Глава первая

Любая круча в юности легка.

Д. Байрон

тояла холодная зима 1939 года.

Кажется, никогда ещё комбриг Василевский не видел начальника Генштаба командарма 1-го ранга Шапошникова таким удручённым, как в этот раз. Вернувшись из Кремля, где на Главном военном совете докладывал план контрудара на случай возникновения военного конфликта с Финляндией, он бросил папку на стол и хмуро изрёк:

   — Наш план вождь забраковал!

Лицо у Шапошникова раскраснелось, брови то и дело прыгали кверху.

   — Вчера документ смотрел нарком обороны Ворошилов, — вновь заговорил Шапошников. — Он одобрил его, даже похвалил меня, как он выразился, «за продуманный план отражения агрессии ». А когда Сталин отверг его, он промолчал. Не лицемерие ли?

Василевский смешался, и начальник Генштаба это заметил.

   — Что, удивил вас? — усмехнулся Борис Михайлович. — Люди, голубчик, встречаются разные. Есть герои, у которых истина воплощается в их делах, у таких есть свой корень в жизни, у них многому можно научиться. А есть фарисеи, они ничего путного не делают, где надо сказать правду, они лицемерят.

   — Есть такие и среди военачальников?

   — Сколько хотите! — едва ли не воскликнул Шапошников. — И один из них — Клим Ворошилов. Нередко он напоминает мне лицемера и ханжу, хотя по натуре он человек смелый. Иногда его смелость граничит с безрассудностью. И что меня возмущает, так это то, что частенько он поёт не своим голосом...

«Голосом вождя», — подумал Василевский, а вслух сказал:

   — Я всегда считал, что Ворошилов — человек волевой.

   — Ошибаетесь, — усмехнулся Шапошников. — Клим — человек без темперамента, я бы сказал, без прометеевского огонька! Да-с, голубчик, без прометеевского огонька!.. Ладно, займёмся делом. Так о чём я вам говорил?

   — О том, что вождь зарубил наш план...

   — Вот-вот, зарубил. Меня это, естественно, задело, и я возразил.

   — И как он на это реагировал?

   — Он поступил просто и разумно — поручил командующему войсками Ленинградского военного округа Мерецкову разработать свой вариант прикрытия северо-западной границы. Я согласился.

   — В оперативном отношении Мерецков подготовлен хорошо, — заметил Василевский.

   — Да, но успех в сражении достигается не только решением чисто оперативных вопросов, — возразил Шапошников. — Тут учитывается многое. Скажем, где и какими силами наносить главный удар, чтобы решительно сломать, опрокинуть оборону противника. — Начальник Генштаба глубоко вздохнул, задержал дыхание. — А что главное в обороне финнов? Линия Маннергейма! Это целая система долговременных фортификационных сооружений и заграждений Финляндии на Карельском перешейке. Её передний край находится в тридцати двух километрах от Питера, общая протяжённость сто тридцать пять километров, а глубина до ста километров. Пока её одолеешь, можно и штаны потерять.

Василевский засмеялся, но, видя, что Шапошникову не до смеха, добродушно произнёс:

   — Борис Михайлович, вы, наверное, готовы прочесть целую лекцию про линию Маннергейма? Вы были знакомы с её творцом?

Шапошников ответил не сразу. Видимо, он старался вспомнить что-то из тех далёких и безмятежных лет, когда был молод и жил надеждой, что сделает себе блестящую военную карьеру. Или, быть может, Борис Михайлович из бурной ратной жизни Маннергейма хотел вырвать какой-то запомнившийся ему штрих?

   — Карла Маннергейма я узнал ещё до революции, — наконец заговорил Шапошников. — Он старше меня лет на пятнадцать. Служил в русской армии генерал-лейтенантом. У нас революция, Гражданская война, а он в это время командовал финской армией, которая вместе с немцами в восемнадцатом году безжалостно подавила рабочую революцию в Финляндии, и за это я невзлюбил Маннергейма. Жестокий генерал и люто ненавидит Советский Союз. Это у него в крови.

   — Но вы-то с ним встречались?

   — В молодости конечно же встречался и с упоением слушал его, — подтвердил Борис Михайлович. — Но разве мог я тогда знать, каким врагом для Советской России он окажется? — Шапошников достал папиросу, хотел закурить, но отчего-то вдруг смял её своими длинными пальцами и бросил в пепельницу. — Перед окончанием Военной академии Генштаба в тысяча девятьсот десятом году мне исполнилось двадцать восемь лет, а Маннергейму — сорок три года. Помню, приехал он к нам в академию весёлый, энергичный, на груди сияли награды. Мы слушали его с открытыми ртами. А рассказывал он забавные истории из своей военной службы. Поведал нам и о том, как однажды на учениях его сбросила с седла лошадь. В то время он учился в Петербурге в кавалерийском училище.

   — Он что, тоже закончил Военную академию Генштаба? — осведомился Василевский.

   — Да нет, он учился в Гельсингфорском университете. Его хорошо знал по службе в царской армии мой друг генерал Дмитрий Карбышев. А познакомился он с Маннергеймом ещё в тысяча девятьсот одиннадцатом году, когда учился в Николаевской военно-инженерной академии...

   — Я не утомил вас своими вопросами? — улыбнулся Александр Михайлович.

   — Что вы, голубчик! — Шапошников тоже улыбнулся. — Вы правильно поступаете, что стараетесь побольше знать своих вероятных противников, тогда их и бить легче... Да-с, Александр, легче. — Он помолчал, а потом спросил: — Мне никто не звонил, когда я был в Кремле?

   — Жена звонила. Мне показалось, что голос у Марии Александровны был слегка хриплый.

   — Странно! — удивился он. — Она редко звонит мне на службу. Должно быть, что-то важное. — И он потянулся к телефону.

Василевский не меньше, чем начальник Генштаба, переживал то, что случилось на Главном военном совете. Впервые документ, подготовленный Генштабом так тщательно и оперативно, Сталин забраковал. Неужели Мерецков лучше Шапошникова разбирается в вопросах стратегии и тактики? Вряд ли. Случившееся больно задело самолюбие Александра Михайловича: ведь он так старался, когда вместе с Шапошниковым работал над планом, и вдруг всё рухнуло! Он достал из папки черновик злополучного документа и стал неторопливо уточнять некоторые детали. За этой работой и застал его Шапошников. Вошёл он в кабинет хмурый. Лицо у него было какое-то угрюмое и тяжёлое.

   — Александр, моя жена заболела, — грустно произнёс он. — Понимаете, соседка угостила грибами, и она, наверное, ими отравилась. У неё высокая температура, к тому же ещё и простыла. Вы, голубчик, посидите в моём кабинете, я мигом съезжу к ней, а по пути заскочу в аптеку: дома нет нужных таблеток. Если начальство позвонит, скажите, что я скоро буду...

Василевский уселся на место шефа, и тут посыпались звонки. Первым дал о себе знать Мерецков из Ленинграда.

   — Кирилл Афанасьевич, Бориса Михайловича сейчас нет, он будет позже. Что ему передать?

   — Кому направить план, ему или Хозяину? — спросил Мерецков.

   — А что, документ уже готов? Быстро вы, однако, сочинили... Шлите нам, в Генштаб.

   — Я ценю ваш труд, дорогие генштабовцы, — зазвенел в трубке голос Мерецкова, — но мы тут ближе к финнам, и нам лучше знать, как и где по ним ударить. Но я рад принять советы Генштаба, если таковые будут!

И тут у Василевского вырвались слова, которые он и не собирался говорить, но последняя фраза Мерецкова словно шилом уколола его, и он не выдержал:

   — Кирилл Афанасьевич, вы что же, считаете, что мы задаром едим народный хлеб?! Странно, однако, вы рассуждаете — «рад принять советы Генштаба, если таковые будут». А вы полагаете, что их не будет? Будут, и не просто советы, а указания Генштаба, которые вы обязаны выполнить!

   — Александр Михайлович, не лезь в бутылку! — выпалил в трубку Мерецков. — Волнуюсь я, потому и вырвались не те слова, а ты рад за них уцепиться. — И он положил трубку.

«С характером Кирилл Афанасьевич, а я-то полагал, что он тихоня», — отметил про себя Василевский.

Не успел отдышаться, как заголосила «кремлёвка». Нарком Ворошилов властным голосом спросил, где Шапошников, а когда Василевский ответил, что тот отлучился на некоторое время, маршал сказал:

   — Что-то голос мне знакомый... Кто у телефона?

   — Комбриг Василевский, товарищ маршал.

   — Теперь я узнал вас, — весело отозвался нарком. — Как придёт Борис Михайлович, пусть ко мне зайдёт!

Василевскому стало жарко, и он расстегнул воротник гимнастёрки. По натуре он был человеком тихим, никогда не грубил людям, будь то рядовой или генерал. Однако Мерецков вывел его из себя. «И всё же я допустил бестактность, — упрекнул себя Александр Михайлович. — Надо при случае извиниться».

Его раздумья прервал звонок. Это был Сталин.

   — Где товарищ Шапошников? Передайте ему трубку!

Василевского бросило в жар.

   — Его нет, товарищ Сталин, но он скоро будет. — Александр Михайлович почувствовал, как трудно забилось сердце.

   — Пусть до десяти часов позвонит мне!

Василевский взглянул на часы — без двадцати десять! Времени в обрез. Надо искать начальника. Он позвонил ему домой, но супруга ответила, что Борис Михайлович недавно уехал в Генштаб.

«Эх, чёрт, не везёт мне!» — пожалел в душе Василевский. А время неумолимо бежало. Он метался по кабинету, не зная, что делать. В глубине души теплилась надежда, что вот сейчас откроется дверь, и в кабинет войдёт Борис Михайлович, его учитель и кумир. Едва подумал об этом, как дверь и впрямь открылась, и в кабинет шагнул... комбриг Смородинов, первый заместитель начальника Генштаба.

   — Где Борис Михайлович? — спросил Смородинов.

   — Сам не знаю, сижу тут как на иголках...

   — Отчего вдруг? — усмехнулся Смородинов и шутливо добавил: — Ты, вижу, совсем обжился в кабинете шефа. Значит, быть тебе начальником Генштаба!

   — Не бузи, Иван Васильевич, — осадил его Василевский. — Подобные шутки я не приемлю! — Он увидел, как потемнело лицо коллеги, и торопливо сказал: — Извини за грубость, кажется, я не в себе. Товарищ Сталин звонил, ему нужен Борис Михайлович, а тот где-то задерживается.

Часы пробили десять утра! Василевский почувствовал, как лоб и виски покрылись капельками пота. Ему почему-то стало душно, он подошёл к окну и настежь открыл форточку. Свежий воздух дохнул в лицо, шевельнул волосы. И тут снова зашипела «кремлёвка».

   — Товарищ Шапошников нашёлся? — Голос у вождя тихий, добродушный, и это немного успокоило Василевского.

   — Пока его нет, товарищ Сталин. — И он решительно добавил: — У Бориса Михайловича заболела жена, и он поехал в аптеку за лекарством.

   — Ах вот оно что!.. А вы не могли бы принести мне документ, который Главному военному совету докладывал товарищ Шапошников?

   — Документ у меня, через десять минут я буду у вас.

   — Хорошо, товарищ Василевский, жду...

   — Ну ты даёшь, Саша! — воскликнул комбриг Смородинов, покуривая папиросу. — Тебе звонит сам Иосиф Виссарионович. Поздравляю!

Василевский молча взял папку.

   — Извини, но мне надо ехать. — И он вставил ключ в замок двери, чтобы закрыть кабинет.

Чёрная «эмка» въехала в Кремль через Боровицкие ворота.

Сталин за столом пил чай. На серебряном подносе лежали бутерброды с сыром и колбасой, рядом бутылка грузинского вина. Увидев в дверях Василевского, он пригласил его к столу:

   — Я пью чай с вином, доктора говорят, что это полезно для сердца. Берите стакан, чайник и наливайте, а вот и вино.

Василевский извлёк из папки документ и отдал его вождю.

   — Рано утром мне звонил из Ленинграда Мерецков, хотел уточнить некоторые моменты по плану, а у меня под рукой его не оказалось. Поглядим, что нам родит товарищ Мерецков.

   — Борис Михайлович очень переживает... Мы все в Генштабе так старались, и вдруг всё пошло насмарку...

   — Да? — Сталин хохотнул, отчего усы его задёргались. — Вот не ожидал, что Борис Михайлович огорчится. — Он посерьёзнел. — Посмотрим, что сделает товарищ Мерецков. Мы дали ему двое суток. Так что завтра его документ будет у вас в Генштабе и о нём вы скажете своё слово.

Сталин заговорил о том, что у Мерецкова есть боевой опыт. И немалый. Он долго был в Испании военным советником, сменил на этом посту Григория Ивановича Кулика, который находился в Испании под именем генерала Купера и курировал Мадридский фронт. Потом Кулика вернули в Москву, а вместо него послали туда Мерецкова. Кирилл Афанасьевич хорошо там себя проявил...

И вдруг вождь спросил совершенно о другом:

   — Почему Генштаб считает, что главный удар по финским войскам, если они осмелятся развязать против нас военную провокацию на границе, надо наносить на Выборгском направлении? А Мерецков с этим не согласен, он считает, что ударить по финнам надо на Кексгольмском направлении.

   — Очень просто, товарищ Сталин, — улыбнулся Василевский, но, увидев, что Сталин бросил на него суровый взгляд, погасил улыбку. — Кексгольмское направление не выводит наши войска к важным центрам противника, а Выборгское направление даёт нам возможность нанести удар по важным финским центрам.

   — Логично, — согласился с ним Сталин. — А вы почему не пьёте чай? Наливайте и вино. Не стесняйтесь. — И он вновь вернулся к разговору о плане: — Направление главного удара — дело важное, но не основное. Так считает и нарком Ворошилов. Такого же мнения и Мерецков. А вы, значит, не согласны? — Вождь уставился на Василевского, сверлил его своим острым взглядом, а в его карих глазах появились жёлтые светлячки. Александр Михайлович почувствовал себя неловко, хотелось встать, вытянуть руки по швам и ни слова не говорить, а только слушать. Но жёсткий голос Сталина вернул его к действительности:

   — Если командующий округом уверен в своём контрударе, ему и карты в руки, и если план операции хорош, это уже половина победы, не так ли? — И, не дождавшись ответа, он добавил: — У нас на этот счёт есть добрый пример. Когда Япония развязала военный конфликт на Халхин-Голе, по предложению Генштаба туда командиром 57-го особого корпуса был послан товарищ Жуков. Оценив обстановку, он предложил Главному военному совету переформировать корпус в 1-ю армейскую группу, и мы с этим согласились. И что же? Жуков блестяще осуществил операцию, наши и монгольские войска нанесли сокрушительный удар по японским захватчикам и выбросили их с территории Монгольской Народной Республики. Не скрою, после этих событий мы увидели в Жукове крупного военачальника.

   — Он мой друг, и я рад, что вы так высоко оценили его военное дарование, — сказал Василевский. — Если нам придётся воевать с Германией, то Георгий Константинович проявит себя...

   — А вы уверены, что Гитлер начнёт против нас войну? — спросил Сталин.

   — Вся его политика ведёт к этому, товарищ Сталин, — серьёзно ответил Василевский. — Скажите, разве могла бы такая маленькая страна, как Финляндия, угрожать нам, великой советской стране, если бы за её спиной не стояла гитлеровская Германия? Я не говорю о народе Финляндии, он, как и мы, стоит горой за мир. Беснуются реакционные политики, правящие круги Финляндии. Они, как и фашисты, давно мечтают отхватить у Советского Союза кусок земли, и они этого не скрывают. Мы предложили им договор о взаимопомощи и ненападении, но они отвергли наше предложение. Далее. Мы предложили финнам отодвинуть границу на Карельском перешейке севернее, а также сдать нам в аренду полуостров Ханко, чтобы обеспечить в полной мере оборону Финского залива, а взамен мы предложили им значительно большую территорию севернее Ладожского озера. И это для финнов стало как кость в горле. Нет, товарищ Сталин, не хотят они мира с нами, а коль так, то наверняка начнут против нас боевые действия...

Сталин слушал его не перебивая. Казалось, он про себя взвешивал каждое слово генштабиста, старался к чему-либо придраться и не мог. А когда Василевский умолк, он изрёк:

   — Горячие и верные у вас мысли!

Похвала смутила Василевского, он хотел возразить, но тут зазвонила «кремлёвка». Сталин снял трубку:

   — Да, это я, Борис Михайлович! Дважды звонил в Генштаб, но вас не было... Нет, теперь вы мне не нужны, пожалуйста, не беспокойтесь... Да, товарищ Василевский у меня. Мы с ним пьём чай, беседуем. Он-то как раз и принёс мне нужный документ. Завтра Мерецков представит в Генштаб свой план. Посмотрите его, потом доложите своё мнение.

Положив трубку, Сталин долго молчал, затем неожиданно улыбнулся:

   — Будем считать, что наше свидание обоим принесло пользу.

   — Я могу идти? — Василевский встал.

Возвращался он к себе в приподнятом настроении. Шутка ли, больше часа провёл в беседе с вождём, и говорил с ним на равных. Когда генштабовская «эмка» въехала во двор и часовой закрыл за нею ворота, брызнул крупный дождь, и пока Александр Михайлович дошёл до подъезда, изрядно промок.

Шапошников, грустный, сидел за столом.

   — Я был у товарища Сталина, пытался защитить план Генштаба по нанесению удара по финским войскам, но безуспешно, — сказал Василевский. — И всё же мне показалось, что мои аргументы слегка поколебали вождя.

   — Вот как? — тихо молвил Шапошников. — Подождём, что придумает Кирилл Афанасьевич. — После паузы он грустно добавил: — Понимаете, в аптеке не оказалось нужного лекарства, пришлось ждать, пока его сделают. Вы, надеюсь, не сказали вождю о болезни моей жены?

Василевский почувствовал, как кровь хлынула к щекам.

   — Пришлось сказать, Борис Михайлович. Я боялся, что он плохо подумает о вас: мол, в рабочее время куда-то исчез...

   — И как он на это реагировал?

   — Посочувствовал вам. Ещё звонил нарком, велел зайти к нему, когда вернётесь. А ещё раньше дал о себе знать из Ленинграда Мерецков. Спрашивал, кому направить план: в Генштаб или Хозяину. Я сказал, чтобы нам послал.

Однако свой план контрудара Мерецков послал Сталину, и тот его одобрил. Суть его — главные силы округа объединялись в 7-ю армию двухкорпусного состава (19-й и 50-й корпуса), которая должна была преодолеть «линию Маннергейма» и разгромить главные силы финской армии. Возглавил 7-ю армию Мерецков. Но он почему-то не учёл, что севернее на фронте протяжённостью более полутора тысячи километров боевые действия должны были вести ослабленные по своему составу и вооружению 8-я армия комдива Хабарова, 9-я армия комкора Чуйкова и 12-я армия комдива Фролова. Шапошников, естественно, поставил в известность Сталина. Тот, усмехнувшись в усы, не без иронии заметил:

   — Товарищ Мерецков заверил меня, что разобьёт финнов. Надо ли ему возражать?

После провокаций со стороны финнов 30 ноября наши войска начали против них боевые действия. Весь декабрь шли ожесточённые бои, но прорвать «линию Маннергейма» не удалось. Наши войска понесли ощутимые потери. Сталин чувствовал себя так, словно ему нанесли пощёчину. Он вызвал к себе наркома Ворошилова и начальника Генштаба.

   — Мерецков крепко подвёл нас, — раздражённо сказал он. — Уверял всех, что разобьёт финнов, что они не вояки, а оловянные солдатики. Болтун! — Сталин взглянул на молча сидевшего за столом Ворошилова. — Видишь, Клим, во что вылилась операция? Ты же нарком, я понадеялся на твою компетентность, а она, выходит, зиждется на песке! — Он перевёл взгляд на Шапошникова: — Что будем делать, Борис Михайлович?

   — Во-первых, надо прекратить наступление, — начал начальник Генштаба. — Во-вторых, заново спланировать операцию по прорыву «линии Маннергейма»...

   — В-третьих, снять Мерецкова с поста командующего! Это вы хотели сказать? — Сталин в упор смотрел на Шапошникова.

   — Нет, у меня другое... — Шапошников громко кашлянул. — Извините... Генштаб предлагает создать на Карельском перешейке Северо-Западный фронт, а кого назначить его командующим, решать вам.

   — Кого вы предлагаете?

   — Командарма первого ранга Тимошенко, а штаб фронта возглавит первый заместитель начальника Генштаба генерал Смородинов.

   — Как же вы без него? — удивился вождь. — Ведь Смородинов — оперативник...

   — У меня есть хорошая замена, — улыбнулся Шапошников. — Если не возражаете, я могу привлечь к работе в должности моего заместителя по оперативным вопросам товарища Василевского. — Шапошников передохнул. — Я знаю, вы не любите, когда кто-то и за кого-то ручается, но за Василевского я готов поручиться своей головой. По оперативным вопросам он мыслит не хуже меня.

По губам Сталина скользнула добродушная улыбка. Он медленно прошёлся вдоль стола.

   — Ваши предложения, Борис Михайлович, мы обсудим на Политбюро ЦК партии с участием ответственных лиц Наркомата обороны и Генштаба, а также командующих войсками Ленинградского, Белорусского и Киевского особых военных округов (Представители последних двух округов С. К. Тимошенко и М. П. Ковалёв в декабре в качестве наблюдателей и советников находились в войсках Ленинградского военного округа. — А.3.). Подготовку заседания, — продолжал Сталин, — возлагаю на вас, Борис Михайлович. Из ЦК партии вам поможет товарищ Маленков. У вас нет возражений?

   — Генштаб сделает всё, что надо.

Политбюро ЦК ВКП(б) полностью одобрило предложения Генштаба, с которыми выступил Шапошников. 7 января 1940 года был создан Северо-Западный фронт, который возглавил маршал Тимошенко; в него вошли 7-я армия Мерецкова — пять стрелковых корпусов — и 13-я армия комкора, впоследствии командарма 2-го ранга В. Д. Грендаля — три стрелковых корпуса.

   — Теперь вы, Семён Константинович, и вы, Борис Михайлович, садитесь со своими помощниками за один стол и окончательно отработайте план прорыва «линии Маннергейма», — сказал Сталин после заседания Политбюро. — Мне кажется, войска фронта надо усилить артиллерией большой мощности, а также авиацией. Словом, решайте сами, но чтобы злополучная «линия Маннергейма» была разбита в пух и прах. К началу февраля надо быть готовым к наступлению. Хватит времени?

   — Вполне, товарищ Сталин, — ответил Тимошенко. — До этого срока я планирую провести практические учения.

   — Да? — удивился вождь. — И как вы это сделаете?

   — В ближайшем тылу мы создадим полевые макеты финских укреплений и по ним отработаем действия, которые будут предприняты при реальном наступлении.

   — Для этого много материалов не потребуется — доски и гвозди, — усмехнулся Тимошенко. — Но польза будет огромная!

   — А что вы скажете, Борис Михайлович? — спросил Сталин.

   — Я — «за»! Семён Константинович знает, что делает, у него есть опыт.

В эти напряжённые дни Василевский работал днём и ночью, трудился без сна и отдыха. Шапошников давал ему одно задание за другим, но иной раз и щадил. Как-то Александр Михайлович допоздна засиделся в кабинете — «колдовал» над картой Северо-Западного фронта, а потом вместе с маршалом Тимошенко обсудил расстановку главных сил перед ударом по «линии Маннергейма». Он был доволен, когда Семён Константинович сказал:

   — Мне твоя идея по душе! Послушай, Александр Михайлович, может, пойдёшь ко мне начальником штаба фронта?

   — У вас есть мой коллега Смородинов, у него, пожалуй, больше опыта, чем у меня.

«Шутник Семён Константинович», — подумал Василевский, поднимаясь к себе.

Он доложил Шапошникову, что все опервопросы согласовал с командующим фронтом и тот остался доволен, а потом заявил:

   — Если у вас нет новых заданий, я бы хотел часик отдохнуть...

   — Где отдохнуть? — уточнил Шапошников.

   — У себя в кабинете. Там у меня койка, одеяло, подушка...

   — Нет, голубчик, в кабинете не разрешаю! — строго произнёс Шапошников. — Идите домой, вас ждёт жена... Возьмите мою «эмку», и она отвезёт вас. К девяти утра прошу прибыть на службу. У меня всё. До завтра! — И он пожал Василевскому руку.

   — А как же вы, Борис Михайлович? Ведь Мария Александровна больна...

   — У меня тут дел на полчаса. Вас отвезёт мой водитель, а затем и я укачу домой... Кстати, — спохватился он, — когда уезжает в Ленинград Тимошенко?

   — Рано утром...

   — Я ему непременно позвоню. — И Шапошников потянулся к телефону.

В начале февраля по докладу Тимошенко и члена Военного совета Жданова Северо-Западный фронт был готов начать боевые действия против финнов. И всё же Сталин вызвал к себе начальника Генштаба. Шапошников, прибывший в Кремль вместе с Василевским, доложил обстановку на фронте и в заключение резюмировал:

   — Всё, что просил командующий фронтом, Генштаб сделал, так что можно начинать...

   — Как, по-вашему, сокрушит фронт «линию Маннергейма»? — спросил Сталин. — Только я желал бы знать истину, — подчеркнул он, — а не предположения вроде «есть все предпосылки к успеху», «видимо, враг будет разбит» и прочее. Я люблю слова — да или нет.

   — В Генштабе их тоже любят, — улыбнулся Шапошников, но тут же его лицо посуровело. — «Линия Маннергейма» будет разбита!

   — Не скрою от вас, что волнует меня, — продолжал Сталин. — На Западе пишут о том, что Красная Армия не может взять верх над маленькой страной Финляндией, у которой, мол, и армия не так уж велика, как у Советов, и вооружения меньше, да и генералов единицы. Мне эти творения борзописцев что перец на душу. Если хотите, скажу больше. Мне стыдно, что наши войска застряли в лесах и болотах Карельского перешейка, а пресловутую «линию Маннергейма» наши военные разглядывают в бинокль. — Сталин помолчал, потом резко добавил: — Надо разрушить миф о «стальной обороне» финнов, ударить по ней так, чтобы она рассыпалась, как карточный домик!

   — На этот раз, полагаю, всё у нас получится, Иосиф Виссарионович. — Шапошникову даже стало жаль вождя за то, что тот так остро переживает, хотя основания к этому были.

11 февраля рано утром, когда передний край заволокло туманом, войска Северо-Западного фронта начали наступление. Залпы тяжёлых орудий по укреплениям финнов, бомбовые удары с воздуха были настолько сильными, что «линия Маннергейма» дала трещину, и наши войска стали успешно продвигаться вперёд. Когда Шапошников доложил об этом Сталину, у того поднялось настроение.

   — Тимошенко не подвёл вас, Иосиф Виссарионович, — заметил начальник Генштаба.

   — Теперь наверняка правительство Финляндии запросит мира, — довольно произнёс вождь.

Так оно и случилось. Вскоре в Москву прибыла финляндская правительственная делегация во главе с премьер-министром Р. Рюти. Начались мирные переговоры. В состав советской делегации вошёл и Василевский.

Спецкору газеты «Красная Звезда» полковнику Оскару Кальвину главный редактор дал задание написать о маршале Ворошилове. В следующем, сорок первом году Климу Ворошилову исполняется 60 лет, и очерк, сказал шеф, будет редакционным подарком юбиляру.

   — Не забудьте отметить, что полководцем Ворошилов стал не без поддержки товарища Сталина, — напутствовал Кальвина главный. — Их дружба окрепла ещё в годы Гражданской войны, когда оба сражались за Царицын. Это украсит материал...

«Прав главред: надо найти что-то необычное о Климе, — подумал Кальвин. — Лучше других его знает маршал Будённый, но как к нему попасть? А что, если попросить Василевского?..»

Оскар позвонил ему:

   — Саша, к тебе можно на полчаса?.. Да, очень важное дело...

Василевский уже ждал его. Он сидел за столом, чёлка чуть прикрывала его широкий лоб, в глазах светились искорки. Как он не похож на того Василевского, помощника командира 429-го полка, который летом 1920 года вёл в атаку своих бойцов против белополяков в районе Свислочи! Тогда-то Кальвин и спас своего друга от верной смерти.

   — У меня к тебе просьба! — Оскар улыбнулся, садясь к столу. — Но прежде скажи, почему в субботу ты не пришёл с Катей к нам на пельмени?

   — Срочно заступил на дежурство по Генштабу. — Василевский достал папиросы и закурил. — Вчера я звонил тебе, у Гали был такой голос, что я не узнал её. Ты что, снова поссорился с ней?

   — Она подвела меня. Я взял билеты в кино, стали собираться, а тут позвонила подруга: что-то ей нездоровилось, поднялась температура. Словом, Галя поспешила к ней. «Я, — говорит, — врач и должна ей помочь».

   — Она у тебя с характером! — усмехнулся Василевский. — Что, один пошёл в кино?

   — Пошёл, но не в кино, а к Даше, сестре жены моего брата Азара. — Оскар помолчал. — Знаешь, я чертовски скучаю по сыну! Может, зря устроил Петра в Ленинграде учиться на морского минёра? Азар мне посоветовал, он ведь минёр...

   — Ты же говорил мне, что после окончания военно-морского училища Азар хотел взять Петра к себе на эсминец?

   — Да, но корабль перевели на Северный флот, и теперь Азар служит в Полярном — главной базе флота. Скажу тебе, места там суровые. Рядом с базой — полуостров Рыбачий. Я был летом на Рыбачьем. Сплошное каменное плато, обрывается в море! Высота до трёхсот метров, а если быть точным — двести девяносто девять метров. Сплошная тундра!.. Нет, я бы там не служил ни за какие деньги!

   — Ты же знаешь, Оскар, что службу не выбирают, как не выбирают себе отца, — сухо заметил Василевский.

   — Я не хочу, чтобы мой сын уехал к чёрту на кулички! — загорячился Оскар.

   — У Северного флота большое будущее, и служить там почётно! — возразил Александр Михайлович. — Первые корабли из Кронштадта вышли в Мурманск в начале лета тридцать третьего года, когда я служил в Управлении боевой подготовки штаба РККА. Лично товарищ Сталин занимался этим вопросом, и нам тогда пришлось немало поработать, чтобы вместе с военными моряками подготовить экспедицию к дальнему переходу. Все корабли добрались до места своей новой дислокации, хотя им пришлось преодолеть большие трудности. А в июле на пароходе «Анохин» в Беломорск прибыли Сталин, Ворошилов и Киров. И знаешь, что сказал Сталин, когда произносил речь перед моряками? «Судьба Севера, — сказал он, — отныне доверяется новому флоту!»

Помолчали.

   — Настя, жена Азара, родила? — неожиданно спросил Василевский.

   — Пока нет, но они ждут малыша, — ответил Оскар. — Ба, ты, вижу, стал комдивом?! — воскликнул он. — А я и не заметил...

   — На днях присвоили, — почему-то покраснел Александр Михайлович.

   — Растёшь ты, Саша, как на дрожжах, и мне тебя не догнать.

   — Знаешь, кто меня первым поздравил? — вскинул брови Александр Михайлович. — Маршал Будённый! Мы с ним даже опрокинули по чарке...

   — Да? — удивился Кальвин. — Тогда ты наверняка мне поможешь. Я пишу очерк о Климе Ворошилове, и мне надо кое-что выяснить у Семёна Михайловича. Попроси, чтобы он принял меня.

   — Запросто, Оскар...

В это время дверь распахнулась, и в кабинет вошёл... Будённый!

   — Семён Михайлович, а я только что хотел звонить тебе! — обрадовался Василевский, придвинув гостю мягкое кресло. Поздоровавшись, маршал сел.

   — А кто этот полковник? — спросил он, глядя на Кальвина. — Я где-то его видел... Да, вспомнил! В Подмосковье на танкодроме. В тот день там были Вознесенский, Жданов, Микоян, учёный металлург Емельянов, начальник Автобронетанкового управления Павлов и нарком Ворошилов. Мы испытывали танк Т-34... А вот фамилию твоего гостя, Саша, я запамятовал. Напомни мне, полковник. — И маршал крутнул пальцами свои пышные усы.

   — Оскар Кальвин, товарищ маршал!

   — Потом в «Красной Звезде» я читал твою статью, она мне понравилась. Ты правильно сделал, что не написал, как нарком Ворошилов ругнулся, когда танк стал подниматься на холм с очень крутым склоном. Нарком испугался, что танк перевернётся и могут погибнуть люди! Но Т-34 взял крутой склон, и все зарукоплескали.

   — У вас хорошая память, Семён Михайлович! — улыбнулся Кальвин.

   — Не жалуюсь, полковник. Как тебя по батюшке-то величать?

   — Оскар Петрович...

   — Теперь я всё о тебе знаю, Оскар Петрович. — Маршал взглянул на Василевского. — Так зачем я тебе нужен, Александр? Говори, а потом я скажу, зачем к тебе пришёл.

   — Вот он, — Василевский кивнул на Кальвина, — пишет в газету о вашем друге Климе Ворошилове. Вы с ним ещё с Гражданской войны вместе воевали, пестовали Первую Конную армию. Вот и хочет Оскар узнать от вас что-нибудь интересное из жизни Климента Ефремовича. Вы можете ему рассказать?

   — Чего ты вдруг стараешься для него? — спросил маршал.

   — Земляки мы с Оскаром, выросли в одной деревне, вместе в школе учились, а позже сражались с белополяками на Западном фронте...

   — О Климе надо писать, — согласился Будённый. — Храбрейший человек! Помню, в бою под Ростовом белогвардейский офицер зарубил шашкой двоих бойцов и уже занёс клинок над головой Клима. Меня в ту секунду пот прошиб. Поднял своего Казбека на дыбы и что было сил рубанул беляка. Шашка моя разрубила его пополам до самого седла... Да, жестокое было время: отец шёл на сына, сын на отца, брат на брата. — Маршал взглянул на притихшего Кальвина. — Я много чего интересного расскажу тебе, так что приходи ко мне домой вечерком.

   — Когда? — вырвалось у Кальвина.

   — Да хоть сегодня! Улица Грановского, дом три, квартира девяносто один. Запомнил? А к тебе, Александр, у меня вопрос оперативного характера.

   — Разрешите идти, товарищ маршал? — Кальвин встал.

   — Иди, полковник. Подумай, о чём желаешь меня спросить...

Домой Кальвин вернулся раньше обычного. Снял шинель, заглянул в комнату. Галя что-то писала за столом.

   — А я думал, ты всё ещё на работе, — обронил он. — Ужинать мне дашь?

   — Вот напишу на конверте адрес сына и разогрею жаркое с курицей — твоё любимое блюдо.

Он побрился, стал перед зеркалом массажировать лицо.

   — Ты что, снова куда-то уходишь? — спросила жена.

Оскар сказал, что у него встреча с маршалом Будённым.

   — Я тоже сейчас ухожу к больной. У неё отчего-то появилась тошнота. Всё утро бедняжку рвало. Просила что-нибудь принести ей выпить. А у меня есть хорошие немецкие таблетки.

   — Может, ждёт ребёнка?

   — Подруга не замужем, — фыркнула Галя. Она шла к Даше, но не хотела, чтобы муж знал об этом.

Галя подала ему ужин и села рядом, задумчиво глядя в окно. Во дворе плескался багряно-оранжевый свет заходящего солнца, оно скатилось к самому горизонту. Оскар ел молча.

   — Спасибо, Галюша, жаркое очень вкусное. — Он отодвинул тарелку на край стола. — От Азара нет писем? Скучаю я по брату. Видно, несладко ему живётся на Северном флоте.

   — А почему ты не посоветовал ему остаться в Ленинграде?

   — Он бы меня не послушался, — возразил Оскар.— Корабль уходит на Северный флот, а командир вдруг стал бы просить адмирала оставить в Ленинграде. Это походило бы на дезертирство! Фу-ты, дьявол, галстук развязался. Не умею я завязывать. Не поможешь?

Ловким движением тонких пальцев Галя завязала галстук.

   — Ну как, всё на мне ладно сидит?

Она улыбнулась, но эта улыбка была холодной и равнодушной.

   — Не к девушке ведь идёшь на свидание, а к маршалу! Чего переживать?

Он привлёк её к себе и чмокнул в щёку.

   — Ты у меня красавица. Вот и Володя Ставский вчера говорил мне...

   — Была красивая, а теперь постарела, на висках седина... Долго будешь у маршала?

   — Может, час, может, два... А ты к больной надолго?

   — Тоже не знаю, но к десяти часам вечера буду дома...

У стадиона «Динамо» Кальвин зашёл в гастроном, купил бутылку коньяка и шампанское.

   — А коробки хороших конфет у вас не найдётся? — спросил он продавщицу — белокурую, черноглазую девушку с нежным розовым лицом. Она улыбнулась, сверкнула белыми как снег зубами:

   — Есть шоколадные «Вечерний звон», правда, дорогие!

   — Давайте, милашка! — Оскар отдал девушке деньги. Она протянула ему сдачу, но он не взял: — Это чаевые...

   — Спасибо! Приходите к нам ещё, товарищ полковник!

Когда за мужем закрылась дверь, Галя подошла к тумбочке, где стоял телефон, и сняла трубку.

   — Даша, это я, — сказала она. — Тебе лучше? Всё ещё тошнит? Я сейчас приду.

Она надела пальто и уже хотела уйти, как зазвонил телефон.

   — Это квартира Кальвина? — услышала она в трубке звонкий голос телефонистки. — С вами будет говорить Полярный.

У Галины отчего-то вдруг защемило сердце. Неужели что-то случилось с Настей? Она хорошо разобрала далёкий голос:

   — Галина Сергеевна, это я, Азар. Добрый вечер!

   — Здравствуй, Азар! Как вы там?

Азар ответил, что всё хорошо, вчера, правда, положил Настю в роддом. Она уже на седьмом месяце. Чуток прихворнула.

   — Береги её, Азар! Она у тебя не жена, а золото. Привет ей от нас. А Оскара нет дома, я скажу ему, и он завтра тебе позвонит.

   — Не получится, Галина Сергеевна, — отозвался глухой голос. — Я ухожу в море... Тут такое дело. Моя тёща, мать Насти Мария Ивановна, едет к нам в Полярный, она сделает остановку в Москве. Пусть Оскар возьмёт ей билет до Мурманска на «Красную стрелу», а я встречу её на вокзале. Вы не против, Галина Сергеевна?

   — Азар, как ты можешь так говорить? — едва не выругалась Галина. — Конечно, мы всё устроим, и ты, пожалуйста, не волнуйся. Хорошо, что к вам едет Мария Ивановна. У Насти будет малыш, и ей нужна помощь. Ты же часто в морях... Да, а пропуск тёще оформил?

   — Документ у неё на руках. А как там Пётр?

   — Грызёт военные науки, — ответила Галина. — Жаль, что ты уехал на Северный флот, и теперь Пете без тебя скучно. Но не беда.

   — Вот-вот, не беда, важно хорошо учиться, а когда станет лейтенантом, я постараюсь взять его к себе на корабль. Мне скоро потребуются минёры, — обнадёжил Азар Галину. — Парень он что надо... Ну ладно, у меня всё. Привет Оскару!

Настроение у Галины поднялось. Она уважала Азара, да и сын привязался к нему. В прошлом году Азар приезжал в отпуск, и они с Петей две недели провели на Клязьме, ходили на шлюпке под парусом. Сын вернулся домой загоревшим, окрепшим и в тельняшке. Галина удивилась.

   — А тельняшку-то где взял? — спросила она. — Наверное, купил?

   — Да нет, маманя, Азар Петрович подарил. — Сын улыбнулся. — Я не дождусь, когда закончу училище и стану лейтенантом! И знаешь, кем я буду? Минёром! А минёр ошибается в жизни один раз...

   — А потом что? — не поняла мать.

   — Потом... потом его хоронят.

   — Сынок, что ты такое говоришь? — У Гали от этих слов Петра мурашки побежали по спине, защемило сердце, а под белой блузкой тяжело колыхнулась грудь.

   — Я сказал в том смысле, мама, что, если минёр станет разоружать мину и сделает что-то не так, она может взорваться, — пояснил Пётр. — Как и в медицине. Если ты во время операции заденешь скальпелем не то, что надо, больному от этого не будет легче.

Гале отчего-то стало жаль сына, у неё даже повлажнели глаза. Она обхватила его за голову и плечи и прижала к себе.

   — Вырос-то как, а? — Она поцеловала его. — А ещё недавно был ребёнок.

Сейчас, вспомнив всё это, Галина мысленно сказала Петру: «Господи, как же по тебе, сынок, болит у меня душа!»

Она бросила письмо в почтовый ящик и поспешила к Даше.

   — Входи, Галя. — Даша закрыла дверь, помогла подруге снять пальто.

   — Оскар ушёл по своим журналистским делам, а я поспешила к тебе. — Галина достала из сумочки таблетки. — Вот, выпей две штуки, и тошнота мигом исчезнет.

Даша тут же глотнула таблетки и запила их водой.

Комната у Даши была небольшая, но уютная. Два мягких кресла, на полу тёмно-синий ковёр — подарок матери: Даша отлично закончила институт. Над письменным столом висела люстра цвета золота, у стенки стоял диван, возле него — книжный шкаф.

   — У тебя, Даша, большая прихожая, а у нас двоим трудно развернуться.

   — Зато у тебя отдельная квартира, а я живу в коммуналке в одной комнате. Рядом — соседка Юлия Марковна. Я тебя знакомила с ней.

Галя посмотрела на себя в зеркало, поправила на лбу завитушки, потом уселась напротив хозяйки. У Даши было худощавое розовое лицо, карие глаза, над которыми тонкими шнурками чернели брови, и вся она была скроена так, что тот, кто впервые видел её, уже не отрывал глаз. Даша чем-то притягивала к себе — то ли простым женским лицом, то ли живыми глазами и ямочкой над правой бровью. «Смешинка моя», — сказала она как-то подруге.

   — Отчего тебя тошнит? — Галя отбросила со лба метёлку светло-каштановых волос.

   — Сама не знаю, — усмехнулась Даша. — Поначалу решила, что отравилась колбасой. Давно её в рот не брала, а тут в буфете отобедала. Вскоре и началось... Ну, а ты как поживаешь? Оскар тебя не обижает?

Глаза у Гали грустно блеснули, и, как показалось Даше, она попыталась это скрыть, прикрыв их ладонью.

   — Живём тихо-мирно, иногда цапаемся, — усмехнулась она.

   — Грех на Оскара обижаться, он любит тебя. Или ты ревнуешь его?

   — Да нет, — смутилась гостья.

   — Что пишет Азар? — спросила Даша.

   — Сегодня звонил из Полярного. Положил Настю в роддом. Твоя мама собирается поехать к ним, чтобы помочь с малышом. Азар просил, чтобы Оскар помог ей с билетом на скорый поезд до Мурманска, а там он её встретит.

   — Зря мама едет на лютый Север, у неё ведь сердце побаливает, — сказала Даша. — Не пойму я свою сестру. Как же другие обходятся без своих матерей? И тоже рожают...

   — У других мужья сутками и неделями не бороздят море.

Даша хохотнула.

   — Ты чего? — не поняла её Галя.

   — Дура она, вот кто моя милая сестра! — небрежно бросила Даша. — Скажи на милость, ради чего она укатила с Азаром на Север? Больна почками, лежала в клинике... Да и Азар хорош гусь. Мог же написать адмиралу рапорт с просьбой перевести его служить куда-нибудь потеплее, в тот же Севастополь! Так нет же, потащил за собой больную жену. Твой Оскар, — уже мягче продолжала Даша, — поумнее Азара. Не поехал в Мурманск, куда ему предлагали, а остался в Москве.

   — Настя красивая, — сказала Галя.

   — Мама очень привязана к ней, — заметила Даша. Правая бровь у неё дёрнулась, словно ей отчего-то стало больно. — А знаешь почему? Настя досталась ей тяжело. Незадолго до родов она пошла купаться на речку, поскользнулась на кладях и упала. Ребёнок едва не родился мёртвым. А меня мама родила, по её словам, легко: я, мол, выскочила из утробы как резиновый мячик!

Галя засмеялась.

   — Хорошее она нашла сравнение! Я поняла, что Мария Ивановна почему-то на тебя сердита?

   — Она недовольна тем, что я всё ещё не вышла замуж и не родила ей внука или внучку, — призналась Даша. — А разве легко найти хорошего человека? На работе я познакомилась с одним инженером. Симпатичный парень, а пошла с ним в ресторан поужинать, так он напился до чёртиков. Скажи, зачем мне такой муж?..

Галя, с минуту помолчав, спросила:

   — Сколько тебе?

   — Ты на десять лет старше меня, что, забыла? — усмехнулась Даша. — Седины-то у тебя вон сколько, будто снег покрыл волосы...

   — А чего мне красоваться? — зыркнула на хозяйку гостья. — У меня есть сын. А ты всё одна, Даша, как во поле берёзка... Рискнула бы, а? Разве мало порядочных мужчин? И с женатым могла бы провести время... Родила бы сына или дочь, и совсем другая бы жизнь потекла у тебя, Дашенька! Пока краса не сошла с твоего лица, подумай, подружка!

Дашу острым шилом кольнули её слова, но она, сцепив зубы, смолчала. Чтобы унять вдруг охватившее её волнение, она взяла со стола очки и стала протирать их платком. Отчего-то затяжелела голова, в ушах появился какой-то шум, а в висках тугими толчками билась кровь. «Надо взять себя в руки и не думать об Оскаре!» — сказала она себе.

Галя бросила на подругу быстрый взгляд, в голове у неё промелькнула мысль: «Чего это она так изменилась в лице?»

   — За совет я тебе благодарна, — произнесла Даша спокойно. — Но принять его не могу.

   — Почему? — не унималась Галя. — Что тебе мешает? Вон сколько в Москве матерей-одиночек. Пойми, Дашенька, годы бегут, и если не нашла себе мужа по сердцу, так зачем же на старости лет оставаться одной? Я бы Оскару родила не только Петра, но по глупости сделала операцию и теперь не могу иметь детей, отчего мы часто с ним ссоримся. А ты здорова, тебе только и рожать.

   — Чтобы иметь от кого-то ребёнка, надо этого «кого-то» сначала полюбить, а уж потом и о ребёнке думать.

Галя рассмеялась, да так, что на глаза навернулись слёзы.

   — Какая же ты наивная, подружка! Ты думаешь, я люблю Оскара? Раньше, кажется, любила, родила ему сына, но теперь... — Она покачала кудрями. — Порой меня тошнит, когда он ко мне прикасается. Может, это у меня с возрастом, не знаю. Но чувства к нему во мне давно угасли...

   — Тогда разведись с ним! — прервала её Даша.

   — Зачем? — пожала плечами Галя. — Развод может отрицательно сказаться на военной карьере Петра. В продвижении по службе Оскар может ему крепко помочь — у него большие связи. Вот Саша Василевский, его друг и земляк, стал в Генеральном штабе Красной Армии большой шишкой, правая рука Шапошникова! Нет, я не могу бросить Оскара. Ради сына буду страдать. Пусть Оскар думает, что я по-прежнему его люблю...

«Ну и хищница! — чертыхнулась в душе Даша. — И как только Оскар её не раскусит? » А вслух произнесла:

   — Я бы так жить не смогла. — У неё всё ещё стучало в висках, хотя шум в ушах пропал и ей стало легче дышать.

   — А знаешь почему? — спросила гостья. — Ты, Даша, ещё не познала материнского чувства. Оно очень сильно, это чувство.

   — А мне твой Оскар нравится, — призналась Даша. — Он красив и умён по-своему, сдержан в эмоциях. Есть в нём что-то такое, отчего у женщины может затрепетать сердце. — Голос Даши был искренним, доброжелательным. — И журналист он неплохой. Как-то я прочла в газете его рассказ о моряках, есть в нём фраза: «Море глухо роптало у каменистого берега, накатываясь упругими белыми волнами». Этими словами он подчёркивает переживания командира корабля, у которого сорвалась торпедная атака. — Даша помолчала. — По-моему, ты излишне строга к мужу. В народе говорят, что когда любишь, то и гора становится долиной. У тебя есть такое чувство?

   — Я же сказала, что раньше было, а теперь нет, — усмехнулась Галя. — И долина мне кажется горой... Я разлюбила Оскара.

В дверях появилась соседка Юлия Марковна — полная поседевшая женщина с добрым смуглым лицом и большими голубыми глазами. Поздоровавшись с Галей, она попросила Дашу переключить городской телефон.

   — Хочу позвонить внучке, — улыбнулась соседка. — Дня не могу прожить, если не услышу её голос. — Она взглянула на Галину: — Как поживает в Ленинграде ваш Петя?

   — Спасибо, Юлия Марковна, у него всё хорошо. Учится на лейтенанта. Как и ваш муж, будет носить морскую форму и кортик.

   — Тяжко мне без моего Тимура Петровича, — пожаловалась соседка. — Похоронила его давно, а душа всё ещё болит. Он был мастером на все руки. Видели в моей комнате маяк? Так это он сделал его. Вот приедет в отпуск ваш Петя, и я подарю ему маяк. Порой включу его, лягу на диван, гляжу, как в темноте мигает он зелёными огоньками, и кажется, будто это Тимур Петрович что-то говорит мне, чего не успел сказать при жизни.

Голос соседки слегка дрогнул. Даша поняла, что она разволновалась, и мигом переключила телефон.

   — Дашенька, я скажу внучке несколько слов и переключу его. — У двери Юлия Марковна остановилась. — Чуть не забыла... Когда вас не было дома, вам кто-то звонил, говорит: «Пригласите к телефону Дашеньку-царицу». Странно, не правда ли?

Даша зарделась.

   — У меня таких друзей нет, Юлия Марковна. Видимо, кто-то не туда попал, — ответила она, стараясь не глядеть на Галину.

   — Я тоже об этом подумала. — И соседка вышла.

Обе молчали, каждая размышляла о чём-то своём.

   — Я пойду, Даша? — первой подала голос Галина. Она встала с кресла. — Уже десятый час. И подумай о том, что я тебе сказала...

Даша кисло улыбнулась:

   — Видно, оставшийся кусок своей жизни я проживу одна. — Она встала и подала гостье пальто. Та оделась и взглянула на себя в зеркало. — А что, разве я плохо выгляжу? — спросила она. — Правда, седина на висках, будто соль морская осела...

Даша подошла к ней близко:

   — Ты и вправду не любишь Оскара?

   — Кому-кому, а тебе, Дашенька, я врать не стану... Живу с ним ради сына, клянусь тебе. Скажу больше. Лет пять назад за мной в Генштабе ухаживал один генерал. Руку и сердце предлагал, а я, дура, отказала ему. «Если, — говорю, — хочешь, давай с тобой покуражимся, и я тебя не разочарую, но разводиться с мужем не буду ». Жену свою он давно похоронил, а детей у них не было. Может, тебя с ним познакомить? Он ещё не такой старенький.

   — Нет, спасибо, — покраснела Даша.

Проводив гостью, она села на диван. Мысли её потянулись к Оскару. Наверняка это он звонил ей, так как никто другой не называет её Дашенькой-царицей. «Жаль, что меня не было дома», — огорчилась Даша.

Размышляя так, она успокоилась. Попила чаю и едва легла отдохнуть, как мысли её вновь потянулись к Оскару. Вспомнила, как отмечали день её рождения в ресторане Дома Красной Армии. Оскар заказал столик. Им было так весело! Тогда-то всё и произошло...

«Кажется, я влипла. Что мне теперь делать? Что-то будет дальше? Моя судьба как в тумане...» — тяжело и впервые серьёзно задумалась Даша. После того памятного вечера Оскар ни разу к ней не зашёл.

Она уже засыпала, когда услышала глухой стук в дверь. Набросила халат и, включив в прихожей свет, подошла к двери.

   — Кто? — спросила Даша, почувствовав, как ёкнуло сердце.

   — Я, Даша-царица, Оскар...

У неё будто что-то оборвалось внутри. Она передохнула, потом впустила Оскара в комнату. Глаза у него сияли, он был весел, возбуждён: казалось, целый год не видел её.

   — Дашенька, поздравляю тебя, голубка! — И он вручил ей букет красных и белых роз. Она растерялась, но цветы взяла.

   — С чем ты меня поздравляешь?

   — У твоей мамы сегодня день рождения! А ты её кровинка, вот я и принёс тебе розы.

Даша налила в гранёный кувшин воды и поставила цветы.

   — Я и забыла, что у мамы день рождения, надо ей послать телеграмму. — Она выдержала паузу. — Ты мне звонил?

   — Да, но соседка сказала, что тебя нет дома. Мне так хотелось тебя повидать, Даша! — Оскар притянул её к себе.

Она попыталась оттолкнуть его, но Оскар жадно поцеловал её, и руки у Даши ослабели, она буквально повисла на нем. Он подхватил её на руки и уложил на диван, шепча ей в ухо:

   — Не могу я без тебя, Даша-царица... Я живу тобой, ты стоишь у меня перед глазами, куда бы я ни пошёл...

   — И мне без тебя тяжко, милый... — вырвалось у неё.

Всю ночь они занимались любовью и только под утро уснули.

 

Глава вторая

Командарм 1-го ранга Шапошников прикурил папиросу, и в это время Василевский открыл дверь.

   — Заходите, голубчик! — Борис Михайлович нахмурился и, как показалось Александру Михайловичу, тихо простонал. — Я был у товарища Сталина. Его беспокоит поведение Гитлера в последнее время, даже высказал мысль, не собирается ли фюрер развязать против нас агрессию?

— И что вы ответили?

   — Что я мог ответить? — с грустной усмешкой проговорил Шапошников. — Гитлер конечно же давно точит против нас ножи. Я даже зачитал вождю донесение нашего разведчика из Берлина. — Борис Михайлович попыхтел папиросой. — Сталин вспомнил пакт о ненападении, который мы заключили с Германией в августе прошлого года. Он заявил, что уже тогда знал, что для Гитлера этот пакт вроде фиговой бумажки. Потому-то в сентябре советское правительство и отдало приказ командованию Красной Армии перейти границу и освободить Западную Украину и Западную Белоруссию. Скажу вам, голубчик, это был весьма мудрый и дальновидный шаг вождя, история воздаст ему должное. Но я вас пригласил не для того, чтобы дискутировать... Хочу знать, как идёт работа над проектом плана отражения возможной агрессии на СССР.

   — Через три-четыре дня мы с Ватутиным всё завершим и документ будет у вас на столе...

   — Взгляните на карту, — прервал его Шапошников. — Где Гитлеру выгодно развернуть свои главные силы?

   — К северу от устья реки Сан, вот здесь! — показал на карте Василевский.

   — Естественно! Потому-то я и предложил Сталину развернуть наши ударные силы на участке Северо-Западного и Западного фронтов...

   — Тогда что вас угнетает? — удивился Василевский.

Шапошников встал. Высокий, чуть сутулый, с лицом строгим, словно вытесанным из серого гранита. Александр Михайлович успел заметить, что, когда Бориса Михайловича что-то озадачивало, он становился грустным. И сейчас эта самая грусть затаилась в уголках его пытливых глаз.

   — У вождя на этот счёт другое мнение, — отрешённо произнёс Шапошников. — Знаете, что он сказал мне? Германия нанесёт нам главный удар не на западном направлении, а на юго-западном! Меня это крайне удивило, и я спросил, почему он так считает? Он ответил, что Гитлер постарается прежде всего захватить у нас богатые промышленные и зерновые районы, иначе ему нечем будет кормить свою армию. Я конечно же возражал, сказал, что это ошибка и она дорого может нам обойтись, но безуспешно! Так что прошу вас с Ватутиным, как главных исполнителей документа, внести в проект коррективы... Да, голубчик, плохо, когда судьбу столь важного оперативного плана на случай агрессии могут решать дилетанты в военном деле.

«Это кто же дилетант — Сталин или Ворошилов?» — едва не спросил Василевский, но вслух произнёс другое:

   — А каково мнение Ворошилова?

   — Не говорите о Климе, голубчик! — сердито махнул рукой Шапошников. — Разве станет он возражать Сталину, особенно теперь, когда война с белофиннами выявила несостоятельность руководства Наркоматом обороны? На мартовском Пленуме ЦК партии об этом шёл весьма острый разговор, и Ворошилову здорово досталось. А тут Берия масла в огонь подлил, предложив всех, кто виновен в ослаблении мощи Красной Армии, отдать под трибунал. У нас и так загублено немало военачальников, а Берия этого мало.

   — Вы так и заявили Сталину? — напружинился Василевский.

   — Нет, голубчик, опасно, весьма опасно ему говорить! — Борис Михайлович встал, походил по кабинету тяжёлыми шагами. — В Наркомате обороны грядут большие перемены. Я это вынес после беседы с вождём. Кажется, мне тоже дадут по шапке, правда, не знаю за что. А уж Ворошилову достанется в первую очередь. Сдаётся, Сталин в нём разочаровался.

   — Вряд ли, — высказал сомнение Василевский. — Моему другу полковнику Кальвину начальство дало задание написать очерк о Ворошилове.

   — Неужто очерк о Климе? Странно, однако, странно... — Шапошников глухо кашлянул. — Где-то меня просквозило, как бы не слёг... Послушайте, голубчик, а может, мне самому подать рапорт об отставке?

Его слова будто плетью полоснули Василевского.

   — Вы зачем так зло шутите, Борис Михайлович?

   — Разве мне до шуток? — Шапошников улыбнулся через силу. — Так уж повелось, что за состояние армии несут ответственность нарком и начальник Генштаба. — И без всякого перехода он заговорил о другом: — У меня завтра, в субботу, маленькое событие — у Марии юбилей. Приходите к нам с Катей! Посидим, потолкуем. — Он откинулся на спинку кресла. — Да-с, странные вещи порой случаются в жизни. Вы в тридцать третьем расстались со своей первой женой Серафимой, и я помню, как тогда в ваш адрес сыпались упрёки, даже нарком приложил руку к этому делу. Куда потом вас сослали?

   — В Куйбышев.

   — Вот-вот, подальше от матушки-Москвы! А ведь вам уже тогда надо было работать в Генеральном штабе! У вас, голубчик, есть чутьё, что ли, умение заглянуть далеко вперёд, есть идеи, зрелые мысли...

Василевский зарделся. А Шапошников продолжал:

   — Так вы придёте к нам к семи вечера? У меня будет нарком ВМФ адмирал Кузнецов со своей Верой Николаевной. Она у него тоже вторая жена. А Николая Герасимовича я уважаю. Флот живёт в нем, а море булькает под тельняшкой... Так я жду вас!

   — Спасибо, я буду с женой, — не стал возражать Александр Михайлович.

Домой Василевский пришёл поздно и, когда разделся в прихожей, на столе увидел записку жены: «Я с Игорьком ушла к Даше, хочу послушать новые пластинки. Ужин на кухне. Если что — звони. Целую. Катя». Дашу Александр Михайлович хорошо знал, с ней его познакомил Оскар. Когда Катя работала в Наркомате обороны, она подружилась там с Дашей. С тех пор жена часто бывала у неё в гостях. Даша тоже приходила к ним, но редко.

   — У тебя в управлении нет хорошего парня, чтобы познакомить его с Дашей? — как-то спросила Катя.

Александр ответил жене:

   — Я не умею сватать, Катюша, у меня это дело не получается...

Катя... Милая, добрая. «Синеглазка», как назвал её Георгий Жуков. Сколько пережил Александр Михайлович, сколько выстрадал, пока обрёл с ней своё счастье. Он прилёг на диван отдохнуть. Мысли, как ручейки, потекли в недавнее прошлое...

В Наркомате обороны только что закончилось партийное собрание Управления боевой подготовки штаба РККА, на котором с докладом выступил секретарь партбюро помощник инспектора кавалерии Георгий Жуков (инспекцию кавалерии возглавлял Семён Будённый). Жуков не сглаживал острые углы, критиковал тех, кто, по его словам, «слабо ещё сидит в кавалерийском седле», кого «стоит чуть-чуть толкнуть, и он свалится на землю». Таким горе-воякам надо подумать, как жить дальше, подчеркнул Жуков, как устранить недостатки, чтобы учить войска тому, что надо на войне. Досталось и Семёну Михайловичу Будённому, которому, отметил докладчик, «надо жёстче требовать порядка от всех, невзирая на лица».

   — Не зря я предложил избрать тебя, Георгий, секретарём партбюро, — сказал Жукову Будённый после собрания. — Отличный ты сделал доклад! Критика весьма справедлива. Ты прав, моя доброта порой идёт во вред нашему пролетарскому делу. Учту твои замечания и в следующий раз жду, что ты меня похвалишь, — шутливо констатировал Семён Михайлович.

Он искал глазами Василевского, но того и след простыл. Тогда Будённый заглянул к нему в кабинет. Тот уже облачился в шинель.

   — Куда торопишься, Александр? — спросил Семён Михайлович. — У Августа Ивановича Корка сегодня вечеринка по случаю дня его рождения. Составь, пожалуйста, мне компанию! — Будённый шевельнул усами. — Там будет и твой бывший командир Иероним Петрович Уборевич. Пойдёшь?

Василевскому давно хотелось ближе познакомиться с Корком, по словам Жукова, «талантливым в военном отношении командиром». Но жену он не предупредил, что придёт домой поздно, и она будет волноваться. Из-за этого у них не раз возникали ссоры. Об этом он и сказал Семёну Михайловичу.

   — Кто есть ты, товарищ Василевский? — Будённый прищурил глаза. — Ты есть командир Красной Армии, человек военный и можешь в любое время быть затребованным начальством! Это твоя жена — погоди, как её звать, — он почесал лоб, — ага, вспомнил — Серафима — она должна знать. Так что ничего с ней не случится.

   — Еду, Семён Михайлович! — улыбнулся Василевский.

Добрались они к юбиляру быстро. Раскрасневшийся от спиртного Корк был навеселе и, когда они вошли в комнату, воскликнул:

   — Кто к нам пришёл, друзья?! Легендарный Семён Будённый! А знаете ли вы, братцы, — радостно продолжал он, — что генерал Деникин клятвенно обещал казакам лично захватить Будённого в бою и прилюдно повесить его на телеграфном столбе!

   — Руки у холуя Антанты были коротки! — прервал юбиляра слегка охмелевший соратник Будённого Иван Тюленев. — Георгий! — позвал он Жукова. — Налей штрафную для моего любимого командарма!.. Вот это да — полная пол-литровая кружка. Осилишь, Семён?

   — Давай, дружище, чего спрашивать? — Будённый взял кружку и, глядя на Корка, сказал: — Август Иванович, мы сражались в Гражданскую на разных фронтах, но от Михаила Фрунзе я знал о ваших блестящих победах...— Будённый окинул взглядом собравшихся. — Друзья, предлагаю тост за мужественного Корка назло врагам и на радость большевикам! — И Семён Михайлович залпом опорожнил кружку.

   — Спасибо, Сёма, за добрые слова, спасибо! — Корк подошёл к Будённому и трижды расцеловал его.

Василевский стоял рядом с Будённым с пустым стаканом в руке.

   — Ты что, разве не выпил за моего соратника? — насупился Семён Михайлович.

   — Не успел налить, — смутился Василевский.

Тюленев налил ему полный стакан.

   — Вы знаете, кто этот красавец? — подал голос Тюленев. — Саша Василевский, недавно назначенный в штаб Красной Армии. И знаете, кто его рекомендовал? Владимир Кириакович Триандафиллов!

К Василевскому подошёл Корк.

   — Я вас хорошо помню, — улыбнулся он. — Вы командовали 144-м стрелковым полком и вывели его из отстающих в передовые. А в октябре тридцатого года я утвердил на вас аттестацию, верно?

   — Так точно, Август Иванович! — расчувствовавшись, произнёс Василевский.

   — Друзья, что вы терзаете моего коллегу! — воскликнул Будённый. — Дайте ему выпить, а то, пока он держит стакан, спиртное испарится.

   — За вас, Август Иванович, чтобы здоровы вы были и счастливы! — Александр Михайлович лихо опорожнил стакан.

   — Благодарю вас, Саша, я желаю вам блестящей военной карьеры! — громко произнёс растроганный Корк.

   — Миша Тухачевский на учениях дважды благодарил Василевского, — заметил Будённый. — Только больно робкий наш Александр. Вот и сейчас переживает, что придёт домой и жена устроит ему бесплатный концерт.

   — Так она у него прекрасно играет на пианино, Семён! — воскликнул Жуков. — Я живу с Сашей в одном доме, мы с ним соседи, так что могу достоверно засвидетельствовать. И совсем неплохо, если под её музыку Саша спляшет «Яблочко»!

Все громко захохотали, а Василевский, покраснев от смущения, сказал:

   — Нет уж, Семён Михайлович, под музыку жены я плясать не буду!

   — Вот-вот, — подхватил Корк, — держи жену в узде, иначе будешь у неё под каблуком!

Дверь распахнулась, и в комнату вошёл нарком по военным и морским делам Клим Ворошилов в сопровождении своего заместителя Михаила Тухачевского.

   — Браво! — воскликнул Будённый. — Ты, Клим, просто молодец! Не ожидал, что придёшь...

   — Я же не святой, Семён! — улыбнулся Ворошилов. Он поздравил Корка с днём рождения. — Вы командуете войсками Московского военного округа, и я желаю, чтобы ваш округ стал первым по всем показателям в боевой подготовке!

   — Благодарю вас, товарищ нарком... — начал было Корк, но Ворошилов прервал его:

   — Прошу без формальностей, Август Иванович. На службе я вам нарком, а здесь, в кругу друзей, просто Климент Ефремович. Мы вот с Будённым прошли немало фронтовых дорог, он — командарм Первой Конной, я — член Реввоенсовета. Теперь я нарком, а он возглавляет инспекцию кавалерии. Но мы по-прежнему с ним друзья, хотя на службе нередко цапаемся. Верно, Семён?

   — Как же с тобой, Клим, не цапаться, если я прошу фураж для лошадей, а ты предлагаешь пасти коней на лугах! — засмеялся Семён Михайлович.

— Вот дьявол, и тут меня уколол, — добродушно ругнулся Ворошилов.

   — Разрешите, Климент Ефремович, я налью вам? — спросил Корк, держа в руке поллитровку.

   — И ему тоже. — Ворошилов кивнул на Тухачевского.

   — А ты чего стоишь как святой? — спросил Будённый Василевского. — И свою рюмку подставляй...

   — Друзья, разрешите мне сказать несколько слов, — заговорил Ворошилов, держа в правой руке стакан. — Все мы здесь люди военные, все или почти все в Гражданскую войну сражались на фронтах против белогвардейцев. Многих из нас война пометила, у кого на теле шрам от вражеской пули, у кого рубец от удара клинка. А вот мой друг Будённый до сих пор носит у себя под ребром деникинскую пулю.

   — Семён, это правда? — спросил Жуков. — Срочно ложись на операцию.

   — Зачем? — усмехнулся Семён Михайлович. — Она мне не мешает, и я ей тоже.

   — Як чему всё это? — вновь заговорил Ворошилов. — На войне о себе мы не думали. Мы думали о нашей Советской России и во имя её процветания сражались с врагами. Теперь мы видим, как словно из пепла родился Советский Союз, и наш долг — беречь его как зеницу ока. Помните наказ товарища Сталина — быть начеку! Предлагаю тост за Советскую Родину и за её верного сына, героя Гражданской войны товарища Корка!

Юбиляра чествовали до поздней ночи. Будённый подвёз на своей машине Василевского и Жукова в Сокольники, к дому, где они жили, тепло попрощался с ними.

   — Александр, если жена станет ворчать, скажи ей, что я тебя задержал по службе, и точка! — напутствовал Василевского Семён Михайлович. — Если же не поверит — пусть мне позвонит. Мой телефон у тебя есть.

   — Да уж как-нибудь объясню ей, — смутился Василевский.

Он открыл дверь своим ключом и вошёл в квартиру. Сын Юра спал, а Серафима, лёжа на диване, читала книгу. Увидев его, она резко сказала:

   — Наконец-то заявился. Где ты пропадал? Мог бы вообще домой не приходить.

Её слова больно царапнули его, но он сдержался, чтобы не нагрубить ей. Ответил тихо:

   — Я был в гостях у Корка, своего бывшего командира. Случилось это неожиданно, и я не смог тебя предупредить.

   — Мы же собирались с тобой вечером сходить в театр! — Она поднялась с дивана, вынула из сумочки два билета и бросила их на пол.

   — Извини, Серафима, в сутолоке дел о театре я забыл...

Но жена уже метнулась в комнату и, упав на диван, зарыдала, уткнувшись лицом в подушку. Александр почувствовал себя неловко. Он вошёл к ней и сел на край дивана. Серафима уже не плакала. Она лежала неподвижно, глядя куда-то в потолок. Луна озорно заглядывала в окно, её белый свет дробился на шкафу. За день Александр устал, глаза слипались. Он ждал, что Серафима заговорит с ним, что-то скажет ему, но она была нема как рыба. «Пойду на кухню и лягу там», — решил он. Расстелил на полу шинель и, не раздеваясь, лёг, положив под голову портупею. Уснул сразу, едва закрыв глаза.

Разбудил его звонкий голос. Проснулся и рядом с собой увидел сына. Тот сидел на полу и рукой тормошил ему чуб.

   — Папка, вставай!

   — Ты чего, пострел? — зевнул отец. — Где мама?

   — Она пошла в магазин за молоком, а мне велела тебя разбудить.

Он брился, когда вернулась жена. Она с порога сказала сыну:

   — Юра, тебе пора в школу! — А когда мальчик оделся, взяла его за руку и, плечом толкнув дверь, вышла.

   — Злючка! — громко произнёс Александр, но жена уже не слышала его.

Угрюмый Василевский поспешил в Наркомат обороны. Утро холодное и ветреное, всё небо в заплатах туч. Мутная пелена стояла над городом. Не успел добраться до проспекта Гоголя, как хлынул дождь. Василевский подбежал к дереву, под которым стояла дама. В руках у неё был чёрный зонтик.

   — Можно к вам присоединиться? — спросил он, стряхивая с шинели капли дождя.

   — Пожалуйста! — Губы её чуть тронула улыбка. — Надо же, у меня зонтик, а воспользоваться им не могу: сломался!

Василевский успел разглядеть её. Высокая, стройная, лицо светло-розовое, с чёрными крапинками у глаз. В ушах золотые серьги, точно маленькие колокольчики.

   — У вас хорошие серёжки! — брякнул он и, сам того не ощущая, густо залился краской.

   — Это мамин подарок. Серёжки из старого царского золота. Они мне очень нравятся.

Дождь по-прежнему сыпал с неба. Стоять под деревом уже было невозможно, с листьев капали капли.

   — Дайте я посмотрю ваш зонтик!

Василевский сразу догадался, что заело пружину. Он достал из кармана ключи от квартиры и легко поддел защёлку. Пружина встала на место, и зонтик раскрылся.

   — Вот, возьмите...

   — Спасибо, — тихо обронила она. — Как вас зовут?

   — Александр. А вас?

   — Екатерина, а проще — Катя! Извините, я опаздываю на работу.

Василевский вышел на дорогу и направился в Наркомат. Справа от него, затормозив, остановилась чёрная «эмка». Дверца открылась, и его окликнул Семён Будённый:

   — Ты на службу, Александр? Садись, подвезу.

Едва он забрался в машину, как Будённый спросил:

   — Ну как, жена тебя не ругала?

   — Малость пошумела. Моя Серафима с характером! — ответил Василевский.

   — У меня к тебе просьба, Александр. На днях в Гороховецких лагерях я буду проводить учение с конниками. Ты работник Управления боевой подготовки штаба РККА и мог бы посмотреть, как у нас поставлено стрелковое дело. Я же помню, как твой 144-й полк проверял Корк и остался доволен. Так поедешь со мной?

Василевский сказал, что сейчас у него запарка на службе. Кроме основной работы замнаркома Тухачевский поручил ему редактировать «Бюллетень боевой подготовки», оказывать помощь редакции журнала «Военный вестник». А тут ещё за день надо вычитать гранки статей.

   — Пожалуй, я всё это успею сделать и готов с вами ехать, Семён Михайлович, но надо взять разрешение у Тухачевского, — добавил он.

   — Я с ним договорюсь, так что будь готов к поездке. У тебя, Александр, острый взгляд на военное дело, и твоя помощь будет кстати.

Весь день Василевский был в наркомате. С утра совещались у Тухачевского, после обеда подводили итоги весенних учений, которые проводил начальник штаба РККА Егоров. И только под вечер Василевский вернулся к себе. Тут его и увидел Георгий Жуков.

   — Где ты был? — спросил он.

Василевский сказал, что помогал Будённому проводить учение в Гороховецких лагерях, инспектировать кавалеристов.

   — Хорошо, что помог Будённому, мужик он толковый, — одобрил Жуков, — Домой идёшь?

   — Я ещё задержусь, Георгий. Тухачевский дал мне отредактировать статью для журнала. Так что компанию тебе на этот раз не составлю. — И он развёл руками.

Вечерело, хотя солнце всё ещё бросало на землю багряные лучи. Василевский подошёл к автобусной остановке и вдруг увидел... Катю! Она стояла к нему спиной, совсем рядом и, видимо, тоже ждала автобуса. Он подошёл к ней и тронул за плечо:

   — Добрый вечер, царские серёжки!

Катя обернулась. Лицо суровое, в глазах молния. Но, узнав своего попутчика во время проливного дождя, улыбнулась, подобрела, взгляд стал ласковым.

   — Вы тоже домой? — И вдруг добавила: — У меня сегодня день рождения.

   — Давайте его отметим! — сорвалось с языка Александра.

Катя мило посмотрела на него:

   — Вы и вправду этого хотите?

   — Очень хочу, Катя...

   — Я согласна! — вырвалось у неё.

Катя жила неподалёку от Наркомата, и они добрались быстро. В комнате было уютно и тепло. На столе стояли свежие розы. Перехватив его взгляд, она сказала:

   — Вчера на работе друзья преподнесли букет...

   — А я думал, от мужа...

   — У меня его нет, — с улыбкой бросила она, накрывая на стол. — И не было! А вы, конечно, женаты?

Ему не хотелось её огорчать, но сказал он правду:

   — У меня есть жена и восьмилетний сын Юра.

«Боже, я влюбилась в женатого человека! — грустно подумала Катя. — Что теперь будет? » А вслух спросила, сколько ему лет.

   — Тридцать семь.

   — Мне меньше, — призналась она. — Ну, а коль вы у меня в гостях, буду вами командовать! Вы люди военные и живете по приказам, а мы, женщины, подвластны чувствам. — Она принесла из кухни шампанское и наполнила бокалы. — За что выпьем?

   — Пусть у тебя, Катя, жизнь будет светлой! — произнёс он и тут же поправился: — Извините, я хотел сказать «у вас»...

   — Не беда, Саша, пора нам перейти на «ты», — предложила она. — А я желаю тебе блестящей военной карьеры!

Василевский опорожнил бокал. Горячая истома разлилась по всему телу, и, сам того не замечая, он оживился. Не стал ждать, когда Катя нальёт ему второй бокал, налил себе сам. Катя завела патефон, и под песню Вадима Козина они начали танцевать танго. Обхватив её талию, он легко и нежно водил её по комнате.

   — Давно я так не веселилась. К счастью это или к горю?

Ей стало жарко, она раскраснелась, волосы рассыпались, и чёлка свисала на лоб. «Сейчас она похожа на Мадонну с цветком на картине Леонардо да Винчи, — подумал Василевский. — Такая же юная, с нежным выразительным лицом». Он налил себе ещё бокал и воскликнул:

   — Пью за твоё счастье, Катенька! — И опять, сам того не сознавая, крепко обнял её.

   — Не надо, Саша... — едва шевеля губами, сказала она.

Но он не отпускал её, у него кружилась голова, дыхание стало тяжёлым, казалось, в груди возник жар...

То, что потом случилось, должно было случиться, и Василевский об этом не жалел. Он лежал рядом с ней, видел в лунном свете её молодое, чуть тронутое загаром лицо; дышала она тихо, как младенец. Утомившись, она спала. Он неслышно встал и, посмотрев на часы, ужаснулся — два часа ночи! Небось Серафима уже бьёт во все колокола. Он быстро оделся, но едва взялся за ручку двери, как услышал Катин голос:

   — Ты уходишь?

   — Мне пора домой...

   — Ещё придёшь?

   — Приду, царские серёжки. — И он поцеловал её.

Домой добрался на такси.

   — Заходи, дорогой муженёк, — съязвила Серафима, открывая ему дверь. — Что, опять задержали на службе? Не верю! Сосед наш Жуков уже в семь вечера дома играл на гармошке...

   — Серафима, не суди меня строго, — начал он. — Я хочу сказать тебе что-то важное...

Но она дерзко прервала его:

   — Я не желаю знать, где ты был и что делал! Я хочу спать!..

Уснул он на кухне, когда в небе догорали последние звёзды, а восток наливался багряным заревом: где-то там всходило солнце...

Перед кабинетом Тухачевского Василевский остановился, перевёл дыхание и только тогда постучался в дверь.

   — Ах, это вы! — Тухачевский вышел из-за стола. — Одолели статью?

Василевский извлёк из портфеля статью и отдал её замнаркома.

   — Интересная штука получилась, — сказал он.

   — Хорошо, я посмотрю редактуру. — Тухачевский взглянул на часы, висевшие на стене. — Пора начинать занятия. Все собрались?

   — Жукова зачем-то вызвал нарком.

Тухачевский проводил занятия по теории глубокого боя (эту проблему он творчески развил в своих трудах «Манёвры и артиллерия» и «Бой пехоты»). Василевский сидел в заднем ряду, кое-что записывал в рабочую тетрадь. Но нет-нет да и вспыхивала в голове мысль о Кате. Как она там?

   — Хочу заострить ваше внимание на одной важной мысли. — Голос Тухачевского звучал как туго натянутая струна. — В боевой обстановке, когда ситуация меняется быстро, важно не растеряться, принимать такие решения, которые дали бы вам шанс победить противника. Каждый из вас должен полагаться только на себя, свой опыт и знания. А теперь, — продолжал замнаркома, — проведём практические занятия на ящике с песком. Вот вы, — кивнул он на Василевского, — командир полка, как будете вести глубокий общевойсковой бой?

Василевский, не один год командовавший полком, в деталях раскрыл схему ведения боя, не допустив ни малейшей ошибки.

   — Ну что ж, я доволен. — Тухачевский улыбнулся.

   — И в настоящем сражении я одолею врага! — вырвалось у Василевского.

Тухачевский пристально посмотрел на него. «Не слишком ли вы самоуверенны?» — говорил его настороженный взгляд.

   — А теперь покажите, как в бою вы будете маневрировать артиллерией?

И на этот раз, как показалось Александру Михайловичу, он взял верх над противником. Но замнаркома, анализируя его действия, вдруг обронил:

   — В бою вы потерпели поражение!

   — Почему? — резко спросил Василевский. В нём взыграло самолюбие.

   — Посмотрите вот сюда. — Замнаркома кивнул на ящик с песком, где по всей линии фронта выстроились «вражеские» танки. — Вы сосредоточили свою артиллерию на правом фланге, а танки врага обходят позиции вашего полка слева. Следовало вмиг перебросить большую часть орудий вот сюда, на левый фланг, чтобы ударить по танкам. Вы же почему-то этого не сделали...

Василевский признал своё поражение:

   — Я забыл, что у меня артиллерия на правом фланге, и бросил на танки миномётчиков...

В руках у него Тухачевский увидел книгу «Характер операций современных армий», автор В. К. Триандафиллов, 1932 год.

   — Изучаете?

Василевский сказал, что этот труд заинтересовал его, в нём впервые оперативно-стратегические проблемы освещаются с учётом последних требований военного искусства.

   — Мне по душе эта книга ещё и потому, что два года я работал и учился под руководством Владимира Кириаковича. Жаль, что он погиб в авиационной катастрофе...

— Да, Владимир Кириакович был мыслящим человеком, я уважал его. — Замнаркома вздохнул. — Что касается его книги, то Триандафиллов положил начало разработке теории глубокой операции. В чём её суть?

   — Полный разгром вражеских сил в одновременном подавлении обороны противника на всю её глубину.

   — Верно! — воскликнул Тухачевский. — Кроме того, что Триандафиллов был начальником оперативного управления и заместителем начальника штаба РККА, он ещё и командовал корпусом! — Замнаркома внимательно посмотрел на Василевского. — Что это вы сегодня на занятиях какой-то растерянный? Что-нибудь случилось?

Василевский покраснел:

   — Да нет, всё в норме...

«Сегодня же скажу Серафиме, что у меня есть другая женщина», — решил он.

Тухачевский что-то долго писал, потом подозвал его к себе.

   — Завтра у нас занятия в лагерях, — сказал он. — План готов. Отнесите его, пожалуйста, в машинописное бюро, пусть девушки срочно отпечатают. А выезжаем мы рано утром, так что предупредите своего соседа по дому Жукова, чтобы он тоже был. Я хочу дать ему задание.

Василевский поспешил в машбюро. Он спустился на первый этаж и вдруг увидел... Катю! Она тоже увидела его, и лицо её вмиг просияло.

   — Саша, что ты здесь делаешь? — Голос её прозвучал тихо и нежно, как-то необычно ласково. Она смотрела на него во все глаза и мило улыбалась. Серьги в её ушах колебались, ярко блестели при свете электрической лампочки.

   — Я служу в Управлении боевой подготовки, — стараясь унять охватившее его волнение, ответил он. — А ты почему здесь?

   — Принесла в штаб РККА документы.

Он подошёл к ней ближе и тихо молвил:

   — Скоро конец рабочего дня, и я желал бы проводить тебя домой. Можно?

   — Я буду ждать тебя в кафе, что рядом с Наркоматом обороны, — также тихо ответила она.

И в этот раз он допоздна был у Кати.

Домой вернулся усталый, хотелось скорее принять ванну и забыться крепким сном, к тому же завтра надо было встать рано, чтобы успеть на автобус, который повезёт всех в лагеря в Подмосковье. Но ему предстоял ещё серьёзный разговор с Серафимой.

   — Что такой хмурый? — спросила она. — Служба не ладится?

   — Не в службе дело, Серафима, — не глядя на неё, сказал Василевский.

   — Тогда скажи — в чём? — Серафима смешалась.

   — У меня есть другая женщина... — наконец произнёс он.

Серафима словно ожидала его признания, потому что спокойно спросила:

   — Ты её любишь?

   — Да. Очень люблю...

   — Тогда нам с тобой надо развестись, — просто сказала она. — Я знаю, что ты меня не любишь. И не любил... — Она до боли прикусила губы. — Не стану кривить душой: и я тебя не люблю. Жила с тобой ради сына.

   — Если хочешь, я могу взять Юру с собой, — предложил он.

   — Никогда! — зло выплеснула Серафима, и он удивился, как в один миг преобразилась она. Лицо почернело, задёргались брови, в глазах горели искры, и вся она вдруг показалась ему чужой и далёкой. — Юру я сама воспитаю.

   — Я буду вам помогать... — начал он, но жена, усмехнувшись, ехидно заметила:

   — Твоя новая избранница — кто она? Молчишь? Тогда скажи, как её зовут?

   — Катя...

   — Хорошее имя... — Серафима ушла в другую комнату, принесла оттуда коричневый чемодан. — Собирай свои вещи и уходи! Она, наверное, ждёт тебя.

   — Уйду утром, — возразил Александр.

   — Нет, уходи сейчас! — фыркнула она.

Василевский подхватил с пола чемодан. У двери задержался.

   — Что ещё забыл? — усмехнулась Серафима.

   — Я о Юре позабочусь...

   — Уходи, я тебя видеть не могу, — повысила она голос.

Во дворе было темно, хотя в небе ярко горели звёзды, а над городом висела ясная луна. Кто-то шёл к подъезду дома. Василевский переложил чемодан в правую руку. Это был Георгий Жуков.

   — Ты, Саша? — спросил он, подходя. — Куда собрался, в командировку? А я вот только что из неё вернулся. Ездил с Будённым в Гороховецкие лагеря. Ты почему молчишь?

   — Мы с Серафимой разошлись... — наконец выдохнул Василевский. — У меня есть другая женщина, и я крепко её полюбил.

   — Ты что, Саша? — испугался за друга Жуков. — Тебя завтра же потащат на партбюро за это самое дело... Ты же знаешь, что у нас, военных, да ещё коммунистов, разводы не в почёте!

   — Что теперь об этом говорить! — вздохнул Василевский. Он помялся. — Ну, я пошёл.

   — Ты на ней хочешь жениться? — поинтересовался Жуков.

   — Да, и как можно скорее...

   — Тогда до завтра! — Он подал другу руку. — Надо будет как-то уладить твоё семейное дело...

   — Георгий, чуть не забыл, — спохватился Василевский. — Завтра рано утром мы поедем в лагеря на учение — так сказал Тухачевский. Он хочет поручить тебе какое-то дело, так что к семи утра будь в Наркомате.

Следующий день не принёс Василевскому облегчения, и, когда на другой день утром он пришёл в штаб, Жуков, сердитый, вошёл к нему в кабинет.

   — Ты где был вчера утром? — спросил он.

   — У замнаркома Тухачевского...

   — Что, развод с женой?

   — Да, — горько усмехнулся Василевский. — Тяжёлый был разговор. Михаил Иванович крепко меня пожурил, хоть я поведал ему сущую правду. «Серафима, — говорю, — не любит меня, ей не по душе профессия военного. Часто со службы я прихожу домой поздно, и она начинает меня допрашивать, где был и что делал, сыплет упрёки: мол, служба мне дороже семьи и прочее». Да ты, Георгий, не раз и сам слышал, как она шумела...

   — Чем же закончился разговор по семейному делу? — спросил Жуков.

   — Видимо, меня переведут куда-нибудь подальше от Москвы, — грустно вздохнул Александр Михайлович. — Ну и влип же я!

   — Не горюй, всё будет в порядке, — подбодрил его Жуков. — Главное — и ты должен это оценить, — Серафима не жаловалась на тебя начальству. Она сказала, что сама давно хотела развода.

   — Кому сказала? — весь напружинился Василевский.

   — Мне, Саша. Я же секретарь партбюро, и начальник штаба РККА Егоров поручил срочно разобраться в этом деле.

   — Он уже знает? — удивился Василевский. — Кто же ему доложил?

   — Я это сделал, Саша! Так положено, дружище... — Жуков помялся. — А я только вернулся от наркома Ворошилова...

   — Что, вызывал?

   — Мне предложили должность командира 4-й кавалерийской дивизии, она находится в составе 6-го Кавкорпуса. Я дал согласие.

   — Значит, уезжаешь в Белорусский военный округ?

   — Да, и знаешь, Саша, я очень рад, — признался Жуков. — Давно мне хотелось получить должность по душе. И я получил её! Правда, эта дивизия сейчас в округе отстающая, а её командира по требованию командующего округом нарком Ворошилов снял с должности. Эта дивизия — детище Семёна Будённого, в своё время он формировал её и водил в бой. Теперь дивизия именуется 4-й Донской казачьей дивизией и носит имя Клима Ворошилова. Так что мне надо вывести её в передовые. Через год-полтора я это сделаю! Так-то, Сашок, не хотелось бы мне с тобой расставаться, да что поделаешь! На днях будет приказ наркома, заберу с собой жену, дочурку Эру и поедем в Слуцк, где и расквартирована моя дивизия.

   — А что твоя жена?

   — Очень довольна! — Жуков вскинул брови. — Александра Диевна обещала мне родить ещё одного малыша. Глядишь, будет и сын. — Жуков встал. — Мне пора, небось жена ждёт...

В душе Василевский завидовал Жукову, но эту зависть прятал глубоко в себе, боясь, что сослуживцы заподозрят в нём карьериста. Но вскоре судьба-злодейка задела и его своим острым крылом. Летом 1934 года в Приволжском военном округе инспекция Наркомата обороны вскрыла серьёзные недостатки в оперативно-тактической подготовке войск. Туда-то и направил нарком Ворошилов Василевского начальником отдела боевой подготовки штаба округа. Когда был подписан приказ, нарком пригласил его к себе.

   — В Приволжском военном округе выявлены крупные недостатки в боевой подготовке войск, — сказал Ворошилов. — Так что вам есть где проявить свои способности. Почему мы остановились на вашей кандидатуре? О вас мне докладывал Тухачевский, а ещё раньше — Жуков, оба говорили, что вы достойны повышения по службе. — Нарком помолчал. — Надо поднять в округе уровень подготовки войск. Никак нам нельзя ослаблять эту работу. Кстати, вы знакомы с командующим войсками округа Павлом Дыбенко?

Василевский ответил, что ему доводилось с ним встречаться, и уже не по-уставному добавил:

   — Павел Ефимович простой, душевный человек, он герой Гражданской войны...

   — Вот-вот, герой, — весело подхватил Ворошилов. — Я уверен, что вас он оценит по достоинству. Желаю вам успехов на новом месте!..

Окрылённый перспективой службы, Василевский вышел во двор, и тут хлынул дождь. Домой пришёл весь мокрый, с шинели капала вода. Катя помогла ему раздеться, дала полотенце вытереть лицо.

   — Зачем так бежал? Мог бы и переждать ливень, — упрекнула она его. — Глянь в окно, уже нет дождя, засверкало солнце.

   — Я и вправду не шёл, а бежал домой. А почему? — Он хитро, как мальчишка, прищурил глаза. — Ни за что не догадаешься!

   — Говори уж, а то у меня сердечко колыхнуло...

   — Поедем с тобой, Катенька, в Куйбышев, на Волгу. Меня переводят туда служить, и уже подписан приказ. Лично Клим Ворошилов благословил на это дело.

Катя накрыла стол, и они сели ужинать.

   — Чуть не забыла! — вскочила она. — Тебе письмо от Георгия Жукова. У меня на столике. Я сейчас... — Она принесла конверт и отдала его мужу.

Жена стала убирать посуду, а он сел на диван и начал читать письмо друга. «Привет, Саша! Прошёл уже год, как я командую дивизией, и, знаешь, у меня неплохо получается. Помнишь, я говорил тебе, что выведу свою дивизию в передовые в округе? Так вот, дружище, всё идёт к этому. Только не подумай, что я пекусь о себе, о своей славе. Нет и нет, Александр! Конечно, я не желаю плестись в хвосте, потому и стараюсь научить бойцов, чтобы они сумели защитить Родину, себя и свои семьи. Если на этом я делаю себе карьеру, тогда считай меня карьеристом. Ещё Миша Светлов говорил, что надо жить и поступать так, как будто на тебя смотрит следующее поколение. Мне запали в душу эти слова.

Что нового у тебя? Не засиделся ли ты в Наркомате? Я так ждал от тебя звонка по случаю моего дня рождения, но увы! Забыл ты меня, наверное, Саша! На днях буду в Москве и крепко потреплю твой чуб. Держись!

Как там твоя синеглазка? Привет ей от «мрачного» Жукова. Жму руку. Прощевай, Сашок!..»

   — Что пишет Георгий? — поинтересовалась Катя.

   — Передаёт тебе привет. Знаешь, как он назвал тебя? Синеглазка! А глаза-то у тебя голубые, как небо. Завтра позвоню ему в Слуцк, скажу, что получил назначение в Приволжский военный округ.

   — Саша, а кто там командующий? — спросила жена.

   — Павел Дыбенко, герой Гражданской войны. Я познакомился с ним в Наркомате обороны, когда он приезжал сюда. Видный мужик! Кажется, он родом с Украины.

   — А где ты родился, Саша? — опять спросила Катя. — Ты бы хоть немного рассказал о себе. Я всё ещё не знаю, за кого вышла замуж. — В её лучистых глазах было столько теплоты, что он не выдержал, привлёк её к себе и поцеловал.

   — Родился я, Катюша, и вырос в селе Новая Гольчиха Кинешемского уезда, ныне это Вичугский район Ивановской области, — начал рассказ Александр Михайлович. — Мой отец — дирижёр церковного хора. Ох и голос у него! Во всём уезде такого не слышал! В семье нас было восемь детей, первенец Саша, мой тёзка, умер. Жили мы бедно, всё лето пропадали на своём огороде и в поле. Летом отец дирижировал, а зимой столярничал, делал ульи для пчёл и парты для учеников. Словом, как мог зарабатывал на кусок хлеба. Когда я подрос, отец устроил меня в Кинешемское духовное училище. И что ты думаешь? Я на «отлично» окончил его, и это помогло мне поступить в духовную семинарию...

   — Ты был попом? — прервала его Катя.

   — Не успел им стать, — усмехнулся Василевский. — О чём я тогда мечтал? Окончить семинарию, поработать два-три года учителем в сельской школе, скопить немного денег и поступить в Московский межевой институт. Но всё сорвалось, Катя...

   — Почему?

   — Началась Первая мировая война. Что делать? Я поехал в Кострому, чтобы сдать экзамены экстерном, а потом идти служить в армию. И мне это удалось. Так в тысяча девятьсот пятнадцатом году я стал курсантом Алексеевского военного училища в Москве. Знаешь, Катюша, я был рад! Нет, ты даже представить этого не можешь!..

   — Я всё поняла. Ты решил стать командиром? — улыбнулась жена.

   — Да, но не ради карьеры, — горячо произнёс он. — Мне хотелось скорее попасть на фронт, проверить себя, на что способен, защищая своё Отечество. Война не утихала, царская армия несла большие потери в боях, не хватало командиров, поэтому-то нас стали готовить в училище по ускоренной программе. А учился я всего четыре месяца, потом оказался на Юго-Западном фронте. Был полуротным командиром 409-го Новохоперского полка! В первом же бою чуть не погиб — пуля сорвала с головы кепку. А со временем привык, хотя бои были упорные и жаркие, особенно когда войска Юго-Западного фронта осуществили так называемый Брусиловский прорыв.

   — В бою ты был ранен? — спросила Катя.

   — Нет, мне повезло, — усмехнулся Василевский. — Я удачно выдержал крещение огнём и, когда в конце ноября в России родилась новая, Советская власть, уволился из армии.

   — И что ты делал?

   — Был учителем в сельской школе в Подъяковлеве Новосильского уезда. Ученики меня любили, и я привязался к ним. И вообще профессия учителя мне нравилась. Но я всё чаще стал подумывать о службе в армии. Понимаешь, запала мне в душу военная стихия, вроде как засела где-то внутри меня и давала о себе знать. И знаешь, Катюша, мне опять чертовски повезло! В мае тысяча девятьсот девятнадцатого года, когда шла Гражданская война, меня зачислили в Красную Армию, и стал я красным командиром!

   — Я поняла так, что ты воевал в Гражданскую войну?

   — Да, Катюша... И в одном тяжком бою чуть не погиб. А спас меня Оскар Кальвин, мой боевой друг и земляк...

Рассказ Василевского прервал стук в дверь.

   — Наверное, соседка. — Катя встала с дивана.

И каково же было удивление Василевского, когда на пороге квартиры он увидел... Георгия Жукова! Тот, улыбаясь, громко произнёс:

   — Здорово, Саша! Я к тебе в гости, можно?

Не успел Василевский что-либо сообразить, как Катя, выглядывая из-за его плеча, весело молвила:

   — Проходите, пожалуйста! Мы с Сашей рады гостям.

Жуков шагнул в квартиру и, не дожидаясь приглашения, стал раздеваться. Повесив шинель на вешалку, он одёрнул гимнастёрку и радостно произнёс:

   — А теперь, Саша, познакомь меня с синеглазкой!

   — Вот она, моя Катюша, стоит рядом с тобой.

Она подала Жукову руку и представилась:

   — Екатерина Васильевна или просто Катя!

Жуков тепло пожал ей руку и тоже представился:

   — Георгий Константинович! А ты, Катя, симпатичная! Саша не промах, знал, кого брал в жёны!

Она зарделась:

   — Какая есть. — И предложила: — Хотите чаю?

   — Не откажусь, хотя заскочил на несколько минут. Да, а ты, Саша, получил моё письмо? Один мой коллега ехал в Москву, и я попросил его передать тебе моё послание.

   — Получил, Георгий, — улыбнулся Василевский. — Я порадовался за тебя. Служба — она ведь плетёт нашу судьбу, и хорошо, когда твой полк или дивизия лучшие, а коль так, то честь тебе и хвала! — Он прошёл на кухню и вернулся с поллитровкой. — Выпьем за нашу дружбу!..

   — Саша, поухаживай за своим другом, а я поджарю яичницу, — сказала Катя. — Ты тоже будешь есть?

   — Давай за компанию! — Александр Михайлович подмигнул Жукову. — Ты что, приехал в командировку?

   — На два-три дня. С утра был в Наркомате обороны. Со мной беседовал Клим Ворошилов. Ведь прошёл ровно год, как я принял командование 4-й Донской казачьей дивизией, и, естественно, наркому интересно было узнать, как сейчас обстоят дела в ней. Я доложил ему всё как есть. У нас недавно прошли учения, командующий округом отметил мою дивизию. Вот так-то, Саша.

   — По-доброму завидую тебе, — признался Василевский. — Я ведь тоже на днях уезжаю к новому месту службы.

   — Да? — удивился Жуков. — Куда же?

   — Начальником отдела боевой подготовки в Приволжский военный округ. Со мной тоже беседовал Клим Ворошилов.

   — Всё же тебя наши партийцы достали! — усмехнулся Жуков. — Значит, выдворили из столицы в далёкий Куйбышев?

   — Это лучше, чем если бы мне влепили строгача по партийной линии!

   — Должность приличная, так что набирайся там опыта, — сказал Жуков. — Потом нарком наверняка возьмёт тебя обратно в Москву.

   — Я об этом не думаю, — покраснел Василевский. — Но переводу в Куйбышев рад. И Катя тоже...

   — А как Серафима, не преследует тебя?

   — Ты плохо её знаешь, Георгий. Женщина она гордая, и развод, как я понял, пошёл ей на пользу. У неё появились поклонники...

Катя вернулась из кухни. На подносе дымилась яичница. Она вкусно пахла, и Жуков поспешил подать тарелку, чтобы получить свою порцию.

   — Долго я жарила, — сокрушалась Катя. — Что-то барахлит наш примус. Наверное, засорилась головка. Потом, Саша, посмотришь её.

   — Хорошо, Катюша... — Василевский взглянул на Жукова. — Учения часто проводишь?

   — Частенько. Только недавно закончилось. Мы отрабатывали задачу управления штабами в условиях встречных внезапных действий противника. Раньше, как ты знаешь, мы тянули проводную связь, а сейчас перешли на радиоуправление, на систему коротких боевых распоряжений — «управление с седла», как говорят конники. Хлопотное это дело, но получается неплохо. Выигрыш в оперативности!.. — Выждав паузу, Жуков добавил: — А свою дивизию я сделаю передовой, ещё немного осталось. Знаешь, что мне сказал Ворошилов? Говорит, если моя дивизия станет передовой в округе, я получу награду и повышение по службе. Я, конечно, не карьерист, но свою дивизию сделаю лучшей, а там пусть нарком решает...

   — У тебя всё получится, — поддержал его Василевский.

   — Спасибо, Сашок, за добрые слова!

(И Жуков своего добился. В 1935 году его дивизия была награждена орденом Ленина за успехи в боевой подготовке. Орден Ленина получил и Жуков. По поручению ЦК партии и лично Сталина награду Жукову вручал перед строем дивизии маршал Будённый. — А.3.).

   — Ну что, выпьем по рюмашке? — предложил Василевский. Он налил себе и другу.

   — А Кате? — спросил Жуков. — Или она водку не жалует? Моя Александра Диевна понемногу употребляет.

   — Я пью только вино. — Катя залилась румянцем. — Но если чуток, могу и водки! Да, а солёные огурцы и сало будете?

   — Давай, синеглазка, и сало и огурцы, — улыбнулся гость. — Если честно, я весь день маковой росинки в рот не брал, так что голоден чертовски! — Лицо Георгия Константиновича посерьёзнело. — По тебе, дорогой Саша, я скучаю, хотя друзей у меня в Слуцке немало. Ты мне по душе — военное ремесло в твоих руках горит! Но я думаю, что мы с тобой ещё встретимся. А что едешь в округ — тебе на пользу. Клим Ворошилов хотя и карманный нарком обороны, но нашего брата жалует. Я уважаю его.

   — Что значит — карманный? — не понял Василевский.

   — Клим в кармане у товарища Сталина, — ехидно усмехнулся Жуков. — Что вождь скажет, то он и делает. Да, Ворошилов не теряется. Кто первым назвал Сталина создателем Красной Армии? Клим! Хотя, как ты знаешь, это далеко не так... Ленин и Троцкий — вот кто создал наши Вооружённые Силы.

Жуков хотел сказать ещё что-то, но из кухни вернулась Катя, и он умолк.

Жуков поднял рюмку:

   — Катя, если вы не возражаете, я произнесу тост?

   — Пожалуйста, мы с Сашей не против! — Глаза у неё заблестели.

   — Я пью за вас, Катя, и за Сашу, моего боевого друга, пью за новую семью! Хочу, чтобы вы жили в мире и согласии и чтобы у вас появились дети!

Хозяйка зарделась, щёки у неё стали пунцовыми, она смущённо опустила глаза.

   — Хороший тост, Георгий, спасибо за пожелание, — подал голос Василевский.

Все трое опорожнили рюмки. Жуков закусил солёным огурцом и снова налил:

   — Твой тост, Саша, говори!

Василевский встал, держа рюмку в руке:

   — За дружбу, Георгий, на долгие времена!

   — И за то, чтобы у вас, Георгий Константинович, и в семье и в службе не было чёрных дней! — добавила Катя.

Они ещё с час посидели за столом, потом Жуков встал:

   — Пора мне, друзья! В Слуцке меня ждут жена и дочь. Я их очень люблю. Не был дома три дня, а уже соскучился по ним. А ты, Саша, приезжай на учения в Белорусский военный округ. Нарком говорил, что в летних учениях примут участие и войска Приволжского военного округа.

   — Если так, то постараюсь приехать, — пообещал Василевский.

И, распрощавшись, Жуков вышел и шагнул в темноту двора.

   — Как тебе мой друг? — спросил Василевский, когда гость ушёл.

   — Властный мужчина, есть в нём и воля и силища, — сказала Катя. — Тебя он уважает, это я заметила.

   — Наши дороги с ним ещё пересекутся, я чувствую, — твёрдым голосом произнёс Александр Михайлович. — Ну что, пора и нам спать?..

Приехали Василевские в Куйбышев рано утром. Солнце только взошло, и его багряные лучи дробились на крышах вагонов, отражались в стёклах семафоров. Небо высокое и синее-синее, как на картине художника, без единой тучки, значит, подумал Василевский, день будет тёплый и без дождя. Он помог Кате выйти из вагона, потом подхватил оба чемодана и вышел сам. На вокзале сутолока: одни пассажиры спешили сесть на другой уходящий поезд, другие торопились на пригородную электричку.

   — Катюша, ты побудь с вещами, а я посмотрю такси.

   — Ты разве не звонил из Москвы в штаб округа? — поинтересовалась Катя.

   — Не звонил, да и не собирался это делать: беспокоить людей из-за своей персоны не в моей натуре, — ответил он сдержанно.

   — А если бы с нами был ребёнок, тогда как? — наивно спросила жена, и на её тонких кубах появилась лукавая улыбка.

   — Тогда другое дело, Катюша. — Он тоже слегка улыбнулся.

   — У нас, Саша, будет малыш! — вдруг сказала она, и её лицо пошло белыми пятнами. — Я об этом узнала вчера, когда мы вернулись в купе из ресторана поезда. Меня стошнило...

У Василевского затрепетало сердце. «У меня будет малыш, и наверняка сын!» — подумал он с нежностью. Он обнял жену и поцеловал.

   — Побереги себя, Катюша, — прошептал ей на ухо. — Боже упаси тебя брать чемодан.

За его спиной раздался чей-то громкий голос:

   — Товарищ Василевский?

Он обернулся. Перед ним стоял навытяжку армейский капитан лет двадцати пяти, среднего роста, смуглый, как цыган, с худощавым добродушным лицом и тонкими чёрными усиками.

   — Я адъютант командующего капитан Рудин! — представился он. — Павел Ефимович Дыбенко сейчас на даче вместе с начальником штаба. Дела у них там... Мне поручено вас встретить и отвезти в гостиницу штаба округа. Номер вам забронирован.

Катя пристально посмотрела на капитана. «Бравый молодец, а вот мой Саша стеснительный...»

   — Извините, что я опоздал, — добавил адъютант. — У выхода из вокзала стоит «эмка» командующего. Разрешите мне взять ваши чемоданы?..

   — Значит, ты звонил, да? — шепнула Катя. — А мне сказал неправду?

   — Не звонил я, — категорически заявил Василевский. — Сам теряюсь в догадках, кто это сделал.

Василевский не знал, что, когда он вышел от наркома, Ворошилов по спецсвязи позвонил, командующему округом Дыбенко. Выслушав его доклад об обстановке в Приволжском военном округе, нарком сказал:

   — Павел Ефимович, в твоём умении командовать войсками округа у меня, как, впрочем, и у товарища Сталина, сомнений нет. Но чем дальше Красная Армия отходит от территориальной системы, тем сложнее работать с людьми. Тут нужны бывалые командиры, а их у тебя мало. Поэтому я направил к тебе опытного работника наркомата товарища Василевского.

   — Он едет поездом? — уточнил командующий.

   — Да, — ответил Ворошилов. — Прошу, чтобы твои люди встретили его, помогли устроиться. Он говорил мне, что знаком с тобой.

   — Как же, помню Василевского — высокий, стройный и красивый. Всё для него сделаю, товарищ нарком, пусть только на полную катушку включается в работу...

О разговоре наркома с командующим округом Василевский узнает позже. А сейчас его с женой адъютант командующего привёз в гостиницу. Не успели они распаковать чемоданы, как Василевского навестил заместитель начальника штаба округа Соколовский.

   — Добро пожаловать к нам, Александр Михайлович! — Соколовский приложил руку к фуражке. — Вот уж не ожидал, что нам придётся служить вместе!

   — Я тоже, Василий Данилович. — Василевский пожал ему руку. — Вот прибыл к вам на должность начальника отдела боевой подготовки штаба округа. А это, — он кивнул на Катю, — моя жена Екатерина Васильевна.

   — Александр, я что-то тебя не понял, — смутился Соколовский. — В Москве ты меня знакомил со своей женой, но её звали Серафимой. Или я напутал?

   — Всё верно, Василий Данилович, — замялся Василевский. — С Серафимой я разошёлся. Катя моя вторая жена, и надеюсь, последняя, — пошутил он.

Катя с улыбкой на розовом лице протянула Соколовскому руку:

   — Рада с вами познакомиться. Друзья Саши — мои друзья!

Соколовский робко поцеловал ей руку.

   — Приглашаю вас к себе в гости, — сказал он, глядя на Василевского.

   — Прямо сейчас?

   — Ну да! — качнул плечами Соколовский. — Считай, Александр, моё приглашение как ответ на мой к тебе визит в Москве.

Василевский взглянул на жену:

   — Пойдём?

   — С удовольствием!..

«Не забуду ту помощь и содействие, которые оказывал мне состоявший в 1934 году в должности заместителя начальника штаба округа Соколовский, впоследствии Маршал Советского Союза, — вспоминал маршал Василевский. — Василий Данилович был ранее комдивом в войсках Ферганской и Самаркандской областей, боровшихся с басмачами, и приобрёл немалый практический опыт. В Приволжье началось наше близкое знакомство, закрепившееся особенно в годы Великой Отечественной войны и в послевоенное время».

Утром, едва Василевский прибыл на службу, его встретил Соколовский.

   — Командующий приглашает вас к себе, — сказал он. — Я провожу вас.

Дыбенко с улыбкой на худощавом лице принял Василевского и, когда Соколовский вышел, усадил его за стол рядом с собой. Заговорил с ним доверительно и душевно, как поступал со всеми, кто ему нравился:

   — Мы с тобой, Александр, познакомились на совещании высших руководителей армии и флота, и знаю я тебя мало. Но если звонит нарком и просит встретить, стало быть, ты чего-то стоишь!

Василевский зарделся, как девушка. «Так вот кто звонил командующему округом!» — отметил он про себя. А вслух сказал:

   — Я готов принять отдел боевой подготовки!

   — Отдел от тебя не убежит, — весело поблескивал глазами Дыбенко. — Ты коротко расскажи, как там Москва? — И вдруг в упор спросил: — Сталина, наверное, видел?

   — Видел, Павел Ефимович. И не раз!

   — Говорят, постарел он, седины прибавилось. — Дыбенко говорил задумчиво, словно сожалел о чём-то. — В семнадцатом году после Октябрьской революции я ближе узнал Иосифа Виссарионовича. В составе первого советского правительства я был членом Комитета по военным и морским делам, затем наркомом по морским делам, а Сталин — наркомом по делам национальностей. Тогда контрреволюция пыталась задушить Советскую власть, но моряки-балтийцы этого не допустили. Помнишь мятеж Керенского—Краснова в Петрограде?

   — В те дни я командовал ротой в стрелковом полку и с радостью воспринял падение монархии, — сказал Александр Михайлович.

   — Ты был на Юго-Западном фронте? — спросил Дыбенко.

   — Да. А в мае-июне генерал Корнилов командовал 8-й армией и войсками Юго-Западного фронта. Я помню, как он приезжал к нам в полк со своей свитой, призывал нас не щадить своего живота для защиты России от большевиков. Но нас хорошо просветили большевики, и, когда Корнилов поднял мятеж, вместе с революционными войсками мы подавили его.

   — А ты, вижу, битый-перебитый командир! — Дыбенко по-доброму улыбнулся. — Теперь поговорим о тебе. В двенадцать ноль-ноль я представлю тебя работникам штаба, а уж потом берись за дело. Округ у нас большой, работы всем хватает...

Василевский дни и ночи проводил в войсках. Всё, чему он научился, внедрял на практике. А дел и вправду было невпроворот. Завершалась техническая реконструкция армии, она всё дальше отходила от территориальной системы. К концу 1935 года почти три четверти её дивизий стали кадровыми. Войска получали новое вооружение: танки, самолёты, зенитные пушки и пулемёты. Памятной стала поездка на учения в Белорусский военный округ, в которых участвовали командование и штаб Приволжского военного округа. Этот округ в белорусских учениях представляла одна из армий, где оперативный отдел возглавлял Василевский. Руководил учениями командующий Белорусским военным округом Иероним Петрович Уборевич, который хорошо знал Василевского, когда тот служил ещё в Московском военном округе.

   — Ну, здравствуй, старый знакомый! — такими словами встретил Александра Михайловича в штабе округа Уборевич. — Надеюсь, ваша армия хорошо проявит себя?

   — На это я и рассчитываю, — вмешался в разговор Дыбенко.

   — Я буду действовать так, Иероним Петрович, как вы учили меня!

Позднее Василевский признавался, что польза от полевой поездки в Белоруссию была огромной. «Что касается лично меня, то я фактически впервые сумел серьёзно проверить свою оперативную подготовку. В рамках Приволжского военного округа такой возможности мне ранее не представлялось».

Учения прошли успешно, и Уборевич не без оснований на разборе заявил, что «Василевский действовал как в настоящем сражении, его войска навязали противнику свою волю и разгромили его!».

   — Вот видишь, Александр, я не ошибся, назначив тебя возглавить в армии оперативный отдел, — сказал Дыбенко, когда они вернулись в Куйбышев. — Домой жене не звонил?

   — Ещё не успел.

   — Позвони, скажи, что приехал. Вот телефон...

Василевский трижды набирал номер квартиры, но трубку никто не поднимал. Странно! Ещё нет и семи утра, а Катя куда-то убежала. Где же она?

   — Почему-то жена не отвечает, — грустно молвил он. — Сейчас я наберу номер квартиры соседа, начальника тыла.

Ответила ему жена соседа.

   — Это я, Василевский, здравствуйте... Звоню своей Кате, а телефон молчит.

   — Саша, — зычно отозвалась соседка, — Катя рожает в больнице. Вчера её увезла «скорая»...

Он хотел сказать об этом командующему, но тот опередил его:

   — Я всё слышал. Бери мою «эмку» — и в роддом! Жене сейчас очень нужна твоя поддержка!

Приехал он в больницу возбуждённый. Дежурный врач, полная, со смуглым лицом женщина, прищурив серо-зелёные глаза, спросила:

   — Как зовут вашу жену?

   — Катя Василевская. Я был в отъезде и не знаю, как она себя чувствует...

Врач потянулась к телефону, стоявшему на краю стола, и позвонила:

   — Люсь, у тебя в палате Катя Василевская. Она родила?.. Тут муж к ней приехал. Такой чернявый, с густым чубом. — Голос у врача был писклявый, чем-то недовольный, и это не понравилось Василевскому. — А когда ему прийти? Ладно, я всё поняла. — Она положила трубку и взглянула на Василевского: — Ваша жена ещё не родила. Ночью ей стало плохо, и её взяли в реанимацию.

Его от волнения затошнило. Уже оказавшись во дворе больницы, он сообразил, что мог бы написать Кате. Не мешкая, вернулся. Увидев его в приёмном покое, дежурный врач хмуро спросила:

   — Вы опять, чернявый? Я же вам всё объяснила...

   — Могу я передать жене записку?

   — Пишите, я сейчас туда иду и передам, — смягчилась врач.

Василевский достал из полевой сумки блокнот, вырвал из него лист и, наклонившись к столу, написал: «Катюша, милая, я так за тебя переживаю! Прошу, делай всё, что скажут врачи. Очень тебя люблю! Крепись, дорогая. Целую. Твой Саша». Он отдал записку врачу.

   — Я так рад, очень вам признателен, — пролепетал Василевский.

Домой он пришёл разбитый. Наскоро приготовил себе ужин. Поздно вечером ему позвонил командующий.

   — Мою «эмку» отправил, а сам чего не зашёл? — спросил Дыбенко. — Как там твоя половина?

Василевский объяснил ситуацию.

   — Значит, ещё не родила? — переспросил Дыбенко. — Тогда поезжай за город на стрельбище. Танкисты уже ждут тебя.

   — Надолго, товарищ командующий?

   — На трое суток...

Вернулся он домой глубокой ночью, но спать не лёг, а стал готовиться, чтобы навестить жену в больнице: наверное, её уже перевели в палату. Уснул лишь на рассвете, да так крепко, что соседка едва разбудила его. Она улыбнулась ему тонкими нежными губами, в её чёрных глазах светились искорки.

   — Ну и соня же вы, Саша! — воскликнула она. — Я только что была у Кати. Ей стало легче, кризис прошёл, и ребёнок живой...

   — Кто у меня? — едва не задохнулся от волнения Василевский.

   — Сын! — Соседка тронула его за плечо: — Чего же вы стоите? Наденьте шинель и бегом во двор к машине. Муж отвезёт вас в роддом. Катя и малыш ждут вас...

Утром, едва Василевский прибыл на службу, его вызвал командующий.

   — Хочу поздравить вас с рождением сына! — сказал Дыбенко, привычно пощипывая бороду. — Как вы назвали его?

   — Игорем.

   — И конечно же по примеру отца он станет военным?

   — Вырастет и сам решит, кем ему быть. Порой не мы судьбу выбираем, а она нас.

   — Логично! — Какое-то время Дыбенко молчал, потом вдруг признался: — А знаете, Александр, меня в семнадцатом едва не сразила вражья пуля. В тот день казаки генерала Краснова готовились выступить из Гатчины на Петроград. С горсткой революционных матросов я прибыл в Гатчину и стал убеждать казаков не идти против народа. Я говорил им, что наш общий враг — Временное правительство и сам Керенский, против них и надо повернуть свои штыки. Тогда-то один из офицеров-казаков крикнул: «Смерть большевику!» — и бабахнул по мне из нагана. Пуля сорвала с головы бескозырку, но ещё раз выстрелить офицер не успел — сами казаки набросились на него и скрутили ему руки. — Командующий помолчал. — Тогда, в семнадцатом, я не боялся смерти и готов был умереть за Советскую власть. Но, как говорится, Бог миловал. Такая вот штука была со мной, — резюмировал Павел Ефимович.

Василевскому Дыбенко нравился. Был он не робкого десятка, прост в обращении с бойцами и командирами и по-своему мудр. Ценил тех, кто проявлял рвение в службе. В Василевском он увидел не только служаку, но и талантливого штабиста. У него была высокая оперативная подготовка, он умел мыслить масштабно. И когда осенью 1936 года ему позвонил нарком обороны Ворошилов и спросил, кого бы он мог рекомендовать на учёбу в Академию Генерального штаба, созданную по решению ЦК ВКП(б), Дыбенко назвал полковника Василевского. Ему было присвоено это звание после того, как 22 сентября 1935 года постановлением ЦИК и СНК СССР в РККА и ВМФ были введены персональные воинские звания для командного и начальствующего состава.

Пригласив Василевского к себе, командующий сказал:

   — Я рекомендовал вас на учёбу в Академию Генерального штаба. У вас есть боевой стаж, отличная аттестация по службе, высшее военное образование. По словам наркома, этот первый отбор слушателей проводится под строгим контролем ЦК партии. — Дыбенко посмотрел на Василевского. — Ну, как, желаете учиться?

   — Очень даже желаю! — выплеснул на одном дыхании Александр Михайлович.

   — Тогда собирайтесь к отъезду. Срок — три дня! С вами поедет на учёбу и ваш коллега начальник оперативного отдела штаба полковник Трофименко...

Учёба в академии всецело захватила Василевского. В июле 1937 года слушателям был предоставлен отпуск, а потом их отправили на двухнедельную стажировку на корабли Военно-Морского Флота. Василевский попал на Балтийский флот. В Ленинграде в штабе округа он встретился с командиром 2-го ранга Дыбенко.

   — Вы? — растерянно заморгал тот. — Никак не ожидал встретить вас здесь.

Василевский ответил, что прибыл на стажировку на боевые корабли, и, когда Дыбенко пригласил его в свой кабинет, Александр Михайлович рассказал ему о своей учёбе, о тех военачальниках, с кем довелось увидеться в стенах академии.

   — А как ваш Игорь?

   — Растёт! Моя Катя души в нём не чает. А старший сын Юрий живёт у моей первой жены Серафимы. Тот горит желанием стать военным. А вы тут командуете военным округом?

   — Как видите. Я рад, что снова прибыл в город, где в семнадцатом получил боевое крещение. А принял я округ от командарма первого ранга Ивана Панфиловича Белова... Странно, но факт, — продолжал Дыбенко, — меня окружают одни герои. Приволжский военный округ я принял от Ивана Фёдоровича Федько, тоже героя Гражданской войны, а передал маршалу Тухачевскому. — Голос у Павла Ефимовича вдруг сорвался. — А его, как вы знаете, в июне расстреляли...

В кабинете повисла напряжённая тишина. Дыбенко смотрел куда-то в окно и пальцами щипал бороду. Было видно — его что-то мучило.

   — Павел Ефимович, — первым заговорил Василевский, — вы были на суде по делу Тухачевского и других видных военачальников. Неужели и вправду маршал оказался врагом народа, как и его коллеги?

   — Вы что, Александр, не верите в советское правосудие? — усмехнулся с издёвкой Дыбенко. — И Тухачевский, и его коллеги были связаны с фашистами. Якир учился в академии генерального штаба Германии, читал лекции о Красной Армии, Корк некоторое время исполнял обязанности военного атташе в Германии, их там немецкая агентура и завербовала.

«Я в это не верю!» — едва не сорвалось с уст Василевского. А вслух он спросил:

   — Вам жаль Тухачевского?

   — Он же оказался врагом народа, чего его жалеть? — едва не выругался Дыбенко. — Я бы сам его расстрелял, если бы мне поручил это дело товарищ Сталин.

Ох как заблуждался Павел Ефимович! Не знал он, что и над ним уже сгущались тучи. Палач-авантюрист Ежов вскоре обвинил Дыбенко в том, что он, будучи в Средней Азии, якобы «выболтал» секретные сведения о Красной Армии американцам, когда те приезжали туда с делегацией. Ежов утверждал, что Дыбенко немецкий агент, что в гостинице «Националь» он устраивал пьянки, встречался с подозрительными девицами и прочее. И услышал об этом Павел Ефимович от самого Ежова, когда был в Москве. Дыбенко не на шутку встревожился: что ещё придумает о нём этот карлик-палач? Прибыв в Ленинград, он сразу же написал личное письмо Сталину. «Дорогой тов. Сталин! — выводил он дрожащей рукой. — Решением Политбюро и Правительства я как бы являюсь врагом нашей Родины и партии. Я живой, изолированный в политическом отношении труп. Но почему, за что? Разве я знал, что эти американцы, прибывшие в Среднюю Азию с официальным правительственным заданием, с официальными представителями НКИД и ОГПУ, являются специальными разведчиками? В пути до Самарканда я не был ни одной секунды наедине с американцами... О провокаторском заявлении Керенского и помещённой в белогвардейской прессе заметке о том, что я якобы являюсь немецким агентом, — продолжал писать Дыбенко. — Так неужели через 20 лет честной, преданной Родине и партии работы белогвардеец Керенский своим провокаторством мог отомстить мне? Это ведь просто чудовищно! Две записки, имеющиеся у тов. Ежова, написанные служащими гостиницы «Националь», содержат известную долю правды, которая заключается в том, что я иногда, когда приходили знакомые ко мне в гостиницу, позволял себе вместе с ними выпить. Но никаких пьянок не было... Товарищ Сталин, я умоляю Вас дорасследовать целый ряд фактов дополнительно и снять с меня позорное пятно, которого я не заслуживаю».

Напрасно командарм 2-го ранга Дыбенко ждал ответа от вождя. Спустя несколько дней его арестовали, «судили», а затем расстреляли.

Когда об этом стало известно Василевскому, он места себе не находил. Сердце ему подсказывало, что Дыбенко не виновен, что его оклеветали. Так оно и было, но узнал об этом Александр Михайлович уже после войны.

 

Глава третья

   — Разрешите? — Полковник Кальвин, плечом толкнув дверь, вошёл в кабинет.

   — Заходи, Оскар Петрович! — Главный редактор кивнул ему на стул. — Садись, пожалуйста. К твоему очерку о Ворошилове я кое-что подобрал. — Он взял со стола две фотокарточки. — Вот эта — главная, я бы сказал, ударная. Ленин и Ворошилов среди делегатов Десятого съезда РКП(б), тысяча девятьсот двадцать первый год. Делегаты — участники ликвидации Кронштадтского мятежа. Второе фото — Ворошилов и Сталин к Кремле. Ворошилов в летней форме наркома обороны, на Сталине летний френч, военного покроя фуражка. Два рыцаря революции!

   — Снимки что надо, — согласился Кальвин. Загадочно улыбнувшись, он достал из папки очерк и вручил его главному редактору.

   — Уже написал? — удивился тот. — Вот это оперативность! Сколько страниц, пятнадцать? Дадим на три колонки. Дома прочту, а утром скажу своё мнение.

На том и расстались.

Утром Кальвин прибыл в редакцию и терпеливо ожидал вызова главного редактора, но тот дал знать о себе лишь в обед.

   — Извини, но меня задержал начальник Главпура Мехлис, — сказал главный, когда Кальвин вошёл к нему. — Теперь о деле... Очерк я прочёл на одном дыхании. Давно ты не радовал меня такими материалами. Но тут есть одна деталь, — замялся Павел Ильич. — Ворошилов — член Политбюро, и надо согласовать материал с вождём. Но к товарищу Сталину мне, пожалуй, не пробиться, а вот с Мехлисом я переговорю. Полагаю, что у Льва Захаровича замечаний не будет. Он ведь распорядился написать о Климе. Так что потерпи ещё день-два.

Вернувшись в кабинет, Кальвин с лёгким сердцем позвонил Василевскому. Тот был на месте.

   — Ты разве не уехал в Киев к Жукову? — спросил его Оскар. И, не дождавшись ответа, добавил: — Мой очерк одобрен!

   — Поздравляю, Оскар! Выходит, я чем-то помог тебе?

   — Ещё как! Чего стоит моя встреча с маршалом Будённым! Я исписал весь блокнот... Да, а как же Киев? Жуков не обидится?

Василевский сказал, что Жуков скоро приедет сюда.

   — Я со дня на день жду его. А ты, Оскар, что-то задержался в Севастополе?

   — Выходил в море на крейсере «Красный Кавказ». Командоры с первого залпа поразили деревянный щит. Буду писать о крейсере репортаж, у меня уже есть заголовок — «Сполохи над морем». Попутно был в кадрах насчёт сына. Как только Пётр закончит училище, они готовы взять его на Черноморский флот. Чёрное море не Баренцево море, где лютый холод.

   — Пётр говорил, что поедет служить на Северный флот, на тот корабль, которым командует твой брат Азар.

   — Мне не хочется, чтобы он там служил, — заявил Кальвин. — Там долго стоит полярная ночь, вьюжная и морозная, потом наступает полярный день. Зря Азар туда укатил.

   — Он живёт морем, по уши влюблён в него, как в свою Настю! — горячо сказал Василевский. — А вот у моего Юры тяга к авиации, и я не буду ему мешать, если он захочет стать лётчиком... Что будешь делать в выходной? Может, махнём в лес за грибами?

   — Не могу, Саша, надо завершить дело с очерком...

Не знал Кальвин, что над его очерком сгущаются тучи. Главный редактор дал его прочесть Мехлису.

   — Надеюсь, автор не забыл отметить, что вырос-то Климент Ефремович не без поддержки товарища Сталина?

   — Автор хорошо это показал, — подтвердил Павел Ильич.

Прошло три дня, но Мехлис молчал. И вдруг в субботу, когда главный редактор подписывал в печать очередной номер газеты, ему по «кремлёвке» позвонил Сталин.

   — Очерк о товарище Ворошилове не печатать! — жёстко изрёк вождь. — У нас есть к нему серьёзные претензии. Вы поняли, товарищ главред?

   — Ясно, товарищ Сталин! — выпалил на одном дыхании Павел Ильич.

   — Желаю вам успешной работы. — И вождь положил трубку.

Такого поворота с очерком главный редактор не ожидал. Он пригласил к себе полковника Кальвина и грустно молвил:

   — Товарищ Сталин зарубил твой очерк. К наркому у него есть серьёзные претензии.

   — Удар от самого вождя? — удивился Оскар. — У меня такого ещё не было.

(7 мая 1940 года Ворошилов был смещён со своего поста. Наркомат обороны возглавил Семён Тимошенко, которому тогда же присвоили звание маршала. Позже, 1 апреля 1942 года, Сталин подпишет постановление ЦК ВКП(б), в котором Ворошилов, его верный друг и соратник, «железный нарком», предстанет несостоятельным военным руководителем. Война с Финляндией в 1939-1940 гг. « вскрыла большое неблагополучие и отсталость в руководстве Наркоматом обороны», что отразилось на затяжке войны и привело к излишним жертвам. Ворошилов не оправдал себя и на порученной ему работе на фронте под Ленинградом. — А.3.).

   — Ты так переживаешь, словно сорвал проведение военной операции! — заметил Василевский Кальвину. — Поверь, мне тоже не по себе от твоей неудачи с очерком.

На другой день Василевский принял на себя более тяжкий удар. Утром к нему в кабинет неожиданно вошёл Шапошников. Лицо у него было белее стены.

   — Я же говорил вам, голубчик, что и мне перепадёт за огрехи наркома Ворошилова, — глухо сказал он. — Так оно и случилось. Я уже не начальник Генштаба! Дела велено вождём передать Кириллу Мерецкову. — Шапошников сел. Закурив, он продолжал: — Утром Сталин пригласил меня к себе и заговорил о военных проблемах. Он признал, что план о начале боевых действий против белофиннов, разработанный Генштабом, был лучше, нежели план Мерецкова. «Наркома мы сняли, — сказал он, — а как быть с начальником Генштаба? Если оставить его на месте, народ нас не поймёт: нарком и начальник Генштаба оба отвечают за Вооружённые Силы и руководят ими», — добавил вождь. Дискутировать я не стал, сказал, что куда меня сочтут нужным послать, там и буду трудиться. Так-то, голубчик! И ещё одна новость: мне присвоено звание маршала.

   — Вот это здорово, Борис Михайлович! — воскликнул Василевский. — Поздравляю от души!..

С утра Василевский работал над оперативными документами. К нему зашёл генерал Ватутин.

   — Как тебе Кирилл Афанасьевич? — спросил он, присаживаясь.

   — Бывалый вояка, нам есть чему у него поучиться!

Едва сказал это, как в кабинет вошёл... Мерецков! Оба вскочили со своих мест.

   — Чем занимаетесь? — Мерецков подошёл к столу, взял листок и про себя прочёл: «Вермахт и его структура. Сухопутные войска — главный вид вооружённых сил. Группа армий (2-5 полевых и танковых) — высшее оперативно-стратегическое объединение сухопутных войск...»

   — Германия — наш вероятный противник, вот я и хочу глубже изучить вермахт, — покраснел Василевский. — И знаете, что меня поразило? Почти вся их пехота вооружена автоматами. У нас же один автомат на сто бойцов!

   — Ты прав, с этим делом в Красной Армии из рук вон плохо, — согласился Мерецков. — На днях мы с наркомом были у товарища Сталина, и он потребовал резко увеличить выпуск автоматического оружия. Вы мне оба нужны. Поговорим о проекте плана стратегического развёртывания войск. Надо внести в него поправки, о которых шла речь на Главном военном совете.

   — Как нам быть с направлением главного удара? — спросил Василевский. — В нашем проекте говорится, что вероятнее всего противник нанесёт удар на западном направлении, в центре, но у товарища Сталина другое мнение...

   — Кто вам сказал? — прервал его Мерецков.

   — Маршал Шапошников, — ответил Александр Михайлович, — хотя тогда поправку мы не внесли.

   — Оставьте всё как есть, — рассердился Мерецков. — Я и Борис Михайлович считаем, что противник на юго-запад не пойдёт, а нанесёт удар в центре.

   — А если товарищ Сталин не согласится? — не унимался Василевский.

   — Слова «если» в моём лексиконе нет, — сердито отрезал начальник Генштаба. — Советую и вам меньше его употреблять.

Василевскому нравилось, как вёл себя новый начальник Генштаба, как просто, доверительно, без всяких намёков излагал он свои мысли. В его манере поведения не проявлялось превосходства над своими подчинёнными, и это больше всего покоряло Александра Михайловича. Даже когда дождливым сентябрьским утром нарком Тимошенко в присутствии членов Политбюро ЦК Молотова, Жданова и других докладывал Сталину проект стратегического развёртывания вооружённых сил, Мерецков внешне был спокоен, и его спокойствие, как ток по проводам, передалось Ватутину и Василевскому.

Обсуждение документа прошло тихо. Но когда Тимошенко умолк, Сталин хмуро заявил:

   — По вашему плану выходит, что противник постарается начать свои наступательные действия на западном направлении. Я так не считаю! Что постарается захватить Гитлер в первую очередь? — спросил вождь и сам же ответил: — Наши богатые промышленные и сырьевые районы, а также хлеб! Иначе как ему вести успешно войну? Что тут неясного? — Сталин вскинул глаза на Тимошенко. — Вы что, со мной не согласны? Генерал Мерецков в Генштабе человек новый и мог ошибиться, но вы-то, нарком, должны были его поправить!

Маршал смутился, на его лице появилась едва заметная улыбка, но она тут же угасла. Он, видимо, хотел что-то сказать, но Мерецков опередил его.

   — Товарищ Сталин, это не ошибка, — произнёс он твёрдо. — Я сознательно оставил этот тезис в документе, не я его родил — маршал Шапошников, и я согласен с ним. Правда, генерал Василевский предлагал изменить формулировку, но я не разрешил ему. И если быть честным до конца, — горячо продолжал Мерецков, — я не знал вашего мнения...

   — Переработайте документ с учётом того, что главная группировка наших войск будет сосредоточена на юго-западном направлении. — Сталин окинул цепким взглядом членов Политбюро ЦК. — У кого есть возражения?

   — Как можно возражать, если вы чётко изложили истину! — едва не воскликнул Жданов.

   — А почему молчит товарищ Молотов, наш внешнеполитический стратег? — добродушно спросил вождь.

   — Я же не полководец, Иосиф! — отшутился Молотов. — Пусть об этом думают военачальники. Моя стихия — большая внешняя политика. — Он снял очки и стал протирать их платком.

«Хитёр, однако, очкарик! — выругался в душе Сталин. — Ему ближе внешняя политика. Как бы не так!» Ответ Молотова ему не понравился, но говорить об этом при всех он не стал. Потом, позже, у него ещё будет время «пощипать», как курицу, этого «рыцаря»...

   — Что скажете вы? — Сталин взглянул на наркома.

   — Нет возражений, Иосиф Виссарионович! — быстро отреагировал Тимошенко. — Меня тревожит другое... Если главную группировку наших войск решено сосредоточить на юго-западном направлении, тогда в короткий срок нам предстоит выполнить колоссальный объем работ! Что я имею в виду? Оперативный план отражения агрессии надо увязать с мобилизационным планом Красной Армии и страны в целом, отработать расчёты и график на перевозку войск и боевой техники из глубины страны в районы сосредоточения...

   — Зачем вы всё это мне говорите? — грубо прервал его Сталин. — То, о чём вы сказали, надо делать вам, наркому обороны и Генеральному штабу! Так что с доработкой плана развёртывания войск прошу не тянуть. Дело это первостепенной важности.

Нарком Тимошенко чувствовал себя двояко. С одной стороны, ему хотелось высказать свою точку зрения, которая не во всём совпадает с мнением вождя, с другой — почему он должен дискутировать с вождём, если члены Политбюро во всём его поддерживают? Принимать на себя удар он не желал.

   — Вы хотите что-то сказать? — нарушил его раздумья Сталин.

   — Да, если можно... — Тимошенко положил свой доклад в папку. — Вы спросили, зачем я всё вам докладывал? Отвечу. Есть вопросы, решение которых не в моей компетенции. Один из них — переброска по железной дороге войск к местам их дислокации. У нас вечные споры с Наркоматом путей сообщения, а с товарищем Кагановичем не так просто договориться. Как-то по просьбе начальника Генштаба я звонил ему по этому вопросу, но он ответил: мол, идите к товарищу Сталину, он наш бог и царь. Я не утрирую, это — факт!

Сталин выслушал Тимошенко, и ни один мускул не дрогнул на его лице.

   — Хорошо, я разберусь с товарищем Кагановичем, — сухо заверил он наркома. — На будущее: если возникнут подобные трудности, звоните мне. Защита советского государства от посягательств агрессора — святое дело каждого, какой бы пост он ни занимал, и кто этим пренебрегает, будет сурово наказан. — Он обвёл взглядом сидевших за столом и только сейчас заметил, что среди них нет Лаврентия Берия. Тут же вызвал Поскрёбышева.

   — Где Берия, почему он не прибыл на заседание? — сухо спросил вождь. — Выясните, в чём дело. — И уже обратился ко всем: — Если нет вопросов, вы свободны. Товарища Василевского прошу остаться...

Мимо Александра Михайловича прошёл Молотов и загадочно улыбнулся. Сталин между тем убирал со стола разные бумаги и, казалось, не обращал на него никакого внимания.

В кабинет вошёл Берия. Кивком головы он поздоровался с Василевским.

   — Почему ты не был на заседании? — строго спросил Сталин.

   — Не смог я, Коба... — тихо обронил Берия и посмотрел в сторону Василевского, давая понять вождю, что не может говорить при нём. Но тот ещё строже повторил свой вопрос. Берия разжал губы:

   — Вёл тяжёлый допрос на Лубянке того типа, о котором вы говорили.

   — Ты что, следователь? — едва не выругался вождь.

   — Поневоле приходится, арестованных много, а опытных следователей не хватает...

Василевскому неудобно было слышать это, и он встал.

   — Разрешите мне идти?

Но Сталин никак не отреагировал на его просьбу. А Берия подошёл к нему совсем близко и назвал фамилию арестованного «типа», но Василевский её не разобрал, зато услышал, как Сталин сказал:

— Долго же ты с этой контрой возишься! Либералом ты стал, Лаврентий!.. Ладно, иди. Я занят.

Берия постоял, постоял, потом повернулся и вышел.

   — У меня вопрос к вам, товарищ Василевский. — Сталин сел в мягкое кресло. — Кто такой полковник Кальвин?

Неспроста завёл этот разговор Сталин, и Василевский насторожился.

   — Друг детства, — сдержанно ответил он. — Выросли с ним в одном селе, учились в одной школе, воевали в Гражданскую в одном полку. В двадцатом в бою с белогвардейцами на Западном фронте он спас мне жизнь...

   — Острое перо у вашего друга, — усмехнулся в усы Сталин. — Написал о Ворошилове так, что у меня защемило на душе. Оказывается, у Ворошилова нет недостатков, он чист, как лист бумаги! Но это же не так! Надо готовить Красную Армию к войне, а он всё ещё лихо размахивает шашкой, считает, что кавалерия по-прежнему гроза для врагов. Ему подпевает маршал Семён Будённый. — Сталин взял со стола трубку и закурил. — Ваш друг не избежал ошибок в оценке деятельности наркома обороны.

   — Я бы и сам не стал его критиковать, — признался Василевский.

   — Почему? — Сталин хмуро зыркнул на него.

   — Ворошилов — член Политбюро, а я кто? Работник Генштаба, и только.

   — Вы заблуждаетесь! — одёрнул его Сталин. — Именно работнику Генштаба и надо поправлять таких горе-вояк, как Ворошилов!..

Вернулся к себе Василевский в раздумьях.

   — Где ты был? — набросился на него Ватутин. — Давно тебя ждут!

   — Товарищ Сталин задержал меня...

   — Понятно, — пробурчал Ватутин. — Мерецков объяснил, как мы будем дорабатывать документ. Тебе — писать основу, я буду вести дело с Наркоматом путей сообщения, а генерал Малинин и его подопечные займутся справочной работой. Ты всё понял?

Трое суток, которые дал им Мерецков для доработки плана, пролетели быстро. Василевский оторвался от бумаг — наконец-то с его плеч свалился тяжёлый груз! И когда в начале октября нарком Тимошенко и начальник Генштаба генерал армии Мерецков вновь были в Кремле, Сталин остался доволен отработанным планом.

   — Теперь сделали так, как надо. — Он зацепил взглядом Тимошенко. — Если Гитлер всё же решится напасть на Советский Союз, его танки появятся не в центре западного направления, а на юго-западе!

Нарком Тимошенко промолчал, хотя мнения вождя не разделял.

Корабль стоял у причала, слегка покачиваясь на воде, его швартовы скрипели, словно рядом кто-то ломал сухой хворост. Скупо грело полярное солнце, вода в бухте, зажатой с трёх сторон причудливой формы скалами, была тёмно-зелёной, как изумруд. Море сияло холодной ослепительной голубизной.

«Только бы шторма не было», — подумал капитан 3-го ранга Азар Кальвин, кряжистый, с открытым и добродушным лицом. Он разложил в каюте на столе оперативную карту Баренцева моря и вместе со штурманом изучал подходы к шхерам. Неожиданно ему позвонил комбриг из штаба бригады.

   — Азар Петрович, чем занимаешься? — спросил он.

   — Пока нет приказа на выход в море, решил ещё раз проанализировать обстановку в районе учений. Вы же сами говорили, что командиру надо уметь предвидеть ситуацию, которая может сложиться в море, — объяснил Кальвин.

   — Так-так... А ты не забыл, как в январе мы проводили скрытую заградительную операцию по постановке мин на случай войны?

Кальвин ответил, что тот поход тяжким камнем лёг ему на душу. Тогда «Жгучий» шёл между двумя тихоходными кораблями — минным заградителем «Мурман» и сторожевиком «Прилив», — и пришлось всю ночь простоять на ходовом мостике, то уменьшая, то увеличивая эсминцу ход, постоянно рискуя у шхер сбиться с курса во время снежной бури. Но корабль всё же поставил мины быстро и скрытно.

   — Потому-то в своём приказе начальник Главморштаба адмирал Исаков отметил твой корабль. Так что поздравляю вас, Азар Петрович! Прошу объявить экипажу об этом. А к часу дня вам надо прибыть ко мне: объясню предстоящее задание на учениях...

   — Нельзя ли прибыть к вам на час позже? Мне надо забежать домой.

   — Что-нибудь случилось? — насторожился комбриг.

   — Настя ждёт ребёнка, и нужно ей кое-что купить в магазине...

   — Да, ситуация, — проворчал комбриг. — Может, вам остаться на берегу, а корабль поведёт старпом?

   — Нет, на учения я сам поведу корабль, — возразил Кальвин. — Давно ждал этого, хочу проверить в море экипаж, да и себя заодно...

   — Тогда жду вас к четырнадцати ноль-ноль...

Азар был благодарен судьбе, что послала ему Настю. Познакомился он с ней летом в Москве, когда ехал в родную Кинешму, получив отпуск. Оскара в то время в столице не было, он отдыхал в Сочи, и, чтобы скоротать время, Азар принял участие в экскурсии по городу. У Триумфальной арки, сооружённой в честь победы русского оружия в Отечественной войне 1812 года, толпилась молодёжь. Только что прошёл дождь, небо заголубело, лучи солнца дробились на монументе, делали его живым.

   — Здесь, на Поклонной горе, — долетал до его слуха голос экскурсовода, — в тысяча восемьсот двенадцатом году Наполеон ждал ключи от Москвы...

   — Но так и не дождался, а потом с позором бежал из России под ударами войск легендарного Кутузова, — произнёс Кальвин.

   — Вы правы, товарищ капитан третьего ранга, — раздался у него за спиной чей-то голос.

Кальвин обернулся. Ему улыбалась черноглазая девушка. Невысокого роста, худощавая, розовые щёки оттеняли её смуглое лицо.

   — Откуда вы знаете? — спросил Азар незнакомку.

   — Изучала в институте, — бойко ответила девушка. — А живу в Мурманске, работаю в краеведческом музее. Сейчас в отпуске.

   — Как рискнул муж отпустить такую красавицу в Москву?

Щёки её залились румянцем.

   — Я не замужем.

   — Как вас зовут?

   — Настя! — Она кокетливо повела бровью. — А вас?

   — Азар, — уже завёлся от её кокетства Кальвин. — Азар Петрович.

   — Я сейчас поеду смотреть памятник гренадерам — героям Плевны, — сказала Настя. — Так что приглашаю вас.

Кальвин поймал такси, и они поехали. Сидя в машине, он поведал ей, что памятника не видел, но история сражения под Плевной увлекла его, ещё когда учился в школе. Русские воины одержали блестящую победу! Они разбили в пух и прах сорокатысячную армию турков, а Осман-паша, её командующий, был взят в плен.

   — Живая история России, — задумчиво молвила Настя.

Они вышли из «эмки» и направились к памятнику. Вокруг него кружил народ, туристы говорили на разных языках. Настя сказала Азару, что чугунный памятник был воздвигнут в 1887 году в честь подвига русских богатырей, освободивших братьев болгар от турецкого ига. Вот и позолоченная надпись: «Гренадеры своим товарищам, павшим в славном бою под Плевной 28 ноября 1877 года» . Восьмигранная часовня, увенчанная православным крестом, попирающим мусульманский месяц, возвышалась над землёй...

   — Впечатляет, не правда ли? — Настя весело поглядывала на Азара.

   — Очень! — ответил Кальвин и, помедлив, добавил: — Жаль, что этого не видят мои ребята со «Жгучего».

   — Вы на нём служите! — воскликнула Настя. — На этом корабле плавал и мой двоюродный брат Саврасов. Теперь учится на художника. Женился на москвичке. У него дочурка. Такая милая...

   — Не он ли написал картину «Грачи прилетели»? — спросил Азар. — Изумительная вещь!

Настя конечно же поняла, что он шутит, и мило улыбнулась: нет-нет, её брата зовут Фёдором, а того, именитого, Алексеем Кондратьевичем.

   — Вот не знал, что акустик Фёдор Саврасов ваш брат, — сказал Кальвин. — Отличный был моряк, не раз выручал меня в море. А то, что он увлекался рисованием, на корабле знали едва ли не все. Перед уходом в запас он написал картину «Полярное утро», она до сих пор висит в кают-компании. Вернусь на службу и расскажу ребятам о Фёдоре.

   — Вам нравятся картины художника Алексея Саврасова? — Настя тряхнула белокурой головой, отбросила со лба кудряшки.

   — Да.

   — И мне тоже. Саврасов — тонкий художник, у него есть чему поучиться. Фёдор влюблён в его творчество, подражает ему. — Настя взглянула на часы. — Время обеда...

   — Я тоже хочу есть, — признался Кальвин и предложил: — Давайте вместе пообедаем? Есть тут рядом ресторан...

Потом допоздна они гуляли по городу.

   — Мой поезд в час ночи, — сказал Азар, глядя на часы. — Если позволите, я провожу вас... А вот и такси. — Он поднял руку, и «эмка» остановилась. — Настя, командуйте, куда нам ехать.

   — На улицу Часовую, дом десять, неподалёку от метро «Динамо», — обратилась она к водителю.

Вскоре они подъехали к дому, где жил её брат. Вышли из машины, и тут к ним подошёл парень с густой чёрной бородой.

   — Настя, я тебя жду битый час! — закричал он.

   — Это и есть мой брат, — улыбнулась Настя. — Федя, познакомься, Азар тоже из Полярного.

Фёдор пожал руку, с минуту пристально смотрел на него, потом воскликнул:

   — Боже, кого я вижу! Так это вы, товарищ командир?! — Он взял Кальвина за руку. — Прошу ко мне в гости. У меня сегодня большая удача. На аукционе я продал свою картину «Полярное сияние», так что и это отметим. — И вдруг спросил: — А вы, товарищ командир, не женились?

   — Нет ещё...

   — Тогда берите в жёны мою сестру! — выпалил Фёдор. — Она очень добрая.

   — Перестань, Фёдор! — рассердилась Настя. Взглянула на Азара: — Есть ещё время. Может, зайдёте к нам?

Азар, однако, решительно отказался:

   — Боюсь опоздать на поезд, а матери уже отстучал телеграмму. Если не приеду, будет переживать.

   — Товарищ командир, зашли бы минут на пять, а? — умолял Фёдор. — У меня есть армянский коньячок! — Но, увидев строгое лицо Азара, произнёс: — Всё ясно, я пошёл...

Настя стояла и не знала, как ей быть. Она отчего-то робко улыбнулась, но тут же на её лицо набежала тень, и оно стало каким-то чужим.

   — Ну что, Анастасия, до встречи в Мурманске? — нарушил тишину Азар.

Она дала ему свой адрес. Он взял в руки её тёплую ладонь.

   — Там я найду вас. А сейчас поеду к маме.

Дома Азар не находил себе места. Куда бы он ни шёл, что бы ни делал, Настя стояла у него перед глазами. Мать обрадовалась приезду сына, попросила пойти с ней на рынок, чтобы сельчане увидели, каким стал её Азар, навестили его учительницу.

Вечером Азар собрался на рыбалку, но мать остановила его:

   — На речку не ходи. Про отца хочу рассказать. — Она хмуро сдвинула брови. — Не всё ты знаешь о нём, сынок. В последнее время я часто хвораю, сердечный приступ был, боюсь, что, как умру, унесу с собой в могилу правду о нём, моём Петре Гавриловиче...

   — Какая ещё правда, мать? — удивился Азар. — В Гражданскую он смело рубил беляков, погиб под Ростовом.

   — В двадцатом году зимой я жила в Ростове на квартире у одной старушки, а ваш отец служил в штабе Деникина, разведкой занимался. Оскар воевал на Западном фронте вместе со своим земляком Сашей Василевским, а ты ушёл, в Первую Конную армию Будённого. Я тогда столько слёз выплакала, боялась, что красные узнают про моего мужа и всех вас порешат.

Азар слушал мать затаив дыхание.

   — Ну, а дальше что было?

   — Ничего хорошего, сынок, не было, — вздохнула мать. — В январскую ночь двадцатого года, когда красные наступали на Ростов, а деникинцы оборонялись, отец пришёл домой. На нём была чёрная кожаная куртка, фуражка с красной звездой, левая рука забинтована. «Пуля вчера задела под Батайском», — сказал он, перехватив мой взгляд. Я, сынок, так рада была его приходу, что зашлась слезами. Хотела позвать соседку, чтобы дала немного керосина в лампу, но отец крепко схватил меня за руку. «Не смей, — говорит, — звать соседку, никто не должен знать, что я был у тебя». Он быстро собрал свои вещи, револьвер спрятал в карман куртки. Говорил: «Жаль мне тебя бросать с сыновьями, да что поделаешь, не хочу жить при Советах. Уйду со штабом генерала Деникина. Куда он, туда и я. Но ты, жёнушка, не горюй, я скоро сюда вернусь, так как Советской власти не жить». — «А что сказать сыновьям, когда вернутся с фронта?» — спросила я. «Скажи им, что погиб я в бою под Ростовом и что ты меня сама похоронила». — «Зачем мне грех на душу брать?» — «Так надо, — ответил он. — А если большевики узнают, что я сражался на стороне белых, всех вас расстреляют...» Ушёл он в ночь, а утром в город ворвались красные.

Мать помолчала.

   — Долго я хранила эту тайну, теперь же пришло время сказать вам правду. Не знаю, жив ли ваш отец, но один мой знакомый видел его в Париже. Говорит, седой стал как лунь и борода такая же седая. По-прежнему он в свите генерала Деникина. Жаль мне его. — Она встала. — Будешь в Москве, поведай эту тайну и Оскару. Мы трое честны перед Советской властью, и упрекать нас не за что. И тебе с Оскаром нечего бояться. Сам Сталин говорил, что сыновья не отвечают за деяния своих отцов.

«Пусть всё останется так, как было, и Оскару я ничего не скажу» — решил Азар.

Утром он искупался в речке, пришёл домой весёлый, стал говорить о том, что в ночь пойдёт на рыбалку, потом сел завтракать. Мать сидела рядом и вязала ему шерстяные носки.

   — Сынок, о чём ты всё думаешь? — спросила она.

   — Я? — встрепенулся Азар. — Так... О корабле думаю, как он там живёт без меня.

   — Может, и о корабле твои думы, но чует моё сердце, что у тебя появилась женщина. О ней ты и думаешь. Кто она?

   — Настя... — Азар улыбнулся. — В Москве познакомился, когда ехал к тебе. Запала мне в душу...

   — Что ж, сынок, свою жизнь сам устраивай, — сказала мать. — Что меня тревожит? Давно от тебя внука жду, но, видно, так и не дождусь. Сын Оскара Петя вырос, учится в Ленинграде, а про меня, наверно, забыл. Одно письмо лишь прислал...

«Дождёшься внука, мать, я тебе обещаю», — подумал Азар, но ей ничего не ответил.

Уезжал он из дому на неделю раньше срока.

   — Ежели суждено вам с Настей сойтись, то я бы желала побывать на вашей свадьбе, так что не забудь пригласить.

   — Хорошо, мама, я это сделаю!

Но случилось так, что мать на свадьбу не попала. Да её и не было, этой свадьбы. Прилетел Азар в Мурманск поздним рейсом и, едва получив багаж, сел в такси, бросив водителю:

   — Улица Полярных зорь, дом семь...

Пока ехал к Насте, его мучил вопрос: вернулась ли она из Москвы? Свет фар «эмки» выхватил из темноты низкорослые берёзы, кусты можжевельника. На душе у Азара было тоскливо, но, когда заблестело море, он повеселел: дом, где жила Настя, уже недалеко.

Вышел из машины и различил окно, в котором тускло горел свет. «Дома Настя», — обрадовался он, и приятная истома разлилась по всему телу.

Вошёл в квартиру без стука. Настя увидела его на пороге и застыла у дивана, выронив из рук книгу. Наконец пришла в себя.

   — Ты?! Вот уж не ожидала... Проходи, садись. — А у самой колотилось сердце.

Азар подошёл к ней, посмотрел в её лучистые глаза.

   — Ждала? — только и выдохнул.

   — Очень ждала... — Она уткнулась пылающим лицом ему в грудь.

Он прижал её к себе. Настя покорно подалась, ощутив на своих губах горячий поцелуй...

Всё это как в калейдоскопе промелькнуло в памяти Кальвина. В подъезде дома он отдышался, а когда вошёл в квартиру, Настя сказала:

   — Как долго тебя не было! Что, снова уходишь в море? Я буду по тебе скучать...

Азар нежно обнял её.

   — Ты угадала, Настя, — тихо произнёс он. — Я ухожу в море, но через сутки буду дома. Как ты себя чувствуешь? Или, быть может, мне остаться с тобой? Комбриг мне предлагал...

   — Я дождусь тебя, да и соседка тут рядом, если что, поможет мне.

Азар сделал покупки в магазине и вернулся домой. Настя стирала бельё на кухне, и он начал помогать ей. Он оберегал её от всего, что могло отрицательно повлиять на её самочувствие. Бывало, вернётся с моря и, закатав рукава, берётся за любое дело по хозяйству. Особенно стал беречь жену после беседы с профессором-гинекологом, которая приезжала в Мурманск. Азару удалось встретиться с ней. Она рассеяла его тревогу за жизнь жены, но посоветовала не волновать её. «И провожать вас в море она не должна! — строго заметила врач, глядя на Азара сквозь стёкла очков. — Да-с, не должна! Знаете ли, волнение, да-да, волнение! А где есть это скверное чувство, которое портит нам нервы, там появляются страдания. Я не из трусливых, но, когда вижу корабль, сразу всплывает в памяти бушующий океан и «Девятый вал» Айвазовского. По телу пробегает противная дрожь. Что, не верите?..»

   — Что-то сердце покалывает, — пожаловалась Настя после того, как на балконе развесила бельё. — Как будто иголка туда попала. И холодно мне. Я прилягу, а ты накрой меня пледом...

Азар посмотрел на часы — двенадцать. К двум часам дня ему надо быть у комбрига. Возьмёт задание — ив море! Настя тихо лежала на диване. Кажется, она вздремнула. Стирка, видно, утомила её.

   — Азар, — вдруг заговорила она. — Положи меня в роддом. Я боюсь, что, как и в прошлый раз, может случиться выкидыш. Утром главврач предлагала мне лечь, но я отказалась. Теперь же не желаю рисковать. Вот её телефон, позвони и скажи, что я хочу лечь. — Она протянула ему листок, на котором был записан номер телефона.

   — Ты правильно решила, Настя, и мне в море будет спокойнее. — Азар набрал номер врача. — Вас беспокоит супруг Анастасии Петровны. Она согласна с вашим предложением лечь в роддом на сохранение. Сердечко у неё шалит... Сейчас подойдёт «скорая»? Добро, я пока я соберу жену...

Учения на Северном флоте были в самом разгаре. На рассвете эсминец «Жгучий» нанёс торпедный удар по десантному кораблю противника и теперь осуществлял поиск «чужой» подводной лодки. Море глухо плескалось за бортом, пенились узорчатые кружева волн. Глядя на них, капитан 3-го ранга Азар Кальвин невольно подумал: «Белые, как воротничок у Насти». Будто наяву увидел её добродушное лицо, большие чёрные, как у цыганки, глаза, в которых затаилась грусть, услышал её настороженный голос: «Азар, побереги себя, а то море кусается!» Настя всегда провожала его в поход. Бывало, поднимется на пригорок рядом с домом, бухта как на ладони видна, и машет ему косынкой. Моряки давно это заметили, кое-кто острил на этот счёт, а акустик краснофлотец Ткаченко однажды сказал, что «командирскую любовь солёной водой не разлить». Старшина команды мичман Романов, крутнув ус, осадил его:

   — Чужому счастью завидуешь, Фёдор?

   — Никак нет, товарищ мичман! У меня есть своя любовь... — И хихикнул: — К морю!

«Хитрый, чёрт белобрысый», — ругнулся в душе мичман.

В этот раз, когда корабль отдавал швартовы, Насти на пригорке не было, и мичман забеспокоился: Настя давала ему уроки немецкого языка.

   — Товарищ командир, жену вы отправили к матери? — осведомился он.

   — В роддом положил. Ты же в курсе, что мы ждём малыша... Волнуюсь я.

Старший помощник командира капитан-лейтенант Виктор Земцов словно бы невзначай обронил:

   — Азар Петрович, не переживайте, ваша жена хорошо себя чувствует.

   — Откуда ты знаешь?

   — Кто отвёл Настю в палату? — По губам старпома скользнула улыбка. — Старшая медсестра Лариса, то бишь моя жена!

   — Вот не знал, ты извини, Виктор... Что Лариса тебе сказала?

   — Врач полагает, что роды у Насти пройдут без осложнений.

Азар обрёл больше уверенности, и даже голос у него окреп.

   — Спасибо за поддержку, дружище, спасибо! — Азар тронул старпома за плечо. — Я спущусь в каюту поспать часок, а то глаза слипаются. Если что — буди меня.

Уснул он сразу, едва лёг на диван. Закрыл глаза и где-то далеко-далеко, на берегу моря, увидел Настю. Она махала ему косынкой. Но тут же её фигура расплылась в серо-молочном тумане...

Проснулся Азар от толчка в плечо. Это старпом. Он доложил, что получен приказ флагмана идти в район мыса Птичий и там вести поиск Подводного противника. Кальвин передёрнул плечами и поднялся.

   — Мыс Птичий? — повторил он. — Так ведь в тех местах находится эсминец «Смелый» капитана третьего ранга Серебрякова. Не вывела ли его из игры «чужая» подводная лодка?

На душе у Кальвина было отчего-то тревожно, и он никак не мог успокоиться. Корабль носом резал пласты чёрной густой воды, ходко бежал к мысу. Ветер, как шило, колючий, брызги обжигали лицо. Но Азар твёрдо стоял на мостике и пристально вглядывался в серо-холмистое море. Наконец показался «Смелый». Но почему он бросил якорь у мыса? Только подумал об этом, как Серебряков вызвал его на связь. И та короткая фраза, которую он произнёс: «Я вышел из игры...» — обожгла душу Кальвина. Первое, о чём он подумал — усилить бдительность на боевых Постах.

   — Я вовремя обнаружил лодку, — гремел в трубке бас Серебрякова, — хотел атаковать её, но она вдруг исчезла. Пока мы меняли курс, она заняла выгодную позицию и выпустила по кораблю торпеду. У меня сейчас такое настроение, словно мне отвесили пощёчину.

Выключив рацию, Кальвин огорчённо вздохнул. Поиск ему предстоит длительный и сложный. Мысленно он пожаловался Насте: «Торопился к тебе, да не выгорело. Не серчай, голубка, — служба!» Азар вошёл в рубку штурмана и склонился над картой. Вот он, мыс Птичий. Севернее мыса проходит судоходный фарватер, с юга кривой линией тянется цепочка каменистых банок. Опасные места для плавания! Узкие проходы, малые глубины. Не отсюда ли «противник» нанёс удар по «Смелому»? «Надо запросить Серебрякова», — решил Азар.

   — «Орёл», я «Сосна». Где лодка накрыла тебя? У мыса Птичий?

   — Там. А ты откуда знаешь? Флагман сказал?

   — Нет, сам догадался...

Ночью полил дождь, холодный и густой. Штормило, всё вокруг окутала темнота, словно на воду кто-то набросил огромное покрывало. Дождь перестал лишь на рассвете, и небо заголубело. Но так продолжалось недолго, снова подул ветер и нагнал тучи. Сердитый и уставший Азар пил чай на мостике. Тревожно как-то на душе. Волновало его не то, что корабль вот уже вторые сутки бороздил море, а то, что подводный противник не давал о себе знать. Впечатление такое, что субмарина идёт за ним по пятам и при удобном случае торпедирует корабль. Ему стало жутко от такой мысли.

Он поднёс ко рту микрофон и запросил акустиков:

   — Что слышите? Тихо, да?

Корабль прошёл небольшой остров, развернулся и взял курс на зюйд, к мысу. Старпом, глядя на чёрную маслянистую воду, сказал:

   — Возможно, лодка где-то у мыса... — На его худощавом лице вспыхнула улыбка и быстро угасла.

   — Я не колдун, чтобы гадать на кофейной гуще, — сердито отозвался Кальвин.

Эти слова как-то сами по себе вырвались у него, и он пожалел, что не сдержался. Кальвин тут же смягчился:

   — В нашем деле, Виктор Петрович, важна выдержка, — сказал он. — «Противнику» удалось скрыться. Но это ещё не поражение. — Он поднёс к глазам бинокль, посмотрел в сторону мыса Птичий. Там кружились чайки.

А в это время краснофлотец Ткаченко до боли в ушах вслушивался в шумы глубин, не появится ли характерный металлический щелчок. Он, как и командир, терялся в догадках: куда исчезла лодка?

И вдруг — эхо! Тонкое, слегка приглушённое, словно кто-то на глубине ударял молотком во что-то железное. Ткаченко так обрадовался, что вслух воскликнул:

   — Вот ты где!

   — Что ещё? — спросил Кальвин, услышав голос акустика.

Тот пояснил, что появилось эхо. И тут же уточнил — цель неподвижна!

   — Товарищ командир, это она, лодка, — совсем не по-уставному заговорил он. — На грунте, рядом с банкой! Эхо отражается и от лодки и от камней. Она выжидает.

«Молодчина! — похвалил Азар в душе акустика. — А я-то... Эх, Кальвин! Скорее же веди корабль к отмели, не дай себя атаковать!»

Корабль развернулся и вновь прошёл над тем местом, где по докладу акустика находилась неподвижная цель. У Кальвина быстро созрело решение — атаковать! Но для этого надо было вынудить подводную лодку дать ход. Только нужно быть осторожным, не подставить свой корабль под удар торпеды, как это вышло у Серебрякова: он повёл «Смелый» к фарватеру и этим совершил ошибку — лодка получила возможность свободно маневрировать и пошла в атаку. Нет, Кальвин так не делает! «Я пойду на мелководье, — решил он, — и ей ничего не останется, как дать ход».

И Кальвин не ошибся. Едва корабль миновал место, где находилась неподвижная цель, акустик доложил:

   — Цель двинулась! Слышу шум винтов!

«Лодка! — чуть не крикнул Кальвин. — Почуяла беду и хочет улизнуть. Нет, голубушка, я разгадал твой замысел».

   — Контакт надёжный, товарищ командир! — отозвался Ткаченко.

«Кажется, мне пора...»

И вдруг лодка резко увеличила ход и направилась к береговой скале, что левым углом примыкала к острову Баклан, возвышавшемуся неподалёку от мыса. Кальвин уже хотел было дать команду на поворот, как новая мысль овладела им. Он подскочил к рубке штурмана.

   — Где-то в этом месте каменистая гряда? — спросил он, чувствуя, как шевельнулось сердце.

   — Гряда правее, а нам можно взять чуть левее, ближе к скале, и идти по прямой. Я эти места знаю, товарищ командир. Мы тут практику проходили. Курс сто пятнадцать!

«Ты, штурман, хоть и знаешь, а отвечать за корабль мне», — мысленно возразил ему Кальвин. Он подержал в руках карту, потом бросил её на столик. Да, надо непременно опередить подводную лодку! Взглянув на рулевого, он отрывисто бросил:

   — Курс сто пятнадцать! Полный ход!..

Корабль рванулся вперёд, как рысак, которому ослабили поводья. И вот уже «Жгучий» прошёл над лодкой и всё дальше и дальше уходил от неё. «Теперь мне пора...» — подумал Кальвин. Он сжал микрофон, и его зычный голос разорвал тишину:

   — Атака подводной лодки!.. Ну вот и попалась на крючок «чужачка»! — подмигнул он старпому.

Теперь Кальвин мог с лёгким сердцем доложить в штаб флота о выполнении задания. Не теряя времени, он тут же передал по радио депешу. Обычно в таких случаях ответа с берега он не получал, а тут вдруг радиограмма от самого флагмана, короткая и загадочная: «Следуйте в базу без задержки». Странно, однако, ведь учения ещё идут.

Ещё издали Кальвин увидел на пирсе комбрига. Он разговаривал с мужчиной, на нём было чёрное кожаное пальто, чёрная фуражка. В бинокль его лицо казалось серым, словно вытесанным из мрамора. А неподалёку от пирса стояла чёрная «эмка». У Кальвина недобро заныло сердце. «Кажется, моя Настя тут ни при чём», — промелькнуло в голове.

Корабль ошвартовался у пирса. Кальвин сошёл на берег, чтобы доложить комбригу о действиях на учениях, но тот опередил его:

   — Не надо, Азар Петрович. — Комбриг кивнул на человека в штатском. — Это капитан госбезопасности товарищ Костенко. Он прибыл из Москвы. Вам надлежит поехать с ним в Особый отдел флота.

Кальвин взглянул на капитана. Был он высок ростом, косая сажень в плечах, лицо полное, без единой морщины. В его взгляде было что-то невозмутимое и холодное.

   — Какое у вас ко мне дело? — спросил Азар.

   — Не спешите, я вам всё объясню, — ответил капитан глухим голосом, словно у него было простужено горло. И неожиданно добавил: — Вы очень похожи на своего старшего брата Оскара.

   — Вы с ним знакомы?

   — Пришлось недавно познакомиться. Журналист он способный... Ну что, поедем?

Оскар Кальвин, уединившись в своей комнате, писал сыну письмо. В прихожей задребезжал телефон, и он уловил голос жены:

   — Добрый день, Александр Михайлович! Да, Оскар дома, сейчас позову его. — Галя чуть приоткрыла дверь, шепнула мужу: — Тебя просит Василевский...

   — Привет, Саша! — Оскар прижал трубку к уху.

   — У меня к тебе дело, Оскар, — услышал он голос друга. — Ты сможешь к пяти вечера прийти ко мне в Генштаб?

   — Что-нибудь срочное?

   — Вроде этого, — отозвался Александр Михайлович. — Ты хотел познакомиться с генералом Головко, так? Могу помочь. Арсений Григорьевич назначен командующим Северным флотом. Вчера его принимал товарищ Сталин. Это было с утра, а завтра в пять Головко придёт в Генштаб, нам надо решить один важный вопрос... Так что приходи. Поговоришь с ним о своём брате Азаре. Я имею в виду его желание поступить в Военно-морскую академию.

   — Ты молодчина, Саша! — воскликнул Оскар. — Непременно приду...

Пока Оскар разговаривал с Василевским, жена разобрала свою постель и при свете ночника стала расчёсывать волосы перед зеркалом. Оскар заглянул к ней.

   — Так рано ложишься? — спросил он. — Или тебе нездоровится?

   — Устала я со стиркой, да и ночью плохо спала, — пожаловалась жена. — Письмо Пете написал?

   — Сейчас закончу. — Оскар сел на стул рядом с диваном. — Знаешь, Даша просила достать ей билет в Большой театр на балет «Дон Кихот». Я взял два билета. Пойдёшь с ней? Ты же хотела посмотреть эту вещь?

   — Когда?

   — В субботу.

   — Не могу, Оскар. В субботу мне дежурить в поликлинике. А ты свободен?

   — Завтра съезжу на полигон к танкистам и к вечеру вернусь.

   — Вот и сходи с Дашей, она, по-моему, не откажется.

   — Хорошо, я схожу с ней в театр, — согласился Оскар. Он наклонился к жене, чтобы поцеловать, но она отвернулась:

   — У меня нет настроения...

Оскар постоял-постоял и молча вышел из спальни. «Стала чертовски капризной», — только и подумал о жене.

 

Глава четвёртая

Юлия Марковна с утра готовила обед, когда постучали в дверь. «Наверное, Даша вернулась с работы», — подумала она.

   — Голубчик, это вы?! — воскликнула Юлия Марковна, увидев на пороге полковника Кальвина. — Какими судьбами? Вот уж не ожидала! Давненько я вас не видела.

   — И я давно вас не видел! — Оскар вошёл в прихожую. — У меня к вам просьба, Юлия Марковна. Вот это письмо передайте, пожалуйста, Даше, а то я убываю в командировку. Сможете?

   — Почему бы и нет? — надломила брови Юлия Марковна. — Придёт с работы, и я отдам ей ваше послание. — Она взяла из его рук конверт. — Может, выпьете чашечку кофе? — предложила она. Но Кальвин отказался:

   — Я спешу на поезд...

Юлия Марковна долго вертела в руках письмо: ей так хотелось узнать, о чём он написал Даше! Не он ли её кумир? Эта мысль показалась ей такой заманчивой, что она взяла на кухне тонкий нож и осторожно открыла конверт. Письмо было короткое. «Даша-царица! — писал Оскар. — Я уезжаю в Киевский военный округ. Когда вернусь — не знаю, да и надо ли тебе знать? Если честно, уезжаю в расстроенных чувствах: после балета «Дон Кихот» обещал проводить тебя, но не смог. Мне помешали... Аты небось обиделась? На работу к тебе также не мог заскочить. Да ты, наверное, не ждала меня?

К тебе просьба. Передай, пожалуйста, Саше Василевскому, чтобы позвонил в Ленинград моему сыну и узнал, приедет ли Пётр в Москву на каникулы.

Как твоё здоровье, как самочувствие? Позволь мне на правах твоего старого друга дать совет: берегись гриппа, он уже свирепствует в столице. Болеть тебе, Даша-царица, никак нельзя. Целую в щёчку. Оскар».

Юлия Марковна свернула листок, положила его обратно в конверт и аккуратно заклеила. Она полагала, что Оскар — Дашин ухажёр, но в письме ничего такого нет, а поцелуй в щёчку — что в этом зазорного? Юлия Марковна присела на диван и задумалась. Кому Даша подарила своё сердце? Кто отец её будущего ребёнка? А имя-то какое дал ей Оскар — Даша-царица! Наверное, он всё же неравнодушен к ней.

Теперь Юлии Марковне не терпелось скорее увидеть свою соседку, и, когда та пришла, она обрадовалась.

   — Ты-то, Даша-царица, как раз мне и нужна! — улыбнулась Юлия Марковна.

   — Почему вы так назвали меня? — удивилась Даша, входя в прихожую.

Юлия Марковна вдруг сообразила, что ляпнула лишнее, и едва не выдала себя: ведь в письме Кальвин так называет Дашу. «Ещё заметит, что я вскрывала конверт!» — грустно подумала она и поспешно объяснила:

   — Тебе на прошлой неделе кто-то звонил, спрашивал, дома ли Даша-царица, вот я и вспомнила. — В глазах соседки что-то дрогнуло, они слегка заблестели, но Даша этого не заметила.

   — Меня так называет муж Галины Сергеевны Оскар, — пояснила она. — И придумал-то какие слова — «Даша-царица». Одним словом, журналист!

Даша, открыв свою комнату, мигом разделась. Посмотрела на себя в зеркало. Лицо усталое, серое, как дождевая туча, на нём местами розовые пятна, под глазами появились тёмные круги. «Чем ближе роды, тем хуже я буду выглядеть, — горько вздохнула она и безжалостно сказала себе: — Так тебе, Даша-царица, и надо! Захотела ребёнка — вот и страдай молча, и чтобы слёз на твоих глазах не было!»

В комнату заглянула соседка.

   — Заходите, Юлия Марковна. — Даша кивнула на кресло у камина. — Садитесь. Что у вас?

Юлия Марковна протянула ей письмо:

   — Сюда заезжал Оскар Кальвин и просил своё послание вручить вам лично в руки!

   — Так и сказал? — улыбнулась Даша. Ей было приятно это услышать, и она не скрывала этого от соседки. Однако читать письмо при ней не стала, а положила его на тумбочку.

«Стесняется при мне читать!» — усмехнулась про себя Юлия Марковна.

   — Пойду я, Даша, там у меня на примусе каша варится, как бы не пригорела...

Даша прочла письмо на одном дыхании. И всё же на душе остался горький осадок. Письмо какое-то сухое, а ей казалось, что Оскар мог бы найти такие слова, которые согрели бы её, заставили бы сердце трепетать, как бывало раньше... «Уезжаю в расстроенных чувствах...» Конечно же он хотел вечером побыть с ней, сказать ей с глазу на глаз что-то доброе, ласковое, отчего всегда хмелеешь, как от хорошего крепкого вина, но ему кто-то помешал это сделать. «А ты, наверное, не ждала меня?» Глупый! Она не то что ждала, а прислушивалась к каждому шороху на лестничной площадке — не он ли идёт, её Оскар, часто выглядывала на улицу в окно, но и там Оскара не было.

   — И надо же было мне влюбиться в этого Оскара, теперь вот места себе не нахожу, — простонала Даша. И тут же её бросила в холод новая дерзкая мысль: как он отнесётся к ней, если узнает, что его Даша-царица ждёт от него ребёнка? А вдруг скажет ей, чтобы она немедленно избавилась от него? От этой мысли у Даши похолодело на душе...

Она взглянула на часы — скоро девять вечера. Видимо, Василевский уже пришёл со службы. Усевшись на диване, она позвонила ему. Трубку взяла его жена.

   — Катя, это я, Даша! Можно на минуту Александра Михайловича?

   — Как твои дела? — спросила Катя. — Не болеешь?

   — Да нет.

   — Передаю Саше трубку...

   — Александр, я по вашу душу, — сказала Даша, — только ради бога извините за беспокойство. Уезжая в командировку, Оскар Кальвин попросил вас позвонить его сыну в Ленинград и узнать, приедет ли он в Москву на каникулы. Сможете это сделать?

   — Как же я могу отказать, если за Оскара просит такая симпатичная дама! — весело ответил ей Василевский.

   — Ну уж и симпатичная... — усмехнулась Даша. — Это вы зря. Вот Катя — да, она красивая, так что поберегите её!

   — Непременно! — весело отозвался Василевский и, попрощавшись, положил трубку.

Даше нравился Василевский. Иной генерал нос дерёт, а он прост, вежлив, с ним можно говорить и спорить на равных. Она вспомнила, как Оскар познакомил её с Александром Михайловичем. Это было летом. Кальвин и она отправились в субботу за грибами. С утра прошёл тёплый дождь, и они промокли, пока дошли до леса. Оскар жену и Дашу повёл на опушку леса, где росло немало белых грибов и где припекало солнце. Вскоре они просохли и набрали полную корзину грибов. Вышли на шоссе, чтобы попытаться сесть на попутную машину и доехать до города, а там на автобусе добраться домой. Галя пожаловалась мужу, что устала, и просила его остановить любую машину и договориться с шофёром.

   — Потерпи, Галюша, первая же машина будет нашей! — заверил её Оскар.

Даша присела на пенёк. Лицо её было одухотворённым и добрым: не будь рядом жены, Оскар обнял бы её и расцеловал.

   — Что, устала? — спросил он, глядя на неё влюблёнными глазами.

   — Да нет, просто жарко, а на мне шерстяной свитер...

   — А вот бежит «эмка»! — воскликнул Оскар. — Сейчас буду голосовать.

Он поднял руку, и машина, резко затормозив, остановилась. Он подошёл к «эмке» и открыл дверцу.

   — Кого я вижу! — воскликнул Кальвин. — Ты ли это, дорогой Саша? Откуда ты и куда держишь путь?

Василевский вышел из машины:

   — Привет, дружище! Я тебя сразу узнал, едва ты поднял руку. — Он весело улыбнулся. — Был у наркома на даче. Дел в Генштабе, сам понимаешь, хватает, приходится работать и в выходные дни. Ты вот грибочки собираешь, а я занят службой. — Он обернулся и увидел Дашу. Та встала с пенька и, держа корзину с грибами в правой руке, смотрела на него. — Кто это, Оскар?

   — Ты что, разве не узнал её? — удивился Кальвин. — Это же Даша, сестра Насти, жены моего брата Азара. Ты же был на его свадьбе, и она там была.

   — Ты меня с ней тогда почему-то не познакомил.

Оскар подозвал Дашу. Кивнув на Василевского, он сказал:

   — Вот познакомься, это мой друг...

Она улыбнулась, сверкнув белыми зубами, и протянула генералу руку:

   — Даша! А вас как звать?

   — Александр Михайлович Василевский. — Он тоже широко и по-доброму улыбнулся. — Собирали грибочки? Я их тоже обожаю, но собирать некогда.

   — Саша, ты зря пялишь на Дашу глаза, — бросила реплику Галя, подходя к ним. — Она мужчинам не доверяет.

   — Я из особой породы людей, и мне, Даша, вы можете открыть свою душу! — отшутился Василевский.

   — Не много ли хотите? — шевельнула бровями Даша. — Вы лучше подвезите нас в Москву, а мы дадим вам на ужин грибочков!

   — Прошу садиться! — пригласил их всех в машину Василевский.

Сейчас, вспомнив этот давний эпизод, Даша подумала о Василевском: «Мужчина что надо — и лицом красив, и душа у него мягкая, как булочка, так что Екатерина Васильевна должна быть им довольна!»

Она поужинала и легла спать. Проснулась Даша от телефонного звонка — зыбкого и продолжительного. Догадалась — межгород! Вскочила с кровати и схватила трубку.

   — Это квартира Даши Голубевой? Будете говорить с Полярным!

«Наконец-то Настя дала о себе знать!» — обрадовалась Даша.

Но звонил ей старший помощник командира корабля капитан-лейтенант Виктор Земцов. Он посетовал, что никак не мог дозвониться до Оскара.

   — Что случилось, почему вы звоните, а не Азар? — спросила Даша.

   — Азар арестован и уже находится в Москве на Лубянке!

Дашу словно обухом ударили по голове.

   — Как арестован? — вскрикнула она. — Почему вдруг?

   — Мы все тут шокированы и не знаем, что делать, — звучал напряжённый далёкий голос старпома. — Прошу вас, Даша, сообщите о моём звонке Оскару, и как можно скорее. Арестовал Азара капитан Костенко...

   — А Настя, как она?

   — Настя в роддоме, её тоже допрашивали, у неё появились осложнения, моя жена Лариса работает там медсестрой, так что присматривает за ней. О том, что муж арестован, она знает.

   — Спасибо, Виктор, что позвонили! — крикнула в трубку Даша. — Я всё передам Оскару. А вы посмотрите, пожалуйста, за моей сестрой. Я так переживаю за неё!

   — Вас понял, Даша, мы с Ларисой постараемся...

У Даши сон как рукой сняло. Она взглянула на часы — четыре утра. Что же ей делать? Азара арестовали, он здесь, в Москве, а Настя всё ещё лежит в роддоме. И, как назло, Оскар уехал в командировку. Где он там в Киеве, как с ним связаться? И тут же новая мысль захлестнула её — надо идти к Василевскому!

«Утром переговорю с ним», — решила Даша.

Ночь вконец растаяла, в небе погасли звёзды, и вскоре в окно брызнули первые лучи солнца. Даша привела себя в порядок, позавтракала и перед уходом на работу позвонила Василевскому домой. Ей ответила его жена. Она сказала, что Александр полчаса назад уехал на службу. Катя посоветовала позвонить ему в Генштаб и дала телефон. Даша быстро набрала номер, и Василевский взял трубку. Поздоровавшись с ним, она спросила:

   — Александр Михайлович, я могла бы с вами встретиться, хотя бы минут на пять?

   — Что-нибудь серьёзное, Даша?

   — Очень серьёзное. По пустякам я бы не стала вас беспокоить.

   — Приходите в приёмную Наркомата обороны, минут через пятнадцать я буду там.

Встретил он её с улыбкой:

   — Что вас беспокоит или вы хотите пригласить меня в лес за грибами, товарищ Голубева, — так, кажется, ваша девичья фамилия? Давайте присядем, Даша. Я слушаю вас.

   — Беда у нас, — тихо проговорила Даша. — Азара арестовал и уже препроводил в Москву некто капитан Костенко. Ночью мне звонил из Полярного старший помощник командира Виктор Земцов. А за что арестовали Азара, никто не знает. — Голос у Даши дрогнул. — Я вас очень прошу помочь нам. Оскар уехал в Киевский военный округ, и я не знаю, как с ним связаться. А жена Азара Настя, моя сестра, лежит в роддоме. Я в отчаянии. Что мне делать?

Испуг у Даши не прошёл, взгляд у неё был мутный и расплывчатый, как в тумане. Она вдруг заплакала.

   — Не надо слёз, Даша, я подумаю, как помочь Азару, — заверил её Василевский. — Настя знает об аресте мужа?

   — Да. Что мне делать? — вновь спросила она.

   — Главное — не паниковать, — успокоил он её. — Подождите день-два, пока я переговорю со знающими людьми.

   — Мне ждать вашего звонка?

   — Ждите. Если сегодня к вечеру я что-либо выясню, дам вам знать. Возможно, заскочу к вам домой. Вы никуда не уходите или у вас свидание?

Даша улыбнулась уголками губ, но тут же её лицо окаменело.

   — Какое ещё свидание? Я буду дома...

Василевский сидел в кабинете, и мысль о том, как помочь Даше, а точнее, Азару, вытеснила из головы все остальные. Может быть, посоветоваться с генералом Мерецковым? Нет, только не с ним, он сам сидел на Лубянке сразу же, как началась война. Хорошо, что подручным Берия его не удалось оклеветать. А если через Разведуправление узнать, кто такой капитан госбезопасности Костенко? Может быть, с ним встретиться? Да, пожалуй, с него он и начнёт. Но здесь же новая мысль увлекла его: не лучше ли сначала позвонить в Полярный адмиралу Головко? Командующий флотом наверняка в курсе дела. Перед отъездом на Северный флот Головко был в Генеральном штабе, кое-что уточнял по перебазированию кораблей, и Александр Михайлович дружески беседовал с ним. Оскар Кальвин даже проводил его на самолёт. Не долго думая, Василевский поднял трубку оперативной связи и попросил соединить его с командующим Северным флотом. Не успел выкурить трубку, как дали связь. Далёкий зычный голос сказал:

   — Адмирал Головко слушает. Кто звонит?

Назвавшись, Василевский поздоровался с ним, спросил, благополучно ли он добрался в Мурманск, какова обстановка на флоте.

   — Привет, Александр Михайлович! — весело отозвался Головко. — Добрался я быстро, уже принял дела командующего флотом, знакомлюсь с людьми и кораблями. Вчера был у первого секретаря Мурманского обкома партии Старостина, решали, чем рыбаки Мурмана могут помочь морякам флота. Без дружбы с населением нам никак не обойтись, ты это понимаешь не хуже меня. Не зря об этом мне говорил на приёме и товарищ Сталин. Да ты там был и всё слышал. Словом, проблем накопилось немало. И это естественно, ибо Северный флот — театр очень сложный, открытый, по-настоящему океанский, не в пример Балтике и Чёрному морю. Так что работы у меня, Александр Михайлович, по самое горло!

   — Адмирал вы боевой, Арсений Григорьевич, и я уверен, что все проблемы решите. Нарком ВМФ адмирал Кузнецов надеется на вас, не подведите его. Есть у вас друзья и в Генштабе, помогут, если надо будет.

   — Подвести наркома — значит потерять свою честь, а на подобное я не способен! — ответил Головко. — К тому же я казак, а у казаков в сердце живёт Отечество, а уж потом всё остальное...

   — У меня к вам дело, Арсений Григорьевич, — вновь заговорил Василевский. — Вы помните полковника Оскара Кальвина, с которым я вас познакомил?

   — Спецкор «Красной Звезды»? — уточнил адмирал. — Как же, помню. Его желание побывать на Северном флоте и написать о нём я приветствую, пусть хоть сейчас приезжает.

   — А его брата командира эсминца «Жгучий» капитана третьего ранга Азара Кальвина знаете?

Адмирал сказал, что не успел с ним познакомиться. Когда он в начале августа прибыл на Северный флот, Кальвина уже арестовали и отправили в Москву. А кораблём сейчас командует его старпом капитан-лейтенант Земцов.

   — Что с ним случилось? — спросил Василевский. — Скажите хотя бы коротко. Азара я знаю с детских лет, он вырос на моих глазах. Я помог ему на флот попасть. И вдруг его арестовали. Может, тут вкралась ошибка?

Какое-то время трубка молчала. Василевский подумал, не прервалась ли на линии связь.

   — Вы меня слышите, Арсений Григорьевич?

   — Да, я слышу! Меня самого удивила поспешность с арестом, даже военный прокурор флота ничего не знает. Капитан, который взял его под арест, ничего не объяснил в штабе флота, сославшись на указание свыше. Но я это так не оставлю! Кальвин — отличный командир, его корабль лучший на флоте — об этом мне доложил и начальник штаба флота, и член Военного совета. На флоте и так не хватает толковых командиров. Правда, у кадровиков я успел узнать, что когда «Жгучий» базировался на Балтике, Азар Кальвин в числе других военных моряков ездил в Германию знакомиться с кораблями военно-морского флота. Возможно, с этим что-то связано?

   — Добро, Арсений Григорьевич, я тоже постараюсь навести справки в известном вам ведомстве. Будете в Москве — заходите в Генштаб.

   — Непременно. Всего вам доброго!

Василевскому было над чем задуматься. Выходит, Азар ездил в Германию, а он даже не знал об этом. И Оскар ему не говорил. Может, и вправду что-то связано с этой поездкой?

Василевскому было не по себе. Казалось, что не у Азара случилась беда, а у него самого. Судьба Азара буквально захватила его. За что его арестовали и как об этом узнать? В эту минуту его вызвал к себе первый заместитель начальника Генштаба генерал Ватутин.

   — Чего такой хмурый? — спросил Ватутин, когда Василевский вошёл к нему в кабинет. — Брови насуплены, в глазах отчаяние...

   — Да нет, Николай Фёдорович, у меня всё в порядке, — улыбнулся Василевский, а про себя отметил: «Говорить ему об аресте Азара не буду!»

   — Как у вас идут дела с переработкой Полевого устава? Мерецков беспокоится...

Василевский сказал, что сделать осталось немного.

   — Поскорее завершай эту работу, — произнёс Ватутин. — Полевой устав нужен войскам.

С утра прошло столько времени, а Василевский так ничего и не узнал о причинах ареста Азара Кальвина. После некоторого раздумья он позвонил своему другу-генералу в Разведуправление.

   — Павел Борисович, это я, Сашко, как ты меня величаешь. Мне нужна твоя помощь! Кто такой на Лубянке капитан Костенко?

   — Это следователь, зовут его Сергеем Ивановичем. Запиши его телефон. Я сейчас с ним потолкую, и он примет тебя. Минут через десять позвони ему.

Василевский в обеденный перерыв набрал номер, который дал ему Павел Борисович. Ответил капитан Костенко:

   — Мне только что говорил о вас Павел Борисович. Что вас интересует?

   — Хотел бы с вами посоветоваться по одному вопросу.

   — Сможете прийти ко мне в семь вечера?

   — А если в пять? В семь я буду на совещании у начальника Генштаба.

   — Хорошо, приходите к пяти!

«Кажется, я что-то там узнаю», — обрадовался Василевский.

Приехал он на Лубянку во время сильного дождя, хотя с утра над Москвой висело чистое, голубое небо, сияло солнце. И кто бы мог подумать, что так резко изменится погода! Подул северный ветер, нагнал дождевые облака, и над столицей загромыхал гром. Василевский, естественно, плаща с собой не брал и, пока шёл к подъезду, изрядно промок.

   — Вы к кому, товарищ генерал? — спросил часовой, когда Александр Михайлович вошёл в здание на Лубянке. Был часовой высок ростом, с открытым волевым лицом и серыми глазами. «Мой Юра такой же ростом, только года на три помоложе этого парня», — подумал Василевский.

   — Я к товарищу Костенко!

Часовой нажал кнопку звонка, и тотчас прибыл дежурный. Узнав, что это Василевский, он произнёс:

   — Капитан Костенко ждёт вас, первый этаж, десятая комната.

Костенко встретил его улыбкой на смуглом лице. Его карие глаза блестели, и весь он сиял, словно к нему пришёл сам Бог.

   — Значит, вы из Генерального штаба? — Он протянул Василевскому руку. — Рад с вами познакомиться. Павел Борисович сказал, что вы служите под началом генерала армии Мерецкова, так?

   — Похоже, что так. — Василевский сел на стул.

   — Прежде чем мы начнём деловой разговор, я хочу предложить вам чайку, а то вы промокли. Хотите?

   — Не откажусь, если это вас не затруднит.

Сергей Иванович позвонил по внутреннему телефону, и черноглазая девушка с золотыми серёжками в ушах принесла на подносе два стакана чаю и бутерброды с чёрной икрой.

   — А где лимон? — спросил девушку Сергей Иванович. — У тебя же богатый буфет, а? Живее тащи! — Он взглянул на гостя. — Прошу вас, Александр Михайлович, только чай — кипяток!

Василевский выпил чаю и согрелся.

   — Теперь я слушаю вас! — Капитан отодвинул стаканы в сторону.

   — Я хотел бы узнать, за что арестовали Азара Кальвина, командира корабля с Северного флота, — сказал Василевский. — Это произошло в Полярном, и, как мне стало известно, вы сами ездили за ним.

   — Азар Кальвин? — переспросил Сергей Иванович. — Да, он арестован, и я доставил его на Лубянку. А кто он вам, Александр Михайлович? Родственник или бывший подчинённый?

   — Ни то и ни другое, — сухо ответил Василевский. — Мы земляки с Азаром. С его старшим братом Оскаром Кальвиным мы воевали в Гражданскую в одном полку, рубили беляков шашками. Азар вырос на моих глазах. Ему хотелось быть военным моряком, и я помог ему попасть в военно-морское училище...

   — А ныне в том же училище учится сын Оскара Кальвина Пётр, не так ли? — усмехнулся Сергей Иванович и, не дождавшись ответа, продолжал: — Это хорошо, когда о тебе есть кому позаботиться. Кто вам сказал об аресте Кальвина?

   — Сестра его жены, она живёт в Москве, сегодня утром приходила ко мне в Генштаб. Вы можете спросить, почему она была у меня, а не брат Азара полковник Оскар Кальвин. Он сейчас в командировке в войсках Киевского военного округа.

   — Мы его уже вызвали на Лубянку, я говорил с ним по телефону, так что завтра Оскар Кальвин будет здесь. У нас есть к нему вопросы. — Сергей Иванович загадочно улыбнулся. — К нему пока нет претензий, так что не переживайте за своего фронтового друга. Теперь что касается Азара Кальвина. Дело весьма серьёзное, его взял на свой контроль товарищ Берия...

   — Даже так? — удивлённо вскинул брови Василевский. — В чём же его обвиняют?

   — В шпионаже в пользу фашистской Германии! — жёстко произнёс Сергей Иванович. Он достал папиросы и закурил. — Хотите курить? Нет? А я после чая всегда курю... Так вот. В Ленинграде мы арестовали немецкого агента, который работал на морском военном заводе. Среди тех, кто с ним держал контакт, оказался капитан третьего ранга Азар Кальвин. В Полярном при обыске квартиры Кальвина мы нашли две фотокарточки, на одной он снят с агентом в Германии на немецком корабле, на другой Кальвин стоит с ним на палубе своего корабля, ещё когда эсминец базировался на Балтике. Пока Кальвин отрицает свою связь с агентом: мол, встречался с ним по службе. Но скоро его карта будет бита, мы заставим его сказать правду.

   — Чушь какая-то! — резко возразил Василевский. — Я не верю, что Азар сотрудничал с немецким агентом. Я знаю его с малых лет, помогал ему поступить в военно-морское училище... Нет, он не предатель, и вы, Сергей Иванович, зря в это поверили.

   — Я ещё не поверил, — возразил Костенко. — И был бы рад, окажись Азар Кальвин чистым душой и сердцем. Но есть ещё одна деталь, о которой мне поведала его жена в роддоме. Этот агент летом приезжал в Мурманск и встречался с её мужем, то есть с Азаром. Кстати, немецкий агент — специалист в области минноторпедного оружия. Кальвин ведь тоже минёр. Чувствуете, что их может связывать? — Он взглянул в лицо гостю. — Зря вы ручаетесь за Кальвина. В жизни военного человека всякое случается. Сегодня он наш, а завтра его могут завербовать враги.

«Намекает на то, что и с меня могут спросить за Азара», — грустно подумал Василевский. Он встал.

   — Благодарю вас за гостеприимство.

   — Привет от меня Павлу Борисовичу. — Костенко тоже встал. — У него служит мой племяшка, пока он только капитан...

У подъезда Генштаба Василевский вышел из своей «эмки», хотел было идти к себе, но взглянул на часы — время ещё есть — и вернулся к машине. «Поеду к Даше и всё ей скажу», — решил он.

Соседки Юлии Марковны не было дома, она рано утром уехала к своей внучке, и Даша открыла ему дверь.

   — Александр Михайлович?! — воскликнула она. — Наконец-то, я так вас ждала! Проходите, пожалуйста. Я уж вашей жене звонила, думала, что вы уехали на учения.

Василевский вошёл в комнату, сняв шинель, повесил её на вешалку и сел у стола.

   — Азара и вправду арестовали, сидит он в камере на Лубянке. Пока его допрашивают. А вот за что арестовали, я ещё не всё знаю.

Он увидел, как помрачнело лицо Даши, и, чтобы хоть как-то успокоить её, добавил, что был у следователя Костенко и откровенно беседовал с ним.

   — По-моему, человек он порядочный.

   — Все они на Лубянке порядочные, а попадёшь им в лапы, будешь без вины виноват! — дерзко бросила Даша. — Сколько уже там загубили невинных душ! Ох, милый Саша, я так боюсь за Настю: как бы она не стала вдовой. Хоть бы скорее приехал из командировки Оскар!

   — Следователь уже связался с ним и вызвал на Лубянку: надо ему что-то выяснить.

   — А я что говорю? — крикнула Даша. — Они и к Оскару протянули свои щупальца!

   — Я обещаю вам, Даша, что в беде Азара не оставлю! — Василевский встал и надел шинель. — Извините, на службе меня ждут. — Он поцеловал ей руку. — Звоните, если что. Добро?

Пришёл он домой не в духе, и Катя сразу это заметила.

   — Азара в Полярном арестовали, — сказал он. — Я был у следователя... Даша приходила ко мне в Генштаб. Идёт следствие...

Проснулся Игорь и, натягивая на ходу трусишки, прыгнул на колени отца. Его глазки озорно блестели.

   — Папа, ты поведёшь меня в цирк? Соседский Вовка уже там был, видел, как лошадки кланялись зрителям. Ты же обещал!

   — В воскресенье пойдём, Игорёк, я уже заказал билеты. Есть в цирке не только лошади, но и тигры!

Игорь притих, даже забыл о лошадках.

   — Тигров я боюсь, папа!

   — Они слушаются своего дрессировщика и на людей не бросаются.

   — Вот здорово! — воскликнул малыш.

Утром, когда Александр Михайлович собирался на службу, ему позвонил Оскар Кальвин.

   — Я тебя не разбудил, Саша?

   — Да нет, дружище! С приездом. Откуда звонишь?

   — С вокзала. Меня зачем-то срочно вызвали на Лубянку к товарищу Костенко. Ты такого случайно не знаешь?

   — Вчера узнал, — ответил Василевский и добавил: — Азара в Полярном арестовали и доставили в Москву на Лубянку. У тебя тоже они хотят кое-что спросить, потому и вызвали. Я там был, Оскар. Заходи к девяти ко мне в Генштаб, и я введу тебя в курс дела...

Василевский подготовил документы на подпись, но Мерецкова ещё не было, и он отложил папку в сторону. Уже девять, а Оскара почему-то нет. Наверное, где-то задержался.

Наконец в кабинет бесшумно вошёл дежурный и доложил:

   — К вам спецкор газеты полковник Кальвин!

   — Пусть войдёт...

Оскар вошёл к нему тихо, без улыбки на худощавом лице и без обычного «Привет, Саша!». Он протянул руку и коротко бросил:

   — Извини, что задержался. Я был у Даши... Настя родила ночью сына. Ну а что там, на Лубянке?

Василевский рассказал ему о своём визите к следователю. Выслушав его, Оскар сердито заявил:

   — Хотят из Азара сделать предателя! Это на Лубянке делать умеют, но я брата в беде не брошу! Какой он предатель? Да я в жизнь не поверю, пусть хоть жгут меня калёным железом! А что был в Германии, так ведь не сам он туда ездил, его посылали как лучшего командира! Там же и сфотографировался с немцами. Откуда он знал, что один из них оказался агентом? Послушаю, что они мне скажут, а то напишу жалобу в ЦК партии или пойду на приём к Берия. Я уже как-то бывал у него...

Василевский усмехнулся:

   — Ты, Оскар, не гори порохом. Когда Азару предъявят обвинение, тогда и будем решать, как дальше действовать. А своим криком ты только озлишь их... Сам знаешь, публика на Лубянке такая, что палец им в рот не клади — откусят! И ломают там посильнее людей, чем твой брат Азар. Тухачевский был маршалом, а его поставили к стенке. Я до сих пор не верю, что он был немецким шпионом. Так-то, дружище. А Азар всего лишь капитан третьего ранга, по-армейски — майор!

Оскар неожиданно потемнел лицом, притих.

   — Я ещё не знаю, зачем меня вызывают на Лубянку, — грустно сказал он. — А вдруг тоже арестуют?

   — Не говори глупостей, Оскар, — заметил Василевский сердито. — Если бы они хотели тебя взять, то приехали бы в Киев. За Азаром ездили на Крайний Север. Кстати, тебе на Лубянку к десяти? Тогда пора...

У двери Кальвин задержался:

   — Ты звонил моему Петру?

   — А как же! Он пока не знает, сможет ли к тебе приехать на каникулы. Возможно, поедет на практику на корабли Балтики. Спрашивал, где ты и почему сам ему не позвонил. Я сказал, что ты в командировке...

Вскоре Кальвин вернулся с Лубянки. Василевского он нашёл в буфете. Тот заканчивал трапезу.

   — Быстро ты, однако. Пойдём ко мне!

   — Всю дорогу, пока ехал из Киева в Москву, недоумевал, кто конкретно меня приглашает на Лубянку и зачем. — Оскар сел. — И что ты думаешь! Им оказался Сергей Иванович Костенко, о котором в прошлом году ко Дню чекистов я напечатал в газете очерк.

   — Выходит, ты с ним знаком? — усмехнулся Александр Михайлович.

   — А что толку? Он даже не дал мне свидания с братом: мол, идёт следствие.

   — Что-то хитрит герой твоего очерка! — снова усмехнулся Василевский. — Как бы не нанёс он Азару удар. Я хоть и сказал Даше, что Костенко человек порядочный, чтобы успокоить её, но сам в это не верю!

   — Не пойти ли мне на приём к министру внутренних дел Берия? — спросил Оскар.

   — Ни в коем случае! Если вдруг осложнится обстановка, я попрошу помощи у товарища Сталина.

   — Это было бы здорово! — улыбнулся Оскар. — Тогда я буду ждать.

7 ноября 1940 года. После военного парада на Красной площади Василевский зашёл в Генштаб. И тут ему позвонил генерал Злобин, состоявший при наркоме обороны для особых поручений.

   — Александр, — послышался его звонкий голос, — нас срочно требует к себе маршал Тимошенко. Поторопись! Я жду тебя у его кабинета...

   — Ну что, товарищи генералы, как вам военный парад? — спросил Тимошенко, приветствуя их. Василевского маршал знал давно, ему он нравился тем, что прекрасно знал «штабное дело», был скромен, выдержан, на учениях действовал разумно.

   — Мне парад лёг на душу, — признался Василевский. — Гордо ехал по Красной площади генерал Лелюшенко. Сразу видно — это настоящий вояка. Отличился в финскую войну, командуя танковой бригадой.

   — Дмитрий Данилович и мне нравится, — добавил генерал Злобин. — Есть в нём военная косточка. Не зря получил Героя Советского Союза.

   — Генерала Лелюшенко вы приметили, а меня нет? — шутливо спросил нарком. В его глазах блеснула хитринка, но тут же лицо его посерьёзнело. — А вызвал я вас вот зачем... Вам предстоит поездка в Берлин в составе советской правительственной делегации в качестве военных экспертов. Что конкретно надлежит вам сделать — объяснит глава делегации Молотов. По военной линии я кое-что вам скажу. Прошу садиться...

Домой Василевский возвращался поздно. Над Москвой уже опустилась тёмная ночь. Подул ветер, и с неба сыпануло сухим колючим снегом.

«Катя, видно, ещё не спит», — подумал Александр Михайлович.

Жена обрадовалась его приходу, но спросила, почему за весь день он ей не позвонил.

   — Не мог, Катюша... — Он сел рядом. — Большие чины с нами имели дело, и мне неудобно было браться за телефон. А потом мы уехали за город... А где твои родные? Они не остались ночевать? Жаль, что я их не застал.

   — Они торопились домой. Тебе большой привет. Боже! — воскликнула Катя. — Я и не заметила, как Игорёк уснул! Дай, пожалуйста, одеяльце, оно на стуле, я накрою его, а то в комнате прохладно.

   — Я еду в Берлин в составе советской правительственной делегации, — наконец сказал Александр Михайлович.

   — Когда? — встрепенулась Катя.

   — Через два дня...

После ласк мужа Катя засыпала медленно и трудно. Горевала, что снова остаётся одна.

   — Что поделаешь, Катюша, служба!..

Утром, едва Василевский прибыл в Генштаб, ему позвонил помощник Молотова и сообщил, что делегация отбывает в Берлин специальным поездом, отправление с Белорусского вокзала.

   — Пожалуйста, не опаздывайте, — предупредил он.

Катя, провожая мужа, ощутила в глазах слёзы. Она стояла перед ним грустная, опустив голову. Только и молвила:

   — Извини, Саша, я какая-то не своя...

Советская делегация выехала в Берлин 9 ноября. Ехал в поезде и немецкий посол граф фон дер Шуленбург — коренастый, с худощавым лицом и прищуром глаз. Казалось, он никогда не улыбался — с виду был строг и холоден. Василевский познакомился с ним на одном из приёмов, а представил его графу советский военный атташе в Германии. Шуленбург протянул Василевскому руку и, улыбаясь краешками губ, сказал на ломаном русском языке: «Я очень любит Советский Союз!»

Василевский тогда подумал, что, видно, граф любит Россию так, как волк любит зайца: свою пасть всегда держит наготове. Он поздоровался с Шуленбургом в последний момент, когда тот садился в вагон. У графа было грустное лицо, и на кивок Василевского он низко поклонился. Генерал Злобин сквозь зубы процедил:

   — Хитрая немецкая лиса...

В купе к ним подошёл помощник Молотова: Вячеслав Михайлович приглашает обоих к себе. «Наверное, скажет, зачем мы едем в Берлин», — подумал Василевский. Когда они вошли в вагон Молотова, тот, улыбаясь, спросил:

   — Как настроение?

   — Мы, Вячеслав Михайлович, люди военные, и настроение у нас всегда на должном уровне! — ответил за двоих Злобин.

   — Тогда ближе к делу. — Молотов открыл свою папку. — В последнее время Гитлер принял ряд важных решений, и это не могло не обеспокоить советское руководство, — начал он. — Я не открою секрета, если скажу, что товарища Сталина очень настораживает поведение Гитлера. Война в Западной Европе стала фактом. Одна за другой следуют операции гитлеровского «блицкрига». Что мы имеем на сегодня? — спросил Молотов и сам же ответил: — Гитлер оккупировал Польшу, Данию, Норвегию. Францию он тоже поставил на колени. Видимо, фюреру вскружили голову лёгкие победы, ибо есть сведения, что он собирается поднять меч и против нас... Надо прощупать, чем он теперь дышит. Надеюсь, вы знаете, что сроки поставок нам оборудования немцы часто срывают, хотя Гитлер просит нас увеличить Германии поставки нефти, зерна, марганца. А зачем он высадил свои войска в Финляндии, заслал немецкую военную миссию в Румынию? В беседе с Гитлером я всё это ему скажу. У вас, военных, — подчеркнул Молотов, — будут встречи с немецкими генералами и офицерами, всё-всё фиксируйте, потом мы проведём анализ.

   — Поездка, надо заметить, серьёзная, — молвил генерал Злобин.

   — Ещё бы! — воскликнул Молотов, пощипывая усы. Он взглянул на Василевского. — На вас, Александр Михайлович, я особо надеюсь. В поездку со мной вас рекомендовал Иосиф Виссарионович.

   — У Василевского, Вячеслав Михайлович, глаза, как у горного орла! — улыбнулся Злобин.

   — Ну-ну, поживём — увидим, — усмехнулся Молотов. — Кстати, если надо, вам поможет нарком чёрной металлургии Тевосян. У него светлая голова, он большой практик, лично с Круппом знаком.

   — Я с Тевосяном во время поездки уже кое о чём договорился, — сказал Василевский.

   — Так и надо, Александр Михайлович, — одобрил Молотов. — Он не раз бывал в Германии...

   — Иван Фёдорович рассказывал мне, как ещё в двадцать девятом году стажировался на одном из предприятий Круппа, — улыбнулся Василевский. — Затем успешно прошёл практику в Эссене, после чего его назначили главным инженером «Электростали». Умный человек, что и говорить.

(И не знал, не ведал Василевский, что судьба надолго сведёт его с Тевосяном, человеком неукротимой энергии и большой душевной теплоты. У Ивана Фёдоровича выросла красивая дочь Роза, её-то и полюбил младший сын Василевского Игорь. В 1953 году Игорь окончил школу с золотой медалью, в тот радостный день он пришёл домой и вручил её отцу: «Вот, папа, моя золотая медаль. Поздравь меня!» Александр Михайлович расцеловал его: «Молодец, сынок, в жизни всего надо добиваться своим трудом, и я счастлив, что ты понял эту житейскую истину сердцем...» Игорь поступил в Архитектурный институт, успешно закончил его, став архитектором. А позже он предложил свою руку и сердце Розе Тевосян, и вскоре они поженились. И когда у Игоря родилась дочь Анюта, Александр Михайлович растрогался до слёз: «Теперь я стал дедом, у меня есть внучка!» — А.3.).

Вечером 10 ноября поезд прибыл на советскую границу, а наутро его встречала в Берлине на Ангальтском вокзале группа государственных деятелей Германии во главе с министром иностранных дел фон Риббентропом и генерал-фельдмаршалом Кейтелем. Оба приветливо улыбались.

   — Улыбаются, а за пазухой камень держат, — шепнул Злобину Василевский.

Пока шла церемония встречи на вокзале, оба генерала изрядно промокли — в Берлине шёл дождь. Обсохли, когда советская делегация разместилась в старинном дворце Бельво, где обычно останавливались гости германского правительства. После завтрака глава делегации Молотов с дипломатами отправился в имперскую канцелярию, где его принимал Гитлер. Фюрер сидел за большим красным столом, на нём была гимнастёрка зеленовато-мышиного цвета, на руке — красная повязка с чёрной свастикой. На груди блестел железный крест.

«Ну, чем не дьявол?» — почему-то подумал Молотов, и от этой мысли у него неприятно засосало под ложечкой.

Гитлер подошёл к ним и стал с каждым здороваться за руку, при этом на его лице сияла улыбка, но было в ней что-то трагическое. Руку Молотова фюрер потряс и дольше обычного держал в своей руке, как бы подчёркивая этим своё дружеское расположение к советскому министру иностранных дел. Молотов, однако, был сдержан, ни один мускул не дрогнул на его лице.

   — Надеюсь, господа русские, что в ходе переговоров мы найдём с вами полное понимание! — весело изрёк Гитлер, чуть задрав нос.

Когда переводчик перевёл эти слова фюрера, Молотов, слегка улыбнувшись, ответил:

   — Мы бы тоже этого хотели, господин рейхсканцлер.

В кабинет вошли министр иностранных дел фон Риббентроп, личный переводчик Гитлера Шмидт и советник германского посольства в Москве Хильгер, с которым Молотов был знаком. Хильгер хорошо говорил по-русски. Поздоровавшись с Молотовым, он тихо произнёс:

   — Я рад приветствовать вас на немецкой земле, мой друг!

Молотов мысленно ответил ему: «Твой друг — Гитлер, а не я, Хильгер, и строить мне глазки не надо — я не красная девица!»

Подождав, пока все усядутся, Гитлер начал свою речь...

В полдень советская делегация вернулась во дворец на обед. Молотов поделился своими мыслями о первой беседе с Гитлером.

   — Фюрер попытался вовлечь нас в грязную игру, — огорчённо произнёс Вячеслав Михайлович. — Ничуть не смущаясь, он предложил обсудить план «раздела мира» между Германией, Италией, Японией и СССР. Это же явная провокация, и я решительно отверг его предложение. Мне хотелось знать политику Гитлера в отношении Центральной и Юго-Восточной Европы, поэтому задал ему ряд вопросов.

   — И что ответил Гитлер? — спросил Василевский.

   — Он стал изворачиваться, лгать: мол, немецкая военная миссия в Румынии находится по просьбе Антонеску, она обучает румынских солдат. А в Финляндии немецкие войска располагаются временно, они, мол, отправляются в Норвегию, хотя нам прекрасно известно, что Гитлер наращивает свой военный потенциал в этих странах. Словом, мы не нашли с фюрером общего языка, — заключил Молотов. — Ну, а где вы были?

   — Мы с Василевским посетили авиационный концерн «Мессершмитт», — сказал генерал Злобин. — На военном аэродроме Темпельгоф смотрели истребители М-109, самолёты многоцелевого назначения МЕ-110...

Василевский с интересом разглядывал истребитель. Посидел в кабине, а когда вылез из неё и спрыгнул на землю, сообщил Злобину:

   — Хорошая машина!

Немецкий лётчик улыбнулся и на ломаном русском языке сказал:

   — Я мошет летай и покасывай васдушный бой, а руссиш посматривай?

Лётчик был высок ростом, с рыжей копной волос на голове, глаза серые, навыкате, над ними свисали такие же рыжие брови. Когда он улыбался, во рту у него блестел золотой зуб, а на груди сверкал железный крест. Переводчик взглянул на Василевского:

   — Лётчик предлагает совершить на этой машине полёт, он хочет показать вам воздушный бой, разумеется, учебный.

   — Рады будем посмотреть, — ответил Василевский.

Лётчик блестяще показал себя в небе, летал он вместе со своим напарником, тот тоже пилотировал М-109, самолёты то с рёвом взмывали вверх, то пикировали к земле, оставляя за собой космы сизо-бурого дыма.

   — Хорошая выучка! — воскликнул генерал Злобин.

   — Да, с таким асом потягаться нашему брату в воздухе будет нелегко, — согласился Василевский.

Его удивило то, что немцы рассказывали о тактико-технических данных своих самолётов, даже разрешили сделать записи. Они ничего не утаивали. А переводчик вручил Василевскому листок с изображением самолёта.

   — Странно, однако, — недоумевал Злобин. — Что бы это значило?

   — Хотят, видимо, показать, что они к нам относятся как истинные союзники, но кто им поверит, — усмехнулся Василевский.

Молотов внимательно выслушал рассказ Василевского о поездке на авиационный завод. Какое-то время он молчал.

   — Самолёты у них хорошие? — наконец спросил он.

   — К сожалению, лучше, чем у нас. А завтра немцы покажут нам свои танки.

И немцы действительно их показали. Это были лёгкие танки Т-1 и Т-2. Но особого впечатления на наших военных они не произвели. Василевский заявил Молотову, что наш танк Т-34, созданный коллективом конструкторов во главе с Кошкиным, Кучеренко и Морозовым, лучше любого немецкого танка: он отличается высокой маневренностью, у него надёжная броневая защита и сильное вооружение.

   — Словом, Вячеслав Михайлович, наши танки лучше немецких. Плохо другое.

   — Что же? — напрягся Молотов.

   — У нас их очень мало, а у немцев целые танковые группы. Сейчас, как объяснил нам старший офицер, будут создаваться танковые армии. Это большой козырь у вермахта.

   — У нас разве нет танковых армий? — спросил Молотов.

   — В Красной Армии есть механизированные корпуса и танковые дивизии, — пояснил Василевский. — Но я уверен, что скоро и мы начнём создавать танковые армии. Знаете, сколько в этом году Красная Армия получила на своё вооружение танков? Всего триста пятьдесят восемь тяжёлых и средних машин новых типов!

   — Не густо! — мрачно произнёс Молотов.

   — Надо форсировать их производство, Вячеслав Михайлович! Вы ближе к товарищу Сталину, чем мы, военные, вот и скажите ему.

Молотов чему-то усмехнулся, качнув головой. Даже усы его задёргались.

   — Сделаем так, Александр Михайлович. Как военный эксперт вы подготовьте на моё имя справку по немецким танкам и самолётам, а я обговорю этот вопрос с Иосифом Виссарионовичем, — рассудил Молотов. — Не возражаете?

   — Интересные мысли мне по душе, Вячеслав Михайлович! — прерывисто вздохнул Василевский. — Я напишу такую справку, есть у меня интересные факты и цифры.

Вечером состоялся приём в советском посольстве на Унтер-ден-Линден. Василевский увидел здесь толстяка рейхсмаршала Геринга, министра иностранных дел фон Риббентропа, начальника штаба верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля и других. Едва уселись за стол и налили в бокалы шампанского, как надрывно завыла сирена воздушной тревоги — к Берлину приближались английские самолёты.

Фон Риббентроп вышел из-за стола и объявил:

   — Господа, мы должны укрыться в бомбоубежище. — И первым направился к двери.

Приём был прерван.

Вечером во время ужина Василевский заметил, что Молотов был не в духе.

   — Что, Вячеслав Михайлович, Гитлер пытается диктовать нам свои условия? — спросил он.

   — Да, но я решительно отверг его предложение о разделе мира, — усмехнулся Молотов. — Скажу больше. От лёгких побед в Европе он задрал нос и стремится вовлечь нас в свои авантюрные замыслы. Но этому не бывать!

   — У вас и завтра встреча с Гитлером? — поинтересовался Василевский.

   — Что поделаешь, придётся встречаться, хотя я не уверен в успехе, — признался Вячеслав Михайлович. — Позиция Гитлера мне ясна, и я не жду от неё ничего хорошего. О первой встрече с фюрером я послал товарищу Сталину шифровку, теперь вот жду ответ, как нам действовать дальше и какие ставить Гитлеру вопросы.

Чутьё не обмануло Молотова. И вторая встреча не дала желаемых результатов, хотя длилась она долго и временами приобретала острый характер. Гитлер вилял, пытался уйти от прямых вопросов, но когда Молотов сказал, что советское правительство настаивает на немедленном выводе германских войск из Финляндии, он раздражённо выкрикнул:

— Это требование невыполнимо! У нас с финнами есть свои интересы.

Вечером 13 ноября фон Риббентроп принимал у себя в резиденции на Вильгельмштрассе Молотова и его коллег.

   — Господа! — властно произнёс он, выпятив грудь. — Германское правительство предлагает Советскому Союзу присоединиться к пакту трёх, заключённому между Германией, Италией и Японией.

«Повторяет то, о чём мне говорил Гитлер», — с неприязнью подумал Молотов.

   — Мы не хотели бы говорить о разделе мира, господин министр иностранных дел, — остудил его пыл Молотов. И, увидев, как сверкнули глаза Риббентропа, жёстко добавил: — Раздел мира — это политика не наша, мы — за мир!..

Ночью советские представители покинули бункер Риббентропа и вернулись в отель «Бельвю». На следующее утро советская делегация оставила Берлин. Позднее, 5 декабря, рассмотрев план «Отто» (план нападения на СССР. — А.3.), Гитлер одобрил его в принципе, а 18 декабря подписал «План Барбаросса», где был указан срок нападения Германии на СССР — 15 мая 1941 года. Но об этом Василевский узнал позже.

По возвращении из Берлина на вопрос Мерецкова, как он съездил, Александр Михайлович грустно ответил:

   — Кирилл Афанасьевич, нам надо готовиться к отражению фашистской агрессии — вот что я вынес из поездки в Берлин. А сейчас я готовлю отчёт о поездке на немецкие заводы для Молотова. Через час вручу ему.

Домой он пришёл под вечер. Лифт был занят, и он с трудом поднялся в свою квартиру. Голова кружилась, перед глазами плясали цветные круги, ноги стали будто ватными. И отчего-то гулко колотилось сердце. Вошёл в комнату и, не снимая шинели, повалился на диван.

   — Катенька, у меня жар в груди, — прошептал он. — Вызывай «скорую»...

   — Саша милый, что с тобой? — запричитала Катя. Она приложила ладонь к его лбу. — Боже, ты весь горишь! — Подскочила к телефону и позвонила в поликлинику Генштаба.

Пока раздела его, положила под мышку термометр, приехал врач.

   — Где наш «герой»? — шутливо спросил он хозяйку, едва та открыла ему дверь.

Поверх её головы он увидел в глубине комнаты на диване Василевского. Врач крупным шагом вошёл в комнату, осмотрел генерала, измерил ему пульс, давление. Потом посмотрел на термометр и воскликнул:

   — Батенька, да у вас почти сорок градусов! — И уточнил: — Тридцать девять и девять! — Властно подозвал медсестру: — Скажите ребятам, чтобы тащили сюда носилки, да живее!..

В окно Катя увидела, как «скорая» рванула с места, и мужа повезли в госпиталь.

Всю ночь она не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок, вставала, выглядывала в окно. Тускло, словно через слюду, светила цыганской серьгой луна, холодно мерцали в небе звёзды, и такая грусть её одолела, что она расплакалась.

К десяти утра Катя уже была в госпитале. К мужу, однако, её не пустили. Дежурный врач сказал, что больной ночью дважды терял сознание.

   — Что с ним? — спросила Катя.

   — Крупозное воспаление лёгких. Да-с, крупозное воспаление лёгких! — повторил он.

Катя до боли закусила губы, едва сдерживая слёзы...

Молотов сидел за столом напротив Сталина и неторопливо рассказывал о своей поездке в Берлин. Он заявил, что «нынешний Гитлер ничуть не похож на того Гитлера, который заключал с нами пакт о ненападении». В разговоре он был агрессивным, скользким.

   — Помнишь, в прошлом году мы отдыхали в Сочи и я ловил в море медуз? Он такой же, как те медузы. Пытался втянуть меня в свои авантюристические планы по разделу мира. Я, разумеется, дал ему должный отпор, о чём телеграфировал тебе из Берлина. Нет, Иосиф, фюрер нам не союзник! — жёстко резюмировал Вячеслав Михайлович.

   — Понимаю, — задумчиво произнёс Сталин. — Мы обсудим наши военные задачи на Политбюро. Ты, Вячеслав, сделаешь информацию о своей поездке в Берлин, так что будь готов. Пригласим в Кремль наркома Тимошенко и начальника Генштаба Мерецкова, ведущих конструкторов и директоров военных заводов и поговорим о производстве новейших видов оружия и боевой техники, особенно танков и самолётов.

   — Гитлер в этом деле намного богаче нас, Иосиф, — заметил Молотов. — Это подтвердили и наши военные эксперты, ездившие со мной в Берлин. — Он вынул из папки документ и отдал его вождю. — Это справка о военных самолётах и танках немцев, которую подготовил генерал Василевский. Очень дельные у него предложения. Что и говорить, мыслящий генерал. В этом я убедился ещё в феврале, когда в Москву приезжали финны во главе с премьер-министром Рюти. На переговорах с ними в составе нашей делегации был и генерал Василевский. Позже я, Шапошников и он готовили предложения относительно новых границ, которые потом ты, Иосиф, одобрил. Его вклад в это дело был весом.

   — Я прочту справку и вызову генерала Василевского к себе, — сказал Сталин. — Хочу ближе узнать его.

   — Не получится, Иосиф, он в госпитале.

   — Как — в госпитале?! — воскликнул вождь. — Он только вчера вернулся из Берлина.

   — Ночью его увезла «скорая помощь». У генерала воспаление лёгких. В дороге, наверное, простудился. Когда мы прибыли в Берлин и вышли на перрон, хлынул дождь, и все мы вмиг промокли...

До отъезда в Киев у генерала армии Жукова ещё оставалось время, и он решил увидеться с Василевским. Позвонил ему домой. Трубку взяла Катя.

   — Привет, синеглазка! Это я, Георгий Жуков... Да, я в Москве уже третий день, а сегодня уезжаю... Как мы поживаем? Хорошо! Александра Диевна, правда, скучает по Москве, а так всё в норме. Скажи, Саша твой ещё в госпитале?.. Поеду к нему, понимаешь, кое о чём надо поговорить. А тебе, синеглазка, желаю всего доброго!

   — Спасибо, Георгий, я тут вся изболелась по Саше, теперь дело у него идёт на поправку, и я рада, — отозвалась трубка.

В палату Жукова повела молодая кареглазая медсестра, предварительно облачив его в белый халат. Василевский лежал у окна и читал какую-то книгу.

   — Привет, Саша! — Жуков крепко пожал ему руку, опустился рядом на стул. — Где ты умудрился простудиться?

   — Теперь всё позади. — Александр Михайлович положил книгу на тумбочку и сел на кровать. — Я рад, что ты заскочил ко мне. Тоска тут, понимаешь.

   — Как съездил в Берлин?

   — Гитлер вовсю готовится к войне с нами — вот что я тебе скажу, — на одном дыхании выпалил Василевский. — Он так обнаглел, что предлагал Молотову сделку — присоединиться к пакту трёх, заключённому между Германией, Италией и Японией. Так что переговоры нам не удались.

   — Этого следовало ожидать, — вздохнул Жуков. — Гитлер сейчас на коне — захватил пол-Европы. К тому же ему подпевают западные державы.

   — Ну, а что было на Всеармейском совещании в Кремле? — спросил Василевский. — Ты, надеюсь, выступал?

   — Ты как-то назвал меня «военным локомотивом», а коль так, чего мне молчать? — улыбнулся Георгий Константинович. — Красная Армия не только твоя, но и моя судьба! Маршал Тимошенко поручил мне сделать доклад о характере наступательных операций! Знаешь, я почти месяц ухлопал на подготовку, в основном сидел ночами. Совещание-то серьёзное, в нём приняли участие командующие округами, флотами и армиями, члены военных советов, начальники штабов... Словом, публика — дай бог! Были почти все члены Политбюро ЦК ВКП(б). Но я доволен — мой доклад встретили хорошо.

   — Кто ещё выступал?

Жуков сказал, что генерал армии Тюленев говорил о характере современной оборонительной операции; о борьбе за господство в воздухе поведал командующий ВВС Красной Армии генерал Рычагов, который отличился в боях с франкистами в Испании; начальник Генштаба Мерецков отметил слабые знания по боевой и оперативной подготовке у высшего командного состава и штабов всех степеней.

   — На такую жёсткую критику военачальников его нацелил Сталин, — подчеркнул Жуков. — О том, как лучше и эффективнее использовать в сражении танки при наступлении, говорил командующий войсками Белорусского военного округа генерал армии Павлов. Подвёл итоги совещания нарком обороны Тимошенко. Он заявил, что если Гитлер развяжет против нас войну, нам придётся иметь дело с самой сильной армией Запада. Все мы с этим согласились. Надеюсь, Александр, ты не против? — На лице Жукова вспыхнула хитрая улыбка.

   — Если ты — за, то я не против, — тоже улыбнулся Василевский.

   — Но главное было на другой день, — продолжал Жуков. — Военно-стратегическая игра. Руководили ею маршал Тимошенко и твой Мерецков. «Синяя сторона» — немцы — условно была нападающей, её представлял я, а «Красную сторону» — Красную Армию — возглавлял Павлов.

   — Надеюсь, ты выиграл? — напружинился Василевский.

   — Кто же ещё? — лукаво повёл бровью Жуков. — Павлов проиграл и очень болезненно воспринял своё поражение. В Кремле при разборе игры Сталин спросил его, в чём причина неудачи войск «Красной стороны». Павлов ответил: на военных играх бывает такое, однако на фронте ситуация может резко измениться. Вождю его ответ не понравился. Он сердито подёргал усы и сказал, что командующие войсками округа должны владеть военным искусством, уметь в любых условиях находить правильное решение. Что касается меня, то стратегической игрой я доволен.

   — Жаль, что я не смог принять в ней участие, — огорчился Василевский.

   — Пора мне, дружище! — Жуков встал. — Я говорил по телефону с твоей женой, она очень за тебя переживает. Ты бы позвонил ей, чтобы она успокоилась.

   — На днях я выпишусь из госпиталя, — смутился Василевский.

Но его не выписали. Новый, 1941 год Василевский встретил в больничной палате. Вышел он из госпиталя в феврале. В те дни Жуков был назначен начальником Генштаба, и Мерецков сдал ему дела. Первым, кого Жуков пригласил к себе, был Василевский.

   — Ну что, Александр, как твоё самочувствие? — с улыбкой на загорелом лице спросил он, пожимая ему руку. — Теперь я твой начальник. Ты рад?..

Вскоре после Первомайских праздников Жуков вызвал к себе первого заместителя начальника Генштаба генерала Ватутина и заместителя начальника Оперативного управления генерала Василевского.

   — Мы с наркомом обороны с утра были в Кремле, — сказал Жуков. — Речь шла о возрастающей агрессии со стороны фашистской Германии. Товарища Сталина это очень беспокоит. Он распорядился, чтобы мы внесли коррективы в оперативный и мобилизационный планы. Так что всем нам придётся крепко поработать. Вам, Александр Михайлович, — Жуков зацепил взглядом Василевского, — поручено срочно подготовить соображения Генштаба по плану стратегического развёртывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и её союзниками. Как только документ будет готов, вы, Николай Фёдорович, — Жуков перевёл взгляд на Ватутина, — внесёте в него свои поправки, потом мы с маршалом Тимошенко посмотрим документ и доложим Хозяину. Всё ясно?

   — Так точно! — за двоих ответил Ватутин.

   — Тогда за работу!..

Василевский вдумчиво работал над документом. Ему казалось, что никогда не было так трудно, как в этот раз. А когда писал цифры о вооружениях, сколько и чего было в Красной Армии и чего недостаёт, у него от обиды даже защемило сердце. Например, из 333 имеющихся в Красной Армии авиаполков 115, то есть более трети, были небоеспособны, и сделать их боеспособными, подчеркнул Василевский в документе, «можно было лишь к 1.1.42 г.». Требовалось также всемерно форсировать строительство и вооружение укрепрайонов. А в заключение своих «соображений» Василевский написал: «При ударе противника следует прикрыть сосредоточение и развёртывание наших войск и подготовку их к переходу в наступление».

В кабинет вошёл генерал Ватутин.

   — Всё ещё корпишь над документом? — спросил он, щуря большие светлые глаза, над которыми густо нависали белёсые брови.

   — Скоро закончу работу, Николай Фёдорович! — Василевский увидел, как заместитель начальника Генштаба сурово свёл брови, и поспешно добавил: — Завтра утром, пятнадцатого мая, мои «соображения» будут у вас на столе!

   — И ни дня больше! — повеселел Ватутин. — В Кремле ждут документ, и сам понимаешь, затягивать это дело нежелательно.

На другой день едва Ватутин появился на службе, как Василевский вручил ему от руки написанный текст. Николай Фёдорович прочёл вслух заголовок: «Соображения по плану стратегического развёртывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и её союзниками «Увидев, что Василевский всё ещё стоит, кивнул ему: — Да ты, Александр, садись. Я прочту текст и, если надо будет, внесу поправки.

Василевский предложил отпечатать текст в машбюро, а уж после редактировать, но Ватутин возразил:

   — Не будем терять время, почерк у тебя хороший, написано всё чётко.

Ватутин прочёл документ, кое-что поправил и похвалил своего подчинённого:

   — Весомыми получились у тебя «соображения». — Он перевернул листок. — Ты считаешь, что вероятнее всего немецкие силы будут развёрнуты в направлении Ковель — Ровно — Киев, одновременно надо ожидать ударов на севере?

   — Прежде всего удар на Москву, а уж потом и Киев, — ответил Александр Михайлович.

   — Ну что ж, я не возражаю. — Ватутин положил документ в папку. — Пойду к Жукову, а затем он и Тимошенко доложат «соображения» товарищу Сталину.

Василевский остро переживал, как оценят документ в Кремле. Хорошо, что Жуков взял с собой и Ватутина: если вдруг возникнут какие-либо вопросы, Николай Фёдорович даст пояснения. «Он в курсе того, как я работал», — подумал Александр Михайлович.

В Кремле, однако, всё прошло гладко. Сталин прочёл документ и одобрил его, не высказав серьёзных замечаний. Лишь потребовал «ускоренными темпами претворить в жизнь «Соображения по плану стратегического развёртывания сил».

Уже когда Тимошенко, Жуков и Ватутин собрались уходить, Сталин вдруг спросил:

   — Кто исполнял этот документ?

   — Генштаб и Нарком обороны, — ответил Тимошенко.

   — Да, но кто конкретно писал «соображения»?

   — Генерал Василевский, товарищ Сталин. — Жуков встал. — Я поручил ему это дело. Правда, отредактировал текст генерал Ватутин.

   — Я лишь сократил несколько строк, но существенных поправок вносить не потребовалось, — объяснил Ватутин.

   — Хорошо, все свободны!

Тихо стало в кабинете вождя. Сталин неторопливо набил трубку и закурил, жадно глотнув дым. Мысли потянулись одна за другой. «Есть у генерала Василевского военный талант, ничего не скажешь, — подумал он. — Зрелые взгляды, широта кругозора, умение заглянуть далеко вперёд».

(Документ, составленный Василевским всего за 37 дней до начала войны, как отмечал известный советский историк Вадим Кожинов, «по сути, закладывал основы победоносной стратегии в великой войне с напавшим на нас врагом». С особой силой это проявилось в Московской битве, и, следовательно, роль А.М. Василевского в ней невозможно переоценить. Эта битва, явившаяся первой сокрушительной победой над врагом, осуществлялась в полном соответствии с цитированными словами из «Соображений...» А.М. Василевского: «...прикрыть сосредоточение и развёртывание наших войск и подготовку их к переходу в наступление». В принципе так же осуществляется через год Сталинградская битва, а ещё полгода спустя — Курская, после которой враг уже только отступал до самого Берлина. Составитель документа А. М. Василевский, штабс-капитан в Первую мировую войну и генерал-майор к началу Отечественной войны, через две недели после победы под Сталинградом, 16 февраля 1943 года, был удостоен звания маршала. Во время войны немного ранее — 18 января 1943-го получил это звание один только Г. К. Жуков, который к тому же в начале войны был уже генералом армии.

В этом свершившемся за полтора года превращении генерал-майора в маршала уместно видеть высшее призвание А. М. Василевского как творца той стратегии, смысл которой он кратко изложил в написанных им 15 мая 1941 года «Соображениях...» и которая была осуществлена в решающих контрнаступательных операциях Великой Отечественной войны. — А.3.).

Но это будет ещё не скоро, а пока Василевский и его соратники по Генштабу делали всё для того, чтобы подготовить Красную Армию к серьёзным испытаниям на случай войны с фашистской Германией.

 

Глава пятая

Вечер 21 июня выдался тихим, безветренным, и от этого духота казалась ещё более тяжкой. Василевский открыл форточку, и в это время в кабинет шумно вошёл Ватутин. Лицо встревоженное, какое-то чужое.

   — Нас с Жуковым вызывает маршал Тимошенко, втроём мы едем в Кремль к Хозяину, — сказал он. — Заварушка на границе, понимаешь. В Генштаб Жукову звонил генерал Пуркаев из Киева. К нашим пограничникам явился перебежчик, немецкий фельдфебель, и заявил, что на рассвете немцы начнут против нас боевые действия.

   — Война? — Василевский почувствовал, как кольнуло сердце. Ватутин не успел ответить, как в кабинет порывисто вошёл Жуков.

   — Нам велено ехать в Кремль с проектом директивы, — обратился он к Ватутину. — Я тут набросал текст о приведении войск приграничных округов в полную боевую готовность. Внеси с Василевским в проект свои поправки, а я побегу к наркому. — И он отдал документ своему заместителю.

Уходя, Жуков поручил Василевскому связаться со штабами военных округов. Александр Михайлович переговорил с Минском и Киевом. Вернулся Ватутин. Привычным движением он пальцами сбросил чёлку со лба.

   — Что сказал товарищ Сталин? Ты видел его? — спросил Василевский.

   — Директиву он одобрил, хотя и внёс в неё существенные поправки. Ты, Александр, поспеши на узел связи и доведи директиву до округов, а я по ВЧ начну звонить командующим.

Директиву в округа передали в 00.30 22 июня, а в четыре утра произошли события, отразившиеся в широко известной песне: «Киев бомбили, нам объявили, что началася война». Тысячи самолётов-пиратов «люфтваффе» сбросили смертоносный груз на многие наши города и военные базы. В четыре утра Севастополь отбил вражеский налёт, попытка уничтожить корабли Черноморского флота немцам не удалась; в 4 часа 10 минут войска Западного и Прибалтийского военных округов вступили в кровавый бой с вражескими танками на сухопутном фронте...

Василевский переговорил с приграничными округами. Его повергло в шок известие о том, что «юнкерсы» уничтожили на военных аэродромах почти все самолёты. «Вот цена нашей беспечности! — ругнулся про себя Александр Михайлович. — Первый день войны — и столько потерь!»

Из Кремля наконец вернулись Жуков и Ватутин. Василевский доложил Жукову о переговорах с округами, посетовал, что до сих пор не вышел на связь с Генштабом генерал армии Павлов.

   — Плохо! Потом ещё позвонишь в Минск, а сейчас отдай девушкам в машбюро отпечатать проект Указа о проведении в стране мобилизации. — Жуков вручил ему документ. — Ещё вот возьми проект о создании Ставки Главного Командования. А мне с наркомом снова ехать к Хозяину...

Но пробыл он в Кремле недолго. Вернувшись в Генштаб, Жуков собрал в кабинете всех начальников управлений и сообщил о том, что началась война. Говорил он необычно тихо, голос его слегка дрожал:

   — Товарищи, под напором вражеских танков наши войска отступают. Товарищ Сталин приказал наркому обороны принять все меры, чтобы остановить врага...

Заголосила «кремлёвка». Жуков снял трубку, и все услышали глуховатый голос вождя:

   — Товарищ Жуков, Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного Командования. На Западный фронт уже отбыли маршалы Шапошников и Кулик. Немедленно вылетайте в Киев, а оттуда вместе с Хрущёвым — в штаб фронта в Тернополь. Оставьте за себя генерала Ватутина. Жду вашего доклада из Тернополя.

   — Все свободны, товарищи, — сказал Жуков. — Прошу вас быть предельно бдительными, чётко выполнять свои обязанности. Война ведь, а не учения...

Работники Генштаба стали расходиться. Василевского Жуков задержал.

   — Ты мне друг? — тихо спросил он, и в его голосе Александр Михайлович уловил настороженность.

   — До гроба, Георгий! — горячо заверил Василевский.

Жуков улыбнулся, но тут же его лицо стало строгим.

   — Я о чём хочу сказать... Понимаешь, Сталин очень злой, бросается на всех... Так что будешь на докладе — не возражай ему: мол, слушаюсь, товарищ Сталин, будет исполнено и прочее. Станешь спорить — сотрёт в порошок. Я и то побаиваюсь его. И ещё, — продолжал чуть громче Георгий Константинович, — постарайся скорее установить связь с Павловым. Я заверил вождя, что мы его найдём.

Работа Генерального штаба в эти тревожные дни осложнилась. Василевский не знал ни минуты покоя. Когда днём ему позвонил полковник Оскар Кальвин и начал говорить о том, каким он увидел в тюрьме брата Азара, Василевский прервал его:

   — Не сейчас, Оскар, я очень занят.

   — Хорошо, я заскочу к тебе вечерком, если не уеду на фронт...

Войска Западного фронта отступали с боями. Василевского порадовало то, что под Минском противнику нанесены значительные потери, снижена его ударная сила и темп продвижения вглубь страны. Только 64-я стрелковая дивизия за три дня упорных боев уничтожила до 300 танков и бронемашин врага. 100-я стрелковая дивизия, отбив несколько горячих атак, 27 июня отбросила немецкие войска на 10-15 километров от своих позиций.

   — Но у нас сил меньше, чем у немцев, и вот-вот они захватят Минск, — с откровенной прямотой заявил Василевскому начальник штаба фронта генерал Климовских. — Вы спрашиваете, где находится командующий фронтом Павлов. Мы сами не знаем. Связь со многими воинскими соединениями прервана, есть сведения, что в нашем тылу орудуют немецкие агенты, переодевшись в форму бойцов Красной Армии...

   — Если объявится генерал Павлов, дайте знать в Генштаб! — потребовал Василевский и положил трубку. Он очень переживал: остриё самой мощной группировки немцев «Центр» — две общевойсковые армии (3-я и 9-я) и две танковые группы (2-я и 3-я), а также 2-й воздушный флот — было направлено на Москву. Враг превосходил наши войска в пять-шесть раз!

   — Николай Фёдорович, ты сам доложишь Жукову в Тернополь о численности войск противника на Московском направлении или это сделать мне? — спросил Василевский генерала Ватутина. — Он должен знать, что вот-вот падёт Минск. В Прибалтике дела также не в нашу пользу.

   — Я переговорю с Жуковым. — Ватутин вышел из кабинета.

Он быстро дозвонился в Тернополь на КП Юго-Западного фронта и, когда в трубке услышал голос Жукова, проинформировал его о ситуации на Западном фронте. Георгий Константинович был раздражён тем, что до сих пор не объявился генерал Павлов.

   — Я сейчас буду звонить Сталину, — пробасил в трубку Жуков, — а ты, Николай Фёдорович, поищи Павлова. Он где-то в войсках. А Василевский пусть продолжает заниматься Западным фронтом. Там находится могучая вражеская сила, и её цель — Москва. Соображаешь?..

В полдень Жукову в Тернополь позвонил Верховный и вызвал его в Ставку. Прилетел Жуков под вечер и прямиком к Сталину. У вождя сидели нарком маршал Тимошенко и генерал Ватутин. Речь зашла о Западном фронте.

   — Там сейчас полнейший развал! — сорвались с уст Сталина горькие слова. — Немцы вышли к окраинам Минска. Непонятно, где находится генерал армии Павлов. Не даёт о себе знать и маршал Кулик. — Сталин бросил на стол карту Западного фронта, обратился ко всем троим: — Подумайте вместе, что можно сделать в сложившейся обстановке?..

(Позже станет известно, что маршал Кулик попал в окружение, ему на выручку были брошены специальные группы поиска; обнаружили Кулика в одном из сел: в целях маскировки, чтобы его не узнали немцы, он напялил на себя крестьянский зипун и лапти. Кулика доставили к маршалу Тимошенко, в то время уже командовавшему Западным фронтом. — А.3.).

Рано утром наконец дал о себе знать генерал армии Павлов. И первый, кто его услышал, был Василевский.

   — Сейчас с вами будет говорить начальник Генштаба! — предупредил он командующего фронтом. А Жукову сообщил по другому телефону: — На проводе генерал армии Павлов!

В разговоре с Павловым Жуков был строг и категоричен. Он потребовал не допустить прорыва немцев в районе Бобруйска и Борисова.

   — Стоять насмерть! — громко говорил в трубку Жуков. — Таково требование товарища Сталина!..

Павлов заверил, что бросит на врага все силы, какие у него есть под рукой, но эти города не сдаст.

Однако положение резко ухудшилось буквально на другой день. 28 июня немцы ворвались в Минск, захватили Бобруйск и вели бои на подступах к Борисову. Наутро Сталин приказал Жукову вызвать Павлова в Ставку. Уже тогда Жуков понял, что дело швах. Командующий немедленно прибыл в Генштаб. Георгий Константинович не узнал его. Лицо белое как стена, истощённое, в глазах пустота.

   — Для чего меня вызвали? — грубо спросил он, глядя Жукову в лицо. — На фронте сражаются мои войска, и я должен быть с ними!

Жуков сказал, что Ставка хочет разобраться в том, что случилось на Западном фронте и почему враг так легко теснит наши войска и продвигается вперёд.

   — Не дури, Георгий, скажи правду, мы же друзья! — горько усмехнулся Павлов.

Жуков не знал, что ему ответить, потому что и сам ещё до конца не разобрался в этой самой правде.

Ставка отстранила Павлова от командования фронтом, его арестовали. Командующим Западным фронтом был назначен нарком маршал Тимошенко, его заместителем — генерал-лейтенант Ерёменко.

Василевского поразил арест Павлова, и от Жукова он этого не скрывал.

   — Что теперь с ним будет? — спросил Александр Михайлович.

   — Должно быть, «вышка», хотя Сталину своего согласия на этот счёт я не давал, — грустно произнёс Жуков. — Мехлис назвал Павлова предателем, я сам слышал. А сей доверенный вождя знает, что говорит...

   — Просчёты Павлова очевидны, но он же не враг, чтобы ему давать «вышку»? — не унимался Александр Михайлович.

Жуков, однако, перевёл разговор в другое русло:

   — Товарищ Сталин назначил генерала Ватутина начальником штаба Северо-Западного фронта, Николай Фёдорович уже поехал принимать дела. Так что теперь ты, Александр, один остался у меня заместителем. Даю тебе первое задание...

Василевский сердито прервал его:

   — Георгий, я же просил назначить меня в штаб какого-нибудь фронта, и ты обещал это сделать!

   — Извини, я тогда пошутил, — печально ответил Жуков. — Твоё место в Генштабе, и никуда я тебя не отпущу! Так что забудь... А задание тебе такое: переговори с командующим Юго-Западного фронта генералом Кирпоносом, скажи, что Ставка ждёт его доклада, где и какие армии ведут бои. — Жуков вручил Василевскому карту. — Сделай на ней пометки, а то мне через час снова идти в Кремль!..

Василевский поспешил на узел связи.

На днях в связи с бомбёжками столицы Генштаб перевели на улицу Кирова — станция метро Кировская. Здесь и оборудовали узел связи, рядом с ним находились кабинеты Сталина и Жукова, а в середине зала за столиками трудились работники Генштаба. Возле лифта Василевский встретил членов ГКО во главе со Сталиным. Вождь улыбнулся, кивнув Молотову:

   — Вот он где, твой «дипломат»! — Сталин поздоровался с Василевским за руку. — Где вы изволили всё это время пропадать? И куда вы идёте сейчас? Ведь объявлена боевая тревога!

Вопрос вождя не обескуражил Василевского:

   — Я, товарищ Сталин, по-прежнему работаю в Генштабе. Жуков поручил мне переговорить с командующим Юго-Западным фронтом.

   — Плохи там дела, товарищ Василевский, — грустно произнёс Сталин и как-то неловко тронул пальцами усы. — Хорошо. Идите выполняйте поручение товарища Жукова.

Генерала Кирпоноса на месте не оказалось. Начальник штаба фронта генерал Пуркаев, давний знакомый Александра Михайловича, на все его вопросы дал исчерпывающие ответы, а когда речь зашла о том, сможет ли фронт остановить врага, ответил коротко: «Мы все готовы лечь под пули, только бы выстоять!» Василевский хотел было возразить: мол, зачем ложиться под пули, главное — надо врага одолеть, но не смог для Пуркаева найти ободряющие слова, лишь выдавил: «Максим Алексеевич, регулярно информируйте Генштаб. Желаю вам успеха». В кабинет шумно вошёл Жуков. Сняв фуражку, бросил её на стол.

   — Жарко, чёрт побери! Александр, дай попить чего-нибудь холодного.

   — «Боржоми» хочешь?

   — Годится! — Жуков рывком открыл бутылку и осушил её до дна. Холодок прошёл по всему телу. — Вот теперь другое дело. Что там у Кирпоноса?

   — Войска отступают. На карту я нанёс линию фронта...

Жуков о чём-то задумался.

   — Что тебя волнует? — спросил Василевский.

   — Судьба генерала армии Павлова. Его, начальника штаба фронта генерала Климовских, начальника связи генерала Григорьева и командующего 4-й армией генерала Коробкова будет судить Военная коллегия Верховного суда СССР.

   — Значит, всем «вышка»?

   — Наверняка. А помочь Павлову и его соратникам не в моей власти.

Позвонил генерал Поскрёбышев. Василевский снял трубку. Оказывается, его вызывал Верховный.

Приказ о создании Главного управления формирования и укомплектования войск Красной Армии — Главупроформ — мною подписан, — произнёс Сталин, едва Александр Михайлович вошёл к нему. — Жуков говорил, что это было ваше предложение, и, надо сказать, рациональное. Полагаю, что этим мы немного разгрузим Генштаб и вы сможете сосредоточить своё внимание на оперативных вопросах. А начальником Главупроформа назначим армейского комиссара первого ранга товарища Щаденко, заместителя наркома обороны. Вы не против? — В глазах вождя мелькнула лукавая усмешка.

   — У вас на кадры намётан глаз, — поспешил ответить Василевский.

Усмехнувшись, Сталин спросил не то с юмором, не то с издёвкой:

   — Вы так считаете?.. Идите.

С переговоров вернулся мрачный Жуков.

   — Кирпонос себя заживо хоронит! — ругнулся он. — Уверял меня, что Киева они врагу не сдадут. Как бы не так! А кто ему подпевает? Никита Хрущёв! Что он понимает в военном деле! Будь моя власть, я бы этому Никите дал под зад!

   — Товарищ Сталин подписал приказ о создании Главупроформа...

Жуков взял документ и пробежал его глазами.

   — Это то, что надо! Твоя идея, Александр, пришлась Верховному по душе. А вот на фронтах побед нет. Пока нет, — поправился Жуков. — У главкома Будённого два фронта, и оба буксуют...

Хуже была обстановка на Юго-Западном фронте, она продолжала накаляться, и это держало Ставку в напряжении. Сталин то и дело вызывал Жукова к себе, реже — Василевского, уточнял некоторые моменты боевых действий на опасных участках фронта, но утешения не находил. Ему стал очевиден замысел врага — захватить Киев! Видимо, с этой целью в конце июля немцы ослабили натиск группой армий «Центр» на столицу, а через несколько дней 2-я танковая группа Гудериана и 2-я армия приказом Гитлера были повёрнуты на юг. Василевский на рабочей карте сделал тщательный анализ обстановки, уточнил разведданные и только тогда доложил Сталину свои соображения — Жукова в Генштабе не было. Сталин внимательно выслушал его и сказал:

   — Я не думаю, что немцы отказались наступать на Москву. Их цель — сначала разгромить наши войска на юге, закрепиться там, высвободить значительные силы, а потом всей мощью навалиться на столицу. А что по этому поводу думает Генштаб?

   — И Жуков и я разделяем вашу точку зрения, — сдержанно ответил Василевский. — Но мне кажется, что немцы попытаются в ближайшее время разгромить наш Центральный фронт, чтобы выйти в тыл Юго-Западному фронту, — робко добавил он. — Час назад мы с Жуковым эту версию обсуждали.

   — Когда Жуков вернётся в Генштаб, скажите ему, чтобы прибыл в Ставку, — распорядился Верховный.

Василевский вернулся в Генштаб. Жуков уже был в своём кабинете, на столе лежали карты, отражавшие ситуацию на фронтах.

   — Георгий, тебя срочно требует Верховный, — проговорил Александр Михайлович.

   — Он что, не в духе?

   — Ты угадал...

Пока Жуков находился в Ставке, Василевский нервничал. Он боялся, что Сталин набросится на начальника Генштаба за неудачи на фронтах. Только бы Жуков не горячился! Ещё вчера Александр Михайлович призывал его к сдержанности:

   — Ты, Георгий, человек властный, умеешь отдать приказ и потребовать его выполнения. Но вот грубишь людям зря...

Будь на месте Василевского кто-то другой, Жуков не стал бы с ним говорить на больную для него тему, но с Александром Михайловичем он считался.

   — Я не люблю дилетантов в военном деле! — загорячился Жуков. — Таким горе-воякам спуску не дам! Я и Сталину не побоюсь возразить, если увижу, что его решение противоречит логике военной стратегии!

Скрипнула дверь, и вот он, Жуков. Красный как рак. Бросив на стол папку, которую брал с собой, рявкнул:

   — Всё, дорогой Саша, я уже не начальник Генштаба! Вождь меня чертовски облаял. Я предложил ему организовать контрудар по Ельнинскому выступу, чтобы выкурить оттуда фрицев, а он назвал это чепухой. Естественно, я не сдержался и попросил освободить меня от обязанностей начальника Генштаба и послать на фронт, и он внял моей просьбе. Так что еду командовать Резервным фронтом. Буду готовить наступательную операцию под Ельней.

   — Гордость у тебя бьёт через край, — осадил его Василевский. — То, что идёшь на фронт, одобряю, а то, как повёл себя в Ставке с вождём, осуждаю. Ты что, забыл, как Верховный расправился с Павловым?

   — У Павлова своя судьба, у меня своя, — огрызнулся Жуков.

   — Кому сдаёшь дела?

   — Наверное, маршалу Шапошникову.

Василевский сказал, что будет рад, если Борис Михайлович вернётся в Генштаб. Он прост, доступен, с ним легко работать.

   — А со мной тебе было тяжело? — В голосе Жукова прозвучала обида.

Василевский обнял его за широкие плечи:

   — Да нет, Георгий! Я очень тебя люблю! Как родного брата! — Он вернулся к столу, сел. — Значит, на фронт? Ну что ж, ни пуха тебе, ни пера, как говорят у нас на Руси. Верю, что ты себя там проявишь.

В ночь на 30 июля Сталин, пригласив к себе Шапошникова, объявил ему, что решением Ставки он назначен начальником Генштаба.

   — У вас большой командный опыт, Борис Михайлович, и было бы преступлением не воспользоваться этим опытом теперь, когда враг обрушил на страну мощные удары, — неторопливо, но твёрдо произнёс Сталин. — Уверен, что лучше вас в данный момент никто не обеспечит нормальную работу Генерального штаба. — Верховный подошёл к большой карте, висевшей на стене, и, глядя на неё, продолжал: — На северо-западном направлении ленинградцам удалось на время остановить наступление врага. Но немцы готовят там новые ударные группировки. Что, на ваш взгляд, нам надлежит сделать, чтобы помочь защитникам Ленинграда?

Маршал Шапошников ответил сразу, словно ожидал этот вопрос:

   — Надо вызвать в Ставку главкома Ворошилова и члена Военного совета Жданова, пусть доложит, каковы их планы по обороне города.

   — А что, Иосиф, дельная мысль! — поддержал Шапошникова Молотов. А Маленков добавил:

   — Жданов много митингует, да и Клим тоже, и надо спросить их со всей строгостью, когда наконец они остановят врага и отбросят его подальше от Ленинграда!

Сталин нажал кнопку звонка и, когда в кабинет вошёл Поскрёбышев, распорядился соединить его с Ворошиловым. Связь дали быстро.

   — Как у вас обстановка, Климент Ефремович? — спросил Сталин. — Немец пока не наступает? Перегруппировка сил? Возможно и такое. Вот что, — продолжал подчёркнуто строго вождь, — вам и Жданову срочно прибыть в Ставку! Мы хотим знать, какие у вас планы по обороне Ленинграда...

Сталин подумал о том, что, пока они будут добираться до Москвы, хорошо бы перекусить, и пригласил Шапошникова поужинать с ним жарким по-грузински.

   — Мясо, картофель и острая приправа, очень вкусно! — Сталин зацепил взглядом Молотова. — И ты, Вячеслав, с нами...

Уходя в Кремль, Шапошников поручил Василевскому уточнить ситуацию на Юго-Западном фронте и нанести её на карту. Александру Михайловичу удалось переговорить с начальником штаба фронта, и теперь он ждал, когда из Ставки вернётся начальник. На часах было четыре утра, когда наконец тот прибыл. Лицо усталое, под глазами резко обозначились тёмные круги.

   — У главкома маршала Будённого обстановка ничуть не улучшилась, — сказал Василевский.

   — Этого следовало ожидать. — Шапошников сел за стол. — У вас, голубчик, есть в термосе чай? Налейте, пожалуйста... Пока ждали прилёта гостей из Ленинграда, Сталин угостил нас с Молотовым ужином. Ели жаркое по-грузински. Острое блюдо! Надо непременно запить, а просить у Хозяина чаю я постеснялся.

Василевский подал ему стакан с душистой заваркой.

   — Крутой был в Ставке разговор. — Маршал неторопливо прихлёбывал наваристый кипяток. — Сталин приказал Ворошилову усилить оборону Ленинграда, а тот стал просить резервы, потом потребовал назначить вас к нему начальником штаба!

   — Меня? — удивился Александр Михайлович. — У Ворошилова есть Матвей Васильевич Захаров, блестящий штабист! Уж если он его не устраивает, я тем более не подойду.

   — В семь утра Ставка вновь соберётся, и зайдёт речь о вашем назначении, поэтому мне надо знать ваше мнение.

   — Я, товарищ маршал, человек военный, куда прикажут, туда и поеду. Но, если честно, мне бы не хотелось уходить из Генштаба. Привык я к вам.

   — Понял вас, голубчик! — Шапошников долго ещё работал над документами, наконец встал, разогнул спину. — Пора, однако, в Ставку. Вы уточните, как сейчас дела на юго-западном направлении. Что-то тревожно у меня на душе...

Пока Шапошников находился в Кремле, Василевский изучал карты и другие оперативные документы. По всей полосе Юго-Западного и Южного фронтов шли оборонительные бои. 2-я танковая группа немцев совместно с войсками 17-й армии рвалась к коммуникациям, стремилась перерезать их, а затем в районе Умани окружить 6-ю и 12-ю армии и уничтожить их по частям. Однако в голосе маршала Будённого, с которым Василевскому удалось переговорить по ВЧ, не было нот растерянности или паники, он лишь вскользь заметил, что войска «сражаются бесстрашно, хотя у нас почти не осталось танков...». На это Василевский ответил:

   — Я вас понял и доложу своему начальнику. Возможно, мы что-нибудь придумаем...

Из Ставки вернулся Шапошников.

   — Вам, голубчик, Ставка преподнесла сюрприз! — с порога бросил он Василевскому. — Вы назначены начальником Оперативного управления и заместителем начальника Генштаба!

У Василевского от радости защемило сердце. Получить сразу два высоких поста! Нет, такого он никак не ожидал.

   — Теперь на доклад к товарищу Сталину я буду с вами ходить?

   — А кто же меня будет сопровождать? — улыбнулся маршал. — Но и без меня вам придётся частенько докладывать вождю о ситуации на фронтах.

(Позже маршал Василевский отмечал: «С начала августа 1941 года я сопровождал Б. М. Шапошникова ежедневно, а иногда и по нескольку раз в сутки бывал у Верховного Главнокомандующего». — А.3.).

   — Что там на юго-западном направлении? — спросил Шапошников.

   — Плохи дела, Борис Михайлович. Наши войска отступают. Как бы немцы не окружили наши 6-ю и 12-ю армии.

   — Я сейчас переговорю с Будённым, — сказал Шапошников. — Узелок там завязался крепкий...

Катя уже засыпала, когда услышала глухой стук в дверь. Она набросила на себя шёлковый халат и, включив на столике ночник, взглянула на часы — половина третьего ночи.

   — Кто там? — тихо спросила она.

   — Я, Катюша...

   — Ты меня напугал, Саша, — прошептала она, прижавшись к его груди. — Ещё так поздно домой не приходил.

   — У меня новости, Катюша. — Он снял китель, повесил его на спинку стула, перед зеркалом причесал чуб. — Во-первых, к нам в Генштаб вернулся маршал Шапошников, и я этому весьма рад.

   — Что во-вторых? — Катя обожгла его чарующим взглядом.

   — Ты даже не поверишь. — Он присел к столу. — Ставка возложила на меня сразу две должности: я стал начальником Оперативного управления и заместителем начальника Генштаба!

   — Тебе будет тяжело...

   — Ещё бы! — воскликнул он. — Но я справлюсь!

   — Хочешь есть?

   — Я сыт, Катюша. У нас в Генштабе хороший буфет, есть даже горячие сосиски. Я съел сразу две порции...

Пробудился Василевский рано утром от чьего-то прикосновения. Открыл глаза — сын! Он вертел в руках косолапого мишку.

   — Мама, папка проснулся! — крикнул Игорёк.

Пока жена готовила завтрак, он прочёл сыну сказку.

   — Папка, ты обещал сводить меня в цирк, там, говорят, есть рыжая лошадка, которая танцует. Я хочу посмотреть её. — Он так ласково посмотрел отцу в глаза, что у того дрогнуло сердце. К детям, своим ли, чужим, у него была слабость.

   — Постараюсь сходить с тобой в цирк, сынок. Если же буду занят по службе, принесу билеты и ты пойдёшь с мамой.

   — Ура! — воскликнул Игорь и, обхватив отца ручонками, поцеловал его в щёку.

Василевский наносил на оперативную карту линию фронтов. Он так увлёкся, что не сразу услышал стук в дверь.

   — Входите!

Это был дежурный с узла связи Генштаба, худощавый, невысокого роста кареглазый капитан. Он принёс донесение Военного совета Южного фронта и, вручив его Василевскому, сказал:

   — Срочное и секретное. Разрешите идти?..

Шифрограмма была короткой, но тревожной. «Военные действия на Днестре показали, что немецкое население стреляло из окопов и огородов по отходящим нашим войскам, — читал про себя Александр Михайлович, ощущая в душе холодок. — Установлено также, что наступающие фашистско-немецкие войска в немецкой деревне 1 августа 1941 года встречались хлебом-солью. На территории фронта имеется масса населённых пунктов с немецким населением. Просим дать указание местным органам власти о немедленном выселении неблагонадёжных элементов». Документ подписали члены Военного совета Южного фронта Тюленев, Запорожец и Романов.

Василевский огорчённо вздохнул: донесение надо срочно доложить Верховному, а маршал Шапошников уехал к заместителю председателя ГКО Молотову решать ряд неотложных вопросов. Что же делать? «Доложу Сталину сам», — решил Александр Михайлович. На его звонок ответил генерал Поскрёбышев.

   — Александр Николаевич, у меня срочное донесение товарищу Сталину. Он на месте?

   — Завтракает, но вы подъезжайте!..

Сталин прочёл документ и туго свёл брови к переносице.

   — Подлецы! — вырвалось у него. — Бьют наших людей в спину, как это делают предатели. — Он взял ручку и наискосок на листке написал резолюцию: «Товарищу Берия. Надо выселить с треском. И. Cm.». Вернул листок Василевскому: — Отдайте Поскрёбышеву.

Александр Михайлович хотел было взять листок, но Сталин вдруг спохватился:

   — Нет, мы сделаем по-другому. — Он вызвал Поскрёбышева. — Где Берия? Он ещё не пришёл? Разыщите его!

Не успел Поскрёбышев выйти, как в дверях появился нарком внутренних дел. Сталин напустился на него:

   — Сколько тебя ждать, Лаврентий? Садись за стол и прочти. — Сталин отдал ему листок.

Берия прочёл.

   — Я сейчас же отдам приказ, Иосиф. Там мои люди уже работают. Прифронтовую полосу Южного фронта мы очистим от предателей.

   — О том и речь. — Сталин закурил трубку. — Я знаю, что немало лиц немецкой национальности проживает в городе Москве и в Московской области. Как ты, Лаврентий, думаешь решить этот вопрос? Прифронтовая полоса.

   — Большая колония немцев проживает и в Ростовской области, недавно мне об этом говорил маршал Будённый, — подал голос Василевский.

   — Вот-вот, ещё и Ростовская область, — подхватил вождь. — Вот что, Лаврентий, — продолжал Сталин, — подготовь по этому вопросу проект постановления Государственного Комитета Обороны. Надо немедленно выселить всех немцев из столицы и Московской области, а также из Ростовской области. Руководство переселением возложить на НКВД СССР. У вас, надеюсь, эти люди на учёте?

   — Почти все, — подтвердил Берия. — Куда их будем переселять?

   — В Казахскую ССР. Там у нас председатель СНК Казахской Республики товарищ Ундасынов, секретарь КП(б) Казахстана товарищ Скворцов, так? Вот и возложить на них организацию приёма, расселения и хозяйственного устройства переселяемых. Железнодорожный транспорт выделит Каганович, я переговорю с ним. Питание переселенцев в пути в пунктах, которые определят работники НКВД, возложить на Наркомторг Союза ССР. Словом, Лаврентий, всё продумай до мелочей. Не забудь и о медицинском обеспечении. Надо тебе уложиться в две недели. Срок достаточный?

   — Постараюсь успеть в срок, — ответил Берия.

   — Людей для охраны эшелонов и вообще для проведения операции у тебя хватит? Если что, товарищ Василевский вам поможет. Как вы? — Сталин посмотрел на нового заместителя начальника Генштаба.

   — Я решу эту проблему, — ответил Василевский.

   — Хорошо, Александр Михайлович, мы всё подсчитаем, потом, если потребуется, я дам вам знать, — подал голос Берия.

(Государственный Комитет Обороны постановил переселить из Москвы и Московской области 8617 и из Ростовской области 21 400 немцев в Казахскую ССР. Как позже Берия докладывал Сталину, «никаких происшествий в связи с переселением не зарегистрировано, правда, 10 человек скрылись, приняты меры к их розыску». — А.3.).

Вернувшись в Генштаб, Василевский зашёл в кабинет к маршалу Шапошникову и доложил ему о беседе с Верховным. Борис Михайлович похвалил его за то, что сразу же отнёс донесение Сталину.

   — Генерал армии Тюленев уже звонил мне и спрашивал, приняты ли Ставкой меры по его шифрограмме. — Шапошников закурил. — Надо бы ему лучше воевать, а не делать запросы. — Он подошёл к карте. — Меня крайне тревожит юго-западное направление. Давайте вместе подумаем, как помочь маршалу Будённому, а уж потом я доложу Верховному. Да, вам звонил Жуков. Просил перезвонить ему.

   — Он готовит операцию в районе Ельнинского выступа, я полагаю, что у него она получится, — сказал Василевский.

   — Дай-то Бог! — отозвался Шапошников. — Удача Жукова была бы кстати...

Август в Москве выдался жаркий. Солнце нещадно палило, и, хотя над столицей стали реже появляться вражеские самолёты, всё в городе напоминало о грозящей опасности. Василевскому тоже было жарко: Шапошников до предела загрузил его работой, требовал досконально отслеживать ситуацию на фронтах, чтобы в любой момент доложить о ней Верховному. «Сталин не терпит расчёты на глазок, ему нужны точные данные», — предупреждал Шапошников.

   — Сами понимаете, голубчик, что на основе наших докладов Верховный принимает нужные решения. — Маршал сделал паузу. — Я уже не говорю о разработке проектов директив и приказов Ставки. Тут важны не только чёткость формулировок, необходимые расчёты, но и дельные предложения, которые подчас могли бы иметь стратегическое значение. Я, ваш начальник, — продолжал Шапошников, — могу простить вам ошибку, но Верховный вряд ли. Не забыли, как он отчитывал маршала Тимошенко?..

В ту недавнюю ночь наши войска оставили Смоленск. Сталин был в гневе. Он вызвал маршала Тимошенко в Ставку и учинил ему разнос.

   — Вы кто — командующий фронтом или размазня? — гаркнул Верховный. — Ставка не намерена прощать вам такие проколы! Мы спросим с вас по всей строгости, как в своё время спросили с генерала армии Павлова. Сегодня вы сдали врагу Смоленск, а завтра Москву?! — Вождь помахал пальцем перед носом маршала. — Не выйдет, товарищ Тимошенко!

Маршал стоял перед Верховным навытяжку, ощущая, как колотилось в груди сердце. Наконец Хозяин умолк, и Тимошенко заговорил. Он сказал, что фронт не успел создать прочную оборону, войска действовали на широком участке от Индрицы до Речицы; в среднем на каждую дивизию приходилась полоса фронта шириной до тридцати километров, и сражаться в таких невыгодных условиях тяжело. Говорил Тимошенко твёрдо, но нет-нет, да и срывался у него голос.

   — Но главное — войска и вооружение, — подчеркнул Тимошенко. — Их у меня было меньше, чем у немцев. По людям и артиллерии — в два раза, по танкам — в четыре!

   — Считать силы врага вы научились, — упрекнул его Сталин. — А воевать не умеете! Вы же заверяли Ставку, что Смоленск не отдадите, что костьми ляжете, но враг не пройдёт. А что вышло на деле? Грош цена вашему слову, товарищ Тимошенко!..

Потрясённый случившимся, Тимошенко зашёл к начальнику Генштаба Жукову. Вместе с генералом Василевским Георгий Константинович готовил директиву. Не стесняясь, маршал поведал ему о том, какой нагоняй получил в Ставке.

   — Наверное, Верховный снимет меня с Западного фронта, — подытожил он в конце.

   — Никто тебя не снимет, Семён Константинович! — успокоил его Жуков. — Давай лучше подумаем, какими резервами усилить твой фронт. Ну-ка, Александр, — кивнул он Василевскому, — что у нас есть в запасе? Загляни в свой талмуд...

Предчувствие не обмануло маршала Тимошенко. Вскоре Жукова и его Верховный вызвал к себе. За столом сидели члены Политбюро. Сталин, хмурый, стоял посреди комнаты с трубкой в руке. Он даже не поздоровался с пришедшими, а с ходу заявил:

   — Политбюро обсудило деятельность маршала Тимошенко на посту командующего Западным фронтом и решило освободить его от этих обязанностей. Есть предложение на эту должность назначить товарища Жукова. Что скажете? — Он посмотрел в упор на Жукова, потом перевёл взгляд на маршала. Семён Константинович вмиг изменился в лице, растерялся и не знал, что говорить. Выручил Жуков.

   — Я не думаю, товарищ Сталин, что частая смена командующих фронтами пойдёт на пользу общему делу, — сдержанно произнёс он. — Это отрицательно сказывается на ходе боевых операций. Почему я так думаю? — повысил голос начальник Генштаба. — Новый командующий просто не успевает войти в курс дела. Маршал Тимошенко во время Смоленского сражения хорошо узнал войска, увидел, кто и на что способен. Он почти на месяц задержал врага в районе Смоленска...

   — Что вы предлагаете? — грубо прервал его Сталин.

   — Считаю, что сейчас освобождать маршала Тимошенко от командования фронтом несправедливо и нецелесообразно! К тому же войска верят маршалу, а это главное для успеха в операции.

   — Пожалуй, правильно, — поддержал Жукова Калинин, пощипывая бородку.

   — Надо дать ему возможность выправить положение на фронте, — добавил Маленков.

Верховный прикусил губу. На его смуглых щеках проступили красные пятна. Он посмотрел на других членов Политбюро.

   — Может быть, согласимся с Жуковым?

   — Конечно, товарищ Сталин, — раздались голоса Микояна и Берия.

   — Ну что ж, пусть будет так. — Верховный подошёл к маршалу. — Немедленно выезжайте на фронт. Через день-два жду вашего доклада.

«Кажется, пронесло, — вздохнул Тимошенко. Напряжение спало, и он почувствовал облегчение. — Судьба Павлова меня миновала».

Вслед за Жуковым он вошёл в его кабинет.

   — Я не ожидал, что ты, Георгий, защитишь меня, — признался Тимошенко. — Спасибо тебе!..

«Да, Тимошенко тогда пережил трагические минуты, и кто знает, как бы с ним поступил Верховный, если бы не Жуков», — подумал сейчас Василевский. Был он в приподнятом настроении, и это не ускользнуло от пытливых глаз Шапошникова.

   — Что вы такой весёлый, голубчик? — спросил маршал.

   — Есть причина... — Василевский взял со стола термос и стал разливать чай. Душистый запах заполнил кабинет, и Борис Михайлович поспешил подставить свой стакан.

   — Ещё вкуснее, чем в прошлый раз! Что и говорить, умеет ваша Екатерина Васильевна готовить чай. Надо бы узнать у неё секрет. Что скажете?

   — Попытайтесь, Борис Михайлович, — улыбнулся Александр Михайлович. — Мне она его не раскрывает.

   — Так в чём причина хорошего настроения? — Шапошников маленькими глотками отпивал бодрящий напиток.

Василевский сказал, что сегодня исполнилось два месяца, как он выполняет свои обязанности в Генштабе. За это время узнал для себя много нового. Правда, пережил немало тревожных минут. Вот хотя бы этот эпизод с Жуковым... Теперь он на фронте.

   — У нас тоже своеобразный фронт, — заметил Шапошников. — В шесть вечера нам снова быть в Ставке. Приготовьте, пожалуйста, данные о стратегической обстановке...

В Кремле собралось всё начальство. Сталин встал, с минуту смотрел вдоль стола, за которым сидели приглашённые, затем повернулся, что-то шепнул Молотову и, шевеля бровями, заговорил:

   — Начнём обсуждение фронтовой обстановки на юге с краткой информации товарища Шапошникова. — Он взглянул на сидевшего напротив него Василевского. — Вас я попрошу вызвать к телеграфному аппарату генерала Кирпоноса и члена Военного совета Хрущёва. Послушаем, что они скажут.

Пока говорил начальник Генштаба, Сталин вопросов не задавал. Но едва тот закончил, как Верховный, глядя на членов ГКО, озабоченно произнёс:

   — Ситуация под Киевом сложилась весьма опасная...

В кабинет, постучавшись, вошёл Василевский.

   — Генерал Кирпонос и Хрущёв на проводе!

   — Хорошо, мы идём. — Сталин встал, застегнул китель.

Голос у Верховного был сух и строг, но за внешним кажущимся спокойствием чувствовалось огромное внутреннее напряжение. Василевский понял, как, должно быть, трудно Сталину смириться с мыслью, что враг у ворот украинской столицы. Беседуя с Кирпоносом, он подчеркнул главное — не допустить, чтобы немецкие войска перешли на левый берег Днепра. Верховный потребовал создать оборонительную линию — от Херсона и Каховки через Кривой Рог, Кременчуг и далее на север по Днепру, включая районы Киева на правом берегу Днепра. «Они уже не успеют это сделать», — с грустью подумал Василевский, слушая Сталина.

А тот уже читал на ленте ответы Кирпоноса и Хрущёва. Оба заверили его, что ими «приняты все меры к тому, чтобы не дать врагу захватить Киев».

Отпустив маршала Шапошникова и генерала Василевского, Сталин закурил и стал прохаживаться по ковровой дорожке. В его смятенной душе шевельнулось недоброе чувство. Он подошёл к сидевшему за столом Молотову и спросил его с трепетом в голосе:

   — Неужели Жуков прав?

   — Ты о чём, Иосиф? — вскинул брови Молотов.

   — Он предложил отвести наши войска: мол, Киева нам не удержать. У меня от его слов всё ещё жжёт душу, — с горечью добавил вождь.

   — Жуков в этом деле соображает больше, чем кто-либо, — молвил Вячеслав Михайлович. — А как быть с Киевом, ты уж сам решай, Иосиф.

На другой день Василевский занимался резервами Ставки. Неожиданно на связь с ним вышел начальник штаба юго-западного направления генерал Покровский. Он попросил передать Верховному просьбу главкома маршала Будённого разрешить в связи с обострившейся обстановкой отвести войска Южного фронта на линию Ингул. «Завертелось», — подумал Александр Михайлович и о просьбе Покровского сообщил Шапошникову, когда тот вернулся из Ставки.

   — Ваше мнение, голубчик? — спросил Шапошников.

   — Если войска не отвести, они попадут в кольцо!

Естественно, маршал поставил в известность Верховного. Тот сердито бросил в трубку:

   — Вам и Василевскому прибыть в Ставку!

Он был разгневан. Лицо чернее тучи, и, когда они вошли, в сердцах заявил:

   — Я полагал, что только в штабе главкома Будённого окопались паникёры, но оказывается, они есть и в Генштабе, правда, один постарше, другой помоложе!

   — Но это сути дела не меняет, — ехидно бросил реплику Берия.

Василевский увидел, как помрачнел его начальник. Видимо, Сталин понял, что обидел начальника Генштаба, потому что уточнил:

   — Борис Михайлович, насчёт паникёров в Генштабе — это, разумеется, шутка.

   — Но в каждой шутке есть намёк, — сухо отозвался Шапошников.

   — А правда в том, Борис Михайлович, что вы и ваш заместитель генерал Василевский не можете или, возможно, не решаетесь дать отпор тем, кто берёт вас нахрапом. Один просит танки из резерва Ставки, другой — самолёты, а если ничего этого нет для войск, тогда, мол, не грех и отступить. Бейте по зубам таким горе-воякам! Стоило Будённому заикнуться об отводе войск от Киева, и вы тут же атакуете меня!

   — Просьба главкома справедлива и своевременна, и я не мог возразить ему, — сдержанно произнёс начальник Генштаба.

Верховный, казалось, уже не слушал его. Он взглянул на Василевского:

   — Пишите директиву главкому, я буду диктовать...

Директива была резкой. Сталин напрочь отверг предложение Будённого об отводе войск Южного фронта на линию реки Ингул; когда речь зашла и об Одессе, то и тут Верховный остался непреклонным — оборонять её до последней возможности с помощью Черноморского флота!

   — Борис Михайлович, свяжитесь с Будённым и разъясните ему содержание передаваемой директивы, — жёстко молвил Верховный.

   — Надо ли это делать? — сказал Шапошников. — Немцы уже захватили Кировоград, вот-вот их танки выйдут в тыл войскам Юго-Западного фронта.

   — Что же нам предпринять? — раздражённо спросил Сталин.

   — Создать Брянский фронт, чтобы с его помощью отвести угрозу.

   — Мысль интересная, я подумаю, — неожиданно согласился Сталин.

Но размышлял он долго. Лишь на десятый день был создан Брянский фронт во главе с генералом Ерёменко, человеком властным, но с малым боевым опытом. В Ставке, куда его вызвали, на вопросы вождя он отвечал бодро, был весел, даже шутил. А когда Сталин спросил, можно ли успешно громить немцев, Ерёменко воскликнул:

   — И можно и надо! Немец, как известно, уважает кулак, вот и надо бить его по башке этим самым кулаком.

Сталин улыбнулся. Ему явно импонировал бравый ответ генерала. Василевский же оценивающе присматривался к Ерёменко. Кряжистый, с румяным лицом и карими глазами, над которыми колыхались чёрные брови, генерал на слова был щедр, но как он проявит себя в сражении?

   — Танки Гудериана, ну и что? — весело продолжал Ерёменко. — Это же подобие спичечных коробков, их надо лишь поджечь, а сгорят они сами.

Сталин остался доволен рассуждениями генерала. Уходя, Ерёменко громче обычного добавил:

   — У Гудериана вся жизнь связана с танками, он старый вояка, но я подрежу ему крылья! В ближайшее время я, товарищ Сталин, безусловно, разобью подлеца Гудериана!..

Но то, что случилось позже, огорчило Василевского. В первой половине августа Брянский фронт вступил в тяжёлые бои против 2-й танковой группы Гудериана и 2-й армии гитлеровцев, наносивших удар на Конотоп и Чернигов, но успеха не добился. Угроза правому крылу Юго-Западного фронта, его 5-й армии стала реальной.

   — Пойдёмте к Верховному и доложим ему всё как есть, — угрюмо произнёс Шапошников.

Сталин был чем-то огорчён, но маршал, казалось, этого не заметил и с ходу заявил, что Брянский фронт забуксовал и надо отвести войска правого крыла Юго-Западного фронта на левый берег Днепра, иначе быть беде! Сталин усмехнулся:

   — Не рано ли бьёте в колокола, Борис Михайлович? — Он повернулся к Василевскому: — А вы что скажете?

Лицо Александра Михайловича словно ожгло огнём. Он растерялся, а Верховный сверлил его своим взглядом.

   — Другого выхода у нас нет, — наконец выдавил из себя Василевский.

   — Вот как! — воскликнул Сталин. — И вы туда же... — Он не уточнил, куда именно. — Нет, спешить с отводом войск не будем! Я надеюсь, что Ерёменко сдержит Гудериана.

   — Разрешите? — В кабинет вошёл оператор-полковник. — Товарищ маршал, телеграмма от Жукова, срочная!

Шапошников прочёл депешу. Жуков доносил, что немцы временно отказались, видимо, наступать на Москву, а свои ударные части бросили против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов. Возможный замысел противника — разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов — Конотоп — Прилуки, ударом с тыла разбить армии Юго-Западного фронта. Чтобы сорвать опасный замысел врага, Жуков предлагал немедленно создать крупную группировку наших сил в районе Глухов — Чернигов — Прилуки и ударить во фланг наступающему противнику, а также организовать мощное контрнаступление из района Брянска...

Шапошников вызвал Василевского.

   — Ко мне сейчас придёт начальник разведки, а вы, голубчик, ознакомьте Верховного с депешей Жукова, — сказал он.

Выслушав Василевского, Сталин спросил:

   — Что предлагает Генштаб?

Василевский ответил, что Шапошников и он согласны с предложением Жукова, но удар по врагу надо нанести из района Брянска.

   — Для нас это самая выгодная позиция!

   — Хорошо, подготовьте Жукову ответ за моей и Шапошникова подписями, — отрывисто молвил Верховный.

Василевский составил текст и собрался идти, как к нему вошёл нарком ВМФ адмирал Кузнецов.

   — С чем пришли, Николай Герасимович?

Адмирал сказал, что хотел вручить начальнику Генштаба справку о перебазировании кораблей Балтфлота из Таллинна в Кронштадт, но у Шапошникова начальник разведки, он занят.

   — Давайте справку мне. Потери есть?

   — Есть, — вздохнул Кузнецов. — Операция вот-вот завершится, но уже потеряно пятнадцать кораблей, из них пять эсминцев, тринадцать транспортов и судов...

Вернулся из Кремля Шапошников не в духе.

   — Верховный крайне недоволен Ворошиловым, — сказал он. — Как бы не дал ему по шапке. — Он вскинул глаза на Василевского. — Разберитесь, голубчик, в обстановке под Ленинградом!.. Если заартачится Климент Ефремович, действуйте от имени Ставки!

В последнее время Ворошилов вёл себя как удельный князёк. Часто, минуя Генштаб, звонил Верховному, хотя дела у него шли неважно. И чем глубже Василевский вникал в сложившуюся под Ленинградом обстановку, тем больше убеждался, что Северный фронт не может противостоять натиску группы армий «Север». Этой группой командовал генерал-фельдмаршал фон Лееб, которому, по словам немецкого пленного офицера, недавно Гитлер лично вручил железный крест, и тот заверил фюрера, что «бросит к его ногам колыбель русской революции».

Василевский долго и пытливо смотрел на карту, на которой красным карандашом были отмечены позиции наших войск. И вдруг как выстрел его обожгла мысль: надо разделить Северный фронт на два фронта! Это намного улучшит оперативное руководство войсками, а значит, даст нам выигрыш. Своими мыслями он поделился с Шапошниковым. Тот выслушав своего подчинённого, резюмировал:

   — Предложение дельное, но, чтобы претворить его в жизнь, надо всё тщательно продумать. — На миг он задумался. — А что, если упразднить ещё и северо-западное направление?

   — Как вы быстро смекнули, Борис Михайлович! — улыбнулся Василевский. — Я и подумать не успел, а у вас уже есть решение.

   — Да нет же, голубчик, — басовито возразил маршал, — ничего я пока не решил. — Шапошников помолчал. — Ладно, идите к Верховному, а я попытаюсь связаться с главкомом юго-западного направления.

Василевский чётко изложил Сталину суть предложения Генштаба.

   — Что-то в этом есть! — воскликнул Сталин.

Похвала Верховного ободрила Василевского, даже голос у него окреп, стал звонким, как струна.

   — Управление фронта от этого только выиграет, и тогда удары по врагу будут наноситься вовремя и более ощутимые, — подчеркнул он.

   — Можно? — В дверях выросла тучная фигура Поскрёбышева. Он подошёл к столу и вручил вождю пакет: — Срочно, от товарища Жданова!

Сталин повертел пакет в руках, потом надорвал его и вынул листки.

«Иосиф, дорогой, — писал ему член Военного совета фронта Жданов, — посылаю тебе листовку, на которой запечатлён твой сын Яков. Немцы захватили его в плен. Я не нахожу слов, чтобы хоть как-то смягчить твою боль. Яков — твоя кровинка, и я знаю, как ты любишь его. Может, создать группу разведчиков и попытаться выкрасть его? У нас в плену есть немецкие генералы. Не обменять ли одного из них на Якова? Уверен, что Гитлер на это пойдёт. Если нужна моя помощь, дай знать. Обнимаю. Твой Жданов».

Прочитав письмо, Сталин развернул листовку. На снимке — Яков! Подпись гласила: «Это Яков Джугашвили, старший сын Сталина, командир батареи 14-го гаубичного полка 14-й бронетанковой дивизии, который 16 июля сдался в плен под Витебском. Чтобы запугать вас, комиссары вам лгут, что немцы плохо обращаются с пленными. Собственный сын Сталина своим примером показал, что это ложь. Он сдался в плен, потому что всякое сопротивление германской армии бесполезно».

У Сталина перехватило дыхание, лицо покрылось белыми пятнами, а тело вдруг обмякло, стало непослушным. С трудом он дотянулся до графина, хотел налить воды, но стакан выскользнул из рук и разбился.

   — Что с вами, товарищ Сталин? — Василевский подскочил к нему, помог подняться. Тот, тяжело задышав, едва выдавил из себя:

   — Воды...

Василевский схватил стакан и налил воды. Сталин пил медленно. Глядя на него, Александр Михайлович невольно подумал: «Что за письмо и почему оно так его взволновало?»

Сталину уже стало легче. Он смотрел на Василевского доверчиво, не мигая. В его глазах Александр Михайлович увидел великую тоску. Верховный деревянным голосом спросил:

   — Так о чём мы с вами говорили? — Он взял со стола конверт и вложил в него об листка.

   — Речь шла о разделении Северного фронта на два и ликвидации северо-западного направления...

   — Да, верно... — Сталин поднял поседевшие брови. — Хорошо, я подумаю и дам знать. Можете идти. Скажите Поскрёбышеву, чтобы послал ко мне Берия.

Сталин зашёл в свою комнату отдыха и посмотрел на себя в зеркало. Лицо серое, неживое, а глаза излучали тусклый, словно размытый тушью свет. «Крепко меня свело, мог бы и загнуться, не будь рядом Василевского, — подумал он. — Только бы не сболтнул в Генштабе, что меня так скрутило». Но снова вспомнил о Якове, и тупая боль пронзила его, по спине пробежал холодок. Заголосила «кремлёвка», но Сталин даже не шелохнулся. Телефон продолжал трезвонить. Шум давил на мозг, и Верховный снял трубку.

   — Кто это? — грубо спросил он.

   — Это я, Коба!

Сталин узнал голос Берия и резко бросил в трубку:

   — Пошёл ты к чёрту!

Несколько минут он посидел за столом, потом снова прочёл листовку. Чувство смятения не покинуло его. Он лихорадочно соображал, что же предпринять. Позвонил в Ленинград Жданову. Тот с ходу заявил, что немцы усилили натиск, группа армий «Север» в районе Шимска прорвала нашу оборону и вчера немцы заняли Новгород. У них полное господство в воздухе. Все силы бросили на проклятого немца, а он всё прёт!

Сталин сказал, что Ставка намерена разделить Северный фронт на два.

   — Как ты, Андрей, одобряешь?

   — Разумное решение!

Наступила пауза. Затем Жданов спросил, получил ли Верховный его письмо.

   — Андрей, оно меня опечалило... Где ты взял листовку?

   — Немцы разбрасывали их на передовых позициях наших войск.

   — Да, Яков в плену, и кто знает, что могут с ним сделать эти изверги. Лучше бы он погиб в бою.

Жданов как мог успокоил вождя, сказав, что Якова гитлеровцам не удастся склонить к измене.

   — В этом я уверен, и ты, пожалуйста, гони прочь такие мысли!

   — Спасибо, Андрей, спасибо, друг, — негромко произнёс Сталин. — А Ленинграду мы поможем. Его надо удержать любой ценой!..

Поговорил со Ждановым, и, кажется, стало легче на душе. Он задумался. Неожиданно его мысли перескочили на Василевского. Прав он, предложив разделить Северный фронт на два. Оборонять Ленинград одному, даже сильному, фронту тяжело, и управлять войсками, разбросанными на большой территории, трудно. А если там будет два фронта, немцам придётся дробить свои силы...

Появился Берия. Он постучался и тихо вошёл в кабинет. На его лице читалось волнение, хотя за очками не сразу это увидишь.

   — Где ты был? — спросил Сталин.

   — Я же вам звонил...

   — Врёшь! — выругался вождь. — Ты звонил, наверное, Кобе, а я — товарищ Сталин! — Он помолчал, провёл холодными пальцами по щекам. — Ты был прав насчёт Якова. В плену он. Вот, прочти! — Он отдал Берия пакет. — Потом решим, что станем делать. А сейчас я буду совещаться с Генштабом по обороне Ленинграда, ситуация там критическая.

Василевский вошёл в кабинет. Шапошников разговаривал по ВЧ с маршалом Ворошиловым. Борис Михайлович раскраснелся, пучок волос скатился на лоб и прикрыл правое ухо.

   — Климент Ефремович, помочь войсками я не могу! — почти кричал он в трубку. — Резервов в Ставке нет!.. Что-что, не понял? Ах, у немцев втрое больше сил! Да, группа «Север» очень сильна, но бить её можно и надо! До свидания!..

Шапошников внимательно посмотрел на своего подопечного. Из кармана кителя он достал папиросы «Беломор» и закурил.

   — Не знал я, что Клим Ворошилов такой паникёр, — обронил маршал. — Требует от меня резервы: давай, мол, и всё! — Шапошников отбросил со лба волосы. — Я-то понимаю, чего он столь лихо напирает на меня. Клим со Сталиным на одной ноге, друг и соратник, а коли так, то вождь его не обидит. Но я-то, голубчик, тоже не лыком шит! Ну, а вы доложили Верховному наше предложение?

   — Естественно. Сказал, что подумает.

Шапошников, щуря глаза, заметил:

   — Надо бы давно упразднить и северо-западное направление. Вообще-то зря Верховный создал главные командования по направлениям, и, хотя их возглавили наши известные военачальники маршалы Ворошилов, Будённый и Тимошенко, ничего путного из этого не вышло. Они оказались промежуточным звеном между Ставкой и фронтами. Любое их решение должен одобрить Верховный или Ставка. Я предложу их упразднить.

Как и ожидалось, Северный фронт был разделён на два — Ленинградский и Карельский. А через неделю упразднили Главкомат северо-западного направления, входившие в его состав фронты подчинили непосредственно Ставке. Ленинградский фронт возглавил Ворошилов.

   — Ура, Борис Михайлович, наша взяла! — воскликнул Василевский. Но Шапошников умерил его восторг:

   — Зря радуетесь, голубчик! Маршал Ворошилов, «сталинский нарком», как поётся в песне, уже запаниковал...

И вправду: едва Сталин назначил Ворошилова командующим Ленинградским фронтом и потребовал решительных действий по обороне города, тот попросил освободить его от должности и назначить на его место генерала помоложе.

   — Я очень устал, Иосиф, но это ещё полбеды, — глухо прозвучал в трубке голос маршала. — У меня тут что-то не получается.

   — Не паникуй, Клим! — успокоил его Сталин. — Разве в девятнадцатом под Царицыном у нас всё сразу получалось? Так что не возражай. Где я возьму генерала на твоё место?

   — Тут такая заваруха, что нервов моих не хватит, — настаивал Ворошилов.

   — А у меня, стало быть, нервы крепче? — вспыхнул Сталин. — Ну что ж, если так, я найду тебе замену! — И вождь положил трубку. Взглянул на молча сидевшего за столом маршала Шапошникова. — Борис Михайлович, свяжитесь с Жуковым и передайте ему, чтобы срочно прибыл в Ставку!

   — Я понял, что Верховный решил послать Жукова в Ленинград вместо Клима Ворошилова, — подытожил начальник Генштаба.

Василевский весело заметил:

   — Так это то, что надо, товарищ маршал! Я схожу в шифровальный отдел, нет ли нам чего из Ленинграда.

Для Генштаба донесений не было. Но на столе Василевский увидел документ Ставки, который ещё утром должны были передать командующему ВВС Красной Армии генералу Жигарёву.

   — Почему не отправлена шифровка? — спросил он полковника Иванова.

   — Замотались мы, — покраснел полковник. — Я сейчас отправлю её...

Об этом стало известно Сталину, и он вызвал Василевского.

   — Вы знаете о том, что документ Ставки для штаба ВВС пролежал в шифровальном отделе восемь часов?

   — Я уже сделал внушение полковнику Иванову и старшему лейтенанту Краснову. Оба виновны в задержке шифровки.

   — У меня ваш либерализм, товарищ Василевский, вызывает зуд! — сердито произнёс Верховный. — Подготовьте приказ наркома обороны, в котором укажите виновных и объявите им взыскания! Иванова и Краснова из Генштаба отчислить, на их место подберите достойных людей.

   — Будет исполнено! — отрапортовал Александр Михайлович.

Через полчаса Василевский принёс приказ наркома обороны, и Сталин его подписал. В левом углу он наложил резолюцию: «Тт. Василевскому и Жигарёву. Прошу начальника Оперативного управления Генштаба и командующего ВВС навести порядок — каждого в на своём месте — в шифровальном отделе. И. Cm. 25.08.41 г.».

Сталин подошёл к карте, на которую операторы Генштаба утром нанесли оборонительные линии наших войск.

   — Немцы, захватив Новгород, как крысы ползут к Ленинграду, — сказал он хмуро. — Знаете, о чём заявил по берлинскому радио Геббельс, главный идеолог германского фашизма?

Василевский ответил, что ещё не прочёл обозрение фашистских газет, хотя оно лежит у маршала Шапошникова на столе.

   — Что-нибудь важное?

   — Этот матёрый преступник уверяет немецкий народ, что ещё один удар по войскам Красной Армии группы «Север» под командованием «блестящего стратега фельдмаршала фон Браухича» — и можно будет в бинокль разглядывать купол Исаакия, а позже, когда падёт Ленинград, войска фюрера промаршируют в парадном строю по знаменитой Дворцовой площади. — Верховный посмотрел на Василевского в упор. — Подумайте с Шапошниковым, как помочь защитникам. Может быть, подготовить контрнаступление южнее Старой Руссы? Вчера вы говорили мне, но я как-то не придал этому значения. Теперь вижу, что предложение стоящее.

   — У меня даже план готов, — признался Василевский. — Маршал Шапошников его одобрил. Кое-что в нём уточню и вам доложу.

   — Хорошо, не теряйте время...

Ставка приняла меры, чтобы не дать возможности противнику развить успех под Ленинградом. Но не дремал и Гитлер. Когда группе армий «Север» не удалось с ходу ворваться в город, он вызвал фельдмаршала фон Браухича в Ставку и устроил ему разнос. Глаза фюрера горели, как раскалённые угли. Рядом с ним, вытянув руки по швам, стоял начальник генштаба сухопутных войск один из авторов плана «Барбаросса» генерал-полковник Франц Гальдер. Чуть позже, в сентябре 1942 года, он будет снят с должности в связи с провалом планов молниеносной войны против СССР. А сейчас он, ехидно улыбаясь, молча смотрел на покрасневшего фельдмаршала, который навытяжку стоял перед фюрером, не смея даже шевельнуться.

   — Вы болтун, Вальтер, вы не держите своё слово! — яростно бросал слова Гитлер. На нём был серый френч, на руке повязка с фашистской свастикой. Он подошёл к главкому так близко, что тот в глазах фюрера увидел жёлтые отблески, и ему стало не по себе. — Почему танковая группа Гепнера не наступает?

   — Мой фюрер, русские солдаты — фанатики, они сражаются с упорством дьявола! — Голос у фельдмаршала слегка дрожал. Гитлер улыбнулся — ему нравился страх, который одолевал его подчинённых. — У русских не хватает орудий, их солдаты со связками гранат бросаются под наши танки!

   — К чёрту, Вальтер, эти ваши объяснения! — рявкнул Гитлер и дёрнулся так, что с головы слетела фуражка. Гальдер поднял её и отдал фюреру. — Хотите убедить меня в том, что Гепнеру нужны танки?

   — Вы сказали истину, мой фюрер, но я не смею просить вас об этом, хотя это единственная возможность, чтобы успешно продвигаться вперёд.

   — Гепнеру надо лучше воевать, — подал голос генерал Гальдер.

   — Скажи, Вальтер, с теми силами, которыми ты располагаешь, можно наступать на Санкт-Петербург? — прищурив глаза, спросил Гитлер.

   — Нет, мой фюрер, мы понесли большие потери, особенно в танках и самолётах, нужно их восполнить, иначе оборону русских нам не прорвать, — ответил Браухич. — Господство в воздухе остаётся за «люфтваффе», но и его мы можем утратить.

   — А что скажешь ты, Франц? — Гитлер взглянул на Гальдера.

   — Мой фюрер, Гепнер допустил ряд ошибок. Чтобы прорвать оборону русских, ему следовало сосредоточить главные силы на решающем участке сражения, а он разбросал танки по всей линии фронта, и русские легко их уничтожают. Гепнер распыляет механизированные силы танковой группы! Только в районе Сольцы и Луги наш 56-й танковый корпус потерял половину танков. А главком Браухич то ли этого не видит, то ли молчаливо одобряет его действия.

Какое-то время Гитлер молчал. Нагнувшись над столом, на котором лежала карта, он что-то долго на ней разглядывал. Потом вскинул голову.

   — Ладно, — смягчился Гитлер, — я дам тебе, Вальтер, танки и самолёты. Скажи, сколько потребуется времени, чтобы разбить русских и под звуки марша войти в Санкт-Петербург? Неделя, две, месяц?

   — Две недели, мой фюрер!

Фельдмаршал фон Браухич блефовал. Он получил всё, что просил. Но не он, а наши войска в районе Старой Руссы нанесли по немцам внезапный удар и отбросили их от города на шестьдесят километров! Браухич, боясь, что русские разовьют успех, перебросил в район Старой Руссы две моторизованные дивизии и целый авиационный корпус. Наши войска с боями отошли на рубеж реки Ловать.

Гитлер был рад этому до слёз. Он связался по телефону с Браухичем.

   — Вальтер, ты меня слышишь? Будь ты рядом, я бы пожал тебе руку. Ты хорошо ударил по русским, крепко потеснил их! — кричал в телефонную трубку фюрер. — Ноя жду, когда ты, Вальтер, возьмёшь Шлиссельбург. Если сделаешь это, Санкт-Петербург окажется отрезанным от всей России с суши. Я сейчас же прикажу отправить тебе ещё несколько сот танков!

   — Если я получу танки, мой фюрер, то русских поверну вспять! — заверил Гитлера Браухич.

Танки есть танки, и фельдмаршалу фон Браухичу удалось отрезать Ленинград от суши.

С утра Василевский, разложив перед собой карты, размышлял над проблемами Брянского фронта. Оценив ситуацию, он пришёл к выводу расформировать Центральный фронт, а его войска передать генералу Ерёменко. Да, так и надо сделать! Об этом он и сказал Шапошникову.

   — Вы предлагаете, голубчик, объединить усилия войск, которые сражаются на Конотопском и Гомельском направлениях? — уточнил маршал.

   — Вот именно, объединить все войска!

   — Вариант вполне подходящий, — одобрил Шапошников. Он встал. — Собирайтесь, вместе пойдём к Верховному.

Оба сели в машину и отправились в Кремль.

   — Уже придумали? — встретил их вопросом Сталин.

   — Есть одна задумка... — И Борис Михайлович изложил предложение Генштаба.

   — А как на это посмотрит Ерёменко? — спросил Верховный. — Надо с ним поговорить.

Все трое направились в переговорную. Вызвав на связь командующего фронтом, Сталин изложил суть дела. Ерёменко поддержал идею расформирования Центрального фронта, но попросил подчинить ему и 21-ю армию.

   — Я очень благодарен вам, товарищ Сталин, что вы укрепляете меня танками и самолётами. Прошу только ускорить их отправку, они нам очень нужны...

   — Настроение у Ерёменко боевое, — сказал Сталин, когда они вернулись в кабинет. Он поручил Василевскому подготовить директиву о расформировании Центрального фронта. — А вы, Борис Михайлович, распорядитесь взять из резерва Ставки всё, что мы обещали генералу Ерёменко.

Василевский быстро набросал директиву и поспешил с ней к Верховному. Тот не читая размашисто подписал её.

   — Мы укрепили Брянский фронт, теперь дело за генералом Ерёменко, — подчеркнул Верховный.

На Брянском фронте вновь вспыхнули ожесточённые бои, но успеха Ерёменко не имел, и даже проведённая в конце августа воздушная операция против 2-й танковой группы врага, в которой участвовало до пятисот самолётов, не позволила переломить ход сражения в нашу пользу.

   — Ерёменко меня разочаровал, — сухо изрёк Сталин.

   — И меня тоже, — признался Шапошников.

   — А вы молчите, товарищ Василевский? — недружелюбным тоном спросил Сталин. — Вы либеральничаете с генералами, а им надо показывать зубы. — От слов вождя повеяло холодком.

   — Учту ваше замечание, — только и ответил Василевский.

Усталый и разбитый, он пришёл домой. Сынишка уже спал, а жена вязала ему носочки. В окно заглянула луна, и в комнате посветлело.

   — Я думала, что ты уже не придёшь, — угрюмо молвила она. — Иди мой руки и садись к столу, я подам ужин. Игорька я накормила и уложила в кровать. — Она заметила, что муж чем-то расстроен. — Что, плохи дела на фронте?

   — Плохи, Катюша. — Он вздохнул. — Немцы могут взять Киев...

Зазвонила «кремлёвка». Александр Михайлович подошёл к тумбочке, на которой стоял аппарат, и снял трубку. Это был Сталин.

   — Товарищ Василевский, вы мне очень нужны, приезжайте!

Катя всплеснула руками:

   — Кто звонил?

   — Товарищ Сталин. Я зачем-то нужен ему...

Василевский вошёл в кабинет вождя, тихо прикрыв за собой дверь.

Сталин хмуро бросил:

   — Садитесь за стол, будем сочинять директиву товарищу Ерёменко. Подводит он нас. Готовы? Тогда пишите...

Верховный не щадил генерала. Он указал, что Ставка недовольна его работой, что войска лишь «чуть-чуть пощипали противника, но с места сдвинуть его не сумели»; Сталин потребовал от Ерёменко «разбить вдребезги» Гудериана и всю его группу: «Пока это не сделано, все ваши заверения в успехах не имеют никакой цены».

   — Отправьте директиву в штаб генералу Ерёменко, — сказал Сталин. — А потом поезжайте домой и выспитесь.

Директиву Василевский передал, но домой не поехал: на часах уже было пять утра! Он снял китель и прилёг на кушетку в своём кабинете.

Василевский уснул так крепко, что Шапошникову пришлось будить его. Он открыл глаза и, увидев маршала, вскочил с кушетки, надел китель, поправил волосы.

   — Не спешите, Александр Михайлович, одевайтесь спокойно, — ободрил его маршал. — Вас вызывал Верховный?

   — Да, в три ночи. Под его диктовку писал генералу Ерёменко директиву. Верховный потребовал от него не на словах, а на деле разбить Гудериана.

Но войска Брянского фронта так и не смогли остановить вражеское наступление. Хуже того — в бою был ранен генерал Ерёменко. Позже от Поскрёбышева Василевский узнал, что Сталин навещал его в госпитале.

   — Выходит, Ерёменко так и не сумел поджечь «спичечные коробки»? — усмехнулся маршал Тимошенко.

Приехал Жуков в Ставку под вечер и, не теряя времени, поспешил к Сталину на его кремлёвскую квартиру. У него находились Молотов, Маленков, Микоян и другие члены Политбюро. Верховный необычно тепло пожал Жукову руку.

   — Хороший урок вы преподнесли немцам под Ельней! — похвалил его Сталин. — Молотов предложил наградить вас орденом. Но орден от вас не уйдёт. Куда теперь хотели бы поехать?

   — На фронт! — разомкнул губы Жуков. — К штабной работе меня не тянет.

   — Я это уже заметил, — добродушно произнёс Сталин. — Хочу послать вас в Ленинград. Там крайне обострилась обстановка. Ворошилов не думает о том, как отстоять город, а попросил на своё место прислать генерала помоложе. Ставка уважила его просьбу и решила заменить на посту ещё одного конника — Семёна Будённого. Кого вы могли бы предложить на его место?

Жуков назвал генерала Тимошенко: он хорошо знает Украину, есть у него опыт в организации боевых действий, да и сражается он не по шаблону.

   — Согласен. А кого поставим на место Тимошенко на Западный фронт? — Сталин прищурил глаза, словно брал Жукова на прицел.

   — Конева! В тех местах он уже воевал, лучше узнал свои войска и войска своего противника.

   — Хорошо! — одобрил Верховный. — Пусть Конев принимает дела у маршала Тимошенко...

Жуков, кажется, впервые прервал Верховного:

   — Я ещё раз хочу сказать о Киеве, товарищ Сталин. Рекомендую срочно отвести войска киевской группировки на восточный берег Днепра, иначе быть трагедии!

Сталин, казалось, не слышал его. Он подошёл к столу, что-то написал на клочке бумаги и отдал Жукову:

   — Эту записку вручите лично Ворошилову. Желаю вам удачного полёта!

Жуков зашёл в Генштаб к Василевскому. Тот красным карандашом отмечал на карте участки боевых действий Юго-Западного фронта.

   — Я был у Верховного. — Георгий Константинович сел на стул. — Пытался убедить его, что Киев нам не удержать, но не смог. Он больше верит Хрущёву и Кирпоносу, чем мне.

   — Мы уже опоздали с отводом войск за Днепр, — грустно констатировал Василевский. — А ты летишь в Ленинград?

   — Да, Саша. Сталин написал записку Ворошилову, чтобы сдал мне фронт, а ему прибыть в Ставку...

Василевский верил, что Жуков выиграет в поединке с командующим немецкой группой армий «Север» фон Леебом, и Георгий Константинович своего добился. Фон Лееб почувствовал на себе твёрдую руку «красного полководца Жукова», как назвал он Жукова, когда объяснял свою неудачу Гитлеру. Немцы вынуждены были перейти к обороне, и к концу сентября фронт на подступах к Ленинграду стабилизировался. На Карельском перешейке и на реке Свирь также наступило затишье. Кое-кто в Генштабе воспрянул духом: мол, наша взяла, — но Шапошников охладил пыл «героев».

   — Немцы не отказались от мысли сокрушить Ленинград, — заявил он. — Скоро они снова начнут наступать.

В эту ночь Василевский домой не ушёл. Он поставил раскладушку и собрался было отдохнуть, как из штаба Брянского фронта поступило донесение: «Танки Гудериана прорвали оборону фронта и двинулись на Конотоп и Чернигов». Усталость как рукой сняло. Александр Михайлович склонился над картой. Замысел врага ему был очевиден — обойти нашу киевскую группировку с восточного берега Днепра, взять её в железные клещи. «Узелок немцы завязывают крепче», — подумал он. Когда утром прибыл маршал Шапошников, доложил ему:

   — Под Киевом немцы прорвали фронт!

Шапошников вынул из портфеля листок и протянул его своему заместителю:

   — Прочтите, это тоже касается Брянского фронта.

Это было донесение главкома юго-западного направления. Будённый телеграфировал маршалу Шапошникову: «Я прошу вас вообще обратить внимание на действия Ерёменко, который должен был эту группу противника (речь идёт о танковой группе Гудериана. — А.3.) уничтожить, а на самом деле из этого ничего не получилось. Моё мнение прошу доложить Верховному Главнокомандующему».

   — Сталин прочитал депешу и грубо выругался, — усмехнулся Шапошников. — Он распорядился передать главкому Будённому короткий ответ — Киева не оставлять и мостов не взрывать!

На другой день, 11 сентября, маршал Будённый решением Ставки был освобождён от должности главкома, вместо него назначили маршала Тимошенко.

   — Опять грядёт перетасовка командующих! — чертыхнулся Василевский. — Что это даст?

Шапошников неуклюже пожал плечами:

   — Не знаю, честное слово. В одном уверен — дорого нам обойдётся упрямство вождя!..

Самолёт приземлился на Центральном аэродроме. А через полчаса маршал Будённый был уже в Генштабе. Шапошникова не было, и он зашёл к Василевскому.

   — Я в курсе дела, Семён Михайлович, — сказал заместитель начальника Генштаба, упреждая доклад Будённого о передаче дел юго-западного направления маршалу Тимошенко. — Не удалось нам убедить Верховного отдать приказ вывести войска на другой берег Днепра. Вы, наверное, обиделись, Семён Михайлович?

   — «Обиделся» не то слово, Александр. Я чертовски зол! — Он хотел ещё что-то сказать, но лишь махнул рукой. — Потом поговорим, а сейчас пойду к Верховному. Надо же мне с ним объясниться?!

Сталин пил чай. Увидев маршала, он хмуро бросил:

   — Садитесь! Чаю желаете, с лимоном? — В глазах мелькнул насмешливый огонёк.

   — Что-то не хочется...

   — Сдали дела маршалу Тимошенко?

   — Так точно.

Затянулась неловкая пауза, от которой Будённому стало не по себе.

   — Я недоволен тобой, Семён Михайлович! — наконец глухо сказал Сталин, перейдя на «ты». — Не всё было тобой сделано, чтобы остановить врага под Киевом. Согласен, что Ерёменко не разбил танки Гудериана, как обещал. Но у тебя тоже было немало войск.

   — У меня не было главного — танков! А если и были, то единицы. — Будённый увидел, как сдвинулись к переносью брови Сталина, однако решительно продолжал: — Судьба Киева решена, и Тимошенко его не спасёт, даю вам голову на отсечение. Что прикажете мне делать?

Сталин ответил, что, видимо, Ставка даст ему Резервный фронт. Сейчас им командует Жуков, и командует неплохо. На днях он разбил врага на Ельнинском выступе, который немцы хотели использовать как плацдарм для нанесения удара по Москве. Жуков разгадал замысел врага и упредил его. Молодчина!

   — По существу, это первая наша наступательная операция, которая завершилась успешно! — подчеркнул Верховный.

   — Хотите дать мне Резервный фронт, а куда Жукова?

   — Наверное, пошлём его в Ленинград. У Клима Ворошилова, нашего с вами боевого друга, что-то там не ладится... Так возьмёте под своё крыло Резервный фронт?

   — Мне всё равно, Иосиф Виссарионович, где бить фашистов! — сказал маршал. — Себя я никогда не щадил, если вражье отребье пыталось задушить нашу революцию. В декабре девятнадцатого года, когда на Дону и Кубани хозяйничал Деникин, вы побывали в Первой Конной армии и видели, как лютой ненавистью пылали к белогвардейцам мои конники. Их и сейчас немало на фронтах...

«Он прав, Будённый, тогда и я хватил военного лиха, будучи членом Реввоенсовета Южного фронта», — отметил про себя вождь. А вслух сказал:

   — Всё помню, Семён Михайлович, и как с Егоровым был в Первой Конной, и как давал вам рекомендацию для вступления в члены партии большевиков, и как вы проводили парад в нашу честь. Всё это — давняя история. Теперь же война совсем другая, разве её сравнишь с Гражданской? Там в основном рубились шашками. А сейчас король войны — танк! У нас их очень мало, и потому на всех фронтах Красная Армия отступает, — грустно добавил Верховный.

   — Да, техники у нас кот наплакал, как признался однажды мне один фронтовой танкист. Но дело не только в танках. Бойцам не хватает обычных винтовок!

   — И кто в этом виноват? — спросил Сталин, пристально глядя на маршала.

   — И вы, Иосиф Виссарионович, и я, и Жуков, но больше всех Ворошилов. Как бывший нарком обороны он допустил немало серьёзных промахов, хотя нос держал поверху. Впрочем, вы не хуже меня знаете, кто виноват и в какой степени. Но что теперь каяться!

Сталин надолго умолк. Упрёк Будённого, что и он виновен, его ничуть не обидел. В глубине души вождь остро сознавал, что сам недооценил намерений Гитлера. «И вина моя в этом значительная, — с горечью подумал Сталин. — Но прав Будённый: что теперь каяться, надо действовать!..»

   — Если нам не удастся отстоять Киев, — наконец заговорил он, — всю армаду танков немцы бросят на Москву. Вот что меня тревожит. Сумеем ли выстоять?

   — Выстоим! — твёрдо заявил Будённый. — Столицу никогда не отдадим на поругание врагу!

   — Меня радует ваш оптимизм, Семён Михайлович, — повеселел Сталин. — Дома ещё не были?

   — Нет. С аэродрома заехал в Генштаб, поговорил с генералом Василевским, а потом к вам.

   — Хорошо, что напомнили мне о Василевском. — Сталин, сняв трубку прямого телефона с Генштабом, вызвал генерала к себе и, когда Александр Михайлович вошёл в кабинет, спросил: — Переговорили с директором Уралмаша Музруковым? Бронекорпуса для танков он отправил в Челябинск?

   — Нет, заказ ещё не выполнен.

   — Почему? — У вождя задвигались желваки, лицо вмиг напряглось.

   — Завод переходит на полный цикл производства танков, — объяснил Василевский. — На это и были брошены все силы. Теперь возьмутся за бронекорпуса. Считаю, что винить в чём-либо Бориса Глебовича грех. Музруков большой труженик, но даже ему всё не объять.

   — Кто на Уралмаше главный инженер? Рыжков?

   — Да, я с ним разговаривал...

Но Сталин его не слушал. Он вырвал из рабочей тетради листок, сел к столу, быстро составил телеграмму и отдал её Василевскому: «Прошу вас честно и в срок выполнять заказы по поставке корпусов для танков КВ Челябинскому тракторному заводу. Сейчас я прошу и надеюсь, что вы выполните долг перед Родиной. Через несколько дней, если вы окажетесь нарушителями своего долга перед Родиной, начну вас громить как преступников, пренебрегающих честью и интересами своей Родины. Нельзя терпеть, чтобы наши войска страдали на фронте от недостатка танков, а вы в далёком тылу прохлаждались и бездельничали. И. Сталин. 17 сентября 1941 г.».

   — Срочно передайте на завод, — сказал Сталин.

   — Есть, понял. Бегу на узел связи. — И Василевский вышел из кабинета.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошёл маршал Шапошников:

   — Товарищ Сталин, я получил донесение от начальника штаба Юго-Западного фронта генерала Тупикова. На Ромны, Лохвицы и на Весёлый Подол прорвался противник. Там наших войск нет, с немцами ведут бой местные истребительные отряды. Но что они могут сделать против вражеских танков? «Начало понятной нам катастрофы, — телеграфирует Тупиков, — дело пары дней». — Шапошников свернул листок.

— Я сейчас пошлю телеграмму генералу Кирпоносу, — сказал Сталин. — У него там в штабе развелись паникёры...

Верховный телеграфировал командующему Юго-Западным фронтом, что надо не поддаваться панике, как это делает генерал Тупиков, а принять все меры к тому, чтобы удержать занимаемое положение и особенно прочно удерживать фланги; надо внушить всему составу фронта необходимость «упорно драться, не оглядываясь назад».

Но чуда не произошло, и через несколько дней, убедившись в невозможности разрядить обстановку на юго-западе, Сталин разрешил Юго-Западному фронту оставить Киев. Однако к этому времени наши войска были окружены. Связь штаба фронта со штабами армий и Ставкой прервалась.

Недобро заныло в груди у Василевского, когда утром он прибыл в Генштаб и Шапошников сообщил ему неприятную новость. Прорываясь из окружения, погибли в бою командующий фронтом генерал Кирпонос, член Военного совета секретарь ЦК Украины Бурмистенко и начальник штаба генерал Тупиков...

   — Мне только что звонил маршал Тимошенко, — грустно произнёс Шапошников. — Жаль, что оборона под Киевом закончилась такой трагедией. Но и для немцев это своего рода пиррова победа: в боях за Киев они потеряли до ста тысяч солдат и офицеров! Больше месяца группа армий «Центр» топталась под Киевом, а мы это время использовали для укрепления нашей обороны на Московском направлении...

 

Глава шестая

С утра Сталин никого не принимал. При мысли, что немцы захватили Киев, у него опять защемило сердце. Теперь громады танков рванут на Москву...

«Когда наконец мы будем наступать? — подумал Сталин, попыхивая трубкой и глотая горьковатый дым. — Над этим никто не думает. А зачем им думать, засорять свои мозги, если есть товарищ Сталин, их вождь и учитель, он мудро подскажет, что делать, а им останется лишь выполнить его указания... Олухи небесные!» Он почувствовал своё бессилие и, чтобы хоть как-то заглушить боль о потерянном Киеве, переключился на центральное направление. Как бы и тут не случилось трагедии! Утешало то, что первая попытка немцев с ходу прорваться в Москву отбита...

В дверях появился высокий и сутулый маршал Шапошников.

   — Проходите, Борис Михайлович! — Сталин кивнул ему на стол, сел рядом. — А где товарищ Василевский?

   — Я поручил ему узнать, как чувствует себя генерал Ерёменко после ранения.

   — Киев всё же немцы взяли, — обронил Сталин. — Утрата для нас тяжёлая.

   — Виновны в этом мы с вами, Иосиф Виссарионович, — заявил без смущения Шапошников. — Отведи мы вовремя наши войска за Днепр, катастрофы удалось бы избежать.

Сталин сердито вскинул голову:

   — Вы об этом пришли мне сообщить?

Начальник Генштаба уловил язвительный тон в его словах, однако ответил без обиды:

   — Вы заговорили о Киеве, и я счёл нужным ещё раз высказать своё мнение.

   — Я пригласил вас по другому вопросу, — смягчился вождь. — Что у нас на Московском направлении?

Шапошников ответил, что вермахт уже начал переброску своих войск под Москву. На днях группу армий «Центр» пополнят 4-я танковая группа, две танковые, две моторизованные дивизии и два танковых соединения. А с юга сюда перебрасываются 2-я армия и 2-я танковая группа. Получил приказ Гитлера войти в состав группы «Центр» и командующий 8-м авиационным корпусом.

   — Это намного осложнит обстановку на Московском направлении, — резюмировал маршал. — Генштабу стало известно и о том, что Гитлер шестого сентября подписал директиву на проведение наступательной операции на столицу и назвал её «Тайфун».

   — Торопится, дьявол! — хмуро бросил Сталин. — А что под Ленинградом?

   — Я говорил по ВЧ с Жуковым. Очередное наступление отбито. Жуков принял одно важное решение.

   — Какое? — Верховный поднял брови.

   — Он приказал адмиралу Трибуцу разминировать боевые корабли, которые минировали по вашему распоряжению: если бы немцы вторглись в город, их бы взорвали. Теперь эти корабли крушат врага своей мощной артиллерией. Жуков умело распорядился, но, прежде чем отдавать приказ комфлота Трибуцу, он обязан был доложить вам или хотя бы поставить в известность Генштаб.

   — Простим ему этот грех, — усмехнулся Верховный. — Я вот о чём подумал... Не отозвать ли нам Жукова сюда в связи с ситуацией под Москвой?

   — Вам решать, товарищ Сталин. — Шапошников помолчал. — Но сражение у стен столицы, я полагаю, будет нелёгким, если не решающим на всём советско-германском фронте.

   — Посмотрите, какими силами можно укрепить оборону столицы, — подчеркнул Сталин. — Над Москвой нависла серьёзная опасность, и вашу обеспокоенность я разделяю. Кстати, у меня к вам просьба: перестройте работу Генштаба на это время. На ночь вы, Борис Михайлович, можете уходить домой, а ваш заместитель генерал Василевский должен неотлучно находиться на службе.

   — Будет сделано! — Шапошников взял со стола свою папку и направился к двери.

   — Не успел Сталин выпить стакан чаю, как прибыл Василевский.

   — Что с генералом Ерёменко, как он себя чувствует? — спросил Верховный.

   — Андрей Иванович заявил, что уже здоров и готов выполнять задания Ставки! — Василевский стоял у стола в ожидании, что скажет Сталин. Но тот молчал, о чём-то размышляя. Отпил несколько глотков чая и неожиданно заговорил о другом:

   — Вам по душе работа в Генштабе?

«Отчего вдруг, что случилось?» — пронеслось в голове Александра Михайловича. В груди шевельнулся тяжёлый комок. Не думает ли Сталин расстаться с ним?

В окно заглянуло солнце, и в кабинете посветлело. Лицо вождя вмиг преобразилось, стало каким-то мягким, добродушным, суровости на нём как не бывало.

   — Работа в Генеральном штабе очень тяжёлая, и скрывать этого от вас не стану, — признался Василевский. — Всё время держит в напряжении. Тут, как говорят, ходишь по лезвию бритвы. Но я живу и дышу этой работой. Или ко мне у вас есть серьёзные замечания? Тогда я готов хоть сейчас перевестись на фронт, где особенно тяжело...

   — Шапошников часто болеет, и я бы просил вас часть его нагрузки брать на себя. — Сталин поставил на стол стакан. — Каждый из нас может захворать, но не должно страдать дело, которое нам поручено, и дело это — война! У меня такое ощущение, что для всех нас она станет тяжелейшим испытанием. Но я бы не хотел проиграть её. И кому? Двурушнику и подлецу Гитлеру, этому политическому авантюристу! Наверняка сейчас в Берлине он радуется: мол, надул господина Сталина, клялся ему в любви, а сам бросил танковые армады на Советский Союз, начав войну. Пусть пока торжествует, скоро он прольёт крокодиловы слёзы. Да-да, прольёт слёзы непременно, и никто и ничто не спасёт его от краха. — Верховный цепким взглядом задел Василевского. — Что, удивил вас своими размышлениями?

   — Ничуть! — признался Василевский. — Мне тоже кажется, что мы хлебнём горя с этой войной и для нас она не будет короткой и лёгкой. Немало придётся пролить крови, это уж точно! — Он кашлянул, потом спросил: — Я могу идти?

   — Да, — быстро ответил Верховный. Но едва Василевский шагнул к двери, как вождь остановил его: — Не вызвать ли нам сюда Жукова?

   — Надо вызвать, товарищ Сталин! — горячо отозвался Александр Михайлович. Глаза его заискрились, весь он напружинился, словно приготовился к прыжку. — Столицу обороняют три фронта, три разных командующих, у каждого свой стиль в руководстве войсками, свои методы борьбы с врагом. Но в данном случае это не подспорье для сражающихся войск, а вроде тормоза. Тут нужен один кулак, но такой, чтобы вмещал в себя удары всех трёх фронтов!

Сталин засмеялся:

   — Ну и фантазёр вы, товарищ Василевский! — Он подошёл к нему совсем близко. — Фантазёр, но не лишён реальных мыслей!.. Хорошо, идите, мне надо кое о чём подумать...

Василевский вернулся к себе угрюмый и озабоченный. А его уже ждало новое задание начальника Генштаба.

   — Прикиньте, голубчик, сколько и каких сил Ставка может перебросить с других фронтов и из глубины страны на Московское направление, — сказал Шапошников, едва Александр Михайлович вошёл к нему. — Надо не менее ста тысяч бойцов! И ещё, — неторопливо продолжал маршал, — в десять вечера свяжитесь с Жуковым и узнайте обстановку под Ленинградом. Волнует меня и Одесса. Как там обороняют город моряки? Долго ли ещё продержатся? Почему-то молчит и адмирал Октябрьский. Постарайтесь дозвониться к нему в Севастополь. — Шапошников взял со стола лист бумаги и вручил его Василевскому. — Составьте справку о боевых действиях на фронтах. Утром пойдём с вами к Верховному на доклад. — Увидев, как Василевский сдвинул брови, спросил: — Вас что-то смущает?

   — Могу я в разговоре с командующими действовать от имени Ставки? — спросил Александр Михайлович.

   — Не только можете, но и должны это делать! — загорячился Шапошников. — Если что — звоните мне!

   — Постараюсь вас не тревожить, Борис Михайлович!..

Откуда было знать Василевскому, что так стремительно станут развиваться события? 29 сентября Военный совет Черноморского флота обратился к Верховному Главнокомандующему с предложением оставить Одессу и перебросить освободившиеся войска в Крым, и Ставка приняла решение эвакуировать Одесский оборонительный район и за счёт его войск усилить оборону Крымского полуострова, о чём Василевский по поручению начальника Генштаба сообщил адмиралу Октябрьскому. На другой день в Генштаб позвонил командующий Брянским фронтом генерал Ерёменко.

   — Кто у телефона? Это вы, товарищ Василевский? — послышалось в телефонной трубке. — У меня началось... Танки Гудериана и войска 2-й немецкой армии нанесли удары на участке Жуковка—Шостка. Прошу доложить Верховному.

«И надо же было такому случиться, а я тут один, — подосадовал Василевский. — Ладно, буду звонить домой».

Долго никто не брал трубку, наконец он услышал сонный голос Шапошникова:

   — Вы, голубчик? Я слушаю...

   — Операция «Тайфун» началась, Борис Михайлович. Ерёменко доложил в Генштаб. Войска его фронта приняли на себя первые удары врага.

   — Вы поставьте в известность Верховного, а я тем временем оденусь и приеду в Генштаб.

   — Не лучше бы вам самому сообщить Сталину, Борис Михайлович?

   — Вы кто, заместитель начальника Генштаба или кисейная барышня? — вспыхнул маршал. — Дорого время! Немедленно звоните товарищу Сталину!

   — Слушаюсь! — на одном дыхании выпалил Василевский. Он позвонил по «кремлёвке» вождю и, когда тот ответил, доложил ему о начале немецкого наступления под Москвой.

   — Я уже знаю, товарищ Василевский, — сказал Сталин усталым голосом. — Меня только что проинформировал маршал Будённый. Борис Михайлович в Генштабе? Как придёт, вместе приезжайте в Кремль. Я еду туда.

А через два дня, 2 октября, враг начал боевые действия против войск Западного и Резервного фронтов. Особенно сильные удары последовали из районов севернее Духовщины и восточнее Рославля. А там, как на грех, наших войск было совсем мало, и это огорчило Сталина; 3 октября немцы захватили Спас-Деменск и Киров, на другой день пал Юхнов, а 7 октября немецкие танки ворвались в район Вязьмы. Оказались в окружении дивизии 19-й и 20-й армий Западного фронта, войска 24-й и 32-й армий Резервного фронта и понёсшая тяжёлые потери в боях в районе Холм-Жирновского группа войск генерала Болдина. Под натиском врага отступали и части Брянского фронта. На запрос Василевского генерал Ерёменко сердито ответил:

   — На фронт навалилась громада немецких танков!

   — Андрей Иванович, вы же убеждали Ставку, что немецкие танки вроде спичечных коробков, — едва не ругнулся Василевский. — Что доложить товарищу Сталину?

   — Скажите, что я прошу дать фронту хотя бы сто танков!

Но Сталин, как и предполагал Александр Михайлович, в ответ на просьбу Ерёменко чертыхнулся:

   — Нет у нас танков! Он кто, Ерёменко, — большевик или трепач? — Сталин зацепил Василевского недобрым взглядом, как будто тот был виноват в случившемся. — Помните, что он нам говорил? «Я разобью подлеца Гудериана!» Пусть держит своё слово. — Верховный тяжёлыми шагами прошёлся вдоль стола. — Сколько у нас просителей развелось, а воевать умеют единицы! Генштабу надо решительно пресекать попытки отдельных командующих покушаться на резервы Ставки! Пусть лучше воюют, тогда им хватит тех сил, кои есть у них в наличии.

   — Я передам ваше указание начальнику Генштаба, — произнёс Василевский.

   — И сами зарубите у себя на носу! Что ещё у вас?

   — Вы спрашивали, сколько войск бросил Гитлер на штурм Москвы? Докладываю: пятьдесят одну дивизию, в том числе тринадцать танковых и семь моторизованных. Мировая военная история не знала такого сосредоточения войск, — добавил Александр Михайлович.

Сталин небрежно усмехнулся:

   — Наполеон бросил на Россию тоже многотысячную армию, дошёл до Москвы, а Кутузов всё равно разбил его! Побьём и мы Гитлера, но потери, конечно, понесём. — Сталин подошёл к молча сидевшему Молотову. — Вячеслав, в четыре часа проведём заседание Государственного Комитета Обороны. Ты, как мой заместитель, собери членов ГКО. И сам подумай, как и чем укрепить оборону столицы.

   — Я уже кое-что наметил, Иосиф, — отозвался Молотов.

   — Вот и выскажешь свои соображения членам ГКО...

Совещание было коротким, но содержательным, и Сталин остался доволен. Когда все разошлись, он подошёл к маршалу Шапошникову.

   — Борис Михайлович, чем вы объясните трагедию под Вязьмой? — ледяным голосом спросил он. — Превосходством противника в танках и самолётах?

   — Не только этим, Иосиф Виссарионович. — На лице маршала появился бледный оттенок. — Вся загвоздка в главном ударе. Ставка и Генштаб ожидали его на юго-западе, а Гитлер бросил ударные силы на западное направление, в центр.

«Это моя ошибка, — подумал Сталин, вспомнив, как ему возражали работники Генштаба, особенно Шапошников и Василевский, а он упрямо стоял на своём. — Зря я тогда заставил их переделать оперативный план. И нарком Ворошилов оказал мне в этом деле медвежью услугу...» А вслух он спросил:

   — Под Вязьмой всё ещё идут бои?

   — Да! — резко ответил маршал. — Там наши войска сковали двадцать восемь вражеских дивизий!

   — Хотя, конечно, биться с врагом в окружении они долго не смогут, — заметил Василевский. — Окружение есть окружение, и эффект сражения в данном случае весьма невелик.

Шапошников увидел, как Верховный хмуро свёл к переносице брови, и поспешил добавить:

   — Генштаб уже принял меры, чтобы укрепить нашу оборону на Можайском рубеже. С Дальнего Востока сюда перебрасываются три стрелковые и две танковые дивизии. Другие, более мощные, резервы Ставки на подходе.

Сталин хотел было возразить начальнику Генштаба, он даже посмотрел на карту, но в последний момент лишь сухо заметил:

   — В двенадцать ноль-ноль жду доклада об обстановке на фронтах. — Сталин взглянул на Василевского: — А вы к этому времени подготовьте информацию о ситуации в районе Севастополя и Одессы.

Шапошников и Василевский вышли, и в кабинете стало тихо. Сталин с минуту постоял у карты, потом выпил стакан «Боржоми» и вызвал Поскрёбышева:

   — Соедините меня с командующим Западным фронтом генералом Коневым!

Разговор с Верховным озадачил маршала Шапошникова. А тут ещё Генштабу стало известно, что перед наступлением на Москву Гитлер провёл с генералами совещание, на котором, в частности, заявил: «Я требую от вас сровнять с землёй столицу русских! С большевиками надо покончить до наступления зимы! Снарядов и патронов не жалеть, всё сжигать на своём пути!..» Об этом Шапошников сообщил Сталину. Тот угрюмо произнёс:

   — А что другое вы хотели услышать от этого маньяка?..

Шапошников и Василевский вернулись в Генштаб грустные.

Борис Михайлович, усевшись за стол, сказал Василевскому:

   — Голубчик, свяжитесь с генералом Ерёменко и узнайте, какие у него дела. И вообще Брянский фронт держите на прицеле! Андрей Иванович наобещал Сталину целый короб, а теперь просит дать ему танки. Но танки нужнее не ему, а Коневу!..

Александр Михайлович поспешил на узел связи. Пробыл он там недолго. Вернулся хмурый и озадаченный.

   — Плохи дела, Борис Михайлович. — Василевский подошёл к висевшей на стене карте. — 2-я танковая группа немцев из района Шостки нанесла сильный удар по Севску в тыл войскам 13-й армии. Вот сюда. — Он показал на карте это место. — А 2-я немецкая армия, прорвав оборону 50-й армии, устремилась на Брянск и в тыл 3-й армии. Надо нам что-то предпринять, иначе быть большой беде.

Шапошников долго молчал, затем словно бы вскользь бросил:

   — Утром я свяжусь с генералом Ерёменко, а уж потом решим, как нам быть. За ночь вряд ли там что изменится...

Василевский лёг спать поздно ночью на кушетке в своём кабинете. Он уже задремал, когда в Генштаб позвонил Сталин.

   — Товарищ Василевский? — спросил он. — А где Борис Михайлович?

   — Он отдыхает.

   — Тогда вы зайдите ко мне!

Василевский быстро оделся, взгляд его скользнул по часам — два ночи, а Верховный ещё не спит. Видно, и вправду его крайне тревожит обстановка под Москвой. Едва он вошёл в кабинет, как Сталин сказал:

   — Пойдёмте с вами на связь по бодо. Я хочу поговорить с генералом Ерёменко.

Связь дали тотчас. Разговор был недолгим, но предметным. Ерёменко доложил, что вчера с утра противник на левом фланге 13-й армии нанёс главный удар, а на участке группы генерала Ермакова он тремя группами атаковал наши войска в общем направлении на Севск.

Сталин. Хорошо действовали PC (реактивные снаряды)?

Ерёменко. Было дано 9 залпов, осталось 3 залпа. PC нанесли врагу большое поражение. Плохо, что сегодня в районе действий выпал снег, идут дожди, не могут вылетать самолёты и маневрировать колёсные машины, в том числе PC.

Сталин. Как у вас обстоят дела с самолётами?

Ерёменко. Есть ещё 100 машин, нет совершенно Илов.

Сталин. Самолёты мы вам дадим. Как действует гвардейская дивизия?

Ерёменко. Действует хорошо. Мы ей помогаем. Прошу добавить несколько залпов PC.

Сталин. Куда их направить?

Ерёменко. В Орел, а оттуда мы их направим куда следует.

Сталин. Необходимо уничтожить противника, перешедшего в наступление.

Ерёменко. Есть, будет уничтожен!

Сталин. Пожелаю вам всего хорошего. До свидания.

Ерёменко. Спасибо. До свидания, товарищ Сталин!

Они вернулись в кабинет. Сталин сел за стол.

   — По словам Ерёменко, танковая группа немцев прорвалась в район Севска, — сказал он. — А бить её начнём с воздуха. Поэтому надо срочно создать для Брянского фронта авиационную группу. Решите этот вопрос с генералом Жигарёвым. Да, а реактивными снарядами вы можете обеспечить Ерёменко?

   — Я готов хоть завтра их отправить, в резерве они у нас есть.

Василевский поспешил на переговорный пункт. Не прошло и минуты, как он связался с командующим ВВС Красной Армии генералом Жигарёвым и передал ему приказ Верховного срочно создать для Брянского фронта авиагруппу.

   — Требуется четыре авиадивизии дальнего действия и одна авиадивизия особого назначения, — пояснил Василевский.

   — Где мне взять столько самолётов? — возразил Жигарёв.

   — Павел Фёдорович, ищите, не я требую у вас самолёты, а Верховный Главнокомандующий, — парировал Василевский. — Какую задачу поставил авиагруппе товарищ Сталин? Принять активное участие в разгроме танковой группировки врага, которая прорвалась в район Севска. Детали уточните у командующего ВВС Брянского фронта генерала Полынина. Генерал Ерёменко это дело поручил ему. На создание группы вам даётся три дня.

   — А если мы не успеем ко второму октября? — послышался в трубке грустный голос Жигарёва.

   — Верховный вызовет на ковёр, и я не уверен, что вам это понравится.

О своём разговоре с Жигарёвым Василевский поставил в известность маршала Шапошникова.

   — Вы его строго не судите, голубчик! — улыбнулся Борис Михайлович. — Все просят самолёты, а где их взять? Потому-то Павел Фёдорович и сердится. Но при случае я сделаю ему замечание. Только не говорите об этом Верховному, а то Жигарёву не сносить головы.

   — Неужели Хозяин так жесток? Ведь генерал Жигарёв человек залуженный!

   — А Павлов разве таковым не был? — возразил маршал. — Герой Советского Союза! А кто его поставил к стенке? Не вы и не я, а наш вождь и учитель!.. — Шапошников встал, взял свою папку. — Пойду я...

Вернулся он из Кремля мрачный, какой-то побитый. Сказал, что Сталин рвёт и мечет: немцы ворвались в Орел!

   — Надо чем-то прикрыть Орловско-Тульское направление...

Василевский предложил взять из резерва Ставки 1-й гвардейский стрелковый корпус, усилить его двумя танковыми бригадами, авиагруппой, полком PC и другими спецчастями.

   — Сойдёт! — одобрил маршал. — Приглашайте ко мне генерала Лелюшенко, заместителя начальника автобронетанкового управления, я поручу ему возглавить корпус. Давно он просится на горячее дело.

Сталин одобрил предложение Генштаба, но хмуро заметил Шапошникову:

   — Скорее отправляйте войска! Тут дорог каждый час.

Успели всё же прикрыть «дыру».

Опасность вторжения гитлеровских полчищ в Москву усиливалась с каждым днём, и это понимал Сталин. В ночь на 6 октября Государственный Комитет Обороны принял решение о защите Москвы. Главным рубежом для наших войск стала Можайская линия. Сюда и перебрасывались войска с других фронтов, а также с Дальнего Востока: четырнадцать стрелковых дивизий, шестнадцать танковых бригад, сорок артполков и другие соединения. Сталин попросил Шапошникова, чтобы он поручил кому-либо проследить за продвижением эшелонов с войсками и боевой техникой. Всем им дать зелёную улицу!

   — Этим занимается генерал Василевский, сейчас он у наркома путей сообщения, — пояснил начальник Генштаба.

Совещание закончилось. Все ушли. Сталин задержал Молотова.

   — Вячеслав, надо разобраться с генералом Коневым, — жёстко сказал он. — Приказ Ставки — ни шагу назад, а Конев сдаёт одну позицию за другой. Плохи дела и на Резервном фронте у маршала Будённого, две его армии также окружены. Я решил послать на Западный фронт правительственную комиссию, чтобы на месте разобраться в трагедии под Вязьмой. Ты возглавишь её. Возьми с собой маршала Ворошилова. Представителем Ставки с вами поедет генерал Василевский, которого ты брал с собой в Берлин.

   — Иосиф, я понял так, что генерала Конева будем отдавать под трибунал?

   — А чего с ним нянчиться? — Небрежная усмешка появилась на лице вождя. — Генерала армии Павлова мы не пощадили, а почему должны щадить Конева? Лучше потерять десять генералов, чем лишиться Москвы! — Он вызвал Поскрёбышева: — Пошлите ко мне Василевского!

Александр Михайлович застыл у порога. Скупым жестом Сталин подозвал его к столу, на котором лежала карта Московской области.

   — Вам сказал маршал Шапошников, что вы едете на Западный фронт в составе правительственной делегации?

   — Так точно, и я уже собрался!

   — Что надлежит вам делать? — Сталин скосил на генерала взгляд. — Все войска, которые оторвались от противника и которые отходят с запада, срочно отправляйте на рубеж Можайской линии. Организуйте там оборону, да так, чтобы враг не прошёл! Для этого делайте всё, что сочтёте нужным. Маршал Шапошников пошлёт в ваше распоряжение группу работников Генштаба и две колонны автомашин, на которых вы будете отвозить войска на Можайский рубеж. У кого не будет оружия — всем выдать!

Днём правительственная комиссия прибыла в штаб Западного фронта. Стояла непогода. Дул стылый ветер, небо всё в заплатах туч, казалось, вот-вот брызнет дождь. Прибывших встретил командующий фронтом генерал Конев, высокий, плечистый, с худощавым лицом и серыми цепкими глазами. Когда он рапортовал Молотову, голос его дрожал, как треснувшее стекло. Конев сразу насторожился: все, кто прибыл, поздоровались с ним за руку, а Молотов лишь кивнул и сразу удалился в отведённую для работы комиссии комнату. «Видно, головы мне не сносить», — грустно подумал генерал, и от этой мысли по телу пробежала дрожь.

   — Иван Степанович, где ваша рабочая карта? — спросил Василевский. — Хочу посмотреть, где и как расположены войска фронта.

   — Вот она, на столе...

Пока Василевский колдовал над картой, в штаб фронта прибыла колонна грузовиков, о чём ему доложил генерал Говоров.

   — Твоя задача, Леонид Александрович, — сказал Василевский Говорову, с которым вместе учился в Академии Генштаба и которого хорошо знал, — принимать прибывающие сюда войска с фронта и из тыла, сажать их на машины и отправлять на Можайский рубеж!

   — Усёк, Александр Михайлович! — улыбнулся Говоров. — А если у бойцов нет оружия, что делать?

   — Тех, у кого нет оружия, отправлять в Особый отдел! — сказал Молотов.

   — Наверняка это паникёры, трусы или дезертиры, и надо с ними разобраться, — сурово добавил Ворошилов.

Василевский смешался. И Молотов и Ворошилов поступают не так, как наказывал ему Сталин. В растерянности был и генерал Говоров.

   — Данной мне властью как представителю Ставки и заместителю начальника Генштаба, — вдруг заговорил Василевский, — приказываю вам, генерал Говоров, бойцов и командиров, у которых не окажется оружия, вооружать и отправлять на Можайский рубеж! Он взглянул на Молотова: — Я понимаю вас, Вячеслав Михайлович, среди бойцов могут быть и дезертиры, но мы их отправляем не на курорт, а на передовую! Они кровью искупят свою вину!

   — Вы много на себя берёте, — упрекнул его Ворошилов. — Я немедленно доложу об этом товарищу Сталину!

Он подошёл к столу, на котором стоял аппарат ВЧ, и попросил дежурного по связи соединить его с Верховным Главнокомандующим.

   — Что у вас, Климент Ефремович? — отозвался Сталин.

Ворошилов объяснил ему, в чём дело:

   — Я считаю, что генерал Василевский превысил свои полномочия. Бойцов, сбежавших от танков врага и бросивших своё оружие, надо отдавать под трибунал! Судить как предавших Родину, а он приказал вооружить их!

Сталин хмыкнул в трубку и тихо, но с яростью осведомился:

   — А кто будет оборонять Можайскую линию? Ты? — И, не дождавшись, что ответит ему Ворошилов, сказал: — Где Молотов? Дай ему трубку!

   — Слушаю тебя, Иосиф! — Молотов так сжал трубку, что побелели пальцы.

   — Ты кто, заместитель Председателя ГКО или адъютант Ворошилова? — жёстко спросил Сталин. — Почему позволяешь ему разводить базар? Василевский выполняет мой приказ, а Ворошилов на виду у всех устраивает ему разнос!

   — Понял, Иосиф, — тихо ответил Молотов. — Трубку Ворошилову дать?

   — Пошёл он к чёрту, дилетант! — громче обычного произнёс вождь. — Я поговорю с ним в Кремле, когда вернётесь. — И Верховный положил трубку.

В штабе повисла напряжённая тишина, все смотрели на Климента Ефремовича, а тот пощипывал усы. Наконец он сказал:

   — Товарищ Сталин, видно, не понял меня...

Василевский, взглянув на генерала Говорова, отрывисто бросил:

   — Действуйте, как вам приказано!

   — Слушаюсь! — Говоров взял под козырёк.

Пока комиссия работала в штабе Западного фронта, Василевский остро переживал случившееся, тем более что Ворошилова он уважал. Теперь ему открылась новая, доселе неизвестная грань в характере маршала — презрение к тем, кто оступился, не смог подавить в себе страх, который гнал их подальше от линии фронта. Это были молодые, необстрелянные парни, а рядом с ними не оказалось людей бывалых, которые помогли бы им выстоять.

Поздним вечером, когда на тёмном небе вспыхнули звёзды, Василевский наконец собрался отдохнуть. Весь день он мотался, ездил на Можайскую линию, дважды докладывал Сталину по ВЧ, как идёт формирование боевых частей. «Делайте всё, что считаете нужным», — вновь напомнил ему Верховный, и от этих слов у Александра Михайловича полегчало на душе. Хоть и жесток порой Сталин, но есть в нём теплота к людям. Василевский вошёл в штаб и, прежде чем лечь на нары, подошёл к комнате, где трудился член комиссии Ворошилов. На столе горела стеариновая свеча, маршал что-то писал. Александр Михайлович приоткрыл дверь:

   — Товарищ маршал, кажется, я нагрубил вам, прошу меня извинить...

   — Вы мне нагрубили? — удивился Климент Ефремович. — Пожалуйста, не наговаривайте на себя. Кто нагрубил, так это я. Прошу на меня не сердиться! — И он протянул руку.

Василевский ответил на рукопожатие маршала и внезапно некстати сказал:

   — Из разрозненных групп бойцов и командиров мы сформировали уже пять стрелковых дивизий.

   — Прилично! — одобрительно отозвался маршал. — У вас, Александр Михайлович, цепкая хватка. Жаль, что в своё время вы отказались от моего предложения стать начальником штаба Ленинградского фронта. Мы бы с вами по-доброму сработались.

   — Не мог же я бросить в Генштабе больного маршала Шапошникова...

В это время Сталин, грустный, стоял у стола и слушал доклад Шапошникова. По словам начальника Генштаба, обстановка на Западном, Брянском и Резервном фронтах ещё более обострилась. Верховного огорчило, что генерал Конев предпринял контратаку, но она захлебнулась.

   — Почему? — суровым тоном спросил Сталин.

   — Что может сделать Конев без танков? — усмехнулся Шапошников. — У него их единицы, а у немцев — сотни!

   — Значит, дело худо? — В заблестевших глазах Верховного появились злые огоньки.

   — Я бы этого не сказал, — возразил Шапошников. — Вот-вот подойдут резервы, и мы укрепим наши три фронта, и в первую очередь Западный.

Сталин какое-то время задумчиво молчал, потом вдруг произнёс:

   — Придётся всё же вызвать сюда Жукова! Под Ленинградом немцы перешли к обороне, к тому же часть своих бронетанковых сил они перебросили под Москву. Под Ельней Жуков уже бил спесивых вояк, и ему легче будет тут во всём разобраться.

Начальник Генштаба ничего не ответил. А Сталин тут же позвонил в Ленинград Жукову и приказал ему оставить за себя начальника штаба фронта генерала Хозина или генерала Федюнинского, а самому вылететь в Ставку.

   — Я очень вам нужен, товарищ Сталин? — осведомился Георгий Константинович.

   — Очень... — тихо прозвучал в трубке голос Верховного. Под Москвой сложилась тяжёлая ситуация, надо с вами посоветоваться.

Жуков не стал уточнять детали, коротко бросил:

   — Вылетаю!

Сталин, как назло, грипповал, однако с нетерпением ждал Жукова и, когда тот прибыл к нему на квартиру, без обиняков заявил: под Москвой критическая ситуация, часть войск Западного и Резервного фронтов попала в окружение; наши войска отступают; в Ставку идут противоречивые доклады, и он не может понять, где же истина.

   — Поезжайте туда и тщательно во всём разберитесь, — сказал Сталин. — Звоните мне оттуда в любое время, я буду ждать.

Пожелав вождю скорейшего выздоровления, Жуков уехал в Генштаб, где его принял маршал Шапошников.

   — Мне только что звонил Иосиф Виссарионович, — произнёс он, приглашая Жукова присесть. — Он попросил приготовить для вас карту. Сейчас её принесут, а мы с вами попьём чайку. Хотите?

   — Не откажусь, Борис Михайлович. Что-то я не вижу Василевского.

Шапошников объяснил, что в штабе Западного фронта работает правительственная комиссия, Василевский в её составе как представитель Ставки.

   — Коневу готовят сюрприз, — усмехнулся маршал. — Мне их затея не по душе.

Жуков, однако, промолчал. Взял карту.

   — Поеду, Борис Михайлович. К вечеру надо добраться к Коневу.

От дождей дорога раскисла, машина вязла в грязи, и Жуков с трудом доехал до места. Была уже ночь. В штабе находились Конев, начальник штаба фронта генерал Соколовский, член Военного совета Булганин. Не успел Конев и слова вымолвить, как Жуков, стряхнув смущение, выпалил:

   — Я прибыл сюда по поручению товарища Сталина, чтобы разобраться в обстановке и доложить ему по ВЧ. Прошу ввести меня в курс дела!

   — Я готов! — Конев пригласил его к карте.

Жуков тщательно анализировал обстановку. Потом поднял глаза на Конева:

   — Катастрофу в районе Вязьмы можно было предотвратить, если бы командующие фронтами вовремя определили направление главных ударов противника и сосредоточили против него основные силы и средства за счёт пассивных участков. Этого, к огорчению, не сделал ни один командующий, и наша оборона треснула по швам. Теперь вам всё ясно? — Жуков перешёл на официальный тон.

Конев смотрел на карту холодными глазами и чувствовал себя как побитый. Он не сразу нашёлся, что ответить Жукову, зато понял, где совершил грубую ошибку.

   — За науку спасибо, Георгий Константинович! — наконец сказал он.

   — Ладно, Степаныч, соображай на будущее! — улыбнулся Жуков.

В три часа ночи он доложил Сталину обстановку на Западном фронте. Главная опасность — пути на Москву ничем не прикрыты и на Можайской линии могут появиться немецкие танки. Поэтому надо отовсюду, где только можно, стягивать туда войска.

   — Этим уже занимается товарищ Василевский, — прозвучал в трубке глуховатый голос Верховного. — Что вы намерены делать?

Жуков ответил: выезжает в штаб Резервного фронта к маршалу Будённому, разберётся там в обстановке и сразу же позвонит.

   — Хорошо, жду вашего доклада.

Жуков вышел во двор. На фоне посветлевшего горизонта он увидел у своей машины высокого стройного военного, который о чём-то разговаривал с его водителем. Подошёл поближе — Василевский! У Жукова защемило сердце.

   — Здорово, дружище! — рявкнул Георгий Константинович.

Василевский обрадовался этой встрече.

   — Быстро ты сюда добрался.

   — Надо же спасать Москву, вот я и прибыл! — заулыбался Жуков. — А ты, сказал мне Верховный, занимаешься Можайской линией обороны?

   — Отправляю туда войска. — Василевский пальцами загасил окурок. — Ты в курсе, что тут работает правительственная комиссия? Вчера всё утро Молотов и Ворошилов терзали Конева, как заядлые следователи. Понимаешь, растерялся Иван Степанович, а голова у него светлая.

   — О комиссии мне поведал твой начальник, когда я спросил, где ты, — пояснил Жуков. — Возможно, мне удастся помочь Коневу.

   — Надо помочь, Георгий...

Побывав в штабе маршала Будённого, Жуков вернулся.

   — Вы как тут оказались? — спросил его Молотов.

   — Меня послал сюда товарищ Сталин, а какие вопросы решаете вы?

   — Генерал Конев растерял свои войска и не организовал отпор врагу, — с усмешкой произнёс Молотов. — Нам приказано разобраться.

   — Виноват не один Конев, — заметил Жуков. — Командующий Резервным фронтом маршал Будённый и командующий Брянским фронтом генерал Ерёменко также несут ответственность за трагедию под Вязьмой.

   — Мы в этом разберёмся и представим объективный доклад товарищу Сталину, — повысил голос Молотов.

В это время Жукову позвонил Сталин, и все, кто был в штабе фронта, услышали его.

   — Товарищ Жуков, решением Государственного Комитета Обороны вы назначены командующим Западным фронтом, а генерал Конев с этой должности снят, — громко сказал Верховный. — В штабе фронта работает правительственная комиссия, и как только она представит свои выводы, генерал Конев будет предан суду военного трибунала.

Жуков смешался. Конев стоял рядом и слышал обрывки фраз. Он побелел, в его глазах появилась отрешённость.

«Неужели Жуков отдаст Конева на растерзание и не защитит?» — думал Василевский, вслушиваясь в его разговор со Сталиным.

   — Вы слышите, товарищ Жуков? — заклокотало в трубке.

   — Слышу вас, товарищ Сталин! — Жуков снова обрёл уверенность. — Прошу вас так строго Конева не наказывать. Я знаю его давно, человек он способный и нам ещё пригодится.

   — У вас есть предложение? — осведомился Верховный.

   — Да! Прошу назначить Конева моим заместителем. Я поручу ему руководство группой войск на Калининском направлении. Уверен, что он себя проявит.

   — Я согласен! — сразу отозвался Сталин.

Жуков подошёл к Коневу и громко, чтобы слышали все, объявил:

   — Мне приказано вступить в командование Западным фронтом, а вы, товарищ Конев, по моей просьбе назначены Ставкой моим заместителем. Прошу собрать в штабе весь командный состав, и мы решим, с чего начнём нашу работу. — По губам Жукова скользнула добродушная улыбка. Он увидел, как у Конева повлажнели глаза.

   — Спасибо, — с трудом выдавил он. Голос его заметно сорвался.

Жуков, уединившись, внимательно разглядывал карту Западного фронта. Кто-то тронул его за плечо. Обернулся — Василевский.

— Что, колдуешь над Можайской линией обороны?

   — Угадал! — Жуков пожал ему руку. — Она сейчас меня беспокоит.

   — Туда Ставка бросила всё, что было у нас в резерве, — сообщил Василевский и без всякого перехода добавил: — Молодчина, что отстоял Конева, он тебя не подведёт.

   — Будем надеяться, — сдержанно отозвался Жуков. — Ты не торопишься в Генштаб? Давай на пару покумекаем над оперативной картой, глядишь, и родится ценная мысль...

Незадолго до рассвета в Генштаб пришла тревожная весть: в бою ранен командующий Брянским фронтом генерал Ерёменко! Шапошников тут же доложил об этом Сталину.

   — Что будем делать с Брянским фронтом? — спросил Верховный.

Шапошников сказал, что Василевский готовит директиву, она предписывает командарму 50-й генералу Петрову объединить действия своей армии и группы генерала Рейтера, начальника тыла Брянского фронта, и продолжать отход на фронт Орел — Мценск. А командармы 3-й и 13-й поступают в непосредственное подчинение Ставке.

   — Ставьте свою подпись и отправляйте, — распорядился Сталин. — Что у нас с созданием Калининского фронта?

   — Генштаб этот вопрос решил. — Маршал раскрыл свою рабочую тетрадь. — В состав Калининского фронта войдут три армии Западного фронта, его правое крыло, 8-я танковая бригада с Северо-Западного фронта, 45-я и 52-я кавдивизии.

   — Кого назначим командующим фронтом?

   — Конева, — ответил Шапошников. — Он командует группой войск на Калининском направлении, узнал, кто и на что способен.

Верховный не возразил. Шапошников поручил Василевскому подготовить директиву. Через руки Александра Михайловича прошли десятки директив, и он был доволен, что ни Сталин, ни Шапошников не вносили в них существенных поправок. И сейчас Василевский старался всё тщательно продумать, чётко определить, какие армии и дивизии включить в состав войск фронта. Не прошло и часа, как он положил документ на стол начальнику. Тот пробежал его глазами.

   — Может, у Жукова взять ещё одну дивизию?

   — Мы и так его ограбили на целых три армии! — запротестовал Василевский.

Генералу Коневу операция удалась, он сорвал попытки немцев развить наступление от Калинина в тыл Северо-Западному фронту. Разгорячённый Василевский пришёл к Шапошникову:

   — Товарищ маршал, разрешите мне съездить к Коневу? Я хочу его поздравить с успехом. Это же его первая победа!

   — Поезжайте, голубчик, и от моего имени пожмите ему руку.

Конев был тронут приездом Василевского. Тот поздравил его от имени руководства Генштаба.

   — Понимаешь, Александр, я так переживал! — признался Конев. — Сам посуди: принял фронт, а на другой день повёл людей в бой! Я думал, что поседею. Для меня это была последняя ступенька, и если бы я сорвался с неё, мне бы больше не подняться. Но я не сорвался!..

На другой день больше часа Василевский работал с картой в кабинете Верховного. Когда всё было сделано, он принял приглашение Сталина отужинать с ним. За столом Александр Михайлович как бы невзначай обронил:

   — А генерал Конев вас не подвёл.

   — Пусть бы попробовал подвести! — Сталин прищурил глаза. — Ему надо ещё много сделать, чтобы реабилитировать себя. Жуков вам не звонил?

   — Пока нет.

Передышка на фронтах оказалась короткой. Во второй половине октября немцы вновь двинули танки на столицу. Государственный Комитет Обороны по предложению Сталина принял решение эвакуировать из Москвы некоторые правительственные учреждения, дипломатический корпус, крупные оборонные заводы. Василевский сидел в конце стола, за которым располагались члены Политбюро, наркомы.

   — В Москве остаются ГКО, Ставка и минимум ответственных лиц для оперативного руководства страной и вооружёнными силами, — жёстко произнёс Сталин. — Эвакуируется и Генштаб. Вы, товарищ Шапошников, возглавите Генштаб на новом месте. А здесь оставьте на своё усмотрение оперативную группу в десять—двенадцать человек для обслуживания Ставки. Кто может её возглавить?

   — Генерал Василевский.

   — Не возражаю...

Вернулись в Генштаб усталые. Шапошников сказал:

   — А теперь, голубчик, давайте подумаем, кого включить в оперативную группу.

   — Начальников всех направлений Оперативного управления Генштаба, — предложил Василевский. — Товарищей Курасова, Штеменко, Шевченко, Вечного, Карпоносова...

   — Принимается! — одобрил Шапошников. — Приглашайте их ко мне, я скажу, что им надлежит делать. Не возражаете? — Он грустно улыбнулся, и Василевскому отчего-то стало жаль его.

   — Борис Михайлович, вы удивительно добрый человек! — мягко сказал Василевский. — И как я могу возражать, если всё, чего я достиг в Генштабе, от вас, или, как однажды выразился Верховный, от «шапошниковской школы».

   — Да, голубчик, он так сказал... — Шапошников ладонью провёл по усталому лицу. — Впрочем, какая может быть школа? Когда-то меня учили опытные командиры, теперь вот я учу людей. Так сказать, романтика военных будней. Я вот о чём подумал, — продолжал он. — Сталин человек весьма крутой, а то и жестокий до боли. Но я тёртый калач, и меня не так-то легко сломать, а вы мотайте на ус. Ладно, собирайте людей, время-то бежит, и бежит не ручейком, а бурной рекой!..

Под вечер маршал Шапошников сообщил Василевскому, что пойдёт к Верховному.

   — А вы, голубчик, проверьте, всё ли подготовлено к эвакуации, — завтра утром Генштаб отбывает из Москвы, вы остаётесь с оперативной группой. Связь с вами я буду держать.

   — Можно проводить вас на вокзал?

   — У вас теперь другой начальник — товарищ Сталин, — пояснил Шапошников. — Спросите у него, но он не отпустит...

Василевский решительно снял трубку.

   — Товарищ Сталин, это я, генерал Василевский! — Голос его потяжелел. — Из Москвы завтра уезжает Генштаб. Разрешите мне проводить на вокзал маршала Шапошникова?

   — Нам сейчас не до проводов! — сердито отозвался вождь. — Занимайтесь делом!

Василевский грустно посмотрел на маршала. У того на лице появилась кислая улыбка.

   — Что я вам говорил?

Весь день Василевский работал в Ставке, даже обедал в наркомате, а не дома. Устал так, что в глазах прыгали чёрные мошки.

   — Где ваши жена и сын? — вдруг спросил его Сталин.

   — Со мной.

   — Советую вам эвакуировать их из Москвы. Немцы стали часто бомбить город, вспыхивают пожары, опасность на каждом шагу, да и фронт совсем рядом.

   — Спасибо за совет, Иосиф Виссарионович, кажется, я так и сделаю.

   — Семью проводить на поезд я вас отпущу, — сказал вождь, и на его суровом лице появилась улыбка.

Василевский спешил домой. В морозном небе ярко горели звёзды. На улицах темно, хоть глаз выколи. Кое-где мелькали огоньки папирос — это курили прохожие. Москва затихла, словно окунулась в глубокий сон. То там, то здесь парами ходили военные патрули.

Он открыл дверь своим ключом и вошёл в квартиру. Катя вышла ему навстречу, защебетала:

   — Я ждала тебя, Саша! А ты на обед так и не пришёл. Мог бы и позвонить. Чего такой грустный?

   — Немцы рвутся в столицу, разве будешь весёлым? — Он присел к столу. Катя принесла ужин и села напротив, наблюдая, как жадно он ест. — Надо тебе с сыном уехать из Москвы. Опасно тут оставаться...

   — Я не боюсь, Саша, — начала было Катя, но он прервал её:

   — Сам Сталин говорил со мной, он и рекомендовал эвакуировать вас подальше от столицы. Два дня вам на сборы!

Катя сказала, что, коль так встал вопрос, она поедет к своей сестре, которая живёт под Челябинском. Александр одобрил её выбор.

   — Собери вещи, возьми всё, что надо. Я отвезу вас на вокзал, посажу в поезд... Кстати, меня назначили старшим оперативной группы, и теперь я подчинён лично товарищу Сталину. — Он взглянул на часы. — Ещё не поздно, я съезжу к Серафиме, узнаю, поедет ли она с Юрой в эвакуацию и куда. Ты не возражаешь?

   — Ну что ты, Саша! Конечно, сходи и помоги Юре. — И грустно добавила: — Спать я не лягу. Пока ты будешь у Серафимы, я соберу чемоданы.

   — Ты умница, Катюша! — Он притянул её к себе и поцеловал.

Добрался Василевский на свою старую квартиру быстро. Ему открыла Серафима.

   — Ты? — удивилась она, глядя в упор на своего бывшего мужа. — Чему обязана? Если ты к Юре пришёл, то его нет, он у бабушки.

Василевский прошёл в комнату и сел.

   — Вот что, Серафима. — Он перевёл дыхание. — Через два дня я отправляю в эвакуацию свою семью. Ты думаешь с Юрой уезжать? Если да, я мог бы взять вам билеты и посадить в поезд.

Это предложение заинтересовало Серафиму, но ответила она не сразу, да он, собственно, её и не торопил. Давно он не видел Серафиму, с тех пор как приходил к сыну под новый, 1941 год. Поздравил Юру с праздником, вручил ему подарок. Серафима заметно похудела, правда, элегантная причёска делала её моложе своих лет.

   — Твоё предложение я, возможно, приму, — наконец сказала она. Голос у неё стал мягче, теплее. — Вот только посоветуюсь с мамой и Юрой.

   — Хорошо! — Василевский встал. — Если желаешь, Юру я могу отправить вместе со своими. Моему семилетнему Игорьку с ним будет веселее.

   — Твоему Игорьку, — передразнила его Серафима. — А Юра что, не твой?

   — Серафима, не придирайся! — осадил он её. — Прошло уже восемь лет, как мы с тобой расстались, и я не хочу даже мысленно возвращаться в то далёкое время. — Он помолчал. — Может, Юра всё же поедет с моими?

   — Нет! — зарычала она. — У Юры есть мать, бабушка...

   — Тогда я пошёл, — смягчился Василевский.

   — Куда едут твои, если не секрет? — спросила Серафима.

   — Мои едут под Челябинск в село Чебаркуль. Так я жду твоего звонка, только решай скорее.

В кабинет шумно вошёл Берия. Сталин, что-то писавший за столом, поднял голову. «Нахал, даже не постучал в дверь!»

   — У меня срочное дело, Иосиф, — сказал Берия.

Сталин бросил на своего преданного слугу пронизывающий взгляд:

   — Скажи, Лаврентий, зачем в январе я присвоил тебе звание Генерального комиссара государственной безопасности? Ты, наверное, думаешь, что за особые заслуги? Но пока я их не вижу, этих особых заслуг!

   — Я стараюсь, Иосиф...

   — Какое у тебя срочное дело?

   — В московской тюрьме находится группа военных, среди них Штерн, Рычагов...

   — Сколько всего человек?

   — Двадцать два. Немцы стоят у порога столицы, и я хотел бы отдать приказ...

   — Нет, Лаврентий, только не сейчас и не в Москве, — решительно возразил Сталин. — Их вина доказана?

   — Разумеется, все они — предатели.

   — Эвакуируй их под Куйбышев...

Берия сказал, что заключённый бывший командующий ВВС Красной Армии, дважды Герой Советского Союза Яков Смушкевич тяжело болен. Его арестовали за месяц до начала войны в госпитале, где ему сделали операцию ног. В тюрьму его пришлось нести на носилках...

   — Можем, оставим его здесь?

   — Что, от жалости слезу пустил? — усмехнулся Сталин и жёстко добавил: — Врагов Советской власти жалеть не надо! Его тоже отправляй вместе со всеми!

«Коба не в духе, видно, неудачи наших войск под Москвой огорчили его», — подумал Берия, уходя.

Даша была на кухне, когда услышала стук. Она открыла дверь. На пороге стояла улыбающаяся Галина.

   — Можно к тебе?

   — Заходи! — пригласила Даша. — Я как раз собиралась варить малышке кашу. Что-то ночью она часто просыпалась, хныкала, и я из-за неё не выспалась.

   — А что, Юлия Марковна эвакуировалась? — Галя села на стул, сняла шляпу.

   — Да нет, поехала к сестре в Сокольники, — пояснила Даша. — Она, как и я, решила остаться в Москве. Что будет — то будет. Куда мне ехать с Машей? Да и Азар всё ещё сидит. Как же я брошу его? Вчера Настя звонила из Полярного, спрашивала, навещала ли я Азара. Но к нему пока не пускают — идёт следствие. В прошлом году, когда Азара арестовали, я предложила Насте переехать жить ко мне в Москву, пока не решится судьба мужа, она сначала согласилась, а потом отказалась: говорит, у меня самой малышка...

Даша подошла к кроватке. Маша блаженно спала с соской во рту.

   — Пора кормить, а она всё ещё дрыхнет, — посетовала Даша. — Ночью почти не спала, что-то её беспокоило, — повторила она.

Галя выложила из сумки морковный сок, гречневую кашу, мёд.

   — У меня лечится бухгалтер магазина «Детское питание», всё это она мне презентовала, — улыбнулась она. — Так что твою малышку питанием я обеспечу. Вон что делается в Москве, скоро и хлеба не купишь из-за проклятой войны. Оскар всю неделю пропадал на Западном фронте. Говорит, что немцы снова собираются наступать на столицу. Я даже струхнула: а вдруг они захватят Москву? Но Оскар меня успокоил: сам Сталин заявил, что столицу на поругание фашистам не отдадим!

   — Утром я бегала купить молока и, пока стояла в очереди, наслышалась всякого, — сказала Даша. — Говорят, что Сталин укатил в Куйбышев, куда переехало наше правительство.

   — Что ты плетёшь, Даша? — одёрнула её Галя. — И ты поверила этим слухам? Никуда товарищ Сталин не укатил! Он на своём посту — в Кремле!

   — Правда? — Даша вопросительно подняла брови.

   — Истина! Не станет же Оскар врать мне!

«Он-то как раз и может тебе наврать», — усмехнулась в душе Даша.

В коляске проснулась Маша и заплакала. Даша поспешила распеленать её и взяла на руки:

   — Не плачь, малышка! А кто это к нам пришёл? Тётя Галя, она принесла тебе соки и кашку...

Галя, помыв на кухне руки, подошла к Даше и, открыв Маше рот, пощупала десны пальцем.

   — Боже, у неё режутся зубки! Потому-то она плохо и спала ночью. Больно ей было. Но это скоро пройдёт.

Даша села на диван и стала кормить дочь молоком из бутылочки. Маша прытко сосала соску, глазки её бегали по сторонам: должно быть, она проголодалась.

   — Чудесная девочка! — Галя тронула Машу за носик. — Глазки у неё чёрные, как спелая вишня. — Она взглянула на Дашу: — Так кто он, твой избранник?

   — Зачем тебе это знать? — Даша слегка зарделась, лицо её пошло белыми пятнами. — Я когда влипла, то страшно испугалась: что делать? Рожать или решиться на аборт? Но... видно, не судьба! Вспомнила, как ты советовала мне родить малыша. Но тут случилось чудо...

   — Какое ещё чудо? — не поняла Галя.

   — Я провела ночь с этим человеком и влюбилась!

Галя долго молчала, о чём-то размышляя.

   — Значит, в твоей женской судьбе я сыграла какую-то роль? — наконец заговорила она.

   — Я бы сказала — главную роль! — воскликнула Даша.

   — Твой избранник хоть знает, что у него появилась дочь?

   — Нет! — жёстко, даже зло произнесла Даша. — И знать не будет. — Она взяла молоко и пошла на кухню, чтобы сварить кашу, а Галю попросила присмотреть за малышкой. — Я быстро вернусь.

Галя наблюдала, как Маша, сидя в кроватке, играла с мишкой: она восторженно махала ручонками и что-то выкрикивала.

   — Вот так, ещё попрыгай!.. — Взгляд Гали упал на письменный стол, на котором лежала какая-то книга. Она взяла её — роман Гончарова «Обрыв». Полистала книгу, из неё выпал листок. Галя подняла его и прочла про себя: «Дорогой Оскар, я очень скучаю по тебе; ты бы зашёл ко мне хоть на часик, — писала Даша. — Я давно хочу тебе открыть один секрет, да всё не решаюсь: а вдруг станешь презирать меня? И всё же ты должен знать правду! Оскар, Маша — твоя дочь...» Галя не могла больше читать, от этой неожиданной новости у неё будто что-то оборвалось, сдавило дыхание. «Вот муженёк что натворил, — выругала про себя Оскара. — Этого я ему не прощу!» Она положила листок в книгу. В голове стучало: «Как мне быть? Что делать?..»

В комнату вошла Даша, на ходу мешая ложечкой кашу в тарелке.

   — Не плачет моя Маша? — спросила она.

   — Да нет, она весело играет с мишкой. — Голос у Гали сорвался, и Даша это заметила.

   — Чего ты?

   — Пойду я, Даша, — грустно молвила Галя. — В ночь ухожу на дежурство в госпиталь. Перед операцией надо хоть немного поспать. Тот, кому буду делать операцию, очень тяжёлый. Почки у него барахлят...

Ушла Галя какая-то странная. Даша недоумевала: отчего та вдруг стала грустной? Она накормила дочь, искупала её и, уложив спать, уселась за письменный стол. Она развернула книгу, вынула из неё недописанное письмо и увидела, что оно помято. И тут же её пронзила догадка — письмо читала Галя! Теперь ей стало понятно, почему та так изменилась в лице. «Ну что ж, — подумала Даша, — если прочла, значит, скорее наступит развязка. Или она уйдёт от Оскара, или Оскар уйдёт от неё. Что будет, то будет!»

Даша дописала письмо и вложила его в конверт. Утром она бросит его в почтовый ящик. Если завтра Оскар вернётся с фронта, письмо откроет ему Дашину тайну и он будет знать, что кроме сына Петра у него есть дочь Маша. От этой мысли у Даши тревожно забилось сердце. Что будет? Как он воспримет всё это?..

Галя вернулась домой, с трудом открыла дверь и вошла в комнату. Бледность с её щёк не сошла, лицо было каким-то неживым. Подошла к дивану и рухнула на него не раздеваясь. Из глаз брызнули слёзы, и такой жар возник в груди, что ей тяжело было шевельнуться. В голове суматошно билась мысль — Оскар предал её! Что делать? Пока ей было ясно одно: после того что случилось, Оскар ей не муж и жить с ним под одной крышей она не будет!

И всё же — что делать? И вдруг её обожгла мысль — уйти на фронт. В больнице врачи-коллеги агитировали её податься в народное ополчение, но она отказалась. «А вот теперь поеду на фронт и мужу об этом не скажу!» — твёрдо решила она. Встала с дивана, вытерла на щеках слёзы и, глядя на себя в зеркало, произнесла вслух:

   — Не горюй, Галя, у тебя есть сын, он любит тебя больше всех на свете!

Обессиленная и притихшая, она до глубокой ночи лежала на диване, но сон к ней никак не шёл. Одолевали разные мысли, и одна из них особенно терзала её: как поступит военком, когда завтра утром она придёт к нему с просьбой отправить её на фронт? Она была с ним знакома, и всё же... Неужели он откажет?

Уснула она на рассвете. Разбудил её громкий стук в дверь. Набросив халат, она вышла в коридор.

   — Кто тут?

   — Это я, Галюша...

«Оскар! — отчего-то вдруг испугалась она. — Какого чёрта он заявился? Сидел бы в своей редакции...» Она открыла ему дверь.

   — Ты что, спала? — спросил Оскар, проходя в комнату.

   — Да...

   — А я вернулся с фронта. — Он снял шинель и повесил её на вешалку. — Ездил с командующим фронтом Георгием Жуковым на передний край, и нас обстреляли немцы. Мина взорвалась рядом с машиной...

Оскар стал пить чай. Неожиданно ему позвонил главный редактор и попросил прийти в редакцию.

   — Дело тут есть одно, и без вас нам его не решить...

Кальвин допил чай, оделся и, уходя, заглянул в спальню. Галя сидела на диване и заплетала волосы. Лицо её было грустным.

   — Меня зачем-то вызывает главный редактор, — сухо сказал он. — Я тебе нужен?

   — Когда вернёшься? — спросила жена.

   — Сам ещё не знаю, но, видимо, к вечеру, если снова не уеду на фронт.

В кабинете главного редактора Кальвин увидел писателя Алексея Николаевича Толстого. Он уже бывал на даче у знаменитого писателя, и тот всегда принимал его радушно, даже делился своими творческими планами.

   — Вам передавал привет с фронта генерал Конев, Алексей Николаевич, — произнёс Оскар, поздоровавшись с писателем. — Ему пришлась по душе ваша статья «Армия героев». Просил вас написать ещё что-то в таком духе. Бойцы, сказал он, зачитываются вашими статьями...

   — Спасибо за добрую весть, — мягко улыбнулся Толстой.

   — Оскар Петрович, — заговорил главный редактор, — я попросил Алексея Николаевича написать для газеты статью о зверствах немецких фашистов под Москвой. Но ему нужны факты, рассказы тех, кто побывал в застенках врага, свидетельства очевидцев. Не сумели бы вы собрать такой материал?

   — Я готов это сделать! — быстро ответил Кальвин.

   — Это было бы здорово! — одобрительно отозвался Толстой. — Кроме свидетельств наших бойцов, мирных жителей, не смогли бы вы достать письма немцев к себе на родину, в которых они хвалятся тем, что жестоко расправляются с советскими людьми? Хотя бы два-три письма.

   — Есть такие письма в армейских штабах, привезу их вам, — заверил Кальвин.

   — Оскар Петрович, оформляйте себе командировку, а мы ещё поговорим с Алексеем Николаевичем, — сказал главный редактор.

   — Есть, понял! — И Кальвин вышел.

Два дня провёл Кальвин на фронте. Он собрал для Толстого богатый материал о зверствах фашистов на оккупированной территории, помогли ему в этом деле разведчики. Документы он отвёз писателю в Барвиху. Толстой встретил его радушно, усадил рядом и стал с интересом знакомиться со свидетельствами тех, кто испытал на себе «гуманность» фашистов.

   — Это как раз то, что мне надо, — заявил Толстой и поблагодарил Кальвина за помощь.

   — Я рад, что хоть в чём-то помог вам, Алексей Николаевич, — ответил Кальвин. — А то, что вы на высоком накале напишете статью, ничуть не сомневаюсь. У вас талант большого художника.

   — Спасибо, голубчик, за добрые слова, — смутился Толстой.

Пока они беседовали, жена писателя Людмила Ильинична накрыла на стол.

   — Прошу вас, Оскар Петрович, с нами отобедать! — звонко сказала она. На её лице появилась улыбка, а глаза блестели. — Алексей Николаевич рвётся на фронт, хочет своими глазами увидеть, как сражаются наши бойцы. Но я решительно возражаю против его поездки: мало ли что может случиться на фронте! Там рвутся мины, снаряды, кругом свистят пули, осколки. Один наш знакомый полковник рассказывал, что делается на переднем крае... Нет, Алексей, я тебя на фронт не пущу!

Толстой, глядя на Кальвина, пояснил:

   — Она у меня построже военного коменданта — отдаст распоряжение, и я никуда без неё ни шагу! — Он усмехнулся. — Даже когда еду в «Красную Звезду», она сопровождает меня.

Жена подала голос:

   — Ты ещё напишешь не одну книгу, и я бы не хотела, чтобы твои замыслы оборвались...

После обеда Толстой сказал Кальвину:

   — Ну, а теперь, голубчик, пойдёмте ко мне в кабинет и вы расскажете мне, как сражаются наши бойцы. Немец не захватит столицу?

   — Что вы, Алексей Николаевич! — воскликнул Кальвин, поднимаясь из-за стола. — Москвы им не видать как своих ушей! Мне понравилось, как на этот вопрос ответил командующий 16-й армией генерал Рокоссовский: «Немцы, подобно стае борзых, бросились на Москву, но о нашу оборону они поломали себе зубы и теперь скулят, как те псы!»

   — Я слышал о Рокоссовском; говорят, есть у него талант и бьёт он врага крепко, не так ли? — Толстой в упор взглянул на Кальвина.

   — Он прочно держит оборону, и действиями его армии товарищ Сталин доволен...

Вернулся Кальвин домой поздно. Позвонил, но ему никто не ответил. Тогда он своим ключом открыл дверь и вошёл в комнату. Включил свет и на столе увидел записку. Взял её и прочёл.

«Оскар, я уехала на фронт, — писала жена. — С трудом мне удалось убедить военкома в том, что моё место, место врача, там, где нашим раненым бойцам надо оказывать помощь. Уехала я воинским эшелоном. У меня к тебе единственная просьба — береги сына. Петя очень горяч, он рвётся на фронт, и я не уверена, что он не добьётся своего.

Прости, если в нашей совместной жизни я чем-либо обидела тебя. Кажется, я излишне была ревнива. Теперь я поняла, что поступала глупо. Будь счастлив. Галина».

Щемящее чувство охватило Оскара. Отчего вдруг она уехала на фронт? Что случилось? Ведь совсем недавно Галю агитировали на работе пойти в народное ополчение, но она отказалась. И неожиданно решилась.

«Я найду, в каком она медсанбате, и всё выясню, — решил Оскар. — И поможет мне в этом деле военком...»

С утра Кальвин редактировал статью, в это время ему и позвонил Василевский.

   — Оскар, беда! — крикнул он в трубку. — Твоя жена в госпитале. Её доставили с фронта. Под Волоколамском её тяжело ранило. В медсанбат угодил снаряд... Торопись, её собираются оперировать... Кто мне звонил? Начальник госпиталя. Ты едешь?

   — Немедленно! А тебе, Саша, спасибо за звонок. Да, ты своих отправил в эвакуацию?

   — Они уже где-то под Челябинском, — ответил Александр Михайлович.

   — Хотел поговорить с тобой о брате Азаре, но потом... Будь здоров!

Добрался до Красногорска Кальвин быстро: на шоссе снега почти не было и редакционная «эмка» бежала прытко. Въехали во двор госпиталя. Предъявив часовому своё корреспондентское удостоверение, Оскар зашёл к военврачу.

   — Я приехал к Галине Сергеевне Кальвиной...

Военврач, однако, встретил его настороженно. Был он уже немолод, с усами и бакенбардами, на смуглом лице грустно поблескивали серые глаза. Выслушав Оскара, он спросил:

   — Вы, собственно, кто? Спецкор газеты, да?

   — Так точно! — отрезал Кальвин.

   — Спецкору нечего делать в палате, где лежит тяжелораненая...

   — Но я её муж! — воскликнул Кальвин.

   — Так бы сразу и сказали, — с обидой в голосе произнёс военврач. — Идите в пятую палату, мы вот-вот положим её на операцию. Для меня ваша жена — не обычный раненый, и я должен её спасти. Только бы немцы не помешали нам. Слышите, где-то рядом рвутся снаряды? Это немцы бьют из орудий...

Но Кальвин уже не слушал военврача. Он рванул на себя дверь и вошёл в палату. Галя лежала на койке в белом халате, который был весь в пятнах крови. Лицо мертвенно-бледное, глаза закрыты, дышала она тяжело и неровно.

   — Галя, это я, Оскар! — выдохнул Кальвин, присев на стул.

Галя открыла глаза, мокрые ресницы заблестели при свете лампочки.

   — Красавчик мой... — прошептала она. В её голосе не было насмешки, как случалось раньше.

Он смотрел на жену и чувствовал, как тяжестью наливалось его тело, казалось, что ранена не она, а он.

   — У тебя в глазах слёзы, — тихо сказала Галя. — Отчего? Ты такой сильный... Тебе жаль меня, да? Раньше надо было меня жалеть. — И без всякой связи добавила: — Снаряд угодил в дом, когда мы делали операцию. Меня зацепили осколки... Как ты поживаешь? От Пети нет писем?

   — Он воюет на Северном флоте, — грустно произнёс Оскар. — Говорит, что лейтенантом стать ещё успеет, а сейчас ему надо быть хорошим минёром. На корабле плавает...

   — Характер у сына, дай бог! — промолвила Галя. Она хотела было чуть приподнять голову, но застонала, и голова её упала на подушку. Он нагнулся к ней, чуть приподнял за плечи и положил ей под голову свою шапку-ушанку. — Так лучше?

   — Спасибо, Оскар...

В палату вошла медсестра. Она была чем-то похожа на Дашу: то ли небольшим ростом, то ли светлой улыбкой, то ли озорными глазами. Он спросил её, скоро ли его жену положат на операцию.

   — Военврач в соседней палате осматривает больного. Как вернётся, так и повезём вашу жену в операционную, — улыбнулась медсестра.

Она вышла, а Галя спросила:

   — Как Даша?

   — Я давно у неё не был. Две недели провёл на Западном фронте.

   — Хорошую малышку она родила... — Губы у Гали дрожали. — И назвала её Машей в честь своей мамы. Перед отъездом на фронт я была у неё... — На лице раненой появилась улыбка и тут же погасла. И глаза у неё стали холодными, как утренняя роса. — Кто отец девочки?

   — Она мне не говорила.

   — Ты бы спросил у неё...

   — Зачем мне это знать? — Оскар ответил резко и, как ей показалось, холодно. И, чтобы не обидеть жену, поспешил добавить: — Вот поправишься, выпишут тебя из госпиталя, и вместе сходим к ней...

   — Не надейся, Оскар, — тихо сказала Галя и грустно прибавила: — Я врач и знаю, что операцию не перенесу. Один осколок сидит в лёгком, другой — в правой почке. Я потеряла много крови, совсем ослабла...

В палату вошёл усатый военврач. Он взял стул и сел рядом с раненой.

   — Ну что, коллега, будем делать операцию? — Он улыбнулся, отчего его усы качнулись.

   — А надо ли, Владимир Петрович? — тихо спросила Галя. Голос у неё всё так же дрожал, и она ничего не могла с этим поделать.

   — Надо, Галина Сергеевна, — серьёзно сказал военврач. — Лейтенанту было совсем плохо, но мы с вами спасли его. Я думал, умрёт, ан нет, выдюжил! В бою уничтожил три немецких танка, а когда кончился боезапас, таранил четвёртый танк.

   — Так это же герой! — воскликнул Кальвин. — Я напишу о нём в газету!

   — Тут есть одно «но», — замялся военврач. — Этот лейтенант — мой сын. И не я оперировал его...

   — Кто же?

   — Вот она, — военврач кивнул на Галю. — В Волоколамске стоял медсанбат. Там и ранило тяжело моего сына... Галина Сергеевна уже кончала операцию, когда немецкие танки стали нас обстреливать, и её ранило. И вот теперь я буду её спасать. — Помолчав, он добавил: — Я не мог тогда оперировать своего сына, у меня дрожали руки, я отдал вашей жене скальпель, и она блестяще всё сделала...

   — А со своим сыном встретились случайно?

   — В том-то и дело, что случайно, — подтвердил военврач. — Увидел его в числе других раненых, которых доставили в медсанбат, и надо было его спасать. Он был самый тяжёлый... Я так разволновался, что и слова поначалу вымолвить не мог. Куда уж было мне оперировать его?!

Галя открыла глаза и увидела рядом своего коллегу. Тихо спросила:

   — Танкист жив?

   — Жив, Галина Сергеевна, жив, милая, — улыбнулся военврач. — Ты, пожалуйста, не разговаривай, береги силы...

Галю оперировали в полночь. Оскар сидел в соседней палате и курил одну папиросу за другой. Он нетерпеливо ждал, когда появится военврач. Наконец тот вышел из операционной. Лицо его было хмурым.

   — Ну как, Владимир Петрович? — Оскар загасил пальцами папиросу.

   — Я всё сделал, что мог, — глухо сказал врач. — Вот, возьмите себе на память. — И он отдал Оскару кусок зазубренного металла.

   — Что это? — не понял Кальвин.

   — Осколок, который я извлёк из лёгкого Галины Сергеевны.

   — Она будет жить? — почти в упор спросил Оскар.

   — Должна! Но как поведёт себя сердце? Ему очень тяжело качать кровь, и всё может случиться. Так что мужайтесь! После операции ещё не прошёл наркоз, поэтому она без сознания...

Кальвин вышел перекурить. Он не помнил, сколько прошло времени, как в дверях палаты появилась медсестра:

   — Ваша жена пришла в себя и просит зайти к ней.

Оскар загасил окурок и быстро вошёл в палату. Галя лежала неподвижно. Лицо её было белым, как халат на ней, под глазами появились тёмные круги, будто кто-то нарисовал их тушью.

   — Ну вот, опять увидела тебя... — прошептала Галя. — Я умру, Оскар, хоть и вынули из лёгкого осколок. У меня плохое сердце. А ты... ты не забывай меня, Оскар. Иногда я плохо относилась к тебе, но прости, если можешь... И всё же не забывай... Один не живи — женись на Даше. Она тебя безумно любит, я знаю... Теперь у тебя кроме сына есть и дочь Маша...

   — Что ты... — Оскар запнулся. — Что ты такое говоришь? — едва не крикнул он.

   — Не возражай, Оскар, Маша — твоя дочь!.. А Петра ты побереги. Я верю, что ты... ты не забудешь меня. Я... я... — Она схватилась рукой за грудь и что-то невнятно произнесла. Больше и слова не обронила...

Оскар нагнулся к ней, кровь бросилась ему в голову.

   — Галя, ты что? Галя!.. Сестра, скорее сюда Владимира Петровича!..

   — Я здесь, друг мой... — Военврач вошёл в палату.

   — Моей жене плохо, сделайте что-нибудь!

   — Я уже сделал всё, что надо было, но... — И военврач развёл руками. — Сердце у неё, друг мой...

 

Глава седьмая

Утром, едва над Москвой разлилось солнце и ветер унёс на запад дождевые тучи, приехал Жуков. Прежде чем идти к Верховному, он зашёл в Генштаб к Василевскому.

   — Не ждал? — торжествующе улыбнулся Георгий Константинович. — А я вот к тебе как с неба свалился.

   — Как на фронте, фрицы беспокоят? — спросил Василевский, здороваясь с другом за руку.

   — Притихли! — Жуков сел. — Мы их чувствительно пощипали. Но передышка, полагаю, будет недолгой. А ты как тут со своей опергруппой?

   — Днюю и ночую на службе! А если честно, тяжеловато мне. То и дело вызывает Верховный. То одно даёт задание, то другое. Знаешь, что он мне сказал? «Вы, товарищ Василевский, теперь напрямую мне подчинены, так что не обессудьте, если буду жёстко требовать».

   — Узнаю характер Верховного! — Жуков засмеялся. — Что-что, а требовать он умеет, если надо, то и шкуру с тебя снимет!.. Признаюсь, Саша, что и мне сейчас нелегко. Как саранча лезут фрицы к столице. И фанатики до безумия! Наши разведчики взяли в плен «языка». Привели его на допрос. Немец холёный, с вырезанным на носу крестом, и, хотя шрам еле виден, мы догадались — эсэсовец! Спрашиваю его через переводчика, из какой армии? Он вскочил с места и каркнул во всю глотку: «Хайль Гитлер! Русиш капут!» Меня будто кипятком обдало...

   — Наглец! — выругался Василевский.

   — Пойду к Верховному. — Жуков встал. — Он велел мне быть к десяти. Должно быть, переживает за Москву... У меня, кажется, всё есть, а вот танков маловато. Если Генштаб даст их мне, не откажусь!..

Не прошло и полчаса после ухода Жукова, как Василевского вызвал Сталин. В его приёмной Александр Михайлович увидел генерала Хрулёва.

   — Вы к товарищу Сталину?

   — Да, Андрей Васильевич.

   — И меня он зачем-то вызвал...

   — Заходите, товарищи, и присаживайтесь! — пригласил Сталин, увидев в дверях двух генералов. — Товарищ Василевский, как у нас обстоят дела с резервами?

Александр Михайлович сказал, что Генштаб готовит их ускоренным методом. Кое-что уже есть. Завершается формирование десяти армий. Они хорошо вооружены, особенно танками. Прибыла под Москву и морская пехота...

   — Жуков просит дать ему двести танков, — прервал его Сталин. — Где их можно взять?

   — Я решу этот вопрос.

Сталин взглянул на Жукова:

   — Слышали?

   — Так точно! — Жуков встал. — Тогда у меня всё, товарищ Сталин. Я хотел бы решить с генералом Хрулёвым некоторые вопросы тылового обеспечения войск фронта.

   — Товарищ Хрулёв, берите с собой Жукова и дайте ему всё, что он просит. Речь идёт о защите Москвы, а для этого ничего не жаль.

Теперь в кабинете остался один Василевский. Он ждал, что ему скажет Верховный. А тот явно не торопился. Набил трубку табаком, зажёг её и, попыхивая, глотнул дым.

   — Огорчила меня Одесса, — с грустью промолвил Верховный. — Как завершилась эвакуация войск? Почему-то об этом вы мне не доложили.

   — Ещё не успел, Иосиф Виссарионович, — покраснел Василевский. — Эвакуация войск Одесского оборонительного района прошла скрытно и без потерь.

   — И без потерь? — удивился Сталин. — Кто вам сказал? Адмирал Кузнецов?

   — Нет, я лично разговаривал с генералом Петровым. Так что тут всё без натяжек.

   — Сколько войск вывезли из Одессы? — поинтересовался Верховный.

   — Почти сто тысяч, в том числе пятнадцать тысяч гражданского населения. Одних лошадей вывезли четыре тысячи!..

   — Что нам дала оборона Одессы? — спросил Верховный.

   — Выигрыш, безусловно, есть, и немалый, — резюмировал Василевский. — Больше двух месяцев наши войска и моряки флота сдерживали значительные силы немцев, нанесли им тяжёлые потери. В этом большая заслуга и командующего Черноморским флотом адмирала Октябрьского.

   — Странно, однако, — раздумчиво произнёс Верховный. — Адмирал Октябрьский... Настоящая его фамилия Иванов. Зачем он поменял её?

   — Впервые слышу, — смутился Василевский.

— Вот-вот, впервые слышите, — усмехнулся Верховный. — А мне и этим надо заниматься... — Он подошёл к столу, бросил взгляд на карту. — Что под Севастополем?

Василевский ответил: там идут ожесточённые бои; войска 11-й немецкой армии в трёх направлениях наступают к Крыму, их 42-й армейский корпус преследует 51-ю Отдельную армию генерала Кузнецова, которая отходит в сторону Феодосии и Керчи, а 54-й армейский корпус наступает в направлении Бахчисарая и Севастополя.

   — Вряд ли Приморской армии генерала Петрова удастся остановить врага, — подытожил Василевский. — Эта армия под Одессой понесла большие потери, а пополнить её людьми и боевой техникой нам не удалось.

Сталин долго и молча смотрел на карту, потом резко обернулся к Василевскому:

   — Не объединить ли нам в Крыму сухопутные морские силы, чтобы эффективнее управлять войсками?

   — Надо всё просчитать, а уж затем решать, — осторожно возразил Александр Михайлович.

Но Сталин, казалось, пропустил его слова мимо ушей.

   — Да, нужно объединить моряков и пехоту, как это сделали в Одессе! — твёрдо заявил он. — Так что готовьте директиву, а я подумаю, кого назначить командующим войсками Крыма...

Сталин задумчиво смотрел на карту Крыма. Сколько судеб военачальников связано с ним! Ему невольно вспомнился далёкий, пылающий в огне 1920 год. Сталин будто наяву увидел себя членом Реввоенсовета Юго-Западного фронта. Командующий фронтом Егоров, будущий маршал Советского Союза, здоровается с ним за руку после его приезда из Москвы и говорит:

   — Врангель хозяйничает в Крыму, пора бы ему крылья подрезать, а главком Каменев всё ещё размышляет, как это сделать.

   — А ты чего ждёшь, Александр Ильич? — сурово спросил его Сталин. — Давно бы мог и сам разбить Врангеля.

Сталин уехал из Москвы в те дни, когда там политические мужи обсуждали предложение Троцкого о смещении командующего фронтом Егорова за «неудачи Красной Армии в Крыму».

   — Ты, Иосиф, наверное, слышал в столице, что над моей головой занесли меч? — спросил он.

   — Пусть тебя, Александр Ильич, это дело не тревожит, — успокоил Егорова Сталин. — В обиду тебя не дадим!

На другой день Троцкий запросил мнение Сталина о замене командующего фронтом Уборевичем или Корком. Сталин, прочитав телеграмму Троцкого, дал ему ответ: «Решительно возражаю против замены Егорова Уборевичем, который ещё не созрел для такого поста, или Корком, который как комфронта не подходит. Крым проморгали Егоров и главком (С. С. Каменев. — А.3.) вместе, ибо главком был в Харькове за две недели до наступления Врангеля и уехал в Москву, не заметив разложения Крымфронта. Если уж так необходимо наказать кого-либо, нужно наказывать обоих. Я считаю, что лучше, чем Егоров, нам сейчас не найти. Следовало бы заменить главкома, который мечется между крайним оптимизмом и крайним пессимизмом, путается в ногах и путает комфронта, не умея дать ничего положительного. Сталин. 14 июня 20 г.».

«Тогда я защитил Егорова, а в тридцать седьмом санкционировал его арест, а потом и расстрел, — грустно подумал теперь Сталин. — А может, зря я это сделал и Егоров сейчас бы крепко бил фашистов?..»

Звонок прервал размышления Сталина. Он снял трубку и узнал голос Жукова.

   — Что у вас? — спросил он Георгия Константиновича. — Хрулёв решил все вопросы? Так это хорошо!.. Нет, о танках я и Василевский не забыли. Вы их скоро получите... Вам он нужен? Хорошо, Василевский приедет к вам в штаб фронта...

Положив трубку, Сталин вызвал Поскрёбышева. Поблескивая лысиной, тот вошёл в кабинет.

   — Где Василевский? Пошлите его ко мне!..

   — Жуков считает, что вот-вот немцы начнут наступление, — сказал Верховный, когда прибыл Василевский. — Он просит вас приехать к нему, хочет о чём-то посоветоваться. Так что с утра уезжайте. Речь идёт об обороне Москвы, и это очень важно.

   — Я понимаю вашу тревогу, товарищ Сталин, и сделаю всё, что надо, — заверил его Александр Михайлович.

День пролетел как летучее облако, гонимое ветром, и, хотя за судьбу Москвы у Василевского изболелось сердце, он верил, что Красной Армии удастся отстоять столицу: он верил в это ещё и потому, что командующему Западным фронтом Жукову удалось укрепить оборонительные позиции, разумеется не без помощи Генштаба. Вот только маловато у него танков...

   — Ты о чём задумался, Александр? — Жуков вскинул подбородок, на минуту оторвался от карты. То, что оба почти весь день занимались фронтом, помогло Георгию Константиновичу усилить фланги, правильно рассредоточить орудия, на месте выяснить, где на фронте слабые места. И он был благодарен своему другу за оказанную помощь.

   — Размышляю, где для тебя взять двести танков, — усмехнулся Василевский.

   — Что, разве в резерве Ставки нет танков? — подёргивая бровями, спросил Жуков. — Не верится мне!

   — Танки я тебе, Георгий, найду, но возьму их не из резерва Ставки — там их нет. — Александр Михайлович встал, расправил затёкшие плечи. — Кажется, мы с тобой всё обговорили? Тогда я поеду в Генштаб. К пяти утра мне надо быть у Верховного.

   — Так когда я получу танки? — не унимался Жуков.

   — Переговорю с Верховным и дам тебе знать...

Они вышли во двор. Луна затопила всё небо, крупные звёзды висели над землёй так низко, что казалось, вот-вот упадут. Тихая ночь окутала всё окрест, лишь изредка на западе небо чертили ракеты.

   — Фрицы пуляют со страху, боятся, что мы внезапно атакуем их, — тихо промолвил Жуков, попыхивая папиросой.

   — Может быть, — грустно отозвался Василевский. Он подошёл к чёрной «эмке», водитель открыл ему дверцу. — Будь здоров, Георгий! — бросил он, и «эмка» рванула с места.

На другой день он отправил танки на Западный фронт, о чём доложил Сталину. Тот воспринял его сообщение как должное, однако не замедлил его спросить:

   — Что вы делали у товарища Жукова?

   — Много чего делали, Иосиф Виссарионович, даже побывали на передовых рубежах, — улыбнулся Александр Михайлович. Вопрос Верховного ничуть его не смутил, наоборот, вызвал в душе бодрость. — Западный фронт весьма растянут, и мы решали, как укрепить его на всём протяжении. Пришлось произвести некоторую передислокацию войск, ближе к передовым рубежам подтянуть тяжёлые орудия, которые могли бы прямой наводкой бить по вражеским танкам... Словом, и я и Жуков остались довольны тем, что нам удалось сделать. Я верю в успех, — закончил Василевский.

   — Хотелось бы и мне в это верить... — шумно вздохнул Сталин. И вдруг спросил: — Как обстоят дела с союзными конвоями? Вас информирует Кузнецов?

   — Только вчера был в Генштабе. — Василевский достал записную книжку, полистал её. — Первый конвой в конце августа доставил нам в Архангельск десять тысяч тонн каучука и шестнадцать истребителей английской авиагруппы с личным составом в пятьсот тридцать четыре человека. Они уже сражаются с «юнкерсами» на Северном флоте.

   — Я знаю об этом от адмирала Головко, — прервал его Сталин. — Второй конвой союзников прибыл?

   — Ещё одиннадцатого октября, Иосиф Виссарионович. Нам доставили сырьё и военные грузы. А третий конвой ожидается двадцать восьмого октября. Так что пока всё идёт без срывов...

Едва Василевский вошёл в свой кабинет, как ему позвонила Серафима.

   — Мы с Юрой решили тоже уехать. Помоги нам с билетами до Челябинска.

   — Своих я уже отправил, а ты все дни молчала, — едва не ругнулся Александр Михайлович. — Ладно. Вещи собрала?

   — Всё, что надо, взяла. Когда приедешь за нами?

   — Съезжу на вокзал за билетами — и сразу к вам.

Вечером, к отходу поезда, он привёз на вокзал Серафиму и сына. Юра был внешне спокоен, хотя в его карих глазах читалась тревога. Александр Михайлович посадил их в вагон. На прощание обнял сына, поцеловал его.

   — Отец, немцы возьмут Москву? — спросил Юра.

   — Ты помнишь Георгия Жукова, моего друга и соседа по квартире в Сокольниках? Так вот он заверил товарища Сталина, что немцам в Москве не бывать! То же самое и я могу тебе сказать.

Василевский мельком взглянул на Серафиму. Она сидела в купе грустная, её глаза словно туман накрыл, они были какие-то неживые. Он подошёл к ней и взял её руку в свою.

   — Прости меня, Серафима, если что было не так... Я желаю тебе всего хорошего. Я никогда вас с Юрой не забуду!

   — Ладно, Саша, чего уж там... Не переживай, как-нибудь проживём...

   — Срочная телеграмма от адмирала Левченко! — на одном дыхании выпалил дежурный по Генштабу.

Василевский прочёл депешу с горьким чувством. Левченко доносил Сталину, что «резервы исчерпаны, винтовок и пулемётов нет, маршевые роты прибыли без оружия. С имеющимися силами Керчь не удержать. Прошу вас выделить для фронта две стрелковые дивизии либо разрешить эвакуацию войск из Керчи».

«Видимо, трагедии с Керчью нам не избежать!» — с тревогой подумал Василевский. Он ехал к Сталину в Кремль, и его неотступно преследовала мысль о том, что телеграмма Левченко выведет вождя из себя. Но, к его удивлению, Сталин спокойно прочёл депешу адмирала, ни один мускул не дрогнул на его лице. Только и сказал:

   — Спасут ли там дело две дивизии?

   — Нет, товарищ Сталин, — отрубил Василевский. — Я даже не знаю, зачем он их просит.

   — Я по-другому решу этот вопрос, — веско произнёс Верховный. — Направлю в Керчь маршала Кулика.

Сталин тут же позвонил Кулику в Ростов, где тот находился в это время, и приказал ему немедленно вылететь в Керчь и помочь адмиралу Левченко разобраться в ситуации. Керчь нужно держать, подчеркнул Верховный, иначе немцы могут оказаться на Таманском полуострове.

   — Всё будет исполнено, товарищ Сталин! — отозвался Кулик на другом конце провода. — Вылетаю немедленно!..

Однако надежды Сталина на своего выдвиженца по службе не оправдались. Кулик прибыл в Керчь 11 ноября, а 16 ноября немцы ворвались в город.

   — Он мне за это ответит! — раздражённо бросил Сталин.

   — Кто? — не понял Молотов, минуту назад вошедший в кабинет.

   — Маршал Кулик! — процедил сквозь зубы вождь. — Я просил его помочь адмиралу Левченко удержать Керчь, а он, подлец, видно, и пальцем не шевельнул. Он уже однажды подвёл меня, — продолжал в гневе Верховный. — Тимошенко говорил мне, как летом Кулик попал в окружение под Минском. Знаешь, что он сделал, чтобы спасти свою шкуру? Напялил на себя крестьянский тулуп и надел лапти, чтобы его не опознали немцы. И это его спасло. А другой бы пустил себе пулю в лоб, как это сделал генерал Ефремов...

Опасной оставалась и обстановка под Москвой. В конце октября нашим войскам удалось сдержать наступление врага на рубеже Волжского водохранилища, восточнее Волоколамска, а на юго-западных подступах к столице — в районе Тулы.

   — Иосиф, ты уедешь из Москвы? — осведомился Берия, когда его и Молотова Сталин вызвал к себе, чтобы обсудить ситуацию по обороне города.

   — Лазарь Каганович советует мне уехать, просил, чтобы и его взял на свой самолёт. А как бы ты поступил, Вячеслав, будь на моём месте?

   — На твоём месте, Иосиф, я никогда не буду! — возразил Молотов. — Народ знает одного вождя — товарища Сталина, ему он верит, на него надеется. А кто я? — громко и, как показалось, с обидой в голосе спросил Молотов. — Я твоя правая рука, как ты сам однажды сказал.

   — Если ты, Вячеслав, у товарища Сталина правая рука, то я — левая!

Заголосила «кремлёвка». Нагнувшись, Сталин дотянулся до трубки.

   — Слушаю!.. Товарищ Василевский? Я звонил вам, где вы были? Ах вот что, вы были у Вознесенского!.. Мне вы тоже нужны... Да, срочно!

   — Тебе, Иосиф, звонил тот генерал, который ездил со мной на Западный фронт разбираться в трагедии?

   — Он. А что, ты и с ним поцапался?

   — Да нет, — качнул головой Молотов. — Василевский — генерал толковый.

Василевский вошёл в кабинет.

   — Быстро вы, однако, добрались сюда! — Сталин кивнул ему на кресло. — Садитесь, пожалуйста. Я хотел бы услышать ваш доклад об обстановке под Москвой. Только коротко и главное. Карта на столе.

   — Мне тоже интересно знать, что там делается, — подал голос Молотов и подошёл к столу. Берия остался сидеть на месте, он что-то писал в блокноте.

Александр Михайлович, хорошо знавший положение на всех фронтах, кратко изложил ход оборонительных боев, наиболее «горячие» участки показал на карте. Сталин желал узнать его мнение о действиях Западного фронта, но Василевский сам заговорил о нем:

   — Западный фронт, основной, я бы назвал его главным щитом обороны. Генерал армии Жуков сделал то, чего не мог сделать генерал Конев, когда враг начал своё первое наступление на Москву. Я вовсе этим не хочу сказать, что Конев плохой военачальник, просто он тогда растерялся, его больше испугали не сами немцы, а их танки.

   — Он, ваш Конев, тогда едва не бросил фронт! — язвительно произнёс Берия. — Всё же следовало наказать его...

Сталин пропустил его слова мимо ушей.

   — Значит, вы уверены, что главный щит обороны столицы надёжный? — В глазах Сталина появился такой знакомый Василевскому блеск.

   — Уверен и за Жукова ручаюсь.

   — За Ворошилова ручался сам Жданов на Ленинградском фронте, но у него ничего не получилось, пришлось посылать туда Жукова, — бросил реплику Берия.

   — Лаврентий, помолчи! — остудил пыл Берия Сталин.

Поговорили ещё об обороне Москвы, и Верховный был доволен тем, какие дельные предложения вносил Василевский по ходу обсуждения. Казалось, все вопросы были исчерпаны, но Сталин не отпускал его.

   — У меня к вам просьба, — вдруг сказал он. — Не смогли бы вы написать постановление о присвоении очередного воинского звания одному нашему генералу? — Сталин пальцами погладил усы.

   — Я готов это сделать! — Василевский раскрыл блокнот, достал из кармана ручку. — Кто этот генерал и какое воинское звание?

   — Речь идёт о генерале Василевском... — начал было Сталин, но Александр Михайлович решительно возразил:

   — Прошу вас освободить меня от такого поручения!

Молотов улыбнулся, покачал головой, но не проронил ни слова. А Берия не сдержался и выкрикнул чуть ли не в лицо Василевскому:

   — На вашем месте я бы нос не задирал!

   — Лаврентий, опять ты рвёшь удила? — сердито бросил Сталин. Он посмотрел на Василевского: — Хорошо, этот вопрос мы решим сами.

   — А нельзя ли отметить хорошую работу моих помощников? — спросил Василевский.

   — Не возражаю! — одобрил Сталин. — Назовите Поскрёбышеву фамилии ваших помощников, а я решу это дело.

28 октября 1941 года Постановлением СНК СССР четверым из оперативной группы Генштаба были присвоены воинские звания: Василевскому — генерал-лейтенанта, полковникам Карпоносову, Курасову и Шевченко — генерал-майора. Узнал об этом Василевский утром на другой день. «Ну вот, Саша, у тебя новая радость, — сказал он себе. — Ты вырос ещё на одну ступень. Так что не ворчи, если Верховный даёт тебе одно задание за другим».

Поздно вечером из Арзамаса ему позвонил маршал Шапошников.

   — Здравствуйте, голубчик! — весело зазвучал в трубке его голос. — Как дела? Справляетесь с работой? Доволен вами Верховный?..

Борис Михайлович сыпал вопросами, и Василевский его не перебивал, а как только Шапошников умолк, Александр Михайлович не без гордости заявил:

   — Я уже генерал-лейтенант, товарищ маршал!.. Когда присвоили? Вчера. Утром собрался доложить вам по телефону, но срочно вызвал Верховный...

   — Поздравляю вас, голубчик! Мне тут скучно без вас, хотя работы чертовски много.

   — У меня тоже, Борис Михайлович. То одно, то другое, на ходу сплю...

Это было правдой, и Василевский ничего не придумал. Днём раньше его вызвали в Ставку. Сталин говорил по телефону с адмиралом Октябрьским, Василевский, сидя за столом, задремал. Сталин громко кашлянул, и он проснулся. Ему было неловко от того, что случилось, но Верховный не стал его журить, но вдруг сказал:

   — Отныне, товарищ Василевский, с трёх часов ночи и до десяти утра вы будете отдыхать. Только не вздумайте меня обманывать. Я буду проверять.

* * *

Василевский ушёл, и в кабинете повисла напряжённая тишина.

   — До Ноябрьских праздников осталась неделя, — наконец заговорил Сталин, перекидывая на столе листки календаря. — Я решил седьмого ноября провести на Красной площади военный парад...

Молотову показалось, что он ослышался.

   — Какой парад, Коба?! — удивлённо воскликнул он. — Под Москвой немцы, а ты задумал такое дело?..

   — Иосиф шутит, а ты, Вячеслав, поверил, — хохотнул Берия. — Пора бы подумать, как мы будем драпать из столицы...

Сталин бросил на Берия зловещий взгляд.

   — Что ты сказал? — жёстко разжал он губы. — Драпать из столицы? Тебя, очкарика, за такие слова надо поставить к стенке!

Берия не на шутку струсил, вскочил с места:

   — Иосиф, извини, я брякнул смеха ради... — Он ударил себя в грудь кулаком: — Ты думаешь я испугался фашистов? Да я никогда не побегу из Москвы, если даже ты прикажешь! Я буду драться с немцами, я буду рвать их зубами, я...

   — Перестань, Лаврентий, — смягчился Сталин. — Мне не до шуток. Нашёл с кем шутить. Я же тебе не баба...

Маленков молчал, как будто в рот воды набрал. Он ждал, чем кончится эта перепалка. А Сталин вновь заговорил, и азартно:

   — Парад будет принимать маршал Будённый. Народ его знает, любит, а дети и поныне играют в конницу Будённого. Командовать парадом поручим генералу Артемьеву, командующему войсками Московского военного округа. Надо позаботиться и о том, чтобы в это утро немецкие самолёты не смогли совершить налёт на Красную площадь. Но если им удастся сбросить бомбы, убитых и раненых быстро убрать, а военный парад продолжать! — Сталин помолчал. — Но прежде, шестого ноября, я сделаю доклад на торжественном собрании, которое проведём на станции метро Маяковская, и на военном параде произнесу речь. Возражений нет? Я спрашиваю у вас как членов Политбюро ЦК.

Кажется, только сейчас Молотов «прозрел», он оценил всё то, что задумал вождь. Он уже был согласен со Сталиным, сказал, что оба эти мероприятия, безусловно, вызовут в стране и за рубежом политический резонанс.

   — Но надо ли рисковать? — Молотов смотрел на своего патрона не мигая.

   — Надо, Вячеслав! — громче обычного произнёс Сталин. — Война — это всегда риск! Этим парадом я хочу дать знать нашим друзьям и врагам, что Москва, столица Советского государства, живёт, дышит, она сражается с фашистами. Так что решено — быть военному параду! — Он взглянул на Берия: — И тебе есть работа, Лаврентий. О готовящемся военном параде никому не должно быть известно, кроме маршала Будённого и генерала Артемьева. С ними я сегодня сам переговорю. А ты, Вячеслав, вместе с Маленковым поможешь мне подготовить доклад на торжественном собрании. Тезисы я уже набросал...

   — Я готов, Иосиф! — живо отозвался Молотов.

   — И я тоже, — добавил Маленков.

Ноябрь наступил холодный и вьюжный. Весь день сыпал снег, а под вечер подул ледяной ветер, и когда Василевский возвратился в Генштаб, он изрядно продрог. Он снял шинель, потом закурил. Раза два глотнул дым и почувствовал, как потеплело на душе. И вдруг его ужалила тревожная мысль: как там Катюша, как сынок? Что-то молчат, хотя жена обещала сразу же написать ему. Нет весточки и от Юры. Не запретила ли Серафима ему писать? «Да нет же, Серафима на такое не способна, — упрекнул он себя. — Тогда что мешает сыну сесть за стол и черкнуть мне пару строк? А возможно, Юра устраивается на работу? Парень взрослый, вот-вот его призовут на военную службу. Зря не поговорил с ним, может, он захочет пойти в военное училище?..»

В дверях вырос маршал Будённый.

   — Привет, Александр! — воскликнул он. — Как поживаешь? — Маршал сел в кресло. — Скажи, зачем меня вызвал с фронта Верховный? Хотя бы намекни мне. — Он крутнул ус.

   — Вам об этом скажет Верховный, — улыбнулся Александр Михайлович.

   — Хитёр ты, Саша! — Будённый встал. — Пойду к Верховному...

Вскоре маршал вернулся.

   — А вот и я, — бросил он с порога. — Теперь могу сообщить, какое я получил задание от Верховного...

   — Принимать военный парад на Красной площади? — прервал его с улыбкой Василевский.

   — Так ты об этом знал?! — воскликнул Будённый.

   — Знал, Семён Михайлович, и даже подготовил список тех воинских частей, которые примут участие в параде. — Он отдал маршалу листок. — Такой же список есть у генерала Артемьева. Вы поедете к нему?

   — Я уже звонил в штаб Московского военного округа, через час мы с ним встречаемся и всё обсудим в деталях.

Зазвонил телефон. Василевский взял трубку. Говорил Сталин.

   — Я жду вас...

   — Еду, товарищ Сталин. — Василевский, положив трубку, взглянул на Будённого: — Вот видите, Семён Михайлович, даже не могу с вами поговорить, снова меня требует Верховный. А ведь утром я у него уже был...

   — Дерзай, Александр, на то и поставлен у руля Генштаба! — улыбнулся маршал.

   — Разрешите, товарищ Сталин? — Василевский прикрыл за собой двери.

   — Проходите, пожалуйста, и садитесь. — Сталин жадно глотал горьковатый дым, потом загасил трубку. — Маршал Будённый был у вас?

   — Был. Все вопросы мы с ним решили. Он просил дать на военный парад побольше танков, и я уже знаю, где их взять, даже успел переговорить с танкистами.

   — А как насчёт просьбы Жукова дать ему ещё хотя бы две армии?

Василевский сказал, что две армии уже формируются и будут готовы прибыть на Западный фронт в конце ноября, а возможно, на неделю раньше. 1-ю ударную армию направят в Яхрому, а 10-я армия сосредоточится в районе Рязани.

   — Жукова я об этом предупредил, — подчеркнул Василевский. — Держу с ним постоянную связь.

   — Это хорошо. — Сталин подавил невольную улыбку и вдруг спросил: — Где вы были в три часа ночи?

   — Спал. Вы же мне предоставили отдых с трёх часов ночи и до десяти утра, — ответил невинно Василевский и отвёл глаза в сторону.

   — Вы не отдыхали, — сурово заметил Сталин. — Я звонил вам, дежурный сказал, что вы спите. Тогда я попросил разбудить вас и пригласить к телефону. И что же дежурный? Он признался, что вы на узле связи и ведёте переговоры с Западным фронтом.

   — Виноват, товарищ Сталин, я и вправду вёл переговоры, — покраснел Василевский. — Это было крайне необходимо, мне звонил Жуков...

Сталин подошёл к нему так близко, что Александр Михайлович увидел на его лице оспины.

   — Значит, вы ночь не спали? — усмехнулся он, но в его глазах не было упрёка, они светились добродушно, со смешинкой.

   — Не удалось сомкнуть глаз хотя бы на час, — признался Василевский. — Я звонил на фронт, мне звонили, потом готовил директиву... Людей в моей оперативной группе мало, а дел у нас по горло.

Сталин разочарованно вздохнул:

   — Я сразу заметил, что вы очень переутомились. Лицо осунулось, пожелтело. Нет, так дальше дело не пойдёт. — Он подошёл к столу, нажал на кнопку звонка, и тотчас вошёл Поскрёбышев. — Свяжитесь с начальником Главного сануправления наркомата и уточните, можно ли в санатории «Архангельское» обеспечить хороший отдых в эту ночь товарищу Василевскому.

Поскрёбышев минут через пять снова вошёл в кабинет и доложил Сталину:

   — Санаторий готов принять генерала Василевского!

Сталин взглянул на Александра Михайловича:

   — Немедленно отправляйтесь в санаторий и до утра поспите.

Василевский поспешил в Генштаб. Каково же было его удивление, когда он увидел начальника Главного санитарного управления генерала Смирнова!

   — Вы ко мне, Ефим Иванович? — спросил он.

   — Мне приказано доставить вас в санаторий «Архангельское». Вы в курсе?

   — В курсе, Ефим Иванович! — Александр Михайлович быстро оделся. — Я готов!

Всю ночь Василевский спал как убитый. Никто его не будил, никто не тревожил. В санатории о нём хорошо позаботились.

Утром, как всегда, он прибыл на доклад к Верховному.

   — Ну как, отдохнули? — весело спросил Сталин. — Значит, сил набрались?..

На рассвете 7 ноября Василевского разбудил телефонный звонок. «Наверное, Катюша...» — пронеслось в голове. Он вскочил, схватил трубку и услышал далёкий, слегка приглушённый голос Юрия:

   — Привет, папа! Я тебя разбудил? Мы долго ждали, пока нам дали Москву. Как ты поживаешь? Алло, ты меня слышишь?

   — Всё хорошо, сынок! — отозвался Александр Михайлович, чувствуя, как от волнения заколотилось сердце. — Правда, много работы. У нас тут в столице тревожно...

   — Папа, а я уже работаю на Новотрубном заводе!

   — Да? Вот здорово! Кем же работаешь?

   — Учеником слесаря. Кое-что наш завод делает и для фронта, так что и я сражаюсь с фашистами. По тебе очень скучаю. Может, хотя бы на денёк-два приедешь к нам в гости?

   — Что ты, Юра, у меня столько дел!.. Скажи, сынок, как у вас с питанием? Денег прислать?

   — Не надо, папа, у нас всё есть. Мама тоже работает, получает зарплату... Ладно, папа, береги себя. Мама тут рядом, даю ей трубку!

   — Привет, Серафима. Как ты? — У Василевского вдруг появилось ощущение тревоги за бывшую жену: всё ли у неё там есть и как она себя чувствует.

   — Здравствуй, Саша! — отозвалась Серафима. Голос звонкий, какой-то шальной. — Ты спрашиваешь, как я? Отвечу: пока замуж не вышла, никак не найду себе человека по душе. А так всё хорошо.

«И тут меня уколола», — грустно подумал Василевский.

   — Ты всё шутишь... Скажи, как Юра?

   — По тебе скучает, но здесь я ничем не могу помочь ему... Ты дома один или у тебя под боком Катюша?

   — Она со мной, — съязвил Александр Михайлович. — Игоря оставила в посёлке Чебаркуль, а сама прикатила сюда. Видишь ли, она и дня не может без меня прожить!

   — Шутить изволите, товарищ генерал! Я тебе не верю, — зло добавила Серафима.

   — Время закончилось, выключаю! — раздался на линии голос телефонистки.

Василевский выпил чаю и поспешил на Красную площадь. От снега всё белым-бело. Войска уже подтягивались к месту парада, слышались звонкие команды, урчали машины, раздавался лязг гусениц тяжёлых танков КВ. У Мавзолея ему встретился военный комендант Москвы генерал Синилов. Он не раз приходил в Генштаб к Александру Михайловичу, когда шла подготовка к военному параду.

   — Не везёт нам, а?! — сказал Василевский. — Вчера весь день сыпал снег, а с утра поднялась пурга. Мороз, скользко, как бы не буксовали танки и машины!

   — Вчера всю площадь мы посыпали песком, скольжения быть не должно! — заверил Синилов.

По всей площади от Исторического музея до храма Василия Блаженного выстроились войска. На трибуну Мавзолея поднялись члены правительства. Василевский обратил внимание, что на голове Молотова папаха, а Сталин стоял в фуражке, хотя было морозно. Вот из ворот Спасской башни на заснеженную площадь на коне выехал первый заместитель наркома обороны СССР маршал Будённый. Трибуны встретили его аплодисментами. Командующий парадом подъехал к нему на своём рысаке и громко отрапортовал:

   — Войска Московского гарнизона для участия в параде по случаю двадцать четвёртой годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции построены!

Грянула медь сводного оркестра. Маршал Будённый в сопровождении генерала Артемьева стал объезжать войска, поздравляя их с праздником. Бойцы дружно отвечали на его приветствие. «Ура!» мощным валом катилось по площади. Громовое, воинственное. Объехав войска, Будённый поднялся на трибуну Мавзолея. Парад затих, замер, когда к микрофону подошёл Сталин и, как показалось Василевскому, заговорил спокойно, но твёрдо. Речь вождя слушали затаив дыхание.

   — Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!

Торжественный марш войск открыли курсанты минно-артиллерийского училища. Василевский, глядя на них, подтянулся, одёрнул шинель, словно сам находился в строю с бойцами и командирами. К нему подошёл полковник Штеменко.

   — У меня такое чувство, Александр Михайлович, что сам бы сейчас взял автомат и пошёл на передовую, — сказал он. — Нет, я ещё раз попытаюсь уйти на фронт. Вернусь в Генштаб и напишу на ваше имя рапорт...

   — У вас, Сергей Матвеевич, есть своя передовая, так что никуда вас я не отпущу, — осадил его Василевский.

Штеменко помрачнел, но промолчал.

   — Что нового под Москвой? — спросил Сталин, едва Василевский зашёл к нему.

   — Немцы усилили свою группировку войск...

   — Вы имеете в виду те подкрепления в танках и самолётах, которые по приказу Гитлера получила группа армий «Центр»?

спросил Верховный. — Я в курсе дела, подробности мне доложил Жуков. — Он выбил из трубки пепел, хотел было снова закурить, но бросил трубку на край стола и подошёл к Александру Михайловичу: — Ну, как вам парад?

   — Суровый и величественный, я даже разволновался. Уверен, что этот парад вызовет у бойцов желание ещё крепче бить врага! — Василевский улыбнулся. — Ваша речь, товарищ Сталин, короткая, но яркая. Особенно берёт за сердце ваш призыв равняться в боях на наших великих предков.

   — Не знаю, как у кого, но у Гитлера парад, безусловно, вызовет в душе ярость, — усмехнулся Сталин. — Пожалуй, генералам от фюрера достанется. Как это они допустили такое! Их дивизии стоят у стен Москвы, а на Красной площади — военный парад!

Без стука в кабинет вошёл Берия. Под маленькими очками его глаза поблескивали.

   — Что у тебя, Лаврентий? — сухо спросил Сталин.

   — У меня вопрос оперативного характера, и я желал бы с вами посоветоваться...

   — Чего ты тянешь? — прервал его Сталин. — Говори!

Лаврентий взглянул на него, потом на Василевского:

   — Я подготовил группу своих людей и хочу послать их на Западный фронт.

   — К Жукову? — уточнил Сталин.

   — К нему, — подтвердил Берия. — Вас не так давно крепко подвёл генерал Конев, вы хотели отдать его под трибунал, но потом отменили своё решение. Но Конев ведь у Жукова заместитель! Надо бы за ним присмотреть...

Василевский увидел, как брови у Сталина дрогнули, поломались, он нахмурился.

   — К Жукову посылать людей не надо, — раздражённо произнёс Верховный. — Ему сейчас нужны не твои люди, ему нужны танки. У тебя они есть? — В его глазах вспыхнули ехидные искорки.

   — Где же у меня танки? — смутился Берия. — Но иногда один человек может сделать больше, чем сто танков!

   — А вот товарищ Василевский вряд ли с тобой согласится, — усмехнулся Сталин.

«Только бы меня в эти игры не втягивали», — подумал Александр Михайлович. И, не дождавшись, что Верховный ответит Берия, он встал и попросил разрешения уйти. Но Сталин задержал его:

   — Вы мне ещё нужны. — Он взглянул на Берия: — Ты, Лаврентий, зайди ко мне попозже.

Берия вышел, прикрыв за собой дверь. Какое-то время в кабинете стояла напряжённая тишина, и кто знает, долго ли она продолжалась, если бы на столике у Верховного не взревел телефон. Он снял трубку. Докладывал Жуков:

   — Немцы начали наступление! На наши передовые позиции ринулись танки... — Георгий Константинович помолчал, но реакции Сталина не последовало, и он добавил: — Немцы, как мне кажется, хотят обойти Москву с севера, через Клин и Солнечногорск, и с юга, через Тулу и Каширу, но мы сорвём их замысел. Прошу лишь ускорить переброску сюда 1-й ударной армии генерала Кузнецова.

   — Желаю удачи! А подход резервов Ставка ускорит.

Положив трубку, Верховный спросил Василевского:

   — Вы слышали, что волнует Жукова?

   — Резервы, — ответил Александр Михайлович. — Этот вопрос я держу на контроле. 1-я ударная армия генерала Кузнецова будет у Жукова через неделю, к этому времени подойдут ещё четыре резервные армии — 10, 20, 26 и 61-я. По замыслу Ставки, о чём я вчера вам докладывал, они выдвигаются на фланги Западного и на стыки его с Юго-Западным фронтом.

Помолчали. Потом Сталин снова заговорил:

   — Не кажется ли вам, что Жуков не уверен в себе?

Василевскому показалось, что голос у вождя дрогнул, он даже слегка покраснел.

   — Что вы, Иосиф Виссарионович, мне это не кажется! — твёрдо заявил Александр Михайлович. — Он крепко держит в руках Западный фронт, и, если мы дадим ему всё, что он просил, — а мы это сделаем, — враг к столице не прорвётся! Просто он позвонил вам, чтобы объяснить сложившуюся ситуацию...

   — Дай-то Бог ему выстоять, — тихо обронил вождь.

С каждым днём бои под Москвой становились ожесточённее. Гитлеровцам удалось продвинуться к каналу Москва—Волга, форсировать его у Яхромы на северо-западе, а на юго-востоке достичь Каширы. Сталин высказал свои опасения Жукову, когда вызвал его в Ставку. Тот, ничуть не смущаясь, ответил:

   — Всё, немцы выдохлись! За двадцать дней своего наступления они добились не очень-то многого. Дальше они не пройдут!

   — Теперь немцы перешли к обороне, и надо бы этим воспользоваться, — сказал Василевский, глядя на Верховного.

   — Я тоже считаю, что надо крепко ударить по врагу, — подал голос Жуков. — Если раньше у группы «Центр» был перевес в артиллерии, авиации и танках, то теперь, получив резервы из Станки, Западный фронт превосходит врага по танкам. К тому же немцы понесли большие потери и исчерпали свои возможности, горячо добавил Георгий Константинович.

   — Пожалуй, вы оба правы, — подвёл итог дискуссии Верховный. У него потеплело на душе от мысли, что уже скоро немцы почувствуют силу ударов Красной Армии. — Главное, товарищи, нужно во что бы то ни стало вырвать из рук врага стратегическую инициативу. Для чего во время контрнаступления надо как можно сильнее ударить по врагу!

Василевский не забыл, что идея контрнаступления возникла в Ставке ещё во время первого натиска фашистов на Москву, но тогда для этого не было сил. И лишь теперь, когда враг выдохся и перешёл к активной обороне, Ставка возвратилась к идее контрнаступления. Замысел был прост: под ударами войск правого и левого крыла Западного фронта, при поддержке Калининского и Юго-Западного фронтов разгромить ударную группировку врага. Жукову было предложено подготовить план контрнаступления войск Западного фронта. Утром 30 ноября он прислал в Генштаб этот план и попросил Василевского доложить о нём Верховному.

   — Александр, я всё сделал так, как мы с тобой обсуждали, — сказал Василевскому по телефону Жуков. — К плану я приложил записку и план-карту. Рядом с моей подписью стоят подписи члена Военного совета Булганина и начальника штаба фронта генерала Соколовского. Это тоже покажи Верховному. Жду, Александр, и очень надеюсь на твою поддержку. Я слышал, что из эвакуации вернулся Генштаб, передай привет Борису Михайловичу Шапошникову.

   — Он уже третий день болеет, видно, отозвалась дальняя дорога, — сообщил Василевский. — Всё, о чём ты просишь, я сделаю.

Прежде чем идти на доклад к Верховному, он сам ознакомился с планом контрнаступления. Западный фронт наносил удары но флангам врага, чтобы не дать ему возможности окружить наши войска и бить их по частям, как это произошло при первом наступлении немцев на столицу. Поэтому, когда Василевский принёс план Жукова Верховному на утверждение, он именно на это обратил его внимание. Сталин не возразил, однако спросил:

   — Кто и как намерен поддержать действия Западного фронта?

   — Соседние армии, товарищ Сталин. — Василевский подошёл к карте. — Вот эти армии... Калининский фронт нанесёт удар войсками 31-й армии южнее города Калинина, в сторону Старицы, Юго-Западный фронт — войсками 3-й и 15-й армий на участке Ефремов — Волово в обход города Елец, в сторону Верховья. Полагаю, — продолжал Александр Михайлович, — план Военного совета Западного фронта можно утвердить.

   — Если Генштаб так считает, почему я должен возражать?! — улыбнулся Сталин и, взяв ручку, подписал план. — А это что у нас? — спросил он, увидев в руках Василевского какие-то бумаги.

Василевский сказал, что он подготовил проект директивы командующему Калининским фронтом генералу Коневу. Он не стал скрывать от Верховного, что генерал Конев порой распыляет свои силы, делает упор на частные атаки, но они малоэффективны.

   — Посудите сами, Иосиф Виссарионович, — с горечью произнёс Василевский, — двадцать седьмого—двадцать девятого ноября войска Конева провели атаки на разных направлениях, но они ничего не дали, войска понесли лишь ненужные потери. Я говорил об этом Коневу, но что-то он не перестраивается. Поэтому я подготовил проект директивы.

   — Что Генштаб предлагает генералу Коневу? — поинтересовался Верховный.

   — Коневу предписывается сосредоточить ударную группировку и в течение двух-трёх дней нанести удар южнее Калинина на Тургиново, чтобы содействовать уничтожению клинской группировки немцев войсками 1-й ударной армии генерала Кузнецова. У Конева есть для этой цели пять наиболее боеспособных дивизий.

Сталин прочёл директиву и подписал её.

   — Вы тоже поставьте свою подпись, — сказал он Василевскому. — И вот ещё что: разъясните Коневу суть директивы, подскажите ему, как действовать, чтобы оказать Западному фронту реальную помощь. И построже с ним! Приказы отдавайте от имени Ставки!..

Утром 1 декабря Василевский вызвал на связь генерала Конева и сообщил ему о директиве. Конев, однако, ничуть не смущаясь, заявил, что хотел бы провести операцию по освобождению города Калинина, а Жуков управится и без его поддержки. Василевский повысил голос:

   — Товарищ командующий, вы преследуете локальные интересы, но Ставка согласиться с этим не может! Сейчас все силы брошены на то, чтобы остановить наступление врага на Москву, измотать его войска в боях, а потом и самим нанести по нему контрудар. А вы печётесь только о себе. Командующий Юго-Западным фронтом Тимошенко повыше вас чином, но руку помощи Жукову протянул.

   — Помочь и я не против, но у меня войск и вооружения — кот наплакал, — огрызнулся Конев, но голос его прозвучал не так твёрдо, как прежде.

   — Генштаб перебросит вам ещё 262-ю стрелковую дивизию с Северо-Западного фронта, в ней девять тысяч хорошо вооружённых бойцов. Сегодня дивизия начала погрузку в эшелон.

   — Ваши требования ясны, — глухо отозвался Конев. — Нанесу удар по Тургиново, прорву оборону противника и выйду ему в тыл...

О своём разговоре с Коневым Василевский доложил Сталину. Тот усмехнулся в усы.

   — С характером генерал! — Он о чём-то задумался. — Перед началом сражения в ночь на пятое декабря отправляйтесь в штаб Калининского фронта и вручите генералу Коневу директиву ни переход в контрнаступление. Пусть попробует ослушаться, — сурово подчеркнул Верховный, — будет отвечать по всей строгости, и Жуков ему в этот раз не поможет. Только сразу же возвращайтесь. У меня вечером приём председателя Совета Министров Польской Народной Республики генерала Сикорского. Быть и вам на приёме в парадной форме. Да, — спохватился Сталин, — как там Борис Михайлович, он всё ещё болеет?

   — К сожалению, да.

   — Тогда продолжайте временно исполнять обязанности начальника Генштаба.

Вскоре после похорон жены Кальвин решил проведать Дашу. Юлия Марковна открыла ему дверь.

   — Боже, кого я вижу! — всплеснула она руками. — Вы так давно у нас не бывали...

   — Даша дома? — прервал её Оскар и, когда услышал, что она пошла с ребёнком к доктору, спросил: — Что с Машей?

   — У неё болит горлышко. Бедняжка всю ночь не спала. Даша намаялась с ней. Хотите чайку? — предложила соседка. — Пока будем чаёвничать, она вернётся.

Кальвин снял шинель, осмотрелся. Комната соседки была небольшой, но убрана со вкусом. На тумбочке фотография капитана 1-го ранга: он стоит на верхней палубе корабля и кому-то улыбается. Юлия Марковна вошла в комнату с чайником и перехватила взгляд Оскара.

   — Это мой муж Тимур Петрович, — грустно сказала она. — Похоронила его пять лет назад. А фотографировался он на Северном флоте, мы тогда жили на улице Сафонова, неподалёку от причала.

   — Там сейчас служит мой брат Азар, — молвил Кальвин.

   — Что, брата так и не освободили? — Соседка налила ему чаю. — Бот чёрная смородина, сама летом на даче закатывала в баночки. Пробуйте, Оскар Петрович...

   — Дело с Азаром затянулось... И на меня беда свалилась: на днях похоронил жену.

   — Да вы что?! — воскликнула соседка. — Галина Сергеевна попала под бомбёжку?

   — Ушла добровольно в народное ополчение, под Истрой её тяжело ранило, и после операции она скончалась.

Известие о гибели Галины Сергеевны, которая не раз врачевала её, ошеломило Юлию Марковну, вывело из равновесия. Она вдруг притихла, посерела лицом и вся стала какой-то побитой.

   — Война, Юлия Марковна, что поделаешь! — Кальвин передохнул.

В прихожей послышались шаги. Соседка открыла дверь. Это пришла Даша.

   — Тебя тут ждут, голубушка!

Оскар схватил шинель и вышел в прихожую.

   — Ты? — удивилась Даша. — Какими судьбами? Вот уж не ожидала...

   — А где Маша? — спросил Оскар, когда следом за Дашей вошёл в её комнату.

   — Чего она вдруг тебя заинтересовала? — наигранно улыбнулась Даша. В эту минуту она была так соблазнительна, что Оскар едва не вскочил со стула, чтобы обнять её и поцеловать.

   — Маша и моя дочь, — твёрдо сказал он. И чуть громче добавил: — Об этом я узнал от Гали...

Даша больно прикусила губы, у неё вырвались слова:

   — Она решила над тобой подшутить.

   — Перед смертью не врут, — сухо возразил он.

   — Ты о чём, Оскар? — Даша почувствовала, как по её спине пробежали холодные мурашки. Он вынул из кармана кителя платок, развернул его и положил на стол кусочек опалённого рваного железа.

   — Это осколок мины, его извлекли из лёгкого Гали. После операции она ещё пожила несколько часов. Скончалась на моих глазах...

Даша долго молчала, потом разжала губы:

   — Маша — твоя дочь, Оскар, но я это скрыла...

   — Почему?

   — Не хотела, чтобы ты ссорился со своей женой. — Она помолчала. — Сам хоронил Галю?

   — Помогли друзья-журналисты. Василевскому позвонил, но он был где-то на фронте у Жукова. У тебя малышка на руках.

   — Я бы оставила её на попечение Юлии Марковны...

   — Ни к чему это, Дашенька.

   — Перед тем как уехать на фронт, Галя приходила ко мне, неожиданно сказала Даша. — Мы с ней долго беседовали о житейских делах. Потом я вышла на кухню сварить Маше кашку, а она осталась с ней в комнате. Тогда-то и прочла письмо, в котором я признавалась тебе, что Маша — твоя дочь.

Теперь он понял: Галя узнала о его интимной связи с Дашей и в отместку укатила на фронт.

   — Скажи, где Маша? — спросил Оскар. — Ты небось оставила её в больнице? Я так хотел её увидеть!

   — Там хорошее детское отделение, врач — моя давняя знакомая, она и посоветовала оставить её. Дня три там побудет.

   — Я купил ей большого мишку.

   — После отдашь! — Даша вскинула на него опечаленные глаза. В них он увидел то смятенное чувство, какое не раз видел, когда приходил к ней. — Пока Маша в больнице, я бы хотела сходить с тобой на могилу Галины Сергеевны и положить цветы. Я уважала её, она прекрасный врач. Это она посоветовала мне родить малыша.

   — Родить без мужа? — удивился Оскар.

   — Да! — Даша улыбнулась. — Познакомиться с хорошим парнем и... забеременеть. А я от тебя стала беременной. Поначалу испугалась: что делать? А потом решила рожать.

   — Жестокая ты, Даша! — упрекнул её Кальвин.

   — Так уж и жестокая? — Даша лукаво повела бровью.

   — Почему сразу не открылась мне? Я же люблю тебя!

Даша вдруг посерьёзнела и переменила тему:

   — Василевскому не удалось переговорить с вождём насчёт Азара?

   — Пока нет, но он обещал это сделать. Так что давай ещё подождём.

   — Тебе, Оскар, виднее...

Кальвин побывал в редакции, уладил все вопросы и уже потом пришёл домой. В комнате было тихо, как в глухом фронтовом окопе. Куда ни глянь, всё в квартире напоминало о жене. Вот её стол, на нём в рамке фотокарточка, на которой засняты он, Галя и пятилетний Пётр. Оскар вспомнил, что фотографировались они в парке имени Горького на Первомай. Рядом другая фотография, на ней Оскар стоит в обнимку с женой, а справа от него улыбающийся Василевский со своей Катей. Внизу подпись: «Дорогим Оскару и Галочке от Василевских. 22 июня 1940 года».

   — Ровно за год до начала войны, — произнёс вслух Кальвин, как будто около него стояла жена. — В тот день мы провожали Петю в Ленинград в военно-морское училище...

Зазвонил телефон. Это был Василевский.

   — Добрый вечер, Оскар! Мне надо с тобой увидеться. Пожалуйста, никуда не уходи. Я выезжаю...

Оскар был немало удивлён, когда Василевский вошёл к нему в квартиру с автоматом.

   — У тебя что, Саша, нет охраны? — усмехнулся он. — Зачем взял автомат? Да ты садись! Если желаешь, попей со мной чайку с вишнёвым вареньем. Галя прошлым летом заготовила на зиму па даче.

   — Я к тебе на полчаса, не больше. — Александр Михайлович снял фуражку, автомат поставил у двери. — Есть у меня охрана, у подъезда в машине сидят ребята. Но все, кто выезжает на фронт, должны иметь при себе личное оружие. У меня пистолет и автомат, а еду я к генералу Коневу. Всего лишь на сутки послал Верховный. Ну, как твоя Галина, сделали ей операцию?

   — Нет Гали, Саша, — глухо сказал Оскар и обо всём, что касалось жены, поведал другу. — Когда из операционной вышел хирург, я спросил, как моя жена. Он ответил, что операция прошла успешно, но у Гали, как он выразился, «сердце висит на ниточке, так что эта ниточка может оборваться в любую минуту». И она оборвалась...

   — Да ты что, Оскар?! — воскликнул Василевский. — Как же ты не уберёг её?

   — Что я мог сделать? — Оскар развёл руками. — Осколок ведь не разбирает, кого жалить. Кто встретился на его пути, того он и кусает. — Оскар помолчал. — Неделю назад я похоронил её на Ваганьковском кладбище. Звонил тебе, но Штеменко сказал, что ты на фронте.

   — Было такое. — Василевский зацепил его взглядом. — Что у тебя с Дашей?

   — Влюбился в неё по самые уши, вот что! Она родила мне дочь Машу, и я чертовски счастлив! Я так люблю девочек!

   — Не толкнуло ли это твою Галину на роковой шаг?

   — Так и есть, дружище. Незадолго до своей кончины Галя сказала мне, что Маша моя дочь и что Даша любит меня и я должен взять её в жёны.

Помолчали. Потом Кальвин спросил:

   — Не удалось замолвить слово об Азаре?

   — Нет, но на этой неделе постараюсь переговорить с вождём, заверил Оскара Александр Михайлович. — Ладно, я поехал.

Оскар уже засыпал, когда ему позвонила Даша.

   — Ты ещё не спишь? — тихим голосом спросила она.

   — Чуть задремал, а тут твой звонок, — также тихо ответил он. И, не дождавшись, что Даша скажет ему, продолжал: — У меня был Василевский, и я открыл ему наш с тобой секрет.

   — Какой ещё секрет? — не поняла она.

Оскар пробасил в трубку:

   — Секрет, что мы давно любим друг друга и что у нас с тобой растёт дочурка Маша.

   — Я уже взяла из больницы Машу и сказала ей, что приехал наш отец.

   — Ты это сделала ради меня? — Оскар затаил дыхание и, прижав трубку к уху плотнее, нетерпеливо ждал, что она ответит. Теперь он понял, почему Даша тихо говорила с ним по телефону: малышка спит и она боялась разбудить её.

   — И ради тебя, и ей стало лучше — нет температуры. Так что приходи завтра утром и увидишь её.

Оскару вдруг захотелось сейчас приехать к Даше. Но когда он сказал ей об этом, она запротестовала:

   — Боже упаси тебе добираться ко мне в такой поздний час — уже половина первого ночи. Где ты возьмёшь такси? Нет, лучше отдыхай. Спокойной ночи. — И она положила трубку.

Теперь уже Оскар никак не мог уснуть. Он оделся и вышел. У соседнего подъезда стояла чёрная «эмка». Из неё вышла женщина с ребёнком, расплатилась с таксистом и, подхватив чемодан, шагнула в темноту. Оскар подошёл к машине.

   — Отвези меня в Сокольники, — попросил он водителя.

   — Я закончил ночную смену и еду в гараж.

   — Сделай, друг! Я хорошо тебе заплачу.

   — Ладно, садись. Батя у меня военный, и ты вроде такой же, — пробурчал шофёр.

Дорога была свободна, и Оскар быстро добрался до заветного кирпичного дома. Даша открыла ему, и он вошёл в прихожую, разделся.

   — Всё-таки приехал... — прошептала она, потом поцеловала. — Только не шуми, а то Машу разбудишь...

Утром Оскар проснулся от чьего-то прикосновения. Открыл глаза и увидел... Машу! Она пальчиками щипала его за нос и улыбалась, её голубые глазки искрились. Он встал, взял её на руки.

   — А где наша мама?

   — На кухне кашку варит. А ты будешь со мной кашку есть?

   — Если угостишь, то буду! — Он прижал её к себе и поцеловал. — Ух ты, моя красавица! Что, горлышко уже не болит?

   — Чуть-чуть болит, но мама дала мне попить тёплого молока, и всё прошло. А ты где так долго был, папка?

   — На войне был... — Глядя на дочурку, Оскар в душе упрекнул себя за то, что редко приходил к Даше. Тогда и мысль не приходила ему в голову, что Даша носит в себе его дочь, и даже когда она родилась, о чём ему сказала жена, он легко, без восторга поздравил Дашу с рождением малышки. И сделал это по телефону. Он полагал, что у Даши появился наконец-то ухажёр, и ему не хотелось с ним соперничать. А когда однажды он увидел её во дворе с коляской, в которой находился ребёнок, то спросил:

   — Кто её отец?

   — Ты ревнуешь?

   — Что ты, голубка, я не из слабаков! А если я хорошо тебя попрошу, скажешь?

   — Я подумаю... А ты приходи ко мне, ладно?

Но Оскар не пришёл. «У неё кто-то есть, и я не вправе состязаться с её избранником. Ноги моей больше не будет в её квартире!»

И он держал своё слово, пока Даша не родила.

Как-то он торопился в редакцию и у магазина увидел Дашу. Она стояла в очереди за молоком. Он подошёл, тронул её за плечо:

   — Привет, Даша-царица. Что ты тут делаешь?

Она улыбнулась, глаза её заискрились.

   — Молока надо, а здесь такая очередь!

   — А на кого ты оставила Машу?

   — За ней приглядывает Юлия Марковна. — Она посмотрела ему в лицо. — Ты-то как поживаешь? Почему не заходишь к нам?

   — У тебя ведь кто-то есть...

   — Ну и что? — усмехнулась она. — Ты же мой давний друг? Я жду тебя...

Но Оскар не пришёл.

«Дурень же я, она-то ждала меня», — подумал он сейчас.

В комнату вошла Даша.

   — Машуня, ты что папку нашего разбудила? — Она развела руками.

   — Я ущипнула его за носик, и он открыл глазки! — засмеялась девочка.

   — Садись ешь кашку, и ты, Оскар, тоже завтракай.

Он сказал, что сходит в редакцию, возьмёт у шефа разрешение отлучиться на день, они пойдут в загс и распишутся.

   — Ты не раздумала взять меня в мужья?

   — Что ты такое говоришь? — Даша прижалась к нему. — Да я с тобой хоть на край света...

Василевский вызвал военного комиссара Оперативного управления Генштаба генерала Рыжкова и велел ему взять с собой ещё двоих работников.

   — Поедем в штаб Калининского фронта, — сказал Александр Михайлович. — Знаете, где он находится? В деревне Большое Кушало, что неподалёку от города Калинина.

   — Вы, наверное, там бывали, а я нет, — признался генерал.

   — В этой деревне, Пётр Аркадьевич, я служил с тысяча девятьсот тридцать пятого года, когда был командиром 142-го стрелкового полка. — Василевский посмотрел на часы. — Да, времени у нас в обрез, так что через пять—десять минут всем в мою машину, она у подъезда. Иметь при себе автоматы и пистолеты.

Добрались в штаб фронта быстро, хотя дважды машина буксовала в снежных сугробах, пришлось толкать её, пока не выбрались на твёрдый грунт. В штабе фронта Василевского встретил генерал Конев. Был он в полевой форме — не сразу разглядишь в нём командующего фронтом.

   — Рад гостям! — весело произнёс он, здороваясь. — Да чего же, ребятки, мне не позвонили? Я даже чаю не успел попить...

«Ну и генерал, никакого уважения к старшим! — сердито подумал Рыжков. — Неужели Александр Михайлович проглотит эту пилюлю?»

   — Товарищ Конев, прошу не забываться! — сурово изрёк Василевский. — К вам прибыл не сват и не кум, а временно исполняющий обязанности начальника Генштаба! И прибыл к вам по личному распоряжению Верховного Главнокомандующего!

Конев покраснел, принял стойку «смирно», вытянув руки по швам:

   — Прошу меня извинить, товарищ генерал-лейтенант. Я слушаю вас!

   — Вот так-то будет лучше и по-военному. — Василевский вынул из портфеля документы. — Я привёз вам директиву Ставки по переходу в контрнаступление. — Он отдал ему пакет. — Товарищ Сталин поручил мне объяснить вам суть требований директивы. Давайте вашу рабочую карту, и мы кое-что обсудим. Калининскому фронту Ставка предписала наступать утром пятого декабря. Так что у вас в резерве целых восемь часов!..

   — Негусто, однако, — пробурчал Конев, о чём-то задумавшись.

Обсуждение прошло без каких-либо споров, и Василевский был доволен, что командующий фронтом больше ничего лишнего себе не позволил, был сдержан в эмоциях. Он заявил, что директиву выполнит. Потом достал из стола бутылку армянского коньяка и предложил выпить за успех предстоящей операции.

   — Я очень вас прошу, товарищ генерал-лейтенант, разделить со мной трудности будущего сражения, — сказал, волнуясь, Конев. Его карие глаза заблестели, он подтянулся, стал молодцевато-энергичным. — Завтра утром мы начнём бой, а пуля, как вам известно, чинов не разбирает, и всякое может случиться...

   — Что за намёк, Иван Степанович? — упрекнул его Василевский. — Свою голову пуле-дуре не подставляйте! Ну, а за успех предстоящей операции выпить готов! — подмигнул он Коневу и пригласил генерала Рыжкова к столу.

Выпили по рюмке, закусили трофейным немецким шоколадом.

Наблюдая за Коневым, Василевский подумал, что он такой же настырный, как Жуков: если что не по нему, никого не пощадит.

   — Постараюсь крепко ударить по фрицам! — заверил Конев Василевского, когда тот уезжал.

Василевский вернулся домой под вечер. Он быстро принял горячий душ, переоделся и сразу в Кремль, в кабинет Сталина. Здесь уже были Молотов, Маленков, Микоян, другие члены Политбюро. Сталин подошёл к Василевскому.

   — Какое настроение у товарища Конева? — спросил он.

   — По-моему, боевое, — улыбнулся Александр Михайлович. — Завтра утром начинает контрнаступление, сказал, что директиву Ставки выполнит.

   — Резервов не просил?

   — Нет.

   — Это уже хорошо... А что это у вас на мундире один лишь орден Красной Звезды и медаль «XX лет РККА»? Почему не надели остальные ордена и медали?

   — У меня их нет...

   — Вот как? — удивился Сталин. — А за что вас наградили орденом Красной Звезды?

   — За добросовестную работу в Генштабе во время войны с Финляндией.

   — Да, негусто у вас с наградами, — покачал головой вождь и пригласил всех следовать за ним в зал приёма...

Поздно ночью уставший и слегка охмелевший (Сталин провозгласил несколько тостов в честь польских гостей, и Василевскому тоже пришлось выпить), он вернулся домой. В почтовом ящике обнаружил два письма, и на обоих Катин адрес: Челябинская область, г. Чебаркуль, дом отдыха «Дружба», комната 3.

«Наконец-то дала о себе знать», — обрадовался Александр Михайлович. Он вошёл в комнату, завесил одеялом окно и зажёг лампу: в столице соблюдалась светомаскировка, и если военные патрули видели в доме свет, стреляли по окнам. Усевшись на диван, он раскрыл первое письмо и стал читать.

«Саша, милый!

Если ты думаешь, что мне здесь с Игорьком хорошо, то ошибаешься. Страшно по тебе скучаем. А вчера мне приснился странный сон. Будто мы с тобой в подмосковном лесу собираем грибы. Ты в белой рубашке, я в твоём любимом голубом платье. У большого куста крапивы я увидела белый гриб. Протянула руку, чтобы сорвать его, и тут меня укусила... змея! Я вскрикнула от боли. И тут я проснулась... Была вся в поту, во рту горчило, словно глотнула перца, появилась тошнота...

До утра я так и не уснула. Всё гадала, к чему бы этот сон? Я так молила Бога, чтобы у тебя там всё было хорошо! Ты, видно, часто бываешь на фронте, так что побереги себя, пожалуйста.

Все мы, кто эвакуировался из Москвы, очень переживаем за столицу. Неужели немцам удастся захватить её? Нет, такого быть не должно!

Игорёк чувствует себя хорошо. Часто спрашивает, где его папка и скоро ли он приедет домой. Знаешь, Саша, он очень похож на тебя. И нос, и глаза, и рот, и открытый лоб... Я так счастлива, что у нас растёт сын! А ты, ты счастлив? Кажется, здесь, вдали от дома, я остро почувствовала, как сильно тебя люблю! И боюсь тебя потерять. Сейчас идёт война, и не знаешь, где тебя может смертельно ужалить пуля или осколок.

Как поживает твой друг Георгий Жуков? Если увидишь его, передай от меня привет. Что-то в нём есть подкупающее, и я рада, что у тебя надёжный товарищ...

Как будто проснулся Игорёк, что-то мурлычет. Пиши, Саша, часто пиши нам. Мой адрес — на конверте. Целую. Твоя Катюша.

Р. S. Сашок, у меня родилась такая мысль. Что, если я оставлю Игоря у сестры, а сама приеду к тебе в Москву, хотя бы на три-пять дней? Жду твоего решения».

А что она пишет в другом письме? Он надорвал конверт.

«Саша, дорогой мой! — читал он, ощущая в душе трепет. — Весь день я была в слезах, и только под утро мне стало легче. А знаешь отчего? В садике я качала Игорька на качелях, было ветрено, холодно, сыпала ледяная крупа, и он сильно простыл. Под вечер у него поднялась температура, начался жар. Сестра вызвала участкового врача, он живёт тут рядом. Врач — старушка лет шестидесяти пяти (молодые врачи все ушли на фронт) — осмотрела его. И что ты думаешь? Воспаление лёгких! Всю неделю я не отходила от кроватки Игорька. Он глотал таблетки и пил горячее молоко с мёдом и сливочным маслом. Сейчас ему легче. Так что от переживаний я едва не поседела.

Часто думаю о тебе, Сашок, и мысли очень невесёлые. В предыдущем письме я говорила тебе, что могу приехать. Теперь я не решусь оставить Игорька кому-либо, даже сестре. За ним нужен глаз да глаз.

Целую тебя, дорогой. Пиши. Твоя Катюша.

Р. S. Где находится в эвакуации Юра? Куда увезла его Серафима? Если у тебя есть его адрес, сообщи мне, я черкну ему письмецо. А Серафима случайно тебе не написала?..»

Василевский усмехнулся. Ох, эти жёны! «Катя ревнует меня к Серафиме», — подумал он и тут же решил написать ей. Усевшись за стол, он придвинул ближе настольную лампу с голубым абажуром. Вывел крупными буквами: «Здравствуй, моя Катюша!» — и остановился. Что написать ей, какими словами выразить чувства, которые наполняют любовью к ней всё его существо?

Строки одна за другой ложились на бумагу.

«Ты спрашиваешь, куда уехала Серафима? Она и Юра находятся в Первоуральске неподалёку от Свердловска. Недавно Юра звонил мне, у них всё хорошо. Юра работает на заводе учеником слесаря. Скажу тебе, Катюша, что за Юру я переживаю. Ему ведь скоро в армию, а я даже не знаю, кем он хочет стать...»

Зазвонил телефон. Василевский даже вздрогнул от шума. Это был Шапошников, он спросил, всё ли у Василевского хорошо.

   — Без вас, Борис Михайлович, мне тяжело, — признался тот.

   — Верю, голубчик, верю! Я на своей шкуре испытал всю генштабовскую работу. Как там Верховный?

   — Очень переживает за Москву, мне кажется, у него даже седин прибавилось.

   — Я о чём хочу вас попросить: когда будете у Верховного, скажите, что дня через два-три я выйду на службу. Дело идёт на поправку.

   — Ждём вас, Борис Михайлович!..

Василевский согрел чаю, выпил его с сухарями, прочёл то, что написал жене. Надо ей сообщить о гибели Галины Кальвиной, решил он. Взял ручку, и перо заходило по бумаге. «Галины Сергеевны, твоей подруги, больше нет. Она добровольно ушла на фронт под Москву, её ранило, и после операции она скончалась. Вчера был у Даши. Она так и не эвакуировалась. У неё растёт малышка Маша. А знаешь, кто её отец? Оскар Кальвин! У него любовь к Даше, и они поженятся. Ты, наверное, хочешь знать, как я к этому отношусь? У каждого своя судьба и своя дорога в жизни, свои семейные трагедии. Помнишь у Горького? Гора становится долиной, когда любишь...

Пиши, Катюша, твои письма — бальзам мне на душу.

Целую. Твой Сашок».

 

Глава восьмая

Поезд зашипел, выпустив струю пара, и остановился. Из вагонов высыпали пассажиры. Даша шарила глазами по лицам, но Насти не было.

   — Я здесь, Даша! — раздался звонкий голос сестры. Она, оказывается, ехала в соседнем вагоне.

Даша обняла Настю, расцеловала.

   — Я так рада, что наконец-то ты приехала!.. Да, а на кого ты оставила Павлика?

   — В яслях. — Настя подняла на неё глаза, затуманенные слезами. — Примчалась вот мужа повидать. Может, разрешат мне свидание с ним? Так мне тяжело без Азара, ты и представить не можешь, сестричка!

Доехали на автобусе они быстро. Настя следом за Дашей вошла в её квартиру, поставила чемодан и стала раздеваться.

   — А где же твоя Маша? — удивилась она.

   — У соседки. Я сейчас приведу её...

Настя расчесала перед зеркалом волосы, чуть подкрасила губы. А вот и Даша с дочуркой. Маша шепеляво поздоровалась с ней.

   — Машенька, какой чудесный у тебя бант на голове! — ласково проговорила Настя. — Кто его вязал?

   — Мама, тётя Настя. — Девочка заглянула ей в глаза. — А вы в гости к нам приехали?

   — Захотелось тебя увидеть.

Настя достала из чемодана плитку шоколада и дала её Маше. Глазки у девочки засияли, она откусила кусочек и воскликнула:

   — Ох и вкусный!

Даша между тем накрыла на стол.

   — Настя, мой руки и садись обедать, — сказала она. — У меня борщ по-украински и котлеты. А хочешь, сварю сибирские пельмени? Я их сама делала из телятины.

   — Давай что-нибудь, а то я тороплюсь на Лубянку, — ответила Настя. — Больше года я не видела своего мужа. Ты же знаешь, что когда Азара арестовали, я лежала в роддоме. Он-то и сына своего не видел...

После обеда она поспешила на Лубянку.

Даша не успела уложить Машу спать, как сестра вернулась. Лицо мрачное, в глазах какой-то туман, помада почернела на её тонких губах. Она сняла пальто и, не говоря ни слова, заплакала.

   — Не дали мне свидания с мужем... А ему, видно, не сладко там. — Настя платком вытерла слёзы.

   — А кому в тюрьме сладко? — усмехнулась Даша. — Но хватит слёз, сестрёнка, возьми себя в руки. Вон Маша ушла и тоже чуть не заплакала...

Настя немного успокоилась. Она сняла с себя белую блузку и надела светло-коричневый шерстяной свитер.

   — А что Оскар, придёт сюда? — спросила Настя.

   — Должен прийти. У него большое горе. Недавно он похоронил свою жену Галину Сергеевну.

   — А что с ней случилось? — напружинилась Настя.

   — Она ушла на фронт, и в бою под Истрой её тяжело ранило осколком мины. Сделали операцию, но спасти не удалось...

Помолчали. Настя подошла к кроватке. Маша уже спала.

   — Кто её отец? Ты мне так и не написала!

   — Я давно ждала, когда ты спросишь! — улыбнулась Даша. — Где её отец? На службе!

   — Ты его любишь?

   — Очень люблю! — призналась Даша. — Даже и теперь не верится, что он принадлежит мне... — Она хотела сказать ещё что-то в этом духе, но дверь распахнулась, и в гостиную вошёл Оскар. — Вот он мой муж и отец Маши! — воскликнула Даша и стала помогать ему снимать шинель. — Я так ждала тебя, Оскар! Пришлось одной идти на вокзал.

Кальвин подошёл к Насте и поцеловал её в щёку:

   — С приездом, дорогая! Была на Лубянке?

   — Не дали мне свидания с Азаром. — Голос у Насти дрогнул. — Уезжай, сказали, на свой далёкий Север. — Она помолчала. — А ты, значит, похоронил свою Галину Сергеевну?

   — Да, Настя. И случилось всё так неожиданно...

   — Я ей об этом уже рассказала, — подала голос Даша.

   — Я рада за вас! — произнесла Настя с таким неподдельным чувством, что Оскар и Даша ничуть не засомневались в её искренности.

   — Какие у тебя планы, Настя? — спросил Оскар. — Может, с неделю у нас поживёшь?

   — Нет, через два-три дня уеду. Ребёнок-то мой на попечении чужих людей. Правда, есть там у меня кровинка...

   — Кто он, твой помощник? — спросила Даша.

   — А ты не догадалась? — Настя простодушно улыбнулась. — Фёдор Саврасов, мой двоюродный брат. Обижается на тебя, Даша, что ты не прислала ему ни одного письма с тех пор, как его снова призвали на военный флот. — Она взглянула на Оскара. — Ты Дашу не обижаешь?

Кальвин на миг смешался, застыл.

   — Ты о чём, Настя? — только и спросил.

   — Даша доверчивая, а ты с большим опытом в жизни, — пояснила свою мысль Настя. — Не всё получается у молодой жены, а ты можешь закапризничать.

   — Я веду себя как кролик, не так ли, жёнушка?

   — Хватит тебе, Настя, судачить, — одёрнула сестру Даша. Она взглянула на часы и стала одеваться. — Оскар, ты идёшь в редакцию? Я провожу тебя. Пока Маша спит, возьму её детское питание. Может, и ты со мной, Настя?

   — Устала я, сестричка...

Настя легла на диван и почему-то вспомнила недавнюю встречу с командующим Северным флотом адмиралом Головко. Она призналась ему, что жить ей без мужа тяжко, что глаза её не просыхают от слёз.

   — Нет его вины в чём-то, мне клялся! — Она чуть всплакнула, голос её дрожал. — Помогли бы вы ему выбраться из тюрьмы! Вы же сами хвалили его, признавали, что командир он хороший...

   — Я занимаюсь вашим мужем, и его дело до сердечной боли меня тревожит, — признался адмирал. — Но пока тщетно! Мне дважды звонил из Генерального штаба генерал Василевский, и мы говорили об Азаре Петровиче. Товарищ Сталин хорошо знает Василевского, на него-то я и рассчитываю. Наберитесь терпения, подождите ещё немного.

   — Я собралась в Москву на свидание с мужем...

   — Может, не надо ехать? — сказал адмирал прямо. — Идёт следствие, и вряд ли вам разрешат с ним встречу.

«Зря его не послушалась, — подумала сейчас Настя. — Только посмеялись надо мной на Лубянке».

Так случилось, что у маршала Шапошникова неожиданно поднялась температура и прямо из Ставки он уехал домой. А через час после этого Василевского вызвал Верховный.

   — Опять Бориса Михайловича прихватила болячка, — грустно сказал он. — Так что обязанности начальника Генштаба Ставка возложила на вас. — Заметив, как Василевский насупил лохматые брови, добавил: — Каждый может заболеть, но наше святое дело не должно от этого страдать. — Он сел за стол. — Вы молчите?

   — Я всё понял, товарищ Сталин, тронут вашим доверием...

   — Как дела у Конева на Калининском фронте? — прервал Верховный.

   — Серьёзных проколов у него пока нет.

Сталин, помолчав, с нарочитой шутливостью спросил:

   — Если у Конева ничего не получится, тогда мне придётся возглавить Калининский фронт. Как вы думаете, справлюсь? — Он посмотрел на Василевского бодро, расправил усы.

У Сталина было хорошее настроение, и Александр Михайлович подумал, что самое время замолвить словечко об Азаре Петровиче.

   — Ну так как, справлюсь я с фронтом? — вновь спросил Верховный.

   — Сначала надо подумать, кто сможет заменить вас на посту Верховного Главнокомандующего, а уж потом принимать под своё зоркое око фронт, — возразил Василевский. — Но, как исполняющий обязанности начальника Генштаба, считаю, что заменить вас некем.

   — А вы хитрый! — Сталин погрозил ему пальцем. И тут, сам того не сознавая, Василевский вдруг сказал:

   — На Лубянке в камере томится человек, который невиновен, а ему хотят состряпать дело!..

Видимо, смелость и прямота, с какой Василевский выплеснул эти слова, обескуражили вождя. Он побагровел, но спросил необычно тихо:

   — Что ото значит?

Василевский успел опомниться, взял себя в руки:

   — Простите, я погорячился... Дело тут такое. Летом прошлого года во время учений на Северном флоте был арестован командир корабля капитан третьего ранга Азар Петрович Кальвин...

   — Кальвин? — прервал его Сталин. — Я уже слышал эту фамилию. Не он ли писал хвалебную статью о Климе Ворошилове?

   — Тот Кальвин журналист, а я веду речь о командире корабля. Они родные братья.

   — Один живёт в Москве и работает спецкором в газете, а другой на Северном флоте командир корабля?

   — Был командиром, но уже больше года сидит на Лубянке, — пояснил Василевский. — Я знаю его с малых лет, он вырос на моих глазах, мечтал стать военным моряком и стал им. Сначала плавал на Балтике, потом перевёлся на Северный флот. Его корабль — лучший на флоте. И вдруг — арест!

   — В чём его обвиняют?

   — В связях с немецким агентом.

   — Это серьёзно, — сухо произнёс вождь. — А вы считаете, что он невиновен?

   — Да. Азар Кальвин — настоящий большевик!

   — Чем вы докажете, что он невиновен? — строго спросил Сталин. — У вас есть какие-то факты?

   — Нет у меня фактов, но я даю честное слово, что Азар Кальвин не способен на предательство! Он отличный минёр. Создал для флота прибор, с помощью которого морская торпеда сама находит цель и уничтожает её. У него талант минёра-конструктора. Сейчас бы ему в полную силу сражаться на море с фашистскими кораблями, а он сидит на Лубянке.

   — И что вы хотите от меня? — усмехнулся Сталин.

   — Пресечь беззаконие! Я очень прошу вас помочь...

   — Хорошо, я разберусь, — сказал Сталин. — Но меня волнует больше фронт. Когда вы сможете выехать туда?

   — Рано утром, если не возражаете.

   — Поезжайте. Из штаба фронта дайте мне знать, как там дела.

Василевский ушёл, а Сталин невольно задумался. Недавно Берия докладывал ему о семье полковника Кальвина, но о его брате почему-то промолчал. В голове он вновь прокрутил свой недавний разговор с Лаврентием Павловичем. А пришёл к нему Берия поздно вечером.

   — Мои люди нащупали в редакции центральной газеты журналиста, который пляшет под дудку наших врагов, — сказал Берия тихо, словно боялся, что его могут услышать другие. — В статьях этого журналиста есть крамола, и цензору приходится все его «открытия» вычёркивать. Под Москвой в оборонительных боях у Конева случилась заминка. И вот этот борзописец прислал в редакцию репортаж, где утверждал, что вина в неудачах на фронте на совести нашего высшего командования. Это значит — на твоей совести, как Верховного Главнокомандующего.

«Ишь куда метит! — усмехнулся в душе Сталин, но вопросов пока не задавал. А Берия, польщённый его вниманием, горячо продолжал:

   — Когда цензор вычеркнул эти слова, журналист стал возражать: мол, он был на фронте, всё видел своими глазами. Ему бы но репортажи писать, а киркой мёрзлую землю долбить на Колыме!

   — А ты арестуй этого борзописца и допроси по всей строгости. — Верховный улыбнулся, даже усы у него закачались.

— У него есть высокий покровитель, твой ближайший соратник...

   — Кто такой? — Голос Сталина прозвучал резко, как выстрел.

   — Журналист полковник Кальвин Оскар Петрович, тысяча восемьсот девяносто пятого года рождения, латыш. А его покровитель — генерал Василевский, друг детства. Оба родились и выросли в Кинешме. В Гражданскую воевали в одном полку. После войны Василевский остался служить в армии, а Кальвин пошёл учиться на журналиста.

Сталин устало откинулся на спинку кресла. А Берия продолжал:

   — Я стал раскручивать это дело, и выяснилось, что сын Оскара Кальвина Пётр сначала учился в военно-морском училище в Ленинграде, потом его перевели в Морскую академию. И кто помог? Товарищ Василевский! Но вскоре этот отпрыск отколол номер — попросил отправить его на Северный флот: мол, он люто ненавидит фашистов и хочет с ними сражаться. И ему поверили! Теперь он плавает на подводной лодке. У меня возникла мысль: а не хочет ли Пётр в удобное время удрать с корабля? Норвежский берег рядом, а там — немцы. А из Норвегии ему прямая дорога во Францию!

   — А что ему делать во Франции? — недоумённо повёл плечами Сталин.

   — В этом-то как раз и вся соль! — улыбнулся Берия. — Его дед, отец Кальвина, живёт в Париже, бывший штабс-капитан царской армии. Воевал на стороне белых, вместе с Деникиным бежал за границу на английском корабле. Там, в Париже, он в свите генерала Деникина, а раньше, когда шла Гражданская война, служил в штабе битого генерала.

   — Кем? — у Сталина надломились брови.

   — В разведотделе. Стрелял и вешал красных! И ещё меня насторожил такой момент, — продолжал Берия. — Оскар Кальвин дважды ездил в командировку на Северный флот, встречался там со своим сыном. Мне кажется, что тут есть какая-то связь...

Берия не сказал «связь с врагами», за него докончил Сталин:

   — Не исключено, что есть связь с врагами. — Он ближе подошёл к Берия: — Пока идёт проверка, ни слова Василевскому!

   — А как быть с журналистом?

   — Ты с ним беседовал?

   — Да, но свою связь с отцом он отрицает. В анкете писал, что отец в тысяча девятьсот девятнадцатом году погиб на фронте под Ростовом. Но что-то в нём меня настораживает. И втёрся в доверие к Василевскому не случайно.

   — Ищи истину, Лаврентий, — поддержал его вождь. — По-моему, из твоих рук не мог бы уйти даже сам Бог, если, разумеется, он есть.

Берия вышел от Сталина в хорошем настроении. «Я доберусь до этого попа Бонапарта, он у меня ещё попляшет!» — усмехнулся он в душе...

«Почему же Берия промолчал о брате Кальвина? — подумал сейчас Сталин. — Странно, однако...» Он вызвал Поскрёбышева.

   — Пошли ко мне Берия!

И вот он, Берия. Вошёл в кабинет вождя как в свою опочивальню, снял фуражку и погладил лысину.

   — Садись, Лаврентий. — Сталин тоже сел. — Твои молодцы арестовали на Северном флоте командира корабля, но я ничего об этом не знаю, а ты почему-то мне не доложил. Кто он?

   — Родной брат журналиста Кальвина капитан третьего ранга, а по-армейски — майор Азар Петрович Кальвин.

   — О семье Кальвиных ты мне недавно говорил, а об аресте брата-моряка ни слова! Почему? — В голосе вождя Берия уловил едва скрываемую суровость.

«Кто ему доложил об этом моряке? — недоумевал Берия. — Адмирал Головко или нарком ВМФ адмирал Кузнецов?..»

   — Я жду, Лаврентий, — подтолкнул его суровый голос вождя.

   — Что я мог тебе доложить, если нам пока не удалось доказать вину командира-моряка? Он всё отрицает. Вот я и решил, что как только моряк развяжет язык и обвинение будет готово, всё тебе и подать как на блюдечке!

   — В чём обвиняется командир корабля? — сухо спросил Сталин.

Берия объяснил ему историю с арестом немецкого агента.

   — Нам кажется, что агент, работавший на морском заводе, завербовал Кальвина, когда его корабль находился там в ремонте. И Азар снабжал его секретными сведениями о нашем новом минноторпедном оружии. И ещё одна деталь, — продолжал Берия. — Азар Кальвин не только командир корабля, он ещё и конструктор. Он создал оригинальный прибор для морской торпеды, и теперь она сама находит себе цель на море и ликвидирует её.

   — Прибор внедрён на кораблях флота?

   — Пока нет, его должны были испытать на Балтике, но что-то затормозилось.

   — Прибор лежит, а конструктор сидит! — усмехнулся Сталин. — Он что, этот Азар Кальвин, враг?

Берия заявил, что свою вину Кальвин не признает, хотя улики налицо. Перед войной с группой военных моряков он ездил в Германию для обмена опытом службы на море, встречался там с немецкими моряками, среди которых был и немецкий агент, бывший инженер морзавода в Ленинграде, которого чекистам удалось разоблачить. Он-то и заявил, что Азар Кальвин передавал ему важные военные сведения.

   — А не пытается ли агент оговорить Кальвина? — спросил Сталин. — Вот что, Лаврентий. Лично разберись с этим делом. О командире корабля просили нарком ВМФ Кузнецов, адмирал Головко. Есть ещё один военачальник, который ручается за Азара Кальвина своей головой.

   — Кто этот военачальник? — спросил Берия.

   — Потом скажу, Лаврентий. Ты сначала сделай то, что я тебе поручил. Кстати, тебе докладывали, что жена моряка-командира приехала в Москву, чтобы увидеть мужа? Но в свидании с мужем ей отказали. Это же бесчеловечно!

   — Нет, об этом мне не докладывали, — возразил Берия.

   — Тоже разберись, кто дискредитирует наши органы... — Сталин встал. Взял в комнате отдыха бутылку «Боржоми» и налил себе в стакан. — Хочешь?

Берия отказался.

   — И вот ещё что, Лаврентий. Разберись и с арестованными военными. Нам сейчас дорог каждый командир, каждый специалист. Этого требует война, и если человек невиновен, надо его немедленно освободить. Ты понял? Мы и так потеряли немало заслуженных военачальников, и я не уверен, что все они были шпионами и предателями.

   — Лес рубят — щепки летят, — бросил Берия.

У Сталина вмиг помрачнело лицо, ноздри гневно раздулись.

   — Ты эту свою гнилую философию забудь! — сквозь зубы процедил он. — Если тебя крепко поколотят, то ты не только себя признаешь виновным, но и мать родную продашь! Щепки летят... — грубо повторил вождь. — Эти щепки — люди! Самое ценное, что у нас есть в стране. А ты обращаешься с ними, как с червями... Наведи в своём ведомстве законный порядок! Если это не сделаешь, я поручу другим это проделать, но тогда, Лаврентий, пеняй на себя!

В дверях появился Поскрёбышев.

   — К вам нарком ВМФ адмирал Кузнецов и генерал Василевский.

   — Пусть войдут!

Берия встал:

   — Разреши мне идти, Иосиф?

Берия вернулся на Лубянку удручённый. По внутреннему телефону он позвонил капитану госбезопасности Костенко.

   — Сергей Иванович, как продвигается дело Азара Кальвина? Ты что, всё ещё его не «расколол»? Ах, моряк человек упрямый, понял... А может, он не виноват, а ты хочешь приписать ему измену Родине? Вот что, — продолжал Берия. — Свяжись с полковником Кальвиным и передай, чтобы жена его брата прибыла на Лубянку к семнадцати ноль-ноль, и разреши ей свидание с мужем... Что ты сказал? Не надо этого делать? Ты кто такой, чтобы учить меня? Тебе приказывает нарком, а ты смеешь возражать? Ах, ты не понял меня, да? Тогда пошевели своими куриными мозгами, может, и поймёшь!.. Приготовь все документы на Кальвина и принеси мне. Я сам им займусь!..

Оскар Кальвин собрался идти к главному редактору, но ему позвонил Костенко с Лубянки:

   — Привет, Оскар Петрович! Где сейчас находится жена вашего брата Азара?

   — У меня, Сергей Иванович. Она была на Лубянке, но свидание с мужем ей не разрешили...

   — Неувязка получилась, — прервал его Костенко. — Передайте ей, чтобы сегодня к пяти вечера пришла к нам. Я жду её. Кстати, вам тоже могут дать добро на свидание с братом.

   — Спасибо, Сергей Иванович, я обязательно этим воспользуюсь!

Оскар тут же позвонил Насте:

   — Привет, мадонна! Свершилось чудо — тебе сегодня надо быть к пяти вечера на Лубянке. Встретишься со своим Азариком. А завтра я пойду к нему.

   — Кто нам помог? — обрадовалась Настя. — Даже не верится...

   — Сам теряюсь в догадках. Наверное, Саша Василевский...

А в это время генерал Василевский и нарком ВМФ адмирал Кузнецов находились у Сталина.

   — Я хотел бы доложить обстановку с конвоем союзников, — начал Кузнецов, но Сталин перебил его:

   — Минуточку, товарищ Кузнецов. — Верховный раскрыл свой блокнот. Вы говорили мне об аресте командира корабля, запамятовал его фамилию...

   — Азар Петрович Кальвин, — подсказал Василевский.

   — Вот-вот, Кальвин. Он что, хороший командир корабля?

   — Очень даже толковый командир. Ещё до войны на Балтике проводились учения, и его корабль первым обнаружил и атаковал подводного противника. За успехи в службе он был награждён орденом, и я поздравлял его.

   — Мне сегодня сказали, что Кальвин ещё и конструктор? — Сталин хитро прищурил глаза. — Его прибор для морской торпеды вы испытали? И вообще, нужен ли этот прибор для флота?

   — Нужен, товарищ Сталин, но испытания прибор ещё не прошёл. Перед войной корабль Кальвина перевели на Северный флот, и связь с конструктором прервалась. Но я немедленно приму надлежащие меры.

   — С этого бы и начинали, — пробурчал вождь. — Вот он, — Сталин кивнул на Василевского, — знает Азара Кальвина с детских лет, говорит, что это честный и преданный нашей Родине большевик. Так ведь?

Василевский встал:

   — Так точно, товарищ Сталин.

Адмирал Кузнецов покраснел, а Верховный продолжал:

   — Я поручил Берия разобраться с арестом командира корабля, и, если он невиновен, его освободят. А вы, товарищ Кузнецов, уточните, когда ваши специалисты испытают прибор для морских торпед. Торпеда — грозное оружие, и стоит она дорого. Поэтому важно, чтобы каждая торпеда уничтожала вражеские корабли, а не терялась бы в морских пучинах. Ну, а теперь о конвоях союзников... Скажите, что они нам доставили и что доставят в ближайшее время? Я хотел бы, товарищ Василевский, чтобы Генштаб держал на контроле этот важнейший вопрос. Сейчас нам крайне важна помощь союзников в стратегическом сырье и вооружении. Вам слово, товарищ Кузнецов...

Настя пришла с Лубянки в девятом часу вечера в расстроенных чувствах. Она молча вошла в комнату, разделась. Даша спросила, удалось ли ей увидеться с мужем.

   — Лучше бы его не видела, — глухо молвила Настя. — Его так били, что всё лицо и шея в синяках. — Она села на диван. — Худой он, Азар, как будто с петли его сняли. Признался мне, что скучает по кораблю. Спрашивал про сына Павлика, на кого похож, хорошо ли уже говорит, не болеет ли. — Она вздохнула, потом холодно и невозмутимо продолжала: — Утром Азара снова водили на допрос, но не били, как прежде. Он даже сам удивился, отчего вдруг к нему такая милость.

   — Чего они хотят от него?

   — Я сама горела желанием узнать, за что Азара спрятали в каземат, — дерзко усмехнулась Настя, — но не удалось. Мы сидели друг против друга за столом, а рядом стоял охранник, и Азар не мог говорить о том, чего от него хотят и за что бьют. Этот высокий, рыжий, как колос, охранник следил за нами как борзой пёс. Я спросила Азара, как их кормят, можно ли принести передачу, так он гаркнул чуть ли не во всю глотку: мол, об этом говорить не полагается — и смотрел на меня так, как змея глядит на лягушку, когда готовится её проглотить. — Настя с минуту молчала. — Была я у Азара не больше часа. Когда мы расставались, я встала и хотела было обойти стол, чтобы обнять его на прощание и поцеловать, но рыжий охранник не разрешил. Тогда Азар через стол протянул мне руку, и я пожала её, наказала мужу, чтобы поберёг себя. «За меня, Настя, не волнуйся, я чист, и никакого греха за мной не водится», — проговорил Азар.

Дверь распахнулась, и в комнату вошёл Оскар. Он отдал жене сумку и сказал, что купил всё, о чём она просила. Из детской выбежала Маша и бросилась к нему.

   — Папка пришёл! — Она обняла его ручонками за колени. — Ты шоколадку мне принёс?

   — А как же, я ведь тебе обещал! — Оскар вынул из кармана плитку шоколада и отдал её девочке.

   — Спасибо, папа! — Маша убежала в детскую.

   — Ну что, видела Азара? — спросил Настю Оскар, садясь на стул.

Она рассказала ему о своём свидании с мужем.

   — Да, несладко ему там... — грустно произнёс Оскар. — А то, что на допросах арестованных бьют, не секрет. Достаётся, видно, и Азару. Но Василевский говорил о нём Сталину, и тот обещал разобраться. Что ж, придётся ещё подождать.

   — Скорее бы его выпустили, — вздохнула Настя.

Уезжала она поздно вечером. Провожал её Оскар, а Даша осталась дома с ребёнком. Он посадил Настю в вагон, поцеловал на прощание и заверил её, что как только Азара освободят, он сразу же даст ей об этом знать.

   — Спасибо тебе, Оскар, за всё. — Настя притянула его к себе и поцеловала в щёку. — Дашу, пожалуйста, не обижай, она милая и добрая.

Возвращался он с вокзала поздно, уже совсем стемнело. Было морозно. С неба сыпал мелкий колючий снег, ветер обжигал лицо. Вошёл в свою квартиру раскрасневшийся.

   — Уехала Настя? — Даша помогла ему снять шинель.

   — Да, — весело бросил Оскар. — Я даже поцеловал её на прощание. А где Маша?

   — Спит, она за день намаялась...

Оскар притянул жену к себе. Лицо его пылало, а в глазах была такая жажда... Даша возразила:

   — Не сейчас, Оскар. Мне надо ещё кое-что сделать по дому.

Но он её не отпустил.

   — Потом, Даша-царица, — прошептал он. — У меня внутри всё горит...

Прошла неделя, как Настя Кальвина уехала на Север. Оскар переживал, как она доберётся до Мурманска (ведь там неподалёку проходит линия фронта), но она почему-то не позвонила. Вернувшись домой, он спросил Дашу:

   — Настя не дала о себе знать?

   — Нет, у неё, наверное, там столько скопилось дел, что и звонить-то некогда, — усмехнулась жена. — А ты был на свидании у Азара?

   — Завтра пойду к пяти вечера...

Они поужинали, Оскар уединился в свою комнату и стал писать репортаж о танковой бригаде, которая отличилась на Калининском фронте у генерала Конева. К утру надо всё сделать. «Если репортаж получится удачным, я сутки дам вам отдохнуть!» — сказал ему главный редактор. Оскар так увлёкся материалом, что не услышал стука в дверь. Даша заглянула к нему:

   — К нам кто-то пришёл, но уже поздно, и я боюсь открывать.

   — Я сам открою! — Оскар встал и прямиком направился к двери, а когда открыл её, слова не мог вымолвить — на пороге стоял Азар!

   — Ты? — наконец выдохнул он.

   — Я, братишка, — тихо ответил Азар. — Меня только что освободили, и я могу ехать на Северный флот. Все необходимые документы мне выдали на руки.

Лицо у него было желтоватое, тени под бровями стали гуще, а в глазах какая-то пустота и отрешённость. «Ещё не пришёл в себя», — подумал Оскар.

   — Заходи и всё расскажешь...

Даша увидела Азара и растерялась: то ли пожать ему руку, то ли поцеловать его в щёку. Глаза её искрились, они излучали тепло домашнего очага.

   — Даша? — удивился в свою очередь Азар. — Что ты здесь делаешь?

Она не успела ему ответить, как заговорил Оскар:

   — Она моя жена, так что прошу любить и жаловать!

   — Жена? — не то с разочарованием, не то с грустью переспросил Азар. В его голосе не было упрёка, была лишь твёрдость. — А где же твоя незабвенная Галина Сергеевна?

   — Потерял я свою Галину, братишка! — Оскар качнул крутыми плечами. — Я был в отъезде, а она вдруг решила уйти в народное ополчение. Была в медсанбате шестнадцатой армии генерала Рокоссовского, в боях под Истрой получила тяжёлое ранение, после операции скончалась...

   — Давно это случилось?

   — В конце октября...

   — А как же Даша, так сразу?..

Даша, стоявшая рядом, замерла. Она ждала, что скажет ему брат.

   — А Дашу-царицу я полюбил годом раньше, ещё до войны... У нас растёт дочурка Маша. Спит она, а то бы я тебя с ней познакомил. Твоему сыну скоро два годика, моя старше...

   — Молодец, братишка, у тебя всегда всё получается как надо! — Азар хлопнул его по плечу.

   — А ты разве против нашей свадьбы? — в упор спросил Оскар.

   — Да ты что, Оскар? — выдавил из себя Азар. В его лице что-то вздрогнуло, он туго свёл брови к переносице. — Как ты мог такое подумать? Я рад, что ты... — Он запнулся. — Что Даша... Да у вас уже своя семья! Как же я могу быть против?

   — Не волнуйся, Азар, — тронула его за плечо Даша. — Оскар не хотел обидеть тебя. Ну, а то, как ты на всё случившееся реагируешь, ему хотелось знать, да и мне тоже... — Она подошла к гостю и поцеловала его в небритую щёку. — Я так рада, что тебя наконец освободили. Когда старпом корабля Земцов позвонил мне и сказал, что тебя арестовали, я очень волновалась. Сразу позвонила домой Василевскому, но он был в отъезде, утром была у него в Наркомате обороны и всё рассказала. Он заверил меня, что сделает всё, чтобы тебя освободили. А оно, видишь ли, затянулось надолго... — Даша придвинула Азару стул. — Садись к столу, я сейчас дам тебе ужин. Хочешь?

Он озорно улыбнулся:

   — Ещё как хочу! — Азар помолчал, а когда Даша ушла на кухню, вновь заговорил: — Даже не верится, что я на свободе, Оскар! Просто какое-то чудо, что меня выпустили. Дело-то, можно сказать, уже состряпали, но протокол допроса я так и не подписал. Сначала мне угрожали, потом начали бить. Видишь вот это? — Азар открыл рот — у него не было двух передних зубов.

   — Выбили?

   — Да. Я сказал следователю, что он душегуб, что бьёт невинного человека. И что же? Он так полоснул по зубам резиновой палкой, что у меня в глазах потемнело, а изо рта вместе с выбитыми зубами хлынула кровь...

   — И всё же ты молодец, Азар, что не дал себя оклеветать!

   — Если бы не Василевский, Оскар, меня бы отправили лет на двадцать куда-нибудь на Колыму, а возможно, получил бы девять грамм свинца. Александр Михайлович спас меня, и я никогда этого не забуду! А о том, что Василевский приходил на Лубянку, я узнал от капитана Костенко, когда он со мной беседовал. «У тебя, — говорит, — покровитель — большая шишка в Наркомате обороны. Но наш нарком Берия не из тех, кто привык отступать, так что сознавайся, что сотрудничал с немецким агентом, и никто тебя больше бить не будет!» И ещё добавил, что хотя мой брат известный журналист, но и ему не удастся помочь мне.

   — Подлый, оказывается, этот капитан, а я писал о нём в газете как о «преданном чекисте, готовом на подвиг», — усмехнулся Оскар.

   — А тебя на Лубянке не допрашивали? — спросил Азар. — Я знаю, что тебя туда вызывали в связи с моим арестом.

   — Был у капитана Костенко, он задал мне два-три вопроса. В частности, спросил, известно ли мне, что ты встречался с немецким агентом, даже фото показал, на котором ты снят с группой немецких моряков, и среди этих моряков оказался и тот самый инженер, агент. Я пояснил, что ты встречался с ним на морском заводе, где твой корабль стоял в ремонте. «Но, — говорю следователю, — мой брат не знал, что этот инженер морзавода — агент. А то, что брат ездил в Германию с группой моряков, так это было сделано в качестве обмена опытом. У нас ведь тогда были хорошие отношения с Германией, мы даже заключили пакт о ненападении».

   — Я им тоже всё объяснил, — вновь заговорил Азар, — но мне не поверили. Зачем, мол, немец приезжал ко мне в Мурманск, чего он хотел? Я сказал о том, что было. «Он хотел, — говорю, — побывать на моём корабле, но ему было отказано. Когда корабль стоял в Ленинграде в ремонте, инженер-немец приходил ко мне, смотрел, как рабочие устанавливали новую радиоаппаратуру». — Азар передохнул. Но разве их убедишь в своей искренности? Снова вызовы к следователю, снова допросы, побои... Не знаю, как всё это я перенёс!..

   — Хочешь поговорить с женой? — спросил его Оскар.

   — А получится? — засомневался Оскар. — В Полярный дозвониться нелегко.

   — У меня получится! — Оскар набрал «07» и, представившись спецкором газеты, попросил дежурную телефонистку связаться с Полярным, назвал ей номер домашнего телефона Азара.

Даша стала кормить их ужином, и тут дали Полярный. Азар взял трубку.

   — Алло, это ты, Настя? — У Азара зазвенел голос. — Сердечко моё, добрый вечер! Это я, Азар, разве ты не узнала? Меня освободили, и завтра еду в Мурманск. Меня не встречай, сам доберусь. Как наш сынок? Всё хорошо?.. А чего ты плачешь? Успокойся, я жив и здоров!.. — В трубке послышались частые гудки. — Алло, алло, Настя, где ты? — кричал в трубку Азар.

К линии подключилась телефонистка:

   — Связь с Полярным прервалась. Там сейчас лютует ураган. Извините. — И она отключилась.

Азар прикурил папиросу, затянулся дымком. Он спросил у брата, каковы дела у его сына Петра.

   — Я обещал после окончания училища взять его к себе на корабль.

   — Всё поломалось, — вздохнул Оскар. — Год он пробыл в училище, сдал экзамены на пятёрки, и его зачислили в Военно-морскую академию. Началась война, академию перевели в Астрахань, и оттуда Пётр уехал воевать на Северный флот. Плавает на подводной лодке минёром. Когда я был в командировке на Северном флоте, встречался с ним на лодке. У него всё хорошо, командир им доволен. Дал мне слово, что вернётся в академию.

   — Что, проверка на мужество? — улыбнулся Азар. — Ну-ну... Давай спать, мне надо рано на вокзал. У меня ещё нет билета...

Зазвонил телефон.

   — Это полковник Кальвин? — спросил мужской голос, когда Оскар взял трубку. — Вас беспокоит дежурный Главного морского штаба. Ваш брат Азар у вас?

   — Да, передаю ему трубку...

   — Это вы, Азар Петрович? Вас приглашает нарком ВМФ адмирал Кузнецов. К десяти утра сможете?

   — Есть, понял... — Положив трубку, Азар взглянул на брата: — Нарком уже знает, что меня освободили. Приглашает к себе...

   — Наверное, Берия сообщил ему. — Оскар погасил свет. — Давай спать...

   — Ну, заходи, заходи, герой-конструктор! — добродушно улыбнулся адмирал Кузнецов, увидев в дверях капитана 3-го ранга Азара Кальвина. — Я полагал, что ты придёшь в гражданском костюме. В прошлом году я спас от тюрьмы капитана второго ранга Георгия Холостякова. Он внедрял новый метод в боевую подготовку моряков, а его обвинили во вредительстве... Да, так вот и пришёл в этот кабинет в гражданской одежде. Сейчас он командует Новороссийской военно-морской базой.

   — Морскую форму мне вернули, — улыбнулся Азар.

   — Садись, пожалуйста, и рассказывай, как ты отсидел понапрасну почти два года!

Азар сел. Он просто и честно поведал наркому обо всём, что пережил за это время. Не умолчал и о том, как его допрашивали, как нередко били, требовали подписать наговор, обвиняя в шпионаже в пользу Германии. Но он не сдавался, требовал очной ставки с немецким агентом, которого задержали чекисты, но ему в этом отказывали.

   — У меня для вас сюрприз! — сказал нарком ВМФ.

   — Какой? — недоумённо пожал плечами Азар.

   — На Балтике испытали ваш прибор, и он дал хорошие результаты. Торпеда, на которой он был установлен, сама навелась на корабль противника и поразила его. Я распорядился, чтобы ваше изобретение минно-торпедное управление взяло на вооружение флота. Так что поздравляю! У вас имеются новые задумки?

   — Я хочу скорее попасть на корабль и вместе с другими бить врага! Разве есть сейчас что-либо важнее разгрома фашистов?

   — Верно, Азар Петрович, это главное, чем все мы теперь живём, и я понимаю ваши чувства. Но врага можно разбить лишь тогда, когда у нас будет больше оружия, причём лучшего, чем у фашистов. Вот и надо нам совершенствовать оружие флота. А торпеда — оружие мощное, и оно должно быть безотказным! Кто знает, может, в вас сидит заядлый конструктор? — шутливо добавил нарком.

   — Может, и сидит, — также шутливо отозвался Азар. — Жизнь покажет... У меня к вам вопрос.

   — Слушаю.

   — Я буду командовать «Жгучим» или мне дадут другой корабль?

   — А что бы вы хотели?

   — Плавать на «Жгучем»! Экипаж корабля мне хорошо знаком, я знаю, кто на что способен.

   — Законное желание, — согласился нарком. — Кажется, я вам помогу...

Нарком позвонил на узел связи Генштаба и попросил соединить его с командующим флотом адмиралом Головко. Связь тут же дали.

   — Арсений Григорьевич? Это адмирал Кузнецов! Как там у вас обстановка? Сражаетесь... Это хорошо. Потери в кораблях есть? Пока нет? Это мне как бальзам на душу... Так, понял. Ещё что беспокоит?.. Ладно, я скоро буду на Северном флоте, и на месте все эти вопросы решим. У меня приятная для тебя новость. Капитана третьего ранга Кальвина освободили из-под ареста. Сейчас он у меня в кабинете. Отправляем его к вам. Ты рад, да? Я это предвидел. Хороших командиров кораблей, я знаю, ты ценишь. Пожалуйста, реши его вопрос так, как он просит, хорошо? Если возникнут трудности, звони мне. Что меня волнует? Охрана конвоев союзников. Надо её непременно усилить. Только вчера об этом шёл разговор в Ставке... Понял тебя, Арсений Григорьевич, и вполне разделяю твою тревогу. Да, ты прав, корабли мы тебе ещё дадим... Всё, до свидания. — Нарком взглянул на Кальвина. — Ну вот, с тобой вопрос решён. А свои командирские навыки ты не растерял?

   — Никак нет! — улыбнулся Кальвин. — В камере, где я сидел, мне часто снилось море, не раз во сне я видел себя на палубе «Жгучего». Он живёт во мне, мой корабль...

   — На одной из подводных лодок на Северном флоте служит Пётр Кальвин. Кем он вам доводится? — вдруг спросил нарком.

   — Это сын моего старшего брата Оскара Кальвина, — пояснил Азар. — Толковый парень. И тоже минёр. Рвётся в самое пекло!

   — Такие моряки и делают на флоте погоду. — Кузнецов встал. — Вопросы есть, Азар?

   — Есть просьба. Хочу в ночь уехать на флот, а билетов до Мурманска нет...

   — Кажется, у нас сегодня туда отправляется самолёт. — Кузнецов позвонил кому-то. — Когда в Мурманск летит самолёт? В двенадцать ноль-ноль? С вами полетит ещё капитан третьего ранга Кальвин, ему тоже надо быть в штабе флота. Сейчас он к вам подъедет. — Нарком нажал на кнопку звонка, и в кабинет вошёл дежурный по наркомату. — Вот его, — адмирал кивнул на Кальвина, — срочно отвезите на аэродром к самолёту. Там его ждут...

   — Спасибо, товарищ народный комиссар! — Сухие глаза Азара заблестели.

   — Семь футов под килем тебе, командир! — Кузнецов крепко пожал ему руку. — Мы с тобой на флоте ещё увидимся!

Утром Василевский подготовил информацию Верховному о положении дел на фронтах. Он выпил чаю, перекусил на ходу и, взяв папку с документами, поспешил в Кремль. Едва вошёл в кабинет, как Сталин спросил:

   — Что у Мерецкова под Волховом?

Василевский сказал, что в шесть утра он переговорил с ним. Ему и командующему 54-й армией генералу Федюнинскому удалось наконец остановить немцев на подступах к городу Волхову.

   — Выходит, они сорвали замысел врага полностью блокировать Ленинград?

   — Вот именно, — подтвердил Василевский. — Теперь немцы вряд ли используют силы группы армий «Север» для наступления на Москву.

   — Это хорошая весть! — тепло отозвался Верховный. — Нельзя допустить, чтобы враг полностью блокировал Ленинград.

Неожиданно позвонил Жуков, его громкий голос заполнил кабинет. По его словам выходило, что после сосредоточения своих группировок немцы опять начнут наступать на Москву. На вопрос Верховного, где он ожидает главный удар, Жуков заявил: «Со стороны Волоколамска. Танковая группа Гудериана, видимо, ударит в обход Тулы на Каширу».

   — Надо нанести по танкам упреждающие удары! — воскликнул Сталин. — Один в районе Волоколамска, другой — из Серпухова во фланг четвёртой немецкой армии.

   — Для этого у меня нет сил! — возразил Жуков.

Василевский увидел, как на лице Верховного надулись желваки, а в глазах появился такой знакомый ему жёлтый блеск. «Сейчас грянет буря!» — подумал он.

   — Товарищ Жуков, у вас шесть армий! — крикнул в трубку Верховный. — Разве этого мало?

Жуков ответил, что бросать резерв фронта на контрудары нельзя. Линия обороны фронта растянулась на шестьсот километров, а в глубине, особенно в центре фронта, у него мало войск, и немцы могут пробить брешь, в которую хлынут танки.

   — Значит, вы против контрударов? — напрягся Сталин, и Василевский увидел, как он почернел лицом.

   — Они нам ничего не дадут, а распылять силы Западного фронта я бы не хотел.

Сталин процедил сквозь зубы:

   — Контрудары готовьте, это приказ, а план сообщите мне к вечеру. — Он положил трубку и взглянул на Василевского: — Упрямый ваш друг, к тому же дерзит. Придётся его наказать.

Тут уж Александр Михайлович не сдержался.

   — Контрудары вряд ли принесут ощутимый успех, — сказал он. — Кавалерия против танков — что волк против слона, её надо прикрыть танками, а у Жукова их очень мало. Жуков по натуре рисковый, но за его спиной Москва!

   — Вы что, сговорились с ним? — вспылил Сталин. Он хотел закурить, взял трубку, но тут же бросил её на стол, и возбуждённый, заходил по кабинету. Потом подошёл к Василевскому и в упор спросил: — Значит, вы бы тоже не решились на контрудары?

   — Я бы в данном случае не рисковал.

   — Как же тогда быть с приказом Верховного Главнокомандующего? — усмехнулся Сталин.

Василевский решил идти до конца:

   — Я бы попросил освободить меня от должности командующего фронтом.

Сталин вскинул брови:

   — Я полагал, что со временем вы могли бы заменить начальника Генштаба маршала Шапошникова, но вижу, что ошибался.

   — Вы правы, товарищ Сталин. — Василевский встал, одёрнул китель. — Маршала Шапошникова заменить я никак не могу! У меня просто для этого нет данных.

   — Свяжитесь с Жуковым и напомните ему, чтобы к восемнадцати ноль-ноль у меня на столе лежал план нанесения контрударов!

   — Слушаюсь! — Василевский повернулся и вышел.

«Что это с Верховным? — недоумевал он. — Жуков прав: до контрударов ли сейчас, когда не хватает сил сдержать натиск танков Гудериана? Позже, когда измотаем немцев в обороне, другое дело».

«Часа через два штаб фронта дал приказ командующим 16-й и 49-й армиями (генералы Рокоссовский и Захаркин. — А.3.) и командирам соединений о проведении контрударов, о чём мы и доложили в Ставку, — отмечал после войны маршал Жуков. — Однако эти контрудары, где главным образом действовала конница, не дали всех тех положительных результатов, которые ожидал Верховный. Враг был достаточно силён, а его наступательный дух ещё не охладел».

Рано утром 5 декабря, когда над Москвой висел промозглый туман, в Генштаб позвонил командующий Калининским фронтом генерал Конев.

   — Кто у телефона, товарищ Василевский? — громко спросил он. — Прошу доложить Верховному, что Калининский фронт начал боевые действия. После ударов авиации и артподготовки войска ринулись на врага.

   — Понял, Иван Степанович! — воскликнул Василевский. — Желаю вам успехов!

На другой день ударные группировки Западного и Юго-Западного фронтов также развернули наступление. Началось грандиозное сражение. Как потом выяснилось, для немецких войск наши удары были полной неожиданностью, и они не смогли сразу сориентироваться, стали отступать. «Генштаб и Ставка правильно выбрали момент перехода в контрнаступление», — глядя на карту, подумал Василевский. Всё это время он находился в Ставке, то и дело его вызывал Сталин, задавал вопросы по боевым действиям трёх фронтов, и он едва успевал готовить исчерпывающие ответы. Ему стало легче, когда после болезни 10 декабря и Генштабе появился маршал Шапошников.

   — Ну что, голубчик, Красная Армия, как говорил Маяковский, «всех сильней» и она бьёт немцев? — спросил он.

   — Бьёт, Борис Михайлович, — весело отозвался Василевский. — Утром о вас справлялся Верховный. Вы бы доложили ему о себе.

   — Не сейчас, — мягко возразил Шапошников. — Надо же мне узнать обстановку на фронтах!

Разговор прервал телефонный звонок. Борис Михайлович снял трубку.

   — Вы уже вышли на службу? — удивился Сталин.

   — Полчаса, как прибыл! Извините, что не сразу доложил о своём прибытии. Хотел поначалу войти в курс дела, а уж потом представиться.

   — Ничего, сейчас я проинформирую вас. — В трубке раздался смешок. — Берите с собой своего заместителя — и ко мне. Есть вопросы, которые надо срочно решить...

Бои нарастали с каждым днём. Враг ожесточённо оборонялся, но нашим войскам удалось сломить его сопротивление. Василевского огорчало то, что в ходе сражения не всё было гладко и Станке приходилось поправлять командующих фронтами. Так, левая группа войск Калининского фронта наносила по немцам лишь частичные удары, что распыляло его силы. Александр Михайлович пожаловался Шапошникову.

   — Борис Михайлович, обидно, ей-богу обидно! — сетовал Василевский. — Перед наступлением Верховный посылал меня и штаб Калининского фронта, чтобы передать Коневу директиву и объяснить ему суть требований, что я и сделал. Он заверил меня, что выполнит требования Ставки. А на деле его войска наносят по врагу не мощные удары, а комариные укусы, и пользы от них нет. Я прошу вас поставить в известность Верховного.

   — Вы сами доложите ему, — возразил маршал. — Я хочу связаться с Жуковым и кое в чём поправить его. Посмотрите на карту. Жуков сосредоточил перед Волоколамском четыре армии, я 30-ю армию можно без ущерба для Западного фронта передам. Калининскому фронту с задачей — левым флангом армии занять Старицу, а правым флангом перехватить с юга и с юго-запада калининскую группу немцев, окружить её и уничтожить.

Василевский был удивлён тем, как метко Шапошников под метил то, что явно упустил Жуков и чего всё ещё не понял Конев. «Доложу Сталину всё как есть», — решил Александр Михайлович.

Начал он разговор с Конева. Сталин, выслушав его, тут же вы звал на прямую связь командующего фронтом и заявил:

   — Ставка недовольна тем, как сражается левая группа войск вашего фронта. Надо было навалиться всеми силами на врага и создать для себя решительный перевес, а вы вводите в дело лишь отдельные группы войск, противник изматывает их по частям. Требую от вас крохоборскую тактику заменить тактикой действительного наступления! Вы поняли?

   — Ваши указания приняты к исполнению, нажимаю вовсю, — громко отозвался Конев.

   — У Бориса Михайловича есть дельное предложение для Жукова, — обронил Василевский. — Он вам сам скажет...

   — Я не могу ждать! — Верховный тут же вызвал к себе начальника Генштаба. Шапошников вошёл в кабинет возбуждённый, с покрасневшим лицом.

   — Что у вас за предложение для Жукова? Меня оно весьма заинтриговало. Садитесь, пожалуйста.

   — Кто вам сказал? — удивился маршал.

   — Сорока на хвосте принесла, — отшутился Верховный.

Шапошников объяснил, в чём суть его идеи, и Сталин горячо поддержал его:

   — Свяжитесь с Жуковым и от имени Ставки потребуйте, чтобы он немедленно оказал содействие генералу Коневу в разгроме калининской группировки врага!

Не избежал серьёзных замечаний Ставки и командующий Юго-Западным фронтом маршал Тимошенко. Правое крыло его фронта отстало от наступающей на левом крыле фронта 10-й армии почти на десять километров!

   — И что мы видим?! — воскликнул Василевский, скользя взглядом по карте. — Её фланг оголился, и по армии со стороны Мценска немцы могут нанести удар.

   — Верно, голубчик, — согласился с ним маршал. — Связывайтесь с Семёном Константиновичем и от имени Ставки прикажите ему всё исправить.

День за днём контрнаступление наших войск под Москвой приносило ощутимые результаты, хотя по-прежнему ощущался острый недостаток в танках, авиации, боеприпасах. Особенно эта нехватка сказалась на действиях войск Западного фронта. Его правое крыло, сокрушая вражеские узлы сопротивления и опорные пункты, продвигалось медленнее, чем планировалось Ставкой. Маршал Шапошников, обеспокоенный таким положением, поручил Василевскому переговорить с Жуковым. Тот был где-то в войсках, и лишь глубокой ночью удалось его застать в штабе фронта.

   — Георгий, привет! Почему правое крыло твоего фронта продвигается по-черепашьи?

   — Что, Верховный беспокоится?

   — Пока беспокоится Генштаб. Борис Михайлович недоволен.

Жуков честно заявил:

   — Понимаешь, Александр, бойцы идут по колено в снегу. Будь у меня больше танков, я бы посадил их на броню — и вперёд! Но танков-то нет... И всё же мы даём фрицам жару, они драпают! Танковую армию Гудериана мы глубоко охватили с флангов, и она начала поспешно отступать на Узловую, Богородицк, бросая тяжёлое оружие, тягачи и подбитые танки.

   — Как дела под Тулой, Георгий?

   — Угроза Туле ликвидирована, — громко ответил Жуков. — Тут основную роль сыграли танковая дивизия Гетмана, кавкорпус генерала Белова и оперативная группа 50-й армии, которую ввёл в бой генерал Попов.

   — Всё понял, будь здоров!..

В полночь 18 декабря Сталин вызвал в Ставку маршала Шапошникова и Василевского. Верховный сидел на краю стола и пил чай. Потом он встал, отнёс чашку в комнату, находившуюся в глубине кабинета, и, вернувшись, пригласил их сесть. Попросил Шапошникова высказаться о боях под Москвой.

   — Всем фронтам надо не ослаблять, а наращивать удары по врагу! — сказал Сталин, выслушав начальника Генштаба. — Теперь уже ясно, что немцы не так сильны, как трубили на весь мир Гитлер и Геббельс, их можно и надо бить! Чем дальше мы отбросим гитлеровцев от столицы, тем лучше.

Зазвонил телефон. Сталин взял трубку.

   — Да, товарищ Жигарёв, я вас искал! Где вы пропадали? Вам поручено руководство действиями авиации в боях под Москвой, но я недоволен, как вы это делаете. Авиация действует слабо. Мне жаловались командующие фронтами. Чем вы это объясните?.. Ах вот что — непогода! Самолёты не могут подняться в небо... Не в погоде дело, товарищ Жигарёв, — оборвал он генерала. — Речь идёт о плохой работе авиации! Прошу вас прибыть в Ставку для отчёта! Когда? Немедленно! — Верховный, положив трубку, взглянул на Шапошникова: — Когда придёт Жигарёв, вам тоже надлежит присутствовать. А вы, товарищ Василевский, узнайте, как дела под Севастополем.

   — Немцы начали второй штурм города, — сообщил Василевский. — Там идут кровавые бои.

   — Вот-вот, кровавые бои, и я хотел бы знать подробности, так что жду вас через час. Да, а где сейчас нарком ВМФ адмирал Кузнецов? Он не улетел в Ленинград? Пошлите его ко мне. Я хочу поговорить с ним о Севастополе.

Сражение под Москвой достигло своей кульминации. К началу января 1942 года войска Западного, Калининского и правого крыла Юго-Западного фронта вышли на рубеж Селижарово—Ржев—Волоколамск—Руза—Мосальск—Белев—Мценск—Новосиль. Ударные? группировки немцев были разгромлены и отброшены на запад на сто, а в ряде мест до двухсот тридцати километров.

«Первая крупная наступательная операция стратегического значения прошла успешно, — не без гордости отметил про себя Василевский. — Немцы биты, и биты по-настоящему!» Позже по заданию Сталина Генштаб подсчитает потери гитлеровских войск, и они окажутся весьма существенными: под Москвой немцы потеряли половину миллиона человек, тысячу триста танков, две тысячи пятьсот орудий, более пятнадцать тысяч машин и другой военной техники. Таких потерь фашистская Германия ещё не знала! Александр Михайлович заметил, как повеселел Сталин. На заседании Ставки он заявил:

— План «Барбаросса» рухнул, теперь это всем ясно, в том числе и Гитлеру, хотя открыто он сие не признает. Но от фактов, как от своей тени, не уйдёшь: теория молниеносной войны потерпела полный крах! — Верховный прошёлся вдоль стола, потом снова заговорил, и желваки на его лице заметно напряглись: — Но до полной победы ещё далеко, и я хотел бы вас предупредить, что враг жесток, поражение его ещё более озлит и он постарается взять реванш. Я вот о чём подумал, Борис Михайлович, продолжал Сталин. — Надо бы подготовить и направить Военным советам фронтов и армий директивное письмо, в котором потребовать от войск учесть опыт, полученный в сражениях под Москвой, а также в других зимних наступательных операциях. Важно подчеркнуть роль ударных группировок, их надо создавать, что бы наносить мощные удары по врагу, рационально использовать артиллерию для поддержки пехоты и танков непрерывно от начала и до конца боя! И всё это надо внедрять в боевую приют ку войск. Роль Генштаба в этом деле главенствующая!

По лицу Шапошникова пробежала едва заметная тень.

   — Одних рекомендаций, Иосиф Виссарионович, недостаточно, нужно оружие, боевая техника, боеприпасы, — резонно заметил маршал. — У нас, к сожалению, пока с этим делом туго.

   — Вы правы, Борис Михайлович, и мы будем накапливать резервы. — Сталин вскинул голову. — Так что займитесь директивным письмом. Два-три дня хватит?

   — Сделаем, Иосиф Виссарионович, — заверил Шапошников.

Я, правда, часто хвораю, но у меня надёжный помощник. — И он кивнул на Василевского.

Тот зарделся. Ему бы помолчать, но вдруг у него вырвалось:

   — Я за сутки всё сделаю!

   — Это то, что надо! — улыбнулся Верховный. И тут же предупредил, что нужно обобщить опыт, который родился в боях под Москвой и привёл к победе над врагом.

В кабинет вошёл Молотов.

   — У тебя что-нибудь срочное? — спросил его Сталин.

Молотов сказал, что звонил из Мурманска наш посол в Англии Майский, крейсер «Кент» прибыл в Мурманск, на его борту министр иностранных дел Англии Иден, завтра утром он поездом выезжает в Москву.

   — Когда мы начнём с ним переговоры? — спросил Молотов.

   — Как только он прибудет в столицу. Ты подготовил документы?

   — Да.

   — Я хотел бы их посмотреть. Идена послал господин Черчилль, как ты знаешь. Черчилль — хитрая лиса, как бы не подсунул нам мину замедленного действия, в этом деле он дока! Нам теперь нужна конкретная помощь, а не разговоры о ней. Учти это, Вячеслав!

Молотов вышел. Сталин, загасив трубку, сказал:

   — Теперь поговорим, что там у нас под Ленинградом?..

 

Глава девятая

До глубокой ночи Василевский готовил проект директивного письма. Утром маршал Шапошников взял документ.

   — Я прочту его, если надо, внесу свои поправки, потом отдам Верховному, а сам поеду в поликлинику, что-то у меня снова подскочило давление. Если что, Верховный свяжется с вами. Но это, видимо, будет не скоро. У него сегодня большой разговор с директорами танковых заводов.

Но Сталин позвонил в Генштаб вскоре после ухода Шапошникова и вызвал Василевского к себе.

   — Солидный получился документ, — весело сказал он. — У меня одно замечание. Вы пишете, что немцы хотят до весны сорок второго года выиграть время и получить передышку, а наша задача — не дать им эту передышку, гнать их на запад. Мысль хорошая. Но как гнать и что для этого делать — ни слова! Возьмите, пожалуйста, ручку и после слов «гнать их на запад» пишите: «Заставить немцев израсходовать свои резервы ещё до весны, когда у нас будут новые резервы, а у врага их не будет, и обеспечить таким образом полный разгром гитлеровских войск в 1942 году». Записали?

   — Слово в слово, — ответил Василевский.

   — Теперь директивное письмо готово, я подпишу его, и вы отправляйте в войска.

Василевский замялся.

   — Что вас смущает? — с лёгкой усмешкой осведомился Верховный.

   — Выиграть войну в сорок втором — это же нереально! — выпалил он.

   — Надо ориентировать людей на победу, — шевельнул бровями Сталин. — Нельзя же всё время нагнетать страсти! Войска должны жить надеждой, тогда у них будет выше наступательный дух!

   — Ну если так... — невесело произнёс Василевский. Он взял папку и собрался уходить, но Верховный неожиданно спросил, вернулась ли его семья из эвакуации и где она проживает.

   — Вернулась ещё в феврале, а проживает на улице Грановского в той квартире, которую мне дали по вашему распоряжению.

   — Помню, помню. — Сталин глотнул дым из трубки. — Где вы отдыхаете, если появляется такая возможность?

   — Там же, на Грановского, иногда в Генштабе. Рядом с кабинетом хорошая комната отдыха, там я и сплю.

   — На даче бываете? — продолжал сыпать вопросы Верховный.

   — У меня нет дачи. Летом иногда отдыхал на даче Наркомата обороны в Красково, но она далеко от Москвы. Пока едешь туда — устанешь.

   — Ну-ну, — неопределённо буркнул Сталин.

После этого разговора прошла неделя. Как-то утром, когда Василевский готовил Верховному рабочую карту фронтов, на пороге вырос начальник охраны вождя генерал Власик, широкоплечий, с суровым лицом.

   — Я пришёл за вами, — сухо сказал он.

У Василевского затяжелело в груди. Неужели арест?

   — Куда и зачем? — выдавил он из себя.

   — Товарищ Сталин поручил мне показать вам дачу, и, если она приглянется — будет вашей. — Генерал улыбнулся, обнажил белые крупные зубы. На душе у Василевского отлегло.

Дача находилась в Волынском, на берегу реки Сетунь, в нескольких минутах езды от Генштаба. Там же неподалёку была и дача Сталина. Домик Александру Михайловичу и его жене Екатерине Васильевне пришёлся по душе — об этом он и сказал генералу Власику.

   — Теперь вы там хозяева. — И Власик отдал Василевскому ключи от дачи.

Пасмурным апрельским утром Василевский ехал в штаб Северо-Западного фронта, а в голове всё ещё звучал надрывный голос вождя: «Я недоволен командованием фронта! Курочкин и Ватутин никак не могут разбить немцев в районе Демянска! Немцы сидят в «котле» — и хоть бы что!» Да, горячий был разговор в Ставке. Начальник Генштаба возразил: мол, у генерала Курочкина сил маловато, ему бы помочь резервами. Василевский увидел, как синим огнём запылали глаза у Верховного.

   — Воевать надо не числом, а уменьем! — сказал он. — Не мои это слова, Суворова. Надо нам заменить Курочкина, и делу конец.

   — Смена командующего не всегда оправданна, — возразил Шапошников.

   — У Курочкина есть боевой опыт, трезвый расчёт, — подал голос Василевский.

   — Я вижу, вы оба против меня. — Сталин встал. — Тогда вот что сделаем, Борис Михайлович. — Он лукаво повёл бровью. — Пошлём на фронт товарища Василевского, и он поможет разгромить врага! Не возражаете?

   — Нет.

   — Вот и договорились. — Он перевёл взгляд на Василевского: — С утра вам убыть на Северо-Западный фронт. Пусть вам Перепелкин, то есть Курочкин, объяснит причину своей неудачи...

   — Приехали, товарищ генерал! — нарушил раздумья Василевского водитель.

Генерал Ватутин весело поздоровался с Василевским.

   — Привет, Николай Фёдорович, — скупо отозвался тот. — Что ж это вы до сих пор не вышибли немцев из «котла»? Верховный крайне недоволен.

   — Ты что, Александр, с неба свалился? — по-дружески ругнулся его бывший соратник по Генштабу. — Я же сказал тебе сущую правду, когда ты звонил мне: у нас недостаточно сил, оружия и боеприпасов!

   — Ты просишь резервов, — изогнул брови Василевский. — А где их взять? Сейчас крайне напряжённая ситуация сложилась в Крыму, в районе Харькова, на Льговско-Курском направлении, в районе Ленинграда. Москве тоже всё ещё угрожает противник... В Ставке каждый танк на счету. Да что танк! Снаряды и те едва ли не поштучно приходится выделять фронтам!.. Знаешь, когда я захожу к Сталину и вижу, как он, раскрыв записную книжку, ищет, у кого бы взять десяток-два танков, у меня начинает щемить сердце. Вот ведь как встретили мы войну! А пели во всё горло: «Броня крепка, и танки наши быстры!..»

   — Что же делать? — грустно спросил Ватутин.

   — Искать резервы на месте, у себя! Для этого я и прибыл к вам...

   — Пока вернётся из соседней армии Павел Алексеевич, я напою тебя чаем, хочешь? Или подать тебе рюмашку «наркомовской»?

   — Давай и то и другое, — передёрнул плечами Александр Михайлович. — Кажется, я малость продрог. Ветер на дворе жгучий, как шило.

Они пили чай и беседовали о том, что волновало обоих.

   — Значит, Москве враг ещё угрожает? — спросил Ватутин.

   — Да, Николай Фёдорович. Под Москву немцы собрали семьдесят отборных дивизий!

   — Силища! Вот уж никак не думал, — смутился Ватутин.

   — Верховный и мы в Генштабе считаем, что летом немцы попытаются нанести мощный удар на центральном направлении. При разработке плана летней кампании угроза столице была учтена. А пока решено перейти к активной стратегической обороне.

   — Выходит, и нам тут под Демянском надо активно обороняться? — съёрничал Ватутин.

   — Ты брось шутить, Николай Фёдорович, — резонно одёрнул его Василевский. — Демянскую группу немцев надо уничтожить! Ты сам работал в Генштабе и знаешь, как крут Сталин, если что делается не так, как им было велено.

Пока они работали с оперативной картой, с передовых позиций в штаб вернулся генерал Курочкин, командующий фронтом. Прямо в полевой форме он ввалился в комнату.

   — Кого я вижу! — воскликнул он, увидев у стола Василевского. Он обнял друга. — У нас тут, кроме всего прочего, непогода. Видишь, я мокрый как курица? Вчера сыпал снег, а сегодня с утра брызнул ледяной дождь.

   — Твой «котёл», Павел Алексеевич, что бельмо на глазу у товарища Сталина, — сказал Василевский, отпивая из кружки душистый чай. — Когда ты его осилишь?

   — Немцы сидят в «котле» тихо, и нам это на руку — нечем их сейчас бить! — Курочкин потянул к себе стул и сел. — Не мог бы ты дать нам подкреплений по старой дружбе?

Василевский раз-другой затянулся папиросой, выпустил дым и, смяв в медной гильзе из-под снаряда окурок, сказал:

   — Резервы есть, Павел Алексеевич, но они припасены для фронтов, где особенно жарко. У тебя выход один — хорошо подготовить операцию, чтобы сломить врага. Это твои «резервы».

   — Мы операцию подготовили. — Курочкин вытер платком мокрое лицо.

   — Вот и давайте вместе проверим, как вы подготовили войска. До вечера я поработаю тут в штабе, а завтра с Ватутиным поедем в соединения. Хочу всё увидеть своими глазами. И руками кое-что пощупать.

   — Согласен! — Курочкин качнул плечами.

На рассвете, когда из-за леса выглянуло рыжее, как спелый колос, солнце, Василевский на «Виллисе» прибыл в соседнюю армию. Начальник штаба (командарм находился у танкистов) доложил представителю Ставки, чем занимаются войска. Василевский спросил, всё ли готово к операции, на что получил утвердительный ответ: да, всё готово — и войска, и артрасчёты, и ударная группа...

   — Истребители танков есть? — прервал его Василевский.

   — Нет, — смутился начальник штаба.

   — Как же вы будете бороться с немецкими танками? — спросил его Александр Михайлович. — Надо срочно создать такие группы и провести с ними учения по уничтожению вражеских танков. — Василевский взглянул на молча стоявшего Ватутина: — Вот где твои «резервы», Николай Фёдорович.

   — Это моё упущение, — произнёс Ватутин. — Мы это дело вмиг поправим.

Весь день Василевский провёл в войсках, вместе с Ватутиным решал, что и как ещё надо сделать. Он выявил немало «резервов» и, когда под вечер вернулся в штаб фронта, попросил командующего собрать в штабе командиров, чтобы обсудить с ними итоги проверки.

   — Что сказать вам, товарищи? Мне понравилось горячее желание бойцов скорее добить фашистов в «котле». Но одного желания, друзья, маловато. Нужна тщательная подготовка к боям. И вот в этом важном деле у вас слабина. Боевые расчёты, особенно в среде артиллеристов, не укомплектованы, кое-где нет наводчиков, а те, кто исполняет их функции, подготовлены слабо. Вот и полетят снаряды мимо фашистских танков. — Василевский передохнул. — Ещё хуже у вас с сапёрами. Их не хватает. Кто же будет обезвреживать минные поля, особенно перед вражескими окопами? Делать это днём, на виду у немцев, вряд ли кто решится — убьют прицельным огнём. Значит, придётся работать ночью, в грязи, под дождём. И только знающий сапёр с этим справится.

Высказав ещё ряд серьёзных замечаний, Александр Михайлович философски заметил:

   — Бой — это не наука, а действие! И успех зависит от того, как ты себя поведёшь. Если не хочешь быть поверженным в сражении, тщательно готовь себя. От пули или осколка можно укрыться в окопе, но от своей совести нигде не укроешься!

   — Люди у нас смелые, — воспользовавшись паузой представителя Ставки, сказал командующий фронтом генерал Курочкин. — И как бы нам ни было трудно, будем сражаться что есть сил. Я вас прошу, товарищ Василевский, так и доложите товарищу Сталину...

После ужина Василевский вышел во двор. Рядом стеной стоял лес. Кругом тихо, безветренно, хотя небо было в заплатах туч. Снова, видно, хлынет дождь и грязи станет больше. «Надо ли сейчас наступать? — подумал Василевский. — Может, подождать, пока улучшится погода? К тому же в войсках фронта много молодых бойцов, они и пороху-то не нюхали. Посоветую Курочкину провести учения по прорыву обороны противника». Пока он курил, брызнул дождь. Тяжёлые капли стегали по лицу, он вмиг промок, но стоял под дождём. Стоял тихо. И ему повезло: из леса вышел красавец олень. Пощипал веточки берёзы, понюхал что-то и скрылся в чаще. «Жаль, что нет со мной сына, он так хотел увидеть оленя», — подумал Александр Михайлович.

Ночью он проснулся от прикосновения чьей-то руки. Открыл глаза — Ватутин.

   — Вам звонит Верховный!

Василевский вскочил с деревянного топчана, рывком снял трубку с аппарата ВЧ.

   — Добрый вечер, товарищ Василевский!

«Три часа ночи, ничего себе «добрый вечер», — мелькнуло в его разгорячённом мозгу. А голос Сталина резал ему уши:

   — Как идёт подготовка к операции? Только не просите резервов, их нет и пока не будет. Так что пусть ваш дружок Ватутин на это не рассчитывает. Он их ещё не требовал?

   — Нет, — слукавил Василевский. — Хочу проинформировать вас о своей работе. Всё, что надо, я сделал. Если Курочкин и Ватутин устранят вскрытые мной недостатки по операции, им в этот раз удастся разбить «котёл».

   — Иначе и быть не может, не зря же я послал вас. — Верховный выждал время. — Борис Михайлович вновь заболел, и серьёзно, и Ставка вынуждена была освободить его от занимаемой должности. Временное исполнение обязанностей начальника Генштаба возложено на вас. Мы так сделали, чтобы вы полностью сосредоточились на своей главной работе. Хочу добавить, что Борис Михайлович заявил: вы, и только вы, можете стать его преемником на посту начальника Генштаба. Но Ставка назначила вас временно, чтобы проверить, по плечу ли вам это дело. Позже решим окончательно.

   — Не могу заменить маршала Шапошникова, у меня ещё мало знаний и практики, — возразил Василевский.

   — Приказ вы получите! — прервал его Верховный. — Вам быть там ещё сутки, потом возвращайтесь в Москву!

Генерал Ватутин сидел рядом и слышал весь разговор.

   — Круто берёт, но он высоко ценит тебя, Александр Михайлович, — не без чувства доброй зависти сказал Николай Фёдорович.

Через час-полтора в штаб Северо-Западного фронта поступил приказ наркома обороны Сталина о назначении Василевского временно исполняющим обязанности начальника Генштаба. А чуть позже сюда пришла ещё и телеграмма: постановлением Совета Народных Комиссаров Василевскому присвоено воинское звание генерал-полковника. Генерал Курочкин, вручивший ему депешу, поздравил друга.

   — Спасибо, Павел Алексеевич! — Василевский задержал его руку в своей. — Желаю тебе сокрушить «котёл».

В дверь постучали.

   — Войдите! — Василевский выпрямился. В дверях он увидел начальника Главного морского штаба адмирала Алафузова.

   — Як вам с важной информацией, товарищ генерал-полковник, — сдержанно произнёс Алафузов. — Нарком ВМФ с юга ещё не вернулся, а вопрос серьёзный.

   — Я уже привык, Владимир Антонович, что по пустякам ты в Генштаб не заходишь, — улыбнулся Василевский. — Так что случилось?

   — В Баренцевом море потоплен английский крейсер «Эдинбург», — сказал Алафузов. — Его атаковала немецкая подводная лодка. Корабль лишился хода, но остался на плаву. Командующий Северным флотом адмирал Головко предложил взять крейсер на буксир и отконвоировать в Мурманск, но командир крейсера кэптен Фолкер помощь не принял. На другой день «Эдинбург» атаковали три немецких эсминца, одна торпеда угодила в корабль, но крейсер по-прежнему остался на плаву. Тогда англичане сами добили его, и он затонул. В снятии экипажа с борта принял участие наш сторожевой корабль «Рубин».

   — Ну и бог с ним, с крейсером, если англичане сами его добили, — усмехнулся Василевский. — Чего ты переживаешь? У них этих крейсеров десятки.

   — Тут большая политика, а не просто потеря крейсера, — возразил адмирал.

   — Почему? — вскинул брови Александр Михайлович.

   — На этом крейсере в счёт оплаты военных грузов и сырья по ленд-лизу находилось почти шесть тонн советского золота. Теперь оно вместе с крейсером оказалось на дне моря. Слитки золота погрузили на корабль в Мурманске. Это дело контролировал лично Папанин, представитель Ставки. Мне известно, что ему не раз звонил по этому вопросу Микоян.

   — Да, неприятная весть, она весьма огорчит товарища Сталина, — заметил Василевский. — Ноя обязан ему доложить. У тебя всё?

   — Так точно! Разрешите идти?..

В кабинете Верховного находился нарком танковой промышленности, и, когда Василевский спросил, можно ли войти, Верховный отозвался:

   — Заходите! С товарищем Малышевым мы обсудили все вопросы. А с чем вы пришли? — На лице вождя появилась добродушная улыбка.

   — С плохими вестями, товарищ Сталин. — И Василевский изложил ему подробности гибели крейсера «Эдинбург» и потери золотых слитков.

Сталин как бы онемел. Его глаза затуманились, взгляд стал тусклым, рассеянным, а лицо вмиг почернело.

   — Кто вам сообщил об этом? — наконец спросил он.

   — У меня был начальник Главного морского штаба адмирал Алафузов, а потом я поговорил по телефону с адмиралом Головко.

Сталин позвонил по «кремлёвке» Микояну:

   — Анастас, зайди ко мне!

Тот не заставил себя долго ждать. Вошёл к вождю с улыбкой на худощавом лице, его короткие усики чуть подёргивались. Увидев хмурое лицо Сталина, Микоян вмиг подтянулся.

   — Сколько золота ты отправил в Мурманск для уплаты союзникам за военные грузы по ленд-лизу?

   — Без десяти килограммов шесть тонн. Папанин лично контролировал погрузку золотых слитков на английский крейсер «Эдинбург»...

   — Ты знаешь, где находится это золото? — прервал его вождь. — На дне моря наше золото, вот где оно! Немцы торпедировали крейсер, а англичане, боясь за свою шкуру, добили его. На предложение адмирала Головко снять с борта золотые слитки англичане просто плюнули!

Микоян хитро прищурил глаза, он даже улыбнулся краешками губ:

   — Не переживай, Иосиф! Если всё так, как ты говоришь, то не мы, а англичане потеряли своё золото. В Мурманске они приняли его от нас, и с этой минуты оно принадлежит им. Таков международный закон! Пусть теперь господин хитрый Черчилль пожмёт капитану крейсера руку, а заодно и спросит, почему он не выгрузил золотые слитки на советский корабль, отказавшись от предложения адмирала Головко.

   — И всё же у меня болит душа, Анастас, — грустно молвил Сталин. — Золото — это же наша плата за их помощь вооружением и сырьём, которое они нам поставляют! Свяжись с адмиралом Головко и узнай, как англичане восприняли эту потерю. Они ведь наши союзники...

Микоян вышел. Сталин отпил из стакана несколько глотков «Боржоми» и взглянул на Василевского.

   — Мерецков вам звонил? — спросил он.

   — В пять часов утра, когда я к вам собирался...

   — Что ему надо?

Василевский ответил, что Мерецков высказал тревогу за судьбу 2-й Ударной армии. Командарм Клыков часто болеет, а от этого дело страдает, армия не чувствует твёрдой руки. Жаловался, что ему трудно, просил дать сто танков или одну армию.

   — И вы ему пообещали всё это дать? — насупился Верховный.

   — Я ответил, что рад бы ему помочь, но нет резервов.

   — Я тоже ему отказал. — Верховный закурил трубку. — Вместо резервов мы назначили к нему заместителем генерала.

   — Кто он?

   — Власов. Я посылаю на Волховский фронт группу людей, и его там представят Мерецкову. Вы знаете Власова?

   — Слышал о нём, но встречаться не доводилось.

В группу людей, о которой Василевскому говорил Сталин, входили маршал Ворошилов, член ГКО Маленков и заместитель командующего ВВС Красной Армии генерал Новиков. С ними летел и Власов. Под вечер они прибыли в штаб фронта, где их встретил Мерецков.

Власов был высок ростом, сутулый, в очках, лицо узкое, с длинным острым носом. Он шагнул к Мерецкову и, приложив руку к шапке-ушанке, доложил:

   — Товарищ генерал армии, генерал-лейтенант Власов прибыл в ваше распоряжение!

«Голос писклявый, как у барышни!» — подумал Мерецков.

   — Ну что ж, хорошо, теперь у меня есть заместитель. — Он пожал Власову руку. — Правда, я просил Ставку дать мне из резерва сотню танков или армию, а прислали генерала. Но, видно, стоящий генерал, если им заменили целую армию. Ну, а если шутки отбросить в сторону, то маловато у меня войск и оружия, — озабоченно добавил он.

   — У кого их больше? — бросил реплику Маленков, грузный, с полным, усталым от полёта лицом. — Ты, Кирилл Афанасьевич, обещал товарищу Сталину сокрушить врага, так что старайся...

«Что вы-то понимаете в нашем военном деле!» — едва не вырвалось у Мерецкова, но он сдержал себя, сухо пообещав:

   — Будем воевать лучше, товарищ Маленков...

Разговор на Военном совете фронта шёл по большому счету. Мерецкову было ясно одно — необходимо во что бы то ни стало захватить Любань, но прежде очистить коммуникации 2-й Ударной армии.

Вскоре снова разгорелись упорные бои. Весеннее солнце днём припекало, снег таял, вода порой стояла по колено, но бойцы пробивались вперёд. Оборону немцев удалось наконец смять, и их войска были отброшены на несколько километров. Во 2-ю Ударную армию пошли машины с боеприпасами и продовольствием. Мерецков был рад такому успеху. Теперь все силы на подготовку наступления на Любань!

Но случилось то, что Мерецков никак не ожидал: 23 апреля решением Ставки Волховский фронт был ликвидирован, а его войска переданы командующему Ленинградским фронтом генералу Хозину. В тот же день Мерецков позвонил в Генштаб Василевскому.

   — Послушай, Александр, кто мне подложил такую свинью? — кричал он в трубку. — Грубейшая ошибка, и она может нам дорого обойтись! Я сейчас же буду телеграфировать товарищу Сталину, я...

   — Он так решил, Сталин, — остудил пыл Мерецкова Василевский. — А ножку тебе подставил генерал Хозин: он предложил Верховному эту комбинацию.

   — Я догадывался. Что мне делать?

   — Выполнять приказ! — ответил Василевский. — А приедешь сюда, поговорим подробнее...

Мерецков остался без фронта, он чувствовал себя так, словно его высекли на виду у всех. Тревожное чувство не покинуло Мерецкова и в Ставке, куда его вызвал Сталин. В кабинете вождя находились Маленков и генерал Василевский.

   — Доложите нам, товарищ Мерецков, как дела на фронте? — произнёс Верховный, раскуривая трубку.

   — Я подойду к карте, если можно...

Говорил Мерецков веско, убедительно, показывал на карте все те места, где проходили тяжёлые бои. А когда сказал, что в полосе Волховского фронта немцы имели больше сил, чем он, Сталин усмехнулся:

   — Ваш намёк я понял. Да, у нас было меньше сил, никто не станет отрицать. Но не было этих сил и в Ставке, чтобы помочь вам, хотя товарищ Василевский докладывал мне о вашей просьбе. Но Любань вы так и не взяли?

   — Не хватило войск и оружия.

   — Зачем тогда наступали? — ехидно спросил Сталин. — Или для вас наступление что-то вроде военной игры?

   — Освободить Любань я считал делом своей чести, но немцы бросили на этот участок новые силы.

   — Свою честь надо воплощать в конкретные цели, — хмуро оборвал его Верховный. Он помолчал. — Скажите, может 2-я Ударная армия выстоять в боях, там ведь теперь другой командующий — генерал Власов?

   — Не сможет! — резко возразил Мерецков. — Власов не тот командарм, который сумел бы одолеть врага. Я им недоволен. Полтора месяца Власов был моим заместителем, но почти ничего не сделал для укрепления фронта.

Сталин покосился на Маленкова, курировавшего кадры военных.

   — Кто писал боевую характеристику на Власова? Жуков?

   — Он, Иосиф Виссарионович, а маршал Шапошников подписал директиву о назначении его заместителем Мерецкова, — пояснил Маленков.

Сталин загасил трубку.

   — У меня больше вопросов нет, товарищ Мерецков. Теперь что касается вашей дальнейшей службы. Ставка назначила вас заместителем главкома западного направления генерала армии Жукова.

   — Я готов принять эту должность! — повеселевшим голосом ответил Мерецков и, глядя на вождя, добавил: — У меня такое чувство, что я снова вернусь в Ленинград!..

   — Где вы были? — спросил Мерецкова Василевский, когда тот зашёл к нему. — Я давно вас жду! Час назад я переговорил с Жуковым, и он доволен, что вы идёте к нему. — И без всякого перехода Василевский сказал: — И всё же зря ликвидировали Волховский фронт, и я сожалею, что Сталин доверился генералу Хозину.

   — Ты так считаешь, Александр?

   — Когда вы от него ушли, он долго молчал, а потом, глядя на меня, спросил: мол, может, прав Мерецков.

   — Ладно, посмотрим, как пойдут у Хозина дела, — вздохнул Мерецков.

Выехал он на Западный фронт ранним утром. Солнце ещё не взошло, в густо-синем небе холодно мерцали звёзды. После беседы с Василевским у Кирилла Афанасьевича полегчало на душе.

Жуков встретил его крепким рукопожатием.

   — Значит, в нашем полку прибыло? — подмигнул он. — Рад, что тебя направили ко мне, хотя с решением Ставки ликвидировать Волховский фронт я не согласен. Василевский тоже возражал, но Сталин, закусив удила, поддержал Хозина, и тут уж ничего не попишешь.

   — Я уверен, что у Хозина ничего не выйдет!

   — Ты заявил об этом Верховному?

   — Нет... — Мерецков отвёл глаза в сторону.

   — То есть промолчал? — вскинул брови Жуков, отчего его лицо стало суровым, каким-то холодным.

   — Вот именно, промолчал, а теперь жалею. Понимаешь, Верховный был не в духе, а когда он не в духе, ему лучше не возражать. А тут ещё Маленков бросил реплику в мой адрес.

   — Маленков — профан в военном деле, а пытается что-то доказать! — Жуков бросил взгляд в тусклое окно, затем подошёл к карте и что-то стал разглядывать на ней. Потом снова заговорил: — Генерал Хозин человек смелый, но порой действует не сжатым кулаком, а растопыренными пальцами. Сколько у него теперь в руках армий? Девять! Да ещё три отдельных корпуса и две группы войск. Сил много, как бы не сорвался.

Жуков добрался до Москвы быстро. В приёмной Верховного он встретил Василевского. Они пожали друг другу руки.

   — Ты сюда? — спросил Жуков.

   — Да, мне тоже велено послушать твой доклад.

   — Заходите, товарищи! — узнали они голос Сталина.

Жуков чётко доложил обстановку на Западном фронте. Ожидал вопросов, но Верховный спросил его о Мерецкове:

   — Он прибыл в ваше подчинение?

   — Прибыл, — ответил Жуков. — Я побеседовал с ним, дал ему задание. Сейчас он инспектирует 31-ю Ударную армию генерала Пуркаева и 4-ю Ударную генерала Курасова.

   — Это хорошо, что вы с ходу включили его в дело, — одобрил Сталин.

   — Да, но Мерецков просит дать ему армию. Он сказал мне, что благодарен вам за оказанное доверие. Но ему хочется командовать армией, чтобы проверить себя, на что способен.

   — А меня попросить об этом не решился? — усмехнулся Сталин. — Ну и хитрец! Ваше мнение?

   — Полагаю, просьбу Мерецкова надо уважить.

   — А что скажет Генштаб?

   — Я бы тоже дал Мерецкову армию, — ответил Василевский.

   — Пусть вступает в командование 33-й армией, что сражалась под Вязьмой, хотя и позволила немцам окружить себя.

   — Эта армия, товарищ Сталин, числится на бумаге, там и командовать пока некем, — возразил Жуков. — Она вышла из окружения с большими потерями.

   — Ничего, Мерецков эту армию воссоздаст, у него в этом деле большой опыт. Так ему и передайте. А приказ о его назначении подготовит товарищ Василевский, и я подпишу его.

Мерецков, став командующим 33-й армией, с головой ушёл в работу, заверил Жукова, что армия «вновь обретает крылья». Два месяца он сколачивал дивизии. И вдруг в начале июня Мерецкова вызвали в Ставку. Невольно подумал: «Что могло случиться?» Позвонил Василевскому в Генштаб, хотел что-либо выяснить, но тот ответил:

   — Приезжай, Кирилл Афанасьевич, и всё узнаешь!

Сталин встретил его приветливо, похвалил за то, что, по словам Жукова, он «воссоздал 33-ю армию», а потом заявил:

   — Мы допустили большую ошибку, когда объединили Волховский фронт с Ленинградским. Генерал Хозин крепко нас подвёл. На слова был щедр, а на деле — пустозвон. Хотя он и сидел на Волховском направлении, дело вёл плохо. Ставка потребовала от него отвести 2-ю Ударную армию — он этого не сделал, и немцам удалось окружить его.

У Мерецкова защемило в груди: то, о чём он предостерегал Сталина, случилось. Не спас армию генерал Власов, скорее загубил её. Удивило Мерецкова и то, что Верховный признал свою ошибку.

   — Что мне надлежит делать? — спросил Мерецков.

   — Ставка поручает вам и Василевскому немедленно вылететь на Волховский фронт и во что бы то ни стало вызволить из окружения 2-ю Ударную армию! — сказал Сталин. — Директиву о восстановлении Волховского фронта позже получите. Вам следует по прибытии на место вступить в командование фронтом. Вы всё поняли?

Мерецков, обуреваемый волнением от того, что истина восторжествовала и его фронт восстановлен, горячо заговорил:

   — Товарищ Сталин, я влюблён в свой фронт, как в красивую женщину, и рад до слёз, что его вернули к жизни...

Сталин ответил с нажимом:

   — Иного выхода у нас нет! И, пожалуйста, без лишних эмоций. Для нас важно в первую очередь дело, а не дамские сантименты.

   — Извините, вырвалось... — тихо промолвил Мерецков.

Василевский ждал Мерецкова у себя в кабинете. Кажется, он всё сделал, что надо: изучил район боевых действий, где окружена 2-я Ударная армия, нанёс на карту расположение войск на Волоховском направлении. Подумалось: Мерецкову придётся нелегко, немцы крепко взяли в кольцо армию, которой командовал генерал Власов. Теперь надо как-то рвать это кольцо, чтобы вызволить войска из беды. Но удастся ли? Напутствуя Василевского в дорогу, Сталин сказал:

   — Действуйте там со всей полнотой власти! Правда, Мерецков сам не робкого десятка, но одна голова — хорошо, а две лучше.

   — Я сразу же вступлю в контакт с командующим Ленинградским фронтом генералом Хозиным, — начал было Василевский, но Верховный остудил его пыл:

   — Там уже новый командующий — генерал Говоров. Хозина Ставка сняла с должности и направила командовать армией на Западный фронт.

«Давно надо было убрать Хозина, фронт он не тянул, — подумал Василевский, но Верховному ничего не сказал. — Говоров — умница, мастер артогня, хорошо проявил себя в боях под Москвой».

Самолёт коснулся бетонки, пробежал несколько метров и остановился. Василевский спрыгнул на землю, следом за ним Мерецков. В штабе Ленинградского фронта их встретил генерал Говоров. Он обнял Василевского как старый друг, а Мерецкову, которого знал меньше, пожал руку и поздравил с новым назначением.

   — Я давно вас жду, друзья!

На полном лице Говорова появилась добродушная улыбка; радость его была открытой и честной, в глазах то вспыхивали, то гасли искорки; он был подвижен, предложил гостям присесть с дороги, поужинать и уж потом ехать в штаб Волховского фронта.

   — Плохи у нас дела, Александр Михайлович, — грустно заметил Говоров. — 2-я Ударная армия, как вы знаете, окружена, связи с ней нет. Жаль, что генерал Хозин не сумел её вывести до того, как немцы взяли её в «мешок», хотя Ставка этого требовала.

   — Теперь вот мы с Мерецковым будем этим заниматься, — сказал Василевский.

Резервов войск не было, и это осложняло дело. При мысли об этом у Василевского до боли сжималось сердце, хотя уверенности в успешном проведении операции он, как и командующий фронтом Мерецков, не терял. Наконец после долгих размышлений и поисков удалось высвободить три стрелковые бригады и один танковый батальон. Их свели в две войсковые группы и 10 июня на рассвете начали наступление. Продвинулись с боями вперёд, но прорвать оборону немцев на всём участке не удалось.

   — Маловато войск, — с горечью произнёс Василевский. — Но уже хорошо то, что пока мы не потеряли ни одного танка! Давай, Кирилл Афанасьевич, подумаем, где лучше атаковать врага. Посмотри на карту. С запада на 2-ю Ударную наступают две пехотные дивизии, одна охранная, они сведены в группу «Герцог». Вот, пожалуй, и всё, и если мы ударим по немцам в этом направлении, успеха можно достичь.

   — Разумно, — согласился Мерецков.

На рассвете завязался ожесточённый бой. 26-я танковая бригада опрокинула позиции врага. Следом за танками в коридор ринулась пехота. И как был рад Василевский, когда по радио ему доложили, что войска вышли на соединение с войсками 2-й Ударной армии, наступавшими с запада! Ещё атака танкистов, и немцы попятились. Через образовавшийся коридор на Мясной Бор стали выходить бойцы 2-й Ударной армии...

Мерецков переехал на КП 59-й армии, откуда поддерживал связь со штабом 2-й Ударной армии, требовал напасть на немцев с тыла. Но вскоре связь прервалась. Никто не знал, где находится Военный совет армии и почему не даёт о себе знать командарм Власов. Наконец группа бойцов, вышедших из окружения, доложила Мерецкову, что она видела генерала Власова в районе узкоколейной дороги. В душе Мерецкова вспыхнула надежда на спасение людей. Он предложил послать туда танковую роту с десантом пехоты.

   — Возглавит группу мой адъютант капитан Борода, — сказал Мерецков. — Это бывший начальник погранзаставы, смельчак. Уверен, что он пройдёт в тыл врага.

   — Рискнём! — одобрил Василевский.

Капитан Борода на танке добрался до штаба 2-й Ударной армии, но там никого уже не было.

   — Мы не нашли ни одного человека, — глухим голосом произнёс Борода. — Валяются ящики из-под патронов, солдатские котелки, куски бинтов в крови. А вот куда ушли бойцы, узнать не удалось.

На другой день Василевского отозвали в Ставку. Улетал он рано утром. Мерецков провожал его.

— Кирилл, всё же нам удалось вывести из окружения немало людей, потому-то ты, дружище, повеселел, а то ходил как убитый, — улыбнулся Василевский. — Так что один завершай это дело!

   — Мне жаль с тобой расставаться, Александр, — тихо произнёс Мерецков. — А за помощь — спасибо!..

Сталин держал на контроле события на Волховском фронте. Ещё в конце мая он вызвал Берия и сообщил ему, что исчез командующий 2-й Ударной армией генерал Власов.

   — Я об этом не знал, Иосиф, — признался Берия.

   — Ты что, нюх потерял? — ехидно заметил Сталин. — Выясни судьбу генерала Власова, — тоном приказа добавил вождь. — Свяжись с Ленинградом и подключи к поиску своих людей.

Берия сразу же переговорил со Ждановым, и тот запросил по рации командира Оредежского партизанского отряда Сазонова, который поддерживал радиосвязь с Центром, известно ли ему что-либо о генерале Власове? Сазонов ответил отрицательно. Тогда-то Жданов с огорчением сообщил Сталину, что Власова пока не нашли.

   — Почему не нашли? — рявкнул Сталин в трубку. — Я же приказал тебе, Андрей, лично узнать, где Власов и что с ним! Даю вам ещё сутки на поиски.

Прошло ещё несколько дней. И вдруг ночью в штаб фронта от партизан поступило короткое сообщение: генерал Власов жив, находится в деревне Пятница, он добровольно перешёл к гитлеровцам и изъявил желание с ними сотрудничать во имя рейха.

Мерецков был так потрясён изменой Власова, что не сразу нашёлся, что делать. Решил утром доложить Сталину. Но едва уснул, как его разбудил дежурный — на проводе Москва! Он взял трубку.

   — Вы не спите? — услышал он голос Сталина. — Что слышно о Власове?

   — Подлым человеком он оказался, Иосиф Виссарионович! — едва выдохнул Мерецков. И он изложил подробности.

Сталин долго молчал, и от этого молчания Мерецкову стало не по себе. Наконец Верховный громко сказал:

   — Подлец! Продал фашистам свою шкуру. Но от кары он не уйдёт! — И после минутной паузы спросил: — Сколько бойцов выведено из окружения?

Василевский ответил, что тысяч шестнадцать.

   — Так точно, шестнадцать, — подтвердил Мерецков. — В боях погибло около шести тысяч.

   — Потери армии Ставка восполнит, — заверил Верховный Мерецкова. — Вам предстоит провести новую наступательную операцию. Деблокировать Ленинград — вот главная задача вашего фронта, а также Ленинградского. Скоро вызовем вас в Ставку. О чём будет идти речь, вам сообщит генерал Василевский...

После разговора с Мерецковым на душе у Сталина остался горький осадок. Он устало откинулся на спинку кресла и, глядя на сидевшего за столом Молотова, сказал:

   — Генерал Власов сбежал к фашистам! Предал всех нас... Воевал он хорошо, Жуков хвалил, а вот его нутро оказалось гнилым.

   — Я бы за это спросил с Жукова, — ответил Молотов.

«Если спрашивать, то надо начинать с меня, — едва не произнёс вслух Сталин. — Шапошников подписал приказ о его назначении заместителем к Мерецкову по моему распоряжению. Да, не раскусил я этого лопоухого очкарика. И Жуков проглядел. Наверняка немцы используют Власова в своих пропагандистских целях...»

   — Ты, конечно, прав, — сказал Сталин Молотову после затянувшейся паузы. — Надо только узнать все детали предательства, а уж потом решать.

   — Можно? — В кабинет вошёл Берия.

Сталин спросил:

   — Узнал что-нибудь о Власове?

Берия молча вынул из папки листки и отдал ему:

   — Прочти, пожалуйста, интересная штука!

Это было обращение Русского комитета к бойцам и командирам Красной Армии, ко всему русскому народу и другим народам Советского Союза, подписанное председателем Русского комитета генералом Власовым и секретарём этого комитета генералом Малышкиным. «Русский комитет ставит перед собой следующие цели, — читал про себя Верховный, ощущая в душе презрение к предателям, — свержение Сталина и его клики, заключение почётного мира с Германией, создание новой России. Призываем переходить на сторону действующей в союзе с Германией Русской освободительной армии...» Сталин, закончив читать, взглянул на Берия:

   — Что бы ты предложил, Лаврентий?

   — Выкрасть Власова! — выпалил Берия. — У нас там есть агенты, и они это сделают.

   — Но ведь у немцев не один Власов? — горько усмехнулся Верховный.

   — Кого ты имеешь в виду? — не понял Берия.

   — Пленных! — пояснил Сталин. — Это те же предатели, и ты их не щади!

   — А если бойца или командира ранило в бою и его схватили фашисты, он тоже предатель? — в упор спросил Берия.

Сталин посмотрел на него так, словно видел впервые.

   — Ты на что намекаешь, Лаврентий? — холодно осведомился Сталин. — На моего сына Якова, который находится в немецком плену? — И, не дождавшись, что ответит ему Берия, продолжал: — Яков не пойдёт на предательство, в нём течёт моя кровь!..

   — Тогда давай, Иосиф, твоего Якова обменяем на немецкого генерала? — предложил Берия.

   — Нет, Лаврентий, на это я не пойду, народ меня не поймёт! — отрезал Сталин.

Берия посмотрел на вождя без сочувствия, хотя и догадывался, как ему тяжело.

Дверь скрипнула, чуть приоткрылась и снова закрылась.

   — Кто там, заходите! — крикнул Сталин. И, увидев на пороге генерала Василевского, добавил: — А я только что хотел спросить Поскрёбышева, где вы и почему не прибыли на доклад о ситуации на фронтах.

   — Готовил данные, товарищ Сталин. — Василевский приблизился к столу и разложил на нём свою рабочую карту. — Разрешите начать?

   — Сначала я задам вам вопрос. — Сталин подошёл к нему ближе. — Вы слышали о ЧП в Красной Армии?

   — Генерал Власов?

   — Да. Мне всё доложил Мерецков. Ну, что я могу сказать о Власове? Собаке — собачья смерть! Его настигнет кара народа, я в этом уверен.

   — Ну что, будешь писать о Мерецкове? — спросил Оскара Кальвина Василевский, когда поведал ему о том, как воевал Кирилл Афанасьевич под Ленинградом и как свела его судьба с генералом Власовым, предавшим свою армию и Родину.

Кальвин не улыбнулся, как бывало с ним раньше, не задал другу каких-либо вопросов, его чёрные глаза словно накрыл утренний туман.

   — Прежде чем писать, надо мне всё рассказанное тобой осмыслить, — ответил Оскар. — Несомненно одно: Мерецкову выпала и героическая и трагическая судьба. Он ведь тоже сидел на Лубянке, но его спасли. И ещё: мне захотелось встретиться с Кириллом Афанасьевичем, задать ему некоторые вопросы. Ты-то как на всё это смотришь?

   — О Мерецкове напиши, да так, чтобы за сердце взяло, — улыбнулся Василевский. — А обо мне в статье — ни строчки. То, что мне удалось сделать, чтобы вывести из окружения войска 2-й Ударной армии, — рядовая работа, и ничего в ней нет героического.

   — Да уж ладно, Саша, не скромничай! — Кальвин встал. — Однако мы с тобой засиделись. Пора мне. Твоя Катя, наверное, давно спит, как и моя Даша. До завтра!

   — У меня к тебе просьба, Оскар, — задержал его на минуту Александр Михайлович. — Когда напишешь очерк о Мерецкове, дашь мне прочесть, добро?

   — Хорошо, Саша, как же не дать, ты же мне друг!..