«Нью-Йорк тайме», среда, 15 августа 1945 г. Во втором абзаце передовой статьи под заголовком «Япония капитулирует, война окончена! Император принимает условия союзников: Макартур — верховный главнокомандующий!» ее автор Артур Крок извещал, что «текстом ноты, направленной четырем державам, в котором приняты условия Потсдамской декларации от 26 июля 1945 г., кровожадным устремлениям японской военной клики положен конец…»
14 августа в половине восьмого вечера на здании редакции «Нью-Йорк тайме» загорелись электрические буквы — сообщение о капитуляции Японии. Оно собрало на Таймс-сквер 2 млн. человек. В другой статье, помещенной также на первой странице, говорилось: «Эта новость приветствовалась самым оглушительным победным ликованием, какое только можно себе представить. Изъявления радостных чувств в течение двадцати минут бурным шквалом прокатывались через площадь, уносясь далеко за ее пределы». «Столица, — заключал автор, — выразила свои чувства… с силой атомной энергии».
Это упоминание об атомной энергии через восемь дней после взрыва первой атомной бомбы в Хиросиме и через пять дней после трагедии Нагасаки было в «Нью-Йорк тайме» в тот день единственным, если не считать одного исключения на третьей странице газеты. Там сообщалось, что император Хирохито, уведомляя японский народ о капитуляции, сказал: «Противник перешел к применению нового, исключительно варварского типа бомб, обладающих невиданной разрушительной силой, способной погубить тысячи невинных людей. Продолжение нами войны может привести не только к полному поражению и истреблению японской нации, но и к уничтожению цивилизации».
Согласно еще одному сообщению, помещенному на первой странице того же номера газеты, американцы по-прежнему сбивали японские самолеты, приближавшиеся в последний день войны к кораблям тихоокеанского флота США, удалявшимся от Токио. Приводились слова, сказанные адмиралом Уильямом Хэлси: «Похоже, что война закончилась, однако в случае появления самолетов противника сбивайте их не церемонясь». Казалось, что пламя войны не погасимо. Газета сообщала, что перед самым объявлением капитуляции японцы потопили тяжелый крейсер «Индианаполис» с 1196 членами его экипажа.
Президент Гарри С. Трумэн, объявляя о двухдневных празднествах в честь победы, заявил: «Сегодня — великий день… он положил конец фашизму и полицейским правительствам во всем мире». А его мать сказала: «Я рада, что Гарри решил прекратить войну. Он не тихоня и всегда быстро добивается своего».
Ватикан опубликовал заявление, в котором приветствовал окончание войны, уничтожившей 50 млн. человек. В Буэнос-Айресе из толпы, собравшейся возле здания американского посольства по случаю окончания войны, раздавались выкрики: «Смерть Франко!»
В завершающий день войны Франция направила ноты Соединенным Штатам, Великобритании и СССР, предлагая без промедления достичь соглашения о позициях Франции в Индокитае.
Сообщалось о радости 33 американцев японского происхождения, поселившихся в нью-йоркской гостинице после их освобождения из лагерей для перемещенных лиц на американском Западе.
Генерал Дуайт Эйзенхауэр, находясь в Москве, заявил, что Соединенные Штаты и Россия должны стать лучшими друзьями. При этом он добавил: «Я, как и любой американский солдат, готов умереть за свободу печати…» Рядом с высказываниями генерала была помещена информация о предстоящем закрытии Управления военной информации, которое на протяжении всей войны передавало газетам официально одобряемое пропагандистское освещение военных событий. Директор этого управления Эль-мер Дэвис, высказавшись о «психологической войне», имевшей место в период военных действий, выразил надежду на «наступление эры свободного обмена информацией и идеями среди всех народов мира». Еще в одной заметке извещалось о закрытии Цензурного комитета Соединенных Штатов.
Военный обозреватель «Нью-Йорк тайме» Хэнсон У. Болдуин писал: «Война велась Соединенными Штатами как крупный бизнес, а вовсе не ради „спортивного интереса”».
В августе 1945 г. США были сильны и уверены в себе. Они создали гигантский военный механизм, вступили в войну, провозгласив право всех суверенных народов на свободу от иностранного господства, разбили военные машины Германии и Японии. Процент занятости американского населения был как никогда высок, оно было лучше прежнего обеспечено в материальном отношении и необычайно сплочено во имя достижения единой цели. Что же произошло потом, в пределах жизни одного поколения? Социолог Питер Бергер в 1968 г. писал: «В 1945 г. почти во всем мире американская военная форма символизировала вооруженное могущество справедливости, освобождающее людей от одной из самых губительных тираний в истории человечества… В конце 50-х и начале 60-х годов американское общество все еще казалось огромным и предельно устойчивым сооружением. Сегодня появилось ощущение, что оно в любой момент может рухнуть и что даже наши самые сокровенные ценности находятся в угрожающем состоянии».
Если бы американцы задались целью осмыслить только что закончившуюся войну, они смогли бы понять многое. Но Соединенные Штаты были опьянены сознанием величия своей миссии. По признанию всех американцев, если сбросить со счетов горстку приверженцев нацизма и несколько фанатиков-пацифистов, заключенных в тюрьму, закончившаяся война явилась справедливейшей из всех войн. Ибо только самый изощренный ум, способный изобретать невообразимые ужасы, был бы в состоянии создать образ столь отвратительно зловещего врага, каким явился Адольф Гитлер и гнуснейшие нацистские истуканы, автоматически выкрикивающие неизменное: «Siegheil!» Кто, даже при наличии самой извращенной фантазии, мог бы предсказать молниеносный захват Европы, образы Геринга, Геббельса и Гиммлера; бомбардировщики «Штука», устремлявшиеся на Лондон, Варшаву, Роттердам; газовые камеры и жуткие «операционные» в Дахау и Освенциме? Или кровопролитие, устроенное японцами в Нанкине и Шанхае, коварное нападение на Перл-Харбор? Злодеяния, совершенные странами «оси», полностью оправдывали все без исключения действия, предпринятые союзниками.
Ослепительный блеск победы мешает правильно оценить все ее результаты и движущие мотивы. Война за независимость США тоже предстает в трудах американских историков без учета точки зрения черных рабов, условия существования которых после достижения блестящей победы, одержанной в борьбе за свободу, стали еще хуже. А какова была истинная цель Гражданской войны в США, в которой погибло более 600 тыс. человек? Допуская одновременно некоторое упрощение и преувеличение, на этот вопрос можно дать следующий ответ: во имя того, чтобы единый экономический рынок получил возможность создать самую мощную капиталистическую систему и чтобы политическая власть, простиравшаяся от океана до океана, могла стать господствующей силой в мире. Негр, во имя защиты интересов которого якобы велась борьба, но который в действительности являлся всего лишь пешкой в игре, где тесно переплетались интересы различных противодействующих сил, попал из одной зависимости в другую — более утонченную, более гибкую и более зависимую от социальной структуры.
Вероятно, ни одна из войн Соединенных Штатов не может быть названа безупречной; американцы ставят под сомнение безупречность американо-мексиканской, испано-американской и даже первой мировой войны, за исключением второй мировой войны, которая носила, безусловно, справедливый характер.
Даже Хиросима оказалась не в состоянии поставить это под сомнение. Более того, как это ни странно, она даже укрепила эту веру. Тем, кого применение нового вида оружия страшной разрушительной силы против всего населения города повергло в ужас, бомба, сброшенная на Хиросиму, была изображена как нечто совершенно иное, чем все другие бомбы, сброшенные благородными и справедливыми союзниками. Сам же факт бомбардировки был преподнесен как нечто совершенно новое, ознаменовавшее собой резкий отход от обычных разрушений, словно она не была всего лишь технически усовершенствованным продолжением бомбардировок Токио с применением зажигательных бомб, унесших жизни 80 тыс. человек, а также Дрездена, во время бомбардировки которого погибло 125 тыс. человек, словно она не представляла собой логического продолжения жестокости войны, как таковой.
Хиросима, о чем бы ни свидетельствовали упорные попытки самих американцев вскрыть подоплеку данного факта, явилась крайней формой проявления способности «лучшей из цивилизаций» — «свободомыслящего, рационалистического и просвещенного иудейско-христианского общества» — совершить позорнейшее из военных преступлений. После Хиросимы любое злодеяние, за исключением разве ядерного уничтожения, может быть воспринято как заурядное событие. А в исключительных обстоятельствах может быть признана допустимой и сама ядерная война. 6 августа 1970 г. в день 25-летия бомбардировки Хиросимы, американские самолеты, сбросившие к этому времени уже 3 млн. т бомб на Вьетнам — то есть больше, чем было сброшено за всю вторую мировую войну на Германию и Японию, вместе взятые, — летали над рисовыми полями Вьетнама, сравнивая с землей крестьянские селения.
Поэтому доводы в защиту атомной бомбардировки Японии важнее, чем исторические факты, — они предвосхищают весь арсенал средств, используемых в послевоенный период для обоснования подготовки к ядерной войне и оправдания войн без применения ядерного оружия. (В Корее, в «обычной» войне, было убито свыше 2 млн. человек.) Приводимые доводы представляются важными для получения ответа на более серьезный вопрос: в какой мере социальное поведение и мышление, нашедшее проявление в Соединенных Штатах, как одной из стран — победительниц во второй мировой войне, отразило причины, вызвавшие в послевоенной Америке национальный кризис.
Бомба, сброшенная на Хиросиму, за несколько минут превратила в прах и пепел примерно (точная цифра никому не известна) 100–150 тыс. мужчин, женщин и детей Японии. Десятки тысяч человек лишились зрения, были облучены, обезображены или искалечены, оказавшись обреченными на быструю смерть или на мучительное существование, являясь трагическим напоминанием свершившегося. Бомбой, сброшенной три дня спустя на Нагасаки, было уничтожено 35–75 тыс. человек (точное число жертв в этом случае также не известно).
За четыре месяца до трагедии Хиросимы, в апреле 1945 г., после внезапной смерти Франклина Д. Рузвельта президентом США стал Гарри Трумэн. Министр обороны Генри Стимсон проинформировал его о «Манхэттенском проекте» разработки атомной бомбы в штате Нью-Мексико. В своих «Мемуарах» Трумэн оправдывает применение атомной бомбы, выдвигая в качестве одного из доводов тот факт, что консультативный комитет, назначенный им, после тщательного изучения вопроса одобрил применение бомб против густонаселенных городов. Речь идет о временном комитете, возглавлявшемся Стимсоном и включавшем государственного секретаря Джеймса Бирнса, трех ученых и трех гражданских должностных лиц. Именно по их рекомендациям, как заявил Трумэн, было решено сбросить бомбу на противника, как только это станет возможным. Они рекомендовали также, чтобы она была применена без специального предупреждения и против такой цели, которая убедительно продемонстрировала бы ее разрушительную мощь. Трумэн подчеркивал, что он отдавал себе отчет в том, что взрыв атомной бомбы вызовет небывалые разрушения и человеческие жертвы. Однако научные советники комитета доложили, что они не видят иной приемлемой альтернативы. Трумэн также отмечал, что главные военные советники президента рекомендовали сбросить бомбу, и, когда он сказал об этом Черчиллю, тот решительно одобрил это, если только «атомная бомба сможет содействовать окончанию войны».
Процедура принятия решения о применении атомной бомбы явилась ярким примером рассредоточения ответственности, столь характерного для современной бюрократии, когда бесконечная цепь политиков, комитетов, советников и администраторов делает невозможным выявление виновного. В сравнении с этим порядком коварное двуличие инквизиции — церковь выносит приговор, а государство приводит его в исполнение — выглядит примитивным. Трумэн создал впечатление, что его умудренные опытом советники не оставили за ним права выбора; эксперты — временный комитет Стимсона — заявили в свою очередь, что они зависели в своем решении от еще больших экспертов — четырех ученых, входивших в специальный ученый совет: Дж. Роберта Оппенгеймера, Артура Комптона, Энрико Ферми и Эрнеста Лоуренса.
Но, как было установлено впоследствии, все четверо ученых не были осведомлены о некоторых важных фактах — о том, что японцы вели переговоры с русскими о капитуляции и что в военном отношении японцы были близки к полному поражению. Оппенгеймер, выступая после окончания войны с показаниями перед Комитетом по атомной энергии, признал: «Мы имели самое смутное представление о военном положении Японии. Мы не знали, можно ли было заставить японцев капитулировать какими-либо другими средствами и в самом ли деле вторжение в Японию было неизбежно. Однако где-то в глубине души мы чувствовали, что вторжение являлось неизбежным, потому что нас убеждали в этом». И тем не менее ученый совет заявил временному комитету: «Мы не видим приемлемой альтернативы прямому военному применению».
В начале июля Лео Сцилард, который помог убедить Рузвельта в необходимости приступить к разработке проекта атомной бомбы, распространил среди своих коллег — ученых-атомщиков обращение, собравшее 67 подписей и призывавшее Трумэна воздержаться от применения атомной бомбы, поскольку уже были предприняты другие меры с целью заставить японцев капитулировать. Согласно показаниям А. Комптона, ученый совет, по настоянию одного из авторов «Манхэттенского проекта», бригадного генерала Лесли Грооуса, провел тайное голосование среди ученых металлургической лаборатории в Чикаго, которая была связана с созданием бомбы. В статье, опубликованной три года спустя, Комптон писал об этом голосовании следующее: «Несколько человек предпочитало совсем не применять атомную бомбу, однако 87 % ученых проголосовали за ее применение в военных целях, по крайней мере после того, как будут исчерпаны другие средства и это будет признано необходимым для капитуляции Японии после использования других средств». Однако именно эти-то «другие средства» и не были учтены ученым советом как возможная альтернатива. Достоверные данные, приведенные в статье Комптона, свидетельствуют о том, что только 15 % из 150 опрошенных ученых выступили за неограниченное применение атомной бомбы в соответствии с требованиями военной стратегии. 46 % ученых предлагали такое применение бомбы, которое дало бы японцам возможность капитулировать, «прежде чем атомное оружие будет применено в полной мере», а 26 % высказались за его демонстрацию в США перед представителями Японии.
Ключом к интерпретации Комптоном характера этого опроса является признание, сделанное им несколько лет спустя после его статьи 1948 г. Он писал: «Один из молодых людей, который был с нами в Чикаго, а затем перевелся в Лос-Аламос, появился в моей чикагской конторе в состоянии крайнего возбуждения. Он заявил, что слышал о намерении помешать применению атомной бомбы. Двумя годами раньше я убедил этого молодого человека, бывшего в то время студентом физического факультета, присоединиться к нашей работе над проектом. Я ему тогда сказал, что, работая с нами, он будет иметь больше возможностей содействовать военной победе, нежели служа во флоте, в который он в то время намеревался поступить. Он принял мой совет. Теперь же он был глубоко взволнован. «У меня есть друзья, принявшие участие в морском сражении у острова Иводзима. Одни из них убиты, другие ранены. Мы должны дать им самое лучшее оружие, которое только сможем произвести». На глаза его навернулись слезы. «Если хоть один из них погибнет оттого, что мы не разрешим им применить наши бомбы, значит, я подвел их. Я тогда просто не вправе считать, что выполнил свой долг». Другие, хотя и не столь эмоционально, чувствовали примерно то же самое».
Над всеми опросами, учеными советами, политическими комитетами, деятелями, принимающими решения, советниками и истолкователями их советов упорно доминировало общее умонастроение, устранявшее, как представляется, малейшие сомнения в вопросе применения бомбы. Это настроение выразил молодой друг Комптона, заявив, что если хоть один американец погибнет, то отказ от применения бомбы будет равносилен предательству. Слезы при мысли о гибели хотя бы одного американца, и ни одного слова о десятках и сотнях тысяч возможных жертв бомбы со стороны японцев!
Увеличение числа советников, комитетов и опросов относительно применения атомной бомбы означало появление такого количества причастных к делу лиц, которое позволяли характеризовать всю процедуру принятия решения как вполне «демократическую». Однако далеко не все ее участники выступали как равноправные; как об этом свидетельствует неосведомленность ученого совета о ходе военных действий, не все располагали равным доступом к информации.
Национальная ограниченность пронизывает всю общественную мысль в США. Хиросима показала, что привлечение к принятию решения широкого числа участников, считающееся основным признаком «демократичности» такой страны, как Соединенные Штаты, также способно ввести в заблуждение. Различие между лицами, сыгравшими роль в принятии решения, заключалось не только в том, что одни из них располагали доступом к информации, а другие нет, но также и в том, что одни из них обладали неизмеримо большей властью, чем другие. Ученые, выступившие против применения атомной бомбы, подобно Сциларду, который вместе с Ферми руководил в Чикагском университете работами, связанными с получением первой контролируемой атомной реакции, не располагали столь сильным голосом, как Гроувс, военный инженер, руководивший строительством Пентагона и отвечавший за осуществление проекта по созданию бомбы. Петиция Сциларда на имя президента так никогда и не была прочитана Трумэном: Гроувс продержал ее у себя. О том, что призыв Сциларда и другие обращения против немедленного применения бомбы оседали у Гроувса и его сотрудников, стало известно только в 1963 г., когда был открыт доступ к материалам «Манхэттенского проекта».
Эта петиция явилась предвозвестницей атомной гонки послевоенного периода. В ней говорилось: «С созданием атомного оружия страна будет располагать новым средством уничтожения. Находящиеся в нашем распоряжении атомные бомбы представляют собой лишь первый шаг в этом направлении; практически нет пределов разрушительной силы, которая будет создана в ходе их дальнейшего совершенствования. Следует принять во внимание тот факт, что на нацию, которая первой применит вновь высвобожденные силы природы в разрушительных целях, может лечь вся тяжесть ответственности, как на положившую начало эпохе разрушений невиданного масштаба».
«Если по окончании войны в мире возникнет обстановка, которая позволит соперничающим державам получать в свое бесконтрольное пользование эти новые средства уничтожения, города Соединенных Штатов, а также города других государств будут находиться под постоянной угрозой внезапного уничтожения. Необходимо объединить все моральные и материальные ресурсы, имеющиеся в распоряжении США, чтобы не допустить возникновения подобного положения. Предотвращение его является священной обязанностью Соединенных Штатов, возлагаемой на них в силу их ведущего положения в области разработки атомной энергии…»
Хиросима привела в движение весь механизм принятия решения в США в направлении беспринципного использования власти во имя «национальных целей». Гроувс, назвавший Трумэна «ребенком, завладевшим опасной игрушкой», заявил о действиях президента следующее: «В той мере, в какой это касалось моих действий, его позиция выражалась в невмешательстве — собственно, ее можно охарактеризовать как решение не нарушать намеченных планов… По мере того как средства и усилия, вкладываемые в работу над проектом, увеличивались, правительство все более приближалось к тому моменту, когда отказ от применения бомбы становился практически невозможным…»
Неверно было бы утверждать, что у американцев в тот период истории не на высоте оказалось чувство гуманности. Нет, в этом их упрекнуть нельзя. Но именно поэтому они нуждались в объяснениях, которые убедили бы их, что применение атомной бомбы привело к спасению жизни людей. Однако в силу того, что испытываемые американцами чувства гуманности являлись абстрактными, а стремление к национальному самоутверждению проявилось очень ярко, руководителям государства необходимо было лишь дать объяснения, которые могли бы быть приняты, не вызывая вопросов или подозрений в правильности принятых решений. Это позволило Трумэну признаться в своих «Мемуарах» о словах, сказанных им генералу Джорджу К. Маршаллу о том, что «попытка заставить противника капитулировать на его территории могла бы стоить полмиллиона жизней американцев». (Возражения Маршалла против применения бомбы без предупреждения стали известны только после опубликования документов, связанных с «Манхэттенским проектом»; из них явствует, что на заседании в кабинете Стимсона 29 мая 1945 г. Маршалл настаивал на необходимости оповещения японцев о намеченных для бомбардировки объектах, с тем чтобы они смогли вывести население, что позволило бы уничтожить только доенные объекты.) Точно так же Бирнс впоследствии смог заявить, что он передал Трумэну расчеты Объединенного комитета начальников штабов, из которых следовало, что «американское вторжение стоило бы США миллиона убитых и раненых». Как сообщает далее Бирнс, президент «выразил мнение, что, как это ни прискорбно, единственно приемлемое решение, на его взгляд, заключалось в применении бомбы».
Однако, чтобы раскрыть ложность посылки о «единственно приемлемом решении», достаточно привлечь всего лишь один дополнительный факт, о котором Трумэн, принимая свое решение, был хорошо осведомлен. Ему было известно, что первым этапом вторжения должен был явиться остров Кюсю, что число жертв убитых и раненых с американской стороны должно было составить примерно 31 тыс. человек и что вторжение на Кюсю предполагалось произвести не ранее ноября, с тем чтобы дать потерявшей устойчивость Японии три месяца на подготовку к капитуляции. В то время Япония через своего представителя в Москве уже активно выясняла возможности заключения мира, о чем в США было известно из перехвата японских радиограмм. Поэтому использовать бомбу не было никакой непосредственной необходимости. Хэнсон Болдуин так оценивает обстановку того периода: «Атомная бомба была сброшена в августе. Задолго до этого американские войска прочно закрепились на Окинаве и Марианских островах. С Германией было покончено, корабли американского флота курсировали вдоль берегов Японии, безнаказанно обстреливали ее, топили паромы, курсировавшие между японскими островами. В 1945 г. значительно усилились бомбардировки Японии, начавшиеся в июне 1944 г. Их осуществляли самолеты, базировавшиеся на китайских военных базах, а затем, в ноябре того же года, — с военных баз, располагавшихся на Марианских островах. К августу 1945 г. на города Японии были сброшены бомбы, общий вес которых достигал 16 тыс. т. В Японии наблюдалась нехватка продовольствия; мины, подводные лодки, военные суда и авиация стальным кольцом блокировали ее основные острова; сырьевые запасы Японии находились на исходе. Блокада и бомбардировки, осуществляемые США, а также безуспешные попытки Японии изменить положение в итоге выразились в сокращении уровня японского производства на 20–60 %. К 26 июля, когда было выдвинуто содержавшееся в Потсдамской декларации требование о безоговорочной капитуляции Японии, она находилась в стратегически безнадежном положении.
Такова была обстановка, предшествовавшая уничтожению Хиросимы и Нагасаки американской атомной бомбой.
Должны ли были США поступить так? Если и имеется на этот вопрос ответ, то он является, скорее всего, отрицательным».
Факты для опровержения версии Трумэна — Бирнса относительно «единственного приемлемого решения» были представлены официальным правительственным комитетом — Американской службой стратегических бомбардировок авиацией стратегического назначения, учрежденной Стимсоном в 1944 г. для изучения результатов воздушных налетов на Германию. После капитуляции Японии указанная служба провела опрос нескольких сотен гражданских и военных руководителей Японии по многим вопросам, включая последствия атомной бомбардировки. Служба пришла к следующему выводу: «Основываясь на детальном изучении всех фактов, подтвержденных свидетельскими показаниями оставшихся в живых представителей японских властей, комитет считает, что Япония обязательно капитулировала бы до 31 декабря 1945 г. или же, по всей вероятности, до 1 ноября 1945 г., даже если бы не были сброшены атомные бомбы, не вступила в войну Россия и не было бы намечено вторжение».
Утверждения Трумэна и Бирнса о спасении жизни одних людей в будущем ценой уничтожения других людей в настоящем явились защитой теории, освященной высшим авторитетом власти, оправданием допустимости в современной войне практики массового уничтожения. Обоснования «гуманного» характера их утверждения служили наиболее убедительным аргументом в защиту американских бесчинств не только во время второй мировой войны, но также в период войн США в Корее и Вьетнаме. Эта точка зрения наиболее полно воплотилась в словах Вудро Вильсона — выдающегося представителя либералов, — когда он охарактеризовал первую мировую войну, на полях сражений которой погибло 10 млн. человек, как войну, которая велась «во имя мира и безопасности всех народов». В 50-х годах в оправдание агрессии США в Корее, разрушения там городов и селений, уничтожения населения высказывались абстрактные положения о необходимости предотвращения каких-то бед в будущем. В 60-х годах многолетние налеты американской авиации на Индокитай, во время которых было убито и ранено миллион человек и несколько миллионов лишено крова, оправдывались Линдоном Джонсоном и Ричардом Никсоном как необходимость предотвращения более опасной войны.
Трумэн оправдывал также применение атомной бомбы тем, что Хиросима являлась военной базой. Но этот аргумент несостоятелен. 9 августа, когда была сброшена бомба на Нагасаки, а японцы поставлены перед выбором: либо капитулировать, либо быть уничтоженными, Трумэн выступил с заявлением, в котором говорилось: «Мир поймет, что первая атомная бомба была сброшена на Хиросиму как на военную базу. Это было сделано потому, что мы стремились в первой бомбардировке избежать, насколько это было возможно, уничтожения гражданского населения». Учитывая огромное число жертв, понесенных гражданским населением в результате бомбардировки Хиросимы, заявление Трумэна может быть отнесено к числу самых лицемерных деклараций, произносимых политическими деятелями нашего времени. Ибо, согласно официальному сообщению упомянутой Американской службы стратегических бомбардировок, Хиросима и Нагасаки были выбраны в качестве объектов бомбардировки в силу наблюдавшейся в них высокой деловой активности и огромной плотности их населения.
Заявление Трумэна было, однако, продиктовано важным политическим соображением: американское общество нуждалось в подобном заверении и полностью полагалось на официальную информацию. Один из парадоксов современной «демократии» состоит в том, что информированность населения, которое, как считается, по справедливости оценивает заявления своих руководителей, находится в зависимости от этих самых руководителей. Во время войны во Вьетнаме политические лидеры США продолжали с различной степенью успеха говорить в своих выступлениях перед общественностью о бомбардировках только военных объектов, словно американские бомбардировщики сбрасывали свои грузы лишь на названные объекты, а гражданское население только в редких случаях несло потери. Военные высказывались между собой более откровенно, как это, в частности, было сделано одним морским офицером в его статье, помещенной в «Нейвал ревью» в 1969 г., в которой говорилось: «Приходится лишь удивляться огромному числу самолето-вылетов, требуемых для того, чтобы разрушить мост или поразить цель… Однако об этом свидетельствуют результаты, наблюдаемые во Вьетнаме. Даже при условии самых точных расчетов, производимых электронными машинами, бомбардировка в любом ее виде продолжает оставаться в своей основе процессом, далеким от точности. Просчеты в прицеле, аберрация, ошибки электронной системы и рассеивание бомб — все это снижает точность бомбардировки. Неизвестное направление потоков воздуха на высотах ниже точки сбрасывания бомбы, а также «отклонения, вызываемые боевыми условиями», увеличивают возможность ошибки. Короче говоря, поражение мелкой цели бомбой может иметь место лишь в редчайших случаях. Бомбардировки доказали свою эффективность в поражении лишь таких целей, как полевые склады, районы строительств и города» [выделено мною. — Г. З.].
Бомбардировка Хиросимы, принесшая японцам смерть и страдания и ознаменовавшая пренебрежение возможными последствиями атомной угрозы для всего мира, предсказанные петицией Сциларда, носила политический характер; «гуманный» же аспект решения о применении атомной бомбы сомнителен. Политическая цель заключалась в недопущении русских в Тихий океан с таким расчетом, чтобы Соединенные Штаты сыграли доминирующую роль в мирном урегулировании азиатских проблем. Доказательством правомерности такого заключения, что бы ни утверждали Трумэн и Бирнс, служит тот факт, что чисто военная необходимость окончания войны не требовала такого срочного применения бомбы. Начальник штаба при Трумэне адмирал Уильям Лэги, командующий военно-воздушными силами генерал Генри Арнольд и командующий стратегическими военно-воздушными силами генерал Карл Шпаатц, равно как и командующий войсками на тихоокеанском театре военных действий генерал Дуглас Макартур, также не считали необходимым применение атомной бомбы.
На политический мотив первым указал английский ученый П. М. С. Блэкет в своей книге «Страх, война и бомба». Блэкет выражает недоумение столь поспешным применением бомбы и приходит к выводу, что поспешность была вызвана стремлением помешать России вступить в войну против Японии, начало которой было намечено на 8 августа. На Ялтинской и Потсдамской конференциях русские обещали выступить против Японии через три месяца после победы в Европе. Блэкет заявляет: «Не составляет особого труда понять причину того, почему обе бомбы — а их только две и было — с молниеносной быстротой были доставлены через Тихий океан, чтобы почти в самую последнюю минуту быть сброшенными на Хиросиму и Нагасаки и добиться капитуляции правительства Японии только американским вооруженным силам».
Массированные бомбардировки вьетнамских селений американскими бомбардировщиками, сбрасывавшими напалм и осколочные бомбы, специально рассчитанные на поражение людей, а не на разрушение мостов и заводов и оставляющие долго не заживающие раны, согласуются с концепцией, рассматривающей бомбардировки как средство подрыва «морального духа» противника. В 1968 г. представитель министерства обороны США Дэниел Элсберг открыто признал, что стратегическими бомбардировками Вьетнама преследовалась та же цель. Но Вьетнам представляет собой всего лишь один из примеров, указывающих на жизнеспособность идей массового уничтожения в послевоенное время. Правительственный советник Герман Кан заявил в своей книге «О термоядерной войне», что атомная война не обязательно приведет к прекращению жизни на земле и что дело может обойтись уничтожением всего лишь 30 млн. американцев.
Может ли гибель десятков миллионов человек в странах противника считаться слишком высокой ценой за 30 млн. убитых американцев? К концу 50-х годов мысль об атомной войне уже довольно прочно вошла в сознание американцев. Не было лишь достаточно обоснованного повода. По данным одного из опросов общественного мнения в США, проведенного в 1961 г., из 1200 опрошенных студентов 72 %, например, заявили, что Соединенные Штаты «должны проявить готовность пойти навстречу любой опасности начала войны, которая может быть признана необходимой, чтобы предотвратить распространение коммунизма». Опросы общественного мнения, проведенные во время берлинского кризиса летом 1961 г. в различных городах США, показали, что преобладающая часть населения готова была пойти на риск атомной войны в защиту статуса Западного Берлина. Благополучие американского народа (как и любого народа) не входило в число основных забот руководителей США в период войны. В речах могли звучать слова о борьбе за свободу, однако подлинное существо дела было выражено в словах Генри Люса — мультимиллионера и издателя журналов «Тайм», «Лайф» и «Форчун». В 1941 г. в передовой статье журнала «Лайф», озаглавленной «Американский век», Люс заявил, что настало время «в полной мере признать долг и возможности США как самого мощного и жизнеспособного государства управлять миром во имя достижения целей, которые США считают важными, и добиваться их такими средствами, которые США найдут нужными».
Столь откровенное утверждение силы в целях оправдания вступления США во вторую мировую войну в речах Рузвельта и других руководителей не встречается. И тем не менее поведение Соединенных Штатов во время войны целиком и полностью совпадало с идеями Люса об «американском веке», а фраза об «ответственности перед миром» стала после войны постоянно употребляться как эвфемизм для обозначения того, что англичане определяли понятием «империя».
Экономическая основа американской послевоенной «ответственности перед миром» — то есть американской империи — была заложена в годы войны. Цель США заключалась в том, чтобы просто заполнить вакуум, возникновения которого ожидали в результате падения Британской империи, и стать полновластным экономическим лидером капиталистического мира. В начале войны государственный секретарь при администрации Рузвельта Корделл Хэлл заявил: «Следует через систему международных инвестиций изыскать средства в целях существенного развития дремлющих естественных богатств и производственных мощностей в сравнительно неразвитых районах… Руководство созданием новой системы международных отношений в торговле и других областях экономики приходится в значительной мере на США в силу их огромной экономической мощи. Мы должны принять на себя это руководство и связанную с ним ответственность прежде всего по соображениям чисто национальных интересов». Вице-президент Генри Уоллес, занявший в 1945 г. пост министра торговли, вернувшисьиз поездки по ряду стран в июле 1944 г., то есть через месяц после открытия второго фронта, когда победа уже не казалась далекой, заявил: «Новые рубежи простираются от Миннеаполиса… до Центральной Азии». (Знал ли Кеннеди, выдвинув в 60-х годах лозунг «новых рубежей», о том, что этот термин уже употреблялся раньше? Возглавлявшаяся им администрация также была убеждена в международном характере американского бизнеса.)
Фактически война позволила Соединенным Штатам захватить контроль над огромными нефтяными богатствами Среднего Востока, ранее принадлежавшими Англии. Огромными неразработанными запасами нефти располагала, в частности, Саудовская Аравия. После Ялтинской конференции Рузвельт встретился с королем Ибн-Саудом и, согласно воспоминаниям президента, отраженным в отчете госдепартамента, сказал королю, что «президент США является прежде всего бизнесменом… и как бизнесмен проявляет интерес к Аравийскому полуострову». Форрестол, бывший в то время министром военно-морского флота, записал в своем дневнике, что он обратил внимание Бирнса на важность капиталовложений в Саудовской Аравии с целью вытеснения Англии Америкой. Он писал: «Я сказал Бирнсу, что, по мнению пользующихся моим доверием специалистов по проблемам нефти, Саудовская Аравия является одним из трех громадных источников нефти, оставшихся в мире…» Эта же мысль изложена более четко в бюллетене госдепартамента: «Желательность установления контроля со стороны американских национальных компаний над нефтяными разработками за границей основывается на двух соображениях: а) способность американских нефтяных промышленников к проведению изысканий и разработки доказана историей, в силу чего результаты будут тем лучше, чем большее участие в них примут частные американские компании, и б) при всех прочих равных условиях, нефтяные разработки, контролируемые национальными компаниями США, очевидно, станут несколько более доступными в коммерческих целях для Соединенных Штатов в мирное время и для содействия стратегическим целям США в случае войны».
Планы развертывания внешней торговли и вложения частных капиталов за границей в послевоенный период обладали для руководителей американского правительства особой привлекательностью. В своем труде «Экономические аспекты дипломатии „нового курса”», содержащем подробный анализ экономической политики США на международной арене тех лет, Ллойд Гарднер говорит о Гарри Гонкинсе, главном советнике Рузвельта, следующее: «В обосновании и защите заграничных капиталовложений Гопкинс превзошел всех консерваторов». Гарднер приводит слова Гопкннса, сказанные в 1944 г., о том, что «получение иностранных займов любой страной должно сопровождаться гарантией невозможности экспроприации. Любой гражданин США имеет право рассчитывать на защиту со стороны своего правительства. Должно также быть соглашение о том, что капиталы, предоставляемые американским правительством другим странам, должны использоваться для оплаты закупок в США…Чрезвычайно важно, чтобы представители американских деловых кругов и правительства согласовали принципы общей политики по вопросам частных капиталовложений за границей».
Однако в том же году поэт Арчибальд Маклеш, бывший в то время помощником государственного секретаря, критически отозвался о событиях, происходящих после войны, во время которой было высказано столько красивых слов о будущих благах для простых людей: «Судя по происходящим в настоящее время событиям, мир, который складывается в настоящее время, будет миром нефти, золота, поставок — короче, миром грубых фактов, миром, лишенным нравственных целей и человечности, миром дельцов и торгашей, озабоченных торговыми и банковскими сделками и проблемами транспортировки, миром, который приведет нас туда, куда всегда вели договоры, заключаемые дельцами и торгашами, бизнесменами и торговцами».
На протяжении всей войны Англия и Соединенные Штаты заключали сделки и препирались друг с другом о формах международной торговли в послевоенном мире, причем Соединенные Штаты стремились заполучить право равного доступа к сырьевым ресурсам, контроль над которыми принадлежал странам Британского содружества. Стремительно развивавшееся производство Соединенных Штатов требовало сырья значительно больше, чем имели США. Американская политика «открытых дверей» носила те же черты, что и политика президента Уильяма Мак-Кинли на рубеже XX столетия, — политика, прикрываемая заботой о справедливом отношении ко всем, но на деле преследующая цель расширения доступа американской экономики в районы, прежде контролируемые империями, сложившимися ранее американской, В целях регулирования международных валютных обменов Соединенные Штаты и Англия на Бреттонвудской конференции в июле 1944 г. учредили Международный валютный фонд, однако голоса в нем распределились прямо пропорционально размеру внесенных в фонд средств, обеспечив Соединенным Штатам право решающего голоса. Якобы для восстановления разрушенных войной районов был учрежден Международный банк реконструкции и развития, однако, по признанию представителей его руководства, основной целью его создания явилось стремление «способствовать частным капиталовложениям» во всем мире. Эксперт госдепартамента Герберт Фейс писал: «Соединенные Штаты не могут позволить себе пассивно санкционировать применение американских капиталов для целей, противоречащих нашим коренным политическим интересам… Капитал есть форма власти».
Доктрина Рузвельта — Хэлла, отразившая заботу о прибылях частного капитала, справедливо характеризовалась некоторыми американскими авторами следующим образом: «Ничто в этой доктрине не отражало серьезной озабоченности проблемами послевоенной реконструкции вне рамок обновленной мировой капиталистической экономики, и в мероприятиях, разработанных Вашингтоном, основное внимание было уделено целям торговли, а не оказанию неотложной помощи голодающей Европе, понесшей в войне значительно больше жертв, чем американские бизнесмены, фермеры и экспортеры, озабоченные размерами своих будущих прибылей».
Один из фактов, подтверждающих такую оценку, заключается в том, что Соединенные Штаты стремились уменьшить репарации, взысканные союзниками с держав «оси», с тем чтобы побежденные страны оказались в возможно большей зависимости от американской помощи и торговли с Соединенными Штатами. В ноябре 1944 г. госдепартамент заявил, что «сроки выплат по репарациям должны быть установлены с таким расчетом, чтобы как можно меньше нарушать нормальные торговые отношения».
Программа иностранной помощи, осуществление которой было начато во время войны и продолжалось после ее окончания, воспринималась общественным мнением США как мера гуманного характера. Правящие группы, однако, преследовали другую цель: увеличить прибыли деловых кругов и усилить политическое влияние американского правительства в послевоенной Европе.
Такую же роль отводили США и Организации Объединенных Наций — вопреки сентиментальным надеждам тех, кто верил ее уставу, утверждавшему, что она может спасти мир «от бедствий войны». На Тегеранской конференции, состоявшейся в 1943 г., Рузвельт выдвинул предложение о такой организации послевоенного мира, которую возглавляли бы США, Англия, Советский Союз и Китай. В итоге принятых на этой конференции решений предложенный Рузвельтом план был осуществлен в дополненном варианте: Францию приняли в качестве пятого члена ООН, обладающего, как и названные четыре страны, преимущественным влиянием в Совете Безопасности, в котором каждый имеет право налагать вето на любое важное решение Совета.
Вторая мировая война разразилась в мире, где господствовало несколько стран-империй. Освобождая народы от изощренной жестокости держав «оси», они стремились обеспечить собственный контроль над этими народами, увековечивая при этом традиционные имперские прерогативы. Так относились Англия к Индии, Бирме, Малайе, Египту, Палестине и Восточной Африке; Франция — к Индокитаю, Алжиру и Западной Африке; Соединенные Штаты — к Филиппинам и Латинской Америке; Голландия — к Индонезии; Бельгия — к Конго.
Более того, так называемые передовые либеральные страны не только распространили свой контроль на другие народы, но и сохранили в своих странах экономические системы, несовершенство и несправедливость которых были доказаны забастовочным движением и начавшимся после 1929 г. экономическим кризисом. Существующая в этих странах «демократия» распространялась только на систему выборов и парламентскую структуру правительства, но не допускала подлинного повседневного участия представительных народных органов в принятии решений.
Правящие круги Соединенных Штатов на протяжении всей войны не проявили сколько-либо заметной готовности отойти от довоенных концепций. Американское общество в целом также проявляло приверженность к привычным традиционным ценностям. Что собой представляли некоторые из этих традиционных ценностей? Идея «предопределения судьбы» (Manifest Destiny), обоснование растущей экспансии США в отношении других стран; идея расового превосходства белых в стране, население которой на 10 % состояло из негров; незыблемость капитализма, системы прибылей, господства и привилегий корпораций.
Одной из целей второй мировой войны являлось искоренение гитлеровских идей расового превосходства. Однако в Соединенных Штатах идея расового превосходства белых (как на Севере, так и на Юге страны) оказалась более действенной, чем вызванный войной энтузиазм освобождения от фашизма. Величайший парадокс заключался в том, что солдаты-негры сражались в этой войне в составе сегрегированных частей и подразделений в далеко не равных условиях. Когда американские войска, направляемые на европейские поля сражений, в страшной тесноте обосновались на корабле «Королева Мария», солдаты-негры были размещены в самой нижней части судна, у машинного отделения. Подобные же парадоксы наблюдались и внутри страны. С одобрения правительства кровь, бравшаяся для армии, маркировалась службой Красного Креста с целью учета расы донора. (Негритянский врач Чарльз Дрю, ответственный за расовую «сегрегацию» крови, через несколько лет умер от потери крови из-за того, что его не приняли в госпиталь для белых.) Попытки негров устроиться на предприятия оборонного значения наталкивались на враждебность профсоюзов, на предрассудки своих же товарищей по труду из числа белых, привыкших видеть их в роли прислуги и подсобных рабочих, на дискриминацию со стороны частных фирм и равнодушие правительства. Один работник авиационного завода, расположенного на Западном побережье США, заявил: «Негры будут приниматься только на должности уборщиков, сторожей, дворников и не более… Мы не будем принимать их на другие должности независимо от уровня их квалификации как работников авиационного предприятия». Правительственное распоряжение № 8802 о создании Комитета по справедливому найму было подписано Ф. Рузвельтом только после того, как в 1941 г. негритянский профсоюзный лидер А. Филип Рэндолф пригрозил правительству проведением в Вашингтоне массовой демонстрации. Однако скоро стало ясно, что комитет не обладал достаточными полномочиями, чтобы претворять в жизнь собственные директивы.
Усилившаяся во время войны миграция цветного населения на американский север в поисках работы раскрыла такие глубокие корни расизма в США, что ни правительство, ни общественность не решились приступить к устранению его причин. Расизм, бедность, скученность в городах сохраняются до сих пор. Во время войны произошли два крупных расовых конфликта. Один из них произошел в июне 1943 г. в Детройте, где столкновение «цветного» и белого населения переросло со стороны черных в грабежи и разрушения, вмешательство полиции завершилось гибелью 25 негров и 9 белых. В том же году вспыхнуло восстание негров в Гарлеме, поводом к которому послужила попытка полицейского арестовать негритянку. Во время последовавших грабежей и пожаров было убито 6 и ранено 500 человек.
Война против фашизма не только не смягчила ставшие в стране обычными проявления расизма, но внесла также мало перемен и в традиционно зависимое положение женщины.
В 1940 г., например, профсоюзный лидер Сидней Хил-мэн, член Совещательной комиссии по национальной обороне, выступил против приема женщин на работу на предприятия оборонной промышленности. «Стало очевидным, — говорилось в правительственном докладе, опубликованном в 1952 г. Женским бюро министерства труда США, — что Комиссия по национальной обороне не поддерживает участия женщин в выработке политики в соответствии со все растущим вовлечением женщин на рынок труда».
Когда в 1942 г. в целях координации мер по использованию рынка труда в тылу была учреждена Военная комиссия по рабочей силе, попытки женщин принять участие в работе группы, намечающей политику в этой области, встретили резкий отпор. И это несмотря на то, что спрос на женскую рабочую силу был велик и женщины все больше втягивались в сферу наемного труда. Мэри Андерсон — директор названного выше Женского бюро — обратилась с предложением назначить двух женщин членами Комитета совместной политики профсоюзов и администрации, подчиненного Комиссии по рабочей силе; оно было отвергнуто. Далее, по требованию Федерации женских деловых и профессиональных клубов, был создан Женский совещательный комитет при Военной комиссии по рабочей силе. Вопреки обещанию руководителя ее исполкома дать право решающего голоса в Комитете совместной политики профсоюзов и администрации председателю Женского совещательного комитета оно предоставлено не было. Более того, на первых порах председатель присутствовала лишь на заседаниях, рассматривающих побочные вопросы политики в области рабочей силы, и лишь после нескольких сессий комитета она была приглашена к участию в переговорах.
Доклад Женского бюро в 1952 г., касаясь работы Совещательного комитета, поднял вопрос о том, почему комитет «не проявил большего интереса к проблемам заработной платы и продолжительности рабочего дня работниц…». В докладе было высказано предположение о том, что, «возможно, комитет считался с необходимостью подчинения интересов каждой из групп потребностям, продиктованным чрезвычайным положением в стране». И все же в докладе бюро содержалась осторожная критика недооценки значения проблемы равной оплаты труда мужчин и женщин.
В нем, в частности, говорилось: «Некоторые обозреватели, оглядываясь назад, считают, что, поскольку в то время женщины вовлекались на рынок труда в невиданных прежде масштабах и выполняли многие работы, на которых раньше были заняты почти исключительно мужчины, комитет упустил хорошую возможность собрать больше данных и представить важную информацию, касающуюся проблемы равной оплаты. Совершенно очевидно, что дискриминация в вопросах оплаты и в условиях труда существует. Вопрос о равной оплате и тесно связанная с ней проблема равных возможностей в условиях производства может стать препятствием для возможно большего привлечения женской рабочей силы в то время, когда приток рабочих находится в критическом состоянии. И хотя комитет выступает за принцип равенства во всех основных политических вопросах и программах, все же вопросам равной оплаты труда мужчин и женщин уделяется сравнительно мало внимания».
При этом здесь высказывалась традиционная мысль о том, что женщины должны проявлять сдержанность и избегать энергичных выражений протеста. В докладе бюро говорилось, что «женщины, требуя внимания к своим проблемам, опасались вызвать недоброжелательное отношение к себе», при этом добавлялось, что в обстановке военного кризиса работникам национальной администрации легко было отклонять призывы к действию как чересчур феминистские, поскольку они поступали таким образом в соответствии с традицией. В докладе указывается также на «сомнения и затруднения», испытанные Военной комиссией по рабочей силе «в связи с ростом воинственности и боевого духа, характерных для части женских лидеров…»
В докладе отмечался и консерватизм Женского совещательного комитета, столкнувшегося с непреклонностью мужчин из Военной комиссии по рабочей силе. «Работа комитета, — говорится в нем, — должна успокоить тех, кому неприятны воспоминания о целях, приписываемых феминисткам периода зарождения женского движения, которые якобы хотели узурпировать традиционные роли мужчин или стремились к особым, ничем не обоснованным привилегиям». Более того, комитет «доказал, что он в состоянии отстаивать свои цели и может спокойно делать свое дело, не нарушая приличий или традиций, и что в конце концов он скорее стремится достичь поставленных им целей, нежели добиться особых привилегий».
Таким образом, осуществление необходимых перемен в социальной структуре Америки, и, в частности, мер, направленных на обеспечение женщин равными правами, связывалось с достижением победы над фашизмом. И отсрочка этих перемен в женском Вопросе, как и в других случаях, означала, что то зло, с которым американцы, как они полагали, боролись в этой войне, может после войны оказаться в США неустраненным.
Война принесла почти полную занятость и решительно покончила с кризисом 30-х годов, чего не удалось добиться мерами «нового курса», проводимого Ф. Рузвельтом. Однако она не повлияла на основные черты американской экономической системы, которые на протяжении всей истории Соединенных Штатов порождали нищету среди роскоши, погоню большого бизнеса за прибылями и союз между гигантскими корпорациями и правительством за счет американского народа. В своей работе «Решающее десятилетие» Эрик Голдмэн пишет: «В дни победы над Японией Америка была процветающей страной, более процветающей, чем когда-либо за все 300 лет стремления к благосостоянию. Мощный послевоенный бум, несущий обеспеченность, достиг каждого уголка страны, всех ступеней социальной лестницы. Рабочие, стряхивая с волос праздничное конфетти победы, подумывали о покупке загородных коттеджей. Дети фермеров подъезжали к колледжам в сверкающих лимузинах. Калифорнийская таможенная полиция, подвергая досмотру багаж странствующих сельскохозяйственных рабочих, возвращающихся на Восток, обнаруживала пачки стодолларовых банкнот».
Голдмэн приукрашивает действительность: налицо были также и трущобы, пришедшие в полный упадок, и нехватка жилья, и сохраняющиеся гетто, и труд, не приносящий удовлетворения большинству людей. Он находится гораздо ближе к истине, говоря о «бодрящем духе новых возможностей», который ощущали многие. И все же внушал тревогу тот факт, что, хотя профсоюзы, представлявшие только пятую часть работающего населения, в годы войны стали сильнее, власть огромных корпораций возросла в гораздо большей степени. Война обострила черты традиционной американской экономической системы, в которой господствует стремление предпринимателей к прибылям и власти.
Альянс между правительством и большим бизнесом является краеугольным камнем американской системы. Война всегда способствовала укреплению этого альянса, и вторая мировая война не была исключением. Для ведения и победоносного окончания войны была необходима мобилизация производства, что требовало сотрудничества властей с теми, в чьих руках находилось производство, — с теми, кто правил индустрией. Рузвельт в одной из своих смелых речей осуждал «экономических роялистов» Америки, хотя его администрация мало сделала для того, чтобы подорвать их власть. Историку Брюсу Кэттону с занимаемого им высокого поста в военном управлении производством представлялось, что этим экономическим роялистам, поносимым и осмеиваемым в течение двух сроков администрации Ф. Рузвельта, теперь предстояло сыграть свою роль…
В своей книге «Боги войны из Вашингтона» Кэттон описывает процесс перевода промышленности на военные рельсы, который осуществлялся с расчетом на сохранение экономического статус-кво. Крутой подъем военного производства в Соединенных Штатах начался лишь после поражения Франции, и, согласно официальному докладу Канцелярии управления производством, уже в 1941 г. три четверти контрактов на военные поставки (в стоимостном выражении) были сконцентрированы в руках 56 корпораций. Через год после падения Франции, накануне Перл-Харбора, стоимость военных заказов, полученных автомобильной промышленностью, составила 4 млрд. долл., однако она задержала их выполнение, выпустив машины образца 1942 г., которые были украшены хромированной отделкой богаче, чем когда-либо. А хром в то время был одним из самых дефицитных и самых остро необходимых материалов.
Даже в то время, когда Гитлер все на своем пути убивал и разрушал, американские предприниматели занимались прежде всего своим бизнесом. Более того, все большее число представителей деловой элиты прибывало в Вашингтон в качестве символично оплачиваемых чиновников, с тем чтобы руководить мобилизацией промышленности. Они не получали жалованья, зато поддерживали выгодные своим корпорациям связи. Союз между руководителями американского правительства и американского бизнеса преследовал цель не допустить, чтобы война вызвала фундаментальные изменения в капиталистической системе США, Как пишет Кэттон, решение правительства брать на службу бизнесменов за символический доллар в год логически вытекало из основополагающего решения о том, что, хотя все силы были брошены на борьбу с внешним врагом, США намеревались бороться лишь за ограниченные, исключительно военные цели. Это решение имело особую важность. Оно означало, по существу, пусть даже не продиктованную сознательным намерением, решимость американских правящих кругов придерживаться статус-кво во внутренней жизни США.
Кэттон подчеркивал, что «решение воспользоваться услугами деловой элиты и в дальнейшем означало не более и не менее как намерение сохранить существующий корпоративный контроль над американской промышленностью. И не потому, что эти бизнесмены делали что-то особое для обеспечения контроля, а потому, что любая альтернатива существующей системе имела бы весьма далеко идущие последствия».
Такая альтернатива с «далеко идущими» последствиями могла бы включать предоставление рядовым рабочим в промышленности права голоса при выработке экономических решений, сокращение прибылей корпораций с целью облегчить положение наименее обеспеченных групп населения. Чтобы война действительно привела к росту подлинной демократии как внутри страны, так и за ее пределами, она должна была каким-то образом воздействовать на промышленную демократию на уровне производственных предприятий, профсоюзы которых выступали с требованиями о предоставлении им возможности решать проблемы, связанные хотя бы с условиями труда. (Президент Объединенного профсоюза рабочих автомобильной промышленности Уолтер Рейтер высказывался за участие рабочих в решении производственных вопросов, и примерно на пяти тысячах предприятий в конце концов были созданы комитеты с участием представителей рабочих и администрации. Однако они приступили к своим функциям как аппарат, обеспечивающий рост производства и сокращение случаев невыхода на работу и прогулов, то есть скорее в качестве помощников администрации в вопросах трудовой дисциплины, нежели как форум для принятия решений демократическим путем.)
В докладе, представленном вскоре после войны сенатскому комитету по мелкому бизнесу и озаглавленном «Экономическая концентрация и вторая мировая война», указывалось, что во время войны правительство затратило 1 млрд. долл. на научные исследования в промышленности, не считая средств, истраченных на атомные исследования. Этот 1 млрд. долл. достался 2 тыс. корпораций, причем 68 из них получили две трети, а на десять крупнейших американских корпораций пришлось 40 % всей суммы. Более того, по 90 % контрактов патенты на новые усовершенствования передавались подрядчику, который затем контролировал коммерческое использование исследований, финансируемых правительством.
Кэттон, вспоминая свой опыт по переводу промышленности на военные рельсы, пишет: «Мы оказались в положении борющихся за сохранение статус-кво не только внутри страны, где реакция снова поднимала голову, но и — по логике вещей — за ее пределами… Крупные дельцы, которые принимали действенные решения, сошлись на том, что не следует проводить никаких существенных перемен». Один из наиболее важных моментов в сохранении статус-кво заключался в том, что, несмотря ни на какие самовосхваления демократии в Соединенных Штатах, решения должны были, как и прежде, приниматься наверху. И вне зависимости от того, кто стоял у власти в Вашингтоне — консерваторы или либералы, — процесс принятия решений и определения целей этих решений должен оставаться таким же, как и прежде. Кэттон об этом пишет: «У практически мыслящих дельцов был один подход, а у сторонников «нового курса» — другой. Но как бы они ни отличались Друг от друга, их объединяла одна общая черта: подозрительность к самому процессу демократизации».
Во время войны США во Вьетнаме она проявилась в кризисе доверия — растущем сознании того, что правительство скрывает факты, искажает истину и попросту лжет. Правительство военного времени было озабочено скорее тем, что сказать и открыть народу, нежели тем, что сделать на самом деле. В ноябре 1942 г. один бизнесмен, служивший консультантом в военном управлении производством, издал мемуары под названием «Общественные отношения». Он предложил использовать рекламу в целях соответствующей обработки общественного мнения. Он отмечал: «Пресса и радио, естественно, уделяют больше внимания недостаткам в работе военного управления, чем его успехам и достижениям, поэтому необходимо найти пути достойной оценки важных результатов деятельности указанной организации».
Накануне войны, в 1940 г., конгресс принял и президент Ф. Рузвельт подписал закон о регистрации иностранцев (больше известный как закон Смита), который объявлял преступлением как устные, так и письменные выступления с призывом отдельных лиц и организаций к насильственному свержению правительства. Таким образом, идеи Томаса Джефферсона и «отцов-основателей» США, зафиксированные в Декларации независимости, были объявлены преступными.
Рассмотрение истории второй мировой войны в этой главе в новом свете отнюдь не предполагает пренебрежения тем фактом, что война сокрушила наиболее бесчеловечные в истории режимы — гитлеровский нацизм, а также агрессивный империализм Италии и Японии. Нельзя также отрицать, что война оказала стимулирующее воздействие на многие части мира, привела к свержению деспотических режимов, способствовала развитию революционных движений за независимость и прогресс. Не означает это также отрицания и того факта, что после войны возникла атмосфера надежды, которая, пожалуй, стала важным фактором в борьбе за свободу, развернувшейся во многих частях послевоенного мира, включая и Соединенные Штаты.
Проблемы послевоенного периода, какими они представляются сейчас Америке, — это не драматические отклонения от духа победы и идеализма времен второй мировой войны. Для тех, кто умел видеть, эти проблемы были различимы уже в Америке военного времени. Вопреки всем декларациям США об обновлении мира во время второй мировой войны Америка сохранила все свои характерные черты распределения власти и привилегий, а также традиционные идеи и ценности. После войны эти черты обострились настолько, что в 60-е годы вызвали национальный кризис, сопровождаемый такими бурными конфликтами, мучительными разочарованиями и движениями протеста, каких страна еще не знала.