1

Сталинград, октябрь 1942 года.

В октябре похолодало, чувствовалось приближение зимы. Но передышки в сражениях под Сталинградом и в самом городе не наступило, бои еще более разгорались. Гитлеровцы всей мощью навалились на войска 62-й армии генерала Чуйкова. Командующий фронтом генерал Еременко был весьма обеспокоен. Выстоят ли бойцы Чуйкова? Его армия понесла большие потери, а восполнить их пока нечем. Едва подумал об этом, как позвонил Чуйков. Его доклад не обрадовал Андрея Ивановича: Мамаев курган отбить у врага не удалось, немцы контролируют и выходы к реке в районе тракторного завода и устья Царицы. Движение по Волге они держат под постоянным огнем.

— У нас, товарищ командующий, создалось критическое положение, — глухо звучал в телефонной трубке голос Чуйкова. — Из разбитых домов почти в упор расстреливаем фашистов, а они, пьяные, прут на нас валом…

Выслушав Чуйкова, генерал Еременко заявил:

— Я немедленно еду к вам в штаб! Хочу все увидеть своими глазами, поговорить с комдивами…

— Что вы, товарищ командующий! — громким голосом прервал его Чуйков. — Это путешествие очень опасно. Чтобы попасть к нам, надо плыть по Волге под ураганным огнем врага с десяток километров да пройти еще берегом километра четыре. Чертовски рискованно, поверьте мне. Я боюсь за вас, Андрей Иванович.

— Ты меня не пугай, Василий Иванович, — остудил пыл командарма Еременко. — Тебе, надеюсь, известно, что человек я битый, — насмешливо добавил он. — До встречи!

Положив трубку, он пригласил к себе своего заместителя генерала Попова, недавно назначенного Ставкой на Сталинградский фронт, и сообщил ему о звонке командарма 62-й армии.

— Маркиан Михайлович, давайте вместе съездим в штаб Чуйкова, — сказал Еременко. — У них сложилась тяжелая ситуация, и надо поддержать людей, поднять моральный дух, поговорить с командирами.

Генерал Попов был немногословен, лишь спросил:

— Когда едем?

— Я переговорю с начальником штаба фронта, и махнем.

День 16 октября выдался прохладным. Сквозь грязно-серые тучи тускло светило солнце. Генералы Еременко и Попов прибыли на КП Волжской военной флотилии. Их встретил командующий флотилией контр-адмирал Рогачев, с которым Еременко уже встречался, когда в июле Волжская военная флотилия была передана в подчинение Сталинградского фронта. Он отдал командующему фронтом рапорт.

— Как вы тут живете, Дмитрий Дмитриевич? — улыбнулся Еременко, пожимая ему руку.

— Помогаем армейцам бить фашистов, Андрей Иванович, — тоже улыбнулся Рогачев. — Вот только что прибыл с отдаленного участка фронта. Там мы высадили на берег морских пехотинцев. Пока шли по Волге, нас бомбили «юнкерсы», а с правого берега обстреляли из орудий и крупнокалиберных пулеметов В борту корабля несколько дыр от пуль и осколков, но как видите, я жив-здоров, правда, ранен один моряк.

— А я к вам с просьбой: мне нужен бронекатер. Хочу проскочить на КП командующего 62-й армией генерала Чуйкова. По Волге надо будет пройти до десяти километров, а от берега до КП командарма идти еще метров пятьсот. Тяжко им там сейчас, нужно поддержать их боевой дух.

— Могу дать в ваше распоряжение, товарищ командующий, и два бронекатера, но не советую идти по Волге днем, — озабоченно сказал адмирал Рогачев. — Теперь вся Волга вдоль правого берега, где идут бои, находится под огнем врага. Вчера немцы потопили наше судно. Нет, идти сейчас туда опасно. К чему рисковать?

Генерал Еременко словно не слышал то, о чем предупреждал его адмирал, и жестко произнес:

— Подготовьте мне бронекатер!

«Упрямый генерал», — пронеслось в голове Рогачева.

— Есть! — тихо отозвался он и добавил: — А второй бронекатер будет вас сопровождать.

— Не надо меня сопровождать, — с горячностью оборвал адмирала генерал Еременко и уже мягче добавил: — Ни к чему охрана. Если погибнет корабль от вражеского огня, то один — зачем же терять второй? — Командующий фронтом вдруг улыбнулся.

Рогачев не понял, то ли шутит он, то ли говорит всерьез, и все же рискнул дать ему совет:

— Тогда вам лучше выехать позже, когда начнет темнеть. По опыту знаю, что в такое время фрицы меньше постреливают. А пока приглашаю вас посмотреть наши корабли, встретиться с краснофлотцами, поговорить с командирами кораблей и судов. Если желаете, на моем флагманском корабле перекусите на дорогу. Дa и «наркомовская» у меня найдется. По рюмашке можно… Ну как?

Генерал Еременко посмотрел на своего заместителя.

— Может, согласимся, Маркиан Михайлович? — спросил он. — Признаться, я еще не обедал.

— И я тоже, — обронил генерал Попов.

— Ладно, моряк, мы в твоем распоряжении, — улыбнулся Еременко.

После обеда командующий фронтом посетил боевые корабли, ближе узнал жизнь моряков, по душам побеседовал с ними и призвал их «беспощадно уничтожать гитлеровцев».

— Сталинград — это клятва на верность Родине, и сражаются за него наши войска мужественно и храбро, совершая подвиги, — подчеркнул генерал Еременко. — Товарищи краснофлотцы, мы должны отстоять наш славный город, как отстояли его в годы Гражданской войны царицынские рабочие дружины. Но к вам у меня нет претензий, — продолжал командующий фронтом. — Я очень доволен действиями моряков Волжской флотилии, о чем докладывал Верховному главнокомандующему. И на Волге, и на суше моряки сражаются выше всяких похвал. Спасибо вам за это, краснофлотцы! Народ не забудет ваши подвиги!

Уходя, генерал Еременко попросил контр-адмирала Рогачева завтра утром после подъема военно-морского флага всем краснофлотцам от его имени объявить благодарность за мужество и отвагу, проявленные в боях с фашистами.

— Будет сделано, товарищ командующий фронтом! — четко отрапортовал контр-адмирал Рогачев.

Солнце скатилось за горизонт, небо стало набухать темнотой, чайки, которые еще недавно носились над кораблями, улетели на ночлег. Начало смеркаться. Корабль с находящимися на его борту генералами Еременко и Поповым отдал швартовы и взял курс на Сталинград. Командир бронекатера подошел к генералу Еременко и предложил спуститься в кубрик.

— На верхней палубе находиться опасно, особенно когда немцы откроют по кораблю огонь.

— Хорошо. Вам лучше знать, где нам находиться, — улыбнулся Еременко. — Проводите нас, пожалуйста!

Расстояние в десять километров прошли без происшествий. Правда, как и предупреждал гостей контр-адмирал Рогачев, вскоре после того как корабль вышел из истока Ахтубы, его обстреляли из орудий. Но снаряды взрывались далеко от бронекатера, который бежал по воде зигзагами, не давая противнику возможности вести по нему прицельный огонь.

Бронекатер сбавил ход, лихо повернул вправо и подошел к причалу завода «Красный Октябрь». Генералы Еременко и Попов в сопровождении автоматчиков из батальона охраны штаба фронта сошли на берег. Вся земля тут была изрыта воронками от снарядов и мин, и прибывшие с трудом пробирались сквозь груду камней и колючую проволоку. То там, то здесь все еще дымились разрушенные дома. Где-то на северной стороне шел бой, слышались далекие орудийные залпы, взрывы бомб и снарядов. Небо рассекали красные и белые ракеты, трассирующие пули яркими огоньками уносились с земли в неведомую высь. Звезды холодно мерцали в густо-синем небе.

«Далекие и таинственные миры», — усмехнулся в душе Андрей Иванович, глядя на Млечный Путь.

— Кажется, нам уже недалеко, — тихо обронил адъютант генерала Еременко, хорошо знавший, где располагается штаб 62-й армии.

Находился штаб в районе завода «Баррикады» в старой штольне, метрах в пятистах от берега Волги. Показался в темноте и командный пункт армии, и, хотя уже было темно, осветительные ракеты на парашютах, сбрасываемые немецкими «юнкерсами», освещали все окрест.

На КП генерала Чуйкова не оказалось. Командующего встретил рапортом начальник штаба генерал Крылов. Здесь же был и член Военного совета дивизионный комиссар Гуров.

— А где командарм? — спросил начальника штаба Еременко, снимая кожаное пальто.

— Василий Иванович Чуйков пошел встречать вас, — пояснил Крылов. — Но, видимо, в темноте он с вами разминулся.

Не успели гости освоиться в блиндаже штаба, как прибыл генерал Чуйков.

— Я не знал, что ваш бронекатер встанет у разбитого причала, а искал вас у пристани завода, — смущенно проговорил Чуйков. Поздоровавшись с генералами, он добавил: — Я рад, что вы прибыли, Андрей Иванович и Маркиан Михайлович. Признаюсь, боялся, как бы враг не атаковал ваш корабль. Хорошо, что все обошлось. С чего желаете начать работу? Если не возражаете, товарищ командующий, начальник штаба генерал Крылов доложит вам обстановку, а потом обговорим ряд вопросов, касающихся укрепления армии, иначе нам тут не выстоять.

— Подходит! — коротко бросил Еременко.

То, о чем говорил начальник штаба Крылов, командующему фронтом было известно из донесений. Ему хотелось знать подробности того, как гитлеровцам удалось взять тракторный завод.

— Все просто, Андрей Иванович, — начал объяснять Чуйков. — Наши бойцы долго оборонялись, но враг бросил на них несколько десятков танков и несколько сот человек пехоты, а перед этим их забросали бомбами «юнкерсы» и пришлось отойти.

— Кто оборонял завод? — спросил Попов.

— 37-я гвардейская дивизия, — ответил Чуйков и кивнул на сидевшего за столом генерала Желудева: — Вот он и доложит вам, как все было.

Генерал встал. Невысокого роста, широкоплечий, он неловко помялся, кашлянул в кулак и наконец глухо заговорил:

— Моя дивизия, товарищ командующий, почти вся полегла, сражаясь за тракторный завод. От дивизии в живых осталась горстка людей. Бойцы стояли насмерть, никто и шага не сделал назад. В атаку на моих гвардейцев шло полторы сотни танков, за ними волна за волной пехота, с воздуха бомбили «юнкерсы», они буквально засыпали нас бомбами. Все вокруг горело, дымилось, но ни один боец не оставил боевую позицию. Там ребята и остались лежать… — Голос у генерала дрогнул, его глаза повлажнели, казалось, из них вот-вот брызнет скупая мужская слеза.

У Еременко вырвалось:

— Да, война неумолима, а враг жесток и коварен!

После этого генерал Еременко поговорил с командирами 95-й и 138-й стрелковых дивизий, командные пункты которых находились рядом с КП фронта. Он высказал им ряд советов по укреплению войск, потребовал усилить удары по врагу, выслушал, какие проблемы их волнуют. А с комдивом 37-й гвардейской Андрей Иванович побеседовал по душам: Желудев остро переживал потерю своих людей во время боев за тракторный завод.

— У всех вас, товарищи, характеры твердые и ваши руки крепко держат оружие, — подытожил Еременко. — Но враг еще силен, и он не отказался от мысли захватить Сталинград. Но мы не позволим ему сделать это.

— Пока мы живы, врагу нас не одолеть, — подал реплику слегка повеселевший генерал Желудев.

Андрей Иванович хотел побывать на КП генерала Родимцева, чьи бойцы храбро проявили себя в боях. Но было уже поздно, пора было возвращаться на КП фронта, а Родимцев находился далеко от него. Андрей Иванович переговорил с ним по телефону. Комдив был рад услышать голос своего командующего и не скрывал этого. Генерал Еременко был для него кумиром, у которого было чему поучиться, хотя сам Родимцев прошел большую школу борьбы с врагом.

— Как поживаете, трудно вам? — осведомился Андрей Иванович.

Родимцев засмеялся в трубку:

— Всяко бывает, война не тещина свадьба, она не разбирает, кто ты такой, а бьет крепко, если дашь промашку. Заскочили бы и в мою дивизию, товарищ командующий, — попросил он.

— Не могу, в другой раз, — пообещал Еременко. — Вы бейте врага наотмашь. Никакой пощады ему!

— Пока живы, бьем фашистов, товарищ генерал-полковник, и будем стоять до конца, из города они нас не выкурят.

— Потери у вас большие?

— В моей дивизии осталась половина людей, — ответил Родимцев. — А что поделаешь — война, тут если не ты фашиста, так он тебя. А мы хотим жить и будем сражаться до победы. Одна к вам просьба: если возможно, дайте нам подкрепления..

Еременко не мог обещать ему дать резервы, но сказал, что в ближайшие дни будет нанесен по врагу удар на правом фланге 64-й армии генерала Шумилова в районе Купоросное — Зеленая Поляна, чтобы облегчить положение 62-й армии, а также отвлечь внимание противника от предстоящего контрнаступления.

— Да, Василий Иванович, вам тут нелегко, — посочувствовал Еременко, глядя на генерала Чуйкова.

Было уже далеко за полночь, когда генералы обсудили все насущные вопросы обороны.

— Василий Иванович, я доволен тем, как вы тут обороняетесь, — сказал Андрей Иванович Чуйкову. — Надо еще немного продержаться. Скоро грянут события, когда мы крепко ударим по врагу…

«Надо еще немного продержаться…» Эти слова комфронта тронули Чуйкова, но он лишь горько усмехнулся. Кто-кто, а он знает, как важно в трудные минуты сражения быть рядом с подчиненными, поэтому и мысли не допускал, чтобы перевести свой КП из горящего города на противоположный берег, где было безопасно. Перед приездом командующего фронтом на КП армии у Чуйкова состоялся откровенный разговор с членом Военного совета Гуровым. А начался он тогда, когда противник усилил удары по войскам армии. Гуров в перерыве между боями, увидев задумавшегося командарма, шепнул ему на ухо, что у него в запасе есть несколько лодок для Военного совета армии и, если настанет роковая минута, они переплывут на левый берег. «Я ему ответил, что это меня не касается, — вспоминал после войны Чуйков, — на левый берег я не попаду, если буду в полном сознании.

Гуров крепко обнял меня и сказал:

— Будем сражаться даже вдвоем до последнего патрона.

Это нас породнило с ним крепче всякой дружбы.

Николай Иванович Крылов соглашался со мной, что управлять войсками армии, находясь в 1–3 километрах от противника, очень трудно. Но когда я делал намеки ему переселиться на промежуточный пункт связи, находящийся на левом берегу, он категорически возражал, говоря:

— Будем вместе прочищать свои пистолеты, а последнюю пулю — себе в голову.

Мы чувствовали и знали, что за поведением Военного совета следили почти все штабы дивизий и даже полков… Поняв это, мы, то есть я, Гуров и Крылов, не отсиживались все время на своем командном пункте, частенько ходили на наблюдательные пункты дивизий и полков и доходили до траншей, чтобы бойцы сами видели, что генералы — члены Военного совета — их не покинули, были с ними. Если Паулюс со своим штабом во время жестоких боев находился в Нижне-Чирской или в станице Голубинской, в 120–150 километрах, то Военный совет 62-й армии и его штаб в середине октября несколько суток находились в 400 метрах от переднего края».

Вернулись Еременко и Попов на КП штаба фронта поздно. Звезды на небе медленно гасли. Еременко уже не мог уснуть. Когда шли обратно, бронекатер враг не обстреливал, зато поднялся сильный ветер, какие случаются глубокой осенью. Волга вздыбилась, заштормило, и корабль переваливался с борта на борт. У Андрея Ивановича ныла нога, и ему пришлось пользоваться палкой, так как без нее он прихрамывал. Правда, усталости он не чувствовал, хотя весь день провел на ногах. В его-то возрасте, да еще после двух перенесенных ранений — нет, не каждому такое по силам.

— Иди, Маркиан Михайлович, поспи до утра, — сказал он Попову. — А я еще поколдую над оперативной картой. Да и переговорить с командармом 64-й генералом Шумиловым надобно.

— Что-то на сон меня не тянет, — усмехнулся Попов. — Если не возражаешь, Андрей Иванович, я хотел бы съездить к танкистам в бригаду. Они вызвались своими силами отремонтировать девять танков. Посмотрю, что у них получилось. Машин-то у нас совсем мало.

— Добро, Маркиан Михайлович, поезжай, но долго там не засиживайся. В шестнадцать ноль-ноль у нас Военный совет.

— Я помню, товарищ командующий, так что буду вовремя. — И Попов поспешил к выходу.

Андрей Иванович начал с того, что позвонил командарму 64-й генералу Шумилову. Не хотел будить его, но оказалось, что он тоже не спит: недавно возвратился с боевого участка, где саперы минировали дорогу, по которой должны пройти танки противника. На вопрос, как идет подготовка к нанесению контрудара, он ответил, что все делается строго по утвержденному плану. Андрей Иванович сообщил, что только что сам вернулся из поездки в штаб 62-й армии генерала Чуйкова. Там сложилась тяжелая ситуация, и он питает большие надежды на контрудар, который поможет оттянуть часть вражеских войск.

— Михаил Степанович, форсируй подготовку, не то противник опередит тебя, — предупредил Шумилова командующий фронтом.

— Через пять дней думаю начать операцию, — глухим голосом отозвался Шумилов.

Слово свое он сдержал. 25 октября его войска атаковали противника. 29-я дивизия полковника Лосева и 7-й стрелковый корпус генерала Горячева в составе трех бригад нанесли чувствительный удар по немцам, причем для них это было так неожиданно, что они не сразу оказали сопротивление. Сражение было упорным, в нем особо отличились 93-я стрелковая бригада полковника Галая, 96-я стрелковая бригада полковника Бережного и 97-я бригада полковника Тихомирова. Операцией руководил генерал Шумилов. Успех объясняется еще и тем, что контрудар 64-й армии был поддержан левым крылом Донского фронта генерала Рокоссовского, а также действиями войск этого фронта в районе Клетской.

Противник понес большие потери и был вынужден на несколько дней прекратить атаки в заводской части Сталинграда. Однако на других участках фронта положение оставалось опасным, и генерал Еременко делал все, чтобы немцы не могли добиться перелома событий в свою пользу. Огорчало его и то, что ранее врагу удалось захватить тракторный завод и теперь он стремится развить свой успех, атаковав поселок Спартаковец и завод «Баррикады». Но все атаки немцев были успешно отбиты, что, естественно, подняло наступательный дух бойцов, а уж о настроении Андрея Ивановича говорить, не приходится. Он воспрянул духом, голос у него стал крепче. Теперь враг не скоро снова ринется в атаку, а это позволит доставить с левого берега на правый новые войска, продовольствие и боезапас, особенно артиллерийские снаряды, которых у генерала Шумилова осталось, как он выразился, с гулькин нос. Андрей Иванович вызвал к себе дежурного по штабу.

— Майор, принеси мне, пожалуйста, горячего чая и чего-нибудь поесть: мой адъютант ездил со мной по Волге и сейчас спит, а я не хочу его будить.

— Слушаюсь, товарищ командующий. — Майор резво шагнул к двери, но задержался: — Утром нам доставили хлеб и консервы — свиную тушенку, хотите?

— Давай свиную тушенку, — махнул рукой генерал.

Еременко неторопливо пил чай, и все его мысли были заняты предстоящим контрнаступлением, о котором ему сказал недавно бывший на Сталинградском фронте Жуков. Только бы в этот раз все получилось хорошо! Надо же наконец крепко ударить по фашистам, чтобы отголоски этого удара дошли до столицы Берлина! Его раздумья прервал заголосивший в комнате связи телефон ВЧ. И тут же в кабинет вошел дежурный по связи.

— Вас требует к телефону товарищ Сталин! — торопливо доложил он.

«Чего он вдруг звонит в такое позднее время?» — пронеслось в голове Андрея Ивановича. Он поспешно шагнул в соседнюю комнату, рывком взял со стола трубку:

— Слушаю вас, товарищ Сталин!

Голос у верховного был тихий и чуточку вялый, словно он недавно проснулся, но Андрей Иванович давно разгадал эту манеру вождя: если он начинал разговор тихо, значит, следует ожидать неприятностей. Еременко напружинился, готовый на вопросы верховного дать четкие ответы. Но пока разговор шел о самом что ни есть обычном: какова ситуация на Сталинградском фронте, как ведет себя противник и что сейчас особенно тревожит командование фронта. На все вопросы Еременко ответил коротко и конкретно, что не вызвало возражения со стороны верховного. Но Андрея Ивановича задели за живое слова вождя «как ведет себя противник». Генерал эмоционально, громче обычного заговорил:

— Противник, товарищ Сталин, вел и ведет себя нагло. Ему нужен Сталинград, и он варварски рушит все на своем пути, лишь бы скорее захватить город и поднять над ним флаг с черной свастикой. И мы его бьем, товарищ Сталин, бьем всем, чем располагает фронт. Однако у нас очень мало танков. Если есть возможность, дайте их нам из резерва Ставки.

— У нас пока их нет, — ответил верховный резко и, кажется, с обидой и вдруг спросил о другом: — Генерал Попов подошел вам как заместитель командующего фронтом?

Андрей Иванович поначалу растерялся, не зная, что ответить.

— Почему вы молчите? — повысил голос Сталин.

— Размышляю, с чего начать. Попов только что прибыл к нам, еще не был в боевых делах, и, на что он способен, не знаю, — ответил Андрей Иванович. — Но желание работать в полную силу у него есть, что я и приветствую.

Казалось бы, на этом разговор закончится, но верховный упрекнул командующего фронтом еще за недостатки в тыловом обеспечении войск.

— Чем вы их объясните? — Теперь в голосе Сталина прозвучали стальные нотки.

«Это генерал Хрулев покатил на меня бочку», — усмехнулся в душе Еременко. Со свойственной ему прямотой Андрей Иванович заявил, что срывы с материально-техническим и продовольственным обеспечением войск случались по разным причинам, чаще из-за того, что противник своими острыми атаками мешал этому. Есть упущения и в работе начальника тыла фронта генерала Анисимова, на что ему было указано. Сейчас он снабжает войска всем необходимым для жизни и боя. Он, Еременко, им доволен, о чем сообщал и начальнику тыла Красной армии генералу Хрулеву.

Пока он говорил, верховный его не прерывал, но когда умолк, Сталин сказал:

— Сейчас вам очень тяжело, но уже скоро станет легче, и не только вам, всем нам станет легче.

Во время пребывания командующего фронтом на КП 62-й армии Чуйков ни о чем его не просил, а когда Еременко собрался уходить, Василий Иванович набрался храбрости и обратился с просьбой дать ему пополнение людьми.

— Я не прошу у вас дивизий, дайте мне хотя бы маршевые подразделения, — добавил командарм. — На исходе в армии и боеприпасы. Если кончатся, немцы возьмут нас тут голыми руками. Я никак не могу допустить такое.

Генерал Еременко знал, что для Сталинградского фронта по решению Ставки было переправлено через Волгу лишь в последнее время более шести доукомплектованных стрелковых дивизий, так как от прежнего состава 62-й армии почти ничего не осталось, кроме тылов и штабов. Но если учесть, что в октябре продолжались упорные бои в самом Сталинграде и в прилегающих к нему районах, выделенных войск и боевой техники было крайне недостаточно. Андрей Иванович, глядя в суровое лицо командарма Чуйкова, никак не мог отказать ему.

— Хорошо, Василий Иванович, мы дадим тебе подкрепление, — обнадежил его командующий фронтом. — Но я рекомендую тебе в связи с прибытием в твое распоряжение 138-й стрелковой дивизии сменить место своего командного пункта. Перенеси его в другое место.

— Куда, Андрей Иванович? — усмехнулся Чуйков. — Здесь я зарылся в землю, как крот. Немцы до сих пор меня не обнаружили, снаряды рвались рядом, а я цел и невредим!

— Перенеси КП южнее по правому берегу реки, там будет надежнее, — посоветовал ему командующий фронтом. — А здесь у тебя совсем не житье. Я хотел было у тебя заночевать, но куда же ты меня положишь? — шутливо добавил он. — Куда ни глянь из твоего блиндажа, над головой — небо!

— А на небе звезды светятся, — улыбнувшись, прервал Чуйков командующего. — Это мне по душе. Звезды на небе располагают к романтике, хочется мечтать…

— Звезды на небе высоко, до них далеко, да и свет от них холодный, — подал реплику генерал Попов.

Когда рядом с ним находился командующий фронтом, он старался не вмешиваться в разговор, а тут не сдержался, хотя командарм Чуйков ему нравился, человек он был волевой, энергичный, такому, пожалуй, любое дело по плечу.

Андрей Иванович поглядел на командарма, и добродушная усмешка тронула его губы:

— Завидую тебе, Василий Иванович, а вот меня на романтику что-то не тянет. Должно быть, уже постарел… — И хитринка блеснула в его глазах. — Ну, ладно, нам с Поповым пора. Под покровом ночи незаметно для фрицев наш бронекатер проскочит опасную зону. — Но он не ушел. — Все хочу спросить тебя: правда ли, что у твоего отца была самая большая семья в селе Серебряные Пруды, где вы жили?

— Правда, Андрей Иванович, — сдержанно подтвердил Чуйков. — У бати было восемь сыновей и четыре дочери.

Еременко с минуту помолчал, шевеля косматыми бровями.

— А когда ты учился на Первых Московских курсах?

— После революции, Андрей Иванович, а до этого немного послужил матросом в учебно-минном отряде в Петрограде.

— Вон оно что, я об этом не знал, — улыбнулся Еременко. — Теперь понятно, почему у тебя наладился надежный контакт с контр-адмиралом Рогачевым: моряк моряка видит издалека! Мне он давал два бронекатера, чтобы к вам добраться, а тебе даст целых пять!

— Если честно, то моряки Волжской военной флотилии нас здорово выручают, — понизил голос Чуйков. — Корабли, суда и юркие катера делают по пять- шесть рейсов с левого берега Волги на правый, и чаще всего под обстрелом врага. Что и говорить, отчаянные люди моряки!..

Когда корабль отошел от берега и растаял в темноте, Чуйков под охраной двух бойцов-автоматчиков еще немного постоял, придерживая фуражку, чтобы ее не сорвал с головы поднявшийся ветер, потом зашагал на свой командный пункт, желая вновь окунуться в дела армии. Но прежде он выпил стакан горячего чая, затем сел к столу, где лежала оперативная карта.

— Разрешите? — К нему вошел начальник штаба.

— Что у тебя, Николай Иванович? — спросил командарм.

Генерал Крылов сообщил, что Северная группа войск ведет тяжелые бои. Немцы прорвались на южную сторону поселка Спартановка, и остановить их атаку никак не удается.

— Надо бы нашим помочь, но как? — На лице начальника штаба застыло выражение суровой сдержанности. — Туда следует послать опытного командира. Может, мне добраться?

На какое-то время Чуйков задумался, цепким взглядом шаря по карте, словно в ней был заключен ответ. Но вот он вскинул голову.

— Где сейчас находится начальник оперативного Управления полковник Камынин?

— На месте, а что?

— Пусть немедленно отправится в Северную группу войск и разберется, в чем там дело.

— Понятно, Василий Иванович! — Генерал Крылов поспешил к выходу.

Прошли еще тревожные сутки. 18 октября генерал Чуйков получил телефонограмму от Камынина: «Прорвавшийся в Спартановку противник уничтожен».

Обстановка на Сталинградском фронте менялась с каждым днем, и Чуйкову приходилось латать дыры в обороне. В середине октября немцы на всех участках фронта развернули новое наступление в надежде, что в этот раз им удастся покончить со Сталинградом. Завязались ожесточенные бои, некоторые участки города, крупные каменные дома по нескольку раз переходили из рук в руки, чаще обычного бойцы ходили в штыковую атаку. Враг нес большие потери, но не прекращал своих попыток сломать нашу оборону. Особенно ожесточенно дрались гвардейцы 13-й дивизии генерала Родимцева, 37-й дивизии Желудева, 95-й дивизии Горишнего, 112-й дивизии Ермолкина, группы Горохова, 138-й дивизии Людникова, 84-й танковой бригады Белого. Сражение шло на улицах города, в жилых домах и на заводах, на берегу Волги, куда то и дело доставлялось подкрепление для наших войск с левого берега реки. Соединения несли потери, но ни один боец не оставил без приказа свой боевой участок. Каждый из них мысленно повторял девиз, ставший клятвой: «За Волгой для нас земли нет!»

В короткие передышки наши бойцы писали домой родным, и в каждой строке была мысль: «Сталинград жив и будет жить, и врагу его не взять!» Боец 32-го мотострелкового батальона Николай Ларченко написал матери в Чкаловскую область, в Губерлинский совхоз: «Сейчас мы находимся на очень важном участке фронта, и мы дали клятву умереть, но не дать противнику продвинуться ни шагу вперед. Наш лозунг теперь — ни шагу назад. Это говорит о том, что нам придется, может быть, сегодня или завтра идти в бой не на жизнь, а на смерть. Мы покажем, что мы способны не только остановить врага, но и разгромить его, начать решительное наступление. Не видать врагам Сталинграда. не быть им долго в Ростове. Когда вы получите это письмо, возможно, меня уже не будет в живых, но помните, что я погиб как герой, честно защищая нашу родину, что еще миллионы таких, как я, во сто крат отомстят за меня».

Боец Оленин писал своей сестре: «В 1942 году фашизму будет конец. Относительно фашистов, дорогая сестрица, будь уверена, моя рука не дрогнет и пуля не минует ни одного фашиста, с которым придется еще встретиться. Они должны от меня получить двойную расплату за отца, за мать, за Украину, украинский народ. За все посчитаюсь, не буду щадить сил, ни самой жизни для достижения полной победы над врагом».

«Если меня убьют, — пишет военнослужащий 186-го стрелкового полка Лелеко домой, — то пусть мои сыновья в десять раз отомстят этому проклятому врагу. Сыновьям советую за кровь отца в десять раз больше отомстить, чем я уже отомстил. Еще в мире не было такого заклятого врага и ни одна страна не вела такой войны, какую ведет сейчас наша. Я был в окружении, видел, как он расправляется с мирными жителями, все грабит, убивает жен и детей…»

 

2

В часы затишья на фронте генерал Чуйков чаще всего размышлял о тех, кто, быть может, завтра пойдет в бой и не вернется, и тогда невольно билась в голове мысль, все ли сделал, чтобы его люди меньше гибли, чтобы враг ощутил на себе неистовый удар бойцов его армии, которая день за днем сражается за Сталинград а стало быть, и за Родину. Он вспомнил командира 308-й стрелковой дивизии полковника Гуртьева, которая сдерживала натиск врага на главном направлении в районе завода «Баррикады». Оказывается, кроме того, что Гуртьев храбро сражается, он еще имеет привычку философствовать. Вчера в землянке, беседуя с прибывшим пополнением о том, кто и как бьет фашистов, он словно бы вскользь бросил фразу: «У подвига нет возраста».

— У меня в дивизии люди разные; и молодые, безусые парни, и пожилые с сединой на висках, — говорил комдив. — Но и те, и другие могут преподнести фрицам настоящий «гостинец»…

И вправду, сибиряки Гуртьева проявили свой закаленный характер в боях с врагом. Только в октябре дивизия Гуртьева отбила более ста атак! Порой бойцы отражали в день по десять и более атак танков и пехоты противника. Особенно ловко орудовали бойцы бутылками с зажигательной смесью. Едва вражеский танк показывался перед окопами, как в него летела бутылка с «горючкой». Удар — и в одно мгновение машина вспыхивала сине-черным огнем и пылала как факел. Ни один танк не прорвался сквозь прочную оборону. В очередной атаке красноармейцы подожгли танк, из него стали выскакивать танкисты в синих комбинезонах и черных шлемах. Один из них был захвачен в плен. Коренастый рыжий немец с серыми глазами-пуговицами ошалело смотрел на комдива. Когда его привели на допрос, он рявкнул:

— Гитлер капут!

Гуртьев засмеялся:

— Если Гитлер капут, почему ты из своего танка стрелял по нашим бойцам? — Полковник взглянул на лейтенанта из стрелкового батальона, приведшего пленника на допрос:. — Переведи ему то, что я сказал.

Тот перевел. Гитлеровец, не смущаясь, ответил:

— Фюрер приказал нам убивать всех русских, а отвечать за это будет он.

— И ты, Ганс, ему поверил? — усмехнулся Чуйков.

— Нет. Я не убил ни одного русского, это ваши люди подожгли нашу машину «коктейлем Молотова».

— Чем? Не понял! — насупил брови Чуйков.

— Так в нашей армии прозвали бутылки с зажигательной смесью, — пояснил Ганс. Видимо, правая щека у него сильно болела, потому что почернела от ожога, и он то и дело проводил по ней влажными пальцами. — Наши танкисты больше всего боятся этих «горючек». Говорят, что их придумал сам Молотов…

Слушая пленного немца, полковник Гуртьев сказал:

— Немцы лезут напролом, пока их крепко не ударишь, а ударишь, они во весь голос орут: «Гитлер капут!» У них это стало своего рода паролем для объяснения с русскими, когда попадают в плен. У меня, однако, жалости к ним нет. Они варвары и звери, их надо уничтожать!..

(Генерал-майор JI. Н. Гуртьев погиб смертью храбрых в боях за город Орел летом 1943 года, посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза. — А.З.)

Чуйкову вдруг вспомнился морской пехотинец Михаил Паникаха, совсем юный герой, приехавший защищать Сталинград с Дальнего Востока. В заводском районе Сталинграда в тот день разгорелся ожесточенный бой. Натиск фашистов сдерживала морская пехота. Немецкие танки поливали огнем из орудий и пулеметов наш передний рубеж, неся большие потери, враг медленно, но упрямо продвигался вперед. В грохоте сражения Паникаха не слышал лязга гусениц, на уши Давил лишь грохот орудий да взрывы мин перед окопами. Танк с черным крестом на борту неожиданно вырос перед ним. Матрос швырнул в него последнюю гранату. Взрыв окутал машину, а когда дым рассеялся, вражеский танк дал ход.

— Вот гад, а? — выругался вслух Паникаха. — Но я тебя сейчас поджарю, как рыбу на сковороде!

Он взял бутылку с горючей смесью, размахнулся, чтобы швырнуть ее в танк, но… вражеская пуля угодила в бутылку, жидкость облила матроса и тут же вспыхнула. Еще мгновение, и матрос схватил вторую бутылку, ловко выпрыгнул из окопа и ударил ею в решетку моторного люка танка. Бойцы, находившиеся в окопе, увидели, как взметнувшееся пламя поглотило героя вместе с горящим танком. Душа, как бриллиант, ценится по чистоте…

«У Михаила Паникахи душа была чистая, как капля родника в горах, и светлая, как луч солнца», — подумал генерал Чуйков. Но тут же ему на память пришел сержант Яков Павлов. Разве он не герой? Пятьдесят дней и ночей с горсткой храбрецов он удерживал в центре города дом, стоявший выше других домов, из которого хорошо просматривалась местность едва ли не до берега Волги. Дом стоял на левом фланге, где стойко оборонялась стрелковая дивизия генерала Родимцева, по словам командарма Чуйкова, человека «двужильного и храбрейшего из храбрых». Не раз «юнкерсы» бомбили дом Павлова с воздуха, засыпали его минами, били по нему едва ли не прямой наводкой из орудий. Но дом стоял, словно крепость. Так и не удалось фашистам сломить стойкость героического гарнизона…

Чуйков попросил своего адъютанта вызвать к нему сержанта Павлова.

— Скажи, что командарм желает поговорить с ним по душам.

Павлов стоял перед Чуйковым слегка улыбающийся, с автоматом в руках. Взяв под козырек, он доложил:

— Товарищ генерал, сержант Павлов прибыл по вашему вызову!

Василий Иванович обнял его, как сына, и расцеловал.

— Ты как есть герой, Павлов! — весело произнес командарм. — Его глаза светились. — Все мы восхищены тем, как ты и твои люди обороняли дом. Спасибо тебе, сержант, за все, что сделал ты во имя нашей Родины! Быть тебе Героем Советского Союза, думаю, что Верховный главнокомандующий не откажет мне. Надо уметь бить врага, и ты делал это достойно. Выходит, что честь для тебя превыше всего.

— Оно самое, товарищ командарм. — Губы сержанта изогнулись в улыбке. — Честь. Как же без нее жить, если потеряешь? Она как воздух для нас… Никакой пощады врагу — вот чем мы сейчас живем и что движет нашими сердцами. Может, я говорю слишком выспренно, но мои слова от души, правдивы, потому как истину я люблю больше самого себя.

— Мудрые слова, сержант, — похвалил его Чуйков. — Хочу пожелать тебе добиться новых успехов в боях с врагом!..

Герои и подвиги… Сколько их родилось под Сталинградом?!

Чуйков задумался, потом начал мысленно перечислять тех, которые отличились в недавнем сражении. Почему-то более других врезался в память наводчик орудия Любавин. Меткими выстрелами он уничтожил два вражеских танка, но и сам был ранен осколками снаряда в обе ноги. Адская боль пронзила все его тело, оно стало словно деревянное. И все же у него хватило сил остаться у орудия и вести по врагу огонь. Запылали еще два танка… Когда в санбате Любавину делали перевязку, он, тяжело дыша, промолвил:

— Пятый-то ушел от меня…

— Кто ушел? — не поняла врач.

— Фашистский танк, — пояснил Любавин. — Четыре машины подбил, а пятый танк удрал. Когда теперь я снова попаду на фронт?

— Заживут раны на ногах, и можешь ехать, — сказала врач. — Ну вот, я тебя перевязала, не болит?

— Чуток ноет… — Он улыбнулся краешками губ. — Нелегко уничтожить вражеский танк, но я это сделал. А почему?

— Наверное, тебе просто повезло.

— На везение я никогда не рассчитываю. — Любавин передохнул и добавил: — Это что-то вроде кота в мешке.

— А что же? — допытывалась врач.

— Я знаю смысл своей жизни, потому и выиграл поединок с врагом. А тот, кто его не знает, ничего путного в своей жизни не сделает.

— Может быть, ты и прав, солдат…

Генерал Чуйков перевернул очередную страницу своего фронтового блокнота, куда вносил самые важные сведения. «Стрелок-снайпер Василий Зайцев из своей винтовки уничтожил 225 немецких солдат и офицеров», — прочел он неровные строки на листке. А потом, когда встретился с ним, узнал больше. Оказалось, что 28 солдат, которых Зайцев обучил снайперскому делу на фронте, истребили 1106 фашистов. Хорош вклад в общую победу над врагом под Сталинградом! Позже, когда поутихли бои, Чуйков прибыл в штаб дивизии, где служил знатный снайпер. С виду Зайцев был, как и все: простой, чуть худощавый, лоб открытый, а лицо такое добродушное, что хочется его поцеловать. А вот глаза, кажется, не такие, как у всех, то есть такие, но взгляд острый до боли и пронзительный. Должно быть, у всех снайперов подобный взгляд.

Чуйков повертел в руках винтовку героя, даже посмотрел в оптический прицел и улыбнулся.

— Скажи, Василий, ты сразу берешь фрица на мушку, едва он появится, или как? — спросил генерал.

Вопрос Чуйкова, видимо, удивил Зайцева, потому что он чему-то усмехнулся, но тут же лицо его посерьезнело.

— У каждого снайпера, товарищ командарм, своя тактика выжидания врага, — с горячностью стал объяснять он. — Иногда я часами нахожусь в засаде, а фриц не появляется. Это чаще всего случается, когда наблюдение я устраиваю в районе вражеского штаба. Там один фриц стоит десяти рядовых…

— Понятное дело, работник штаба, у него уйма секретов, — подтвердил Чуйков.

— Так вот сижу я час, другой и вдруг вижу, появился фриц, — продолжал Зайцев. — Мигом беру его на мушку и нажимаю курок. Все, штабник отправлен на тот свет. Мой секрет снайпера прост: чем больше терпения, тем больше убитых врагов.

— Выходит, жива пословица: «Будь ты хоть семи пядей во лбу, а учись», — улыбнулся Чуйков. — Тогда любое оружие в твоих руках — гроза для противника.

— Истина, товарищ командарм!

А вот командир орудия старший сержант Алексей Алексанцев, прямой наводкой из своего орудия уничтоживший в бою 6 вражеских танков, никогда не думал, что станет заядлым артиллеристом. Но стал им! Правда, на слова он был скуп и собой недоволен, когда узнал, что командир взвода роты тяжелых танков старший лейтенант Иван Корольков своим танком уничтожил 26 немецких танков и подмял гусеницами 34 орудия противника!

— Молодец! — похвалил его комдив. — За такой «урожай» на поле боя тебе полагается дать орден.

— Я сполна с фрицами еще не рассчитался, — улыбнулся Корольков. — До тридцати танков еще не набрал, но взять в бою на прицел четыре машины я уж постараюсь. Батя как-то мне говорил, что сила духа у меня есть, а это мое главное оружие.

— Отец для тебя, Корольков, нашел нужные слова, — одобрительно произнес генерал.

Заместитель командующего Сталинградским фронтом генерал Попов только что вернулся из 284-й дивизии генерала Батюка. Он умылся, привел свою форму в порядок и поспешил к генералу Еременко, чтобы доложить о своей поездке. Вошел к нему и увидел, что Андрей Иванович куда-то собрался: он надел плащ и готов был уйти.

— Куда вы, Андрей Иванович? — спросил опешивший генерал Попов. — Я вернулся от генерала Батюка и хотел бы…

— Потом, Маркиан Михайлович, когда возвращусь, — прервал его командующий. — К нам едет генерал армии Жуков. Я отправляюсь на аэродром встречать его.

В эту темную ночь во время своего дежурства Оксана не сомкнула глаз. А когда наступило сырое, дымчатое утро, во двор санпункта въехала санитарная машина с ранеными, и она, наскоро выпив чаю, вместе с другими медсестрами стала укладывать пострадавших на койки. Кто стонал от тяжелых ран, кто просил дать воды, а совсем молодой сапер, которому взрывом мины оторвало ногу, просил военврача усыпить его: «Кому я нужен такой беспомощный?..»

В районе Мамаева кургана стрелковая дивизия генерала Батюка вела тяжелый бой с наступающим противником, и полки несли потери. В полдень сражение обострилось: немцы бросили в атаку танки и мотопехоту, а с воздуха их прикрывали «юнкерсы». Разорвавшиеся бомбы глубоко вспахали землю, разворотили брустверы окопов… Оксана переживала, боялась, что свободных коек в лазарете осталось мало, а раненые вот-вот поступят. Санпункт был развернут неподалеку от штаба дивизии и надежно охранялся бойцами. Дел у Оксаны — по самое горло, только успевай поворачиваться. Однако ей не терпелось скорее уйти туда, где идет бой. Она привыкла чаще других медсестер бывать на переднем крае, оказывать первую помощь людям, а уж потом решат, кого отправить в госпиталь, кого лечить в санпункте. Военврач — высокий, чернобровый капитан с коротко подстриженными усами и в очках — по-хозяйски осматривал, все ли есть в наличии для раненых. Но вот он нахмурился и окликнул медсестру:

— Красноармеец Бурмак, подойдите ко мне!

За глаза Оксана называла военврача очкариком, но относилась к нему с уважением: свое медицинское дело он знал хорошо и ей всячески помогал стать настоящей сестрой милосердия. Правда, в последнее время он начал придираться к ней, как ей казалось, по мелочам, и это ей не нравилось.

«Может, он ревнует меня к танкисту? — вдруг подумала она. — Да, так оно и есть. Он видел, когда ко мне приходил Иван Лукич Бурлак. Не случайно же он спросил меня, что надо танкисту на санпункте. Ревность, она порой туманит голову…»

Оксана заправила койку белой, как снег, простыней и поспешила к военврачу. Капитан сердито кивнул на носилки, лежавшие в углу блиндажа.

— И это все? — Он смотрел на медсестру с огорчением.

Она мило улыбнулась, кивнула головой, и длинные золотые сережки в ее розовых ушах качнулись, испуская светло-оранжевый свет.

— А зачем больше? — вскинула тонкие брови Оксана. — Я и так очень устала на дежурстве, а когда сменилась, отдыхать не пошла. Поэтому о носилках как-то не подумала.

Ее глухой голос едва не сорвался на крик, и это не понравилось военврачу. Лицо его слегка дрогнуло, вытянулось, чего за ним Оксана раньше не замечала, но голос он не повысил, а спросил как-то по-будничному:

— Что за разговоры, красноармеец Бурмак?

Военврач с минуту смотрел на нее в упор, наверное, ожидал, что она скажет, но медсестра промолчала. Она покраснела, а военврач подумал о том, не наказать ли ее? Словно догадавшись о его мыслях, Оксана торопливо промолвила:

— Извините, Захар Иванович, я погорячилась…

— Так-то оно лучше, — усмехнулся капитан. — Вот вы спросили, зачем нужны носилки? Странно, однако: разве вы не носили на них раненых?

— Носила, но сейчас их пока нет…

— А если будет много раненых, станете тащить их на себе? — снова усмехнулся военврач, поправляя на голове фуражку. — Силенок у вас не хватит. Надо еще хотя бы пяток носилок. Передайте мое распоряжение старшине, чтобы принес их сюда.

Ей следовало произнести «слушаюсь» и исполнять приказание, а она, глядя на него, улыбнулась.

— А вот фуражка вам никак не идет, — сорвалось с ее губ. — Наденьте белый чепчик, как и полагается военврачу.

В эту минуту в блиндаж внесли первого раненого.

— Куда его, товарищ военврач? — спросил санитар.

— На койку положите, я сейчас буду его осматривать…

Оксана не без интереса посмотрела на бойца. Кровь выступила у него на правой руке, чуть ниже плеча. Был он в сознании, лишь тихо стонал. У него было круглое, с розовым оттенком лицо, широкие, как у цыгана, брови, а лоб прямой и тоже широкий.

— Чего так глядишь, сестрица? — спросил раненый, и усмешка скользнула по его губам.

— Нравишься ты мне, вот и гляжу! — улыбнулась медсестра.

— Ты тоже мне по душе… — Передохнув, он серьезно добавил: — У меня есть жена, Анюта. У нее такие же глаза, как у тебя, только в них почему-то много грусти… — Он кашлянул. — У тебя есть вода? Дай попить. Понимаешь, мина у бруствера рванула, двоих наповал уложила, а мне руку задела. Может, перевяжешь, а то повязка вся пропиталась кровью?

Она дала ему воды и подозвала санитара, который сидел за столиком и что-то писал.

— Перевяжи раненого, мне надо уходить туда… — небрежно бросила Оксана.

«Туда» — это значит на поле боя, где сражаются войска и откуда доносятся орудийные выстрелы и взрывы гранат.

— Наверное, наши ребята пошли в атаку, — подал голос военврач, глядя, как она собирается. Он подошел к ней ближе. — Будь, пожалуйста, там осторожнее и не вздумай шагать во весь рост — фрицы сразу возьмут на мушку.

— Ну и что? — с горячностью спросила она, тряхнув кудрями. — Все равно по мне некому слезы лить!

— А может, и есть кому… — Военврач строго взглянул на нее. — Не очень-то храбрись. Пуля не разбирает, кто ты есть… Что, разве забыла, как тебя взрывная волна сбросила с кормы судна в Волгу? Твое счастье, что спасли, не то мне пришлось бы посылать похоронку твоим родным.

— Я и сама все еще не верю, что осталась жива, — сказала Оксана.

— Твой спаситель — герой, — произнес военврач.

— Капитан-танкист смельчак, ничего не скажешь…

— Ты, наверное, его отблагодарила?

Оксана напряглась:

— В каком смысле?

— Ну хотя бы поцеловала его?

— Еще что придумали, — усмехнулась медсестра, а про себя подумала: «Вот и очкарика влечет моя персона, но у тебя, дружок, ничего не получится».

Наконец двое санитаров принесли еще пять носилок. Оксана уложила их и подошла к военврачу, который сидел за столом и листал журнал, куда вносили данные о раненых.

— Я могу идти за ранеными? — спросила она.

— Иди, голубка, — весело изрек военврач. — в пекло не лезь. Твой объект — раненый боец. Спасай его от смерти, как можешь. Если что, санитары там есть и тебе помогут.

Оксана короткими перебежками продвигалась вперед, где горели два танка и слышалась стрельба, но бой шел уже где-то за Мамаевым курганом, а может, ей так почудилось. Было три часа дня. В небе гуляли косяками черные тучи, казалось, что вот-вот брызнет дождь. Октябрьское солнце скупо пригревало землю, но в воздухе чувствовался запах приближающейся зимы. От быстрой ходьбы Оксане стало жарко, она расстегнула ворот гимнастерки. Впереди замаячил небольшой куст, а рядом с ним что-то чернело. Она вгляделась. Так это же боец лежит! Она присела на корточки и с минуту напряженно на него смотрела, но он не двигался. «Наверное, убит», — решила Оксана и выпрямилась. И тут же по ней дал очередь фашистский автоматчик, засевший неподалеку за камнями. Она пригнулась к земле. Слышно было, как над головой просвистели пули. Тогда Оксана грудью прижалась к земле. Она пахла чем-то горелым и прелыми листьями, и Оксана дважды чихнула. Передохнув, она поползла дальше. А вот и боец. Он лежал на правом боку и негромко стонал.

— Живой! — воскликнула от радости Оксана и, увидев на лбу бойца рану, повернула его лицом к себе и начала обрабатывать ее куском ваты. — Ты меня слышишь, солдат? — спросила она громко, с надрывом.

Но боец молчал. Глаза у него были закрыты, дышал он тяжело и неровно. Оксана быстро перевязала рану и на секунду задумалась: то ли позвать санитаров и они унесут бойца на носилках, то ли попытаться самой вытащить его из опасного места. «Да, надо его унести отсюда», — решила она. Взяв плащ-накидку бойца, она перекатила на нее раненого и стала тянуть его за собой. Не успела пройти и пяти метров, как немец снова открыл по ней огонь. Свиста пуль она в этот раз не слыша, а ощутила лишь легкий толчок в левое плечо — пуля сорвала кусок гимнастерки, но тело не задела.

«Вот паршивец, засел где-то в окопе и постреливает», — выругалась в душе медсестра. Напрягая силы, она с трудом тянула раненого. Наконец добралась до окопа, втащила его и начала приводить в чувство. Выдула из своей медицинской сумки пузырек с нашатырным спиртом и поднесла его к носу раненого. Тот раз-два потянул носом и вдруг открыл глаза. У него они были большие и голубые-голубые, как вода в горном озере.

— Где я? — тихо спросил он, пристально глядя на нее.

— У Мамаева кургана, где фрицы подстрелили тебя, — с улыбкой сказала медсестра. — Сейчас оттащу тебя на санпункт, и, если ранение сложное, отправим в госпиталь. Болит-то что у тебя?

— В голове шум, сестрица, — прошептал боец. — И в правом боку колет, будто шилом. Опять же не раз терял сознание.

Она приподняла ему правый бок. Вся его гимнастерка была в крови, запах острый и какой-то неприятный. Пощупала пальцами рану. Там была дыра…

— Рана в боку опасная, — засуетилась Оксана. — Надо скорее добраться до санпункта.

— Ты перевяжи мне бок, сестрица, а уж после потащишь меня, — попросил раненый. — А где мой товарищ? Его тоже ранило, и он лежал рядом со мной.

Она удивленно заморгала длинными ресницами:

— Нет, солдатик, ты лежал один, потом я притащила тебя в окоп.

— Там он, мой друг, — простонал раненый. — Сходи за ним, прошу тебя…

— Хорошо, но ты будь здесь, пока я не вернусь, — предупредила она раненого.

Бой еще продолжался, но уже где-то далеко за курганом. Там в небо поднимались черные клубы дыма, слышались пулеметные и автоматные очереди, периодически ухали орудия. Видимо, противник обстреливал наши войска, которые упорно продвигались вперед. Все звуки сливались в один протяжный гул, впечатление было такое, что рядом гремит гром, хотя день выдался тихий.

Вот наконец и то место, обозначенное кустарником, где Оксана взяла раненого. Но тут никого не было, если не считать разбросанных во все стороны камней и глубокой воронки от шального снаряда. Впереди чернел холмик, а чуть дальше горел танк, но другой, не тот, который она видела раньше. Это был наш Т-34, у него разорвалась гусеница и снарядом сорвало часть башни. Она шагнула чуть в сторону и увидела бойца. Он лежал на спине, глядел куда-то в небо и стонал едва слышно. Оксана нагнулась к нему, провела мягкой ладонью по лицу. Увидев ее, раненый попытался улыбнуться, но улыбка получилась натянутой и какой-то неживой.

— Воды… — прошептал раненый. — Дай пить…

Оксана присела на корточки, чтобы ее не задела шальная пуля, и стала выяснять, куда он ранен. Хотела спросить у него, но он заговорил первым.

— Понимаешь, сестрица, рядом с пупком дырка от пули, — натужно произнес он, потом вынул из-под гимнастерки руку с окровавленным носовым платком. — Надо было кровь остановить, так я платком…

Она начала бинтовать его.

— Твоего друга я оттащила в окоп, это он сказал, что ты ранен. — Оксана куском бинта вытерла раненому лицо, нежное, как у девушки. — Можешь встать?

— Помоги мне, только тихонько, адская боль в животе, — часто дыша, промолвил он и попытался поднять голову. Она подложила под нее свою руку, и ему стало легче. — Где окоп-то?

— Тут неподалеку…

Они прошли несколько шагов, и раненый начал падать. Она едва успела подхватить его другой рукой.

— Живот у меня горит, сестрица, будто туда попал раскаленный уголь. Идти дальше не могу. Давай носилки.

С трудом они добрались до окопа, где лежал раненный в голову. Увидев медсестру, он шевельнул губами:

— Дышать тяжко, сестрица, словно кто-то меня душит…

Оксана сказала ему, что сейчас сбегает за санитаром в санпост и возьмет носилки.

— Полежи тут немного, я мигом…

Когда она вернулась, тот, что был ранен в голову, умер. Лежал он на земле как живой, лишь лицо стало желтым, как лимон. Почему-то на память пришли слова песни, которую она часто слышала от отца, когда еще ходила в школу: «Жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда…» От жалости к погибшему солдату у нее до боли сдавило грудь, она почувствовала, как повлажнели глаза, и слезы уже ожгли ей лицо. Раненный в бок молча глядел на нее и молчал. Много раненых Оксана вынесли с поля боя, но ни один из них не умер. Это первый…

— Мой друг умер, да? — едва ли не шепотом спросил раненый.

Оксана повела бровью.

— Твой друг потерял много крови, — пояснила она. — В его животе открытая рана. А твоя рана не так опасна, и ты еще поживешь на белом свете.

Пришли два санитара с носилками. Они положили на них раненого, и все трое поспешили в санпункт.

«Надо было мне отнести раненного в голову в санпункт, а уж потом заняться его другом», — упрекнула себя Оксана.

Она уложила раненого на койку, сменила ему повязку. Пришел военврач.

— Тебе помогли санитары или сама тащила его? — спросил он, кивнув на раненого.

Оксана, казалось, не слушала его, она всецело была занята тем, что наполняла свою сумку всем необходимым, и собиралась снова уйти труда, где шел бой.

— Ты пока побудь здесь, — сказал ей военврач. Он осмотрел раненого, на его лице она заметила тревогу. — Нужно поставить ему капельницу, чтобы подкрепить организм, иначе дело может кончиться худо. Ранение в живот весьма опасно, так что пригляди за ним. Я съезжу в санбат, а когда вернусь, посмотрю его. Тут важно прежде всего не допустить заражения крови.

— Хорошо, товарищ капитан, я сделаю все, что положено, — заявила медсестра. — Много сегодня доставили раненых?

— Двадцать девять, с твоим — тридцать. — Он снял очки, протер их платком и снова надел. — Пятеро уже скончались, двое в реанимации. Может, и твоего взять в реанимацию?

— Не надо, пусть здесь полежит. Если ему станет хуже, тогда другое дело, — возразила Оксана.

— Ладно, — согласился военврач.

После капельницы раненому стало намного лучше, а к вечеру он совсем повеселел. Он сказал, что его зовут Олегом, рассказывал Оксане о том, как он и его друг подожгли бутылками с зажигательной смесью вражеский танк и в этот момент рядом разорвалась мина и обоих ранило.

— Осколок ударил Сергея в голову, и он сразу потерял сознание, а я еще держался. Я подружился с ним на фронте, он был старше меня на пять лет. И воевал он лучше. В немецкий танк я первым бросил бутылку, но промахнулся, а он угодил ему своей «зажигалкой» прямо в лоб. Так вмиг объяло пламенем. Жаль, что потерял друга…

— На войне всегда так, не знаешь, где потеряешь, а где найдешь, — рассудительно промолвила Оксана.

— А ты, сестрица, давно на фронте?

— С тех пор как враг пошел на Сталинград, — грустно ответила Оксана. — Училась в пединституе, а тут война. Пошла на курсы медсестер и не жалею…

— Сколько вынесла раненых с поля боя? — спросил Олег. — Человек десять?

— Тридцать девять не хочешь? — усмехнулась она, поправляя сбившиеся волосы.

— Почти взвод! — Он с затаенной улыбкой взглянул ей в лицо. — Ты просто героиня. Небось орден тебе какой-нибудь дали?

Она сдвинула брови:

— Да уж куда там — героиня… За что мне орден? Оказывать помощь раненым — моя работа, и я стараюсь честно выполнять ее. — После паузы она неожиданно добавила: — Герой тот, кто рискует своей жизнью, когда идет на опасное дело. Я знаю одного капитана… Еще летом на судне я везла раненых в госпиталь. Немцы обстреляли нас, снаряд разорвался рядом с кормой судна, взрывной волной меня выбросило в Волгу, и я стала тонуть…

— Что, не умела плавать? — прервал ее Олег.

— Как на грех, не умела… — Оксана качнула головой. — Так вот этот капитан бросился в воду и спас меня. Хуже того, оказалось, что в правое плечо угодил осколок. Пришлось недели две полежать в госпитале.

— Где он теперь, твой капитан?

Она пожала плечами:

— Не знаю. А хотелось бы повидать его. Он танкист, фамилия — Бурлак. Когда он впервые назвался, я почему-то вдруг вспомнила картину Репина «Бурлаки на Волге». Призналась ему, а он съерничал: мол, лучше быть бурлаком и тянуть баржу, чем воевать.

— Тогда, быть может, твой капитан сгорел в танке, — серьезно сказал Олег. — Я сам видел, как часто немцы поджигали наши танки.

Оксана грустно вздохнула.

— Я в это не верю, — жестко заявила она. — Скорее всего он где-то на фронте.

— Как тебя звать?

— Оксана. А что?

— Глядишь, повстречаю на фронте твоего капитана и передам, как по нему тоскуешь.

Оксана засмеялась, отчего ее пухлые розовые щеки придали лицу выражение благодушия и доброты.

— Разве тебе будет дело до моего танкиста? Подлечишься и снова уйдешь на фронт. Он танкист, а ты сапер. Разные профессии, а значит, и разные судьбы, и вряд ли ты когда-либо увидишь капитана. — Она потрогала бинт на животе Олега. — Не туго перевязала? Не больно тебе?

— Все хорошо, Оксанушка. — Он отдышался. — Знаешь, философ Сенека в свое время говорил, что жизнь длиннее, если ею умело пользоваться. Так что у меня есть шанс долго жить…

Из санбатальона вернулся военврач. Он сразу же подошел к раненому, присел рядом.

— Как себя чувствуете? — спросил он.

— Боли в животе поутихли, появился аппетит, вот сестра тут все время сидит, и мне спокойнее. — Раненый улыбнулся.

— Значит, капельница вам помогла?

— Еще как помогла, товарищ капитан! А вот мой друг Сергей умер. Осколок попал ему в голову…

— Стало быть, вашему другу выпала иная судьба, — изрек военврач. — А судьбу, как и командира, не выбирают, — добавил он.

Оксана все это время молчала. Она очень устала, глаза сами собой закрывались, ей хотелось лечь и выспаться. Военврач, словно угадав ее желание, вынул из кармана платок, зачем-то протер себе лицо, а ей сказал:

— Пока в санпункте покой и тишина, можешь пойти поспать. Раненых обещали привезти под утро, а сейчас еще только вечер. Тут подежурят санитары, а я прослежу.

— Я час посплю, не больше, товарищ капитан… Спасибо!

 

3

Всю ночь майор Бурлак бредил: то звал к себе мать, то просил свою бывшую жену дать ему попить, то приказывал наводчику орудия бить прямой наводкой по фашистскому танку. Медсестра, дежурившая у койки раненого, мочила кусок марли в бачке с холодной водой и клала майору на лоб. На время раненый затихал, но вскоре снова метался на койке и бредил. Медсестра уже который раз подумала о том, что раненого надо отправить в госпиталь, но военврач уехал в штаб, когда вернется, она не знала, а без него некому было заняться этим.

На рассвете в санчасть дивизии доставили группу раненых бойцов. Привез их на полуторке военврач. Он вместе с санитарами разместил раненых по койкам и подошел к дежурной медсестре.

— Ну что, Маша, танкист хоть немного поспал? — спросил он, тихо кашлянув.

— Что вы, Захар Иванович! — удивленно воскликнула медсестра. — Он и минуты не спал и мне не дал сомкнуть глаз хотя бы на часик. Как бы майор не умер…

В черных глазах военврача отразилась тревога.

— У майора сквозное ранение. Одна пуля прошила ему грудь, едва не задела сердце, не то бы не жить ему, а другая застряла в легком, — со вздохом произнес военврач. Он поднял глаза на медсестру: — Оксана Бурмак еще не вернулась из госпиталя?

— Пока нет, Захар Иванович, — грустно промолвила Маша. — Кстати, она вам ничего не говорила перед тем, как ехать в госпиталь?

— Нет. А что?

— Она хочет попросить командира дивизии, чтобы ее перевели служить в санчасть к танкистам.

Военврач рассеянно посмотрел на медсестру.

— Что, Оксане у нас не нравится? — спросил он не без огорчения.

Маша усмехнулась, на ее худощавом лице появилась улыбка:

— Вы что, товарищ капитан, забыли, кто у нее кумир?

— Кто же? — насторожился военврач, пальцами поправляя на носу очки.

— Танкист, который вытащил ее из воды!

— Она мне об этом рассказывала, — печально произнес военврач, а про себя с горечью отметил: «Любит она этого танкиста. Ищет его, а он лежит у нас, но я ей об этом не скажу. А Маша не знает, что раненый, у койки которого она провела всю ночь, и есть тот самый танкист, только ранее он был капитаном, а теперь майор».

Военврач какое-то время стоял задумчивый, потом собрался выйти из блиндажа, но к нему подошла медсестра Катя, коренастая сероглазая девушка с рыжими кудрями, и глухо сказала:

— Товарищ капитан, он умер. — И во весь голос зарыдала.

Захар Иванович не знал, что и подумать. Его рассердило то, что медсестра пустилась в слезы.

— Красноармеец Колосова, доложите, как положено, — одернул он ее. — Кто умер и почему?

Катя, уняв слезы, объяснила военврачу, что умер боец по имени Олег, которому Оксана Бурмак ставила капельницу. Чувствовал он себя после капельницы хорошо, даже смеялся, шутил, рассказывал ей, как его ранило и он долго лежал в траншее без сознания, пока санитары не унесли его в санчасть. Но вдруг Олегу стало плохо, он позеленел, хотел ей сказать что-то и не мог. Потерял сознание и тут же скончался.

— А где вы были, когда раненому стало плохо? — строго спросил военврач, насупив брови.

Медсестра Колосова была самой молодой среди своих подруг, менее опытна, и в глубине души Захар Иванович был убежден, что Катя растерялась и не оказала раненому должной помощи.

— Я все время сидела рядом с койкой раненого, потом принесла ему воды, а он уже потерял сознание… В траншее раненый потерял много крови, и, наверное, это явилось причиной его смерти…

— Ладно, — прервал ее военврач, — вскрытие покажет, отчего он умер. А с Оксаной Бурмак я поговорю сам, когда она вернется. Ясно?

— Слушаюсь, товарищ капитан, — сквозь слезы промолвила Колосова.

Военврач ушел к себе и начал просматривать документы на раненых. Он не сразу решил, что делать с танкистом майором Бурлаком. Сначала хотел доложить о нем начальнику санбата, но тут же отказался от этого. «Я отправлю его в госпиталь, — озабоченно подумал военврач. — Там есть все условия, чтобы поставить его на ноги. Так будет лучше и для меня. Вернется Оксана Бурмак, увидит майора и очень огорчится. А я не хочу видеть ее опечаленной. — Он передохнул. — Да, надо отправить майора в госпиталь, но где взять машину?..»

Неожиданно во дворе заурчала машина. Кто бы мог приехать так рано? Военврач вышел из блиндажа. Это на своем «виллисе» прибыл командир дивизии. Странно, однако: вчера генерал был тут, проверял, как лечатся раненые, и вдруг снова приехал. Военврач разволновался, но рапорт комдиву отдал четко.

— Майор Бурлак у вас? — спросил генерал, глядя на Захара Ивановича пристально, словно тот в чем-то провинился.

— У нас, товарищ генерал, — подтвердил военврач. — Доставили его сюда с поля боя вчера поздно вечером.

— Как он?

— Все время бредит. Я принял решение срочно отправить его в госпиталь, ему нужна операция, но пока нет транспорта. В моем распоряжении две полуторки, но обе машины доставляют с передовой в санчасть раненых…

— Госпиталь далеко? — прервал его генерал.

— Километров десять, в селе Красный Яр.

— Отвезите раненого на моем «виллисе», а я пока буду решать свои вопросы в штабе, — распорядился комдив. — Вы меня огорчили, капитан. Я просил вас лично позаботиться о майоре Бурлаке, а вы даже в госпиталь его не отвезли.

— Я же доложил вам, что не было транспорта… — начал было оправдываться Захар Иванович, но генерал снова прервал его.

— Почему мне раньше не доложили? — суровым тоном спросил он. — Есть машины и в штабе дивизии, могли бы попросить у начальника штаба.

— Начальник штаба был занят, и я не стал его беспокоить.

— Вот уж не ожидал от вас такой скромности, Захар Ивановивч, — жестко произнес комдив, глядя на военврача колючими глазами. — Вернетесь из госпиталя, и мы об этом поговорим, а теперь везите майора, не то может случиться беда. Сколько в его груди пуль?

— Одна, товарищ генерал, но в таком месте, что извлечь ее способен лишь опытный хирург. В госпитале есть такие врачи.

— Через час постарайтесь вернуться, — предупредил комдив.

Военврач внезапно расслабился и промолвил:

— Слушаюсь, товарищ генерал!..

Машина выехала на проселочную дорогу и, набрав скорость, скрылась за поворотом. Провожая ее взглядом, комдив подумал: «Только бы “виллис” не атаковали “юнкерсы”».

Вернулся военврач, как и велел ему комдив, через час. Ночью шел дождь, и земля вокруг блиндажа раскисла, сапоги вязли в черной жиже. Капитан наскоро вытер сапоги и вошел в блиндаж. Генерал уже ждал его. Выслушав доклад, спросил:

— По дороге вас не бомбили?

— Обстрелял «юнкере», но не бомбил, видно, где-то уже сбросил свой смертоносный груз, — объяснил Захар Иванович. — Выпустил по машине пулеметную очередь, но не попал.

— А что майор Бурлак, как он?

— Пока ехали по степи, он постанывал, а потом снова начал бредить. Его сразу же стали готовить к операции, а я тронулся в обратный путь.

После недолгой паузы комдив спросил военврача, спасут ли раненого.

— Скажи честно, он будет жить? — Генерал смотрел в упор, давая понять военврачу, что судьба командира танковой бригады волнует его.

— Я убежден, что майор выкарабкается, — на веселой ноте произнес Захар Иванович. — Организм у него крепкий, тут я спокоен, а вот то, что раненый долго бредит и не приходит в себя, меня настораживает, — с горечью добавил очкарик. — Как только танкиста прооперируют, доложу вам обстановку.

— Добро, капитан, — согласился комдив. — Звони мне в любое время, что и как. Храбрецов я очень уважаю, а майор как есть храбрец. Кстати, на днях у меня была на приеме медсестра Оксана Бурмак, — спохватился генерал. — Просила перевести ее в санчасть к танкистам. Вы в курсе?

Военврач покраснел, и это не ускользнуло от генерала.

— Она высказывала мне свою просьбу, но я счел нужным ее не отпускать, — пояснил капитан. — У меня и так не хватает медицинских сестер. — Он помолчал. — Я не разрешал ей обращаться к вам по этому вопросу. Вот вернется из госпиталя, и я поговорю с ней.

— Не надо наводить справки, капитан, — перебит военврача генерал. — Переводить ее к танкистам не будем.

Захар Иванович стоял перед комдивом, размышляя, не доложить ли ему о том, что медсестру спас Бурлак, когда взрывной волной ее сбросило с палубы корабля в воду. Теперь она ищет своего спасителя, а его отправили в госпиталь. «Нет, комдиву я об этом не скажу», — решил военврач.

— Похоже, капитан, медсестра влюбилась в танкиста, — после долгой паузы промолвил комдив. Он сузил глаза. — Что скажешь?

— Все может быть, хотя ничего особенного в этой Оксане нет… Разрешите закурить?

— Кури, — грустно отозвался генерал и заговорил о другом: — У вас вчера был начальник санслужбы дивизии военврач 2-го ранга Нестеров?

— Был, — подтвердил Захар Иванович. — Он проверял, как мы лечим раненых, велел всех тяжелых отправлять в госпиталь. Я хотел было сделать операцию майору-танкисту, но он сказал, что в госпитале лучшие условия. Он дал мне хороший совет.

Военврач достал трофейные папиросы и закурил, жадно глотая дым. Разные мысли ручейками потекли в его голове, и эту озабоченность заметил комдив.

— О чем задумался, капитан? — спросил он с ухмылкой. На его полном лице у глаз появились морщины.

— О судьбах людей на фронте, товарищ генерал, — усмехнулся Захар Иванович. — Тот же майор Бурлак. Разве знал он, что бой у переправы будет для него последним? В его танк угодил вражеский снаряд, двоих убило, а майор чудом остался жив, но с пулей в груди. Значит, не судьба ему погибнуть.

— Судьба всегда стоит за храбрых, капитан, — философски заметил генерал. — Не зря в народе говорят, что тот, кто хочет быть Цезарем, должен иметь душу Цезаря…

Их разговор прервал появившийся дежурный по связи лейтенант с тонкими усиками и слегка загоревшим лицом.

— Товарищ генерал, вас требует к телефону командующий армией! — доложил он.

— Иду! — громко отозвался комдив. Он взглянул на военврача: — Когда здесь появится начальник санслужбы дивизии, скажите ему, чтобы связался со мной.

Захар Иванович выпрямился, в его глазах блеснули искорки.

— Будет сделано, товарищ генерал! — четко произнес он.

Полуторка, груженная медикаментами, въехала во двор санчасти вечером, когда на небе высыпали звезды. Ветер еще с утра прогнал косяки черных туч, небо посветлело, и лишь на западе, где проходил главный рубеж обороны, громыхали орудия. В самом Сталинграде бои не утихали, и, хотя враг пытался овладеть городом, ему достичь этого пока не удалось. Захар Иванович только что закончил обход раненых и уединился в углу блиндажа, где находился небольшой деревянный стол, за которым он работал. В прошлую среду их район подвергся бомбардировке, и одна из бомб, сброшенных «юнкерсом», разорвалась неподалеку от санчасти. Вышел из строя электродвигатель, и в блиндаже погас свет. Пришлось зажигать свечи, и как был рад Захар Иванович, когда электрики завели запасной электродвигатель и лампочки вновь зажглись в блиндаже, освещая огромную комнату, где на койках лежали раненые! Едва военврач стал делать записи в журнале, как услышал громкий голос дежурного санитара:

— Товарищ капитан, вас просят на выход!

Во дворе Захар Иванович увидел полуторку, около нее суетился сержант-водитель, а Оксана Бурмак, стоявшая в кузове машины, подавала ему небольшие картонные ящики с бинтами и разными лекарствами.

— Что вы делаете, красноармеец Бурмак? — подал голос военврач. — Отставить разгрузку! Я сейчас пришлю сюда бойцов, а вы отдыхайте с дороги. Не женское дело таскать грузы. — Он подошел к ней так близко, что заметил под ее глазами темные крапинки.

Оксана отбросила со лба челку.

— Я очень устала, Захар Иванович, — призналась медсестра, — но рада, что получила на госпитальном складе все необходимое для раненых. Нам даже дали десять капельниц.

Военврач мягко улыбнулся, отчего на его правой щеке резко обозначился шрам. Оксана невольно подумала: «Какое же некрасивое у него лицо!»

— Я знал, кого надо посылать за медикаментами. Ты просто молодчина, Оксана!

Она сказала, что без водителя не справилась бы. Захар Иванович взглянул на сержанта, который рассматривал в ящике какие-то лекарства.

— Как работала моя медсестра? — спросил он.

— Оксана? — переспросил сержант. — Отлично! Она приглянулась начальнику госпиталя, он даже предложил ей работу в хирургическом отделении, но она отказалась, сославшись на то, что уже привыкла оказывать помощь раненым на передовой, и хотя там опасно — того и гляди, ужалит пуля или осколок, ее это не страшит.

Захар Иванович взглянул на медсестру.

— Это правда, Оксана? — И, не дождавшись ответа, добавил: — Я рад, что ты отказалась перевестись в госпиталь. Все мы к тебе привыкли, и нам без тебя будет не по себе. Ты моя первая помощница.

«Не хитри, очкарик, — мысленно ответила Оксана своему начальнику. — Ты пялишь на меня глаза, но мне по душе танкист, а не ты…»

После ужина Оксана зашла к нему.

— Хочу спросить вас, Захар Иванович: к нам поступали раненые, когда я уезжала в госпиталь?

— Семнадцать человек. А что?

— Есть среди них танкисты? — поинтересовалась Оксана.

Военврач ответил не сразу. Он помолчал, размышляя, и наконец разжал тонкие губы:

— Был один майор. У него тяжелое ранение, и я не стал его оперировать, а отправил в госпиталь. Боялся, что сам не справлюсь.

«Иван Лукич Бурлак — капитан, значит, раненый танкист не он», — горестно вздохнула Оксана.

— Ну а ты как съездила? Удалось побывать дома? — спросил Захар Иванович. — Или кировский район города немцы тоже захватили?

— Пытались захватить, но наши бойцы отбили все их атаки. — Голос у Оксаны был ровный, но в нем военврач уловил тревожные нотки. Ему захотелось хоть как-то ободрить медсестру, и он, улыбаясь, произнес:

— С гитлеровцев сбита спесь, и города им не взять!.. Да, а маму свою видела или она эвакуировалась?

Оксана поджала губы, и Захар Иванович увидел, как посерело ее лицо, а в глазах угасли искорки.

— Болеет она, сердце прихватило. Сказала, что когда ей станет легче, уедет к сестре на левый берег. Она боится бомбежки и, если появляются «юнкерсы», забирается в погреб и сидит там, пока не улетят самолеты. Жаль мне ее до слез, а что поделаешь — война, и все мы страдаем.

— А где твой отец?

— В сорок первом погиб под Москвой. Он был танкистом.

— Потому-то к танкистам у тебя доброе отношение, — улыбнулся Захар Иванович. — Кроме того, как говорила мне, танкист вытащил тебя из воды, не так ли?

— Он самый… — тихо обронила Оксана, поведя бровью.

— Хотел бы я оказаться на месте того танкиста, — задумчиво промолвил военврач.

Она усмехнулась:

— У вас, Захар Иванович, руки хирурга — нежные, как у женщины, и вы не смогли бы управлять грозным танком.

— Человек привыкает ко всему, и я бы привык, — возразил военврач. Он тяжело поднялся со скамейки, остро взглянул на медсестру: — В ночь заступишь дежурной по санчасти, а я уезжаю в три часа дня в соседний санбат, буду оперировать там сапера. Так что остаешься тут старшей.

— Хорошо, Захар Иванович, можете не беспокоиться, — заверила его Оксана.

Кажется, никогда она еще так не волновалась, как в этот раз. Дежурство ей выдалось неспокойное. В полночь привезли группу раненых бойцов, и она вместе с подругой Машей трудилась без устали, пока не сделали всем перевязки. Двоим тяжелораненым пришлось поставить капельницы, и после этого им стало лучше. Кареглазый сержант-артиллерист лежал на койке без правой руки. Поначалу он стонал, потом притих и долго глядел куда-то в белый потолок. Оксана присела к нему на койку, улыбнулась.

— Где это тебя так шарахнуло? — спросила она, меняя ему бинт, пропитавшийся кровью.

Белое, как стена, лицо бойца слегка зарумянилось.

— Я сам удивляюсь, что остался жив, — глухо сказал он. — На нас шли вражьи танки, а мы били из орудий по ним в упор. Я был заряжающим, снаряды подавал в ствол, как мячики, хотя они чертовски тяжелые. Три машины удалось подбить, один танк горел. Но и нам досталось. Снаряд разорвался рядом с орудием. Меня ослепило, присыпало землей, а когда очнулся, то увидел, что правой руки у меня нет. Лежал на дне траншеи весь в крови. Помню, как ко мне подскочил санитар и начал бинтовать. И тут я потерял сознание. Очнулся, когда нас привезли сюда на машине. — Он передохнул. — Жаль, что остался без руки. Правда, и с одной рукой жить можно, а вот на фронт я больше не попаду.

— Родом откуда? — спросила его Оксана, закончив перевязку.

— Из Минска я, там сейчас хозяйничают фашисты. Мой отец ушел в лес к партизанам, а где мама — не знаю: то ли у сестры в деревне неподалеку от Минска, то ли стала беженкой. Я очень люблю свою маму и потому часто думаю, где она и жива ли.

— Кто же не любит свою маму? — грустно усмехнулась Оксана. Она помолчала с минуту и спросила: — Рана не болит?

— Чуток ноет… — Боец посмотрел ей в лицо: — Курить охота, может, скрутишь мне цигарку? — В его голосе она уловила дрожь.

— Курить тебе сейчас никак нельзя, голубок, — жестко возразила медсестра. — Утром тебя будет осматривать врач… А вот укол я тебе сделаю, чтобы унять боль.

Она сделала ему укол, и он тут же уснул.

Оксана обошла раненых. Боец с перевязанной головой захотел воды, другой, раненный в ногу, спросил, отправят ли его в госпиталь, а третий умолял Оксану помочь ему написать письмо своей невесте.

— Она, моя Клава, живет в Москве и, должно быть, волнуется, почему от меня нет писем, — сказал боец. — А когда мне было писать, если мы то и дело бросались в атаки, не давая фашистам продвигаться к столице? А потом нашу дивизию перебросили под Сталинград…

— Напишем письмо утром, а сейчас на работе у меня много дел, — улыбнулась Оксана. — Хорошо?..

Неожиданно заголосил телефон прямой связи с госпиталем, где недавно Оксана получала медикаменты. Она взяла трубку. Оказалось, это был хирург, он просил позвать к телефону своего коллегу Захара Ивановича.

— Он уехал в санбатальон, — пояснила Оксана. — Что-нибудь случилось?

— Передайте ему, что операция майору-танкисту сделана, — заговорила телефонная трубка. — Из левого легкого я извлек пулю. Майор чувствует себя удовлетворительно. Вы поняли?

— Так точно! — мигом отозвалась Оксана. — Скажите, а как фамилия раненого?

— Майор Бурлак!

У Оксаны кольнуло в груди. Сердце бешено забилось.

— Как зовут майора? — только и спросила она.

— Иван Лукич, — ответил хирург. — А кто это спрашивает? Вы же сами вчера доставили нам этого раненого, он лежал у вас в санчасти! Сам Захар Иванович привез его в госпиталь… А с кем я говорю?

— Дежурная медсестра красноармеец Оксана Бурмак!

— Вы что, родственница майора? — заинтересовался хирург.

— Нет, — повысила голос Оксана. — Он Бурлак, а я Бурмак!

— Чудеса какие-то, — проворчал хирург. — Пусть Захар Иванович позвонит мне утром. До свидания!..

Оксана легко вздохнула. Она не знала, что и подумать. Наконец-то Ванек, как она про себя называла Бурлака, нашелся! Она была так рада, что на глаза навернулись слезы. Самые разные мысли наполнили все ее существо. И одна из них — почему военврач не сказал ей о майоре Бурлаке? Почему он скрыл это от нее? Ведь он знал, что она давно разыскивает своего спасителя…

«Мне надо ехать в госпиталь! — решила Оксана. — Но отпустит ли Захар Иванович? Хотя бы на денек…»

Всю ночь она не сомкнула глаз, и все ее мысли были теперь о майоре Бурлаке. Как он там после операции? «Из левого легкого я извлек пулю. Майор чувствует себя удовлетворительно», — сказал ей хирург. Эти его слова и обрадовали ее — скоро она увидит Ивана, — и насторожили — не будет ли обострения после операции? Она вспомнила раненого бойца Олега. Ставила капельницу, ему стало лучше, нормализовалась температура, он повеселел, начал говорить ей комплименты, называл «синеглазкой», хотя глаза у нее отнюдь не синие, а голубые. Собираясь ехать в госпиталь за лекарствами и медицинскими принадлежностями, она попросила медсестру Катю Колосову присмотреть за Олегом, вечером сменить ему повязку…

У Кати от улыбки посветлело лицо.

— Ты не влюбилась в него? — спросила она.

— Катюша, раненых у нас много, а мое сердце принадлежит одному…

— Кто он? — вскинула брови Катя.

— Ты его не знаешь. — Оксана глубоко вздохнула. — Гляди тут, подружка.

Когда Оксана вернулась из госпиталя, ее вызвал к себе военврач и грустно произнес:

— Раненый Олег, которому ты ставила капельницу, умер. — Захар Иванович сделал паузу. — Вскрытие показало, что в сердце попал тромб и раненый скоропостижно скончался. Нашей вины в этом нет.

— Жаль парня, — вздохнула Оксана. — Шутил, смеялся и вдруг умер. Просто не верится…

Она вышла из блиндажа. Наступал рассвет. Небо у краев постепенно светлело. Где-то далеко всходило солнце, и его острые лучи на горизонте подпирали небо, которое приобретало бронзовый цвет. «Скорее бы наступило утро, тогда появится и Захар Иванович», — взгрустнула Оксана.

Но военврач пришел в шесть часов, когда она обходила раненых и меняла им повязки.

— Доброе утро, Оксана! — улыбнулся Захар Иванович. — Как вы тут без меня? Никто не умер?

Оксана разжала тонкие губы.

— Все бойцы живы, товарищ капитан, но, к сожалению, не все здоровы, — сказала она.

— Начальство не приходило?

— Пока нет. Из госпиталя, что в селе Красный Яр, звонил хирург, просил передать вам, что майору-танкисту сделали операцию, чувствует он себя удовлетворительно…

Захар Иванович ощутил, как кровь прихлынула к лицу. Он даже нагнулся, чтобы медсестра не увидела в этот момент его глаза.

— У вас всё, красноармеец Бурмак? — спросил он, не глядя на нее.

Она перевела дыхание.

— Захар Иванович, почему вы скрыли от меня, что раненый майор Иван Лукич Бурлак и есть тот танкист, которого я так долго разыскиваю? — сдержанно осведомилась Оксана.

— Кто тебе о нем сказал? — грубо спросил военврач.

— Хирург, который его оперировал. Кстати, он просил вас утром позвонить ему.

Не сразу ответил Захар Иванович. По его потемневшему лицу и глазам, в которых светилась тоска, Оксана поняла: ему стало больно то ли оттого, что не он сообщил ей о танкисте, то ли оттого, что не смог скрыть это. Потом он вскинул голову и пристально взглянул в ее лицо, которое словно накрыла грозовая туча:

— Все просто, Оксана. Я не хотел, чтобы ты переживала, увидев тяжелораненого майора, а от переживаний до сильного стресса с непредсказуемыми последствиями один шаг. — Говорил военврач неторопливо и твердо. — Но после операции, когда майору стало лучше, я бы тебе сказал, но, видит Бог, не успел. Извини, пожалуйста. — Он хотел было идти, но Оксана задержала его:

— Я хочу его проведать…

— Желаешь поехать в госпиталь? — уточнил Захар Иванович.

— Да.

— Тебе повезло, Оксана. — Захар Иванович бросил на медсестру добродушный взгляд. — Сейчас нужно отправить в госпиталь четырех раненых, их надо оперировать. Кстати, тоже танкистов, правда, совсем зеленых.

— То есть… — Она запнулась.

— Молодых, значит, бойцов, недавно прибывших в часть, — пояснил военврач. — Передашь раненых и повидаешь своего майора.

— Когда мне вернуться в санчасть? — уточнила Оксана.

— Завтра к десяти утра, не позже, — предупредил военврач. — На фронте идут жаркие бои, и раненых прибавится. А кто им должен оказать помощь? Только мы, медики.

— Вы тоже поедете в госпиталь? — спросила, повеселев, Оксана.

— Нет, ты будешь за старшего…

Полуторка бежала по проселочной пыльной дороге. Навстречу к переправе поротно шли бойцы при полном боевом снаряжении, на груди — автоматы. За ними — гнедые лошади с огромными волнистыми гривами тащили противотанковые орудия. У канавы машина остановилась, ожидая, когда через нее пройдут артиллеристы. В кузов, где находились раненые, заглянул курносый сержант.

— Тут, хлопцы, такая куколка сидит, что глянешь на нее — и дух захватывает! — воскликнул он. — Да у нее раненые! Куда везешь их, сестрица?

Оксана сдвинула брови.

— В госпиталь на операцию, — усмехнулась она. — Может, и тебе надо в госпиталь? — В ее голосе прозвучала насмешка.

— Боже упаси ваш госпиталь! — замахал руками сержант. — Я здоров как бык!.. А тебе, сестрица, палец в рот не клади — откусишь…

В это время раздался чей-то громкий голос:

— Воздух! Рассредоточиться!..

И в этот же миг Оксана услышала пронзительный вой пикирующих «юнкерсов». Выгнянув из кузова машины, она увидела, как с юга шли в атаку на артиллеристов пять вражеских самолетов. По ним открыли огонь спаренные «максимы», треск и грохот заполнили все окрест. Взрывы бомб раскололи воздух. Однако бомба взорвалась неподалеку от машины, в которой находились раненые. Оксану ослепило яркое пламя, она выпрыгнула из полуторки и плашмя упала на землю, уткнувшись лицом в рыхлый песок, пахнущий конским навозом. Лежала до тех пор, пока «юнкерсы» не ушли, напоследок обстреляв артиллеристов из пулеметов. Казалось, совсем рядом ржали от испуга лошади, слышались крики раненых. Оксана поднялась, стряхнула с себя комья земли. Она была рада, что осколки не задели ее и не угодили в машину. Но что это? В пяти шагах от нее лежал на спине тот самый сержант, который заглядывал в кузов машины и говорил ей, что он здоров как бык. Он корчился от боли, стонал тяжело, с хрипом. Она подскочила к нему. Осколком бомбы ему как бритвой отрезало по локоть правую руку. Кровь забрызгала ему лицо и грудь. Оксана выхватила из своей сумки бинт и начала делать перевязку, чтобы остановить кровь. К ней подошел майор.

— Что с ним, сестра? — спросил он. — Это сержант из моего батальона.

— Был ваш, а теперь станет нашим, — серьезно ответила Оксана. — Вы же видите, что с ним. Придется везти его в госпиталь, иначе начнется гангрена и тогда ему отрежут руку по плечо. Как звать сержанта? Вася…

Раненый застонал еще громче. В его глазах были страх и смятение.

— Он сапер, — сказал майор. — Что ж, везите его в госпиталь. Я буду знать, где он находится. О ранении сержанта доложу по команде.

Втроем — майор, сержант-водитель и Оксана — положили Васю в кузов машины, где на носилках лежали раненые.

— Товарищ майор, — проговорил сержант, — дайте знать моей маме, что ранен я… Меня подлечат, и я вернусь в родной полк.

— Отвоевался ты, Васек! — промолвила Оксана.

Она сделала ему укол, и полуторка двинулась в путь. Село Красный Яр, где расположился госпиталь, было уже недалеко.

Когда полуторка проезжала низину, неподалеку от проселочной дороги Оксана увидела глубокую воронку от бомбы. Разбитое орудие лежало на гребне воронки, а чуть дальше от него — три убитых лошади. На лафете орудия сидел боец-артиллерист и грыз сухарь.

«Хорошо, что в нашу машину не попала бомба, не то бы и раненым и мне конец…» От этой мысли на душе у нее похолодело, словно туда попал кусок льда.

Устроив раненых в палатах, Оксана поспешила в приемный покой, чтобы узнать, где лежит майор Бурлак.

— В третьей палате, — сказал ей дежурный врач. — Возьмите белый халат…

Бурмак неподвижно лежал на койке у окна. Оксана тихо подошла к нему и села рядом. У нее гулко стучало сердце, и она ничего не могла с этим поделать. Никак не ожидала она, что так сильно станет волноваться. Дежурная медсестра сообщила ей, что сделала майору укол и он уснул. Медсестра, небольшого роста девушка с тонким, слегка смугловатым лицом и карими глазами, была приветлива с ней, но все же попросила не будить раненого, пока он сам не проснется.

— Ночью у него был жар, и он не спал, — объяснила она.

— Я подожду, когда он проснется.

— Вас Оксаной зовут? — спросила медсестра.

— Да. Откуда вы знаете? — удивилась Оксана.

— Майор вчера бредил и называл это имя.

«Не забыл, значит, меня», — обрадовалась Оксана, но виду не подала. Она не знала, сколько прошло времени, но неожиданно Бурлак открыл глаза.

— Ты?! — вскрикнул он.

Оксана мягко и доверчиво улыбнулась.

— Я, Ванек… — Прильнула к его груди и поцеловала в щеку. Она была холодной, как лед.

«Это хорошо, значит, у него нет температуры», — отметила про себя Оксана, а вслух спросила:

— Как ты себя чувствуешь?

— В груди чуток побаливает. — Он сунул руку под подушку и тут же вынул ее, разжал пальцы, и на ладони Оксана увидела пулю.

— Хирург извлек из моего легкого, — пояснил Бурлак. — Пять грамм свинца. Оставил на память. — Он спрятал пулю. — Ну а где ты проходишь службу? — Иван Лукич взял ее за руку. — Меня вспоминала? — невинно спросил он.

Оксана рассеянно посмотрела ему в лицо.

— Очень даже часто вспоминала. — Она тихо вздохнула. — В санбате я служу, а сюда привозила раненых и случайно узнала, что ты здесь… Что же ты себя, Ванек, не уберег?

— Да вот и не уберег. — Он сжал губы так, что они побелели, потом разжал их. — Война, понимаешь… Помнишь, как тебя взрывная волна выбросила с палубы судна в Волгу? В один миг… Так и меня ужалила пуля. Очнулся, когда санитар тащил в блиндаж. — Он поднес ее руку к своим губам и поцеловал. — Как твое плечо, зажило?

— Давно зажило. — Она ласково ущипнула его за нос. — Я ждала, что ты проведаешь меня в госпитале, но увы…

— Понимаешь, я приезжал на тракторный завод получать танки после ремонта. — Иван Лукич перевел дыхание. — Заскочил в комендатуру, чтобы узнать, где госпиталь, куда тебя положили. Оказалось, что за два дня до моего прихода его эвакуировали в село Красный Яр. Это и есть то место, где я сейчас лежу.

Помолчали, каждый думал о своем. Потом Оксана заговорила, заметив, что посидит у него час-другой, а затем проведает дядю Андрея. При этих словах глаза у нее заискрились и стали похожи на два фонарика.

— Стоп, у меня есть фотокарточка. Хочешь посмотреть?

Иван Лукич оживился:

— Не шутишь?

Оксана вынула из своей санитарной сумки фотокарточку и отдала ему, пояснив:

— Когда уходила на фронт, взяла на память.

— На фото трое: ты, твоя мама и мужчина. Кто он?

— Дядя Андрей.

Бурлак вгляделся в лицо мужчины.

— Я где-то его видел, — сказал он, почесывая лоб. — Вспомнил! Познакомился с ним в поезде «Пермь — Сталинград», когда в июле ехал сюда на фронт. Мы с ним даже выпили. Он говорил мне, что его старший брат Сергей погиб в боях под Москвой в сорок первом…

— Это погиб мой отец, — тихо обронила Оксана, и в ее голосе Иван Лукич уловил дрожь. — Он тоже был танкистом, как и ты, Ванек.

— Тогда я предложил помянуть Сергея, и мы снова выпили, — продолжал Бурлак. — Он сказал, что сам из Сталинграда, живет на Заречной улице, неподалеку от Мамаева кургана, а работает проводником в поезде. Хороший парень, мне он понравился. Да, еще говорил, что у погибшего брата осталась дочь и зовут ее Оксаной. Это, значит, ты и есть?

— Я. — Она усмехнулась. — Дядя Андрей меня очень любит. Когда я училась в институте, он помогал мне.

Иван Лукич вернул ей фотокарточку.

— Когда мы расставались с твоим дядей, то на клочке бумаги он написал свой адрес, приглашал в гости, но этот клочок я где-то посеял. Так и не пришлось мне погостить у твоего дяди. Наверное, там и с тобой познакомился бы.

— Вряд ли, Ванек, я жила с мамой и к нему заходила редко.

Иван Лукич долго смотрел на девушку, подумал и вдруг сказал:

— Ты… ты хочешь быть моей женой?

Оксана едва сдержала радость. Она никак не ожидала, что вот так напрямую, без каких-либо объяснений, Ванек сделает ей предложение. А он, приняв ее молчание за согласие, горячо продолжал:

— Вот выпишут меня из госпиталя, я приеду к тебе в санбат, и мы сыграем свадьбу, а?

Оксана без слов нагнулась к нему и поцеловала. Губы у него были горячие, и она насторожилась. Спросила:

— У тебя нет температуры?

— Медсестра еще не давала градусник. А вот и она идет…

— Ну что, голубки, поворковали? — улыбнулась медсестра, глядя на них.

— Так, немного… — смутился Иван Лукич. — Что, снова будете ставить мне капельницу? Может, хватит? Вчера капельница, сегодня…

— Об этом спросите у своего лечащего врача, не я, а он назначил, — сухо и, как показалось Оксане, с обидой промолвила медсестра. — Вечером вам тоже будет капельница. Скорее пойдете на поправку. — Она достала из кармана своего халата градусник и дала ему: — Положите под мышку.

Пока медсестра готовила для капельницы раствор, Иван Лукич держал градусник. Наконец он вынул его и отдал Оксане:

— Погляди, что там…

Оксана едва не вскрикнула: 39 градусов!

— Вот видите, это вы его так разволновали, — упрекнула медсестра Оксану. — Вам пора уходить, а я сейчас приведу сюда врача посмотреть раненого.

Оксана молча поднялась. Ей так не хотелось уходить…

— Приходи еще, ладно? — тихо попросил Иван Лукич.

— Постараюсь. — Она снова нагнулась к нему и поцеловала в щеку. — Я люблю тебя, Ваня! — добавила она и шагнула к выходу из палаты.

 

4

Ноябрь пришел в Сталинград снежный и морозный. Но Волга еще не замерзла, лишь вдоль берега появились островки тонкого льда, что существенно осложнило работу переправ. А вот на дорогах колючий ветер намел сугробы, машины то и дело застревали в глубоком снегу, их приходилось вытягивать танками или тягачами. Лошади с трудом тащили за собой подводы, груженные боезапасом и продовольствием. Казалось, что холода остудят пыл гитлеровцев, но нет, бои в районе Сталинграда и в самом городе еще более обострились, и положение наших войск продолжало ухудшаться. Гитлеровское командование все силы бросило против войск 62-й армии генерала Чуйкова, перекинув на этот горячий участок фронта подкрепления из тех войск, которые ранее действовали против Донского фронта. 10 ноября врагу удалось занять южную часть завода «Баррикады» и выйти к Волге. Командующий Сталинградским фронтом генерал Еременко немедленно поставил в известность об этом Ставку. Сталин отреагировал на его донесение остро. Он вышел на связь по ВЧ со штабом фронта. Обычно, когда он звонил, разговор начинал с вопроса об обстановке на оборонительных рубежах и терпеливо выслушивал доклад командующего. В этот раз верховный повел себя по-другому. Услышав голос Еременко, он стал его отчитывать.

— Как вы могли позволить противнику выйти к Волге в районе завода «Баррикады»? — жестко спросил он.

Андрея Ивановича вопрос «в лоб» смутил, он растерялся и не сразу нашелся что ответить Верховному. А тот нажимал:

— Я вас не понимаю, товарищ Еременко. — Голос у вождя глуховатый, с надрывом — таким он был всегда, если верховный высказывал свое недовольство. — Обещали, что разделаетесь с врагом, а на деле получается совсем другое? Вам не кажется это странным?

«Опять, наверное, вспомнил про Брянский фронт и Гудериана», — пронеслось в мыслях Андрея Ивановича. А случилось это в 1941 году, когда Еременко назначили командующим Брянским фронтом и в беседе со Сталиным он заверил его в том, что в ближайшие же дни, безусловно, разгромит армию Гудериана. Но, к сожалению, действия войск Брянского фронта оказались малоэффективными. Сам же командующий фронтом генерал Еременко получил ранение и попал в госпиталь. Сталин был зол на Андрея Ивановича и все же посетил госпиталь, где он лежал. Приход вождя так обрадовал Еременко, что у него повлажнели глаза, но ему было не по себе от мысли, что свое обещание, данное верховному, он так и не выполнил.

— Я не мог разбить Гудериана, товарищ Сталин, а тут еще меня пуля прошила… — начал было оправдываться Андрей Иванович, но Иосиф Виссарионович прервал его.

— Не волнуйтесь, товарищ Еременко, у нас есть другие генералы, которые смогут разбить Гудериана, — добродушно сказал он. — Вы лечитесь и ни о чем не думайте. Отправим вас в Куйбышев, подальше от фронта, чтобы были тишина и покой. А когда поправите здоровье, мы дадим вам новый фронт…

И дали фронт — Сталинградский…

— Я слушаю вас, товарищ Еременко, — вновь раздался в телефонной трубке голос вождя.

Минутная растерянность у Андрея Ивановича прошла, и он заговорил твердым, уверенным голосом. Положение 62-й армии, подчеркнул командующий, усугубилось тем, что на Волге начался ледостав и перебросить Чуйкову подкрепление через реку не удавалось в течение двух-трех дней, а те войска, которые у него есть, очень ослабли в боях и не смогли сдержать натиск врага.

— Но я уже принял меры, товарищ Сталин, и через день-два Чуйков вышибет фашистов с занятых рубежей, — заверил верховного Андрей Иванович.

— Скажите, противник еще очень силен? — спросил Сталин.

Еременко заявил, что немцы уже не так сильны, какими были еще два месяца назад, и, хотя генерал Паулюс регулярно получает подкрепления, особенно танками, его 6-я армия выдохлась и уже не в состоянии организовать мощный удар, как это было в октябре.

— Я уверен, что это последняя попытка врага захватить Сталинград. — Андрей Иванович облегченно перевел дух. — Конечно, Паулюс будет еще наступать, но его уколы нам уже не страшны. Для нас сейчас важно другое — возобновить подвоз боеприпасов и продовольствия, а также вывезти всех раненых. Перебои не должны повториться и не повторятся.

— Вот это уже другой разговор, товарищ Еременко, — усмехнулся в трубку верховный. — У меня даже на душе потеплело. В будущем, однако, прошу не допускать промахов, которые играют на руку врагу, а мы несем лишние потери. Руководство обороной города на вашей совести.

— Слушаюсь, товарищ Сталин, — повеселевшим голосом произнес Андрей Иванович.

Переговорив по ВЧ, Еременко почувствовал, как вспотело лицо. Он достал платок и вытер его. Приоткрыв дверь комнаты, он позвал адъютанта.

— Пошлите ко мне начальника штаба генерала Варенникова, — сказал Андрей Иванович.

(Генерал-майор И.С. Варенников был назначен начальником штаба Сталинградского фронта вместо генерала Г.Ф. Захарова, ставшего заместителем командующего фронтом. — А.З.)

После разговора с командующим фронтом Еременко Сталин насторожился: все ли делается в армиях Сталинградского фронта для подготовки к контрнаступлению? На днях туда улетел его заместитель генерал армии Жуков, чтобы проверить готовность войск, у него глаз наметан. Но от Жукова пока вестей нет. Верховный вызвал Поскребышева. Тот незамедлительно явился.

— Где сейчас находится нарком Малышев? — спросил Сталин, слегка прищурив глаза.

— На Сталинградском фронте у генерала Еременко! Еще вчера я звонил ему, передал, что вы ждете его в Кремле вечером, но он почему-то не прибыл.

— И не звонил?

— Нет.

— А по «бодо» для меня ничего нет?

— Пока нет, товарищ Сталин. Я только что справлялся на узле связи Генштаба. Попробую выяснить сейчас, вылетел ли нарком из Сталинграда.

— Не надо, — резко возразил Сталин.

С видимым усилием он поднялся из-за стола и подошел к огромной оперативной карте. Сталинград… Жуков говорил ему, что немцы сильно разрушили город с воздуха, вдоль когда-то прекрасных зеленых улиц торчат одни печные трубы. И все же город врагу не покорился, по-прежнему могучим утесом стоит он у Волги-матушки. «Скоро, уже скоро, мой друг Царицын, вся фашистская свора будет выметена с твоих улиц железной метлой и ты вздохнешь полной грудью, — мысленно заверил Сталин. — Разве одному мне ты дорог? За тебя пролили кровь тысячи и тысячи преданных тебе сынов и дочерей, для них твоя земля стала родной, и они готовы отдать за тебя свою жизнь. Я будто наяву вижу тебя, мой друг…»

В это время кто-то постучал в дверь.

— Входите! — громко произнес хозяин кабинета.

Это был нарком танковой промышленности генерал Малышев собственной персоной, на его лице играла улыбка.

— Прямо с аэродрома к вам, товарищ Сталин, — сказал он, заметно смутившись, да и голос его прозвучал напряженно: чувствовалось, что он волновался, но старался не подать виду. — В городе остался Воронов, а я вернулся, чтобы переговорить с директорами заводов. Боюсь, как бы не сорвался план выпуска танков.

Сталин подошел к нему, поздоровался за руку.

— Я ждал вас вчера, Вячеслав Александрович, — сухо заметил он. — Что, была веская причина задержаться? Да вы проходите к столу и садитесь.

— Была, Иосиф Виссарионович. — Малышев с натугой опустился в кресло. — В штаб фронта был приглашен командующий Волжской военной флотилией контр-адмирал Рогачев. Речь шла о взаимодействии моряков с армейцами, высадке десантов на правый берег, переброске войск в сражающийся Сталинград. И у меня к нему было важное дело, — продолжал Малышев. — Вы давали мне указание выделить флотилии бронированные башни для катеров — так вот и об этом я беседовал с адмиралом. Засиделся допоздна, а тут над Волгой навис густой туман и летчик попросил перенести вылет в Москву на рассвет, что я и сделал.

— Как с башнями для моряков, дали? — спросил Сталин.

— Дали, Иосиф Виссарионович, но после того, как выполнили план по производству танков. Об этом я сообщил наркому ВМФ адмиралу Кузнецову, и он остался доволен.

— Хорошо, Вячеслав Александрович. — Сталин впервые за все утро улыбнулся в усы. — На этот раз вы дольше обычного находились в Сталинграде, многое там видели, со многими военными встречались, наверное, узнали немало новостей и о замыслах генерала Паулюса. Как вы считаете, есть у него шанс взять город?

Малышев смутился.

— Я же не полководец, Иосиф Виссарионович, — сказал он серьезно. — Мое дело — дать Красной армии как можно больше танков, орудий, минометов, что и стараюсь делать в меру своих сил. Могу лишь сравнить свою первую поездку в город с последней.

— И что же? — поднял брови Сталин и мягкими пальцами пригладил усы.

— Немцы весьма ослабли в боях, они не так уверены в себе и чаще стали ругать Гитлера, попадая к нам в плен. — Малышев облегченно передохнул. — Они вели себя как герои, когда у них была масса танков. Но эти танки наши бойцы жгли бутылками с горючей смесью, уничтожали из орудий. Бои на подступах к Сталинграду и в самом городе дорого обошлись им и кое-чему научили. У врага огромные потери, но он еще силен, и я бы предостерег командующих фронтами от шапкозакидательства.

— Значит, вы считаете, что враг еще силен? — уточнил верховный.

— Уверен в этом, но Сталинграда им не взять.

— Почему? — насупил брови Сталин.

— Хотя бы уже потому, что наши люди пролили за него немало крови и сейчас, перед нашим контрнаступлением, отдать врагу город… Нет, такого не случится, у нас, русских, тоже есть характер.

Помолчали. Сталин прошел к концу стола, за которым обычно сидел, набил свою трубку табаком и закурил. Предложил наркому папиросы, но тот отказался:

— Что-то не хочется… Так я слушаю вас, Иосиф Виссарионович. Не ради же папиросы вы меня вызвали?

— До начала наступательной операции у нас осталось мало времени, и я хотел бы знать, как у вас с танками, хватит ли их, чтобы фронты смогли крепко ударить по врагу. — Теперь Сталин держал трубку в руке, но не курил, а пристально смотрел на собеседника.

Малышев добродушно улыбнулся и заявил, что танков хватит, потому что план, данный Генштабом, уже выполнен, к тому же в ближайшую неделю в резерв Ставки поступят новые машины.

— Сейчас мы приступили к производству самоходных артиллерийских установок — САУ, — сообщил нарком. — Это будут легкие, средние и тяжелые пушки. К концу декабря уже можно будет начать формирование первых самоходных артполков резерва Верховного главнокомандования. Кстати, на испытаниях самоходные артустановки хорошо проявили себя. Они могут разрушать броню любого немецкого танка.

— Это то, что нам надо, Вячеслав Александрович. — Сталин попыхтел трубкой раз-другой, подошел к наркому ближе. — Теперь я хотел бы услышать от вас подробную информацию о дальнейшем наращивании плана по производству танков. Сейчас я приглашу сюда Молотова, и дадим вам слово. — Он снял трубку прямого телефона. — Вячеслав Михайлович, мы с наркомом Малышевым ждем вас…

Пока в Ставке шла своя работа, заместитель Верховного главнокомандующего генерал армии Жуков и представитель Ставки начальник Генштаба генерал- полковник Василевский находились в войсках Сталинградского фронта, где окончательно отрабатывали план наступления.

Поздно вечером Сталин проводил совещание со своими соратниками. Здесь были Молотов, Микоян, Калинин, Берия и другие. За последние дни накопилось много вопросов, которые надо было решить. Когда информацию по внешнеполитическим проблемам делал Молотов, в кабинет вошел Поскребышев и доложил, что по «бодо» от Жукова из Сталинграда поступило донесение.

— Давайте его сюда! — распорядился верховный.

Через несколько минут документ уже лежал на столе вождя. Сталин неторопливо стал читать. Жуков сообщал, что в течение двух дней находился у генерала Еременко, лично осмотрел позиции противника перед 51-й и 57-й армиями, подробно проработал с командирами дивизий, корпусов и командармами предстоящие задачи по «Урану» (кодовое наименование операции войск Юго-Западного, Донского и Сталинградского фронтов, имевшей целью окружение и разгром немецко-фашистской группировки под Сталинградом. — А.З.). Проверка показала, что лучше всего идет подготовка к «Урану» у генерала Толбухина. «Мною приказано, — телеграфировал Георгий Константинович, — провести боевую разведку и на основе добытых сведений уточнить план боя и решение командарма. Плохо идет дело со снабжением и подвозом боеприпасов. В войсках снарядов для «Урана» очень мало. К установленному сроку операция подготовлена не будет. Приказал готовить на 15.11.1942 г.».

Прочитав документ, Сталин отложил его в сторону.

— Что доносит Жуков, Иосиф? — спросил Молотов.

— О готовности армий фронтов к контрнаступлению, — ответил Сталин. — Если желаешь, можешь прочесть. — Он отдал ему депешу. — Ясно, что не все еще сделано и надо форсировать действия.

Свои услуги предложил Берия.

— У тебя, Лаврентий, по линии особых отделов непочатый край работы, — усмехнулся Сталин. — А дать тебе в подчинение фронт пока не могу, — шутливо добавил вождь. Он взглянул на Молотова: — Вячеслав, заканчивай свою информацию. Все мы уже поняли, что Черчилль и Рузвельт в этом году не откроют второй фронт. Анастас Иванович, потом мы заслушаем вас по обеспечению Красной армии горючим и продовольствием. Как член ГКО ты контролируешь организацию снабжения армии и военного флота, тебе, как говорят, и карты в руки… Мне уже жаловался командующий Северным флотом адмирал Головко, что мало даешь ему нефти. Грузы союзников, по ленд-лизу поступающие в Советский Союз, ты забираешь, а топлива для их транспортов и кораблей на обратный путь не предоставляешь. — Сталин взглянул на Берию: — Лаврентий, может, тебе надо в этом деле разобраться?

— Проблем нет, Иосиф, но Анастас Иванович вмиг исправит свои ошибки, — улыбнулся Берия.

Совещание продолжалось.

12 ноября днем, когда верховный работал над документами, ему по ВЧ позвонил генерал армии Жуков и сказал, что он и начальник Генштаба Василевский выезжают в Москву, чтобы лично доложить ряд соображений, связанных с предстоящей операцией.

— Когда вы будете здесь? — уточнил Сталин.

— Завтра утром часов в десять, если не возражаете.

— Жду вас, — коротко бросил верховный.

«Дуглас» приземлился на центральном аэродроме в Москве. В столице шел снег, и все вокруг было белым- бело.

— Гляди, Саша, здесь тоже снега навалом, — выйдя из самолета, проговорил Жуков, полной грудью вдыхая морозный воздух.

— Зато здесь не свистят пули и мы с тобой стоим в полный рост, а не идем на КП фронта, согнувшись в три погибели, — улыбнулся Василевский. — Да, а погодка-то свежая.

— Ну что, айда в Кремль?

— Давай, верховный нас ждет…

Верховный предложил им выпить чаю с дороги, но Жуков жестко возразил: мол, сначала дело, а уж потом все остальное.

— Тогда начнем работу. — Сталин прошел к краю стола и сел на свое место. — Прежде всего я хочу знать, сильны ли войска противника на участках наших главных фронтов — Юго-Западного и Сталинградского?

Жуков ответил, что на этих участках оборону держат в основном румынские войска, но, как показали пленные, их боеспособность невысока, так что к началу контрнаступления, подчеркнул Георгий Константинович, мы будем иметь значительное превосходство и в людях, и в боевой технике.

— Если в оставшиеся до операции дни противник не перегруппирует свои силы, — заметил Василевский. — Но пока наша разведка не засекла каких-либо крупных передвижений войск противника. 6-я армия генерала Паулюса и главные силы 4-й танковой армии Гота находятся в районе Сталинграда, и похоже, что враг не догадывается о готовящемся нами контрнаступлении.

— У генералов Ватутина и Рокоссовского все готово к боевым действиям, — подчеркнул Жуков. — Но я потребовал от них еще раз все проверить и, если есть пробелы, устранить их, ибо в ходе сражения заниматься этим будет некогда.

Сталин поинтересовался, много ли недостатков выявили они в ходе проверки. Жуков перечислил упущения. В частности, две стрелковые дивизии, 87-я и 315-я, которые Ставка выделила в распоряжение генерала Еременко, еще не грузились, так как до сих пор не получили транспорта и конского состава; из мехбригад под Сталинград пока прибыла лишь она.

— Что надлежит еще сделать? — спросил Жуков и сам же ответил: — Отправить генералу Еременко для мехчастей 100 тонн антифриза, без него мехчасти не смогут передвигаться; доставить 51-й и 57-й армиям теплое обмундирование и боеприпасы с прибытием в войска не позже 14 ноября. Далее. — Жуков полистал свой блокнот. — Задачи фронтов, армий и войсковых соединений отработаны. Взаимодействие всех родов оружия мы увязали непосредственно на местах. Особое внимание уделили вопросам внутреннего окружения сталинградской группировки врага, внешнего фронта с целью обеспечить ликвидацию войск противника. На этот счет мы отработали несколько вариантов. И последнее. — Георгий Константинович вновь полистал блокнот и закрыл его. — Операцию можно начать войсками Юго-Западного и Донского фронтов 19 ноября, а Сталинградского на сутки позже.

Все, о чем доложили Жуков и Василевский, Верховный воспринял как должное, не внес в их план каких-либо своих предложений. Он стоял у оперативной карты и задумчиво потягивал трубку. Потом разгладил усы и, глядя то на Жукова, то на Василевского, довольно произнес:

— Расписано все как по нотам, осталось лишь нажать клавиши, чтобы полилась музыка.

— Музыка сражения, — усмехнулся Василевский. — Это вы точно заметили.

Пока шло обсуждение неотложных проблем, в кабинете Сталина собрались члены ГКО и некоторые члены Политбюро. Пока вопросов они не задавали, а терпеливо слушали.

— Вы уверены в успехе операции «Уран»? — спросил Молотов у Жукова, когда тот умолк.

— Уверен, Вячеслав Михайлович.

— А вы? — Молотов перевел взгляд на Василевского.

Он так пристально глядел на начальника Генштаба, что казалось, тот в чем-то провинился перед ним Александр Михайлович, однако, добродушно улыбнулся и произнес одно слово:

— Да!

В кабинете повисла напряженная тишина. Все почему-то смотрели на Сталина. Он пощипал усы кончиками своих длинных пальцев и заговорил:

— Мне кажется, что немцы будут крепко биты, если товарищи Жуков и Василевский успешно проведут в жизнь разработанную наступательную операцию.

Молотов чему-то улыбнулся, покачал головой, но ничего не сказал. С места поднялся Жуков.

— Есть еще одно важное предложение, товарищ Сталин, — жестко промолвил он, загадочно улыбаясь. Но улыбка на его загрубевшем лице растаяла, и он продолжал: — Когда в районе Сталинграда для немцев наступит тяжелая ситуация, они будут вынуждены перебросить часть своих сил из других регионов, в частности из Вязьмы. Чтобы этого не допустить, надо разгромить врага в районе Ржевского выступа. К этой операции мы с Василевским предлагаем привлечь войска Калининского и Западного фронтов.

— Это было бы хорошо! — одобрительно воскликнул Сталин. — Но кто из вас возьмется за это нелегкое дело?

— Мы с Александром Михайловичем договорились, что он станет координировать войска трех фронтов в районе Сталинграда, а я могу взять на себя подготовку наступления Калининского и Западного фронтов.

Сталин, согласившись на предложение Жукова, сказал:

— Вылетайте завтра утром в Сталинград. Проверьте еще раз готовность войск и командования к началу операции…

14 ноября в полдень генерал армии Жуков прибыл в войска Юго-Западного фронта. Генерал Ватутин встретил его с беспокойством, чего от Георгия Константиновича не скрывал.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

Жуков улыбнулся. Генерала Ватутина он уважал и ценил. Николай Федорович недавно стал командующим фронтом, у него было мало опыта в руководстве армиями, и Георгий Константинович нередко подсказывал ему, что и как лучше сделать, чтобы и он, и войска были готовы не только стойко оборонять свои рубежей, но и самим наносить по врагу чувствительные удары. Кажется, у Ватутина это получалось, хотя сам он считал, что еще недостаточно опытен в этом деле.

— Вот снова, Николай Федорович, прибыл к тебе на денек-два, — промолвил Георгий Константинович. — Учти, твой фронт ударный, он первым начинает контрнаступление, и Верховный опасается, как бы у тебя не сорвалось что-либо. Потому и послал меня в войска, чтобы я убедился, что твои армии готовы решительно и мужественно атаковать зарвавшегося врага.

Ватутин тоже улыбнулся, на душе у него полегчало. Он сказал, что собрался съездить в 5-ю танковую армию, которую недавно принял под свое крыло генерал Романенко, и желал бы обговорить с ним некоторые вопросы взаимодействия.

— Эта танковая армия — моя главная ударная сила, — добавил Ватутин. — Хотелось бы лучше узнать командарма, его соратников. Не возражаете, Георгий Константинович, если вас будет сопровождать мой начальник штаба?

— Нет, голубчик, я желаю видеть рядом тебя, комфронта, — усмехнулся Жуков. — Чай, надоел тебе?

— Боже упаси, Георгий Константинович! — воскликнул Ватутин. — Да я с вами хоть на край света!.. Не знаю, как вам, но мне общение с вами приносит большую пользу.

— Вот и поедем с тобой в 5-ю танковую армию, подглядим, как твой командарм освоился с новой должностью, — усмехнулся Жуков. — Но поначалу дай мне чаю, я в Москве не позавтракал. Погода стала портиться, и я опасался, что мой вылет может задержаться…

Весь день начальник Генштаба Василевский провел в войсках Сталинградского фронта. Еременко был доволен, что к нему вновь прибыл представитель Ставки, и заверил Александра Михайловича, что его фронт «готов ударить по врагу так, чтобы ему на всю жизнь запомнилось пребывание на сталинградской земле».

— У меня для этого есть все, — улыбнулся Еременко. — Правда, если из резерва Ставки мне дадут еще полторы-две сотни танков Т-34, не откажусь.

— Дадим, Андрей Иванович, не переживай, — пообещал Василевский. — А сейчас я хотел бы знать, сколько у тебя орудий и «катюш». Не маловато ли?

Неожиданно заворчал аппарат ВЧ. Генерал Еременко снял трубку. Это был Жуков. Он попросил передать трубку Василевскому.

— Привет, друже. Говорит Константинов (псевдоним Г.К. Жукова на время проведения операции. — А.З.).

— Как у тебя идут дела?

— Работаю. А что?

— Хотел бы с тобой встретиться и кое-что обговорить.

— Так срочно?

— Да. Я только что получил телеграмму от Васильева (псевдоним Сталина. —А.З.), она короткая, но тебе важно знать ее содержание. А то я завтра уже вылетаю в Ставку.

— Тогда завтра и заедешь ко мне, — предложил Василевский.

На следующий день после полудня Жуков прибыл на КП фронта, где его и встретил Василевский. Он предложил Георгию Константиновичу пройти в его блиндаж. В нем было тепло и уютно. Жуков снял шинель и сел за стол, рядом примостился Александр Михайлович.

— Вот этот документ, прочти!

Василевский развернул листок и стал читать про себя. «День переселения Федорова (день наступления Ватутина. — А.З.) и Иванова (день наступления Еременко. — А.З.) можете назначить по вашему усмотрению, а потом доложите мне об этом по приезде в Москву. Если у вас возникнет мысль о том, что кто-либо из них начал переселение раньше или позже на один или два дня, то уполномочиваю вас решить и этот вопрос по вашему усмотрению. Васильев».

— Понял, да? — спросил Жуков. — Давай все оставим так, как решили у верховного. И сроки наступления фронтов менять не будем. Согласен?

— А зачем менять сроки, если у вас все на мази? — усмехнулся Василевский. — Ты завтра улетаешь в Ставку? Так и доложи верховному. А я еще денек-два тут поработаю.

— Тогда я поеду на аэродром, провожать меня не надо. — Жуков надел шинель.

 

5

Генерал Еременко, согнувшись над столом, вместе с начальником штаба фронта разглядывал на оперативной карте расположение войск 62-й армии генерала Чуйкова и 64-й армии генерала Шумилова. Они поработали с полчаса, когда прибыл член Военного совета фронта Хрущев. Вчера весь день Никита Сергеевич пробыл в войсках, вернулся в штаб поздно. Командующий еще не лег отдыхать, и Хрущев рассказал ему о своих впечатлениях.

— Люди настроены по-боевому, — заверил он Андрея Ивановича. — Но боезапас и продовольствие в последние дни на первый берег почти не поступают.

— Почему? — вскинул кустистые брови Еременко. — Я ведь уже говорил начальнику тыла фронта генерала Анисимову: кровь из носу, а войска должны все это получать вовремя и сполна!

— Андрей Иванович, не в генерале Анисимове дело, — возразил ему Хрущев. — Корабли и суда не могут пробиться сквозь лед, да еще под обстрелом врага. Волга-то наполовину замерзла. У нас тут в подземелье тепло, а наверху двадцать градусов мороза! Я переговорил с командующим Волжской военной флотилией адмиралом Рогачевым, и уже пять судов с грузами пробились на правый берег и без потерь…

Утром после завтрака Еременко сказал Хрущеву, что намерен работать с начальником штаба, а потом свяжется по телефону с командармом Чуйковым, чтобы предупредить его о готовящемся немцами наступлении.

— А где будешь ты, Никита Сергеевич?

— Хотел бы смотаться на левый берег к танкистам, — ответил Хрущев. — Я давно у них не был, да и ты тоже, а скоро нам придется наступать…

— Не возражаю, — согласился с ним Еременко. — Но прежде переговори с начальником тыла, подскажи, чтобы не в штабе он сидел, а ехал туда, где налажена переправа на правый берег.

Хрущев вышел.

Еременко в уме подсчитал, сколько стрелковых дивизий находится сейчас в армии Чуйкова, по числу вполне достаточно, но каждая дивизия после непрерывных боев понесла большие потери и стала наполовину меньше. Такое же положение и в армии генерала Шумилова.

— Надо бы подбросить подкрепления Чуйкову, а потом и Шумилову, — распорядился командующий, на что начальник штаба ответил:

— У нас есть некоторый резерв, его и пошлем Василию Ивановичу. И немедленно!..

В штаб вернулся Хрущев.

— Андрей Иванович, из Москвы прибыла группа журналистов, в их числе писатель Константин Симонов, — сообщил Никита Сергеевич. — Просят, чтобы вы приняли их для беседы.

Еременко сказал, что сейчас очень занят.

— Поговори с ними, Никита Сергеевич, а позже я подключусь. Я полагал, что ты уже уехал к танкистам.

— Собрался ехать, а тут эти корреспонденты…

Константин Симонов впервые приехал в Сталинград, и все, что увидел в разрушенном городе, поразило его. Сталинград жил и сражался! Бойцы неустрашимо отбивали атаки врага, следовавшие одна за другой, совершали подвиги, но не считали свои боевые дела подвигами.

Симонов буквально все схватывал на лету. Когда в штабе фронта заговорили о героях сражений и прозвучала в чьих-то устах фамилия командира 33-й гвардейской дивизии полковника Утвенко, Симонов на другой день встретился с комдивом. Они уселись на берегу Волги, где не рвались вражеские снаряды и мины, было относительно тихо, лишь изредка пролетали немецкие самолеты-разведчики, и полковник Утвенко стал рассказывать о себе. Судьба выпала ему тяжелая. На Западном фронте он был контужен, и под Рузой его ранило в руку, в ногу и в грудь, лечился до марта 1942 года. После выписки из госпиталя ему дали резервную дивизию. Не успел как следует познакомиться с личным составом, как срочной телеграммой был вызван для принятия 33-й гвардейской дивизии…

«Александра Ивановича Утвенко я встречал и потом, — пишет Симонов, — и на войне и после войны. Но он уже никогда не возвращался к тому своему рассказу, который остался у меня в блокноте. Да и никогда больше я его не видел таким, как в ту ночь в деревне за Волгой…»

Ноябрь в Сталинграде, да и во всей области, выдался холодным и снежным. С Волги часто дул стылый ветер, наметал сугробы, а 9 ноября утром было минус 19 градусов. Волга у берега застыла, и лишь посредине реки вода блестела и серебрилась на солнце. Корабли и суда Волжской военной флотилии с трудом продвигались по Волге, то и дело натыкаясь на огромные куски льда. Экипажам пришлось рисковать, так как больше было некому доставлять на правый берег реки армейцам боезапас и продовольствие, а также войска и боевую технику. По сведениям нашей разведки, генерал Паулюс готовил новое, третье наступление, чтобы захватить город. С утра 12 ноября противник начал перегруппировку своих сил, подтягивал резервы, особенно танки и мотопехоту. Естественно, генерал Еременко тут же вышел на связь с командующим войсками 62-й армии Чуйковым и потребовал встретить новые атаки врага с достоинством и честью.

— По-другому, товарищ командующий, мы воевать не привыкли, — усмехнувшись в телефонную трубку, ответил генерал Чуйков. — Кажется, фрицы это давно поняли.

Прав был Чуйков, «фрицы это давно поняли», но только не Гитлер. Он был настолько уверен в захвате Сталинграда, что в телеграмме в штаб генерала Паулюса приказал разработать проект ордена «За Сталинград», который должен быть готов к 25 ноября. Об этом пишет в своей книге «Сталинград» немецкий военный корреспондент Хейнц Шрётер. По его словам, во второй половине дня с телеграммой фюрера ознакомился командующий.

— Крым и Нарвик принесли нам явный успех. Сталинград — это эксперимент, — сказал офицер разведки командующему.

Командующий, глядя в окно, ответил:

— Харьков тоже был экспериментом, а Фридрих II (генерал Паулюс имел в виду себя. — Л. 3.) превратил опасную ситуацию в решающую победу…

Приказ о разработке ордена «За Сталинград» был передан в 637-ю агитационно-пропагандистскую роту. Здесь за работу взялся военный художник Эрнст Айгенер, который находился в войсках начиная с Польши и Франции и кончая Россией, а теперь Сталинградом. «В центре ордена, — пишет Хейнц Шрётер, — Эрнст Айгенер изобразил бункер с руинами волжского города, к которым было обращено лицо мертвого солдата. Каску солдата обвивала колючая проволока, а поперек всего проекта прямыми буквами было написано: «Сталинград».

Проект был отклонен Ставкой фюрера. «Слишком деморализующе», — было написано на краю проекта. На следующий день, который выдался очень солнечным, Айгенер в возрасте 37 лет погиб — это произошло 20 ноября 1942 года. Он остался там, где позднее хотел построить себе дом, — на дороге, проходившей через донскую возвышенность недалеко от Калача.

«Звезды вечны, но люди поступают так, будто завтра их здесь уже не будет» — так писал Айгенер за три часа до своей смерти.

И в этот раз генерал Паулюс начал наступление на всех участках фронта с целью захвата города. Перед этим, подписывая приказ войскам, он заявил начальнику штаба 6-й армии генералу Шмидту:

— Если русским удастся выстоять, то я перестану себя уважать. Для нас это последний шанс, и мы должны им воспользоваться!

— Бог в помощь, Фридрих, — сказал генерал Шмидт, его лицо с резко очерченными скулами посерьезнело.

Бои носили ожесточенный характер. Сильный удар приняли на себя военные моряки с Дальнего Востока — 3-й батальон 92-й стрелковой бригады, который был передан в стрелковую дивизию генерала Горишного. Они не только отбили натиск врага, но и сами контратаковали его. Свидетелем их мужества и стойкости стал сам командарм Чуйков, наблюдавший за сражением со своего КП. Позже Василий Иванович вспоминал: «Краснофлотцы в пылу боя сбрасывали с себя шинели и в одних тельняшках и бескозырках, отбив атаки, сами переходили в наступление. Не менее жестокая борьба шла в цехах заводов “Красный Октябрь”, “Баррикады” и на Мамаевом кургане. Нам самим уже стало казаться, что наши бойцы превратились в бессмертных богатырей, что их никакая сила не берет».

На узком участке у завода «Баррикады» немцам все же удалось выйти к Волге и отрезать 138-ю стрелковую дивизию генерала Людникова от основных сил. Войска этой дивизии были зажаты противником с севера, запада и юга, а с востока отделены Волгой, по которой по-прежнему шел сплошной лед. И все же 14 ноября пароход «Спартаковец» смог перевезти на правый берег прямо к заводу «Красный Октябрь» 400 бойцов с вооружением и 40 тонн боеприпасов и продовольствия. Пароход принял на свой борт 350 раненых. И все это делалось при обстреле завода и причала вражеской артиллерией. Пароход форсировал льдистую Волгу и через час уже ошвартовался на левом берегу.

— Я думал, что фрицы накроют нас с воздуха, — перевел дух капитан парохода. — Но выручили наши летчики, они прикрыли нас. А армейцам мы все-таки помогли. Пожалуй, это был самый опасный для экипажа рейс. Но риск — дело благородное, да и мы люди благородные, — улыбнулся капитан.

За Мамаев курган билась стрелковая дивизия генерала Батюка. Даже танки не помогли немцам, бойцы закалились в боях, набрались боевого опыта и с завидным упорством сумели отбить яростные атаки врага.

А командарм Чуйков между тем собрал все части стрелковой дивизии генерала Смехотворова в один полк, направил его на правый фланг дивизии генерала Горишного, чтобы контратаковать противника. Трудно было, но контратаки сделали свое дело — враг попятился. «Несмотря на исключительно тяжелое положение, там (в штабе Людникова. — А.З.) соблюдали спокойствие и уверенность, — вспоминал Чуйков. — Телефонная связь, разумеется, была порвана, работала только радиостанция. Я лично несколько раз открытым текстом говорил по радио с Людниковым. Мы узнавали друг друга по голосу, не называя себя по имени и фамилии. Я не стеснялся открыто говорить ему, что помощь будет оказана, что скоро соединимся с ним. Я надеялся, что он понимает, почему разговор с ним ведется открыто и что скоро никакой помощи мы дать ему не можем. Он мне тоже говорил о надежде на скорое соединение. Мы старались таким образом ввести в заблуждение противника. Лишь в ночь на 16 ноября наши «ночные» самолеты на парашютах сбросили Людникову четыре тюка продовольствия и четыре тюка боеприпасов. А в ночь на 20 ноября четыре бронекатера наконец пробились к протоку Денежная Воложка, затем к берегу, где оборонялась дивизия. Катера доставили боеприпасы, медикаменты и вывезли 150 раненых».

В эту снежную ноябрьскую ночь генерал Еременко допоздна работал на своем КП, но усталости не было ни в одном глазу. Сейчас он пил чай, а в голове все еще звенел недавний разговор с Верховным главнокомандующим, хотя он и был коротким.

Из танковой бригады вернулся член Военного совета Хрущев. Он стал хвалиться, как тепло встретили его танкисты, рукоплескали ему, а усатый комбриг, говоря о предстоящем сражении, заявил, что его люди будут «бить фашистов, не щадя своих сил и самой жизни».

— Любишь ты, Никита Сергеевич, громкие слова, а мне они режут слух, — сухо сказал Андрей Иванович. Незнакомая судорожная усмешка сделала лицо командующего окаменевшим, каким-то неживым. — «Не щадя своих сил и самой жизни…» — иронически произнес он. — Ладно, щадить свои силы не надо, они потому и нужны каждому, чтобы бороться. Но к чему призывать людей приносить в жертву свою жизнь? Надо врага уничтожить, а самому живым остаться — вот наш лозунг, в этом суть героического. А для этого следует хорошо знать свое оружие и уметь воевать. Помнишь, что говорил Максим Горький? Герой — это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть.

— Это же лозунг, Андрей Иванович, — с улыбкой на полном холеном лице возразил Хрущев. — Комбриг так выразился, не стану же я поправлять ему речь? У людей боевой настрой, они горят желанием скорее идти в бой…

Еременко запальчиво прервал его, повысив голос:

— Все горят желанием идти в бой… Да разве в этом суть, Никита Сергеевич? Мало одного желания идти в бой, главное — суметь одолеть врага, рассчитать свои силы на весь ход сражения. А порой случается, что даже опытные вояки допускают серьезные промахи в подготовке своих войск и в бою нередко за это платят своей жизнью. Помнишь, в середине сентября в районе Мамаева кургана сложилась критическая ситуация?

— Помню, — напряженно промолвил Хрущев, еще не догадываясь, к чему клонит командующий.

— Тогда с левого берега Волги корабли Волжской военной флотилии перебросили в распоряжение Чуйкова 13-ю гвардейскую дивизию генерала Родимцева, Героя Советского Союза, — продолжал Андрей Иванович. — Дивизия в десять тысяч бойцов! И что же? Когда гвардейцы прибыли в район Мамаева кургана, то оказалось, что более тысячи гвардейцев не имели винтовок, не то что автоматов. Тогда я приказал своему заместителю генералу Голикову в течение суток обеспечить дивизию оружием и доставить его в район Красной Слободы. Спрашиваю Александра Ильича Родимцева, как такое могло случиться? Он объяснил это тем, что спешили на фронт. Вопиющая безответственность комдива!

— Сам-то генерал Родимцев геройский человек, воевал в Испании, уже там он нещадно бил фашистов, — заметил член Военного совета.

Помолчали. Потом Хрущев поинтересовался:

— Сталин тебе не звонил?

— Перед твоим приходом в штаб звонил, — вздохнул Андрей Иванович. Брови у него дрогнули, и Хрущев подумал о том, что верховный, наверное, в чем-то упрекнул командующего, но вопросов не задавал, ждал, что тот еще скажет. — Сталин спросил, все ли у нас готово к наступлению, которое уже не за горами. И почему-то спросил, получено ли нами сто тонн антифриза для танков и автотранспорта. Я даже поначалу растерялся, не знал, что ему ответить. Откуда вдруг взялся этот антифриз? Ему о нем я не говорил. Подумал, что, наверное, когда у нас недавно был генерал армии Жуков, ему кто-то из моих людей нашептал. Не ты ли, Никита Сергеевич?

Хрущев заметно смутился, хотя Андрею Ивановичу он во всем доверял, был с ним честен и прям. На душе у Никиты Сергеевича стало горько, словно туда попала перчинка, и, уже не сдерживая голоса, он заговорил:

— Жукову я не шептал, товарищ командующий, а по данному мне праву как члену Военного совета доложил представителю Ставки, что у нас еще не получено и чего не хватает. Ведь Жуков специально по заданию верховного прибыл на фронт, чтобы выяснить, все ли у нас есть в наличии, не то могло случиться, как с той самой дивизией генерала Родимцева. Поступил я так еще и потому, что, когда Жуков приехал в штаб, ты находился в войсках. И, как видишь, нам дали все — и войска, и оружие, и злополучный антифриз.

Хрущев ожидал, что Еременко станет задавать вопросы, но тот продолжил разговор совсем о другом:

— У меня что-то пересохло в горле. — Он с ухмылкой взглянул на раскрасневшееся лицо Хрущева, потом кивнул на тумбочку, которая стояла у койки: — Будь любезен, возьми там пару стаканов и коньяк. Вставать не хочется: что-то моя нога опять загудела.

«Отчего вдруг его потянуло на рюмку?» — недоумевал Никита Сергеевич, но сделал все, о чем попросил командующий. Еременко налил коньяку в оба стакана, выпил и предложил Хрущеву. Тот мигом опорожнил стакан.

— Крепкий, чертяка, видно, большой выдержки. — Он облизал губы.

— Армянский, пять звездочек! — Еременко упрямо мотнул головой. — А дал мне пару бутылок начальник тыла Красной армии генерал Хрулев, когда приезжал к нам. Говорит: «Пей каждый день по пятьдесят грамм, и твоя нога не будет бунтовать». А я в это не верю.

— А меня Андрей Васильевич коньяком не угостил, — с невольным огорчением проговорил Хрущев.

— У тебя, Никита Сергеевич, обе ноги целы, и коньяк тебе не нужен, — усмехнулся Еременко. — А я все еще хожу с палкой. Правда, на боеспособность фронта это не влияет, — шутливо добавил он. — Сам я уже два ранения перенес, а у тебя на теле нет даже царапины.

— Значит, не судьба мне попасть под вражью пулю, — шумно вздохнул Хрущев. — А тебе, Андрей Иванович, я сочувствую. Два ранения — дело тяжкое, и не каждый их перенесет, а ты, слава богу, как огурчик. Свеж, энергичен, работаешь в полную силу. — Он немного помолчал и неожиданно перевел разговор на другое: — Что-то не верится мне, чтобы Сталин не упрекнул нас в чем-либо. Он всегда чем-то недоволен, часто ворчит. Любит он кольнуть нашего брата и по делу, и без дела.

— Я подобного в нем не замечал, — сухо промолвил Еременко, давая понять, что не в его натуре осуждать человека за глаза.

— Не замечал? — едва не выругался Хрущев. У него даже покраснели скулы, а на лбу заблестели капельки пота. — А когда ты не разбил армию Гудериана под Москвой, хотя обещал верховному это сделать, разве он погладил тебя по головке?

— Что было, то было, и Гудериана я не разбил, и не вовремя был ранен, — вздохнул Андрей Иванович. — Но я ничуть не обижаюсь на Сталина. Зато после выздоровления меня назначили командующим двумя фронтами!

— Уважает тебя Иосиф Виссарионович, факт, а вот меня он не жалует, особенно после того, как в мае мы с маршалом Тимошенко завалили операцию под Харьковом. И побил нас тогда генерал Паулюс, который и тут под Сталинградом сушит нам с тобой мозги. Как думаешь, отстоим мы город?

— Мы его уже отстояли, — серьезно произнес Еременко. — У тебя есть еще ко мне вопросы? Я собираюсь пройти на узел связи. Надо переговорить с командирами и комдивами. Скоро начнем наступление, и очень важно не дать фрицам разгуляться в городе, — не сдерживая голоса, заключил Андрей Иванович медленно и раздумчиво.

Наступило молчание.

— Ты о чем задумался, Андрей Иванович? — спросил Хрущев с понимающей усмешкой.

— Завидую я тебе, Никита Сергеевич, умеешь ты легко находить контакт с людьми, а вот у меня не получается, — признался Андрей Иванович. — Грубоват я. То ли сердце мое зачерствело, то ли нос я стал задирать. Вот на днях был в штабе 39-й дивизии генерала Гурьева…

— Мужественный и боевой командир, — бросил реплику Хрущев. — Его гвардейцы в прошедших боях отступления не знали.

— Вот-вот, герой, — согласился Еременко. — А я начал упрекать его в том, что, когда в сентябре в составе 1-й гвардейской армии его дивизия атаковала немцев в районе деревни Кузьмичи, она понесла большие потери. Дивизия много дней обороняла завод «Красный Октябрь». Похвалить бы генерала, а я возьми и кольни его за то, что не все в дивизии хорошо подготовлены к сражению с врагом, иначе она не потеряла бы половину своего состава. Гурьев стал возражать, мол, у противника больше свежих сил и танков, но я резко оборвал его, заявил, что не стоит оправдываться. Сказал ему, что каждый из нас хочет стать героем, но не у каждого есть твердая стартовая площадка.

— Логично, Андрей Иванович. И что Степан Савельевич, обиделся? — грустно спросил Никита Сергеевич.

— Еще как обиделся! Говорит, командовать легче, чем исполнять. Весь покраснел, как будто я нанес ему пощечину. Меня словно что-то укололо: конечно, поступил я с ним грубовато.

— Извинился? — Хрущев в упор смотрел на Андрея Ивановича, а в его глазах вспыхнули огоньки.

Еременко с усмешкой бросил:

— Не умею я извиняться, Никита Сергеевич, даже если не прав. Это мой серьезный недостаток. Что я сделал? На другой день позвонил комдиву, спросил, как дела. Отвечал Гурьев сдержанно и нехотя, и я понял, что обида на меня точит его сердце. Тогда я сказал: «Степан Савельевич, пока твоя гвардейская дивизия сражается лучше других и Военный совет тобой доволен. Говорят, что от дисциплины до геройства один шаг, но ты сделал их сотни, и я не хочу, чтобы среди этих тяжких шагов был хоть один фальшивый». Он ответил: «Спасибо, товарищ командующий», — а я так и не понял, за что…

На столе командующего заголосил аппарат ВЧ. Генерал Еременко снял трубку.

— Слушаю вас!

— Говорит Константинов (псевдоним Г. К. Жукова. — А.З.). Как у вас идет подготовка, вы все получили? Я имею в виду войска, боевую технику, антифриз и так далее.

— Все, товарищ Константинов! — громче обычного прокричал в трубку Андрей Иванович. — Но если вы решили дать нам еще что-то, буду рад принять.

— У меня ничего нет, проси у Михайлова (псевдоним А. М. Василевского. — А.З.), он находится неподалеку от вас. Ну, будь здоров!

— Жуков звонил, — сказал Еременко, глядя на Хрущева. — Значит, вот-вот начнется наше наступление, и чем ближе оно, тем тревожнее у меня на душе.

— Отчего вдруг? — с сочувствием спросил Хрущев.

— Если честно, то боюсь хуже других фронтов сработать, — признался Андрей Иванович. — У командующего Юго-Восточным фронтом генерала Ватутина меньше опыта в руководстве армиями, чем, скажем, у меня, зато его фронт Ставка сильно укрепила, у него тех же танков намного больше, чем у нас.

Хрущев возразил: Ватутин в операции «Уран» будет наносить по врагу главный удар, а коль так, то его фронт в первую очередь получил все необходимое, чтобы смять оборону неприятеля. А вот у командующего Донским фронтом генерала Рокоссовского сил и средств значительно меньше, чем у него, Еременко. Хрущев напомнил Андрею Ивановичу, что, когда во второй половине августа под Сталинградом сложилась критическая ситуация и войска 62-й и 64-й армий не смогли сдержать натиск врага и начали отходить, Сталин вызвал к ВЧ генерала Рокоссовского и спросил, чем он может помочь сталинградцам. И Константин Константинович предложил направить туда два танковых корпуса генералов Катукова и Ротмистрова, находившиеся в составе Воронежского фронта, которым и командовал генерал Рокоссовский.

— Да, эти танковые корпуса стали для нас большим подспорьем, — сказал Еременко, выслушав члена Военного совета, и уже в открытую признал, что, будь он на месте Рокоссовского, не пошел бы на это.

— Сильные натуры всегда охотно что-то отрывают от себя и отдают другим, — философски заметил Хрущев. — А ты, Андрей Иванович, на войска жлоб, как говорят у нас на Украине. У тебя, пожалуй, и полк не выпросишь, не то что дивизию.

«Все же изловчился укусить меня», — отметил про себя Еременко, а вслух произнес сдержанно и жестко:

— Я не жлоб, Никита Сергеевич, просто хочу лишний раз обезопасить себя, в том числе и свой фронт. Я не прошу у Ставки дополнительного, дайте моему фронту все, что положено. Спрос ведь с меня будет?..

«Не ловчи, Андрей Иванович, ты умен, но и я не так глуп, как тебе кажется», — мысленно возразил Никита Сергеевич командующему.

Утром, едва забрезжил рассвет, а горизонт окрасило в багровый цвет, прекратила свою пляску метель. Ночь прошла относительно спокойно, если не считать звонка командующего Волжской военной флотилией контр-адмирала Рогачева. Он доложил генералу Еременко, что для переброски войск на правый берег Сталинграда корабли и суда в количестве 12 единиц выделены.

— Но я боюсь, что к берегу они вплотную подойти не смогут, ведь там толщи льда, — сокрушался адмирал. — Нельзя ли, чтобы ваши люди разбили лед?

— Там уже все сделали саперы, Дмитрий Дмитриевич, так что направляйте к нам ваши корабли, мы ждем их к десяти утра, — ответил командующий. — Сможете?

— Сделаем, товарищ генерал! — заверил адмирал Рогачев.

Андрей Иванович побрился и собирался идти на завтрак: адъютант доложил, что стол накрыт. Но в это время вошел начальник штаба и с порога заявил:

— У нас потери, товарищ командующий. В бою в районе поселка Сталинградского тракторного завода тяжело ранен командир танковой бригады майор Бурлак. В разгар сражения он зашел в тыл врагу и своим командирским танком Т-34 уничтожил три немецких танка и «фердинанд». Нам звонили из штаба бригады.

— А почему звонили? Как будто генерала потеряли! — усмехнулся Еременко. — А ранен-то командир бригады!

Хрущев посмотрел на него с упреком:

— Ты же сам, Андрей Иванович, отдал приказ, что, если ранят или убьют в бою кого-либо от комбрига и выше, сразу же докладывать в наш штаб, что и было сделано.

— Верно, такой устный приказ мною был дан, — подтвердил командующий.

— Тут важна еще одна деталь, Андрей Иванович, — продолжал член Военного совета. — Майор Бурлак Иван Лукич и есть тот самый комбриг, который заявил мне, что его люди будут сражаться с врагом «не щадя своих сил и самой жизни». Вы даже упрекнули меня, что не поправил тогда его речь…

— Вспомнил! — ударил себя ладонью по лбу Андрей Иванович. — Это же ему, командиру танкового батальона, за успехи в сражениях под Сталинградом Военный совет присвоил звание майора, а позже принял под свое крыло танковую бригаду. — Еременко встал и заходил по комнате. — Ну, и где теперь наш майор?

— В санбатальоне, наверное, не выживет, — грустно промолвил начальник штаба. — Бой в районе поселка тракторного завода был тяжелый. Когда его танк вспыхнул от взрыва снаряда, экипаж стал покидать машину. А тут новый взрыв, двоих убило наповал, а комбрига ранило, когда он спрыгнул на землю.

— Хорошо, что не сгорел в танке, — грустно заметил Еременко. — А танкист он стоящий. Кто-то говорил мне, что с Дальнего Востока он написал письмо генералу армии Жукову, чтобы тот помог ему попасть на фронт, и Георгий Константинович уважил его просьбу. Не ты ли, Никита Сергеевич?

Хрущев улыбнулся:

— Генерал Гордов нам говорил, когда приезжал на командный пункт.

— Да, Василий Николаевич, — смутился Андрей Иванович. — Запамятовал. А вот у тебя на этот счет голова крепкая, Никита Сергеевич. Ты все-все помнишь!..

Еременко задумчиво стоял у оперативной карты фронта. Его раздумья нарушил дежурный по связи, пригласивший Андрея Ивановича к аппарату ВЧ. Еременко не сразу узнал этот голос: на линии связи были атмосферные помехи, какие-то пискливые шумы в телефонной трубке.

— Кто это, не понял? — запросил он. — Повторите, пожалуйста.

— Это я, Донцов (псевдоним К. К. Рокоссовского. — А.З.), — заговорила трубка. — У тебя там, в штабе, нет Михайлова (псевдоним А. М. Василевского. — А.З.)?

«Так это же Костя Рокоссовский!» — воскликнул в душе Андрей Иванович, узнав наконец его охрипший голос. Он объяснил коллеге, что Михайлов был у него 14 ноября, а потом вместе с Константиновым (псевдоним Г. К. Жукова. —А.З.) убыл в Ставку.

— Значит, он к вам еще не вернулся? — спросил Донцов.

— Пока нет, но обещал быть.

Донцов уточнил с Еременко некоторые вопросы взаимодействия во время начала боевых действий и, пожелав ему успешно бить врага, попрощался.

— Я все собирался к тебе приехать, да так и не выбрался, — задержал своей откровенностью Донцова Андрей Иванович, надеясь, что своим признанием хоть как-то оправдает себя, и тут же предложил командующему Донским фронтом замену себе: — Хочешь, я с утра пошлю к тебе члена Военного совета и ты обговоришь с ним все, что тебя беспокоит?

— Кого пошлешь? Хрущева? — отозвалась трубка.

— Разумеется, его. У меня один член Военного совета.

— Не надо, — резко ответил Донцов. — Главное мы с тобой обговорили, а если в ходе боевых действий возникнут вопросы, я выйду на связь с тобой. Добро?

— Добро, — грустно обронил Андрей Иванович, а сам подумал: «Если бы этот разговор услышал Никита Сергеевич, он бы обиделся».

 

6

«Дуглас» приземлился на центральном аэродроме в Москве в семь утра, а через час генерал армии Жуков вошел в кабинет Верховного главнокомандующего.

Сталин, ссутулившись, сидел за столом и курил трубку.

— Хорошо, что вы пришли, садитесь, пожалуйста. Ну, какова обстановка в Сталинграде, жарко, наверное? — Он смотрел на Жукова с легкой улыбкой на усталом лице.

— Не жарко, товарищ Сталин, а горячо! — Жуков снял фуражку и положил ее на стол перед собой. — Солдаты генерала Паулюса как цепные псы рвутся захватить город. Бои идут днем и ночью. Несмотря на превосходство сил противника, особенно в танках и авиации, войска генералов Чуйкова и Шумилова сдерживают натиск фашистов. Их армии находятся под тяжелым прессом вермахта. Ну а то, что вы поручали мне, товарищ Сталин, я выполнил и готов доложить подробности, — подчеркнул Жуков.

— Товарищ Василевский еще остался там? — спросил Сталин.

— У него есть некоторые вопросы к генералу Ватутину, а вернется он в Ставку завтра, о чем просил меня вам сообщить.

— Хорошо, — одобрил верховный. — Давайте сделаем так. Вы сейчас поезжайте домой и отдохните с дороги. Я до шести вечера будут занят с Молотовым, потом перекушу, а к семи часам вечера жду вас, и мы подробно поговорим о ситуации на Сталинградском направлении. Не возражаете?

— Никак нет.

— Тогда можете идти.

Когда Жуков вышел, Сталин в комнате отдыха выпил боржоми и снова сел на свое место.

Подготовка к проведению наступательной операции «Уран» шла к своему завершению. Утром генерал армии Жуков и начальник Генштаба генерал-полковник Василевский после пребывания на фронтах Сталинградского направления вернулись в Москву. Жуков работал в основном на Юго-Западном фронте у генерала Ватутина, а Василевский — на Сталинградском фронте у генерала Еременко. Прямо с аэродрома оба поехали в Генштаб и, расположившись в кабинете начальника Генштаба, подвели итоги работы, проделанной в войсках. Генералы были готовы доложить о них Сталину. Они уточнили также некоторые моменты плана операции «Уран».

— Ну что, позвоним верховному и узнаем, когда он сможет нас принять? — спросил Жуков, глядя на своего коллегу. — А не лучше ли тебе позвонить Иосифу Виссарионовичу? — Глаза Георгия Константиновича излучали тепло и доброту.

Василевский рассеянно посмотрел на него.

— Кто у верховного заместитель? — ответил вопросом Александр Михайлович. — Ты, голубчик, стало быть, тебе и докладывать. Но малость погоди, я еще не уточнил, сколько танков мы будем иметь для проведения этой операции, — добавил он. — Вот-вот должен подойти начальник Главного автобронетанкового управления генерал Федоренко, но, видно, где-то задергался.

Едва Василевский это проговорил, как дверь открылась, и в кабинет вошел раскрасневшийся от стылого ветра генерал Федоренко. Его лицо расплылось в добродушной улыбке.

— Боже, да у вас тут заседание Военного совета! — шутливо произнес он, здороваясь с генералами за руку. — Погода, прямо скажем, нелетная. Повалил снег, дует сильный ветер. — Он сел напротив начальника Генштаба, откинувшись на спинку кресла, в его глазах читалась некоторая раздраженность.

Жуков не любил делать намеки на то, что волновало его, он говорил в лоб, напрямую. И в этот раз он не изменил своей привычке.

— Яков Николаевич, вы, надеюсь, не станете возражать, если я скажу, что решающая роль в предстоящей операции «Уран» отводится танковым и механизированным войскам, — сказал Георгий Константинович, подняв густые брови, в которых уже давным-давно поселилась седина.

Генерал Федоренко через силу улыбнулся, в его больших серых глазах притаилась грусть.

— Танки, Георгий Константинович, моя стихия, и разве я стану возражать? — В его голосе почувствовалась твердость. — Да еще кому возражать — заместителю Верховного главнокомандующего!

— Я тоже так думаю, — ничуть не смутился Жуков, моргнув Василевскому: мол, пусть знает наших. — Верховный принял решение дать из резерва Ставки в район Сталинграда к началу операции «Уран» четыре танковых и два механизированных корпуса…

— И тогда общее количество танков на фронтах Сталинградского направления дойдет до девятисот единиц, — вставил Василевский.

— Нам бы еще заиметь хотя бы сотни две танков Т-34, — вздохнул Жуков. — Может, найдешь, Яков Николаевич?

Федоренко кивнул на Василевского:

— Ты, Георгий, спроси у начальника Генштаба о танках, все, что было, я отдал ему. Он — главный распорядитель резервов войск и боевой техники Ставки.

Александр Михайлович заметно смутился.

— А разве у начальника Главного автобронетанкового управления нет заначки? — На его лице вспыхнула улыбка, но тут же исчезла.

— Есть заначка, но я могу дать машины, если скажет лично верховный, — возразил генерал Федоренко.

Жуков чему-то усмехнулся, но Василевский догадался: Георгий Константинович сейчас отколет какую-нибудь шутку. Так оно и случилось. Он закурил сигарету и, глядя на генерала Федоренко, заговорил:

— Все хочу спросить у вас, Яков Николаевич, как вы попали в танкисты? Я не знаток вашей биографии, где и когда вы громили беляков в годы Гражданской войны, но хорошо знаю, что в то лютое и кровавое для нас время вы командовали бронепоездом. Или я что-то напутал? — Георгий Константинович лукаво прищурился.

Генерал Федоренко выпрямился в кресле. В его глазах появился блеск.

— Нет, Георгий, ты не ошибся, я командовал бронепоездом, и, кажется, у меня неплохо получалось. Сколько мне тогда было? Двадцать три года! Молодость, так сказать. Кровь в жилах бурлила, а враг вот он, перед тобой на коне, а в руках огнем горели шашки. Мы тогда крепко били беляков. Да ты сам в Гражданскую рубил их шашкой до седла… — Федоренко унял возбуждение. — А бронепоезд я полюбил. Его бронированные вагоны были похожи на огромные танки. И орудия на нем были приличные… Потому-то я и стал танкистом. И не жалею. Едва увижу на поле танки, сразу волнуюсь, а почему — и сам не знаю.

— Привычка — вторая натура! — бросил с улыбкой Василевский. — А мне по душе пришлась кавалерия, в ней и начинал свою службу.

— И я в те годы без коня да шашки не мог жить, — грустно промолвил Жуков. — Но нынешняя война — война моторов, и танки главное наше оружие. Тут вы, Яков Николаевич, раньше нас с Василевским оказались на железном коне…

— Разрешите? — В дверях появился дежурный по Генштабу, высокий усатый полковник.

— Что случилось? — Василевский вскинул голову и пристально посмотрел на него.

Полковник, однако, ничуть не смутился. Он доложил, что в Генштаб звонил помощник Верховного главнокомандующего генерал Поскребышев.

— Он передал, чтобы в двадцать ноль-ноль вы были у товарища Сталина.

Генерал Федоренко сказал, что ему тоже велено быть у верховного к двадцати ноль-ноль.

— У товарища Сталина будет совещание тех, кто участвует в подготовке контрнаступления, — добавил Яков Николаевич. Он поднялся с места. — Тогда до встречи в Кремле. Мне надо еще зайти к генералу Щербакову в ГлавПУ Красной армии.

Когда генерал Федоренко ушел, Василевский отложил бумаги в сторону и, глядя на Жукова, произнес:

— Сейчас по ВЧ свяжусь со штабом Сталинградского фронта: надо же узнать, в чем там дело.

— Потом мне скажешь. — Жуков встал. — Значит, к верховному идем к двадцати ноль-ноль. А сейчас я съезжу домой, приболела моя жена. Если вдруг верховный позвонит тебе, молви, где я, и дай мне знать.

— Добро, Георгий.

Поздно вечером после обсуждения в Ставке проблемных вопросов план и сроки операции «Уран» были окончательно утверждены.

— И на нашей улице будет праздник! — заключил Сталин, имея в виду предстоящую наступательную операцию трех фронтов в районе Сталинграда. — Кажется, нами все учтено. И если говорить правду, я так много еще никогда не работал, чтобы подготовить сражение. Нет, не сражение, — поправился он, — это будет битва, и мы должны ее выиграть!

— Иначе нам удачи не видать, — улыбаясь, сочинил на ходу генерал армии Жуков. Он тут же скосил глаза на верховного в ожидании, что тот наверняка что-то скажет. И Сталин сказал:

— Я доволен тем, как в этот раз работали вы, товарищ Жуков, и ваш коллега, товарищ Василевский. Но главная ваша работа впереди. Она-то и покажет, где мы выиграли, а где проиграли. Разумеется, нужные уроки из этой наступательной операции мы обязательно извлечем…

У Сталина было хорошее настроение, но он счел нужным обратить внимание присутствующих, особенно Жукова и Василевского, на скрытность в подготовке наступательной операции.

— Специальная директива Генерального штаба определила мероприятия, цель которых — исключить просачивание любых сведений о масштабе контрнаступления, — заметил начальник Генштаба Василевский. — Я лично готовил ее и все ваши замечания, товарищ Сталин, учтены.

Сталин, попыхивая трубкой, взглянул на своего заместителя генерала армии Жукова.

— Вас есть что добавить? — спросил он.

Жуков резво поднялся.

— Считаю, что если нам удастся сохранить в тайне все, что касается операции «Уран», то успех не замедлит сказаться, — жестко промолвил Георгий Константинович.

Легкая тень озабоченности легла на лицо Сталина.

— Возражать против этого вряд ли кто станет, — горячо произнес он. — Но я хочу спросить вас вот о чем, товарищ Жуков. Вы получили задание Ставки подготовить отвлекающую операцию на Калининском и Западном фронтах. Как идет подготовка, можете доложить?

— Могу, товарищ Сталин. — И Жуков коротко, но конкретно объяснил, что уже сделано штабами этих фронтов. Основной удар будет нанесен по Ржевскому выступу, где держит оборону большая группировка войск противника. — Я полагаю, — поспешно продолжал Георгий Константинович, — что 8 декабря планирование и подготовка наступления фронтов будут закончены. Директиву фронтам доложу вам позже.

— Вы уверены, что генералы Пуркаев и Конев выполнят задачу? — спросил верховный.

— Есть такая надежда…

(К сожалению, надежда генерала армии Жукова на этот раз не оправдалась. Калининский фронт под руководством генерала Пуркаева свою задачу выполнил. Группа войск фронта, наступавшая южнее города Белого, успешно протаранила вражескую оборону и двинулась на Сычевку. А вот группа войск Западного фронта должна была прорвать оборону гитлеровцев и идти вперед навстречу войскам Калининского фронта, чтобы замкнуть кольцо окружения Ржевской группировки врага. Но Западный фронт сломить оборону гитлеровцев не смог. Сталина это очень обеспокоило. Он приказал Жукову немедленно выехать в штаб генерала Конева и повторить операцию, оказав командованию фронта необходимую помощь. Позднее Жуков отмечал, что, прибыв на КП Западного фронта и разобравшись в причинах неудачи, он пришел к выводу, что повторять операцию было бесполезно: «Противник разгадал наш замысел и сумел подтянуть в заданный район значительные силы с других участков».

Хотя ликвидировать Ржевский выступ фронтам не удалось, но своими активными действиями войска Калининского и Западного фронтов не позволили немецкому командованию перебросить значительные подкрепления с этого участка в район Сталинграда. Кроме того, стремясь оставить в своих руках ржевско-вяземский плацдарм, командование вермахта было вынуждено перебросить в район Вязьма — Ржев 4 танковые и 1 механизированную дивизии. —А.З.).

Кажется, верховный на этом совещании сделал все, что намечал. Он на минуту задумался, о чем-то размышляя. Нет, кое-что он упустил. В уголках его губ скользнула ехидная усмешка, но она тут же исчезла.

«Что-то он глядит в мою сторону», — решил Василевский и опустил глаза. Снова подняв их, он встретил мягкий укоряющий взгляд верховного и тут же услышал его голос:

— Я вот о чем подумал… Ставка поручила вам, товарищ Василевский, курировать все три фронта под Сталинградом. Не тяжело ли будет? Может, дать вам в помощники еще людей?

— Не надо, товарищ Сталин. — Василевский тряхнул своей черной шевелюрой. — Командующих фронтами генералов Ватутина, Рокоссовского и Еременко я давно и хорошо знаю, изучил их стиль руководства войсками. Эти люди хорошо знают и меня. Так что справлюсь.

— Ну-ну, — буркнул Сталин, — возражений не имею. — Он загасил трубку. — Кстати, где вы оборудовали пункт руководства фронтами? В городе Серафимовиче?

— Так точно, — ответил Василевский. — Там находится и штаб Юго-Западного фронта. Ведь ему Ставка отвела ведущую роль в первые дни контрнаступления — я это учитывал. Да и у Ватутина не так уж много опыта в руководстве войсками фронта. В свое время он сам попросил вас назначить его командующим Воронежским фронтом, я его поддержал и теперь несу моральную ответственность за него.

— Что, у вас возникли сомнения в его способностях? — Судорога пробежала по лицу верховного, и это не ускользнуло от Василевского.

— Да нет, товарищ Сталин, но операция будет нелегкой, к тому же его фронт поначалу будет играть главную роль, и у меня слегка тревожно на душе, — высказался напрямую начальник Генштаба.

Верховный, казалось, оставил без внимания его последние слова, а выбор места, откуда Василевский собирался руководить фронтами, одобрил:

— Выбор для себя вы сделали правильный. Если что — сможете в любое время связаться с командующими фронтами. И звонить в Ставку легче по прямой линии ВЧ. Когда будете в Серафимовиче?

— За день до начала операции «Уран»…

Сталин поднялся из-за стола.

— Если нет вопросов, все свободны. А вас, — верховный взглянул на генерала Федоренко, — прошу остаться.

«Наверное, речь пойдет о моей новой командировке в Сталинград», — забеспокоился Федоренко.

— Садитесь ко мне поближе, — улыбнулся Сталин, пододвинув Якову Николаевичу кресло. — Ваша стихия — танки, вот я и хочу о них поговорить. Вы были в Сталинграде в середине августа, так? — уточнил верховный.

Генерал Федоренко помнил свою поездку в деталях. 19 августа немецкое командование начало наступление на Сталинград силами 6-й армии генерала Паулюса и 4-й танковой армии генерала Гота. Бои на ближних подступах к городу носили ожесточенный характер. Сильной подвижной группе противника, в которой насчитывалось немало танков, 23 августа удалось прорвать нашу оборону к северу от калача и выйти к Волге севернее Сталинграда, несмотря на упорное сопротивление войск 62-й и 64-й армий. Враг подверг город жестокой бомбардировке с воздуха. Налет совершили главные силы 4-го воздушного флота генерала фон Рихтховена. Весь день шла атака города с воздуха, тысячи бомб сбросили воздушные пираты Гитлера на промышленные предприятия и жилые кварталы Сталинграда.

В Сталинграде находился также член ГКО Г. М. Маленков и командующий ВВС Красной армии генерал А. А. Новиков. Они вместе с командующим генералом Ватутиным обсуждали назревшие вопросы обороны города на командном пункте Юго-Западного фронта. Представитель ГКО В. А. Малышев, заместитель наркома танковой промышленности А. А. Горегляд, первый секретарь Сталинградского обкома и горкома партии А. С. Чуянов и начальник Главного автобронетанкового управления НКО СССР Я. Н. Федоренко в это время работали на тракторном заводе, который все еще выпускал танки Т-34. Вместе с директором завода К. А. Задорожным и парторгом ЦК завода А. М. Шапошниковым они руководили ремонтом танков, изготовлением новых машин, формированием истребительных батальонов и эвакуацией наиболее ценного заводского оборудования.

— Засучив рукава и надев рабочий халат, я проверял работу двигателей танков Т-34, — проговорил генерал Федоренко, глядя на Сталина. — Двигатель — сердце машины, и важно, чтобы это железное сердце работало без перебоев. Если честно, товарищ Сталин, не мое дело заниматься двигателями, но данной мне властью я приказал директору завода добиться того, чтобы завод выпустил как можно больше танков. Ведь рядом проходил фронт, и все мы были свидетелями, как фашисты стремились захватить город. Они шли напролом, на своем пути убивали все живое, сжигали дома и предприятия. Сталинград буквально стонал от вражеских атак, и отразить их могли только наши танки… Тогда их у нас было мало. Теперь же к концу этого года наши заводы дадут Красной армии двадцать пять тысяч танков. У нас уже сейчас стало больше танковых корпусов…

— Вот о них я и хочу с вами поговорить, — прервал его Сталин. — Это хорошая цифра — двадцать пять тысяч танков! А танковые корпуса — это та сила, которая может принести победу в сражении, если ею умело распорядиться. У нас уже есть отличные командиры корпусов, но их до обидного мало.

— Будет больше, Иосиф Виссарионович! — улыбнулся генерал Федоренко. — Не знаю, одобрите ли вы мои действия, но, бывая в войсках, я подыскиваю отличных вояк, чтобы приобщить их к танкам. Когда человек воспринимает танк не как кусок металла, а как живое существо, ему можно доверить машину, и он наверняка добьется успеха в любом бою.

— Приобщить к танкам — это вы хорошо выразили свою мысль, Яков Николаевич, — горячо произнес верховный. — Ведь часто в танкисты попадают случайные люди, потому и терпят поражения на поле боя… Но вернемся к танковым корпусам, — вдохновенно продолжал Сталин. — У нас получилась какая-то чехарда. Впервые они были сформированы в 1938 году на базе механизированных корпусов, а через год мы их расформировали и стали создавать моторизованные дивизии и танковые бригады. Но начавшаяся война показала, что танковые корпуса нужны, что это могучая сила в сражениях, и вновь начали их создавать. Я, правда, не помню, сколько их сейчас у нас, но не в этом дело…

— Сейчас мы имеем 24 танковых корпуса, — подсказал генерал Федоренко. — Но их будет больше…

— Но не все танковые корпуса отвечают нынешним требованиям войны, — подчеркнул Сталин. — Некоторые командиры слабо подготовлены в тактическом отношении, экипажи порой не сколочены, потому-то в танках у нас существенные потери. Чего я хочу от вас? — Верховный глядел генералу в лицо. — Вам надлежит побывать в танковых корпусах, проверить подготовку командиров, экипажей, выявить недостатки, сделать все, чтобы выше поднять их боеготовность. Это очень важно, Яков Николаевич. Куда вам ехать? На любой фронт Сталинградского направления. Там у нас сейчас главный участок борьбы с врагом. На днях мы начнем под Сталинградом мощное контрнаступление, и все, что вам удастся сделать, пойдет нам на пользу. У генерала Еременко вы были, и он доволен тем, что вам удалось там предпринять. Можете поехать к генералу Ватутину на Юго-Западный фронт или в войска Донского фронта к генералу Рокоссовскому. Присмотритесь к командирам корпусов, возможно, есть такие, кого следует заменить. У вас, как заместителя наркома обороны, есть на это полномочия, так что вам и карты в руки. Хочу еще добавить, что мы имеем очень боеспособные механизированные корпуса, ими командуют опытные и лихие — не боюсь этого слова — генералы. Один из них — генерал Танасчишин.

— Мне он тоже нравится, — заметил генерал Федоренко. — Умен, расчетлив, храбр, правда, порой горяч. Хотя чего стоит командир, если он тих, не горит в деле, а тлеет. Нет, — вдохновенно продолжал Федоренко, — мне по душе пылкие, страстные командиры, и в жизни у них все ладится, и в бою они на виду.

— Вот такие люди, как генерал Танасчишин, и должны командовать танковыми корпусами, — жестко произнес Сталин. — А находить их, учить боевому искусству, умению побеждать в сражениях — ваша задача, Яков Николаевич. — Подумав, он добавил: — Все мы ныне в долгу перед Родиной, а долг на части не делится, его надо нести самому…

Ушел от верховного генерал Федоренко в приподнятом настроении. «Уеду на фронт на рассвете, чтобы утром быть в штабе Юго-Западного фронта у Ватутина», — решил он.

А с генералом Танасчишиным приключилась неприятная история, и принимать решение пришлось лично Сталину. И произошло это через месяц после разговора верховного с генералом Федоренко. В январе 1943 года, поведал в своих воспоминаниях генерал Ф.Е. Боков, в то время заместитель начальника Генштаба, он прибыл на очередной доклад в Ставку. (Начальник Генштаба Василевский находился в эти дни на фронте. — А.З.) Он вручил Сталину шифровку, сказав, что это представление командующего Южным фронтом генерала Еремнко и члена Военного совета генерала Хрущева о снятии с должности командира 4-го механизированного корпуса генерала Танасчишина.

— А что случилось? — спросил верховный.

— Его обвиняют в превышении власти, — пояснил Боков. — Мне уже трижды звонил, просил доложить вам генерал Еременко и дважды генерал Хрущев.

— Это какой Танасчишин? — осведомился Сталин, прочитав документ. — В прошлом кавалерист?

— Да. Зовут его Трофим Иванович.

— Я его хорошо знаю, — сказал Сталин. — Боевой рубака!.. А как воюет его корпус?

— Очень хорошо. Под его командованием стал гвардейским.

— В чем же конкретно обвиняют генерала?

Генерал Боков ответил.

— Так… Личных мотивов у него не было. Болел, значит, за выполнение боевого задания, но переусердствовал, — заметил Сталин в раздумье и поинтересовался: — А какое мнение у Генштаба? Снимать его с корпуса или нет?

— Человек он действительно порывистый, горячий и поступил неправильно. Только генерал Танасчишин в корпусе на месте. Думается, достаточно ему на первый раз сделать строгое внушение.

Сталин на мгновение задумался, а потом, поднявшись из-за стола, произнес:

— Снимать не будем. Передайте Еременко и Хрущеву, что Сталин взял Танасчишина на поруки.

Вернувшись в Генштаб, генерал Боков связался по ВЧ с генералом Еременко, дословно передал ему слова верховного и попросил сообщить об этом решении Хрущеву.

Чувствовалось, что Андрей Иванович был растерян.

— Спасибо, что позвонили, — сказал он после небольшой паузы. — А члену Военного совета, пожалуйста, сообщите об этом лично.

Генерал Боков тут же соединился с Хрущевым. Выслушав Бокова, Никита Сергеевич спросил:

— Может, вы не так доложили?

— Я доложил товарищу Сталину вашу шифровку. Если вы не согласны, можете сами позвонить ему.

— Нет, я этого делать не буду. Что ж, на поруки так на поруки.

На другой день после очередного доклада генерала Бокова Сталин с улыбкой спросил его, говорил ли он с Еременко и Хрущевым, удовлетворило ли их ходатайство верховного или нет.

Боков ответил в тон ему:

— Все нормально. Ваше ходатайство удовлетворено, товарищ Сталин.

 

7

В этот тревожный вечер Сталин не ушел отдыхать, а остался работать в своем кабинете. Скоро под Сталинградом начнется контрнаступление, которое потом войдет в историю как Сталинградская битва. «Итак, оборона Сталинграда в основном завершилась, — размышлял Сталин, то и дело поглядывая на оперативную карту. — Дорого обошлась нам эта тяжелая и кровавая оборона, начавшаяся еще в июле. Теперь настало время наступать…» Ставка, Генеральный штаб и он как Верховный главнокомандующий отдали немало сил масштабной подготовке контрнаступления, и сейчас он невольно тревожился: смогут ли войска трех фронтов сокрушить врага? План контрнаступления, нанесенный на карту неделю тому назад, подписали Жуков и Василевский, а он, Верховный главнокомандующий, утвердил его. Сталин смотрел на карту, и в голове невольно прокрутил, что предстояло сделать трем фронтам. Главный удар наносили войска двух фронтов — Юго-Западного и Сталинградского. Юго-Западному фронту — надлежало с ходу сломить вражескую оборону в районе Серафимович — Клетская и ускоренными темпами продвигаться вперед в направлении Калач — Советский. Сталинградский фронт производил удар из района Сарпинских озер и тоже двигался в направлении Советский — Калач. Сходящимися мощными ударами предполагалось окружать немецкие войска, находившиеся в междуречье Волги и Дона. Что касается Донского фронта, то ему полагалось осуществить два удара: один — из района Клетской на юго-восток, другой — из района Качалинской вдоль левого берега Дона на юг. Координацию трех фронтов Ставка возложила на начальника Генштаба генерала Василевского.

— Не лучше ли это дело поручить генералу армии Жукову? — высказал свою мысль на совещании в Ставке заместитель председателя ГКО Молотов.

Сталин насупил брови: так он делал всегда, когда в его душе что-то вызывало возражение.

— Почему Жукову? — спросил он спокойно, словно разговор шел о чем-то незначительном.

— Сам же говорил, что у начальника Генштаба по этой операции дел по самое горло, — усмехнулся Вячеслав Михайлович.

Верховный, однако, заметил, что Жукову Ставка поручила Калининским и Западным фронтами осуществить отвлекающую операцию на Ржевском выступе, чтобы немецкое командование не перебросило подкрепления под Сталинград.

Заголосил телефон «кремлевки». Сталин снял трубку с аппарата. Звонил начальник Главного автобронетанкового управления Красной армии генерал Федоренко. Он справлялся, может ли он прибыть в Ставку для доклада.

— Что-нибудь важное? — спросил верховный.

— Я несколько дней провел в Сталинграде и только что вернулся. Проверял танковые корпуса, их готовность к боевым действиям. Есть некоторые мысли.

— Приезжайте!..

Верховный слушал главного танкиста, как он называл генерала Федоренко, и в душе его крепло убеждение, что этот генерал тонкий знаток бронетанковой техники, ему можно поручать серьезные задания. Из его доклада стало ясно, что в эти дни он основательно побывал в танковых корпусах. Федоренко отметил, что в основном они готовы к боевым действиям. Правда, в процессе проверки выявились серьезные недостатки, которые удалось ликвидировать перед началом операции.

— Что же это за недостатки? — спросил генерал Федоренко и сам же ответил: — Во многих танках не оказалось запасных траков, запасных баков с горючим, полного боекомплекта. Странно, — продолжал генерал, — но обнаружилась и неукомплектованность экипажей машин: то нет заряжающего, то отсутствует наводчик… На первый взгляд это мелочи, но они могут подвести экипажи в бою. Я принял меры, и все, что надо было, люди сделали. — И, как бы завершая свое объяснение, Федоренко добавил: — Любая победа над врагом легко не дается, тут играют роль все факторы, а иные командиры этого не понимают или не хотят понять.

Сталин прошелся вдоль стола, глаза его сузились, и, подойдя ближе к генералу, он заговорил:

— Цель контрнаступления, Яков Николаевич, не только в том, чтобы разгромить зарвавшегося врага, но и, главное, вырвать из его рук стратегическую инициативу. И если мы нанесем противнику тяжелое поражение, то потом будем диктовать ему наши условия борьбы. — Сталин подошел к карте. — На юго-западном направлении группа армий «Б» одна из самых крупных вражеских группировок, и, если мы с нею разделаемся, произойдет крушение всего южного фланга фронта противника. — Помолчав, верховный добавил: — Нет, не зря стойко сражались наши люди под Сталинградом, они выстояли, не сдали город врагу!..

В дверях появился Поскребышев, сообщивший о том, что прибыл начальник Главного управления тыла Красной армии генерал Хрулев.

Кажется, Сталин едва не вспылил, но лишь бросил укоряющий взгляд на своего помощника.

— Разве генерал Хрулев только начальник Главного управления тыла? — суровым тоном спросил он.

Поскребышев вмиг исправил свою ошибку, уточнив:

— И нарком путей сообщения СССР!

— Прошу точно докладывать должности генералов, — сухо промолвил Сталин.

Когда Хрулев вошел в кабинет, верховный пригласил его к столу:

— Присаживайтесь, Андрей Васильевич. — Он тепло пожал ему руку. — Мы тут с генералом Федоренко вели беседу о событиях под Сталинградом, он только что прибыл оттуда. А теперь послушаем вас. Как, всё доставили нашим трем фронтам? Да вы садитесь, в ногах правды нет, — улыбнулся верховный, когда увидел, что Хрулев не двинулся с места.

Отдышавшись, тот грузно сел в кресло.

— Я страшно устал за эти дни, — грустно произнес Андрей Васильевич. — С работой тыла еще кое-как справляюсь, но как нарком путей сообщения и белому свету не рад.

Сталин засмеялся, отчего усы у него задергались, как живые, в глазах появились искорки. Казалось, его лицо осветилось изнутри.

— Вы думаете, вот ему, нашему главному танкисту, легко? Нет, братец мой, он тоже крутится как белка в колесе… А вы, Андрей Васильевич, к тому же сами виноваты. Зачем взвалили на свои плечи две тяжелых должности?

— Я взвалил? — почти крикнул генерал Хрулев. — Побойтесь Бога, Иосиф Виссарионович! Вы же сами сделали меня начальником тыла и наркомом путей сообщения. Видите ли, Каганович завалил дела на железной дороге, а я теперь должен выправить их. Одна подготовка к контрнаступлению едва не ухайдакала меня. На перевозке войск и грузов работало едва ли не 30 тысяч автомашин, а железная дорога ежедневно подавала полторы тысячи вагонов груза! Если взять один лишь Сталинградский фронт, — подчеркнул Хрулев, — то войска и грузы перевозились в тяжелейших условиях ледохода на Волге, да еще под огнем противника. Только с 1 по 18 ноября, то есть за три недели, через Волгу было переправлено 165 тысяч солдат. 10 тысяч лошадей, 430 танков, 600 орудий, 14 тысяч автомашин и 7 тонн боеприпасов. Тяжелее всего было перевозить танки на платформах. — Хрулев кивнул на сидевшего рядом генерала Федоренко. — Вот Яков Николаевич не раз имел с ними дело, может подтвердить.

— Очень тяжелая работа, — подал голос Федоренко. — Тебе, Александр Васильевич, я сочувствую. Но пока ты нарком путей сообщения, будь любезен давать вагонов и платформ для боевой техники столько, сколько потребуется. Это уже не моя, а твоя проблема, как этого добиться.

Сталин чему-то усмехнулся и, слегка улыбнувшись в усы, спросил генерала Хрулева:

— Значит, тяжко вам, Александр Васильевич?

— Очень даже тяжко, — вздохнул Хрулев, слегка качнув головой. — Просто нет отбоя от людей. Один просит железную дорогу — доставить войска, другой требует перевезти на платформах танковую бригаду, третий кричит, мол, пора уже грузить орудия… А где взять вагонов, если их нет?

— Жаль, — обронил Сталин. — Мы тут в Ставке подумали, что за четкую работу по доставке грузов для фронтов Сталинградского направления надо дать вам звание генерала армии, но на ваши плечи прибавится тяжкого груза. — Верховный лукаво подмигнул генералу Федоренко, и тот вмиг понял его намек:

— Лишняя звезда будет невмоготу для Александра Васильевича.

— Да уж этот груз я бы принял, — промолвил генерал Хрулев.

(Звание генерала армии А. В. Хрулеву было присвоено в 1943 году после окончания Сталинградской битвы. —А.З.)

Сталин, казалось, не обратил внимания на его реплику, спросил о другом:

— Что вы можете сказать о бойцах и командирах, с которыми встречались и беседовали? Как они относятся к предстоящей операции, какое у них настроение?

Генерал Хрулев серьезно проговорил:

— У них боевой настрой, и я уверен, что они будут сражаться не на жизнь, а на смерть.

— У меня тоже сложилось такое мнение, — подал реплику генерал Федоренко.

— Отрадно это слышать. — Верховный сжал губы, но тут же разжал их, словно торопился высказать то, о чем подумал. А подумал и высказался он о командармах и командирах корпусов, и мысль его была отчаянная: все ли командиры окажутся на высоте? — Задачу перед ними ставил мой заместитель генерал армии Жуков, и все то, что он сделал, мне легло на душу…

Сталин вспомнил, как это было, и было не так давно. Перед тем как Жукову улететь в Сталинград для окончательной отработки плана контрнаступления, верховный вызвал его к себе. Разговор был короткий, но предметный.

— Я хотел бы кое о чем вам сказать…

Верховный подчеркнул, что после проведения рекогносцировки на месте надо обсудить с руководством фронта вопросы взаимодействия Сталинградского фронта с Юго-Западным. Пусть генералы Ватутин и Еременко четко ответят, как они будут осуществлять это. А при рассмотрении планов, о которых Жукову доложат командующие армиями и командиры корпусов, нужно оценить, как увязаны эти планы с планом контрнаступления. Не получилось бы так, что каждый командир тянет на себя одеяло, а до соседей ему дела нет.

— Победа на всех одна, — подчеркнул верховный. — Но за нее сражаются все — от рядового бойца до командующего. Понятно?

— А чего тут не понять? — усмехнулся Жуков. — Вы мне все разжевали и в рот положили.

— Передайте эти мои мысли и своему коллеге генералу Василевскому, — попросил верховный. — Вы же там будете вместе проводить инструктаж.

— Вашу просьбу, товарищ Сталин, я исполню! — заверил Жуков.

Позже Жуков отмечал: «…Как мы договорились с А. М. Василевским, я прибыл на командный пункт 57-й армии в Татьяновку утром 10 ноября, где к тому времени, кроме Военного совета фронта, были: М. М. Попов, М. С. Шумилов, Ф. И. Толбухин. Н. И. Труфанов, командиры корпусов В. Т. Вольский и Т. Т. Шапкин и другие генералы фронта. Перед совещанием мы с А. М. Василевским, командующими 51-й и 57-й армиями Н. И. Труфановым и Ф. И. Толбухиным, М. М. Поповым и другими генералами выехали на участки войск этих армий, с тем чтобы еще раз посмотреть местность, где предстояло развернуть наступление главных сил Сталинградского фронта. После рекогносцировки были рассмотрены вопросы взаимодействия фронта с Юго-Западным фронтом, увязана техника встречи передовых частей в районе Калача, взаимодействия частей после завершения окружения и другие проблемы предстоящей операции. После этого были рассмотрены армейские планы, о которых докладывали командующие армиями и командиры корпусов…»

После ужина Сталин стал работать с документами. Устав за день, он сел на диван и уснул. В пять часов утра его разбудил помощник генерал Поскребышев.

— Кто это? — спросил Сталин и, увидев перед собой Поскребышева, смутился. — Что случилось, Александр Николаевич?

— Звонил по ВЧ генерал Василевский, я сказал, что вы отдыхаете, — пояснил помощник. — А через час он снова позвонил, просил разбудить вас. Он ждет у телефона.

— Переключите на меня.

Начальник Генштаба генерал Василевский был краток. Он доложил, что все три фронта готовы начать боевые действия, — Юго-Западный и Сталинградский фронты через два с половиной часа ринутся в наступление.

— У вас нет на этот счет каких-либо дополнительных распоряжений? — спросил Александр Михайлович.

— Нет, пока все остается так, как наметила Ставка, — приглушенным голосом отозвался верховный. — Как там погода?

— Туман, над полем сплошная белая пелена, но к утру он, должно быть, спадет.

— Успехов вам! — коротко бросил в трубку верховный.

Он умылся в своей комнате отдыха, навел лоск и вызвал помощника.

— Согрейте, пожалуйста, мне чаю и принесите пару бутербродов, — попросил вождь. — Что-то я проголодался. Кстати, какая у нас погода?

— Ночью выпал снег, похолодало, но ветер утих. Не хотите ли на свежий воздух? Тогда принесу вам валенки, не то еще простудитесь.

Хозяина кабинета тронула забота помощника, можно было бы и подышать морозным воздухом, но вот-вот начнется контрнаступление, и, возможно, ему будут звонить по ВЧ.

— Мне надо быть здесь, Александр Николаевич.

— Да, конечно, вам могут срочно позвонить, — проговорил Поскребышев и тихо прикрыл за собой дверь.

Неожиданно позвонил по «кремлевке» Молотов. Сталин удивился, что Вячеслав Михайлович звонит ему так поздно.

— Не спишь, Иосиф?

— Как видишь, — обронил вождь.

— Я тоже не могу сомкнуть глаз, — признался Молотов. — Волнуюсь, как там, в Сталинграде. — После паузы он продолжал: — У меня к тебе дело. Недавно Совет Народных Комиссаров и ЦК ВКП(б) приняли Постановление «О создании из урожая 1942 года хлебного фонда Красной армии». Мы с Микояном проверили, как идет работа, и выявили факты, что на местах некоторые партийные и хозяйственные руководители мало делают для увеличения сбора зерна. А ведь хлеба уже не хватает. Сейчас на государственном снабжении хлебом в стране находится 62 миллиона человек! Рабочие и служащие получают по 400–500 граммов хлеба в день, а иждивенцы — по 300–400 граммов. Я уже не говорю о мясе и жире, их до обидного немного…

— Мы же ввели карточки на продукты, — прервал его Сталин. — Микоян уверял, что карточная система даст возможность рационально обеспечить питанием все население!

— Но от введения карточек хлеба и других продуктов не прибавилось, — возразил Молотов. — Мы с Микояном хотим предложить кое-что по сбору урожая. Необходимо объявить повсеместно борьбу с потерями зерна и овощей на полях колхозов и совхозов.

— Согласен, — поддержал Молотова вождь. — Что-то надо делать в этом направлении. Вот что, Вячеслав. Сейчас я прикован к событиям в районе Сталинграда. Заходите с Микояном дня через два-три, и все обсудим.

— Хорошо, Иосиф…

Наступило утро 19 ноября 1942 года.

На командном пункте Юго-Западного фронта было необычно тихо. Командующий фронтом генерал Ватутин то и дело подносил к глазам бинокль, осматривая раскинувшееся перед ним осенне-зимнее поле.

— Что видишь, Федор Николаевич? — спросил его начальник штаба фронта генерал Стельмах.

— Пока в голубых линзах белый туман, как бы он не сорвал нам начало операции, — едва не выругался комфронт.

Начальника штаба он ценил, потому как у Стельмаха был опыт штабной работы. Григорий Давидович — участник Гражданской войны, окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, позже — курсы усовершенствования высшего комсостава. Перед войной командовал стрелковой дивизией, она была одной из лучших по боевой подготовке. Как-то в беседе нарком обороны маршал К. Е. Ворошилов сказал ему: «У вас есть все данные преподавать в Военной академии». На что комдив Стельмах ответил: «Буду рад, если меня назначат». И его назначили. Он читал лекции, и читал интересно, слушатели получали глубокие знания. Начальство оценило старания Стельмаха, и он стал преподавать в Военной академии Генерального штаба. Войну Григорий Давидович начал в должности начальника штаба Волховского фронта. Когда в октябре 1942 года формировали Юго-Западный фронт, его назначили начальником штаба. В дни подготовки к операции «Уран» Стельмах сутки провел в штабе 5-й танковой армии под командованием генерала Романенко и выявил недостатки, о которых сказал командарму. Генерал Романенко, выслушав его, заявил, что это мелочи и они не смогут повлиять на выполнение армией поставленной задачи. При этих словах командарм с хитрецой посмотрел на Стельмаха и заявил:

— Надо глядеть в корень, Григорий Давидович, а корень у меня не гнилой…

Стельмах усмехнулся:

— Ты не судья, Прокофий Логвинович, а я не прокурор, так что не лезь в бутылку. Через пару дней я снова буду в твоей армии и все проверю.

Романенко почувствовал себя неловко, даже покраснел.

— Ясно, товарищ начальник штаба фронта, все устраним.

Словно угадав, о чем задумался начальник штаба, Ватутин сказал:

— Корю себя за то, что не побывал в 5-й танковой армии Романенко. Характер у него колючий, и боюсь, как бы он нас не подвел, хотя опыта у него в танковом деле с лихвой.

— Не подведет он нас, — подал голос Стельмах. — Генерал он знающий, правда, горяч порой, как донской рысак.

— Что, ты с ним поцапался? — усмехнулся Ватутин.

— Во время проверки работы штаба армии я указал ему на недостатки и, хотя он воспринял это с обидой, в течение недели устранил их, о чем донес лично мне.

— Ну-ну, — неопределенно промолвил Ватутин. — У Романенко сейчас находится представитель Ставки генерал Василевский, у него глаз наметан: если что — поправит командарма.

«Скорее бы уж началось, а то нервы напряжены до предела», — подумал Ватутин, и, хотя свой фронт он тщательно подготовил к решительным сражениям, на душе было неспокойно: как-то развернутся события?..

Ночь наконец кончилась, и наступил рассвет. Небо висело низко над землей, белый туман окутал все вокруг… наступление Юго-Западного правого крыла Донского фронта, как и назначала Ставка, началось в 7 часов 30 минут. Два фронта обрушили на врага губительный огонь из 7 тысяч орудий. Не без огорчения Николай Федорович Ватутин подумал о том, что из-за густого тумана авиация не сможет прикрыть стрелковые части с воздуха, иначе удар по врагу был бы более мощным. Словно угадав его мысли, на КП фронта позвонил командующий 17-й воздушной армией генерал Красовский и заявил, что его самолеты пока на приколе: видимость почти нулевая.

— Товарищ командующий, как только туман спадет, мои орлы поднимутся в воздух!

Ватутин грустно вздохнул.

— Над погодой, Степан Акимович, мы с вами не властны, — сказал он. — Но если небо хоть чуть-чуть прояснится, поднимай в воздух своих богатырей.

— Хорошо, товарищ командующий, — весело отозвался Красовский.

Дал о себе знать и командующий 2-й воздушной армией генерал К. Н. Смирнов, доложив командующему фронтом, что штурмовики будут подняты в небо, лишь исчезнет туман.

Генерала Красовского Ватутин узнал ближе во время советско-финляндской войны, где тот командовал ВВС 14-й армии. А когда в 1940 году Ватутин был начальником Оперативного управления генштаба, а Красовский возглавлял ВВС Северо-Кавказского военного округа, они не раз встречались в Москве. Степан Акимович был знатоком авиации, его дела и помыслы были связаны с ней, и только с ней, и эта черта его характера особенно пленяла Николая Федоровича. И теперь он не сомневался, что летчики Красовского в сражении проявят себя. В разгар контрнаступления так оно и было. (В 1945 году генерал С. А. Красовский стал Героем Советского Союза, а в 1959 году — маршалом авиации. — А.З.) Под стать ему был и генерал Смирнов Константин Николаевич, еще до войны командовавший 2-м авиакорпусом.

Между тем сражение разгоралось. Враг оказывал упорное сопротивление, но не смог устоять против танковых атак генерала Романенко. На КП фронта из армий и корпусов поступали доклады, они радовали Ватутина и всех, кто находился в штабе фронта.

— Вот разошелся Романенко, а? — улыбнулся Ватутин, глядя на карту, где начальник штаба отмечал путь продвижения 5-й танковой армии. — Его танки крушат все на своем пути. Хороший темп атаки!

Николай Федорович включил связь с командиром танковой армии и тотчас услышал далекий, но четкий голос генерала Романенко.

— Как обстановка, Прокофий Логвинович? — спросил командующий. — Немцы бросили в бой свои танки — сколько их?

— Много, Николай Федорович, бьем по ним прямой наводкой. Правда, пришлось чуток сбавить ход.

— А вот делать это нежелательно. Чем быстрее будешь продвигаться, тем меньше будет шансов у врага подбросить против твоей армии подкрепление, — спокойно, но твердо заявил Ватутин.

— Вас понял, исполняю!.. — глухо отозвался Романенко.

Прошло не более двух часов после того, как наши танки ринулись в атаку, и три танковые дивизии 5-й танковой армии прорвали первую позицию главной обороны врага и продвинулись в глубину на несколько километров, другие дивизии завязали тяжелые бои и наступали медленно, что, естественно, волновало командующего фронтом.

— На их пути встали вражеские танки, — сказал начальник штаба генерал Стельмах. — Я только что связывался по радио с двумя комдивами.

— Вот это известие для меня, что нож в сердце! — с горечью воскликнул Ватутин. У него от напряжения даже покраснело лицо, а глаза загорелись. — Нам надо во что бы то ни стало прорвать всю тактическую зону обороны врага, — горячо продолжал Николай Федорович. — Командарм Романенко многое сделал для этого, но не все. Я думаю, что пора вводить в сражение два резервных танковых корпуса — 1-й генерала Буданова и 23-й генерала Родина.

— Пожалуй, это для нас единственный выход! — согласился начальник штаба Стельмах.

— Отдавай им приказ! — коротко бросил Ватутин.

— Есть! — Стельмах поспешил к рации, по которой держали связь с корпусами.

Ватутин от напряжения вспотел. Перед началом операции на КП фронта прибыл представитель Ставки генерал Василевский. Он-то и посоветовал Николаю Федоровичу, чтобы танки Романенко не вели атаку противника в лоб, а клиньями охватывали вражескую оборону. Тогда враг будет вынужден оттянуть свои силы с центра и в его обороне появится брешь.

— Вот в эту брешь и бросай танки, — говорил Василевский. — Расширяй эту брешь. У вас ведь есть для этого два резервных танковых корпуса — вот и действуй…

«Я так и сделал, два танковых корпуса введены в сражение, — отметил про себя Николай Федорович. — Лишь бы они не оплошали!»

Но опасения командующего были напрасны. Танковые бригады этих двух корпусов с ходу сломали оборону врага и за день продвинулись на 20 километров. Противник бросал в атаку свежие части, но безуспешно. Особенно дерзко уничтожали врага экипажи танков 26-го танкового корпуса, 3-й и 8-й кавалерийские корпуса. В районе Распопинской было окружено 5 румынских дивизий. Почти целиком они сдались в плен. Получив это сообщение от командарма Романенко, Ватутин весело произнес:

— Хороший улов! — Он подозвал к себе начальника штаба генерала Стельмаха: — Григорий Давидович, запроси, пожалуйста, как дела у командарма 21-й генерала Чистякова: что-то он молчит.

— Молчание — золото, — усмехнулся Стельмах и тут же добавил: — Я только что собрался звонить ему…

— Ладно, я сам переговорю, а ты позвони генералу Красовскому. Туман заметно рассеялся, небо посветлело — поднял ли он в бой свою авиацию?

Ватутин тут же связался по радио с Чистяковым. На его вопрос, как протекает атака, из динамика, висевшего над столом, донесся голос командарма:

— У нас, товарищ командующий, отличился 4-й танковый корпус генерала Кравченко. К концу дня его танки преодолеют расстояние в тридцать километров, если не больше.

— Вот это атака! — воскликнул Ватутин. — Передай мою благодарность генералу Кравченко. Скажи Андрею Григорьевичу, что будет ему орден за боевые дела, а какой — зависит от его дальнейших действий.

На проводе послышался громкий смех, и голос генерала Чистякова произнес:

— А вы хитрый, Николай Федорович!

— А как же! На войне без хитрости успеха не добьешься, голубчик!..

Какое-то время Ватутин работал над оперативной картой. Хотел было выпить стакан чаю и съесть что-нибудь, но ему позвонил командующий Донским фронтом Рокоссовский. Он был краток:

— Как дела, Николай Федорович?

— Могли быть и лучше, но ты же знаешь, противник у нас коварный, воевать умеет, вот и приходится моим танкистам драться не на жизнь, а на смерть. Но с курса ему нас не сбить! А что у тебя? Где ты сейчас пребываешь?

Рокоссовский ответил, что с началом операции он находится на вспомогательном пункте управления на участке 65-й армии генерала Батова. Бои идут тяжелые и упорные. Противник контратаками пытался затормозить продвижение войск, но командарм 65-й, главной ударной силы фронта, проявил хорошую инициативу. Он быстро создал импровизированную подвижную группу. Собрав все танки, которые у него имелись, он посадил на них десант из пехоты и направил его в обход вражеских опорных пунктов. И получилось неплохо: ударами во фланг и тыл противника подвижная группа обеспечила быстрое продвижение остальных соединений.

— Как видишь, Николай Федорович, мы импровизируем на ходу, ибо враг силен, есть у него и танки, и самолеты. Кстати, об авиации. У тебя уже действуют штурмовики? — спросил Рокоссовский.

— Начали, потому как туман немного спал. Жаль, что авиация не смогла помочь войскам, когда началось наступление.

— Не переживай, дружище, — гулко отозвался Рокоссовский. — Она наверстает упущенное. А вот мой главный авиатор Руденко стал действовать парами и одиночными самолетами, и это здорово помогло пехоте.

— Сергей Игнатьевич человек мудрый и рисковый, — отозвался Ватутин. — Ты, видно, разрешил ему в такой туман действовать так, как сказал, а я не отважился. Теперь же генерал Красовский и генерал Смирнов дают фрицам жару, и я доволен. Спасибо, что позвонил мне, Костя, а то я слишком увлекся своими танкистами. Успехов тебе, дружище!

— И тебе тоже, — откликнулся Рокоссовский.

Перед началом операции «Уран» командующий Донским фронтом генерал Рокоссовский на вопрос Верховного главнокомандующего, готов ли фронт нанести по врагу мощный удар, ответил:

— Этим мы живем и дышим, товарищ Сталин, бойцы и командиры жаждут разгрома врага и сделают для этого все возможное! Как бы противник ни сопротивлялся, он будет бит!

Генерал Рокоссовский хорошо знал, на что способны его люди, и потому был уверен в успехе. И хотя бои в полосе наступления носили ожесточенный характер, войска Донского фронта брали одну позицию за другой. На правом крыле фронта 65-я армия генерала Батова во взаимодействии с 21-й армией генерала Чистякова успешно продвигалась на юго-восток. Генерал Рокоссовский, наблюдая за происходящим, вспоминал: «Постепенно прояснялось. Туман рассеивался, и уже кое-где поле боя стало просматриваться. В биноклю слежу за штурмом меловых обрывистых высот в районе Клетской. Видно, как наши бойцы, цепляясь за выступы, взбираются вверх. Многие срываются, скатываются вниз, а потом опять упорно, помогая друг другу, карабкаются по круче и атакуют врага. Гитлеровцы отбиваются отчаянно, но не выдерживают. Наша пехота сбрасывает их с высот. Главная полоса вражеской обороны начала давать трещины. Ломая ее, 65-я армия продвигается в глубину — с большим трудом на левом фланге и успешнее на правом, на стыке с 21-й армией…»

— Товарищ командующий, танковый корпус генерала Родина подошел к берегам Дона! — громко доложил начальник штаба генерал Стельмах. — Экипажам машин предстоит форсировать реку, но генерал пока не решил, как это сделать с меньшими потерями.

— Пусть хорошо подумает, но делает это без передышки, — отозвался Ватутин. — Нам дорог каждый час!..

22 ноября, когда 26-й танковый корпус генерала Родина достиг к вечеру берегов батюшки Дона, разведчики доложили комкору, что мост через Дон охраняют немцы.

— Что будем делать? — спросил генерал Родин, глядя на начальника штаба. — Может, рискнем перехитрить врага?

— Как? — не понял начальник штаба.

— Ты подбери мне смельчака из числа командиров, который мог бы возгласить небольшой отряд танков.

— Есть такой смельчак — подполковник Филиппов, — предложил начальник штаба. — Он храбр и хитер.

— Давай его ко мне…

Подполковник Филиппов внимательно слушал генерала Родина. А тот говорил о том, что надо под покровом ночи захватить мост, чтобы обеспечить через него переход всех машин корпуса.

— Сумеешь все сделать, представлю к званию Героя Советского Союза, — серьезно сказал генерал Родин. — Ты меня знаешь давно: если что-то пообещаю, кровь из носу, а выполню!

— Как это сделать? — спросил смущенный Филиппов.

Комкор засмеялся, отчего его лицо стало добродушным:

— А ты подумай, как. Мне доложили, что ты мастер на всякие хитрости. Вот и докажи, что это так.

Лицо Филиппова просияло:

— Я уже придумал…

Едва наступила ночь — как шесть танков Т-34 под командованием подполковника Филиппова с включенными фарами и на полном ходу подошли к переправе. Немецкие часовые, охранявшие мост, в кромешной тьме приняли их за своих, на что и рассчитывал подполковник Филиппов. Короткая схватка на мосту — и вся вражеская охрана была перебита, а мост оказался в руках танкистов. Командир отряда знал, что немцы попытаются отбить его, и приказал бойцам занять круговую оборону. И тут появились немцы. Завязался ожесточенный бой. Враг трижды пытался сбить с моста отряд Филиппова, но у него это не получилось. Танкисты удерживали мост, пока не подошли основные силы танкового корпуса. Генерал Родин вылез из своего танка и расцеловал подполковника Филиппова.

— Спасибо тебе, герой! — воскликнул он. — Твоя хитрость удалась. Мост взят быстро и без потерь. Ну а свое обещание я выполню.

Войска и боевые машины 26-го танкового корпуса переправились через Дон и завязали бои за Калач. 23 ноября над городом заполыхало на морозном ветру красное знамя.

(Подполковнику Г. Н. Филиппову за этот подвиг было присвоено звание Героя Советского Союза. — А.З.)

 

8

Спустя два дня, 20 ноября, перешли в наступление войска Сталинградскго фронта. Из-за плотного тумана оно началось не в 7.30, как сделали два фронта, а на два часа позже. Такое решение был вынужден принять командующий фронтом генерал Еременко, и оно себя оправдало: к этому времени туман заметно растаял. Еременко, находясь на наблюдательном пункте 57-й армии генерала Толбухина на высоте 114,3, откуда хорошо просматривался весь участок главного удара, переживал: как и чего достигнет фронт в первые часы сражения? Он уже имел информацию о боевых действиях Юго-Западного и Донского фронтов, был рад их успехам и даже завидовал им, особенно генералу Ватутину. Все у него идет как по маслу. «Но я тоже постараюсь не ударить в грязь лицом, — подумал Еременко. — Опыта ведения боев у меня больше, чем у Николая Федоровича, хотя не только это определяет успех сражения. Тут надо учитывать все факторы, даже туман, что помешал вовремя начать операцию…»

— Что волнует командующего? — спросил начальник штаба генерала Варенников, подходя к нему. На его лице светилась улыбка, но Андрея Ивановича она смутила. Ему сейчас было не до смеха. — Откройте секрет ваших раздумий, и, возможно, я помогу вам преодолеть их.

— Мыслями я там, на поле боя, дружище, и уж поверь — сердечко прыгает, как рыбешка в сети, кажется, вот-вот вырвется из груди. А все оттого, что переживаю и за фронт, и за войска, и даже за тебя, хотя дело свое ты плетешь с толком. А что поделаешь, такая беспокойная у меня натура.

Генерал Варенников снова улыбнулся.

— А как нога, Андрей Иванович, не болит? — спросил он. — Ночью вы что-то не спали.

— Ныла нога чертовски, пришлось растереть ее спиртом, — усмехнулся Еременко.

— Зачем сами растирали, вызвали бы медсестру!

— Да ладно, боль утихла, — махнул рукой командующий.

Незадолго до начала наступления генерал Еременко распорядился обстрелять передовые позиции немцев из орудий. А под конец ударили мощные гвардейские минометы М-30 — это был сигнал к началу атаки. Из районов южнее Сталинграда три армии — 51, 57 и 64-я, — которыми командовали генералы Трофимов, Толбухин и Шумилов, нанесли мощные удары по обороне противника. 62-я армия генерала Чуйкова в это время усилила свои атаки по врагу в черте города. Погода улучшилась, и войска Сталинградского фронта поддерживала с воздуха 8-я воздушная армия генерала Хрюкина. Оборона 4-й румынской армии была смята, наши войска спешно двигались к Калачу. В прорыв генерал Еременко бросил 13-й механизированный и 4-й кавалерийский корпуса.

Бои шли тяжелые и упорные, но войскам Сталинградского фронта удалось рассечь оборону врага двумя сильными и глубокими ударами. Первый, «правый», более сильный удар нанесли смежными флангами 64-я и 57-я армии, второй, «левый», осуществила 51-я армия. Вторую, «левую», ударную группировку составила 51-я армия со средствами усиления. Ее командующий генерал Труфанов был хорошо подготовлен в военном отношении, и Еременко верил, что свою задачу армия выполнит. Перед началом боевых действий комфронт обратился с приказом к войскам, в котором были такие слова: «Идя в бой, каждый из нас знает, что мы идем освобождать свою священную землю, свои города и села, свой народ от немецких варваров, захвативших часть нашей страны… Мы сумели отстоять волжскую твердыню — Сталинград, мы сумеем сокрушить и отбросить вражеские полчища далеко от Волги».

С первой же атаки бои приняли упорный характер. Враг сопротивлялся, как мог, но наши люди громили его беспощадно. На второй день операции генерал Еременко доложил в Ставку о действиях войск фронта, назвав их успешными. Выслушав его, Сталин вдруг спросил:

— Правда ли, что взята станица Кривомузгинская?

— Так точно, взята, — подтвердил Еременко.

— Это очень хорошо! — воскликнул Сталин. — Завтра вам следует соединиться с Юго-Западным фронтом, его войска уже подошли к Калачу. Так что не снижайте темпы наступления.

— Слушаюсь, товарищ Сталин! — коротко и весело отозвался командующий фронтом.

Наконец 23 ноября то, о чем еще недавно мечтали в Ставке, свершилось: войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов при помощи правого крыла Донского фронта, продолжая стремительное наступление, встретились между Советским (Кривомузгинская) и Калачом. Бойцы 4-го механизированного корпуса генерала Вольского (Сталинградский фронт) и танкисты 4-го танкового корпуса генерала Кравченко (Юго-Западный фронт) замкнули кольцо окружения вокруг главной группировки врага, действовавшей в районе Сталинграда. От радости бойцы бросались в объятия друг друга, вверх взлетали шапки, и никто из бойцов не чувствовал холода, хотя стоял 30-градусный мороз. Над донской степью, покрытой белой снежной скатертью, неслось могучее «ура». Эхо его тонуло где-то в берегах Волги и Дона.

К месту встречи подошли танки 26-го танкового корпуса генерала Родина. Люк командирского танка открылся, и из него вылез комкор. Его полное лицо раскраснелось, в глазах огоньки радости. Генерал включил рацию и вышел на связь с командующим фронтом генералом Ватутиным.

— Товарищ командующий, докладывает генерал Родин. Мои танки в точке встречи двух фронтов у Калача! — на одном дыхании произнес комкор и переключил рацию на прием.

Ватутин откликнулся сразу:

— Рад тебя слышать, Алексей Григорьевич! Быстро ты, однако, там оказался. Сразу видно, что человек ты геройский. А с мостом на Дону ты здорово придумал, и командиру отряда, что с ходу захватил мост и уничтожил фашистов, пытавшихся вновь отбить его, будет награда, достойная его подвига… И тебя, конечно, Военный совет фронта представит к награде.

(В 1943 году после Сталинградской битвы генерал-лейтенант А. Г. Родин стал Героем Советского Союза. — А.З.)

Мысленно перенесемся на командный пункт Юго-Западного фронта. Представитель Ставки начальник Генштаба генерал Василевский доложил Верховному главнокомандующему об окружении группировки врага под Сталинградом. Войска трех фронтов в течение четырех с половиной суток нанесли противнику тяжелый урон, взяли в кольцо в междуречье Дона и Волги основные силы вермахта — 6-ю и 4-ю танковые армии в составе 22 дивизий и 160 отдельных частей. 330-тысячная группировка врага во главе с любимцем Гитлера генералом Паулюсом оказалась в котле!

Сталин внимательно выслушал Василевского и сказал:

— Поздравляю вас с большим успехом! Передайте мою благодарность своим коллегам генералам Ватутину, Еременко и Рокоссовскому. Народ не забудет их подвиг!.. — На минуту трубка замолчала, потом вновь послышался голос верховного: — Чем сейчас занимаетесь?

Генерал Василевский пояснил, что вслед за подвижными войсками стрелковые дивизии все теснее и теснее сжимают кольцо, создавая сплошной внутренний фронт окружения.

— Создаем мы и внешний фронт окружения, — добавил начальник Генштаба.

— Надо как можно быстрее и дальше изолировать окруженную группировку немцев от их войск, — сказал верховный и неторопливо промолвил: — Я рад, что стратегическая инициатива на советско-германском фронте вновь перешла в руки Красной армии. Теперь же наша главная задача — ликвидировать окруженного противника. Подумайте, как и что следует сделать командованию трех фронтов, чтобы скорее решить эту проблему. Дайте им директиву, в которой изложите их задачи по разгрому окруженного противника. Свои соображения представьте в Ставку. Сможете?

— Смогу, товарищ Сталин, — весело подтвердил Василевский. — Переговорю с командующими фронтами, и сообща все решим.

— Только не затягивайте это дело, — предупредил верховный. — Важно упредить врага, а в том что он попытается выручить из котла свою группировку, у меня нет сомнений. — И уже неофициально Сталин добавил: — У меня, товарищ Василевский, на душе праздник, ей-богу. Я так ждал этого дня! Вам тоже спасибо за все содеянное на поле брани!..

Сталин переговорил по телефону ВЧ с начальником Генштаба Василевским, находившимся на КП Сталинградского фронта, и в целом остался доволен тем, как он выполняет задание Ставки, оказывая помощь командующим трех фронтов. Верховный пил чай, когда к нему вошел Молотов. Он слегка улыбался; глаза из-под очков смотрели пристально, в них светилась едва скрываемая радость.

— Поздравляю, Иосиф! — с порога бросил Вячеслав Михайлович, поправляя очки, сползшие на край носа. Он сел рядом с ним за стол. — Я так рад, что ты и представить себе не можешь. Давно у меня не было такого приподнятого настроения!..

— Ты о чем, Вячеслав?

— О немецкой группировке войск под Сталинградом, — усмехнулся Молотов. — Ее ведь взяли в кольцо, и теперь тысячи гитлеровцев оказались в котле. Представляю состояние Гитлера в те минуты, когда ему стало известно об этом. Наверное, рвет и мечет.

— Да, но эту группировку войск надо еще ликвидировать, а это, Вячеслав, не менее тяжкое дело, чем само окружение, — ответил Сталин. — Вот когда мы это сделаем, тогда и поздравишь. — Он отставил в сторону пустой стакан, но тут же спохватился: — Может, и тебе налить чаю? У меня очень вкусная заварка, сам Анастас Микоян готовил. Он тут был у меня…

Молотов махнул рукой:

— Не нужно, Иосиф, я сейчас вернусь к себе и позавтракаю. Я к тебе по делу…

Молотов сказал, что вечером он занимался с наркомом путей сообщения генералом Хрулевым проблемами железнодорожного транспорта. Проект постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) об улучшении работы железных дорог Урала и Сибири он прочел и внес в него свои поправки.

— Что меня волнует, Иосиф? На железной дороге ощущается нехватка вагонов. Хрулев информировал, что только Сталинградское сражение потребовало около трехсот тысяч вагонов, чтобы перебросить туда войска и боевую технику, особенно танки и орудия. Но ведь Красная армия будет проводить и другие операции на фронтах. А где брать вагоны? Я уже не говорю о паровозах, которых тоже недостает.

— Вагоны надо делать! — жестко произнес Сталин. — Лес у нас есть, железа тоже хватает, нужны рабочие руки. Я говорил об этом генералу Хрулеву, и он дал мне слово ускорить выпуск вагонов. А проект постановления оставь мне, я еще раз посмотрю его, да будем на Политбюро принимать. Железные дороги урало-сибирского направления весьма загружены, их работу следует резко улучшить, и ты, как мой заместитель по ГКО, держи это дело на контроле. Если надо, давай подключим к этому делу Лаврентия.

— Еще одна проблема, Иосиф, — вновь заговорил Молотов. — В связи с захватом немцами Донбасса ухудшилось снабжение топливом. Что будем делать?

— Необходимо скорее освобождать от врага Донбасс, — усмехнулся Сталин. — Нефти у нас пока хватает, где возможно, нужно заменить ею уголь. Следует поручить это Микояну, он у нас мастер развязывать хозяйственные узлы.

«Чем только не приходится мне заниматься, — грустно вздохнул Сталин. — Все идут ко мне, то им надо, другое надо, как будто я царь и Бог». Он вызвал Поскребышева.

— Жуков не звонил? — спросил Хозяин. — Нет? Найдите, где он, и соедините с ним…

Генерал армии Жуков был в это время в штабе Калининского фронта, войска которого готовились к проведению операции по разгрому врага на Ржевском выступе. На вопрос верховного, знает ли он о ситуации, сложившейся в районе Сталинграда, где сражаются войска трех фронтов, Георгий Константинович ответил, что он хорошо информирован генералом Василевским и Генштабом о ходе контрнаступления.

— Пришлите мне свои предложения, как нам быстрее ликвидировать немецкие войска, попавшие в котел под Сталинградом, — распорядился верховный.

Этот разговор состоялся вечером 28 ноября, а уже утром Жуков послал верховному телеграмму, в которой изложил свои соображения. Немецкие войска, отмечал он, без вспомогательного удара противника из района Нижне-Чирская — Котельниково не рискнут идти на прорыв и выход из окружения. Немецкое командование попытается в короткий срок создать в этом районе ударную группу для прорыва в общем направлении на Карповку с одной целью: оборудовать коридор для питания окруженных войск. Надо как можно быстрее отбросить нижне-чирскую и котельниковскую группировки врага и создать плотный боевой порядок на линии Обливская — Тормосин — Котельниково. Ну и самое главное, что предлагал Жуков: окруженную под Сталинградом группировку немцев «разорвать на две части», после чего в первую очередь «уничтожить более слабую группу, а затем всеми силами ударить по группе в районе Сталинграда».

После того как телеграмма была передана в Ставку, Жуков связался по ВЧ с начальником Генштаба Василевским, находившимся в это время на КП Донского фронта в Заворыкине.

— Привет, Саша! — пробасил в трубку Жуков. — Как жизнь? Горячо, да? Понимаю, дружище. В наши сети попался богатый улов, но, если не принять срочных мер, этот улов уйдет, как уходит рыба через большие очки в сети. Я доложил верховному, как ликвидировать окруженную группировку вражеских войск. Вот послушай, что я предложил ему…

И Георгий Константинович пересказал все по пунктам.

— Что скажешь? — спросил он.

— Полностью одобряю! — отозвался издалека Василевский. Голос у него был бодрый, и Жуков не сомневался в том, что начальник Генштаба согласен с его выводами.

Затем оба военачальника обменялись мнениями относительно предстоящих действий Юго-Западного фронта.

Но вернемся в Ставку. Сталин с удовлетворением прочел телеграмму Жукова и еще раз подумал о том, что не зря он назначил Георгия Константиновича своим заместителем, вопросы тот решает быстро и продуманно. И все же верховный решил переговорить с генералом Василевским, как действовать тому дальше. Сталин в беседе с ним указал, что командованию Юго-Западного фронта надо сосредоточить все внимание на внешней линии борьбы и подготовке операции, получившей кодовое наименование «Сатурн». (Названия всем операциям, в том числе и заключительной операции по уничтожению группировки противника «Кольцо», как свидетельствует Василевский, давались лично Сталиным. — А.З.) В конце разговора с Александром Михайловичем верховный подчеркнул, что в данное время самой основной задачей является быстрая ликвидация окруженной группировки врага.

— Это позволит нам освободить занятые в ней наши войска для выполнения других заданий по окончательному разгрому врага на нашем Южном фронте. Поэтому, — продолжал Сталин, — Ставка предлагает вам, товарищ Василевский, немедленно сосредоточиться на этом одном деле. А операцией «Сатурн» займутся командующий Юго-Западным фронтом генерал Ватутин и командарм 1-й гвардейской Кузнецов, а Генштаб будет помогать им.

— Вас понял, буду продолжать курировать фронты под Сталинградом, — коротко ответил Василевский.

Между тем гитлеровское командование уже стало готовить войска к деблокаде своих окруженных дивизий. С этой целью Гитлер приказал создать группу армий «Дон» во главе с фельдмаршалом Манштейном. Гитлер ценил военный талант Манштейна и был уверен, что тот оправдает его надежды. В свою группу сей выкормыш фюрера собрал до 30 дивизий. Для усиления группы «Дон» вермахт перебрасывал войска с других участков советско-германского фронта, а также из Франции и Германии. Время формирования группы войск «Дон» затянулось, и это беспокоило Гитлера. Он дважды звонил Манштейну, просил не терять дни и начинать операцию.

— Фридрих Паулюс с нетерпением ждет нас, Эрих, тут дорог каждый час, — торопил Манштейна Гитлер, когда позвонил ему в третий раз.

Наконец 12 декабря фельдмаршал Манштейн из района Котельникова двинул армаду своих войск вдоль железной дороги. Много ли было войск у Манштейна? Много: 4-я танковая армия, 6-я, 23-я, а затем и 17-я танковые дивизии, отдельный батальон тяжелых танков — «тигров», четыре пехотные дивизии, две румынские кавалерийские дивизии. Бои шли тяжелые и упорные, нередко наши бойцы шли в штыковую атаку, враг нес немалые потери, но упрямо продвигался вперед. На третий день боев немцы форсировали реку Аксай-Есауловский и приблизились к Сталинграду на 45 километров. В районе Верхне-Кумского наши войска остановили противника, но Манштейн бросил в сражение свою 17-ю танковую дивизию, которую с воздуха прикрывали «юнкерсы». Войска нашей 51-й армии генерала Труфанова и кавалерийский корпус генерала Шапкина вынуждены были отойти за реку Мышкову. До Сталинграда оставалось 35 километров. Манштейн ликовал: еще рывок войск группы «Дон», и он пожмет руку своему боевому другу генералу Паулюсу. Манштейн невольно вспомнил свой недавний разговор с фюрером в Ставке, когда шла речь о деблокаде.

— Эрих, — говорил ему Гитлер, — кроме тебя мне некого больше послать на выручку Паулюса. Правда, он хотел попытаться сам разорвать кольцо окружения, но я ему не разрешил. Он может потерять всю армию, а с твоей помощью мы сохраним ее для новых сражений с большевиками. Что скажешь, Эрих?

Гитлер пристально посмотрел на своего любимца, даже глаза у него азартно заблестели.

— Мой фюрер, я выручу Фридриха, — сказал Манштейн и слегка улыбнулся: мол, нам это сделать — раз плюнуть. — А в ловушку он попал по своей вине…

— Не будем терять время, Эрих, — прервал его Гитлер. — Потом, когда мы его спасем, я взыщу с него за все ошибки, которые он допустил. А вообще-то, видно, я его перехвалил.

— И очень даже, мой фюрер, — оживился Манштейн. — И вот каков результат. Мне бы сейчас добивать красных, а я вынужден спасать своих…

Но Манштейн зря ликовал. Ставка Верховного главнокомандования внимательно следила за сражением под Сталинградом, и, когда немцы потеснили наши войска у реки Мышковой, были приняты срочные меры. «Согласно указаниям Ставки, — пишет в своих воспоминаниях Жуков, — А.М. Василевский подтянул и ввел здесь в сражение усиленную 2-ю гвардейскую армию генерала Малиновского, хорошо оснащенную танками и артиллерией, удар которой окончательно решил участь сражения в пользу советских войск… Стремительные действия войск Юго-Западного фронта заставили Манштейна израсходовать силы, предназначенные для удара из района Тормосина, обратив их против Юго-Западного фронта, войска которого вышли во фланг и тыл всей группе армий “Дон”.

В боях советские воины совершили немало подвигов. Особенно отличился 24-й танковый корпус генерала Баданова. После прорыва вражеской обороны северо-западнее Богучара корпус уничтожил до семи тысяч гитлеровцев. Гвардии капитан Фомин с бойцами ворвался на станцию Тацинская и захватил эшелон разобранных новых самолетов. А танкисты под командованием капитана Нечаева заняли аэродром, где стояло более двухсот немецких транспортных самолетов. Они были уничтожены танками, и ни один из них не взлетел.

Комкор Баданов так увлекся сражением, что продвинулся во время боя в глубь вражеской обороны и корпус попал в окружение. Однако экипажи машин сражались стойко, отбивали одну атаку за другой, удерживая в своих руках станцию Тацинская. Утром 29 декабря, в канун Нового года, генерал Баданов получил по радио приказ командующего Юго-Западным фронтом генерала Ватутина прорвать окружение. Ему это удалось, и в полном порядке корпус отошел в Ильинку, а через несколько дней атаковал Морозовск…

(24-й танковый корпус за героические действия в районе Волги и Дона был преобразован во 2-й гвардейский танковый корпус, получив наименование Тацинский, а комкор В. М. Баданов первым в стране был награжден орденом Суворова II степени. — А.З.)

— Пока руки держат оружие, товарищ командующий, будут и новые успехи, — улыбнулся Баданов, беря из его рук орден. И уже неофициально добавил: — Захватчики не мы, а фрицы, и они будут биты!

Группа немецких войск «Дон» и ее командующий фельдмаршал Манштейн потерпели поражение и не смогли осуществить деблокаду 6-й армии генерала Паулюса и 4-й танковой армии генерала Гота. Узнав о неудаче Манштейна, Гитлер, глядя на стоявшего рядом Кейтеля, произнес:

— Ну что же, пусть теперь Паулюс как можно дольше сражается в окружении. Нам важно выиграть время, чтобы успеть отвести свои войска с Кавказа.

— И успеть перебросить наши силы с других фронтов, чтобы создать новый фронт и с его помощью остановить наступление русских!.. — поддержал фюрера Кейтель.

Сталин поражением фельдмаршала Манштейна остался доволен, но особых восторгов в адрес своих военачальников не высказал: его все еще тревожила ситуация с окруженной группировкой немецких войск в районе Сталинграда. Незадолго до Нового года на совещании в Государственном комитете обороны, в котором кроме членов ГКО приняли участие многие военачальники, он решительно заявил, что нужно как можно скорее освободить войска двух фронтов, необходимых для быстрейшего разгрома немецких войск, отходящих с Кавказа и на юге нашей страны.

— Для этого нам надо решить, как будем действовать дальше, — сказал верховный. — Я считаю, что руководство по разгрому окруженного противника следует передать в одни руки. Что получается сейчас? — Сталин сделал паузу и продолжил: — Сейчас действия командующих Донского и Сталинградского фронтов мешают ходу дела. Порой они даже предпринимают противоречивые действия. Такого быть не должно!

— Разумное предложение, — поддержал Сталина Молотов. — К тому же один фронт легче обеспечить в достатке войсками и боевой техникой.

— А это очень важно для нанесения мощного удара, — подал голос представитель Ставки генерал Воронов.

— Какому командующему поручим окончательную ликвидацию окруженного противника? — спросил Сталин.

«Кто-то предложил передать все войска в подчинение К.К. Рокоссовскому, — вспоминал Жуков.

— А вы что молчите? — обратился верховный ко мне.

— На мой взгляд, оба командующих достойны, — ответил я. — Еременко будет, конечно, обижен, если передать войска Сталинградского фронта под командование Рокоссовского.

— Сейчас не время обижаться, — отрезал Сталин и приказал мне: — Позвоните Еременко и объявите ему решение Государственного комитета обороны…»

Когда вопрос был решен, Сталин, закурив трубку, стал неторопливо прохаживаться вдоль стола, за которым сидели члены ГКО и генералы. Потом он остановился и произнес:

— У меня есть одно предложение… — Он качнул головой, словно смахивал с себя усталость. — Как вы помните, в октябре сорок второго мы ввели в Вооруженных силах полное единоначалие. В Красной армии выросло немало опытных командиров, и они сами, без комиссаров способны принимать ответственные решения на поле боя. Яркое свидетельство этому — сражение на Волге. Качественно выросли и политработники. Многие из них вступили в должности командиров-единоначальников. — Верховный встал у края стола, где сидел генерал армии Жуков, и вновь заговорил: — Теперь есть предложение ввести в Красной армии и Военном флоте погоны.

— Чем это вызвано? — спросил Берия, с которым предварительно на эту тему Сталин не разговаривал.

— Традициями русской армии, — жестко ответил верховный. — Многое из того, чем отличалась наша русская армия от армий западноевропейских стран, мы уже внедрили, и это себя оправдало. Почему бы нашим военным не надеть погоны?

Присутствовавшие члены ГКО поддержали вождя.

— А как на это смотрит мой заместитель товарищ Жуков? — усмехнулся верховный.

Жуков быстро поднялся.

— Вы уже спрашивали меня об этом, и я заявил, что дело это нужное, — ничуть не смущаясь, промолвил Георгий Константинович. — Мы же учим наших бойцов и командиров воевать по-суворовски, бить врага, как это делал Кутузов. У моряков тоже есть с кого брать пример мужества и отваги — адмиралы Ушаков, Нахимов… Они носили погоны, ставшие символом почетного солдатского и матросского долга, советских воинов перед Родиной. Ранее, — продолжал Жуков, — были учреждены ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского… нет, я за то, чтобы все ценное, что было в старой русской армии, возродить!

Пока Жуков говорил, верховный не обронил ни слова, потому что в душе одобрял его мнение. Но Георгий Константинович умолк, и Сталин сказал:

— Хорошо, мы вас поняли, садитесь, пожалуйста. — Он взглянул на сидевшего рядом с Жуковым генерала Хрулева, начальника тыла Красной армии: — Андрей Васильевич, я просил вас принести погоны старой русской армии — вы не забыли? — Сталин смотрел на генерала с добродушной улыбкой.

Хрулев встал:

— Принес, товарищ Сталин, вот они. — И он отдал ему погоны.

Разглядывая их, верховный обратился к начальнику Генштаба:

— Товарищ Василевский, покажите, какие погоны носили вы в старое время.

Начальник Генштаба продемонстрировал погоны присутствующим и смущенно признался, что носит их с собой уже третьи сутки.

— А вы, товарищ Сталин, почему-то не спрашивали, — добавил он, слегка покраснев.

— Виноват, забыл в делах… — Верховный погладил пальцами свои ухоженные усы. — Товарищ Хрулев, вы, как начальник тыла, срочно организуйте выпуск погон. В новом, 1943 году наши Вооруженные силы должны быть при погонах.

Неожиданно заговорил Микоян.

— Иосиф Виссарионович, а не поймут ли превратно наше решение союзники? — спросил он. — Еще подумают, что мы подстраиваемся под них. Не знаю, как поведет себя президент США Рузвельт, но Черчилль наверняка расценит это так.

— Анастас, ты не политик, ты хороший хозяйственник. — Верховный усмехнулся, но усмешка вмиг сошла с его серого лица. — Ну и что ж, пусть думают, что хотят, нам от этого ни жарко ни холодно, — небрежно произнес он. — Если это повлияет на открытие второго фронта, то дай Бог. Но вряд ли. Пока они лишь обещают нам это сделать.

— Уверен, что после разгрома немецких войск, находящихся в котле, и Рузвельт, и Черчилль всерьез подумают об открытии второго фронта, — заметил Молотов.

— Возможно, ты прав, Вячеслав Михайлович.

Когда совещание закончилось и люди начали расходиться, Сталин задержал генерала Воронова:

— У меня к вам есть разговор…

«Наверное, пошлет меня в Ленинград», — грустно подумал Воронов. Перед этим совещанием в Ставку звонил из Ленинграда Жданов, просил верховного направить на Ленинградский фронт представителя Ставки, и, как стало известно Воронову от Поскребышева, Сталин дал согласие на это.

— Хорошо, Андрей, Ставка пошлет к вам своего представителя, а возможно, сразу двоих, — ответил Жданову верховный. — Теперь на очереди прорыв блокады Ленинграда. Сражение под Сталинградом Красная армия выиграла, но еще надо разбить котел, где сидят тысячи гитлеровцев… Как там генерал Говоров, ты им доволен?.. Ставка на него рассчитывает.

Теперь, закончив совещание, Сталин обратился генералу Воронову.

— Что вы стоите, Николай Николаевич? — Верховный кивнул ему на стул. — Садитесь. Хотите курить? Нет? Ах, вы не курите, молодец, а вот я курю, начал курить, когда был в ссылке. — Он набил трубку табаком, делая это быстро, и прикурил. — Ставка решила назначить вас на Донской фронт своим предстателем. Раньше этот фронт курировал генерал Василевский, но сейчас ему поручено заняться ликвидацией немецких войск в районах Котельникова, Тормосина и Морозовска. Как вы на это смотрите? Вы знаток артиллерии, а она бог войны, не так ли?

На лице генерала Воронова засветилась улыбка, но она тут же угасла.

— Я готов убыть в штаб Донского фронта, товарищ Сталин, — четко отрапортовал Воронов.

Верховный ценил его, как знатока артиллерийского дела, считался с его мнением, если речь заходила об обеспечении войск артиллерией, особенно тех, коим надлежало наносить по врагу мощный удар. Воронов знал об этом и всегда стремился с большой пользой для дела выполнить поручение Ставки или самого верховного. Однако это не мешало ему делать все так, как он того желал, сообразуясь с обстановкой на том или ином участке фронта. Ценили генерала Воронова и многие военачальники, их числе Жуков и Василевский, с которыми ему часто приходилось решать вопросы обеспечения артиллерией фронта или общевойсковых армий. С генералом Рокоссовским Николай Николаевич тоже дружил, знал, что генерал он башковитый, умеет слушать других, но готов возразить, если не разделял точку зрения оппонента.

— У нас с Рокоссовским будет полное взаимопонимание, — добавил Воронов, воспользовавшись молчанием верховного.

— Приятно это слышать, Николай Николаевич. — Сталин подошел к карте. — Операцию по разгрому врага, находящегося в котле, мы назвали «Кольцо». Вам с руководством Донского фронта предстоит разработать план ликвидации окруженной группировки немецких войск. Товарищ Рокоссовский в курсе вашего приезда, он с нетерпением ждет вас.

— Постараюсь ему помочь, — коротко заверил генерал Воронов.

— Вам, командующему артиллерией Красной армии, найдется работа, — усмехнулся верховный.

«Значит, еду не в Ленинград, а на Донской фронт», — не без удовлетворения подумал Воронов, уезжая из Кремля.

Позже он узнал, что в начале января 1943 года Ставка поручила Жукову и Ворошилову координировать действия Ленинградского и Волховского фронтов по прорыву блокады Ленинграда в районе Ладожского озера. А 12 января, когда генерал Воронов находился в штабе Донского фронта, войска наших двух фронтов обрушили под Ленинградом на вражескую оборону сильный удар пехоты и воздушных сил. Внесла свой весомый вклад в этот удар и авиация Балтийского флота, самолеты которой в 1941 году несколько раз бомбили столицу рейха Берлин. Всю неделю шли ожесточенные бои, а 18 января Ленинградский и Волховский фронты соединились в районе рабочих поселков, и блокада была прорвана…

Поздно вечером генерал армии Жуков доложил по ВЧ верховному о прорыве блокады. Выслушав его, Сталин вдруг сказал:

— Вам присвоено звание Маршала Советского Союза, товарищ Жуков! — Голос у вождя был бодрый и слегка торжественный, что у него редко случалось. Видимо, он был не меньше рад победе наших войск под Ленинградом, но сдерживал свои чувства. — Поздравляю вас с высокой наградой и желаю добиться новых успехов на фронтах борьбы с немецко-фашистскими захватчиками!

Жуков был весьма сдержан в эмоциях, когда разговаривал с верховным, а тут расслабился.

— Эти паршивые фрицы, товарищ Сталин, сидят в моих печенках, я на них чертовски зол за все, что натворили они на нашей земле, — возбужденно произнес Георгий Константинович. — Так что будем их истреблять, как крыс!

— Вот-вот, истреблять, как крыс, — это вы хорошо сказали, — поддержал Жукова Сталин. — А этих паршивых фрицев на нашей земле еще ох как много, и воевать они умеют.

— Но мы тоже научились их бить, хотя, конечно, нам это дорого стоило, — грустно добавил Жуков.

Когда Воронов уходил, в проеме двери мелькнула высокая фигура наркома ВМФ адмирала Кузнецова. Тот, однако, сразу войти не решился, и Сталин вызвал Поскребышева.

— Кажется, в приемной появился нарком ВМФ Кузнецов? — спросил он своего помощника.

Поскребышев подтвердил, что тот только что прибыл.

— Пусть войдет, — не дослушав Поскребышева, бросил верховный.

— Здравия желаю, товарищ Сталин! — гаркнул адмирал Кузнецов, едва вошел в кабинет.

— Что у вас, товарищ Кузнецов? — спросил вождь, здороваясь с ним. Он налил себе стакан воды и выпил. — Что-то в горле пересохло… Так я слушаю вас! Что, наверное, флот где-то потерял корабли?

Кузнецов добродушно улыбнулся:

— Да нет, пока корабли целы…

Нарком ВМФ заговорил о том, что назрела необходимость воссоздать Азовскую военную флотилию.

— Как нарком Военно-морского флота считаю, что в ближайшее время сухопутным войскам, ведущим боевые действия на юге, потребуется помощь военных кораблей Азовской флотилии, — подчеркнул Николай Герасимович. — Хорошо, что в прошлом году мы вовремя создали Волжскую военную флотилию, и она хорошо проявила себя в сражениях наших войск под Сталинградом и в самом городе. Мы даже высаживали там морские десанты, хотя на Волге флотилия понесла немалые потери в катерах и людях. — Сделав паузу, Кузнецов обобщил: — Азовская военная флотилия нам очень нужна. Мы уже прикинули, что надо сделать в первую очередь.

— Что именно? — спросил Сталин.

— В город и порт Ейск, где станет формироваться флотилия, возвратить все ранее входившие в нее корабли и суда, которые в основном сейчас находятся на разных базах Кавказского побережья. Туда же, в Ейск, по железной дороге перебросим катера, орудия береговых батарей и все, что потребуется для боевых действий.

— Кто возглавит флотилию? — поинтересовался верховный.

— Ее прежний командующий контр-адмирал Горшков, если у вас не будет возражений, — промолвил Николай Герасимович, не сводя глаз с вождя. Ему хотелось видеть, как реагирует верховный на его слова. — Горшков прекрасно знает Азовское море, воевал на нем. Знает он все корабли и людей на них, кто и на что способен. В помощь ему начальником штаба назначим боевого и знающего моряка капитана 1-го ранга Свердлова.

— Вопрос вы ставите серьезный, и его надо решать, — одобрил верховный. — Но не сейчас. В руках немцев еще находится большая часть побережья Азовского моря, да и на Черном море действуют вражеские корабли. Не получится ли так, что, сосредоточив корабли в Ейске, мы поставим их под удар вражеской авиации? Вы же знаете, чего-чего, а самолетов у вермахта пока больше, чем у нас. Словом, давайте решим эту проблему чуть позже, скажем, в конце января 1943 года, а в феврале уже можно будет начать формировать флотилию. Что касается назначений, о которых вы сказали, — продолжал Сталин, — у меня возражений нет. Вы лучше знаете свои кадры, вам и решать. Ну как, согласны?

— Месяц подождать можно.

— Ну вот и договорились. — Сталин прошел к краю стола и сел на свое место. — У меня к вам просьба, товарищ Кузнецов. Не забывайте о главной водной магистрали страны — Волге. Это важная стратегическая коммуникация, по которой идет бакинская нефть. А спрос на горючее возрастает с каждым днем. В период сражения в районе Сталинграда наши войска были полностью обеспечены горючим, тогда как немецкие испытывали трудности. Так что не ослабляйте внимание к стратегической водной магистрали. Как бы немцы не попытались снова забросать ее минами. Сами же доказывали, что борьба с акустическими минами врага дело нелегкое и весьма опасное. А вообще-то по действию моряков в войне вам нужно смотреть" далеко вперед. Кажется, вы с этим справляетесь…

 

9

После совещания в Ставке, где Сталин предложил поручить ликвидацию окруженных войск одному из фронтов, генерал армии Жуков недоумевал, кто подсказал верховному эту идею. Он был уверен, что она принадлежит не Сталину, иначе кому-кому, а своему заместителю он бы о ней поведал. В душе Георгий Константинович сожалел, что эта верная мысль не пришла ему в голову. А подбросил данную идею верховному один генерал…

После того как войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов, разгромив войска врага на флангах своих ударных группировок, встретились в районе хутора Советский — Калач и завершили окружение всей группировки под Сталинградом, был получен приказ Ставки продолжать наступление в юго-западном и западном направлениях, чтобы создать внешний фронт окружения. Ликвидация окруженного противника была возложена на Донской и Сталинградский фронты. Начальник Генштаба генерал Василевский, координировавший фронты, от имени Ставки приказал генералам Рокоссовскому и Еременко не прекращать наступление, а с боями двигаться поближе к котлу — с запада и севера кольцо сжимали наши 21, 65, 24 и 66-я армии Донского фронта, а с юга и востока 57, 64 и 62-я армии Сталинградского фронта. Верховный был недоволен тем, что наши войска продвигались медленно, объясняя это тем, что противник создал мощные оборонительные рубежи. Во время очередного переговора по ВЧ с генералом Василевским Сталин, выслушав пояснения начальника Генштаба, сказал с горьким чувством:

— Вы не забыли, что главная ваша задача, как представителя Ставки, ликвидация окруженного врага?

— Никак нет, но враг упорно сопротивляется, бросает в бой свежие силы, — сдержанно произнес Василевский, понимая, что его слова вызовут в душе вождя неприятные ассоциации, но он всегда говорил верховному правду, хотя порой, вот как в этот раз, она была горька. — Оба фронта в боях ослабли, товарищ Сталин, но я принимаю все меры, чтобы ускорить темпы наступления.

Однако продолжавшиеся несколько дней жаркие бои успеха нам не принесли, несмотря на то что люди сражались решительно, обходили сильные опорные пункты врага и забрасывали их гранатами. Генерал Рокоссовский отмечал, что, сознавая важность задачи, «мы предпринимали все меры, чтобы быстрее ее выполнить. Члены Военного совета, все старшие командиры и политработники находились непосредственно в войсках. Многие даже принимали личное участие в атаках». Стало ясно, что одним ударом окруженного противника не уничтожить. Генерал Рокоссовский раньше других понял, что для решения задачи надо передать руководство операцией в одни руки. Эту мысль он высказал начальнику штаба фронта генералу Малинину, хорошо подготовленному в оперативном отношении. Тот сразу ухватился за нее и заявил командующему фронтом, что об этой идее следует немедленно сообщить верховному.

Поздно вечером, когда на огневых рубежах утихли бои, Рокоссовский вышел на связь со Ставкой. Сталин был в кабинете и снял трубку. Когда Рокоссовский представился, верховный добродушно произнес:

— Давно не слышал вашего голоса. Как вы там? Кольцо сжимаете?

Рокоссовский ответил, что хотя и трудно сражаться, но войска продвинулись вперед.

— У меня родилась одна мысль, — продолжал он. — Если претворить ее в жизнь, то будет большой выигрыш. Я счел своим долгом высказать ее вам…

— Говорите, — сердито отозвался верховный. — Что-то у вас поздно появляются хорошие мысли, не тогда, когда готовится наступление. Говорите, я слушаю!..

Рокоссовский облегченно вздохнул: кажется, гнев вождя миновал его.

— Ликвидировать котел нужно поручить одному фронту, то ли моему, то ли фронту Еременко, — твердо вымолвил Рокоссовский, уже не думая о том, как это воспримет верховный. — Я уверен, что так будет лучше, — выдохнул он в телефонную трубку. — Причем следует передать этому фронту все войска, действующие под Сталинградом.

— Предложение заманчивое, надо хорошо подумать и все взвесить, — после некоторого молчания согласился вождь.

Тогда-то на декабрьском совещании в ГКО Сталин и высказал это предложение, однако его автора почему-то не назвал.

Представитель Ставки генерал Воронов прибыл в Заворыгино, где находился штаб и КП Донского фронта. Утро было стылое, мороз сковал все в степи. Снег укутал поля, казалось, что здесь не было жизни. Где-то далеко-далеко ухали орудия, доносились взрывы бомб. Вокруг белым-бело. На фоне заснеженного поля вдали были видны окопы, недавно вырытые бойцами. Черная земля от них широкой лентой выделялась на бруствере. С проселочного аэродрома генерал Воронов на «газике» добрался до штаба фронта. Здесь его и встретил генерал Рокоссовский и, как представителю Ставки, отдал рапорт.

— Доброе утро, Константин Константинович, — улыбнулся командующий артиллерией Красной армии. — Как вы тут, не замерзаете?

— Фрицы мерзнут, а нам зима не помеха — привыкли! — тоже улыбнулся командующий фронтом. — Мы ждали вас еще вчера под вечер, но потом раздался звонок из Ставки, мол, вы прилетите к нам утром, что и свершилось. Я рад вас видеть, Николай Николаевич, — добавил Рокоссовский. — Там, где вы бываете на фронте, наши войска берут верх, я надеюсь, что это будет и на Донском фронте. Заходите, пожалуйста, в мои апартаменты, в штабе у нас тепло, — пригласил он генерала. — Я рад, что вы прибыли, — повторил Рокоссовский. — Теперь я уверен, что вы окажете нам помощь в усилении фронта артиллерией и боеприпасами. С этим дела у нас неважные.

— Ну что ж, если надо, поможем! — усмехнулся Воронов. Он снял теплую куртку и сел на стул. — Полет короткий — два часа, а почему-то устал.

— Погода каверзная, вот опять пошел снег. — Рокоссовский подозвал своего адъютанта. — Ну-ка, голубчик, приготовь нашему гостю чай и все такое… ты меня понял, да? Действуй!

— С дороги горячего можно выпить, — проговорил Воронов, почувствовав удовлетворение, что в заснеженных степях Сталинграда его встретили так тепло. — Главное для нас — отработать план предстоящей операции «Кольцо» и представить его в Ставку.

— Военный совет фронта уже обсудил эту проблему, у меня есть наметки для плана, — сказал Рокоссовский. — А теперь с вашей помощью мы отработаем его до конца. Надеюсь, Ставка план одобрит.

— Безусловно, вы же не новичок в этом деле, — заметил Воронов, глядя на командующего фронтом. — Но замечания будут, уж поверьте, я на этом деле собаку съел.

В штабе фронта Рокоссовский познакомил Воронова с начальником штаба генералом Малининым. Тот улыбнулся, ответил на рукопожатие представителя Ставки.

— Генерал Малинин со мной сражается давно, еще с сорок первого года, когда под Москвой я командовал 16-й армией, — сообщил Рокоссовский. — Так что стиль его штабной работы мне по душе, хотя в этом деле есть немало проблем, решить которые одному не под силу.

— Я товарищу Малинину, если надо будет, помогу, — улыбнулся Воронов. — Иногда бывает так, что одна голова хорошо, а две лучше.

В это время в штаб фронта вошел член Военного совета генерал Телегин. Увидев Воронова, он заметно смутился.

— У нас гости, это хорошо, — промолвил он, представившись генералу Воронову. — А я только что вернулся из армии генерала Батова.

— Ну и как у него дела, армия готова к боям? — Рокоссовский смотрел на Телегина в упор. — Или ты, Константин Федорович, был там накоротке?

— Вручил партийные билеты тем, кого перед сражением приняли в партию. А вообще-то у руководства армии твердое убеждение, что войска выполнят свою задачу в предстоящей операции. У самого командарма генерала Батова настрой боевой. И вот что меня удивило, — улыбаясь, продолжал член Военного совета. — Павел Иванович ничего у меня не просил: ни войск, ни танков, ни прочего.

— У него сейчас все это есть, так как он наносит главный удар, — подал реплику генерал Воронов. — Ну а если вдруг случится заминка, мы ему дадим еще артиллерии. Это же в наших силах. Главное — не упустить критический момент, если он вдруг появится в сражении 65-й армии.

— Тут уж я присмотрю за действиями этой армии, а возможно, буду в это время у Батова на КП, — добавил Рокоссовский.

(П. И. Батов в годы войны стал дважды Героем Советского Союза, в 1955 году ему было присвоено звание генерала армии, а в 1962–1965 годы он возглавил штаб Объединенных Вооруженных сил государств — участников Варшавского договора. — А.З.)

Вошел адъютант командующего и доложил, что завтрак готов.

— Хорошо. — Рокоссовский поднялся с места и пригласил генерала Воронова: — Прошу вас перекусить с дороги.

— Мне бы горячего чаю, — попросил гость.

— Есть чай, есть и «наркомовская», а вам, как заместителю наркома обороны, будет выдана двойная порция, — улыбнулся Константин Константинович, а Воронов предупредил:

— После завтрака, в десять часов, прошу вас собрать в штабе руководящий состав фронта. Я хочу сказать ему несколько слов, а уж после можно приступить к работе над планом операции.

Генерал Воронов прибыл на Донской фронт 19 декабря, а 29 декабря план операции был представлен в Ставку. Там его оперативно рассмотрели, указали на недостатки. «Главный недостаток представленного Вами плана по «Кольцу», — говорилось в директиве на имя генерала Воронова, — заключается в том, что главный и вспомогательный удары идут в разные стороны и нигде не смыкаются, что делает сомнительным успех операции».

Генерал Рокоссовский, ознакомившись с замечаниями, был удручен, но представитель Ставки генерал Воронов, усмехнувшись, проговорил:

— Замечания Ставки и Генштаба вполне естественны, и мы должны учесть их.

— А куда денешься, приказы надо выполнять, — грустно промолвил Рокоссовский.

В этот же день к вечеру окончательный вариант плана операции с учетом замечаний Ставки был готов. В связи с передачей 2-й гвардейской армии генерала Малиновского в состав Сталинградского фронта пришлось кое-что в плане поправить, но главная идея осталась прежней: расчленение вражеской группировки на две части, но уже нанесением не двух ударов, а одного, главного — с запада на восток в направлении Сталинграда. Его наносила 65-й армия генерала Батова. Рокоссовский очень ценил этого генерала за его умение в любой, даже, казалось бы, безвыходной ситуации находить верное решение, которое приводило к успеху.

— Ты у меня, Павел Иванович, главный кузнец в сражении, — как-то сказал ему Рокоссовский, когда однажды чаевничал с ним на КП армии. — А что основное для кузнеца? Наносить сильный удар молотом по раскаленному железу, чтобы лепить из него нужную фигуру.

Батов хитро прищурил глаза.

— А если нечем наносить сильный удар, что тогда делать? — спросил он.

— Искать выход, — усмехнулся Рокоссовский. — У тебя, Павел Иванович, это всегда получается.

Раздумья комфронта прервал голос адъютанта:

— Товарищ командующий, вас приглашает к себе генерал Воронов!

— У меня, Костя, родилась идея, — сказал представитель Ставки, когда Рокоссовский вошел в комнату, которую выделили Воронову в штабе фронта для работы. — Садись, коллега, и слушай…

Он предложил Рокоссовскому сделать так, чтобы артиллерия поддержала атаку пехоты и танков огневым валом на глубину до полутора километра.

— Это что-то новое, — засомневался командующий. — Я даже не слышал такого.

— Да, такого никто еще не делал, — подтвердил Воронов. — А мы сделаем впервые в войне! У нас артиллерии достаточно, чтобы осуществить этот огневой вал.

— Я согласен, Николай Николаевич, только прошу вас лично возглавить это дело, а начальник артиллерии фронта генерал Казаков станет вашим помощником. — Рокоссовский взглянул на сидевшего рядом генерала. — Ты не против, Василий Иванович?

Казаков вскинул черные брови.

— Николай Николаевич — знаток артиллерии, и я готов научиться у него чему-то новому, перенять его богатый опыт.

Воронову приятно было слышать это. Казакова он знал давно как опытного и отчаянного артиллериста. Этот бравый генерал всегда был там, где артиллеристам приходилось тяжело, особенно часто подобное случалось во время боев под Сталинградом.

— Ты сам, Василий Иванович, не промах, так что не прибедняйся. А что касается огневого вала, я тебе расскажу, в чем тут гвоздь дела…

(В 1945 году за мужество и отвагу в боях В. И. Казаков был удостоен звания Героя Советского Союза, в 1955 году он стал маршалом артиллерии, с 1958 года — начальник войск ПВО Сухопутных войск Советской армии. —А.З.)

К концу рабочего дня основное было сделано. Однако Рокоссовский был отчего-то задумчив, невесел. Его что-то угнетало. Наконец он грустно произнес:

— Я не жалуюсь, Николай Николаевич, но как представителя Ставки прошу помочь нам получить новые войска и танки. Ведь моему фронту предстоит уничтожить 22 вражеские дивизии, а в их составе не менее 250 тысяч человек! Как доносит разведка, в главной полосе по линии фронта обороняются 15 пехотных, 3 моторизованные и 1 танковая дивизии. И в резерве у немцев 2 танковые и 1 кавалерийская дивизии. Вон сколько сил! Сможет ли мой фронт все это перемолоть, а? У меня на душе кошки скребут от этой мысли.

— Сможешь, Костя, — улыбнулся Воронов. — А насчет помощи вот что скажу. Вчера, когда ты ездил в штаб 65-й армии к генералу Батову, я звонил верховному, докладывал ему обстановку на фронте, а попутно попросил усилить Донской фронт войсками и боевыми средствами. Он заявил, что Ставка даст кое-что фронту.

— Мне тоже обещали, что дали лишь 20 тысяч человек пополнения, — обидчиво промолвил Рокоссовский. — Если разделить их поровну на семь армий фронта, это будет каплей в море!

— Еще верховный сказал, — вновь заговорил Воронов, — что сюда, на Донской фронт, он посылает генералов авиации Новикова и Голованова.

— Вот это то, что надо! — воскликнул командующий. ~ В руках у этих двух генералов почти вся наша авиация, так что самолетов у нас прибавится.

Позже Рокоссовский отмечал, что «в результате огромной работы, которая была проделана коллективом штаба фронта, командующими родами войск и служб, и большой помощи, оказанной нам представителями Ставки Н. Н. Вороновым, А. А. Новиковым и А. Е. Головановым, была завершена подготовка к сражению».

В полдень, когда люди обедали, в штаб фронта поступила информация из Оперативного управления Генштаба. По просьбе генерала Воронова Ставка придала Донскому фронту 1 артиллерийскую дивизию прорыва, 2 пушечных полка большой мощности, 1 артиллерийский дивизион большой мощности, 5 истребительно-артиллерийских полков, 3 гвардейских танковых полка, 1 зенитный дивизион и 2 гвардейских минометные дивизии.

— Ну вот видишь, Константин Константинович, верховный слов на ветер не бросает, — улыбнулся генерал Воронов, глядя на повеселевшего Рокоссовского.

Командующий поспешил поблагодарить гостя за помощь.

— Послушай, Костя, давай договоримся: когда уничтожим врага в котле, тогда и поблагодаришь, можно будет и выпить «наркомовской» за победу.

— Я в долгу не останусь! — заверил Рокоссовский.

Воронов склонился над оперативной картой фронта.

— А теперь подведем итоги, какими силами располагает Донской фронт, — предложил начальник артиллерии Красной армии.

Цифры оказались скромными. На 1 января 1943 года в составе Донского фронта было 121 тысяча человек, 6860 орудий и минометов, 257 танков и 300 самолетов. Словом, наши войска не имели больших преимуществ, они уступали противнику в людях и танках, но превосходили его в артиллерии и минометах в 1,7 раза, в самолетах в 3 раза.

— Если честно, Николай Николаевич, то я больше надеюсь на артиллерию, — веско произнес Рокоссовский и с огорчением добавил: — Мне бы еще иметь хотя бы одну танковую дивизию, а о танковом корпусе я и не мечтаю.

Лукавая усмешка тронула губы Воронова:

— А ты позвони верховному и скажи, что без танковой дивизии ты не осилишь врага! — Воронов увидел, как изменилось лицо командующего фронтом. Оно потемнело, загрубело, и лишь ярче обычного горели пытливые глаза. — Что, не решаешься звонить? — Генерал усмехнулся. — И правильно делаешь. Порой верховный весьма крут, и мог бы пострадать, хотя тебя он очень уважает. Говоришь, маловато у тебя снарядов и другого боезапаса. Что я сделаю? — продолжал Воронов. — Позвоню своему другу Хрулеву, и он подбросит сюда боеприпасов.

Лицо Рокоссовского посветлело:

— Это было бы кстати!..

— А теперь, Костя, есть и для тебя лично новость. — Воронов отчего-то лукаво подмигнул. — Перед моим отъездом звонила твоя жена и просила передать тебе большой привет. У них с дочерью все хорошо, только вот они скучают по тебе. Когда будешь в Москве, хотя бы позвони домой, если не будет возможности заскочить на минуту.

— Спасибо, Николай Николаевич, — улыбнулся Рокоссовский. — Могли бы сказать мне это и раньше…

— Я приберег эту новость на конец нашей плодотворной работы, когда все страсти угасли и мы едины в своем стремлении разбить лютого врага. Давай, Костя, сюда оперативную карту, и мы еще раз поколдуем над ней. Где твой начальник штаба?..

Генерал Малинин разложил на столе карту. Рокоссовский нагнулся над ней и мысленным взором окинул будущее поле сражения. Для нанесения главного удара привлекались три армии: в центре ставилась 65-я, имевшая максимум орудий, минометов, танков, ракетных установок и инженерных частей; справа к ней примыкала 21-я, слева — 24-я, также усиленные артиллерией и другими средствами. Эти три армии с воздуха прикрывались авиацией 16-й воздушной армии генерала авиации С. И. Руденко. Остальные армии — 57, 64 и 66-я — должны были наступать с ограниченными возможностями. Их задача — приковать к себе как можно больше немецких войск.

«Кажется, все нами учтено, — отметил в душе Рокоссовский. — В первые часы сражения моя надежда на генерала Батова. Теперь у него есть все, что надо, даже реактивные установки».

Он надеялся, что погода улучшится, но 31 декабря ударил мороз, с утра метель разгулялась вовсю, наметая сугробы. На фронте наступило затишье. У Рокоссовского возникла мысль отпраздновать встречу Нового года. А какой же Новый год без елки?! Но где ее взять, если кругом заснеженная степь? Выручил генерал Новиков: по его просьбе летчики попутным рейсом привезли елку в штаб, и бойцы, кто во что горазд, украсили ее чем могли, даже повесили на ветки несколько маленьких электрических лампочек, и елка засияла, как живая. В штабе фронта к вечеру собрались члены Военного совета фронта, генералы из Москвы — Василевский, Новиков, Голованов. У всех было предпраздничное настроение. Неожиданно пожаловали писатели Ванда Василевская и Александр Корнейчук. До этого они гостили в войсках Сталинградского фронта у генерала Еременко, а теперь приехали на Донской фронт, чтобы встретиться с теми, кто будет наносить главный удар по котлу, в котором находятся отборные войска вермахта. Прежде чем гостям отбыть к Рокоссовскому, генерал Еременко позвонил в штаб. Трубку с аппарата снял генерал Малинин.

— Привет, Михаил Сергеевич! — услышал он в трубке громкий, с хрипотцой голос. — Еременко на проводе. Где твой начальник? Дай ему трубку.

— Одну минуту, Андрей Иванович, сейчас он подойдет…

— Слушаю!

Рокоссовский прижал трубку к уху, чтобы лучше было слышно. На линии неожиданно появился треск и какие-то шумы, но голос своего коллеги он разобрал. Генерал Еременко сообщил ему, что в штаб фронта выехали писатели Ванда Василевская и Александр Корнейчук. Бойцы и командиры Сталинградского фронта встречали их тепло, и гости остались довольны. Еременко просил уберечь именитых гостей от вражеского огня.

— Они рвутся на передовую, чтобы своими глазами увидеть, как живут в окопах наши бойцы, но я им в этом отказал, ссылаясь на опасность. Так сделай и ты, не то, если что с ними случится, шума не оберешься. Кстати, об их поездке мне звонили из Генштаба по поручению самого Сталина. Усек?

— Благодарю тебя, Андрей Иванович, за заботу, — ответил ему довольный Рокоссовский. — Сделаю все, что надо. Кстати, как там у вас на фронте?

— Фрицы притихли, наверное, встречают Новый год. — Слышно было, как Еременко хохотнул. — Скоро, уже скоро мы дадим им жару. Да, тебя, Костя, с Новым годом! Пусть он всем нам принесет удачу!

— И тебя тоже с Новым годом, Андрей Иванович! — отозвался Рокоссовский. — У меня к тебе самые теплые чувства. Всего доброго!..

Дорогих гостей руководство Донского фронта встретило хлебом-солью. Завязалась дружеская беседа, и каждый генерал стремился задать вопрос Ванде Львовне — польской и советской писательнице, по-своему красивой и элегантной даме. В войну в звании полкового комиссара (затем полковника) она была агитатором ГлавПАУ РККА на Юго-Западном фронте, выезжала и на другие фронты. Она была также председателем Союза польских патриотов. Многие успели прочесть ее повесть «Радуга» — она вышла из печати в 1942 году. В книге рассказывалось о борьбе советских людей на оккупированной врагом земле. В повести автору удалось ярко показать, как вызревало пламя партизанской народной войны.

— Вы хорошо раскрыли в своей повести ненависть советских людей к немецким оккупантам, и это очень важно для воспитания наших бойцов, — похвалил Ванду Львовну Рокоссовский. — Мы с вами поляки-земляки, и я преклоняюсь перед вашим талантом.

Ванда Львовна улыбнулась и «дала сдачу» генералу, заметив, что это он, Рокоссовский, легендарный командир, военный талант которого высоко ценит Верховный главнокомандующий.

— О вас я написала бы хорошую книгу, — улыбнулась Василевская.

Рокоссовский густо покраснел:

— Не обо мне, Ванда Львовна, нужно писать книгу, а вот о нем, вашем однофамильце. — Он кивнул на сидевшего рядом генерала Василевского.

— Обо мне писать рано, — весело возразил Александр Михайлович. — Вот когда разобьем врага, тогда другое дело, и то, если Ванда Львовна меня уговорит.

В разговор вмешался Александр Корнейчук, шутливо заметив:

— Ванда, ты будь осторожна со своими предложениями, не то поссорим генералов, а им еще надо выиграть войну.

Гости дружно захохотали. У Ванды Львовны от смеха даже глаза повлажнели. Она достала платок и смахнула с ресниц слезу. В свое оправдание произнесла:

— Я думала, что генералы люди серьезные, а они так весело могут шутить!..

Слово взял генерал Воронов. Он обратился к Корнейчуку:

— Александр Евдокимович, — сказал он, — я прочел в «Правде» вашу пьесу «Фронт». Она легла мне на душу. Реалистическая вещь! Вы правильно критикуете устаревшие методы ведения войны. Образ генерала Горлова взят из жизни, такие генералы, к сожалению, есть в Красной армии, некоторым из них война преподнесла суровый урок!

— Скажите, Александр Евдокимович, Горлов — это конкретный человек? — поинтересовался генерал Новиков.

— Нет, Александр Алексеевич, это собирательный образ, — смутился Корнейчук.

А время бежало. Связисты постарались настроить немецкий трофейный радиоприемник, и, когда на часах пробило полночь, в штабе фронта послышался бой московских курантов — наступил Новый, 1943 год!.. Сидевшие за столом наполнили свои стаканы шампанским (пару бутылок имел в запасе адъютант Рокоссовского), и командующий фронтом Рокоссовский попросил генерала Василевского, как старшего по должности среди присутствующих, провозгласить тост. Александр Михайлович встал и коротко изрек:

— За нашу победу, товарищи!..

Веселье за столом разгоралось. С места поднялся Рокоссовский.

— Позвольте, друзья, и мне предложить тост, — сказал он. — На военном флоте моряки говорят: выпьем за тех, кто в море! А я предлагаю выпить за тех, кто сейчас на передовой!..

Беседа перекинулась на личные воспоминания. Ванда Львовна спросила Рокоссовского, где находится его семья.

— Еще не так давно я жил один и не знал, где моя семья, куда уехали жена и дочь, — грустно заговорил Константин Константинович. — Мне было известно, что она эвакуировалась из прифронтовой полосы, но куда — так и не выяснил. В сорок первом в бою под Москвой, когда командовал 16-й армией, меня тяжело ранило, на самолете доставили в Москву, в госпиталь, который находился в здании Тимирязевской сельхозакадемии. Пока лечился, смог разыскать свою семью. Сначала она была в Казахстане, потом переехала в Новосибирск.

— А где теперь, в Москве? — спросила Ванда Львовна. — Мне бы хотелось встретиться с ней.

— Когда я лежал в госпитале, меня навестил секретарь Московского комитета партии Попов, — он-то и посоветовал мне перевезти семью в Москву, помог с квартирой. Сейчас моя жена работает в Антифашистском комитете советских женщин, а дочь поступила в школу разведчиков-связистов, организованную Центральным штабом партизанского движения.

— А дочь молодчина! — одобрительно произнес генерал Новиков. — Она просто хочет подражать отцу — не так ли, Константин Константинович?

— Возможно, и так, — улыбнулся Рокоссовский. — Лично я ничего против не имею.

Время начала операции — 6 января — приближалось, а войска фронта едва успевали подготовиться. Начальник штаба генерал Малинин озадачил командующего фронтом, доложив ему, что еще не все войска и боевая техника заняли свои рубежи, хотя все, кому положено, работают в поте лица. Хуже того, все еще не получены боеприпасы в полном объеме.

— Надо перенести начало операции хотя бы дня на четыре, — предложил Малинин.

Рокоссовский и сам видел, что не все еще сделано, чтобы войска фронта были готовы успешно начать боевые действия, но его настораживало то, что вряд ли Москва согласится перенести начало операции на четыре дня. И все же он обратился в Ставку со своей просьбой.

«Постарайтесь уложиться в отведенный срок», — ответили из Ставки.

Фактически это отказ. Но Рокоссовский не унимался. Как командующий фронтом, он не мог начинать наступление, если войска не готовы. Тогда он попросил представителя Ставки генерала Воронова помочь ему.

— Хорошо, я свяжусь с Москвой, — согласился генерал.

Воронов позвонил по ВЧ, но Сталина на месте не оказалось.

— Позвоните ему через два часа, он будет, — ответил ему Поскребышев.

Но не прошло и часа, как верховный сам позвонил на КП фронта, пригласив к телефону своего представителя генерала Воронова.

— Что там у вас случилось? — суровым тоном осведомился он, едва Воронов представился. — Опять, наверное, товарищ Рокоссовский просит дать ему танки?

«Что-то Сталин не в духе», — пронеслось в голове Воронова, но заговорил он неторопливо и уверенно:

— Не о танках речь, товарищ Сталин, хотя, если бы Рокоссовскому дали еще одну танковую дивизию, это пошло бы лишь на пользу…

— Скажите, что вам надо? — прервал его верховный.

— Руководство фронта просит вас перенести начало операции «Кольцо» с 6 января на 10 января.

— Причина? — резко спросил Верховный, не дослушав генерала до конца.

Воронов объяснил. Особый упор он сделал на то, что получен не весь боезапас для орудий и минометов. Почему? На железной дороге большая загруженность, вагоны с минами и снарядами могут подать на Донской фронт в ночь на 8 января, а ведь их еще надо доставить в соединения, на огневые рубежи. Дело это нелегкое, а тут еще плохая погода, все вокруг в глубоком снегу, метут метели…

— Товарищ Рокоссовский рядом с вами? Дайте ему трубку!

— Командующий фронтом слушает вас! — отрывисто бросил в трубку Рокоссовский, чувствуя, как напряглось тело, будто он готовился к прыжку.

— Вы что, и вправду не готовы 6 января начать операцию! — с заметным раздражением спросил верховный. — Не сгущает ли краски представитель Ставки Воронов?

Рокоссовский подтвердил необходимость начать наступление позже на четыре дня. Утром 10 января фронт приступит к боевым действиям.

— Я очень вас прошу, товарищ Сталин, дать нам разрешение, — добавил Рокоссовский.

— Будь вы не Рокоссовский, я бы не разрешил, — признался Сталин, заметно смягчив тон. — А вам разрешаю! Значит, 10-го наступать — и ни днем позже! — суровым тоном закончил разговор верховный.

Случилось так, что во время встречи Нового года кто-то из гостей предложил предъявить ультиматум окруженным немецким войскам: вдруг они без боя сложат оружие, так как находятся в безвыходной ситуации?

— А что, можно попробовать, — одобрил генерал Воронов. — Но предварительно следует посоветоваться с Генеральным штабом.

— Я это сделаю, — отозвался Рокоссовский.

Отложив оперативную карту на край стола, он поспешил к аппарату ВЧ. Ему повезло: трубку взял генерал Антонов, который в то время замещал в Москве начальника Генштаба Василевского, находившегося на фронте. Выслушав командующего фронтом, Антонов заявил, что идея хорошая, и пообещал доложить верховному, а о результатах сообщить в штаб фронта.

— На всякий случай набросайте текст ультиматума и пошлите в Генштаб по «бодо», — попросил генерал Антонов.

Через два часа текст ультиматума был готов, а звонка от генерала Антонова не было. Позвонили из Москвы лишь под вечер. Генерал Антонов сообщил, что идея Сталину понравилась, он прочел текст, внес в него некоторые поправки и утвердил.

— Готовый текст вам выслан, — сказал Антонов. — За день, за два до начала операции «Кольцо» ультиматум вручите командующему 6-й армией генерал-полковнику Паулюсу или его заместителю. Вопросы есть? Нет? Желаю вам успеха!

Положив трубку на аппарат, Рокоссовский взглянул на сидевшего за столом генерала Воронова.

— Верховный дал «добро» на вручение немцам ультиматума. — Командующий фронтом понизил голос: — Но примет ли его любимец Гитлера — вот в чем вопрос.

— Меня это тоже беспокоит. — Воронов встал из-за стола, неторопливо прошелся по комнате. — Сомневаюсь, что генерал Паулюс пойдет на это дело. Или станет запрашивать фюрера, но скорее всего откажется принять ультиматум.

— И все же надо попробовать, — промолвил Рокоссовский.

Уединившись в кабинете, он вновь прочел текст ультиматума и не нашел в нем ничего, что могло оскорбить чувства солдат вермахта. В нем отмечалось, что 6-я германская армия, соединения 4-й танковой армии и приданные им части усиления находятся в полном окружении наших войск еще с 23 ноября 1942 года. Все попытки немецкого командования спасти окруженных оказались безрезультатными. Спешившие им на помощь германские войска разбиты Красной армией, и остатки их отступают на Ростов. Германская транспортная авиация, перевозящая осажденным голодную норму продовольствия, боеприпасов и горючего, несет от русских огромные потери в самолетах и экипажах. Еще помощь окруженным войскам становится нереальной. А положение их тяжелое. Они испытывают голод, болезни и холод…

«Вы, как командующий, и все офицеры окруженных войск, — говорилось в ультиматуме, — отлично понимаете, что у Вас нет никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадежное, и дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла.

В условиях сложившейся для Вас безвыходной обстановки, во избежание напрасного кровопролития предлагаем Вам принять следующие условия капитуляции…» Эти условия были весьма гуманны: прекратить сопротивление, организованно передать «в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и военное имущество в исправном состоянии»; всем гарантировалась жизнь и безопасность, а после окончания войны — возвращение в Германию или в любую другую страну, если изъявят желание военнопленные; всему личному составу сохраняется военная форма, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу и холодное оружие; всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно установят нормальное питание; раненым, больным и обмороженным окажут медицинскую помощь…

Ультиматум заканчивался предупреждением: если немцы не примут условия, части Красной армии будут вынуждены вести дело «до уничтожения окруженных германских войск, и вина за это падет на немецкое командование».

Предчувствие, однако, не обмануло генералов Воронова и Рокоссовского, подписавших ультиматум. Германское командование отказалось принять его, хуже того, немцы обстреляли наших парламентеров, случайно никто из них не пострадал.

Командующий фронтом Рокоссовский телеграммой донес об этом в Ставку.

— У нас осталось одно — огнем заставить генерала Паулюса поднять белый флаг! — сказал генерал Рокоссовский, когда собрал в штабе руководящий состав фронта. — Так что утром 10 января начинаем операцию «Кольцо». Прошу командармов и комкоров доложить Военному совету фронта о готовности войск. Вам слово, генерал Батов…

Донской фронт сосредоточил большие силы, чтобы нанести мощный удар по вражеским войскам, находившимся в котле.

Майор Бурлак толкнул плечом дверь, вошел в блиндаж, где находились танкисты бригады. С тех пор как он вернулся из госпиталя, прошло два дня. Пока он лежал на излечении, его бригада пополнилась молодыми бойцами, в основном механиками-водителями и наводчиками. Бойцы, увидев майора, притихли. Комбриг весело улыбнулся, глядя на механика-водителя — коренастого сероглазого Юрия Ткаченко.

— Что, пилят тебя хлопцы? — спросил он. — Ну- ну, только нос не вешай, опыт придет!..

Утром во время занятий в поле, управляя танком, Ткаченко угодил в воронку от бомбы. Она была прикрыта снегом, и танк провалился. Пришлось вытаскивать его тягачом.

— Юрко, ты небось думал о своей Клаве, если попал в яму, — засмеялся высокий статный наводчик, который пришел в танковую бригаду в одно время с ним.

— Она мне что-то перестала писать, — хмуро возразил Юрко. — Может, нашла себе другого. Кто их поймет, эти женские натуры? У меня ныне одна думка — так отработать вождение танка, чтобы он птицей летел на противника!

— Механик-водитель — правая рука командира танка, — сказал наводчик, — так что не сердись. На службе ты и свою любовь к Клаве бережешь. Где она сейчас, твоя дивчина? В селе Верховня живет? Его, может, даже на карте нет…

— Да ты что, Витек! — сердито воскликнул Юрко. — На карте нет… Верховня на весь мир известна, не то что ваше село Красное на реке Воронеж. Я-то знаю, откуда ты родом… Верховня — знаменитое село, — повторил механик-водитель.

— Чем же? — В глазах наводчика мелькнула усмешка.

— Как чем? — Брови у бойца изогнулись подковкой. — До революции здесь была усадьба польской аристократки Эвелины Ганской. У нее трижды гостил великий французский писатель Оноре де Бальзак, автор «Человеческой комедии».

— Юрий, ты не загибаешь? — добродушно усмехнулся майор Бурлак. Разговор танкистов его заинтересовал, и он отложил бумаги в сторону.

— Ничуть, товарищ комбриг. Так вот слушайте дальше, ежели о моем селе речь зашла. Оноре де Бальзак женился на этой полячке в 1850 году. Правда, свадьба у них была в Бердичеве, в костеле святой Варвары. А вот в моем селе Бальзак написал пьесу «Мачеха», вторую часть «Изнанки современной истории», работал над другими произведениями… Да, в моем селе есть что посмотреть. Верховнянская усадьба — дворец, два флигеля, костел и большой парк. Дуже гарный памятник истории и архитектуры. Так что и вы, товарищ майор, вместе с женой приезжайте к нам в село Верховня, вашей Оксане Сергеевне это пойдет на пользу — она же у вас историк. Доедете до городка Ружин, а там до моего села рукой подать. Но я вас встречу, с хлебом-солью встречу.

— Вот кончится война, и я к тебе приеду, — улыбнулся Бурлак и добавил: — Если живы останемся.

— Что вы такое говорите, товарищ комбриг? — улыбнулся Юрий. — Да я вас на своем танке Т-34 до Берлина доставлю! И ни одна пуля нас не укусит, потому как вы уже были ранены, и я во время бомбежки осколку ногу подставил. Но все зажило как на собаке.

— Ну а насчет моего села Красное, — заговорил Виктор, — ты, голубчик, не прав. — Он усмехнулся. — Хотя я и не моряк, но еще в школе узнал, что Воронеж — это колыбель русского флота. В 1696 году на реке Воронеж был построен первый русский отряд военных кораблей, который участвовал в войне с Турцией за выход России к Черному морю. Знаешь, кто командовал этим отрядом?

— Адмирал Ушаков?

— Да нет же, Петр Первый, — подсказал майор Бурлак. — Он держал свой флаг на галере «Принципиум». Так было положено начало русскому военному флоту. А нам с вами суждено продолжать славу наших предков. Понял?

— Так точно, поэтому стараюсь познать свой танк во всех тонкостях, чтоб он, красавец, в бою не подвел. А ежели вдруг заглохнет двигатель, то машина станет мишенью для противника…

 

10

Бурлак вышел из блиндажа. Декабрьское солнце грело скупо, хотя его лучи светили ярко, а когда тучи закрывали солнце, становилось еще холоднее. Иван Лукич закурил, попыхивая папиросой. В ушах все еще звенел голос Юрия Ткаченко: «Вместе с женой приезжайте к нам в село Верховня, вашей Оксане Сергеевне это пойдет на пользу — она же у вас историк…» «Дожить бы еще до тех дней, когда закончится война», — вздохнул Бурлак. Больше месяца лежал он в госпитале. Оксана приходила к нему. Было приятно видеть ее рядом, смотреть на ее милое, добродушное лицо, слышать воркующий голос. Но потом она почему-то не пришла, хотя обещала. «Хочу посмотреть твой танк», — сказала она.

Невольно ему вспомнился тот день, когда он выписывался из госпиталя. Оксана тоже не пришла, хотя он ждал ее с утра до обеда. В приемном покое он оставил номер своей полевой почты и попросил врача Ларису Ивановну, высокую стройную женщину со светло-серым, словно высеченным из мрамора лицом, передать адрес Оксане, если она придет.

— Я возвращаюсь в свою танковую бригаду, — пояснил Иван Лукич. — Раньше мы дислоцировались в селе Латошинка, теперь в Красной Слободе. Скажите, что я ее очень жду.

Глаза у Ларисы Ивановны заблестели, словно туда попали солнечные лучики.

— Иван Лукич, я все сделаю, — сказала она с улыбкой. — Только зря вы торопитесь в свою танковую бригаду. Вам предписано отдохнуть две недели, чтобы набраться сил, дать возможность организму окрепнуть.

Майор Бурлак лишь развел руками:

— Не могу, Лариса Ивановна. Скоро бригада начнет боевые действия, чтобы вместе с другими частями фронта уничтожить фашистов в котле. Нет, — повторил он жестко, — никак я не могу здесь остаться. Отдохну в части. Я уже дал знать комдиву, что выписываюсь.

— Но я позвоню вашему комдиву, чтобы он знал, что вас еще нельзя посылать на передовую, так что вы на меня не сердитесь, — проговорила Лариса Ивановна.

«Ее комдив не послушает, я нужен ему», — решил Бурлак.

— Товарищ майор, вас к телефону! — В дверях блиндажа стоял дежурный по штабу.

Майор шагнул в блиндаж. Звонил командир танковой дивизии.

— Иван Лукич, зайдите ко мне!

«Не моя ли Оксана там появилась?» — промелькнуло в голове Бурлака.

Штаб танковой дивизии располагался в блиндаже, хорошо отделанном изнутри вагонкой. В одной из комнат находился кабинет комдива, в нем он был один. Генерал сидел за столом, курил и что-то писал. На тумбочке стояло несколько телефонных аппаратов, в углу его автомат, а черный плащ висел на вбитом в стенку гвозде.

— Здравия желаю, товарищ генерал! — отрапортовал майор, едва вошел в комнату.

— Садись, Иван Лукич. — Комдив кивнул ему на табуретку. — Если честно, то я по тебе соскучился. Как самочувствие?

— Хорошее, я готов вести свою бригаду в бой! — несколько торжественно произнес майор, глядя на командира дивизии.

Генерал был коренастым, плечистым, с открытым лицом, с чуточку вздернутым носом. В его глазах сквозила какая-то настороженность, и она смутила Бурлака.

— Что-то случилось в моей бригаде? — спросил он и почувствовал, как в груди заворочалось сердце.

— Случилось, Иван Лукич, потому и вызвал тебя. — Генерал загасил папиросу. — Что меня волнует, Иван Лукич…

— Скажите, Василий Сергеевич…

— Ты говоришь, что здоров и готов повести бригаду в бой, так?

— Смогу! — почти крикнул Бурлак.

— А мне утром звонили из госпиталя, — вдруг сказал комдив. — Хирург, оперировавший тебя. Он предупредил, что тебе надо пару недель отдохнуть, чтобы набраться сил и укрепить свой организм. Поэтому бригаду поведет другой…

— Кто? — не сдержал себя Бурлак.

— Тоже майор и тоже танкист. На днях прибыл к нам из Сталинградского фронта, а мы, как ты знаешь, вошли в состав Донского фронта, которым командует генерал Рокоссовский. Кстати, я воевал в его 16-й армии в сорок первом под Москвой. На моих глазах он был тяжело ранен… — Генерал сделал паузу. — Так вот решено: в сражение поведет бригаду этот майор.

У Бурлака в груди похолодело.

— Я не согласен, товарищ генерал! — заявил он едва ли не на всю мощь. — Я буду жаловаться… — Голос у него сорвался.

— Кому жаловаться? — усмехнулся генерал. — Командующему фронтом?

— У меня на жалобу есть основание, товарищ комдив, — чуть уменьшил свой пыл Иван Лукич. — Кто из моей бригады знает этого майора, которому вы хотите доверить мою бригаду? Да никто! А меня знает весь личный состав, и я их знаю, ходил с ними не в одну атаку. Да, возможно, мне и полагается отдых после госпиталя, но разве можно отдыхать, когда у нас и так не хватает танкистов? К тому же я чувствую себя прекрасно…

— Ты скажи, кому будешь жаловаться? — вновь спросил генерал, закуривая.

— Кому, да? — вспылил майор. — Есть кому, товарищ комдив, но я вас очень уважаю и не желал бы жаловаться. А если вы не отмените свое решение, я это сделаю.

— На пушку меня берешь, майор? — едва не рассердился генерал. — Но я не из пугливых. — Он встал. — Давай так решим. Я позвоню в госпиталь и переговорю с хирургом, который тебя оперировал. Если он сочтет нужным разрешить тебе вступить в командование бригадой, так оно и будет. Согласен?

— Звоните!

Генерал, однако, не торопился.

— Иван Лукич, тебя в госпитале навещала медсестра — кто она? — спросил комдив, пыхтя папиросой.

Бурлак слегка замялся, густой румянец вспыхнул на его лице.

— Это… моя жена, — с трудом разжал он губы.

— Как жена? — удивленно вскинул брови генерал. — По документам ты у нас человек холостой, и вдруг жена! Я тебя что-то не понимаю.

Бурлак сдержанно обронил:

— Женился, когда лежал в госпитале, однако вам не успел доложить. Извините.

— И кто же твоя жена? — Комдив сел.

Майор рассказал, что до войны она училась в университете на историческом факультете, а когда началась война, добровольно ушла в медсестры. Ее отец Бурмак Сергей погиб в боях под Москвой в сорок первом — сгорел в танке. Есть дядя Андрей, в прошлом моряк-водолаз Северного флота.

— Я с ним познакомился, когда ехал в Сталинград на фронт в поезде «Пермь — Сталинград», — подчеркнул Иван Лукич.

— И он познакомил тебя со своей племянницей? — спросил генерал.

— Никак нет, — возразил Бурлак. — Я с ней увиделся на переправе, когда шел на судне в Сталинград, а Оксана, медсестра, сопровождала раненых в госпиталь. Судно обстреляли немцы. Один снаряд разорвался вблизи корабля, и взрывной волной медсестру выбросило в воду. Она не умела плавать и стала тонуть, крича о помощи. Естественно, я бросился в Волгу, чтобы спасти ее…

— Спас, значит? — Комдив смотрел ему в лицо не мигая.

— Выходит, спас… — Бурлак помолчал. — Потом она разыскала меня в госпитале, когда я лежал там, раненный. Вот и вся история моего знакомства. Думаю, что вам, Василий Сергеевич, вряд ли это будет интересно.

— Говорят, что ты был женат? — уточнил комдив.

— Был, но жена бросила меня, когда я прибыл в Сталинград, — подтвердил майор. — Она нашла себе другого. Что мне оставалось делать?

— И ты нашел себе другую жену…

— Выходит, нашел. — Иван Лукич вскинул голову и твердо добавил: — Я люблю Оксану…

Комдив позвонил в госпиталь, и, пока он говорил, Бурлак сидел и ждал, какое он примет решение. Наконец генерал улыбнулся и сказал хирургу:

— Хорошо, я так и сделаю. Спасибо вам за заботу о моих танкистах!..

Положив трубку, комдив взглянул на майора:

— Готовь свою бригаду к боевым действиям, но тяжелую работу пока сам не делай, для этого у тебя есть заместитель, другие командиры. Ясно? — Тяжелое лицо комдива покраснело. — И все-таки кому ты хотел на меня жаловаться? — На его лице появилась улыбка. — Мне просто интересно знать.

— Кажется, я погорячился. — Голос Бурлака прозвучал напряженно. — Я бы не жаловался этому товарищу, а попросил бы помочь решить мою проблему.

— И кто этот товарищ? — усмехнулся комдив.

— Генерал армии Георгий Жуков! — Бурлак перевел дыхание. — В тридцать девятом я служил в 11-й танковой бригаде, когда Жуков на Халхин-Голе разгромил японских захватчиков. Из его рук я тогда получил награду. Он помог мне попасть с Дальнего Востока на Сталинградский фронт, и, кажется, я не подвел его.

— Большой у тебя, Иван Лукич, покровитель, ты уж держи свою марку высоко! — Комдив встал, давая понять, что разговор окончен. — А сейчас проверь, получили ли экипажи машин все необходимое для боя, потом мне доложишь!

— Слушаюсь! — повеселевшим голосом отчеканил Иван Лукич. Он взял под козырек и направился к выходу.

После ужина Бурлак уединился в блиндаже, закурил. Мысли об Оксане не оставили его. У него было такое ощущение, что Оксана где-то рядом, что он скоро увидит ее, но это ощущение быстро исчезло, и на смену ему пришло чувство отчужденности. В памяти всплыл недавний вечер, перед выпиской из госпиталя. Она явилась к нему веселая, улыбчивая, и он невольно спросил:

— Что случилось? Ты обычно приходишь ко мне грустная, какая-то задумчивая, а сегодня в глазах радость…

— Есть причина, Ванек! — Она шутливо ущипнула его за нос. Однако выражение веселости на ее лице не угасло.

— Скажи, какая причина? — недоумевал Бурлак и все смотрел на нее, словно видел впервые, а все потому, что она вошла в его сердце, и если раньше от подобной мысли он краснел, как мальчишка, то теперь воспринимал это как должное и ничему не удивлялся.

— Во-первых, тебя выписывают из госпиталя, значит, здоровье твое пошло на поправку. — Оксана загнула один палец на руке. — А во-вторых, у меня сегодня день рождения!

Бурлака будто ударило током.

— И ты, Оксана, молчала?! — воскликнул он и, не стесняясь раненых, лежавших рядом, обнял ее, прижал к себе и начал целовать.

— Ванек, да ты задушишь меня! — только и промолвила Оксана, больше ни слова не обронила. А когда он отпустил ее, она предложила подышать свежим воздухом.

Они вышли во двор госпиталя. Уже темнело. На небе гроздьями высыпали звезды. С Волги дул ветер, казалось, вот-вот пойдет снег. Но скоро ветер прогнал косяки серо-бурых туч, и стало светлее. У домика, что стоял неподалеку от приемного покоя, они остановились. Оксана сказала:

— Здесь находится кладовая, где я беру чистое белье для раненых, когда привожу их в госпиталь. Зайдем, а? А то я озябла. У меня есть ключ.

— А мне жарко, — улыбнулся Бурлак.

Оксана достала из кармана ключ и открыла двери. Он шагнул в проем, она следом за ним. Угол кладовой был забит сухой соломой, которой набивали матрасы и подушки для раненых. Оксана с ходу упала на солому и воскликнула:

— Солома мягкая, как перина! — Она приподнялась и взяла Ивана Лукича за руку. — Садись рядом, тут очень уютно и тепло…

Она очнулась от его объятий и, глядя ему в лицо, усмехнулась:

— Ну и грешники мы с тобой, Ванек!

— Война, Оксанушка, все наши грехи спишет! — засмеялся Иван Лукич. Он чувствовал смущение, но смятения в его душе не было…

Раздумья Бурлака прервал дежурный по бригаде, сообщивший о том, что ему звонят из санбатальона.

«Наверное, Оксана! — пронеслось в голове майора. — Неужели с ней что-то случилось?..» Эта мысль опалила его, и, чтобы унять волнение, он до боли сжал губы и провел тугой ладонью по лбу. Потом поспешно прошел в угол блиндажа, где находилась полевая связь.

— Майор Бурлак слушает! — густым басом прокричал он в телефонную трубку. Ему ответили, но, кто это был, он не расслышал из-за помех на линии. — Кто говорит?.. Теперь понял, что это военврач… Узнал ли вас? Захар Иванович, вы же клали меня в госпиталь, когда я был ранен, как же мне вас не узнать, голубчик?.. Да, память у меня цепкая. Что случилось?

— У меня для вас есть послание, — сказал Захар Иванович негромко, но четко.

— Чье послание?

— Оксаны Бурмак, Иван Лукич. Она рано утром улетела в Москву, — пояснил военврач. — В бою тяжело ранило работника штаба фронта, его решили направить в Москву в военный госпиталь, а медсестра красноармеец Оксана Бурмак его сопровождает.

— Кто ее командировал? — судорожно переводя дыхание, спросил комбриг.

— Начальник госпиталя, она как раз доставила туда раненых. Для вас она написала несколько строк и попросила меня передать вам конверт. Сможете сейчас подскочить в санбат? Только, пожалуйста, не на танке, не то раненые переполошатся.

— Еду! — бросил в трубку майор…

Вернувшись из санбатальона, Бурлак снова уединился в блиндаже, извлек из конверта листок и стал читать «послание» Оксаны:

«Ванек, я улетаю в Москву, сопровождаю раненого командира. Ему нужна сложная операция, ее будут делать в военном госпитале. Я передам в приемный покой раненого и сразу же вернусь в санбат. Целую, милый.

P.S. У меня есть хорошая новость. Вернусь — и ты о ней узнаешь».

Майор нервно поморщился, свернул листок и тал его в карман. Не по душе ему был отъезд Оксаны и он так обозлился, что хотел тут же позвонить начальнику госпиталя, которого хорошо узнал, когда находился там на лечении, но, поразмыслив, решил этого не делать. А вот военврачу, в чьем подчинении находилась медсестра, он позвонил. Тот лихо откликнулся:

— Слушаю вас, Иван Лукич!

Бурлак, стараясь не выдать своего волнения, заговорил спокойно и неторопливо.

— Захар Иванович, когда вернется из Москвы Оксана Бурмак? — спросил он.

— Ей выписана командировка на трое суток, вот и считайте, когда она здесь появится, — добродушно произнес военврач. — Если честно, то я не хотел посылать ее с раненым, но настоял начальник госпиталя. У него не нашлось другого человека, а Оксана Бурмак очень хорошая медсестра. А что, она вам нужна?

— Очень даже нужна, Захар Иванович, — тихо отозвался майор. — Но что поделаешь, придется ждать…

На том и кончился разговор, хотя Иван Лукич нисколько не унял свое волнение. На душе стало холодно и пусто.

Вскоре после Нового года, кажется, это было 4 января 1943 года, генерал Рокоссовский решил побывать в 62-й армии генерала Чуйкова с инспекцией. Василия Ивановича он знал давно, слышал о нем немало лестных отзывов как об умном и смелом командарме, и все же ему хотелось увидеться с ним, объяснить руководству его армии, какие задачи стоят перед ней в решающем сражении. Он взял с собой члена Военного совета генерала Телегина и начальника артиллерии фронта генерала Казакова.

— Поглядим, как тезка Чапаева подготовил армию к боям, — озабоченным тоном проговорил командующий фронтом.

Начальник штаба генерал Малинин тоже хотел поехать с ними, помочь выявить слабые места в соединениях Чуйкова, но Рокоссовский ему не разрешил.

— Ты, Михаил Сергеевич, остаешься тут за меня, — сказал Константин Константинович. — Вдруг в штаб позвонит верховный? Заодно, чтобы не скучал, нанеси расположение войск Донского фронта и войск противника на новую оперативную карту. Старая вся испещрена вдоль и поперек цветными стрелами, на ней стерлись едва ли не все села и города Сталинградской области. Сможешь сам сделать? Не то возьми себе в помощники начальника оперативного отдела.

Малинин добродушно улыбнулся:

— Дело привычное, товарищ командующий. Но мне хотелось поближе узнать генерала Чуйкова, его стиль управления войсками. Ведь его армия почти четыре месяца обороняла город от врага. И где? На пятачке земли вокруг Мамаева кургана. Я даже чуточку ему завидую. Словом, командарм — герой! А у каждого героя есть всегда то, чего нет у других.

— Поедешь к Чуйкову в другой раз, Михаил Сергеевич, я тебе обещаю.

— Усек, товарищ командующий! — Малинин зевнул. — Извините, что-то ночью не спалось.

— Перед сражением и ко мне сон не идет, — усмехнулся Рокоссовский. — Тогда я что-нибудь читаю, пока не появится желание уснуть. А что ты делаешь?

— Лежу на кровати и мысленно перебираю минувшие события, ищу, что я сделал не так, как того хотелось. — В глазах начальника штаба мелькнул холодный огонек.

— Анализ своих действий еще никому не навредил, заметил Рокоссовский. — Но лучше сначала хорошенько подумать, все взвесить, а уж потом принимать решение, тогда и не придется искать огрехи в своих действиях. Мне вспоминается беседа в Ставке после того, как меня назначили командующим 16-й армией Западного фронта в сорок первом, когда под Москвой шли ожесточенные бои. Сталин говорил о трудностях первых тяжелых боев под Москвой, о том, что в эти дни особенно нужна в войсках железная дисциплина, что командир должен показывать в бою личный пример. Словом, верховному было что сказать молодому командарму, каким я был в те дни. Но особенно врезались в память его слова: «Надо уметь хотя бы чуть-чуть опережать время. А иные командиры порой учатся не время опережать, а смотрят себе под ноги из боязни споткнуться. Куда это годится!..»

Генерал Рокоссовский и сопровождавшие его лица форсировали Волгу по льду. Он был толстый и крепкий. «Газик» бежал быстро, хотя порой скользил, объезжая ледяные глыбы и большие сугробы. Переправились на другой берег быстро и без приключений. Немцы огня не открывали — стоял 30-градусный мороз, потом пошел снег. Машина остановилась около землянок штаба армии. Командующего фронтом встретил генерал Чуйков, отдал ему рапорт по всей форме.

— Ну, рассказывай, командарм, как вы тут живете на пятачке чуть ли не все лето и начало зимы, как бьете фашистов? — Рокоссовский поздоровался с ним за руку. — Как вы, готовы добивать фрицев в котле?

— А разве мы когда-либо отставали от войск фронта? — с горячностью спросил генерал Чуйков. Его полное лицо вмиг зарумянилось, глаза заблестели.

— Такого не припомню. — Командующий слегка улыбнулся.

Вслед за командармом Рокоссовский вошел в землянку. Здесь было тепло и уютно, в центре пылала буржуйка.

— Вот это и есть моя штаб-квартира, — развел руками Чуйков. — Удобств тут мало, но от мин и снарядов спасает.

Сев на табуретку, командующий фронтом кратко изложил план уничтожения окруженной группировки врага, подчеркнув, что поначалу надо расколоть ее на части. С этой целью главный удар с запада наносят армии генералов Батова и Чистякова. А с севера переходят в наступление армии генералов Жадова и Галанина, с юга — Шумилова и Толбухина.

— А что надлежит мне делать? — вставил реплику Чуйков.

Рокоссовский сказал, что своими активными действиями с востока 62-й армии следует привлекать на себя больше сил противника и не допустить его к Волге.

— Задача ясна, товарищ командующий фронтом, и она будет выполнена, — заверил Чуйков. — Гарантирую, что генерал Паулюс не оттянет из города ни одной своей дивизии!

— Ну а если под ударами наступающих армий с запада немцы ринутся на восток, сможете ли преградить им путь? — поспешно спросил Рокоссовский.

Начальник штаба армии генерал Крылов ответил, что, если генерал Паулюс летом и осенью не смог сбросить войска 62-й армии в Волгу, то теперь голодные и полузамерзшие гитлеровцы не в силах это сделать.

Работали долго и напористо. Когда завершили обсуждение назревших вопросов, генералы Рокоссовский, Телегин и Крылов стали собираться в обратный путь.

— Куда это вы, товарищи? — удивился генерал Чуйков, сворачивая свою оперативную карту. — Нет, я вас не отпущу, пока вы не отобедаете у нас! — серьезно заявил он с обидой. — Мои люди старались накрыть стол… Нет, — громче повторил командарм, — так дело не пойдет!

Рокоссовский взглянул на члена Военного совета Телегина.

— Константин Федорович, а ведь командарм прав: нам надо отобедать!

— Не возражаю! — Как и командующий, Телегин снял теплую куртку защитного цвета, затем взглянул на Чуйкова: — Василий Иванович, у тебя найдется «наркомовская»? На Волге, когда ехали по льду, меня продуло на стылом ветре, как бы не простудиться.

— А как же без «наркомовской», Константин Федорович! — улыбнулся командарм. — Скажу вам по секрету, что мы тут досрочно употребили все, что нам полагалось. Иначе нельзя — морозы под 30 градусов, да и метели бушуют. По неделям не едим горячей пищи — негде готовить, бомбежкой разбиты почти все солдатские кухни. Питаемся всухомятку, запиваем чаем и «наркомовской». И то наспех: фашисты ведут одну атаку за другой.

— Выходит, Василий Иванович, вы угощаете нас «наркомовской» из своих скудных запасов? — усмехнулся Рокоссовский.

— А это военная тайна! — засмеялся Чуйков.

И все же на столе для гостей была и горячая пища — разогретая на буржуйке свиная тушенка — и горячий чай. Обед прошел в дружеской беседе.

Возвратились в штаб фронта тем же путем. К ночи мороз усилился, над степью висело темно-голубое небо, кое-где ярко горели звезды. Снег перестал сыпать.

У себя в комнате Рокоссовский снял кожаный теплый реглан.

Появился генерал Малинин.

— Что у тебя, Михаил Сергеевич? — осведомился командующий.

Новость его не ошеломила, но слегка озадачила. Оказывается, в его отсутствие в штаб фронта звонил заместитель начальника Генштаба генерал Боков.

— Спросил, где вы, я ответил, что находитесь в штабе 62-й армии, у генерала Чуйкова, проверяете готовность войск к сражению, — объяснил Малинин. — Потом Боков спросил, все ли у нас готово к началу операции. Тут я замешкался, смолчал, а он бросил в трубку громко и, как мне показалось, сердито, что эти сведения нужны не ему, а верховному. Тогда я доложил, что войска почти готовы, лишь некоторым соединениям надо переправить боезапас, за день-два все это сделаем.

Командующий выслушал начальника штаба с улыбкой.

— Все правильно, Михаил Сергеевич, — одобрил его Рокоссовский. Он взглянул на стол. На нем лежала новая оперативная карта. Она была отработана так, как просил командующий фронтом. — Уже успели сделать?

— Как и обещал, — усмехнулся Малинин. — За час нанес места наших войск и войск противника. Вы же сами говорили, что я художник в этом деле.

— Спасибо, Михаил Сергеевич. — Рокоссовский пожал ему руку. — Ты не просто художник, ты талантливый начальник штаба!

— Ну нет, товарищ командующий, я обычный начальник штаба, каких немало у нас в Красной армии.

Ночь прошла спокойно. В Сталинграде, где проходил огневой рубеж, то и дело раздавались автоматные очереди и одиночные выстрелы. Рокоссовский вышел на морозный воздух покурить, когда снова в районе Мамаева кургана послышалась автоматная стрельба.

— Неужели там сейчас идет бой? — удивился подошедший к нему генерал Малинин.

— Немцы, как крысы, попрятались по углам и щелям разбитых домов, а стреляют для острастки или чтобы подавить в себе ночной страх, — усмехнулся Рокоссовский. — Еще в боях под Москвой в сорок первом я заметил, что фрицы боятся темных ночей. А для нас темная ночь как запасной патрон в обойме.

— Факт, — согласился начальник штаба.

Из землянки вышел начальник артиллерии Донского фронта генерал казаков. Он подошел к командующему фронтом. Василий Иванович сказал, что готов доложить по оперативной карте, как распределена в войсках фронта артиллерия на время проведения операции «Кольцо». Он подчеркнул, что у него в деле каждое орудие, а «катюши» на особом учете.

— Поглядим, что ты нам предлагаешь, — улыбнулся командующий.

Он загасил папиросу и шагнул в штабную землянку. Она была просторной и хорошо оборудованной. На столе лежала оперативная карта. Усевшись рядом с начальником штаба, Рокоссовский кивнул Казакову:

— Докладывай, Василий Иванович, только коротко и главное…

Генерал казаков в дни подготовки войск фронта к проведению операции побывал едва ли не во всех армиях фронта, на огневых позициях и по-хозяйски оценил, а где требовалось, поправил работу артиллеристов. Перед этим по его рекомендации были отобраны лучшие командиры батарей. Командующий всецело доверял ему, и пока главный артиллерист фронта, как называл Казакова Рокоссовский, его не подвел. Артиллеристы были опорой командующего фронтом, им он уделял особое внимание, заботясь о том, чтобы в тяжелых боях они выстояли, смогли бы своим метким и губительным огнем остановить наступление врага. Сам Казаков отдавал любимому делу свои знания и опыт и, бывая на передовых рубежах, проверял, как подготовились к атакам расчеты, все ли у них есть в наличии. Больше всего Казаков беспокоился о боезапасе. «Пушка без снарядов — это кусок железа, которое не извергает огонь, — говорил он молодым бойцам. — Так что первая ваша забота — запастись снарядами».

Под стать Казакову был генерал Малинин. По оценке Рокоссовского, с первых дней сражения Малинин показал себя «умницей, опытным и энергичным организатором, мы с ним сработались, хорошо, по-фронтовому сдружились».

Сейчас, одобрив информацию начальника артиллерии фронта, все трое сидели у дышащей жаром буржуйки, пили горячий чай и вели непринужденную беседу о том, как и когда судьба свела их вместе. Рокоссовский все помнил до мелочей. В июле 1941 года на Яруевских высотах войска Западного фронта вели тяжелые бои с немецко-фашистскими захватчиками. За две недели боев более половины штабных командиров погибли или были ранены. Как-то на рассвете бой утих и выдалось короткое время для отдыха. Рокоссовский так устал, что забрался в легковую машину и сразу уснул. Но вскоре его разбудил адъютант. Спросонья Константин Константинович не понял, в чем дело.

— Прибыл какой-то генерал, хочет вам представиться, — пояснил адъютант.

«Какой-то генерал» оказался командиром 7-го механизированного корпуса Виноградовым. Был он чуть выше среднего роста, широкоплечий, с открытым волевым лицом и веселыми карими глазами.

— Товарищ командующий группой войск, прибыл в ваше распоряжение! — звонко доложил комкор, взяв под козырек.

— Один прибыл или с людьми? — уточнил Рокоссовский.

— Со мной штаб в полном составе, со всеми отделами, хорошо экипирован, — ответил генерал. — Есть радиостанция, машины и все, что положено по штату крупному соединению. Проще говоря, мы готовы хоть сейчас идти в бой!

— Кто у вас начальник штаба? — спросил командующий.

— Полковник Малинин Михаил Сергеевич.

— Как он, порох нюхал?

— Толковый начальник штаба, я им доволен, — подчеркнул Виноградов.

— А кто в мехкорпусе ведает артиллерией? — продолжал сыпать вопросы Рокоссовский.

— Генерал-майор Казаков Василий Иванович. Мне он тоже по душе. Человек геройский и по уши влюблен в свою профессию.

— Так у вас одни герои, не так ли? — лукаво повел бровью Рокоссовский, глядя на комкора в упор.

— Есть герои, но далеко не все, товарищ командующий. А за Малинина и Казакова ручаюсь своей головой…

Тогда разговор состоялся прямой и откровенный. И Малинин, и Казаков Константину Константиновичу понравились, и он сказал им об этом, но тут же предупредил:

— Чур носы не задирать, я этого не люблю! — И после короткой паузы добавил: — Будем вместе готовить удар по фашистам, засевшим в Ярцеве.

Удар был мощный, и враг попятился.

— Я угодил под бомбежку «юнкерсов», когда бежал к орудийному расчету, который вел огонь прямой наводкой по немецким танкам, — заговорил Казаков. Его глаза блестели, и Рокоссовский понял, что памятный эпизод и теперь волновал его. — Но орудие почему-то умолкло, а немецкий танк, как навозный жук, полз прямо на расчет. Потом выяснилось, что убило заряжающего и ранило наводчика. Тогда я вмиг подскочил к орудию, навел его на танк и дернул шнур. Снаряд угодил в башню, взрывом ее разворотило. От радости я крикнул во все горло: «Капут фрицу!» — и не заметил, как справа на нас бежит еще одна машина с черным крестом на боку брони. А вот в нее я не попал, — сокрушенно покачал головой Казаков. — Ну, думаю, сейчас по мне шибанет танк! Он уже совсем рядом, метрах в десяти от окопа…

— И фрицы не стреляют? — прервал его генерал Малинин.

— Я сам был удивлен, отчего танк не стреляет: то ли у экипажа кончились снаряды, то ли фрицы хотели раздавить меня гусеницами, то ли еще по какой причине. Что же делать? Не успел подумать, как раненый наводчик нашел в себе силы, изловчился и швырнул в танк бутылку с горючей смесью. Тот вмиг запылал, и из него стали выскакивать фрицы… — Помолчав, Казаков добавил: — Так что я родился в рубашке.

— А вот тебя, Михаил Сергеевич, командующий Западным фронтом маршал Тимошенко с трудом отдал мне, — вновь заговорил Рокоссовский, глядя на Малинина, маленькими глотками отпивавшего из кружки чай и чему-то усмехавшегося: должно быть, вспомнил, какая история произошла с ним.

После того как немцы захватили Смоленск, маршал Тимошенко отдал приказ об отводе войск. 16-я и 20-я армии отошли за Днепр. Неожиданно Рокоссовского вызвал командующий фронтом и сказал ему, что они поедут к героям Смоленска.

— Под свое крыло вы примете 16-ю армию, — сообщил маршал Тимошенко.

Рокоссовский не скрывал своей радости:

— Я буду стараться, может, у меня что-то и получится…

— Получится, Костя, я в этом уверен, как в самом себе, — улыбнулся Тимошенко.

16-я армия была сформирована летом 1940 года в Забайкальском военном округе. Она прикрывала государственную границу СССР в Забайкалье. Когда началась война, армию вывели в резерв Ставки Верховного главнокомандования, а затем по железной дороге перебросили в район Смоленска, где в середине июля включили в состав Западного фронта. Командующим армией был генерал-лейтенант Лукин, с которым Рокоссовский был хорошо знаком. Но во время бомбежки переправы Лукина тяжело ранило.

— Я так и не понял, зачем маршал Тимошенко сначала заехал к командарму 20-й генералу Курочкину, — сказал Рокоссовский. — Но когда мы туда прибыли, выяснилось, что Москва отозвала генерала Курочкина, на его место назначила генерала Лукина, а я возгласил 16-ю армию. Тимошенко спросил, есть ли у меня просьбы. Я не растерялся и попросил его назначить начальником штаба армии полковника Малинина. «Зачем тебе полковник? — удивился маршал. — Я пришлю тебе генерала». — «Нет уж, Семен Константинович, — возразил я, — дайте мне Малинина». — «Он что, твой сват или кум?» — шутливым тоном поинтересовался Тимошенко, улыбка не сходила с его слегка загорелого лица. Но я промолчал, и тогда Тимошенко всерьез воспринял мою просьбу: «Хорошо, пусть будет по-твоему!» Он пожал мне на прощание руку и пожелал успехов в должности командарма.

16-я армия Рокоссовского занимала оборону на широком фронте, оседлав основную магистраль Смоленск — Вязьма. Люди напряженно ждали, когда появится враг. Наконец на горизонте показались немецкие танки и мотопехота. Завязался напряженный бой. По сигналу командующего генерал Казаков выдвинул вперед батарею реактивной артиллерии — «катюши». Они накрыли огнем вражескую пехоту и танки. «Мы вылезли из окопов и, стоя в рост, любовались эффектным зрелищем, — отмечал Рокоссовский. — Да и все бойцы высыпали из окопов и с энтузиазмом встречали залпы «катюш», видя бегство врага». Но одно дело иметь такое мощное оружие, другое, не менее важное, — умело распорядиться им в бою, установить его на боевом рубеже так, чтобы польза от него была максимальной. Все это тогда и сделал начальник артиллерии армии генерал Казаков…

Утром Рокоссовский проснулся рано. Небо, низко висевшее над белоснежной равниной степи, было все в бурых тучах — первый признак того, что вот-вот пойдет снег. Умывшись, командующий вызвал адъютанта. Тот не замедлил прибыть. Он застыл у двери, смотрел на своего хозяина и почему-то улыбался.

— Ты что такой веселый? — спросил его Рокоссовский.

— Сон мне приснился, забавный такой… — И адъютант хохотнул. — Вы не поверите…

— Наверное, во сне тебе явилась твоя девушка, а? — Командующий тоже улыбнулся. — В твоем возрасте мне тоже часто снились женщины: видно, разлука с ними дает о себе знать.

— Не девушка мне во сне явилась, а сам Адольф Гитлер!

— Ну ты даешь, Гриня. — Рокоссовский передернул плечами. — И что же он тебе говорил?

— Будто сидим мы с вами на крыльце штаба, — начал рассказывать адъютант, — и курим папиросы. И вдруг во двор въезжает машина, и из нее выходит Гитлер. Почему-то фюрер был без фуражки, длинные черные волосы легли ему на лицо, и сквозь них люто сверкают глаза. Чертовски злой был фюрер. Подходит к вам и спрашивает: «Вы командующий Донским фронтом?» Вы отвечаете ему: «Да, я командующий фронтом генерал-лейтенант Рокоссовский. У меня есть приказ товарища Сталина, нашего Верховного главнокомандующего, разбить войска генерала Паулюса, находящиеся в котле». — «Сделать это вы не успеете — я выручу моего лучшего генерала из котла! А вот когда вы придете в Берлин, мы вас всех уничтожим!» Вы, Константин Константинович, — продолжал адъютант, — выхватили из ножен шашку и замахнулись на Гитлера… И тут я проснулся.

Командующий засмеялся, качая головой:

— Ну и сказку ты сочинил! Напиши обо мне книгу, знаю, что получится. — Он подошел к зеркалу, посмотрел в него. — Видишь, Гитлер боится, что мы дойдем до Берлина. А мы дойдем и покончим с фюрером и его единомышленниками. Я в этом уверен, как и в том, что после ночи наступает утро. — Командующий подошел к адъютанту ближе: — Вот что, Гриня. Через полчаса поедем в войска 64-й армии генерала Шумилова. Распорядись, чтобы машина и охрана были готовы. Я мигом перекушу, и поедем. Да, а ты позавтракал?

— Никак нет, ребята только что поставили кипятить воду для чая.

— Тогда скорее поешь…

Дверь скрипнула, и к Рокоссовскому вошел начальник Особого отдела фронта.

— Разрешите? — спросил он, прикрыв за собой дверь.

— Входи, друже. — Командующий фронтом пошел ему навстречу и поздоровался за руку. — Что волнует нашу контрразведку?

— То же, что и вас, товарищ командующий, — улыбнулся начальник Особого отдела. — Когда наконец мы уничтожим немцев в котле. Но я прибыл к вам по конкретному вопросу.

— Садись, Яков Петрович, и рассказывай. — Рокоссовский кивнул на стоявшую рядом скамейку. — Я как раз собрался ехать к генералу Шумилову: давно у него не был. Хочу посмотреть его войска, готовы ли они штурмовать этот самый котел, который всем нам не дает покоя. Так я слушаю…

— Наши люди добыли копию приказа генерал-полковника Паулюса, в котором речь идет об ультиматуме, предлагающем фашистам сдаться без боя, однако они его не приняли. — Яков Петрович вручил Рокоссовскому документ.

— Интересно, с чем обратился к солдатам любимец фюрера, что он требует от них, какие дает рекомендации.

— Приказ сей Паулюс подписал 9 января, и начальник штаба 6-й армии генерал Шмидт распорядился срочной телеграммой объявить его всему личному составу вплоть до роты включительно, — пояснил Яков Петрович.

Рокоссовский стал читать про себя документ. «Последнее время, — говорилось в нем, — русские предпринимают неоднократные попытки войти в соглашение с армейским командованием или нижестоящими подразделениями. Они хотят различными обещаниями и заверениями сломить нашу волю к сопротивлению. Все мы знаем, что нас ждет, если мы сложим оружие, — продолжал читать командующий. — Большинству из нас грозит неминуемая смерть или от вражеской пули, или от голода и страданий в кошмарном сибирском плену. Ясно одно: кто сдается в плен, своих близких уже никогда не увидит. Для нас остается одно — бороться до последнего патрона, несмотря на голод и холод…»

— Мудреный и насквозь фальшивый и циничный приказ, — усмехнулся Рокоссовский. — Перевод с немецкого точный?

— Слово в слово, — подтвердил начальник Особого отдела фронта.

— Теперь понятно, почему немецкое командование отвергло наш ультиматум, — грустно помолвил командующий, возвращая листок Якову Петровичу. — Не хотели сдаться без боя, сохранив себе жизнь, — мы заставим их сделать это сокрушительным огнем! Кстати, — продолжал Рокоссовский, взглянув на Якова Петровича, — текст приказа передайте начальнику штаба Малинину, пусть проинформирует от моего имени Генеральный штаб.

Появился адъютант.

— Машина и охрана готовы к отъезду, товарищ командующий! — доложил он.

 

11

Полдня провел в войсках 64-й армии командующий Донским фронтом и всем, что там увидел, остался доволен. Командарм Шумилов — энергичный, беспокойный, в меру пытливый человек — встретил его радушно, весело: наконец-то и к нему заглянул Рокоссовский, о котором на фронте ходила добрая слава как об умном и волевом военачальнике. С дороги да еще в сильный мороз Шумилов предложил Константину Константиновичу попариться в финской баньке, которую по его проекту соорудили бойцы.

— Да нет уж, Михаил Степанович, давай поработаем, а уж потом и собой займемся. Если можешь, дай, пожалуйста, кружку горячего чая.

— Это можно, — улыбнулся Шумилов. Он вызвал адъютанта и дал ему команду. — Только сделай побыстрее.

Генерал Шумилов доложил Рокоссовскому о ситуации, сложившейся на огневых рубежах 64-й армии, о войсках противника, с которыми ему придется столкнуться, а в заключение коротко, но твердо заявил, что его армия готова к боевым действиям.

Выслушав его, командующий фронтом вопросов не задал, лишь поинтересовался:

— Что-то ты, Михаил Степанович, ничего у меня не просишь?

— Удивляетесь? — Шумилов лукаво повел бровью. При этом его худощавое лицо вытянулось и стало напряженным, даже слегка потемнело, словно командующий спросил у него бог знает что. Но карие глаза гостя смотрели доверчиво, в них затаилась грусть.

— Удивляться тут нечему, но ты задел меня за живое, — серьезно промолвил Рокоссовский. — По натуре ты человек прямой, говоришь правду и вдруг заскромничал.

Теперь на лице командующего армией появилась улыбка.

— А что толку, если я сейчас начну плакаться — танков у меня единицы, орудий половина из того, что мне положено по штату, а «катюш» на одной руке по пальцам можно пересчитать? — усмехнулся Шумилов. — У вас нет резервов, а будь они, вы бы сами мне их дали. У меня расчет на те силы, коими располагаю. А вообще-то я не люблю попрошайничать.

Генерал Шумилов — ветеран Красной армии, и об этом Рокоссовский был осведомлен. В годы Гражданской войны командовал полком, уже тогда в молодом командире проявился военный талант. В советско-финлядскую войну водил в сражение корпус. А когда началась Отечественная война, Шумилов на Северо-Западном фронте возглавил стрелковый корпус, потом стал заместителем командующего 55-й армией, чуть позже — заместителем командарма 21-й, которая участвовала в Смоленском сражении 1941 года. В начале сентября 21-я армия была передана в состав Юго-Западного фронта и принимала участие в Киевской оборонительной операции, вела бои в окружении. После выхода из окружения доукомплектовывалась в районе Ахтырки, в мае участвовала в Харьковском сражении

1942 года. В июле была включена в Сталинградский (с 28 сентября 1942 года — Донской) фронт и участвовала в Сталинградской битве. За боевые заслуги в апреле 1943 года была преобразована в 6-ю гвардейскую армию.

— Побывал я, Константин Константинович, на острых перекосах борьбы с врагом, — усмехнулся генерал Шумилов, рассказывая командующему за чаепитием, что пришлось ему пережить. — А сколько еще придется выстрадать, один Бог знает.

— Мне по душе люди с тяжелой военной судьбой, — признался Рокоссовский. — Хочется им чем-то помочь. Не всегда, правда, мне это удается, но зато эти люди — моя опора в сражениях. Так что ты, Михаил Степанович, золотой фонд Донского фронта!

Генерал Шумилов еще в августе 1942 года возгласил 64-ю армию, которая вместе с 62-й армией генерала Чуйкова героически обороняла Сталинград. Трудности каждого сражения Михаил Степанович умело преодолевал, хотя эти преодоления — где больше, где меньше — стоили ему немалых сил, да и седин на голове прибавилось, но порукой ему был богатый боевой опыт, глубокие знания военного дела, которые он приобрел еще в те годы, когда в 1929 году окончил курсы «Выстрел». Главное, что импонировало Рокоссовскому в характере генерала Шумилова, — его оптимизм, даже в самых тяжких боях Михаил Степанович находился на виду у своих войск, бойцы и командиры брали с него пример, учились бить врага беспощадно.

Рокоссовский вместе с командармом побывал в соединениях армии, беседовал с бойцами в окопах и блиндажах. Командующий воочию убедился, что люди настроены по-боевому, они горят желанием скорее уничтожить гитлеровцев в котле. Уж коль они не приняли советский гуманный ультиматум, то теперь пощады им не будет! На Военном совете, в котором принял участие Рокоссовский, командиры соединений в один голос заявили, что их войска выполнят приказ Верховного главнокомандующего о ликвидации котла, чего бы им это ни стоило.

— Главное, товарищи, чтобы эти ваши слова не разошлись с делом, — подчеркнул генерал Рокоссовский, напутствуя командиров на решительную схватку с врагом. — Дело чести каждого из вас — внести свою лепту в победу над фашистами. Подвиг во имя Родины надо поднимать до уровня сердца!.. Может, это и красивые слова, но они суть нашего воинского долга. Еще, — продолжал командующий, — хочу вам, командирам, дать совет: не бойтесь взять на себя ответственность в решении проблем. У меня был такой случай, который произошел в первый день войны — 22 июня 1941 года. Я тогда был командиром механизированного корпуса. Выступая в поход по боевой тревоге, я запретил выдавать командирам и сержантам петлицы и знаки различия защитного цвета. Почему? Командир должен резко выделяться в боевых порядках. Бойцы должны его видеть, и сам он обязан чувствовать, что солдаты его видят и следят за его поведением, душой и волей подравниваются по нему. Это и есть личный пример командира…

Вернулся в штаб фронта Рокоссовский удовлетворенным. Едва снял с себя меховой реглан и сел за рабочий стол, как прибыл представитель Ставки генерал Воронов. В эти дни он тоже работал в войсках, решая вопросы обеспечения Донского фронта артиллерией. Когда надо было, он звонил по ВЧ в Генеральный штаб и «выбивал» боевую технику для войск.

— Ну, как там генерал Чуйков и Шумилов? — осведомился Воронов у Рокоссовского, с которым всегда делился своим мнением, чего ждал и от него. — Выполнят они свои задачи?

Рокоссовский заявил, что такая надежда у него есть.

— Что меня подкупает в этих генералах? — спросил командующий и сам же ответил: — Крепость духа! Посудите сами. С начала сентября, когда немцы вплотную подошли к Сталинграду с запада и с юго-запада, дальнейшая оборона города была возложена на две их армии. И они выстояли, хотя шла борьба почти четыре месяца! Это ли не пример мужества и стойкости! Нет, Николай Николаевич, тот, кто выстоял в ожесточенных боях, будь он солдат или генерал, честь свою никогда не уронит и в сражении не подведет. Смерть цепляет его за пятки, а он рвется вперед и побеждает.

Генерал Воронов в знак согласия кивнул.

— Ты прав, Костя, но на фронте порой возникает такая ситуация, что не сразу найдешь выход и даже бывалому вояке приходится круто, — вздохнул Воронов. — В профессии военного человека есть первая ступенька, но нет последней. Слыхал, наверное?

— А то как же! Сегодня ты узнал что-то новое, но, как бы ни старался, все знать не будешь, выход один — учиться военному делу всю свою жизнь. Иначе удачи не видать, — добавил Рокоссовский с добродушной улыбкой на веселом лице. Он перевел разговор на другое: — Я хотел бы после ужина собрать руководящий состав фронта и подвести итоги нашей подготовки к операции. Вы сможете принять участие?

— Если надо, я готов, для чего Ставка и обязала меня курировать действия войск Донского фронта, — улыбнулся Воронов. — Я, разумеется, тебе доверяю, Костя, но долг превыше всего. Ведь и ты можешь что-то недосмотреть, ошибиться…

Вечером 9 января генерал Рокоссовский стал собираться в дорогу. Он был слегка взволнован и задумчив, это заметил генерал Воронов.

— Куда вы едете, Константин Константинович? — спросил представитель Ставки официальным тоном.

— К генералу Батову, — ответил командующий фронтом. — Хочу посмотреть, как его 65-я армия будет наносить главный удар. Приглашаю и вас поехать, если желаете.

— Согласен! — Воронов начал одеваться. — Батов интересный командарм, у него есть чему поучиться молодым командирам, да и нам, старикам, не грех перенять боевой опыт.

Рокоссовский, Воронов и начальник артиллерии фронта генерал Казаков выехали в штаб 65-й армии на двух машинах: в первой находилось руководство, во второй — охрана. Вечер выдался морозным, дул ветер, а вскоре пошел снег. Дорога вся в ухабах, машины бросало из стороны в сторону.

— Не растрясет нас, пока мы доберемся до Батова? — шутливым тоном спросил Воронов, глядя на Рокоссовского, который сидел за его спиной.

— Дальше дорога ровная и качать не будет, — улыбнулся командующий. — Не в танке же к Батову ехать? В снежном поле не встретишь ни одного фрица, не то что роту или взвод солдат.

Машины въехали во двор штаба, когда над снежной степью опустилась ночь. К этому времени войска Донского фронта уже заняли исходное положение. Вокруг тишина, и лишь в глубине обороны противника то и дело появлялись яркие вспышки и озарялась часть темного неба.

— Это дальняя авиация генерала Голованова бомбит вражеские аэродромы, войска и военные объекты, — пояснил генерал Батов, тепло встретив старших начальников. Он был одет в теплый полушубок, на груди висел бинокль, по его напряженному лицу было видно, что он тоже волнуется, хотя старается не подать виду.

На наблюдательный пункт Батова позвонил генерал авиации Руденко и доложил о том, что поднял в воздух несколько самолетов, чтобы выявить зенитную оборону немцев, а штурмовики уже начали бомбить войска противника, его артиллерию.

— Моя 16-я воздушная армия настроена по-боевому, товарищ командующий, — сказал генерал авиации Руденко. — Как только войска пойдут в наступление, я подниму на крыло все самолеты, чтобы надежно прикрыть их с воздуха. Хорошо, что перестал сыпать снег, не то создал бы нам помехи в работе.

— Действуй во всю мощь, Сергей Игнатьевич, — одобрил Рокоссовский. — У вас опыта в этом деле дай бог каждому летчику. — Он взглянул на часы: — Скоро дадим сигнал и войска ринутся в атаку.

Напряжение у всех, кто находился на наблюдательном пункте армии, возрастало. Рокоссовский уже не раз водил свои войска в бой, казалось, мог бы уже привыкнуть и не поддаваться переживаниям, но такая беспокойная была у него натура. Даже внешне невозмутимый генерал Воронов, заметив, как волнуется командующий, поспешил его успокоить.

— Костя, ты ведешь себя, как барышня перед свиданием, — места себе не находишь, — сказал Николай Николаевич, и добродушная улыбка тронула его губы.

Сердце у Рокоссовского заныло.

— В своих людей я верю, они будут сражаться до последнего, — ответил он. — Но немцы тоже умеют воевать, и потому у нас будут потери — вот это и не дает мне покоя.

— Без потерь сражения не бывает, — слегка повысив голос, возразил Воронов.

— Я вот о чем подумал, Николай Николаевич, — повеселел Рокоссовский. — Мало у меня пехоты, так что вся надежда на артиллерию. Она должна пробить брешь в обороне врага, а пехота поможет нам закрепить захваченный рубеж.

— Правильно подумал, Костя, — согласился с ним Воронов. — Артиллерии у тебя немало, так что есть чем бить фашистов. И не переживай, зажми нервы в кулак, — смеясь, добавил генерал.

А ночь постепенно таяла. Горизонт уже посветлел, небо их темно-серого стало светло-голубым.

— Кажется, нам пора начинать, — обронил генерал Батов, глядя на Рокоссовского.

Командующий взглянул на часы — пять минут девятого.

— Пора, Павел Иванович! — резко бросил он.

Небо прочертили сигнальные ракеты. И тотчас вся артиллерия фронта, минометы и гвардейские реактивные установки — «катюши» — открыли огонь. Над морозным заснеженным полем пронесся протяжный гул, казалось, что все вокруг пришло в движение. Залп следовал за залпом. Глухо раздавались команды у артустановок. В бинокль Рокоссовский видел, как далеко впереди, там, где находились вражеские боевые порядки, снаряды и мины, взрываясь, вспахивали землю. Командующий фронтом подозвал к себе начальника артиллерии генерала Казакова.

— Долго артиллеристы будут вести огонь? — спросил он.

— Пятьдесят пять минут, как и условились на Военном совете, — ответил генерал. — Снарядов у нас припасено достаточно. После этого артиллеристы перейдут на сопровождение огневым валом нашей пехоты, атаковавшей вместе с танками позиции врага. Атаке будет содействовать и наша авиация с воздуха.

По докладам из войск стало ясно, что в результате мощного удара нашей артиллерии и авиации вражеская оборона на ряде направлений была подавлена на всю глубину.

— Как у вас дела, Павел Иванович? — осведомился Рокоссовский у Батова, едва тот появился у штабного стола.

— Пехота с трудом преодолевает укрепления немцев, — ответил Батов.

— Тяжело, Павел Иванович, но иного выхода у нас нет, так что нажимай, дружище, — попросил его Рокоссовский. — Вгрызайся в немецкую оборону как можно глубже. Понял, да?

— К исходу дня километра на три продвинемся вперед, — заверил генерал Батов.

Так оно и получилось. На всем участке фронта протяженностью 12 километров соединения генерала Батова продвинулись в глубину на 5–6 километров. Местами противник вводил в бой свои полковые и дивизионные резервы, бросая их в контратаки при поддержке танков. «Мы видели, с каким трудом пехота 65-й армии преодолевает укрепления врага. И все же, сопровождаемая отдельными танками и орудиями прямой наводки, находившимися в ее боевых порядках, она продвигалась вперед. Бой принимал затяжной характер, — отмечал Рокоссовский, — нашим войскам приходилось буквально прогрызать вражескую оборону. Огонь противника все усиливался. Нам, наблюдавшим за боем, несколько раз пришлось менять место, спасаясь от вражеских минометов, а дважды мы попали даже под пулеметный огонь. Но, несмотря на упорное сопротивление гитлеровцев, к исходу дня соединения 65-й армии на всем 12-километровом участке фронта сумели вклиниться во вражескую оборону на глубину до 5 километров».

Бои проходили затяжные и решительные. Приходилось на ходу производить перегруппировку войск, сосредотачивая большие силы артиллерии, танков и пехоты то на одном участке фронта, то на другом. И тут неоценимую помощь Рокоссовскому оказывал представитель Ставки генерал Воронов.

Наконец утром 26 января 51-я и 52-я гвардейские дивизии и 121-я танковая бригада 21-й армии в районе поселка Красный Октябрь и на скатах Мамаева кургана соединились с 13-й гвардейской и 284-й стрелковой дивизиями 62-й армии, наступавшими из города.

«На рассвете с наблюдательного пункта сообщили: гитлеровцы в панике мечутся, слышен грохот машин, показались люди в красноармейской форме, — вспоминал Чуйков встречу 62-й армии с частями армий 65-й генерала Батова и 21-й армии генерала Чистякова, наступавшими с запада. — Видны тяжелые танки. На броне надписи: «Челябинский колхозник», «Уральский металлист». Гвардейцы дивизий Родимцева, Гурьева, Батюка и других с красным флагом побежали вперед. Эта радостная, волнующая встреча состоялась в 9 часов 20 минут утра в районе поселка Красный Октябрь. Капитан А. Ф. Гущин вручил представителям частей армии Батюка знамя, на алом полотнище которого было написано: «В знак встречи 26.I.1943 года».

У суровых, видавших виды воинов сверкали на глазах слезы радости.

Гвардии капитан Усенко доложил генералу Родимцеву, что знамя от его прославленных гвардейцев принято.

— Передайте своему командиру, — сказал генерал Родимцев, — что у нас сегодня счастливый день: после пяти месяцев тяжелой и упорной борьбы мы встретились!

Окруженная группировка врага была расчленена на две части. Теперь предстояло уничтожить обе эти части, к чему и приступит Донской фронт. Но прежде следовало узнать, какими силами располагает противник.

Рокоссовский сидел за столом, перед ним лежала оперативная карта, на которую начальник штаба генерал Малинин наносил расположение немецких войск. К ним зашел представитель Ставки генерал Воронов, уходивший на узел связи, чтобы позвонить по ВЧ в Москву. Он устало присел рядом с командующим фронтом.

— Ну как, Константин Константинович, узнала наша разведка, каковы вражеские силы? — спросил Воронов, ладонью приглаживая волосы.

Рокоссовский дал ему положительный ответ и пояснил: в южной группе войск наши 21, 57 и 64-я армии зажали в кольцо 6 пехотных, две моторизованных и одну кавалерийскую дивизии; в северной группе 65, 66 и 62-я армии локализовали и держат под прицелом 3 танковые, 1 моторизованную и 8 пехотных дивизий. Все эти войска противника изрядно потрепаны в прошедших боях, но они еще достаточно сильны, чтобы оказать упорное сопротивление.

— Сведения точны? — вновь спросил Воронов.

— Безусловно, — ответил Рокоссовский. — Эти цифры назвали и пленные немецкие офицеры на допросах. Генерал Малинин может это подтвердить, он тоже допрашивал пленного штабного офицера.

— Свидетельствую, что это так, — улыбнулся генерал. — Кстати, южной группой войск противника командует генерал Росске (как позже выяснилось, в этой южной группе гитлеровских войск находились генерал Паулюс и его штаб во главе с генералом Шмидтом), северную возглавил генерал пехоты Штреккер.

Генерал Воронов молчал. Он о чем-то задумался, потом, глядя на Рокоссовского, произнес:

— Послушай, Костя, а не предъявить ли снова немцам ультиматум о сдаче в плен? Небось после наших атак их боевой пыл поубавился. Что скажешь?

Рокоссовский небрежно бросил:

— А надо ли это делать? Только нервы себе трепать. Если бы они хотели сдаться, то давно дали бы нам знать. Нет, Николай Николаевич, теперь их нужно бить! Перегруппируем свои силы, дадим против генерала Штреккера больше артиллерии, наши «катюши» споют им песенку, и дело сдвинется с мертвой точки.

«Не желает зря терять время, — подумал Воронов о Рокоссовском. — Будь я на его месте, пожалуй, тоже так поступил». А вслух сказал необычно жестко:

— Ты прав, Костя, давай готовить удар. Надо задействовать как можно больше артиллерии и штурмовой авиации. Погода морозная, снег не идет, так что есть возможность летунам развернуться в полную силу и сыпануть по фрицам сотнями бомб. Какая из вражеских групп сильнее, южная или северная?

— В южной десять дивизий, а в северной одиннадцать, — подсчитал генерал Малинин. — В северной группе, правда, более опытный генерал пехоты Штреккер.

— По Штреккеру и следует крепко ударить, — заметил генерал Воронов.

Рокоссовский согласился с ним, однако спросил о другом: удалось ли ему переговорить со Ставкой?

— Нет. Сталин был очень занят, Поскребышев предложил позвонить позже. Но, подумав, я решил верховного не беспокоить: котел-то мы еще не разбили, лишь разделили его на две части. Спросит верховный, а что ему отвечу?

— Логично! — повеселевшим голосом произнес Рокоссовский и взглянул на Малинина: — Как ты предполагаешь, где находится генерал Паулюс?

— Там, где и его штаб, — в южной группе, она ведь почти вся в центре Сталинграда. А что тебя тревожит?

— По южной и ударим, чтобы покончить с ней, а заодно и генерала Паулюса взять в плен, если его свои фашисты не убьют. — Рокоссовский достал папиросы и закурил.

— Резон есть, — поддержал его генерал Воронов.

Так и сделали. Удар по южной группе вражеских войск был нанесен с юго-запада и северо-запада. Противник потерпел тяжелое поражение, и 31 января, едва утихли орудийные залпы и залпы реактивной артиллерии, гитлеровцы целыми группами начали сдаваться в плен, выставив из разбитых зданий куски белой материи.

Неожиданно на КП позвонил командующий 64-й армией генерал Шумилов. Он сообщил о том, что разведчики установили, где пребывает генерал Паулюс.

— Где, Михаил Степанович? — спросил командующий фронтом.

— В центре города, в подвале универмага!

— Кто вам сообщил об этом? — не унимался Рокоссовский.

— Я получил донесение от командира 38-й бригады полковника Бурмакова, — объяснил командарм. — Только сейчас мне вновь звонил комбриг. Он сказал, что его люди во главе с заместителем начальника штаба бригады старшим лейтенантом Федором Ильченко уже находятся в подвале универмага и ведут переговоры с немцами. По его словам, немецкое командование готово пойти на капитуляцию, однако оно согласно вести переговоры с представителем Донского фронта. Бурмаков просит указаний на этот счет. Я срочно послал туда начальника штаба армии генерала Ласкина Ивана Андреевича. Это бывалый командир, и я уверен, что свою миссию он выполнит с честью.

Выслушав командарма, Рокоссовский приказал ему с этой минуты держать его в курсе переговоров, а как только Паулюс будет взят в плен, срочно дать знать на КП фронта.

— Михаил Степанович, ваши люди ведут с немцами переговоры о капитуляции, а я ничего не знаю, — недовольным голосом произнес Рокоссовский. — Так дело не пойдет. Прошу учесть на будущее.

— Виноват, товарищ командующий, я ждал конечного результата, а уж потом доложил бы вам, но… — Генерал на минуту утих. — Я постараюсь сделать все, чтобы генерал Паулюс уже сегодня был у вас не допросе.

— Не торопись, делай все, как надо, а главное — береги людей, которые находятся в логове фашистов и ведут с ними переговоры, — предупредил командарма Рокоссовский.

— Ваши указания, товарищ командующий, принимаю к исполнению! — глухо зазвучал в трубке голос командарма.

Обо всем, что произошло в последние минуты, и о беседе с командармом Шумиловым Рокоссовский проинформировал генерала Воронова, когда тот вернулся из танковой дивизии. Воронов всецело одобрил его действия.

— Если мы пленим генерала Паулюса, то немцы вряд ли будут продолжать сопротивляться, — сказал представитель Ставки.

— Хотелось бы в это верить, но северная группа войск противника пока оружия не сложила, — грустно вздохнул командующий фронтом. — И отдаст ли приказ своим подчиненным генерал Паулюс, чтобы его отпрыски сдались? Генерал Малинин в этом сомневается, да и я колеблюсь.

Генерала Воронова слегка задели за живое его слова, но по характеру он был человеком выдержанным, никогда не «нажимал» на эмоции, старался убедить собеседника в своей правоте, и, даже если это не удавалось, он не чувствовал себя разочарованным, лишь говорил: «Ну что же, поживем-увидим». Но сейчас он не произнес и этих слов, сказал просто, будто речь шла о самом обыденном деле:

— Если генерал Паулюс этого не сделает, будет хуже не нам в первую очередь, а его голодным солдатам. — Помолчав, он добавил: — Мне недавно генерал Еременко сообщил, что у Паулюса было несколько сотен лошадей и всех их поели голодные немцы. Гитлер обещал своему выкормышу снабжать армию в кольце всем необходимыми с воздуха, но, когда сюда стали прилетать немецкие транспортные самолеты и сбрасывать в котел продовольствие и боеприпасы, авиация Сталинградского фронта начала беспощадно сбивать их. Теперь же в это место не прорвется ни один транспортный самолет врага. А ведь фюрер кричал на весь мир, что выручит из котла свою лучшую армию и ее «доблестных рыцарей». И что из этого получилось? Пшик! Даже лучший полководец фюрера потерпел поражение, когда вдруг решился выручить из котла своего друга.

— Да, фельдмаршалу Манштейну мы крепко дали по зубам, — улыбнулся Рокоссовский.

Звонок командарма Шумилова, однако, вывел его из равновесия. Теперь в голову лезли всякие мысли, одна острее другой. Удастся ли захватить генерала Паулюса живым? Никто из наших на фронте его не видел, и немцы могут его кем-то подменить — что тогда? Наконец, не попытаются ли немцы выкрасть его из Сталинграда? Пока идут переговоры, верные люди Паулюса упрячут его подальше. История знает такие примеры. «Кажется, и я тут не все сделал, — корил себя Константин Константинович. — Нужно было распорядиться, чтобы генерал Шумилов послал в злосчастный подвал универмага более надежных людей… Хоть бы все прошло, как надо, и Паулюс оказался бы в наших руках. Но Шумилов что- то молчит, значит, генерала еще не взяли».

Рокоссовский то и дело бросал косые взгляды на телефон, стоявший у него на рабочем столе: по нему можно было звонить прямо в штаб 64-й армии, в Бекетовку, где размещался командарм. Генерал Воронов сидел за столом и что-то разглядывал на оперативной карте. Он давно заметил, что командующий фронтом крайне напряжен, задумчив и молчалив. Конечно, представитель Ставки понимал, что Рокоссовскому было о чем задуматься, но не в такой степени. Даже не стал ужинать, бросив адъютанту короткую фразу, «Потом, у меня дела…»

Воронов молчал-молчал и не выдержал.

— Что тебя мучает, Костя? — спросил он с легкой усмешкой на худощавом лице. Брови у генерал дергались, будто и сам он был чем-то встревожен.

— Генерал Паулюс не выходит у меня из головы, — признался Рокоссовский. — Не попадет он в наши руки живым или в него пустит пулю какой-нибудь фашист, которому не по душе плен, — что тогда? Сталин наверняка скажет, мол, растяпы, упустили такую добычу, а мне не хотелось бы это слышать.

— Не хитри, Костя, ты просто боишься его, — не удержался Воронов, пощипывая длинными пальцами подбородок. — Да, порой верховный крут. Правда, от него мне еще не попадало, но полагаю, что и тебе не попадет — верховный тебя уважает, хотя, если вдруг с Паулюсом случится беда, нам обоим достанется под самую завязку. Кстати, ты ждешь звонка от Шумилова?

— Угадал, Николай Николаевич, — усмехнулся Рокоссовский.

— А ты сам позвони ему, узнай, какая там ситуация с капитуляцией Паулюса.

— Пожалуй, я так и сделаю.

Командующий фронтом дал звонок непосредственно генералу Шумилову. Тот был на месте и взял трубку.

— Как дела у генерала Ласкина?

— Пока он на связь не вышел, но мне сообщили, что он прибыл в расположение, — ответил командарм. Видимо, по голосу он определил, что Рокоссовский волнуется, поэтому торопливо добавил: — Я жду от Ласкина доклада. Как только Паулюс капитулирует, тут же дам вам знать.

— Хорошо, Михаил Степанович, я жду!

«Что-то они слишком возятся с этим фрицем», — выругался в душе Рокоссовский.

К нему в комнату вошел адъютант и сообщил, что стол накрыт.

— Николай Николаевич! — окликнул Рокоссовский представителя Ставки. — Вас приглашают на завтрак, а я поем чуть позже.

— Вместе пойдем, я тебя подожду…

Воронов не договорил — на столе у Рокоссовского заворчал телефон. Наконец-то комфронт услышал от генерала Шумилова то, что хотел и так долго ждал:

— Товарищ командующий. Генерал Паулюс сдался!

— Кого еще взяли из больших чинов? — спросил Рокоссовский.

— Начальника штаба генерала Шмидта и адъютанта Паулюса полковника Вильгельма Адама, — громко звучал в трубке голос командарма Шумилова. — Одну минуту, товарищ командующий фронтом, мне снова звонит генерал Ласкин по другому телефону…

«Что там у него случилось, не убежал ли генерал Паулюс?» — усмехнулся в душе Рокоссовский. Но он вновь услышал голос Шумилова.

— Что у тебя, Михаил Степанович? Есть хорошая новость? Ну-ну, скажи!.. Гитлер присвоил Паулюсу звание фельдмаршала? Да неужто! — воскликнул Рокоссовский. — Ну и птица к нам в руки попала! Такого чина русская армия в плен еще не брала за всю свою историю. Давай их сюда на КП! Что?.. Понял: прежде дашь им выпить чаю, а уж потом пошлешь ко мне. Ну что ж, не возражаю, не то еще там подсунут не Паулюса, а какого-нибудь генерала-замухрышку.

Положив трубку, Рокоссовский взглянул на генерала Воронова:

— Сегодня, 31 января 1943 года, Адольф Гитлер присвоил Паулюсу звание фельдмаршала! Побитый генерал-полковник вдруг становится фельдмаршалом — невероятно, но факт, а?!

— Наверное, фюрер решил поддержать своего полководца в роковую для него минуту, — промолвил Воронов. — Но я думаю, что мы с тобой, Костя, возражать не будем.

Рокоссовский засмеялся. Шутка представителя Ставки пришлась ему по душе.

(Адъютант Гитлера полковник Вильгельм Адам в своей книге «Катастрофа на Волге» так описал этот волнующий для Паулюса эпизод: «31 января 1943 года, 7 часов утра. Медленно наступил тусклый рассвет. Паулюс проснулся. Вошел начальник штаба (генерал Шмидт). Он подал генерал-полковнику лист бумаги и сказал:

— Поздравляю вас с производством в фельдмаршалы. Это последняя радиограмма, она пришла рано утром.

— Должно быть, это приглашение к самоубийству. Но я не доставлю им этого удовольствия, — сказал Паулюс, прочитав бумагу». — А.З.)

Как же пленили фельдмаршала Паулюса? До прибытия генерала Ласкина никто из наших людей, пришедших в подвал универмага, к Паулюсу допущен не был. Наконец генерал Ласкин прибыл, о чем было доложено начальнику штаба генералу Шмидту. Тот приказал, чтобы Ласкина пропустили в комнату, где находились немцы, на плечах многих из них блестели офицерские погоны. «Всмотревшись в глубину комнаты, — вспоминал генерал Ласкин, — мы увидели человек пятнадцать гитлеровских солдат, сидевших на полу вдоль стен с телефонными аппаратами. Некоторые из них вели негромко телефонные переговоры. На полу вразброс лежали чемоданы, котелки и каски.

Поняв, что мы вошли в комнату какого-то большого начальника, я подошел поближе к столу и подал команду:

— Встать, руки вверх!

Находившиеся у стола офицеры встали и застыли. Но руки подняли лишь некоторые из них. Изможденные лица, напряженно выжидающие глаза. А большинство гитлеровцев, находившихся в глубине комнаты, команду вовсе не выполнили. Видимо, не слышали или не поняли ее. Поэтому я вторично скомандовал, но уже в более резкой форме. Так как справа и слева от меня на гитлеровцев были направлены стволы автоматов двух наших адъютантов, они поняли, с кем имеют дело, и все быстро вскочили с мест, замерли, подняв руки. Стоявший за столом немецкий генерал щелкнул каблуками и, приложив руку к козырьку, представился:

— Генерал-лейтенант Шмидт, начальник штаба 6-й армии.

— Генерал-майор Ласкин, официальный ответственный представитель советского командования, — назвал я себя. — Уполномочен принять капитуляцию немецких войск… Где сейчас находится господин Паулюс? — спросил я Шмидта.

— Паулюс находился в другой комнате этого подвала, — ответил Шмидт и сказал, что ему присвоен чин фельдмаршала и что в данное время состояние его здоровья неважное…»

Как ни мудрил генерал Шмидт, он был вынужден доложить фельдмаршалу Паулюсу о прибытии генерала Ласкина с целью принять капитуляцию 6-й армии, что и было сделано. Наши бойцы и командиры стали разоружать немецкие войска, брать их в плен, а фельдмаршалу Паулюсу, генерал-лейтенанту Шмидту и адъютанту полковнику Адаму генерал Ласкин предложил следовать за ним в штаб 64-й арии.

Когда все вышли из подвала во двор универмага, немецкой охраны здесь уже не было. Ее обезоружили и пленили наши бойцы. Эту операцию полковник Бурмаков возложил на старшего лейтенанта Федора Ильченко. Теперь весь двор был заполнен подошедшими сюда солдатами и офицерами. Генерал Ласкин свидетельствует:

«Паулюс, увидев в непосредственной близости советских бойцов, слегка кивнул им. Красноармейцы ликовали, во дворе гремело наше могучее русское «ура». Не передать то волнение, ту радость, которую испытывали все мы, глядя на наших воинов. Их ликование легко понять. Тяжелые дороги отступления, горечь утрат, неимоверные испытания — все выдержали наши люди. И именно они сбили спесь с гитлеровцев, считавших себя непобедимыми. Каждый из них, участвуя в разоружении немцев, видя перед собой гитлеровского фельдмаршала, мог по праву считать себя участником его пленения.

К этому времени во двор универмага были поданы машины. Генерал Шмидт должен был следовать с полковником Луниным, полковник Адам — на втором грузовике, а Паулюсу я предложил сесть в легковую машину со мной. Бледный, с неподвижным лицом, он кивнул головой и пошел к машине…»

 

12

В полдень машины въехали в Бекетовку и остановились у домика, в котором находился командарм генерал Шумилов. Он встретил генерала Ласкина и распорядился, чтобы всех приехавших ввели в штаб, что тот и сделал. Выстроив пленных в одну шеренгу, Ласкин доложил командарму, что его задание выполнено.

— Я принял капитуляцию южной группы немецких войск, а также пленил командующего 6-й армии генерала Паулюса и его штаб. — Голос у Ласкина был громкий, по лицу пробежала улыбка. — Командование немецкой армии не согласилось отдать приказ генералу Штреккеру о капитуляции войск северной группы.

Генерал Шумилов подошел к Паулюсу. Тот вскинул руку к головному убору и по-русски отчетливо произнес:

— Фельдмаршал германской армии Фридрих Паулюс сдался в плен войскам Красной армии! — Вид у него был растерянный, на левой половине изможденного лица нервный тик.

Генерал Шмидт стоял рядом, а когда Шумилов бросил на него пристальный взгляд, поспешил назвать себя:

— Начальник штаба 64-й немецкой армии генерал-лейтенант Шмидт!

В штабе 64-й армии кроме командарма находились заместитель командующего Донским фронтом генерал Трубников и первый секретарь Сталинградского горкома и обкома ВКП(б) член Военного совета фронта Чуянов. Они молча с интересом разглядывали пленных чинов. Командарм Шумилов предложил пленным раздеться. Полковник Адам взял у них шинели и положил их на скамейку в углу комнаты.

— Господин фельдмаршал, господа генералы, — громко сказал Шумилов, — вас пленили войска 64-й армии, которые сражались с вашей 6-й и 4-й танковой армиями начиная от Дона, Аксая, а затем и в Сталинграде. Вы пытались нас окружить и разбить, но окружили и разбили мы вас… Прошу садиться.

Шумилов потребовал от Паулюса документы, удостоверяющие, что он командующий 6-й немецкой армией. Паулюс молча отдал ему солдатскую книжку.

— А есть ли документ, подтверждающий, что вы произведены в фельдмаршалы? — спросил генерал Шумилов.

— Приказ фюрера был получен по радио сегодня, 31 января, в 7 часов утра, — ответил Паулюс. — Это может засвидетельствовать начальник штаба генерал Шмидт.

Шмидт закивал, подтверждая слова своего командующего.

Допрос продолжался.

— Советское командование гарантирует вам жизнь и безопасность, а также сохранность мундира и орденов, — сказал Шумилов.

Лицо Паулюса оживилось, глаза заблестели.

— А теперь, — вновь заговорил командарм Шумилов, обращаясь к пленным, — я приглашаю вас отобедать, затем вас доставят в штаб Донского фронта.

— Яволь! — сорвалось с уст фельдмаршала Паулюса.

«Генерал Шумилов открыл дверь в сени, где хозяйничала пожилая женщина, — пишет бывший адъютант фельдмаршала полковник Адам. — На табуретках стояли тазы с горячей водой и лежали куски настоящего мыла, которого мы давно уже не видели. Молодая девушка подала каждому белое полотенце. Умывание было просто блаженством. В течение многих дней мы лишь кое-как оттирали грязь с лица и рук, пользуясь талым снегом. После этого нас попросили пройти в соседнюю комнату. Там стоял стол со множеством разных блюд…

Шумилов заметил:

— Мне было бы намного приятнее, если бы мы познакомились при других обстоятельствах, если бы я мог приветствовать вас здесь как гостей, а не как военнопленных.

Налили водки всем из одной бутылки. Генерал попросил нас выпить с ним за победоносную Красную армию. В ответ на это мы продолжали сидеть неподвижно. После того как переводчик тихо сказал ему несколько слов, Шумилов улыбнулся:

— Я не хотел вас обидеть. Выпьем за обоих отважных противников, которые боролись в Сталинграде!

Теперь Паулюс, Шмидт и я тоже подняли рюмки. Вскоре водка, выпитая на пустой желудок, начала действовать. У меня слегка закружилась голова. Однако это прекратилось, когда я маленькими кусочками съел бутерброд. Паулюс и Шмидт тоже принялись за еду».

Вечером фельдмаршал Паулюс был доставлен в штаб фронта. В помещение, куда ввели именитого военнопленного, находились генерал Рокоссовский, представитель Ставки Верховного главнокомандования генерал Воронов и переводчик.

«Мы увидели высокого, худощавого и довольно стройного, в полевой форме генерала (Гитлер не успел прислать Паулюсу форму и погоны фельдмаршала. — А.З.), остановившегося навытяжку перед нами, — отмечал Рокоссовский. — Мы пригласили его присесть к столу. На столе у нас были сигареты и папиросы. Я предложил их фельдмаршалу, закурил и сам (Николай Николаевич не курил). Пригласили выпить стакан горячего чаю. Он охотно согласился.

Наша беседа не носила характер допроса. Это был разговор на текущие темы, главным образом о положении военнопленных солдат и офицеров. В самом начале фельдмаршал высказал надежду, что мы не заставим его отвечать на вопросы, которые вели бы к нарушению присяги. Мы обещали таких вопросов не касаться. К концу беседы предложили Паулюсу дать распоряжение подчиненным ему войскам, находившимся в северной группе, о прекращении бесцельного сопротивления. Он уклонился от этого, сославшись на то, что он, как военнопленный, не имеет права давать такое распоряжение…»

Даже после пленения фельдмаршала Паулюса северная группа немецких войск не сложила оружие, и командующий Донским фронтом генерал Рокоссовский стал готовить войска, чтобы нанести мощный удар по этой группе врага. Едва Паулюса повезли в штаб фронта, Рокоссовский отправился на командный пункт командарма Батова. Павел Иванович, отвечая на его рукопожатие, с улыбкой на добродушном лице сказал:

— Вы так часто бываете у нас, Константин Константинович, что пора поставить вас на все виды довольствия в штат моей 65-й армии.

Шутка командарма пришлась Рокоссовскому по душе, однако он заметил:

— Как же мне без вас, Павел Иванович? Ведь вы у нас ударная сила фронта — гордитесь! — И, не дождавшись ответа, добавил: — Немцы северной группы не капитулировали, так что теперь надо силой заставить их сложить оружие. Твои орлы к нанесению удара готовы? Или у тебя, Павел Иванович, нет танков?

— Зато у него, товарищ командующий, больше, чем у кого-либо, артиллерии, — улыбнулся Казаков.

— Есть у него и танки, — вставил командующий бронетанковыми и механизированными войсками генерал Орел.

— А я и не жалуюсь, — качнул головой генерал Батов. — Есть у нас и орудия, и танки, есть боевой опыт, так что в грязь лицом не ударим. — Он с минуту помолчал, потом вновь заговорил, и в его слегка охрипшем голосе Рокоссовский уловил обиду: — Вот вы беседовали с фельдмаршалом Паулюсом, а я даже не видел его. Небось нос держал кверху: как же так, ведь он важная птица рейха!

— Был важной, Павел Иванович, — усмехнулся Рокоссовский. — А сейчас вроде драчливого петуха, да и то без шпор.

Генерал Казаков добавил:

— Фельдмаршал Паулюс поначалу даже чай не пил, боялся, что его отравят.

— Своя шкура ему дороже, — едко заметил командарм Батов. — А своих солдат не жалеет: путь, мол, сражаются до конца.

— Вот что, командарм, — перевел разговор на другое Рокоссовский, — все делай так, чтобы в предстоящем бою наши войска понесли как можно меньше потерь. То же самое я скажу командармам генералам Чуйкову и Жадову. К нанесению ударов они, наверное, уже готовы. Люди они опытные, знают, что и как делать. Но душа у меня и за них болит.

Но Рокоссовский зря волновался. И Чуйков, и Жадов бодро доложили, что их войска в готовности, ждут лишь приказа.

— Начнем утром, — предупредил их командующий фронтом. — Прошу привлечь к нанесению ударов всю свою артиллерию. Авиация 16-й воздушной армии будет вас прикрывать.

— Вас понял, — бодро отрапортовал по телефону Чуйков.

— Будет исполнено! — заверил командарм 66-й генерал Жадов.

На рассвете Рокоссовский и сопровождавшие его генералы прибыли на наблюдательный пункт 65-й армии. Генерал Батов был уже здесь. С железнодорожной насыпи, где разместился НП, в бинокль командарм осматривал местность. Вокруг тишина, словно и не было войны. Но наступило утро 1 февраля, и огненная буря обрушилась на позиции врага. С наблюдательного пункта Рокоссовский прекрасно видел, как передний край противника, его оборонительные позиции накрыл шквал огня и металла. Снаряды и мины взметнули кверху пласты земли, и все окрест заволокло дымом. Немцы выскакивали из окопов и тут же падали замертво от пуль и осколков. Рокоссовский радовался тому, как наши люди метко разили фашистов. А в глубине их обороны по огневым позициям наносила бомбовые удары авиация… И вот уже над дымящейся землей затрепетали белые флаги.

— Сдается враг, товарищ командующий фронтом! — раздались сразу несколько голосов на ПН фронта.

— А что фрицам остается делать? — усмехнулся Рокоссовский. — Хотят жить, потому и сдаются на милость победителя!..

На другой день сражения утром немцы стали капитулировать в массовом порядке. Окруженная группировка была разбита. Великая битва на Волге закончилась. «Вчерашние враги теперь стояли перед нами безоружные, подавленные, — отмечал Рокоссовский. — В глазах одних — отрешенность и страх, у других — уже проблески надежды». Среди пленных под Сталинградом оказалось 24 генерала во главе с фельдмаршалом.

«Ну вот теперь я смело могу доложить товарищу Сталину, что операция «Кольцо» завершена, в плен взято свыше 90 тысяч солдат и офицеров и большие трофеи», — подумал Рокоссовский. Написав донесение в Ставку, он предложил генералу Воронову поставить под ним и свою подпись.

— Я не откажусь, — улыбнулся Воронов.

А через два дня, 4 февраля, обоих вызвала Москва. Днем приземлились на Центральном аэродроме и прямо оттуда прибыли в Кремль. Войдя в большой кабинет, остановились в нерешительности. «В это время из противоположной двери, ведущей, как видно, во второй маленький кабинет, вышел Сталин, — рассказывал Рокоссовский. — Увидел нас и бросился навстречу, не пошел, не поспешил, а побежал. Подбежав плотную, Сталин схватил мою руку, двумя руками сжал ее и, улыбаясь, с кавказским акцентом, который от волнения был заметнее обычного, сказал: «Харашо, харашо, замечательно у вас получилось».

Затем началась беседа, ради чего Рокоссовский и был вызван в Ставку. Сталин высказал некоторые соображения о будущем развитии боевых действий. Донской фронт переименовывался в Центральный фронт.

— Вам, товарищ Рокоссовский, надлежит в спешном порядке передислоцироваться в район Ельца, — произнес верховный. — Из-под Сталинграда туда же будут переброшены 21, 65 и 16-я воздушная армии, а также ряд соединений и частей из резерва Ставки. Войскам нового фронта предстоит развернуться между Брянским и Воронежским фронтами. Теперь для вас становится важным Курское направление… Так что возвращайтесь в Сталинград и приступайте к перевозке войск, техники и тылов в район сосредоточения…

Все дни после отъезда Оксаны в Москву майор Бурлак ходил сам не свой: где бы он ни был, что бы ни делал, ему как наяву виделась Оксана, ее искристые глаза и теплая улыбка. Порой ему чудился ее певучий голос, казалось, что она где-то рядом. Но пелена с глаз майора исчезала, и его чувства и мысли обретали реальность. А однажды с ним случился конфуз. Ранним утром он сидел в блиндаже и писал отчет о проведенном учении своей танковой бригады по разгрому засевшего в окопах противника. Неожиданно к нему вошел комдив.

— Что делаешь, комбирг? — спросил генерал, присаживаясь к столу. — Взгляд его упал на стенку, где булавкой была приколота фотокарточка Оксаны. — Чего это вдруг медсестра из санбатальона красуется у тебя над столом? — поинтересовался комдив. — Это же Оксана, она как-то ставила мне капельницу. Помнишь, в ноябре я чертовски простыл и у меня была высокая температура?

— Помню, Василий Сергеевич, вы тогда поручили мне подписать ведомость на ремонт танков, — усмехнулся Бурлак. Он крепко сжал губы, лицо его вмиг покрылось красными пятнами. — Теперь красноармеец Оксана Бурмак моя жена…

— Что? — Брови генерала прыгнули кверху. — Когда же ты успел обворожить ее? Была у нас в санбатальоне одна красавица, и ты украл ее…

Бурлак мягко произнес:

— Любовь, Василий Сергеевич… — Он грустно вздохнул, почти в упор глядя на генерала. — Так случилось, что она выбрала меня, а уж потом я в нее влюбился, как юноша.

— А куда же делась твоя жена Кристина? — удивленно спросил комдив. — Я же помню, как ты впервые пришел ко мне на доклад и на мой вопрос, с тобой ли приехала в Сталинград жена, ответил, что Кристина живет у своей матери в Сталинграде. Что, разошлись, как в море корабли? — На лице генерала вспыхнула лукавая улыбка.

— Она бросила меня, Василий Сергеевич, — вновь краснея, промолвил комбриг. — Весной сорок второго года меня направили служить в Хабаровск, а Кристина со мной не поехала, так как училась в институте здесь, в Сталинграде. Короче, тут она и нашла себе другого.

— А почему мне не доложил, Иван Лукич? — серьезно спросил генерал.

— Так вышло, Василий Сергеевич. В бою не раз был, потом лежал в госпитале раненый — словом, замотался, вы уж извините. Скрывать мне в этом деле нечего.

«Наверное, комдив все еще сердится на меня», — подумал майор, вспомнив этот эпизод.

Военврач санбатальона Захар Иванович говорил ему, что Оксана дня через три вернется из Москвы, но она не вернулась. Комбриг позвонил в санчасть.

— Военврач слушает вас! — услышал он в трубке звонкий голос.

— Это я, Захар Иванович, Бурлак. Не дала о себе знать медсестра? Она все еще в столице?

— Она там заболела, и ее положили в госпиталь, — ответил военврач.

— Да вы что, Захар Иванович? — грубо произнес Бурлак. — Кто вам такое сказал?

— Не мне сказали, Иван Лукич, а начальнику нашего госпиталя. Звонили из Центрального госпиталя, сообщили, что раненому, которого сопровождала красноармеец Оксана Бурмак, сделали операцию, все прошло удачно. А наша медсестра заболела.

— Что же мне делать? — растерянно спросил Бурлак, ощущая, как тяжело забилось сердце.

— Вы сказали мне, что Оксана Бурмак ваша жена…

— Так оно и есть, Захар Иванович, — подтвердил комбриг.

— А документики есть на этот счет?

— Какие еще документы? — удивился майор.

— Свидетельство о браке…

— Помилуйте, Захар Иванович, здесь такие бои шли, что едва сами остались живы, а вы спрашиваете о свидетельстве.

— Если Оксана ваша жена, Иван Лукич, надо срочно оформить свой брак, и тогда она будет состоять на вашем иждивении и получать все, что положено жене старшего офицера. А вы все-таки состоите на должности полковника!

— Как же это дело поправить?

Военврач коротко изрек:

— Вам следует ехать в Москву, там вам скажут, чем она больна, а заодно и оформите свой брак с ней.

Комбриг едва не выругался:

— Ехать в Москву… А кто меня отпустит?

— Напишите рапорт на имя командующего фронтом генерала Рокоссовского, и полагаю, что он вас отпустит на неделю.

— Командующий фронтом сейчас в Москве. В Ставке, — пояснил майор. — А начальник штаба фронта генерал Малинин решит этот вопрос?

— Вряд ли. Вы же не рядовой боец, а командир танковой бригады. Впрочем, попроситесь к нему на прием и все объясните, может, он и решит вашу проблему.

«Пожалуй, я рискну и схожу к генералу Малинину», — решил Бурлак.

Вернувшись в бригаду, майор закурил. Попыхивая папиросой, он грустно подумал о том, что лучше бы действовать через командира танковой дивизии, который хорошо знает его, ходатайствовал перед Военным советом фронта о присвоении ему звания майора и назначении на должность командира танковой бригады. Но Василий Сергеевич вывихнул ногу и сейчас находится во фронтовом госпитале, а ждать, когда он выздоровеет, Бурлак никак не мог. Неожиданно кто-то позвонил. Комбриг рывком снял трубку, представился.

— Иван Лукич, говорит начальник штаба фронта генерал Малинин. Комдив все еще в госпитале, поэтому прошу вас уточнить, сколько танков надо предоставить вам, чтобы восполнить потери, и дайте мне знать. К нам следует военный эшелон с боевой техникой и оружием, поручите своим людям встретить его на станции в Сталинграде.

— Слушаюсь, товарищ генерал! — ответил майор. — У меня к вам просьба. Разрешите прибыть к вам на прием по личному вопросу?

— Что-нибудь серьезное? — уточнил генерал.

— Очень даже серьезное и срочное…

— Приезжайте ко мне!..

Бурлак глубоко и довольно вздохнул. Через полчаса он подъехал к штабу фронта. Когда вошел в комнату, генерал Малинин говорил с кем-то по телефону. Иван Лукич хотел было выйти, чтобы не мешать, но генерал жестом велел ему сесть.

— Василий Сергеевич, я-то вас понимаю, но когда командующий фронтом узнал, что, прыгая с танка, вы так подвернули ногу, что пришлось лечь в госпиталь, он рассердился. Смешно, не правда ли? И потом: зачем прыгать, если можно было не торопясь слезть с танка?.. Ах, вы спешили… Я почему звоню, Виктор Сергеевич. К нам прибывает эшелон с боевой техникой и оружием. Для вашей дивизии тоже есть танки. Я уже дал команду комбригу Бурлаку послать на станцию людей, когда прибудет эшелон… Вы уже в курсе дела? Кто же вас проинформировал? Заместитель комдива? Молодец, наверно, кто-то из нашего штаба дал ему знать… Хорошо, я с ним переговорю. А вы выздоравливайте… Нет, командующий из Ставки еще не прибыл. Ну, до свидания!

Положив трубку на аппарат, Малинин с улыбкой взглянул на Бурлака.

— Скоро комдива выпишут из госпиталя, — довольно сказал он. — А как вы себя чувствуете, Иван Лукич? Последнее ранение у вас было тяжелым, вас хотели отправить в Москву, в Центральный военный госпиталь, но наши фронтовые медики заверили командующего, что здесь поставят вас на ноги.

— И они поставили, — улыбнулся комбриг.

Генерал Малинин чуть склонил голову набок. Челка упала на широкий лоб, и он пальцами отбросил ее назад. Он доверчиво смотрел на комбрига, и от этого взгляда майор почувствовал себя увереннее.

— Так я слушаю вас, комбриг, что еще за дело у вас серьезное и срочное? — с напряжением в голосе спросил начальник штаба.

Бурлаку показалось, что генерал был нетерпелив, и он никак не мог с ходу высказать ему свою просьбу. Наконец Иван Лукич осмелел и выложил генералу все, о чем страдала его душа в это утро. Но говорил он об Оксане как о медсестре, не упоминая, что теперь она доводится ему женой.

— Я понял так, что красноармеец Оксана Бурмак улетела в Москву с раненым и сама заболела, теперь там лежит. Верно?

— Так точно, товарищ генерал, — подтвердил Бурлак. — Я бы хотел съездить к ней.

Уголки губ Малинина тронула улыбка, но он только и спросил:

— Медсестра?

— Она моя жена, товарищ генерал… — И Бурлак поведал историю своего знакомства с Оксаной. — Я очень люблю ее. Хочу там же, в московском загсе, расписаться с ней. Ей тоже сейчас несладко. Горе у нее случилось, товарищ генерал. Когда я, раненный, лежал в госпитале, ее мать хотела эвакуироваться из Сталинграда к своей сестре, села на пароход, а его утопили «юнкерсы», и все, кто там был, погибли. Теперь Оксана — круглая сирота…

— Ну что ж, дело у вас и впрямь серьезное и срочное, — согласился генерал Малинин. — Пять суток вам хватит?

— Постараюсь уложиться…

— Когда хотите ехать?

— Если можно, то завтра с утра. Мне еще надо взять билет на поезд…

— Пишите на имя командующего фронтом рапорт, я подпишу его, и пойдете к писарю оформлять командировочную.

— Спасибо, товарищ генерал! — Майор встал.

— Вам я отказать не могу, Иван Лукич, — весело промолвил начальник штаба. — Воевали вы храбро, дважды были ранены…

— Но в танке я не сгорел, — усмехнулся майор.

— Не дай бог, — добродушно улыбнулся генерал. — Да и зачем гореть? Нужно врага уничтожить, а самому живым остаться. Об этом неоднократно говорил командующий фронтом генерал Рокоссовский. Небось слышали?

— И не раз, товарищ генерал. — Бурлак одернул гимнастерку. — Разрешите идти!

— Одну минуту, майор. — Малинин позвонил командующему ВВС фронта. — Начштаба фронта говорит. У вас, кажется, сегодня в час дня в Москву летит транспортный самолет?

— Летит. А что?

— Одно место найдется для командира танковой бригады майора Бурлака? Он летит в столицу в командировку.

— Есть место, пусть подъезжает на полевой аэродром…

— Слышали, Иван Лукич? — Малинин положил трубку на рычажок.

— Так точно! — У Бурлака душа, казалось, пела, но он привык сдерживать свои эмоции и сейчас не изменил своей привычке.

Малинин произнес:

— Я через час еду в штаб 65-й армии генерала Батова, так что поспешите с командировочной, я должен подписать ее вместо командующего фронтом. В час дня вылетите, а часам к трем будете уже в госпитале.

Все так и произошло, как говорил начальник штаба фронта. Приземлились в Москве на Центральном аэродроме. Февраль в столице выдался вьюжный, повсюду намело много сугробов. Москва, однако, успешно жила, трудилась, поставляла фронтам немало боевой техники и оружия. Лица у москвичей сурово-сдержанные, но почти у каждого, с кем Бурлак встречался, на устах звучало гордое слово «Сталинград». Иван Лукич гордился тем, что в минувшей битве на Волге есть и частица его жаркого сердца. Воевал он на совесть, а что был ранен дважды — что поделаешь, война! На аэродроме он взял такси и через час-полтора уже входил в приемный покой Центрального госпиталя.

— Вы к кому, товарищ майор? — веселой улыбкой встретила его дежурный врач, уже немолодая женщина с серыми выразительными глазами и открытым смугловатым лицом.

— У вас лежит моя жена, медсестра с Донского фронта, — сдерживая волнение, произнес Бурлак. — Фамилия ее Бурмак Оксана Сергеевна. Она сопровождала в ваш госпиталь раненого работника штаба фронта, а потом и сама заболела.

— Есть такая, я как раз дежурила, когда ее положили в гинекологию, — сказала врач. Она раскрыла журнал, что-то в нем нашла и добавила: — Второй этаж, сто пятая палата. Найдете?

— Да! — Он хотел было идти, но дежурный врач потребовала предъявить документы.

— Мне нужны удостоверение личности и командировочное предписание, — уточнила она.

— У меня все это есть…

Врач сделала пометку в журнале посещений больных, вернула Бурлаку документы и предупредила, что сегодня же ему следует встать на учет в военной комендатуре.

— Я все сделаю, что надо, — заверил врача Бурлак. — Посижу немного у жены, а затем поеду в комендатуру, иначе мне не дадут номер в гостинице.

Он направился к выходу, но дежурный врач задержала его:

— Скажите, если не секрет, вы воевали под Сталинградом?

— Да. Вы, наверное, слышали об армии фельдмаршала Паулюса? — Иван Лукич пристально смотрел на врача. — Так вот мы разгромили выкормыша Гитлера, он находится сейчас у нас в плену, а в Германии по этому случаю был трехдневный траур.

Он ждал, что врач разделит его радость, однако в ее больших, слегка распахнутых глазах затаилась печаль. «Видно, под Сталинградом у нее кто-то воевал», — подумал майор. Она промолвила:

— Там, на Мамаевом кургане, погиб мой родной брат. — Она тяжко вздохнула. — Был он артиллеристом. Может, слышали фамилию Скворцов?

На минуту Бурлак задумался.

— Нет, не слышал, — грустно сказал он. — Сам я танкист, с артиллеристами мало был связан. Примите мои соболезнования. Там таких ребят, как ваш брат, полегло достаточно…

 

13

Бурлак тихо вошел в палату. На койке, что стояла у окна, лежала Оксана. Вероятно, она еще спала: глаза закрыты, дыхание ровное.

«Бедняжка, лицо желтое, как корка лимона», — подумал Иван Лукич и почувствовал, как затрепетало сердце. Он смотрел на Оксану, и ее лицо виделось ему, как в тумане. «Кажется, я дал волю своим чувствам, — упрекнул он себя, хотя не мог оторвать от Оксаны глаз. В его ушах все еще звучал голос лечащего врача, с которой он беседовал перед входом в палату.

— Чем она болеет? — спросил Бурлак невозмутимо, сдерживая вдруг охватившее его волнение.

Врач, стройная, лет тридцати женщина, с мягким голосом и розовощеким лицом, взглянула на Ивана Лукича с лукавой улыбкой:

— Она вам сама скажет. — Ее глаза заблестели, как сливы после дождя. — Ночью ей ставили капельницу, сняли температуру, и ей стало лучше, хотя приступ может повториться.

— Дали бы ей таблетку антибиотика, и в организме сразу бы угасло воспаление, — горячо произнес Бурлак. — Я это испытал на себе, когда лежал раненый в госпитале. Что, у вас нет антибиотиков?

Врач улыбнулась, но тут же улыбка слетела с ее губ, и она сказала негромко, но твердо:

— Ей нельзя давать антибиотики!..

Бурлак, краснея, усмехнулся.

— Нельзя? — Он до боли сжал губы. — Странно, однако…

— Ничего странного в этом нет, товарищ майор, — возвысила голос врач, и Ивану Лукичу показалось, что она обиделась, хотя старалась это скрыть. Брови у нее приподнялись. — Антибиотик поможет снять воспаление, но нанесет вред ее здоровью. Так что рисковать мы не стали…

В это время врачу позвонила дежурная медсестра:

— Анна Васильевна, в палате номер сто больной плохо, может, сделать ей укол?

— Не надо, я сейчас иду к ней. — Врач встала и, глядя на майора, добавила: — Идите к жене, она, должно быть, уже проснулась. А когда будете уходить, зайдите ко мне в ординаторскую. Я дам вам кое-какие рекомендации.

У него сорвалось с губ:

— Когда вы ее выпишете? Я бы хотел увезти ее в Сталинград.

— Потом я вам скажу. Извините, меня ждут…

«Что-то она от меня скрывает», — с раздражением подумал Бурлак, направляясь в палату, где лежала Оксана.

У поста, где дежурили медсестры и санитары, его остановила черноглазая, с длинной косой девушка. У нее был грубый мужской голос, хотя сама она выглядела милой и нежной.

— Вы к кому идете, товарищ майор?

— В сто пятую палату к Оксане Бурмак, — сказал Иван Лукич. — У ее лечащего врача я был.

— Она, видно, еще спит. Ночью ей ставили капельницу. Пожалуйста, если она еще спит, не будите ее, ладно?

— Вашу просьбу исполню, — улыбнулся майор.

Теперь он задумчиво сидел у ее койки. Оксана пока не проснулась, и он размышлял о том, с чего начнет разговор с ней. Кто-то в соседней палате включил музыку и тут же выключил ее, но этого шума было достаточно, чтобы Оксана проснулась. Открыв глаза и увидев Ивана Лукича, она тихонько вскрикнула:

— Как ты тут оказался, Ванек? — Она приподнялась с кровати, обхватила его руками и поцеловала в щеку. — Я так рада, что ты здесь! Ну, теперь ты поцелуй меня.

Бурлак нежно обнял ее за плечи, нагнулся к ее лицу и поцеловал в губы. Они у нее были горячими.

— У тебя, наверное, температура, — обеспокоенно промолвил он. — Губы такие горячие…

— Глупый ты, Ванек! — почти шепотом произнесла она и уже громче спросила: — Надолго приехал?

Он ответил, что генерал дал ему командировку.

— Я так ждал тебя! Захар Иванович сказал, что вернешься ты из Москвы дня через три, но увы!.. — Иван Лукич тяжело вздохнул. — Чем ты больна, Оксана? Я спросил у врача, но она усмехнулась: мол, жена сама скажет. Что у тебя болит?

— У нас, Ванек, будет ребенок, — проговорила Оксана, и в ее голосе не было тревоги или растерянности, она даже улыбнулась. — Ты рад? Я собиралась сказать тебе об этом, но не успела. А когда сюда прилетела, у меня случился приступ. Меня так рвало, что на глазах были слезы. Врач боится, что на этой почве у меня может случиться выкидыш…

«Потому-то ей и не давали антибиотики», — вспомнил Бурлак свой разговор с врачом.

— Так что придется мне тут еще полежать, — добавила Оксана. — Но ты так и не ответил на мой вопрос…

— Я очень рад, что у нас будет малыш, от волнения растерялся и не могу словами выразить эту радость. — Иван Лукич нагнулся к Оксане и поцеловал ее, да так, что у нее захватило дыхание.

— Ванек, не делай мне больно, дорогой, — прошептала она, вся покраснев. — Ну а как ты там жил без меня?..

— Скучно мне было, все думы только о тебе… — признался он, а в душе трепетал от мысли: «У меня будет сын или дочь. Ох, как будет рада моя мама…»

— Значит, ты не уедешь со мной в Сталинград? — спросил он, и в его голосе она уловила отчаяние.

— Нет, Ванек. — Она вздохнула. — Я боюсь ставить под удар малыша. Пока он живет во мне, я должна себя беречь. И еще есть для тебя новость. Вчера врач сказала, что меня уволят в запас из-за беременности. Уже готовят документы…

— Так это очень хорошо, Оксана! — обрадовался Бурлак. — У нас будет малыш, а это уже семья, ты будешь все время с ним, а я, как человек военный, стану водить танки. Война-то еще не кончилась, и мне придется сражаться с немцами на поле боя…

— Тебя могут убить, — заметила Оксана.

— На то, Оксана, Божья воля, — улыбнулся Бурлак. — Но я был дважды ранен, так что Господь меня побережет.

— Да, мое положение осложнилось… — грустно промолвила Оксана. — Как там Сталинград? Наверное, начали восстанавливать город?

— Начали с железной дороги, поезда уже пошли…

Наступила пауза, каждый думал о своем. Наконец Оксана заговорила:

— Знаешь, Ванек, я чуть не умерла. Мне в госпиталь звонил Захар Иванович по военной связи. — Она помолчала. — Но лучше бы он не звонил…

— Почему? Он ведь твой прямой начальник, и ему важно знать, как ты себя чувствуешь, скоро ли тебя выпишут.

— Да, но он не об этом спросил, а сообщил, что моя мама хотела перебраться к своей сестре на другой берег Волги, села на пароход, а «юнкерсы» потопили его, и все, кто там был, погибли. У меня от этой новости сердце так схватило, что я потеряла сознание…

— Ну и начальник у тебя! — выругался Бурлак. — Мне ничего не сказал, когда я спросил, не даешь ли ты о себе знать, правда, посоветовал мне ехать к тебе: мол, на месте все узнаю. Оказывается, скрытный он мужик.

Оксана усмехнулась:

— Он так поступил с тобой от ревности. — Она взяла его за руку. — Только не говори ему, когда вернешься, ладно?

— Само собой… — Помолчав, Иван Лукич добавил: — Надо бы нам с тобой узаконить наш брак. Генералу я сказал, что в Москве распишусь и возьму тебя на свое полное обеспечение. Что ответишь?

У Оксаны заблестели глаза и крупная слеза покатилась по щеке. Бурлак испугался, наклонился к ней и спросил:

— Ты чего плачешь?

— Мама ждала, когда я выйду замуж, но так и не дождалась… — Голос у нее дрогнул.

— Мне тоже жаль твою маму, но что поделаешь — значит, ей выпала такая судьба, — грустно произнес Иван Лукич. — А тебе плакать сейчас вредно, так что, прошу, успокойся. Я очень тебя люблю и никогда не обижу.

— Я тоже тебя люблю… — тихо промолвила Оксана.

Итак, угасло на Волге кровавое зарево боев под Сталинградом. Красная армия в упорных сражениях, продолжавшихся 200 дней и ночей, наголову разбила лучшие силы вермахта, похоронив бредовые захватнические планы германского нацизма. Победа советских войск в Сталинградской битве — это коренной перелом в войне в пользу Советского Союза, начало изгнания немецко-фашистских захватчиков с нашей территории. В результате контрнаступления советских войск под Сталинградом были разгромлены 6-я и 4-я танковая немецкие, 3-я и 4-я румынские, 8-я итальянская армии. Вражеские войска были отброшены далеко на запад от Волги и Дона. За время Сталинградской битвы фашистский блок потерял одну четвертую часть сил, действовавших в то время на советско-германском фронте. Общие потери врага убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести составили около 1,5 миллиона солдат и офицеров, потери с 19 ноября 1942 по 2 февраля 1943 года — свыше 800 тысяч человек, а также до 2 тысяч танков и штурмовых орудий, свыше 10 тысяч орудий и минометов, около 3 тысяч боевых и транспортных самолетов.

В результате Сталинградской битвы советские Вооруженные силы вырвали у врага стратегическую инициативу и удерживали ее до конца войны. Победа под Сталинградом явилась решающим фактором дальнейшего укрепления антигитлеровской коалиции, подорвала доверие к Германии ее сателлитов. Япония вынуждена была временно отказаться от планов военных действий против СССР. Среди правящих кругов Турции, несмотря на нажим со стороны Гитлера, усилилось стремление сохранить нейтралитет.

За рубежом все те, кто сочувствовал нам в борьбе против фашистов, кто помогал нам в этой борьбе, радовались нашей победе под Сталинградом. 1 февраля 1943 года премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль телеграфировал И. В. Сталину: «Примите, пожалуйста, мои поздравления по случаю капитуляции фельдмаршала Паулюса и по случаю конца 6-й германской армии». Президент США Франклин Делано Рузвельт направил жителям Сталинграда грамоту, в которой битву на Волге назвал «поворотным пунктом союзных наций против сил агрессии».

Когда генералы Воронов и Рокоссовский вышли из кабинета после беседы с верховным, тот какое-то время задумчиво сидел за столом. Потом нажал кнопку, и тотчас явился помощник вождя Поскребышев.

— Где сейчас находится Жуков? — спросил Сталин.

Поскребышев ответил, что утром Жуков вернулся из Ленинграда, куда ездил вместе с маршалом Ворошиловым, а сейчас, наверное, он находится в Генеральном штабе.

— Найдите его и скажите, чтобы прибыл ко мне в Кремль, — распорядился верховный.

Он выпил чаю и хотел было переговорить с Молотовым, как появился маршал Жуков. (18 января 1943 года в день завершения прорыва блокады Ленинграда указом Президиума Верховного Совета СССР ему было присвоено звание Маршала Советского Союза. — А.З.)

— Прибыл по вашему вызову! — доложил о себе Жуков.

Сталин, как всегда, поздоровался с ним за руку, кивнул на кресло. Жуков сел.

— Вы были у товарища Калинина? — спросил верховный.

— Нет. А что? — Жуков сдвинул брови.

Верховный сказал, что за успешное общее руководство контрнаступлением в районе Сталинграда и достигнутые при этом результаты крупного масштаба он, Жуков, награжден орденом Суворова I степени.

— Поздравляю вас от души и желаю добиться новых успехов на фронтах! — И Сталин крепко пожал ему руку. — А нам, Георгий Константинович, предстоит провести еще не одну операцию на советско-германском фронте… Да, а вы все-таки зайдите к товарищу Калинину, он вручит вам орден.

— Постараюсь сделать это сегодня. — Жуков встал. — Если разрешите, товарищ Сталин, завтра в любое для вас время я мог бы обговорить некоторые вопросы, прежде чем убыть на фронт.

— Жду вас завтра утром к девяти. Сможете? — Сталин смотрел на него не мигая.

— Смогу, Иосиф Виссарионович!..

(Орденом Суворова I степени кроме Г. К. Жукова были награждены генералы А. М. Василевский, Н. Н. Воронов, Н. Ф. Ватутин, А. И. Еременко, К. К. Рокоссовский. — А.З.)

«Получить первый орден Суворова I степени, — писал маршал Г. К. Жуков, — означает для меня не только большую честь, но и требование Родины работать еще лучше, чтобы быстрее приблизить час полного разгрома врага, час полной победы».