Внемлите милостыни вашея не творити пред человеки, да видими будете ими (Мф. 6, 1)

Изъяснение 6, 1-15. Тщеславие незаметно приражается к добродетели. – Бог смотрит на намерение творящего добрые дела. – Как должно творить милостыню и молитву. – Заповедь Спасителя не запрещает молитвы в церкви. – В церкви во время молитвы должно наблюдать благопристойность. – От молящегося требуется не громкий вопль, а сердечное сокрушение. – Постоянство в молитве. – Для чего нужно молиться, если Бог знает наши нужды. – Наименование Бога Отцом заключает в себе учение о всякой добродетели. – Изъяснение молитвы Господней. – Прощение обид преимущественно заповедуется Христом. – Оно более всего уподобляет человека Богу. – Молитва об отмщении врагам прогневляет Бога. – Памятование собственных грехов – лучший способ научиться прощению обид.

1. Наконец, Спаситель изгоняет самую пагубную страсть – тщеславие, это неистовство и бешенство, которым одержимы бывают даже люди добродетельные. Сначала Он ничего не говорил об этой страсти, потому что излишне было бы, не убедив наперед исполнять должного, учить тому, как надобно исполнять и доходить до совершенства. Но когда Он уже научил благочестию, тогда истребляет и ту язву, которая неприметным образом заражает его. Болезнь эта, действительно, не вдруг зарождается, но тогда, когда мы исполним уже многое из поведенного нам. Итак, нужно было прежде насадить добродетель, а потом уничтожать страсть, повреждающую плод ее. Чем же начинает Спаситель Свою беседу? Словом о посте, молитве и милостыне, потому что тщеславие преимущественно присоединяется к этим добродетелям. Так, например, постом возгордился фарисей, когда говорил: пощуся два краты в неделю, десятину даю из имения (Лк. 18, 12). И в самой молитве искал он суетной славы, творя ее напоказ. Когда уже не было никого другого, то он старался выказать себя пред мытарем. Несмь якоже прочии человецы, говорит он, или якоже сей мытарь (Лк. 18, 11). Теперь посмотри, как начинает Спаситель слово Свое. Он как будто хочет говорить о каком-то звере, весьма хитром и страшном, который может внезапно схватить не совсем осторожного. Внемлите, – внушает, – милостыни вашея не творити пред человеки. Так и Павел говорит филиппийцам: блюдитеся от псов (Флп. 3, 2). Зверь этот подходит тайно, и все доброе, внутрь нас находящееся, тихо развевает и нечувствительно уносит. Итак, после того как Христос предложил довольно пространное слово о милостыне, представил в пример и Бога, сияющего солнце Свое и на злые, и благие, и, всячески побуждая слушателей к этой добродетели, убедил их к щедрому подаянию, Он исторгает, наконец, и все то, что может вредить этой доброй маслине. Потому говорит: внемлите милостыни вашея не творити пред человеки, так как милостыня, о которой прежде было сказано, есть милостыня Божия. И сказав: не творити пред человеки, присовокупил: да видими будете ими. Последние слова по видимому означают то же, что и первые. Но если кто тщательно рассмотрит, то увидит, что последние слова означают нечто другое и заключают в себе великую предусмотрительность, неизреченную попечительность и предохранение. В самом деле, и пред людьми делающий добро может делать не для того, чтобы его видели, равно как и не делающий пред людьми может делать с тем, чтобы его видели. Вот почему Бог наказывает или увенчивает не самое дело наше, но намерение. Если бы не было сделано такого точного разделения, то настоящая заповедь многих привела бы в недоумение касательно раздаяния милостыни, потому что не везде всем можно тайно творить милостыню. Поэтому, освобождая тебя от такой необходимости, Спаситель назначает наказание или награду не за совершение дела, но за намерение творящего. Чтобы ты не сказал: что пользы мне, если увидит другой? – Христос говорит тебе: Я не того требую, но мысли твоей и образа действования. Он желает исправить душу и освободить ее от всякой болезни. Итак, запретив творить милостыню для тщеславия и показав вред, происходящий от этого, тщету и бесполезность такой милостыни, Он опять возбуждает мысли своих слушателей воспоминанием об Отце и Небе, чтобы не ограничиться одним только указанием на вред, но вразумить и напоминанием об Отце Своем. Не имате, говорит Он, мзды от Отца вашего, Иже есть на Небесех. Впрочем, и здесь не остановился, но идет еще дальше, внушая и другим образом величайшее отвращение от суетной славы. Подобно тому, как выше Он указал на мытарей и язычников, чтобы качеством лица посрамить подражателей их, так и здесь упоминает о лицемерах. Егда убо, говорит Он, твориши милостыню, не воструби пред собою, якоже лицемери (Мф. 6, 2). Так говорит Спаситель не потому, что лицемеры имели трубы, но желая показать их великое безумие, этим иносказанием осмеивая и осуждая их. И хорошо назвал их лицемерами. Милостыня их имела одну только личину милостыни, а сердце их было исполнено жестокости и бесчеловечия. Они творили ее не из милосердия к ближнему, но для получения славы. Крайняя жестокость – искать для себя чести и не избавлять от несчастия другого, когда он погибает от голода. Итак, Спаситель требует не того только, чтобы мы подавали милостыню, но и того, чтобы подавали ее так, как должно подавать.

2. Обличив таким образом лицемеров и коснувшись их для того, чтобы пристыдить и слушателя, Христос опять врачует душу, страждущую недугом тщеславия, и, сказав, как не должно творить милостыню, показывает, как должно творить ее. Как же должно творить? Да не увесть, говорит Он, шуйца твоя, что творит десница твоя (Мф. 6, 3). Здесь Он опять не руки разумеет, но усиливает Свою мысль: если возможно, говорит, и себя самого не знать, и если возможно скрыться от самых служащих тебе рук, то постарайся об этом. Поэтому те недостаточно объясняют данные слова, которые д умают, будто Спаситель повелевает в них скрываться от худых людей. Здесь Он повелел от всех скрываться. Обрати далее внимание, какая обещается награда. Упомянув о наказании, ожидающем лицемеров, Спаситель показывает и ту славу, которая ожидает раздающих милостыню втайне, чтобы и тем и другим возбудить Своих слушателей и возвести их к высокому учению. Он внушает, что Бог везде присутствует и что наши дела не ограничиваются настоящею жизнью, но что после этой жизни мы предстанем на страшное судилище, дадим отчет во всех делах своих и получим или почести, или наказания, и что тогда ни малое, ни великое дело не может сокрыться, хотя бы оно во время настоящей жизни по видимому и было сокрыто от людей. На все это Спаситель сделал намек, когда сказал: Отец твой, видяй втайне, воздаст тебе яве (ст. 4). Воздаст, когда представит тебе великое и священное зрелище, когда то, чего теперь желаешь, даст тебе в великом обилии. Чего желаешь ты, говорит Он? Не того ли, чтобы иметь кого-нибудь зрителем дел твоих? Так вот тебе зритель – Сам Бог всяческих, а даже не Ангелы, не Архангелы. Если же ты желаешь иметь своими зрителями и людей, то Он в надлежащее время исполнит и это твое желание, и даже в величайшем избытке удовлетворит его. Если ты ныне захочешь показать себя, то можешь показаться только десяти, двадцати или ста человекам; а если стараешься скрываться ныне, то тогда Сам Бог возвестит о тебе пред всею вселенною. Итак, если ты особенно желаешь того, чтобы люди видели твои добродетели, то скрой их ныне, чтобы все с большею честью увидели их тогда, когда Бог сделает их явными, откроет и возвестит пред всеми. Видящие ныне обвинят тебя, пожалуй, и в тщеславии; а когда увидят тебя венчаемого, тогда не только не обвинят тебя, но и все удивятся тебе. Таким образом, если ты можешь получить от Бога величайшую награду и всех привести в удивление, для этого только потерпев малое время, то подумай, какое бы было безумие лишиться того и другого, и, прося у Бога награду за свои добрые дела, стараться показать их людям, тогда как на них взирает Сам Бог? Если уж нужно показывать себя, то прежде всего нужно показывать Отцу, а особенно – когда Отец властен и увенчать, и наказать. Даже если бы Бог и не наказывал за тщеславие, то и тогда ищущему славы неприлично было бы менять Бога на людей, заставляя их смотреть на свои дела. Кто бы был так жалок, чтобы, пренебрегши царем, спешащим видеть его блистательные подвиги, захотел быть видимым одними только бедными и нищими? Потому-то Спаситель повелевает нам не только не выказывать самих себя, но и стараться скрывать себя от других; а не иметь желания выказывать себя, и иметь желание скрываться – не одно и то же. И егда молитеся, продолжает Спаситель, не будите якоже лицемеры, яко любят в сонмищих и в стогнах путий стояще молитися. Аминь глаголю вам, восприемлют мзду свою.

Ты же, егда молишися, вниди в клеть твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, иже в тайне (Мф. 6, 5–6). Вот и здесь молящихся с тщеславием Он называет лицемерами. И весьма справедливо, – потому что они, притворяясь, будто молятся Богу, только смотрят на людей, и таким образом представляют из себя не молящихся, но людей смешных. Тот, кто желает молиться, оставивши всех, взирает только на Того одного, Который силен исполнить его прошение. Если же, оставивши Его, будешь блуждать по различным предметам и всюду обращать взоры свои, то отойдешь с пустыми руками, – потому что ты сам захотел этого. Потому Спаситель не сказал, что таковые не получат мзды, но что восприемлют мзду свою, то есть приимут мзду, но только от тех, от кого желают сами. Не Бог хочет этого, – напротив, Он Сам желал бы от Себя даровать награду, – а сами они, ища награды от людей, уже недостойны получить ее от Того, для Кого ничего не сделали. Смотри, какое человеколюбие Божие, когда Он обещается даровать награду даже и за те блага, о которых мы просим Его. Итак, Иисус, и в рассуждении места и в расположении обличивши творящих молитвы неподобающим образом и показав, до какой степени они смешны, предлагает лучший образ молитвы, говоря: вниди в клеть твою, и молящимся таким образом обещает награду.

3. Что ж, спросишь ты, ужели не должно молиться в церкви? И очень даже, но только смотря по тому, с каким намерением. Бог везде смотрит на цель дел. Если и в клеть войдешь, и затворишь за собою двери, а сделаешь это напоказ, то и затворенные двери не принесут тебе никакой пользы. Смотри, и здесь какое точное определение употребил Спаситель, когда сказал: яко да явятся человеком! Итак, хотя бы ты затворил двери, Он желает, чтобы ты, прежде чем затворить их, изгнал из себя тщеславие, и заключил двери сердца твоего. Быть свободным от тщеславия-дело всегда доброе, а особенно во время молитвы. Если и без этого порока мы всюду блуждаем и носимся своими мыслями во время молитвы, то когда приступим к молитве с болезнью тщеславия, тогда и сами не услышим молитв своих. Если же и мы не слышим молитв и прошений своих, то как можем умолить Бога, чтобы Он услышал нас? И однако есть люди, которые, несмотря на все такие наставления, так худо себя ведут во время молитвы, что, хотя самих их и не видно было бы, они своими непристойными воплями всем дают знать о себе и как видом своим, так и криком делают самих себя смешными. Не знаешь ли, что если кто и на торжище будет так делать и просить с воплем, то отгонит от себя того, кого просит, а когда спокойно и приличным образом станет просить, тогда скорее привлечет к себе могущего оказать ему милость? Итак, будем творить молитвы не с движениями тела и не с воплем гласа, но с благим и искренним расположением; не с шумом и гамом, не для показа, способного отогнать ближних, но со всею кротостью, сокрушением сердца и непритворными слезами. Но ты скорбишь душою и не можешь не вопиять? Напротив, сильно скорбящему и свойственно именно молиться и просить таким образом, как я сказал. Так и Моисей, когда скорбел, молился таким образом, и был услышан, почему и сказал ему Бог: что вопиеши ко мне? (Исх. 14, 15). Подобным образом и Анна, хотя голос ее не был слышан, получила все, что просила, потому что сердце ее вопияло (см.: 1 Цар., гл. 1). А Авель не только молча, но и умирая молился, и кровь его издавала глас громче трубы. Восстенай же и ты так, как этот святой: я не запрещаю. Раздери, как повелел пророк, сердце твое, а не одежды; из глубины призови Бога. Из глубины, говорит Давид, воззвах к Тебе, Господи (Пс. 129, 1). Из глубины сердца твоего извлеки глас, соделай молитву твою тайною. Не видишь ли, что и в царских чертогах возбраняется всякий шум, и бывает повсюду великое молчание? Так и ты, как бы входя в царский дом, не земной, но более страшный – небесный, покажи великую благопристойность. Ты находишься в сонме Ангелов и в обществе Архангелов и поешь с Серафимами. А все эти лики небесные сохраняют великое благочиние, и свое таинственное сладкопение и священные песни со многим страхом воспевают Царю всех Богу. Итак, соединись с ними во время молитвы и поревнуй их таинственному благочинию. Ты ведь не людям молишься, но Богу вездесущему, слышащему тебя еще прежде твоего голоса и знающему тайны сердечные. Если ты так станешь молиться, то великую получишь награду. Отец Твой, говорит Спаситель, видяй в тайне, воздаст тебеяве; не сказал: дарует тебе, но – воздаст тебе. Таким образом, Бог сделал Себя должником твоим, и тем самым опять почтил тебя великою честью. Так как Он невидим, то желает, чтобы такова была и молитва твоя. Далее Христос предлагает и самые слова молитвы. Молящеся, говорит Он, нелишше глаголите, якоже язычницы творят (Мф. 6, 7). Когда Христос говорил о милостыне, то устранял только вред, происходящий от тщеславия, а ничего более не предложил, например, не сказал, что милостыню должно творить от праведных трудов, а не из похищенного и собранного любостяжанием, потому что это было отлично известно всем, да и раньше Спаситель уже указал на это, когда именно ублажил алчущих правды. Говоря же о молитве, Он присовокупляет еще и то, чтобы не говорить лишнего. И как там Он осмеивает лицемеров, так здесь язычников, чтобы примером низких людей устыдить слушателя. Так как сравнение с отверженными людьми особенно опечаливает и уязвляет человека, то Спаситель этим и предостерегает своих слушателей от тщеславия и многоглаголания во время молитвы. А под многоглаголанием разумеем здесь пустословие, например, когда мы просим у Бога неприличного, как-то: власти, славы, победы над врагами, множества богатства – словом, совсем для нас бесполезного. Весть бо, говорит, ихже требуете (Мф. 6, 8).

4. Кроме того, здесь, как мне кажется, Спаситель запрещает продолжительные молитвы; впрочем, продолжительные не по времени, но по множеству и продолжительности слов, так как с терпением должно ожидать того, чего просим: в молитве терпяще, говорит апостол (Рим. 12, 12). Притом и Сам Спаситель притчею о вдовице, которая немилосердного и жестокого судью преклонила неотступностью просьбы, и притчею о друге, безвременно ночью пришедшем и поднявшем с одра спящего, не по дружбе, но по неотступному прошению, не иное что заповедал, как то, что все непрестанно должны молиться Ему. Впрочем, Он повелел не воссылать к Нему молитвы, составленной из многочисленных стихов, а просто открывать Ему наши прошения. На это Он и указал в словах: мнят бо, яко в многоглаголании своем услышаны будут. Весть бо ихже требуете (Мф. 6, 7–8). А если Он знает, – скажет кто-либо, – в чем мы имеем нужду, то для чего нужно молиться? Не для того, чтобы указать Ему твои нужды, но для того, чтобы преклонить Его; чтобы чрез непрестанное моление соединиться с Ним, чтобы смириться пред Ним, чтобы вспомнить грехи свои. Сице убо молитеся вы, продолжал Спаситель: Отче наш, иже ecu на Небесех (ст. 9). Смотри, каким образом Он тотчас ободрил слушателя и в самом начале вспомнил о всех благодеяниях Божиих. В самом деле, тот, кто называет Бога Отцом, одним этим наименованием исповедует уже и прощение грехов, и освобождение от наказания, и оправдание, и освящение, и искупление, и сыноположение, и наследие, и братство со Единородным, и дарование Духа, так как не получивший всех этих благ не может назвать Бога Отцом. Итак, Христос двояким образом воодушевляет Своих слушателей, – и достоинством называемого, и величием благодеяний, которые они получили. Когда же говорит – на Небесех, то этим словом не заключает Бога на Небе, но отвлекает молящегося от земли и поставляет его в превыспренних странах и в горних жилищах. Далее, этими словами Он научает нас молиться и за всех братьев. Он не говорит: Отче мой, Иже еси на Небесех, но – Отче наш, и тем самым повелевает возносить молитвы за весь род человеческий и никогда не иметь в виду собственных выгод, но всегда стараться о выгодах ближнего. А таким образом и вражду уничтожает, и гордость низлагает, и зависть истребляет, и вводит любовь – мать всего доброго; уничтожает неравенство дел человеческих и показывает полное равночестие между царем и бедным, так как в делах высочайших и необходимейших мы все имеем равное участие. Действительно, какой вред от низкого родства, когда по небесному родству мы все соединены, и никто ничего не имеет более другого: ни богатый более бедного, ни господин более раба, ни начальник более подчиненного, ни царь более воина, ни философ более варвара, ни мудрый более невежды? Бог, удостоивший всех одинаково называть Себя Отцом, чрез это всем даровал одно благородство. Итак, упомянувши об этом благородстве, о высшем даре, о единстве чести и о любви между братьями, отвлекши слушателей от земли и поставивши их на Небесах, – посмотрим, о чем, наконец, повелевает Иисус молиться. Конечно, и наименование Бога Отцом заключает в Себе достаточное учение о всякой добродетели: кто Бога назвал Отцом, и Отцом общим, тот необходимо должен так жить, чтобы не оказаться недостойным этого благородства и показывать ревность, равную дару. Однако Спаситель этим наименованием не удовлетворился, но присовокупил и другие изречения. Да святится имя Твое, говорит Он. Ничего не просить прежде славы Отца Небесного, но все почитать ниже хвалы Его – вот молитва, достойная того, кто называет Бога Отцом! Да святится значит-да прославится. Бог имеет собственную славу, исполненную всякого величия и никогда не изменяемую. Но Спаситель повелевает молящемуся просить, чтобы Бог славился и нашею жизнью. Об этом Он и прежде сказал: да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела, и прославят Отца вашего, иже на Небесех (Мф. 5, 16). И Серафимы, славя Бога, так взывают: свят, свят, свят! ( Ис. 6, 3). Итак, да святится значит – да прославится. Сподоби нас, – как бы так учит нас молиться Спаситель, так чисто жить, чтобы чрез нас все Тебя славили. Пред всеми являть жизнь неукоризненную, чтобы каждый из видящих ее возносил хвалу Владыке, – это есть признак совершенной мудрости. Да приидет Царствие Твое (Мф. 6, 10). И эти слова приличны доброму сыну, который не привязывается к видимому и не почитает настоящих благ чем-либо великим, но стремится к Отцу и желает будущих благ. Такая молитва происходит от доброй совести и души, свободной от всего земного.

5. Этого и Павел желал каждодневно, почему и говорил: и сами нанаток Духа имуще, воздыхаем всыновления чающе, избавления телу нашему (Рим. 8, 23). Кто имеет такую любовь, тот не может ни возгордиться среди благ этой жизни, ни отчаяться среди горестей; но, как живущий на Небе, свободен от той и другой крайности. Да будет воля Твоя, яко на Небеси и на земли. Видишь ли прекрасную связь? Он прежде повелел желать будущего и стремиться к своему отечеству; но доколе этого не будет, живущие здесь должны стараться вести такую жизнь, какая свойственна небожителям. Должно желать, говорит Он, Неба и небесного. Впрочем, и прежде достижения Неба Он повелел нам землю сделать Небом и, живя на ней, так вести себя во всем, как бы мы находились на Небе, и об этом молить Господа. Действительно, к достижению совершенства горних сил нам нимало не препятствует то, что мы живем на земле. Но можно, и здесь обитая, все делать так, как бы мы жили на Небе. Итак, смысл слов Спасителя таков: как на Небе совершается все беспрепятственно и не бывает того, чтобы Ангелы в одном повиновались, а в другом не повиновались, но во всем повинуются и покоряются (потому что сказано: сильнии крепостию, творящии слово Его – Пс. 102, 20), – так и нас, людей, сподоби не вполовину творить волю Твою, но все исполнять, как Тебе угодно. Видишь ли? Христос научил и смиряться, когда показал, что добродетель зависит не от одной только нашей ревности, но и от благодати небесной, и вместе заповедал каждому из нас во время молитвы принимать на себя попечение и о вселенной, – Он не сказал: да будет воля Твоя во мне или в нас, но на всей земли, – то есть, чтобы истребилось всякое заблуждение и насаждена была истина, чтобы изгнана была всякая злоба и возвратилась добродетель и чтобы, таким образом, ничем не различалось Небо от земли. Если так будет, говорит Он, то дольнее ничем не будет различествовать от горнего, хотя по свойству они и различны; тогда земля покажет нам других ангелов. Хлеб наш насущный даждь нам днесь (Мф. 6, 11). Что такое хлеб насущный? Повседневный. Так как Христос сказал: да будет воля Твоя, яко на Небеси, и на земли, а беседовал Он с людьми, облеченными плотью, которые подлежат необходимым законам природы и не могут иметь ангельского бесстрастия, то хотя и повелевает нам так исполнять заповеди, как и Ангелы исполняют их, однако снисходит к немощи природы, и как бы так говорит: Я требую от вас равноангельной строгости жизни, впрочем не требуя бесстрастия, поскольку того не допускает природа ваша, которая имеет необходимую нужду в пище. Смотри, однако, как и в телесном много духовного! Спаситель повелел молиться не о богатстве, не об удовольствиях, не о многоценных одеждах, не о другом чем-либо подобном, но только о хлебе, и притом о хлебе повседневном, так, чтобы нам не заботиться о завтрашнем, почему и присовокупил: хлеб насущный, то есть повседневный. Даже и этим словом не удовлетворился, но присовокупил вслед затем и другое: даждь нам днесь, чтобы нам не сокрушать себя заботою о наступающем дне. В самом деле, если ты не знаешь, увидишь ли завтрашний день, то для чего беспокоишь себя заботой о нем? Это Спаситель заповедал и далее затем в Своей проповеди: не пецытеся, говорит, наутрий (Мф. 6, 34). Он хочет, чтобы мы всегда были препоясаны и окрылены верою, и не более уступали природе, чем сколько требует от нас необходимая нужда. Далее, – так как случается грешить и после купели возрождения, то Спаситель, желая и в этом случае показать Свое великое человеколюбие, повелевает нам приступать к человеколюбивому Богу с молением об оставлении грехов наших и так говорить: остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим (Мф. 6, 12). Видишь ли бездну милосердия Божия? После отъятия стольких зол и после неизреченно великого дара оправдания, Он опять согрешающих удостаивает прощения. А что эта молитва принадлежит верным, – показывают как уставы Церкви, так и начало самой молитвы Господней. Непросвещенный верою не может Бога называть Отцом. Если же молитва Господня принадлежит верным и если она повелевает им молиться об отпущении грехов, то явно, что и после крещения не уничтожается благодетельное употребление покаяния. Если бы Христос не хотел показать этого, то не заповедал бы и молиться таким образом. Когда же Он упоминает и о грехах, и повелевает просить их прощения, и научает, каким образом мы можем получить это прощение, и тем самым делает для нас легким путь к получению его, то, без сомнения, дал этот закон молитвы потому, что и Сам совершенно знал, и нам желал внушить, что и после крещения можно омыть грехи. Напоминанием о грехах Он внушает нам смирение; повелением отпускать другим уничтожает в нас злопамятство; а обещанием за это и нам прощения утверждает в нас благие надежды и научает нас размышлять о неизреченном человеколюбии Божием.

6. Особенно же достойно замечания то, что Он в каждом вышесказанном прошении упомянул о всех добродетелях, а этим последним прошением еще объемлет и злопамятство. И то, что чрез нас святится имя Божие, есть несомненное доказательство совершенной жизни; и то, что совершается воля Его, показывает то же самое; и то, что мы называем Бога Отцом, есть признак непорочной жизни. Во всем этом уже заключается, что должно оставлять гнев на оскорбляющих нас; однако Спаситель этим не удовлетворился, но, желая показать, какое Он имеет попечение об искоренении между нами злопамятства, особо говорит об этом и после молитвы припоминает не другую какую заповедь, а заповедь о прощении, говоря: аще бо отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный (Мф. 6, 14). Таким образом, это отпущение первоначально зависит от нас, и в нашей власти состоит суд, произносимый о нас. Чтобы никто из неразумных, будучи осуждаем за великое или малое преступление, не имел права жаловаться на суд, Спаситель тебя, самого виновного, делает судиею над Самим Собою, и как бы так говорит: какой ты сам произнесешь суд о себе, такой же суд и Я произнесу о тебе; если простишь своему собрату, то и от Меня получишь то же благодеяние, – хотя это последнее на самом деле гораздо важнее первого. Ты прощаешь другого потому, что сам имеешь нужду в прощении, а Бог прощает, Сам ни в чем не имея нужды; ты прощаешь сорабу, а Бог рабу; ты виновен в бесчисленных грехах, а Бог безгрешен. С другой стороны, Господь показывает Свое человеколюбие тем, что хотя бы Он мог и без твоего дела простить тебе все грехи, но Он хочет и в этом благодетельствовать тебе, во всем доставляет тебе случаи и побуждения к кротости и человеколюбию; гонит из тебя зверство, угашает в тебе гнев и всячески хочет соединить тебя с твоими членами. Что ты скажешь на это? То ли, что ты несправедливо потерпел какое-нибудь от ближнего зло? Если так, то, конечно, ближний согрешил против тебя; а если ты претерпел по правде, то это не составляет греха в нем. Но и ты приступаешь к Богу с намерением получить прощение в подобных и даже гораздо больших грехах. Притом еще прежде прощения мало ли получил ты, когда ты уже научен хранить в себе человеческую душу и наставлен кротости? Сверх того и великая награда предстоит тебе в будущем веке, потому что тогда не потребуется от тебя отчет ни в одном грехе твоем. Итак, какого будем достойны мы наказания, если и по получении таких прав оставим без внимания спасение наше? Будет ли Господь внимать нашим прошениям, когда мы сами не жалеем себя там, где все в нашей власти? И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Яко твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь (Мф. 6, 13). Здесь Спаситель явно показывает наше ничтожество и низлагает гордость, научая нас не отказываться от подвигов и произвольно не спешить к ним; таким образом, и для нас победа будет блистательнее, и для диавола поражение чувствительнее. Как скоро мы вовлечены в борьбу, то должны стоять мужественно; а если нет вызова к ней, то должны спокойно ожидать времени подвигов, чтобы показать себя и нетщеславными, и мужественными. Лукавым же здесь называет Христос диавола, повелевая нам вести против него непримиримую брань и показывая, что он таков не по природе. Зло зависит не от природы, но от свободы. А что преимущественно диавол называется лукавым, то это по чрезвычайному множеству зла, в нем находящегося, и потому, что он, не будучи ничем обижен от нас, ведет против нас непримиримую брань. Потому Спаситель и не сказал: избави нас от лукавых, но: от лукаваго, и тем самым научает нас никогда не гневаться на ближних за те оскорбления, какие мы иногда терпим от них, но всю вражду свою обращать против диавола, как виновника всех зол. Напоминанием о враге сделавши нас более осторожными и пресекши всякую беспечность нашу, Он воодушевляет нас далее, представляя нам того Царя, под властью Которого мы воинствуем, и показывая, что Он могущественнее всех. Яко Твое есть, говорит Спаситель, Царство и сила и слава. Итак, если Его Царство, то не должно никого бояться, так как никто Ему не сопротивляется и никто не разделяет с Ним власти. Когда Спаситель сказал: Твое есть Царство, то показывает, что и тот враг наш подчинен Богу, хотя по видимому еще и сопротивляется, по попущению Божию. И он из числа рабов, хотя и осужденных и отверженных, а потому и не дерзнет нападать ни на одного из рабов, не получив прежде власть свыше. И что я говорю: ни на одного из рабов? Даже на свиней не дерзнул он напасть до тех пор, пока Сам Спаситель не повелел, ни на стада овец и волов, доколе не получил власти свыше. И сила, говорит Христос. Итак, хотя бы ты и весьма был немощен, однако должен дерзать, имея такого Царя, Который и чрез тебя легко может совершать все славная дела. И слава во веки. Аминь.

7. Этот Царь не только освобождает тебя от угрожающих тебе зол, но еще может делать тебя и славным и знаменитым; как сила Его велика, так и слава Его неизреченна, – словом, все у Него беспредельно и бесконечно. Видишь ли, как Спаситель отовсюду укрепляет и ободряет подвижника? Потом, – как прежде сказал я, – Спаситель, желая показать, что Он более всего отвращается и ненавидит злопамятство и что более всего Ему любезна добродетель, противоположная этому пороку, опять и после молитвы вспомнил об этой великой добродетели и к повиновению заповеди о незлобии побуждает слушателя как предстоящим наказанием, так и определенною наградою. Аще бо, говорит Он, отпущаете человеком, отпустит и вам Отец ваш Небесный. Аще ли не отпущаете, ни Он вам отпустит (Мф. 6, 14–15). Здесь Христос опять упомянул о Небесах и об Отце для того, чтобы этим упоминанием пристыдить слушателя, если бы, то есть, он, будучи сыном такого Отца, продолжал бы оставаться жестоким и, будучи призван к Небу, имел бы какое-нибудь земное и житейское мудрование. Чтобы быть сыном Божиим, для того нужна не благодать только, но и дела. А ничто так не уподобляет нас Богу, как то, когда мы прощаем людей злых, которые обижают нас. Это и прежде показал Спаситель, когда говорил, что Отец Небесный сияет солнце Свое на злыя и благия. Потому-то и в каждом изречении Он повелевает совершать общие молитвы, когда говорит: Отче наш! Да будет воля Твоя яко на Небеси, и на земли; даждь нам хлеб; остави нам долги наша; не введи нас во искушение; избави нас. Так, повелевая нам произносить все прошения от лица многих, Он тем самым заповедует не иметь и следа гнева против ближнего. Итак, какого будут достойны наказания те, которые, невзирая на все это, не только сами не прощают, но и Бога просят об отмщении врагам и таким образом совершенно нарушают закон о незлобии, тогда как Бог все делает и устрояет для того, чтобы нам не враждовать между собою? Корень всякого добра есть любовь; потому-то Он и уничтожает все, что может вредить любви, и всеми способами старается соединить нас между собою. Подлинно, совершенно никто – ни отец, ни мать, ни друг, ни другой кто-либо не любит нас столько, сколько сотворивший нас Бог. И это особенно видно как из Его ежедневных благодеяний, так и из повелений. Если же ты мне укажешь на болезни, печали и прочие бедствия жизни, то подумай, сколько ты оскорбляешь Его каждый день, – и тогда не станешь дивиться, если тебя постигнут и еще большие бедствия; напротив, ты станешь дивиться и изумляться тогда, когда тебе случится наслаждаться каким-либо благом. Теперь мы смотрим только на постигающие нас несчастия, а об оскорблениях, которыми ежедневно оскорбляем Бога, не помышляем. Поэтому и скорбим. Между тем если бы мы тщательно размыслили о грехах, и в один только день учиненных нами, то ясно бы увидели, насколько тяжким повинны мы наказаниям. И не говоря о других грехах, каждым из нас прежде сделанных, скажу только о грехах, совершенных сегодня. Хотя мне и неизвестно, в чем каждый из нас согрешил, однако грехов так много, что и не зная всего совершенно можно указать на многие из них. Кто из вас, например, не ленился на молитве? Кто не гордился? Кто не тщеславился? Кто не сказал оскорбительного слова брату? Кто не допустил злого пожелания? Кто не посмотрел бесстыдными глазами? Кто не вспомнил о враге с возмущением духа и сердца своего не наполнил надменностью? Если же, находясь даже в Церкви, и в краткое время мы сделались преступными в стольких грехах, то каковы будем, когда выйдем отсюда? Если в пристани такие волны, то когда войдем в пучину зол, то есть выйдем на торжище, приступим к гражданским делам и домашним заботам, – тогда будем ли в силах даже и узнать самих себя? И однако, Бог, желая, чтобы мы освободились от столь многих и великих грехов, предложил нам путь краткий, легкий и удобный. Какой, в самом деле, труд – простить оскорбившему? Не прощение, но хранение вражды составляет труд. Напротив, освободиться от гнева и весьма легко тому, кто захочет, и это же доставляет спокойствие.

8. Не нужно переплывать море, совершать дальнее путешествие, восходить на вершины гор, тратить деньги, удручать тело; довольно только пожелать – и все грехи прощены. Если же не только сам ты не прощаешь оскорбившего тебя, но и Бога умоляешь против него, то какую будешь иметь надежду спасения, коль скоро в то время, когда должен умилостивлять Бога, оскорбляешь Его, принимая на себя вид молящегося, а между тем испуская зверские крики и бросая против себя самого стрелы лукавого? Потому и Павел, упоминая о молитве, ничего так не требует, как сохранения заповеди о незлобии: воздеюще бо, говорит он, преподобным руце без гнева и размышления (1 Тим. 2, 8). Если ты даже и в то время, когда имеешь нужду в помиловании, не оставляешь гнева, но глубоко сохраняешь в своей памяти, зная притом, что чрез это ты вонзаешь меч в себя самого, то когда же сможешь сделаться человеколюбивым и извергнуть из себя пагубный яд злобы? Если ты еще не видишь, как тяжко и безрассудно молиться об отмщении врагам, то подумай об отношении к тому же людей, и тогда увидишь, как тяжко оскорбляешь ты Бога. Так, если бы к тебе, человеку, пришел кто-нибудь с просьбою о помиловании, потом увидел бы врага и, переставши просить тебя, стал бить его, то ужели б ты еще более не разгневался? Знай, что то же и у Бога бывает. Ты обращаешься с прошением к Богу и, между тем, оставив молитву, начинаешь поносить врага своего и бесчестить Заповеди Божии, вызывая Бога, повелевшего оставлять всякий гнев против оскорбивших тебя, и прося Его сделать противное собственным Его велениям. Ужели тебе недостаточно для наказания, что ты преступаешь закон Бога? А ты еще и Его Самого умоляешь сделать то же? Разве Он забыл, что повелел?

Разве Он как человек сказал это? Он – Бог, Который все знает и желает, чтобы законы Его сохраняемы были во всей точности, и не только того, о чем просишь Его, не сделает, но и тебя за то самое, что ты так говоришь, отвращается, ненавидит и подвергнет жесточайшей казни. Как ты хочешь получить от Него то, от чего Сам Он повелевает тебе всеми силами удерживаться? Но есть люди, которые дошли до такого безумия, что не только молятся против врагов, но и детей их проклинают и самые тела их готовы бы пожрать, если бы возможно было, или даже и пожирают. Не говори мне, что ты не вонзил зубов в тело оскорбившего. Ты гораздо хуже сделал, когда со всею ревностью молил, чтобы гнев свыше пришел на него и чтобы он предан был вечному наказанию и погиб со всем домом своим. Разве это не больнее всяких угрызений? Не язвительнее всяких стрел? Не тому научил тебя Христос; Он не велел так окровавлять уст. Таковые языки лютее уст, окровавленных терзанием человеческих тел. Как же ты станешь лобызать брата? Как коснешься жертвы? Как вкусишь Кровь Господню, имея столько яда в сердце? Ведь когда ты говоришь: растерзай его, разрушь дом, истреби все, и желаешь ему бесчисленных погибелей, то ты ничем не отличаешься от человекоубийцы, или даже от зверя, пожирающего людей.

Итак, перестанем страдать таким безумием; будем оказывать оскорбившим нас благорасположение, которое заповедано нам Господом, чтобы сделаться нам подобными Небесному Отцу нашему. А освободимся мы от этой болезни, если будем помнить о своих грехах, если строго будем исследовать все беззакония наши – и внутренние и внешние, и те, которые делаем на торжище, и те, которые совершаем в церкви. Ведь и за одно только непристойное поведение в этом месте мы можем оказаться достойными крайнего наказания. В самом деле, в то время, как поют псалмы пророки, песнословят апостолы, и Сам Бог говорит, мы рассеиваемся по предметам внешним, производим шум разговорами о житейских делах и для слушания законов Божиих не хотим уделить и такого внимания, какое оказывают зрители на зрелищах, когда читаются царские указы. Там, когда читаются эти указы, все стоят в безмолвии и со вниманием слушают слова – и консулы, и префекты, и сенат, и народ; а если кто среди глубочайшего этого безмолвия вдруг закричит, то такой, как оскорбитель царского величия, подвергается тяжкому наказанию. Аздесь, когда читаются Писания небесные, отвсюду слышен шум, хотя Тот, Чьи эти Писания, гораздо выше царя земного, и зрелище – священнее. Не одни только люди находятся здесь, но и Ангелы; притом и победные награды, возвещаемые в этих Писаниях, гораздо превосходнее земных, почему не только человекам, но и Ангелам и Архангелам – словом всем, как небожителям, так и обитающим на земле, повелевается славословить общего Царя. Благословите, говорит пророк, Господа вся дела Его (Пс. 102, 22). Подлинно, и дела Его не маловажны, но превосходят всякое слово, и ум, и мысль человеческую. Об этих делах Его всякий день проповедуют пророки, и каждый из них различно возвещает Его славу. Один говорит: возшел ecu на высоту, пленил ecu плен, и приял ecu даяния в человецех (см.: Пс. 67, 19; Еф. 4, 8).

Господь крепок и силен во брани (Пс. 22, 8). Другой же говорит: крепких разделит корысти (Ис. 53, 12). Для того Он и пришел, чтобы пленным проповедовать свободу и слепым прозрение. Иной, воспевая победу над смертью, говорил: смерть, где твоя победа? (см.: 1 Кор. 15, 55). Ад, где твое жало? (см.: Ос. 13, 14). Иной, опять, благовествуя глубочайший мир, говорил: сокрушат мечи своя на орала и копия своя на серпы (Ис. 2, 4; Иоил. 3, 10). А иной взывает к Иерусалиму: радуйся зело дщи Сионя, яко се Царь твой грядет, тебе кроток, всед на подъяремника и жребца юна (см.: Зах. 9, 9). Иной и Второе пришествие Его проповедует, говоря: приидет Господь, Егоже вы ищете, и кто стерпит день пришествия Его? (см.: Мал. 3, 1, 5). Играйте аки тельцы от уз разрешени (см.: Мал. 4, 2). А другой в изумлении опять говорит: сей Бог наш, и не вменится ин к Нему (Вар. 3, 36). При этих и других весьма многих вещаниях нам надлежало бы трепетать и быть как бы не на земле; а мы, как на торжище, производим шум и смятение и проводим все время священного собрания в разговорах о совершенно бесполезных для нас вещах. Итак, когда мы так небрежны, и в малом и великом, и в слушании и в деле, и вне церкви и в церкви, и сверх того еще молимся об отмщении врагам, то как мы можем надеяться получить спасение, мы, которые к бесчисленным грехам нашим прилагаем еще новое, равное всем им преступление, то есть эту беззаконную молитву? Итак, нужно ли после того удивляться, когда случится с нами какое-либо неожиданное несчастие? Не должно ли, напротив, удивляться, если ничего подобного не случается с нами? Первое является естественным следствием наших дел, а последнее будет непонятным и неожиданным случаем. Подлинно, нельзя понять, как враги и оскорбители Божии наслаждаются и сиянием солнца, и дождями, и всеми другими благодеяниями Божиими. Наслаждаются те люди, которые после духовной трапезы, после великих благодеяний, после бесчисленных наставлений, своею жестокостью превосходят зверей, восстают друг на друга и окровавляют язык свой, угрызая ближних. Итак, приняв все это в соображение, выбросим из сердец яд, разрушим вражду, станем возносить приличные нам молитвы; вместо демонского зверства восприимем ангельскую кротость и, как бы тяжко мы ни были оскорблены, представим себе собственные наши согрешения, вспомним о награде, какая ожидает нас за соблюдение этой заповеди, и умягчим гнев, укротим волны, чтобы нам и настоящую жизнь пройти безмятежно и, по отшествии туда, найти для себя Господа таковым, каковыми мы были к собратиям своим. Если это тяжко и страшно, то постараемся сделать легким и вожделенным, отверзем для себя светлые двери дерзновения к Богу, и, чего не могли совершать воздержанием от грехов, будем достигать кротостью к оскорбившим нас (это не тяжко и не трудно), и, благодетельствуя врагам своим, будем предуготовлять себе самим великую милость. Таким образом, и в настоящей жизни все нас возлюбят, и прежде всех Бог нас возлюбит и увенчает, и удостоит всех будущих благ, которые получить да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.