Все, устал! Я остановился, вытирая пот. Моя прогулка продолжалась уже два часа. Для первой серьезной вылазки вполне достаточно, можно поворачивать. Дойду вон до той перемычки и поверну. По противоположному склону ущелья пойду обратно. Кажется, тот склон более пологий, хотя впечатление может быть ошибочным. Впрочем, затрудняет движение не крутизна, больше мешает проклятый рододендрон, из-за него траверс превращается в сущее мучение. Ну отдохнули—и вперед. Как говорил председатель, еще десять лет упорного труда — и пятнадцать минут полного счастья.

Действительно, спустя полчаса, дыша как загнанная лошадь и едва передвигая ноги, я выбрался на широкую каменистую перемычку, разделявшую два ущелья. Одно, вдоль которого я поднялся сюда, узким крутым коридором уходило на юго-восток, к лагерю. Была видна тонкая лента ручья, бегущего по его дну. Другое, более широкое и пологое, шло на запад. Ну-ка, куда мы забрались? Я сел, достал карту. Ага, вот я где: на самом севере нашей амебы. По прямой до лагеря почти семь километров. Для первого выхода неплохо (вчерашнюю прогулку по окрестностям можно не считать — так, булавочный укол). Сегодня осмотрю северо-западный сегмент, завтра северо-восточный, и так далее. Потом выберу несколько участков и приступлю к более детальным исследованиям.

Я вынул флягу, сделал несколько глотков и умылся. Терпеть не могу грязь на лице. Да, через пару дней можно начать систематическое обследование территории. И спустя неделю упорной работы можно будет сделать какие-то выводы. Пока что, боюсь, мне нечего будет доложить вечернему ученому совету. Никаких чудовищ в облаках, ледяных глаз, следящих за мной из чащи, — в общем, никаких феноменов я не видел. Партизан, шестипалых пришельцев и пауков-мутантов тоже. Вообще ничего особенного. Лес как лес. Пожалуй, подлесок чуть гуще, чем бывает в лесах данного типа. К тому же его плотность и размер растений с высотой почти не уменьшаются. Здесь, на перемычке, альтиметр показывает 2070 метров, а кустарники доходят мне до пояса. Возможно, дело в почве или распределении осадков. Муравейников чуть меньше нормы, что же касается количества их обитателей и их активности, то это еще предстоит выяснить. Да, вот еще странность: за время своего похода я не видел никаких следов крупных позвоночных. Ни помета, ни тропок, ни лежек — ничего. Как будто здесь нет ни копытных, ни хищников. Только бурундуки, белки, мыши. Но так, как известно, не бывает: где мышь, там и лиса. И вообще, здесь нет ничего, что препятствовало бы существованию кабанов или волков.

Камни прогрелись на солнце, сидеть было приятно. Я огляделся — нет ли поблизости змей или насекомых с вредными привычками — и осторожно вытянулся. Сидеть хорошо, а лежать лучше. И отдыхаешь быстрее. Да, вот что значит привыкание; привыкание и адекватная оценка обстановки. Два часа назад я вел себя иначе. Какое там лежать: я оглядывался на каждый шорох, все время был настороже. А ведь я не первый год работаю в лесах, не раз встречался с хищниками. Но чего не сделает внушение: Уокер так запугал меня со своими «неизвестными факторами, представляющими реальную опасность», что эти факторы стали мерещиться на каждом шагу.

В сущности, человека легко запугать. Когда умные, знающие, опытные люди вокруг тебя уверены, что дело плохо, когда они обсуждают таящиеся повсюду опасности, то ты можешь подшучивать над их подозрениями, но вряд ли оставишь дверь не запертой на ночь и откроешь ее по первому стуку. Ты будешь бояться шорохов, струйки воды, вдруг вздумавшей вытечь из закрытого крана, кустов и пней на ночной дороге. За каждым кустом прячется незнакомец, в руках у него карабин, из которого был убит Пропп. Конечно, есть смелые люди, они спокойно смотрят в лицо опасности, рука уверенно лежит на рукояти кольта. Но я не таков. Когда мне предстоит работать в местах, где возможна встреча с хищниками, я передвигаюсь со всеми предосторожностями и стараюсь не рисковать. Пока что мое общение с волками, тиграми и прочими плотоядными заканчивалось благополучно.

Я взглянул на часы. О, что-то я разнежился! Пора идти. Неплохо бы взять здесь пробу грунта — место легко определяется на карте; только какой здесь грунт, одни камни. Пробы, конечно, дело не мое, а геолога, который прибудет сегодня. Но ходить по району будем только мы с ним, ни физики, ни математики этого делать не будут (хотя, возможно, мой сосед поучаствует?), так что надо будет договориться и скооперироваться. Ладно, возьму пробу поблизости, как только камни кончатся.

Я засунул флягу в рюкзак и двинулся в обратный путь. Идти было чуть легче, чем раньше: склон действительно оказался более пологим, и подлесок здесь был немного реже. Хотя отсутствие звериных троп все равно превращало ходьбу в нелегкую, порой изнурительную работу. Теперь, когда я своими ногами измерил часть нашего района, я с меньшим доверием относился к заверению Уокера, что следователи обшарили все окрестности и не нашли никаких следов пропавших участников группы Рошбаха. Неужели они заглянули везде? Например, на дно этого ущелья, вдоль которого я иду? Ведь даже сейчас, находясь поблизости, я слышу только шум бегущего по дну ручья, сам же ручей остается невидимым, как и его русло. А может быть, там лежит тело одного из исследователей?

А заросли рододендрона на противоположном склоне, там, где я недавно прошел, — разве я могу ручаться, что в нескольких метрах от моего пути… Только запах мог бы выдать тайну, но ведь прошло столько времени, а в здешнем климате разложение происходит быстро, так что и запаха, пожалуй, уже не осталось. Так, может быть, разгадка таинственного исчезновения наших предшественников проста: они по какой-то причине заблудились в лесу и погибли, а их тела так и лежат здесь? Мне кажется, говоря о том, что они «обследовали весь район», капитан имел в виду лишь участок вокруг лагеря, расположенный на плоскогорье.

Я прошел около километра, дважды собрав образцы мха и двукисточника (он распространен здесь наиболее широко) и заодно взяв пробы почвы. Ущелье плавно поворачивало к югу, в сторону лагеря, и я прикинул, что, пожалуй, через час моя сегодняшняя экспедиция завершится. К обеду я, разумеется, опоздаю, но что-то поесть мне ведь дадут…

Однако мои надежды съесть сегодня что-нибудь более содержательное, чем бутерброд, были безжалостно разбиты. Внезапно передо мной возникла узкая глубокая расщелина. Рэмбо в компании с Тарзаном могли бы ее перепрыгнуть, но я им в товарищи не годился. Ничего не оставалось, как повернуть и двигаться на восток, вверх по склону ущелья, пытаясь обогнуть препятствие. Однако это оказалось делом нелегким: шли минута за минутой, а проклятая расщелина все так же упорно лезла вверх, под самый гребень.

Спустя полчаса трудного подъема я услышал глухой мерный шум и вскоре вышел в небольшую котловину. Со скалы, откуда-то с гребня хребта, низвергался средних размеров водопад, кипел в каменной чаше и затем устремлялся в остановившую меня расщелину. Стайка птиц при моем появлении сочла за лучшее переместиться на окрестные деревья. Идя по краю чаши, я перешагнул поток и обернулся. Это место могло бы служить идеальным водопоем для самых разных существ, и я внимательно осмотрел землю, однако никаких следов не заметил. Зато обнаружил другое: несколько черных и серых лент, не замеченных мною вначале, при моем приближении ожили и исчезли в трещинах скал. Отлично: если потребуется как-то обозначить это место, можно назвать его Змеиным водопадом.

Спустя несколько минут я вышел на гребень хребта. И рельеф, и растительность здесь сильно отличались от того, к чему я привык за последние полтора часа. Никаких заросших склонов и узких ущелий: гребень представлял собой плавно понижающееся к югу неширокое плато, поросшее чистым сосновым лесом. Вряд ли эта ровная площадка была длинной, впереди меня, скорее всего, ждал крутой спуск, однако здесь идти было приятно. Подлесок почти исчез, стволы могучих сосен, прямые, розовые, стояли свободно. Я пошел быстрее, мурлыча что-то себе под нос и размышляя о теории, говорящей о полезности всяческих препятствий и справедливом вознаграждении трудов трудолюбивых тружеников науки — и не только науки. После каждого подъема, говорят поклонники этой теории, нас ожидает спуск, после чащи — простор, после серии неудачных опытов — опыты удачные, после нищеты обязательно изобилие. Кто же податель этих наград, кто все так справедливо устроил? Ответ известен. И если не за каждой расщелиной мы встречаем водопад, возле которого красавица и умница мечтает о встрече с одиноким биологом, то это исключительно для того, чтобы оный биолог сохранил свободную волю и мог сомневаться. Вот он и сомневается, помня о том, что на каждый водопад находится тысяча тупиков, из которых приходится с трудом выбираться, а на каждого счастливца — толпа несчастных, не получивших ровно никакой награды.

Впереди, чуть левее моего пути, показалась поляна, и я подумал, что мой скептицизм сейчас будет наглядно посрамлен: податель догадок и водопадов, подслушав мои сомнения, решил доказать свою реальность, подкинув еще одно облегчение. Или, наоборот, на поляне меня заклюет легендарная птица Рамору? Хотя нет, по легенде она, кажется, совсем не хищная.

Что-то — какой-то яркий цветок, показавшийся мне интересным, — заставило меня взять чуть правее, так что поляна оказалась в стороне. Свернуть туда? Да нет, совершенно незачем, я и так устал, скорее в лагерь. Голова слегка кружилась, меня подташнивало — от голода, что ли? А ведь несколько минут назад я чувствовал себя совершенно здоровым. Устал, страшно устал, вот и все объяснение, надо идти быстрее и при этом держаться ближе к краю ущелья. Хотя непонятно почему: ведь там круче. Впрочем, все равно, можно идти где угодно.

Тошнота пропала так же внезапно, как и началась, и голова больше не кружилась. Странно все это. Такое ощущение, что плохое самочувствие было связано с определенным местом — вон там, между краем поляны и склоном. Вернуться, попробовать еще? Нет, не хочется, никакого желания, как-нибудь в другой раз. Я ведь еще вернусь сюда, правда?

В общем, я позволил своей слабости себя уговорить и продолжил путь к лагерю. Силы мне действительно понадобились: ровный участок закончился крутым обрывом, для преодоления которого требовалась веревка или другое альпинистское снаряжение. Почти час я блуждал вдоль склона, пока не нашел относительно покатый участок. Цепляясь ногами, руками и чуть ли не зубами за каждую трещину, я сполз метров шесть-семь, после чего все же сорвался. Правда, очень удачно — упал в кусты, только поцарапался. Что называется, бросил сам себя в терновый куст. Выбравшись из кустов, я обнаружил, что нахожусь на такой же террасе, как и наверху, только поменьше. За ней снова последовал обрыв, который я преодолел с немалым трудом, и еще один раз весь набор. В общем, хребет представлял собой огромную базальтовую лестницу, спускавшуюся к лагерю, по ступенькам которой полз к себе домой одинокий ученый муравей с мешком за спиной. Несколько раз ему приходилось садиться и отдыхать и совсем не хотелось собирать какие-то образцы. Наконец муравей сполз с последней ступеньки, сказал «уф», а может, «ох», а может, «все, без веревки больше ни шагу» и пополз к лагерю.

Уже начали встречаться платаны и махагон, я уже узнавал места, по которым бродил вчера вечером, когда впереди за деревьями мелькнуло что-то оранжевое. Я так и замер на месте. Мне был знаком этот цвет, эта плавная мягкая поступь, я видел их в долине Гомати, и нельзя сказать, что эти встречи оставили приятное впечатление. Неужели это он? А ведь ни одного крупного зверя до сих пор! И так близко от лагеря… Так, с какой стороны дует ветер? Черт, кажется, с моей, тогда он… Ага, вот снова мелькнул! Но почему так высоко?

Прячась за деревьями, я осторожно шагнул вперед, потом еще — и, выпрямившись, рассмеялся. Чем в свою очередь напугал Кэт Ричардсон — менеджер лагеря, одетая в оранжевую майку в черную полоску, так и подпрыгнула, повернувшись в мою сторону и сунув руку в карман брюк, где, видимо, она держала свой баллончик, или шокер, или нечто подобное, дающее женщинам иллюзию защищенности.

— Знаете, за кого я вас принял? За тигра! — сообщил я, подойдя к ней.

— За тигра? Но почему?

— Из-за вашей боевой раскраски. — Я указал на ее майку. — Знаете, очень похоже. Я даже испугался.

— О, я тоже! Я была уверена, что я одна, и вдруг смех! Прямо как в ужастиках! А ведь все время чувствуешь себя настороже со всеми этими рассказами о партизанах. Что вы тут делаете?

— Возвращаюсь с задания, мэм. Первая разведка, с вашего разрешения, мэм.

— Вольно, капрал. А я думала, что вы все время сидите за микроскопом и смотрите в какой-нибудь классификатор.

— А вы неплохо осведомлены! Да, это главная часть моей работы. Но прежде чем анализировать и сравнивать, надо найти материал для анализа. Вот я и ищу. Хочу обойти весь наш район. Сегодня побывал вон там. — И я махнул рукой на северо-запад. — А вы что, гуляете?

— Да. Просто брожу и наслаждаюсь. Я ужасно люблю лес, мне страшно нравится гулять по незнакомым лесам. Я и в эту экспедицию пошла для того, чтобы попасть в новые места.

Я уже при первом знакомстве заметил, что у нее очень выразительная мимика — свойство впечатлительных и непосредственных людей, не умеющих скрывать свои чувства. Сейчас это подтвердилось: при последних словах лицо нашего менеджера приобрело выражение как у ребенка, ожидающего новую сказку.

— Так вы сейчас куда — к себе, отдыхать? Или сразу в лабораторию? — спросила она, возвращаясь во взрослую жизнь.

— Вы совсем не угадали, мэм, совсем не угадали. — Я сокрушенно покачал головой. — Нет, путь изнуренного странника, этого рейнджера науки, вначале лежит в столовую. Путь к окуляру лежит через кухню! Мечтаю, знаете, о куске горячего бифштекса и кружке кофе.

— Боюсь, что ваши мечты разобьются о суровую реальность, — сообщила Кэт. — Ведь обед уже закончился, и на кухне вряд ли что осталось. Но я вам что-нибудь сооружу!

С этими словами она решительно направилась в сторону лагеря.

— А как же ваша прогулка? — попытался я проявить благородство.

— Ерунда, в другой раз; да я уже и так хотела поворачивать.

Мы направились к лагерю. По дороге Кэт рассказала о себе. Оказалось, что она выросла в маленьком городке в Айдахо, среди пшеничных и кукурузных полей, но отчего-то — вот странность! — с детства мечтала оказаться в густом лесу, какой описывали в сказках и показывали в боевиках. Нет, она, конечно, и о многом другом мечтала, но о лесе тоже. Но как-то так получалось, что все время были дела поважнее, и впервые она попала в настоящий лес уже взрослой, и не дома, в Штатах, а, представьте, в Гондурасе. Не самое лучшее в мире местечко, поверьте. После этого она побывала и в штате Монтана, в знаменитых тамошних лесах, и во Франции, и даже в Африке. Много мест, где она была! Даже в университете училась. Но закончить не пришлось, так сложилось. А то бы она тоже, наверное, стала биологом. И, пожалуйста, не зовите меня больше «мисс Ричардсон», уж лучше пусть будет «мэм», а еще лучше Кэт. Я, естественно, тоже попросил звать меня по имени.

Она проявила большой интерес к моему сегодняшнему походу, и я рассказал о своих наблюдениях и впечатлениях — вначале сдержанно, боясь наскучить, а затем увлекся, стал вникать в детали. Особенно ее интересовали необычные явления, свидетелем которых я мог стать: не видел ли я знаменитые готанские феномены, не чувствовал ли себя возбужденным или угнетенным, как тот член группы Рошбаха, единственный оставшийся в живых. Пришлось ее разочаровать: ничего особенного, никаких феноменов и чудовищ. Вот только подлесок плотный, зверей нет да в обморок чуть не свалился. «В обморок? — изумилась Кэт. — На вас не похоже. Как это было?» Что ж, я рассказал и об этом странном эпизоде, описал водопад и ту небольшую террасу, где почувствовал головокружение. Она объяснила, что ее вообще волнует все странное, необычное: предсказания, вещие сны, телекинез, жизнь после жизни и все такое прочее. Вот, кстати, еще одна причина ее появления в Готане. Я, естественно, вспомнил своего соседа, странствовавшего вдоль узоров пустыни Наска, — вот кто мог бы составить ей компанию. Я подробно описал вчерашнее появление Барта Персона, особо упирая на свой испуг (терпеть не могу похвальбы и всегда слежу за тем, чтобы в своих рассказах выглядеть если не похуже, то хотя бы правдивее). Рассказ о злоключениях Барта позабавил Кэт, и мы хохотали всю дорогу. В общем, встретились мы в чаще едва знакомыми людьми, а расстались друзьями. Да, и надо ли говорить о том, что сваренный Кэт кофе был отменно ароматным, а сооруженный ею огромный бутерброд не только горячим, но и вкусным?