С утра капитана 1 ранга Серебрякова вызвал к себе начальник штаба флота адмирал Журавлев. Комбриг прибыл вовремя, но у Журавлева уже кто-то был, и адъютант, худощавый, с черными глазами мичман, вежливо сказал: «Подождите, пожалуйста, две-три минуты». Серебряков теперь гадал — зачем он вдруг понадобился начштаба? Неужели снова пойдет разговор о «Бодром»?
«Ну и заварил кашу, — с неприязнью он подумал о Склярове. Он стоял у окна, глядел на корабли, стоявшие у причала. Ближе других у пирса колыхался «Бодрый». У его борта стояла баржа с топливом. И все-таки как ни сердит был Серебряков, он с теплотой подумал о Склярове. «Он прав, случай с минами это всего лишь эпизод. А если взять все в целом, то Скляров вывел «Бодрый» в передовые корабли. У него есть свой стиль морехода; любит риск, хотя поначалу набил себе шишек. Правда, порой вспыльчив, и тут Леденев прав: надо иногда Склярова сдерживать. А как быть, если все же конструктор Савчук приедет сюда? Кого рекомендовать ему, Склярова или Ромашова? Да, есть над чем подумать. Впрочем, я уверен, что Савчук пожелает «Бодрый», такие по натуре люди, как Скляров, ему по душе...»
Скрипнула дверь, и от начштаба вышли двое гражданских. Не успел Серебряков загасить папиросу, как услышал:
— Прошу вас, Василий Максимович.
Адмирал Журавлев пошел ему навстречу, поздоровался за руку.
— У меня для вас новость. Вот прочтите...
Серебряков быстро прочел текст и вернул листок адмиралу.
— Давно пора это сделать, — улыбнулся он.
— Да, главком согласился с нами, — сказал адмирал Серебрякову. — На флоте есть немало героев, чьи имена могли бы носить корабли. Вот и отец Петра Грачева погиб как герой...
— Спасибо вам за хлопоты, Юрий Капитонович. Еще в прошлом году Серебряков просил Журавлева возбудить ходатайство перед Военным советом Военно-Морского Флота о присвоении имени Грачева одному из кораблей бригады.
— Это дело нашей чести, — сказал тогда Серебряков и крупной ладонью потер подбородок.
— Да, мертвым слава не нужна, но живые должны знать, кому обязаны жизнью, — в раздумье добавил адмирал.
Позже Серебряков ходил на катере в соседнюю бухту к подводникам. Поделился своими мыслями с командиром соединения, и тот — тоже адмирал, как и Журавлев, — сказал, что моряки помнят о подвиге капитан-лейтенанта Грачева. Ежегодно в том месте, где погибла его подводная лодка, они опускают на волны венок живых цветов.
«А корабль именем Василия Грачева назвать все же следовало», — подумал тогда Серебряков, возвращаясь к себе в бухту.
— Я сейчас, знаешь, кого вспомнил? — продолжал Журавлев. — Ивана Степановича Исакова. Истекая кровью, боясь, что умрет, он написал Сталину и попросил назвать своим именем какой-нибудь корабль. Вот как слился он с морем!.. Я тогда был рядом с Исаковым. Рассказать, как это было?
...Под Туапсе шли ожесточенные бои. 4 октября 1942 года И. С. Исаков выехал с командующим Закавказским фронтом генералом армии И. В. Тюленевым в район Хадыженской. Неподалеку от Туапсе их автомашины атаковали «мессершмитты». Осколком бомбы Исакова ранило в левую ногу. В тяжелом состоянии его отправили в Сочи. Ногу пришлось ампутировать. Однако опасность для жизни не миновала. Из госпиталя Иван Степанович послал телеграмму Сталину и наркому Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецову. В тот же день Сталин позвонил Кузнецову:
— Вы получили телеграмму Исакова?
Нарком Военно-Морского Флота доложил, что получил и что к раненому командирован главный хирург флота И. И. Дженелидзе. Сталин распорядился немедленно написать Исакову ответ, при этом он объяснил, каково должно быть его содержание. Кузнецов так и сделал. Текст заготовленной телеграммы он прочел Сталину по телефону:
«Сочи, адмиралу Исакову. Не теряйте мужества, крепитесь. По мнению врачей, Вы можете выздороветь. Ваша жена вылетела к Вам. В случае трагического исхода лучший эсминец Черноморского флота будет назван «Адмирал Исаков». Желаем здоровья».
— От чьего имени посылаете телеграмму?
— От вашего, товарищ Сталин.
— Нет, — сказал он, — пошлем за двумя подписями: Сталин, Кузнецов.
Ивана Степановича удалось спасти...
— Адмирал всю жизнь посвятил морю, и ему не хотелось уходить из жизни, не оставив о себе память, — вновь заговорил Журавлев. — И дело тут вовсе не в личной славе — обычно, когда человек умирает, он думает не о себе, себя ему не жаль, потому что все умирают, только один живет дольше, а другой меньше; ему жаль оставлять то дело, ради которого он жил и боролся и за которое отдал всего себя без остатка. Но человек остается жить в продолжении этого дела.
— Когда вижу на борту ракетоносца имя Ивана Степановича Исакова, — после паузы сказал адмирал, — мне кажется, будто стоит он рядом и я слышу его голос...
— Тут психология, как говорится, — поддакнул Серебряков. — С кем в бою страдал, того не забудешь до конца жизни... — С грустью в голосе он добавил, что как бы ему ни пришлось тяжко на службе, никогда не оставит моря — оно научило его житейской мудрости.
Адмирал прошелся по кабинету, размышляя о чем-то своем. Неожиданно спросил:
— Как там Скляров?
— В дозор готовится...
— Я не о том, случай с минами пошел ему на пользу?
— Да, конечно. — Серебряков посмотрел адмиралу в глаза. — Вы его тогда здорово пожурили, мне даже жаль стало.
— Жалость расхолаживает людей, — сухо заметил Журавлев. — Хоть и сердит был я на Склярова, а он нравится мне. Есть в нем морская жилка. А?..
— Есть...
Адмирал прошелся по кабинету, поглядел в окно, сказал, что прогноз на июнь месяц обещает тихую, солнечную погоду; штормы не ожидаются.
— Слышите?
— А мне больше штормы по душе, Юрий Капитонович, — и Серебряков улыбнулся.
— Да?
— Штормы командиров учат маневру.
— Может быть, — задумчиво молвил адмирал. Он подошел к столу, сел и, глядя на Серебрякова, сказал: — Час назад мне главком звонил. Серьезное задание он поручил штабу флота. К вечеру с моря вернется комфлота, мы с ним все обговорим, а уж потом с вами потолкуем. Ждите моего звонка. Кстати, Склярову пока выход в море не планируйте.
— Что, комфлота наказал за срыв минной постановки?
— Нет. Другое тут... Потом...
Было уже за полночь, а Серебряков все не спал. Ночь была ветреной. С утра море, как дитя, нежилось на солнце, а сейчас было черным, как деготь.
Мысли потянулись в Ленинград, к дочери: как она там? Жена волнуется, а ей это вредно. Надя и так вдоволь хлебнула горя. И в землянке жила, и в горах, и под пулями была. Иринку родила в бомбоубежище...
Потом он подумал о Петре Грачеве.
«Парень хороший. Характером весь в отца, — размышлял Василий Максимович. — Скорее бы уже сыграли свадьбу. А то еще приглянется ему какая-нибудь северянка...»
На стене то и дело вспыхивали отблески маяка, расположенного на скале. Скрипнула кровать, и он увидел, как жена открыла глаза, потом поднялась на локте.
— Васек, ты что не спишь? — спросила она и тронула за плечо. — Ты знаешь, вчера Грачев приходил. Для храбрости, видно, немного выпил. Просил меня с Ирой переговорить...
— Вот как! — воскликнул Василий Максимович.
Она поняла, что ему надо рассказать все. Она так и сделала. Не скрыла и того, что посоветовала Ире пока воздержаться от свадьбы, а то если выйдет замуж, пойдут дети, куда уж там до учебы. Недавно Ира прислала ей письмо, в котором просила совета.
«Мама, Петя требует ответа, пойду ли за него замуж. Как мне быть, что ответить ему? Я, мама, уже взрослая, ты не думай, что я девчонка. Нет, мама, я уже взрослая. Я думаю, что пора мне замуж? Кажется, я ему не безразлична...»
— Петя очень любит Иру, но рано ей замуж, — сказала Надя.
Наступило тягостное молчание. Серебряков поглядел на жену, легко поднялся с кровати.
— Не нравится мне все это, Надюша. Зачем было Грачева отговаривать? Ведь он любит Иру, правда? Пусть сама решает.
— Она моя дочь, и я, как мать, обязана дать ей совет, — возразила жена.
Он промолчал.
Утром, когда жена еще спала, Серебряков, не завтракая, ушел на корабли. Капитан 2 ранга Скляров встретил его рапортом. За ночь ничего существенного не случилось, правда, «Бодрому» отменен выход в море.
— Чье распоряжение?
— Командующего. В пять утра мне позвонили. Я не стал беспокоить вас.
— Странно, — заметил комбриг. — Ну, что, пойдемте?..
Штаб флота находился неподалеку от берега. Они решили идти вдоль отмели до причала, где швартовались катера и буксиры, а потом подняться по узкой тропе. Красное солнце взглянуло из-за гряды скал, его лучи дробились на камнях. Вдоль берега тянулся редкий белый туман. В небе текли бело-дымчатые облака.
— Видать, к шторму красное солнце, — обронил Скляров.
Комбриг ценил Склярова. Когда Серебряков командовал «Бодрым», а Скляров был у него старшим помощником, Василий Максимович терпеливо учил своего преемника, учил строго, требовательно. Уже тогда он приметил, что старпом не был равнодушен к своей профессии, и Серебряков верил, что со временем из старшего помощника выйдет хороший командир.
После того как Скляров принял у него корабль, строгости к людям и к себе в нем прибавилось.
У моряка под ногами всегда зыбкая палуба, в море его подстерегают опасности, стоит лишь чуть ослабить внимание — мигом будешь наказан. Это комбриг давно испытал на себе.
«Море всегда мстит, его не узнаешь до конца, хотя всю жизнь будешь плавать», — нередко говорил комбриг.
Серебряков вдруг почувствовал, как тоскует по кораблю. С «Бодрым» у него многое связано. И хотя ушел на повышение, тоска по кораблю не оставила его.
— Василий Максимович, — вновь заговорил Скляров, когда они уже подходили к штабу, — попросите адмирала направить «Бодрый» на учения. Можете на меня положиться, ни одна подводная лодка не уйдет... А то иным командирам завидую...
Серебряков замедлил шаг. Его черные глаза кольнули Склярова, и тому стало не по себе. Комбриг не упрекал его, он сказал, что зависть бывает разная — черная и белая. Первая — плохой союзник, от нее добра не жди. А вот вторая — очень добрая, она подтягивает, зовет вперед, заставляет расти, совершенствоваться, видеть свои недостатки.
— Мне хочется, чтобы вы быстрее, глубже осваивались со своей должностью, лучше прежнего организовали бы учебный процесс на корабле, а вас потянуло на какое-то нездоровое соперничество. От командира многое зависит. Он всему голова. Ежели командира на лихие, поверхностные дела тянет, на показуху, его подчиненные тоже к внешним эффектам потянутся. Для чужих глаз, для инспекции все делают, а в голове ничего не остается, знаний никаких. Положиться на таких нельзя...
В словах комбрига Скляров улавливал не укор, а совет. Таких людей не сломят никакие невзгоды, никакое горе. Это словно дерево: сруби с него все ветки, а корень даст новые ростки, и со временем ветки закурчавятся зеленой листвой. В Серебрякове сидел этот самый корень...
— Я не собираюсь держать тебя на задворках, — вновь заговорил капитан 1 ранга. — По сути твоя командирская наука еще только начинается. Ты любишь то, что делаешь, и это меня радует. Только не ворчи на море, оно тоже плетет нашу судьбу.
Они поднялись на гору. Серебряков остановился, тяжело перевел дыхание. Вынул из кармана платок, вытер вспотевший лоб.
— Одышка...
«Постарел ты, Василий Максимович, — сочувственно подумал Скляров. — Все подвластно времени, лишь море вечно...»
Склярову грустно стало от этих неожиданно нахлынувших мыслей. Лицо у Серебрякова с сетками морщин у глаз, брови серые, будто соль осела на них. И волосы на голове седые. Но ходит он бодро, и это вызывает у офицеров добрую улыбку.
— Павел Сергеевич, а как сын? — неожиданно спросил комбриг.
— Растет. Крикливый, правда. И все по ночам. Зина вконец умаялась...
— Береги его, — серьезно сказал Серебряков.
«Наверное, своего вспомнил», — подумал Скляров.
В кабинете командующего флотом находились офицеры штаба, флагманские специалисты и еще двое в гражданском, которых Скляров не знал. Одному из них было лет тридцать, а другой постарше комбрига, весь седой, в очках. Серебряков усадил Склярова рядом с собой и шепнул ему на ухо:
— Узнал, кто это в очках? Адмирал Рудин из Москвы. Ваш посредник...
Командующий о чем-то поговорил с адмиралом Рудиным, потом обратился к Серебрякову:
— Я вас слушаю...
Короткий доклад комбрига командующий выслушал с вниманием. Но когда Серебряков выразил свое неудовольствие тем, что «Бодрому» отставили выход, адмирал спросил:
— А что вас волнует?
— Товарищ командующий, по плану у Склярова ночная постановка мин. К тому же надо учесть тот злополучный случай в море...
— Для «Бодрого» будет другая задача...
Командующий вынул из папки какие-то бумаги, развернул их, что-то с минуту читал про себя, потом сказал, что «Бодрый» завтра с утра поступает в распоряжение Главного морского штаба. В учениях принимать участия не будет.
— Конструктора Савчука помните, вот который на вашем корабле испытывал свою торпеду? Так он вновь приезжает сюда со своей группой. «Бодрый» будет в его распоряжении.
У Склярова вырвалось:
— Что ж, будем загорать...
Командующий бросил на Склярова быстрый взгляд, поднялся из-за стола.
— Павел Сергеевич, большое дело вам доверяется, — строго сказал он, — государственного значения. Главком приказал обеспечить испытания нового оружия и подобрать для этого соответствующий корабль. Мы и подобрали. Вы человек бывалый и должны знать, что испытания новой техники дают кораблю не меньше, чем обычные учения. — Адмирал обернулся к Серебрякову. — А вы что, тоже разделяете мнение товарища Склярова?
Серебряков встал.
— Нет, товарищ командующий. Я считаю, что «Бодрому» выпала большая честь, и, как комбриг, горжусь, что очень ответственное задание поручено одному из моих кораблей.
Командующий нажал кнопку звонка и, когда появился адъютант — рослый светловолосый мичман, в черной отутюженной тужурке и в таких же отутюженных брюках, — приказал пригласить в кабинет адмирала Журавлева.
— Послушаем еще раз начштаба.
Начальник штаба, адмирал, — высокий, как и командующий, с серыми выразительными глазами — легкой походкой прошел к столу.
— Прошу садиться, — предложил комфлота. — Ну, что, товарищ Журавлев, пошлем «Бодрого» на испытания? Ваше мнение не изменилось?
Начальник штаба сказал, что он «за». Правда, командир «Бодрого» порой не все продумывает до конца.
— Вот хотя бы случай с постановкой мин. Налицо промах... — Журавлев посмотрел в сторону молча сидевшего Склярова и еще жестче добавил: — Разумеется, я имею в виду не то, что матрос свалился за борт — тут вина прежде командира минно-торпедной боевой части Кесарева, о котором уже был разговор. Меня, товарищ командующий, волнует другое — неисполнительность командира «Бодрого»...
Командующий весь напрягся.
— Как так? Поясните, пожалуйста.
— Вы, товарищ командующий, приказали наказать капитан-лейтенанта Кесарева, построже наказать, а товарищ Скляров этого не сделал, он даже выговора ему не объявил.
— Это правда?
Скляров поднялся. Свое решение не наказывать Кесарева он объяснил тем, что у минера выявились семейные неурядицы...
— Я, товарищ командующий, как командир корабля отвечаю за своих людей, и позвольте мне решать, кого и как наказывать, — добавил Скляров.
Командующий нагнулся к Серебрякову, что-то сказал ему, потом взглянул на Склярова, и голосом, в котором звучала строгость, заметил:
— Вы правы, Павел Сергеевич. Кого и как наказывать — вам решать, командиру. Но позвольте и мне использовать свои права...
Скляров покраснел: «И ляпнул же я... Опять погорячился, а ведь по носу уж не раз мне щелкали». А командующий продолжал:
— Вчера мною подписан приказ, кто и как действовал на учениях. Так вот, в нем капитан-лейтенанту Кесареву я объявил неполное служебное соответствие.
У Склярова вырвалось:
— Строговато...
— Может быть, но ставить под удар жизни людей в мирное время нам никто не позволит, — сухо заметил командующий. — Вот и товарищ Серебряков со мной согласен. Да, неприятная история, но из нее надо, Павел Сергеевич, извлечь урок. — Он встал. — Итак, решено: на испытания идет «Бодрый». Прошу всех ко мне завтра, к десяти утра. Обсудим в деталях. Вопросы есть?
«Об «иностранце» так ничего и не сказал, — подумал Скляров. — Спросить, что ли?..»
— Нет вопросов? — Командующий нагнулся к столу, взял листок густо исписанный синими чернилами. — А теперь об «иностранце». Вы знаете, товарищи, что на прошлой неделе вблизи наших территориальных вод появилось чужое судно. «Бодрому» была поставлена задача наблюдать за ним, не дать вести разведку в районе Коршуновых ворот. А потом акустики обнаружили на глубине странный предмет. Наши водолазы извлекли его...
Командующий сказал, что это была станция наблюдения за движением наших надводных и подводных кораблей. Оборудована системами, позволяющими определить скорости кораблей. Все данные фиксировались записывающими устройствами, установленными на борту станции. Данные должны были сниматься водолазами. Это, видно, предполагалось сделать при новой очередной «рыбной ловле». Интересно, что во избежание обнаружения станции на ней были исключены передающие радиосигналы.
— Но и это еще не все, — продолжал командующий, — там стоял заряд-ликвидатор, но наши минеры обезвредили его. Кстати, об эпизоде с вертолетом. Мы предполагали, что на судне есть лазер, но это следовало проверить. Сейчас все подтвердилось. Вы спросите, а как подводная лодка, она что, с судном работала? Нет, у нее было задание выставить станцию, и она это сделала. Взяла курс к острову, чтобы всплыть на связь, но на пересечке курса «Бодрый» обнаружил ее, и тогда лодка, потеряв время, схитрила — всплыла неподалеку от судна и послала в эфир сигнал: «Луна взойдет в полночь». Первую запись станция произвела в ноль часов одну минуту, в тот момент проходила на глубине наша атомная подводная лодка... Вот как все было, — командующий посмотрел в сторону Склярова. — Хочу отметить действия капитана 2 ранга Склярова в поединке с «иностранцем». Отлично сработал Павел Сергеевич! Я знаю, ему не сладко пришлось в море. Но «иностранец» был скован в своем маневре, а это говорит в пользу экипажа «Бодрого» и его командира. Конечно, я не оправдываю товарища Склярова в эпизоде с постановкой мин, что и говорить, плохо, когда люди падают за борт. Так и потерять человека можно. Но мы об этом уже говорили, и я рад, что Павлу Сергеевичу это пошло на пользу. Ну, а теперь, товарищи, подошло время обеда, и я приглашаю вас к столу.
Скляров было заколебался, но комбриг Серебряков толкнул его в плечо, шепнув на ухо:
— Нехорошо отказываться...
Пока вестовые накрывали на стол, командующий переговорил с Москвой, потом вышел в салон. Глядя на адмирала Рудина, он весело сказал:
— Главком доволен, что у нас все идет строго по плану. Но требует строгого контроля.
Рудин высказал свои соображения:
— Я думаю, что испытания будут нелегкими и командиру «Бодрого» загорать не придется.
Скляров покраснел. «И он слышал мою реплику...»
На стене Рудин увидел большую картину: линкор «Октябрьская революция» вел огонь по фашистам из орудий главного калибра.
— Подарок друга-художника, — перехватив его взгляд, сказал командующий. — В годы войны я командовал этим линкором. Помню, в сентябре 1941 года мы стояли в Морском канале, поддерживая своим огнем сухопутные части. В это время налетели фашистские самолеты, и одна из бомб попала в носовой отсек корабля. Взрывом разворотило всю верхнюю палубу. Но линкор остался в строю. Той же осенью была получена директива за подписью Сталина и наркома ВМФ Кузнецова о минировании всех боевых кораблей. Да, да, мы сами минировали свои корабли.
— Я тоже это делал, — подал голос адмирал Рудин, — хотя не верилось, что кто-то мог дать такое распоряжение.
— Вот, вот, не верилось, — продолжал командующий. — Но это было личное указание Верховного Главнокомандующего. Правда, не сразу мы в это поверили, думалось, неужели врагу удастся захватить Ленинград, ведь только в этом случае мы должны были уничтожить свои корабли. Позже в Ленинград прибыл нарком Кузнецов, и от него мы узнали, что Сталин считал положение Ленинграда исключительно серьезным. В одной из бесед с Кузнецовым он сказал: «Ни один боевой корабль не должен попасть в руки противника». Тогда же была послана на Балтику директива о минировании кораблей. Каждый из нас, хотя и выполнил это требование, в душе надеялся, что защитники Ленинграда не дрогнут в боях, выстоят и корабли флота не будут уничтожены. Так оно и случилось.
— Николай Герасимович Кузнецов не все вам рассказал, — заметил адмирал Рудин. — Это ему Сталин поручил составить телеграмму командующему флотом Трибуцу и отдать приказание, чтобы все было готово на случай уничтожения кораблей. Но такую телеграмму подписывать нарком ВМФ не стал и прямо заявил об этом Сталину, для отдачи такого ответственного приказа требуется особый авторитет, и одних указаний наркома ВМФ, мол, недостаточно. Тогда Сталин сказал, что вместо него телеграмму подпишет начальник Генерального штаба Маршал Шапошников. Когда Кузнецов доложил об этом Шапошникову, тот ставить свою подпись наотрез отказался, сославшись на то, что дело это чисто флотское. Они заготовили телеграмму и вдвоем отправились к Сталину, чтобы убедить его поставить свою подпись. И Сталин согласился.
— Кстати, — вновь заговорил командующий, — о критическом положении в Ленинграде и возможности уничтожения Балтийского Флота знал Уинстон Черчилль, он даже предлагал возместить частично ущерб в случае уничтожения советских боевых кораблей. Но Сталин ответил ему, что если придется это сделать, то ущерб должен быть возмещен после войны за счет Германии. Но, к счастью, Балтийский флот остался жить.
— Черчилль многое что предлагал, но когда надо было делать, он всячески тормозил, — заметил адмирал Рудин. — Тому пример открытие второго фронта.
Потом разговор вновь коснулся предстоящих испытаний нового оружия. Командующий просил комбрига Серебрякова лично во все вникать.
— Ну, а вы, Павел Сергеевич, — командующий посмотрел на Склярова, — первая скрипка в этом важном деле. С вас особый спрос.
— Учту ваше замечание, товарищ командующий, — сказал Скляров.
До конца обеда он больше и слова не обронил.
...Скляров посмотрел в сторону моря. Туман рассеялся, и вода отливала вороненой сталью. У скалы, где высился маяк, качалось на волнах рыболовецкое судно. За ним тянулось другое, а чуть дальше — третье. Рыбаки шли на промысел, значит, будет погода.