Лена в растерянности стояла перед Домной, торопливо соображая, как ей отделаться от требования поварихи и не вносить в кухню охапку дров с миной.

— Ну что же ты стоишь? Давай скорее, — торопила Домна.

— Погоди, Домнушка, я не знала, что тебе требуются дрова для плиты, и отобрала специально для растопки печей и ванны. Я их пока сложу в коридоре, а тебе мигом принесу других, — и, не обращая внимания на ворчание старухи, бегом помчалась в конец полутемного коридора. Там она сложила дрова на пол у печки, а сумочку с миной сунула в стоявшее тут мусорное ведро, прикрыла ведро тряпкой и выбежала во двор за новой охапкой дров.

Всячески стараясь угодить Домне, Лена сама подбросила дров в плиту, принесла воды, помогла поварихе разрубить мясо. Эта старательность и покорность растрогали старуху.

— Ну, спасибо тебе, — прошамкала она и только тут заметила необычную бледность на лице Лены. — Да ты заболела, что ль? На тебе лица нет. Что с тобой?

— Немножко простудилась, а тут еще зубы всю ночь не давали спать, — на скорую руку схитрила Лена.

— Закончишь уборку, приходи, угощу тебя какао с пирожками, — окончательно раздобрилась повариха.

— Спасибо, Домнушка. Ну, я побегу, а то не успею вовремя приготовить ванну и растопить печи.

Лена вышла из кухни, оглянулась по коридору, прислушалась — никого. Подошла к ведру, достала сумку и на секунду задумалась. Куда же деть мину? Где ее спрятать? Сдернула с головы косынку, завернула в нее мину и спрятала под блузку, на грудь. А чтобы мина не свалилась, завязала концы косынки за спиной. Оправив блузку, надела фартук и, захватив беремя дров, стала подниматься по лестнице на второй этаж. «Боже! Хоть бы не взорвалась у меня на груди!» — твердила она про себя.

Так, непрерывно ощущая прикосновение к телу страшного, согретого теперь ее теплом куска металла, Лена приступила к работе. И как ни старалась она заставить себя свыкнуться со своей ношей, мысль о том, что вот сейчас, сию минуту, мина может взорваться, не выходила из головы.

Раз десять спускалась Лена вниз за водой, за дровами. Когда ей случалось споткнуться на ходу, она замирала на месте, закрывала глаза и секунду не двигалась, ни жива ни мертва. Потом, овладев собой, шла дальше. Встречаясь с другими работницами, она старалась не вступать с ними в разговор, боясь, как бы кто-нибудь из них не заметил под блузкой подозрительной выпуклости. «Надо прикинуться больной и ходить сутулясь, — решила она. — Так будет менее заметно».

Больше всего она боялась встречи с Кубе. Ей казалось, что он способен насквозь просверлить ее своими рысьими глазами. И еще боялась встречи с дежурным офицером СД, который неотлучно стоял у двери в генеральскую спальню. Но если встречи с Кубе она могла как-нибудь избежать, то от глаз дежурного офицера ей не укрыться — мимо него надо было ходить на третий этаж. Да ведь и в спальню же надо как-то проникнуть!

Наконец она набралась мужества и решилась пройти мимо спальни. Дежурный офицер бросил ей вслед какую-то фразу, но не остановил. «Не заметил! — обрадовалась Лена, и это ободрило ее. — Да ведь, наверно, и не очень заметно — снизу блузка прикрыта фартуком».

Сказать, что она успокоилась, значит сказать неправду. Да и кто на месте Лены смог бы чувствовать себя спокойно? У сердца лежит заведенная мина, и нет уверенности, что она взорвется именно через столько-то часов, а не в любую другую минуту.

Лена успела заметить, что у спальни дежурил офицер, который относился к ней с большим доверием. Он считал ее самой преданной прислугой в доме. Эта счастливая случайность еще более улучшила настроение Лены, придала ей уверенности. Лена вспомнила, как этот офицер поручил ей однажды присмотреть за спальней, пока он спускался вниз выпить чашку кофе… Как только она это вспомнила, у нее моментально созрел план: повторить тот случай! Ведь Домна же упомянула о пирожках… Вот и соблазнить его спуститься вниз!

Но приступить к осуществлению этого плана можно было лишь после того, как имперский комиссар и его супруга уйдут из дома.

Прошло часа три. Направляясь в сторону детской, Лена неожиданно столкнулась с самим Кубе. Увидев его, она невольно отшатнулась и тут же застыла на месте. Страх сковал все ее члены. Машинально она прикрыла грудь рукой и сгорбилась.

— Ты что? Больна? — подозрительно смерив ее глазами, спросил Кубе.

Лене показалось, что грозный взгляд впился ей прямо в грудь, и пол поплыл у нее из-под ног. Она едва нашла в себе силы ответить:

— Зубы… Страшно зубы болят, господин генерал. Всю ночь не спала.

— Почему своевременно не обратилась к врачу? Больные мне не нужны. У меня не богадельня, — раздраженно бросил Кубе. И, брезгливо поморщившись, прошел в столовую.

С ощущением, словно она отошла от края пропасти, Лена приступила к уборке детской.

После завтрака Кубе и Анита уехали. Для Лены наступил самый ответственный момент — найти возможность пробраться в спальню Кубе и заложить мину. У двери стоял все тот же офицер. Приглядываясь к нему, Лена, как бы по необходимости, несколько раз пробежала мимо с тряпкой в руке. Всякий раз при этом она перебрасывалась с ним одной-двумя шуточными фразами. Потом сбегала вниз, на кухню, и, возвратившись, заговорила вполголоса:

— Скажу вам по секрету, господин гауптман: я только что с кухни. Какие там сегодня пирожки к завтраку, просто прелесть!

Успевший с утра проголодаться, капитан глотнул слюну, потоптался, но уйти, видимо, не решался. Лена сделала вид, что торопится на третий этаж.

— Постой! — не выдержал офицер. — Выгляни в окно, не видно ли возле дома кого-нибудь из семьи генерала или из наших офицеров?

Лена быстро подошла к окну, внимательно посмотрела вниз (ее ведь больше, чем офицера, тревожило опасение, как бы действительно не появился Кубе или кто другой, могущий помешать делу).

— Никого нет.

— Ну, ты побудь здесь в коридоре, а я спущусь на минутку в кухню. Да смотри не входи в спальню! — строго наказал он.

— Что вы, господин гауптман! Разве я не понимаю. Идите и не волнуйтесь.

Как только шаги офицера замерли на лестнице, Лена быстро вбежала в спальню, извлекла из-под блузки мину, сунула ее под перину Кубе, легкими, проворными движениями оправила покрывало и опрометью выскочила вон. А офицер уже поднимался по лестнице. Заметив, что дверь спальни прикрыта не плотно, он подозрительно окинул взглядом Лену.

— Ты что, была там?

— Что вы, что вы! Я просто обтирала для виду ручку двери. Ведь неудобно же мне было стоять тут без дела.

Офицер быстро вошел в спальню, а Лена в страхе замерла у раскрытой двери и стала следить за его действиями. Он осмотрел каждый уголок спальни, заглянул под кровати Кубе и его жены, осторожно поднял подушки, так же осторожно положил их на место, отошел, постоял в нерешительности, потом снова направился к кровати генерала. Сердце у Лены оцепенело. Но, не осмелившись переворошить всю постель, офицер лишь слегка прощупал перину, окинул еще раз глазами комнату и, окончательно успокоенный, вышел в коридор.

— Смотри у меня! — пригрозил он Лене. — В другой раз не смей даже прикасаться к этой двери. Ясно?

— Клянусь вам, господин гауптман, что больше никогда к ней и близко не подойду, — с облегчением и с особым подъемом промолвила Лена. «Теперь только бежать отсюда! Бежать как можно скорее из этого проклятого дома! Еще одно усилие и — победа!» — ликовала в душе Лена.

Быстро покончив с уборкой, она сбежала вниз, сбросила фартук, накинула пальто и сказав Домне и часовым, что Анита разрешила ей сходить к зубному врачу, торопливо вышла за калитку. Бросила налево прощальный взгляд в сторону своего дома и поспешила в парк. Там ее поджидала Мария.

— Ну что?

— Сделано!

— Правда?! — Мария готова была броситься ей на шею и расцеловать отважную патриотку. — Ну, бежим поскорее отсюда, пока тебя не хватились.

— А как же Валентина? Мы уговорились, что она будет здесь в одиннадцать. Сейчас начало двенадцатого, а ее нет, — заволновалась Лена.

Но в ту же минуту показалась и Валентина. По глазам сестры она поняла, что все в порядке, и молча пожала ей руку.

— Скорее идите к оперному театру, а я подъеду туда с Николаем Фурсом на его машине, — сказала Мария.

— Что это у тебя в узелке? — спросила Лена сестру по дороге.

— Детские распашонки и два литра водки. Для обмана часовых. Если остановят и спросят, куда едем, мы скажем: в деревню к родственникам на крестины.

— Умница! Не будь тебя, Валюша, вряд ли у меня хватило бы силы пройти через все это.

— Что ты, родная! А Надя, а Маша, а Коля?

При упоминании о Наде Троян на лицо Лены набежала тень. «И зачем я сказала ей, чтобы она пришла с миной двадцать третьего? В городе как раз будет переполох, и она может угодить в лапы врага. Кем бы ни была эта Надя, а она сделала главное — вселила в меня веру в возможность этого подвига», — с тревогой думала Лена.

— А вот и Мария с Николаем! — воскликнула Валентина, заметив приближавшуюся знакомую машину.

Проехать постовую заставу не составило большого труда. Лена предъявила часовым свое удостоверение, в котором говорилось, что она является горничной генерального комиссара Белоруссии, и этого было вполне достаточно, чтобы гитлеровцы отнеслись к ней с должным уважением, а в отношении остальных удовлетворились ее замечанием: «Это мои подружки. Едем в деревню на крестины».

Дорогой их еще несколько раз останавливали немецкие патрули, но документ Лены неизменно оказывал на них свое магическое воздействие.

На шестнадцатом километре от Минска Николай Фуре остановил машину. Его пропуск был ограничен этим расстоянием, и если бы он рискнул ехать дальше, то его остановил бы первый же патруль. И уж тогда никто не мог бы поручиться за исход дела. В этом случае удостоверение Лены могло бы сыграть роковую роль.

— Эх, как бы мне хотелось бросить все и уйти сейчас вместе с вами! — промолвил Фурс, выйдя из кабины и со злостью захлопывая за собой дверцу.

— Коля, милый, потерпи. Скоро и ты будешь в отряде. А сейчас тебе нельзя. Ты же знаешь, тебе надо перехватить на вокзале Похлебаева. А то его обязательно схватят гестаповцы. Вместе с ним и прибудешь в отряд, успокаивала его Мария.

Фурс и сам понимал, что его долг — позаботиться о товарище, который находился в командировке и ничего не знал об опасности, грозящей всем, кто был связан с Леной.

— Ну, счастливого вам пути, дорогие! — и Николай пожал руки Вале, Лене и Марии.

Машина покатила обратно к городу, а женщины направились дальше пешком. К вечеру они без всяких происшествий добрались до базы отряда Дяди Димы.

Партизаны окружили отважных патриоток трогательным вниманием и заботой. Их поместили в отдельном доме, обеспечили всем необходимым.

Беседуя с командиром отряда, Лена не выдержала и спросила его:

— Скажите, Николай Петрович, а вы уверены, что ваша мина обязательно взорвется через сутки?

— Можете в этом не сомневаться. Мина свое дело сделает, — заверил Федоров и, пожелав ей покойной ночи, ушел.

Но долго не могла уснуть Лена в ту ночь. Действительно ли взрыв мины завершит то, ради чего она прошла через столько испытаний? — в этом теперь заключался для нее главный вопрос.

 

Возмездие

Двадцать первого сентября тысяча девятьсот сорок третьего года, утром, мы провожали нашу разведчицу Надю Троян в последний поход с миной, предназначенной для уничтожения Кубе. Описанные выше события, происшедшие в этот день в доме Кубе, нам тогда, конечно, не были известны, и потому мы, инструктируя Надю, еще и еще раз подчеркивали, что наступил самый ответственный момент, от которого зависит успех всего дела.

И вот перед штабным шалашом выстроилась вся группа Нади во главе с командиром боевого прикрытия Колей Антошечкиным, старавшимся сохранять в эти минуты на добродушном своем лице выражение, соответствующее особой важности данного группе поручения.

Пожелав разведчикам удачи, я дал команду трогаться. За кладками группу ожидала пароконная бричка. На нее уложили Надин велосипед и уселись партизаны. Паша Конюхов — веселый веснушчатый боец с пилоткой набекрень — тронул вожжи, и лошади быстро помчались по хорошо знакомой им лесной дороге.

Прошли сутки, вторые. От Нади — никаких вестей. Чем дальше, тем беспокойство становилось все сильнее и готово уже было перейти в смятение, как вдруг прибежала радистка Таня и торжественно вручила мне радиограмму с Большой земли: «По сообщению лондонского радио, в Минске партизанами убит имперский комиссар Кубе. Проверьте, соответствует ли это действительности и кто исполнитель акта».

Нетрудно представить себе наше с Володей состояние в тот момент. Москва информирует о том, что возмездие свершилось, шлет запрос, а мы ничего не знаем! И как узнать?

Нади все еще нет, и неизвестно, когда она придет, да и придет ли. Ведь если все произошло согласно плану, то она давно уже должна быть здесь. Сидеть на месте и ждать мы уже не могли.

Захватив с собой Петра Ивановича Набокова и еще двух партизан, мы выехали в направлении Минска в расчете, что встретим Надю по дороге. И эта встреча действительно произошла в семи километрах от нашего лагеря. Только мы выехали из лесу, как впереди на дороге показалась знакомая бричка. Увидев нас, Надя спрыгнула и пошла нам навстречу. Но уже по тому, как нерешительно она шагала, я понял, что что-то произошло совсем не так, как мы ожидали.

— Ну? — коротко спросил Рудак.

— Кубе убит. Но кем, я не знаю, — сухо ответила Надя и опустила голову, словно она в чем-то провинилась.

— Та-ак… — протянул Володя со вздохом. — Значит, не нами?

Надя молчала.

— Ну что ж… — вы не расстраивайтесь, — попытался я подбодрить разведчицу. — Что из того, что не наша мина убила этого негодяя, важно, что возмездие все же настигло его.

Я старался говорить спокойно, но на душе у меня был какой-то осадок. Понимал я и состояние Нади. Ведь она в течение двух с лишним месяцев готовила этот акт, и когда осталось сделать последнее усилие, кто-то другой опередил ее. Представляя себе встречу с Павлом Антоновичем, я невольно краснел от мысли что вынужден буду предстать перед ним с таким же вот; виноватым видом, с каким вернулась из похода Надя.

— Меня успокаиваете, а сами переживаете, — разгадала мои чувства разведчица.

— Ну, на меня вы не смотрите. У меня не раз уже так случалось: кажется, все идет хорошо, дело близко к завершению, а глядишь— все пошло шиворот-навыворот. Расскажите-ка лучше, Надюша, о своем походе, о том, как узнали вы об убийстве Кубе, видели ли Лену и вообще как у вас сложились дела в Минске.

Мы присели у обочины дороги, и Надя поведала обо всем пережитом ею в последние дни.

В Минск она въехала на велосипеде, к которому была приторочена корзина с большим букетом цветов. Под цветами лежала мина. В городе никто ее не останавливал, и она без каких-либо затруднений достигла дома, где жила Лена. У ворот Надя слезла с велосипеда и, ведя его в руках, вошла во двор. У крыльца дома стоял молодой человек, тот самый, которого она до этого видела в эсэсовской форме.

— О, да мы, кажется, старые знакомые! — обратился он к Наде. — Ведь мы однажды встречались уже с вами в этом дворе. Не так ли?

Надя не знала, что отвечать и как вести себя. Но, поколебавшись секунду, тряхнула кудрями, взяла себя в руки и подошла к молодому человеку.

— Да, кажется, мы встречались. Вы к Лене?

— Как видите.

— А ее что — нет дома?

— Да. Я уже с полчаса дожидаюсь ее, но она, как видно, задерживается на работе. Садитесь, будем ждать вместе. Кстати, познакомимся поближе.

— Нет, извините, у меня мало времени, я спешу. Заскочила на минутку проведать Лену, но раз ее нет дома, я поеду.

— Подождите. Вы хоть скажите, кто вы, как вас зовут, а то Лена спросит, кто к ней приезжал, а я даже не знаю вашего имени, — поднялся с крыльца Михаил и, приветливо улыбаясь, направился к Наде.

Та поставила уже было ногу на педаль, но Михаил взялся за руль и придержал велосипед.

— Какая вы быстрая. Кому это вы такой чудесный букет привезли? Может быть, Лене? Так давайте я ей передам.

Михаил потянулся было к корзине, но Надя ловко подала велосипед вперед, и его рука повисла в воздухе.

— Какой вы любопытный, право. Кому везу, тот и получит.

— Не знал я, что у Лены такие колючие подружки.

«Проклятый эсэсовец, — подумала Надя, — неспроста что-то ты липнешь ко мне. Надо скорее удирать».

Она вскочила на велосипед и поехала, прислушиваясь, не бежит ли эсэсовец следом. Но Михаил только громко рассмеялся и продолжал стоять на месте.

Ночь Надя провела на конспиративной квартире у своей знакомой. Через нее достала большой торт, уложила его в корзину поверх мины и утром, как только кончился комендантский час, снова поехала к Лене, рассчитывая застать ее дома перед уходом на работу. Это было 22 сентября.

Выехав на Советскую улицу, она сразу же почувствовала, что в городе что-то произошло. Улица была почти пустынной, по ней сновали возбужденные эсэсовцы, останавливали редких прохожих, проверяли документы. Недалеко от площади Свободы Надя увидела большую толпу женщин, оцепленных гитлеровскими солдатами.

«Что-то случилось. Надо удирать», — решила Надя и, нажав на педали, помчалась обратно — к выезду из Минска. По Московскому шоссе она ехать не рискнула и свернула на улицу, ведущую на Логойский тракт. Но тут ее неожиданно окликнул немецкий солдат.

— А ну стой! Слазь! Марш в машину! — приказал он ей.

Надя опомнилась и достала из кармана плаща удостоверение личности, в котором она значилась переводчицей шефа управления торфоразработок. Вскинув повыше голову, она смело подошла к солдату.

— Прочитайте, а тогда кричите, — произнесла она твердым голосом и протянула удостоверение.

Солдат прочитал документ, передал его обер-ефрейтору, и тот, прочитав, подошел к. Наде.

— Извините, фройлейн, но сегодня вас не раз еще остановят, так что советую лучше посидеть денек-другой здесь, у кого-нибудь из знакомых.

— А что такое? Что случилось? — осмелела Надя.

— А разве вы еще не знаете? Беда, фройлейн! Сегодня ночью бандиты убили нашего имперского комиссара Вильгельма Кубе.

Услышав эти слова, Надя чуть не вскрикнула. «Как же так? Кто же это сделал? Неужели Лена?».

— Какие бандиты? Что вы такое говорите! — с деланным испугом спросила она обер-ефрейтора.

— Какая-то женщина подбросила в спальню имперского комиссара мину. Нам приказано хватать всюду в городе женщин с определенными приметами.

— Но как же мне поскорее выбраться из города? Видите, я везу своему шефу торт на именины.

— Хотите, мы подбросим вас до военного городка Уручье — это вам по пути. Только придется подождать, пока мы заполним машину и повезем задержанных.

Надя на минуту задумалась. Действительно, выезжать из города сейчас опасно, еще, чего доброго, кто-нибудь из гестаповцев решит проверить корзину, обнаружит мину, и тогда гибель неотвратима.

— Пожалуй, я согласна. Но куда мне деть свой велосипед?

— Да залезайте в кузов прямо с велосипедом.

И вот Надя сидит в машине рядом с задержанными незнакомыми ей женщинами. Те, видимо, приняли ее за гестаповку и поглядывали косо, зло.

Машина простояла несколько часов. Наконец была заполнена до отказа схваченными женщинами, несколько солдат влезли в кузов, и шофер дал газ.

В Уручье машина въехала уже в сумерки. На повороте в городок Надя постучала в стенку кабинки, чтобы шофер остановил машину, но никто не обратил на это внимания. Машина, не останавливаясь, свернула с шоссе и помчалась дальше — в расположение военного городка. «Вот так влипла!», — всполошилась Надя и настолько растерялась, что опомнилась, лишь когда остановилась машина и раздалась команда выгружаться.

«Что же мне делать с корзиной? Забыть ее здесь? А вдруг солдаты набросятся на торт и обнаружат мину?..» Волей-неволей пришлось корзину тащить с собой.

Машина отъехала. Осмотревшись, Надя заметила среди солдат, одетых в форму словацкой армии, офицера и обратилась к нему на немецком языке с протестом.

— Послушайте, господин офицер! На каком, основании привезли меня сюда в городок? Я ведь попросилась, чтобы меня немного подвезли, так как торопилась домой в Смолевичи, а меня ни с того ни с сего доставили к вам.

Офицер окинул ее взглядом.

— А вы, собственно говоря, кто такая?

— Как кто? Посмотрите мой документ!

Офицер прочитал удостоверение и еще раз оглядел Надю.

— Не понимаю, почему они вас задержали. Но теперь-то вам, пожалуй, опасно ехать одной в темноте на велосипеде. Если хотите, я помещу вас до утра в казарму. Поужинаете, переночуете, а утром уже спокойно поедете домой.

— Но мне же надо торопиться, — настаивала Надя, зная, что Коля Антошечкин поджидает ее не так уж далеко от Уручья. — У моего шефа сегодня именины жены, я везу ей в подарок торт.

— Какие там к черту сейчас именины, когда в Минске произошло такое событие.

По резкому акценту Надя поняла, что офицер словак. До этого к нам в бригаду перебежало несколько групп словаков, в том числе один офицер, и Надя знала, как они враждебно настроены к гитлеровской Германии. Учтя это обстоятельство, Надя согласилась заночевать в казарме. Поместили ее вместе с солдатами, которые отнеслись к ней с исключительным дружелюбием. После ужина Надю окружили словаки, и один из них на ломаном русском языке спросил:

— Скажите, девушка, правда ли, что около Смолевичей в лесах много партизан?

— Всякое говорят люди, но лично я партизан не видела.

— А трудно с ними повстречаться?

— Не знаю.

Солдаты о чем-то заспорили. Надя, хотя и не знала словацкого языка, но по многим словам, схожим с русскими, поняла, что солдаты ведут оживленный разговор по поводу ухода к партизанам.

— Послушайте, пани, — снова обратился к ней все тот же словак, — вы не смогли бы нам показать дорогу в те деревни или в лес, где есть русские партизаны?

Надя замялась.

— Да вы не бойтесь, мы вас не выдадим. Мы давно уже собираемся бежать, да не знаем, как добраться к партизанам.

Надя решила рискнуть. Она назначила этим солдатам время и место встречи с представителями партизан и, в свою очередь, попросила их помочь ей выбраться из военного городка. При их содействии она перед рассветом удрала из городка, соединилась с группой Антошечкина и направилась в лагерь.

Надя кончила свой рассказ. Мы встали и направились в летний лагерь, а как только прибыли туда, я сразу же передал соответствующее донесение в Москву.

Позже мне стали известны дополнительные подробности.

Взрыв произошел около двух часов ночи. Гаулейтер был убит наповал. Охрана, увидев клубы дыма, вырывавшиеся из окна спальни, бросилась наверх. Комната оказалась запертой изнутри. Охранники стали взламывать дверь, и когда она, наконец, с шумом распахнулась, навстречу гитлеровцам выползла оглушенная и еле живая Анита.

На место происшествия примчался заместитель Кубе, начальник полиции генерал-лейтенант Готтберг. Он осмотрел место происшествия, бегло опросил охрану и тут же отдал приказ — немедленно приступить к розыску того, кто подложил мину.

Начали с домашней прислуги. И тут сразу же обнаружилось, что Елены Мазаник нет дома. Комната ее была на замке, и проживающий за ее стеной полицай, специально поставленный для наблюдения за Леной, утверждал, что со вчерашнего утра она дома не появлялась.

— Полицая расстрелять! Мазаник найти! Из-под земли достать, а найти! — неистовствовал Готтберг. — Хватайте в городе всех женщин, похожих на нее!

Но сколько ни рыскали по городу гестаповцы и их агенты, сколько ни задерживали женщин, чем-либо напоминающих Лену, все было напрасно.

Так отважные патриотки Лена, Маша, Надя, Галя и Валя общими усилиями довели до конца акт священной мести, и сами не пострадали. Иной оказалась судьба Николая Фурса и Николая Похлебаева. Желая спасти друга, Фурс прибыл на вокзал и вскочил в подходивший к перрону поезд. В вагоне его схватили вместе с Похлебаевым. Через несколько дней оба были расстреляны.

Гитлер метал громы и молнии. Десятки эсэсовцев поплатились головой за то, что плохо охраняли Кубе. Собранное по частям тело его в посеребренном гробу специальным траурным поездом было отправлено в Берлин. По всей Германии был объявлен недельный траур…

А на оккупированной гитлеровцами советской земле люди отмечали это событие как праздник. Взрыв в спальне жестокого временщика показал, как непрочно положение немцев и как велико бесстрашие советских людей, борющихся за освобождение своей Родины.