Крайняя хата стояла чуть на отшибе, однако никто бы не сказал, что она сторонится соседей, просто здесь было ее место. Так за чертой старинных посадов стоят обычно в наши дни новые пятиэтажные коробки повсеместных городских и районных «черемушек». Но здесь еще не пахло городом, и если что и достраивалось или возводилось заново, так, наверное, в середине хутора, «на плацу» или на бывшем майдане, в людном месте. А на краю, как и положено, лепилась старая-престарая хата, она покосилась на левый угол и вросла чуть не до оконниц в землю. Было в ней, в этой хате с седловато провисшим камышовым коньком, нечто неистребимое и вечное – Голубев подумал даже, что стоит эта хоромина здесь со дня основания хутора, с тех давних времен, когда заселялась вся Кавказская линия, и будет стоять всегда, как некий мемориал.

А в ряду с нею, в том же дворе, увидел он современное во всех отношениях сооружение – обширный и какой-то воздушно-легкий сарай, обшитый по каркасу кровельной дранкой, с односкатной кровлей. На запертых тесовых воротах, повыше амбарного замка, корячились неровные, дегтярно-черные буквы, заменявшие вывеску:

ПРИЕМ УТИЛЯ

металом, щитина, пухперо, ветош, мукалатура

А ТАК ЖЕ ДИКО РАСТУЩЕЕ

кислица, желудь, родода и Проч!!

Понедельник, среда, пятница до двух

В особенностях орфографии, двух восклицательных знаках уловил Голубев нечто знакомое. А осмыслив словцо «дикорастущее», совсем уже замедлил шаги, догадываясь, что именно здесь и проживает его корреспондент, Но поразмыслив, решил добираться до совхозной усадьбы: автор все высказал в своем письме, и с ним можно встретиться потом, когда несколько прояснится суть дела.

Дальше пошли обычные домики – в три окошка на улицу с крашеными ставнями, с наличниками, ухоженные и побеленные. В этих местах хватало леса, поэтому плетней Голубев пока не видел, а заборы были в исправности, и тесные дворики, мощенные камнем, скрывались от солнца под виноградными навесами.

Хутор как хутор, и довольно большой, дворов на сотню.

Вот уже и проулок кончился, вывел Голубева на Другую улицу, пошире и попрямее, здесь нужно было куда-то сворачивать, влево или вправо.

На повороте Голубев оглянулся. Позади, у ветхой хаты и склада дикорастущих, стоял какой-то мужичок, без шапки, в линялом, рыжеватом кительке, и пристально, из-под руки, смотрел в эту сторону. В его напряженной позе было что-то крайне выразительное, будто он давно уже поджидал на подходе к хутору нового человека, да вот пропустил ненароком. Чувствовалась, однако, и определенная уверенность: ничего, мол, на обратном пути-то уж никуда не денешься, перехвачу!

«Это у них – традиционный кордон! – усмехнулся Голубев. – Каждого встречного прощупывают…»

Ко всему хутору и каждому здешнему обитателю он испытывал сейчас понятную неприязнь. И не только оттого, что хуторяне имели прямое касательство к судьбе его родного отца, а значит, и к нему самому, но и по какой-то странной инерции, связанной, может быть, с последней кампанией по искоренению тунеядцев. Как-то так уж повелось: считать чуть ли не всякого селянина, окружившего хату палисадником и огуречными грядками, отсталым человеком. Голубев понимал, конечно, нелепость столь огульного подхода к этим людям, но предубеждение на этот раз чувствовал определенно.

Нужно было спросить у кого-то дорогу к совхозной усадьбе, а поблизости, за угловым домом, кто-то тесал бревна, и Голубев пошел на стук топора.

Пешеходная дорожка по всему порядку была вымощена горбатым дикарем-камнем, у крайней калитки буйно кустились какие-то незнакомые Голубеву, пыльные цветы, из-за крашеного забора виновно тянулись усталые ветки яблонь с мелкими красноватыми яблочками.

А у соседней усадьбы никакой изгороди пока не было, на тропе валко изогнулся старый, поваленный плетень, и от угла до угла натянут белый плотничий шнур.

В глубине, под высокими, сильными яблонями, он увидел склонившегося плечистого мужичка в майке и солдатских защитных шароварах – он тесал новые столбики для забора. Тесал торопливо и сноровисто, сгоняя с очередного дубка ровную и продолговатую щепу. Короткие, сильные руки ухватисто держали топорище, и длинный чуб мотался, закрывая лоб и глаза. Там же, под яблонями, провяливался в тени штабелек штакетных планок.

«Сколько уж про эти заборы писали, а толку никакого, – насмешливо отметил про себя Голубев. – Вот и здесь то же…»

– Бог на помощь! – с веселой насмешливостью окликнул он хозяина.

Парень разогнулся, звякнул в последний раз носком топора по свежему стесу и во весь рот, зубасто, улыбнулся навстречу, показав совсем молодое, смуглое, щекастое лицо.

– Бог? – он ловко посадил топор в конец бревна. – Что он – бог! На Коха надейся, а сам – не плошай! – и, откинув растрепанный чуб движением головы, пошел навстречу, как к знакомому.

Совсем еще молодой парень, наверное, только отслужил в армии…

– Вы про Коха-то откуда знаете? – засмеялся Голубев, стараясь сохранить и закрепить столь непринужденное начало.

– Все знают! Эти «Крылья Советов» у каждого болельщика на языке. Растаскивают их почем зря, попробуй, удержись в первой подгруппе! Хусаинова сперли, теперь – Коха и Осянина. Волжане обижаются, и – правильно!

«Разговорчивый паренек… И со стороны совсем не похож на угрюмого частника…»

Голубев улыбался, внимательно рассматривая усадьбу за спиной молодого хозяина. Там, в глубине сада, стоял небольшой, свежепобеленный дом под новым шифером, с телевизионной антенной, только, фундамента под ним еще не было, весь деревянный каркас опирался на угловую каменную кладку. Огромные валуны и реброватые плиты скального известняка выложены неровными столбами и примазаны снаружи глиной.

– Попить водички дадите?

– О чем разговор! Свежая, колодезная…

– Жара… – оправдываясь, сказал Голубев.

– Ничего, – сказал хозяин. – Погодка самая подходящая. К уборке!

Колодец оказался у самого крыльца, под виноградным навесом. Парень только несколько раз повернул ворот, и ведро сразу же плеснуло и хлюпнуло – вода здесь оказалась на удивление близко.

– Мать! – закричал парень в открытое окно летней стряпки. – Подай черпак!

Сухая старушечья рука протянула через низкий подоконник эмалированный ковшик, парень всполоснул его и подал Голубеву.

– Вода у нас тут хорошая, карстовая, – сказал он. – В горах ледники тают, просачиваются в известняковые слои и – прямиком сюда…

– Вы – не геолог случайно? – весело спросил Голубев.

– Да ну, куда нам! – засмеялся парень открыто и зубасто.

– В совхозе работаете?

– В совхозе, где ж еще. У нас тут фабрик и заводов еще нету.

Голубев пил ледяную, прозрачную и какую-то душистую воду до тех пор, пока не заломили зубы. Выплеснув остатки под виноградные корни, вернул ковшик хозяину и с удовольствием крякнул.

– Вода действительно отличная… Спасибо. Вернусь в Краснодар – всем про эту воду буду рассказывать, – он подмигнул хозяину. – Как вас звать-то, скажите?

– Да тут все ж и так знают… Ежиков, Василий…

Голубев от неожиданности начал поправлять на голове кепку, изо всех сил стараясь сохранить прежнюю беззаботную усмешку. Фамилия его насторожила.

– И работаете, значит, в совхозе? Кем, если не секрет?

Парень почесал в ершистом затылке, слегка наморщив лоб, и небрежно сплюнул в сторону:

– Да как сказать – кем… Ежели это правильно теперь понимать, то – разнорабочим. Куда пошлют!

«Не тот…» – облегченно вздохнул Голубев и протянул руку на прощание:

– Ну, спасибо! Я, в общем-то, хотел спросить дорогу к усадьбе. К Белоконю мне нужно, а я здесь впервые… В какую сторону двигать?

– А вы правильно и шли. Так, прямиком, по нашей центральной улице, в самый конец… Она, между прочим, у нас тоже «Красная», – Василий Ежиков достал пачку «Беломора». – Тоже, как в столицах, токо дома, конечно, пониже…

Парень без улыбки предлагал ему папиросу.

– А Белоконя сейчас вы там навряд ли найдете… Время рабочее, он теперь где-нибудь на плантаже свиней распугивает.

И протягивал все еще папиросу, без улыбки.

– Это как – свиней? – чуть-чуть растерялся Голубев.

– Ну как! Просто. Свинота одолевает. Пасутся хуторские свиньи в лесу, на желудях и дичке, ну и выберутся иной раз всем стадом на посадки. Хоть криком кричи.

Голубев поблагодарил за папироску, а закурил привычную сигарету.

– Сторожей, значит, не держите?

– Лимит. Накладные расходы.

«Знающий парень… Может, он и в самом деле – бухгалтер?»

– Так он, значит, сам?

– Иной раз и сам ездит. С газика на коня пересядет и – вроде объездчика…

Парень снова засмеялся.

– Тут у нас участковый недавно из терпения вышел – у него тоже огород… – так повесил у сельпо объявление: «Разрешаю вести отстрел бесхозных бродячих свиней в лесу, при условии сдачи мяса в совхоз…» – парень будто читал дословно казенную бумагу. – Все, конечно, обсмеялись, а начальник милиции приехал из района, так чуть в обморок не упал. «Ты, – говорит, – кто тут, Верховный Совет, что ли?» Велел бумажку снять.

Начальник милиции-то у нас толковый, значок у него из юридического вуза, и голова – на плечах.

Он крепко затянулся и еще добавил:

– Погоны с двумя просветами не зря носит…

– Зачем же столько свиней-то? – спросил Голубев с некоторым удивлением.

– Как зачем? – в свою очередь удивился Василий.

– Кгм… Кормить же их надо…

– Ну! Кормить – не вопрос, они же все лето – в лесу, концентратов не просят…

– Странно.

– Ничего странного. Работа в совхозе – сезонная, вы же понимаете! Летом баба – на плантации, а зимой чем ей заниматься?

– Н-да… А знающие люди говорят: общественный сектор надо, мол, развивать, а личный сокращать постепенно.

– Да это-то, конечно, так, – подтвердил Ежиков. – Постепенно. Всякое дело-то, оно своих сроков требует.

Не сразу, одним словом… Перепрыгни, а тогда уж говори: гоп.

Он снова сверкнул зубами:

– У нас тут один армянин лес приезжал заготовлять, так он на этот счет поговорку знал. Говорит: хоть сто раз скажи «халва-халва», во рту сладко не станет…

– Та-ак… Ну, спасибо, пошел я, – сказал Голубев. – До свидания. За водичку – спасибо.

– Ничего не стоит, – сказал парень и ладони вытер одна о другую.

Он вывел гостя на улицу, показал дорогу и начал закапывать угловой столбик в готовую яму.

Голубев не успел отойти десятка шагов, парень снова его окликнул:

– Погодите, вернитесь!

– Что такое?

– Вернитесь!

«Странный какой-то парень… Разнорабочий, а на язык – прямо инженер-экономист…» – подумал Голубев, снова подходя к угловому столбику, еще не затрамбованному, косо торчащему в рыхлой засыпке.

Молодой хозяин отступил под яблоню, схватился за толстый развилок, сильно и коротко тряхнул. Яблоня зашумела пыльной кроной, на землю с мягким, дробным стуком посыпались крупные краснобокие яблоки. Парень поймал одно на лету, ловко взмахнув рукой, потом склонился и, в три шага обойдя круг, хватко, обеими руками подобрал остальные.

– Вот, яблоков возьмите на дорожку.

Он протягивал руки, в растопыренных пятернях немыслимо как удерживая по четыре яблока.

– Да зачем же?.. – смутился Голубев. – Спасибо. Зачем же они мне?..

– Как зачем? Есть. Вы не сомневайтесь, они чистые, я в этом году сад не опрыскивал. Сухое лето-то…

– Да нет уж, спасибо. Неудобно как-то…

За всю жизнь Голубеву никто ничего не давал даром, за все приходилось платить, хотя он и не имел дела с тунеядцами… Да и не нищий он, в конце концов…

– Берите, берите! – дружелюбно настаивал Василий Ежиков, стоя с протянутыми руками. – Теперь столовую уже закрыли, обед кончился, это вам до вечера придется ждать…

Он шагнул ближе, подмигнул виновато:

– Мать это меня… Ругается. Чего ж, говорит, так человека отпустил, когда ветки гнутся. Тут, мол, не город, в магазине-то не купит.

– Да спасибо, право! Ну, одно я еще сгрызу, а тут целый килограмм…

– Вот это берите… Сорт хороший, «розмарин» – из «Сада-Гиганта» привез.

Пока Голубев облюбовал самое крупное яблоко, в руках у него оказалось три штуки и еще два оттянули карман куртки. Ежиков облегченно засмеялся и сам надкусил яблоко крепкими зубами.

– Вы попробуйте. Лето в этом году сухое, без химикатов обошлось. А то парша иной раз, так приходится…

Яблоки и в самом деле оказались вкусными и сочными. Голубев одобрительно кивнул, со смущением глядя через плечо хозяина.

– Тяжело, наверное, строиться-то было? – кивнул на свежеокрашенный фронтон и телевизионную антенну. Уходить так, сразу, было теперь неудобно.

– Дом-то старый! – сказал хозяин. – Подняли только да перекрыли. Печку тоже самое переложил. Фундамент вот до холодов надо подвести, и можно зимовать.

А новый-то, его не сразу вытянешь… Если чего и заведется лишнее на усадьбе, так продать у нас тут некому.

– Квартиру в совхозе не пробовали просить? – спросил Голубев.

Парень хитровато скосил глаза, подмигнул:

– Квартира – это дело такое… Хутор у нас глухой, очередь не скоро дойдет. А я к тому времени и жену заведу, и детей. Так что ждать мне… Сами понимаете. Акромя всего, я иной раз люблю голым прямо ходить по двору, из колодезя обливаться…

– Заработки у вас тут как? Можно жить?

– Огородницы, по правде сказать, обижаются, а механизаторам – ничего. Когда сотню, когда и полторы получишь. По работе.

– Вы же – разнорабочий, сказали?

– Точно так. Разнорабочий и есть, – усмехнулся Ежиков. – Вот пахота подойдет – на тракторе, уборка начинается – садись на комбайн, время чтобы не упустить. Зимой – либо слесарить, либо на самоходную шасси. Как это все назвать?

Голубев засмеялся, незаметно для себя надкусил и второе яблоко.

– Ну ладно, спасибо вам… Пора! – он тряхнул шершавую, тугую и тяжелую руку парня. – Да! Между прочим, скажите, у вас тут есть еще один Ежиков, бухгалтер? Однофамилец ваш?

– Бухгалтер – Ежиков? – насторожился тот и глаза как-то странно прищурил, будто соображая ответ к хитроумной задачке. Качнул, головой отрицательно. – Нет, в совхозе такого, сколь помню, не бывало…

– Точно?

– Само собой. Мы же тут все один другого знаем, хуторок-то невеликий, сами видите.

«Тогда как же понимать первый пункт обвинений из надеинского письма? – недоумевал Голубев, медленно идя к совхозной усадьбе. – Или тот сгоряча перепутал фамилии? А может, и вообще никакого шифера не было?..»