Грозу с ураганным ветром и молниями толщиной в руку они переждали в пещере, выгнав из нее лерда. Лерд был старый, но еще вполне сильный и уходить не хотел. Шумовых и световых эффектов оказалось мало; пришлось псу пару раз цапнуть его за ляжки, а разведчику легонько стукнуть по носу. Обиженно рыча, крылатый тигр выскочил под дождь, а они принялись осваивать полученное пристанище.

Мельник отгреб в угол валявшиеся повсюду кости, потом бросил на пол пару таблеток топлива, чиркнул зажигалкой. Пес некоторое время смотрел на сильное ровное пламя, освещавшее высокие своды, потом сказал:

— Это не настоящий огонь. Хотелось настоящего.

— Не хотелось, а хочется, — поправил его Мельник: языковые навыки у пса еще не устоялись, и была надежда научить его говорить более правильно. Потом привыкнет, уже не переучишь. — Для настоящего дрова нужны, а у нас, как видишь, их нет.

Пес некоторое время лежал молча, а потом сорвался с места и, прежде чем Мельник успел что-либо сказать, исчез. Его не было долго, так долго, что разведчик уже начал тревожиться, но тут снаружи послышалось пыхтенье и какое-то царапанье. Мельник выглянул и увидел пса, ожесточенно выдирающего раскидистый сук из груды других таких сучьев, сваленных у входа. Ветки заплелись, и у пса ничего не получалось. „И как только он их снизу допер?“ — подумал разведчик, но говорить ничего не стал. Молча отстранил пса, сломал несколько веток и затащил сучья в пещеру.

Когда костер разгорелся, пес растянулся на полу и подставил огню мокрый бок.

— Хочется смотреть, когда горит, — произнес он немного позже. — Всегда хочется. Все равно как идти по следу.

Он говорил правильнее, чем Ган, и Мельник лучше его слышал. При этом челюсти у него остались вполне собачьими — мощные были челюсти, тому же лерду кость мог перекусить. Просто в центре на Гее, где его моделировали, пошли по другому пути: не стали добиваться, чтобы пес произносил слова вслух; ему достаточно было пробормотать их шепотом, и вделанный в гортань передатчик транслировал сказанное прямо в уши Мельника. Таким образом, речь пса слышал только он, остальные могли услышать только лай и мощное угрожающее рычание. Когда креатор в центре предложил этот вариант, Мельник сначала заколебался, а потом согласился. Кому еще нужно знать, что сказал пес? С кем они могли побеседовать втроем или тем более вчетвером? Не было таких, никого не осталось.

Пес встал, потоптался немного и улегся к огню другим боком.

— Скажи, а там, возле поселка, ты ходил к складу мертвых, долго ходил — зачем? — снова заговорил он.

— Во-первых, не склад, а кладбище, — поправил Мельник, — а во-вторых, там лежат мои друзья. Я о них вспоминал.

— Знаю, — сказал пес- Я видел. Мужчина и женщина. Ты о них можешь вспоминать только там, на этом месте?

— Нет, конечно, — ответил Мельник. — Я часто о них думаю.

— Тогда зачем ходить, стоять возле камней? Ты умеешь говорить с мертвыми?

— Нет, не умею, — признался Мельник. — Просто это такой обычай. Вся жизнь состоит из обычаев. Вот у нас с тобой обычай говорить по вечерам. Зачем? Ведь для охоты или разведки это не нужно. Просто обычай.

Пес некоторое время молчал, осмысливая сказанное, потом произнес:

— От разговора есть польза. Узнаешь новые слова. Лучше понимаешь. Хотя не всегда. Обычай… Зачем?

Разведчик ждал продолжения, но его не последовало. Пес отполз от костра, улегся, как всегда, мордой к входу и затих — видно, задремал своей чуткой дремой разведывательного пса-пруви. А Мельник был бы не прочь еще поговорить. С недавних пор он стал хуже переносить одиночество. Для его профессии это было плохо, и с этим надо было бороться. И он боролся: не стал будить пса, хотя губы уже готовы были произнести: „Бен! Эй, Бен!“ В Центре, когда пес уже был полностью инициирован и пора было его называть, он долго мучился с выбором имени. Вначале хотел назвать Ганом. Но потом понял, что это неправильно, и перебирал десятки имен и кличек. В конце концов назвал по имени его мастера, Бенджамена Канценбергена. Тот, кажется, даже слегка обиделся.

Ладно уж, хочет дремать — пусть дремлет, мешать не будем. Мельник привалился к стене и тоже закрыл глаза. Стена даже сквозь комбинезон дышала холодом, но он не боялся холода. Не боялся холода, легко утолял голод, обходился без сна, не нуждался в уюте… Удобно, правда? А после всего случившегося — просто незаменимо. Ведь если бы он привык к блюдам, которыми угощал Норман, к сну в мягкой постели, как бы он мог теперь без этого обходиться? Плохо бы ему было. А так — ничего. Вот только научиться бы еще обходиться без язвительных замечаний Чжана, без бесед с Норманом, без разговоров с Люсиндой, без ее рассказов о новых, еще не созданных ченджерах… Она всегда говорила об этом, как о чем-то неважном, и улыбалась, словно извиняясь за то, что отнимает время, а глаза блестели, выдавая волнение. И ничего этого не вернуть. Может, и правда попробовать научиться разговаривать с мертвыми? Вот только нет еще таких технологий, и нет лаборатории, где бы развивали такую способность. Может, когда-нибудь и этому научатся?

…Когда он проснулся, костер уже погас, лишь угли слабо мерцали. Пса в пещере не было — видно, отправился поохотиться. Что ж, самое время. Мельник сел, достал карту и принялся заносить на нее разведанные за день участки. Новый поселковый совет попросил обследовать в окрестностях все места, пригодные для устройства теплиц, лабораторий и плантаций. После всего случившегося у жителей Гринфилда возникло желание как можно меньше зависеть от поставок из Системы. Желание тем более понятное, что каждый месяц прибывали все новые поселенцы, поселок расширялся, и надо было думать о будущем.

Он заканчивал свою работу, когда почувствовал Бена — тот был уже недалеко. Через минуту он появился и сел у входа. Можно было и не спрашивать, как прошла охота — вид у пса был такой довольный, словно он загнал всю дичь в округе, — но Мельник, чтобы сделать ему приятное, все же спросил:

— Ну как поохотился?

— Два крогта, — сообщил пес, — и один… этот, такой длинный…

— Хистаг?

— Да, хистаг. Они пытались от меня улететь, но я был быстрее и не дал. Я могу еще поймать, но не нужно. Или ты хочешь мяса? Тогда я сейчас поймаю.

— Нет, не хочу, — отказался Мельник. — Я сейчас закончу, и пойдем.

— Пойдем, — согласился Бен. — Хочется посмотреть те далекие места на юге.

Они вышли, когда начало светать. Небо на востоке наливалось зеленью, окрасив вершины гор. А на дне ущелья, куда они спустились, еще царила тьма и бешено ревел поток. Река после ливня поднялась, по крайней мере, на метр, не было и речи о том, чтобы ее перепрыгнуть. Некоторое время они шли вверх по ущелью, подыскивая место поуже. Бен молча бежал впереди, а Мельник подумал, что Ган сейчас обязательно стал бы ворчать о том, какая ерунда эта хваленая человеческая техника: когда хочется бегать, тебя заставляют лететь на какой-то доске, а когда нужно переправиться, ее почему-то нет. Этот пес молчал, потому что еще многого не знал — они в первый раз отправились вдвоем в такую далекую экспедицию. И это было хорошо, что он не знал и не спрашивал, потому что тогда пришлось бы объяснить, что флаер разведчик не взял специально, чтобы проверить и испытать пса.

Наконец Мельник нашел то, что искал. Обломок величиной с небольшую скалу нависал над местом, где берега сужались. Поток в теснине бился и ревел с удвоенной силой, но это разведчика не пугало. Примерившись, он раскачал камень и столкнул его вниз. Расчет оказался точным: скала упала точно посередине реки, ее вершина осталась торчать среди бурлящей пены.

Из-за рева реки слов здесь было не разобрать, но Бен умел различать, что говорит человек, по движению губ, а Мельник тем более слышал пса на расстоянии до полукилометра — дальше передатчик не брал. Он объяснил Бену, как пользоваться переправой — не задерживаясь посередине, используя скалу лишь для дополнительного толчка, — и, не разбегаясь (поскольку пес не умел разбегаться, а надо было ему показать, как делать), прыгнул.

На другом берегу он обернулся и поощрительно махнул рукой: давай! Бен встал на то же место, где он, повозился, примериваясь, потом переместился пониже, снова примерился. Тут Мельник сообразил, что велел псу все делать, как он сам, а тот будет толкаться не одной, а двумя ногами — не помешают ли ему тогда указания двуногого хозяина? Но поправлять было поздно: пес прыгнул. Прыжок получился сильнее, чем требовалось, Бен почти перелетел через скалу, приземлившись на другом ее краю. На долю секунды он повис над потоком — казалось, сейчас сорвется, — потом оттолкнулся и очутился рядом с разведчиком.

— Не надо было так сильно толкаться, тогда бы лучше получилось, — сказал Мельник с раздражением, порожденным пережитой тревогой.

— Не надо было так советовать, я бы не толкаться, — в тон ему ответил Бен.

Мельник счел за лучшее промолчать.

Теперь перед ними высился крутой, временами отвесный склон. В прошлом году Ган не мог здесь спуститься, и его пришлось нести на руках. Да, но спустя некоторое время Люсинда провела здесь же группу детей, и некоторые были совсем маленькие, и все прошли. Сможет ли Бен повторить это?

На этот раз Мельник решил идти сзади. Он объяснил Бену, как выбирать дорогу, обходить отвесные участки, и тот полез. Мельник смотрел, как он лезет, и вспоминал, как в лаборатории он составлял набор свойств, которыми должен обладать его будущий помощник, а Канценберген ему объяснял, что вот этого будет добиться очень трудно, а этого — просто невозможно. В конце концов, удалось добиться почти всего, и Бен как разведчик намного превосходит Гана. Но пока он этого не знает — и хорошо, что не знает.

Бен лез просто замечательно. Первый отвесный участок он обошел, точно следуя инструкциям Мельника, второй слегка срезал, а по третьему и всем прочим шел напрямик, как по ровной дороге. Лапы, снабженные выдвигающимися присосками, позволяли ему передвигаться даже по потолку. Да уж, у него не будет проблем с лестницами и скалами.

Наверху пес подождал Мельника и, когда тот вылез, слегка запыхавшись, пренебрежительно произнес:

— Нет сложного. Зачем велел осторожно?

— Вот и хорошо, что нет, — ответил разведчик. — Иногда не мешает перестраховаться.

— Что значит, не понимаю, — признался Бен. — Новое слово, научи.

— Потом научу, — пообещал Мельник. — Сейчас надо идти.

Перед ними лежало плоскогорье, а за ним, он знал, еще несколько ущелий. Как всегда после дождя, в воздухе плавали цветы аэрарии Дьюка; все новые сиреневые шарики, оторвавшись от росших на склонах кустов, устремлялись вверх. Вокруг них кружились пчелы и шмели размером с земных колибри; просушив после дождя крылья, к ним спешили присоединиться и существа покрупнее.

— А вон хорт — видишь? — сообщил Бен. Разведчик пригляделся к парящему в вышине силуэту.

— Он, кажется, громадный, — сказал Бен. — Интересно было с таким сразиться. Ты сразился?

— Случалось, — ответил Мельник. — Но лучше не связываться.

До рощи с серебристыми деревьями они добрались только к вечеру. Пес тут же принялся ее обследовать. Сделал несколько кругов вокруг заросшего костровища, надолго задержался возле поваленного дерева и еще в паре мест тщательно принюхивался и даже лизал землю. Потом сообщил:

— Здесь были дважды. Один раз ты и пес, как я. Потом много. Дрались. Убиты восемь человек и одно маленькое существо, его не знаю.

— Все верно, Бен, — сказал Мельник. — Здесь сражались и умирали. И мы тут заночуем. Если хочешь костер, собирай дрова.

Пес принялся стаскивать сучья к костру, а Мельник направился к дереву, возле которого, как он знал по рас сказу Гана, погибла Люсинда. Вот, значит, как это выглядит. Он сел на поваленный ствол, огляделся. Наверное, она сидела вот здесь, пыталась отстреливаться, а бандиты шли оттуда. Элен отвлекла большую часть на себя и убила поодиночке, но двое остались здесь… Если бы он тогда знал, что Люси на юге! Элен с Ганом вполне могли помочь северной группе поселенцев, а он бы ее тут защитил, не дал в обиду… Если бы знать…

Он поднял с земли прутик, острым концом стал чертить на земле буквы. Три первых нарисовал, на четвертую места не хватило — прутик уперся в молодой побег дерева. Пройдет еще несколько лет, и тут все изменится. Дерево, на котором он сидит, распадется в труху, вот эти два великана, скорее всего, упадут, поднимутся новые деревья. На Никте не бывает двухсотлетних дубов, как на Земле. Ничего не поделаешь — молодой мир, все обновляется очень быстро. Все изменится, и он уже не найдет это место. Может быть, соорудить пирамиду из камней? Пожалуй, стоит.

Он принялся таскать камни из ручья и спустя какое-то время решил, что этого будет достаточно. Пес к этому времени сложил возле костровища целую груду сучьев и молча наблюдал за его работой. Когда Мельник закончил, пес спросил:

— Ты делал знак для своей карты?

— Нет, — ответил Мельник. — Не для карты. Для себя. Закатное небо плавно меняло цвет, и деревья в роще послушно следовали за ним, становясь оранжевыми, лимонными и под конец зелеными.

— Для себя, — повторил Мельник, оглядываясь, словно стараясь вобрать в себя, навеки запечатлеть в памяти все, что его окружало. — А все-таки красиво здесь, верно?

Пес некоторое время молчал, потом сказал:

— Непонятное слово, не знаю. Ты костер зажжешь?

— Зажгу, конечно, — сказал Мельник, склоняясь над дровами.

Когда языки пламени заплясали над сучьями, пес улегся боком к огню. Внизу под обрывом глухо ухнул тагрил, спугнув семейство броздов, и кто-то крупный неторопливо прошел к ручью. Разведчик ждал вопросов, но пес молчал: почему-то в этот вечер ему не хотелось разговаривать. Закат догорел, выступили первые звезды. Мельник встал, отошел в сторону, где скалистый склон спускался в долину, расстегнул комбинезон.

— Да, друг мой Бен, — прошептал он, глядя, как струя, серебрясь в лунном свете, исчезает между камней, — тебе непонятно, для чего я сложил знак и что значит это слово, а ты сегодня почему-то не слишком любознателен и не хочешь спрашивать. Но ничего, мы еще с тобой пройдем „заколоченным“ Коридором и вступим в бой с бандой свихнувшихся идиотов. Мы еще многое переживем вместе, друг мой Бен. И ты у меня еще спросишь, что такое „красиво“.