацией» об одном служащем, которого потом по поводу нее и стали допрашивать, было следующее: «У нас есть один тайный осведомитель, который говорит, что как-то был у вас на квартире и целых три часа слушал запись оперы под названием «Колыбель будет качаться». Он рассказал нам, что эта опера — об угнетении трудящихся и о пороках капиталистической системы». В другом случае в досье на одну служащую содержалась информация о том, что она якобы написала письмо в Красный Крест и в нем задавала вопрос насчет сегрегации крови по расам в хранилищах крови, которые имеет Красный Крест. Еще в 1970 г. ФБР продолжало накапливать информацию о политических убеждениях американских граждан. После выстрелов в Кенте в начале 1970 г. студенты рассказывали, что агенты ФБР расспрашивали их про одного профессора социологии, задавая такие, например, вопросы: «Не проповедует ли он какие-нибудь радикальные взгляды?», «Не выступает ли он за уничтожение системы массовых коммуникаций в Соединенных Штатах?» Об одном преподавателе английского языка они спрашивали: «Не высказывался ли он когда-нибудь против правительства?»
В послевоенный период ФБР превращалось во все более могущественное бюрократическое ведомство со своими тайными агентами и доносчиками, огромным бюджетом, в учреждение, которое могло попирать все законы, оставаться совершенно безнаказанным и держать в страхе не только рядовых граждан, но даже своих собственных агентов. В 1970 г. один агент подверг критике ФБР и Гувера, заявив: «С нарушителями дисциплины в ФБР расправляются быстро и сурово… «Культ личности» директора пронизывает все ступени власти в ФБР… Низкопоклонство перед ним в той или иной форме — самый верный способ добиться «повышения»… Традиции не просто соблюдаются, они не дают нам шагу ступить, они душат нас». После этого агент, конечно, был уволен с работы в ФБР.
В 1970 г. началось строительство нового здания для штаб-квартиры ФБР, самого дорогого правительственного здания, какое возводилось за всю историю страны, — оно обойдется в 100 млн. долл. Что касается самого Гувера, то ФБР каждый год покупало ему новый пуленепробиваемый лимузин; в 1971 г. за такой автомобиль было заплачено 30 тыс. долл.
Один из самых важных фактов, касающихся ФБР, помимо огромной власти, которую оно приобрело как государственное учреждение, заключается в том, что ему удалось, с помощью небывалой по масштабам рекламы, широко внедрить в массы населения свой культ как «карающей руки», не останавливающейся ни перед каким насилием. Гувер был одним из самых решительных сторонников сохранения смертной казни в Соединенных Штатах, он сильней всех ратовал за более длительные сроки тюремного заключения, за разрешение полиции пользоваться самым страшным смертоносным оружием. Один случай, показавший, что ФБР и защитники гуманности по-разному относятся к насилию, произошел в 1969 г., когда один молодой американец, бывший морской пехотинец, служивший во Вьетнаме, похитил в Риме коммерческий самолет. Ему надо было сначала заправить самолет горючим, и ФБР решило воспользоваться этим обстоятельством, чтобы застрелить похитителя и вернуть самолет владельцам. Пилот самолета Дональд Дж. Купер потом рассказывал! «Римская полиция пристыдила ФБР. Агенты ФБР решили, что это будет просто «игра в бандитов и полицейских», они хотели завязать перестрелку с преступником, схватить его и сдать на руки властям. Но дело могло кончиться тем, что этот парень был бы «нечаянно» убит, самолет стоимостью 7 млн. долл. мог быть полностью разрушен, а четверо членов экипажа — получить ранения, может быть даже смертельные».
Вдобавок к тому, что уже было сказано в этой главе относительно разницы между конституционными правами на бумаге и в реальной жизни, то есть теми правами, которыми американцы пользуются на улицах, в судах, школах, на работе, в тюрьмах, казармах, следует подчеркнуть еще одно обстоятельство. Традиционные американские институты, благодаря которым богатство и власть сохраняются в руках сравнительно немногих, находят себе опору еще и в системе взглядов, которую в США разделяет большинство. Эта общепринятая система взглядов включает в себя: двойственное отношение к насилию, при котором насилие считается непозволительным для рядовых граждан, но одобряется, когда его совершают стражи закона и порядка (проведенный в 1971 г. опрос общественного мнения показал, что 85 % опрошенных американских мужчин считают грабеж насилием, но только 35 % считают насилием также и стрельбу полицейских по грабителям; мнение, согласно которому наказания, ранящие тело и душу человека, являются должным воздаянием за преступления против собственности; убеждение в том, что свобода слова должна ограничиваться всякий раз, когда государство сочтет создавшееся положение «чрезвычайным», и, что самое важное, вера в святость написанного человеком закона.
Важнейшим элементом воспитания и подготовки граждан в современном государстве является именно культивирование этого преклонения перед законом в «либеральных» и «демократических» государствах вроде Соединенных Штатов Америки…
Однако в послевоенный период, когда в США начались движения за гражданские права, антивоенные выступления, когда многим американцам пришлось на собственном горьком опыте познакомиться с американскими тюрьмами и судебной системой, стали зарождаться новые понятия, новые взгляды на правопорядок. Эти взгляды можно было бы сформулировать следующим образом.
Торопясь возвестить всему миру о благах современной цивилизации, США преувеличили достоинство того, что либералы в современных буржуазных государствах называют «правопорядком», означающим просто кодификацию, стандартизацию и узаконение всех основных несправедливостей, существовавших до нового времени: несправедливого распределения богатств, тиранического злоупотребления властью, широкого применения насилия, авторитарного контроля над личными человеческими взаимоотношениями и даже над человеческим разумом.
Величайшие несправедливости проистекают не из нарушений закона, а из повседневного действия законов. Ибо противозаконные поступки отдельных людей не идут ни в какое сравнение с беззакониями, которые творят финансово-промышленные корпорации ради получения прибыли и власть имущие — ради сохранения этой власти в своих руках. Потому-то глубочайшая коррупция бывает результатом не отклонения от установленных норм, а точного следования этим нормам.
То, что мы называем «законом», есть сложный комплекс установлений, из которых одни призваны защищать права человека, а другие — их нарушать, хотя от американцев требуют выполнять одинаково и те и другие, Но те лица, в чьих руках сосредоточена власть, подходят к законам дифференцированно, они выбирают, какие законы надо проводить в жизнь, а какие можно и обходить; какие законы следует нарушать, а какие — выполнять; какие законы надо принимать, а какие не допускать.
В работе судебной системы самый важный фактор — деньги, а справедливость в либеральном капиталистическом обществе распределяется так же, как деньги: теоретически каждый имеет на нее право, но одним ее достается много, а другим — совсем мало.
Судебная система США вовсе не нейтральна, она является правительственной сферой и защищает интересы власти, а не подвластных.
Внешняя величавость и спокойствие судов и судебной процедуры лишь скрывают суровую социальную действительность, которая начинается сразу же по выходе из зала суда: каждодневную жестокую борьбу людей за жизнь, каждодневное насилие, на котором держится весь общественный порядок. Приговоренный покидает пышную атмосферу суда с его игрой в законность, выходит за дверь и сразу попадает в иной мир, где царствует жестокость и страх и где с чувствами человека почти не считаются.
Постепенное осознание этих фактов даже небольшой частью населения Соединенных Штатов — признак того, что с 60-х годов в стране стали возникать новые веяния, зарождаться движение протеста, а это уже дает надежду на перемены.
