Когда станичная старшина к весне передала Степану новый атаманский приказ явиться в Черкасск, он засмеялся:

– А что бы Корниле сюда не приехать, размяться да жир растрясти?! Ух, пир бы я задал для крестного батьки!..

И Корнила не выдержал. Возвращаясь с весенней тяги с соколом, обвешанный дичью, Степан у въезда в свою станицу столкнулся с войсковым атаманом.

Корнила встречал отару овец, купленных у татар. Овцы, толкаясь, запрудили улицу. Разноголосое блеяние оглашало станицу. Широкоскулые всадники с луками и колчанами, полными стрел, хлопали длинными бичами, сгоняя отару; им помогали серые длинношерстные псы с волчьими мордами. Овцы терлись друг о друга и о плетни, теснясь и жалобно крича.

Грузный Корнила, прижавшись с конем к плетню, пропускал мимо себя овец. Степан поневоле сдержал коня, ожидая, когда освободится проезд по улице.

– Крестник! – окликнул с коня войсковой атаман.

Степан поднял голову, встретился с атаманом взглядом, но не ответил.

– Здоров, Степан! – невесело сказал Корнила. – Ты пожалел бы крестного: свой человек мне надобен! Глянь: тут овец пригнали, с верховьев плоты жду – прямо беда! Разорваться!

Осторожно проталкиваясь по краю дороги, Корнила подъехал к Степану вплотную.

– Впрямь! Хоть лопнуть тебе! – ответил Степан.

– Пособил бы, – словно не замечая дерзости, сказал Корнила.

– Я не купец и не холоп купецкий! В приказчиках не живал, – сурово ответил Степан.

– Слышь, Степан, от удачи я ласков. Послушай добром, – со скрытой угрозой, спрятав за улыбкой злость, сказал атаман. – Живешь ты не по-казацки: атаману грубишь, в войсковую избу не являлся всю зиму... Добром говорю: мирись... Не хошь ко крестному в дом – хоть в круг приходи...

Степан вспыхнул. При виде Корнилы закипела в нем вся ненависть к атаману, до того затаенная в сердце.

– Не забыл я, Корней, крови братней! Не быть мне в кругу, пока ты в атаманах. Вишь, не донской я казак – сечевик запорожский, – ответил Степан, сдвинув на голове красную запорожскую шапку.

– Не шути, Степан Тимофеевич. Заставлю смириться! Я хозяин всему Дону, – покраснев до шеи и стиснув в руке плеть, пригрозил атаман.

– Побачимо вперед да потягаемся, Корней Яковлич, кто кого! – твердо сказал Степан.

Степан помнил азовские стены и башни, до которых дорвался в погоне за крымцами после степного посольства. Мысли, тогда горячившие его, разгорелись снова. Он был уверен в том, что лишь поднимись на Азов, и разом весь Дон повстанет за ним с ружьем, не придется ни спорить на кругу, ни свариться с домовитыми – сами казаки пристанут к походу, сами решат, кому водить войско...

Взять если Азов да учинить там войсковую избу азовского казачества, открыть выход в море – сколько купцов понаедут к морскому торгу... А турки да крымцы посварятся и перестанут... Тогда уже будет служба всей голытьбе, что сходит на Дон из боярских поместий да вотчин. Хотят не хотят бояре, а станут на всех давать хлебное жалованье. Сызнова станет казацкая служба в почете у государя!

Степан понимал, что маловато у него пушек и пороху, что староваты пищали, что трудно с одними саблями воевать азовские башни, но отступать от задуманного похода было уже поздно.

Старый глуховатый казак, дед Кирюха, который ходил на Азов с Тимофеем Разей, не раз уже рассказывал Степану с Иваном Черноярцем, Еремеевым и Сергеем Кривым о своем знаменитом походе и великом азовском сидении.

Челны гулебщиков с первой весенней водой были готовы к походу. Пороху и свинцу сумели за зиму кое-как закупить, хлеб собрали почти Христа ради. Надо было идти в поход, пока его весь не приели...

Сойдясь еще раз, атаманы похода решились...

Солью и гнилым камышом дышал ветер от устьев Дона. Длинной вереницей тянулись казачьи челны. В каждом сидело по десятку казаков, кроме гребцов. Ветер дул в лоб, потому паруски были спущены. Шли на веслах. Плыли молчаливо. Над разношерстными казачьими шапками кое-где торчали пики да длинные стволы пищалей. На переднем челне сидел Разин.

Третий день они шли на веслах по Дону. Когда пришли в Понизовье, голытьба не вынесла вида богатых хором, красовавшихся над крутизной берега.

– Ишь богато живут, как дворяне! – заговорили в ладьях.

– Чай, хлеба у них!

– Да чего у них нету! – перекликнулись по челнам.

– Зайдем попросить на дорожку! – со смехом выкрикнул кто-то.

Несколько челнов повернуло к берегу. Возле Дона паслись большим стадом овцы, пощипывали на пригорке первую весеннюю зелень. Овец окружили, согнали к воде. Ловили целой ватагой, вязали и кидали в челны.

От хутора с криком бежали бабы. Для смеха схватили одну, спутали, как овцу, и кинули в челн. Когда развязали ее и пустили, баба скакнула по пояс в воду и с визгом кинулась от челнов. Ей атукали, хлопали в ладоши, смеялись. Не утерпев, пошли «щупать» кладовки. Вытащили несколько кулей хлеба.

Хозяина не нашли – куда-то запрятался. Сняли в курене со стены несколько ружей, сабель, укатили несколько бочек соленой рыбы, бочонок с икрой, бочку бараньего сала и по дороге стянули с шестов рыболовные сети.

Проходя через сад, залюбовались усыпанной белым праздничным цветом яблонькой, срубили ее и во всей весенней красе поставили посреди одного из челнов, подвязав к мачте...

– Баловство! Яблонь годами растет! По другим хуторам чтобы мне дерева не рубить! – строго сказал Степан, не сходивший с челна и молча следивший за всем озорством.

На всем понизовом пути голытьба приставала к хуторам домовитых и предавала их разграблению. На них вымещали зло тс, кого здесь когда-то отогнали собаками или побили, а то и просто погнали с бранью, не дав куска хлеба...

Когда подгребли к Черкасску, навстречу им вышли челны с посланцами войсковой избы.

– Пушки на башнях заряжены. Коль захотите в город зайти, то войсковой атаман указал вас побить, – предупредили черкасские.

– Что мы, нехристи, что ли! Мы не на вас – на азовцев, – ответил Степан и подумал: «А ваш-то черед впереди, как Азов станет наш – вот тогда».

– Пошто же вы казаков по пути обижали? С жалобой на вас прискакали в Черкасск из всех хуторов с побережья.

– А что за обида?! Вот чудаки! Поигрались робята трошки да кой-что позычили для похода. Воротимся на Дон – и все отдадим, – спокойно сказал Черноярец.

Степан только молча махнул своей шапкой. Гребцы по челнам осушили весла.

– Сколько есть фальконетов, пищалей, мушкетов – все зарядить! – приказал атаман.

Степан дал посланцам Черкасска опередить караван и войти в город.

Когда проплывали мимо Черкасска, от города отвалило еще с десяток челнов и пристало к гулебщикам...

На каждом ночлеге разинцев нагоняли челны с казаками верховых и понизовых станиц. Казаки говорили, что по станицам еще идут сборы и день ото дня надо ждать подмоги...

Но подмога сводилась медленно. Чего-то Степан Тимофеевич не рассчитал, в чем-то ошибся. Не «сорок тысяч волжских, донских и яицких» казаков шло за ним под каменные стены Азова, как пелось в песне про давний поход. Едва две тысячи казаков набралось в его войске...

Степан не учел, что долгая война с Польшей утомила Дон, что люди хотели мира, а не войны, что, придя домой, нашли казаки обветшалые хаты, покосившиеся плетни, несытых детей да пустые скотские стойла. Не до Азова было казачеству. Поправить дома, завести скотинку, пожить со своими семейками манило их, и за два прошедших года они еще не насытились тишиной станиц, лаской жен и детей... Ино дело бессемейная беглая голытьба, – да много ль ее?!

Перед самым Черкасском нагнали еще два десятка челнов – ну, двести пищалей...

«Не много!» – думал Степан.

Ту же мысль про себя таили его товарищи, есаулы.

Большинство молодых казаков из беглых не понимали того, что их мало. Озирая донскую ширь с длинною вереницей челнов, казаки думали, что их – бессчетная рать, которой вполне достаточно для взятия азовской твердыни...

Теперь оставался им последний ночлег, пред самым Азовом, чтобы, снявшись с места до света, сразу с похода начать первый приступ...

Близилось время к закату, когда с берега конный дозор подал знак тремя ударами из мушкетов. Замерли весла. Передний – атаманский струг – круто поворотил к берегу, откуда скакал навстречу на резвом коне всадник с красным значком на пике. Он направил коня прямо в поду. Вздернутая над течением реки конская морда сравнялась с носом челна.

– Степан Тимофеевич, тут для ночлега ладное место дозоры нашли: лесок невелик и лог за холмом, – сказал всадник.

Степан указал гребцам глазами на берег. В два дружных удара они бросили челны к песчаной косе; осушив весла, прыгнули за борта, подтащили к берегу. За Степаном пристало около полутора сотен челнов.

– Челны – в камыши, у челнов дозоры оставить! – коротко приказал Степан, даже не оглянувшись.

– Челны – в камыши, у челнов – дозоры! – пронеслось и многократно повторилось у него за спиной.

Дозорный казак придержал стремя заседланного вороного жеребчика, ожидавшего на берегу. Разин поскакал к логу, где находился расставленный атаманский шатер.

В нескольких местах вдоль лога над кострами уже развешаны были прокопченные котлы, в которых закипало просяное варево. Вдали по небосклону виднелись на лошадях дозорные казаки, оберегавшие стан.

С севера прокатились три выстрела. Иван Черноярец взбежал на холмик. Сказал Степану, что по степи скачут наметом какие-то казаки с чужими значками.

– Должно, из Черкасска. Пускать? – спросил он.

– Давай! – отозвался Степан.

Впереди чужих казаков мчался дозорный.

– Степан Тимофеевич! Гонцы к тебе от войсковой избы.

Разин молча кивнул. Дозорный живо поворотил коня, пронесся навстречу посланцам.

Пасынок Корнилы Петруха Ходнев и двое матерых донцов – станичный атаман Зимовейской станицы да войсковой есаул Самаренин – соскочили с коней.

Двое черкасских казаков быстро раскинули коврик, поставили на него бочонок с вином, расставили серебряные чарки, разложили закуски.

– Степан Тимофеич! Здорово, атаман, голубчик! – весело сказал Самаренин. – Сколько лет, сколько зим не видались!..

– Здоров, Михайло Лукьяныч! – с достоинством отвечал Степан. – Али с нами в Азов надумал?

Самаренин рассмеялся:

– Шутник ты, шутник, атаман!.. Не дело, голубчик!.. – по-прежнему весело продолжал он, будто корил за озорную проделку шустрого подростка. – Как же так: ни войсковой старшине, ни станичным слова не молвил, а сам – на! В поход в сто пятьдесят челнов!.. И пушки и зелье скопили!.. Домовитых в низовьях пошарпали, будто крымцы! Эх, Степан Тимофеич! Затеял Азов разбить без Войска Донского, с одной голутьбой! – укоризненно произнес он.

– А чем гулутьба не войско! – ответил Степан угрюмо, без шутки.

– И голутьба – не войско и ты – не войсковой атаман! – строже сказал Самаренин. – И круг вам идти на Азов не велит, а велит, не мешкав, назад ворочаться...

Степан с насмешкой мотнул головой.

– Назад в гнездо две тысячи казаков на насест не посадишь – не куры! Иди-ка скажи им, что ты идти не велишь. А в воду кинут – тогда на себя пеняй...

– Не от себя мы, Степан Тимофеич, – пытаясь смягчить столкновенье, вмешался станичный. – Письмо от круга тебе, – сказал он, протянув запечатанный столбец.

– "От круга"! – передразнил Разин, вырвав столбец из его рук, по-хозяйски распечатал грамоту, поглядел на замысловатые крючки и завитки писарского пера. – Писал писака, читай, собака! – со злостью сказал он.

К ним подскакал верхом Черноярец.

– Ты дюже грамотен, Ваня, читай-ка, что круг нам пишет.

– "Зимовейской станицы казаку, гулебному атаману Степану Тимофееву сыну Разину", – бойко прочел Черноярец.

Степан слушал молча послание тайного круга. Слово за словом Иван Черноярец прочитывал то, что Степан заранее угадал: что, столкнувшись с Азовом, гулебщики навлекут войну на все донское казачество, а Дон к войне не готов, пушки и пищали у донцов износились в польском походе, новых же царь не прислал, да тут еще выдался год, небогатый хлебом, и хлебного жалованья не будет до самых осенних дней...

Дальше старшина писала о том, что идти в двух тысячах казаков на Азовскую крепость никак не разумно, что с голытьбой, непривычной к мушкету и сабле, он неминуемо пропадет...

Степан ждал и этого довода. Тихая усмешка таилась в его бороде и в уголках глаз, когда слушал он старшинскую отповедь. Он рассчитывал не на силу и ратную выучку, а больше всего на бесшабашную удаль своей ватаги да на боевую удачу.

Но Черноярец читал дальше, и того, что читал он теперь, Разин уже не ждал.

Старшина сообщала цифирные выкладки о запасах хлеба, свинца и пороха, о пушках, мушкетах и ядрах, о числе ратных людей, о конях, ослах, верблюдах и о количестве овец и быков, припасенных в стенах Азова.

Разин потупил глаза и уже не смеялся. Слушая грамоту войсковой старшины, он понял свое легкомыслие.

«Вот как делают ратное дело!» – подумал он.

Трезвый расчет бывалых воителей убедил его и привел в смущенье.

«А мы, дураки, на авоську лезем!» – подумал он, тревожно взглянув на Черноярца.

Но это было еще не все. В завершение письма войсковая изба писала о том, что старшина не надеется на разум Степана.

Чтобы оберечь все Войско Донское от гибели, тайный круг указал учинить у Черкасска по Дону заставы и никого казаков ни из Черкасска, ни с верховьев в низы не пускать, а крымскому хану и мурзам азовским послали письмо, что Степан вышел с Дона разбойной статью и Войско Донское ему не заступа, если азовцы и крымские люди нападут на его голытьбу...

Это было неслыханное предательство: донская старшина не только от них отреклась, не только оставила их без подмоги с верховьев, на которую так рассчитывал Разин, но она изменнически выдавала русских людей азовцам и хану, предупредив их письмом о походе Разина.

Кровь бросилась в голову атамана... Схватить сейчас всех посланцев Корнилы да тут же казнить за продажу... Разин сжал кулаки, но широкая ладонь Черноярца тяжело и спокойно легла на его руку. Степан взглянул на товарища.

Черноярец, окончив чтенье, с насмешкой смотрел на черкасских посланцев.

– Наврали, собаки, с пять коробов! – прищурясь, спокойно сказал он и сплюнул.

– Как наврали?! – взъелся Самаренин. – Ведомо все войсковой старшине!

Иван качнул кудрявою головой.

– To, что вы написали, и мы раньше ведали, да не страшились того – пошли. Ан я ныне турского сотника в камышах уловил. Бежал он от ханского палача из Азова... Не четыре тысячи воинов ныне в Азове, а шесть, единорогов на башнях не десять – двадцать. Хлеба в привозе вчетверо больше, чем вы писали... Все то – не беда... Сказывал он иное: в азовской твердыне черная смерть, зараза...

Черкасские послы от этих слов вздрогнули и отшатнулись. Самаренин перекрестился. Разин удивленно и опасливо поглядел на своего есаула, но удержался от готового сорваться вопроса.

– Где же тот турок? – едва слышно спросил Самаренин.

– Только расспрос я ему учинил – и пятна по нем пошли, язвы... Степан Тимофеич вершить его указал. Ну, камня наклали в порты – да к рыбам!.. Вот для совета мы тут и на берег вышли.

Степан глядел в удивлении на бойкого есаула, не понимая смысла его выдумки, но чувствуя, что Иван затеял какую-то хитрость.

– Кишень табаку от него остался, – не сморгнув продолжал Черноярец, – добрый табак! – Он вытащил из-за голенища сафьяновый зеленый мешочек с медной застежкой, который Степан знал уже давно, и стал набивать трубку, радушным движением предлагая то же черкасским посланцам.

Самаренин отшатнулся.

– В огонь кинь, в огонь! Спали! Жив не будешь!.. – замахав руками, вскрикнули Самаренин и станичный.

Только Петька Ходнев с любопытством, хоть и с опаской, тянулся щепотью в кишень. Но Самаренин крепко схватил его за руку.

– Оставь! Подохнешь, как пес!

Он вдруг заспешил.

– Ну, Степан, сам смотри! Войсковой тайны круг тебе отписал, как ведал. А мнишь себя Войска Донского разумней – ступай! Да ведай, Войско Донское тебе не заступа, не помощь. А что голутьбу загубишь – о том мы жалеть не станем: иных наберется вдвое. А станете во станицы спасаться, то с черной заразой не пустим!

Напомнив еще раз Степану о том, что тайный круг с турками и с крымцами велел не биться и хана не задирать, послы, отказавшись от ужина и ночлега, хотя приближалась ночь, и, не повитавшись за руки, бочком, бочком отступили к своим лошадям, вскочили по седлам и унеслись обратно в Черкасск.

– Чего ты враку такую умыслил? – строго спросил Степан Черноярца.

Иван хохотал, катаясь по песку, словно в корчах...

– Ишь, дохлый турок их как устрашил!.. Гляди, понеслись – и вино и коврик забыли! – указывая пальцем вслед ускакавшим послам, сквозь смех бормотал Черноярец.

Не вставая с песка, он потянулся всем телом и взял с посольского коврика серебряную чарку с вином.

– Садись, атаман! – хлопнув ладонью по коврику, сказал Иван.

Степан сел рядом на теплый песок.

– Хороша от круга отписка? – спросил Черноярец.

– Продажные змеи! – ответил Разин.

– То-то оно! – усмехнулся Иван. – Гляжу, ты и уши развесил и рот раскрыл. Вот-вот увидят, что огорошили нас отпиской. Знать, надо покруче еще заварить, – и заварил!.. Коли бы мы от Азова по их отписке ушли, нас бы ни в грош не чли. Сопливцы, мол, собрались в поход, а ратного дела не знают. Какой тебе, атаману, почет? Осрамили бы на перекрестках...

– И то, – подтвердил Степан.

– А сам размысли: как не уйти, когда их в Азове такая сила? Рано мы поднялись на Азов воевать. Силу надо копить... Но так?

– Так, тихо признался Степан.

– Не горюй, атаман! Они век во старшинстве, а мы простые казаки. И нас время выучит да походы. А про турка брехал: не лавливал я его. И про черную смерть наврал же. Ты думай, куда нам идти? Сила народу встала – соколы да орлы... Станем искать не Азова – иного пути

– Я ранее звал на Волгу, – сказал Степан.

– Хотя и на Волгу. Ведь мимо Черкасска пойдем – кто нас теперь удержит? Черной смерти все побоятся. А мы еще два челна парусами прикроем, скажем: недугуют шестеро казаков...

– Заврался, Иван, – остановил друга Разин. – Мы копим народ в ватагу. А как вести про черную смерть полетят, кто к нам придет?!

– Азовцы в Черкасск приедут с доказом: им торговать. Как от них струги не станут пускать на Дон из Азовского устья, тут все и разберутся, что черная смерть – обман. А кто виноват? Нам турецкий лазутчик наврал. Зато мы уйдем без стыда: не от войска бежали, не супостата страшимся – заразы... А кто ее не страшится?!

Степан взял вторую чарку вина и стукнулся с Черноярцем.

– Ну, намудрил, Иван! Чистый подьячий!.. – сказал он, покачав головой.

– Неладно нешто?

– Все ладно, – согласился Степан. – Только ума у нас еще мало. Ну, ты иди зови ко мне есаулов, – отослал Степан друга.

Стыд за свое неумение, за то, как нелепо и необдуманно поднял он целое войско в две тысячи человек и повел на погибель, не справившись о числе врагов, об их силе, терзал его.

«Свычен смотреть в станичный горшок, кашевар шелудивый, ан, вишь, пошел города полонять, моря воевать, покорять чужие украйны! Рано!.. Теперь куда? К крестному на поклон? Простите, мол, нам, атаманы, что мы неразумно в поход собрались!.. Тут они нас и скрутят!.. Рад будет крестный!..» – думал Степан со злостью. Воспоминание о Корниле в нем возбудило ненависть и желанье во что бы то ни стало преодолеть все вставшие на его пути трудности. «Ан нет! Не пойду с повинной в Черкасск! Азов не возьму, так уйду на Волгу. Города брать не свычен, так шарпать разбойничьей статью учну. Хлебные караваны пойдем разбивать и сядем на Волге. Город шарпальный поставим у Паншина городка...» Стояла же Рига... [Ригой назывался лет за двадцать до восстания Разина «воровской городок» на Волге] Не Индия, не Персида – Поволжье, не синее море – Волга, а будет наша!.."

Черноярец привел есаулов – Сергея Кривого, моложавого, светловолосого и отважного Митяя Еремеева, чернявого рассудительного Степана Наумова, старого друга Рази – седого Серебрякова, бывших в станице еще под атаманской рукой Ивана.

Ночь они совещались между собой. Поутру созвали круг, и в полдень другого дня челны голытьбы прогребли назад вверх по Дону, мимо Черкасска. Никто не чинил им задержки, боясь общения с ними. У Черкасска захватили они по пути два струга, груженные разной снедью. Никто не погнался, никто не потребовал их назад.

– Вишь, зараза моя пособляет! – с усмешкой сказал Черноярец другу.

Но атаман не смеялся. Он был угрюм и задумчив.