Старик в глубоком кресле. Пледом укутан — как спеленут. Глаза широко раскрыты, взгляд неподвижен. Светится аквариум. За окнами брезжит рассвет. Появляется старуха с подносом в руках.
Вера. Слава Богу, Митя… врачей отправила, еду тебе сделала, будем жить. (Ставит поднос на стол.) Тут тебе для поднятия сил, доктор сказал, яичко не сильно крутое хорошо. Ай, я молодец, и как это, сама не пойму, сообразила вчера, на рынок побежала и свежих выторговала… (Оглядывается.) Свежие… сам Бог, как говорится, послал… Митя… А?.. (Пугается, приближается, вглядывается.) Митя… (Наклоняется, вслушивается.) Митя… Господи… Напугал… Господи, показалось… (Отступает.) Уже всего боюсь, Господи… То вздрагиваю, то мерещится… (Подносит ему чашку на блюдце.) Пока горячий, Митя, пей… любимый твой заварила, английский… Помнишь, в Лондоне покупали?.. На улице, как же ее… вот память дырявая. Булыжник восемьсот лет не меняли, а он все лежит. Узенькая такая улочка, руки расставить некуда. Ты еще смеялся, показывал англичанам, какой ты широкий русский, и ходил по ней боком. Отвори, Митя, губы, а то мимо пролью… Митя… А?.. (Опять подносит чашку.) Ну, Митя… ну, мимо же… (Достает платок, промокает ему подбородок.) Верно ведь, как на Украине говорят: старэ — как малэ… Слюнявчик на тебя, что ли?.. (Оставляет чашку, берется за яйцо.) А яичко, Митя, яичко… прямо такое розовое, прямо свежее-свежее, прямо как будто для тебя нарочно и несли. (Подносит ложечку к его губам.) От яичка-то, Митя, не отказывайся. Вкусное же. Мне глядеть на него — и то вкусно, слюнки так и текут… Митенька… Митя, родной… (Удается-таки вкормить в него ложечку.) Ой, хорошо, ой, умница мой… А доктор-то… Ну, давай, Митя, давай… Я говорю, Митя, доктор приезжал такой молодой, а такой уже толковый. Мигом, разом, скорехонько давление тебе сбил — я прямо… Мить, а желточек? Ты желточек такой когда-нибудь видел? Я не видела. Чтобы цвета такого… Одуванчик прямо. Давай, милый, давай… Поясницу мне ломит, Митя, долго я так с тобой не простою… Ой, спасибо тебе, спасибо… Вкусно?.. Да, так вот, а я у него, Митя, спрашиваю: а почему это вы, спрашиваю, такой с виду толковый, а на этой, на помощи… на «скорой» работаете?.. Митя, вкушай. Открывай, милый…Ну, пошире… Ну, так… А он, Митя, доктор-то, смеется и говорит… Говорит: а я, мамаша, медленно жить не умею… Что, Митя?.. (Тревожно глядит на старика.) Мне, говорит, надо куда-то мчаться, кого-то спасать… (С трудом распрямляется.) Спать хочешь?.. А может, Митя, в самом деле поспишь? А то мы с тобой, как молодые, ночи напролет…
Старик недвижим. Глаза широко открыты, по лицу текут слезы.
(Платком касается его лица.) Молодые мы… молодые… только ноги не ходят… А душа болит… (Направляется к окну, задергивает шторы, оглядывается.) Как, Мить, получше?.. (Подсыпает корму для золотых в аквариум.) Вот кому хорошо, вот у кого аппетит… Слава тебе, Господи, все сыты, довольны… (Переносит маленький стульчик, усаживается возле мужа, прижимается к укутанным ногам, баюкает.) Баю-баюшки-баю, Мите песенку спою: Митю моего люблю, ни за что не погублю… Баю-башки-баю, одного его люблю… (Берет, вдруг, в ладони безжизненно повисшую руку и целует, целует.)
Порогин. Не надо.
Вера. А, Митя?..
Порогин. Отпусти.
Вера. Митенька… Митя… (Плачет, целует; плачет, целует.) Митя… Митя…
Он молчит. И она постепенно стихает.
Порогин. Прости. Все не кончаются твои хлопоты со мной.
Вера. Митя, да полно, хлопоты… Ничего не желаешь, не просишь… Я бы с радостью, Митя, тебе ж ничего же не нужно.
Порогин. Старость.
Вера. А?.. Митя… Митя, ничего… И старые живут, Митя… Особенно на Кавказе, говорят. Говорят, конца не знают. Ну, если только под машину или под поезд… Митенька, главное, доктор сказал, в голову брать поменьше. И не волноваться… и не дергаться, Митя, и думать о том, что для жизни полезно.
Порогин. Для жизни мне сейчас полезна смерть.
Вера. Нет, Митя, нет… не думай, все будет хорошо, вот увидишь, я загадала, и поверила, и ты… Что сделать, милый, чтобы поверил? А? А?.. Митя, покой нужен. И тебе, и мне, и… всем. Все говорят, все хотят, мечтают, чтобы… покой был, покой… Хоть раз в жизни… (молчат.) Господи, Митя, а покой… он бывает?..
Порогин. В Польше, в сорок четвертом…
Вера. А, Митя?.. (Он молчит.) Что, Митенька?.. Сказал, там стряслось, в Польше-то?.. (Он молчит.) Что там у них стряслось, а?.. Я поляков люблю. Все говорят — польки красотки, за ними прямо охотятся, даже из Африки приезжают… А по мне, Митя, вот поверь мне, моему женскому вкусу: поляки, мужчины… Одного пана Ежи вспомни… (Он молчит.) Ах, какой Ежи был пан… Водку с ним пили, ты еще говорил: пан Ёжик — а он смеялся, икал, а я говорила: пан Ежинька — а он целовал мне ручку…
Порогин. Мы отлеживались на кладбище.
Вера. А, Митя? Что?..
Порогин. Нам было не вырваться, но и нас было не взять: мы отчаянно отстреливались.
Вера. Митя, о чем ты?..
Порогин. Я прятался за надгробной плитой, на которой было начертано: «Здесь покоится рожденный — чтобы умереть».
Вера. Умереть?.. (Задирает голову, пытается заглянуть ему в глаза.) Как-как ты сказал: умереть?.. Чтобы умереть, Митя?.. Рожденный?.. (Он молчит.) А мы с тобой, Митя… разве же мы с тобой… чтобы умереть?.. Вон сколько прожили…
Порогин. …Странный, мучительный переход из небытия в небытие… Как понять? Смысл?..
Вера. А я не знаю, Митя… Честно — я не согласна. Я считаю: живи, пока живется, и радуйся, что живешь. И не думай. А то, Митя, и жить тяжело, а еще все время думать о таком об этом…
Порогин. Я пытался забыть о смерти.
Вера. И правильно, Митя, делал, правильно.
Порогин. Особенно после войны. Где ее было столько…
Вера. Господи, Митя, эта война, будь она проклята… Будь они прокляты, все эти войны…
Порогин. Свою смерть представлял…
Вера. Митя, прошу…
Порогин. …Я представлял так: придет мое время — и это случится. И нормально. И ничего сверхъестественного. И, значит, можно не думать. (Молчат.) Вот оно пришло, мое время, а я не готов.
Вера. Митенька, Митя… столько на свете приятного… столько всего… Я тебя все прошу, чтобы было приятно — ты меня мраком томишь… Успеем, Митя, не торопись. Чего еще там будет? Тут хоть живешь — так все знаешь. Кое-чего понимаешь… И временами красиво и даже приятно бывает… Ну по-всякому, конечно, и даже обидно, но потом… глядишь… и опять хорошо. И когда хорошо, про себя думаешь: вот жизнь… И руками тогда не развести — так, Митя, все это удивительно… (Жмется к его ногам и шепчет.) Вот только без тебя я жить не согласна. И все пускай будет, и будет хорошо, но, Митя… с тобой, Митя… с тобой…
Он молчит. А она все бормочет.
С тобой, Митя… Я хочу жить с тобой… Да, Митя… Митя мой… Митенька…
Тишина.
Порогин. Я обыкновенный человек. Я всегда работал. И я всегда любил свою работу. Старался не суетиться и жить по совести. Я почти не имею друзей. Или — сказать так: людей, мне остро необходимых. Но я никогда и никого не предавал. Это точно. Я всю жизнь был верен одной-единственной женщине — моей жене. Я люблю мою родину. С народом делил беду — какая была. А теперь я умираю. И не в силах понять: что же такое мучит меня?..
Тишина.
Стыд… Когда-то я понял, что я не люблю. Но я не ушел. Я остался и лгал еще сорок лет. Себе, людям, тебе… Мне стыдно. Мне стыдно, что я написал двадцать книг. Я ни в чем — почти — не уверен определенно: Что такое любовь? Что творчество? Что наши стремления? Что наша жизнь?..
Вера… ты ругала меня, когда я оставил кафедру, учеников… Но ты пойми: я пришел в мир с вопросами — все мои вопросы при мне. Чему же мне учить?..
Вера… словам научились все, и словам же никто не верит. И слова не имеют смысла до тех пор, пока…
Вера… Толстой ушел, когда понял, что все написал. Дальше ему писать… наверное, было о чем, но было уже невозможно. Это был не уход — восхождение. Мне кажется, иногда я вижу на небе его следы.
Вера… меня мучит мысль… если я не совершу поступок… ни для кого, для самого же себя… все мои прекрасные слова, намерения, с которыми я пришел в мир, судьба… рассыплются в прах еще при мне… При мне… Надо уходить… (Слабо пытается встать.) Я должен уйти…
Старуха с застывшей улыбкой на лице мертвой хваткой держит его за ноги. Он же силится вырваться, дергается, распаляется и кричит.
Должен уйти, отпусти… Пожалуйста, отпусти… Ну, отпусти же меня, ну, надо!.. Ну, прошу, ну, прошу, отпусти! (Выдирается, торопится к окну, раздергивает шторы — тут же зажмуривается, отворачивается, прикрывается.)
Свет в аквариуме блекнет… Порогин вдруг замечает умершую. Долго стоит, кажется, не понимает, что произошло… Наконец, медленно приближается, опускается на колени, удивленно повторяет ее имя.
Вера… Вера… Вера…
1986