Ночь была очень холодной. Я оказался на одной из покрытых снегом и льдом вершин горы Ермон. Луна отсутствовала, а звезды почему-то светили не только сверху, но и вокруг меня, словно вершина отделилась от горы, взлетела и повисла немыслимо высоко в небе. Я был в льняной тунике и шерстяном плаще, подпоясанном ремнем, но эта одежда плохо помогала согреться, и сразу стали мерзнуть ноги – на них были мои обычные истертые сандалии, а еще больший холод исходил от тверди, на которой я стоял. «Хорошо, что тут хотя бы нет ветра», – подумал я, озираясь.

Небо было знакомым, но как будто сдвинулось, открыв справа невидимую прежде группу созвездий, имен которых я не знал. Пытаясь понять, как очутился здесь, я заметил, что звезды надо мной были чуть ярче, чем те, что внизу, и вдруг понял, что вокруг – лишь отражение звезд в черной воде.

Не было видно ни берегов, ни огней вдалеке, где вода сливалась с небом. Но как получилось, что залило целую гору? Блеснула догадка, и я содрогнулся от мысли, что стал свидетелем нового вселенского потопа. Но как я оказался на вершине? Может быть, меня, спящего, вознесли сюда херувимы? Что дальше? Где мои ученики? Неужели погибли?.. Да, есть известное утешение в том, что они погибли наравне со всеми царями и великими мыслителями, но мне особенно жаль стало Иуду, который был добрее всех нас. Только, если это потоп, почему вода невозмутима, словно полированный камень? Ведь после потопа, наверное, все бурлит, плавают деревья, тела мертвых людей и животных, и над этим грязным вселенским месивом летит глас Божий: «Конец всякой твари пришел пред лицом Моим, ибо земля наполнилась от них злодеянием, и вот Я истребляю их с земли, навожу потоп водный, чтобы сгубить всякую плоть, в которой есть дух жизни под небесами». Значит, если все улеглось, после потопа прошло много времени… Но почему я жив?

Было так тихо, что я слышал только свое дыхание. Прошло какое-то время, и я увидел, что отраженные в воде звезды едва заметно дрожат.

Я ничего не мог сделать. Не прыгать же в воду. Да и какой в этом смысл, если затоплена вся земля? Я видел столь грозное и необратимое событие, что ощущение торжественности и непонятности происходящего отогнало от меня химер страха.

Среди ледяных изломов этой вершины я мог находиться только на неровной площадке шириной в два-три шага. Спереди и слева твердь круто уходила в воду, до которой было, наверно, не меньше пятидесяти локтей. Я плотнее завернулся в одежду и смиренно ждал.

Казалось, время застыло, как и вода вокруг, а солнце не появлялось только потому, что я не мог о нем как следует подумать, не мог представить его во всей сияющей полноте, которую не передавали три латинские буквы SOL, пришедшие мне на ум вместо родных еврейских знаков. Я стал решать, что с ними делать, как высечь из букв первую искру? Я чувствовал, что это возможно, но было также очевидно, что процесс займет невероятно много времени, а мне не хотелось провести в этом ледяном сумраке несколько тысяч лет, во время которых я не видел бы ничего, кроме росчерков комет в черном небе. Надо было искать другой путь, чтобы согреться.

Ведь, если появится солнце, понимал я, день сразу отделится от ночи, как сказано в Торе, после чего закроются источники бездны, вода пойдет на убыль, появятся пресмыкающиеся и рыбы по роду их и всякие животные по роду их, произрастет зелень…

Но других букв у меня не было, и над бездной вокруг по-прежнему висела тьма.

Трудно сказать, сколько я ждал, но вдруг далеко слева показалась желтая точка, которая через четверть часа превратилась в группу огней, и вскоре я понял, ликуя, что ко мне приближается корабль, освещенный множеством ламп, тот самый ковчег, на котором шестисотлетний праотец Ноах собрал, чтобы сохранить, по паре всего живого, и ему осталось только спасти меня.

По мере того как корабль подплывал ближе, меня все больше поражал его огромный размер – гораздо больше величин, известных из Предания, и я решил, что кто-то из переписчиков Торы ошибся, указав иное количество локтей в длину и высоту. Это был поистине исполинский корабль, в разы превосходящий размерами многопалубную военную гексеру, увиденную мною однажды в порту Александрии. И он был иной, совершенной, отточенной формы. Только непонятно было, как он плывет без весел и парусов.

По мере его приближения нарастал тихий гул, похожий на далекий рокот прибоя.

Этот корабль был воплощением жизни посреди хладных вод, он светился сотнями огней, а внутри него наверняка было тепло, ведь там скрывались все виды зверей и птиц вместе с большим семейством Ноаха, который вот-вот должен был заключить меня в отеческие объятия.

Когда между кораблем и моим жалким островом осталось меньше трех стадий, меня вдруг охватила тревога. Корабль быстро плыл прямо на меня, и неясно было, каким образом этот исполин сможет остановиться. Я понял, что Ноах может не видеть ни вершины горы, ни меня на ней, потому что о препятствии на пути ему не поведал Всевышний, занятый иными делами.

Дрожа от холода и страха, я приготовился к концу, понимая, что от этого столкновения вместе со мной может погибнуть корабль, а с ним и все живое. Корабль приближался все быстрее, и, когда его острый черный нос оказался совсем рядом, я упал на колени и обхватил голову руками.

Раздался скрежет, и гора подо мной чуть заметно качнулась. Через мгновение я осознал, что жив и не тону в море, – и открыл глаза. Я находился на прежнем месте, а прямо передо мной слева направо, одна за другой, пронеслись семь латинских букв:

C I N A T I T

Затем я увидел, как несколько больших кусков льда откололись от горы и с грохотом полетели вниз, внутрь корабля, на какие-то непонятные постройки. Я понял, что корабль успел повернуть и лишь задел вершину горы. Передо мной замелькало множество маленьких светящихся круглых окон, но я не заметил ни животных, ни людей, лишь слышал равномерный звон, будто кто-то бил по медной пластине. Сияющий корабль проплыл передо мной, как видение, и быстро удалялся.

В его задней части, нависающей над водой, тоже были маленькие круглые окна, свет которых отражался в темных волнах.

Над кораблем поднимались, из круглых высоких башен, клубы дыма, заметные на фоне неба.

– Ноах! Ноах! Ламма савахфани? Почему ты не забрал меня отсюда? Проклятие! Лучше бы вам всем сдохнуть! – крикнул я в отчаянии, понимая, что кричать бесполезно, и не понимая, что происходит. Почему качнулась, а не обрушилась вершина горы подо мной? Почему меня никто не заметил?

Я смотрел вслед кораблю. От него у меня осталось только семь новых букв, которые прибавились к трем буквам, составляющим латинское слово «солнце».

Корабль отплыл примерно на десять-пятнадцать стадий и остановился, повернувшись боком, похожий на прекрасно освещенную крепость, из которой немного под наклоном торчали испускающие дым башни, их было четыре. Корабль отплыл слишком далеко, я не мог разглядеть, что на нем происходит, однако в эту минуту почувствовал радость, решив, что мудрый Ноах догадался вернуться к вершине одинокой горы посреди моря и посмотреть, нет ли там кого-нибудь. Но прошло еще около часа, корабль по-прежнему стоял на месте, и я заметил, что он накренился, а большинство огней на нем погасло; затем он еще сильнее погрузился передней частью в воду и… погасли последние огни.

В смятении я догадался, что корабль был поврежден соприкосновением с горой и поэтому ушел на дно со всеми животными и людьми. Я даже слышал доносящиеся оттуда крики отчаяния, которые, сливаясь вместе, напоминали стрекот саранчи…

Вскоре погасли звезды наверху и внизу, и опять стало казаться, что ледяная глыба, приютившая меня, висит в небе. Но у меня было уже целых десять латинских букв. Немного подумав, я составил из них слово SCINTILLA, которое на мгновение вспыхнуло и снова распалось на элементы.

Я понимал, что корабль утонул, все умерли и ничего не осталось. Вся тяжесть мира легла на меня, единственного свидетеля катастрофы. Трясясь от холода, я собрался с духом и решил, что не погибну, ведь наступает новая эра и мне придется создать все заново. Больше некому. Средств для этого было мало, но достаточно: одиночество, холод, твердь льда, тьма и латинские буквы.