После подъема военно-морского флага Леденев собрался идти в политотдел, но у трапа его задержал Скляров.

— Пойдем ко мне, — хмуро бросил он.

Замполит понял, что командир не в духе, но и слова не обронил, зашагал следом за ним. Леденев никогда не «горел порохом», он был спокойный, нередко улыбался, его серые глаза глядели насмешливо; иной раз Склярову казалось, что замполит смеется над ним. «Ты не ешь меня глазами, я не вкусный», — нередко говорил он.

«И чего это он с утра не в себе», — подумал сейчас Леденев, но по-прежнему молчал; даже когда на шкафуте командир отчитал боцмана за то, что плохо протерта верхняя палуба, он промолчал. Скляров в разговоре с мичманом явно повысил голос, чего Леденев никак не терпел.

А вот и командирская каюта. Скляров тяжело бухнулся в кресло и тут же сказал:

— У нас хотят забрать Котапова. — Он потянулся к сигаретам, лежавшим на столе, закурил. — Зачем, почему? Никаких объяснений. А главное — нас и не спросили. — От возбуждения у Склярова порозовели щеки. — Дудки, не отдам Котапова, и пусть комбриг не рассчитывает. До командующего дойду в случае чего.

— Так ведь Котапов сам бежит от тебя. — Леденев в упор глянул на командира.

— Сам? — удивился Скляров, и как провинившийся ученик часто заморгал ресницами.

— Выходит, я виноват? Я, который вырастил и вытянул Котапова? — Скляров саркастически улыбнулся. — Не смешно! Тут, комиссар, что-то не так. Я, значит, обидел Власа. Бедная красна девица... А может, он меня обидел, да только я гордый, я другим жаловаться не стану. А ты, комиссар, тоже хорош... Разве забыл тот поход? Была ведь очень сложная дуэльная ситуация с подводной лодкой. Я до чертиков боялся, что мы не одолеем «противника», потому,, возможно, и был излишне строг. Не только к Котапову — ко всем. Ну кто мог подумать, что лодка покажет свой перископ? Знаешь что, давай-ка сходим к комбригу и все объясним. — Скляров встал.

Леденев остался на своем месте.

— Меня вызывает начальник политотдела. Если хочешь, пойдем к Серебрякову позже.

— Добро, — нехотя молвил Скляров.

Но случилось так, что Леденев один попал к комбригу. Когда он возвращался из политотдела, капитан 1 ранга Серебряков стоял на причале, он курил и смотрел в сторону острова, где в это время проходил ракетный крейсер.

— Красиво идет, не так ли? — спросил комбриг.

Леденев остановился, поддакнул:

— Там лихой командир. Я его еще по Балтике знал...

— Не лихой, а мужественный, — возразил Серебряков. — А мужество человека — это талант. Как это у Гете — добро потеряешь — немного потеряешь, честь потеряешь — много потеряешь, мужество потеряешь — все потеряешь, лучше бы тогда совсем не родиться. Вам смешно, да, мол, комбриг перешел на чтение стихов?

Леденев смутился. Серебрякова он уважал, как прекрасного морехода, знал о его боевых делах в годы войны и к его советам всегда прислушивался.

— Кстати, у меня к вам есть разговор, — сказал Серебряков. — Вы не торопитесь? Тогда пойдемте ко мне в каюту на «Беспощадный».

Корабль стоял на соседнем причале, и уже через несколько минут они были в каюте.

«Наверное, Кесарев у него был», — подумал Леденев, ожидая, что скажет ему комбриг.

Но капитан 1 ранга спросил о матросе Гончаре. Хмуро выслушав Леденева, он сказал:

— Признаться, я не сторонник скороспелых решений, но этот случай на вашей совести, Федор Васильевич. Как это вы проглядели?

— С себя вины не снимаю. Но узнал обо всем позже, когда Скляров уже объявил матросу арест.

— Надо было убедить его отменить свое решение. От исправления ошибки чести не теряют.

— А по-моему, плохо, когда командир отменяет свое решение, — неожиданно возразил Леденев. — Тут, если хотите, дело не принципа, а воли.

— Вы что же, побоялись испортить с командиром отношения?

— А зачем мне кидаться на него в атаку? Разве в десяти сутках ареста вся жизнь матроса заключена?

— Так, так, — многозначительно сказал Серебряков. — Скажите, а Кесарев уладил семейные дела?

— Никак нет, — вздохнул Леденев. — Но он многое понял.

— Вы уверены?

— Да. Я был у капитана Серова, просил, чтобы он серьезно поговорил со своей дочерью. Ведь это к ней Кесарев ходил... Серов, оказывается, ничего об этом не знал.

— А вы? — Серебряков холодно смотрел ему в лицо.

Леденева смутил его откровенно-насмешливый взгляд, и он отвел глаза в сторону.

— Я мог бы узнать раньше, но... — он развел руками и, слегка улыбаясь, добавил: — Чужая душа — потемки. Кесарев с виду тихоня, а в тихом болоте, как говорят, черти водятся...

— Вот, вот, черти, — усмехнулся Серебряков. — Я вот о чем подумал, вам, как мне кажется, не хватает весьма важного качества политработника.

— Какого? — насторожился Леденев.

— Видеть все в совокупности, во взаимозависимости.

Леденев усмехнулся:

— Значит, не хватает мне диалектики?

— Да, да, именно этого не хватает, — продолжал Серебряков. — Очень важно чувствовать тенденции как в поведении отдельного человека, так и целого коллектива. Вот скажите, почему Кесарев не пришел к вам за советом, а сразу сел писать рапорт?

— Распек его Скляров, вот он и стал писать, — Леденев взглянул на комбрига. — Командира тоже можно понять...

— Вы о чем?

— О том, товарищ комбриг, что иные начальники действуют через голову командира. Котапова, начальника радиотехнической службы «Бодрого», хотят перевести к Ромашову.

Серебряков пальцем ущипнул правую бровь, сердито сказал:

— Скляров уже паникует. Да, Котапов был у меня, просился на «Гордый», но я ему ответил: переведу лишь в том случае, если Скляров даст свое согласие. А если командир против, то и я против. Что, разве неясно?

— Понял вас, товарищ комбриг. Спасибо...

— Пусть после ужина Скляров зайдет ко мне, — Серебряков встал, давая понять, что разговор закончен. — Надо мне с ним поговорить. А вас вот о чем прошу. Сдерживайте вы Павла Сергеевича. Не в меру горяч он, порой на людей покрикивает, вот как был случай с Котаповым. Мыслящий, толковый командир, хороший тактик, умен — этого у него не отнимешь. Но многое в его характере вредит ему.

Когда Леденев уже прощался, комбриг увидел у него в руках толстую тетрадь.

— Что это?

Леденев пояснил, что года три назад комсомольские активисты завели на корабле журнал «Думы о Родине». В далеком океане особенно ощущаешь свою оторванность от родных берегов, и людям тогда хочется о многом поговорить.

— Был у начальника политотдела. Книга ему понравилась...

— А можно взглянуть?..

Серебряков читал не торопясь.

«Корабль — это частица Родины, нашей, Советской, и потому я чувствую себя здесь, как дома. И когда я прослушиваю океанские глубины, мне чудится в них голос моих кубанских степей: тихий шелест трав, испуганный лай собак, далекое тарахтение трактора. Родной дом!..

Матрос Федор Паршин, акустик».

«Моря занимают семь десятых нашей планеты, земля только три десятых. Я ношу в себе частицу океана. Все мы носим ее в себе; и мыс Доброй Надежды для нас пароль на мужество.

Мичман Виктор Якубов».

«У нашего дома на Херсонщиие стоит березка, и когда ранней весной течет из нее сок, то мне кажется, что это слезы матери. В сорок третьем она проводила отсюда на фронт отца. И все еще ждет его. Мне он снится: не мертвый — живой. Говорят, я очень на него похож.

Старший матрос Гриша Лоскутов».

«Море перековывает людей. И меня тоже. Но даже в штиль, когда оно особенно прекрасно и величественно, не могу я забыть желанного берега. Там мой дом, моя Родина. Море — только мой окоп, из которого я ее защищаю.

Мичман Петр Казаков».

«Находясь далеко в Атлантике, я часто думаю о Родине. Как прекрасна она!..

Матрос Игорь Чекуров».

«Когда я уходил на службу, мама сказала: «Сынок, не затеряйся на море». А я чувствую себя тут капитаном Немо.

Матрос Виктор Медников».

«Корабль — это крохотный клочок нашей земли. Где бы я ни был, в любом уголке Атлантики, — я дома, я сын советской земли.

Главстаршина Федор Наумов».

«Я люблю песню «С чего начинается Родина». Она заставляет размышлять, и всегда невольно думаю, что Родина для меня начинается с отцовского осколка, который он носит в себе. В том бою, где его ранило, он горел в танке.

Матрос Сергей Кашуба».

«Океан велик, и корабль — песчинка в нем. Но на этом корабле много стальных сердец людских, готовых к любым неожиданностям.

Матрос Тихон Романов».

«Есть в одной песне такие слова: «Как невесту, Родину мы любим, бережем, как ласковую мать». Невесту, случается, забывают, а Родину не забудешь, потому что ею мы живем и дышим.

Старшина 2 статьи Николай Шестаков».

«Я увидел море. Я увидел океан. Это — прекрасно! Но когда я увидел обелиск героям войны здесь, на далеком Севере, я подумал: «Собой они прикрыли Родину». Так умереть может не каждый.

Матрос Игнат Цымбал».

«У нас на корабле был Герой Советского Союза Василий Кисляков, уничтоживший в одном бою сто фашистов. Его спросили, в чем была его сила. Он ответил: «Я воевал за Родину».

Старшина 1 статьи Алексей Мартынов».

Сколько сынов отдали свою жизнь, Родина? Не потому ли ты ныне так сильна и величава?

«Человек без Родины — это высохшее дерево без корня и ветвей.

Матрос Саша Почивалов».

«Все, что надо Родине — надо и моему сердцу. И пока оно бьется, я всегда с Родиной.

Старший матрос Иван Крамаренко».

Капитан 1 ранга закрыл журнал.

— Здорово придумали, — сказал он. — А мне не доложили.

Леденев смутился:

— А зачем шуметь?

— Где эти люди? Вы с ними связь поддерживаете?

Леденев сказал, что связи с кораблем они сами не порывают. Многие прислали свои письма. Бывший матрос Виктор Медунов, например, сейчас в Арктике, плавает на ледоколе. Недавно у него родился сын. Собирается в гости приехать на корабль. А Федор Наумов работает в Ленинграде на судостроительном заводе. А вот Сергей Кашуба стал комбайнером на Дону, награжден орденом Трудового Красного Знамени.

— Вот бы его пригласить на корабль, а?

— Я уже написал ему. Думаю, приедет. — Леденев помолчал. — А вот Алексей Мартынов погиб. Когда вернулся домой после службы, его взяли на работу в милицию. В схватке с бандитами погиб... Может, съездить надо в село?

— Когда погиб Мартынов?

— В апреле месяце. Парень-то был какой, а? Помню, года три назад в бухте мы снимались с якоря, и вдруг рядом с бортом всплыла плавающая мина. Видно, якорем ее сорвало с минрепа. Матросы шарахнулись в сторону, а он бросился в воду между бортом корабля и миной. Если бы не он, взрыва не миновать. Спас корабль...

— Я тогда ему орден вручал, — сказал комбриг. — Да, жаль парня. Вот кто у нас уходит с флота, вот кем гордиться надо! Да, жаль парня, — повторил Серебряков. — С «Безупречного» мичман Шестаков днями едет в отпуск, вот и поручим ему побывать в семье Мартынова.

Потом разговор зашел об испытаниях оружия. Капитан 1 ранга подчеркнул, что провести их надо в срок и без срывов.

— По этому вопросу я и пригласил вас. Со Скляровым будет особый разговор. Вас прошу вот о чем. Создайте на корабле такую обстановку, чтобы люди сердцем поняли — им доверено большое государственное дело. Испытание нового оружия — это проверка на зрелость не только экипажа вашего корабля, но всего флота. У меня тут был Савчук, — продолжал комбриг, — думал, будет жаловаться. Нет, он доволен вашим кораблем. Очень доволен. Чем вы там приворожили конструктора?

Леденев улыбнулся:

— Савчук и раньше у нас бывал. На корабле у него много друзей.

Возвращался на корабль Леденев удовлетворенный. Нет, прав комбриг, что он, замполит, мог бы раньше узнать о неладах в семье матроса. «А я понадеялся, что Грачев сам все уладит...» В военное училище Гончара все-таки надо направить. Из него выйдет отличный офицер...

Бухта открылась сразу. Из-за сопки, что огромным медведем высилась у берега, вода казалась черной, как сажа. Ветер рвал верхушки волн, бросал их на корабль.

— Командир у себя? — спросил Леденев дежурного, ступив на палубу.

— Так точно.

У каюты Леденев услышал голос Склярова:

— ...Нет на берег сходить запрещаю. Да и о чем с ней говорить? Мужа подвела. Я ведь мог Гончара отдать под суд...

«С кем это он?» — подумал Леденев. И тут увидел Грачева. Он сказал, что собрался было к Гончару домой, но командир не разрешил. А надо бы поговорить с Надей, очень надо: «Горбуша» через день-два снова уйдет на промысел.

Леденев сказал, что сам поговорит с командиром.

— А, это ты! — Он пододвинул замполиту кресло. — Садись. Жаль, не застал ты Ромашова. Злой...

— На кого?

— На себя. И на своего начальника РТС. Того, что раньше плавал на сторожевом корабле.

Леденев слушал Склярова и не верил, что Ромашов, командир «Гордого», вдруг допустил непростительную осечку. Ночью его корабль выполнял учебно-боевую задачу. Подводную лодку «противника» атаковали глубинными бомбами, и Ромашов сообщил в штаб бригады, что лодка «уничтожена». А вскоре в штаб флота поступило донесение от командира атомной подводной лодки, который также докладывал, что ракетоносец «Гордый» «уничтожен» торпедой. Обоих командиров вызвали в штаб флота. На стол легли документы, воссоздавшие объективную картину боя. Оказалось, что командир лодки действовал весьма расчетливо и атаковал первым. Две торпеды точно прошли под днищем корабля. Их-то шумы и засек акустик, приняв за подводную лодку.

— Конфуз, правда? — Скляров посмотрел на замполита.

— Да, для Ромашова хорошего мало, — согласился Леденев. — Кто командир лодки, не Игнат Козлов?

— Он. А ты откуда его знаешь?

Леденев махнул рукой:

— С этим тягаться в бою трудно. Я с ним знаком с той поры, когда проходил он практику как слушатель академии. Если у Козлова есть хоть один шанс на победу, он смело идет в бой.

— Да, он смог оценить возникшую ситуацию в более сложной взаимосвязи. — Скляров взглянул на Леденева. — Ну, а что у начальника политотдела? Не жаловался ему Савчук? А то я вчера не пустил на корабль какого-то инженера. Не было у него документов, я и не пустил, хотя конструктор и просил за него.

— Отругал нас начальник политотдела. За Гончара. Ни ты, ни я не побывали у него дома. И на «Горбушу» никто не удосужился сходить. А ведь о судьбе человека речь идет. Может, все-таки Грачева пошлем?

Скляров вздохнул.

— Ты же знаешь, есть приказ никого на берег не отпускать.

— Тут особый случай.

Скляров ценил в замполите самостоятельность, умение взять ответственность на свои плечи. Леденев прекрасно знал морское дело, мог стоять вахтенным офицером, мало в чем уступал любому старшему помощнику командира: на ходовом мостике был инициативен, смекалист. И очень не любил, если какой-нибудь начальник начинал распекать матросов. «Вы слышали о Драгомирове? Так вот он считал, что незнание исправляется разъяснением, а не выговорами». И, пожалуй, никто из офицеров не был так близок Склярову, как Леденев. Уже одно то, что во время высадки десанта в годы войны Леденев заменил раненого командира катера, возвышало его в глазах Склярова. Он старался всегда посоветоваться с замполитом, прежде чем решить какой-то вопрос.

— Федор, зря ты упорствуешь. Гончар подвел товарищей, не могу этого ему простить. Отсидел десять суток. А пятно-то легло на корабль?

— Хочешь знать правду?

— Скажи.

— Черствый ты, как сухарь. Бессердечный!..

— Что-то, комиссар, заносить тебя стало, — возразил Скляров. — «Бессердечный...» И слово-то какое нашел. Суховат я? Тут уж извини, такой уродился. Просто не терплю тех, кто совесть свою хочет разбавить соленой водицей. А она ведь нерастворимая, в ней должна быть стопроцентная крепость. Совесть и совсем потерять можно, а уж если потеряешь — не найдешь. Не конфетка она, которую на вкус пробуют...

— Гончар — ас эфира, отличник, — прервал его Леденев.

— Вот-вот, ас... А у отличника, ударника труда, как известно, положение особое. На него держат равнение остальные. Ты, комиссар, как-то говорил, что командиру позарез нужны новые путеводные вехи, шаги за горизонт. А что, разве это же самое не нужно Гончару? Любому из нас без «шага за горизонт» крышка. — Скляров передохнул. — Не такой я бессердечный, как ты думаешь.

— Вот разволновался ты зря, Павел Сергеевич, — продолжал замполит своим обычным спокойным тоном, в котором не было иронии, но чувствовался упрек. — Шаги за горизонт... А может, у некоторых они начинаются с корабельного трапа, соединяющего корабль с берегом? Ты подумай, Федор. Тысячами невидимых нитей корабль связан с землей. Вот ты и оборвал в Гончаре эту самую ниточку. Даже не выслушал его, отрубил десять суток — и баста. Что, разве не мог поговорить с ним по-человечески?

— Горячий, как уголь, я тогда был, — признался Скляров. — Сам знаешь, корабль не выставил минное заграждение. Ты ведь знаешь, такого не бывало. — Он помолчал. — А что, жена Гончара так и не ушла с траулера?

— Пока нет, — смягчился Леденев. — Вот и решил я сходить на «Горбушу», к Серову. Потолковать надо...

Скляров выглянул в иллюминатор и на палубе увидел какие-то ящики. Он встал, нажал кнопку звонка. Появился рассыльный.

— Старпома ко мне! Скажу тебе по секрету, — продолжал Скляров, — я чуть не схлопотал выговор за Гончара. Так-то. Поневоле будешь сердитым. И закончим на этом.

Прибыл Комаров.

— Роберт Баянович, что это у вас на полубаке? — спросил Скляров.

— Ночью прибыл груз для конструктора.

Скляров повеселел — ему хотелось, чтобы поскорее закончились испытания оружия. Надо было, думал он, проводить их на Черном море. Но Савчук приехал сюда, где постоянно лютуют штормы, холод, порой даже летом сыплет снег. Когда Скляров сказал об этом, Леденев заметил, что испытания лучше проводить в самых суровых условиях. Тогда можно быть твердо уверенным в надежности оружия.

Скляров насмешливо посмотрел на замполита:

— Вот что, поспешай на судно.

— А как быть с Грачевым?

— Как быть, как быть... — раздраженно проговорил Скляров. — Ты разве сам не можешь поговорить с ней?.. Грачев мне нужен, ему надо убыть в командировку.

До рыбного порта Леденев шел на катере. Над бухтой сгущались сумерки. С норда наплывал сизый туман. Леденев стоял на мостике рядом с рулевым, высоким белобрысым парнем. Ему было лет двадцать, и замполит не без удивления отметил про себя, что вел он катер, как по нитке — цепко держал штурвал. Мимо прошел сейнер, крутые волны побежали от его высоких бортов. Рулевой мигом переложил штурвал, и катер развернулся навстречу бежавшим волнам.

— А ты, вижу, руку набил, — не удержался от похвалы Леденев.

Парень сказал, что служил на флоте, был рулевым на эсминце. Теперь рыбачит. Неделю назад он ездил домой, вернулся, а траулер ушел на промысел. Далеко, к самому экватору. И его временно поставили на этот катер.

— Не скучно? — спросил Леденев.

— В океане веселее, но и тут кому-то надо работать.

Катер пристал к деревянному причалу, и Леденев спрыгнул на берег.

«Горбуша» готовилась к выходу в море. Вахтенный матрос, проверив документы, провел Леденева к каюте капитана.

— Боже, кого я вижу! — воскликнул Серов, встав из-за стола. — Вот не ждал! Да ты проходи, садись...

Капитан засуетился, подвинул к нему мягкое кресло.

— Прямо как с неба свалился.

— Считай, что с неба.

— Возгордился ты, брат, — шутливо посетовал Серов. — С тех пор как ушел я с флота, ни разу ко мне не заглянул. А как там Павел Сергеевич?

— Командует «Бодрым».

— Что командует, знаю. А вот как ты с ним, ладишь?

— А чего нам делить? Моря для всех хватит...

— Я не о том, — заметил Серов. — Помнишь, брали у нас воду, ну, там, в океане? Сильная волна, никак не могу подойти к борту корабля, а Скляров кричит в мегафон: ты что, мол, на дельфине сидишь или судном управляешь? Давай, говорит, поворачивай влево и сразу к борту. Умен Скляров, да нрав у него крутой.

Леденев, будто не слыша его, сказал:

— А ты, вижу, не изменился. Разве вот седины прибавилось...

Серов тряхнул головой.

— И ты, Федор, постарел. — Он закурил. — На всю жизнь я тебя запомнил. Крестный мой... Тогда, в сорок втором, вы спасли нашу подводную лодку. Со мной в отсеке было трое. С виду крепкие ребята, а сознание помутилось. У меня тоже голова кругом пошла, но не выдохся, силенка была... Да, вовремя вы подоспели...

Они беседовали по душам, вспоминая прошедшие годы, и каждому было приятно от мысли, что здесь, на море, пересеклись их судьбы.

— А как Надя? — спросил вдруг Леденев.

— Надя?.. Как дочь она мне... Она же сирота! Увез ее подальше от лимана, чтоб горе свое забыла. А теперь вот уходит с судна.

— Вот-вот, — подхватил Леденев. — За тем и пришел к тебе... Можно ее увидеть?

Серов сказал, что она уехала на Кубань за сыном.

— Вроде собирался ехать ее муж Костя Гончар, да его посадили на гауптвахту. Это она мне сказала, Надя...

— Да, так получилось... — Леденев с минуту помолчал. — Ну, и как же теперь?

— Я устрою ее на узел связи, — сказал Серов. — Там работа не трудная, сиди себе за радиоприемником и слушай эфир. А сына определим в наш детсад.

«Душевный человек, — подумал Леденев о капитане. — Пожалуй, надо ему сказать о Кесареве. Он должен понять, ведь Вера — его дочь...»

— Вы с нашим Кесаревым знакомы? — спросил Леденев.

Серов усмехнулся.

— Сережу Кесарева? Кто же из рыбаков его не знает, а? Минер каких на флоте мало.

— Я не о том, — смутился Леденев. — Ваша дочь Вера...

— Я вас понял, — прервал его Серов. — У меня был разговор с Верой. Она уезжает. Далеко уезжает. С мужем уезжает.

Они долго еще говорили, а в заключение Серов доверительно сказал:

— Ничего, все уладится...

Кесарев собирался на берег, когда ему принесли письмо. Он узнал почерк Наташи и, сам не зная почему, разволновался. Ему казалось, что вспышка ревности у Наташи угасла, и она по-прежнему будет для него ласковой и доброй. Но он ошибся, все оказалось очень серьезно.

Кесарев с нетерпением разорвал конверт.

«Сергей, к тебе я больше не вернусь, — писала Наташа. — И ты не жди. Не жить нам больше вместе. Я не придумываю, это — правда. Все кончено, ты женился на мне не по любви, а в отместку Вере. Я это давно поняла. У меня теперь одна радость — сын. Можешь не сомневаться, что я сумею воспитать его настоящим человеком. Я сделаю все, чтобы он забыл тебя, потому что ты оказался недостойным отцом.

Вышли, пожалуйста, все мои и сына вещи...»

Кесарев свернул листок, на душе стало холодно, будто льдинка туда попала.

— Сергей, ты разве не ушел в город?

Это в каюту заглянул Грачев.

— Нет, а вот теперь пойду. И знаешь куда? — Глаза у Кесарева засверкали. — К Вере. Не веришь? Она сказала, что когда мне тяжело, я могу к ней прийти, А мне сейчас очень тяжело...

— Глупости, — бросил Грачев. — Подумай о Наташе.

— Она сама о себе подумала...

— Напиши ей, объясни все, — Грачев добродушно улыбнулся. — Ну? Садись за стол и пиши.

Кесарев горько усмехнулся:

— Поздно. Не надо писать. Все кончено. Она уже не моя, Наташа...

В его руках Грачев увидел письмо. Спросил:

— От нее?

— Да.

— Что пишет? Дай прочесть...

— Зачем? Странно, весьма странно. — Кесарев встал, надел тужурку. — Я спешу на берег. Ты уже одно ее письмо читал, это — не лучше.

«Что ж, придется идти к замполиту», — подумал Грачев, глядя вслед Кесареву.

Был уже поздний вечер, когда Кесарев постучался к Вере. Она сразу открыла ему дверь.

— Сергей? — удивилась Вера, поправляя прическу. На ней был темно-зеленый халат. — Что случилось? Ты, кажется, пьян... Садись вот сюда, — она закрыла дверь и тоже присела рядом.

Сергей сказал, что он заходил к штурману и, по случаю дня рождения, выпил немного вина.

— Ждала? — Он смотрел ей в лицо.

Вера потупила глаза. Теперь только Кесарев заметил, что губы у нее накрашены, брови тоже...

— Зачем красишься? — сердито спросил он. — Ты и так хороша. — Скажи, ты ждала меня?

Вера смутилась, она хотела что-то сказать и все не решалась. Тогда Сергей достал из кармана письмо и протянул ей.

— Читай... Она ушла от меня. Сама ушла. Уехала в тот день, когда я ночевал у тебя. Она все знает, понимаешь? А я и не скрывал. Я сказал ей, что ты любишь меня. Ведь так?.. Ох и устал я... — Он зевнул, прилег на диван.

Вера молча прочла письмо, вернула его Сергею.

— Спрячь... — Она встала и, заложив руки за спину, стала ходить по комнате. Он понял, что она разволновалась, но ему было уже все равно. Наташа бросила его, и Сергей теперь свободен.

— Она права, я никогда ее не любил, — Кесарев говорил тихо, будто боялся, что его услышат другие. — Я просто привык к ней, и если бы не сын, я бы давно бросил ее. Ты веришь?

Вера молчала.

— Голубка моя, — воскликнул Сергей, — да ты чем-то опечалена? Забудь все, теперь я рядом... Я, Верунчик, теперь твой. Навсегда. Так и скажу всем. Это ужасно, что не я, а она меня бросила. Ведь правда? Но я не хочу ей мстить. Ради сына не хочу. Я не хочу быть подлым. Я просто не люблю ее, и все... Я, может, давно бросил бы Наташу, но иногда мне ее жаль. А сын? В нем ведь течет моя кровь!

— Ну, ну, а еще что скажешь? — с вызовом спросила Вера.

— А то, что ты не была матерью и тебе не понять Наташу. — Сергей немного помолчал. — Может, и плохим я стал для нее, но подлым я никогда не буду. Нет. Я буду на сына платить алименты, а когда он вырастет, возьму его к себе на корабли. К этому времени у нас с тобой, Верунчик, будут свои дети. Скажи, ты любишь детишек? Молчишь, да? А я очень люблю. Без сына мне тут одному тошно. Нет, не подумай, что мне и с тобой тошно. С тобой мне весело, очень даже. Ты веселая, но... — Он умолк, подбирая нужные слова, а она вздрогнула, как чайка на воде, пристально уставилась на него. — Ты веселая, — повторил он, — но какая-то холодная ко мне. А может, ты по натуре такая? Я никогда с тобой не говорил так прямо, как теперь. Но я не могу иначе. — Он приподнялся на локтях, увидел в ее глазах туман. Протянул к ней руку. — Ты чего это?

Вера отдернула руку и отстранилась.

— Сережа, выслушай... Я тебя не люблю, — вдруг сказала она. — Да, романтик, не люблю. И не любила...

Кажется, теперь до его сознания дошел смысл ее слов. Он вскочил с дивана.

— Ты... ты... шутишь, да? — Он через силу улыбнулся, попытался обнять ее, но она отстранилась.

— У меня есть муж, Сережа. Ты разве не знаешь? — Она сделала паузу, как бы размышляя, что сказать еще. — Ты глупый... Поезжай к своей Наташе, покайся, и она тебя простит. А я... Нет, я не могу... Я скоро уезжаю в Ригу. Бориса переводят туда штурманом дальнего плавания. Дают квартиру. Я очень рада, Сергей. Я ведь родилась в Риге, там мой отчий край. А папа не хочет ехать с нами. Он сказал, что когда родится внук или внучка, тогда он приедет. И я рожу ему внука.

Кесареву не верилось, что все это говорит Вера, та самая Вера, которая еще недавно клялась ему в любви, жалела, что не вышла за него замуж. Ну и дурень он, что ходил к ней, верил ей. Теперь ему не хотелось видеть ее, смотреть в ее сияющие голубые глаза; нет, ее глаза сейчас не были голубыми, в них — чернота, как цвет неба глубокой темной ночью. Он так был растерян, что не знал, как дальше говорить с ней, да и о чем говорить? Может, одеться и молча уйти? Нет, так просто Сергей уйти не мог. Никак не мог.

— Но ведь ты... — начал было он и запнулся. — Ты говорила, что жить без меня не можешь?

Вера громко, надрывно захохотала.

— Эх ты, романтик! — И жестко добавила: — Не будь наивным, Сергей. Я просто жалела тебя... А Наташу твою ненавидела. Мне захотелось украсть у нее тебя, и я это сделала. Я украла... И теперь я довольна. Теперь я думаю о Борисе, о детях. Ты любишь детей. А я что — враг своему счастью? Нет, мой дорогой, хватит нам забавляться. У тебя своя дорога, у меня своя... И, пожалуйста, больше не приходи. Я дала слово... отцу.

Она стояла так близко, что Кесарев видел под глазами у нее черные крапушки. Она стояла, слегка склонив голову, на ее белой, слегка тронутой загаром шее, блестел медальон. Она смотрела на него с усмешкой, в ее глазах было столько равнодушия, что ему захотелось ударить ее, ударить так, чтобы она заплакала, чтобы из ее милых глаз полились слезы. Она всегда к нему была равнодушной, он просто не мог раньше этого заметить.

«Красивая обманщица, — грустно сказал он себе. — Это ужасно, но это правда. Я чуть не плачу, а она совершенно спокойна. Даже артистка, играя роль влюбленной, волнуется. А она до жути спокойна. Она смеется надо мной. Она это умеет...»

Кесарев чувствовал себя так, как будто его бросили в глубокую пещеру, где темно, где нет ни одного живого существа и куда не попадает солнце. Слегка качаясь, он подошел к вешалке, взял фуражку.

— Ты подлая, Вера. Ты пиявка, понимаешь?

Она отбросила назад упавшие на лоб метелки волос:

— Не надо так, Сережа. Я тебя поцелую, только не надо так... — Она шагнула к нему.

— Прочь! — крикнул Кесарев. Он резко рванул на себя дверь и выскочил на улицу.

Бухта, где стоял «Бодрый», манила его яркими огнями.