Когда Тимофей Разя вошел в войсковую, там уже нечем было дышать – столько набилось казаков. А запорожцы отмалчивались, дразня любопытство собравшихся, сами нетерпеливо постукивая ногой об ногу, бряцая саблями и кусая усы в ожидании открытия круга...

– Да что же вы молчите, словно колоды?! – не выдержал старый казак Золотый. – За тем ли на Дон скакали!

– Эх, диду! – сказал ему Боба. – В чужой монастырь со своим урядом не ходят. У вас московские – не казачьи порядки. Мы скакали ко всем донским казакам. Украина послала нас ради вдовьих слез и невинной крови, ан вы собираете только одну старшину для тайной беседы, как у царя зовут – лишь бояр да шляхту.

– К собакам шляхту! Давай большой круг! – выкрикнул молодой казак.

– Не от царя прискакали послы, а свои браты-казаки! В чем таиться?! – поддержал второй.

– И вправду, наш атаман от бояр научился!

– Вы бы шли по домам, молодые. Не дай бог, вас батька услышит... А час придет – и вас вестовые на круг на майдан покличут, – остановил молодежь есаул Охлопьев.

– Ан не уйдем из избы! – загалдели молодые.

Но как только услышали, что на площади сам атаман, тотчас же крикуны, притихнув, торопливо покинули войсковую избу.

Пройдя сквозь толпу собравшихся перед крыльцом, нагнув голову в низких дверях, вошел атаман Корнила со свитой. Впереди есаулы внесли в избу косматый войсковой бунчук, украшенный лентами, и серебряный брусь [Брусь – знак атаманского достоинства, то же, что булава. Здесь и далее подстрочные примечания автора] на подушке.

За Корнилой шли писарь с печатью, казначей и прочая старшина.

Все помолились по чину и поклонились друг другу. По обычаю надо было по очереди спрашивать о здоровье, но донские старики нарушили порядок.

– Пошто тайный круг созвал, атаман? – крикнул Золотый.

– Что за тайности, батька! – зашумели вокруг седые казаки.

– Пусть запорожцы всем казакам расскажут свои войсковые дела, – потребовал старый Ничипор Беседа.

Корнила ударил брусем по столу.

– Кто тут атаман, дед Беседа? Давно ли тебя вместо меня в войсковые обрали? Пошто же мне не сказали, чтобы брусь и бунчук в твои руки сдать! – властно одернул Корнила. – Затем обирают старшину, чтобы Доном править, послов принимать и посольства вершить. На том шум покончим и дело учнем. Слыхал я, браты запорожцы дюже спешные вести к нам привезли. Не будем томить их пустою брехней. Сказывай, Боба! – спокойно и твердо закончил Корнила.

– Атаманы честные, донские казаки! К вашей милости братской! – воскликнул рябой запорожский полковник Боба. – Вы маете счастье жить на родной на русской земле вольной волей, а у нас поляки отняли счастье. Бачьте, дывытця на нас, любы браты! В родной земле мы живем, як в темной темнице. Молили мы вашего государя принять Украину в русские земли, под царскую руку. Не взял!.. Молили нам дать в допомогу стрельцов. Не дает! Зовут нас бояре: мол, вольных земель на Руси доволе, кто хочет – селитесь, живите. А я вас спрошаю, братове: можно ли матку свою родную отдать на терзанье латинцам, бросить ее да тикать в иной край?!

– Не мочно, Ондрий! Не мочно! – крикнуло несколько голосов.

– Не можно, братове! – твердо, как клятву, повторил Боба. – Забрали паны великую власть над нашим казачеством, как дома сидят на шее у хлопов, и не покинут добром они русскую землю. Великие крови бушуют по всей Украине уж третий год...

– Не парубки тут собрались! Слыхали! – перебил кто-то Бобу.

– Ты сказывай дело: пошто прискакали? Чего морочишь!..

– Як поп на клыросе, проповедь нам выголощуешь! – нетерпеливо зашумели донские казаки.

– Боба – он человек дуже книжный. Ему надо с присказкой! – добродушно съязвил кто-то.

Боба с укором взглянул на насмешника.

– Горит Украина! – хрипло сказал он. – Нет больше мочи терпеть нам панское зверство... Браты донцы! Молит гетман Богдан у вас допомоги, в ком живо казацкое сердце...

Боба достал из шапки письмо с войсковой запорожской печатью и отдал его Корниле.

Атаман посмотрел на печать и передал сложенный лист войсковому писарю.

– Читай, письменный, – сказал он, нахмурясь.

Письмо украинского гетмана говорило о том, что народ может долго терпеть неправды, столетиями свыкаться с повседневной нуждой и неволей и тогда только восстает, когда жизнь его станет страшнее смерти.

Писарь читал бесстрастно, но по строгим и напряженным лицам донцов было видно, что каждое слово письма падает прямо в сердца.

Гетман писал о том, как поляки в два дня выжгли мать городов русских – Киев, истребили всех жителей Фастова, как даже женщины на Украине взялись за оружие, защищая землю и вольность родного народа, и теперь, в месть за восстание украинского крестьянства, паны загоняют по избам людей и в избах сжигают, а тех, кто спасается от огня, сажают на колья. Одному из казачьих полковников паны живому сняли кожу с головы и набили ее мякиной, а в Фастове положили казачьих детей на решетку, под которой были горячие угли, и панскими шляпами раздували огонь, поджаривая живых младенцев.

Писарь умолк, но молчание не прервалось среди донцов. Задумчивость охватила их. Многие думали уже: хорошо ли к походу подкованы кони, какую взять ратную сбрую, какой мушкет. Другим представлялась степная дорога, а иным – даже битва.

– Браты донцы! – сказал, вновь поднявшись, Боба. – Слыхали вы письмо нашего батьки Хмеля. Молим у вас допомоги не для себя – для заступы за русскую землю и веру, за наших малых детишек да женщин!

– Молим у вас! – повторили за Бобой и все запорожцы.

– Не басурманы! Чего нас молить?! Все поедем! – выкрикнул Разя.

– Всем Доном вздынемся разом!

Шумный и возбужденный говор поднялся между донских казаков. Иные из них уже вскочили и двинулись к Бобе. Но войсковой атаман, негромко крякнув и тяжело опершись о край стола, поднялся, и казаки опустились снова по своим местам. Взгляды всех уставились на Корнилу. Плечистый и рослый, он снял с головы кудрявую шапку, движением широких плеч и локтей отбросил за спину крылатые рукава и острым взором обвел собравшихся.

– Братцы наши родимые! Запорожцы! – начал Корнила Ходнев. – Сердце рвется, как слышим про ваши печали! Вот сам бы сей час не стерпел – да и ногу в стремя. Эх, и порубали бы мы тех нечистых панов!.. Али не хватит у нас добрых рубак?! – обратился Корнила к своим землякам.

– Забыли враги, каковы у нас вострые сабли!

– Поднимемся – пух полетит от проклятых!

– Геть панщину з Украины! Сбирайся, братове! – зашумели в ответ атаману казаки, вскочив со своих мест.

Корнила легонько стукнул брусем по столу, давая знак, что еще не окончил свою речь. Донцы приутихли.

– Сколько есть на Дону казаков – все вам братья! – сказал атаман, обращаясь опять к запорожским посланцам. – Нынче же мы от себя отправим станицу в Москву к государю. Станем его молить, чтобы послал нас против поляков, а тем временем будем точить сабли да коней кормить. И как только придет государев указ...

– Часу нет ждать, атаман! – перебил Корнилу товарищ Бобы, черноглазый молоденький Наливайко, с едва пробившимся усом и еще по-детски румяным лицом.

– А нам без того не можно, казак! – твердо сказал Корнила. – Коли мы сами пойдем на ляхов, то быть нам в раздоре с московским белым царем: у государя с поляками нынче мирно. Вы польскому королю подлежите, а мы Российской державе. – Чей хлеб едим – того слушаем!

Речь Корнилы всех словно бы озадачила. Донские молчали. Разя обвел испытующим взглядом лица и увидал, что понизовые станичные атаманы, потупясь в пол, согласно кивают головами и лишь верховые гости да старики, случайные участники тайного круга, смотрят на атамана с недоумением и гневом.

Разя слегка усмехнулся, взглянув на деда Золотого.

«Вот старый дурень! Он думает, что Корнила взаправду к тому ведет! Ай, хитер кум! Глядите, как все повернет на иной лад...» – заранее забавлялся Разя, предвкушая атаманскую хитрость и пытаясь ее разгадать.

Красный, словно сейчас из бани, поднялся Боба.

– Не верю! Не верю тому! – гневно воскликнул он. – Слушай, Дон! Не можем мы без допомоги домой воротиться! Когда не пойдете вы с нами, то ляжемо все мы на землю тут, биля [Биля – возле, около (укр.)] ваших станиц, хлеба не прикоснемся, капли воды не возьмем в рот да тут же у вас и умрем...

– Тут и умремо! – твердо повторили за Бобою запорожцы.

– Грех смеяться над бедной, поруганной Украиной! – с прежней страстью продолжил лихой запорожский полковник. – Братцы донские! Неужто от вас, не от своей поганой души говорил атаман Корнила?! Как сказать запорожцам, что вы изменили братству?! – И, обведя в отчаянье взглядом всех бывших в избе, заметив сочувствие во взорах казачества, услышав глухой ропот, Боба простер обличающий перст в сторону атамана. – Знать, то велики дары, Корней, принял ты от польского короля. Ляхи, ляхи купили тебя, твою совесть! – закончил Боба.

Такой же багровый, как Боба, поднялся с места Корнила.

– Не горячись, братец Боба! – скрывая обиду на дерзкую речь, возразил атаман. – Скажите гетману Хмелю, что мы ото всей души желаем вам одоления недругов наших, а сабли поднять без царского изволенья не в силах... Со слезами пойдем к государю молить, чтобы нас послал. Не так ли, браты атаманы? Пиши, письменный! – властно обратился Корнила к войсковому писарю.

– Не бреши, собака, за всех казаков! – перебил его дед Золотый. Он вскочил со скамьи и шагнул к Корниле. – Давно говорят, что ты продался московским боярам, а те – кумовья панам. Что хочешь пиши со своим письменным, а донские казаки и без Москвы пойдут воевать на ляхов.

– Старый кобель, в своей псарне свару заводишь! – крикнул войсковой писарь. – Царская немилость падет на весь Дон. Никто за то спасибо тебе не скажет!

– Молчи ты, чернильный пачкун! – зашипел на писаря Иван Переяславец.

Старики повскакали с мест, начав перебранку со старшиною, и не слышно стало внятного слова, пока Корнила в нетерпении не стукнул своим серебряным молотком по столу.

– Деды! Дед Золотый! Дед Переяславец! Добрые атаманы! Замолчь! – потребовал Корнила. – Пошто же вы распалились? Кто на Дону не вольный казак! Ино дело – Войско Донское, ино дело – всякий сам по себе!..

«Так вот же в чем Корнилина хитрость!» – обрадовался Разя. Он решил, что атаман хочет обелить себя перед царем и, сняв со своих плеч ответ за войну, развязать казачеству руки.

– Замолчь, братове! Послушаем кума Корнилу! – радостно воскликнул Тимофей.

Войсковой атаман дружелюбно взглянул на Разю. В глазах его снова было спокойствие.

– Войско Донское царскому величеству подлежит, и я, атаман, со всей старшиною ему подлежим и вершим по его указу. А кто хошь – на четыре ветра ступай, хоть с нечистым деритесь. Мы не Москва – казаков не держим! – сказал он.

– Зови большой круг, кум Корнило! За круг атаман царю не ответчик! – с какой-то мальчишеской ухваткой подал свой голос Разя.

Он был уверен, что Корнила этого только и ждет, чтобы откликнуться согласием на его слова.

Но Корнила сурово взглянул в его сторону.

– Не в Запорожье живешь, кум! – строго сказал он. – Не под латинской короной, не с польскими сеймами споришь! У нас не какой-нибудь «круль», а его величество государь Алексей Михайлович! Наша держава в единстве, и мы тоже русские люди и русской державе все подлежим. Не властен Дон сам собой затевать войну, – твердо добавил Корнила. – Так пошто же скликать большой круг?! Зря мутишь казаков!..

– А как же без круга? Мы сами сходку учнем! – крикнул Золотый.

– Что же, мы куренями, без круга, пойдем пособлять запорожцам?! – воскликнул озадаченный Разя.

– Как хочешь, кум, – отрезал Корнила. – А кто вздумает в войсковой набат колотить самочинством, тот государю ослушник; в цепи того да в Москву пошлем на расправу... Пиши, письменный, – внятно продиктовал Корнила: – «Войско Донское идти на ляхов войною не может и никому донским не велит, а какой казак собою пойдет, и в то и Войско его величеству не повинно». На том помиритесь, все атаманы, и тайному кругу конец.

Корнила вдруг повернулся в сторону запорожцев и ласково поклонился.

– А вас, дорогие гости, прошу хлеба-соли кушать в моем дому. За чаркой лучше прикинем, чем может Дон пособить Запорожью да как государю в письме писать о вашей войне с королем.

Разя побагровел он напряжения, силясь разгадать, в чем же на этот раз хитрость Корнилы. И вдруг жар стыда окатил его с головы до ног при мысли, что хитрости-то тут и нет никакой – Корнила сказал то, что думал.

Разя первым вскочил с места. Он позабыл старость, и давние раны, и соловецкое богомолье. Желчь закипела в нем. Он не мог простить себе доверчивости, которая была у него к атаману. Теперь только понял он, как далеко зашла близость Корнилы с Москвой: старинная казачья воля оказалась повязанной по рукам и ногам боярской веревкой.

– Тьфу ты, кум! Не кум, а собака поганый! – воскликнул он. – Охвостье боярское, чертов ты сын! – Разя плюнул Корниле под ноги. – Бога и совесть забыло старшинство донское... Я полк собираю. Гайда со мной, Боба! Едем со мной, запорожцы!

И Тимофей, не глядя на атамана, шагнул за порог. «Ах, старый дурак я, старый дурак! – бранил он себя. – Поверил такой изменной собаке!»

– Кликнем клич по Дону – все возметутся панов колотить! Едем ко мне во станицу! – как молодой, горячась, кричал Разя уже на крыльце.

Возбужденной, шумной толпой высыпали на площадь казаки.

– Степанка! Коня! – позвал Тимофей на всю площадь.

Стенька верхом бойко и весело подскакал к войсковой избе, ведя в поводу Каурого.

Он соскочил, чтобы придержать отцу стремя, но распаленный гневом старик без помощи, по-молодому прянул в седло. В общем гвалте и говоре Стенька не мог разобрать, что творится. С шумом спорили запорожцы, разбирая от коновязи своих коней. Толпа любопытных донцов, ожидая от старшины объявления о решениях тайного круга, тесно сгрудилась у крыльца, иные расспрашивали выскочивших стариков, а те что-то всем объясняли, надсадно и возмущенно крича и размахивая руками. Трудно было со стороны в этом гвалте разобрать хоть единое слово.

На крыльцо вышел сам атаман. Стенька успел разглядеть, что лицо его побагровело, черные брови сошлись, а глаза сверкают досадой и злостью.

– Орда татарская! Свистуны! Державной заботы не смыслите, побродяги!.. – гневно кричал Корнила. Он встретился взглядом со Стенькой и тотчас отвел от него глаза. – Не слушайте, запорожцы, старого кобеля! Я добра вам хочу. Ино тут, в войсковой избе, ино дома беседа вокруг хлеба-соли, – добавил он, обратясь к запорожским послам.

– Пошли, браты!.. Наплевать на его хлеб-соль! – крикнул Разя, махнув рукой.

– Батька, куда? – спросил озадаченный Стенька.

– Домой!

Тимофей взмахнул плеткой. Кони запорожцев рванулись вослед Каурому.

Степан растерянно взглянул еще раз на Корнилу, окруженного алыми кафтанами войсковой старшины, поглядел вслед отцу и, склонясь к луке, хлестнул по крупу коня. Мелькнула тоскливая мысль: «Пропал мушкет, не будет мышастого жеребца с атаманской конюшни!»