При виде смуглой полунагой девушки Мельников подумал: «Фата-моргана. Перегрелся. Так и уйду в забытьи. Но хоть приятное виденье напоследок».

Адова жарища Калахари, жалкие остатки воды в канистре, третьи сутки безнадежных поисков колодца, как вдруг на пути возникает красотка. В переднике из тонких ремешков и накидке вроде бушменского каросса. С головы ее свисали тонкие бессчетные косички. На плече кожаный мешок – не иначе, для душ тех, кто сгинул в пустыне.

Впрочем, мысли о смертном часе не лишили Мельникова навыков и ясности рассудка. Привестись к ветру было некогда – он зарифил грот, повернул гик вдоль машины, опустил тормоз и остановился в трех саженях от девицы.

Подняв на лоб шоферские очки, стянув вниз повязку-пыльник, поручик пересохшим горлом просипел по-русски:

– А я думал, ты с косой и в черной рясе.

И заметил, что она испугана до столбняка. Так, что не в силах сойти с места и открыть рот.

Было, отчего онеметь – к ней по ветру прикатил гроб на колесах, с большим полотнищем на мачте. А в гробу сидел демон без лица, с выпученными стеклянными глазами. Лишь когда он снял очки и маску, стал виден небритый усатый молодчик, опаленный солнцем, изможденный жаждой.

Фия собралась с духом, чтобы вымолвить:

– Вы говорите по-английски?.. Понимаете голландский? африкаанс?

Тут и Николая отпустило.

Какая бабка с косой? Взбредет же дурь в голову. Просто девушка-туземка, знающая языки.

– О, да! Мне нужна вода. Могу дать сухари, билтонг, табак. Где колодец?

– Рядом. Я покажу.

– В какой стороне? Садись передо мной в кокпит. Сюда, сюда, – показал он рукой. – Чего ты боишься?

– Таких повозок не бывает…

– Это колесный буер. Движется под силой ветра. Я еду с запада. Колодцы на карте неверно указаны. Залезай же, он увезет двоих… ты легонькая.

С опаской Фия подступила к дощатому корыту, в котором сидел молодой усач. От ездока пахло едким мужским потом. На его военной рубахе и форменных серо-зеленых штанах змеились белесые соляные разводы. Просолилась и фуражка с полотняным назатыльником. Справа от мужчины, под рукой, Фия заметила пистолет в открытой деревянной кобуре и чехол, из которого торчал приклад карабина. Это ее обнадежило и слегка успокоило.

«Ого! Вон и тесак… Он здорово вооружен. На такого можно положиться».

– Вы… немец из колонии?

Николай тоже разглядывал девицу. Откуда здесь такая? С виду белая – не бечуанка, не бушменка. Рослая и стройная, темноволосая, атласно лоснящаяся. Почему одета по-дикарски?..

– Русский. Николай Мельников, Его Императорского Величества отдельный Африканский корпус.

От его слов Фия подалась назад, теряясь и робея. Все давнее, что говорили у костра в краале, вскипело в памяти, как молоко на огне:

«Русские идут! Они там, за рекой Вааль. Бородатые, скачут без поводьев и стреляют на скаку, рубят англичан саблями. Ка-зак, Тур-ке-стан! Страшнее, чем буры».

– Николас?.. Туркестан, казак?

К удивлению Фии, молодчик с потрескавшимися до сукровицы губами… рассмеялся:

– Пехотинец.

– У меня есть немного воды…

Он промолчал; тогда Фия вынула заветный бурдючок:

– Пожалуйста.

Должно быть, пить он хотел нестерпимо, но утолил жажду с достоинством, отхлебнув лишь несколько глотков.

– Я Фия ле Флер из Кхейса.

Смакуя вкуснейшую в мире водичку, Николай вспоминал карту. Кхейс, где это?.. Кажется, на реке Оранжевой, между землями гриква и бушменов. Одно из пропащих селений в краю вечной засухи.

– Барышня, вы же дочь буров?..

– Да, – соврала Фия, стараясь не отводить глаз.

Николас выбрался из корыта, отстегнул тент позади своего седла и, порывшись в багаже, протянул ей сверток:

– Все, что могу. Чистая исподняя рубаха, вам вместо блузы. Обернитесь кароссом как юбкой. Переоденьтесь, я буду смотреть в сторону.

«Хороший ли подарок – смертное белье?.. А что еще предложить? Нельзя же барышне ходить с голой грудью».

Тем временем Фия за ветрокатом облачалась быстро, как умеют лишь солдаты и девицы. Почти с яростью ножом порезала срамной передник на отдельные полоски кожи, связала из них опояску для юбки. Ощутить на теле ткань рубахи было так сладко, словно годы и беды умчались, мир и дом вернулись. Отвыкла от одежды. Но вещь слишком просторная. Руки тонут в рукавах, придется подвернуть. Закончив одеваться, она украдкой оглянулась – не подглядывает ли русский?

Стоит, дымя папироской. Спина широкая.

«Зачем ему? Он и так меня видел. – Фия попыталась устыдиться, но не удалось. Перекрестилась. – Господи Иисусе, прости мне ложь и непотребный вид. Да, я лгунья. Но иначе он бы погнушался мной и вел себя по-другому».

– Готовы, юффру Фия?

Почтительное обращение «барышня» прозвучало в ушах Фии райской музыкой. Она старалась идти красиво, словно к первому причастию. Голос сам стал певучим:

– Вполне, менеер Николас.

– Тогда слушайте. Сидеть в яхте молча, держась за борта. Скажу: «Направо» – наклоняйтесь вправо, так же и налево. Скажу: «Пригнись» – прячьте голову, не то гиком ударит. Следите, что и как я делаю – пригодится. Отвечать лишь на спрос. Мне говорить будет некогда, я занят рулем и такелажем. Итак, в какой стороне колодец?

– Там могут быть бушмены, слуги бечуанов. У них отравленные стрелы.

– Мне есть чем их попотчевать.

Часто хлопая и трепеща, расправилось полотнище паруса. «Пригнись!» – и балка гика пронеслась у Фии над макушкой. «Держись!» – скрипнул тормоз, и нелепое корыто на колесах покатило с неожиданной для Фии скоростью.

– Скажите им – я угощаю табаком, – краем рта молвил Николай, незаметно для бушменов держа ладонь на рукоятке «маузера».

Стоило Фии повторить это на щелкающем языке исконных жителей пустыни, как низкорослые курчавые людишки цвета опавшей листвы заулыбались и отложили свои луки. О, табак белых людей!.. Лучше него лишь дагга, табак черных людей, от которого начинаешь видеть двухголовых страусов и смеяться, будто тебя щекочут.

Искомый колодец оказался ямой, от наносов песка обложенной камнями. На затененном дне поблескивала лужа сравнительно чистой воды. Двое туземцев в узких набедренниках с кошелями прилагались к водопою, как изжога к индийскому перцу. Повозка с парусом их удивила, но не напугала.

– Они подстерегали меня, – тихо пояснила Фия. – Вождь тсвана послал их.

– Если б не я, вы пошли бы к другому колодцу?

– Он дальше и хуже. В нем вода солоноватая и грязная.

– Переведите, что они говорят.

– Что вы щедрый и добрый баас. Вы не грозили им ружьем. Благодарят. А еще… все равно они скажут вождю о нас. За службу тсвана кормят их, дают молоко, приплод коз. Бушмены очень честные.

Тот из пустынных, на чьем поясе висело больше кошелей – наверняка старший, – указал в сторону и произнес краткую речь, из-за цоканья и щелканья похожую на трель охрипшей канарейки.

– Завтра к полудню тсвана будут здесь. Это умелые охотники. У них не только ассегаи – есть и винтовки. Англичане, уходя на юг, раздали ружья и патроны, чтобы посеять раздор и разбой. Теперь здесь власти нет совсем, и бечуаны распоясались. И он сказал – лучше бы вы… – тут Фия смолкла.

– Что?

– Корова должна быть в стаде. Поговорка такая. Кто добром вернул корову, тот не враг.

– Вряд ли тсвана бегают быстрее «Ягвы», – поглядел Мельников на буер.

Имя машине он подбирал долго, а выбрал бурское «Jagwa» – «Яхта-повозка». Это звучало ветхозаветно, почти как имя Господне, и умиляло всех, кто помогал ему в колонии – немцев-лютеран из Виндхука и «цветных» кальвинистов с пограничья. Эти последние, метисы от голландцев и бушменок, за два века так сроднились с белыми баасами, что уже трудно отличить. Одни – вылитые малороссы, другие – как мордва или рязанцы, все одетые по-европейски и вооруженные. В Трансваале их звали гриква – дружные с бурами, они даже государство создали рядом с алмазным Кимберли.

«Все ж надо было самокат назвать «Шайтан-арба», как на усмирении в Коканде. Эх, и разбегались от нее кыргызы!.. Правда, та арба была снаряжена картечницей…»

– Вашей «Ягве» нужен ветер, а он слабеет. Со мною и водой машина стала тяжелее. Вы сможете завтра поехать?

– Здешние ветры я изучил. Через пару дней северо-западный окрепнет, можно будет покрывать миль семьдесят в сутки, при удаче – сотню. Значит, пока нам нужно укрытие. – Взгляд его обратился к ограждению колодца. Похоже на бруствер, но низко, ненадежно. – Спросите бушменов, вдруг дадут добрый совет. Табака не пожалею.

Выслушав Фию, голый лучник закивал и опять протянул руку – уже в другую сторону. Но после его речи девушка возмутилась, сердито зацвикала, зацокотала.

– Какую там глупость он ляпнул?

– Идти к горам Цагна! Наверное, сам бы туда не пошел!..

– Надежное место?

– Безопасней некуда. – В голосе Фии слышалась издевка. – Даже воины тсвана редко там бывают… Но мы – белые, не из их мира, нам можно. Так он считает.

– Вода там есть?

– Говорят, да. Каменная стена и… это бредни дикарей.

– Тогда бояться нечего. Переночуем здесь, с первым ветерком поставим парус. Спим по полночи, сначала вы, потом я.

Ужин был по-походному скудный – билтонг, то есть вяленая по-бурски говядина с приправами, и русские ржаные сухари. К этим черным сухарям Фия присматривалась с недоверием, потом куснула, погрызла – и увлеченно втянулась.

– Вкусно! И вся ваша армия это ест?

– В походе. Свежего ржаного тут не сыщешь – вы же рожь не сеете. Нам муку завозят пароходами – через Лоренсу-Маркиш и Дурбан, только для полковых пекарей. Дороговато везти – сперва через Каспий, потом по Персии, вдоль Аравии и Африки…

Под звездным небом Калахари в оранжевом неровном свете костерка офицер с волосами пшеничного цвета рассказывал ей о дальних странах. А она, очарованная, вся обратилась в слух, и менеер Николас отражался в ее широко открытых карих очах.

До сего вечера кругозор Фии ограничивался вельдом и пустыней, библейским Вавилоном и евангельской Святой землей. Но тут наскочил на своей «Ягве» русский – не чудовищный казак, как их описывают, а истый джентльмен, – и заговорил, словно запел…

Где-то за пределами вероятия правил царь Александр, плотный, бородатый и упрямый, почти как президент Крюгер. По небу летали дирижабли, будто ангелы.

«Вот бы их увидеть!»

– Могу я попросить вас?..

– Конечно, юффру.

– Есть у вас что-нибудь для чтения?

– О… молитвенник, но он на русском. Хотя… я брал газеты для розжига. Лондонская «Таймс» устроит? Двухмесячной давности.

– И гребень, пожалуйста.

Костер уже давал мало света. Фия поняла, что крепко помнит грамоту. После долгой разлуки вчитаться в печатные строки – словно насладиться разговором с близкими. Пусть даже газета из проклятой Англии и дышит жаждой мести.

С первой страницы ее ошарашило: «Мировая война проиграна?»

«Какая “мировая”? Наши с англичанами дрались – и все!»

«Выстрел “Авроры” разрушил твердыню британского мира. Пока дипломаты играли в политику, кайзер и царь уже делили мир. Царская база в Персидском заливе, приготовления Германии – нам следовало быть настороже! Но мы очнулись, лишь когда груз оружия под защитой “Авроры” прибыл в Мозамбик и по узкоколейке отправился к бурам…»

Со стороны донеслась непонятная песня: закончив обходить окрестности колодца, возвращался менеер Николас с карабином и охапкой сушняка в костер:

– Холодает! Вам будет одеяло, мне – тент с машины. Стрелять умеете?

– Училась. – Для дочки фермера дело обычное, особенно в глухом краю.

– Тогда позвольте вам представить моего приятеля – пистолет-магазинка Маузера, валит лошадь за двести шагов. Отложите «Таймс», и начнем краткий курс обучения. А завтра покажу, как управляться с парусом. Мне матрос на «Ягве» ой как нужен…

«Бог свидетель – русский знает, чем прельщать девиц».

На дрова он наломал веток бушменского табака. От костра пряно запахло камфарой с примесью цветочных ароматов.

У Фии защекотало в носу, а на душе стало мирно и мягко. Пистолет в два с половиной фунта весом показался ей игрушкой. Наверно, этот куст и вправду дурманит. Снять курок с предохранителя, взвести курок, прицелиться, плавно нажать на спусковой крючок… а на уме грезы, от которых впору откреститься.

И снилось что-то упоительное, пока менеер Николас не растолкал ее посреди ночи. Вручил «маузер» и завалился в корыто. Так она и посидела до зари, сняв курок с предохранителя, завернувшись в одеяло и стуча зубами.

Напрасно она опасалась – с восходом солнца ветра хватило, чтобы «Ягва» тронулась. Тут бы Николасу взять курс на восток, к землям гриква и буров, но он решил достигнуть гор Цагна, что северней.

– Так мы потеряем время, – причесываясь, пробовала возражать она. Сладить с надоевшими мелкими косичками проще, чем с мужским упрямством.

– Если тсвана боятся тех мест, то будут стеречь нас на пути к Ваалю, а не пустятся в погоню. Дождемся хорошего ветра у гор и пролетим мимо засады в бакштаг. Один на руле и парусе, другой с карабином – пробьемся.

– Вы… настоящий сорвиголова! – в сердцах выпалила Фия, укладывая толстую косу бубликом и закалывая деревянными шпильками. – Пуститься в одиночку через Калахари, полагаясь лишь на ветер – виданное ли дело!.. Бог сжалился, послал меня – но сколько можно искушать Всевышнего?

– Торопитесь попасть домой? – спрашивая, Николас закреплял тент и не обернулся.

– Да!

– Все мы стремимся домой. Но смысл в том, чтобы познать мир. Даже ценой жизни. А еще лучше – познать и выжить, рассказать другим.

Теперь Фия совсем убедилась, что его давешние слова «Турист я, путешественник. Захотел в отпуске проехать от Виндхука до Вааля» были лукавством.

– Вы военный разведчик. Верно?.. Вчера солнце измеряли, в хронометр смотрели, а потом записывали в книжечку.

– Определял координаты, если говорить точнее. Дорогая юффру, кроме охотников и пастухов все в Калахари чьи-нибудь разведчики.

– Но что вам здесь нужно? Тут еле скотину прокормишь…

«Золото, алмазы, – подсказывал разум, пока они с Николасом смотрели друг на друга. – Пути для армий с водными источниками. Будущие железные дороги. Мировая война…»

– Учимся ставить парус. Наденьте мои перчатки – снасти могут порезать руки.

– А почему вы не на дирижабле? – сопела Фия, изо всех сил неумело управляясь с тросами и блоками.

Николай расхохотался.

– Это в сто раз дороже паровоза!.. В Виндхуке я видел цеппелин «Вильгельм Великий». Он прибыл из Берлина напоказ – с тремя поломками, чуть на стоянке в Камеруне не сгорел… Ей-богу, «Ягва» надежнее. Стоп! Снимаю яхту с тормоза… Смелее, в случае чего я помогу.

Внезапно Фии стало ясно, что она сама поймала ветер в полотнище и колеса бегут по красному грунту ее волей. Шуршал парус, свистел воздух в снастях, колеса подпрыгивали на дерновинах, с треском сшибали камфарные кустики и трехколючники. Тросики в руках пели, вибрировали.

Эх-ха! Это не мотыгой махать без роздыха, покуда пальцы не опухнут!..

Для готовности к маневру руки пришлось держать поднятыми на борта, а бока Фии сжимали ноги Николаса. Сроду бы она себе такого не позволила, но тут иначе невозможно. Да и совсем не страшно. Даже наоборот.

К полудню – где там тсвана? у колодца лаются? – она и думать позабыла о приличиях, до того руки ломило. Они чуть из плеч не вывернулись, перемахивая гик туда-сюда, а поясница одеревенела. Зато усвоила, что такое курс бейдевинд, боковой дрейф и лавирование. Николас помог ей выбраться из «Ягвы», постелил одеяло в тени корпуса и дал фляжку.

– Надеюсь, те высоты впереди и есть горы Цагна. Час пути, и мы там.

Сделав ладонь козырьком, всмотрелась и она. Над гребнем низкой розоватой дюны виднелось бурое возвышение.

– Не знаю. Я их никогда не видела. Туда почти не ходят.

– Даже поить коров? Источники здесь редкость…

– Да, и переходят к сыну от отца или вождя. Но дело не в воде. Там жить нельзя.

– За каменной стеной-то? – хмыкнул Мельников. – На месте тсвана я бы там устроил крепость и держал округу в страхе. Тем более сейчас, когда в Бечуаналенде нет закона.

– Все уже есть – и страх, и крепость, – утолив жажду, Фия с кивком вернула флягу и раздумывала, как бы попристойней вытянуться на подстилке. От вынужденной позы в «Ягве» тело ныло и просило отдыха. – Если бушменам дать миску жареного мяса, набить трубки даггой и велеть им рассказать про Цагна, они будут трещать до утра.

– А, так Цагн не что, а кто?

– Он бог… то есть дьявол, – благочестиво поправилась Фия. – Богомол, царь дюн и камня. Это у нас крест и вера, а в Калахари Христос не дошел. Есть поверье о трех реках. Оранжевая – в ней Христос омылся весь, как в Иордане. Куруман, где миссия, – там только ноги омыл, так мелко было. А в Молопо воды вовсе нет, сухое дно. Тогда Он изрек: «От воды до воды здесь угодье нечистого».

«Сказочка-то негрская, – смекнул Мельников, – и поздняя, времен английских миссий. Одичали буры в Кхейсе, повторяют байки кафров».

– …и Цагн поклонился Ему, и занял безводные земли. А для бушменов он всегда тут жил, еще при древнем народе, который ушел.

– Надеюсь, нам в его горах найдется место для стоянки.

– Вот вы шутите, – заговорила Фия с укоризной, – а я видела, что Цагн творит. Однажды делянку мотыжила, а мимо парни тсвана шли с охоты – им вздумалось бить антилоп у тех гор. Ничего не добыли, а одного парня несли с собой, накрытого плащом. Подозвали меня: «Смотри, коза белая, как богомол наказывает. Если захочешь скрыться за его камнями – в ветер обратишься, к древним улетишь». Мертвый выглядел, словно из него душу вынули. Он слишком близко подошел и не почтил Цагна.

Мельников через бинокль приглядывался к каменной гряде. Та напоминала китайскую стену, местами разрушенную землетрясением.

– Богомол требует жертв?

– Он берет одного из пришедших в уплату за воду и дичь. Когда вождь хочет показать себя могучим, он отдает Цагну пленника, обычно ребенка, и пьет, охотится без страха… почти. На моей памяти увели двоих.

– Вам повезло.

– Не очень, – Фия села, обняв свои колени. – Иногда мне казалось, что лучше стать ветром, чем так жить. Словно богомол нашептывал. Я молилась, чтобы не поддаться соблазну. Это обман, мираж. Цагн берет кафров и бушменов, мы ему чужие.

– Тогда вперед.

Она спрятала лицо в коленях:

– Все равно я боюсь.

– Нас двое, мы с оружием. Юффру, я не могу ни бросить вас, ни вести силой. Пока есть ветер, можно дойти до гор, иначе будем тащить «Ягву» как бурлаки. Это такое бремя белых, что оба вымотаемся. Если кто-то идет по колесным следам, он нас догонит на открытом месте, где отстреливаться трудно. Отдыхаем еще полчаса, потом решаем, как быть.

– Едем сейчас, – решительно поднялась она, представив, каких терзаний будут стоить эти полчаса.

Здесь вода явно была близко к поверхности – на это указывали в изобилии росшие акации и пастушьи деревья, кусты дерезы и сумаха, довольно густой травянистый покров.

Но умолкнуть от восхищения Мельникова заставило другое.

То были не горы, а город.

У каменных высот ветер стих. «Ягву» пришлось катить вручную, чтобы скрыть ее в зарослях и опустить мачту, выдававшую путников с головой. И чем ближе они, запряженные парой, подходили к горам, тем явственнее виделись признаки циклопической кладки, обрушенные башни, полускрытые в наносах бастионы.

Сколько тысяч лет город ветшал и осыпался в прах? Ветры, сезонные дожди, раскаленное солнце дня и холод ночи веками медленно крошили глыбы, придавая им вид дикого камня. Но величие и мощь строений были настолько грандиозны, что стереть их с лица земли мог только Страшный суд.

Немудрено, что бушмены и кафры считали эти нагромождения горами. Они сроду не видели построек больше шалашей и хижин, а саманный крааль черного царька был в их глазах вечным Римом. Даже жалкой крепостце Зимбабве они поклонялись, словно та построена богами, а рукотворность гор Цагна не вмещалась в их сознание.

– Вы видели? – наконец вымолвил Николай.

– Оно допотопное, – тихо отозвалась Фия. – От тех времен, когда гнев Божий пал на землю.

– Держите мачту. Мне надо открутить винты… Осторожнее!.. Лет двадцать назад тут проходил американец Фарини…

– Тоже шпион?

– Авантюрист и балаганщик. Возил бушменов, как зверей, по миру напоказ. Он описал Забытый город, но с координатами ошибся. Надо поискать воду.

– На Фарини никто не напал? – спросила Фия, озираясь.

– Вроде бы, нет. Умер один из его слуг, туземец, тут его и схоронили.

«Напал», – поняла девушка.

– Менеер Николас, нам надо держаться вместе, с оружием наготове, не упуская друг друга из вида. И спать по очереди, как у колодца.

Ее не по-женски серьезный, твердый тон мало вязался с нежным обликом стройной смуглянки. Наблюдая, как Фия примкнула к «маузеру» кобуру-приклад и для пробы вскинула магазинку к плечу, он невольно залюбовался ее сосредоточенным, даже мужественным лицом.

«Настоящая казачка».

– Так и сделаем. Сперва поднимемся на ту стену и осмотрим округу. Из-за гряды к нам не сунутся, а с ровного места жди беды.

Толстая невысокая стена давала широкий обзор подступов. Справа редкие выступающие камни – отсюда напасть трудно. Слева часто стоящие купы кустарника, кое-где сливавшиеся воедино, – эта сторона опасна. За ветвями враг не виден, может подобраться близко.

– Пока никого, – опустил он бинокль.

– Они намного отстают. – По нажитой в плену привычке Фия опустилась на корточки. – Но их путь – прямой, а бегают они проворно. Как охотники тсвана умны – смекнут, куда мы могли направиться. Соленый колодец, крааль вождя и горы – ближе воды нигде нет, всюду смерть. Много у нас патронов?

– Сколько бойцов пошлет вождь?

– Две дюжины. Из них половину к Соленому, они задержатся на сутки.

– Пойдемте за водой. Нас могут отрезать от ручья.

Шагая к зарослям с канистрой, Николай мельком пожалел, что не захватил фотографического аппарата. Хотя – сложно будет доказать ученым археологам, что на пластинках запечатлен именно Забытый город. Злое время потрудилось над строениями допотопных жителей, уже мало похожими на следы цивилизации. Их надо наблюдать воочию, а не фотографировать. То-то снимкам Фарини никто не поверил!..

«Зарисую, нанесу на карту, и достаточно. Я был прав, взяв патронов с лишком вместо коробки стекляшек».

– Мы идем по мощеной улице, – донесся сзади голос Фии.

Под ногами она разглядела стыки плит, на которых за бессчетные столетия из пыли и отмерших трав образовался тощий слой земли.

Вслед за ней и Николай стал различать, как из окружавшего их хаоса, подобно теням, проступают черты сгинувшего города – скошенные ограды, вогнутая мостовая с канавкой стока посредине. Рядом утопленные в землю наклонные мегалиты – то ли алтари, то ли надгробия.

Стоило оглянуться – на поросшей камнеломками скале заметен барельеф в виде громадной головы, увенчанной подобием короны. Но лик напоминает муравья или медведку под увеличительным стеклом. Выпуклые глаза, торчащие вперед челюсти…

– Не люди жили здесь, – вырвалось у него.

– Как тихо… – прошептала Фия. – Птиц не слышно, а ведь на кустах полно ягод.

В безветрии мертвого города каждый шаг был неуместным звуком, чуждым гнетущей тишине. Словно весь каменный оазис терпеливо ждал, когда они уйдут. Даже журчание ручейка в тени акаций было слабым, приглушенным. Вода струилась боязливо и старалась побыстрее исчезнуть между обомшелых валунов.

– Я начинаю понимать бушменов, – поделился мыслями поручик, набирая воду. – Даже если это священное место, как писал Фарини, я воздержусь гадать, кому тут поклонялись.

Фия напилась с колен, низко склонившись к ручью. Утерлась и молвила:

– На обратном пути к «Ягве» я покажу камень. Там что-то нарисовано, но мы шли рядом, отойти я побоялась. Приближаться к камню – тоже.

«Такой глазастой – верный путь в медички, – убедился Николай, когда дошли до названного камня. – Даже искоса любую мелочь заприметит. Но отдают ли буры дочерей в учебу? Кажется, только замуж».

Уродливый рисунок на боку камня изображал черный силуэт, весьма отдаленно схожий с человеком, склоненный к маленьким фигуркам цвета охры, с луками в ручонках. Словно длинный, худущий нагнулся над малыми детьми, один из которых лежит ничком.

Сверху на камне Мельников увидел высохшие черно-красные потеки. Большей частью они были смыты дождем и сметены ветром, сохранившись в лунках и выщерблинах. Позади монолита лежал череп газели, объеденный жуками и крысами.

Как сговорившись, Николай и Фия дружно промолчали о том, что пришло на ум.

Хлопоты с яхтой и блуждание по вымершему городу заняли немало времени. Запасшись водой, сделали вылазку за ползучими дикими дынями цамма – те местами разрослись как на бахче, их сладковатая сочная мякоть стала добавкой к ужину.

Восточный склон колоссальной стены-гряды покрылся тенью. Она сгустилась и поползла от подножия к ним, сидящим у «Ягвы», – тяжелая, бесшумно движущаяся. Фия едва успела прожевать билтонг и отвлечься от тревожных дум чтением «Таймс», когда темнота накрыла стоянку.

В забытый всеми Бечуаналенд не долетали ни дирижабли, ни пули – лишь смутные пугающие слухи. Пока Фия делянки мотыжила, важные господа перекроили мир. Те, кто проиграл, винили во всем Россию.

«Груды винтовок Мосина, тонны патронов, пулеметные орудия – и так называемые волонтеры, закаленные головорезы Туркестана во главе с раскосым калмыком Лавром Корниловым. Континентальные державы нанесли нам подлый удар по-азиатски, направив силы флотов к берегам Англии и Индии…»

Какой-то Черчилль из Палаты общин крыл почем зря пруссаков и казаков, именовал Корнилова кровавым Чингисханом, усеявшим вельд костями храбрых «томми». Досталось и кайзеру Генриху, и Александру III, что сообща свели в гроб королеву Викторию.

– Так королева умерла?..

– Да уж давненько, пятый год пошел. Как раз мы взяли Дурбан и поставили условие по перемирию – убрать войска из всех земель севернее Оранжевой реки, иначе пойдем на Кейптаун. Тут бабушка и окочурилась.

– И вы все эти годы воюете в Африке?

– Только дважды дома побывал. На побывку ехать – долог путь. Туда, обратно – весь отпуск проведешь на пароходе.

Фия поджала губы, чтобы не сказать: «А вы помолвлены или женаты?» Нескромно так спрашивать. Даже в краале тсвана есть приличия, а уж среди белых тем более.

«Ну и что, если мы вместе? Он только исполняет долг мужчины – беречь и уважать девушку. Отец отблагодарит его. Я – кальвинистка, он – греческой веры, и еще… А дома спросят: “Дочь, ты сохранила себя в чистоте?” А я отвечу: “Он царский офицер и дворянин. Мама, какие могут быть сомнения в его порядочности?” Боже, о чем я думаю?.. Почему он ко мне равнодушен? Неужели чувствует, что я солгала?»

От мучительных сомнений ее оторвал шорох в кустах. Мгновение спустя они оба были на ногах. Он с карабином, она с «маузером». Щелчок взведенного курка и клацанье затвора раздались почти одновременно.

– Должно быть, медоед, – после затишья молвил Николай. – Пчелы есть, значит, и он будет.

Ночь обступила их. Полнеба закрывала темная громада каменного гребня. Со стороны довременной стены веяло теплом и близкой бесплотной угрозой.

«На нас смотрят», – собиралась сказать Фия, но с языка слетело совсем иное:

– Хотите проложить сюда железную дорогу?

– Хм… Она оживит пустыню. Пробурят скважины, появится вода, посевы, пастбища. Придет конец разбою бечуанов. Всюду так происходит, это к лучшему.

– Здесь угодье нечистого. Мы в его городе. Я была в Кимберли, он построен по-другому. Эти улицы, – она провела рукой по воздуху, – слишком широкие… тут все изогнутое, перекошенное. Ни одной прямой стези и линии. На здешние ступени еле ногу вскинешь… Можете представить, кто по ним ходил?

Про себя Мельников признал, что девушка права. Словно архитектуру Забытого города создали, глядя в кривое зеркало.

– Могу. «Были на земле исполины», – на память прочел он из Бытия. – Рядом с которыми мы – как саранча.

– Я тоже так подумала, – еле слышно согласилась Фия. – Сыны Енаковы от исполинского рода…

– Спать пора.

– Какой тут сон!..

– Их нет. Смыло потопом. Просто… место плохое. Помолитесь – и спите спокойно.

Девушка долго ворочалась в яхте, вздыхала и, наконец, затихла, изредка постанывая от недобрых сновидений. Сидя прислонившись к колесу спиной, Мельников покуривал, вслушивался в ночные звуки. Нет-нет да шуршали осторожные зверушки, издали принюхиваясь к запахам костра и табака, приглядываясь к колеблющимся языкам огня – может, снова медоед явился, или ушастая лиса пожаловала.

«А то и вовсе бурая гиена, догрызать газелью голову. Ох, неспроста тут наклонные камни поставлены… Жертвенники, как пить дать. Окроплены кровью… Выходит, кто-то чествует еще сынов Енаковых. Значит, не забыты шестипалые. Или живы?.. Возможно ли? Потоп-то давно схлынул… Но они и после жили. Тот же Голиаф. Вот и не верь сказкам».

К середине ночи от гряды потянуло влажной, почти осязаемой прохладой. По тому, как временами затмевались звезды, стало видно – проплывают облачка. Идущий на спад сезон дождей готовился к последним грозам – оросить напоследок вечно жаждущую Калахари. Потом настанет нестерпимая безводная зима, зверье откочует к северу, к озеру Нгами и болотам Окаванго, к хранящим остатки воды зеленым низинам, пэнам и влеям.

«Утром поднимется ветер, – улыбнулся Мельников первому, еле заметному свечению зари на востоке. – Пусть Фия выспится. Прихватим еще дынь в дорогу и поставим парус. Кому из нас больше повезло?.. Я получил милую попутчицу, она – свободу… Славная девушка. А я – только разведчик империи, и все».

В скудном негрском наряде, при первой встрече, она была великолепна, как Ева пустыни. Так лишь дамочка без предрассудков наедине встречает милого, а среди дня разгуливать – немыслимо.

«А хороша!»

Убедившись, что Фия дышит спокойно, Николай для разогрева – ночью в каменном городе холодновато! – направился к руине, названной им «бастионом». Легко поднялся на стену, чтобы полюбоваться рассветом.

И тотчас залег, припав к камню, вспомнив из Козьмы Пруткова: «Петух просыпается рано, а злодей еще раньше».

Тсвана вышли затемно, слуги-бушмены вели их кратчайшей тропой. Силуэты вражеского отряда четко виднелись на подступах к городу Цагна – череда мелких, как мухи, фигурок.

– Просыпайтесь, юффру, у нас гости.

– Один патрон, – повторил он для верности. – Пусть залягут подальше от зарослей, а я прослежу, чтобы они до них не добрались.

Молча кивнув, Фия поводила стволом, выбирая цель. Бушмена?.. Нет, грех губить честного дикаря, пока не подошел на выстрел, лук не натянул. Вожака воинов?.. Вон он, в пернатом венце. И этого не след. В пустыне каждое убийство влечет месть. Кто знает, когда тсвана нагрянут на ферму с ответом? Одно известно – придут ночью.

Хотя жаль зря тратить пулю, Фия пустила ее поверх голов.

Сухой и резкий звук разом свалил всех идущих. Ползком, стремительно, как ящерицы, заскользили они прятаться за камни. Секунды спустя с двух сторон коротко вспыхнуло – бах! бах! Пальба английских «лиметфордов» была знакома Мельникову словно музыка. Одна пуля с визгом рикошетировала от кладки бастиона, другая свистнула и унеслась к стене-громаде, где таращил слепые глаза каменный лик медведки в короне.

«Кто ниже цели, кто выше. Толковые стрелки, мимо слона не промажут. Позиция у нас невыгодная, – думал Николай. – С восходом будет слепить солнце… и подсвечивать нас, если тучки не помогут. Ну же, милые, давайте, налетайте, и погуще…»

Небо мало-помалу хмурилось, но не затягивалось тучами сплошь. Он даже свистнул легонько, накликая сильный ветер. Где-то сзади пророкотал далекий гром, как эхо выстрелов, ворчливое и запоздалое. По воздуху прошла дрожь.

– Эй, белый! – закричали от камней на ломаном африкаанс, махая вздетым на копье платком. – Говорить! Нет стрелять!

– Спроси, чего они хотят.

– Известно, чего… – буркнула Фия, но набрала в грудь воздуха и что-то выкрикнула на туземном языке. Слова походили на знакомую Мельникову речь зулусов, хотя понимались с трудом. Но хоть не птичий бушменский язык.

Ей ответили:

– Мы не хотим боя! Зачем убивать друг друга? На баасе нет вины! Пусть он вернет нам белую козу, даст табаку и денег – разойдемся миром!

– Даже переводить незачем, – зло бросила Фия, готовая к стрельбе. – Они обманут. Им нужно все – и я, и ваше имущество.

– Да, я немного понял. Насчет денег с табаком – согласен. Если положат ружья и луки на камень, стрелы и патроны на другой, а сами отойдут подальше, куда я скажу. Так договоримся. Нет – пусть молятся своему Цагну…

Вновь глухо прогремело за спиной. Тут Николай осознал – это не гром.

И не ворчание, а рык.

Это двигались камни стены, подобной горному хребту.

Вместе с ним обернулась Фия. Исполинские плиты двигались, открывая угловатый черный вход, похожий на жерло тоннеля. Эта искривленная, скошенная набок огромная дверь возникла прямо под устрашающим барельефом. Громыхание, скрежет и скрип каменных створок становились все громче, а ветер нес от разверзшейся пещеры тяжкий неживой запах.

Едва створки замерли, как нечто вылетело из жерла с хлестким звуком – будто щелкнул по воздуху бич величиной с железнодорожный рельс. Темная масса ударилась о землю возле бастиона, отчего камни вздрогнули, и раскрылась, как японский зонт, – из бесформенного кома развернулась великанская фигура на причудливо изогнутых ногах. Тело, отливающее вороненой сталью, крючья многопалых лап и голова-котел, горящая багровыми огнями глаз. В стороны от плеч, как зачатки крыльев, торчали выросты, а на их концах вращались радужно мерцающие сферы.

Видение длилось миг – следующим прыжком гигант перемахнул бастион и половину расстояния до тсвана. Те уже разбегались в стороны, лишь трое устояли, взяв наизготовку ассегаи и винтовку, да малорослые бушмены подняли натянутые луки.

Мельников был в замешательстве не дольше, чем сказать «О, Боже!»

«Да он же их порвет на тряпки. Лапы-то какие!»

После ошеломления сработал глазомер – тварь из норы велика и сложена не по-людски, а ростом в два бушмена или полтора кафра. Все-таки не облака макушкой задевает.

Это мелькнуло в его мыслях, когда он уже спрыгнул с бастиона и бежал на помощь тсвана. А чудище, сделав новый скачок, оказалось рядом с черными и махом отшвырнуло саженей на десять зазевавшегося парня; бедняга не успел выстрелить. Другой лапой – бушмена. Против него остались оробевший лучник да двое с копьями.

Если лев напал на кафров и терзает их, закон белого ба-аса – защищай слабых. Струсил – иди в крааль доить коров, ни на что другое ты не годен.

– Ко мне! – гаркнул Мельников, для верного прицела пав на колено.

Безобразный гигант повернулся в поясе, как голова совиная, а сфера на его плечевом выросте испустила бледный луч, с шипением бежавший по земле и поджигавший кустики.

В сферу-то Николай и выстрелил. Та разорвалась с грохотом, окутав голову-котел рыжим облачком. Раздался рев, гигант пошатнулся, загорелся второй луч.

Рядом с Мельниковым опустилась на колено Фия, и они продолжили беглым огнем с двух стволов. Опорожнив магазин – с «маузером» при частой стрельбе это происходит быстро, – Фия ударила женским оружием, то есть истошно завопила:

– И это воины тсвана, что ходят на льва в одиночку? Вы трусливей бушменских старух!

Они презирали смерть, но страшились позора. Первым опомнился вожак и прянул на гиганта с ассегаем, крича:

– Эй, дети шакалов, сюда! Умирать, так в бою!

Гигант отбросил его, вожак отлетел и шмякнулся, но дал Мельникову время заменить обойму и приблизиться. А пуля мосинского карабина на малой дистанции – страшная штука.

Начало накрапывать. Чреватое ливнем небо нависло над Забытым городом, как черное брюхо дракона, то и дело вспыхивая зарницами.

– Хорошая охота, – прохрипел вожак, от боли в сломанных ребрах едва способный дышать. – Внукам расскажу, если останусь жив. Эй, баас, твое право отрезать ему голову и показать всем.

Николай представил себя Давидом с гравюры Доре. Его замутило.

– Он дышит, – наклонившись, Мельников потрогал жесткий торс поверженного великана, словно свитый из колец. Невозможно понять, кожа это или панцирь. – Наш закон – лежачего не бьют.

Редкое, сиплое дыхание гиганта доносилось еле-еле, а немигающие глаза его едва тлели багряным огнем, словно готовые угаснуть. На жесткой муравьиной голове виднелись вмятины и дыры – следы попаданий от пуль и осколков взорвавшихся сфер.

– Похоже, тяжело контужен. Крови мало вытекло. – Николай оглядел свою руку, запачканную в крови великана. Серая с синеватым отливом.

«Богомол. Древний народ, который ушел… Если все голиафы такие, то потоп был неминуем, – подумалось ему. – А кто выплывет – на тех Давид с пращой».

Защебетал, защелкал уцелевший бушмен. С вопросительным видом Мельников обернулся к Фии – ту слегка трясло, хоть она старалась держать себя в руках, – и дождался перевода:

– Цагн воскреснет. Он колдун. Даже если останется один ноготь, капля крови – он вырастет вновь из капли. Если ты хочешь избежать его мщения – сожги Цагна целиком, до пепла.

– Что я, зверь, живьем жечь?.. Слушай меня, – присел поручик возле головы гиганта. – Не знаю, кто ты и откуда, но запомни мои слова. Мне не нужен твой город, будь он проклят с его алтарями. Живи в нем и дальше. Но если услышишь «Русские идут», мой тебе совет – прячься в свою нору, накройся камнем и молись, чтобы мы прошли мимо. Иначе мы займемся тобой, и ты уже так легко не отделаешься. Понял?

В глазах лежащего гиганта полыхнуло, и окруженные лучами огненные точки, заменявшие зрачки, повернулись к Мельникову.

Потом поручик обратился к восхищенно наблюдавшим за ним тсвана:

– Тащите его в ту нору, откуда взялся. А девушка пойдет со мной.

– Забирай, – с болезненной гримасой выдохнул вожак. – Нам нужна была коза, а эта – воин. Ее место – рядом с вождем, чтобы рожать героев.

Под разгулявшимся дождем, хохоча, гикая и ругаясь, кафры волокли побежденного бога. В сполохах молний донесли до порога пещеры и ногами столкнули вниз по ступеням, слишком большим для человека. Едва успели отскочить, когда стали смыкаться каменные створки-челюсти.

А когда небо очистилось, установился ровный северо-западный ветер. На «Ягве» поставили парус, и буер покатил к востоку. Тот же путеводный ветер подхватил и разметал мелкие клочки бумаги – вырванный лист из блокнота поручика с координатами города Цагна.

– Мы там не были, – отъехав с полсотни верст, сказал он Фии, сжатой между его колен, и она согласно кивнула.

Зачем слова? Нельзя указывать дорогу в город дьявола.

Чем дальше от него, тем больше все случившееся казалось ей давним сном. И близость Николаса тоже была сном, но просыпаться не хотелось.

– Пожалуйста, заверьте день прибытия, – попросил Мельников.

Молодой телеграфист с изумлением таращился в потертый на сгибах бланк. Если верить записи на немецком языке и печати, русский путешественник выехал из Виндхука три недели назад.

Прикатив под парусом с запада, русский уже произвел фурор в крохотном городишке на железной дороге между Мафекингом и Кимберли, ныне принадлежащей Трансваалю. Под детский крик и ржание встревоженных коней он подкатил прямо к телеграфной станции, где с большой галантностью помог выбраться из своего диковинного экипажа девушке в юбке из шкур и мужской рубашке. Все наперебой обсуждали его манеры и девицу, позволившую себе так ездить с мужчиной.

– …и отправить две телеграммы – в штаб Африканского корпуса и в Йоханнесбург, в редакцию газеты. Есть у вас гостиница, цирюльник и корыто для мытья?.. Отлично. Видите девушку за окном? Это барышня из Кхейса, она была в плену у бечуанов. Найдите достойную даму, пусть поможет ей привести себя в порядок.

– Барышня?.. Из Кхейса? – потирая подбородок, переспросил парень.

– Что-то не так? – спросил русский, насторожившись.

– О, нет! Дама сейчас будет.

Явилась почтенная бурская тетушка, крепкая в вере и морали, способная поднять за ось груженый фургон и кулаком остановить взбесившуюся лошадь. Услышав про Кхейс, она слегка нахмурилась, но, с нескольких слов поняв историю Фии, бережно обняла девушку за плечо:

– Идем, милочка. Ты много пережила. У меня найдется все, чтобы одеть тебя прилично. Менеер офицер, будьте уверены – я позабочусь о ней.

– Спасибо вам, спасибо, менеер Николас, – только и проговорила Фия, пока тетка тянула ее за собой. – Я никогда вас не забуду.

Приняв ванну, побрившись, переодевшись и отобедав, Николай справился о девушке, но с огромным удивлением услышал:

– Барышня с первым же поездом уехала в Кимберли. Мы собрали для бедняжки кое-какой гардероб и немного денег. Бог велит заботиться о несчастных. Она просила постирать вашу рубашку и вернуть. И еще просила не упоминать, что у вас был попутчик. Репутация барышни – это святое.

Едва он вознамерился отправиться вдогонку, как со следующим поездом прибыли соратники из корпуса, репортеры, фотографы и, как пишут фельетонисты, «все заверте…» Что вы хотите – первый в мире человек, проехавший Калахари на колесной яхте! Слава, шумиха, газетное прозванье «Бог пустыни», брызги шампанского и море капского вина. Все девушки от Блумфонтейна до Претории млели, видя портрет Николая Мельникова, а на балах он отбоя не знал от прелестниц.

Но на уме была одна – смуглая, в юбке-кароссе и его белой рубахе, с «маузером» в тонких и сильных руках.

Четыре месяца спустя, в разгар палящей, изнурительной зимы, балы сошли на нет, а служба вернулась в свое русло. К Мельникову примчался бой-вестовой и, сверкая белой улыбкой на черном лице, откозырял, рапортуя на плохом русском:

– Ваш благородия, к вам гости, много, три человек!

Пришлось выйти к воротам военного лагеря. Там ожидал его празднично одетый фермер-бородач с широкополой шляпой в руках. А рядом, похоже, женушка и дочка, обе в строгих темных платьях до земли и старомодных капорах, принятых у бурских женщин из глубинки.

– Менеер лейтенант, я Хендрик ле Флер из Кхейса. Мы с супругой вам премного благодарны за возвращение дочери…

Больше поручик ничего не слышал, хотя трудяга Хендрик говорил что-то про стадо овец, которое записано на Мельникова – «И приплод тоже!» Он смотрел только на лицо девицы, полускрытое капором, – глаза опущены долу, губы скромно поджаты, пальцы переплетены.

– Теперь и ты скажи слово, Фия!

– Батюшка, могу я переговорить с менеером лейтенантом наедине, в сторонке?

– Конечно, милая.

Отошли. Николай заметил, что пальцы она сплела, чтобы не дрожали. Но с губами не справлялась, и глаза слишком блестели, поэтому она их прятала, отворачивала лицо.

– Мне следовало объясниться с вами раньше… Я вас обманула. Я не белая, я гриква, «цветная», мои предки были готтентоты. Простите меня. Между нами не может быть ничего общего. Прощайте!

– О чем вы, юффру? – Николай удержал ее. – Какие пустяки… Мы вместе прошли пустыню, бились с Цагном…

– Тсс! – Она чуть приблизилась, их ладони соединились.

– …и после всего вы мне внушаете основы вашего расизма. Оставьте и не повторяйте впредь. Мы судим о людях лишь по их достоинству. Я искал вас, но служба… Поймите, я же человек армейский…

– Да, да.

– …искал, чтобы сказать нечто важное.

К чете ле Флер они вернулись рука об руку. Фия сияла и не чуяла под собой земли.

– Менеер лейтенант сделал мне предложение. Я приму греческую веру и поеду в Россию, представиться его родителям. Матушка, что с вами? Матушка!.. Воды!

Разумеется, возник скандал. Не первый и не последний скандал такого рода в славной боевой истории Е. И. В. отдельного Африканского корпуса. Речь шла не о родословной юффру ле Флер – дело касалось церковных догм. По этой части буры и гриква чрезвычайно щепетильны. Но слезы, увещевания и угрозы проклясть непокорную дочь были напрасны – трудно уломать девицу, которая сражалась с допотопным исполином.

Став Софией Мельниковой, она решила взять с новобрачного особую клятву. Выбрала тот момент, когда их счастье было шире небес над Калахари.

– Ради тебя я оставляю и родных, и кальвинистов. Отныне мы муж и жена – одно целое. Я всегда буду с тобой, хоть в снегах, хоть в песках. Ты мне ближе всех. Поклянись жизнью и спасением души, что никогда не покинешь меня, что мы всегда и везде будем вместе.

– Клянусь!

Тут Николас, обычно прямой и решительный, как-то замялся:

– Я хотел сделать еще один рейд…

– Как? – ахнула она и вмиг догадалась – куда. – Опять в город?.. Ты… уже тогда знал, что поедешь вновь?

– Надо убедиться, все ли спокойно. Изучить механизмы, камни – это важно. Наконец, сам Цагн – не животное. Значит, поймет и разумную речь. Есть смысл попытаться…

В испуге Фия прижалась к нему, боясь потерять своего единственного:

– Мстить будет!

– Остережется. Уже знает нашу силу, а мы – его слабости.

– Одного не отпущу. Едем вдвоем? В краалях тсвана тебя зовут великим воином. Любой вождь будет горд принять нас.

Ей вспомнились снасти в руках и ветер, гонящий буер по красным пескам. Алый рассвет, сиреневый закат, билтонг на зубах и сладкие дыни цамма у костра. Шорох медоеда в кустах дерезы.

– Так и быть, милая.

– А справимся? Цагн силен…

– Ты да я – собором и черта поборем.