Я проснулся в старой рыболовной сети, подвешенной между двух ив. Сердце стучало, будто я бежал, – потому что видел тяжелый сон, в котором из гордого и свободного льва превратился в барханного кота, угодившего в ловушку. Это было неприятно, ведь кот – ничтожное животное, которое даже ни разу не упоминается в священных книгах, хотя этой чести удостоено множество свиней.

Был час перед рассветом, когда птицеголовый Тот выпустил из клюва солнце, устав держать его всю ночь, и небо над восточными горами осветилось шафранным огнем.

Я приподнялся и сел, пытаясь стряхнуть с себя морок этого сна, несколько раз глубоко вдохнул прохладный воздух, поднял вверх руки и потянулся, глядя на темно-серую гладь озера. Берег был пуст, из города не доносилось ни звука. Ученики спали в амбаре.

Иногда, проснувшись, чувствуешь себя безумцем, сошедшим с корабля в незнакомом порту, и ко всему приходится привыкать снова.

Я стал вспоминать свой сон и вчерашнюю встречу с нагидами и сосчитал, что слово «любовь», приснившееся мне среди других особенных слов, имеет числовое значение «тринадцать». «В виде индийской цифры “13” оно похоже на первосвященника Каиафу, – подумал я, зевая. – Что-то он часто стал сниться мне в разных ипостасях. Неужели Каиафа равен любви?»

Я всегда ложился спать с неохотой. Даже бодрствующий человек слабо управляет течением собственных мыслей, а уж во сне просто становится игрушкой в лапах злых химер. Погружения в сон для меня – расплата за возможность принимать хоть какие-то самостоятельные решения; стоит уснуть, и тут же вепрь калидонский начинает окутывать меня изнурительными видениями и вынуждать разгадывать мучительные загадки. Или вдруг оказываешься на вершине ледяной горы среди предвечной тьмы, вынужденный, дрожа от холода, создавать новый мир из собственных сомнений и горстки букв.

Поэтому я особенно радовался тихим утренним минутам, когда меня отделял от нового погружения в бездну ночи целый день, не отягощенный большими заботами. Дневные часы были отсрочкой перед очередным сошествием в суетливую тьму, которая, наверно, хуже смерти, ведь смерть – это прежде всего безмятежность.

Я снова закрыл глаза и, покачиваясь в своей сети, размышлял, чем наполнить день. Недавно хозяин красильной мастерской пригласил меня на обед, и я подумал, что можно к нему наведаться. Наверно, у него какой-то недуг. Что же, помогу ему, решил я, но и поем у него хорошенько; учеников брать с собой не буду, красильщик живет скромно, не надо вводить его в слишком большие расходы на угощение.

По всему берегу озера начиналась жизнь. Босоногие женщины с коричневыми от загара лицами, намолов муки, пекли утренний хлеб, и его запах, доносящийся до меня, свидетельствовал, что всё в порядке, всё как всегда – нет голода, болезни или войны. Разноплеменные обитатели Галилеи приступали к своим делам: кто-то строил лодку, кто-то солил рыбу или лепил горшок, а кто-то разводил в кузнице огонь. Я всегда с почтением относился к кузнецам, ведь эти жрецы хромоногого демиурга заняты поистине волшебным делом – очищают, укрощают и заставляют работать на людей металл, который никому ничего не должен.

День пройдет, засоленную рыбу поместят в бочонки и отправят в Тарихею – город неподалеку, где находится самый большой в округе рынок (соленая рыба из этого озера славится далеко за пределами Галилеи), металл в виде украшений, инструментов и оружия будет покорно служить людям, и кто знает, думал я, может быть, именно в этот день мастер выкует наконечник копья, который войдет под мое ребро по указу духовенства…

Многие начали день с молитвы. Евреи молились Богу только за то, что Он создал их евреями, римляне и эллины – богам, которые делали их счастливыми, а кое-кто, вероятно, в такое хорошее утро осуществил давно задуманный священный ритуал и оскопил себя во славу луноликой и рогатой Аштарот, чтобы иметь возможность не отвлекаться на любовные терзания тела и пить небесное молоко мудрости из ее сосцов.

Светало. Пастухи выгоняли скот на пастбища, и доносилось мычание коров. Ослы вытягивали шеи и обнажали зубы, приветствуя новый день, петухи взгромоздились на крыши и заборы, чтобы прокричать свои утренние псалмы.

А кто-то начал тот день с дурных размышлений, черной ненависти и неутолимой печали, и правда осталась именно за этими людьми, которых ничего не смогло очаровать.

Звезды исчезали, небо на востоке прорезали желтые полосы, появилось солнце, и я увидел, что по озеру идет под парусами маленький изящный корабль. Он не был похож на судно перевозчика или рыбацкую лодку и явно принадлежал состоятельному человеку. Я разглядел на борту двух воинов, увидел красную полосу на главном парусе и догадался, что корабль принадлежит Моисею Стире, богатейшему купцу из Тиверии, известному тем, что он устроил себе флотилию из разных суденышек, на которых любил курсировать по озеру. Свое прозвище Моисей получил из-за шрама через все лицо, приобретенного когда-то в схватке с разбойниками в пустыне.

Воины на борту корабля были его телохранителями, хотя непонятно зачем, ведь на Галилейском озере нет пиратов. От кого они охраняли хозяина?

«Наверно, Стира полагает, что воины отсекут щупальца Левиафана, если чудовище вздумает съесть его прогулочный корабль, – подумал я. – Может быть. Но когда опасность придет не снизу, не сбоку, а сверху, от Бога, Стиру не защитит никто».

Я чувствовал, что во мне говорила зависть, потому что, признаться, мне тоже хотелось когда-нибудь утром выйти на простор озера на своем корабле и беззаботно выпить кубок сладкого вина, поднесенного юной любовницей, глядеть, как проплывает мимо зеленый берег, населенный бедными людишками.

В зависти плохо только одно – она терзает ум, но часто бывает очень полезной, потому что помогает человеку достичь какой-то возвышенной цели, подстегивая его.

Тиверия – юный город, в который стремились образованные молодые люди, там можно было легко сделать состояние на торговле или выдвинуться в сановники при дворе Ирода Антипы, если ты блистательно хитер и неумолимо подл. Белые каменные дома Тиверии построены на месте еврейских гробниц, многие учителя-законники это осудили, но зато эллины сразу смекнули, что это выгодное место, и хлынули туда. Чистые улицы, амфитеатр, множество торговцев с караванами со всего света.

Там несколько синагог и, главное, библиотека, которую устроил книжник Иссахар, друг Антипы, на царские деньги. Если бы я имел средства и возможность поселиться там, в столице Галилеи, непременно сделал бы это. Тиверия – город будущего. Но мне не следовало появляться там, где жил царь, казнивший Иоанна.

Заспанный Иуда вышел из амбара и помочился возле дерева, заметил меня и помахал мне рукой. Вскоре проснулись Симон и Матфей. Андрей и Филипп еще не вернулись – бродили где-то.

Мы поели – у нас были ячменные лепешки и яйца, а Симон сбегал в город и выпросил в какой-то лавке кувшин кислого вина в долг. Вино никто не процедил, и частицы косточек скрипели на зубах, но оно было хмельным, и мне вдруг сделалось так хорошо, что на какие-то блаженные минуты я обрел истинную душевную трезвость, осознав, как мне повезло, что я еще жив, здоров и свободен. Амбар на берегу показался мне жилищем, которое несравнимо лучше царской резиденции, ибо жизнь во дворце несовместима с покоем, так уж устроены люди. Даже если ты станешь самым справедливым правителем, люди все равно будут ненавидеть тебя и пытаться убить только потому, что венец оказался именно на твоей голове… Да, мне вдруг стало очень хорошо, а в своих учениках я увидел лучших слуг в мире, ведь они не мечтали убить меня и занять мое место.

Они считали меня особенным и были правы, я никогда бы не стал безвольным человеком из толпы, а тем более из группы верующих, потому что любой толпой, собравшейся под именем Бога, управляет облако слов под названием Ктут, а я всегда сам распоряжался словами – брал в руки черные обломки древних текстов и высекал из них искры любви!

Для полного умиротворения мне в тот момент захотелось покурить кифа, но киф давно кончился, остался только долг Венедаду.

Иуда отправился ловить рыбу с местной артелью, Симон и Матфей ушли в город подработать на маслобойне, хозяин которой хорошо к нам относился и платил за периодическую помощь медью и маслом, а ко мне пришел из Гуш-Халава мужчина, назвавшийся мастером по изготовлению обуви. Он попросил избавить его от пристрастия к вину. Он хорошо зарабатывал, имел учеников и заказы от знатных людей, но пропивал все деньги и был к тому же буен во хмелю. Обратиться ко мне ему посоветовала жена, которая безуспешно пыталась бороться с его недугом руганью и протестами, пока кто-то не подсказал ей, что в Кафарнауме живет целитель.

Я объяснил ему, что он должен дождаться полнолуния, поймать своими руками угря, утопить его в чаше с вином, затем выпить это вино, а угря закопать под цветущим кустом олеандра со словами «лэх вэ ках эт ха-цимаон итха». И еще я велел ему крепче любить свою жену, а когда она сердится, не гневаться в ответ, а успокаивать ее, и тогда будут их совместные дни воистину благословенны.

Прощаясь, он подарил мне сандалии изящной работы, сделанные им, и отрез шелковой материи, которой издревле славится Гуш-Халав.

Да, мне нравилось принимать дары от людей, которым я помогал. Я испытывал особенное чувство: казалось, я недостоин всех этих подношений, потому что врачевание давалось мне легко, я словно бы играл в целителя, иногда это было и вовсе развлечением, а затем вдруг получал за это подарки. Не знаю, что бы я делал, если бы не умел проповедовать и лечить… Нашел бы другой простой способ не умереть с голода. Может, собирал бы налоги на таможне. Или ублажал богатых римских старух где-нибудь в Байях. Или устраивал петушиные бои, крича на городской площади что-нибудь такое: «Ставьте лепту на черного петуха, и получите кодрант, а если поставите на рябого петуха, то целых два кодранта, не сомневайтесь, рябой петух меньше, но в три раза злей!» А иногда я вглядывался во тьму внутри себя и понимал, что, сойдись звезды иначе, я мог бы стать римским гражданином, занять высокую государственную должность и плести интриги, поднатореть в кровавом деле и получать лихие барыши от проскрипций, торговли гладиаторами, казней, погребений и поминальных игр. Никто не застрахован от подобного, нет лекарства от судьбы, если ты деятелен и умен.

Я знал, что этот пьяница вылечится, это было понятно по его глазам – я заметил в них испуг. Он волновался за свою жизнь и понимал, что должен взяться за ум и закопать угря под кустом олеандра. А вот слишком смелых людей лечить трудно, часто невозможно. Иногда только страх, этот сильнейший элемент, может спасти человека, если оказывается растворенным в тигле его сознания. Можно сколь угодно глубокомысленно рассуждать о пагубных страстях и затем умереть от них, поэтому, когда терракотовый дракон страха пожирает толстую обезьяну рассудительности, – побеждает сама жизнь.

Да, я вылечил многих пьяниц, но так и не понял, как можно пить неделями и до положения риз, ведь вино благодатно только когда употребляешь его в добрый час. Но уж если очень хочешь напиться, надо перед этим сделать глоток масла, смешанного с соком бетоники, и разум останется ясным даже в самом конце пирушки.

Есть и еще один верный способ унять пагубную жажду. Следует найти гнездо совы, украсть из него яйца, сварить их и дать пьянице. С этого момента он возненавидит хмельные напитки и до самой смерти останется в здравом уме, потому что его природный жар придет в равновесие.

В полдень я решил искупаться в озере, намереваясь сразу после этого пойти на обед к местному красильщику. Я скинул одежду и долго шел по мелкой воде, по каменистому дну, разглядывая рыбок, а потом отплыл далеко от берега и даже смог разглядеть оттуда Тиверию – большое скопление белых домов на склоне горы.