Василий Ус лежал у лесного костра на овчинной подстилке. Перед ним стояла глубокая деревянная миска с похлебкой.

– Да кушай ты, Васенька, кушай, сыночек. Не станешь ись, язва тебя еще пуще замучит. Перво дело с твоей хворью – ись надо лучше. Грудиночка-то жирна-а!.. – уговаривала его старуха стряпуха.

– В душу нейдет. Отвяжись, мать! – отмахнулся Василий. – Укрой тулупом, знобит меня что-то...

– Туманом с реки потянуло – вот то и знобит! – отвечала старуха, уже укрывая его огромной шубой на волчьем меху. – Горяченькой похлебал бы – и легче бы стало!..

Василий смолчал. Он лежал, как груда огромных костей, набитых в кожу. Все большое бессильное тело атамана было словно чужое его живой русоволосой голове, на которой светились темные большие глаза. Кудрявая русая борода еще не серебрилась сединой.

– Знахарка прислала тебе щавельку. Велела сырым ись, – сказала старуха.

– Ну вот, угодила! Давай сюда. Я ныне будто корова – любую траву, а пуще с кислинкой бы ел.

Старуха придвинула к нему лыковую плетеную кошелку с щавелем. Василий набрал костлявой рукой полную горсть.

У костров вокруг по лесу был разбросан табор. Сотни три разношерстного оборванного сброда сидело в дыму, подставляя к кострам каждый свой котелок или плошку с просяной похлебкой, с ухой. Иные пекли в золе рыбу, те, вздев на ветки, обжаривали в огне кусочки бараньего мяса, свиного сала. В стороне, на поляне, бродили спутанные кони.

Молодой парнишка в лаптях, в белой рубахе вынырнул из ближних к Василию кустов.

– Василь Лавреич, яичек принес тебе свежих! – весело крикнул он.

– Где взял, Сережа?

– Матка прислала.

– Спасибо скажи. Отдай вон старухе, я утре их...

– Когда, Василий Лавреич, мы всей-то землею повстанем? – спросил парнишка. – Я саблю выточил из косы. Ну и сабля!

– Постой, вот яички как поприем да поправлюсь, тогда и пойдем, – шутливо ответил Василий.

Василий Ус был славен не только на Волге. Тамбовщина, Тульщина и Рязанщина знали его набеги. Он налетал на дворянские поместья, сжигал дома, опустошал хлебные клети, делил хлеб крестьянам и уходил в леса. В ватаге его иногда собиралось свыше трех тысяч беглых крестьян и холопов. Стрелецкие сотни, которые высылали на них, не раз были биты. Беглые выходили с Дона и вновь уходили на Дон. В царских бумагах их звали «воровскими казаками».

Народная молва призывала к Усу все новые и новые толпы беглых. С каждым годом их становилось все больше. У них было несколько пушек. На зиму они строили город, с острожком, с башнями, в глубине лесов, куда не могли проникнуть разрозненные отряды из боязни быть истребленными, а посылать против усовцев настоящее войско казалось смешным и ненужным делом.

Сейчас Василий стоял, поджидая, когда к нему подойдут еще мужики из приволжских уездов и от Воронежа, где стрелецкие заставы вылавливали разрозненных беглецов, не давая им проходить к донским казакам. В это лето наметил он идти в Жигули и там, разбивая волжские караваны, пополниться бурлаками. Ему казалось уже недостаточным жечь поместья отдельных дворян. В скопищах беглых он чувствовал силу, с которой можно совсем истребить весь дворянский род и устроить вольное, справедливое царство, где каждому будет довольно земли – только бы рук хватило для пашни. «А подать платить одному государю. Он там пускай и стрельцов накормит, и крепости ставит, и во всем государство блюдет. От подати мы не прочь: хошь – с работника в доме, хошь – с дыма, а хошь – и с сохи, лишь бы было в одно – государю. А то каждый помещик себе норовит. До того уж дошли, что жениться воли не стало. Прости, господи, скоро уж нашего брата учнут, как собак, продавать!..» – поучал Василий приходивших к нему крестьян. Многие из них возвращались к своим домам, за побег принимали плети, селились на старых своих местах и между тем несли в толщу народа Усову проповедь справедливого царства.

«Язва» томила Василия уже четыре года, и с каждым годом все хуже. Все началось с того, что после побега из вотчины от боярина он, спасаясь от сыска, три дня просидел во ржавом болоте, в воде. Двое его товарищей умерли через неделю, а сам он остался сначала даже здоров, пошли только чирьи на пояснице и по ногам. Василий добрался на Дон, стал казаком, жил в станице, научился владеть пищалью, мушкетом и саблей. Чирьи не проходили, открылись гнойные язвы. Знахарки давали ему и лук и чеснок, хрен с медом, редьку, телячью печенку, медвежье сало. Чего не ел только, что не прикладывал к язвам – все втуне! Ноги распухли. Язвы покрыли все тело. Летом, на солнышке, они утихали, а осенью снова ему становилось хуже. Сильное тело ослабло. Теперь уже он и не думал сесть на коня. Он или плыл на челне, или ездил в санях, не то – в двуколке на сене. Но народ уже знал его и любил.

«А что, не поднять мне всю Русь?! Есаулов довольно, саблей махать не хитро, и другие могут, а голова у меня светла. Во товарищи умного атамана возьму – и пойдем. Ить сила народная зря пропадает! – раздумывал Ус. – А бояре всё крепнут, а мужик всё слабеет, как словно в язвах. Время упустишь – и язва народ заест. Уж тогда не поднять... Атаманишек много на свете: народ разобьют на ватажки, туды, сюды, – и вся сила в разбой изойдет, на шарпальство... А надо собрать во единую крупность народ. Вдруг помру, не поспею!..»

Ус испугался этой впервые пришедшей мысли. Он решил бороться во что бы то ни стало за жизнь, за силы.

– Эй, мать! – крикнул он стряпухе.

– Что, сыночек?

– Давай там грудинку, разогрей, что ль, поем.

– Василий Лавреич, яички тоже? – спросил парнишка, принесший яйца.

Не смея тревожить атамана в его размышлениях, он присел у костра и стругал из дерева черенок к своей сабле.

– И яички вари! – согласился Ус.

Стряпуха радостно захлопотала с едой.

– Василий Лавреич, тебя человек добиватца! – сказал, подходя к костру, один из есаулов Уса, Петенька Рыча.

– Чего же не пускаешь?

– Я мыслил, ты хвор. Да, вишь, человек-то странный: сказывает – пахотный, ан по хлебам идет, зеленя потоптал, не взглянул. Худа какого не стало б!

– А что, ему голова не мила? Вон сколь людей вокруг. Позови, не беда.

Есаул вернулся с дюжим чернобородым мужиком в лаптях, в сермяжном зипуне и поярковой шапке. Ворот рубахи был расстегнут. Медный крестик болтался на нитке.

– Добра здравья, Василь Лавреич! – сказал он, кивнув головой.

– Здорово! Как звать-то? – откликнулся Ус, пристально и хитро осмотрев новичка.

– Стяпанка Зимовин.

– Отколь?

– Рязанских земель. Боярский мужик я, Василь Лавреич.

– Пошто ж ты ко мне пришел?

– Хочу за казацкую правду с боярами биться, – ответил пришелец.

Василий снова пристально посмотрел на него.

– Пахотный? – спросил он.

– Был пахотным...

– Ну, садись вечерять, – сказал Ус, подвинувшись и давая место возле себя.

Мужик сел возле него к горячей похлебке, которую снова поставила стряпуха перед Василием.

– Ешь, гость. Ты не брезгуй: я здрав. Не зараза какая. В болоте застыл – оттого и язва.

Оба взялись за ложки.

– Каких, говоришь, ты земель? – внезапно спросил его Ус.

– Рязанский...

– Соврал! – подмигнув, с усмешкой сказал атаман. – Рязанских за то косопузыми кличут, что вяжут кушак узлом на боку, а ты опояску стянул на пупе!

– Так, сбилось... – пробормотал мужик, поспешно поправив пояс, будто это было важнее всего.

– И поклон у тебя не тот, не мужицкий, – дворянский поклон: головой мотнул, да и все, будто спину сломать страшишься! Полем шел – зеленя топтал не жалеючи. Вечерять сел – и лба не окрестишь. Кажи-ка ладони...

– Что глумишься, Василь Лавреич! – воскликнул пришелец. – Что низко тебе не кланялся – не обидься: боярам устали поклоны бить. Зеленя топтал – не приметил, а сел вечерять – бог простит – с голодухи забыл помолиться.

– Кажи-ка ладони! – настойчиво повторил атаман.

Мужик протянул вперед руки ладонями вверх.

– И мозоли, видишь, не те, и руки нежны! Сохою ты не владел, сын боярский, а саблей. Лазутчика видно! Что же, повесить тебя за то? – с насмешкою спросил Ус. – Такая лазутчику у меня за смелость и хитрость награда.

Мужики окружили толпой костер Уса. Слух о странном пришельце уже пробежал между ними, и они все сошлись сберечь своего атамана.

– Укажешь повесить, Василий Лавреич? – спросил Петенька Рыча, подвинувшись ближе.

Василий хитро посмотрел на пришельца, вид которого изображал не испуг, а скорее смущенье...

– Да что вы, ребята! Он гость атаманский! Кто же гостя-то весит?! А ты кушай, кушай, Степан Тимофеич. Я так ведь, к слову... Я сам ведь хлеб-соль твою ел. Мне тебя принимать почетно!.. – со смехом сказал Василий.

Мужик хлопнул ложкой себя по ляжке и неожиданно громко расхохотался.

– Признал, окаянный! Да как ты меня признал? Али видел?

– Видал, видал, – подтвердил с улыбкой Василий. – Ведь ты атаман большой, а нас, мужиков-то, много. Тебе нешто всех упомнить!.. А пошто ж ты нечестно ко мне пришел? Добром бы приехал. Я б принял тебя добром, пир созвал бы...

– Пришел тебя звать в кумовья, крещати бояр, да хотел прежде кума поближе видеть. Ты – казак, я – казак. Нам едина дорога, Василий! – убежденно сказал Степан, отбросив притворство.

– Мы не казаки, а мужики, Степан Тимофеич! – ответил Василий. – Мужик за правду мужичью встает, а вы для корысти да озорством. Нам волю свою добыть, чтобы землю взять, хлеб пахать в поте лица, по божью веленью, а казаки... тьфу! Земли у вас – море без края; поглядеть – то черным-черна, от жиру аж лоснится вся на солнце, в горсти помять – то как пух... А нет чтоб пахать!..

– Срамота казакам! – воскликнул один из ватаги, стоявший поближе к костру. – Как собаки на сене!..

– И скажи ведь, откуда такая неправда на свете?! – заметил второй. – Кому не надо – дается. А нет чтобы нам, землеробам!..

– Истомилась казачья земля, извелась бесплодием, – продолжал Василий. – Поначалу и мы тебя почитали, Степан. Слыхали, что брат твой Иван за беглых перед Корнилой вступался. Мы чаяли скопом сойтись под его рукою, бояр побивать...

– Великое дело! – заметил Разин.

– Не то что персидские лавки грабить! – опять перебил его Ус. – Ан, Иван Тимофеич, царство ему небесно, загинул за правду.

– Бояре сгубили... – вставил Степан.

– Вот то-то!.. Сергей Микитич, твой шурин, тоже прежде-то правду видел. Привел нас к себе добру сотню, поил, кормил. Твоя Алена Никитична нам пироги пекла... Тут ты воротился. Сергей нам тебя-то хвалил. Как ты домой пришел, Сергей говорит: «Ну, братцы, весь Дон заберем. Богатырь святорусский явился!» Верили мы. Ан ты изменил: пошел перса шарпать, богатством прельстился... Бесплодна смоковница ты, оттого нам с тобой не с руки!..

– Неправ ты, Василий! – ответил Разин. – Бояре богаты: у них и ружье, и порох, и пушки, и хлеба вдоволь. Голодному люду с ними не сдюжить. А ныне и мы богаты! Ныне у нас на них силы довольно. Кабы я перса не шарпал, на что бы мне войско свое снарядить?!

– А что нам в твоем-то войске! Ты казакам норовишь, не народу! Князем стать хочешь, казацкий уряд в Понизовье устроить... Ну, скажем, стрельцы к тебе набегут, ну, станет, наместо Черкасска, Астрахань город казацкий. А как на Руси будет жить народ?

– Как жил! – сказал Разин. – Жил, не помер доселе народ. Землю пахал...

– Бояр кормил хлебом, дворян, казаков – захребетного люду мало ль на свете! – с насмешкою перебил Василий. – Ныне ты Волгу и Яик возьмешь – еще того более дармоедов станет. Бояре посмотрят: страшна казацкая сила! – и скажут тебе: «Давай мирно жить, Степан Тимофеич, служи государю добром, а мы тебе хлебное жалованье, и денежное жалованье, и пороховую казну будем слать, и меха, и сукна». Держава казацкая станет!

– Худо, что ли?! – спросил Разин.

– Кому и добро! – ответил Василий.

– А худо кому?

– Мужику – землеробу! Ему еще дармоедов на шею прибудет... А станет народу тошно, и всею Русью подымется он побивать бояр, да дворян, да вас, казаков...

– За что же казаков? – удивился Степан.

– За то, что работать не хочешь, а ложку тянешь! Вот за что, Степан Тимофеич! Мужик на вас шею гнет, горб натирает! А ему с каждым годом тошней!.. Не зря он бежит с Руси.

– Ну и пусть бежит к нам... Я всех приму...

– Примешь? – с усмешкой спросил Василий. – Ну ладно. А когда все к тебе в казаки убегут, кто же станет пахать да сеять? Где хлебушка взять?..

Степан засмеялся.

– Надумал тоже! Ведь вон сколь народу на русской земле. Как же все убегут!

– А не все, так им больше работы станет и жизнь тяжелей!..

Степан озадаченно замолчал.

– Ну, как? – с усмешкой спросил его Ус.

– Мудрец ты, право!.. Мудришь, мудришь – намудрил целую гору!.. Чего ж ты хошь?! – даже с какой-то досадой спросил он.

– Не то ты надумал, Степан, – сказал Ус. – Не державу казацкую надо народу.

– А что?

– А всю Русь воевать у бояр! – прямо сказал Василий и поглядел на Разина.

– Всю Русь?! – повторил Степан. – Эко слово великое молвил, Василий!.. Куды занесет! Ру-у-усь! – будто прислушиваясь к самому звуку, задумчиво повторил Разин.

– Бояр побивать на Руси, Степан, чтоб нигде не осталось им места, а жизнь по-казачьему ладить, как у Черкасов: те пахотны казаки – казаки, те торговые казаки – и они казаки, тот бочар, тот кузнец – и те казаки... Живут, сами себе обирают старшину, а время пришло воевать – за сабли берутся да в Запорожье!..

Но Разин почти не слушал Василия. Величие замысла поразило его. Он мыслил сложить воедино казачьи земли, собрать их под одного атамана, а этот покрытый бессчетными язвами богатырь вон что надумал!..

– Русь воевать! Ведь эко великое слово-то молвил! Другого такого-то слова на свете не сыщешь!.. – задумчиво глядя в угли костра, повторил Степан. – Мечтанье! – вдруг оборвал он, словно опомнившись. – Илья Муромец сиднем сидел и не чаял, что станет богатырем святорусским, а сила пришла – куды деться от силы? – и встал!.. А ты, Василий, навыворот: был-был богатырь, да сила тебе изменила. Другой бы на печку влез, лапти плесть, а ты силу свою позабыть не хочешь. Замах у тебя богатырский, точно, я не в обиду тебе. А сам ты – ну будто дите... Понизовые земли казачьи собрать воедино – то славно. А набрать мужиков да с боярами меряться силой – ку-уда-а! У них и стрельцы, и дворяне оружны, и немцы... А много ль у нас?..

Ус наблюдал за волнением Степана.

– А сколь ныне людей у тебя в ватаге? – спросил он.

– Ныне у нас не ватага, а войско. Тысяч пять.

– И все справно?

– Все справно: пушки, пищали, мушкеты, пороху вволю, ратному делу обучены ВСЕ. Запорожское войско четыреста сабель прислало. Алеша Протакин с тысячью конных пришел... Да ты не о том помысли, Василий, – а сколь у бояр?

– Выходит: твоих тысяч пять да моих тысяч сорок, а встанем войной – и все сто набегут. Так-то и дрогнут бояре, – уверенно сказал Ус.

Разин вспыхнул.

– Побойся ты бога, Василий! Отколь у тебя сорок тысяч?! Пятьсот человек бы ладно! – воскликнул он, возмущенный наглою ложью Уса.

– Чудак ты, Степан! По домам мужики. Как хозяйство-то кинуть? Весна ведь – и пашут! А надо станет, не сорок – и сто сорок тысяч встанут!

– Без хлеба мужик – не воин, честной атаман! Отсеются – встанут с ружьем! – выкрикнули из толпы мужиков, слушавших всю их беседу.

– Вот ты и помысли, Степан, сколько нас нынче, – продолжал между тем Василий. – Нас – весь народ! Нас – русская сила! Вот сколько нас! Помысли сам, кого больше – дворян али черни людской? Ты крикни народу, что ружья даешь на бояр, – а там и считать принимайся!..

– Ишь ты! – поддразнил Степан.

Его увлекла дерзкая мысль Василия. У него закружилась голова, но он боялся сразу поверить в эту мысль и сам себя охлаждал насмешкой...

– Кипит вся земля, Степан Тимофеич, – продолжал Ус. – Атаманов повсюду немало – и ты атаман, и я атаман. А кого народ изо всех из нас большим поставит?

– Может, тебя! – ревниво сказал Разин.

В этот миг он подумал, что Ус в самом деле больше, чем он, достоин того, чтобы стать впереди.

– Может, меня, – спокойно ответил Ус. – А может, тебя, Степан... Ты моложе. Тебе, поглядеть, сорока еще нет, и здоров и славен. Ты сам к народу иди. Не к одним казакам да стрельцам, а к народу! Всему народу стань головой и вожом. А вожом стать – не легкое дело, не то что разбойничьим атаманом. Надо, чтобы народ тебе сам поверил, чтоб люди дома покидали, жен и детей, да к тебе под великую руку шли...

– Под великую? – вдруг со смущенной усмешкой недоверчиво переспросил Разин.

– Стыдишься сам величаться? – понял его Василий. – А ты не стыдись, не девица! Слыхал я, как в Астрахани стречали тебя. Не золотом ты покупал астраханский народ. К Приказной палате сколь люда тебя провожало? Сколь здравиц кричали тебе?! Вот где твое величанье. Народ-то ведь слыхом слыхал, что ты воин победный, ты кизилбашцев на суше и на море бил, бояр не страшился, дворян казнил, ан тебе государь даровал прощенье. Так, стало, ты сила!.. Народ силу любит. А коли такая-то сила сама за народ – тогда что?! Народ за тобой куды хочешь пойдет...

– Народ, Василий, дурак! Народ золотны уборы любит, шелк да парчу... Уборам и честь!.. Я в Астрахань шел – паруса парчовы да шелковы в забаву народу ставил, дорогу мне бархатом да сукном устилали. Народу то любо!..

– Сам ты, гляжу, дурак! – оборвал Василий. – И воеводы ходят в золотых уборах, а где им такая честь? Если ты покуда еще не велик, то народ величаньем своим тебе путь указует к величью... Путь указует! Велит народ тебе стать воеводой народным. Кричит: «Пособляй на бояр! Подымай нас, веди на неправду!» А ты – в кусты?

– Сроду не хоронился! – вспыхнул Степан.

– Не к лицу бы тебе! – согласился Василий. – Стало, надо вставать. Видишь, время приспело. А слава другая пойдет об тебе – ты боярам еще грозней учинишься... Города и деревни сами к тебе потекут... Так что ж, стало, вместе? Мужиков-то не кинешь в беде?

Василий испытующе взглянул на Степана.

– За себя самого и за всех казаков обещаюсь не кинуть, – твердо ответил Разин, поднимаясь от потухшего костра.

– Погоди, Степан Тимофеич, еще я хотел тебя упредить, – остановил его Ус. – Слыхал я, что ты к боярам в Москву посылал на поклон. К шарпальным делам бояре привычны – тебя и простили. А мы на самих ведь бояр встаем, нам не кланяться им – и прощенья нам не будет.

– До смерти, Василий, прощения не стану молить. До последнего буду биться! – твердо сказал Разин, словно давая клятву.