В «Метрополе», конечно, лучше. Два ресторана, четыре бара, обслуживание в номерах. Шесть звезд – не шутка. И стоит все это удовольствие немало, но пустых номеров не бывает. На несколько лет все расписано.

Нет, мне предлагали все удовольствие за счет заведения, но для этого пришлось бы кланяться всякой сволочи из руководства. Даже не кланяться, а подтверждать, что расписание «Путешествия к счастью» самое что ни на есть правильное, что на составление индивидуального маршрута нужно не меньше трех суток, плюс два дня на акклиматизацию да поэтапное привыкание, постепенное увеличение дозы от одного часа до суточного погружения с ночевкой…

И за все это нужно платить-платить-платить…

И ведь платят, и никто не обижается, многие считают, что так и должно быть…

Приблудный ученый, делегат какой-то там конференции, мне в «Тошниловке» рассказывал, что исследования на самом деле подтвердили, что именно такое вот расписание, как в «Метрополе», и дает наиболее полный и долговременный эффект. Только кто этой науке верит?

Я – не верю.

Меня назвали чокнутым, когда я послал Мосла с его красивым предложением лечь под «Метрополь». Спасибо, мы уж сами. И клиента найдем, и обслужим в лучшем виде, и сводим, и выведем. На хрена нам наука, если у нас есть чутье и инстинкт?

Нунан, на что уж дошлая сволочь, на науке и порядке помешан, а только и он, когда в «Тошниловку» приходит, – ставит выпивку и уважительно смотрит снизу вверх. И только потом пытается нагрузить и подставить. Но на него не обижаются – платит он честно. И клиенты от него нормальные, без понтов и недоразумений.

Так вот этот Нунан как-то сказал, что у меня, как у животного, чутье на правильные места. Не нужно мне ни анализов, ни кардиограмм всяких, только беру я с собой клиента, даже не познакомившись толком, и веду. Сам ведь не знаю, как пойду в этот раз, тут он прав, а только в результате получается то, что нужно клиенту. И на всю жизнь.

Кстати, поэтому Мосол из «Метрополя» и есть полный идиот и кретин. Уж должен был сообразить, что я в их программу «Эффект на год» ну никак не подхожу. Их коровы к ним каждый год доиться приезжают, а бараны с удовольствием стригутся. А у меня – раз, и все.

Правда, и платят мне за это хорошо. Так хорошо, что имею возможность клиентов выбирать. А иногда даже и бесплатно водить, под настроение. Хабар, конечно, в услугу не входит, я все-таки не «Метрополь» и даже не «Пришелец», но цены у меня поменьше будут, даже чем в центральном Доме торговли.

В общем, имею возможность сидеть в «Тошниловке» и смотреть, как туристов на «калошах» ввозят в Зону. Так себе удовольствие, между прочим, но наводит на веселый лад. Крики, охи и счастливый смех начинаются сразу после пересечения первой линии. Люди с готовностью начинают испытывать счастье, хотя до самой границы еще почти километр и хрен что до границы поймать получается.

Иллюзия, блин!

Вот так бы целый день сидел и смотрел, главное – ни с кем не разговаривать. Мне эти разговоры с клиентами вот тут сидят, по самое горло. Это как обязательная программа – поболтать, послушать, чего ради каждый из них сюда приперся, и поведать, что до них было и как сработало.

А в свободное время я не разговариваю. Да только не объяснишь этого всякому. Раньше я и срывался, и даже в рыло нескольким насовал так, что капитан Херцог меня к себе вызывал и просил быть помягче, ведь люди не за этим приезжают, не за услугами лицевых хирургов. Хотя, да, конечно, согласился он с усмешечкой своей знаменитой, и хирургам тоже нужно немного от счастья. Хотя бы деньгами.

Посмеялся, но предупредил, что если я еще раз себе членовредительство позволю, то он, несмотря ни на что, меня прищучит. И ведь прищучит, с него станется. Он от своей работы получает удовольствие. Счастье, можно сказать.

Вот, принимая во внимание все это, я и не стал с ходу посылать паренька, подвалившего к моему столику без приглашения. Нет, стакан он выставил правильный, без одного пальца полный, все, как положено, видать, ему Жан-Люк рассказал, сутенер хренов. Сидел у стойки, зубы скалил, да на меня косяки через плечо кидал, а когда усек, что я на него смотрю, подмигнул, да еще левым глазом. По его, Жан-Люковому, мнению, клиента можно потрошить без наркоза. Бабки у него есть, как для «Метрополя», только времени нет.

Может, так оно и было, но у меня сегодня выходной. С одной стороны. С другой… От такого куска не отказываются. Нужно хотя бы поговорить и выяснить, не напорол ли чего хитрый канадец. Хотя Жан-Люк редко в таких делах ошибается. У него тоже инстинкт, но на свое.

В общем, как положено, паренек стакан поставил не мне под нос, а чуть в стороне, сам пристроился сбоку и вроде даже как на меня и не смотрит, свой «ведьмин студень» сосет через трубочку. Все правильно, все по понятиям.

Я стакан к себе подвинул, поднял да на свет посмотрел – и бармен, сволочь хитрая, тоже знал, что мне пойло принесут, пропорцию соблюл. Знает, что я неправильную выпивку могу и через весь зал бросить. Психованный я, значит. Слава у меня такая. И, между прочим, непросто такая слава мне далась. Проще было прослыть толковым сталкером, чем мужиком с непредсказуемым темпераментом.

Больше книг Вы можете скачать на сайте -

Значит, из стакана я отхлебнул, и парень получил возможность начать разговор.

– Хорошая погода, – сказал этот идиот.

Нет, ну как тут можно работать? Хочешь о погоде да о видах на урожай поговорить – иди в агентство, там тебя и выслушают, и облапошат. Здесь…

Вот и паренек сообразил, что не с того начал, что-то такое у меня на лице увидел.

– Обзорная, по полной программе, в течение дня, – выпалил паренек и допил свой коктейль.

И назвал сумму.

Жан-Люк, конечно, сволочь, но клиента сечет жестко и безошибочно. Ведь знать не мог, сколько тот мне предложит. Не положено ему этого знать, а надлежит получить у меня из рук после возвращения мзду малую по моему желанию. И все равно – не ошибся.

С такими деньгами парень мог получить полный курс в том же «Метрополе». Недельный курс, между прочим.

– Прямо сейчас? – спросил я.

– Прямо сейчас, – кивнул паренек. – Нас двое…

– Плюс двадцать процентов.

Можно было бы, конечно, и не брать лишку, но имею полное право. И появилось у меня легкое сомнение. Легкое.

– Идет, – сказал паренек, заглянул в свой стакан и тяжело вздохнул.

Нервничает. Нет, большинство из тех, кто решился потратить такие деньги, имеют повод нервничать. Имеют полное право. Значит, пусть нервничает. Лишь бы не психовал.

Я медленно допил свою порцию, встал из-за стола и, ничего не объясняя, поднялся наверх, в номера. Если заказчик знал, как подойти ко мне, знает и то, что шмотки свои походные я держу здесь. А не знает – имеет возможность слегка подергаться.

Но этот дергаться не стал. Я вернулся, а он сидит, еще одну порцию заказал и половину вылакал. А рядом с ним сидит еще один, почти такой же, молодой, худощавый, в джинсах, кожаной куртке да высоких типа военных ботинках.

Словно униформа у них какая, у соискателей, и ладно, если бы им тут, в Хармонте, втюхали на толчке возле вокзала, так ведь издалека везут. Самый сталкерский прикид. Так они думают.

Шмотки здесь держать удобно, конечно. Не нужно домой бегать, время терять, только ведь и мороки это добавляет по самые некуда. Счастье-то, оно, конечно, есть, его не может не быть возле Зоны, только тутошний народец, что местный, что приезжий, очень хотели бы кусочек побольше откусить. Счастья, в смысле, этого самого.

И стоит только кому заметить, что я в рабочем из подсобки вышел, как тут же кто-то обязательно начнет суетиться. Ну, хоть прямо в смокинге и уходи, или ночью. И все равно кто-то попытается увязаться.

Вот только пять минут прошло, как я уходил, а вернулся – уже двое рюкзаки на коленях держат и пальчиками в предвкушении перебирают. Жан-Люк мимо меня вроде ненароком прошел, так, не торопясь, спросил, может, отшить нахлебников, да я сказал, что пусть. Всякому нужно немного счастья.

Канадец гыгыкнул с пониманием и отвалил. Очень тонкий психолог, зараза, иногда хочется вывезти его из города подальше от зоны и настучать в череп между гляделок. Но – сдерживаюсь, потому что при всем при том Жан-Люк существо порядочное. Насколько это вообще возможно в нашем мире.

Такие дела.

К столику с клиентами я даже и подходить не стал, взгляд паренька, тревожно-собачий, поймал, чуть головой кивнул – и к выходу. Они свое пойло по-быстрому опростали, да к выходу. Я прям умилился, что они с пустыми руками. Ведь понятно же, и говорится всем постоянно, что ни хрена вам в Зоне не понадобится. Не понадобится. Там даже есть не хочется. И пить.

Нет, если по полной программе, да суток на трое, да с ночевками – тогда, конечно. Но только и на пару часов путешествия соискатели норовят на себе тонну тащить. Типа – экспедиция, мать ее так.

А мои нынешние соискатели – молодцы. Как сидели – так и пошли. И я расслабился. И прозевал этого хмыря, из Комиссии по переселению.

А он, сволочь неупокоенная, бежит, ручкой так на ходу машет, и мне так хреново стало, хоть волком вой. И ведь ничего вроде человек плохого не предлагает, кроме хорошего. Денег предлагает, дом шикарный, жизнь веселую. И баб, понятное дело, как же без них, хотя они-то как раз к его пакету неслыханной щедрости прилагаются бесплатно.

И чего мы головой крутим да нос воротим? С ребятами после пятой порции мы иногда смеемся, друг друга подначиваем, что, мол, хватит, что давайте все вместе возьмем, да поедем…

Тут в чем фокус? Оказалось, что если кто из наших, из хармотцев, в другой город переезжает, то тут этому городу сразу и счастья приваливает. Преступность падает – раз. Экономический рост – два, самоубийства, наркомания и алкоголизм уходят почти к нулю – три. Ну как, скажите на милость, городу не раскошелиться и не пригласить к себе на постоянное жительство источник такого счастья? Уже лет пять, как в предвыборных программах всяких мэров и даже некоторых президентов так и значится – обеспечит каждый населенный пункт переселенцем. С большой буквы – Переселенцем. Или даже одними большими – ПЕРЕСЕЛЕНЦЕМ.

– Привет, – кричит Неупокоенный, радостно так кричит, но руку для рукопожатия не тянет, отучили. – Как дела? У меня тут есть предложение… Только для тебя. Ты себе даже и представить не можешь, какое предложение! Если бы я был из Хармонта, то все бросил бы…

– Так ты не из Хармонта, – говорю. – Не повезло тебе.

И поворачиваюсь к выходу.

– Ты только глянь – вот, – тычет Покойничек бумажку глянцевую, я даже и смотреть не стал, и так понятно – зеленое с голубым, море и пальмы. – Вот тут тебе построят любой дом, какой скажешь. Хочешь, в пять этажей, хочешь – в десять…

Да, это значит, у них шиза на новый виток пошла. Раньше только фотографии вилл показывали, а теперь, видать, психолог какой шишкоголовый новую замануху придумал.

– Я подумаю, – говорю.

Ну не в морду же ему прямо сейчас тыкать, да и нехорошо перед самой экскурсией на себя грех членовредительства принимать. Идти туда лучше чистым и трезвым. Хотя это как кому. Слизень, например, иначе как пьяный в дрезину в Зону не ходит. И что показательно – всегда с хабаром возвращается.

– Так ты подумай, – просит Неупокоенный и в глаза заглядывает. – Правильно подумай… Людям нужно, ты пойми… Не только ведь вам счастья хочется, но и остальным…

Это он правильно сказал. Счастья – всем и даром. Мне, кстати, за счастье и не платят. Мне платят за экскурсию и хабар. «Метрополю» – за обслуживание, кормежку, жилье и понты. А счастье – бесплатно, ага.

Я ручкой Мертвяку помахал и ушел, а он поплелся к своему столику.

Понятно, что таких, как я, в первую очередь охмуряют. Если хоть один из сталкеров согласится на переезд, то остальные задумаются, а простые обитатели города просто в очередь выстроятся, в обменный пункт счастья на благополучие и социальные гарантии. Это они так думают, ребята в Комиссии и прочие кандидаты в президенты.

Сам Мертвяк, похоже, уже стал понимать что к чему, результатов у него за полтора года – никаких, и пить стал больше. Полгода назад так прямо здесь и умер. Клинически. Его, понятное дело, откачали, но прежнее прозвище Липучка сменилось нынешним – Мертвяк Неупокоенный.

Ну и хрен с ним.

Я кивнул бармену и вышел.

И в который раз убедился, что соискатели народ чокнутый, все поголовно, между прочим, без исключений.

Мои красавцы не просто так приехали. Они на машине военной открыто приехали – это еще полбеды, все равно транспорт на контрольно-пропускном пункте остается. У них в машине горой всякие тюки лежали и сумки. Я как увидел – чуть не заплакал. Снова получается не прогулка, а эскортирование груженых верблюдов, глаза б мои их не видели.

Но я плакать и ругаться не стал. Молча сел на переднее место возле водителя и руку ладошкой кверху им предъявил. Паренек, тот, что первый ко мне подошел, вначале похлопал глазками недоуменно, потом сообразил, достал деньги и протянул мне.

Ну вот страшно мне хотелось к чему-нибудь придраться, чтобы послать обоих не просто так, а по причине. Просто так – нехорошо, удачу можно спугнуть. Если взял подряд – отказываться нехорошо. Ребята, опять-таки, не поймут.

Но Жан-Люк парней, видать, инструктировал строго и тщательно. И сумма была вся положенная, и купюрами сотенными, не новыми, но и не замусоленными. Да еще и не согнуты были денежки, а свернуты цилиндриком, чтобы, значит, не загнуться в дороге, а катиться свободно.

Нет, правильно говорят – канадец свое дело знает туго. Ну и ладно. Деньги я пересчитал два раза, потом опять в рулончик скатал и в карман куртки засунул.

– Давай, – говорю, – поехали.

– А меня зовут… – начал тот, что сидел на заднем сидении.

– А тебя зовут – Второй, – отвечаю.

– А почему Второй?

– А потому, что вот он – Первый. А я для вас – господин экскурсовод.

– А почему не сталкер? – спрашивает Второй.

В этой паре у них мозги, похоже, очень неравномерно распределены. Первый молча баранку крутит, даже дышит бесшумно, зато вот этот в друзья норовит залезть.

– Сталкер – это тот, кто из Зоны хабар выносит. Разные безмозглые предметы оттуда тащит. А экскурсовод – это тот, кто…

– Безмозглые предметы туда ведет, я понял, – засмеялся Второй. – А где мы будем в Зону въезжать?

– Вы? – спрашиваю самым неприятным голосом, каким только умею. – Въезжать?

– Мы с вами. – Радость от общения со мной у Второго потихоньку начала проходить. – Войдем?

– Пешком. Через контрольно-пропускной.

– И там нас будут обыскивать? – Голос совсем сел, мне даже показалось, что страх в нем прозвучал.

– Нет, только запишут, кто, куда и насколько. Чтобы количество вошедших было равно количеству вышедших. – Я даже оглянулся назад, чтобы в лицо ему посмотреть, оценить смену выражений.

– А что, бывает, что и не выходят?

– Бывает.

– Это как?

– Ну… Один от группы специально отстал, забрел на Волшебную Полянку, лег и задремал. Пока спохватились, пока группу послали, пока группа его нашла… А там время идет быстрее. Вот он всю свою оставшуюся жизнь счастливо и дожил. За восемь часов. Так с улыбкой домой в гробу и поехал.

Второй закурил, пососал сигаретку задумчиво, но молчать долго не смог.

– А я вот слышал про Плеши… Не врут? И вправду можно от счастья умереть?

– Не врут. Но тут ничего страшного. Одно плохо – там тело и остается, забрать его никак не получается. Пару раз попытались кошкой зацепить да вытащить, только счастье по веревке, как электрический разряд по цепи, и врезало обоим. Первый просто в кому впал с улыбкой на лице, а второй – взял и выключился. Сердце не выдержало. Так что, дорогой багаж, ты уж постарайся не умничать, по сторонам не бегать. Отлить захочешь – меня предупреди, я тебе место покажу.

– А я слышал, что запрещено там нужду справлять.

– Это ты про закон «Не сри на счастье», – уточнил я. – Забудь. Нет там дерьма, исчезает. Идешь туда, кучу навалишь, а обратно – уже и нет ничего. И вообще, когда снится дерьмо, то это к счастью. Но и тут бывает всякое, например, если на тебя там птичка капнет, то тут же это сокровище нужно смыть большим количеством воды. Иначе рискуешь подсесть на радость полета. И не на самолете, а, типа, в окно и без парашюта. Вот ничего другого тебе счастья не принесет, как только полет с ускорением свободного падения. Бывает так, что и психиатр не помогает, так человек всю жизнь под замком сидит да с кровати в лечебнице прыгает. Если успеют в нее его закрыть.

Все. Началось. Экскурсия, твою мать. Теперь я, пока ему всех историй про Зону не расскажу – не успокоюсь. Рефлекс такой, мать его так. Когда люди Мосла водят клиентов, у них это называется инструктажем. А у меня – словесный понос. И ничего не поделаешь.

Так мы пока до контрольно-пропускного доехали, я ему успел и про Бродягу рассказать, и о «ведьмином студне», о пухе и прочих забавных штуках поведать успел. Смотрю – Второй погрустнел, на желваках красное проступило, а вот Первый – каким был, таким и остался.

Как нервничал за столиком, так и дергается. Тихо, мужественно и почти незаметно. Лучше бы уж, как напарник, переживал и расспрашивал. Не люблю я молчунов. В Зоне не люблю. В обычное время и в обычном месте я лишнее слово и сам могу в глотку вбить бестолковому, но чтобы за счастьем идти вот так, как к дантисту, – напрягает меня это. Мысли разные и все больше неприятные появляются.

Так что я мысленно свое внимание и ожидание неприятностей разделил между соискателями как шестьдесят процентов и сорок.

На КПП было людно, сталкеры топтались в стороне, пока их клиенты записывались в амбарную книгу у дежурного. Сегодня пунктом командовал Голландец, потому очередь, которая и обычно шла не слишком живо, двигалась совсем уж медленно.

Я приказал Первому отогнать машину на стоянку, заплатить, потом взять свое носимое имущество и становиться в очередь. Стоять и меня не беспокоить.

Приказал, а сам подошел к парням, молча залез в карман к Дзыге, взял сигарету, отобрал бычок у Длинного и прикурил.

– Привет, Блондин, – сказал Дзыга. – А ты тут чего? У тебя же сегодня выходной.

– Был. Спасибо Жан-Люку, подбросил клиентов.

Ну, загудели сталкеры, тогда – конечно. Если Жан-Люк, тогда понятно. Жан-Люк туфту не гонит, клиент от него всегда жирный и смачный. И не всем. Из стоящих возле КПП только я да еще вот Дзыга иногда от канадца заказы получает.

– А вот ты скажи, Блондин, – в который раз завел старую шарманку Чупа. – Отчего это только тебе канадец заработок подгоняет?

– А не нужно экономить заварку, евреи, – отвечаю такой же старой шуткой известному жмоту. – Ты, небось, своему агенту отдаешь процента полтора, не больше…

– А ты?

Я сделал страшное лицо, поманил Чупу к себе и громким шепотом сообщил, что лично я подписал кровью договор с Жан-Люком, по которому отдаю ему девяносто процентов гонорара. И весь хабар.

– Ну да? – в очередной раз купился Чупа и почесал рукой в затылке. – А живешь на что?

Пока остальные ржали, меня в сторону отвел Стукарик и сообщил, что Мосол врал, будто скоро получит генеральную лицензию на все экскурсии в Зону и тогда сталкеры либо к нему на поклон пойдут, либо поедут по путевкам Агентства по переселению.

– Угу, – согласился я. – Зону забором колючим обнесет, пулеметы поставит… Ему придется сотню наших государственных законов переписать, да еще и десяток постановлений Организации Объединенных Наций.

– Думаешь, врет?

– А что тут думать?

Тут парни разом повернули головы, резко так, будто в женской раздевалке стенка обвалилась и нужно срочно сиськи рассмотреть, пока девки прикрыться не успели. Только это не стена, это мои клиенты пришли.

Ну, точно верблюды. У каждого за спиной рюкзак выше головы и еще сумка у каждого в руке – здоровенная такая, спортивная. Я когда по молодости в хоккей играл, у меня в такую вся амуниция входила, только клюшка снаружи торчала.

Все, конечно, развеселились. Кто про экспедицию на северный полюс, кто про переезд в Зону на постоянное жительство интересуется, только мне на все наплевать. На все. Хотят тащить – пусть тащат. Сломаются на втором километре – на здоровье, деньги уже у меня, возврат не предусмотрен, максимум, что им полагается, – вызов дежурной «калоши» за их собственный счет.

Так что парни поржали-поржали, да и вернулись к обсуждению перспектив зацепить какую-нибудь бабенку из туристов. И каждый уже присмотрел себе. Хотя, конечно, это не они себе присмотрели, а на них глаз положили. Группы, правда, у них у всех большие, идут на пару часов, первое погружение, так сказать, уединиться один черт не получится, но в номере после возвращения им наверняка начнут наперебой делать предложения поделиться своим счастьем с приезжей исключительно одинокой женщиной.

Они бы и дальше пускали слюну по этому сладкому, хоть и слегка поднадоевшему, поводу, как сверху, с вышки, грянул сирена. И не уйди-уйди общего внимания, не перезвон «прослушайте объявление», а вполне себе настоящий ревун.

У меня аж зубы зачесались, Чупа присел чуть на корточки, а Стукарик заматерился длинно и затейливо, как только он один и умеет.

Соискатели, мать их так, головами покрутили и стоят себе дальше. Понятное дело, им-то о таких штуках не говорят. И в газетах с журналами про такое не пишут. И что писать? Что один раз в полгода, плюс-минус месяц, из Зоны выходит Голем?

Во-первых, всего только один раз в полгода. Во-вторых, чаще всего в месте необитаемом, возле завода, например, или за Гремящими Ключами. И, в-третьих, ровно через час после пересечения границы Зоны голем этот расползается в ком мокрой глины, которая еще через час испаряется без вреда для окружающих. Но если голем за этот час успеет до кого-то из людей дотронуться, или просто ближе чем в метре пройти, то человека лучше всего добить. Пока он сам не покончил с собой от безысходности и разочарования.

Какой-то головастик по пьяному делу болтал в «Тошниловке», что типа как Зона счастья не дает. Что счастье – это отсутствие несчастья, не более того. И Зона не счастье дает, а несчастье из людей выкачивает и в «големов» прессует, когда много несчастий набирается. Они выходят за Зону, там распадаются, отдавая несчастья обратно. Такой вот круговорот.

Головастику морду сталкеры, ясное дело, начистили и в тот вечер нажрались уж особенно страстно, ведь каждый где-то в глубине души надеялся, что приносит людям пользу. Делает мир счастливее. Даже Мосол, наверняка, прячется иногда в сортире своем мраморном и плачет от умиления и восторга по поводу своего служения человечеству.

А тут такие, блин, гипотезы.

На следующей неделе зацепили господина старшего лаборанта из Института, напоили и стали выспрашивать, что там ученые по этому поводу думают. Лаборанта потом пришлось отвозить домой на такси в бесчувственном состоянии, но общую мысль в его рассуждениях уловили. Общие научные предположения сводились: «А хрен его знает!», что в принципе совпадало с мировоззрением сталкеров по вопросу «големов» и всей Зоны в целом. И, что самое главное, позволяло продолжать считать себя хорошим человеком.

В общем, с «големами» можно было жить. Только вот этот конкретный правил не знал. И вышел, скотина, прямо к КПП, да еще с утра, да еще и в рабочий день.

Хорошо еще, что его засекли на подходе к границе Зоны.

Из будочки КПП выбежал Голландец, придерживая каску, посмотрел в сторону «голема» и бросился опускать шлагбаум. Выглядело это глупо, хотя на самом деле горизонтальное препятствие «голем» обходить не умел, упирался грудью или животом и продолжал шагать на месте, мерзко хлюпая подошвами о землю и распространяя вокруг себя запах сгоревшей солярки.

Соискатели действия Голландца заметили, естественно, ни хрена не поняли и решили, что официальное лицо собирается закрыть по какой-то причине доступ к уже оплаченному счастью. А в договорах, между прочим, значилось, что форс-мажорные обстоятельства не являются причиной возврата денег.

– Послушайте, сержант! – провозгласила дородная дама в обтягивающих корму спортивных штанах и в ярко-оранжевой футболке на голое тело. – Если вы полагаете, что…

Сталкеры заржали в предвкушении.

Это дама полагала, что может чего-то взять голосом. Голландец, который был лейтенантом, жутко не любил тех, кто не научился разбираться в знаках различия, а соискателей счастья так просто ненавидел. Сам он умел получать свою порцию счастья из обычных мелочей типа выпить-подраться-потрахаться, остальное полагал дьявольским соблазном и по мере сил жизнь соискателям осложнял.

Так что сейчас дама могла неожиданно получить больше, чем было предусмотрено ее контрактом.

Но не получила. Не успела.

Хотя это, скажу я вам, еще с какой стороны смотреть.

Распугивая соискателей, к КПП подлетел «хаммер» американского контингента, морпехи вывалились наружу, растянулись цепочкой вдоль шлагбаума, свои ружья на «голема» наставили и ждут приказа. Их начальник Билли, кажется, что-то с начальством по рации обсуждает, «голема» рассматривает с неудовольствием и без одобрения.

Работка у контингента, что американского, что русского или китайского, не пыльная, деньги капают, счастье на халяву опять же. А тут – пожалуйста! Придется стрелять, а применение оружия в Зоне, да еще стрельба в сторону Зоны… А если пуля чего-нибудь повредит? В Золотой шар, например, угодит?

Никто того шара не видел, но всякий о нем слышал и знает, что именно он – сердце Зоны и средоточие всепланетного счастья. А тут пуля в него попадет – что будет? Закончится счастье, и начнется несчастье? И Зона вместо того, чтобы осчастливливать, станет убивать? Нет уж, спасибо. Дураков ставить такие эксперименты – нету.

Последний раз стреляли от границы в глубину года три назад, лейтенант был откуда-то из Африки, у них там вообще хреново и стрелять любят с детства. Так его выперли с хлебного места, когда оказалось, что мог он, оказывается, выбрать другую позицию, с направлением стрельбы в сторону жилого района.

У американца открутиться не вышло – тут тебе и КПП, и гражданские, и строения Института.

Билли рацию свою выключил аккуратно, потом несколько секунд негромко выражал свое неодобрение божьего промысла и решения начальства в таких выражениях, что даже Стукарик заслушался.

Солдаты, не дожидаясь приказа, свои ружья вскинули, а «голем», между прочим, ходит медленно, как по болоту, с чавканьем отрывая свои ноги от земли, раскачиваясь из стороны в сторону и хлюпая вечно распахнутой безгубой пастью, но при этом он и не останавливается. Так что, когда разговор бедняги Билли с начальством закончился, «голему» до границы оставалось уже метров пятьдесят. А от границы до шлагбаума – еще двадцать.

Билли, даром что военный, но мозгами пошевелил, что-то прикинул и подчиненным своим приказал. Те живенько так засуетились и стали на крышу КПП залазить.

– Это чтобы пули сверху вниз шли, – зачем-то пояснил окружающим Чупа. – Они, значит, вначале его с ног собьют, а потом…

И все-таки Билли идиот. И Голландец – тоже придурок, недалеко ушел. Должен был кто-то соискателей предупредить, что сейчас начнется грохот? Должен был. Но Билли понадеялся, наверное, на Голландца, тот на Билли, так что когда шесть автоматов одновременно стали стрелять, а гильзы – горячие гильзы посыпались соискателям на головы, вот тут и началось веселье.

Женщины – визжать и разбегаться, мужики – кто на землю падает, кто бежит к шлагбауму, чтобы, значит, глянуть, что за сыр-бор. Экскурсоводы мечутся среди тех и других и пытаются убедить, чтобы без паники.

Чупа схлопотал в рожу от пенсионера, Длинный приложил вначале туристу, а потом и его жене. Стукарик вцепился в бабу, которая сдуру и от паники полезла под шлагбаум, еще две бабы вцепились в Стукарика, чтобы он их спас и защитил, Голландец машет резиновой палкой, особо не разбирая, кому и куда лупит…

А «голем» идет. И ему вроде наплевать не только на суету-крики-панику, но даже и на выстрелы, на пули ему наплевать.

Он, между прочим, из глины. У него нет ни сердца, ни мозга, ни чего другого. Сплошная глина. Ну, или что-то вроде глины. Мы как-то с ребятами такого засекли еще в Зоне, сопровождали до самой границы, а потом, уже тут, на родной земле, его расстреляли. Чтобы знать, если что.

Так своего мы уработали из четырех стволов, с десяти метров минут за десять. Пуля или там заряд картечи входят в туловище с чмоканьем, землистая плоть поется, идет кругами, как болотная поверхность, а потом затягивает отверстие, будто и не было.

Так это у нас были охотничьи ружья, двенадцатый калибр, да еще и скорость пули не очень высокая, а у солдатиков калибр пять и шесть, пули прошивают «голема» не останавливаясь, выбивают пыль из земли и крошки из асфальта позади него. Ни одна, кажется, мимо не прошла. Но и толку нет.

Потом ударил пулемет с «хаммера». Сержант, сидевший в люке, подпустил «голема» поближе да и врезал из крупнокалиберного.

«Голем» исчез. Вот только был, а через секунду – исчез. Расселась пыль – только ноги «голема» стоят, где-то до колен, хотя колен у него как раз и нет. Как и остальных костей.

Только сержант собрался добить конечности, как они потекли, опали и превратились в лужицу чего-то, похожего на свежее коровье дерьмо.

– Вот такие дела, – сказал кому-то Длинный.

– Ага, – подтвердил Чупа. – Теперь еще час ждать, пока все это рассосется… Водители «калоши» нипочем не поведут над этим. А оно как раз посреди дороги…

А вот это мысль.

Я стал искать взглядом своих клиентов, оказалось, что они как стояли, так и стоят. Очереди нет, а они вроде как в ней стоят, с места не двигаются. Закурили и тихо о чем-то щебечут.

– Все, парни, – сказал я ребятам. – Мне пора.

– Ты на празднике будешь? – спросил Длинный, и я вспомнил, что забыл о празднике.

День города, между прочим, а не хрен собачий. И день сегодня не абы какой, а праздничный, юбилейный. Что сегодня двадцать лет, как образовалась наша Зона. И мероприятия обещались быть крутыми, славными и запоминающимися.

– В девятнадцать двадцать, – напомнил Чупа.

Точно.

Двадцать лет назад ровно в девятнадцать двадцать и грянуло. Так что, по обычаю, и годовщину празднуют с девятнадцати двадцати и вроде бы как неожиданно. Нет ни одного плаката или воздушного шарика. А вот в девятнадцать двадцать ка-ак жахнет! Двадцатый год подряд.

Голландец даже особо спорить не стал, сунул амбарную книгу для росписи Первому и Второму, сфотографировал их по очереди и скинул фотки в компьютер.

– Ну ты понимаешь, Блондин, что аккуратно, чистенько, не гадить, надписи не оставлять… И выйти не позднее…

– Не позднее двадцати минут восьмого, – сказал я. – Буду, не сомневайся. Ежели мои красавцы отстанут – выйду без них.

И, для воспитания, повысил я голос и продекламировал вслух любимый каждым сталкером пункт из «Уложения» о том, что не несет сопровождающее лицо ответственности за клиента, в случае отказа какового обязан только сигнализировать в компетентные органы, а вот право имеет уйти, убедившись, что клиенту не угрожает непосредственная опасность.

Обычно лица соискателей при такой декламации вытягиваются, становятся серыми, почти как у «големов», но мои отреагировали спокойно. Загасили бычки, поправили лямки на рюкзаках и выжидающе посмотрели на меня.

Я в детстве бывал в деревне у деда, ездил в повозке, запряженной парой коней. Так вот, кони с таким точно выражением морд оглядывались на ездоков. Ну, давай, что ли?

Значит, пошли.

Я выдвинулся вперед, сделал несколько шагов, по довольному сопению за спиной понял, что оба идут следом и готовы так маршировать и дальше.

Мы обошли шлагбаум, вдоль стеночки прошмыгнули мимо того, что осталось от «голема», и вошли в старый квартал. Я оглянулся – над КПП ветер теребил старый плакат «Добро пожаловать, пришельцы!», повешенный еще тогда, когда всем казалось, что это именно зеленые человечки устроили все это у нас в городе.

Плакату было уже лет двадцать, намалеван он был на какой-то легкой ткани, должен был уже истлеть в прах, но только выцвел да запылился.

Ладно, бог с ним. Только я собрался идти дальше, как слышу – сзади что-то звякнуло. Оборачиваюсь – Второй открывает сумку и вытаскивает из нее видеокамеру.

Это он ее, значит, в сумке нес. Это он, значит, оператор, мать его так. И это значит, что я повел в Зону съемочную группу, чтоб им всем пусто было.

А Второй, мало того, что камеру достал, так еще и на колени становится и объектив сует в подвальное окошко. А там, между прочим, «ведьмин студень», и не самый популярный в Хармонте коктейль, а самый что ни на есть настоящий «ведьмин студень». И если хоть капля этой гадости попадет на кожу, то человек до самого конца жизни это место будет поглаживать, теребить, царапать и ковырять. Ковырять-ковырять-ковырять, пока не проковыряет насквозь. Пальчиком или там стамеской – неважно. Важно, чтобы посильнее на эту точку счастья давить.

Вот это я Второму ласково так и рассказал, он побледнел и от окна отшатнулся. Там как раз пламя голубенькое от поверхности «студня» оторвалось да потолок прямо возле окна и лизнуло.

Второго бросило в пот, прямо потекло с него. По щекам, по шее, капельки повисли на ресницах и кончике носа.

– Значит, доверять вам, ребята, нельзя, – говорю. – Значит, меняем порядок движения – вы впереди, я сзади. Указываю направление и идем. Вначале – Второй, как самый шустрый. Мне таких не жалко, если честно. Потом – Первый, его тоже не жалко, но двоих вперед все равно послать не могу.

– А как мне можно снимать? – спрашивает Второй.

– Как надел, так и снимай. Я подряжался на экскурсию, про съемки разговора не было. Не было разговора?

– Не было, – честно подтвердил Первый. – Но если можно…

– Нельзя.

– Если можно, на остановках мы все-таки хотели кое-что отснять. Пейзажи, если повезет, какие-нибудь интересные места…

– Это ты у девки своей интересные места снимай… Вперед, шагом марш.

И мы пошли.

Парни крепкие попались, я думал, что через каждые сто метров будут отдыхать, но нет, несут свои рюкзаки, не жалуются. Второй, кажется, камеру включил, вроде бы и в опущенной руке несет, но объективом со стороны в сторону водит. Ну и хрен с ним.

Квартал мы проскочили спокойно, Второй, правда, заметил траву, что росла на антеннах, попросил разрешения отснять. Я для порядку сделал паузу, потом разрешил. Две минуты. И чтобы не прикасался.

– А что так? – глядя в видоискатель, поинтересовался Второй.

– А тут, понимаешь, когда это мочало на антеннах появилось, прислали вертолет, чтобы взять образец…

– И?

– Взяли, зацепили якорем на тросе, потянули… Мне рассказывали, что, если судить по записи переговоров, всем на борту вертолета одновременно стало хорошо. Такое счастье испытали, что даже забыли, где находятся и что делают. Двое ученых один за другим вышли из вертолета через открытую дверь, а пилоты, как потом обнаружили, зачем-то отправились в хвост вертолета. А вертолет до сих пор лежит на той стороне, за домом. И пилоты тоже. Я фотографию видел – сидят и вроде как блаженно улыбаются. На видео, говорят, это еще смешнее. Они даже глазами моргают. Медленно-медленно веки опускаются, медленно-медленно поднимаются. Восемнадцать часов тридцать восемь минут и пятнадцать секунд вниз и столько же – вверх. Так что не прикасайся, бог с ним, с мочалом.

Часам к двум я разрешил привал.

Возле озерца. Я и сам искупался, и им разрешил. Водичка прозрачная, теплая. Я всегда здесь останавливаюсь. И все соискатели в восторге. Говорят, что после купания чувствуют себя счастливыми, словно дети. Я им верю. И не говорю, что несколько раз пытались измерить глубину озерца. Несколько раз – сталкеры. Первый, Форс, попытался донырнуть. Сознание потерял, кровь из ушей и носа, но не утонул. Всплыл кверху спиной через четыре минуты и даже ожил после откачивания. И был очень счастлив, что выжил.

Мерили веревкой с грузом на конце – метров сто отмотали, без толку. А потом прикатили на «калоше» институтские, с радаром, но и у них получилось нечто несусветное. Так и прозвали озерцо – Бездна счастья.

Я лежал на песочке и подсыхал. Было хорошо, спокойно. Соискатели перекусили чего-то, но, как я заметил, без особого энтузиазма. Первый все больше молчал, а Второй – носился вокруг, как ошалевший от счастья щенок. Совал нос под камни, что-то кричал пролетевшей мимо птице, даже засобирался было взять и донырнуть до дна озера, но я даже отреагировать не успел, как он заинтересовался травой, обнаружил, что весь клевер – пятилепестковый. Пришедший в умиление Второй схватил свою камеру и начал снимать растения. И похоже, каждое в отдельности.

А потом повезло и мне.

Я его все-таки засек. Нет, засек я эту гниду еще возле КПП. Потом раз или два слышал, как он копошился в кустах, в развалинах, один раз спугнул птиц возле старой бензозаправки.

Возле озера он подставился. Я, если честно, на это и рассчитывал, когда вел клиентов по этому маршруту. Для человека нового, первый раз пришедшего в Зону, тут – да, хорошо. Но не более. А тому, кто уже бывал, – сложнее. И гораздо сложнее. Вот, например, я своих вел по долинке, через двойной лысый холм, а ему, чтобы не засветиться, пришлось идти через овраг. А сразу после него, чтобы не налететь на «плешь», пришлось отклониться к чертовой капусте. А у той сейчас – период цветения. И без скафандра ты там ясность сознания не сохранишь. В сочетании же с ветерком от «плеши» и влагой «бездны» эффект получился пусть и не мгновенный, но сногсшибательный.

Я вначале услышал, как за камнями кто-то заскулил, застонал, как при оргазме, давно сдерживаемом, но сильном.

– Корешок! – позвал я.

Тихонько и ласково, сейчас Корешок за ласковое слово готов все что угодно сделать. Недолго, еще минут пять, но мне хватит.

– Иди сюда, Корешок! – сказал я страстным шепотом, и Корешок вышел из-за камней.

– Сюда-сюда. – Я похлопал ладошкой по траве возле себя, и он радостно подошел.

– И зачем ты шел? – спросил я.

Тихо-тихо спросил.

Мои соискатели уставились на нас, Второй даже камеру отложил, пялится. Откуда ни возьмись появился красавчик, прибежал по первому зову, а крутой сталкер, каким меня наверняка представил им Жан-Люк, ведет себя с ним, будто с любимой собачкой. Или ребенком.

– Я за тобой шел, – сказал Корешок, преданно глядя мне в глаза.

– А зачем?

– Я думал, ты их к Шару повел, – сообщил Корешок. – К Золотому…

Странно, подумал я. Нет, то, что всякая мелочь и люди уважаемые время от времени начинают искать Золотой Шар, я знал. Сам года два его искал. Но отчего это Корешок решил, что именно сейчас я иду к Шару?

И почему так заинтересовались мои подопечные?

– А с чего ты решил, что я могу знать, где шар?

– А я так подумал. – Корешок присел на корточки, чисто щенок, разве что хвостом не крутил и язык не вывалил. – Они, вот эти двое, уже неделю шныряют по городу, вопросы задают. О Шаре. Потом обратились к тебе. А ты ведь за ерунду не берешься. И у тебя сегодня выходной… Вот мы и решили…

Они, видите ли, решили. То есть он не один за нами поперся, на хвосте удержался один, это точно, а остальные…

– И кто с тобой был еще?

– Троян и Вага.

И в зале они следили не за мной, а за этими двумя. Нехорошо, мальчики, нехорошо.

Прошло пять минут с начала разговора. На часы я не смотрел, но заметил, как заискивающая улыбка сползла с лица Корешка, понял – коктейль закончил свое действие. И можно переходить ко второй фазе.

Вначале я получил нужную информацию, теперь нужную информацию должны получить все остальные. И так, чтобы не ошиблись в содержании послания.

Я, как человек честный, не чуждый даже благородству, выждал еще минуту, убедился, что Корешок больше не под кайфом, все осознает и перспективы оценивает правильно. Я даже позволил ему подняться на ровные ноги. И только после этого ударить.

Я так скажу: драться в Зоне – нехорошо. Наверное. Сюда приходят за счастьем и тому подобной радостью, а не для того, чтобы нанести телесные повреждения ближнему своему. Но с другой стороны…

Меня, кстати, очень примиряет с нашим несправедливым миром всегдашнее наличие этой другой стороны. С одной стороны – вульгарное избиение сильного умным и умелым. Корешок, между прочим, не просто так, а чемпион чего-то там в среднем весе. Так что я не ставлю перед собой легких задач. И в результате, с другой стороны, все это превратилось в процесс обретения счастья.

Я давно не был так счастлив, как в тот момент, когда Корешок перестал отбиваться и заныл, прося пощады и обещая, что никогда… Никогда-никогда-никогда-никогда.

И какое огромное счастье он испытал, когда я сказал: «Живи» и перестал его бить! Огромное, всепоглощающее. Куда там черным брызгам и пуху вместе взятым!

Ну и, в конце концов, мои клиенты тоже были счастливы. Хотя бы тем, что это не их я бил. Во время драки я себя со стороны не вижу, но те, кто видел, в один голос заверяют, что одного такого зрелища им хватает на всю жизнь.

– Отсюда добежишь до КПП? – спросил я у Корешка, и он, не отвечая на глупые вопросы, рванул с низкого старта.

– Вот теперь займемся вами, – насладившись зрелищем бегущего урода, говорю я, поворачиваюсь к клиентам и обнаруживаю, что у них есть свой сценарий дальнейшего разговора.

Два пистолета – это всегда два пистолета. И если они смотрят тебе в брюхо, шансов, что пуля в тебя попадет, ровно в два раза больше. То есть, в нашем случае, на расстоянии пяти метров вероятность равнялась двумстам процентам. Наша училка математики была бы мной довольна. Редко я доставлял ей радость своими познаниями в математике.

Пистолетов я не ожидал, наверное, поэтому у меня первая фраза и получилась такой естественной.

– Зачем вам пистолеты, козлы? – спрашиваю я и понимаю, что вопрос нелепый.

Понятно, что делать, – стрелять. Стрелять в кого – в меня. Моя бывшая учительница словесности гордилась бы мною. Если бы дожила. В меня зачем? Убить? А вот тут урок языка заканчивается и начинается литература.

С какой целью? Что подразумевали парни, захватив с собой оружие и не извлекая его до тех пор, пока некстати для них не подвернулся Корешок? И не упомянул их интереса к Золотому Шару?

Мне будет трудновато обходиться без услуг Жан-Люка… Но ничего не поделаешь. Если этот засранец начнет трепаться, что я, видите ли, знаю, где находится Золотой Шар, то мало мне не покажется. Шар выполняет желания, Шар может все… С чего, кстати, Жан-Люк решил, что я знаю, где этот Шар находится?

Вот вернусь, зажму пальцы в дверь, как говаривал сержант из нашего полицейского участка в годы моей молодости. Если вернусь. Сослагательное наклонение.

– Так зачем вам оружие? Вы в кого стрелять собирались?

– В вас, господин экскурсовод.

Ухмылка у Второго неприятная. Вот я сразу поверил, что он может стрельнуть. Может. И даже глазом не моргнет. Первый нервничает, но тоже выстрелит. Очень у него решительное выражение лица.

– Мы хотим знать, где Золотой Шар, – сказал Первый.

– Все хотят. Нет, правда, все хотят. Честно. Или почти все. Я вот не хочу, – говорю я, а сам пытаюсь понять, как выкручиваться.

Солнце уже к горизонту ползет, тени, соответственно, в противоположную сторону. Почти все, кроме теней от бензовозов. И если мы еще будем здесь трепаться, то я вполне могу опоздать к началу праздника. А мне бы очень этого не хотелось. Я Марии обещал, что точно буду. И если я не распоследний идиот в этом городе, то это обещание выполню. Мария – это самая красивая девушка в Хармонте, и даже я не знаю, почему она выбрала меня.

Бежать? Можно, конечно, попробовать, только откуда мне знать, что красавчики – не чемпионы по стрельбе?

– Мне очень нужен Золотой Шар, – как заведенный повторил Первый.

Он тоже стал понимать, что выглядит глупо с этой пушкой в руке. Должен требовать, а просит. Как дети, честное слово.

А Второй психует. Какого черта, кричит, мы тут с ним возимся? Ведь понятно же, что не скажет.

Не скажу.

Даже если и знает, кричит Второй. Так что переходим ко второй фазе. Его грохнем – и ко второй фазе.

– Хорошо, – как бы через силу говорит Первый. – Давай пока начнем, может, он и сам расскажет, когда увидит…

Это вряд ли, но вслух я этого говорить не стал. И дергаться не стал. Когда они потребовали, чтобы я руки за спину повернул, – повернул. Они наручники защелкнули и успокоились. Разрешили мне сесть, а сами стали из рюкзаков какие-то штуковины доставать.

Это, спрашиваю, чего? Бомба, говорят. Что-то вроде ядерной. То есть ядерная, но какая-то не такая. Я, в общем, не понял ни черта, так они мне просто сказали, что отсюда до города все превратится в пустыню. Даже, может, часть города затронет.

Они специально к дате подгадали.

Вообще-то они собирались Шар заминировать, вначале попросить у него что-то важное, а если он не выполнит, то и уничтожить. Теперь – только уничтожить. Он же все равно где-то неподалеку, сказал Первый.

Да вон там, сказал я, за холмом. Это как, не понял Первый. Прикалываешься, сказал Второй. Да нет, отвечаю. За холмом. Могу показать.

Я и сразу мог показать, только хотел выяснить, зачем им это. Теперь понял. Пусть попробуют, чего там.

– Вперед пойдешь, чтобы без глупостей, – сказал Второй, поднял меня на ноги и подтолкнул.

– Бомбу сразу возьмешь? – спросил я.

– Потом. Успеем. Если ты не врешь, то…

– А что вам плохого сделала Зона? И Шар?

– Что плохого? – Первый развернул меня к себе и посмотрел в глаза.

Не знаю, что он увидел у меня, а его глаза мне не понравились. Зрачки расширены, по белкам – красные загогулины. Психует, ясное дело.

– Зону нужно уничтожить, – заорал Первый. – Уничтожить.

То есть получается, что он собирался попросить Шар, чтобы Зона исчезла. Добровольно. Смешной парень. Жутко смешной.

– Ты понимаешь, что для многих людей – это единственный способ стать счастливыми? – спросил я.

– Счастливыми? Чушь. Нет здесь никакого счастья. Нет, не было и не будет! Здесь самая большая игла в истории человечества! Ты знаешь, что происходит с теми, кто здесь побывал?

– Счастливыми становятся…

– Ага. Счастливыми… Понимаешь, что они не хотят быть счастливыми, они хотят чувствовать себя счастливыми!

– А не один хрен?

– Да что ты с ним разговариваешь. – Второй дернул меня в сторону и подтолкнул, чтобы я, значит, шел к Шару.

Я бы и пошел, но Первый меня остановил.

Нет, говорит, подожди.

Подожди.

Что дает Зона? Ты приезжаешь сюда, получаешь заряд и уезжаешь счастливый. Потом проходит год, ощущение счастья исчезает, остается пустота. Холодная, давящая пустота. Ты не находишь себе места, тебе кажется все серым и пресным. Твоя любимая женщина – напыщенная уродливая кукла, твой друг – мерзавец и карьерист. Ты живешь не в городе, а в сточной канаве, населенной, кроме тебя, тупыми уродами. И что тебе делать? Правильно, ты снова берешь деньги и отправляешься сюда. И снова. И снова. Но дозы хватает только на год. Да, есть хабар, эти забавные штуки очень изменили мир, машины ездят на этаках, вся компьютерная техника переориентировалась на коллоидный газ, найденный здесь и который мы научились воспроизводить. Но людям-то все хуже и хуже… Людям плохо. И что самое страшное в этом наркотике – люди не презирают и ненавидят наркоманов. Люди мечтают сами уколоть себе дозу. Люди собирают деньги, чтобы сюда приехать, оплатить чудовищные расходы на транспорт, заплатить за проживание… Да, у вас счастье здесь бесплатно, нужны деньги только на бытовые услуги и консультации. Большие деньги.

А еще вас хотят видеть в каждом городе этого загаженного мира! Вас уговаривают переехать, предлагают дома, деньги только за то, чтобы вы поделились своим счастьем с другими. Пробовали даже похищать или заставлять в приказном порядке. Только тогда ваши земляки уже не приносят счастья людям.

– И что – это плохо? – спросил я.

– Плохо. Это чудовищно. Вас ведь не просто так везут в другой город. Вас везут для того, чтобы…

– Чтобы люди были счастливыми…

– Чтобы они не замечали своего несчастья. Жизнь ведь лучше не становится! Улицы чище не становятся, работы больше не становится, денег больше не становится. Но для людей это уже и не важно. Понял? Не важно! Они будут терпеливы, потому что счастливый человек – самый послушный и покорный человек. Вот и получаются города со счастливыми бомжами, безработными, проститутками, жуликами…

– Так преступность падает, – напомнил я.

– Преступность? В общем – да. Бытовые преступления на почве ревности, в результате ссоры – исчезают почти полностью. Твоя жена тебе изменяет – какая разница, я ведь все равно счастлив. Денег нет – отлично! Прекрасно! Никакие деньги не мешают мне быть счастливым. Я болею? И что? Я от этого несчастен? Нет? И все нормально. Люди перестают кончать жизнь самоубийством, потому что в этих городах, в которых поселились ваши, даже воздух пропитывается незаслуженным счастьем…

– Ага. Вот оно что. То есть счастье нужно заслужить. Иначе оно и не счастье вовсе? – спросил я.

– Да, заслужить. Добиться. Научиться. А не идти сюда, в Зону, за счастьем, приезжать в ваш город, чтобы уловить дуновение счастья. Затаскивать в постель ваших мужиков, потому что, по слухам, ребенок, зачатый с хармонтцем, рождается талантливым и счастливым…

– И вы решили все взорвать? Вы же понимаете, что Зона не исчезнет сама собой, чего бы вы от Шара не просили… Сами понимаете, или кто-то подсказал? Надоумил кто? И бомба откуда, ребята? Вот что-то мне подсказывает, что просто так, из деталей радиоконструктора, ее достанешь. Кто-то вам помог?

– Ну… – Первый посмотрел на Второго, тот отвел взгляд. – Есть группа людей, которые собрались, чтобы…

– А есть еще кто-то, кто решил вашими руками порешать свои проблемы. И вы даже не знаете, зачем им это на самом деле. Может, это просто завистники… Может, люди, искренне верящие в тот бред, что вы мне сейчас несете. И которые хотят все это уничтожить из самых благих намерений. Не помните, куда вымощена дорога этими забавными штуками? Не нужно этого уничтожать! Зачем? Объясните людям вокруг, что приезжать сюда за счастьем – неправильно. Объясните! Лекции читайте, передачи снимайте… Покажите… Докажите, что это наркотик. Объясните то, что говорили мне о грязных неуютных городах, населенных счастливыми людьми… А если не сможете, то, может, и не заслужили люди ничего другого? Может, и черт с ними, с этими наркоманами? Пусть подыхают? Пусть получают то, чего хотят? Не счастье, а его суррогат? Они жрут суррогат, носят суррогат, трахают суррогат, читают суррогат… Так думаете, что суррогатное счастье чем-то хуже всего этого? Ни хрена, я вам говорю. Ни хрена! Вы что, телек не смотрите? Не обратили внимания, что там показывают и говорят? Счастье – это покупать новые одежки! Ездить в крутой тачке – счастье. Трахнуть ходячую вешалку для одежды – счастье. Выбрать в президенты урода, отличающегося от другого урода только цветом предвыборной агитации, – счастье, трижды счастье. Так почему вы прицепились к Зоне? К ее счастью, бесплатному счастью для всех? Я тебе скажу зачем. А затем, что она слишком похожа на вас. На нас. На них. Она – это мы. Мы все. Она дарит счастье бесплатно, только вот, чтобы это счастье получить, приходится платить за бытовые мелочи. Крупно платить… А в мире как-то иначе? Люди живут в свободном мире, они свободные люди, только, чтобы не подохнуть от голода, им приходится гнуться перед всякой мразью, главной заслугой которой является дедушка или прадедушка, нахапавший большой мешок денег. А те, кто обладает этим мешком денег, – они, конечно, счастливы? Они четко знают, что их любят искренне не за деньги, а за красоту и благородство? Им не приходится охранять своих детей от похитителей, не приходится прятаться от толпы, ужимать свой мир до размеров виллы, офиса, номера на курорте или собственной дачи на дальнем острове. Они селятся на островах в южных морях и считают себя счастливыми. Они заперты на острове в компании со слугами, которые их ненавидят, с женами, которые их используют, и детьми, которые ждут их смерти. И называют это счастьем? И все остальные называют это счастьем? Так чем это хуже? Чем это хуже, я вас спрашиваю?

Первый не ответил, отвернулся. Второй – я так и знал, что он в компании самый нервный, просто врезал мне в рожу с левой руки. Правая была занята, в ней он держал пистолет.

Я упал, хоть удар был и не очень. Я с Гуталином четыре раунда выстоял на заднем дворе «Тошниловки». Но там на меня смотрели парни и ожидали чуда. А здесь от меня ожидали, что я упаду как кегля. Я и упал.

– Не умничай! – сказал Второй.

Я боялся, что он добавит мне ногой, но он бить не стал, подошел к бомбе, что-то на ней нажал, переключил со щелчком.

– Трое суток, – сказал он Первому. – Людей успеют эвакуировать, если что.

– А меня? – спросил я, отплевавшись от песка. – Я ведь точно всем расскажу, где бомба.

– А тебя мы убьем. Или ты нам скажешь, где тут ближайшая Чудесная поляна…

– Волшебная, придурок.

– Хорошо, пусть волшебная. Мы тебя отведем туда и оставим привязанного. Умрешь счастливым.

– Хорошая идея, – не мог я не согласиться.

Смерть легкая, даже приятная.

– Значит, так, – деловито сказал Второй. – Бомбу я взвел, так что, если Шар не выполнит твоего условия…

– Желания, придурок. Желания! Это государства выполняют или нет условия террористов, а Шар может исполнить желание. И не какое-нибудь, а только выстраданное, затаенное, может, даже не осознанное. Ты попросишь, чтобы зона исчезла, а она станет только больше. Другие появятся по всему миру. Понятно?

– А хоть желания, хоть условия, какая разница? Даже если мы оттуда, от Шара, не вернемся, то бомба все равно рванет. Ты сказал, сколько до Шара?

– Я сказал, что он за холмом. И все. А до него – метров пятьдесят.

– А у нас в радиусе километра температура достигнет пяти тысяч градусов, – радостно сообщил Второй. – Земля, камни, граниты, базальты в радиусе пятисот метров частично испарятся, частично расплавятся… Шару лучше выполнить желание и убраться куда-нибудь в другое место.

– Пойдем, – сказал Первый глухо.

– Нет уж, он – с нами. Он не полезет же в ловушку типа Волшебной поляны?

– А почему не полезу? Вы же все равно меня…

– Нет, ты не до конца все понял. Отключить бомбу нельзя. Только если Шар выполнит наше желание, ты останешься жив. Ты ведь хочешь жить?

– Хочу.

– Тогда пошли. Обнимемся – и пошли. – Второй поднял меня с земли, обнял левой за талию, как родного.

– Только ты особо не прижимайся, – попросил я. – Я не по этим делам…

– Я тоже, не бойся. – Второй подмигнул мне левым глазом. – Пошли…

И мы пошли.

До вершины холма было всего двадцать шагов. За ним – карьер. Старый, заброшенный карьер. В глубине – старый экскаватор, а за ним – Шар.

Второй присвистнул потрясенно и, кажется, чуть не выронил пистолет. Первый вздохнул.

– Вперед, господа! – театрально вскричал Второй, взмахивая оружием.

Ему наверняка жутко хотелось выпустить в воздух весь магазин, но он решил не портить торжественность момента.

Мы спустились с холма, песок осыпался под нашими ногами, ветер принес откуда-то перекати-поле, оно ударилось в мои ноги и покатилось вперед, как футбольный мяч.

Старый экскаватор стоял поперек карьера. Лапа с ковшом стояла, как арка, как ворота перед волшебной страной. Пройдешь сквозь них и окажешься в чудесном мире, в котором возможно все, даже счастье…

Мои клиенты вначале ничего не заметили, а потом уже было поздно.

Легкое дрожание воздуха возле проржавевшей гусеницы экскаватора вдруг метнулось к нам, облапило, сжало…

Второй закричал, тонко, пронзительно… Его напарник рухнул в песок, со стоном выдохнув воздух. Мерцание не отпускало их, пульсировало, наливалось молочным светом и становилось прозрачным, почти невидимым.

Парни не знали, что такое счастье возможно. Они даже представить себе не могли, что это чувство может быть настолько сильным, настолько всепоглощающим. Они кричали и выли, катались в песке, захлебываясь смехом и слезами. Это длилось всего полминуты. Это всегда длится полминуты. Ровно, ни больше ни меньше.

– Наручники снимите, – сказал я.

Второй молча встал на колени, достал из кармана ключ. Я повернулся к нему спиной и подождал, пока он расстегнет наручники.

– Что дальше? – спросил Первый, поднимаясь с песка.

– Вон Шар, – сказал я. – Можешь пойти, потрогать. Он теплый даже зимой.

– Забавно, – сказал Первый. – А он и на самом деле исполняет желания?

– Конечно. Только ты сейчас можешь у него что-то попросить? Есть идеи?

Первого качнуло, я удержал его на ногах.

– Даже не знаю… – пробормотал он. – Представить себе не могу…

– Еще чуть-чуть сильнее – и смерть, – сказал Второй, все еще стоя на коленях.

– Вы готовы уничтожить это? – спросил я.

Второй встал, отряхнулся от песка и пошел обратно, к озеру. Мы с Первым двинулись следом.

– Знаешь, – сказал Первый, когда они поднялись на холм, – а я вспомнил. Я вспомнил, когда мне было почти так же хорошо… Когда я был почти так же счастлив…

– Я – когда Илона согласилась пойти со мной на выпускной, – сказал Второй. – И когда мы таки добили ту проблему, помнишь – два года назад? Почти так же… Почти так же было…

– А у меня впервые такое было, когда отец вернулся живым с войны. И когда мать выздоровела после аварии, впервые открыла глаза. А потом… потом, когда мы все-таки решили ту проблему два года назад. Я ведь совсем не помнил тех чувств. Обиды – помнил. Удовлетворение – помнил, каждую свою бабу помнил, а счастья… Слушай, а ведь кто-то говорил, что счастье – всегда в прошлом. А оказывается… Выходит, что все это – не приносит счастья… Оно помогает вспомнить это счастье. И только тому, кто когда-то его уже испытывал – искреннее, настоящее… Помогает вспомнить. Но ведь… Ведь все равно кто-то приезжает сюда ежегодно… – сказал Первый. – Они что, снова забывают?

Кто как, говорю я. Кто как. Кто – забывает, кто – не может вспомнить, потому что и не было никогда. И тогда только это воспоминание, только это счастье у него в жизни. Вот он едет и едет сюда год за годом. Тут я помочь не могу. И никто не может. Зона не дарит счастье, она его возвращает. Каждому – свое. И поэтому никто не может уйти обделенным.

Когда я снова к ним повернулся, они уже свою бомбу разобрали. А ведь врали, что ее нельзя остановить.

– Назад понесете? – спросил я. – Вернете для другой попытки?

Они переглянулись, потом посмотрели на меня.

– В озеро, – сказал я.

– А не вытащат?

Я не ответил. Они собрали все детали и бросили в воду.

Когда мы вернулись из Зоны, во-первых, уже темнело, а во-вторых, город был словно пустой. Не горели ни уличные фонари, ни окна домов.

Парни недоверчиво крутили головами, ожидая какого-то подвоха. Даже дежурного на КПП не было, мне пришлось самому вычеркнуть соискателей из регистрационной книги.

Первый предложил меня подвезти, я отказался. Что я, машин не видел?

Они уехали, не прощаясь. Уж не знаю, смогут они объяснить остальным, что произошло и зачем, не будет ли следующей попытки. Во всяком случае – Она спокойна. Она нас выпустила, значит – все в порядке. Все правильно. В следующий раз кто-то другой окажется в нужном месте и в нужное время.

В центре города возле ратуши оглушительно щелкнуло, раздался свист, потом с громоподобным хрустом в небе развернулся огненный пузырь, завис и медленно растаял в воздухе. И грянула канонада. Каждый порядочный житель Хармонта, а у нас в городе живут только порядочные люди, целый год копит всякие ракеты и петарды, чтобы на день города, в годовщину начала новой эры человечества, все это взорвать и запустить.

Люди повалили из домов на улицы, крича, размахивая флагами, размахивая бенгальскими огнями и всячески валяя дурака.

У нас есть две особенности характера. У каждого жителя Хармонта. И обе эти особенности происходят от одного и того же странного явления. Очень странного и необъяснимого.

Мы ненавидим соискателей. Мы их жалеем и ненавидим. И мы умеем быть счастливыми. Наверное, это потому, что Зона на нас не действует.

Брезгует. Или щадит. Или кто-то за нас уже расплатился.

Поток людей вынес меня на центральную площадь. Окна ратуши открылись, из них вылетали разноцветные шарики – потоки разноцветных шаров. Миллионы разноцветных шаров. С крыш окрестных домов на головы людей хлынуло конфетти и серпантин. Крик, шум, гам…

Перекрывая гомон, мэр сообщил в микрофон, что предоставляет слово бессменной руководительнице оргкомитета праздника, и все заорали и засвистели.

На постамент памятника отцу-основателю влез Симпатяга Барбридж и принялся что-то орать в мегафон, его дети, Артур и Диана, попытались стащить старика вниз, потом махнули рукой на это дело и, кликнув своих детей, присоединились к главе славного клана Барбриджей.

Гута вышла на балкон, помахала рукой, и толпа взревела еще громче, хотя, казалось, куда же громче?

– Привет, – сказала Мария, обняв меня сзади за плечи и прижавшись щекой к моей щеке. – Правда, моя мама – красавица?

– Вся в тебя, – подтвердил я.

– Там ребята поставили столики на крыше «Тошниловки». Для нас держат два места. Побежали?

– Сейчас, я только…

– Он на той стороне, – сказала Мария. – Раздает…

– Ты иди, – говорю я, целую ее в щеку и иду сквозь толпу, не оглядываясь.

Я знаю, что она сейчас смотрит мне вслед, обняв себя за плечи, будто ей холодно. Она не ходит к своему отцу. Она любит его, но не ходит. Потому что он ее не узнает. И Гута, ее мать, я знаю, много лет пыталась достучаться до отца, но тот не узнает и ее. Он вообще их не замечает.

Целый год он слоняется по городу, целый день просит у людей писчую бумагу, по одному листику, ему больше не надо. Мы пытались ему купить пачку бумаги. Десять пачек, но он не использовал ни одного листочка. Все равно ходил и собирал по клочку. Просил и благодарил, когда ему давали.

Еще он собирал карандаши – огрызки, источенные до половины или даже больше. Вечерами он сидел в своей каморке, которую мы с ребятами оплачиваем вскладчину. Мы хотели снять ему дом или даже построить, но он согласился считать своим домом только ту каморку.

Так вот вечерами он сидел в своей каморке и сосредоточенно писал на листках огрызками. Листок за листком, листок за листком.

И мы, сталкеры, в тайне друг от друга, тоже садились рядом с ним и помогали писать. Листок за листком, листок за листком.

Это все, что мы можем сделать для бывшего сталкера, который, по легенде, однажды нашел в Зоне Золотой Шар. Потому что только от нас он принимает хоть какую-то помощь, не от жены и дочери, только от нас.

У него необыкновенно красивая жена. И потрясающе красивая дочь. Лучшая в мире. От сталкеров вообще рождаются необыкновенно красивые дети, но Мария – самая лучшая. Наверное, потому что – моя.

И да, он нашел Шар. И да, это он рассказал мне о том карьере. И каждый год он дожидается этого дня. Мы спросили, почему именно в этот день, и получили простой ответ. Потому что больше всего людей. Наши и приезжие. Много.

Я заметил его издалека, он шел сквозь толпу, и она раздвигалась словно по мановению волшебной палочки. Наши ребята помнят, как несколько лет назад какой-то урод решил, что городской сумасшедший ведет себя неправильно, и попытался прямо на месте его наказать. Урода гнали пинками до самого полицейского участка, а там полицейские, узнав, в чем дело, приняли эстафету в свои умелые руки.

Сейчас толпу раздвигали Гуталин, Мальтиец, Чупа… Еще кто-то шел неподалеку, я не разобрал, кто именно, но знал, что сталкеры где-то рядом. Потому что наши своих не бросают. Никогда.

А он… Он шел сквозь толпу и раздавал людям свои листки. Листок за листком, листок за листком, листок за листком…

Горожане благодарили и прятали листочки в карманы, осторожно, чтобы не потерять. Туристы недоуменно пожимали плечами, некоторые рассеянно роняли листки, другие, идиоты, выбрасывали небрежно.

Они не понимали, что протягивает им бывший сталкер, даже те, кто читал то, что было написано на листочках, вырванных из сотен тетрадок и блокнотов, не понимали, что именно им предлагают. Там было всего одно слово. Счастье.

Я продираюсь сквозь толпу, протягиваю руку, и он кладет мне на ладонь листок. Мне нужно три, говорю я, и он, улыбнувшись, дает еще два. Их я отдам Гуте и Марии, потому что сами они подойти не решатся.

А без этих листочков им будет трудно прожить год. Ведь это так важно – счастье, из рук самого счастливого человека нашего города, Рэдрика Шухарта.