Глагола ему Иисус: хощеши ли цел быти? Отвеща Ему недужный: ей, Господи, человека не имам, да, егда возмутится вода, ввержет меня в купель (5, 6–7)

Изъяснение 5, 6–7. Великая польза, почерпаемая из Священного Писания. – Отличие самоотвержения расслабленного от самоотвержения святого Матфея. – Вера расслабленного. – Величие зла, производимого пороком. – Изображение зависти: завистливые не имеют извинения; их грех не заслуживает прощения.

1. Велик плод от Божественных Писаний и значительна от них польза. Павел, показывая это, говорит: елика преднаписана быша, в наше наказание преднаписашася, да терпением и утешением Писаний упование имамы (Рим. 15, 4). Слово Божественное есть сокровищница всякого рода врачевств; так, нужно ли смирить надменность, или обуздать похоть, или подавить пристрастие к деньгам, или преодолеть скорбь, или внушить благодушие и расположить к терпению, для этого всякий может найти там великую помощь. Кто из тех, которые борются с продолжительным убожеством, были одержимы тяжкою болезнию, прочитав предложенное теперь место, не получит великого утешения? Вот расслабленный, оставаясь в таком положении тридцать восемь лет, видя каждый год, как другие исцелялись, а он сам все еще одержим болезнию, однако же не падал духом и не отчаивался, хотя не только безотрадное прошедшее, но и безнадежность в будущем довольно могли поколебать его. Вот послушай, что он говорит, и пойми великость его страдания. Когда Христос сказал: хощеши ли цел быти? – он отвечал: ей, Господи, но человека не имам, да, егда возмутится вода, ввержет мя в купель. Что может быть жалостнее этих слов? Что горестнее такого положения? Видишь ли сердце, сокрушенное от продолжительной немощи? Видишь ли, как обуздано было в нем всякое нетерпение? Он не высказывает никакой хулы, как слышим от многих в подобных обстоятельствах; не проклинает дня своего рождения; не оскорбляется таким вопросом; не сказал: «Ты, верно, пришел смеяться и шутить над нами, когда спрашиваешь, хочу ли я быть здоровым», – но кротко и с великою покорностию говорит: ей, Господи. Хотя он и не знал, Кто был вопрошающий и намерен ли был исцелить его, несмотря на то, рассказывает все с кротостию и ничего не требует, как будто говорил с врачом и хотел только рассказать о своей болезни. Может быть, надеялся он получить от Христа только ту помощь, что он ввергнет его в воду, и для того хочет расположить его к себе такими словами. Что же Христос? Показывая, что Он может все сделать одним словом Своим, Он говорит: востани, возми одр твой и ходи (ст. 8). Некоторые думают, что этот расслабленный есть тот самый, о котором упоминается в Евангелии Матфея (см.: 9, 2–7); но это не так, что ясно из многих обстоятельств. И, во-первых, из того, что при этом расслабленном не было никого из прислуживающих людей. Тот имел при себе многих людей, заботившихся о нем и носивших его, а этот никого; потому и говорил: человека не имам. Во-вторых, из самого ответа: тот ничего не говорит, а этот рассказывает все, что его касается. В-третьих, из времени этого случая: этот исцелен в праздник и в субботу, а тот в другой день. Также место того и другого различно: тот исцелен в доме, а этот при купели; да и способ исцеления различен: там (Христос) сказал: чадо, отпущаются ти греси твои (Мф. 9, 2), а здесь сначала укрепляет тело, потом уже прилагает попечение о душе; там прощение: отпущаются, говорит, ти греси твои, а здесь увещание и угроза, для предостережения его на будущее время: ктому не согрешай, говорит, да не горше ти что будет (ст. 14). Притом и обвинения от иудеев различны: здесь они осуждают делание в субботу, а там обвиняют Его в богохульстве. Но посмотри, как велика премудрость Божия. Христос не тотчас исцеляет его, а сперва предрасполагает его к Себе вопросом, пролагая в нем готовый путь вере, и не только исцеляет, но и повелевает взять свой одр, чтобы и совершившееся чудо имело тем более достоверности и чтобы никто не считал этого события призраком или обманом. Ведь если бы члены (тела) не укрепились твердо и вполне, он не мог бы понести одра. Так Христос и часто делал, чтобы совершенно заградить уста бесстыдных. Так при чуде над хлебами, чтобы никто не мог сказать, что народ обыкновенным образом насытился и что чудо было только кажущееся, по устроению его оказалось еще много останков хлеба. И прокаженному очистившемуся Он говорит: шед покажися иереови (Мф. 8, 4), чтобы чрез это дать более точное доказательство очищения и вместе заградить бесстыдные уста тех, которые называли Его противником Закону Божию. Подобным образом Он поступил и при обращении воды в вино: Он не просто показал вино, но и приказал отнести его к распорядителю пира, так что тот, признавшись в своем неведении о случившемся, представил таким образом несомненное свидетельство о чуде. Потому евангелист и сказал: не ведяше архитриклин, откуду есть (Ин. 2, 9), выражая тем неподкупность его свидетельства. И в другом случае, воскресив мертвого, Христос говорит: дадите ему ясти (Лк. 8, 55), и в этом дает видеть признак истинного воскресения. Всем этим Он убеждал бессмысленных, что Он был не обманщик какой-нибудь и не кудесник, но пришел для спасения общего естества человеческого.

2. Но почему Христос не требует от расслабленного веры, как это сделал в отношении к слепым, которым сказал: веруета ли, яко могу сие сотворити? (Мф. 9, 28). Потому, что расслабленный еще точно не знал, Кто Он. Христос не прежде чудес, а после них обыкновенно делал это. Те, которые видели силу Его на других, справедливо слышали от Него такой вопрос, а те, которые еще не знали Его, а должны были узнать по знамениям, уже после чудес вопрошаются о вере. Потому-то и Матфей представляет Христа спрашивающим это у людей не в начале его чудотворений, а когда Он уже многих исцелил, тогда и спрашивает об этом, и именно только двух слепцов. Но ты и так можешь видеть веру расслабленного. Услышав слово: возми одр твой и ходи, он не посмеялся и не сказал: что это значит? Ангел нисходит и возмущает воду, и только одного исцеляет, а ты, человек, неужели надеешься сделать больше Ангелов одним повелением и словом? Это – гордость, тщеславие, насмешка. Но он ничего такого не сказал, даже не подумал, а, лишь только услышал, тотчас встал и, получив здоровье, не ослушался данного ему повеления: востани, возми одр твой и ходи. Удивительно и это, но последующие обстоятельства еще гораздо удивительнее; или, лучше сказать: что он уверовал во Христа с самого начала, когда никто ему в том не препятствовал, – это не так удивительно, а что после того, когда иудеи бесновались, со всех сторон наступали, осаждали и осуждали его и говорили: не достоит ти взяти одра твоего (ст. 10), он не только презирает их бешенство, но и с великим дерзновением, среди собрания народа, провозгласил о Благодетеле своем и заставил молчать их бесстыдный язык – это я признаю великим мужеством. Когда иудеи, окружив его, с укоризною и наглостию говорили ему: суббота есть, и не достоит ти взяти одра твоего, – послушай, что он говорит: иже мя сотвори цела, Той мне рече: возми одр твой и ходи (ст. 11); как бы так он говорил: вы говорите вздор и с ума сходите, запрещая мне считать Учителем Того, Кто исцелил меня от столь продолжительной и тяжкой болезни, и повиноваться Ему во всем, что Он ни повелит мне. А если бы он хотел поступить коварно, то мог бы и иначе сказать, – например, что я это делаю не по своей воле, а по приказанию другого; если это грех, то обвиняйте приказавшего мне, а я оставлю свой одр. Он мог бы и скрыть чудо исцеления. Он ясно видел, что они досадуют не столько за нарушение субботы, сколько за исцеление болезни. Но он и не скрыл чуда, и не сказал таких слов, и не просил у них прощения, он громким голосом признавал и провозглашал оказанное ему благодеяние. Так поступил расслабленный; но посмотри, как злобно они действовали. Они не спрашивают: Кто Он, исцеливший тебя? Они молчали об этом, а всячески выставляют на вид кажущееся преступление: кто есть Человек, рекий ти: возми одр твой, и ходи? Исцелевый же не ведяше, кто есть: Иисус бо уклонися, народу сущу на месте (ст. 12–13). Для чего же Христос скрылся? Во-первых, для того, чтобы в отсутствие Его свидетельство было свободно от всякого подозрения: получивший чувство здоровья был, конечно, достоверным свидетелем благодеяния. Во-вторых, для того, чтобы еще более не возжечь гнева их: Он знал, что и один вид человека ненавистного немало воспламеняет ненавидящих. Поэтому, уклонившись, Он оставляет дело само за себя действовать пред ними, так что уже не Он Сам говорит что-либо о Себе, а исцеленные Им, вместе же с ними и сами обвинители. И они также со своей стороны дают свидетельство о чуде, потому что не говорили: почему ты повелеваешь делать это в субботу? – а: почему ты делаешь это в субботу? Они негодуют не за преступление, а завидуют исцелению расслабленного. Между тем, если тут было человеческое дело, оно было в том, что делал расслабленный; а со стороны Христа было только слово и повеление. Таким образом, здесь Христос повелевает другому нарушить субботу, а в иных случаях Он Сам делает это, например, когда брением от плюновения помазывает очи. Но Он делает это, не преступая закон, а поступая выше закона. Впрочем, об этом после. Не во всех случаях одинаковым образом Он оправдывается, когда обвиняют Его в нарушении субботы, и это надобно заметить тщательно.

3. Между тем посмотрим, насколько великое зло – зависть, и как она ослепляет душевные очи вопреки собственной пользе самого одержимого ею. Как беснующиеся часто обращают мечи на самих себя, так и завистливые, имея в виду только одно – вред тому, кому завид уют, теряют собственное спасение. Они хуже диких зверей; звери нападают на нас или имея недостаток в пище, или будучи наперед нами самими раздражены; а те, и будучи облагодетельствованы, часто поступают с благодетелями, как с врагами. Так они хуже диких зверей и подобны бесам, аможет быть, и их хуже. Бесы имеют непримиримую вражду только против нас, а не делают козней против подобных себе по естеству: этим-то и Христос заградил уста иудеям, когда они говорили, что Он изгоняет бесов силою веельзевула. Но завистливые не уважают и единства природы, да не щадят и самих себя; еще прежде, чем повредят тому, кому завидуют, они мучат собственные свои души, наполняя их напрасно и без нужды всяким беспокойством и недовольством. В самом деле, для чего ты скорбишь, видя благополучие ближнего? Скорбеть, конечно, следует нам, когда мы сами терпим зло, а не тогда, когда видим благополучие других. Потому грех этот не может иметь никакого извинения. Блудник еще может указывать на похоть, вор на бедность, человекоубийца на раздражение: хотя и эти извинения пусты и неосновательны, но все же могут иметь вид оправдания. А ты какую представишь причину, скажи мне? Совершенно никакой, кроме одной крайней злобы. Если нам поведено любить врагов, а мы ненавидим и любящих нас, то какому подвергаемся наказанию? Если любящий любящих его ничем не лучше язычников, то злобствующий против людей, ничем не оскорбивших его, какое может получить прощение, какое помилование? Послушай, что говорит Павел: аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, ни кая польза ми есть (1 Кор. 13, 3). А что там, где зависть и ненависть, уже вовсе нет любви, это всякому ясно. Зависть хуже и блуда, и прелюбодеяния; эти пороки ограничиваются теми, которые делают их, а преобладание зависти ниспровергало целые Церкви и делало зло всей вселенной; она мать убийства. Так Каин убил брата; так Исав хотел убить Иакова; так Иосифа – братья; так всех людей – диавол. Ты не убиваешь: да ты делаешь многое еще хуже убийства, когда, например, желаешь, чтобы брат твой потерпел бесчестие, когда со всех сторон расставляешь ему сети, расстраиваешь его труды, подъятые им ради добродетели, досадуешь, что он угоден Господу вселенной. Таким образом, ты уже враждуешь не против него, а против Того, Кому он служит; Его оскорбляешь, когда собственную свою честь поставляешь выше Его чести; а что всего ужаснее, – грех этот ты считаешь безразличным, тогда как он тяжелее всех других. Хотя бы ты подавал милостыни, хотя бы вел трезвую жизнь, хотя бы постился, но ты преступнее всех, если завидуешь брату своему. Это очевидно из следующего: у коринфян некто впал в любодеяние, но, будучи обличен, скоро исправился; Каин позавидовал Авелю и не исправился, но даже, когда Бог непрестанно напоминал ему об его болезни, он еще более мучился завистию, раздражался и устремлялся на убийство. Так нет ничего упорнее этой страсти, и не легко она уступает врачеванию, если мы не будем внимательны. Потому исторгнем ее из себя с корнем, представляя себе то, что как мы оскорбляем Бога, завидуя чужому добру, так благоугождаем Ему, сорад уясь другим, и себя делаем участниками благ, уготованных людям добродетельным. Потому и Павел увещевает радоваться с радующимися и плакать с плачущими, чтобы от того и другого получить нам великую пользу (см.: Рим. 12, 15). Итак, помня, что, хотя бы мы сами и не трудились, а только сочувствовали трудящемуся, мы можем разделять с ним венцы его, оставим всякую зависть и насадим в душах наших любовь, чтобы, сорадуясь благополучию братий наших, мы могли сподобиться благ настоящих и будущих, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.