Первый шаг – в море. Подол рясы моментально промок, теплая вода охватила усталые ноги, пропитала ремешки и подошвы сандалий, тронула ноющие колени, подобралась к животу. Сестра Марианна неловко улыбнулась и тут же укорила себя за суетность. Ее ждал ад.
Вокруг стонали, орали, плакали. Дирижабль сбросил тросы и спустил трап, не долетев до суши, выплюнул обреченный груз прямо в волны. Вдоль прибоя тянулась полоса кораллового песка, но не у всех оставались силы пройти жалкую сотню метров. Одна большая старуха уже всплыла, словно оглушенная взрывом рыба. Привычным движением Марианна проверила пульс на шее – увы. Другая женщина споткнулась, но упасть не успела – соседи подхватили ее и повлекли к берегу. А вот у малыша-полукровки помощников не нашлось, кроме немолодой белой вахине. Усадив на бедро ребенка, монахиня побрела вперед. Тяжелый серебряный крест оттягивал шею, саквояж бил в бок, ноги вязли. Кудрявый мальчик доверчиво прижался к спасительнице, на переносице у него виднелась первая складка будущей «львиной морды».
…Раньше миссия представлялась совсем другой. В строгой приемной Ордена Марианна грезила о прелестных деревушках под сенью пальм, кротких девушках в белых одеждах, хоре миссии, возглашающем «Аве, Мария» под огромным иссиня-черным небом, под божьими фонарями – недаром именно на островах так ярко горит созвездие Южный крест. Нет, монахиня не была белоручкой – побывала и в приютах для брошенных матерей, и в рабочих кварталах, и в странноприимном доме, пересидев вспышку тифа вместе с паломниками. Но миссионерство виделось ей непаханой нивой, ждущей только семян. А оказалось все так же, как и в Нью-Йорке, только грязнее. И страшнее – смерть смердела из язв, помахивала культями, вываливала язык из гниющих ртов. Отец Дэниел уже болен проказой. И ее, Марианну Хоуп, ждет та же участь. Господи, сохрани!
– Сестра, скорее! Нужна ваша помощь!
Грузный мужчина в круглых очках, бесформенной шляпе и заношенном облачении вошел по колено в воду, приветственно махая беспалой рукой. Голос у него оказался звучным, как колокола Сен-Лазара. В лицо Марианна старалась не смотреть пристально. Запах… в тифозном бараке смердело хуже.
Истощенная туземка, скорчившаяся на песке, истекала кровью. То ли выкидыш, то ли поражение матки. Размер алого пятна не оставлял сомнений – положение очень серьезно.
– Отнесите ее в хижину! Женщина не собака, чтобы лежать на улице. Дайте мыла, воды, чистые полотенца!
– Прикажете подогнать карету, заказать операционную и вызвать анестезиста с наркозом? – В голосе священника прорезался нехороший сарказм. – Во всем Калаупапа вы не найдете ни одного полотенца и ни одного куска мыла.
«Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его», – подумала Марианна, но ничего не сказала.
В жалкой хижине не нашлось даже свежей подстилки. Выглянув наружу, монахиня подозвала женщин, попросила их нарезать веток. Услужливый подросток приволок откуда-то кусок тапы и натаскал три ведра пресной воды. Духота ударила в голову, острый запах крови и мятой зелени вызывал тошноту. Холод на живот не помог, больная быстро теряла силы. Повторяя про себя «Блаженны непорочные в пути», Марианна делала свое дело – обтирала потное лицо женщины, поила ее, меняла перепачканные листья. Она думала применить обезболивающую маску, но больная не слишком страдала. Улыбка, не сходящая с бледных, искусанных губ, поразила монахиню:
– Ты веришь в Христа, чадо? – спросила Марианна.
– Нет, – с трудом пробормотала туземка и снова выгнулась в мучительной судороге. – Тангароа даст мне тело акулы и вернет свободу. Я боялась, пока плыла, боялась долгой смерти, гнили, мерзости. А теперь ухожу легко. Алоха оэ, добрая женщина, ищи меня в океане.
Из последних сил больная приподнялась на постели и начала петь – легким голосом, маленькими словами, словно волны стучатся в гальку. Этого диалекта, в отличие от пиджин-инглиша и гавайского, Марианна не знала. Оставалось только твердить молитву, надеясь, что бог простит умирающую язычницу – она не ведает, что творит. …Отошла. Мир ее душе.
Монахиня обтерла кровь с тела, прикрыла ноги одеждой. Из-за стен хижины грянули барабаны. Священник заглянул внутрь:
– С похоронами лучше поторопиться. Здесь жарко, трупы разлагаются быстро.
– Откуда вы узнали, что больная отдала богу душу?
– Море сказало. Поживете здесь – и научитесь слышать.
Двое гавайцев с носилками протиснулись внутрь. Тело женщины усыпали цветами, оставив открытым только лицо. Процессия двинулась вдоль побережья, мимо медленной стаи акул, потом свернула к подножию горы. Барабаны стучали, девушки хором пели псалмы. Глядя на белые платья и изуродованные лица, Марианна едва не плакала.
– Позвольте помочь вам, мисси?
Давешний подросток протянул руку к ее саквояжу. Марианна разглядела его – нет не мальчик, юноша, почти мужчина. Чуть раскосые, кофейного цвета глаза, высокие скулы, приплюснутый нос, мягкий рот. Доверчивая улыбка – из-за нее подросток смотрелся младше своих лет. И никаких признаков болезни – пышные кудри, чистая кожа, свежий запах – здоровые юноши пахнут морем и молоком, а девушки – полевыми цветами. Что он делает в этом месте?
– Окей. Только будь осторожен – там внутри хрупкие… вещи.
Механические часы, пунктуальные, как отец настоятель. Стетоскоп из самого Лондона. Новомодная маска с длинной кольчатой трубкой и флаконом «газ-доктора» – двух-трех вдохов хватает, чтобы остановить самую страшную боль. Спиртовка и колба. Спринцовка. Скальпели. Бутыль бесценной карболовой кислоты. Йод, хина и каломель. Свертки бинтов. Карманное зеркальце – подарок человека, о котором следовало забыть двадцать лет назад…
– Это наше кладбище, сестра. Скромно, правда? – гулкий голос священника вывел монахиню из размышлений.
Длинные ряды холмиков, украшенные крестами или грубо обтесанными камнями, действительно выглядели непритязательно.
– Тринадцать лет назад мертвых бросали в грязь. Живые валялись в хижинах и ползали по улицам, пока не отдавали богу душу, крысы и свиньи пировали на трупах. Не было ни школы, ни госпиталя, ни церкви. Даже крещеные молились акулам и украшали цветами идолов.
– А теперь они несут цветы Мадонне? – вырвалось у Марианны.
– Да, – подтвердил отец Дэниел. – Не все, но многие. Видите – девушки прикрывают грудь, мужчины не расписаны глиной. Они знают «Отче наш» и больше не путают Христа с Тангароа. Я вчера исповедал двоих.
– И похоронили?
– С миром. Здесь остров смерти, сестра. И вы знали это, когда просились на Калаупапа. Впрочем, вас Бог спасет. Красивый крест…
– Узнав о нашем похвальном желании, генерал Ордена переслал его с Мальты как символ миссии.
– Где же остальные миссионерки? Основали школу для девочек или приют для кающихся грешниц? – В голосе отца Дэниела прозвучала обида.
– Одна не смогла подняться на борт дирижабля – никакие молитвы не защитили от страха перед полетом. Другую поразила тропическая лихорадка. Третья увидела лагерь для сортировки лепрозных на окраине Гонолулу и вернулась в Нью-Йорк, к своим беднякам. Сестры Пэйшенс и Эванджелина вняли призыву короля и основали больницу на Самоа – там ужасающая смертность и людям нужна помощь, – спокойно произнесла Марианна.
– Здесь помощь тоже нужна, – вздохнул отец Дэниел. – А вы, я вижу, крепкий орешек.
– Хрупкий бы уже раскололся под вашим суровым взором.
Священник протянул изувеченную руку, монахиня, не изменившись в лице, поцеловала пастырский перстень.
– Мы сработаемся, сестра Марианна Хоуп. Вы умеете дарить надежду. Такие люди нужны в колонии.
– Куда отнести вещи мисси, отец Дэниел? – раздался знакомый уже молодой голос.
– В новую хижину подле церкви, Аиту. Не играй в дурачка, ты же сам ее строил.
Юноша склонился в шаловливом поклоне и пустился бежать.
– Счастливчик, – сказал отец Дэниел и попробовал улыбнуться. – Из немногих здоровых на острове. Мы прибыли в один год, Аиту был с отцом и двумя братьями. Я заболел через четыре года. Семья мальчика уже на кладбище. А он вырос, как ни в чем не бывало. Добрый, честный, всем помогает.
– Господь справедлив. Он знает, кого спасти, – наставительно произнесла Марианна.
– Здесь нет справедливости, – возразил отец Дэниел. – Только муки и смерть… и жизнь вечная.
Хижина оказалась просторной и скудной. Ни парового отопления, ни газовых фонарей, ни плиты, ни, увы, канализации и умывальника. Последнюю в жизни ванну довелось принять в Гонолулу – облупленная и страшная, с темноватой водой, она все же была теплой и свежей. Здесь – лишь пара кувшинов, пара кокосовых чашек, пара циновок, стол. Стопка старых газет, отсыревших и тронутых плесенью. Новенькая Библия. Удивительно красивая раковина – крупная, розовая, словно сияющая изнутри. Марианна поднесла ее к уху и услышала перестук – внутри был жемчуг, десяток настоящих черных жемчужин. Подарок островитян – вряд ли священник оставил бы подношение сестре милосердия, тем паче, что он-то должен знать подлинную цену вещей. Горсть жемчуга. Лодка, полная мыла и полотенец, круп и муки, Библий и Катехизисов, нужных лекарств… Здесь должны быть контрабандисты, они как коршуны кружат там, где пахнет нуждой.
Марианна думала, что она сразу уснет, но усталость так истомила ее, что дрема не шла. Поворочавшись на жестком ложе, монахиня вышла навстречу жаркому вечеру. Густой аромат цветов скрадывал прочие запахи, ночные бабочки медленно порхали в воздухе, где-то плакал ребенок, кудахтали куры. Внизу за двумя витками дороги шумело море: раз-два-раз-два-раз-аааааааааххх. Услышав стон волны, Марианна поняла, о чем говорил отец Дэниел. Упокой, Господи, отлетевшую душу.
…Колокола подняли монахиню к заутрене. Привычка вставать затемно укоренилась с юности – Марианна выросла в католической школе и, за исключением года в Нью-Йорке, жила по строгому расписанию служб. Белая церковь оказалась уютной, а наивные иконы местной работы поразили до глубины души – недостаток мастерства полинезийцы возмещали яркими красками и сложными орнаментами. Марианну тошнило от новомодных церковных статуй, шагающих и поющих по мановению заводного ключика. Здесь же – чистая вера, незамутненная искренность.
У подножия святой Филомены красовались дары – лодочное весло, кукла, несколько костылей, маска в форме человеческого лица. Значит, не все так плохо?
Когда служба закончилась, Марианна обратилась с вопросом, и отец Дэниел подтвердил надежды монахини:
– Изредка болезнь отступает на годы или десятилетия. Язвы рубцуются, пятна сходят, раны покрываются новой кожей. Весло принес Мауи – Господь исцелил его, и еще восемь лет он ходил в море за рыбой для всей колонии, пока не утонул. А кукла – дар красавицы Таианы. Девочке уже семнадцать, и она до сих пор здорова.
– Что помогло? – перед отъездом Марианна читала журнал «Ланцет» и «Новости медицинского общества» – от проказы не помогали ни прививки, ни ампутации. Доктор Норелл предложил прогревание паром под давлением в аппаратах, похожих на «испанские сапожки» – симптомы ослабевали на время, но потом возвращались с утроенной силой.
– Я не знаю. Они мазались желтым бирманским маслом и кокосовым молоком, принимали морские ванны, грелись на солнце – как и многие сотни тех, кто не выздоровел.
– Вы не участвовали в лечении, святой отец?
– Нет, конечно же, нет. Я построил госпиталь, где беспомощные могут получить перевязки, еду и покой. Но исцеление тел не моя стезя. Вы, сестра, разбираетесь в этом лучше. Пойдемте!
Две длинные хижины, крытые соломой, выглядели неплохо. О кроватях для больных можно было и не мечтать, но подстилки оказались свежими, в комнатах жгли благовонную смолу, еду готовили в чистом котле, а помощники-гавайцы работали в меру сил. Заведовал ими белый фельдшер – Ян Клаас, бывший боцман с корабля с сомнительной репутацией. Он был одноруким, вместо левой носил железный протез, нарочито страшный, несмазанный, с торчащими винтами – туземцы страшно боялись «стального кулака», не понаслышке зная о его тяжести. Как выяснила впоследствии Марианна, епитимью до конца дней прислуживать прокаженным на боцмана наложили в Гонолулу. Чем провинился рыжебородый голландец, не ведал даже святой отец. Давешний мальчик Аиту тоже был здесь – разносил еду и помогал больным.
Первым делом – уборка. Лежачих вынесли в тень пальм, ходячие выбрались сами. Марианна собственноручно протерла щелоком полы и стены, проследила, как выбивают циновки и роют (о, эти белые!) две выгребные ямы для нечистот.
Лекарств почти не было. Сок плодов ноны, кокосовое масло, порошок из листьев ти, свежая зола, рыбий жир и несколько пузырей-грелок. Желтое бирманское масло в небольшой бутыли – Ян объяснил, что это дорогое лекарство, его дают за плату. Запасы из драгоценного саквояжа показались Марианне смехотворно бедными. Любыми способами следует наладить доставку помощи!
Приходящих больных оказалось немного. К вящей радости монахини случаи выглядели простыми. Марианна выпустила гной из огромного ячменя на веке у младенца, соорудила бандаж для грыжи изнуренному рыбаку, с помощью вездесущего Аиту успешно вправила вывих лодыжки старухе. Ампутация выгнивших пальцев пугала, но пациент держался спокойно – грузный мужчина неопределенного возраста, со стертым болезнью лицом.
– Я ничего не чувствую, мисси. Уже давно! Просто отрежьте их.
Пробормотав про себя «Отче наш», Марианна взялась за скальпель. Аиту крепко держал больного. Крови не было, словно нож кромсал вяленую рыбу. От смрада замутило, но тошнота быстро прошла. Не экономя драгоценный йод, монахиня обработала культи, не пожалев бинта, наложила повязку. Прием окончен!
С двумя лежачими вопросов не возникало – у одного вконец отказали ноги, другой ослеп и лишился пальцев. Им требовался лишь уход. У китайца, не знающего ни слова на пиджин, оказалась малярия – вот где пригодится хинин! А смуглая толстуха, с удивительным аппетитом поедающая больничную кашу, показалась монахине попросту симулянткой. Понаблюдаем… Одно радует – сегодня здесь никто не умрет.
Марианна надеялась отдохнуть в школе, но там ей стало еще хуже. Дети как дети – шумят, щипаются, ябедничают, хором повторяют за священником буквы алфавита. Если закрыть глаза, ничем не отличается от приходской толкучки в Бронксе. А открывать почему-то не хочется. Лишь несколько малышей выглядели здоровыми. Пока здоровыми.
Спустя несколько лет и ее тело превратится в груду гниющей заживо плоти. Марианна мечтала служить Господу изо всех сил. Теперь груз показался слишком тяжел. Но отцу Дэниелу приходилось тяжелее уже сейчас. Опытным взглядом монахиня видела знаки боли – сжатые губы, дрожь в пальцах, скованность движений. Когда последний ученик вышел из класса, священник буквально осыпался на пол. Слава богу, что саквояж всегда под рукой – надеть на больного маску Марианна могла бы и с закрытыми глазами. Она повернула клапан, отмеряя точную дозу «газ-доктора». После двух вдохов тяжелое тело расслабилось, дыхание стало ровнее. На несколько минут священник потерял сознание. Поверхностный осмотр не выявил ничего, кроме жара и желтизны кожи, а раздевать мужчину Марианна не рискнула. Она склонилась над ним, выслушивая дыхание. Отец Дэниел открыл глаза. Сел, осторожно потер правый бок, улыбнулся, на мгновение помолодев. И вспомнил.
– Вашего лекарства хватит на всех, сестра? На каждого, кто корчится на подстилке в хижине, сутками сидит в море, прыгает с Акульей скалы, чтобы смертью унять невыносимые муки?
– У меня около двадцати доз для самых тяжелых случаев.
– Тогда запомните, сестра Марианна, – никогда больше так не делайте! Я живу вместе с прокаженными, ем их хлеб, крещу их детей, рою им могилы, как они однажды выроют мне. И пока лекарств не хватает на всех, мне они не нужны.
Гордыня или ангельское смирение? Впрочем, святому отцу можно все. Утомленная Марианна не стала спорить, она вернулась в свою хижину, скоротала за молитвой сиесту, а после отправилась бродить по острову. Внимательный взгляд монахини выискивал лица особой, хищной и жадной породы. Закон есть закон, дорога на остров ведет только в один конец, но везде и всегда находятся хитрецы, пролезающие сквозь щели. За плату – достойную, щедрую плату, конечно же.
Чутье привело ее к главной площади поселка, где в тени отдыхали мужчины, беседовали о своем старики и копошились пыльные куры. Угрюмый, толстый как гора таитянин возлежал под навесом, пил перебродивший сок пальмы из разрисованного калебаса, плевал красным в красную пыль. Он отказался назвать свое имя, отказался брать деньги и назначил плату – любовь белой женщины. Так ли она нежна под одеждой, как рассказывают тане с летающих лодок? Будь на месте Марианны чопорная Эванжелина, она бы уже бежала к священнику, квохча и охая. Будь здесь Пэйшенс, дело бы кончилась оплеухой. Но монахиня не зря потратила годы на сорванцов Бронкса. В ее необъятном саквояже таились сокровища. Музыкальная шкатулка с лошадкой и всадницей, горсть разноцветных стеклянных шариков, механический заводной цыпленок, умеющий прыгать и верещать. И чудо чудное – калейдоскоп с объемными, переливчатыми картинками.
…Любовь белой женщины! Человек-гора хихикал, взвизгивал и хлопал в ладоши, поворачивая игрушку, ловя солнечные лучи, чтобы стеклышки ярче блестели. Заскорузлое лицо стало нежным, как ветка дерева, с которой сняли кору, глаза засияли. Господь на небе, изыщи он секунду взглянуть на островок в океане, тоже бы улыбнулся – в каждом мужчине до смерти живет мальчишка. Довольная Марианна достала из потайного кармана тощую пачку долларов, присовокупила две самые большие жемчужины и рассказала, куда именно стоит пойти в Гонолулу, чтобы продать товар и купить товар за честную цену. В маленькой лавочке на улице Колетт недалеко от госпиталя уже пятнадцать лет прятался от товарищей по оружию Джон Гастелл, бывший конфедерат, который так и не научился стрелять в людей. Плохой солдат оказался хорошим торговцем и заслужил доверие миссии. Он отправит телеграммы на материк, если кабель опять не повредили киты.
Пока человек-гора, пыхтя и охая, вытаскивал из сарая непрочную на вид лодку-каноэ и проверял снасти, Марианна устроилась в тени пальмы, занялась перепиской. Две «летучки» в Нью-Йорк – отцу Франциску с просьбой о вспомоществовании, и дорогуше Дейзи Кларк, подружке по пансиону и единственной дочери преуспевающего фабриканта – с той же просьбой. Два письма в Гонолулу – смиренное королю и гневное губернатору. Одно на Самоа – у сестер найдется чем поделиться. И список, точный подробный список, чтобы этот любитель белых женщин с пользой потратил деньги. Читать он конечно же не умеет…
К вящему удивлению Марианны, таитянин достал из необъятных складок набедренной повязки веревку и начал вязать узлы, неохотно поясняя: «ткань», «рис», «саго». Слова «хинин» и «йод», впрочем, звучали для него околесицей – отчаявшись объяснить, Марианна показала флаконы и оборвала с них этикетки для образца. Одутловатая физиономия посредника не внушала ей доверия, но честный контрабандист – оксюморон. На всякий случай монахиня припомнила витиеватое уличное проклятие и вдобавок пообещала своему Ганимеду, что акулы сожрут его за побег и обман. Брезгливое лицо таитянина перекосила усмешка:
– Я прокаженный, мисси. Мне некуда бежать. А акулы меня все равно сожрут, рано или поздно.
Проводив взглядом утлое суденышко, Марианна отправилась к хижине. «Домой» – в первый раз за множество лет у нее появилось место, которое позволительно назвать домом. Она шла, оскользаясь на влажной глине, оступаясь о корни, спотыкаясь о камни, и наконец поняла, что смертельно устала. Жара, путешествие, переживания навалились на спину тяжелым грузом. Обитатели колонии удивленно смотрели на пошатывающуюся, еле бредущую женщину, но никто не предложил помощи. И когда Марианна упала на серый песок у порога дома, ей показалось, что она больше не поднимется – голову сжало обручем, руки налились свинцом, по спине перетекала боль. Не хватало сил ни перевернуться, ни достать воды, ни заплакать. Только пестрые мошки ползали перед лицом, суетливо толкали песчинки, выискивали себе пищу, да взбалмошный попугай орал с пальмы.
Вскрытый кокос, полный свежего сока, показался ей даром ангелов. Заботливый Аиту успел и здесь – неужели выслеживал?
– Вы слишком долго были на солнце, мисси, и очень мало пили. Здесь нельзя не пить. Позвольте, я помогу.
Не успев возмутиться, Марианна почувствовала, как руки юноши прикоснулись к ее одежде. Аиту ослабил пояс и воротник рясы, снял головное покрывало, положил на ноющий затылок что-то прохладное. И начал разминать, растягивать и разглаживать ноющие бугры мускулов, ставить на место косточки. Дикое, странное ощущение. Марианна не помнила, чтобы кто-то когда-то прикасался к ее телу столь непозволительным образом. Но ничто в ней не возмутилось – наоборот, это было приятно, как погрузиться в купальню посреди жаркого дня. Кровь быстрей побежала по жилам, мышцы расслабились, боль ушла. Но подняться не получалось – тело стало расслабленным, легким как перышко, сладкая дрема отяжелила веки. Незаметно для себя монахиня провалилась в короткий сон. И проснулась здоровой, освеженной и полной сил.
Терпеливый Аиту сидел рядом с ней, прикрывая от солнца листом пальмы.
– Как ты это сделал, чадо?
– Ломи-ломи-нуа, лечение телом и духом. Мой род – кахуна, посвященные Тангароа с рождения. Прадед превращался в акулу, дед ходил босиком по углям, братья видели вещие сны, а отец исцелял руками. Он мял людей как глину и собирал заново, выдавливая болезнь вместе с потом. Он не успел научить меня всему, но я очень старался.
– Ты крещен, Аиту? Ты веришь в Христа, нашего спасителя?
– Да, мисси. Мое церковное имя На-та…
– Натаниэль?
– Да, мисси. Я ношу крест, выучил «Кредо», хожу в церковь по воскресеньям и не хожу без одежды – это грешно.
– И не зовешь демона Тангароа, когда лечишь руками?
– Нет, мисси. Только когда проплываю в лагуне над Глазом Свиньи – там злой водоворот.
«Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его». Марианна вспомнила житие святого Венсана де Поля – многотерпеливый преподобный учил священников не начинать службы с «Отче наш» и не спать со своими служанками.
– Прости, если вопрос причинит боль. Почему твой отец не смог исцелиться сам и помочь братьям?
По живому лицу Аиту пробежала тень.
– Он заразился, когда лечил соседей. Тангароа не в силах справиться с недугом белого человека.
– А с какими недугами умеешь справляться ты?
– Умею вправлять суставы, складывать сломанные кости, возвращать внутренности на место, унимать боль. Знаю, как вернуть сон, вернуть радость, прибавить сил. Отец провожал умирающих, я не умею.
– Пока не умеешь, чадо. Ты слишком юн для такого груза. Постой… ты помогаешь в больнице, чтобы учиться?
– Да, мисси. Я видел, как тане давал больному горькие пилюли и жар прошел. Я видел, как вы, мисси, надели второе лицо на отца Дэниела и ему стало не больно. И человека с отрезанной ногой видел – он должен был умереть от заражения, но умер спустя десять весен, от проказы.
Отвернувшись к морю, Марианна ухмыльнулась – она вспомнила, как подглядывала за сестрой Гоноратой, зашивающей рану бродяжке, и как умолила суровую монахиню обучать ее азам медицины. Жаль, женщинам запрещено получать патенты врачей.
– Как же ты очищаешь раны?
– Червями, мисси – они выедают больное мясо и не трогают здоровое.
– А если рана расположена на животе?
– Прошу у Тан… у Христа легкой смерти. А что делаете вы, мисси?
– То же самое. Но если кишки не повреждены, пробую обеззаразить рану и зашить ее шелковой ниткой.
– О-без-что?
Помянув царя Давида в третий раз, Марианна рассказала Аиту о невидимых зверюшках – микробах, живущих вокруг людей. Микроскоп бы сюда или хотя бы лупу… ничего, закажем в следующий раз. Ученик захлопал в ладоши и тут же удрал мыть руки. Что ж, все знания, которые есть у одной старой монахини, мальчик получит. Жаль, врачом ему не стать – математика и латынь. И «цветной» – в альма матер. Немыслимо! Но за неимением шелковой бумаги пишем псалмы на оберточной. Когда Аиту вернулся, Марианна уже достала из саквояжа анатомического Джонни – подвижную куклу, которую можно было раскрывать по слоям – кожа, мышцы, внутренности, скелет. И до темноты, с грехом пополам подбирая правильные термины на пиджин, рассказывала, как устроено изнутри тело человека.
Едва неуклюжий серпик луны поднялся над морем, к хижине прибежал перепуганный насмерть юноша чуть старше Аиту – у жены первые роды, а старухи отказались помогать чужачке. Помянув добрым словом акульего бога, Марианна подхватила саквояж и поспешила на выручку.
Маленькой китаянке пришлось нелегко – многоводие, крупный плод, страх. Но в свой срок на свет появилась красивая смуглая девочка. Внимательный осмотр не выявил никаких признаков проказы. Может быть, ей повезет? Марианна помолилась о здравии, убедилась, что роженица вне опасности, и отправилась отдыхать с легким сердцем. Проходя над скалистым обрывом, она посмотрела на море – смуглый юноша плавал в акульей стае, кувыркался в волнах, шлепал по спинам – голубым и серебряным, – и хищницы словно играли с ним. Страх кольнул сердце женщины горячей иглой, но Марианна удержалась от паники. Они одной крови.
Поутру монахиня проснулась к ранней мессе и целый день провела в трудах. И следующий день. И следующий за ним – словно кто-то влил молодое вино в старые меха. Марианна поспевала повсюду – лечила, утешала, молилась, показывала, как кроят платье и пишут буквы, убирала к венцу невесту, шила саван, варила суп в большом котле, сидела с отцом Дэниелом, когда воспаление печени снова свалило его. Силы били ключом, их хватало на все и еще оставалось на занятия с Аиту – юноша впитывал знания, как земля воду. За считаные дни он выучил четыре действия арифметики, подобрался к дробям и угольком на доске вывел первое «esse». Esse homo – не чета иным белым. Но кесарю кесарево, у Марианны давно уже хватало мудрости не менять то, что не менялось.
Через две недели приплыла лодка. Будь благословен, жирный старый жулик! Четыре Библии в переводе на гавайский. Два флакона «газ-доктора» – спасибо, спасибо вам, сестры. Бинты, йод, хинин, карболка, каломель, камфара, сахар, мука, рис, саго, мыло и простыни – пусть враги веры Христовой спят в тропической хижине без простыней и москитной сетки. Телеграмма от отца Франциска. Оскорбительное молчание от губернатора. И бочонок карибского рома – капелька алкоголя дезинфицирует воду, придает сил ослабевшим и останавливает злокачественный понос. Из-за бочонка, пузатого и соблазнительного, и начался бунт – на острове давненько не водилось спиртного, а любопытные туземцы тут же приметили выпивку.
Марианна перевязывала больного в мужской хижине госпиталя, когда раздался многоголосый шум. Разношерстная толпа подвалила из леса, вооруженная кто во что горазд – палки, пращи, камни, дубинки, утыканные острыми раковинами. Разгневанные мужчины орали на нескольких языках разом, Марианна понимала их через слово. Что-то про проклятых белых людей, которые привезли на острова китайских кули и приманили ненавистную проказу. Про месть и справедливость, о которых давно забыли. Про то, что добрая выпивка облегчает боль и радует душу, а жир, вытопленный из головы европейца, заживляет лепрозные язвы. Марианна захлопнула дверь хижины и торопливо подперла ее аптечным шкафом.
Снаружи разнеслись крики и страшная брань. Рыжебородый боцман Ян Клаас не стал искать правых и виноватых, его тяжелые кулаки равномерно отвешивали удары. На мгновение показалось, что страх перед грозной железной рукой отрезвит бунтовщиков. Но взметнулись и опустились дубинки, раздался жуткий хруст ломающихся костей. Потом сквозь плетеную стену просочилась тоненькая змейка дыма. Лежачие прокаженные взвыли от страха.
«Они сожгут меня заживо, вместе с больными», – отстраненно подумала Марианна. И вздрогнула – звонкий голос Аиту убеждал соплеменников опомниться, не карать тех, кто потратил жизнь на возню с обреченными, не гневить ни Христа, ни свирепого Тангароа. Справедливость существует, бог слышит нас и отвечает, как может. У нас есть друзья и родные, море и белый песок, цветы лехуа, песни птицы ививи, жемчуг и раковины. А у Христа на кресте никого не было, даже отец оставил его.
Звук удара прервал горячую речь. Упал. Убили! Одним рывком Марианна отодвинула шкаф от двери, выбежала наружу, готовая драться за юношу, как волчица бьется за своих щенков. Слава богу!
Отец Дэниел уже стоял над упавшим, протянув перед собой распятие, словно щит. Гулким и властным голосом он повторял псалом – ничего больше, только слова Давида.
– …Твердо уповал я на Господа, и Он приклонился ко мне и услышал вопль мой; извлек меня из страшного рва, из тинистого болота, и поставил на камне ноги мои и утвердил стопы мои…
С каждой строкой вокруг становилось темнее. Ветер ударил в колокол, стрелы дождя хлестнули по обезумевшим людям, град заставил пригнуться. Заводилы отступили на шаг, на два… побежали, бормоча что-то о гневе белого бога. Марианна метнулась к Аиту, припала ухом к груди, выслушивая дыхание, погладила спутанные мокрые волосы. Жив. Жив!!! Сотрясение мозга, пара синяков, может быть небольшая горячка. Боцману Клаасу повезло куда меньше – осколки ребер проткнули легкое, несчастный харкал кровью. Оставалось впрыскивать камфару для поддержания сердца, менять холодные примочки и надеяться на благополучный исход. Будь здесь операционная, аппарат искусственного дыхания, кислородная подушка, хотя бы один хирург!!!
С помощью перетрусивших служителей-туземцев Марианна и Дэниел перетащили раненых в госпиталь. Одному из бунтовщиков Клаас свернул челюсть, другому нос, третий споткнулся на мокрой траве и вывихнул ногу. Гневные лица стали виноватыми и просительными, прокаженные устыдились.
– Они как дети, – сказал отец Дэниел. – Утром ломают игрушки, а вечером просят у них прощения. Пар вышел, теперь на острове надолго воцарится покой.
Взволнованная Марианна всю ночь просидела рядом с больными. Клаасу стало хуже, пришлось извести три дозы драгоценного «газ-доктора». К утру боцман впал в беспамятство. Аиту же, наоборот, спал здоровым сном молодости. Марианна не могла насмотреться на точеные черты лица, длинные пальцы, сильные мышцы шеи. Завиток волос, свернувшийся на щеке, соблазнял ее – поправить, убрать за ухо. Все равно же придется сменить компресс, обтереть горячую кожу, ощутить легкое дыхание, нежное, сладостное…
Утром Марианна бесстрашно прошлась по хижинам, поговорила с родителями и собрала группу из девяти подростков, желающих изучать медицину. Она заново начала лекции по анатомии, антисептике и латыни – с последней дела обстояли плохо. Но ученики компенсировали неуспехи старанием, они радостно бинтовали, накладывали лубки, промывали язвы и поочередно дежурили в госпитале.
С Аиту она больше не оставалась наедине и ничем не выделяла его из числа учеников. Юноша сперва стал стараться еще больше, потом отдалился, ушел в себя. А монахиня опасалась называть болезнь по имени, промолчала даже на исповеди – все уйдет, само сотрется из памяти. Время лечит. Тем паче, что появился новый повод для беспокойства. Через несколько дней после бунта, во время купания Марианна обнаружила плотные красные пятна на коже обеих молочных желез. Не оставалось сомнений – проказа добралась и до нее. Оставалось ждать следующих симптомов – болей в суставах, лихорадки, апатии, утолщения кожи на лбу. И смерти, постыдной, хотя и мирной.
Марианна так часто разглядывала себя в карманное зеркальце, что отец Дэниел невольно обратил на это внимание. Он задал вопрос – двусмысленный, кто бы спорил. Он был бы плохим священником, если бы не заметил взаимной симпатии Адама и Евы – какая разница, сколько им лет и что за пропасть их разделяет. Вместо правильного ответа Марианна указала на зловещие пятна. Отец Дэниел попросил посмотреть. Монахиня устыдилась – ни разу в жизни она не показывала мужчине грудь. Но священник ведь не мужчина…
Смех отца Дэниела напоминал хриплое карканье ворона:
– Сестра моя, бедная напуганная сестра! Это всего лишь опрелость, от жары и тесной одежды. Испросите у своего ордена разрешение носить легкое облачение, а до тех пор присыпайте больные места саговой мукой и промывайте дважды в день крепким чаем. А проказой вы заразиться вообще не можете.
Устыженная Марианна сперва не осознала, что именно сказал священник. Ей хватило ослепляющей радости: «Я здорова!» Но нужные слова колючками проросли из сознания.
– Почему вы уверены, что я не могу заболеть? Существуют люди, невосприимчивые к лепре? Как вы их выделяете, святой отец и почему до сих пор не рассказали об этом мне?
– Все проще, сестра. Искушение подстерегает нас там, где мы об этом даже не думаем. Двадцать с небольшим лет назад, когда я только собрался нести слово Божье в Калаупапа, меня вызвали к генералу Общества Иисуса. Петер Ян Бекс был бельгийцем, моим соотечественником и хорошим человеком, он хотел защитить меня. И предложил взять реликвию. Ту, что сейчас украшает вашу шею.
«Я владею святыней?» Марианна прикоснулась к тяжелому серебряному кресту. Старинная вещь дивной работы, но что в ней особенного?
– Вашей реликвии, сестра Хоуп, исполнилось семьсот лет. Внутри – подлинные мощи святого Лазаря и великая сила двух крыльев церкви. В 1170 году палестинский король Амори (вы даже не слышали о таком) заказал этот крест для единственного сына, Бодуэна. Девятилетнего наследника трона Святой земли поразила лепра – подлые египтяне прислали в подарок принцу красивый плащ, в котором прежде спал прокаженный.
Изготовил реликвию мастер Монфор, тот, что украшал Гроб Господень. За мощами отправились лазариты – восемь опоясанных рыцарей ушло в пустыню, один вернулся и умер у Верблюжьих ворот, сжимая в руке трофей. Сам папа римский помолился над крестом, и византийский патриарх помолился тоже – мачеха Бодуэна, королева Мария, была родом из Константинополя, она сжалилась над пасынком и попросила о помощи императора. И реликвия обрела огромную мощь. Тот, кто носил крест Лазаря не снимая, избавлялся от проклятой болезни, лепра отступала… как оказалось, на время.
Юный Бодуэн почувствовал себя лучше. Но у него был друг, паж из благородной семьи. Мальчик заразился, принц узнал и, не слушая никаких возражений, перевесил спасительную реликвию на товарища. Бодуэн вырос, получил трон, десять лет держал за глотку султана Салахаддина и умер от проказы. Паж вырос, стал рыцарем, женился, продолжил род. Крест передавался от отца к сыну, пока орден иезуитов не отыскал реликвию. Генерал настаивал, чтобы я защитил себя от страшного риска. Я отказался – это было бы не по-христиански. Генерал заявил, что однажды я передумаю. Он ошибся.
– Отец Дэниел, вы поступаете глупо, – сгоряча ляпнула Марианна. – Кто как не вы творит чудеса, кому еще доверяют несчастные, обездоленные люди! Живой и здоровый, вы сможете сделать для прокаженных намного больше.
– Христос тоже поступал глупо, – мягко улыбнулся отец Дэниел. – Он мог бы бродить по Палестине, проповедовать, учить и лечить. И никакого креста.
– Я прошу вас! – Марианна упала на колени. – Будьте благоразумны! Защитите себя и снимите с меня эту ношу.
– Нет.
Отец Дэниел развернулся и ушел из часовни. Марианна заплакала в голос и не могла унять слезы до ночи. Ни молитва, ни море, ни прогулка по горным тропам не дали успокоения – святая вещь пудовой гирей давила на грудь. Она, Марианна, может спасти любого человека на острове. Ребенка, женщину, старика. Самого отца Дэниела, если упрямца удастся уговорить. Страшные язвы зарубцуются и исчезнут, плоть станет теплой, душа оттает. Мальчик с гниющими веками начнет видеть, маленькая китаянка выкормит дочку грудью, жирный прокаженный жулик станет жирным здоровым жуликом. Или она сама продолжит помогать людям, облегчать страдания обреченных, не рискуя собой, не страшась болезни. Где справедливость? Кто должен решать, кто подбросит монетку? Господи, вразуми.
Не в силах справиться с переживаниями, монахиня отдалилась от людей. Она посещала госпиталь, утреннюю мессу и вечерние занятия по медицине. Все остальное время Марианна проводила на уединенном пляже, глядя на воду и круг за кругом читая псалмы. От «Блажен муж, иже не ходит на совет нечестивых» до «извлекши меч у него, обезглавил его и снял позор с сынов Израилевых» – и снова, и снова. У берега собирались голубые и серебряные акулы, покачивались на волнах, словно слушая Писание. Вдруг они и вправду были людьми, вдруг демон может освободить их души? «Святой Франциск ведь проповедовал птицам», – подумала однажды Марианна и тут же укорила себя за гордыню. А отец Дэниел не задумывался о таких мелочах. Он разговаривал с хищными рыбами, выходя по ночам к утесу Бабочек, разговаривал так же терпеливо и медленно, как с туземцами. И к священнику приплывала старая акула – огромная и уродливая, покрытая язвами, словно человеческая болезнь поразила холодное тело. Проповедь завершалась, двое сидели рядом – рыба в море, человек в лодке. Они молчали.
«Я хотел стать луддитом, – признался однажды отец Дэниел, когда они с монахиней украшали храм к Рождеству. – Ломать машины, ставить палки в колеса, подсыпать песок в бесконечно вращающиеся шестеренки. Чтобы мир оставался прежним, воздух чистым, дети природы жили и умирали в своем раю. Я боролся, потом смирился. И стал слугой Божьим». Марианна не нашла, что ему ответить.
Сухой сезон сменился дождливым, больных стало больше – малярия, трофические язвы, элефантиаз, воспаления легких и почек. Из Гонолулу прислали новых больных, новенький микроскоп и благодарственное письмо от короля, из Самоа – лодку от сестер, с лекарствами и бинтами. Щедрая приятельница из Нью-Йорка перевела на счет миссии целых сто долларов. А безвестная библиотекарша из Оклахомы самолично обошла город и собрала полторы тысячи. Впору было задуматься о строительстве нового госпиталя – не хижины, а нормального деревянного дома, с кроватями и тюфяками, с настоящей лабораторией и маленькой операционной. И выписать из Штатов хотя бы одного хирурга, опытного врача.
Отец Дэниел начал сдавать. Он уже не мог достоять службу, два мальчика-туземца поддерживали его под руки. Проказа распространилась на лицо, зрение таяло, гулкий голос стал невнятным, скрежещущим. И узлы на руках и ногах побледнели. Опытная Марианна знала, что этот признак сродни «маске Гиппократа» – священнику оставалось недолго. Еще два раза она пробовала переубедить отца Дэниела и всякий раз получала епитимью – пастырь хотел до конца разделить участь паствы. Тяжесть ноши пригибала Марианну к земле. Еще недавно она ощущала себя юной и полной сил, теперь же держалась исключительно на молитвах. В минуты слабости монахиня доставала зеркальце, разглядывала исчерченное ранними морщинами лицо, а затем открывала секретную крышечку, чтобы полюбоваться на старую фотографию. Он никогда не состарится. И не приедет в царство Аида. И не будет решать – кому жить долго и счастливо, избавленным от проклятия, а кому разлагаться заживо.
…Самоубийство Таианы потрясло общину. Девушку любили все в поселении, от мала до велика. Она сохранила здоровье, была отзывчивой, доброй, милой и могла бы взять себе любого мужа. Но предпочла прыгнуть вниз со скалы Камаку и разбиться об острые камни. Осматривая тело, Марианна поняла причину – страшную, глупую ошибку застенчивой девушки. Витилиго – безобидное и загадочное заболевание, при котором по телу идут белые пятна. Даже в Библии упоминается схожий симптом. Но Таиана едва умела читать и вряд ли смогла бы сопоставить цитату из скучнейшей книги Царств и собственную болезнь. И предпочла умереть до того, как «проказа» заберет свежесть и красоту.
Хоронить самоубийцу на кладбище по закону не полагалось. Отец Дэниел конечно бы отыскал выход, но он трое суток лежал в горячке. И жители проводили девушку как островную принцессу – усыпанное цветами каноэ с пробитым дном ушло в лагуну на радость акулам и демону Тангароа. Как водится на похоронах, юноши и девушки плясали и пели, потрясая гирляндами, сплетенными из душистых лахуа, люди постарше играли на барабанах и дудках, без устали отстукивали такт ладонями. Многие плакали, но тут же переставали – чем горше рыдать по покойнику, тем тяжелее ему спускаться в мир мертвых. Марианна обратила внимание на Аиту – юноша прыгал выше всех и пел громче других, его лицо застыло керамической маской идола.
Слезы пролились потом, на пляже, у корней старого дерева ти. Опасаясь за юношу, монахиня проследовала за ним, крадучись как заправский охотник. И услышала то, что обычно слышат на исповеди. Аиту и Таиана давно любили друг друга. Они собирались пожениться, ждали лишь выздоровления отца Дэниела, чтобы объявить о помолвке и через месяц перебраться жить в одну хижину. Но Аиту все испортил. Во время ловли тунца крючок намертво зацепился за губу глупой рыбы, и товарищи стали подтрунивать: дурная примета, у твоей вахине появился возлюбленный. Вернувшись в гавань, Аиту нашел Таиану в кокосовой роще и увидел, что та в слезах. Ослепленный ревностью, он задал вопрос. И девушка, захлебываясь рыданиями, подтвердила: да, появился повод, я разрываю помолвку и ухожу от тебя. Безумец, он поверил и от обиды пошел искать утешения у первой девчонки, носившей цветок за ухом. А Таиана солгала, она всего лишь хотела уберечь возлюбленного… Где справедливость, почему бог так жесток?
Ослепленный горем Аиту рыдал как младенец. И Марианна была ему матерью, она сидела с ним рядом, взяв на колени голову, гладя потные волосы – все пройдет, все однажды закончится. Мальчик, бедный мальчик, дитя мое… Чуткие пальцы монахини нащупали выпуклое пятно на лбу между бровей. Маленькое и плотное, размером с даймовую монетку – можно даже не брать анализ. Где справедливость?!
– Ты уезжаешь, Аиту. Сегодня. Сейчас. Я договорюсь насчет лодки, дам письмо и деньги. Ты здоров и выглядишь здоровым, никто не узнает, откуда в Гонолулу взялся еще один парень. Джон Колетт поможет подготовиться к колледжу и откроет подписку, чтобы оплатить обучение первого хирурга Гавайских островов. Не знаю, сможешь ли ты, но постарайся – твоим сородичам очень нужны врачи. И никаких возражений, никаких слез! Вставай, чадо.
Ошеломленный Аиту покорно поднялся.
– Я не хочу уезжать. Кто поможет тебе в госпитале, кто подаст руку, если ты упадешь? Кто станет кормить больных и менять им повязки? Разве я плохо работал, ленился, воровал, прикидывался больным? Это несправедливо! Зачем ты отсылаешь меня?
– Затем, что справедливость на свете все еще существует, – Марианна сняла с груди серебряный крест и надела на шею юноше. – Поклянись никогда не снимать, а на смертном одре передать сыну. И помни, что спас тебя Христос, а не акулий бог.
– Это слишком щедрый подарок. На него можно купить много еды и лекарств.
– Клянись или останешься гнить на проклятых островах, – рявкнула Марианна.
– Клянусь, – сказал Аиту. – Клянусь, матушка.
…Толстый жулик-таитянин опять попробовал завести песню про любовь белой вахине, но юла с музыкой его вполне устроила. Для гарантии Марианна добавила маленькую жемчужину. Набросать пару строк письма оставалось минутным делом. Монахиня пронаблюдала, как пройдоха демонстративно громко собирается на рыбалку к дальним скалам и громогласно зовет бездельника Аиту помочь с сетями. Как отплывает от берега хрупкая лодка-каноэ, как уродливая акула плывет следом, разгоняя волны, и крикливые чайки провожают суденышко к горизонту – прочь, прочь отсюда! Как поют девушки, сидя у полосы прибоя, выплетая розовые венки. Как хрипло дышит в темной хижине отец Дэниел, как жадно пьет кисловатый сок плодов ноны, утирает холодный пот с вздутого лба, читает Библию – наизусть, потому что строчек не разобрать. А вокруг утлой лачуги кружат усталые ангелы, вперемешку с птицами ививи и огромными пестрыми бабочками, и духи деревьев наигрывают на флейтах, унимают боль и тоску.
Сладкие воспоминания возвращаются ко мне, снова принося привет из прошлого.
Вот только прошлого не существует. Есть сегодняшний день. Есть свобода. Есть божья воля и божья ладонь и возможность служить, трудиться, как подобает Марфе, молиться чистой посудой и выметенными полами. Ей, Марианне, никогда не давалось капризное богословие. Она умела только работать и собирать плоды, чтобы раздать их потом на площади.
Марианна раскрыла саквояж в поисках носового платка. Заветное зеркальце выскользнуло из рук, ударилось о нагретый валун и разбилось на тысячу мелких брызг. Не иначе, на счастье!
Отец Дэниел прожил еще два месяца и отошел в мир иной тихо, во сне, как праведники. В день похорон лагуну Калуапапа заполонили акулы, словно устраивали парад. В тот же год король заложил памятник «апостолу прокаженных». Если приедете в Гонолулу, можете увидать скульптуру на одной из площадей города – бронзовый постамент, толпа недоверчивых, осторожных детей и священник, благословляющий их.
У доктора медицины Натаниэля Хоупа, звавшегося когда-то Аиту, судьба сложилась тяжело, но успешно – здоровья и радости ему было не занимать. Юноша потратил шестнадцать лет, обивая пороги, зубря наизусть учебники, практикуясь под присмотром опытного ординатора в Нью-Йоркской клинике для «цветных». Но получил и защитил свой диплом, стал хирургом, вернулся на родину, преодолел все препоны и с годами возглавил госпиталь в колонии прокаженных. Филигранной работы крест на тяжелой серебряной цепочке островитянин носил всю жизнь и согласился передать сыну лишь на смертном одре. Сын Натаниэля, тоже известный врач, вручил украшение внуку. Внук вырос атеистом и однажды отдал крест в музей колонии, но в залах вещи никто не видел. Говорят, реликвия вернулась обратно, в подвалы Ордена, где и лежит, дожидаясь своего часа.
Акулы ушли от берега в тот день, когда на острове заработал первый завод по переработке копры. Больше никто не видел голубых и серебряных стай.
Упрямая Марианна дотянула до восьмидесяти трех лет. До глубокой старости она кормила, лечила, учила и слушала прокаженных. Еще долго ей пришлось в одиночку воевать с лепрой, лихорадками, переломами и малярией. Когда, наконец, в Калуапапа пришли врачи, опытная сестра оставила за собой женскую консультацию. Она приняла сотни детей и десяткам из них помогла обустроиться в жизни. Наконец возраст все-таки взял свое, и монахиня перебралась к францисканкам в обитель на Гонолулу. Последние месяцы Марианна вовсе не разговаривала, лишь улыбалась пространно, поводила в воздухе тонкими слабыми пальцами. Монахиня считала грехи, всякий раз сбиваясь со счета.
Проказа так и не коснулась ее.